Тихая речушка

© Равиль Садыков, 2023

ISBN 978-5-0060-9126-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Идея написания книги появилась у меня еще в конце 90-х годов теперь уже прошлого столетия. В это время я стал больше интересоваться историей моего народа, частью которого я имею счастье быть, и моей родины, где я родился и вырос – Башкортостан. Моими родными языками, которые я слышал с самого первого момента моего рождения, были башкирский и татарский. Я родился и вырос в семье ученых-историков. Мои родители – светлая им память – искренне любили свою родину, и эту любовь они передали мне. Они прививали мне любовь к родному языку, родной культуре и к родной земле. К тому же мне повезло в моей жизни учиться в башкирской гимназии в городе Уфе – это была первая и в то время единственная школа, в программе которой был башкирский язык, литература и история. Я с большой теплотой вспоминаю эту школу и замечательных учителей, которые учили нас любить родной язык, традиции народа, культуру и историю. Должен признаться, к моему стыду, я не был прилежным учеником, о чем теперь я очень сожалею.

В советское время работ, правдиво рассказывающих историю коренных народов Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока практически не было, либо они были недоступны. Каждая работа на эту тему должна была быть точно идеологически выверена, чтобы соответствовать установке, выработанной центральной властью. По большей части это были научные работы и исторические записи, и не всегда к этим книгам имелся свободный доступ. К их числу относится книга Петра Ивановича Рычкова «История Оренбургская», в ней, в частности, приведены те случаи, которые я описал в моем романе. И ряд других публикаций русских и зарубежных ученых, относящихся к данной тематике.

История Башкортостана, которую нам преподавали в гимназии, была в большей степени основана на принятых в те годы идеологических установках: революционная романтика, борьба с царизмом, а единственное произведение, в котором упоминаются башкорты – это роман Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка», посвященный восстанию Емельяна Пугачева.

Были и другие произведения и публикации, затрагивающие башкирскую тематику, уже более современных авторов: на сцене Башкирского государственного драматического театра в 1964 году была поставлена пьеса замечательного башкирского писателя, драматурга и поэта Мустая Карима «В ночь лунного затмения», рассказывающая трагическую историю башкирской семьи; научные работы известных башкирских историков, приоткрывающие завесу в истории башкир и Башкортостана. Но центральная власть строго цензурировала все эти работы, выхолащивая из них всю историческую правду. Что касается литературных произведений, то в советской библиографии книги о жизни коренных народов Российской империи можно пересчитать на пальцах одной руки, к их числу принадлежит роман одного из величайших писателей XX столетия Чингиза Айтматова «И дольше века длится день».

Изучая этот «феномен», я понял, что все это делалось и делается преднамеренно, так как правда открывает многие неприятные факты нашей с вами общей истории.

Тогда-то у меня и родилась идея книги, которая смогла бы пролить свет на темные пятна в истории. Люди должны знать правду о прошлом своей страны, какой бы горькой она ни была.

Это уже третья версия моего романа. Так получилось, что в первоначальном варианте он вышел в свет с большими сокращениями. Дело в том, что, когда я закончил работу над романом, Уфимский журнал «Ватандаш» («Земляк») выразил желание опубликовать мой роман, но для этого мне нужно было его сократить до 250 книжных страниц, что я и сделал. Позже, по идеологическим соображениям и полагаясь на мнение некоего эксперта, журнал отказал мне в публикации. Я обратился еще в несколько российских издательств, но отовсюду я получал отказ. Мне хорошо понятны страхи этих людей: лишиться своего места и сломать свою жизнь из-за какого-то романа не известного никому «графомана» – и я не виню их в этом.

Тогда я решил опубликовать мой роман самостоятельно посредством «Самиздата». Первый вариант романа назывался «Юрга» – «Иноходец». Позже появилась вторая версия книги, на этот раз я изменил название на «Русская императрица Анна Иоанновна и Оренбургская экспедиция» – название получилось слишком длинным. В эту публикацию я внес те сокращения, которые были удалены из первого варианта. И вот теперь я намерен опубликовать третья версию своего романа. В нынешнем варианте он будет называться «Тихая речушка» – это наиболее полное издание, и в нем нет тех ляпсусов, которые были в первых двух книгах. За что я приношу свои извинения моим читателям.

Что касается самого романа, то на момент своего издания это была первая и единственная книга, которая открывает правду на события до октября 1917 года, на всю жестокость и бесчеловечность правителей, чиновников и крезов в отношении простых людей, и какими методами они добивались поставленных целей – обогащения. Что жизнь и судьбы простых людей ставятся ниже собственных низменных и корыстных интересов. События в романе реально происходили в России и на Южном Урале в середине XVIII столетия. Большая часть героев моего романа – это реальные люди, которые жили в ту эпоху, хотя есть и персонажи, появившиеся на свет благодаря моей собственной фантазии, но и они были когда-то реальными людьми. Многое из того, что вы прочитаете, повергнет вас в шок, но уверяю вас, что в моем романе нет лжи и все события в действительности имели место быть. И хотя все эти события и произошли в далеком прошлом, но все это остается актуальными для нас и сегодня.

Эпиграф

Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно

Ты смеешься нищете; каменный душою,

Бьешь холопа до крови, что махнул рукою

Вместо правой – левою (зверям лишь прилична

Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична).

Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден:

Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден…

Антиох Кантемир. Сатира

Вступление

В последних числах декабря 1737 года из Мензелинска в направлении Самары выехала карета. В ней, кутаясь в шубу, сидел человек, которому волею провидения было суждено сыграть значительную роль в жизни многих людей в те далекие годы, когда новая Петровская Россия набирала силу и мощь, делала первые шаги к покорению восточных земель. Звали этого человека Иван Кириллович Кирилов.

Иван Кирилов родился на рубеже величайших перемен, которые ожидали Россию с приходом к власти царя Петра I. Он появился на свет в небольшом провинциальном городе Елец в семье подьячего – низшего административного чина местного приходского приказа.

Когда Кирилову исполнилось 13 лет, в нем открылись большие способности к учению и наукам, было решено отправить юного Ивана на обучение в Москву, в Школу математических и навигационных наук, помещавшуюся в здании, где в прежние годы нес службу стрелецкий полк под командой полковника Сухарева, у Сретенских ворот Московского кремля. Но после памятного Стрелецкого бунта 1698 года, когда основные руководители бунта будут казнены, а другие отправлены в ссылку и на смену стрельцам придут полки «иноземного строя», здание башни долгое время оставалось бесхозным.

С приходом в Россию Петровских реформ в бывшей казарме стрельцов откроют инженерную школу, где станут обучать морскому и инженерному делу детей дворян и служивого – низшего сословия.

С малых лет Кирилов проявил незаурядную тягу к знаниям и точным наукам. Он стал тем, кого в Петровской России назовут «птенцами из гнезда Петрова».

Летом 1736 года Иван Кириллович Кирилов в последний раз покинет пределы Оренбургского острога, деревянной крепости, обнесенной частоколом из тесаных и заостренных кверху бревен, построенного русскими солдатами на слиянии двух рек – Ори и Яика, пришедшими сюда с Кириловым, и названного им Оренбургом – городом на реке Орь. Ивана Кирилловича Кирилова принудили покинуть Оренбург неотложные дела, связанные с Башкирской комиссией, созданной тогдашним правительством и утвержденной императрицей Анной Иоанновной, племянницей царя Петра, в августе 1735 года для решения возникших промеж башкорт беспорядков. Кирилов больше никогда не вернется в Оренбург. Он умрет от чахотки в Самаре весной следующего года в окружении семьи и будет похоронен там же, в церкви Николая Чудотворца.

Во времена правления царя Ивана Васильевича Грозного, последнего из представителей древнего княжеского рода Рюриковичей, стоявших у истоков Руси, были покорены Казанское и Астраханские ханства. А спустя немногим более века, уже другой царь из рода Романовых – Петр Алексеевич, прозванный Великим – «прорубил окно» в Европу, и Россия получила беспрепятственный доступ к Балтийскому и Северному морям. Весной и летом 1696 года в ходе второй Азовской кампании, учтя все ошибки прошлых неудач предшествующей кампании, когда русские войска, понеся большие потери, вынуждены были оступиться от турецкой крепости Азов, царь Петр предпримет новую кампанию. На этот раз он поведет за собой более многочисленную и более подготовленную армию при поддержке внушительного флота военных кораблей. Русские военные корабли, пройдя по устью Дона к крепости Азов, блокируют ей все водные пути снабжения: живой силой, продовольствием и боеприпасами, а три дивизии общей численностью более 75 тысяч штыков отрежут ей все сухопутные пути с юга. После этого русская армия штурмует крепость Азов и вынудит турецкий гарнизон сдаться на милость победителя. С той поры Россия окончательно утвердится в мире как великая морская держава.

А веком раньше, осенью 1582 года, был сформирован отряд под началом донского казака Ермака Тимофеевича для похода в Сибирское ханство. Деньги на это предприятие были выделены купцами Строгоновыми – крупнейшими в ту пору русскими промышленниками и землевладельцами. С конца XVI века купцы Строгоновы безраздельно владеют огромной территорией, которая простирается по обеим сторонам реки Камы вплоть до реки Чусовой, берущей свое начало у Уральских хребтов, а позже высочайшим указом им будут отданы в управление земли Предуралья, Урала и Сибири. Купцов Строгоновых беспокоила безопасность вверенных под их попечение земель, кои были им переданы еще царем Иваном Грозным. Земли эти были в опричнине – в личном уделе царя Ивана IV, а управление землями было поручено семье Строгоновых.

Поводом для военного похода Ермака в Сибирь стало убийство татарами московского посланника царя, прибывшего к сибирскому хану Кучуму для получения с него дани. Татарам не хотелось подчиняться русскому царю, и они отказались платить дань Московии.

Начав путь на 80 стругах – небольших плоскодонных барках – от реки Кама и пройдя долгий и опасный путь до берегов Иртыша, казаки Ермака Тимофеевича вступают в бой с татарами у стен их столицы, которую они именовали Кышлык – с языка сибирских татар переводится как «зимний», «зимовка». Казакам удалось сломить сопротивление татар и захватить Кышлык. Это событие положит начало полномасштабному покорению сибирских земель русским царством. По прошествии трех лет сам атаман Ермак погибнет – попадет в устроенную татарами засаду.

Начато русскими активное покорение и дальневосточных земель. Стали платить русскому царю подушную подать – ясак – буряты, калмыки, казанские татары, черемисы и другие сопредельные с Русским царством народы. Но взоры России устремлены гораздо дальше – в Полуденную и Среднюю Азию, а через эти земли и далее в Индию, к ее несметным богатствам. Однако на пути к осуществлению этих планов встают башкорты – потомки древних народностей, поселившихся с незапамятных времен на отрогах Южно-Уральских гор и прилегающих к ним землям, чинящие русским всевозможные препятствия.

Николай Карамзин, русский историк и писатель, в своем сочинении «История государства Российского» так описывал эти земли и их богатство:

«На восток от аргиппеев (в Великой Татарии) живут исседоны – древний народ, обитавший в степях Южной Сибири и Урала, которые сказывали, что недалеко от них огромные птицы-грифы стерегут золото, сии баснословные птицы кажутся отчасти историческою истиною и заставляют думать, что драгоценные рудники Южной Сибири были издревле знаемы людьми».

Глава 1

Солнце окрасило горные вершины. Его первые робкие утренние лучи заскользили по их главам, окрасив золотисто-багряным цветом утреннего восхода, а затем медленно, будто нехотя, свет потянулся к подножью гор и устремился дальше в долину, наполняя мир благодатным светом.

Начало лета. Раннее утро. На траве, искрясь серебристым блеском, рассыпались капельки росы, а в низинах, будто белая пелена, повис утренний туман. Он медленно поднимается от реки и растекается по степи, словно парное молоко, разливающееся по зеленой глади. Но едва воздух прогреется, а туман растает, взору откроется кажущаяся бескрайней равнина во всем своем великолепии и величии цветов, благоуханий и звуков – Великая степь.

Табун лошадей свободно пасется на зеленом лугу. Кони, медленно переходя от места к месту, наслаждаются еще сочными молодыми побегами ковыля, пока его стебли не стали жесткими и колючими.

Речушка с нависшими кое-где по берегам зарослями ивняка, касающимися ее глади своими длинными зелеными ветвями, извиваясь змейкой, пробивает себе путь меж холмов и равнин, устремляясь вперед, искрясь гонимой ветром рябью, словно это серебрящиеся на солнце чешуйки. Тихая и спокойная в летнее время, река в период большого половодья, когда с окрестных вершин к ней устремляются множество водных потоков, вдруг превращается в неукротимую лавину, несущуюся вперед с диким ревом и грохотом, сметая все на своем пути, затапливая окрестные равнины, превращая их в обширные поймы, вселяющая страх всему живому вокруг, словно это дикий зверь.

Но сейчас она мирно и спокойно несет свои воды, а вдоль берега, будто белые головки ромашек, рассыпавшиеся по зеленому полю, расположились летние жилища башкорт-кочевников – тирмэ, собранное из тонких деревянных жердей, перевязанных между собой и образующих круг, сходящихся у вершины. Вся эта конструкция обтягивалась плотным войлоком, защищая обитателей тирмэ от непогоды. В средней части купола, там, где сходились жерди, было оставлено не покрытое отверстие, через которое внутрь проникал свет, освещая ее изнутри, служившее дымоходом для очага, сложенного в центре тирмэ. По большей части очаг был предназначен для обогрева жилища, и на нем готовили еду, когда снаружи было холодно или шел дождь. В другое же время пользовались очагом, устроенным вне жилища. В непогоду отверстие в центре купола прикрывали плотной тканью, чтобы в тирмэ не проникала влага либо снег, если таковой случался. В южной части тирмэ был устроен вход – деревяный косяк с дверью, а в теплые дни вход прикрывали откидным пологом. Внутреннее пространство тирмэ было поделено на мужскую левую и правую женскую половины, отделенные одна от другой шаршау – занавеской. На женской половине стояло несколько вместительных деревянных сундуков, окованных железом, на которых стопками громоздились горы подушек, а на стенах и на полу были ковры. В мужской части, помимо ковров на стенах и на полу, был устроен небольшой топчан, над которым висело оружие хозяина стойбища: изогнутая сабля в ножнах, лук, кожаный колчан со стрелами и ружье. В таких жилищах башкорты жили с ранней весны и до поздней осени, кочуя от стойбища к стойбищу, перегоняя свои табуны с одного пастбища на другое.

Вот по степи разнесся сладковато-горький запах дыма – это женщины, поднявшись с первыми лучами восходящего солнца, принялись за свои повседневные хлопоты: развели огонь в очагах.

