Как стать леди

Глава 1

Мисс Фокс-Ситон вышла из омнибуса, аккуратно и изящно подобрав подол элегантной, скроенной по мерке юбки; она уже давно овладела искусством входить и выходить из дешевых омнибусов и шагать по грязным лондонским улицам. Женщина, которой нужно, чтобы ее одежда носилась два-три года, быстро учится защищать ее от брызг и поддерживать в порядке каждую складочку. За полдня Эмили Фокс-Ситон проделала долгий утомительный путь по городу и вернулась на Мортимер-стрит практически в таком же безупречном виде, в котором вышла из дома промозглым утром. Она уделяла много внимания своей одежде – особенно тому платью, которое верой и правдой служило ей уже целый год. Фасон юбок в очередной раз претерпел катастрофические изменения; когда Эмили проходила по Риджент-стрит и Бонд-стрит, то останавливалась у витрин магазинов с вывесками «Дамская одежда», засматриваясь на принаряженные и неестественно худые манекены, и в ее больших карих глазах мелькало выражение тревоги. Она пыталась определить, где какие швы располагаются и где намечены складочки; есть ли складки вообще, или подол юбки безжалостно лишили всяких швов, отобрав у тех, кто не имеет и лишних полпенса, возможность решить проблему перешивки одежды по моде последнего сезона.

«Тут как будто бы обычная неокрашенная ткань, – бормотала она про себя, – у меня получится купить примерно ярд и подобрать по ширине, а значит, я смогу подшить клинышки у складок сзади, и заметно не будет».

Найдя удачное решение, Эмили просияла. Этой скромной и рассудительной девушке было нужно очень немного, чтобы наполнить светом хоть какую-то сторону своей жизни и заискриться милой детской улыбкой. Маленькая добрая услуга, оказанная любым другим человеком, чуть-чуть удовольствия или комфорта – и она уже светилась от сдержанной радости.

Итак, Эмили вышла из омнибуса, подобрав юбку из коричневой ткани, и бодро зашагала по грязи вдоль Мортимер-стрит в направлении своего пансиона, при этом ослепительно улыбаясь. Впрочем, детской можно было назвать не только ее улыбку; лицо в целом тоже казалось слишком детским для ее возраста и роста. Тридцатичетырехлетняя женщина отличалась крепким телосложением: широкие плечи, высокая тонкая талия и развитые бедра. Эмили следила за модой и решала проблемы благодаря потрясающей энергии и умению выходить из любого положения – приобретала одно приличное платье в год и носила его очень аккуратно, а старые перешивала настолько искусно, что всегда выглядела элегантно одетой. У нее было приятное свежее лицо, полные щеки, большие искренние глаза, густая копна пепельно-каштановых волос и короткий прямой носик. Эмили производила впечатление благодаря воспитанности и хорошим манерам, а искренний живой интерес к людям и умение получать удовольствие от всего на свете придавало ей вид скорее симпатичной девочки-переростка, чем взрослой женщины, жизнь которой представляла из себя постоянную борьбу с вечным недостатком средств.

Эмили принадлежала к знатному роду и получила лучшее образование, какое только возможно для женщины ее происхождения. Родственников у нее было немного, и никто из них не стремился взвалить на себя тяготы по содержанию бесприданницы. Эти люди из прекрасных семей были слишком заняты тем, чтобы устроить сыновей в армию или на флот и подыскать мужей дочерям. Когда умерла мать Эмили, а вместе с ней сгинула и ежегодная рента, никто из родственников не пожелал позаботиться о рослой и крепко сложенной девочке, а ее саму просто поставили перед фактом. В восемнадцать лет она начала работать помощницей учительницы в маленькой школе; на следующий год получила место няни и гувернантки; затем устроилась компаньонкой к сварливой пожилой даме из Нортумберленда, чтобы читать ей вслух. Дама проживала в деревне, и родня кружила над ней подобно стервятникам, ожидая ухода старухи в мир иной. Обстановка была достаточно мрачной и удручающей, чтобы повергнуть в уныние любую девушку, не обладавшую столь здравым умом и практичным характером. Эмили Фокс-Ситон выносила испытания с неизменным оптимизмом, что в конце концов зажгло в груди ее патронессы проблеск человеческих чувств. В итоге, когда пожилая женщина умерла, а Эмили лишилась работы и крыши над головой, обнаружилось, что дама оставила ей в наследство несколько сотен фунтов и письмо, содержавшее кое-какие, прямо скажем, категоричные советы.

Миссис Мейтем писала неразборчиво, слабеющей рукой:

Возвращайся в Лондон. Ты недостаточно расторопна, чтобы заниматься тем, что позволит заработать на жизнь, однако благодаря доброму характеру можешь оказаться полезной многим беспомощным особам, которые будут платить тебе за присмотр и выполнение поручений, с которыми они сами не в силах справиться, поскольку слишком ленивы или слишком глупы. Можешь устроиться в какой-нибудь второсортный журнал мод, отвечать на дурацкие вопросы насчет домашнего хозяйства – как выбрать обои или чем запудрить веснушки. Ты разбираешься в подобных вещах. Можешь записывать расходы, оплачивать счета и ходить за покупками для какой-нибудь ленивой дамочки. Ты практична, честна, умеешь подать себя. Я часто размышляла, что ты обладаешь именно теми заурядными талантами, которые масса заурядных обычных людей желали бы иметь в своем распоряжении. Возможно, моя бывшая прислуга, которая проживает на Мортимер-стрит, недорого сдаст тебе приличную комнату в память обо мне и примет с добром. У нее есть причины благодарить бывшую госпожу. Скажешь, что тебя прислала я, и она согласится на десять шиллингов в неделю.

Эмили расплакалась от чувства признательности, а впоследствии даже возвела миссис Мейтем на алтарь как величайшую и святую благодетельницу, хотя наследство – при том что она удачно его вложила – приносило всего двадцать фунтов в год.

– Какой добрый поступок с ее стороны, – шептала Эмили с восторженным придыханием. – Я и в мечтах не могла рассчитывать на подобную щедрость. Не могла ожидать даже намека на нечто подобное – даже намека!

У Эмили был свой способ выражать искренние эмоции, делая ударение на отдельных словах в знак нахлынувшего восторга или признательности; в письменной речи такие слова обычно выделяют курсивом.

Эмили вернулась в Лондон и обратилась к той самой женщине, бывшей прислуге миссис Мейтем. И действительно, у миссис Капп имелись причины с благодарностью вспоминать бывшую госпожу. В юности, когда любовь толкнула девушку на опрометчивый поступок, миссис Мейтем спасла ее от общественного порицания и позаботилась о ней.

Пожилая леди, которая в то время была энергичной и острой на язык женщиной среднего возраста, заставила горе-любовника жениться на своей отчаявшейся пассии, а когда вскоре после свадьбы он по пьянке утонул, помогла вдове обустроить меблированные комнаты; бизнес оказался прибыльным, обеспечив бывшей служанке с дочерью достойное содержание.

На втором этаже внушительного серого здания имелась маленькая комнатка; владелица пансиона взяла на себя труд обставить ее для протеже своей покойной госпожи. Помещение превратилось в спальню и одновременно гостиную при помощи койки, которую Эмили купила сама и днем выдавала за диван посредством красно-синего покрывала из «Комо». Единственное окно выходило на темный тесный задний двор и покрытую копотью стену, которую облюбовали тощие коты – смирившись с судьбой, они печально взирали на мир. Важную роль в убранстве помещения играли ковры из «Комо». Один, обшитый понизу тесьмой, висел в дверном проеме в качестве портьеры; другой отделял укромный уголок, служивший мисс Фокс-Ситон гардеробной. Когда неунывающая и целеустремленная по природе девушка начала немного зарабатывать, она купила себе кенсингтонский коврик, ярко-красный, такой, который могли соткать только в Кенсингтоне, и накрыла стулья такой же ярко-красной хлопчатобумажной тканью, а по краю сидений пришила оборки. В дополнение к дешевым занавескам из белого муслина (что стоили у Робсона восемь шиллингов одиннадцать пенсов за пару) она повесила ярко-красные шторы. На одной из распродаж у «Либерти» Эмили купила дешевую диванную подушечку и несколько фарфоровых фигурок за два с половиной пенса, которые поставила на узкую каминную полку. А когда к ним добавились лакированный поднос и чайный набор, состоявший из единственной чашки, блюдца, тарелки и заварного чайника, она почувствовала себя почти богатой. После того как Эмили проводила весь день в беготне по холодным сырым улицам, делая покупки для других людей или подыскивая им портниху или прислугу с хорошими рекомендациями, она с радостью предвкушала, как вернется в свою комнатку. К ее приходу миссис Капп всегда растапливала в маленьком камине яркий огонь; а когда в дополнение к пению пузатого черного чайничка на решетке загоралась лампа под самодельным абажуром из алой крафтовой бумаги, домашняя атмосфера казалась усталой и вымокшей женщине настоящей роскошью.

Миссис Капп и ее дочь Джейн были очень добры и внимательны к Эмили. Никому другому из своих жильцов они так не помогали. Эмили причиняла настолько мало беспокойства и настолько бурно радовалась любому проявлению внимания, что Каппы – а они порой бывали оскорблены и унижены остальными квартиросъемщиками, «представителями свободных профессий», – можно сказать, любили ее. Иногда «представители свободных профессий», дерзкие и самоуверенные леди и джентльмены, которые оказывали услуги на балах или играли небольшие роли в театрах, платили нерегулярно или съезжали, вообще не рассчитавшись; а вот мисс Фокс-Ситон вносила плату с регулярностью наступления субботнего вечера, хотя случалось, что удача отворачивалась от нее, и тогда Эмили предпочитала голодать всю неделю, чем потратить отложенные на арендную плату деньги на ланч в женском кафе.

В глубине души Каппы начали считать, что Эмили стала для них своего рода ценным приобретением; они очень этим гордились. Казалось, она принесла в их убогие меблированные комнаты частицу большого мира – мира, принадлежащего тем, кто жил в Мэйфере и имел загородные дома, где устраивали вечеринки и приглашали гостей поохотиться и где существовали горничные, а также почтенные матроны, которые прохладным весенним утром сидели в своих экипажах на атласных подушках, украшенных тюлем и кружевами, в окружении колышущихся перьев, и трепетно ожидали часами, когда смогут наконец попасть в Букингемский дворец на прием. Миссис Капп знала, что Эмили Фокс-Ситон «белая кость» и что ее тетя носит титул; впрочем, ее светлость никогда не проявляла даже малейшего интереса к племяннице. Джейн Капп выписывала журнал «Современное общество» и время от времени с удовольствием зачитывала вслух своему молодому человеку статьи о различных мелких происшествиях, имевших место в каком-нибудь замке или поместье, где тетя мисс Фокс-Ситон, леди Мэлфри, проводила время наряду с графами и фаворитами принца. Джейн также знала, что мисс Фокс-Ситон по случаю отправляет письма, адресованные «достопочтенной графине», и получает ответы с изображением короны на штемпеле. Однажды даже пришло письмо, украшенное земляничными листьями[1], – это событие миссис Капп и Джейн обсудили с глубочайшим интересом, пока пили чай с горячими тостами и маслом.

Однако Эмили Фокс-Ситон была далека от того, чтобы публично заявлять о родстве со сливками общества. Со временем она достаточно привязалась к Каппам, чтобы свободно обсуждать с ними свои взаимоотношения с этими знатными людьми. Графиня услышала от подруги, что мисс Фокс-Ситон однажды подыскала той превосходную гувернантку, и поручила ей найти заслуживающую доверия горничную для молодой леди. Эмили выполняла иногда бумажную работу в благотворительном обществе, которое патронировала герцогиня. Фактически люди знали Также Эмили только как благовоспитанную женщину, которая за скромное вознаграждение могла оказаться чрезвычайно полезной в решении многих практических вопросов. Эмили знала о них намного больше, чем они о ней, и, в знак признательности к тем, кто проявлял доброту, она порой с бесхитростным простодушием рассказывала миссис Капп или Джейн об их красоте и щедрости. Как и следовало ожидать, некоторые из покровителей все больше ее обожали, и поскольку Эмили была привлекательной молодой женщиной с идеальными манерами, они оказывали ей любезность и приглашали на чай или ланч либо предлагали сопроводить их в театр.

Она благодарила за приглашения с таким искренним восторгом, что заражала своей радостью и Каппов. Джейн Капп, которая немного разбиралась в пошиве одежды, с восторгом откликалась, когда ее звали обновить старое платье или помочь сшить новое по случаю какого-либо торжества. Каппы считали свою высокую и крепко сложенную квартирантку красавицей, и после того как помогали ей надеть вечерний наряд, обнажавший изящную белую шею и руки, и украсить толстые косы блестящими аксессуарами, а затем усаживали в четырехколесный экипаж, возвращались к себе на кухню, где обсуждали Эмили и удивлялись, почему джентльмены, желавшие видеть во главе стола представительную, стильно одетую женщину, не падали перед ней ниц и не бросали к ее ногам свое состояние.

