Шаг в палеолит

В издательстве «Центрполиграф» выходят книги Сергея Быкова

Цикл романов ШАМАН ИЗ БУДУЩЕГО

ШАГ В ПАЛЕОЛИТ

ШАМАН ИЗ БУДУЩЕГО

© Быков С.Н., 2022

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2022

© «Центрполиграф», 2022

Вместо пролога

Я часто размышляю, что есть История? Говорят, это наука, в широком смысле этого понятия, о прошлом. Но обычный человек прежде всего воспринимает историю как знания о прошлом человечества. И вот я задаю себе вопрос: а насколько История – наука? И вообще, сколько там от науки?

Человечество всю свою историю азартно и с большим удовольствием жонглирует фактами, материальными свидетельствами, письменными источниками и устными преданиями. Всегда, когда это необходимо, теряют нужное, «находят необходимое», приглаживают, приукрашивают, купируют… Если нужно, искажают, а то и полностью переврут, не постесняются. Иногда это делают тонко, а иногда до того грубо, что хочется крикнуть: «Да вы что, опупели там все, что ли!» Приглядитесь повнимательнее, послушайте, посмотрите! Иногда Историю курочат прямо у нас на глазах, что уж говорить о прошлом… Не сомневаюсь, есть где-то за толстыми дверями, за семью замками История, которая гораздо ближе к той действительности, которая когда-то была, но она не для всех. Она для узкого круга посвящённых. Нам же, 99,9 процентам населения Земли, достаётся то, что считают нужным сообщить. Микс из правды, полуправды, вымысла и лжи. А так интересно было бы узнать, как там оно на самом деле.

Когда мне стукнуло тридцать пять, я связался с реконструкторами. Как говорят, «не было печали – купила баба порося». Но я ни разу не пожалел! Сейчас мне уже пятьдесят два, за семнадцать лет, болтаясь среди рыцарей и викингов, я такого насмотрелся и попробовал на собственной шкуре, столько узнал о ранних и Средних веках, что в некоторых аспектах «исторической реалии» любого кабинетного профессора за пояс засуну. Это поначалу только адреналинчиком взбодриться – назвездить оппонентам от души в бугурте – как бы основное. Как поэтично выражались наши предки, «выйти во чисто поле, поподчевать злого ворога стрелкой калёной, преломить копья вострые о щиты червлёные, позвенеть мечами о шеломы прочные».

Я, пока помоложе был, ни одной «драки» не пропускал, потом-то тяжковато стало, но нет-нет да и выйду, отвешу пяток-другой увесистых плюх мечом или топориком, а то другой раз и копьецом поработаю. Ну и в ответ, конечно, получишь, без этого никак. Но если зацепила тебя реконструкция всерьёз и надолго, то потянутся, как ниточка за иголочкой, вслед за боёвкой и другие интересы. А какие доспехи были, а почему такие, а у других почему не такие, а как сделать, а из чего? Это что, меч? А чё такой лёгкий, я читал, он целый пуд весить должен. Что, нет таких?! А какие были, а из чего, а самому сделать можно? А одежда из чего, а горшки как делали? И вот уже расширяются твои знания и интересы во все стороны, словно волны от камня, брошенного в воду. Это только со стороны кажется, что реконструкторы безбашенные отморозки или странные личности, оторванные от реальности. Не верьте первому впечатлению – мы в «образе». Я вам авторитетно заявляю: 95 процентов реконструкторов образованные, умные, вменяемые и адекватные люди. И кстати, довольно часто встречаются профессиональные историки и археологи.

Однажды на фестивале по эпохе викингов от одного очень умного человека, кстати кандидата исторических наук с неоригинальным погонялом Доцент, я услышал то, что заставило меня переосмыслить отношение к истории как к науке. Взглянуть на многие, казавшиеся ранее очевидными и неоспоримыми факты под другим, более иным углом. Тем более что критическая масса «неудобных» вопросов уже давно в голове накопилась.

– Знаешь, – сказал Доцент, – Пётр Алексеич, я тебе как профессиональный историк скажу: история – это всё, что угодно, только не наука. Я её даже назвал бы лженаукой! Хочешь, я тебе сейчас расскажу, из чего она состоит?

– Давай, глаголь! – подбодрил я его.

– Знай же, мой тёмный и необразованный воевода отважных варягов, что на самом деле история состоит из нескольких частей. Одна часть – это то, что мы можем взвесить, измерить, пощупать. Вторая – что мы можем прочитать и посмотреть. Совсем маленькая часть – что мы можем услышать. Казалось бы, вполне не плохое основание для науки, некоторые и на меньшем базируются. Для какой-нибудь геологии или астрономии вполне достаточно, но там, где пересекаются людские интересы по вопросам прошлого, настоящего и будущего… – Он с печальной улыбкой покачал головой. – Всё вышесказанное и пощупать, и посмотреть, и почитать, а уж тем более послушать может являться абсолютной правдой, а может и совершеннейшей фикцией. В любой пропорции и в любой градации. Если откинуть словоблудие, то историю мы смело делим на три абстрактных составляющих. Нам кажется, что так было, мы думаем, что так было, нам хотелось бы, чтобы так было. В любом из трёх случаев в зависимости от конъюнктуры мы и фактики не постесняемся подправить, и документики найдём либо потеряем, и вообще… Этим увлекательным делом человечество занимается всю свою историю. Слышал небось выражение «Историю пишут победители»? Уж поверь, воистину это так, но ты можешь назвать мне безоговорочных победителей, одних-единственных и на все времена?! Нет таких! Всегда на смену одним приходят другие. И те, кто приходит, пишут историю ту, которая нужна им! В астрологии, Пётр Алексеич, науки кабы не больше, чем в истории.

– Может, сгущаешь, а, Доцент? – Я посмотрел на его серьёзное лицо. – Неужто в таких масштабах можно всё перековеркать?

– Эх, Пётр Алексеич! – сокрушенно махнул он рукой. – А ты в курсе, что большинство американцев убеждено, будто они первыми вышли в космос? Якобы по каким-то там ими же, американцами, написанным правилам, Гагарин куда-то там не долетел, как-то там неправильно летал и не так, как нужно, сел! И я это сейчас вполне серьёзно. Некоторые вообще считают, Россия и Германия воевали вместе против Америки во Второй мировой войне. А хохлы какие пули отливают! Ведь ты посмотри, на наших глазах формируется новая историческая реальность!

Долго мы тогда ещё говорили. Не сказать, что он прям величайшие истины мне открыл, но с тех пор я стал внимательней относиться к «бесспорным утверждениям авторитетных людей» и «неопровержимым историческим фактам». Не ленился с информацией поработать, сравнить разные источники, своей головой подумать и осведомлённых людей послушать, если что непонятно. На умные книжки подсел, философов стал почитывать. И вот вам моё сугубо личное мнение: мировая история в том виде, в котором нам её преподносят, полная туфта! Приглядитесь, почитайте, задумайтесь, там же «рояль на рояле». Сто лет! Иногда ещё имеются живые свидетели, всё ещё слишком много письменных источников, изобразительных и материальных свидетельств, ещё не успели люди, которые заинтересованы в этом, исказить реальность в нужную им сторону. Тысяча лет! И мы уже начинаем барахтаться в вязком болоте догадок и предположений. У нас начинают повисать в воздухе даты и события. Как ярчайший пример – Куликовская битва. Одно из основополагающих событий для русской государственности. Казалось, мы об этом знаем всё. Когда, кто, вплоть до многочисленных персоналий, почему, чем закончилось. Но мы до сих пор не знаем – где? ГДЕ?!! Где то место, на котором сошлись ни много ни мало, а семьдесят тысяч воинов, чтобы в течение нескольких часов треть из них там и погибла! Где-то здесь? Где-то рядом? Может, рядом, но не здесь. Нет ответа.