Степь пробуждается, наполняется пестрым разноцветием цветов, какофонией звуков и терпким ароматом грядущего дня.

У одной из тирмэ женщина хлопочет по хозяйству. Невысокого роста, с красивым, немного смуглым лицом, она одета в длинное платье – кульмек, полы которого скрывают ступни ее ног, обутые в сплетенные из лыка лапти. Поверх платья – теплая стеганая накидка-полукафтан – елян. По утрам в степи, даже в летние месяцы, пока не взойдет солнце и воздух не прогреется, бывает зябко. Голова женщины покрыта традиционным головным убором – кашмау, со спускающейся вдоль спины широкой лентой, прикрывая волосы женщины, их обычно носят замужние башкортки. По краю головного убора пришиты маленькие серебряные монетки, и всякий раз, как женщина начинает двигаться, они мелодично позвякивают, будто маленькие колокольчики. Поверх кашмау голову женщины прикрывает головной платок, обрамляющий ее лицо и спадающий ей на плечи и спину.

Женщина разожгла под очагом огонь, водрузила на него большой железный казан, наполнила его водой, принесенной из реки, положив в него несколько кусков бараньего мяса, прикрыв казан массивной железной крышкой.

Рядом с очагом был сооружен настил, поднятый над землей на высоту не более одного локтя, сделанный из гладко отесанных деревянных досок, поверх которых был уложен ковер с потускневшими от времени красками. Над очагом и настилом возвышался навес, подпираемый с четырех углов столбами, защищая устроившихся под ним людей от непогоды и яркого солнца. Под этим навесом в погожие дни вся семья собиралась к обеду, усевшись полукругом и подобрав под себя ноги, они вкушали пищу. Настил мог послужить и кроватью, на которой можно было спать, особенно те ночи, когда в тирмэ становилось душно, а под навесом царила приятная прохлада.

Все то время, пока женщина хлопотала по хозяйству, забравшиеся под настил две остроухие собаки мирно дремали, не обращая на происходящее вокруг них никакого внимания. Они только на мгновение подняли свои вытянутые морды, поведя из стороны в сторону своими мокрыми носами – принюхиваясь, когда женщина начала процеживать молоко, переливая его из деревянного ведра в глиняный кувшин, повязав на его горлышко тонкую тряпицу. Молоко было свежее – парное оно пенилось, и от него исходил легкий, едва уловимый сладковатый аромат, который и привлек внимание собак.

Процедив молоко, женщина принялась готовить завтрак: положила посередине настила большое широкое белое полотнище, а поверх него поставила деревянный поднос, в который положила несколько просяных лепешек, кусочки соленого козьего сыра, а рядом с подносом поставила глубокую пиалу – круглую чашу без ручки, доверху наполненную медом, и кувшин молока.

Едва она успела управиться со своими делами, как из тирмэ вышел мужчина – хозяин стойбища, которого звали Аиткул, а женщина была его женой – Гуляйза. Мужчина был коренаст, крепкого телосложения и широколиц. Его походка выдавала в нем человека, который больше привык проводить время в седле, верхом на коне, чем ходить пешком. Он запахивал на ходу свой длиннополый халат – чекмень, надетый поверх льняной, из домотканого полотна, рубашки, подпоясывая чекмень широким кожаным ремнем, застегивая его выкованным из цельного куска серебра пряжкой, украшенной замысловатой резьбой. Его ноги были обуты в ичиги – сапоги для верховой езды, сшитые из хорошо выделанной козьей кожи, с заправленными в высокие голенища штанинами. На голове у Аиткула была треухая шапка – колаксын, обитая мехом, с высокой тульей и широкой задней полостью, прикрывающей ему шею.

Подойдя к настилу, присев на край, Аиткул снял шапку, положив ее рядом. Гуляйза подала мужу наполненную молоком пиалу. Отломив от лежащей на подносе лепешки небольшой кусок, Аиткул обмакнул его в мед и положил в рот. Он стал медленно пережевывать кусок лепешки, время от времени отпивая мелкими глотками молоко из пиалы.

Покончив с едой, он сложил вместе ладони и прочитал короткую молитву, благодаря Всевышнего за Его милость к нему. Затем отер руками лицо и проговорил: «Аминь».

Гуляйза все это время продолжала суетиться у очага, готовя мясную похлебку и исподволь наблюдая за мужем. Что-то происходило с ним. Вот уже несколько дней он был задумчив и молчалив.

Аиткул молча сидел на своем месте, неотрывно глядя куда-то вдаль.

Он первым нарушил молчание:

– На днях я встретил в степи нашего соседа Худайберды, возвращающегося из Уфы, – начал Аиткул. – Он рассказал, будто в Уфу от Ак-батши прибыли прибыльщики и требуют, чтобы мы платили ему еще больше ясака.

Ак-батши – так башкорты называли русского царя, даже несмотря на то, что вот уже несколько женщин-цариц были на русском престоле после смерти первого русского императора Петра Алексеевича Романова. Ныне на российском престоле восседала племянница царя Петра I, императрица Анна I Иоанновна, дочь сводного брата Петра Алексеевича – Ивана Алексеевича.

Гуляйза от возмущения даже всплеснула руками.

– Тауба! Прости меня, Аллах, – возмущенно проговорила она. – Мы и так слишком много отдаем Ак-батше, – сказала она.

Аиткул покачал головой, соглашаясь с женой.

– Ак-батша готовится к новой войне с турецким султаном, он теперь требует для себя еще больше наших коней, – сказал Аиткул. – Наши табуны и без того уже сильно поредели. Скоро в степи не останется ни одного табуна и ни одного табунщика.

На лице Гуляйзы отразилась тревога.

– Может, нам лучше уйти в дальние степи, – спросила она у мужа, – дальше за Яик, куда русские не смогут добраться?

Аиткул тяжело вздохнул.

– Сегодня всюду неспокойно, жена, не так, как было в прежние времена, когда можно было свободно кочевать по степи.

Аиткул понимал, что известие о новых налогах вызовет среди башкорт недовольство и может привести к новой войне, как это уже бывало в прежние годы, когда от стойбища к стойбищу разносился тревожный призыв брать в руки оружие. Степь наполнялась тревожным топотом боевых коней, и земля обильно окроплялась кровью. В последней войне с Россией башкортам удалось отстоять свою свободу и было заключено перемирие, но оно было столь хрупким, что любая искра могла вызвать пламя нового кровопролития.

Он хотел было еще что-то добавить к сказанному, но в это самое время полог откинулся, на пороге тирмэ показался мальчик-подросток – их сын Зиянгир. На вид ему было около двенадцати лет. Круглолицый, с крупными веснушками по всему лицу и с оттопыренными ушами, которые из-за короткой стрижки, казалось, оттопыривались еще больше. Как и отец, он был одет в длиннополый стеганый халат, подпоясанный кушаком из длинного куска красной ткани. В одной руке он держал такую же, как и у отца, шапку, а в другой у него была короткая плетка – камсы. Обут он был в ката – кожаную обувь без голенищ. Одежда на Зиянгире была явно великовата, наверняка она досталась ему по наследству от старших мужчин семьи, причем шапка, когда он надел ее себе на голову, постоянно съезжала на глаза, и Зиянгир время от времени вынужден был поправлять ее.

Вслед за Зиянгиром, поднырнув ему под руку, выбежала девочка лет пяти – дочь Аиткула и Гуляйзы. Быстро и проворно подбежав к матери, она ухватилась одной рукой за подол ее длинного платья и стала молча наблюдать за тем, как ее отец и брат готовятся в дорогу.

Зиянгир деловито заткнул плетку за пояс и, подойдя к настилу, так же, как и отец, получил из рук матери пиалу свежего утреннего молока.

– Ата (отец), – сказал Зиянгир, отпив из пиалы несколько глотков, – рыжий мерин вчера захромал на правую ногу.

Вечером, отправившись с табуном к водопою, Зиянгир заметил, что любимый конь Аиткула припадает на одну ногу. Осмотрев копыто коня, он увидел, что у него сбилась подкова, а само копыто воспалилось.

Аиткул недовольно покачал головой. По его лицу было видно, что эта новость его огорчила.

– Теперь нужно будет отвести коня к кузнецу – хромому Токтару, чтобы он подковал его, – сказал Аиткул и, помолчав, добавил: – Тогда оседлай серую кобылу.

Наскоро выпив еще одну пиалу молока, мальчик, прежде чем встать со своего места, как и Аиткул, произнес короткую молитву, благодаря Создателя за пищу, ту, что он вкусил, поблагодарил мать, встал, оправил халат и отправился исполнять указания отца.

– Рахмет (спасибо), – сказал Аиткул, поднявшись вслед за Зиянгиром с настила. – Передай Сагиту, когда он вернется, чтобы починил ограду загона для овец, того и гляди все овцы разбегутся.

Сагит – старший сын Аиткула и Гуляйзы, был уже женат и жил с женой и маленьким сыном в отдельной тирмэ, которая стояла немного поодаль от родительской в знак того, что он уже взрослый и в определенном смысле самостоятельный. Но главой семьи – юрта – по-прежнему оставался Аиткул. Именно он принимал все важные и судьбоносные решения, а члены его семьи, включая и старшего сына, должны были беспрекословно подчиняться его решению и исполнять его. Таков был древний обычай, по которому жили башкорты многие поколения.

В башкортских семьях царила строгая иерархия и авторитет отца был непреклонен. Только глава семейства мог принимать участие во всех главных сходах – йыйынах, куда собирались главы башкортских родов и стойбищ, наиболее влиятельные башкорты: толкователи Священной книги – Корана – абызы, башкортская военная знать и аристократия: мурзы, старшины и тарханы.

Сагит покинул стойбище еще до восхода солнца, отправившись осматривать новые пастбища.

– Думаю, нам нужно перенести стоянку ближе к соседям, – сказал Аиткул, внимательно посмотрев на жену.

– Ата, случилось что? – беспокойным голосом спросила Гуляйза.

– Тревожные времена, жена, пришли на нашу землю. Много лихого народа бродит вокруг.

Гуляйза и сама понимала, что многое изменилось в их жизни. Повсюду стали появляться чужие люди. Они селятся на их землях, строят свои дома, вырубают леса, жгут степи в тех местах, где издревле башкорты пасли свои табуны. Эта земля кормила башкорт, она была их домом, здесь испокон веков жили их предки: отцы, деды – отцы их отцов, передавая эту землю от отца сыну, из поколения в поколение, напутствуя их заботиться о ней и оберегать ее как величайшую святыню.

– Что теперь с нами будет, ата? – с тревогой в голосе спросила Гуляйза у Аиткула.

Но Аиткул не знал ответа.

Гуляйза тяжело вздохнула и стала собирать в дорогу мужа и сына. Женщина завернула в чистую тряпицу несколько лепешек из молотого ячменя, кусок козьего сыра, ломтики сушеного мяса, заботливо все это уложила в узелок. Затем она принесла два турсука – сосуда, сделанных из выделанной кожи животных, в которых обычно башкорты брали в дорогу воду или кумыс – перебродившее конское молоко, его хранили в выдолбленных из цельного куска липы продолговатых чанах, время от времени перемешивая, превращая в пенистый напиток, который в жаркую погоду хорошо утолял жажду.

Один турсук она наполнила кислым молоком, а другой – водой, и все это подала мужу.

– День будет жарким, – сказала Гуляйза.

Аиткул посмотрел на небо. Вдали он увидел едва заметную тучку.

– После полудня будет дождь, – сказал он, наблюдая, в какую сторону движется туча. – Пусть Сагит, как вернется в стойбище, сначала сводит животных к водопою. К тому же коровы вылизали все камни, нужно положить им соль.

Немного поодаль от тирмэ паслись несколько двугорбых верблюдов-бактрианов – большие и величественные животные, они лениво щипали траву, медленно переходя от места к месту. Временами они поднимали головы на длинных изогнутых шеях и внимательно осматривались по сторонам, а затем вновь принимались все так же лениво щипать траву у себя под ногами.

– Нужно и их сводить к реке, – сказал Аиткул, указывая в сторону верблюдов. – Сегодня я хочу перегнать табун с дальнего пастбища ближе к стойбищу. Заодно и гнедую жеребую кобылицу пригнать и поставить в стойло; думаю, что она должна скоро ожеребиться.

– Хорошо, – сказала Гуляйза, внимательно выслушав мужа.

В начале весны, едва земля начала освобождаться от зимнего снега, то тут, то там покрываясь проталинами, из-под которых робко пробивалась наружу молодая трава, Аиткул со всей семьей, скарбом и табунами покинул зимовье и выехал на летовку в степь. Но, на его несчастье, к нему вернулась старая хворь. Она следовала за Аиткулом неотступно с тех самых пор, когда в начале осени 1700 года русская армия впервые выступила в поход против шведского короля Карла XII. Целью похода стало взятие хорошо укрепленной шведской крепости Нарвы, ключевого оборонительного форпоста шведов на западном берегу реки Норовы. В случае победы русские рассчитывали получить свободный проход к Балтийскому морю. Но богиня Фортуна изменила русской армии, и едва успев начаться, эта кампания уже была обречена на провал. Сказались плохая организация кампании, предательство иностранных командиров, холодная дождливая осень с размытыми дорогами, нехватка продовольствия и плохое снабжение. И, как итог, русские солдаты стали массово голодать и болеть, а нехватка фуража привела к падежу тяговых лошадей, перевозящих пушки, амуницию и снаряды. Войска царя Петра, потерпев сокрушительное поражение, вынуждены были отступить от Нарвы, неся огромные потери. Сам царь Петр, узнав о приближении шведских войск, которых вел к Нарве шведский король Карл XII, спешащий на помощь осажденному гарнизону, бежал, сопровождаемый своими ближайшими сподвижниками, в Новый город, а затем и в Москву, оставив командование русскими войсками саксонскому фельдмаршалу герцогу де Круа. В те далекие годы еще юный Аиткул в первый раз отправился нести кантонную службу, когда от каждого башкортского юрта, куда входило несколько семей, объединенные по родовому принципу, выделялся полностью экипированный всадник с лошадями, оружием и амуницией. Аиткул был в сотне, которая входила в башкортский минг – тысяча в составе иррегулярных войск, собранных из башкорт, татар-мишаров, черемисов, казаков, калмыков и переданных под начало генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметьева, потомка старинного боярского рода Шереметьевых. Сотня несколько дней пробиралась к Нарве по болотным топям, в обход Эстляндского хутора Рыунге – земли Лифляндии.