– В фотоателье на Риджент-стрит выставлены портреты леди в диадемах, которые и наполовину не так красивы, – часто говаривала миссис Капп. – У нее приятный цвет лица, роскошные волосы и – если желаете знать мое мнение – такие чудесные глаза, как у истинной леди. А взгляните на фигуру – какая шея, какая талия! Такую шейку да украсить бы рядами жемчуга или бриллиантов! Она прирожденная леди в своих повседневных манерах; и если есть на свете милейшее создание, то это она! Я не знаю равных ей по доброте и сердечности.

У мисс Фокс-Ситон имелись покровители не только из аристократов, но и из среднего класса – а вернее, последние были более многочисленны, чем герцогини, – и, таким образом, она имела возможность оказывать Каппам разные добрые услуги. Джейн Капп неоднократно получала заказы на пошив одежды на Мейда-Вейл и в Блумсбери, а в столовой миссис Капп уже не один год обедал молодой человек, которого рекомендовала Эмили. Ее отзывчивая натура жаждала делиться добром с людьми. Она никогда не упускала шанс кому-либо чем-либо помочь.

Именно любезное предложение, сделанное одной из ценящих ее покровительниц, заставило Эмили так сиять от восторга, когда она этим утром шагала по грязным лужам. Безумно обожая сельскую местность и пережив, по собственному выражению, «скверную зиму», она не имела ни малейшего шанса вырваться из города на летние месяцы. Настали необыкновенно жаркие дни, а маленькая красная комната, столь уютная зимой, была отгорожена высокой стеной от свежего ветра. Иногда Эмили, лежа на койке, задыхалась от зноя; по ее ощущениям, после того как все частные повозки с многочисленной прислугой и чемоданами прогрохотали мимо и развезли по разным направлениям людей и их пожитки, в городе стало одиноко. Все, кого она знала, разъехались, и в августе на Мортимер-стрит воцарилась тоска.

И тут леди Мария пригласила ее в Маллоу! Какое везение! Как чрезвычайно мило с ее стороны!

Эмили понятия не имела, насколько скрашивала существование леди Марии и до какой степени нравилась мудрой и практичной старой даме. А леди Мария Бейн была самой умной, острой на язык и расторопной старой дамой в Лондоне. Она знала всех и в молодости чем только не занималась, в том числе и такими вещами, которые в обществе не принято было относить к особо приличным. Некий герцог, состоявший в родстве с королевской семьей, с большим удовольствием проводил с ней время, и люди распространяли об этом грязные сплетни. Однако леди Марию они не задевали. Распространять грязные сплетни она и сама умела, а ее остроумные замечания рвали на цитаты и, как правило, с удовольствием повторяли.

Первоначально Эмили Фокс-Ситон приходила к леди Марии каждый вечер и в течение часа выполняла обязанности секретаря. Она составляла письма, принимала либо отклоняла приглашения и отказывала благотворительным учреждениям и всяким надоедливым просителям. Девушка отличалась красивым стремительным почерком, знанием делового стиля и умела разбираться в сути вопроса. Леди Мария начала от нее зависеть; затем обнаружила, что помощнице можно давать другие поручения, и теперь зависела от нее еще больше. В результате Эмили стала бывать на Саут-Одли-стрит все чаще, а однажды, когда леди Мария внезапно заболела и испугалась за свою жизнь, Эмили обеспечила ей такой уход, что старая дама продержала девушку у себя три недели.

– Это неунывающее и лишенное недостатков создание для меня настоящая находка, – говаривала позднее ее светлость племяннику. – Многие женщины жеманны, как кошки. А вот она идет и покупает баночку пилюль или пластырь, и все это по-простому, без всякой злобы и зависти; ведет себя естественно, как принцесса.

Так и повелось, что время от времени Эмили надевала лучшее платье и особо бережно хранимую шляпку и отправлялась на Саут-Одли-стрит пить чай. (Иногда она предварительно ехала с пересадками на нескольких омнибусах в отдаленную часть города, чтобы купить особый вид чая, который все нахваливали.) Там часто встречались умные люди и очень редко – глупые; леди Мария носила непробиваемые доспехи здорового эгоизма, который был способен испепелить на месте всякую скуку.

– Мне не нужны занудные люди, – часто говорила она. – Я сама зануда.

Итак, в то утро, с которого начинается наш рассказ, Эмили пришла к леди Марии и обнаружила, что дама, сверяясь с книгой посетителей, составляет какие-то списки.

– Я готовлюсь к вечеринке, – сварливо пробурчала пожилая леди. – Утомительное дело! Люди, которых хочешь видеть у себя одновременно, вечно торчат на разных концах земного шара! Затем о ком-то становятся известными некие факты, и другие гости не желают с ним видеться, пока инцидент не будет исчерпан! Например, скандальные Декстеры! Милейшая пара – оба привлекательны, и оба готовы флиртовать с кем угодно. Однако если флирта будет слишком много… Боже праведный! Если я не смогу избежать скандала и не сумею погасить его, то лучше постараться обойтись без скандала. Иди сюда, Эмили, помоги мне.

Эмили подсела ближе.

– Моя ближайшая многодневная вечеринка в августе, – произнесла ее светлость и почесала карандашом свой маленький носик. – Будет присутствовать Уолдерхерст. Всегда следует приглашать на вечеринку Уолдерхерста. Когда подобный мужчина входит в комнату, дамы начинают суетиться – прохаживаются плавной походкой туда-сюда и напускают на себя томный вид, кроме тех, кто старается завязать интересный разговор в попытке привлечь его внимание. Каждая думает – а вдруг он на ней женится? Будь он мормоном, его окружали бы в качестве жен маркизы всех форм и размеров.

– Я полагаю, – сказала Эмили, – что он очень любил первую жену и никогда больше не захочет жениться.

– Уолдерхерст любил свою первую жену не сильнее, чем горничную. Понимал, что нужно жениться, но находил это слишком обременительным. Однако поскольку его ребенок умер, я думаю, он считает своей обязанностью вступить в повторный брак. Хотя и ненавидит супружество. Он вообще довольно нудный, причем не выносит, когда женщины суетятся и требуют любви.

Они принялись листать книгу посетителей и обсуждать имена и даты. Наконец список был составлен; Эмили собралась уходить. Она уже встала и застегивала плащ, как вдруг леди Мария сделала ей воистину щедрое предложение.

– Эмили, – сказала она, – я хочу попросить тебя второго числа приехать в Маллоу. Ты поможешь мне занять людей, чтобы они не докучали друг другу. Хотя, по-моему, друг друга гости и вполовину так не донимают, как меня. Хочу иметь возможность в любое время удалиться и прикорнуть часок. Не желаю развлекать гостей. Ты можешь, к примеру, предложить им прогуляться, поиграть во что-нибудь или полюбоваться на колокольни. Надеюсь, ты не будешь возражать?

Лицо Эмили порозовело, глаза вспыхнули от радости.

– О, леди Мария, вы так добры! Вы знаете, какое это для меня удовольствие. Я наслышана о Маллоу. Все говорят, что там чудесно и что таких садов не отыскать во всей Англии.

– Да, сады великолепны. Мой муж был помешан на розах. Тебе следует сесть на поезд, отходящий из Паддингтона в два тридцать. Прибудешь в усадьбу, как раз когда подадут чай на лужайке.

Эмили расцеловала бы леди Марию, будь они в таких отношениях, которые позволяли бы демонстрацию привязанности. Впрочем, с таким же успехом можно было поцеловать дворецкого, когда он наклонялся к ней за обедом и бормотал с горделивым почтением: «Вам портвейн или черри, мисс?» Леди Мария пришла бы в изумление не менее, чем Бибсуорт, а Бибсуорт точно скончался бы на месте от ужаса и негодования.

Эмили взмахом руки остановила омнибус, и когда села в него, ее лицо сияло от восторга, который добавляет свежести и привлекательности любой женщине. Подумать только, какая удача! Покинуть крошечную, раскаленную от зноя комнату и отправиться в качестве гостьи в одну из самых прекрасных старинных усадеб в Англии! Как восхитительно пожить некоторое время почти той жизнью, какой удачливые люди живут год за годом, – следовать заведенному распорядку, гулять среди живописных ландшафтов и наслаждаться этим в полную силу! Спать в уютной спальне, где тебя разбудит утром вышколенная горничная и подаст чай в изящной чашке, и пить его, слушая пение птиц в парке!.. Эмили воспринимала простейшие человеческие радости с искренним простодушием и с предвкушением думала о том, как каждый день будет носить свою лучшую одежду и каждый вечер переодеваться к ужину. Она умела получать от жизни намного больше, чем большинство людей, хотя и не осознавала этого.

Эмили отперла своим ключом парадную дверь дома на Мортимер-стрит и направилась вверх по лестнице, почти не ощущая ужасной духоты. Навстречу спускалась Джейн Капп; Эмили радостно улыбнулась ей.

– Джейн, если ты не занята, я хотела бы поговорить с тобой. Зайдешь ко мне в комнату?

– Да, мисс, – ответила Джейн, как всегда почтительным тоном. По правде говоря, ее заветнейшим желанием было когда-нибудь стать горничной у настоящей леди, и для себя она решила, что тесное общение с мисс Фокс-Ситон – лучшая тренировка. Она обычно просила позволения одеть ее «на выход» и считала за честь сделать прическу.

Сейчас Джейн помогла Эмили снять платье для прогулок и аккуратно положила на место перчатки и вуаль. Затем опустилась на колени и расстегнула испачканные в грязи туфли.

– О, спасибо, Джейн! – воскликнула Эмили, по привычке выделяя слова интонацией. – Очень любезно с твоей стороны. Я действительно устала. И у меня хорошая новость. Я приглашена на очень интересное мероприятие в первую неделю августа.

– Уверена, вы получите удовольствие, мисс, – сказала Джейн. – В августе такая жара!

– Леди Мария Бейн любезно пригласила меня в усадьбу Маллоу, – объяснила Эмили и улыбнулась – Джейн как раз надевала дешевые домашние тапочки на ее большие, однако изящные ступни. У крупной женщины и ноги далеко не как у Золушки.

– О, мисс! – воскликнула Джейн. – Как замечательно! Я на днях читала про Маллоу в журнале «Современное общество». Пишут, в усадьбе очень красиво, а вечеринки ее светлости – это нечто невиданное. Там собирается весь бомонд. А вообще статья была о маркизе Уолдерхерсте.

– Он кузен леди Марии, – сообщила Эмили. – И тоже будет присутствовать на вечеринке.

По натуре она была общительна, а жила обособленно, не имея круга общения, и простые беседы с Джейн и миссис Капп доставляли ей удовольствие. Каппы не сплетничали и не отличались назойливостью, и Эмили воспринимала их как подруг. Однажды она проболела неделю и внезапно сообразила, что не имеет близких людей, и что если вдруг умрет, то последними – и к тому же единственными, – кого увидит, наверняка будут Джейн и миссис Капп. Той ночью она немного поплакала, однако убедила себя, что причиной дурных мыслей являлись слабость и температура.

– Как раз по поводу приглашения я и хочу поговорить с тобой, Джейн. Нам нужно подумать насчет нарядов.

– Непременно, мисс. К счастью, начинаются летние распродажи. Вчера я видела чудесные окрашенные льняные ткани, весьма недорогие. В сельской местности лен будет выглядеть очень нарядно. А еще у вас есть новое платье из туссора с голубым воротником и корсажем. Вам к лицу.

– Действительно, туссор всегда смотрится оригинально, – согласилась Эмили, – и я видела очень милую желтую шляпку – такие делают из мягкой соломки – за три шиллинга одиннадцать пенсов. Обвить голубым шифоном и сделать отстрочку – получится отлично.

Эмили часто делала искусными пальчиками превосходные вещи из обрезков шифона, а еще из нескольких ярдов льна или муслина и остатков кружева, ухваченных на распродаже. Вместе с Джейн она провела счастливый вечер, тщательно изучая ассортимент своего ограниченного гардероба, и пришла к выводу, что коричневую юбку можно перелицевать и, если к верху добавить новую подкладку на отвороты, воротничок и кружевное жабо из цветных ниток, вид будет что надо. А вечернее платье из черного тюля, которое великодушно пожаловала Эмили одна из ее патронесс год назад, можно реконструировать и подогнать. Восхитительно! Черный цвет подчеркнет свежее лицо и белые плечи. Было еще белое платье, которое требовалось отдать в чистку, а еще старое, розовое, необыкновенно широкое – в сочетании с кружевом оно смотрится чудесно.

– Ну вот, теперь у меня есть что переодеть к ужину, – подвела итог Эмили. – Никто не ожидает от меня, что я буду часто менять наряды. Вряд ли кто-нибудь вообще обратит внимание.