Десять тысяч лет – терра инкогнито. Мы, несомненно, что-то знаем. Специалисты, уверен, даже больше, чем «что-то». Одна беда – меж собой договориться не могут.

Пятьдесят тысяч лет – мы знаем, человек был. Аллилуйя!

К чему я так долго «растекался мыслию по древу»? Это к тому, что волею непонятного, но вполне не редкого на Земле аномального феномена загремел я вниз по спирали времени, на далёкие тысячи лет, да так, что до сих пор определиться не смог, на какие.

Глава 1

Попадос

Зовут меня Пётр Алексеевич Зотов. Я самый настоящий чёрный дембель. Да будет вам известно, чёрный дембель – это не тот дембель, что бедных солдатиков пугает, приходя тёмными ночами по их грешные души, а тот, кто выслужил все положенные цензы: минимальную выслугу – двадцать лет (в моём случае двадцать семь) и максимальный возраст – сорок пять. Как бы пришёл на службу молодым, зелёным, там пожелтел, покраснел, потом почернел, сожмурился и отвалился. Благодарная Родина дала три медальки «За безупречную службу», девять тысяч пенсии и напутственным пендалем отправила в счастливую и беззаботную жизнь расейского пенсионера.

Кстати, забыл добавить, я пожарный чёрный дембель. Двадцать семь лет «горел» на работе. Был женат, но… не сложилось. Зато есть сын. Красавец, двухметровый, мускулистый, голубоглазый блондин. Весь в меня. Сейчас в армии. У дяди Васи. Сначала положенное отслужил, теперь ещё на три года остался. Пока нравится, а там, говорит, посмотрим. Горжусь им! Когда срок подошёл, даже не заикнулся, чтобы как-то откосить или ещё чего. «Ты, – говорит, – батя, всю жизнь на государевой службе, плюёшься, ругаешься, но служишь, значит, это для тебя важно! Оба прадеда на войне жизнь положили, чтобы я на свет появился. Дед, моряк военный, где-то в океане вместе с кораблём на дно ушёл. Не пристало мне, вашему потомку, по подвалам да сараям от службы прятаться». Моё воспитание! И то сказать, когда с женой разошлись, ему восемь было, а через два года у неё новый муж появился. Хороший человек. К сыну с воспитательным процессом не лез, вместе с женой против меня не настраивал. Сын, считай, у меня постоянно был. А ещё через год, когда у него появилась сестричка, он практически ко мне переселился. Как он относился к отчиму и матери, сказать трудно, но сестрёнку свою обожает. Но это так, лирическое отступление…

Всё началось в один из дней ранней весны. Туманное утро ничем не предвещало беды. Какой затёртый банальный штамп. Было бы так и в самом деле, не было бы так обидно. Но ведь предупреждали дурака, и не раз! Как там у Владимира Семёновича, «каждый волхвов покарать норовит, а нет бы послушаться, правда?». В данном конкретном случае ни волхвов, ни их кар не было. Была милая старушка Алевтина Петровна, хозяйка маленького домика на краю полузаброшенной деревушки Лутошкино Красненского района. У неё в доме по взаимному согласию и обоюдной пользе я держал «дачный арсенал».

– Не ходи ты, Петя, через Блудов овраг, когда туман стоит. Нехорошее там место, сколько раз там люди блукали, а былоча, и вовсе пропадали, – просила она меня не раз, и не два, и не три.

– Да когда же это было? – отвечал я ей постоянно. – Сами рассказывали, Алевтина Петровна, чуть ли не при царе Горохе такое в последний раз случалось.

И не то что я вовсе не верил. Когда поживёшь, жизнь немного повидаешь, начинаешь понимать, если не совсем дурак: мир, что вокруг нас, не такой очевидный, как кажется.

Подожмёт Алевтина Петровна губы:

– Умные все ныне стали, Бога не боитесь, в чёрта не верите, а народ-то не зря овраг Блудовым прозвал. Христом Богом прошу, Петя, не ходи в туман.

– Да не волнуйтесь вы так, Алевтина Петровна, – машу в ответ рукой, – всё нормально будет.

И подобные диалоги у нас каждый раз, когда я к ней приезжаю, словно ритуал какой.

Вообще-то, надо слегка прояснить, что за овраг такой туманный и чего это я через него туда-сюда шастаю. Дело в том, что дачка у меня здесь, недалеко, находится.

Когда в стране грянула лихая перестройка, все окрестные колхозы враз миллионерами стали. Кто миллион, кто три, а кто и вовсе пять государству должны оказались. Вот один из них взял да и роздал свои земли под садовые участки. Бесплатно! Всё равно зарастали. До города отсюда недалеко, километров двадцать, не больше. От центральной трассы до дачного посёлка щебёночную дорогу насыпали, свет провели, овраг плотиной перекрыли, пруд образовался. Тому директору, что сделал это, при жизни памятник ставить нужно. Налетел народ, похватал земельку, бывало, аж до драки доходило. И не зря, многим тогда эти сотки голодные годы пережить помогли. Но минуло время, жизнь помаленьку наладилась, что уж там говорить, не голодаем. Молодым и представить дико, что когда-то, в девяностые, страна, которую полмира экономическими санкциями нагнуть не может, жила по талонам. Вот и стал хиреть дачный посёлок. Кому уже здоровье не позволяет, кто и вовсе помер. Те, кто в своё время навкалывался по самое не могу, сильно, так сказать, сбавили обороты, а молодёжи это и вовсе не надо. Начали обрабатывать землю намного меньше, а то и вовсе бросать дачки. То там, то тут… Дальше – больше. Дорогу раздолбали, будто в войну бомбардировщиками стратегическую магистраль. Сначала провода украли, а потом вдогонку и столбы. Раньше охрана круглый год стояла, теперь – только на летний период. Соответственно, охрана отошла – бомжи подошли. Всё, что можно украсть, сломать, разбить, – всё сделали. Люди, кто ещё дачи держит, на зиму всё, до голых стен, вывозят. Не дай бог замок на дверь повесить – выломают вместе с дверью, а если ничего не найдут, хорошо, если на пол нагадят, могут и сжечь в отместку. За обман, так сказать, радужных надежд.

Вот, значит, лет пять назад я себе и приобрёл такую «фазенду». Можно сказать, за копейки. Домик – три на пять с маленьким окошком и небольшой верандочкой, обвитой виноградом. Ни света, ни телика, ни радио, зато до пруда – три шага. Тишина и покой. Нирвана. Я с весны до осени там живу. На участке тоже не загибаюсь, только всё самое необходимое. Кое-что сам выращиваю, что-то соседи на заказ привозят, за хлебом, крупами, колбасой-тушёнкой я на велике в Лутошкино мотаюсь. Это, если по дороге, до деревни километров десять, а если напрямки, через Блудов овраг, чтоб его, и пары километров не будет. Опять же, сердобольная Алевтина Петровна то молочком, то яйками меня «подогреет». У нас с ней замечательные отношения. Всю позднюю осень, зиму и раннюю весну живу в городе, подрабатываю. Но Алевтину Петровну не забываю, наезжаю к ней регулярно, привезти чего, починить, поправить. Да и просто посидеть, поговорить, одинокая она. Мне не трудно, а ей в радость. Жизнь её помотала, куда там бразильским сериалам! Такого порассказывала, ни в кино, ни в книжке не встретишь! Я и от половины того, что она пережила, загнулся бы. Алевтине Петровне уже скоро восемьдесят стукнет, но ничего, ещё шустрая бабусь-ка. Так что осенью я свою дачную барахлюндию к ней волоку, а весной обратно на дачу. За три-четыре ходки, навьючив себя и велосипед, укладываюсь.