Потерпев первое поражение, царь Петр не оставил надежд взять Нарву и предпримет еще один поход, более подготовленный, и в итоге он завершится успехом. Россия получит неограниченное влияние над всеми лифляндскими землями и обеспечит себе беспрепятственный выход к Балтийскому морю. В память о том далеком походе у Аиткула каждую весну и осень будут опухать колени.

Вот и этой весной Аиткул несколько дней не выходил из тирмэ, оставив без присмотра свои табуны. Сагит в то время находился на дальнем пастбище, его несколько дней не было в стойбище, и он не мог помочь отцу. Как только Аиткулу стало легче, и он смог без посторонней помощи взобраться в седло, то без промедления отправился осматривать табун. В одном из косяков – группе из нескольких кобылиц и жеребца – он обнаружил молодую незнакомую ему кобылицу. Откуда она пришла и долго ли кочевала в этом косяке, он не ведал.

Аиткул подумал, что приблудная кобылица отбилась от чужого табуна, и, быть может, ее хозяин – один из его ближайших соседей или родственников, и через какое-то время он объявится сам. Но время шло, а хозяин не объявлялся. К тому же эта кобылица отличалась от тех, что паслись в здешних краях: низкорослых, с короткими, но сильными ногами, прямой и широкой спиной. У этой кобылицы были более красивые формы: длинная шея, стройные длинные ноги, линия ее спины имела красивый изгиб, и она была выше.

– Она непохожа на наших кобылиц, – сказал Аиткул, указывая рукоятью своей плети в ее сторону, когда он вместе с Сагитом отправился осмотреть табуны. – Думаю, что нам нужно бы заарканить ее и выяснить, кто ее хозяин.

Все башкорты метили своих животных особой меткой – тамгой, клеймом, на котором был изображен символ рода или хозяина животного.

Аиткул снял притороченный к седлу аркан – длинную скрученную из прочной пеньки толстую веревку с петлей на конце – и стал медленно приближаться к кобылице, пытаясь не спугнуть ее. Но кобылица, словно бы чуя грозящую ей опасность, не подпускала Аиткула слишком близко, так, чтобы он мог накинуть веревку ей на шею. Всякий раз, как Аиткул пытался приблизиться, она уходила от него все дальше и дальше. Эта игра в догонялки между животным и человеком, казалось, могла длиться бесконечно.

– Упрямое животное, – в сердцах произнес Аиткул, когда в очередной раз кобыла отбежала в сторону. – Так нам ничего не добиться. Обойди табун с другой стороны, – сказал он сыну, – чтобы отрезать ей путь, а я погоню ее на тебя.

Сагит объехал табун и встал с противоположной стороны в готовности погнаться за лошадью, если она попытается ускакать в степь, а Аиткул, стегнув своего жеребца, погнал его вперед во весь опор, рассекая табун и гоня кобылицу в сторону Сагита.

План Аиткула сработал: доскакав до Сагита, лошадь на какое-то мгновение остановилась в нерешительности, этого времени хватило Аиткулу, чтобы нагнать ее. Он ловким и точным движением набросил ей на шею аркан и, как только веревка обхватила шею кобылицы, он резко дернул повод, и его конь, подчиняясь всаднику, в тот же миг остановился, присев на задние ноги, поднимая клубы пыли. Петля аркана крепко сдавила шею лошади. Кобылица стала неистово подпрыгивать вверх, высоко подбрасывая задние ноги и пытаясь отбиться от Аиткула, но он крепко держал аркан, не давая ей вырваться. Борьба между человеком и животным длилась несколько минут, и все же ему удалось усмирить кобылу. Когда лошадь успокоилась, а подоспевший на помощь отцу Сагит перехватил у отца аркан, Аиткул, спрыгнув со своего коня, осторожно, чтобы не пугать животное, приблизился к ней и внимательно осмотрел ее. Тамги не было.

– Странные дела творятся на белом свете, – сказал Аиткул.

Он провел ладонью по красивой шее лошади, словно вырезанной рукой умелого мастера из дорогого сандала. Аиткул даже несколько раз прищелкнул языком, выказывая свое восхищение великолепно сложенным животным.

– За такую лошадь люди готовы дорого заплатить, – сказал он. – Странно, когда такое красивое животное свободно разгуливает по степи. У такой лошади непременно должен быть хозяин.

Лошадь повернула голову и, испуганно тараща свои большие глаза, посмотрела на Аиткула.

– Тор-р, тор-р (стой, стой), – проговорил Аиткул и потрепал ее по гриве.

Он наклонился и сорвал с земли пучок зеленой травы, протянул его лошади в знак примирения. Лошадь осторожно своими большими и мягкими губами взяла траву и стала жевать.

– Хяйбят, хяйбят (хорошая, хорошая), – проговорил несколько раз Аиткул, потрепав лошадиную гриву.

А она фыркнула и потрясла головой.

– Не так просто будет узнать, кому принадлежит эта лошадь, – сказал Сагит. – Думаю, что она пришла сюда из дальних степей, а останки тела ее всадника давно разнесли по степи хищные птицы.

– Тогда на ней была бы сбруя, – возразил Аиткул. – Нет, похоже, что она отбилась от своего табуна и кочевала по степи одна, пока не прибилась к нам.

На обратном пути Сагит спросил у отца, что он намерен делать с кобылицей.

– Всевышний сам решит, как нам следует поступить, – сказал Аиткул.

Время шло, а хозяин кобылицы так и не объявлялся, хотя новость о ней быстро разнеслась по ближайшим стойбищам. К Аиткулу стали приезжать соседи и даже люди из дальних стойбищ, чтобы посмотреть на невиданную в здешних краях лошадь. Они прищелкивали языком, удивленно качали головой, но никто из них так и не сказал Аиткулу, что это его лошадь или он знает, кто ее хозяин. Некоторые из них даже предлагали Аиткулу продать ее, сулили ему большие деньги, но Аиткул не соглашался.

– Нет не продам, – говорил Аиткул.

В один из дней Аиткул обратил внимание, что кобылица ведет себя как-то странно: она не отвечает на ухаживания жеребца, всякий раз отходя от него в сторону, когда он приближается к ней. Осмотрев ее внимательнее, он понял, что кобылица готовится стать матерью.

Глава 2

Аиткул наполнил пиалу, молоком, взял с подноса лепешку и направился к небольшой пристройке без окон и с соломенной крышей, приютившейся возле загона для овец. По углам ее, с каждой из четырех сторон, в землю были врыты деревянные столбы, образующий каркас, а промежуток между ними был заполнен саманными блоками – глина вперемежку с мелко нарубленной соломой, высушенными на солнце.

Подойдя к пристройке, Аиткул постучал рукоятью плети по низкой дверной притолоке, вырубленной из цельного бревна, уложенного поверх двух деревянных столбов, образующих вкупе дверный проем. Вход в постройку преграждал кусок грубой рогожи, сплетенной из липового подкорья. Несмотря на кажущуюся хлипкость всей этой конструкции, она была довольно устойчивой, а главное, в ней было тепло и сухо.

Через какое-то время полог приподнялся, и из темноты дверного проема на свет выглянула голова мужчины с черными взлохмаченными волосами, местами подернутыми сединой и, судя по виду, давно не знавшие гребня, с густой длинной бородой. Склонив низко голову, чтобы не удариться о верхний дверной косяк, показался и сам хозяин нечесаных волос и длинной бороды. Выпрямившись во весь рост, он был выше Аиткула на целую голову, худ, одет в длинную исподнюю рубаху, надетую на голое тело, которая едва прикрывала его худые угловатые колени.

– Здравствуй, Авдей, – поприветствовал Аиткул человека, едва он весь оказался на свету.

– И тебе доброго здоровья, – проговорил Авдей.

Аиткул протянул Авдею пиалу с молоком и лепешку, но прежде, чем принять пиалу из рук Аиткула, Авдей, сложив указательный и средний пальцы вместе, широким и размашистым жестом перекрестился.

– Во имя Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, – нараспев проговорил Авдей и принял из рук Аиткула пиалу и просяную лепешку. – Премного благодарен, – проговорил он, растягивая слова и окая.

Прошлой осенью, когда Аиткул возвращался из Уфы в зимовье – родовой аул, в котором башкорты-кочевники перезимовывали хладные и снежные зимы до следующей весны в деревянных и теплых домах, он увидел лежащего на земле человека. Человек лежал посреди степи, и кроме разорванного в клочья, запачканного запекшейся кровью грязного куска рубища, на человеке не было никакой одежды. Было уже холодно, и по ночам земля покрывалась изморозью.

«Наверняка этот человек умер, если не истекая от крови, то закоченел от холода», – подумал Аиткул.

Человек лежал на земле вниз лицом, широко раскинув по сторонам руки. Вернее всего, это был один из тех бедолаг-беглецов, которых теперь немало бродило в здешних краях, и судя по запекшейся на его теле и рубище крови, он здесь уже не один день и не одну ночь.

«Странно, что его тело еще не растащили по кускам волки и хищные птицы», – подумал Аиткул. Он несколько раз объехал вокруг распростертого на земле тела, внимательно рассматривая его. Все тело человека было покрыто глубокими ранами.

«Может, на него напали разбойники?» – подумал Аиткул. В степи разное случается. Он внимательно осмотрел тело. Раны были колотые. У Аиткула был наметанный глаз, и он мог без труда определить, каким оружием был убит или ранен человек. «Это не башкортская кривая сабля, – заключил Аиткул. – Такие следы на теле мог оставить палаш – прямой и длинный клинок».

Аиткул осмотрелся вокруг. На земле не было следов от конских подков. «Значит, этот бедолага добрался сюда сам».

– Это нехорошее место, – сказал он вслух. – Нужно побыстрее убираться отсюда.

Он уже собирался было пришпорить коня и умчаться прочь, когда заметил, что человек двинул рукой и из его горла вырвался едва уловимый стон. Аиткул остановил коня и еще раз прислушался. Человек снова двинул рукой и застонал, на этот раз громче и протяжнее. Аиткул замер в нерешительности и еще раз осмотрелся по сторонам, он не знал, как ему следует поступить. У степи есть глаза и уши, люди в здешних краях быстро узнают о том, что происходит на ее просторах, в особенности, если это касается плохих новостей. Если этот человек – беглый урус (русский), то разумнее было бы оставить его здесь и следовать своей дорогой, чтобы кто-то не увидел его и не обвинил Аиткула в убийстве русского. Но, поразмыслив, Аиткул все же решил спешиться с коня и осторожно приблизился к незнакомцу. Он присел возле человека и, взяв его за плечи, осторожно перевернул на спину, лицом вверх.

Человек тяжело дышал, каждый следующий вздох давался ему с большим трудом. Наверняка люди, которые бросили его умирать посреди степи, били его в грудь и по лицу, на них были видны ссадины и кровоподтеки.

– Эй, – позвал человека Аиткул. – Ты кто?

Человек едва смог приподнять опухшие и отяжелевшие веки. Его губы с запекшейся на них кровью пытались что-то сказать ему.

– Ай-ай-ай, – проговорил Аиткул. – Плохо дело.

Он все еще размышлял, как же ему поступить. Но на Аиткула из-под отекших и посиневших век смотрели глаза, полные боли, с мольбой о помощи.

– Я сошел с ума, – проговорил Аиткул. – Совсем на старости лет лишился рассудка.

Подняв с земли человека, Аиткул аккуратно уложил его на спину своего коня и, обмотав его тело арканом, крепко привязал его к седлу.

Всю обратную дорогу Аиткула мучали противоречивые мысли. Внутренний голос непрестанно твердил ему, что он должен оставить этого человека там, где нашел его.

– Подумаешь, сколько таких вот теперь беглецов бродят сегодня по степи. Разве всем им поможешь? – говорил он Аиткулу.

– Но сам Пророк учил нас – да благословит его Творец и приветствует, – что мы от восхода и до заката должны заботиться о слабых и нуждающихся, – отвечал сам себе Аиткул.

Он решил, что ему следует произнести одну фразу из хадиса, записанных в Коране, в которой Пророк сказал: «Кто лишит себя доброты, тот лишит себя благ».

Всю дорогу повторял он эти слова, борясь с внутренним демоном, непрестанно нашептывающему ему, что он должен избавиться от своей ноши и о тех бедах, какие он навлекает на себя и своих близких, помогая урусу.

Русские власти требовали от башкорт выдавать бежавших крестьян от своих помещиков и рабочих с уральских горных заводов, которых теперь во множестве строилось по всему Уралу, чтобы добывать железную руду, золото, серебро и дорогие каменья, которыми была богата эта земля. За ослушание башкортам грозили жестоким наказанием и штрафами.

Несмотря на все усилия русских властей остановить поток беглецов и дезертиров, он не прекращался. Бежали старообрядцы, спасаясь от лютой гибели за свою веру, гонимые последователями московского патриарха Никона, расколовшего своими реформами русскую церковь и неся русскому народу несоизмеримые страдания. Встречались и беглые солдаты, бегущие от нечеловеческих условий жестокой армейской службы, более сходной с рабством, от которой человека могла освободить лишь смерть либо тяжелое телесное увечье. Встречался в степи и лихой люд, промышлявший грабежами и убийствами.

Аиткул решил спрятать Авдея на одном из своих дальних стойбищ в хлеву, подальше от любопытных глаз. Среди своих соплеменников он считался знатоком лечебных трав, занимался врачеванием, и жители соседних стойбищ и родственники не раз обращались к нему за помощью. Всю зиму, до ранней весны, он терпеливо ухаживал за Авдеем, поил его целебными отварами, перевязывал ему раны. Заученные когда-то на кантонной службе несколько русских слов помогли ему общаться с ним.

Заботами Аиткула Авдей стал поправляться, его раны на теле постепенно зажили. По ночам, в безлунную ночь, когда его не могли увидеть, он выходил из хлева подышать воздухом, ходил вдоль изгороди – загона для овец, придерживаясь одной рукой за изгородь, разминая затекшие за день ноги. Потолок в хлеву был очень низкий, и Авдей не мог выпрямиться в полный рост, оттого он целыми днями должен был сидеть или лежать.

Авдей был еще очень слаб. Иногда он садился, опираясь спиной о стену хлева, и смотрел на небо в те дни, когда были видны звезды, вдыхая морозный воздух. Когда Авдею стало легче и он попривык к Аиткулу, то решил рассказать ему про свою жизнь. Видно, было на душе у Авдея то, что не давало ему покоя. Ему будто бы хотелось исповедаться, облегчить душу. Аиткул с трудом понимал, о чем говорит урус, но слушал его внимательно, ни разу не прервав его рассказа. Авдей рассказал Аиткулу, что был он крепостным крестьянином в Смоленской губернии. Служил конюхом у своего барина.