Она была слишком непритязательной и довольствовалась духовным, как ангел. Не находя интереса в размышлениях о своих достоинствах, девушка больше восхищалась качествами других людей. Ей достаточно было обеспечивать себя едой, кровом и гардеробом, который не посрамит ее перед более удачливыми знакомыми, и упорно трудилась ради этой скромной цели. Эмили нашла на летних распродажах пару хлопчатобумажных платьев, которые при высоком росте и тонкой талии смотрелись на ней действительно элегантно. Бескозырка с нарядной лентой и большим птичьим пером, пара безделушек на шею: бант, шелковый шарфик, завязанный дерзким узлом, да оригинальные перчатки – вот и все, чтобы ощущать себя достаточно подготовленной.

В последнюю вылазку на распродажи Эмили посчастливилось приобрести белый парусиновый плащ и юбку, которые она надумала подарить Джейн. Пришлось тщательно пересчитать деньги в кошельке и отказаться от покупки понравившегося зонтика, однако Эмили сделала это с радостью. Будь она богатой женщиной, она осыпала бы подарками всех, кого знала; для нее было истинным наслаждением сделать что-либо для Каппов, которые, по ее ощущениям, постоянно давали ей больше, чем она им платила. Каппы наводили порядок в ее маленькой комнатке, подавали горячий свежезаваренный чай к возвращению домой, порой ставили на стол букетик нарциссов ценою в один пенс, – в общем, были сама доброта, и Эмили это ценила.

– Я очень обязана тебе, Джейн, – сказала в тот наполненный событиями день Эмили, усаживаясь в четырехколесный экипаж, который должен был отвезти ее на вокзал. – Не знаю, что бы я вообще без тебя делала. Я чувствую себя такой нарядной, после того как ты перешила платье! Если горничная леди Марии надумает увольняться, непременно порекомендую тебя на ее место.

Глава 2

В два тридцать с вокзала Паддингтон в Маллоу отправлялись и другие гости, более изысканно одетые, чем Эмили Фокс-Ситон; их сопровождал к вагону первого класса лакей с кокардой и в длинной серой накидке. Эмили, путешествовавшая третьим классом вместе с нагруженными узлами работягами, видела из окна, как они прошли мимо, и если бы не была в приподнятом настроении, наверняка проводила бы со вздохом. В дорогу она надела перешитую коричневую юбку и белую льняную блузку в коричневый горошек. Под новым воротничком был кокетливо повязан коричневый шелковый галстук, а на голове красовалась новая бескозырка. Плюс к тому коричневые перчатки и в тон к ним зонтик от солнца. Эмили выглядела одетой модно и элегантно, однако недорого, что бросалось в глаза. Люди, которые ходят по распродажам и покупают вещи за три шиллинга одиннадцать пенсов или отрезы три на четыре фута, наверняка поняли бы ее уловку и вычислили стоимость нарядов. Однако в Маллоу не ожидалось публики, способной на подобные калькуляции. Скорее всего, даже прислуга знала о ценах меньше, чем гостья.

Пассажиры, которых сопроводил в вагон первого класса лакей в сером, были матерью и дочерью. Мать благодаря правильным чертам лица выглядела бы прелестно, если бы не чрезмерная полнота. На ней было очень красивое дорожное платье и роскошный плащ из тонкого шелка неяркой расцветки. Ее наряды говорили сами за себя и свидетельствовали о неограниченных возможностях. А вот дочь отличалась миловидностью: тонкая гибкая талия, нежно-розовые щечки и выпяченные губки. Вычурная шляпка из нежно-голубой соломки с большим газовым бантом и искусственными розами придавала ей вид парижанки, хотя и несколько утрированный.

«Некоторый перебор с красками, – подумала Эмили, – однако как же к лицу девушке шляпка! Полагаю, примерила и не смогла удержаться от покупки. Определенно, от Виро».

Пока она восхищенно разглядывала девушку, мимо окна промелькнул мужчина – высокий, с квадратным лицом. Оказавшись напротив Эмили, он посмотрел сквозь нее, словно она была прозрачной или невидимой, и направился в вагон для курящих.

Поезд прибыл на станцию Маллоу, и мужчина вышел одним из первых. На платформе ждали двое слуг леди Марии. Эмили узнала их по ливреям. Один подбежал к высокому мужчине, взял под козырек и повел к рессорному экипажу, запряженному великолепной темно-серой кобылой, которая, заждавшись, нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Гость в несколько секунд забрался на высокое сиденье, лакей уселся позади, и кобыла рысцой пошла по дороге. Мисс Фокс-Ситон последовала за вторым лакеем, мать с дочерью тоже; он привел их к ожидавшему позади станции ландо. Кучер мельком взглянул на Эмили и коснулся козырька в полной уверенности, что она позаботится о себе сама.

Она так и сделала – убедилась, что ее багаж погрузили в курсировавший до Маллоу омнибус, и вернулась к ландо. Две другие гостьи уже заняли места. Эмили забралась в повозку и без возражений уселась против движения.

Несколько минут мать и дочь провели в неловком молчании. Очевидно, они были женщинами общительными, однако не могли сообразить, как начать разговор с леди, которую им пока не представили, но которая собиралась гостить в том же самом доме, куда пригласили и их.

Эмили решила проблему сама, произнеся с дружелюбной улыбкой банальную фразу:

– Не правда ли, здесь красивые места?

– Очень красивые, – ответила мать. – Я никогда раньше не посещала Европу, и сельская Англия показалась мне чудесной. У нас в Америке есть летняя резиденция, однако английские усадьбы – это совсем другое.

Она была приветлива и расположена к беседе, и благодаря доброжелательным подсказкам со стороны Эмили разговор завязался. Они не проехали и половины пути, когда выяснилось, что гости, носившие фамилию Брук, прибыли из Цинциннати, зиму провели в Париже, посвятив ее визитам к модельерам Пакен, Дусе и Виро, а затем сняли на сезон дом в Мэйфере.

Брук. Эмили припомнила, что уже слышала эту фамилию; по слухам, Бруки купались в деньгах и постоянно ходили по вечеринкам, всегда в новых красивых нарядах. Дочь представил светскому обществу американский посланник, и она имела определенный успех, потому что превосходно одевалась и танцевала. Сияющие глаза, изящный вздернутый носик – явно из тех американских девушек, которые в конце концов выходят замуж за титулованных особ. Однако даже Эмили распознала в ней маленькую интриганку.

– Вы бывали ранее в усадьбе Маллоу? – осведомилась девушка.

– Нет. И потому буквально сгораю от нетерпения. Усадьба просто великолепна.

– И вы хорошо знаете леди Марию?

– Знакома около трех лет. Она очень добра ко мне.

– Вот как? А я бы не назвала ее особо доброй. Слишком остра на язык.

Эмили деликатно улыбнулась.

– Леди Мария очень умна.

– А с маркизом Уолдерхерстом вы знакомы? – спросила миссис Брук.

– Нет. – ответила Эмили. Она не являлась той частью жизни леди Марии, которую озаряли своим присутствием родственники-маркизы. Лорд Уолдерхерст не заходил по случаю выпить чаю; он приберегал себя для вечеринок по особым поводам.

– Заметили мужчину, который уехал в рессорном экипаже? – затараторила миссис Брук с налетом возбуждения. – Кора полагает, он и есть маркиз. Его встречал лакей в той же ливрее, что и наш кучер. – Она кивком показала на козлы.

– Да, это один из слуг леди Марии, – ответила Эмили. – Он бывал на Саут-Одли-стрит. Действительно, лорд Уолдерхерст приглашен в Маллоу. Леди Мария о нем упоминала.

– Вот видишь, мама! – воскликнула Кора.

– Конечно же, его присутствие придаст вечеринке изюминку, – продолжила тему миссис Брук. В ее тоне проскользнуло облегчение. Возможно, она планировала участвовать в другом мероприятии, однако дочь решительно направила ее в Маллоу. – В Лондоне в этом сезоне много говорят о маркизе.

Мисс Кора Брук рассмеялась и с неприкрытой издевкой пояснила:

– Мы слышали, пять или шесть молодых особ задались целью выйти за него замуж. Я начинаю думать, для маркиза большая редкость встретить девушку, которой он безразличен.

– Не переиграй с безразличием, Кора, – с откровенным простодушием предупредила ее мать.

Мисс Брук вспыхнула. Так глупо разоблачить себя! Будь Эмили Фокс-Ситон проницательной женщиной, она бы сообразила – если некая «безразличная» и соблазнительная юная особа может представлять опасность для лорда Уолдерхерста, то именно на этой вечеринке. Опасность исходила от красотки из Цинциннати и ее в меру нескромной матери; впрочем, нескромная родительница могла неосознанно оградить маркиза от притязаний.

Однако Эмили лишь вежливо рассмеялась, как смеются в ответ на шутливую реплику. Она была готова почти все принимать как юмор.

– Да, маркиз может стать отличной партией для любой девушки. Он богат. Очень богат.

По прибытии в Маллоу посетительниц провели на лужайку, где под сенью деревьев устроили чаепитие. Там уже находилась группа людей с чашками и маленькими горячими булочками в руках. Среди гостей было несколько молодых женщин, в том числе звезда минувшего сезона леди Агата Слейд, очень высокая и очень красивая девушка с большими васильковыми глазами и в длинном голубом платье из мягкой ткани того же оттенка. Эмили залюбовалась ею, решив про себя, что это дополнительный бонус, любезно пожалованный фортуной. Как восхитительно, что на домашней вечеринке присутствует леди Агата, удивительное создание, которое Эмили до сих пор знала лишь по портретам в иллюстрированных женских журналах! Если леди Агата пожелает стать маркизой Уолдерхерст, то разве что-то сможет препятствовать достижению цели? Уж точно не сам маркиз Уолдерхерст. Девушка небрежно прислонилась к стволу остролиста и поглаживала красивой ладонью белоснежную шерстку русской борзой; довольная собака уткнулась длинной изящной мордой в подол ее платья. Какая соблазнительная поза!

В этот момент леди Мария развернулась на своем стуле и объявила:

– А вот и Уолдерхерст!

Через лужайку к ним направлялся мужчина – тот самый, которого со станции доставил экипаж. Некрасивый, старше среднего возраста, однако высокий и представительный. А если говорить конкретнее, он имел вид человека, который знает, чего хочет.

Эмили Фокс-Ситон, которая к тому времени удобно устроилась в плетеном кресле с подушкой и взяла в руку чашку чая, разрешила сомнения в его пользу, хотя сперва задумалась – а выглядит ли он на самом деле утонченным и аристократичным? Ни то ни другое; однако он был хорошо сложен и элегантно одет, а серо-карие глаза неплохо сочетались с пепельно-каштановыми волосами.

Среди этих милых практичных людей, которых ни в малейшей степени нельзя было заподозрить в альтруизме, самый большой капитал Эмили заключался в отсутствии ожидания, что на нее обратят хотя бы немного внимания. Она и не подозревала, что это ее капитал, поскольку по натуре довольствовалась тем, что есть, и вообще не мечтала о другом. Иными словами, Эмили вполне устраивала роль слушателя либо зрителя.

Она не переживала по поводу того, что когда гостей представляли лорду Уолдерхерсту, он лишь поклонился и окинул ее фигуру беглым взглядом, а в следующий миг скорее всего забыл о ее существовании. И потому Эмили, наслаждаясь чаем из красивой чашки и булочками с маслом, с удовольствием поглядывала украдкой на маркиза и пыталась непроизвольно определить его умонастроение.

Леди Мария, очевидно, была рада видеть кузена. Сам он тоже любил ее, хотя явно этого не демонстрировал, а просто сел рядом с ней и с несомненным удовольствием принялся за чай, не проявляя к гостям особого интереса. Эмили с некоторым разочарованием отметила, что он всего пару раз взглянул на леди Агату и ее собаку, причем уделил красавице не больше внимания, чем русской борзой.

Когда маркиз присоединился к обществу, публика оживилась, во всяком случае женская ее часть. Эмили тут же вспомнила, как леди Мария рассказывала об эффекте, производимом маркизом на женщин. Было произнесено несколько любопытных и блестящих речей, чаще звучали смех и отдельные реплики, почти в открытую направленные на то, чтобы заинтересовать лорда Уолдерхерста, хотя и не адресованные ему напрямую. А вот мисс Кора Брук увлеченно общалась с молодым человеком в белых фланелевых брюках, наверняка любителем тенниса. Она разговаривала в меру тихим голосом и сидела на таком расстоянии, чтобы до лорда Уолдерхерста не донеслось ни слова. Затем они с собеседником встали, медленно удалились в сторонку, прошли по широкой лестнице в античном стиле, террасами спускавшейся к теннисному корту, и начали партию. Мисс Брук порхала по корту, как ласточка. Особенно соблазнительно развевалась ее отделанная кружевом нижняя юбка.