Блудов овраг, через который я постоянно курсировал, и правда был странноват. Неглубокий, метров семь-восемь, но довольно широкий. По дну протекал слабый ручеёк, да какой там ручеёк, так, сырость одна. Весной и осенью помокрее, а летом и вовсе пересыхает. Не сказать, что всегда, но довольно регулярно там действительно присутствует туман. В основном, конечно, по утрам и вечерам, что вполне естественно. В пасмурные или дождливые дни тоже появлялся достаточно часто. Но самое интересное, что структура тумана была весьма непостоянна. То он представал лёгкой белёсой дымкой, то монолитным пластом плотной ваты, то бурлящей молочной субстанцией. Подойдёшь другой раз к краю, посмотришь сверху – ну полное ощущение, что сейчас в кипяток нырнёшь. Короче, был туман многолик и разнообразен. Если это и есть проявление его жутких свойств, то… не знаю, меня лично не впечатляло. Преодолевал я его по многу раз и в разных состояниях.

Вот и в этот раз, нагрузив своего Мула, как я свой велосипед называл, до состояния прогиба ободов и взвалив на плечи станковый рюкзак, килограмм эдак под двадцать пять, я, повернувшись к Алевтине Петровне, махнул ей рукой, мол, всё, отчалил. Она лишь недовольно поджала губы и привычно перекрестила меня вослед. Она всегда так делает.

Солнце только-только начинало подниматься где-то на востоке. Я навалился на руль и плавно покатил Мула в сторону оврага. Покатил потому, что в данной комплектации для езды он не приспособлен. Мощный задний багажник, на нём объёмный сумарь, по бокам колёс – два вместительных кофра из толстой кожи, прообразом которым послужили пехотные ранцы ещё аж 1812 года. Спереди – большая крепкая, мелкоячеистая металлическая корзина, с боков висят полуовальные эмалированные 12-литровые вёдра. И всё это забито до отказа. К раме плотно примотаны, так сказать, орудия производства. Да я и сам упакован неслабо: плотная футболка, сверху – «зимняя» тельняшка, подарок сына, потеплей иного свитера будет. Потом куртка со штанами, мой старый, но ещё ходить и ходить в нём, камок. Портупея. Под штанами – добротные трикошки, когда тебе за полтишок, они не лишние, знаете ли. На ногах, на плотный носок, крепкие, но разношенные берцы. Нигде не жмут, не давят. Завершает «ансамбль» просторная куртка из плотного брезента с капюшоном, ну и «балаклава» на голове. Казалось бы, с таким грузом и так одет – кабы не замариноваться в собственном соку, но тут всё рассчитано. Я всегда в утренний рейс по максимуму гружусь: по холодку, не спеша, с «перекурами», дойду до дачи и даже не вспотею. У нас в конце апреля другой раз и посерёд солнечного дня задубеть можно.

Когда я подкатил к краю Блудова оврага, выяснилось, что сегодня туман пребывает в своей плотной ипостаси. Ну что ж, не в первый раз такое. Потихоньку-помаленьку начал спускаться. И с этой, и с той стороны склоны были достаточно пологими, а кое-где люди слегка помогли природе лопатами. Далеко не один я здесь хожу.

С каждым шагом становилось всё темнее и «молочней», я будто реально погружался в топлёное молоко. Совсем скоро видимость упала до полутора-двух метров. По ощущениям, уже почти спустился, как вдруг колесо обо что-то стукнулось, руль мотнуло, и велик всей своей массой резво рванул вниз. С криком «Мля-а-а-а, стой, падла-а-а!» я, держась за руль, проскользил по склону метров пять и… – о чудо! – сумел не только остановить этот грёбаный тарантас, но и сам остановиться. Меня аж в пот бросило. Как я не навернулся со всеми вещами… уф-ф!!! Осмотрелся… Ну, это такая фигура речи – «осмотрелся». На самом деле: вытяни руку – пальцев не различишь. То есть ни шиша не видно. Стой не стой, а двигать надо. Но для начала хоть ногой впереди пошуровать надо. Я снял рюкзак, поставил, оперев о него велик, пошатал конструкцию – вроде не падает. Сделав несколько шагов, практически на ощупь, я чуть в воду не влетел, вовремя тормознул.

– Это что ещё за хрень, – пробормотал я, – откуда здесь столько воды?

Я прошёл немного вправо, потом столько же влево, ничего не поменялось – вода. Много воды! Откуда столько? Ещё этот туман гадский! В такой плотный я и правда ещё ни разу не попадал. Ни черта не видно.

– Эй! Алё! У вас тут что, бобры-стахановцы завелись?! – крикнул я в плотную сырую взвесь. – Или потоп местного разлива, э?!

Туман ответил мне мертвящей тишиной. Да что там, казалось, даже звук, сорвавшись с моих губ, тут же растворился без всякого следа.

Бр-р-р! Меня аж передёрнуло, то ли от холода, то ли от нервов. Что-то напрягать меня стало это «белое безмолвие». Вот насмотришься всяких нехороших фильмов, где из подобного, по сути, совершенно безвредного природного явления всякая страсть Господня лезет…

«Так, – сказал я сам себе, – надо вылезти наверх и слегка подождать».

Карабкаясь по склону, я якобы в шутку бурчал под нос: «Вот говорила мне бабушка Алевтина: не ходи, Петенька, в туман». А на самом деле мне было страшно, и неосознанным таким, иррациональным страхом.

Когда я вылез из оврага, у меня ещё заодно и глаза на лоб вылезли.

– Алевтина Петровна, дорогой вы мой человек, надеюсь на вас и уповаю! – Я прижал руки к груди в молитвенном жесте. – Очень хочется мне, чтобы это вы сегодня с утра, дабы проучить неслуха окаянного, подмешали мне в квас хрень-траву. И всё, что я вижу сейчас, мне только кажется!!!

Вместо Лутошкино, до которой в прямой видимости метров триста от оврага, буквально из-под ног начинался пологий подъём на каменистую возвышенность, покрытую явно прошлогодней травой, которая тянулась и вправо, и влево, на сколько хватало обзора. Ничего подобного здесь и сейчас быть не могло. Не могло, но было! Ах, какие нехорошие предчувствия накатили на меня, аж до слабости в коленях. Я обернулся посмотреть, что находится на противоположной стороне оврага, однако вспухший белёсым горбом туман совершенно не давал рассмотреть хоть что-нибудь.

– Что ж, поднимемся в гору и обозрим окрестности, – дал я себе задание.

Когда метров через пятьдесят я поднялся на вершину каменистого гребня, то картина, открывшаяся предо мной, повергла меня в ужас, трепет, восторг – всё одновременно! И тем не менее в то, что мне открылось, я поверил сразу и безоговорочно.

Мне незачем кататься по земле с криками «Не верю!» и «Этого не может быть!», рвать волосы, бить себя по щекам и щипать за бока, дабы проснуться. Убеждать себя, что, возможно, мне стало плохо, и я сейчас лежу под капельницей в палате интенсивной терапии, и всё, что я сейчас вижу, глюки. Я всегда был сторонником «реальности данной нам в ощущениях». Если ты видишь, слышишь, обоняешь, если тебя прошиб холодный пот и дёргается веко, это и есть – реальность! Всё остальное – от лукавого. А ещё я всегда считал себя психически устойчивым.

– Ну что, Петруха? Судя по всему, случился с тобой грандиозный попадос! И мне кажется, загремел ты, браток, в гости к мамонтам и саблезубым тиграм.