– У моего барина было две страсти – охота и лошади. У него была большая конюшня и псарня, барин прямо души не чаял в лошадях и собаках. Если барин был не в отлучке, либо на охоте, то по целым дням мог быть либо на конюшне, либо на псарне, следил за порядком, чистотой, все ли на месте, накормлена ли вовремя скотина. От нас барин требовал прилежания и усердия. Он больно уж серчал, когда видел какой-нибудь непорядок. Осенью в день память преподобного игумена Сергия Радонежского барин любил ездить на ярмарку в Кузьмичи, которая каждый год проходила там в память упокоенного старца-чудотворца. Как-то барин взял и меня с собой. Ох и славная это ярмарка, гремит на всю округу, народу туда съезжается видимо-невидимо. Чего там только нет – все, что душа пожелает. Барин, бывало, возвращался с ярмарки «разорившись в пух» – гол как сокол, без единого гроша в кармане, но всякий раз с прикупками: то щенка купит, то жеребца или кобылку. А как-то раз привез с ярмарки чистокровного арабского скакуна. Он купил его у какого-то басурманина-турка за огромные деньжищи, аж 50 тысяч серебром заплатил. Заложив под это дело целую деревню с крестьянами. Конь был действительно хорош, стройный и красивый, только уж больно хлипкий, не привыкший к нашему климату, все время мерз и простужался, оттого мы его непрестанно кутали в теплые попоны и кормили его отборным зерном. Мне же барин приказал денно и нощно находиться подле коня, что бы не случилось чего.

«Смотри, – говорил барин, грозя мне кулаком, – шельма, не проворонь коня, не то я с тебя шкуру с живого сдеру».

– Я старался исправно исполнять волю моего барина, неотлучно был при конюшне, да, видать, недоглядел. В одно утро, зайдя в стойло к коню, я увидел, что конь завалился на бок и бьется в трясучке, а из рта его выступает кровавая пена. Я его пытался водой с солью отпоить, но куда там, было уже слишком поздно. Сдох конь, как я ни старался его спасти. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, то понимаю, что, видать, кто-то подмешал в корм коню ядовитой травы-белены, видать, со злобы. Барин в ту пору был в отлучке, а когда вернулся, узнал, что его любимый конь издох, пришел в сильнейшее расстройство. «Ты почему, собачье отродье, недоглядел?!» – кричал он, ударяя меня кулаком по мордам. А я что: «виноват, барин, недоглядел», а он еще больше распаляется. Приказал он своему денщику Гришке – здоровенному бугаю, отходить меня по спине арапником. Всю спину мне Гришка в клочья изодрал, после чего барин приказал заковать меня в цепи и держать на привязи в медвежьей яме, словно я дикий зверь, без воды и хлеба. Думал, что Богу душу отдам, – продолжил Авдей свой рассказ. – Хотя, если рассудить, оно было бы и легче – помереть, чем терпеть такую несправедливость над собой.

Рассказал Авдей Аиткулу и о том, что была у него когда-то и семья: жена, детишки, только все они умерли от голода.

– А меня барин решил продать в рекруты. Он со своими людьми обращался хуже, чем со скотиной. Бывало, когда уж больно осерчает и распалится, так мог запороть до смерти. Только я оказался живучим. Вот после того случая и решил я податься в бега. По первому разу я бежал в Польшу. Польская шляхта зазывала нас, русских, обещая вольницу. Но по дороге меня поймали, снова посадили на цепь и держали так несколько дней без воды и хлеба. Потом я бежал снова, но меня опять поймали, продержали месяц в яме на привязи, а затем под конвоем отправили в солдаты. Так я оказался на царевой службе. Служил я кучером при артиллерии, я же сызмальства при лошадях. Еще мой отец служил у отца нынешнего барина форейтором – это когда управляешь передней парой лошадей в упряжке, запряженной цугом – как бы гуськом из четверки или шестерки коней.

Аиткул не все понимал, о чем говорил Авдей, все эти незнакомые для него слова: кучер, форейтор, цуг – были ему непонятны, но продолжал внимательно слушать его.

– Так вот, – продолжил Авдей, – солдатская жизнь была ненамного слаще, чем у барина. – Авдей на мгновение замолчал, он провел ладонью по лицу, словно пытаясь смахнуть со своего чела тяжелые воспоминания. – Ходил я на персов, аж до самого Каспия моря-океану. Ох и большое это море. Побольше нашей Волги-матушки будет, много в нем воды, аж берегов не видать. Только вся вода там горькая, и пить ее невозможно.

В начале XVIII столетия царь Петр I провел две успешные военные кампании, которые должны были проложить торговые пути через Центральную Азию и Афганистан в Индию. В результате этих кампаний персы вынуждены были подписать мирный договор с Россией, по которому ей отходили западное и южное побережья Каспийского моря. Русские войска заняли города Дербент и Баку, но вступившая на престол после смерти Петра Великого его племянница – Анна Иоанновна, вернула Персии завоеванные Россией территории.

Вернувшись из похода, Авдей снова задумался о своем будущем и снова решил податься в бега. Долго прятался, промышляя чем придется, бывало, что и не всегда по совести и по-христиански поступал.

– Голод не тетка, – словно оправдываясь, говорил Авдей, – кашей не накормит. Со временем подался на Волгу к бурлакам. Таскал с артелью лодочки плоскодонные с парусом – расшивы. Познакомился я с одним дьячком и тот справил мне «пропускное письмо» и с ним добрался до Азова, но тамошняя жизнь мне не приглянулась. Вода в море этом гнилая, и тяжелый дух у нее. Думал опять на Волгу податься, но свела меня судьба в кабаке с такими же, как и я, горемыками. Выпили, разговорились и сказывают они, что идут, мол, в земли дальние – за Яик. Был среди них один мужичок за старшего. Он мне и говорит: дескать, жизнь в землях тамошних вольная, барину твоему ни в жизнь тебя там не сыскать, идем с нами в артель.

– Ох и славно мы тогда погуляли! Мужичок стал у нас за атамана. Ходили мы по усадьбам и монастырям, брали золотишко, камни драгоценные. Бывало, и «красного петуха» подпускали, и по дорогам шалили. Но однажды наш атаман сказал, что не может он так более, что тяжела ему стала лихая жизнь не по Христовым заповедям. В ту же ночь мы пришли в одну церковь, разбудили тамошнего настоятеля, дали ему денег и велели отслужить панихиду по всем невинно убиенным нами людям и по своим безвременно усопшим товарищам. Просили у батюшки отпущения грехов. Затем поделили промеж собой награбленное добро без обмана и пошли с миром кто куда. Я хотел было податься обратно на юг, в вольные степи, да, видать, не судьба, по дороге случилось несчастье, – продолжал Авдей свой рассказ. – Набрел я на казачий разъезд. Я, знамо дело, сопротивлялся, но куда там… Скрутили, как цуцика, и обобрали меня до портков. Все забрали. Ладно хоть исподнюю рубаху оставили. Затем оковали меня и отправили в Мензелинск. Там держали в яме, в колодках, с другими ворами, беглыми и бунтовщиками. Есть не давали. Вот я и оголодал сверх меры, одни кожа да кости, «чистая смерть».

Много народу померло там от голода и пыток тамошних мучителей. Оттуда на волю была только одна дорога – смерть. Вот я и думаю: прикинусь-ка я мертвым, авось они и не заметят. И вправду, куда там разбираться, когда каждый день нас по дюжине, а то и больше умирало. Только штыком кольнули разок-другой в ногу, я зубы сжал, молчу и дышать перестал. Слышу, один другому говорит: «Кажись, преставился». Пришли люди, кинули в сани с другими покойниками, вывезли за город и бросили в канаву. Я дождался ночи, вылез и пополз в сторону леска. Там отлежался, отдышался и пошел куда глаза глядят. Шел сколько было сил, а потом вконец ослаб, и уже не было сил ни идти, ни ползти. Ну, думаю, все – отгулял Авдей Макаров сын свое. Начал Богу молиться, чтобы он грехи мне мои отпустил. Одно было страшно мне, что отдам душу без исповеди, не приняв святого причастия, словно собака бездомная или еще какой дикий зверь.

Пока Авдей выздоравливал, Аиткул думал, как ему поступить с ним.

Он мог бы продать его бухарским и хивинским купцам, которые часто проходили по этим местам с караванами, идущими на восток. Но что-то внутри Аиткула противилось этому решению.

Идя на поправку, Авдей поначалу ходил тяжело, но всякий раз, как выпадала такая возможность, старался помочь Аиткулу в делах по хозяйству. Со временем Аиткул стал привыкать к Авдею, да и тот, судя по всему, не хотел покидать нового пристанища. Спокойно ему было здесь. Не всю же жизнь ему по лесам прятаться. А тут какой-никакой, а кров есть, Аиткул кормит его, да, видать, человек он добрый, незлобивый и к нему хорошо относится.

Как-то жена спросила Аиткула, как он хочет поступить с Авдеем.

– На все воля Аллаха, – сказал Аиткул. – Пусть живет у нас, в хозяйстве лишние руки не помешают.

По всему было видно, что Авдей – мужик хозяйственный, работящий. Проведя последние годы в бегах, он соскучился по мужицкой крестьянской работе, по земле.

– Могу и кобылу подковать, – говорил Авдей Аиткулу. – Мне бы только силенок поднабраться.

Сыскали ему и одежонку из хозяйских запасов Аиткула. Платье было маловато. Авдей на целую голову был выше Аиткула.

– Ну и что из того, – весело говорил Авдей, осматривая торчащие чуть ли не наполовину из рукавов руки. – Не голышом же ходить.

Так и остался Авдей у Аиткула в стойбище и за пастуха, и за конюха. Он делал любую работу, которую ему поручал Аиткул, а тот его, в свою очередь, исправно кормил и не обижал. Правда, в первое время объясняться им приходилось с трудом. Авдей не знал башкортского языка, а Аиткул с трудом понимал язык уруса.

– Извиняйте. Я по-вашему не разумею, – оправдывался Авдей.

Но несмотря на это, оба, пусть с трудом, но могли договориться. Помогал язык жестов.

Однажды, отправившись осматривать новое пастбище, Аиткул решил взять с собой Авдея. Его усадили на невысокую пегую кобылку, и он сидел на ней, свесив свои длинные босые ноги, и временами казалось, что его пальцы вот-вот коснутся земли. За всю дорогу Авдей не проронил ни единого слова, он все глядел по сторонам, словно бы увидел окружающий его мир в первый раз: бескрайную степь, холмы, зеленую траву под ногами, небо над головой, птиц. Все Авдею было любопытно.

– Велико, Господи, творение Твое и всюду благолепие, – произнес Авдей.

Аиткул взглянул на Авдея и увидел на его лице просветлевший взгляд, наполненный жизнью. Авдей поднял голову, подставляя лицо солнцу, и закрыл глаза. Степной ветер обдувал его лицо шевелил волосы.

К полудню, когда солнце поднялось в самую верхнюю точку, они решили сделать привал, укрывшись под тенью деревьев, растущих на краю луга. Как только ослабили подпруги коней и сняли с них поклажу, Авдей вышел в середину луга, опустился на колени и зачерпнул в ладонь комок черной земли, он помял ее в своей ладони и, поднеся к лицу, стал с жадностью вдыхать ее аромат.

– Эх, хороша у вас земля! – сказал Авдей, отняв ладонь от лица. – Черная, жирная, душистая, – он еще раз поднес ладонь к лицу.

В уголках глаз Авдея блеснули слезинки, словно что-то оттаяло у него внутри.

Так и жил Авдей на новом месте.

Сегодня Аиткул хотел, чтобы Авдей остался в стойбище, пока они с Зиянгиром пригонят табун.

– Конь, – сказал Аиткул Авдею, указывая в сторону стойбища. – Вай, вай, – добавил он, прихрамывая при этом на одну ногу.

– А, захромал, – догадался Авдей. – Конь захромал?

– Якши (хорошо), – сказал Аиткул, видя, что Авдей понял, о чем он его просит, и добавил по-русски: – Хорошо.

– Якши, якши, – скороговоркой повторил Авдей и затряс утвердительно головой. – Не беспокойся, посмотрю я копыто.

Он поднес пиалу к губам и произнес:

– Спаси, Господь, – проговорил Авдей и с жадностью опустошил пиалу.

Молоко растеклось по его усам и бороде, оставляя белые следы. На лице Аиткула появилась улыбка. Заметив это, Авдей тут же обтер губы рукавом рубахи.

– Премного благодарствую, – сказал он. – Спасибо, рахмет, – повторил он по-башкортски.

Это еще больше развеселило Аиткула.

Авдей уже знал некоторые башкортские слова и при случае пользовался ими, вставляя какое-нибудь выученное им словечко.

– Якши урус, – сказал Аиткул, расплывшись в улыбке, и пошел прочь.

Глава 3

В середине первой половины XVIII столетия, с приходом к власти Анны Иоанновны, дочери Ивана V – единокровного брата Петра I, Россия уже все более обозначалась на политической и экономической карте Европы как крупная евроазиатская метрополия, продолжая присоединять к своей территории новые земли. Нуждавшаяся в притоке дополнительных средств Российская империя устремила свой взор дальше на восток, до Большого каменного пояса – Уральского хребта, протянувшегося от самых северных широт и на юг через весь Евразийский континент, деля его на две части – Европу и Азию, в земли народов, населяющих территорию от Итиля до самого Яика, протекающего у самых границ пустынных земель Полуденной и Средней Азий.

Не имея в достаточном количестве собственных полезных ископаемых: железных и медных руд, серебра, золота, драгоценных каменей и самоцветов, которыми были так богаты недра Сибири и Урала, Россия, жадно алчущая иметь все это в собственном распоряжении, стремилась любыми средствами взять под контроль все эти богатства. В меди и железе нуждалась растущая русская армия, а золотом, серебром и драгоценными камнями набивали свои кошельки российские монархи и знать.

К моменту прихода к власти Анны Иоанновны Россия переживала не лучшие времена. Ее предшественники, занимавшие царский престол после смерти царя-реформатора, не проявляли большого интереса к государственным делам. Первой в этом списке была жена Петра I Екатерина I Алексеевна, в девичестве Марта Скавронская – лифляндка, которая, до того как оказаться в постели царя, успела побывать обозной шлюхой и портомойкой – стирала и штопала солдатские подштанники. Екатерина не блистала большим умом и в государственных делах всецело доверялась Алексашке Меньшикову – любимцу царя Петра. Меньшикова, в свою очередь, более заботило собственное благополучие, нежели благополучие родного отечества.