– Не следовало бы девушке играть в теннис на таких жутких каблуках, – заметил лорд Уолдерхерст. – Она повредит корт.

Леди Мария негромко прыснула и сказала:

– Девушка пожелала играть в теннис именно сейчас. И поскольку она прямо с дороги, ей не пришло в голову выйти к чаю в теннисных туфлях.

– И все-таки она повредит корт, – повторил маркиз. – А одежда? Меня поражает, что теперь носят женщины.

– А я бы не отказалась от таких нарядов, – опять хихикнула леди Мария. – У нее красивые ноги.

– У нее каблуки в стиле Людовика Пятнадцатого, – не остался в долгу его светлость.

Эмили Фокс-Ситон сделала вывод, что мисс Брук намеренно решила избегать маркиза и осуществить на практике «непрямое соблазнение». Партия в теннис закончилась; девушка со своим кавалером неторопливо зашагала через лужайку к террасам, держа над головой зонтик от солнца таким образом, что он обрамлял ее лицо подобно нимбу. Казалось, она всерьез взялась за молодого человека; ее веселый мелодичный голосок сливался с его громким смехом.

– Интересно, что такого говорит Кора? – произнесла миссис Брук, не обращаясь ни к кому конкретно. – Она всегда заставляет мужчин смеяться.

Эмили Фокс-Ситон тоже заинтересовалась – до того привлекательно звучал смех. Она подумала, что ни один мужчина не придет в восторг, если девушка, которой он добивается, совершенно не замечает его присутствия и развлекает других.

Однако маркиз в тот вечер больше, чем кому-либо другому, уделял внимание леди Агате Слейд. За ужином их посадили рядом; леди Агата выглядела просто ослепительно в палево-зеленом шифоне. Ее изящная маленькая головка, с волосами, зачесанными наверх с дивной небрежностью, покачивалась на длинной тонкой шее подобно цветку на стебле. Девушка была достаточно красива, чтобы у окружающих возникла мысль, что она глупа; тем не менее глупой она отнюдь не была.

Леди Мария прокомментировала сей факт тем же вечером в своей спальне. Она обожала поболтать на ночь; восторженный интерес Эмили бодрил и одновременно успокаивал ее светлость. Пожилая дама не терпела рядом с собой глупых людей; впрочем, слишком умных тоже не привечала.

– Острословы не дают расслабиться, – говорила леди Мария. – Вынуждают меня прыгать выше головы. Кроме того, я сама предпочитаю выдавать афоризмы.

Эмили Фокс-Ситон воплощала золотую середину, а еще она была идеальной поклонницей – достаточно умной, чтобы не испортить соль афоризма при повторении; потому ей можно было доверить повторить острую шутку, и при этом вся слава доставалась автору. Леди Мария знала: некоторые люди, услышав от кого-либо интересный афоризм, присваивают его без всяких угрызений совести.

В тот вечер она высказала немало интересных замечаний в адрес гостей и раздала им характеристики.

– Уолдерхерст приезжал ко мне три раза, и всегда я была уверена, что уж на сей раз он не сбежит без новой маркизы под мышкой. Начинаю думать, он все-таки решил покончить с ролью приманки, которая висит слишком высоко. Мужчина в его положении, если он имеет достаточно сильный характер, чтобы выбирать, может вынести даже самую невыносимую жену. Он даст ей хороший дом, обвешает фамильными драгоценностями, подыщет достойную пожилую даму в качестве своего рода фрейлины и поместит в огороженный загон – пусть сколько угодно брыкается, лишь бы в рамках приличия. Личная территория для него священна – свои клубы, свои интересы. В наше время мужья и жены стараются поменьше надоедать друг другу. Поэтому семейная жизнь стала относительно сносной.

– Полагаю, его жена могла бы стать очень счастливой, – подала голос Эмили. – Он выглядит добрым.

– Добрым? Чего не знаю, того не знаю. Никогда не приходилось занимать у него деньги.

Леди Мария выработала и довела до совершенства манеру произносить свои сентенции с подчеркнутой медлительностью.

– Он более респектабелен, чем большинство мужчин его возраста. Есть великолепные бриллианты, а кроме трех роскошных усадеб, имеются еще и деньги, чтобы поддерживать их в должном порядке. Теперь к делу. На этой вечеринке присутствуют три соискательницы. Ты, конечно же, догадалась, кто они, Эмили?

Эмили покраснела. Ей не хотелось проявлять бестактность.

– Леди Агата вполне подходит. Миссис Ральф тоже, она очень умна. А мисс Брук просто прелесть!

Леди Мария негромко усмехнулась.

– Миссис Ральф из тех женщин, с которыми одна морока. Загонит Уолдерхерста в угол и, вращая глазами, будет говорить о литературе, пока он ее не возненавидит. Ох уж эти мне пишущие женщины! Они весьма самодовольны, а если в придачу имеют привлекательную внешность, то полагают, что способны женить на себе любого. У миссис Ральф глаза красивые, и закатывать их она умеет, только Уолдерхерст не любит, когда его пожирают взглядом. Зато молоденькая Брук энергичнее, чем Ральф. Сегодня вечером она была в ударе – сразу взялась за Уолдерхерста.

– Я… Я не видела, чтобы она… – в недоумении пролепетала Эмили.

– Видела. Но не поняла. Теннис, хихиканье с молодым Хэриотом на террасе! Строит из себя пикантную молодую особу, которой наскучила посредственность и которая относится с презрением к положению в обществе и богатству; она из тех девушек, которые проводят время за чтением бульварных романов, однако не являются их героинями. Добиваются успеха те женщины, которые умеют правильно подольститься, так, чтобы объект не догадался.

Эмили Фокс-Ситон невольно припомнила слова миссис Брук: «Не переиграй с безразличием, Кора». Она не хотела цитировать фразу дословно, потому что симпатизировала семейству Брук и предпочла бы верить в их бескорыстие. Тем не менее подумала: столь красивая девушка наверняка примет как должное определенные планы маркиза Уолдерхерста в ее отношении. И все же больше всего Эмили восхищала проницательность леди Марии.

– Ах, вы поразительно наблюдательны! – воскликнула она. – Просто поразительно!

– Я провела в Лондоне сорок семь сезонов. А это, знаешь ли, очень много. Сорок семь сезонов наблюдать за дебютантками и их матерями – хорошая школа. Вернемся к Агате Слейд. Бедное дитя! Таких девушек я выучила наизусть. Она заложница своего происхождения и своей красоты – и потому совершенно уязвима. Ее родители настолько бедны, что могли бы воспользоваться правом на помощь от благотворительных организаций, а они имели наглость произвести на свет шесть дочерей – шесть! У всех нежная кожа, маленькие изящные носики и неземные глаза. Большинство мужчин не могут позволить себе таких жен, а значит, девушки останутся без мужей. Как только Агата начнет терять красоту, ей придется отступить в сторону, если к тому времени она не выйдет замуж. Придется передать другим право использовать свой шанс. В этом сезоне иллюстрированные журналы заключили с Агатой договор на размещение рекламы, и ее красота хорошо продавалась. В наши дни новую красавицу рекламируют, как новое мыло. Хорошо, что девушек не отправляют на улицы, как сэндвич-менов… Но Агата не получила ни одного предложения на будущее, и, насколько мне известно, она и ее мать несколько встревожены. В следующем сезоне должна выйти в свет Аликс, а наряды для двоих дочерей семья не потянет. Агате придется вернуться в поместье в Ирландии. Быть высланной в замок Касл-Клэр – почти то же самое, что быть заключенной в Бастилию. Оттуда она живой не выйдет. Будет сидеть и смотреть, как фигура из стройной превращается в тощую, а красота блекнет. Маленький носик заострится, волосы постепенно выпадут…

– О! – с чувством воскликнула Эмили. – Как жаль! Я думала – в самом деле думала, – что лорд Уолдерхерст смотрел на нее с восхищением.

– Да, надо сказать, ею все восхищаются; однако если восхищением все и ограничится, ничто не спасет бедное дитя от «Бастилии». Ладно, Эмили, пора спать. Что-то мы засиделись.

Глава 3

Мисс Фокс-Ситон испытала настоящий восторг, проснувшись в чудесной удобной комнате, куда робко заглядывало сквозь зеленую листву утреннее солнце. Она привыкла, открыв глаза, видеть четыре стены, покрытые дешевыми обоями, и слышать, как на улице стучат молотки и дребезжат тележные колеса – в соседнем здании проживал мужчина, который по роду занятий с самого утра постоянно что-то колотил.

Эмили с наслаждением потянулась и просияла детской улыбкой, поблагодарив в душе мягкую, благоухающую лавандой постель и ощутив ликование от свежести комнаты и от тканевых обоев с рисунком из цветов и птиц. Откинувшись на подушку, она видела ветви деревьев и слышала пение снующих туда-сюда скворцов. Принесли утренний чай – истинный нектар. Совершенно здоровая женщина, с неискушенностью шестилетнего ребенка, Эмили всему радовалась и воспринимала мир как есть; в наше время подобное считается признаком ненормальности.

Она быстро оделась, страстно желая насладиться солнцем и воздухом, и вышла на прогулку первой – если не считать русской борзой, которая лежала под деревом. Собака встала и неторопливой походкой двинулась навстречу Эмили. Воздух был чудесен, просторные поля нежились под теплым солнцем, на клумбах покачивались цветы, украшенные сверкающими каплями росы. Эмили брела мимо аккуратно подстриженных газонов и с упоением рассматривала открывшийся внизу ландшафт. Она готова была расцеловать даже маленьких овечек, которые белыми пятнышками усеивали поля или жались друг к дружке под деревьями.

– Милые мои! – с восхищением выдохнула она.

Она заговорила с собакой и погладила ее. Та, очевидно, учуяла настроение молодой женщины и прижалась к ее коленям. Так они и шли вместе через сад; чуть позже к ним присоединился роскошный ретривер, который сначала прыгал и ластился, а затем послушно засеменил рядом. Эмили с благоговением рассматривала растения на клумбах и время от времени останавливалась, чтобы зарыться лицом в душистые соцветия. Она была так счастлива, что испытывала настоящую эйфорию.

Свернув в узкий проход между кустами роз, она вздрогнула, увидев идущего навстречу лорда Уолдерхерста. Мужчина выглядел как с иголочки в модных легких бриджах, которые чрезвычайно ему шли. Позади маячил садовник; он срезал и складывал в неглубокую корзинку розы – очевидно, для гостя. Эмили Фокс-Ситон принялась обдумывать уместную реплику, на случай если маркиз остановится и заговорит, и утешилась мыслью, что непременно найдет слова, действительно достойные красоты сада, и в частности небесно-голубых колокольчиков – они являлись визитной карточкой цветочных бордюров. Как приятно, когда ты не обязана измышлять всякие сентенции! Однако его светлость не остановился. Маркиза интересовали исключительно розы (которые, как узнала Эмили позднее, предназначались для отправки в город заболевшему другу). Когда девушка приблизилась, маркиз отвернулся и заговорил с садовником. Эмили уже почти поравнялась с ним, и тут он развернулся снова, а поскольку проход был очень узок, мужчина неожиданно для себя оказался с ней лицом к лицу.

Они были почти одного роста и стояли так близко друг к другу, что ощутили некоторую неловкость.

– Прошу прощения. – Маркиз отступил на шаг и приподнял соломенную шляпу.

Он не сказал: «Прошу прощения, мисс Фокс-Ситон», и Эмили догадалась, что он не узнал ее, а скорее всего, и вообще не имел ни малейшего представления, кто она и откуда взялась.

Она прошла мимо него с подобающей моменту любезной улыбкой, и в мозгу всплыли вчерашние замечания леди Марии.

«Подумать только, если он возьмет в жены бедняжку леди Агату, она станет хозяйкой трех поместий, почти столь же прекрасных, как Маллоу, трех чудесных старинных особняков, и трех садов, где ежегодно цветут тысячи цветов! Это было бы чудесно! Девушка так мила, что он просто обязан в нее влюбиться! А потом, сделавшись маркизой Уолдерхерст, леди Агата сумеет помочь и своим сестрам».

После завтрака Эмили занималась поручениями леди Марии: писала записки и помогала составить планы мероприятий по развлечению гостей; проще говоря, вся была в делах и счастлива. Во второй половине дня, выполняя задание хозяйки поместья, она отправилась через вересковые пустоши в деревню Монделл. Поскольку Эмили любила управлять повозкой, да и бурый жеребец был хорош, она с удовольствием правила экипажем, а ее стройная крепкая фигура выгодно смотрелась на высоком сиденье.

Сам лорд Уолдерхерст не удержался от комментария.

– Какая красивая прямая спина у этой женщины! Как ее зовут? – спросил он у леди Марии. – Трудно запомнить имена тех, кого тебе представляют.