Невеликий костерок весело потрескивал промеж трёх камней, на которых стоял, побулькивая, котелок с густым варевом. Пару картофелин, бомж-пакет, мелко покрошенная ветчина, хлеб, намазанный паштетом, в перспективе – чай с сухарями… Шикарный будет ужин. В сумерках угасающего дня я задумчиво смотрел на языки пламени, вновь и вновь «пережёвывая» события прошедшего дня. Дня, круто изменившего мою жизнь, сколько бы её ни осталось…

Утром, когда я забрался на гребень, мне открылась слегка холмистая лесостепь, уходящая во все стороны, насколько хватало взгляда. Где-то далеко, по-моему на северо-востоке, просматривались невысокие горы. Сквозь белёсую муть на небе еле-еле просвечивало встающее солнце. Но самое главное, что меня потрясло, это то, что среди рощиц, перелесков и отдельных деревьев на открытых участках степи бродило множество травоядных животных. Я такое только по телевизору об Африке видел! А здесь явно не Африка! Какое-то время я не мог осознать, что же я вижу, но когда из-за группы деревьев плавно и величественно вышли огромные серо-бурые туши… Хоть и было до них не близко, но не узнать в этих волосатых гигантах с мощными бивнями мамонтов можно только специально. Тогда-то я и сообразил, в когда меня приблизительно закинуло. А как сообразил, то забегал, засуетился. Очень забегал, да.

Проверил мобильник – мёртвый, в смысле – не работает вообще. Кинулся к оврагу, благо туман уже почти рассеялся, слава богу, велик и рюкзак были там, где я их оставил, но сам овраг очень изменился. Вместо ручейка – целая речка метров десяти шириной, противоположный склон выше, за ним – такая же каменная гряда, как и с моей стороны. Я лихорадочно бегал вдоль оврага, поднимался и спускался несколько раз к велосипеду и рюкзаку в напрасной надежде, что этот чёртов овраг снова сработает и выкинет меня домой. Слегка истерил… Возможно, со слюнями, соплями и слезами. Не помню. А если и да, то не очень стыдно. Когда тебе пятьдесят три, о мамонтах и иже с ними хорошо смотреть на экране, полёживая на мягком диванчике, с центральным отоплением под боком и исправно функционирующим ватерклозетом. Очень мне домой захотелось… Очень… Да-а, не лучшие минуты в моей жизни.

Потом успокоился, поднял наверх воистину бесценные в данной ситуации вещи. Достал из рюкзака свой рекон-структорский «свинокол». Булатное, слегка изогнутое двадцатисантиметровое лезвие, насаженное на хищно изогнутый отросток лосиного рога, небольшой туристический топорик в нейлоновой кобуре и всё это повесил на портупею. Также вынул фальшион (если кто не знает, что такое фальшион, то это – средневековое оружие с формой лезвия один в один как у мачете. Только лезвие у него более широкое и массивное, предназначенное не кустики рубить, а одоспешенных бойцов. И ещё отличается тем, что лезвие переходит в плоскую ручку, а та, в свою очередь, утончаясь, в хвостовик квадратного сечения, который, загибаясь и прикрывая пальцы, возвращался к лезвию. Потом ручку обматывали кожаным ремешком или проволокой и – вуаля! У вас в руках хоть и не такой красивый, как воспетые в книгах и фильмах рыцарский полуторник, а тем паче двуручный фламберг, но… именно такими фальшионами нередко реальные рыцари в реальных битвах предпочитали проламывать вражеские доспехи) в ножнах с креплением из широкого кожаного ремня через плечо и через плечо же повесил. Отвязал от рамы велосипеда «копательные» вилы, короче, вооружился до зубов и опять взобрался на гребень.

Долго наблюдал за расстилающимся пейзажем, но уже гораздо спокойней и рациональней. И картина вдруг наполнилась подробностями и деталями, неувиденными ранее. Здесь тоже была весна и как бы ещё не более ранняя, чем там, откуда я прибыл. То там, то здесь блестели различного размера озерки талой воды. И чуть ли не в каждом более-менее крупном свистела, крякала, гоготала и суетилась разнообразная пернатая дичь. В небе же её летало ещё больше. А количество всяких быков, антилоп, газелей – впечатляло, если сказать помягче. Один раз среди зарослей кустов и прошлогодней травы заметил стремительные серые силуэты, очень похожие на волчьи. Даже на глаз эти были куда более рослые и мощные. А ещё я услышал далёкое, но явственное и характерное подвывание гиен. Они и сами по себе довольно противные создания, но читал я, в эти времена жила и процветала ещё и некая гигантская гиена. Здесь вообще всё крупнее. Ну так и понятно, мамонтовая мегафауна! Всякие гигантские олени, лоси, волки, бобры там, выхухоли ужасные… Ни львов, ни каких-нибудь махайродов не заметил, но то, что они есть, не сомневаюсь. Но меня и волки с гиенами сильно напрягли. Ещё мелькала всякая мелочь – зайцы, лисы, шакалы… Из нор вылезали всевозможные суслики, из кустов в кусты шмыгали весьма крупные и, похоже, не летающие птички. Короче, жизнь била ключом.

В общем, напитался впечатлениями досыта. Потом искал подходящее место для ночёвки, а в месте, так сказать, попадания сложил из камней пирамиду высотой по пояс. Вот сижу теперь в уютной ложбинке, варю пожрать и размышляю о тактике и стратегии, что делать, куда бечь, чтобы и самого не сожрали, и с голоду не помереть.

Да, стратегия… Нужно понять, есть ли шанс вернуться назад. Концепция «где выход, там и вход» далеко не всегда верна. Взять ту же мышеловку. А ведь есть ещё «система ниппель» – туда дуй, оттуда… ну, сами понимаете. Алевтина Петровна рассказывала, что люди пропадали, хотя редко, даже очень редко, но было… А вот слухи, что в тех краях появлялся какой-нибудь огромный бык или тем паче гиена, – не было. Уж если бы такое случилось, то местные об этом точно помнили. Лет сто! А значит, вероятнее всего, этот Блудов овраг – дорожка с односторонним движением? И даже если нет, то… сколько раз за пять лет я пересёк его туда-сюда, пока «механизм» не сработал. У меня нет пяти лет, у меня, по большому счёту, и пяти недель нет. Здесь каменистая, не пригодная ни к каким посадкам земля. А нужна плодородная почва, так как есть различные семена, и если их посадить и вырастить урожай – это шанс выжить. На одной охоте я точно не протяну, потому что охотник из меня никакой. Совсем… Да и на мясной диете, даже если бы я был суперохотник, человек живёт очень плохо. Ему разнообразие подавай. М-да…

Кстати, нужно завтра провести тщательную ревизию всего, что у меня с собой. Сейчас ранняя весна, приблизительно за месяц необходимо найти удобное место с подходящей землёй, рядом с водой и желательно достаточно изолированное – легче выживать. Чтобы и травоядных халявщиков отваживать, и самому на клык не попасть. Реально? Хороший вопрос… Однако нужно постараться, так как «сидение на жопе ровно» – гарантированная смерть. Предаваться унынию и меланхолии – смерть. Восклицать «Всё пропало!» и «Я здесь умру!»? Нет, это не мой путь…

Итак, продолжал размышлять я, снимая котелок с огня и пристраивая кружку с водой на угольки, нужно уходить. Самое разумное направление – вниз вдоль оврага, не спеша, осторожно, внимательно изучая окрестности. Соваться за гребень в лесостепь – глупость. Если только как с разведывательной целью, вдруг что интересное попадётся. И конечно, необходимо переходить на подножный корм, такого пиршества, как сегодня, я позволить себе смогу не скоро. Но тут проблема: я не охотник – это минус, но зато рыбак, а это плюс. И если я при таком изобилии живности что-нибудь себе не добуду, то грош мне цена. Значит, охота и рыбалка, и, слава богу, у меня для этого с собой кое-что есть. И ещё необходимо оружие защиты: вилы хороши только как колющее оружие, а фальшион – оружие ближнего боя. А с кем мне тут фехтовать? С гиенами, с волками или, не дай бог, с пещерным львом?