В мае 1724 года, после двух лет царствования, Екатерина I умерла, и на российский престол взошел малолетний внук Петра I – Петр II Алексеевич. Но с его приходом дела в русском государстве не претерпели обстоятельных изменений. Все так же процветали фаворитизм, коррупция и казнокрадство. Богатые – богатели, казна пустела, а народ все более нищал.

Малолетний Петр II государственными делами не интересовался, посвящая все свое время охоте и кутежам, к тому же юный Петр находился под неусыпным оком князей Долгоруковых. У Долгоруковых имелись собственные планы относительно юного императора. Они не забыли, что их далекий предок некогда правил всей Московией, и они тайно вынашивали планы вернуть себе царский престол. На их беду этим планам не было суждено сбыться. Царь Петр II, не пробыв на русском престоле и трех лет, внезапно простудился и умер, а княжеский род Долгоруковых был обвинен в присвоении государственной казны, в измене и сослан в Березов.

Толпы нищих-попрошаек бродили по всем российским дорогам. Крестьянские хозяйства внутри России приходили в упадок. Крупные русские землевладельцы, дворяне, были обременены военной службой, и в их отсутствие хозяйства хирели и разорялись. Крепостная неволя не способствовала росту производства. Россия в значительной степени отставала от своих европейских соседей в технологиях, в уровне образования и в наличии профессиональных кадров. Прорыв, который был предпринят в конце XVII и начале XVIII столетия царем Петром I, во времена Анны Иоанновны сменился глубоким застоем. На смену умным, образованным и предприимчивым людям пришли те, кого в первую очередь заботила собственная корысть. Едва было зарождающийся прогресс к середине столетия сменил упадок.

Получив власть, Анна Иоанновна не особенно прилежно интересовалась положением дел в государстве, все больше полагалась на преданных ей людей и своего сердечного друга Бирона. Эрнст Иоганн Бирон происходил из захиревшего курляндского дворянского рода. Он вошел в жизнь Анны в те времена, когда будущая русская императрица влачила свое жалкое и скудное существование в далекой Курляндии, куда ее, по сути, сослал родной дядя царь Петр I.

Днем Бирон исполнял обязанности личного секретаря Анны, а по ночам становился пылким любовником. Бирон прибыл в Россию вслед за Анной и на протяжении всей ее жизни оставался для нее самым близким человеком, кому она могла доверить все свои самые сокровенные тайны.

Нельзя было сказать, что власть в России не предпринимала никаких усилий к улучшению сложившейся ситуации в государстве, но все они были какими-то вялыми, неуклюжими и не приносили желаемого результата. Господствующие в те годы крепостное право и подневольный рабский труд, составлявшие всю основу тогдашнего экономического устройства России, не могли эффективно восполнять быстро скудеющую государственную казну, а сам народ задыхался в бесчисленных и порой абсурдных налогах. Прибыльщики, те, на которых было возложено взыскание с российского населения податей, даже прибегая к жесточайшим репрессиям, не были в силах принудить крестьян платить сполна уже причитающиеся им налоги. Тем не менее власть изобретала все новые и новые способы сбора налогов вдобавок к уже существующим, доводя всю российскую фискальную систему до полнейшего абсурда. Многие хозяйства разорялись из-за многолетнего неурожая, постигшего Россию. От голода умирали целыми деревнями, а то и губерниями. Умерших было столько, что их не успевали хоронить, а просто вывозили за город и оставляли в поле на съедение диким зверям и собакам, которые растаскивали человеческие останки по всей округе. Города наводнили тысячи нищих и попрошаек. Их стало столько, что идущие на службу в церковь прихожане не могли пробраться через толпы просящих. Сама императрица Анна Иоанновна вынуждена была вмешаться в происходящее, чтобы как-то изменить это положение. Своим указом она запретила церковным служителям пускать нищих на церковные паперти, грозя строжайшим наказанием в случае их неповиновения. Вдобавок ко всем этим несчастьям Россию постигла новая эпидемия оспы, уносящей тысячи и тысячи людских жизней.

Власть понимала, что единственным выходом в сложившейся непростой ситуации было расширение границ империи и пополнение казны за счет присоединения к ней новых колоний – обширных земель, лежащих на востоке от России.

Углубляясь все дальше на Восток, русские колонисты при поддержке армии меняли вековые уклады живущих в этих землях народов, которые жили здесь на протяжении столетий до вторжения русских. Все это происходило и до правления Анны Иоанновны, и при Иване Грозном, и при Петре I, но теперь это явление стало массовым и более целенаправленным.

Несомненно, предпринимаемые Россией действия вызывали сопротивление местного населения. Оно всеми доступными им способами противилось русской экспансии. Завязывались вооруженные столкновения между колонистами и коренными жителями этих земель. Колонисты строили свои поселения на землях аборигенов, возводили оборонительные сооружения, заводы, захватывали пастбища, вырубали и выжигали леса под новые пахотные земли. Не избежали этой горькой участи и башкорты. Вторжение колонистов так же изменил их вековой уклад жизни.

Жестокость порождает жестокость, а несправедливость порождает несправедливость. Башкорты начали жечь и разрушать имущество и жилища переселенцев. Но это уже никак не могло повлиять на сложившуюся ситуацию.

Во времена правления Московским царством царя Ивана Грозного между башкортами и Россией был заключен мирный договор, по которому башкортам гарантировались неприкосновенность их вотчинных земель и сохранение незыблемыми всех их исконных устоев и прав, коими башкорты обладали до заключения этого договора. В свою очередь башкорты присягали на верность Московскому царству и обязывались защищать границы Московия от посягательства внешних врагов, а в случае нужды воевать на стороне России и выделять вооруженных всадников для нужд русской армии. Но со временем условия договора были позабыты, и права башкорт стали грубо нарушаться. Башкорты неоднократно напоминали русским об условиях заключенного между ними договора, но русское правительство грубо игнорировало эти напоминания. Россия любыми способами пыталась достичь желаемого: в ход шли подкупы местной знати, угрозы, интриги, пытки и казни – для достижения поставленной цели были хороши любые средства.

Вместе с тем разобщенность башкортских родов, безмерное стремление части ее знати нажиться за счет собственных же собратьев, корыстолюбие и непрекращающаяся междоусобная вражда, взаимная неприязнь, борьба за власть – все это умело было использовано их врагами против самих же башкорт.

Все попытки башкорт создать собственное независимое государство наталкивались на непреодолимые разногласия и различие подходов к решению этого вопроса. Кандидатов на ханство было несколько, но ни один из них так и не сумел доказать законности своих притязаний. Разобщенность башкортских родов приводила к тому, что их земли время от времени подвергались жестоким и разрушительным набегам соседних с ними народов. Но и сами башкорты также не отличались миролюбием и при каждом удобном случае нападали на своих соседей. Все это делало башкорт слабыми и неспособными противостоять внешней угрозе со стороны более сильного и более организованного противника.

Но не только башкорты и их земли входили в круг интересов разрастающейся молодой Российской империи. В частности, она организовала военные походы в Персию и Среднюю Азию, правда все они так и не возымели должного результата.

В начале XVIII столетия была предпринята очередная военная экспедиция в Сибирь. Отряд из 400 казаков отправился на Чукотку. Возглавил экспедицию казачий голова Афанасий Федорович Шестаков. Афанасий Федорович родился и вырос в казачей семье на севере, там прошло его детство, и ему были хорошо известны эти места. Начав свою карьеру с рядового казака, он дослужился до казачьего полковника. Военное командование экспедицией было поручено русскому офицеру – капитану Тобольского драгунского полка Дмитрию Ивановичу Павлуцкому.

Но в дороге у Афанасия Федоровича произошел конфликт с Павлуцким, и экспедиция разделилась.

Шестаков с половиной отряда самостоятельно отправился вглубь чукотских земель. Но отношение, которое руководитель экспедиции выказывал к коренному населению, его жестокость по отношению к чукчам, эвенкам и якутам вылились в вооруженное столкновение с местными народностями. В результате одного из боев на реке Егач – левого притока Бии, Афанасий Федорович был убит, а его отряд разгромлен.

И все же эти неудачи не остановили русских в их стремлении завоевать соседние с Россией земли. Слишком высоки были ставки, и цена человеческой жизни в этой борьбе была не такой уж и высокой. Единственным непреодолимым препятствием на пути установления полного господства над всеми восточными землями на протяжении длительного времени оставались башкорты. Все попытки России подчинить себе этот непокорный народ до описанных событий наталкивался на упорное сопротивление башкорт.

Глава 4

Абулхаир Мухаммед гази Бахадур был ханом киргиз-кайсаков – так этот народ именовали в Российской империи, сами же себя они называли казах. Абулхаир был ханом Младшего жуза – племенного союза казахских родов, входивших в состав более крупного объединения, состоящего из трех жузов: Старшего, Среднего и Младшего. Старшим жузом в то время правил хан Жолбарыс, сын Аитак-султана – основателя Старшего жуза, Средним правил Самеке-хан, сын великого хана-реформатора Тауке, который был последним ханом единого Казахского ханства. После смерти хана Тауке единое ханство распалось на три независимых части.

Умный и опытный политик, хан Абулхаир вел собственную игру на политическом поле всей Полуденной и Средней Азии. Абулхаир был сыном своего времени, наполненного коварством, корыстолюбием и хитроумными переплетениями политических интриг и заговоров. Его называли «Ак сюяк» – «белая кость» или «Тере» – «потомок», предки которого происходили из рода Чингизидов через старшего сына покорителя мира Чингисхана – Джучи-хана. Абулхаир унаследовал как сильные стороны своих далеких венценосных предков, так и их пороки. Знатное происхождение не давало Абулхаиру права наследования трона – это право ему предстояло заслужить, чтобы народ избрал его своим ханом и поднял на Белой кошме – символе ханской власти, по древнему обычаю степняков.

Втайне Абулхаир вынашивал план воскресить былое величие и могущество его далеких предков, объединить разрозненные племена под властью единого и сильного хана – Орда басы – верховного правителя и стать единовластным властителем новой могучей империи. Для этого Абулхаиру нужно было заручиться поддержкой наиболее влиятельных и могущественных людей во всех трех жузах, привлечь их на свою сторону. Много лет назад собравшиеся на большое собрание всех родов – Курултай, его соплеменники выбрали Абулхаир-хана главнокомандующим всех трех жузов, передав под его командование воинов трех кланов, надеясь таким образом противостоять натиску ордам джунгаров, непрестанно нападающих на их земли. Но политические амбиции Абулхаира простирались гораздо дальше. Он непременно хотел видеть себя единовластным правителем объединенных жузов. Хан хорошо понимал, что ему предстоит пройти долгий и опасный путь. Нужно было сломить сопротивление как своих внутренних недругов, так и внешних врагов. С востока киргиз-кайсакам угрожали джунгары, власть которых простиралась над большей частью степной территории – от Китая, Тибета и до Сибири. Еще свежи были в памяти его народа воспоминания о набегах, совершенных джунгарами под предводительством тайши Цэван-Рабдана, принадлежащего к старинному и знатнейшему роду Чорос. Его разрушительные нашествия в южные и северные земли, когда под натиском его армии пали многие города в Средней Азии, в числе которых были старинные Бухара и Ташкент.

Сейчас джунгары были больше озабочены войной с Китаем, но время от времени их отряды все же совершали набеги и на земли Абулхаира, грабя и разоряя их, беря в плен его соплеменников, которых они потом продавали на невольничьих рынках.

Да и в самих трех жузах дела обстояли не лучшим образом, их и без того слабое экономическое положение еще более усугублялось чередой непреодолимых разногласий, взаимных интриг и обид внутри правящей элиты. Султан Барак, один из самых влиятельных военачальников Среднего жуза, был человеком не менее амбициозным, чем Абулхаир-хан, он так же мечтал о ханском престоле. Ведя тайную борьбу против Абулхаир-хана Барак пытался склонить на свою сторону тех, кто был готов выступить против Абулхаира и встать под его знамена.

Хан Абулхаир хорошо понимал это. Он понимал и то, что в лице Барака он столкнулся с очень серьезным и очень опасным врагом. К тому же у Барака было немало сторонников, в том числе и среди ближайшего окружения Абулхаира.

Существовала и другая проблема, требующая безотлагательного решения – это враждебные хану Абулхаиру башкортские племена, кочующие вдоль границ принадлежащих ему улусов. Когда-то они были его союзниками, но теперь стали его непримиримыми врагами, преграждая путь табунам Абулхаира к тучным пастбищам вдоль берегов Яика и Тобола.

Ситуацию осложняло и то обстоятельство, что северные соседи Абулхаира заключили союзнический договор с Россией, и Абулхаир понимал, что, нападая на них, он вступает в противостояние с более сильным врагом, с которым в нынешнее время стоит считаться. И как выяснилось, у России появились собственные претензии на земли башкорт. Хану Абулхаиру как правителю, претендующему на верховную власть над всеми тремя жузами, в данной ситуации следовало проявить гибкость и действовать весьма осторожно и умело.

– Нужно союзников сделать врагами, – говорил он, делясь своими планами с наиболее приближенными к нему людьми. – Я вобью клин между башкортами и Россией. Я стравлю медведя с волком и, когда они перегрызут друг друга, заберу у них всю их добычу.

Но проблема заключалась в том, что это была уже не та Россия времен Московского княжества – неповоротливое, дремотное царство, вынужденное платить огромную дань ордынцам. Нынешняя Россия стала империей, набирающей силу и политический вес. Теперь Россия сама стремилась распространить свое влияние на соседние государства, при этом неуклонно расширяя собственные границы. Абулхаир понимал, что однажды Россия обратит свой взор и на принадлежащие ему земли. И было бы разумнее упредить все возможные последствия такого нежелательного для него развития событий. Он должен первым предпринять шаги к сближению с Россией, стать ее союзником, а не врагом. Но главный вопрос: как сделать это?

Ему было хорошо известно, что российская казна быстро скудеет, и она нуждается в запасах серебра, из которого будет чеканить новые деньги, но его у нее не было.

Во времена Петра I политические интересы России были более обременены противостоянием с Турцией и ее союзником Крымским ханством, препятствующим выходу российского флота в акваторию Черного моря, так необходимого для ее растущего негоциантства, которое приносило большую часть доходов в российскую казну.

Сегодняшняя Россия готовилась к новым сражениям, а для этого ей были нужны деньги, много денег, нужно было содержать армию и флот.

Вместе с тем Россия искала выходы и в южные страны, Малую и Среднюю Азию, а через них она надеялась сухопутным путем выйти к Индии, стране сказочных богатств, какой ее описывал русский купец и путешественник Афанасий Никитин в своих заметках об этой удивительной стране – «Хождение за три моря».