– Эмили Фокс-Ситон, – ответила ее светлость. – Очень милое создание.

– Я сейчас скажу жестокую для большинства мужчин вещь, однако любой законченный эгоист, хоть немного имеющий понятия о своем характере, должен понимать, что милое создание может стать прекрасной спутницей жизни.

– Ты совершенно прав. – Леди Мария поднесла к глазам лорнет и посмотрела вслед уносящейся прочь повозке. – Я сама эгоистка, и я понимаю причины, по которым Эмили Фокс-Ситон стала моим домашним гением. Как приятно, когда тебе угождает та, которая вообще не осознает, что угождает! Она даже не подозревает, что имеет право требовать благодарности.

В тот вечер миссис Ральф явилась к ужину в желтом атласном платье, которое, вероятно, давало ей возможность показать себя во всем блеске. Она была довольно остроумна и собрала вокруг себя слушателей; лорд Уолдерхерст оказался в их числе. Сегодня удача была на стороне миссис Ральф. Она тут же вцепилась в его светлость и не пожелала отпускать. Дама умела хорошо говорить, и не исключено, что лорд Уолдерхерст проводил время с удовольствием. По крайней мере собеседницу он слушал.

Леди Агата Слейд выглядела немного бледной и апатичной. Как бы девушка ни была красива, она все же не всегда собирала вокруг себя толпу почитателей. В тот вечер бедняжка страдала от головной боли. Сейчас Агата пересекла гостиную, уселась рядом с мисс Фокс-Ситон и заговорила о проекте леди Марии – заниматься вязанием и отдавать вещи на благотворительность. Эмили с радостью поддержала разговор, не подозревая, что в тот момент являлась для леди Агаты наиболее подходящей и комфортной жилеткой. Она весь сезон слушала рассказы о красоте девушки и запомнила столько мелких деталей, что леди Агата, считавшая, что к ней потеряли интерес, вновь ощутила себя популярной. Балы, где люди собирались группами, чтобы увидеть, как она танцует, льстивые речи в свой адрес, завораживающие надежды – все это порой казалось Агате несколько нереальным, словно происходило во сне. Увы, атмосферу в доме отравляли неоплаченные счета. Вот и сегодня девушка получила большое тревожное письмо от матери, где много говорилось о важности своевременной подготовки к выходу в свет Аликс, которое на самом деле отложили на год; сестре было уже почти двадцать, а не девятнадцать.

Не будь мы упомянуты в «Дебретт и Берк»[2], можно было бы и скрыть подобные обстоятельства, однако что делать, если весь мир может купить возраст девушки у книготорговцев?

Мисс Фокс-Ситон видела портрет леди Агаты в Академии художеств и видела, как люди толпились вокруг него. Ей также довелось слышать комментарии, и она согласилась с большинством людей, которые считали, что портрет уступает оригиналу.

– Когда я впервые рассматривала портрет, рядом со мной стоял сэр Брюс Норман вместе с пожилой леди, – сказала она, начиная новый ряд белого шерстяного шарфа, который хозяйка поместья предназначала для Общества моряков рыболовного флота. – Он выглядел раздосадованным. Я слышала его слова: «Посредственная работа. Девушка прекраснее, намного прекраснее. У нее чудесные васильковые глаза». И когда я увидела вас, то невольно заглянула вам в глаза. Надеюсь, я не показалась невоспитанной?

Леди Агата улыбнулась и, слегка покраснев, принялась вертеть в изящной ручке моток белой шерсти.

– Встречаются люди, которые никогда не проявляют невоспитанность, – кротко произнесла она, – и я не сомневаюсь, что вы одна из них… Качественная шерсть. Не связать ли и мне из нее кашне для какого-нибудь моряка?

– Если желаете попробовать, – предложила Эмили, – я начну для вас вязание. У леди Марии найдется еще пара спиц.

– Да, с удовольствием! Как мило с вашей стороны!

Миссис Ральф как раз сделала паузу и обвела взглядом гостиную. Эмили Фокс-Ситон в тот момент склонилась к леди Агате с вязанием и давала девушке советы.

– Какая щедрая натура! – воскликнула миссис Ральф.

Лорд Уолдерхерст достал монокль и тоже окинул взглядом помещение. Эмили была в черном вечернем платье, подчеркивающем ее широкие белые плечи и крепкую шею; от деревенского воздуха и солнца щеки немного загорели, а свет ближайшей лампы выгодно падал на копну каштановых волос и придавал ей блеск. Эмили выглядела такой нежной и домовитой и с таким увлечением сосредоточилась на обучении, что картина навевала умиротворение.

Лорд Уолдерхерст прослыл человеком немногословным, и общительные женщины считали лорда несколько занудным. На самом деле он осознавал, что мужчине в его положении не нужно прилагать усилий. Женщины предпочтут говорить сами. Они желают говорить, потому что хотят, чтобы он слушал.

И миссис Ральф заговорила:

– Другой настолько простодушной особы я не знаю. Принимает свою судьбу без намека на обиду.

– Свою судьбу? – равнодушно переспросил лорд Уолдерхерст, не повернув головы и по-прежнему глядя в монокль.

– Родиться женщиной благородных кровей и в то же время не иметь ни пенни, подобно обычной поденщице; она и работает, как последняя поденщица. Девочка на побегушках, ради куска хлеба готова выполнять случайные поручения. Вот один из новых способов, которыми женщины зарабатывают на жизнь.

– У нее прекрасная кожа, – невпопад ответил лорд Уолдерхерст. – И прекрасные волосы. Это уже немало.

– В ее жилах течет самая благородная кровь Англии. А еще она недавно подыскала мне кухарку, – сообщила миссис Ральф.

– Надеюсь, хорошую кухарку.

– Очень хорошую. У Эмили Фокс-Ситон талант находить нужных людей. Полагаю, причина в том, что она сама – нужный человек, – усмехнулась миссис Ральф.

– Похоже, что так, – заметил лорд Уолдерхерст.

Вязание продвигалось быстрыми темпами.

– Странно, что вы видели сэра Брюса Нормана в тот день, – произнесла Агата Слейд. – Наверное, это случилось перед тем, как его отозвали в Индию.

– Именно. Он отплыл на следующий день. Я узнала случайно, потому что возле вашего портрета встретила друзей, и мы разговорились. До того мне не было известно, что сэр Норман настолько богат. Оказывается, у него есть угольная шахта в Ланкашире. О-о! – Она закатила свои большие глаза в порыве восторга. – Я бы не отказалась иметь угольную шахту! Как, должно быть, приятно быть богатой!

– Никогда не была богатой, – с горечью вздохнула леди Агата. – Зато я понимаю, как отвратительно быть бедной.

– Я тоже никогда не была богатой. И никогда не буду, – сказала Эмили и, потупившись, добавила: – Но вы – это совершенно другое.

Леди Агата вновь слегка покраснела.

Эмили Фокс-Ситон отпустила собеседнице небольшой комплимент:

– У вас васильковые глаза.

Леди Агата подняла глаза. Они действительно были василькового цвета, а еще смотрели очень печально.

– О, – воскликнула она импульсивно, – порой кажется, что не имеет значения, какие у тебя глаза!

Знакомство на почве вязания шарфа для моряка рыболовного флота переросло практически в дружбу; начатый шарф свернули и отложили в сторону, а потом вынесли на лужайку и забыли под деревьями, оставив на попечение слуг, наряду с пледами и подушками. Леди Мария ввела в моду вязать шарфы и шапки, и в Маллоу все носились с мотками пряжи белого или серого цвета. Однажды вечером Агата зашла в комнату к Эмили спросить, что делать со спущенной петлей, и создала некий прецедент; после того они начали обмениваться визитами.

Леди Агата находилась в сильном напряжении и уже едва могла с ним справляться. Дома происходили неприятные события, и Касл-Клэр маячил вдали, словно грозное предвестье. Некие деловые люди, которые, по мнению леди Клэруэй, должны были сохранять спокойствие и терпеливо ждать, пока дела пойдут на лад, вдруг стали ужасно назойливыми. С учетом того факта, что нужно было подготовить Аликс к следующему сезону, ситуация накалялась. Невозможно вывести девушку в свет и дать ей должный шанс без серьезных финансовых вложений. Для семейства Клэруэй финансовые вложения подразумевали новые долги; в письмах леди Клэруэй снова и снова повторяла, что кредиторы бесчинствуют, а на бумаге расплывались пятна от слез. Однажды она в отчаянии заявила: наверное, дело идет к тому, что ради экономии семье придется заточить себя в Касл-Клэр; но как же тогда Аликс и ее сезон? А ведь не за горами очередь Миллисент, Хильды и Евы…

Не раз во время очередного визита к Эмили васильковые глаза леди Агаты застилали слезы. Доверие двух женщин друг к другу росло благодаря процессу замысловатому и одновременно простому. Эмили Фокс-Ситон не могла припомнить, когда впервые услышала о проблемах красавицы; леди Агата не отдавала себе отчета, когда с ее губ впервые сорвались откровенные признания; однако же секреты выплыли наружу. Агата нашла своего рода утешение в общении с бесхитростной собеседницей, и после разговоров ее печаль сменялась душевным подъемом. Эмили Фокс-Ситон постоянно отдавала дань восхищения ее очарованию и помогала поверить в себя. Рядом с Эмили Агата чувствовала, что она в самом деле привлекательна и что внешние данные – ее главный капитал. Эмили восхищалась Агатой, и ей даже в голову не приходило оспаривать абсолютную власть красоты. Она часто говорила, что любая красивая девушка – потенциальная герцогиня, и искренне этому верила. Она жила в мире, где супружество не имеет никакого отношения к романтическим чувствам; впрочем, Агата тоже. Чудесно, когда девушка любит своего будущего мужа, однако если он приятный, воспитанный человек и вдобавок состоятельный, то она в конце концов непременно начнет испытывать к нему симпатию; а провести жизнь в достатке и роскоши, вместо того чтобы полагаться на собственные силы или существовать за счет родителей, – в любом случае благо. Люди обычно выдыхали с облегчением – наконец-то девушка «пристроена»! – а более всего была довольна сама девушка. Даже романы и пьесы уже не являлись волшебными сказками о неотразимых молодых мужчинах и прелестных молодых женщинах, которые влюбляются друг в друга в первой главе, а в последней, после многочисленных и красочно описанных приключений, вступают в брак в абсолютной уверенности, что будут счастливы вечно. Ни леди Агату, ни Эмили не воспитывали на подобного рода литературе; они росли в обстановке, не позволявшей безоговорочно принимать сказки на веру.

Обеим в жизни пришлось несладко, и обе знали, что их ждет. Агата понимала, что она или выйдет замуж, или будет увядать, влача жалкое и однообразное существование. Эмили сознавала, что у нее вообще нет шансов на желанное замужество. Она слишком бедна, не имеет близких людей, которые посодействовали бы ей, и к тому же недостаточна красива, чтобы привлечь мужские взгляды. Быть способной содержать себя на приемлемом уровне, время от времени пользоваться покровительством более удачливых друзей и получать шанс появляться в обществе, не выглядя при этом нищенкой, – вот все, чего она могла ожидать. Однако Эмили чувствовала, что леди Агата имеет право на большее. Она не выдвигала аргументов и не задавалась вопросом, почему именно, а приняла свое предположение как факт. Эмили искренне интересовалась судьбой девушки и симпатизировала ей от всего сердца. Когда лорд Уолдерхерст начинал говорить с Агатой, Эмили посматривала на него с некоторой тревогой. Ни одна озабоченная мать не следила бы за маркизом с большим рвением, чтобы подвергнуть анализу его чувства. Маркиз станет отличным супругом. К тому же он владеет тремя поместьями, а бриллианты поражают воображение! Леди Мария однажды упомянула диадему, и Эмили часто рисовала в своем воображении, как она сверкает над изящным лбом Агаты. Драгоценность ей куда больше к лицу, чем мисс Брук или миссис Ральф, хотя ослепительность миссис Ральф и беспечное очарование мисс Брук нельзя сбрасывать со счетов в этой гонке. Впрочем, леди Агата казалась намного более достойной кандидатурой. Когда Эмили узнавала, что Агата расстроена по поводу писем, и видела ее бледной и поникшей, то пыталась приободрить.

– Не совершить ли нам небольшую прогулку? – предлагала она. – А потом можно и вздремнуть. Вы выглядите немного усталой.

– О, – ответила Агата однажды, – вы так добры! Вас по-настоящему заботит мой цвет лица и внешний вид в целом.

– Лорд Уолдерхерст на днях говорил мне о вас, – с достойной ангела тактичностью продолжила Эмили, – что он не встречал другой женщины, которая всегда выглядит такой привлекательной.