Я себе как раз фальшион у одного питерского кузнеца заказал, очень качественное, остро наточенное лезвие, прекрасный баланс, добротные ножны из толстой кожи, короче – вещь! Неплохие, кстати, деньги отвалил. Вожу с собой на рыбалку да на дачу. Очень удобно камыш порубить, лозинник, кустарник всякий. Да и вообще… мало ли что, люди всякие встречаются. На той же даче, к примеру, принесёт какую-нибудь развесёлую компашку, и, если у них не будет огнестрела, я с фальшионом в руках их быстро в чувство приведу.

Вот завтра из него и сочиню «вундервафлю». Но это завтра, а сейчас поесть – и спать, спать, глаза просто слипаются. Лечь на надувной матрас (в комплект к нему, на дачу, следующим рейсом должна была прибыть раскладушка), накрыться толстым верблюжьим одеялом, вилы поближе, фальшион под руку, в костёр дровишек подкинуть… Жаль, налобный фонарик – тю-тю, вроде с виду целый, а не работает. Видать, не дружит переход с электричеством.

Есть шанс, что проснусь – а мне какой-нибудь гадский пещерный медведь ноги отъедает?

Но когда ты активно и интересно дожил до пятидесяти с лишним лет, когда вырастил сына, когда поднакопились возрастные болячки, приходит понимание… Понимание, что хоть в душе тебе всё ещё двадцать лет, но ты уже идёшь дорогой, которой суждено пройти всему живому в этом мире, и это естественно и, наверное, правильно. Тогда многие вещи воспринимаются спокойней, появляется некий фатализм, который, как ни странно, помогает жить дальше. И даже наслаждаться ею и всем тем, что тебе осталось. Всё-таки чертовски были правы узкоглазые самураи, выведя формулу «Жизнь в каждом вздохе»…

Утро, прямо говоря, бодрило лёгким заморозком, но и очень радовало, что меня никто не сожрал. Десяток энергичных движений слегка разогнал кровь. Оживив почти угасший огонь новой порцией топлива, я, прихватив фальшион, направился к оврагу сполоснуть лицо. Только подошёл к краю, как буквально из-под ног с кряканьем и хлопаньем крыльями взмыла стая уток, десятка два. Я чуть Богу душу не отдал. Пролетев метров тридцать, они с шумом плюхнулись в воду. Видать, прилетели ути, пока я спал.

– Ах, вот я вам! – погрозил я им пальцем. – Тэ-экс, нужно срочно придумать способ добычи такого ценного ресурса.

После водных процедур – кстати, вода хоть и была холоднючей, но достаточно светлой, то ли половодье пошло на спад, то ли снега было мало – и попив чайку я приступил к созданию глефы, или пальмы.

Прежде всего набросал в костёр побольше дров для углей. Затем из одного ранца, полностью нагруженного инструментом, стал доставать и аккуратно раскладывать на спущенном матрасе всё, что там находилось. Первым был вытащен и разложен собственноручно сшитый из толстого брезента чехол, такие были раньше популярны у советских автомобилистов. В отдельных карманах находились следующие бесценные, в прямом смысле этого слова, девайсы: молоток обыкновенный, средний; большие, мощные клещи, раритет ещё с советских времён; плоскогубцы; три напильника с разной насечкой – большой, средней и «бархатной»; две стамески – побольше и пошире, поменьше и поуже; штангенциркуль (универсальнейшая вещь!); пластиковая ручка-держатель для ножовочных полотен и сами полотна в футляре, четыре по металлу и два по дереву; пластиковая бутылочка из-под лимонада, в которой было два десятка свёрл различного диаметра; большая плоская отвёртка и ручка со сменным жалом на большой и маленький крест; набор надфилей, большие портняжные ножницы и в последнем кармашке – четыре гвоздя-двухсотки, шесть сто-пятидесяток и десяток соток. Так, с чехлом всё.

Дальше из ранца я извлёк увесистую бухту вязальной проволоки в 1,5 мм, ещё один моток, метра в два, медной трёхмиллиметровой проволоки. Потом я достал его! Коловорот! Никаких электрических, никаких сложных механических деталей – совершенство минимализма и надёжности. От отца остался, сорок лет этот коловорот сверлит дырки и ещё сто сорок будет сверлить! Не убиваемый механизм! Вообще, в СССР умели делать вещи! У меня ещё с собой небольшой плотницкий топор и пила, выкупленные на блошином рынке у старенького дедка. Это я вам скажу – вещь, не современная хрень. Сейчас топор не то что жало не держит – стукни молотком по обуху, вообще расколоть можно. А пила? На пятом сучке зубья затупились, на десятом – половина отломилась, но это не страшно, потому что к этому моменту ручка отвалилась тоже. При Сталине за такой инструмент к стенке ставили и… правильно делали. Целая индустрия, тысячи людей корячатся, чтобы на выходе получить «говно», которое сломается через неделю, – это и есть настоящее вредительство. Так что, отслюнил я тому дедушке немало рубликов и ни разу не пожалел. Я вообще стараюсь иметь только качественные вещи. Заметьте – не фирменные, не брендовые, не дорогие, а – качественные. Как повторял мой отец фразу, услышанную от своего отца: «Я слишком беден, чтобы покупать плохие вещи».

Дальше пошёл мелочняк. Два бруска точильного камня, со средним и с мелким зерном. Изолента. Два толстых рулона скотча – незаменимая вещь. Большой тюбик «Момента». Сапожный нож в чехле. Коробка со скорняжным содержимым, иголки, нитки простые и нейлоновые, ковырки, шило, напёрсток, с десяток разнокалиберных пуговиц. Качественные цельнометаллические ножницы. И под конец достал не начатую бобышку нейлонового шнура и две банки из-под кофе, в одной – различные саморезы, шурупы, болтики и винтики с гаечками, а в другой – всякие небольшие гвозди. Ещё отдельно – десять пар нитяных перчаток.

Вот такой «дачный набор» инструментария, ничего лишнего – только необходимое. Подтверждено практикой. Может, кому и утомительно, что я тут так подробно над «златом чахну». Но это там, где магазин под боком, все эти шурупы, скотчи и отвертки – мелочь. А здесь – возможность выжить. Знал бы, как по спирали веков загремлю феерично, ещё на шею баул повесил бы и в зубы что-нибудь взял. И сзади тележку прицепил…

Пока я занимался выгрузкой, костёр уже почти прогорел, дав груду рдеющих углей. Сняв кожаный ремень с ручки фальшиона, я аккуратно пристроил изгиб хвостовика в угли и, когда он достаточно нагрелся, разогнул его. Постукивая молотком на плоском камне, окончательно выправил и на самом кончике загнул зубец под 90 градусов, сантиметра три, и заточил его. Теперь древко. У меня с собой были две лопаты – совковая и штыковая, тяпка, грабли и вилы. У всех них были ручки из вяза, сделанные под заказ, ибо лучшего материала не найти. Уж за двенадцать лет в реконструкции была возможность убедиться. Что только я на свой двуручный топор не ставил – и берёзу, и дуб, и орех, и бук – всё рано или поздно ломалось, а вот поставил однажды вяз и… горя не знал. В общем, самая подходящая рукоять была на совковой лопате, достаточно толстая и самая длинная. Выбрав паз стамеской, вложил в него хвостовик и забил зубец в древко. Потом вязальной проволокой с натягом, виток к витку скрепил одно с другим. На конце рукояти так же тщательно намотал железную бобышку и сантиметров тридцать по древку, как противовес и как ограничитель, чтоб из руки не вылетело. Не пожалел скотча и обернул проволоку и вверху и внизу несколькими слоями, от коррозии.