Первая военная экспедиция, предпринятая Петром I с целью покорить Азию, закончилась неудачей и трагедией. Возглавить военную экспедицию царь Петр доверил капитану Преображенского полка Девлет-Гирей-мурзе, который при крещении получил имя Александр Бекович-Черкасский. Он происходил из знатного золотоордынского княжеского рода и перешел на службу к русскому царю. Его отряд состоял из нескольких тысяч казаков.

После неудачной стычки, когда войска Хорезма потерпели поражение и были отброшены, хан Шергази решил заманить князя в ловушку, якобы для мирных переговоров, и предательски убил князя, а затем обезглавил его. Лишившись командира, отряд капитана Александра Бековича-Черкасского был разбит, а голову князя хан выставил напоказ в Хорезме, после чего отправил ее в подарок эмиру Бухары. Только нескольким несчастным удалось вернуться из этого похода, проведя долгие годы в плену и рабстве. В числе таких счастливчиков оказался и майор Кутлу-Мухаммед Тевкелев, потомственный татарский мурза, состоящий переводчиком при русском дворе. Предки майора были выходцами из Касимовского ханства, образованного татарами в западной части Мещеры – среднего течения Оки. Лишь благодаря усилиям Артемия Петровича Волынского майора Тевкелева удалось выкупить из персидского плена.

Но Россия не могла отказаться от тех богатств, которые ей сулила Азия. Легенды о неиссякаемых золотых россыпях по берегам Амударьи, берущей свое начало на слиянии рек Пяндж и Вахш, не давали покоя авантюристам, искателям приключений и охотникам за легкой добычей.

Абулхаиру все это было хорошо известно. Он понимал, что, привлекая на свою сторону такого сильного союзника, как Россия, и посулив русским поддержку в поиске сухопутного пути в Индию через Малую и Среднюю Азию, он сможет осуществить и свои собственные планы. В первую очередь избавиться от набегов джунгарских орд и башкорт. Необходимо было только правильно использовать ситуацию, убедить Россию в обоюдной выгоде этого союза.

Однажды он уже предпринимал подобную попытку. Но отправленные в Россию послы вернулись, так и не получив ответа. Царствующая в то время в России Екатерина I была не столь дальновидна, как этого требовало положение царственной особы, и не смогла усмотреть в этом союзе никаких выгод.

С восшествием на престол Анны Иоанновны Абулхаир-хан решил, что пришло время возобновить попытки, хотя его планы шли вразрез с интересами наиболее влиятельных и знатнейших людей всех трех кланов, видящих в России врага и препятствовавших осуществлению этого проекта.

На одном из больших сходов, который проводили регулярно для решения важных вопросов всех трех жузов, Абулхаиру все же удалось привлечь на свою сторону часть киргиз-кайсацкой знати. Он смог убедить их в целесообразности направить посланников в столицу Российской империи, чтобы начать переговоры от имени Малого жуза и части Среднего жуза о заключении союзного договора с Россией.

Противников Абулхаира возглавил султан Барак, которого, несмотря на все попытки Абулхаира, так и не удалось склонить на свою сторону. Враги назвали Абулхаира изменником веры, предателем интересов своего народа и требовали его ухода. Были и такие, кто требовал насильственного отстранения Абулхаира от власти и его физического устранения.

Возможно, в сложившейся ситуации Абулхаиру было бы разумнее отступить от своего плана, дождаться более удобного момента, но уж слишком высоки были ставки в этой опасной игре.

Для осуществления планов Абулхаира требовалось, чтобы его послы тайно прибыли в русскую столицу. Но как это сделать? С юга его земли граничили с землями Среднего жуза, где большая часть знати была настроена против этого плана и против самого Абулхаира, и они готовы были сделать все, чтобы его план не осуществился. С востока его окружали степи, принадлежащие джунгарам, с запада были персы и их ближайшие союзники: Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства.

Для того чтобы послы могли незамеченными проследовать в русскую столицу, оставался только единственный путь – на север, через земли, населенные башкортами и яицкими казаками, с которыми у Абулхаира складывались также не самые дружеские отношения.

После длительных и мучительных размышлений, долгих переговоров с самыми близкими ему людьми хан все более склонялся к мысли, что его послы должны проследовать именно через башкортские земли. Хотя делать все это предстояло в глубокой тайне от его недругов. Абулхаир понимал, что, обратившись за помощью к башкортам, он навлекает на себя гнев тех, кто был против всякого союза как с Россией, так и с башкортами.

Глава 5

Солнце уже высоко поднялось над линией горизонта.

Вернулся Зиянгир, ведя под уздцы двух оседланных коней – серую с черной гривой кобылицу и гнедого жеребца с белой отметиной на лбу.

Аиткул, подойдя к кобылице, уложил в притороченную к седлу сумку снедь, привязал наполненные кислым молоком и водой турсуки и осмотрел подпругу. Зиянгир внимательно наблюдал за всеми движениями отца и за тем, как он придирчиво осмотрел подпругу, но, судя по тому, что отец не высказал ему никаких замечаний, Зиянгир понял, что отец остался довольным его работой – тем, как он оседлал кобылицу.

В это время к Аиткулу подбежала дочь. Она протянула к нему свои маленькие ручонки, прося его взять к себе на руки. Аиткул не мог отказать дочери и быстрым ловким движением подхватил ее и поднял вверх. Он прижал дочь к себе и крепко поцеловал ее в розовую щеку. Девочка громко и весело засмеялась. Она обхватила своими ручками шею отца и прижалась к нему. Карима была поздним ребенком – поскребышем. После рождения Зиянгира у них с Гуляйзой долгое время не было больше детей. Родственники Аиткула начали поговаривать, что ему следует взять молодую жену, чтобы она родила ему еще сыновей, но Аиткул не торопился следовать советам родни, несмотря на все их уговоры. Сама Гуляйза тяжело переживала, что Аллах не дал ей еще детей. Они уже было потеряли всякую надежду. Но спустя несколько лет ожиданий и надежд Всевышний сжалился над ними и подарил им ребенка – дочь. Гуляйза страшилась, что рождение дочери огорчит мужа и он охладеет к ней, но, напротив, он был очень рад этому обстоятельству. Аиткул всегда был сдержан в отношениях с сыновьями, а с рождением дочери он переменился. Всякий раз, возвращаясь в стойбище, отец привозил ей какой-нибудь подарок – безделицу: ломтик лепешки, кусочек сушеного мяса или сыра. Он говорил ей: «Это тебе прислал маленький зайчик». Карима была несказанно рада всем этим подаркам, и ее глаза светились от радости.

– Слушайся маму, – сказал Аиткул.

Еще раз крепко поцеловав ее в щеку, он поставил девочку на землю и, подойдя к лошади, вставив одну ногу в стремя, легко и проворно поднялся в седло. Зиянгир последовал примеру отца. Едва он оказался в седле, его конь, почуяв на себе седока, начал бить копытом, потряхивать гривой и раздувать разгоряченные ноздри, недовольно фыркая.

– Тор-р! – сказал Зиянгир, натягивая поводья.

Аиткул уже было собирался тронуться в путь, но остановился.

– Вчера я видел на земле следы волка, который бродит вокруг нашего стойбища, – сказал он. – Думаю, нужно взять с собой ружье, вдруг он встретится по дороге.

Гуляйза зашла в тирмэ и через некоторое время вышла, неся кремневое ружье и сумку для пороха, пыжей и патронов. Она подала их мужу. У Зиянгира за спиной висел кожаный колчан с луком и стрелами.

Собаки, все это время дремавшие под навесом, снова подняли свои морды и посмотрели на хозяина. Увидев Аиткула и Зиянгира, сидящих в седле, они уже собирались подняться и последовать за хозяином, но Аиткул приказал им оставаться на месте.

– Ты не возьмешь на этот раз с собой собак? – с удивлением спросила мужа Гуляйза.

Обычно, отправляясь к табунам, Аиткул всегда брал собак с собой. Они помогали ему пасти лошадей, предупреждали лаем о приближении чужаков, но на этот раз он почему-то решил изменить своему правилу.

– Пусть останутся, – сказал он. – Нам предстоит долгая дорога.

Попрощавшись с Гуляйзой и девочкой, оба всадника, тронув поводья, отправились в путь.

Всякий раз, выезжая в степь, Аиткул внимательно и придирчиво, по-хозяйски осматривал местность, примечая только ему заметные знаки. Степь была его домом, знакомым ему с самого его рождения. В этой степи пасли табуны его отец и дед, несколько поколений его семьи. Аиткул помнил, как они терпеливо наставляли его, обучая премудростям кочевой жизни. Это была та непрерывная связь, которая тянулась от поколения к поколению на протяжении многих веков с того времени, как первые башкорты вступили на эту благословенную землю, дарованную им Всевышним.

Давно спряталось за горизонтом их стойбище, и день близился к полудню. Высоко над их головами в голубом бездонном небе, раскинув свои большие крылья, плавно кружил коршун, высматривая добычу; он словно плыл, несомый воздушным потоком. Выстроившиеся у своих нор суслики, едва завидев всадников, начинали коротко посвистывать: «Фью-фью», оповещая своих соседей о приближении людей. На пригорке из зарослей кустов орешника выбежала лиса, отыскивающая в высокой траве мышей-полевок – излюбленное свое лакомство, но едва ветер донес до ее чутких ноздрей человеческий запах, как она, махнув пушистым хвостом, юркнула в кусты, скрывшись из виду, причем так ловко и быстро, что нельзя было заметить, куда именно она сбежала. Зиянгир уже был готов погнаться за ней, ловко выхватив из-за спины свой лук и вкладывая в тетиву стрелу, но отец остановил его.

– Не стоит, – сказал он. – Лисиц нужно бить зимой, когда у них отрастает теплый пушистый подшерсток. Сейчас мех плохой, зря только погубишь зверя. Помни, – продолжал он, – нельзя убивать животное, если в этом нет необходимости.

Им еще предстояло проделать неблизкий путь, и они решили, что хорошо бы сделать короткую остановку у их соседа, старика Ахтяма. У старика-соседа была небольшая пасека – несколько ульев с пчелами, и он угостил Аиткула и Зиянгира свежим медом, а Аиткул поделился с ним новостями. Затем они тронулись снова в путь.

Выезжая ранней весной на самые дальние от зимовья пастбища, башкорты со временем меняли стоянки, двигаясь в обратном направлении к зимовьям, чтобы с наступлением холодов и распутицы они могли успеть вернуться в свои аулы – места зимних стоянок, где и пережидали суровые зимы в теплых деревянных домах. А с наступлением весны весь этот цикл повторялся снова. У семьи Аиткула также было несколько стоянок, и всякий раз, переходя на новое место, хозяин должен был убедиться, все ли у него в порядке, не следует ли ему подправить загоны для животных или еще что – да мало ли, что могло произойти за время его отсутствия. Добравшись до нового места и осмотрев его, Аиткул решил, что оно пригодно для следующей стоянки. Нужно было кое-что починить, но в общем он остался довольным.

Закончив работу, Аиткул решил, что пришло время подкрепиться тем, что собрала им Гуляйза, прежде чем отправиться в обратный путь. Они выбрали место в тени небольшой рощи, на краю стойбища.

– Передохнем и перекусим здесь. За теми холмами пасется наш табун, – сказал он, показывая Зиянгиру в сторону гряды невысоких холмов, видневшихся вдалеке. – Соберем его и погоним к стойбищу…

Зиянгир с удивлением посмотрел на отца: его решение показалось ему странным.

– Мы только недавно их перегнали сюда, ата, – сказал он, – здесь много сочной травы, а у стойбища ее почти не осталось.

– Сделаем так, как я сказал, – твердым голосом проговорил Аиткул. – После привала отправимся собирать табун.

Подняв голову, он посмотрел на небо, на проплывающие над его головой тучи; в воздухе запахло приближающейся грозой.

– К ночи пойдет дождь, – сказал он, обращаясь к сыну. – Нужно будет поторопиться, чтобы не попасть в грозу.

Оказаться в грозу посреди степи не предвещало ничего хорошего. Разбушевавшаяся стихия пугала степняков, вселяя в их души первобытный ужас.

Аиткул отвязал от седла турсуки, достал из сумки узелок со снедью и сложил все это на траве. Ослабив подпруги коней и стреножив их, он отпустил их пастись на лугу. Найдя тенистое место под деревьями, они расположились на привал.

Наскоро перекусив просяной лепешкой, кусками вяленого мяса, запив еду айраном – смесью кислого молока с водой, они улеглись на мягкую зеленую траву, вытянули усталые ноги, чтобы дать всему телу короткий отдых. Их ждал неблизкий обратный путь к стойбищу, и нужно было перегнать табун.

Но едва они это сделали, как до них донеслись странный незнакомый звук и чьи-то голоса, которые заставили отца и сына быстро подняться на ноги и напрячь слух.

Звуки доносились из-за рощи, с дальнего ее конца.

– Там люди, – прошептал Зиянгир, указывая в сторону, откуда доносились голоса. – Всадники, – уточнил мальчик; в его голосе слышалось напряжение.

Аиткул утвердительно покачал головой и сделал знак сыну, чтобы тот не произнес больше ни звука, положив руку ему на спину, стал пригибать его к земле. Распластавшись на траве, они старались внимательно вслушиваться в слова, но из-за большого расстояния было трудно понять, о чем говорят незнакомцы.

– Эти люди пришли не с добрыми намерениями, – тихо промолвил Аиткул.

В этот момент он подумал, что он поступил правильно, не взяв с собой собак. Учуяв чужаков, они подняли бы лай и привлекли внимание.

– Нужно незаметно добраться до лошадей, – сказал он сыну, – пока эти люди не увидели нас.

Они бесшумно стали двигаться в сторону пасущихся коней. Добравшись до них, они распутали им ноги и подтянули подпруги. Все это они делали как можно незаметнее, чтобы чужаки не увидели их.

– Скачи в стойбище и предупреди всех о чужаках, появившихся в степи, – велел сыну Аиткул, когда оба оказались в седле. – Двигайся вдоль рощи, чтобы оставаться незаметным.

– А ты? – спросил отца Зиянгир.

– Я хочу проследить, куда они направляются.

Зиянгир попытался было возразить, но отец резко оборвал его:

– Делай, как я говорю.

Мальчику не оставалось ничего другого, как подчиниться воле отца, но едва он успел отъехать на несколько сотен шагов от места их привала, как за его спиной раздался выстрел. Обернувшись, он увидел клуб белого дыма и скачущего в его сторону отца, а за ним – несущихся вдогонку всадников. Пуля, выпущенная из ружья Аиткула, угодила в одного из всадников, и он, не удержавшись в седле, рухнул на землю.