– Неужели? – Леди Агата смущенно покраснела. – Однажды сэр Брюс Норман и правда говорил мне такие слова. И я ответила, что лучшего комплимента для дамы не найти. А все потому, – вздохнула она, – что на самом деле это не так.

– Не сомневаюсь, лорд Уолдерхерст говорил искренне. Он не из тех, кто бросает слова на ветер. Очень серьезный и достойный человек.

Сама она относилась к лорду Уолдерхерсту с уважением и восхищением, граничащими с благоговейным страхом. И в самом деле, он слыл человеком благовоспитанным, а также пользовался авторитетом у своих арендаторов и являлся патроном нескольких крупных благотворительных организаций. Его качества производили глубокое впечатление на невзыскательный и неискушенный ум Эмили Фокс-Ситон и в то же время располагали к нему. Она была знакома, хотя и не близко, со многими аристократами, совершенно не похожими на маркиза. Воспитанная в духе ранневикторианской эпохи, она ценила прежде всего порядочность.

– Я плакала, – призналась леди Агата.

– Я заметила, – кивнула Эмили.

– На Керзон-стрит царит отчаяние. Утром я получила письмо от Миллисент. Она следующая после Аликс, и она пишет… о, она много чего пишет! Когда девушки понимают, что упускают свои возможности, они становятся болезненно раздражительны. Миллисент семнадцать, и она так красива! Роскошные золотисто-медные волосы, ресницы вдвое длиннее моих… – Агата снова вздохнула; ее губы, похожие на изящные розовые лепестки, задрожали. – Все просто в ужасе оттого, что сэр Брюс Норман отплыл в Индию.

– Он вернется, – попыталась обнадежить ее Эмили. – Хотя вполне может опоздать. А он знаком с Аликс?

Странно – на сей раз Агата покраснела. Ее нежная кожа отражала все эмоции.

– Он видел ее однажды, хотя в тот момент она была в классной комнате, и… и я не думаю…

Она внезапно замолчала и с несчастным видом уставилась в окно, выходящее в парк.

Эпизод с сэром Брюсом Норманом был кратким, практически мимолетным. Начало получилось неплохим. Они познакомились на балу и танцевали вместе, причем не один раз. У сэра Брюса имелись другие преимущества, кроме титула баронета и угольных шахт. Он был импозантным мужчиной с улыбчивыми карими глазами и живым умом, превосходно танцевал и раздавал изысканные комплименты. Ему прочили большое будущее. И он нравился Агате. Эмили порой думала, очень сильно нравился. А еще он нравился матери Агаты. Она находила его обаятельным. Однако после некоторого количества случайных и приятных встреч они неожиданно столкнулись на лужайке в Гудвуде, и он объявил, что уезжает в Индию. Эмили сделала вывод, что леди Агата по какой-то причине винила в его скоропалительном отъезде себя. Ее родители были не настолько вульгарны, чтобы открыто высказать это дочери, однако девушка поняла все без слов. И младшие сестры лишь укрепили ее подозрения. И она сообразила, что если бы Аликс, или Миллисент с ее копной золотисто-медных волос, или даже Ева, похожая на цыганку, получили такой сезон и такие наряды от Жака Дусе, любая из сестер со своим свежим лицом, точеным подбородком и изящным носиком не позволила бы ни одному интересному мужчине сесть на пароход до Бомбея.

В утреннем письме крутой нрав Миллисент взял верх над ее чувством меры и воспитанием, и милая Агата плакала горькими слезами. Так что для нее послужил утешением любезный комплимент лорда Уолдерхерста. Пусть он немолод, однако действительно очень хорош собой, а вокруг увиваются экзальтированные поклонницы, для которых он, возможно, лишь преходящее увлечение.

Они совершили прогулку; после быстрой ходьбы леди Агата буквально расцвела. За обедом она была восхитительна и вечером собрала вокруг себя толпу почитателей. Высокая и стройная, одетая во все розовое и вдобавок с венком из диких роз на голове – нимфа Боттичелли, да и только! Эмили видела, как лорд Уолдерхерст то и дело поглядывает на Агату. Он занял чрезвычайно выгодную позицию в уголке и поднес к глазам монокль.

Леди Мария не давала Эмили сидеть без дела – та обладала хорошим флористическим вкусом и почти сразу после приезда получила задание «взять на себя компоновку букетов».

На следующее утро Эмили вышла в сад пораньше, собрать букеты, пока не высохла роса, и как раз была в процессе срезания восхитительных соцветий сорта «Миссис Шерман Кроуфорд», когда обнаружила, что ей надлежит одернуть аккуратно подобранную нижнюю юбку, потому что в ее сторону направился маркиз Уолдерхерст. Инстинкт подсказывал, что он желает поговорить о леди Агате Слейд.

– А вы встаете раньше, чем леди Агата, – заметил маркиз, после того как пожелал ей доброго утра.

– Ее чаще приглашают погостить в деревню, чем меня, – ответила Эмили. – Когда мне случается отдыхать в сельской местности, я хочу каждое мгновение проводить на свежем воздухе. Утром здесь так чудесно! Не то что на Мортимер-стрит.

– Вы живете на Мортимер-стрит?

– Да.

– И вам там нравится?

– Там очень комфортно. Мне повезло. Хозяйка пансиона – прекрасная женщина. Она и ее дочь очень добры ко мне.

Утро выдалось божественным. Цветы были покрыты росой; солнце уже начало припекать и извлекало из них ароматы, наполняя нагретый воздух благоуханием. Маркиз поднес к глазам неизменный монокль и посмотрел в кобальтово-синее небо, а затем на заросли деревьев, где мелодично ворковала лесная горлица – а может быть, и целых две горлицы.

– Конечно, – заключил он, окинув взглядом местность, – здесь все не так, как на Мортимер-стрит. Значит, вы любите деревню?

– О да! – вздохнула Эмили. – Еще бы!

Она была не из тех, кто намеренно изъясняется высокопарным слогом, и не вкладывала в свое «О да!» ничего большего, чем простую любовь к сельским пейзажам, звукам и запахам. Однако когда Эмили подняла к Уолдерхерсту свои большие карие глаза, то подлинность ее эмоций придала этому восклицанию патетичность – так часто случалось, когда она не могла выразить чувства словами.

Лорд Уолдерхерст посмотрел на нее через монокль с тем же выражением лица, что и обычно, – оценивающе, но без какой-либо недоброжелательности или особого интереса.

– А леди Агата любит деревню? – осведомился он.

– Леди Агата любит все прекрасное, – ответила Эмили. – Потому что ее душа так же прекрасна, как и лицо.

– Вы полагаете?

Эмили отступила на шаг или два к розовому кусту, который карабкался вверх по стене из тускло-красного кирпича, и начала срезать цветы.

– Я полагаю, она прекрасна во всем. Характер, манеры… Она никого не разочарует и не совершит ошибок.

– Она вам нравится?

– Она очень добра ко мне!

– Вы часто говорите, что люди к вам добры.

Эмили замерла в некотором смущении. Она не нашлась с ответом и в силу своей скромности начала подозревать, что повторяет одно и то же и выглядит глупо. Растерявшись, она покраснела до корней волос и повторила неуверенно:

– Да, люди ко мне добры. Я… вы же знаете, мне нечего дать взамен, зато я всегда получаю от других очень много.

– Везет же вам! – проговорил его светлость, невозмутимо глядя ей в глаза.

Слова маркиза смутили ее, и Эмили испытала облегчение и в то же время сожаление, когда он, извинившись, оставил ее и двинулся навстречу другой ранней пташке, вышедшей на прогулку. По некоей загадочной причине Эмили Фокс-Ситон нравился маркиз. Возможно, воображение подогревали его харизма, а также неутихающие пересуды о нем. Он ни разу не сказал ничего особенного в адрес Эмили, хотя у нее почему-то сложилось впечатление, что это не так. Молчаливый, он никогда не выглядел скучным; произнес несколько хороших речей в палате лордов – не то чтобы блестящих, однако разумных и исполненных благородства. А еще написал два памфлета. Эмили чрезвычайно восхищал любой интеллект и, надо признать, те качества, которые могли сойти за ум. Она была невзыскательна.

Каждое лето леди Мария устраивала в Маллоу праздник для жителей деревни. Традиция насчитывала сорок лет, и церемония была яркой. Несколько сотен безумно счастливых деревенских ребятишек объедались булочками и пирожными и получали по чашке чаю, а затем для них организовывали соревнования с призами и другие развлекательные мероприятия – при содействии гостей вечеринки, которые добровольно выразили готовность помогать.

Задействован был далеко не каждый, хотя гости обычно находили мероприятия занятными. Никто не возражал против того, чтобы наблюдать процесс со стороны, к тому же многих приятно возбуждала праздничная атмосфера. Эмили Фокс-Ситон стала для леди Марии бесценной находкой. Оказалось, что можно очень легко, без малейших возражений, переложить на нее всю рутину! А организационной работы было много, хотя Эмили воспринимала все в другом свете. Она не отдавала себе отчета как в том, что выполняла для леди Марии огромную работу за свое, образно говоря, «жалованье», так и в том, что ее светлость, забавная и приятная дама, в сущности была абсолютной эгоисткой, не считающейся с другими. Пока Эмили Фокс-Ситон явно не показывала признаки усталости, леди Марии и в голову не приходило, что она может уставать; что она тоже состоит из плоти и крови и что ее крепкие ноги подвержены усталости от нескончаемой беготни туда-сюда. Ее светлость просто наслаждалась – приготовления идут полным ходом, всегда можно дать задание Эмили, и та все выполнит. Эмили составляла списки и делала расчеты, разрабатывала планы и занималась закупками. Она нанимала в деревне кухарок, чтобы испечь булочки и пирожные и вскипятить чай в медном котле; подыскивала женщин, которые помогут резать выпечку на порции, делать бутерброды и накрывать на стол; руководила установкой навесов, столов и скамеек; держала в голове другие бесчисленные вещи, которые нельзя упустить.

– Право же, Эмили, – говорила леди Мария, – я не знаю, как обходилась без тебя в предыдущие сорок лет. Нужно всегда приглашать тебя в Маллоу на время праздника.

Эмили относилась к тем общительным натурам, которые бурно радуются по любому поводу и неизменно получают удовольствие, наблюдая, как люди веселятся. Наслаждаясь атмосферой праздника, она носилась по деревне, видела по пути возбужденные лица детей, и ее глаза горели, а губы расплывались в улыбке. Когда она заходила в дом, где пеклись булочки, дети вертелись рядом, толкали друг друга и хихикали. Они собирались группами вокруг нее, отчасти от предвкушения, отчасти от живого интереса, побуждавшего их проявлять учтивость к Эмили, а когда она уходила, кланялись, – наверное, поклон еще сильнее отождествлял их с грядущим праздником. Они открывали рты и задорно хохотали, а Эмили кивала и улыбалась в ответ, испытывая почти такой же ребяческий восторг. Она радовалась так искренне, что не осознавала, как упорно трудилась весь день. Она была изобретательна и придумала много новых развлечений. Именно она, при участии садовников, с помощью зеленых ветвей преобразовала площадки под навесами в беседки и декорировала столы и ворота парка.

– Вы все ходите! – заметил лорд Уолдерхерст, когда Эмили спешила мимо. – Не считали, сколько часов провели сегодня на ногах?

– Мне нравится ходить, – на бегу ответила она, не упустив из виду, что маркиз пересел чуть ближе к леди Агате и что Агата, в большой шляпе с белыми газовыми воланчиками, похожа на серафима – глаза блестят, лицо сияет необычным светом. Девушка выглядела по-настоящему счастливой.

«Наверное, маркиз говорит ей нежности, – подумала Эмили. – Как будет счастлива Агата! У него хорошие глаза. Он может любую женщину сделать счастливой». С ее губ сорвался легкий вздох. Она начала уставать физически, хотя еще не вполне понимала это. Однако если бы не физическая усталость, в тот момент она даже не подумала бы, что сама она не из тех женщин, которым говорят всякие «нежности» и с которыми после этого случаются «приятные события».

– Эмили Фокс-Ситон, – заметила леди Мария, обмахиваясь веером, поскольку стояла ужасная жара, – производит на меня крайне интересный эффект. Она заставляет меня почувствовать себя щедрой. Мне хочется презентовать ей самые красивые вещи из гардероба родственников.

– Ты отдаешь мисс Фокс-Ситон одежду? – спросил Уолдерхерст.

– Ну не выбрасывать же. Я знаю, что вещи пригодятся Эмили. То, что она носит… это просто умиляет. Она проявляет немалую изобретательность, чтобы выглядеть достойно с минимальными затратами.

Лорд Уолдерхерст поднес к глазам монокль и посмотрел вслед удаляющейся от них мисс Фокс-Ситон, обратив внимание на ее прямую крепкую спину.

– Она и в самом деле хороша собой, – ненавязчиво вставила слово леди Агата.

– Что верно, то верно, – признал Уолдерхерст, – она довольно привлекательная женщина.