– О-о, да детка, да! – дурашливо простонал я.

Ещё бы, в руках у меня находилась настоящая «вундервафля» каменного века. Шестидесятисантиметровое мощное лезвие фальшиона крепилось к надёжному (сильно на это рассчитываю) вязовому древку железным бандажом сантиметров тридцати. И крепилось намертво! Тупым концом тоже можно было приложить весьма неслабо или сунуть при необходимости кому-нибудь в пасть. Общая длина была сантиметров на пять выше моего роста, где-то под метр девяносто.

Я сделал несколько восьмёрок, коротких и длинных выпадов, нанёс с десяток секущих ударов в вертикальной и горизонтальной проекциях, покрутил вокруг себя… Великолепно! Восхитительно! Покорное руке оружие жадно устремлялось вперёд, с хищным свистом рассекало воздух. Да-а, что рубить, что колоть – ни один доктор не заштопает.

М-моя пр-релесть!!! Мм-а, мм-а, мм-а… – нанёс я несколько поцелуев прямо в древко и тут же одёрнул сам себя: кажется, «моя прелесть» – это из другой оперы, а, Пётр Алексеич? Настроение было отличное. Да и:

– Нарекаю тебя Прелесть! – громко выкрикнул я.

Пока я занимался своей Прелестью, над головой в небе наблюдалось истинное столпотворение. В жизни ничего подобного не видел! Пониже к земле тянулись косяки разнообразных уток, цапель, целые клубки какай-то птичьей мелюзги, выше эшелоном летели всякие гуси-лебеди и, судя по знакомым печальным крикам, журавли. И шумела вся эта братия весьма неслабо. Ну а выше всех в прозрачной синеве парили величавые силуэты хищников. А некоторые стайки ныряли в овраг практически рядом со мной. Я видел, как к нему подбегали лисы и гибкие шустрые зверьки, похожие на хорьков. Один же любопытный заяц сел столбиком метрах в тридцати от меня и долго наблюдал за мной, шевеля ушами. Я бы его, конечно, съел, да ручонки коротки.

Время явно приближалось к обеду, солнышко стало припекать всё активней, от утреннего колотуна не осталось и следа. Пришлось слегка разоблачиться. Шум из оврага становился всё более призывным, поэтому я подкрался и заглянул в него.

– Ба-а!!! Мои пернатые братья и сёстры. Да у вас тут дискотека!

И в самом деле, оказывается, в овраге протекала нехилая речка, и на речной глади, что я мог охватить взглядом, тусовалось минимум пара сотен водоплавающих. Всё больше дикие утки, чирки да водяные курочки. Ну, это из того, что я хотя бы приблизительно знаю.

– Как же мне вас, мои цыпочки, поймать-то?

И тут я вспомнил! Этот способ мне однажды показали деревенские бездельники. Работать не хотят, а бухать хотят. Вот и придумали способ, как на пузырь заработать. Берут толстую леску, ставят крупный тройник, нанизывают кусок чёрного хлеба, закидывают в прибрежные кусты, отходят подальше и ждут. Дикая уточка плывёт, видит – вкусная корочка, глыть её и… всё, попалась, сердешная. Варварский способ, честно говоря, а для меня сейчас самое то.

Быстро мотнулся к костру и из второго, «рыболовного» ранца достал старую, но ещё о-го-го какую рабочую «Невскую» катушку. На ней как раз сто метров лески 0,6 намотано, самое то для дела. Привязал крупный тройник. Вырубил крепкий колышек и примотал к нему изолентой катушку. Не без сожаления отрезал кусок горбушки – хлебушка-то осталось полторы буханки. Но размен – корка на утку – считаю экономически верным решением.

Спустившись к речке и плотно вбив колышек, не вырвешь, я размотал метров семь-восемь лески и со словами «Ловись рыбка, большая и маленькая» закинул корку подальше. Неторопливое течение неспешно повлекло её вниз, ничего страшного, прижмёт к старым камышам и осоке, утки и там найдут. Штук десять плавали совсем неподалёку и совершенно не боялись, а, наоборот, весьма заинтересованно наблюдали за моими манипуляциями. Возможно, они и человека-то никогда не видели. Поставил катушку на трещотку, если попадётся дичь, рыкнет так, что и у костра услышу. Вполне довольный собой, я вернулся к лагерю и, подкинув веточек на угли, поставил котелок с недоеденным вчера супом.

«Раз, два, три. Раз, два, три, – мысленно напевал я песенку из мультика о бароне Мюнхгаузене, помешивая закипающий супчик, – ути цып-цып, бедный охотник едва не погиб. Раз, два, три. Раз, два, три – ути кря-кря»… И тут зарычала катушка.

Ага! Клюнуло! Я мигом снял с огня котелок и, схватив Прелесть, помчался на берег. Пока бежал, рыкнуло ещё раз. С криком «Уже бегу!» ссыпался вниз. Что за дела? А где моя утка? На поверхности ни корки, ни утки, и леска уходит в воду с лёгким провисом. Это что же, хлеб сожрали и никто не попался?!

– Ну вы твари! – погрозил я уткам кулаком. – Да я вас за корку хлеба в поле загоняю! Да я…

И тут леска натянулась и катушка затрещала.

– Ого! – Я моментально схватился за леску и дёрнул на себя.

На противоположном конце явно кто-то был. И не просто кто-то, а кто-то очень увесистый. Минут пять бескомпромиссной борьбы и нервов, пока не подвёл добычу к берегу.

– Мать твою! – непроизвольно вырвалось у меня. – Сом!

И точно – он! Вот так номер – ловил птицу, поймал рыбу! Килограммов на восемь, не меньше. Ещё минуты три я кувыркался с ним на берегу, пока наконец удалось схватить его за челюсть.

– Ах ты, мой хороший! Вот кто на мою корочку польстился!

Тремор в ногах и руках постепенно ослабевал. Подхватив сома и Прелесть, полез наверх. Едва высунул голову из оврага – меня чуть кондратий не хватил!

– Бля, да что ж такое! Эй! Эй!!!

Откинув увесистого сома подальше, я помчался к лагерю, размахивая глефой! Проворные гибкие зверьки, похожие на хорьков, шустро сновали по моим вещам. Отреагировав на крики, они мгновенно растворились среди камней и пожухлой травы. Как и не было. Подбежав, я стал лихорадочно осматривать, всё ли цело.

– На минутку отойти нельзя, – сокрушался я, – посреди белого дня без ножа режут. Хух… – выдохнул я, чуть расслабляясь. – Ну, вроде всё в порядке, ничего испортить не успели.

«Да-а, Петруха, – размышлял я, переваривая суп и контролируя, как на углях, медленно истекая соком, подрумяниваются куски сома, – а угроза-то не шутейная. Если какие-нибудь мыши или крысы под шумок, пока я жратву добываю или с тиграми да медведями, не дай господь, сражаюсь, поточат одежду, испортят еду и сожрут семенной фонд… О-хо-хох. Вывод: сегодня никуда не иду. Провожу полную инвентаризацию, перепаковываю вещи, по максимуму постараясь защитить самое ценное. Полчасика расслабона – и нужно приступать».