На всадниках была одета кольчуга, и склонившееся к закату солнце окрасило ее багряно-красным цветом. На головах всадников были остроконечные шапки с развевающимися на конце красными кистями. Размахивая своими саблями, они подгоняли своих коней, пытаясь настигнуть Аиткула.

– Скачи! Скачи! – закричал Аиткул.

Его тело склонилось так низко, что буквально вжалось в седло, он почти слился с животным.

Зиянгир пришпорил коня, пуская его в размашистый галоп, но едва конь успел сделать несколько прыжков, как мальчик почувствовал сильный удар в спину.

Аиткул увидел, как выпущенная из лука стрела, пролетев мимо него и издав пронзительный звук, разрезая воздух, впилась в его сына. Мальчик вскрикнул от боли, почувствовав, будто кусок раскаленного железа вонзился в ему плечо, причиняя острую нестерпимую боль, и он невольно выпустил поводья, а затем стал клониться на спину. Еще мгновение – и он мог не удержаться в седле. Сделав усилие, Зиянгир поднялся и подобрал поводья, но уже в следующее мгновение он почувствовал, что все вокруг закружилось, начало чернеть, и он потерял сознание. Его тело обмякло, и он подался всем телом вперед, а руки бессильно повисли, выпуская поводья. Его конь все еще несся бешеным галопом, рискуя сбросить Зиянгира на землю. Вторая стрела угодила в заднее бедро его коня, он резко присел на раненую ногу и начал валиться на бок. Аиткул, не медлив ни минуты, поравнявшись с теряющим равновесие конем Зиянгира, крепко ухватил сына за чекмень, сильным рывком перекинул его на холку своей лошади. Нужно было во что бы то ни стало оторваться от всадников и уйти от погони.

Аиткул слышал гортанные выкрики его преследователей, подгоняющих своих коней, тяжелое дыхание животных и понял, что кони чужаков проделали неблизкий путь, они устали, и у них не хватит сил, чтобы долго гнаться за ним. Ему нужно было оторваться от преследователей и где-то укрыться. Теперь все решало время, его лошадь с двойной ношей быстро выбьется из сил. Впереди показался обрывистый берег реки. Аиткул знал, что в этом месте река делает крутой поворот, меняя свое течение, и в том самом месте, где она ударяется о берег, есть небольшое углубление, проделанное в земле водой, которое можно увидеть, только находясь на противоположном берегу реки. Его скрывали от посторонних глаз заросли кустарника, растущего вдоль берега, а сам берег очень крутой, и только в одном месте есть безопасный спуск. Еще будучи ребенком, Аиткул нашел это тайное укрытие и любил прятаться там, когда он и его сверстники, отправляясь в ночное с табуном лошадей, затевали игру в прятки. За все время ни одному из его друзей так и не удалось обнаружить его, а Аиткул строго хранил свой секрет долгие годы. Детские игры давно закончились. Аиткул надеялся, что его тайное убежище не разрушила вода. Он резко дернул повод и направил лошадь к обрыву, быстро спустился по крутому откосу к реке и, свернув в сторону, скрылся в зарослях кустарника. Приблизившись к берегу, чужаки стали внимательно осматривать окрестность. Аиткул, спрятавшись в своем укрытии, мог слышать, о чем они говорят. Один из них предложил спуститься к реке и осмотреть берег. Через мгновение он направил своего коня вниз по крутому склону, но в тот же миг его конь не удержался, опрокинулся навзничь, и они оба оказались в воде, течение подхватило их и увлекло за собой. Люди, находящиеся на берегу, закричали и поспешили на помощь товарищу, ища безопасный спуск. Аиткул, затаив дыхание, стал прислушиваться к удаляющемуся стуку копыт. В это время над самой головой Аиткула сверкнула молния, и страшный грохот разнесся по степи, сотрясая воздух и землю. Черные тяжелые тучи затянули небо. Уже в следующее мгновение на землю обрушился водяной поток. Гонимые ветром крупные капли дождя с силой ударялись о землю. Впервые в жизни Аиткул испытал радость при раскатах грома и ярких всполохах прорезающих воздух молний. Разбушевавшаяся стихия дарила им шанс на спасение. Теперь природа была на его стороне. Выждав время, пока враги окончательно скроются и не смогут их заметить, Аиткул осторожно вывел свою лошадь на берег и поскакал к стойбищу. Нужно было торопиться, и Аиткул непрестанно стегал лошадь своей плетью. Когда они добрались до стойбища, на губах лошади выступила пена, и она тяжело хрипела. Была уже ночь, дождь на время стих, и из образовавшейся прогалины между туч показалась луна. Навстречу им вышел Сагит.

– Ата… – он хотел о чем-то спросить отца, но, увидев на руках отца раненого брата, он осекся.

– Что случилось? – перехватывая из рук отца тело брата, спросил Сагит.

– Надо занести его внутрь.

Не было времени объяснять произошедшее, было дорого каждое мгновение.

Вдвоем с Сагитом они осторожно внесли Зиянгира в тирмэ. Увидев сына с торчащей в спине стрелой, Гуляйза издала громкий крик.

– Он жив, – сказал Аиткул. – Нужно расстелить на полу шкуры.

Когда Гуляйза сделала это, он осторожно уложил сына на них. Одежда вокруг раны обильно пропиталась кровью. Аиткул, взяв нож, разрезал чекмень на спине у сына, чтобы не причинять ему лишней боли, затем осторожно снял его с Зиянгира и осмотрел рану. Стрела вошла в тело выше лопатки в районе плеча, и, судя по всему, она не задела кость.

Теперь нужно было осторожно извлечь стрелу и остановить кровь. Взявшись рукой за древко стрелы, он осторожно покачал ее. Судя по всему, она вошла в тело Зиянгира неглубоко. Немного поразмыслив, Аиткул, крепко ухватив одной рукой стрелу, быстрым рывком вырвал ее из тела сына, другой он проворно прикрыл рану и сильно надавил на нее. Вытащив из очага недогоревшее полено, он приложил его горящей стороной к ране. От жгучей боли Зиянгир издал глухой и протяжный стон. Теперь оставалось только перевязать рану и ждать, уповая на милость Всевышнего, что их сын не умрет от заражения или потери крови.

Тем временем снаружи стихия вновь набирала силу. Ветер сотрясал тирмэ, капли дождя с силой ударялись о полог. Временами яркие вспышки молнии освещали внутреннее пространство, и воздух разрывали громовые раскатам. Казалось, будто земля раскалывается надвое.

Вся семья собралась вместе: старший сын Сагит был рядом с отцом, а его жена Алмабика была подле Гуляйзы у изголовья Зиянгира; маленькая Карима сидела, подобрав под себя ноги, прижавшись к матери. Гуляйза то и дело отирала платком влажный лоб сына, тихо всхлипывая.

– Не плачь, мать, – стараясь успокоить жену, сказал Аиткул. – На все воля Аллаха. Он добр к нам и не позволит нашему сыну умереть.

В это время полог, прикрывающий вход, откинулся, и, тяжело дыша, в тирмэ протиснулась черная тень. Аиткул не сразу разобрал, кто это был; только когда человек приблизился и свет от очага осветил лицо вошедшего, он узнал Авдея.

Глава 6

Алмабика лежала в густой высокой траве и смотрела в небо. Над ее головой проплывали белые облака. Легкие и пушистые, они порой принимали самые причудливые и удивительные формы.

«Откуда они приплывают и куда уходят?» – думала Алмабика. Ей очень хотелось знать, где рождаются эти воздушные создания. Алмабика попыталась представить себе эти неизведанные края, но все, что она знала и видела в своей жизни, – это те места, где она родилась и выросла, все, что окружало ее и было знакомо с самого рождения: степь, поля и рощи, озеро на краю леса, стойбище, пасущиеся табуны – все, что мог охватить ее взор… И облака, приходящие из-за горизонта и туда же уходящие, как и солнце, и луна. А что за этим краем, что там, где рождаются небесные светила, и там, где они заканчивают свой путь?

Из-за облаков показался белый диск луны.

«Странно, – подумала Алмабика. – Обычно луна светит ночью. Почему она появляется на небосводе днем, может, для того, чтобы встретиться с солнцем?»

Алмабика вспомнила сказку про девушку и колдунью, которую ей рассказывала мама, в ней говорилось, как злая колдунья заставляла девушку много работать, и однажды, отправившись за водой, сидя у реки, девушка заплакала, и в это время из-за туч вышла луна. Увидев луну, девушка стала просить забрать ее к себе на небо.

– Смотри, – говорила мать дочери, – видишь там девушку с коромыслом? Это луна сжалилась над бедной сиротой и забрала ее на небо.

Алмабика вглядывалась в белый диск луны, и ей казалось, что она действительно видит там девушку с длинной косой и с перекинутым через ее плечо коромыслом и ведрами. Но вот луна скрылась за облаками.

Алмабика снова стала разглядывать облака: это облако напоминало ей большую рыбу, немного странную, совсем не похожую на тех, которых она видела в реке: у облака была большая, прямо-таки огромная голова и маленький хвост, но все равно Алмабика угадывала знакомые очертания причудливой рыбы; это облако больше похоже на коршуна, кружащего в поисках добычи, широко раскинув свои огромные крылья и свободно паря в небе; это напоминает маленького ягненка с пушистой белоснежной шерстью; вот верблюд с двумя огромными горбами на спине и с длинной шеей; а вот облако, по форме похожее на легкий и воздушный цветок, он прямо на ее глазах начал таять и вскоре исчез; а это облако напоминает весело скачущего жеребенка, которому всего несколько дней от роду. На длинных тонких ногах он весело скачет по небу, задирая голову, и его грива и хвост развеваются по ветру.

Алмабика закрыла глаза, широко раскинула руки и провела ладонями по мягкой зеленой траве, едва касаясь ее своими длинными и тонкими пальцами. Она представила, что ее вот сейчас подхватит ветер и легкая, почти невесомая, как эти похожие на снег облака, плывущие высоко в небе, Алмабика поднимется в воздух и будет свободно парить над землей. Она целиком отдалась своему воображению. В это самое время по полю пробежал легкий ветерок. Он коснулся лица Алмабики, поиграл с ее волосами и побежал по траве. Трава зашумела и закачалась из стороны в сторону, а ветерок продолжил свой путь к небольшой роще на краю поля, коснулся зеленой листвы и, запутавшись в ней, затих.

Алмабика глубоко вздохнула, всей грудью вбирая в себя сладковатый воздух от цветущих трав, от пунцово-красной спелости ягод, во множестве рассыпавшихся среди буйной зелени, смешанный с ароматом свежескошенной травы.

Возле самого ее уха недовольно загудел большой мохнатый шмель, потревоженный ветром, он покружил над цветком и снова опустился на него. Где-то застрекотал кузнечик.

Алмабика открыла глаза. Большая желтая бабочка, покружившись над ее лицом, едва не коснувшись его своими крыльями, опустилась на растущий рядом цветок, развернула скрученный в спираль хоботок и погрузила его в самую сердцевину цветка. Рядом суетилась пчела, перебирая своими маленькими мохнатыми лапками, к которым прилипла цветочная пыльца, вздрагивая полосатым брюшком. Время от времени она взлетала, быстро махая тонкими, почти прозрачными крылышками, чтобы перенестись на новый цветок и продолжить свою работу. Пчела должна была спешить запастись нектаром, который потом превратится в душистый и сладкий мед.

Отдаваясь воле своего воображения, Алмабика перенеслась мыслями в прошлое. Рядом были маленький брат, мама, отец, играющий мелодию на курае. Звук курая был мягким и нежным. Алмабика вспомнила, как однажды отец заиграл очень красивую мелодию, а мама начала танцевать, двигаясь в такт музыке плавно, легко и грациозно. В эти минуты сердце Алмабики наполнилось радостью, и она тоже начала танцевать, повторяя движения матери.

– Что это за мелодия? – спросила она, когда они закончили танец.

– Она рассказывает о семерых красавицах, – ответила ей мать. – Однажды враги напали на нашу землю. Они убивали мужчин, стариков, детей, жгли наши жилища, угоняли скот и пленяли наших женщин. Единственными, кому удалось спастись и убежать, были семь девушек-красавиц. Но враги погнались за ними и уже готовы были их настигнуть у берега глубокого озера, рядом с которым стоял высокий каменный утес. Тогда девушки решили подняться на этот утес и сброситься с него в озеро, чтобы не стать пленницами. Взявшись за руки, девушки бросились с крутого обрыва, и вода поглотила их. Через много лет, каждую ночь, когда в небе восходила полная луна, люди видели, как из озера на поляну выходят семь девушек и танцуют удивительный танец под волшебную мелодию, а с первыми лучами солнца они снова возвращаются в озеро. И так до следующего полнолуния. В народе эту мелодию стали называть «Танец семи красавиц».

Алмабика хорошо запомнила движения, которые показала ей мама, и иногда, втайне от других, когда никто не мог за ней наблюдать, она танцевала, тихо напевая мелодию.

Вспомнила Алмабика, и как мама взяла ее в лес, куда они отправились с другими женщинами собирать ягоды. Как в лесу им повстречался медведь, который пришел полакомиться малиной. Она вспомнила, как все сильно испугались и бросились бежать в разные стороны. Сейчас это все осталось уже в прошлом. Теперь у нее есть новый дом, семья, муж и маленький сын.

Даже будучи замужней женщиной, Алмабика все еще была похожа на маленькую, хрупкую девочку. По сути, она и была еще маленькой и хрупкой девочкой, которую помимо ее воли забрали из-под родительского крыла и заставили жить среди чужих для нее людей. Уже третье лето Алмабика жила в семье мужа и растила сына.

У Алмабики были большие небесно-голубые глаза, глядя в них, ты словно окунался в небо, немного раскосые. Две линии бровей, будто бы раскинувшиеся крылья ласточки, сходящиеся у переносицы на слегка вытянутом и загорелом на летнем солнце лице. Она была высокая и стройная, с тонкой талией и красивой шеей. Ее густые черные волосы были заплетены в тугую и крепкую косу, спускающуюся ниже линии бедра.

– Травы в этом году уродилось много, – услышала Алмабика голос своего тестя. – Только бы, с Божьей помощью, хватило сил убрать всю ее до дождей.

Она подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда слышался голос тестя.

Ее муж играл с их маленьким сыном. Он подбрасывал мальчика высоко вверх, а затем ловил его своими сильными руками, прижимал его к себе, при этом их сын звонко и весело смеялся. Было видно, что мальчику это нравится. Но каждый раз, как отец затевал эту игру с их сыном, сердце матери сжималось от страха и готово было оборваться.