Вечером леди Агата пересказала Эмили комплимент и тем самым вогнала ее в краску.

– Лорд Уолдерхерст знаком с сэром Брюсом Норманом, – сообщила Агата. – Разве не удивительно? Маркиз говорил со мной о нем. Называл даровитым человеком.

– Вы приятно побеседовали, я не ошибаюсь? – спросила Эмили. – Когда я проходила мимо, вы оба выглядели так… так, словно рады обществу друг друга.

– Неужели? Маркиз выглядел радостным? Он был очень мил. Я не знала, что он может быть таким.

– Я никогда не видела его в столь хорошем настроении, – ответила Эмили. – Впрочем, по-моему, общение с вами всегда доставляет ему удовольствие, леди Агата. Та легкая белая шляпка, – задумчиво добавила она, – вам очень к лицу.

– Очень дорогая, – вздохнула Агата. – И очень недолговечная. Мама сказала, покупать такие вещи равносильно преступлению.

– Представьте, как будет чудесно, – поторопилась утешить ее Эмили, – когда… когда вам не придется беспокоиться о таких вещах!

– О-о! – вновь вздохнула Агата. – Такая жизнь показалось бы мне раем! Людям не понять; они полагают, что когда девушки переживают, это не всерьез, это лишь ради кокетства. Если бы они только знали, что некоторые вещи не менее насущны, чем хлеб! Они бы ужаснулись!

– И в самом деле очень важно, что на нас надето. – Эмили прилагала все усилия, чтобы не менять тему разговора, и озабоченно продолжила: – Каждое платье – как будто новый портрет. В вашем гардеробе найдется, – задумчиво проговорила она, – что-нибудь совершенно нестандартное, чтобы надеть сегодня вечером и завтра?

– У меня есть два платья, которые я здесь еще не надевала. – Агата помедлила. – Я… я решила их приберечь. Одно газовое, черное с серебром. Серебристая бабочка приколота на плечо, и вторая такая же для прически.

– О-о, наденьте его сегодня! – пылко воскликнула Эмили. – Когда спуститесь к ужину, будете выглядеть такой… такой новой! Всегда считала, что блондинка, впервые вдруг представшая в черном, – это в своем роде новое рождение. Хотя рождение – не совсем подходящее слово. Просто наденьте это платье!

И леди Агата послушалась. Эмили Фокс-Ситон зашла к ней в комнату перед ужином, чтобы помочь добавить последний штрих к образу. Она предложила зачесать светлые пряди повыше и более небрежно, чтобы казалось, будто серебристая бабочка распростерла трепещущие крылышки над головой и парит в воздухе. Напоследок Эмили сама приколола вторую бабочку на плечо, отступила на шаг, чтобы окинуть девушку взглядом, и воскликнула:

– О-о! Чудесно! Позвольте мне спуститься на минуту раньше, чтобы видеть, как вы входите в зал!

Эмили сидела в кресле поблизости от лорда Уолдерхерста, когда появилась ее подопечная, и заметила, как глаза маркиза вспыхнули. Вот оно, «новое рождение»! Уолдерхерст даже монокль уронил – пришлось подхватить его за шнурок и водрузить на место.

– Психея![3] – воскликнул маркиз сдавленным голосом. Это прозвучало больше как утверждение, чем как оценочное суждение. – Психея!

Маркиз не обращался ни к Эмили, ни конкретно к кому-либо другому. Просто реплика знающего и проницательного ценителя, без намека на восторг, что было любопытно. Лорд Уолдерхерст почти весь вечер разговаривал с Агатой.

Перед сном Эмили зашла к подруге.

– Что вы собираетесь надеть завтра на праздник?

– Белое муслиновое платье с кружевными вставками, шляпку из марлевки, белые туфли и белый зонтик от солнца.

Леди Агата немного нервничала; даже щеки порозовели.

– А завтра вечером? – спросила Эмили.

– Палево-голубое. Не желаете присесть, мисс Фокс-Ситон?

– Нам обеим пора в постель. Вам необходим отдых.

И все же Эмили присела на пару минут, потому что Агата взглядом умоляла ее задержаться.

С вечерней почтой пришли вести с Керзон-стрит – более удручающие, чем обычно. Леди Клэруэй не знала, что предпринять, и ее душевное состояние граничило с истерикой. Портниха подала иск. Этот факт, несомненно, попадет в газеты.

Если не случится чудо, которое предотвратит скандал и спасет нас, все отправимся в Касл-Клэр. А значит, все будет кончено. Невозможно вывести девушку в свет, когда распространятся подобные слухи. Они не любят такие слухи.

Под «ними» подразумевались люди, мнение в Лондоне которых было равносильно закону.

– Отправиться в Касл-Клэр, – запинаясь, проговорила Агата, – все равно что быть приговоренными к голодной смерти. Аликс, Хильда, Миллисент, Ева и я будем постепенно умирать из-за недостатка всего того, что делает жизнь девушек приемлемой – девушек, принадлежащих к определенному общественному классу. И даже если в последующие три-четыре года произойдет что-либо неординарное, будет слишком поздно для нас четверых, да и для Евы, скорее всего, тоже. Стоит только покинуть Лондон, и тебя забудут. Люди забывчивы; это свойство человеческой натуры. Да и как тут не стать забывчивыми, если каждый год в свет выводят толпы новых девушек?

Желая подбодрить Агату, Эмили Фокс-Ситон принялась заверять, что никому не придется ехать в Касл-Клэр, – она умела вселять надежду. Эмили сделала комплимент черному газовому платью и волшебному эффекту серебристых бабочек.

– Полагаю, именно бабочки заставили лорда Уолдерхерста воскликнуть: «Психея! Психея!» – при вашем появлении, – заметила она как бы невзначай.

– Он это сказал? – Леди Агата немедленно сделала вид, будто слова вырвались у нее сами собой.

– Да. – Эмили поспешно замяла тему; тут требовалось много такта. – А черный цвет очень украшает вас и делает образ воздушным. Вы кажетесь почти эфемерной в черном; словно можете улететь в любой момент. И все же вам пора спать.

Леди Агата проводила Эмили до дверей комнаты и пожелала ей спокойной ночи. Она выглядела как ребенок, который в любой момент может заплакать.

– О, мисс Фокс-Ситон, – пропищала она детским голоском, – вы так добры!

Глава 4

На следующее утро, когда мисс Фокс-Ситон шла через сад, в той части парка, что прилегала к дому, царила суета. Уже расставили столы, а корзины с хлебом, пирожными и другой готовой провизией заносили под тент, где планировали кипятить чай. Работники были деловиты и жизнерадостны; завидев Эмили, мужчины брали под козырек, а женщины с улыбкой кланялись. Все отмечали ее доброжелательность и надеялись, что она достойно представит на празднике ее светлость.

– Она трудяга, эта мисс Фокс-Ситон, – сказал один работник другому. – Никогда еще не видел ни одну леди, которая с таким рвением бралась бы за дело. Леди, даже если у них лучшие побуждения, имеют привычку стоять над душой и давать указания, толком не разбираясь, как правильно нужно делать. А она сегодня с утра самолично нарезала бутерброды, а вчера своими руками паковала конфеты. Заворачивала в разноцветную бумагу и перевязывала ленточками, да еще говорила, что дети радуются цветным кулечкам больше, чем обычным, серым. А ведь и правда: для деток красная или синяя бумажка уже подарок.

Эмили все утро нарезала бутерброды и выпечку, расставляла скамьи и раскладывала по столам игрушки. День выдался чудесный, хотя и жаркий, а она была так занята, что едва выкроила время позавтракать. Праздник намечался грандиозный. Леди Мария пребывала в прекраснейшем настроении. На завтра планировалось посещение неких живописных развалин, а вечером – званый ужин. Любимые соседи ее светлости, проживавшие в пяти милях, только что вернулись в свое поместье и, к большому удовлетворению хозяйки, намеревались присутствовать на ужине. Большинство своих соседей она находила скучными и принимала их у себя дозированно, как лекарства. Однако Локьеры были молоды, умны и привлекательны, и леди Мария всегда радовалась, когда они приезжали к себе в Лок одновременно с ее пребыванием в Маллоу.

– Они не неряхи и не зануды, – говорила она. – В деревне люди обычно если не скучны, так одеты во что попало, и наоборот; мне грозит опасность заразиться и тем и другим. Шесть недель нескончаемых званых ужинов в компании подобных людей, и я сама начну носить шерстяные юбки грубой вязки и обсуждать плачевное состояние лондонского общества.

После завтрака леди Мария вывела свою паству на лужайку под остролистами.

– Давайте поддержим трудящихся! – воззвала она. – И станем смотреть, как Эмили Фокс-Ситон работает. Она будет нас вдохновлять.

Как ни удивительно, неожиданно обнаружилось, что мисс Кора Брук прогуливается по лужайке бок о бок с лордом Уолдерхерстом – она и сама не знала, как это произошло; по-видимому, совершенно случайно.

– Мы еще ни разу не разговаривали друг с другом, – заметил он.

– Верно, – ответила Кора, – мы очень много разговаривали с другими гостями, во всяком случае я.

– Да, вы вдоволь наговорились с другими, – согласился маркиз.

– Полагаете, я чересчур разговорчива?

Уолдерхерст достал монокль и внимательно обвел девушку взглядом. Вероятно, маркиза раззадорила царившая вокруг атмосфера праздника.

– Я полагаю, что со мной вы говорили мало. Зато посвятили слишком много времени унижению юного Хэриота.

Она рассмеялась, причем несколько фривольно.

– Вы независимая молодая леди, – заметил Уолдерхерст в более свободной манере, чем обычно. – Вы должны сказать что-либо в свое оправдание или… или, допустим, пококетничать.

– Не должна, – сдержанно ответила Кора.

– Не должны или не хотите? – настаивал маркиз. – Нехорошо маленьким девочкам – или юным леди – употреблять оба этих слова в разговоре со старшими.

– Нехорошо, – кивнула Кора Брук, слегка польщенная. – Идемте же под тенты, посмотрим, чем занята несчастная Эмили Фокс-Ситон.

Они зашли под тент, однако надолго там не задержались. Приготовления были в самом разгаре. Эмили Фокс-Ситон буквально рвали на части; люди подходили и требовали от нее указаний. Она делала тысячу дел сама и руководила другими. Призы победителям состязаний в беге и подарки для детей следовало рассортировать: для мальчиков и для девочек, для подростков и для малышей; и при этом никого не пропустить и никому не вручить неподходящую вещь.

– Будет ужасно, – поясняла Эмили лорду Уолдерхерсту и мисс Коре, которые начали осыпать ее вопросами, – если подросток получит деревянную лошадку, а маленький мальчик – крикетную биту и мяч. А представьте разочарование двух девочек, в том случае, когда младшей достанется шкатулка для рукоделия, а старшей кукла? Каждому нужен соответствующий подарок. Дети с нетерпением ждут праздника, разве можно кого-то огорчить?

Уолдерхерст взирал на нее бесстрастно.

– Кто же делал все это для леди Марии, когда вас здесь не было? – осведомился он.

– О, находились другие люди. Правда, леди Мария сетовала, что с трудом… – Эмили просияла: – Она ангажировала меня на проведение праздника в Маллоу на следующие двадцать лет. Леди Мария так добра!

– Действительно, – проворчал маркиз, как показалось Эмили, вполне добродушно. – Она добра по отношению к своим прихотям, а еще по отношению к Марии Бейн.

– Она добра ко мне, – упрямо повторила Эмили. – Вы не представляете, как я радуюсь подобным заботам.

– Эта женщина умеет радоваться всему, – произнес лорд Уолдерхерст, когда они с Корой удалились. – Надо же иметь такой характер! За такие хлопоты надо платить десять тысяч в год.

– Она так мало имеет, – сказала Кора, – что все ей кажется прекрасным. Эмили очень приятная женщина. Мы с мамой от нее в восторге. Подумываем пригласить в Нью-Йорк; пусть развлечется.

– Нью-Йорк ей понравится.

– Вы бывали там, лорд Уолдерхерст?

– Нет.

– Тогда вы просто обязаны приехать. Теперь многие англичане посещают Нью-Йорк, и всем нравится.

– Не исключено, – ответил Уолдерхерст. – Я подумывал о путешествии. Континент наскучил, Индию знаю вдоль и поперек, а вот Пятая авеню, Центральный парк, Скалистые горы…

– Непременно стоит, – кивнула Кора.

Сегодня определенно был ее день. Перед ланчем лорд Уолдерхерст предложил ей и ее матери совершить прогулку в своем личном фаэтоне. Маркиз любил управлять экипажем, и фаэтон с лошадьми прибыли в Маллоу вместе с ним. Он приглашал покататься только своих фаворитов, и хотя сам сохранял невозмутимость, событие вызвало на лужайке некоторую сумятицу. Во всяком случае, когда фаэтон пронесся по аллее с мисс и миссис Брук на почетных местах, некоторые гости обменялись взглядами и подняли брови.