Я чуть было не заснул. Возраст, сытость, солнышко пригрело – оченно это разнеживает. Но я заставил себя собраться и приступил к перетряхиванию «сокровищ». Ранец с инструментом уже разобрал, поэтому взялся за другой, с рыболовными снастями. Я ведь рыбак по натуре. Их с собой не просто так тащил. Как говорил ранее, у меня дача – в «трёх шагах» от пруда. Да какой там пруд – прудище! Заросший камышом, осокой и весь в корягах. В своё время туда специально рыбу запускали – карпа, толстолобика, щуку, откуда-то там потом ещё карась, линь и окунь появились. Развелось этой рыбы – немеряно. И многие экземпляры, как показывают рыбаки, размахнувшись руками в стороны, – во!!! Вот и снасти у меня в основном на крупняка. И там, в будущем, не загреми я сюда, уже налаживался бы открывать рыболовный сезон.

Первое, что я достал, была разгрузка с множеством карманов, в которых лежала куча нужного: тёмные очки с антибликовым покрытием, зажигалка, небольшой нож-выкидуха, а также пинцет, извлекать крючки из глотки рыб, плоскогубчики – зажимать грузильца и вообще… несколько пачек со «светлячками», четыре катушки с поводковой леской и ещё кое-какой рыболовный мелочняк. Достал ещё одну «Невскую» катушку, на этой было сто метров лески диаметром 0,8 миллиметра – быка удавить можно. Также в наличии были две фидерные безынерционные катушки, и на них стояло по сто метров «плетёнки» в 0,25 миллиметра, тут разрывная нагрузка вообще больше тридцати килограмм. И последняя, спиннинговая безынерционная, на ней «плетёнка» поскромней – 0,14 миллиметра. Увы мне, сами удилища должны были переехать следующим рейсом. Я достал тяжёлую пластиковую коробку, в которой находились свинцовые грузила разного веса и размера. И было их десятка три, уж очень шустро они расходуются среди коряжника. Большой пластиковый контейнер с множеством отделений порадовал богатым выбором блёсен, воблеров, тройников и других «приблуд» на хищную рыбу. Ещё две нераспечатанные бобины с леской 0,6 миллиметра, десяток звонких колокольчиков и три десятка упаковок с крючками, в основном большого размера, в отдельной железной коробке.

И вот со дна ранца я извлёк главное, без всякого преувеличения, сокровище – зерновую укладку, так я это называю. А в ней – килограммовый пакет нелущёного гороха, полкило зёрен кукурузы и с полкило семечек подсолнуха. Всё это, если правильно подойти к процессу, может дать всходы. А ещё в ведре у меня был пакет с тремя килограммами третьесортного пшена, варить прикормку, так там минимум половина зёрнышек в «родной рубашке», и они тоже могут дать всходы. Жаль, пакет гречки у меня с собой – магазинная ядрица на еду. Как пишут в рекламе, «из лучших зёрен, собранных одно к одному и подвергнутые нежному пропариванию»… ну и так далее, главное, не соврали. В общем, шансы вырастить что-либо – нулевые. Также в ведре находилось три пакета с рисом, один с макаронами и три пачки соли по одному кэгэ. Я, знаете ли, специалист по солёной и копчёной рыбке, и сам – ам, и другим дам! С соседями у меня процветает продуктовый бартер. Второе ведро – полностью с картошкой, тут вообще – мегавезение! Ведь сажать рано, а на поесть сыпанул четверть ведра – показалось мало, сыпанул ещё – снова маловато, я ж картофан страсть как люблю! Так полное и насыпал. А ведёрочко-то 12 литров! Если удастся всё это вовремя посадить да в хорошую землю… Есть, есть шанс не загнуться с голодухи!

В большой спортивной сумке, прикреплённой на заднем багажнике велика, была в основном посуда и консервы – пять банок тушёнки, три с рыбой, литровая бутыль подсолнечного масла, литровая банка с маринованными огурчиками, уже начатая пачка с рафинадом и такая же история с пачкой чая. В целлофановом пакете – целый набор всяких приправ. Четыре банки сгущённого молока. Десяток бомж-пакетов.

Посуда же у меня была интересной. В далёкие девяностые, в эпоху дикого капитализма и идиотской веры в дружественный Запад, было очень модно под рукоплескание и улюлюканье забугорных производителей переводить наш военно-промышленный комплекс на «мирные рельсы». А проще говоря, делать из кораблей иголки, а из танков – кастрюли. Вот я однажды в магазине и купил «Набор туристической посуды». Из непонятного материала, толстостенная, лёгкая и прочная, она состояла из небольшой сковороды со съёмной ручкой, в которую вкладывались кастрюли на 4 литра, на 3 литра и две тарелки – побольше и поменьше, сделанные так хитро, что являются ещё и крышками для кастрюль. Ансамбль завершал полуторалитровый чайник, вставлявшийся в тарелки. Уж и не знаю, на каком заводе и что такое там конверсировали, но этот набор в своём роде – шедевр! Двадцать с лишним лет он служит мне верой и правдой, и даже никаких намёков на хоть какой-то дефект! В собранном состоянии у этой «матрёшки» ничего не торчит, не выступает, единственно, чехол сам сделал из добротного брезента, родной-то был – смех один. Ни до, ни после чего-либо подобного я не встречал. Была у меня полулитровая кружка из нержавейки, вилка, ложки столовая и чайная, консервный нож, толкушка для картошки, небольшой, но качественный кухонный нож и половник. Всё.

Корзина над передним колесом была накрыта отрезом плотного полиэтилена полтора на два с половиной метра, вещь в хозяйстве необходимая. В самой корзине – упаковка влажных салфеток, три упаковки простых салфеток, два рулона туалетной бумаги и старое полотенце, на ветошь. Была там и ценнейшая вещь – керосиновый фонарь «Летучая мышь», а к ней – две полторашки с керосином и десяток толстых стеариновых свечей. А также уличный градусник, пузырёк с моющим средством, три губки для мытья посуды, мои мыльно-рыльные принадлежности: щётка, зубная паста, гель для душа, шампунь, два куска «цивильного» мыла и три солидных бруска пахучего хозяйственного мыла, простирнуться. Ещё в корзине лежало зеркало, где-то 15 на 20 см в прочном противоударном корпусе, расчёска и специальные ножницы для ухода за бородой. Я ведь на фестивале пребываю в образе воеводы варяжской дружины и потому ношу бороду и усы. Не дикий «веник», конечно, как любили в десятом веке, а нечто весьма элегантное, а-ля испанский идальго. У меня длинные, вполне ещё густые волосы, ниже плеч, которые мне заплетают «добрые самаритянки» в одну, иногда и в две косицы. И, как утверждают те же «самаритянки», борода и волосы цвета «соль с перцем» весьма облагораживают моё не совсем интеллектуальное лицо. В ухе у меня – лунница, серебряное кольцо нескромного размера. По статусу положено. Вот, значит, соответствую! Короче, видок, сами понимаете, специфический.

И остался только рюкзак. Сверху лежали два пакета с сухарями и с сушками, тщательно завёрнутый шмат сала, подкопчённый, с чесночком – у-у-у, смерть холестериновому балансу. Очень врачи не рекомендуют. Ещё там были «не полезные» для моего организма, но невероятно вкусные две коляски полукопчёной колбасы, три с половиной паштетной колбаски, одна буханка да четвертушечка хлеба и пара луковиц.

Комплект термобелья, камуфляжная кепка, два полотенца, пара шерстяных носков, три пары обычных, труселя семейные – два штука. Была водолазка и пара больших футболок – не люблю, когда в облипочку. Ещё спортивный костюм из мягкой фланели, просторные штаны и куртка с капюшоном, я его вместо спальной пижамы пользовал. Ну и поливиниловые шлёпанцы. В специальном плотном мешочке лежала прикольная штука – цепная пила, компактная, простая в использовании и пилит отлично. И вот он – пакет с семенами!