– Сагит! – едва сдержавшись, чтобы не закричать, громко сказала Алмабика. – Ты уронишь нашего сына.

Но Сагит делал вид, что не слышит ее.

Неожиданно на сторону Алмабики встала свекровь.

– Ата, скажи хоть ты ему; сохрани Аллах, он действительно уронит нашего внука.

– Не стоит вам, женщины, лишний раз беспокоиться о ребенке, – сказал Аиткул. – Смотрите, как он радуется. Из него должен вырасти мужчина, настоящий батыр, он должен расти храбрым и смелым, чтобы стать настоящим воином. Скоро ему предстоит сесть в седло, – но все же добавил: – Сагит! Опусти ребенка на землю и идите есть.

Едва Сагит исполнил волю отца, Алмабика подбежала к сыну и подхватила его на руки.

– Испугалась, – сказал Сагит, ласково посмотрев на жену. – Наш сын станет батыром.

Алмабика крепко поцеловала сына и опустила его на траву.

Маленький Валит, сидя на траве, попытался встать на ноги, но, сделав несколько неуверенных шагов, плюхнулся на землю.

– Но пока он больше напоминает новорожденного жеребенка, посмотри, как он пытается подняться и падает, – с любовью проговорила Алмабика, наблюдая за неуклюжими попытками малыша снова подняться на ноги.

– Придет день, Алмабика, он встанет и будет крепко стоять на этой земле, – уверенно ответил Сагит.

Все принялись за еду, сидя полукругом на зеленой и мягкой траве.

– Нужно бы нам поторопиться, – озабоченно сказал Аиткул, – убрать все сено до дождей. А ты, Сагит, к вечеру пригони сюда табун.

Глава 7

Детство Алмабики закончилось неожиданно. Это было ее тринадцатое лето. Все ее сверстницы уже имели мужей, но родители Алмабики не торопились выдавать свою дочь замуж. Им хотелось, чтобы дочь еще немного побыла с ними, а они за это время подыщут ей хорошего мужа, но все случилось помимо их воли.

Однажды к ним в стойбище в конце лета приехали незнакомые ей люди.

Первым заметил приближение всадников ее младший брат.

– Ата! Ата! К нам кто-то едет! – закричал он, едва на горизонте замаячили черные точки. Молодые глаза сумели быстрее других разглядеть незнакомцев.

Он стремглав бросился к загону, где работал его отец Рахманкул. Жена Рахманкула Минлибика в это время длинным деревянным пестиком с тяжелым и тупым концом взбивала в продолговатой, вырезанной из цельного куска дерева ступе масло, но, услышав слова сына, быстро выпрямилась во весь свой рост и, прикрыв ладонью глаза, чтобы солнце не слепило ее своими лучами, стала всматриваться в даль.

На горизонте показались четверо всадников. Вглядевшись, женщина узнала в одном из них старшину Шарипа, в другом – его сотника Нуркея, который всегда неотступно следовал за своим хозяином, еще один всадник был Аиткул, сын Давлеткула из соседнего стойбища; четвертый всадник был намного моложе других, и он не был ей знаком.

В это время, оставив работу, из загона вышел муж; нагнувшись, сорвав с земли пучок сухой травы, он стал вытирать ей свои руки.

– Рахманкул, к нам едут какие-то люди, – сообщила жена.

Хозяин стойбища, как и жена, прикрыв ладонью глаза, всмотрелся в даль.

– Шарип, а с ним еще трое, – сказал Рахманкул, когда его глаза более отчетливо стали различать приближающихся всадников. – Отведи Алмабику в дальнюю постройку и запри ее там, – добавил он.

Минлибика без лишних расспросов отправилась исполнять указания мужа, она понимала, что сейчас не время для разговоров. Взяв дочь за руку, они направились к деревянной постройке в дальнем конце, где Рахманкул хранил свои инструменты и упряжь.

– Сиди тихо, пока гости не уедут, – сказала мать.

– Мама, а кто эти люди? – не удержалась и спросила Алмабика.

Мать посмотрела на дочь. Алмабика уловила во взгляде матери какую-то тревогу. Но женщина, не промолвив ни слова, набросила на голову платок, вышла из пристройки, плотно прикрыв вход.

Оставшись одна, Алмабика боялась пошевелиться и, следуя указаниям матери, сидела тихо, словно притаившийся зверек, обхватив колени руками и прижимая их к себе. Все, что происходило, вселяло в нее необъяснимую тревогу. Она не понимала почему, но ее пугали эти гости. Впервые в жизни она ощутила сильный необъяснимый страх от появления чужаков в их стане. От долгого и напряженного ожидания девочка не заметила, как уснула.

Рахманкул всего лишь несколько лет назад появился в этих местах, он взял в аренду небольшой участок земли. Его семья перебралась в эти края из-за Урала. Что заставило его покинуть родные места и отправиться на чужбину со всем своим семейством, никто не знал, а сам он никогда ничего о себе не рассказывал. Налаживать жизнь на новом месте нелегко, но Рахманкул был не из тех, кто готов быстро сдаться, они с женой работали не покладая рук.

Подъехав ближе, всадники быстро спешились, привязали коней к изгороди. Рахманкул на правах хозяина направился к гостям и стал приветствовать их, начав с самого старшего и почтенного.

Самым старшим и почтенным был старшина Шарип – богаче его не было ни одного человека в округе. Семья Рахманкула жила на земле, принадлежащей Шарипу.

Люди говорили о Шарипе разное. Поговаривали, что у Шарипа есть дом в Уфе, невиданное по тем временам богатство, которым не мог похвастаться ни один из башкортских старшин и тарханов. Не брезговал Шарип и питейными заведениями, сам держал несколько винокурен и кабаков, где людям предлагали шайтан-воду. Характер старшины был тяжелым и непредсказуемым. Много людей пострадало от старшины Шарипа, были такие, которых он согнал с их вотчинных земель, обманом и хитростью отбирая у них имущество, делая их типтярами – безземельными изгнанниками, вынужденными скитаться в поисках пристанища.

Шарип не жалел ни чужаков, ни соплеменников. Этот человек никогда не упускал своей выгоды, он, как хитрая лисица, любившая забраться в чужой курятник, думал только о своей наживе, и Рахманкул понимал, что если уж Шарип появился в его стойбище, то это не могло предвещать ничего хорошего для него. Значит, почувствовал старый лис какую-то выгоду.

Но обычай требовал не встречать приезжих вопросом. «Вначале прими гостя, дай ему возможность отдохнуть и освежиться с дороги, а лишь потом занимай его расспросами», – таков был неписаный кочевой кодекс.

– Ас-саляму алейкум (мир тебе), уважаемый Шарип-агай, – сказал Рахманкул, подавая для приветствия, как того требовал обычай, обе руки своему гостю.

Если человек был старше человека, обращающегося к нему с приветствием, то обычай обязывал прибавлять к его имени приставку, которой он высказывал уважение к этому человеку – агай.

– И тебе мира, – ответил Шарип, пожимая в ответ протянутые руки Рахманкула.

– Здоров ли ты, уважаемый Шарип-агай? – поинтересовался Рахманкул у Шарипа.

– Здоров, уважаемый Рахманкул, – поприветствовал хозяина Шарип. – Вижу, ты весь в заботах по хозяйству. Скоро разбогатеешь, станешь баем, – он хитро прищурил свои маленькие глазки на вытянутом скуластом лице с жиденькой бородкой на тяжелом, почти прямом подбородке и захихикал. Его нос был похож на клюв коршуна, выискивающего добычу, а внутри его маленьких, слегка прищуренных глаз скрывался пугающий холодный блеск. Глядя в эти глаза, все, с кем он общался, ощущали, будто тоненькая холодная струйка воды потекла вдоль позвоночника. Но Рахманкул справился с охватившим его волнением и ответил гостю как можно приветливее:

– Ты все шутишь, почтенный Шарип-агай, – и, обратившись к жене, добавил: – Жена, принеси из ледяной ямы холодный кумыс и угости наших гостей, пусть они освежатся с дороги. А мы пройдемте внутрь тирмэ, там нам будет удобнее.

Пологи его тирмэ были откинуты, и ветер мог беспрепятственно проникать внутрь, принося с собой свежесть и прохладу степи.

– Кумыс в этом году должен быть славным. Много ковыля уродилось, – ответил Шарип, принимая приглашение хозяина.

– Да, травы в этом году уродились сочные, – поддерживая беседу, сказал Рахманкул. – А как ты, почтенный Аиткул? Все ли у тебя в порядке, здоров ли ты сам и здоровы ли твои близкие: жена, дети? – приветствуя Аиткула, поинтересовался Рахманкул.

– С Божьей помощью, все хорошо и все здоровы, – ответил Аиткул.

Рахманкул с Аиткулом были одного возраста, в молодости они даже дружили, когда служили в одном минге и принимали участие в походе на Нарву. С той поры много воды утекло в реке. Помня о старой дружбе, как только Рахманкул семьей появился в здешних краях, Аиткул, всякий раз, когда у него была такая возможность, заезжал к Рахманкулу поздороваться с ним и его женой, поинтересоваться их здоровьем, здоровьем их детей, разузнать, как у них идут дела, и если это было нужно, помочь им устроиться на новом месте. И Рахманкул всегда помнил и ценил это.

– А ты, уважаемый Нуркей, – обратился к сотнику Рахманкул, – здоров ли?

– Спасибо, уважаемый Рахманкул. Все слава Аллаху.

Перед тем как войти в тирмэ, гости разулись у входа: нехорошо заносить грязь в жилище, таков обычай. Они сняли сапоги и, пройдя внутрь, расположились на разложенных на полу подушках, усевшись полукругом, после чего произнесли молитву, прося Всевышнего сберечь жилище хозяина и его близких от всех несчастий и принести в его семью богатство и благополучие.

– Аллах акбар (Аллах велик)! – произнесли они все хором по окончании молитвы, прикладывая ладони к лицу.

Внутреннее убранство тирмэ было скромным, но везде царили чистота и порядок. Вдоль стен были расставлены окованные железом сундуки, закрытые на массивные замки, которые открывали только по важным праздникам или по особым случаям. В них хранились самые ценные вещи. Сундуки покрывали тканью с ручной вышивкой, поверх них стояли сложенные одна на другую подушки, начиная с самой большой и широкой внизу и уменьшаясь по мере возвышения, образуя конические башенки. В одном из таких сундуков хранилось приданое Алмабики.

Однажды Минлибика позвала дочь и открыла сундук. До этого случая Алмабика ни разу не видела, что хранилось в нем. Минлибика редко открывала его. Она делала это, только когда оставалась одна. В нем хранились вещи, которые Минлибика готовила как приданное для своей дочери. С некоторыми из них у Минлибики были связаны свои воспоминания: цветной платок, который ей подарил Рахманкул после их свадьбы, он привез его с ярмарки из Казани; праздничное платье и головной убор, сшитые и украшенные ее собственными руками; серьги, искусно выполненные умелым мастером из серебра и украшенные красным сердоликом, камнем, который люди считают, что он приносит удачу – это все, что у нее чудом сохранилось в память о ее маме. Минлибика бережно доставала из сундука, каждую вещь, внимательно осматривала, аккуратно возвращала на место и снова запирала его на замок, пряча ключ в складках своей одежды.

– Смотри, дочка, – сказала она, указывая на сложенные в сундуке вещи, – однажды это станет твоим, когда ты выйдешь замуж.

– Мама, я не хочу выходить замуж, – хмуря личико и совсем по-детски произнесла Алмабика.

– Мы не можем противиться воле Всевышнего, который определяет нашу судьбу, – сказала ласково Минлибика. – Придет время, и однажды мы выберем тебе мужа, и ты станешь жить с ним в его тирмэ, и семья твоего мужа станет твоей семьей.

Она провела своей ладонью по ее волосам, черным и шелковистым.

После этого случая Минлибика больше не заговаривала с дочерью о замужестве.

Минлибика вернулась к гостям, держа в одной руке глиняный кувшин, наполненный кумысом, а другой рукой она поддерживала круглый поднос с несколькими пиалами. Поставив поднос и кувшин перед гостями, она подала каждому из них чистое полотенце. Затем быстро вышла из тирмэ, как того требовали приличия, чтобы посторонний мужчина не задерживал на ней свой взгляд. К тому же по мусульманскому обычаю женщине нельзя было находиться в одном помещении с мужчинами. Рахманкул разлил пенящийся прохладный напиток в пиалы и предложил своим гостям, протянув пиалу по очереди каждому из гостей, начиная с Шарипа.

– Попейте с дороги прохладного кумыса и утолите жажду, – говорил он, протягивая гостю пиалу с напитком.

– Хороший у тебя кумыс, – похвалил Шарип, возвращая на поднос пустую пиалу. Он обтер ладонью губы. – И жена у тебя хорошая, воспитанная. Повезло тебе, Рахманкул, жениться на такой красавице, – от его взгляда ничего не ускользало.

Годы как будто не тронули Минлибику, ее стан по-прежнему оставался таким же стройным и упругим, как и в молодые годы, а движения – плавными и грациозными. Минлибика будто не ходила по земле, а проплывала, настолько легко она двигалась.

– Да, – добавил Аиткул, – хорошая жена – это настоящее богатство.

После этих слов наступила пауза. Во время которой Рахманкул размышлял – для чего Шарипу вдруг понадобилось проделать неблизкий путь, чтобы приехать к нему в стойбище, к тому же не одному, а взяв с собой в спутники Аиткула и его сына. Рахманкул хорошо понимал, что Шарип и его спутники приехали не для того, чтобы попробовать его кумыса и похвалить его жену. В голове у Рахманкула забрезжила смутная догадка, которая заставила чаще забиться его сердце, а на лбу выступил холодный пот. Чтобы скрыть это от гостей, он поднес к лицу полотенце и обтер выступивший пот. Рахманкул попытался отогнать охватившую его тревогу.

Первым нарушил затянувшееся молчание Шарип.

– Я слышал, уважаемый Рахманкул, что в твоей тирмэ есть еще одна красавица – дочь. Не пора ли и ей подыскать хорошего мужа? – поинтересовался он у Рахманкула.

Рахманкул молчал; теперь он все хорошо понял, та мысль, которую он пытался отогнать от себя, оказалась правдой – эти люди приехали к нему, чтобы сосватать его дочь.

Чем старше становилась Алмабика, тем более отчетливо Рахманкул осознавал, что однажды придет время и она покинет их. Он любил свою дочь и хотел видеть ее счастливой.

– Алмабика еще совсем ребенок, и нам рано думать о муже для нее, – сказал Рахманкул.