Леди Агата отправилась к себе в комнату и написала длинное письмо на Керзон-стрит. Миссис Ральф толковала о проблемной пьесе с молодым Хэриотом и группой других слушателей.

После полудня явились новые посетители, дабы осчастливить мероприятие своим присутствием. Леди Мария славилась многодневными вечеринками и приглашала соседей принять участие в гулянье.

В два часа пополудни процессия сельских ребятишек, их родителей и друзей во главе с группой местных музыкантов промаршировала по аллее мимо дома в специально отведенную часть парка. Леди Мария и ее гости выстроились на широкой лестнице и приветствовали ликующую толпу радушными поклонами, взмахами рук и улыбками. Все были в приподнятом настроении.

Когда сельчане собрались в парке, к ним присоединились участники вечеринки. Фокусник из Лондона дал представление под огромным деревом – дети обнаружили у себя в карманах белых кроликов, а в их шапках оказались апельсины. Ребятишки визжали от восторга. Гости леди Марии прохаживались вокруг и хохотали вместе с ними.

После представления началась большая чайная церемония. Действительно, какой может быть праздник, пока дети не напьются чаю и не наедятся булочек и пирожных – особенно если это сливовые конвертики!

Дети рядами расселись на травке, а леди Агата и миссис Ральф начали раздавать им угощение. Мисс Брук в этот момент беседовала с лордом Уолдерхерстом. Она сидела под деревом в шляпке, украшенной маками, и с зонтиком от солнца цвета маков и выглядела весьма привлекательно.

– Я должна помочь раздавать пирожные, – сказала она.

– Это обязанность моей кузины Марии, – заметил лорд Уолдерхерст, – хотя она и не будет этого делать. И я не буду. Расскажите мне лучше о подвесной железной дороге и о пятьдесят-тысяч-пятьсот-какой-то улице.

Он говорил несколько развязно, и был так обаятельно флегматичен, что Кору Брук это даже слегка раззадорило.

Эмили Фокс-Ситон бодро и учтиво раздавала угощение и руководила подачей продуктов на стол. После того как налили чаю взрослым, она обошла все столы и уделила внимание каждому, и в своем чистосердечном радушии нашла время присоединиться к леди Марии и ее окружению, которые восседали под остролистом. Там она съела пару бутербродов, выпила чашку чаю и заодно побеседовала с несколькими пожилыми дамами, с которыми успела подружиться. Эмили была невероятно довольна собой, хотя иногда чувствовала потребность посидеть несколько минут и дать отдых усталым ногам. Дети обращались к ней как ко всемогущей и милостивой госпоже. Она знала, где хранятся игрушки и какие призы ожидают победителей состязаний. Она олицетворяла закон и порядок, а также ведала подарками. Остальные дамы прогуливались в нарядных платьях, улыбающиеся и восторженные, джентльмены пробовали заниматься спортом и обменивались джентльменскими шутками, а эта единственная леди, казалось, сама была частью праздника. В простом льняном платье с белыми ленточками да бескозырке с пряжкой и бантом, она тем не менее принадлежала к ближнему лондонскому кругу ее светлости, и ей симпатизировали больше, чем прочим дамам. Праздник в Маллоу вышел чудесным и веселым, как никогда, и в том была ее заслуга.

Шли часы. Дети играли, соревновались в беге и веселились до упаду. Взрослые фланировали по парку, собирались в группы и беседовали или слушали деревенский оркестр. Гости леди Марии, вдоволь насмотревшись на народные гулянья, возвращались в сад в приподнятом настроении, чтобы пообщаться и посмотреть игру в теннис, которая как раз затевалась на корте.

Воодушевление не оставляло Эмили Фокс-Ситон, а вот ее румянец поблек. Она стояла под буковым деревом, наблюдая финал церемонии; руки и ноги болели, по-прежнему улыбчивое лицо покрывала бледность. Леди Мария и ее приближенные покинули скамейки под остролистом, чтобы председательствовать на закрытии праздника. Присутствующие спели национальный гимн, затем разразились тройной овацией в честь ее светлости. Овации исходили из самого сердца, и Эмили от избытка чувств едва не расплакалась. Во всяком случае, ее ясные карие глаза увлажнились; она была из тех, кого легко растрогать.

Лорд Уолдерхерст стоял подле леди Марии и также выглядел довольным. Эмили заметила, как он что-то сказал ее светлости, и та улыбнулась. Затем маркиз с обычным невозмутимым видом шагнул вперед.

– Мальчики и девочки, – произнес он четким раскатистым голосом, – я хочу, чтобы вы как можно громче три раза поблагодарили леди, которая подарила вам этот незабываемый праздник. Ее светлость сказала мне, что такого веселья в Маллоу еще никогда не наблюдалось. Троекратное «спасибо» для мисс Фокс-Ситон!

Эмили ахнула и ощутила, как к горлу подкатывает комок. Ее без предупреждения словно превратили в королевскую особу, и она не знала, что делать.

Вся публика, дети и взрослые, мужчины и женщины, разразилась троекратным «спасибо», с криками и рукоплесканиями. В воздух взлетели шляпы и чепчики, и каждый присутствующий повернулся к Эмили. Она, раскрасневшись, поклонилась в знак огромной благодарности.

– О, леди Мария! О, лорд Уолдерхерст! Как вы добры ко мне!

Глава 5

Выпив утренний чай, Эмили блаженно откинулась на подушки, глядя в окно на ветки деревьев. Она устала, однако была счастлива. Праздник удался на славу. Леди Мария довольна. А как добр оказался лорд Уолдерхерст, когда попросил сельчан поблагодарить ее! Ни о чем подобном Эмили и мечтать не смела. Она не привыкла к таким знакам внимания и, припомнив бурные овации, покраснела. В соответствии с ее представлениями о мире, люди, как правило, были очень любезны. Во всяком случае, к ней они всегда хорошо относились. Эмили не приходило в голову, что, если бы она не приносила им столько пользы, люди были бы менее покладисты. Она ни разу не усомнилась, что леди Мария – самая щедрая и великодушная женщина в мире. Эмили совершенно не подозревала, какую огромную выгоду приносит ее светлости. Отдавая должное леди Марии, следует заметить, что та и сама практически не осознавала этого факта, в то время как Эмили наслаждалась тем, что ее использовали.

Однако этим утром Эмили поняла, что устала более, чем когда-либо, и причина тому довольно банальна – женщина, которая все время носится по Лондону, выполняя чужие поручения, знает, как могут болеть руки и ноги. Она тихонько засмеялась, когда обнаружила, что стопы и вправду отекли и придется надеть мягкую домашнюю обувь.

«Сегодня нужно по возможности больше сидеть, – подумала она. – Хотя нет – званый ужин, экскурсия… наверняка леди Мария придумает для меня множество мелких поручений».

И действительно, у леди Марии нашлось для Эмили множество заданий. Поездка к развалинам намечалась до ланча, поскольку некоторые из гостей предполагали, что послеполуденная экскурсия их утомит и к вечеру не останется сил присутствовать на ужине. Сама леди Мария в поездке участия не принимала, однако вскоре выяснилось, что если присоединится мисс Фокс-Ситон, то экипажи будут перегружены. Эмили не испытала особого сожаления от того, что останется дома, и в итоге гости разместились в экипажах с комфортом. Леди Мария и Эмили смотрели вслед отъезжающим.

– Я не намереваюсь трясти свои почтенные кости по горам и долам, да еще и в тот день, когда даю званый ужин, – объявила ее светлость. – Эмили, позвони, пожалуйста, в колокольчик. Я хочу убедиться насчет рыбы. Подать на стол рыбу в деревне – целая проблема. Поставщики – исчадия ада, а уж если они живут от тебя в пяти милях, то их человеческие пороки могут проявиться в полной мере.

Поместье Маллоу находилось на приличном отдалении от главного города графства, что радовало, если речь шла о неотесанных соседях, однако ужасало, когда дело касалось поставок рыбы. Ужин без рыбы невозможен; город мал и беден на ресурсы, а единственный поставщик рыбы туповат и вообще человек ненадежный.

Прибежавший по звонку лакей доложил ее светлости, что кухарка, как обычно, очень переживает по поводу рыбы. Поставщик выражал некоторые сомнения, что сможет выполнить заказ; впрочем, его повозка никогда раньше половины первого не прибывала.

– Боже милостивый! – воскликнула ее светлость после ухода слуги. – В каком положении мы окажемся без рыбы? Почтенный генерал Барнс – самый свирепый гурман в Англии; он презирает тех, кто подает ему плохой ужин. Мы все его побаиваемся; а я должна признать, что придерживаюсь высокого мнения о своих званых ужинах. Последняя привилегия, которую природа оставляет женщине, – способность организовать достойный ужин. Буду крайне разочарована, если случится досадное недоразумение.

Они сидели в гостиной, писали записки для посыльных и беседовали, а когда стрелки часов приблизились к половине первого, начали высматривать повозку поставщика рыбы. Раз или два леди Мария заговаривала о лорде Уолдерхерсте.

– По-моему, он занятный человек. Всегда ему симпатизировала. У него есть оригинальные идеи, хотя умом особо не блещет. Я считаю, со мной Уолдерхерст в целом разговаривает более свободно, чем с большинством других людей; впрочем, не могу утверждать, что обо мне он очень высокого мнения. Вчера вечером вставил в глаз монокль и посмотрел на меня, да так странно, и говорит: «Мария, при всех твоих достоинствах ты самая эгоистичная стерва, которую я когда-либо встречал». И тем не менее я знаю, что он меня любит. И я ему отвечаю: «Не совсем, Джеймс. Да, я эгоистка, но я не стерва. Эгоистичные стервы всегда обладают отвратительным характером, а меня ни в чем подобном обвинить нельзя. Я вообще белая и пушистая».

Со стороны аллеи донесся шум колес.

– Эмили, взгляни, там не рыбу везут?

– Нет. – Эмили повернулась к окну. – Это мясник.

– Подход Джеймса к женщинам меня забавляет, – продолжила леди Мария и с улыбкой посмотрела на головной убор для моряка, который как раз вязала. – Он ко всем относится прекрасно, однако перевеса в сторону какой-либо одной дамы не наблюдается. Сейчас я тебе кое-что скажу, Эмили.

Она сделала многозначительную паузу. Заинтригованная Эмили ждала.

– Он подумывает покончить с холостяцкой жизнью и взять в жены некую даму. Нутром чую.

– Вы так считаете? – воскликнула Эмили. – О, я не теряю надежду, что… – Она запнулась.

– Ты не теряешь надежду, что это будет Агата Слейд, – закончила вместо нее леди Мария. – Возможно. Я тоже порой думаю – если уж он женится, то только на Агате. И все-таки полной уверенности нет. От Уолдерхерста никогда не знаешь, чего ждать. Все держит при себе, слова лишнего не скажет. Не удивлюсь, если у него на примете другая женщина.

– Но почему… – начала Эмили.

Леди Мария рассмеялась.

– Есть косвенные соображения. В семье Уолдерхерстов имеется роскошное и очень необычное кольцо, и у них стало обычаем дарить его женщинам при помолвке. А необычное оно потому, что в нем рубин размером с пуговицу для брюк. Ты не поверишь! С кольцом связана одна легенда. «Много веков назад, и все такое прочее…» Речь шла о женщине, которой первый Уолдерхерст это кольцо и вручил. Некая дама – имена называют разные – дала отпор королю, который вел себя слишком бесцеремонно, и отпор вышел убедительный; король решил, что она святая, и подарил ей на помолвку рубин. Так вот, совершенно случайно я узнала, что лорд Уолдерхерст посылал своего слугу в город за кольцом. Два дня назад парень вернулся.

– Как интересно! – воскликнула заинтригованная Эмили. – Это что-нибудь да значит.

– Опять гремит телега, Эмили. На сей раз уж точно рыба.

Эмили снова выглянула в окно.

– Да, если фамилия поставщика Багль.

– Его фамилия Багль. А значит, мы спасены.

Однако пять минут спустя в дверях гостиной появилась кухарка собственной персоной. Полная женщина тяжело дышала и промокала чистым платком капельки пота на лбу. Она была возбуждена и слишком бледна для своей комплекции.

– Что-то случилось на кухне? – спросила леди Мария.

– Этот Багль, ваша светлость, говорит, что он огорчен не меньше, чем ваша светлость, но если рыба испортилась за ночь, то утром она свежей не станет. Он ее привез, чтобы я сама могла взглянуть. Рыба в таком состоянии, что никто ее есть не будет. Я до того расстроилась, ваша светлость, что даже решилась прийти и доложить сама.

– Как же это? – воскликнула леди Мария. – Эмили, предложи что-нибудь!