Так, это пакетик с огуречными семечками, «Полковник» – проверенный сорт! Два пакетика с семенами помидоров, это болгарский перец, пакет с редисом, с бураком и редькой, вот морковка, а вот капуста. Ещё баночка из-под детского питания, в которой семена укропа. Этот пакет – с семенами кабачка и две стеклянные семьсотпяти-десятиграммовые стеклянные банки с завинчивающейся крышкой. В одной – лук-севок, на головки, в другой – зубцы чеснока. Как я и говорил – джентльменский набор. И чтоб зелень на столе была, и чтоб спину не перетрудить.

С оной стороны к рюкзаку был пристёгнут фирмачёвый спальник, до минус десяти. Под ним, в кармане, – полторашка с минеральной водой. В таком же кармане, с другой стороны, ещё одна, но уже ополовиненная. В другом – налобный фонарь, запас батареек. Увы, похоже, всё это можно выкинуть, что я, естественно, делать не намерен. В ещё одном небольшом кармашке лежало с десяток простеньких одноразовых зажигалок, я ж на даче на костре готовлю, вот и таскаю солидный запас. И очень, как выяснилось, правильно. Так же в большом кармане коробка авто-аптечки: бинт, йод, мази всякие, таблетки от головы и, уж извините за анатомизм, от жопы. Возраст-то своё берёт.

И в последнем кармане лежали очень классные штуки: фляжка на поллитра из нержавейки с навинчивающейся крышкой с выдавленным российским орлом, с креплением как на пояс, так и с ремешком через плечо. И монструозная зажигалка, копия знаменитой «Зиппо», тоже с орлом и в специальном чехле. Качественные и недешёвые вещи. Это подарок на дембель от сотоварищей. И так как я, как это ни странно, никогда в жизни не курил и практически не пил, боевые соратники выгравировали на фляжке красивыми завитушками «ПЕЙ!». И, соответственно, на зажигалке – «КУРИ!». Это у них шутка юмора такая. Поэтому во фляжке у меня всегда 90-процентный спирт, а зажигалка с бензином – из принципа. И когда мы все пересекаемся на день пожарной охраны, под шуточки и прибауточки даю закурить курящим и капаю по чуть-чуть в стаканы пьющим.

Вроде и не нужны мне ни фляжка, ни зажигалка, а таскаю их за собой, как сорока, ей-богу! Они такие яркие, блестящие… Короче, мои личные товарищи тараканы считают их талисманом. Аминь.

Вот и всё, что у меня с собой. Правда, ещё есть велик, тоже ценный ресурс, да по карманам всякая мелочь обретается типа ключей или абсолютно бесполезных здесь денег. Единственной ценной вещью были очки, вдаль-то я вижу отлично, а вот буквы в книге только на вытянутой руке различаю. Ближе всё расплывается. Возраст, чтоб его.

Глава 2

Первые шаги

Вот уже шестые сутки, как я ползу, иначе и не скажешь, вдоль речного оврага вниз по течению. Хорошо, если в день прохожу километров пять. Время от времени по пути следования я складываю каменные пирамидки. Для чего… и сам не знаю, складываю, и всё. Солнце днём греет прилично, приходится практически раздеваться, а на ночь снова одеваться. Постоянно вылезаю на каменистый гребень берега осмотреть окрестности. Там ничего особо не меняется. Та же лесостепь, то же кипение жизни, и совершенно нет желания туда соваться. Прошлой ночью, после сытного ужина я почти уже задремал, как из-за бугра раздался такой жуткий рык, который всё тянулся и тянулся и закончился на таких низких регистрах, что меня аж до пяток пробрало. И вслед за этим резко оборвавшийся дикий визг. Ох… я, конечно, богатырь, но от таких звуков могу и обоср… Потом ещё полночи вздрагивал. Так что надежда на Прелесть да на костёр. Огонь – это наше всё. Хотя не стоит преувеличивать его значение, сведущие люди говорят, что дикие звери не лезут к костру, но и в ужасе не разбегаются. Рассказывают, в Африке львы подходят порой к костру достаточно близко. Уж как не хочется проверять на себе подобные утверждения, кто бы знал.

Зато менялся овраг. Его берега постепенно становились ниже и более пологими, края заметно раздвинулись. А вот каменистый гребень, наоборот, стал выше и круче. Речка тоже расширилась, метров до пятидесяти. Теперь её берега покрывали не только старые камыши, но и лозинник, а кое-где росли вербы и плакучие ивы. Стали попадаться ключи, бьющие прямо из склона оврага. На противоположной стороне несколько раз встречались распадки, из которых в речку впадали небольшие, но шустрые ручьи.

Рыба кишела! Я просто кидал с руки обычную колебалку, два-три энергичных рывка – и щука либо окунь уже сидит. Да какие! Хочешь побаловать себя сомятинкой – нет проблем: отрезаешь кусок мяса от той же щуки, забрасываешь закидушку, и через десять – пятнадцать минут… прошу любить и жаловать. А ещё может попасться крупный налим, а он, между прочим, родственник трески – никаких костей, кроме рёбер и позвоночника, и печень ничем не уступит тресковой. Я на другую рыбу даже не целюсь, смысла нет. Ради такой рыбалки сюда и попасть не жалко.

С птицей и вовсе беда. В смысле, её столько, что ощущение, будто я попал на птичник! Говорят, не так давно в Сибири, когда шла основная волна перелётной птицы, небо темнело. Верю. У меня тут тоже порой темновато.

Дома было просто. Ну с пяток видов уток, ну два-три вида гусей, столько же видов цапель, иногда промелькнут журавли, да если очень повезёт, увидишь лебедя и… всё. ВСЁ!!! Там, где когда-то пролетающие стаи птиц закрывали своими крыльями солнце, – ни-че-го!!! И вот я сподобился воочию лицезреть буйство жизни. Такое разнообразие птиц, что голова кругом. Два, ну с умственным напряжением, два с половиной десятка видов я как-то ещё могу опознать, остальное идёт под грифом – птицы. Гвалт стоит такой, что услышу какого-нибудь медведя, только когда он мне ноги начнёт отъедать. Над головой постоянно туда-сюда кто-то летает. Некоторые стаи, особенно гусиные, вообще на таран идут, видать, моя фигура у них вообще никаких ассоциаций не вызывает. Клянусь, вчера одна стайка шла на меня так низко, что я, скинув рюкзак, схватил Прелесть, размахнулся и… подпрыгнув, легко подсёк одного гуся, повредив крыло. Это, я вам скажу, что-то!

Откровенно говоря, на вкус гусятина, конечно, жестковата, но по сравнению с уткой очень даже ничего. Особенно если нашинковать помельче да потомить подольше, рису добавить и специями присыпать, получается очень хорошо. Этакая а-ля шурпа.

А утку я всё же поймал. Правда, обошёлся без хлебной корки, использовав рыбий пузырь для плавучести и кусок кишок от той же рыбы. Неоднократно слышал, что перелётная утка рыбой отдаёт. Ну, может, в наше время и отдаёт, а тут полное ощущение, что рыба себе крылья отрастила, чтобы из водоёма в водоём перебираться. Такое только с реальной голодухи есть станешь. Но пока, слава богу, не голодаю.

Так и двигаюсь. С утра доедаю, что не съел с вечера, – и в путь. Как солнце встанет в зенит – привал и лёгкий перекус, а ближе к вечеру начинаю приглядывать место для ночёвки: каверну какую-нибудь в склоне холма, несколько больших камней, лежащих рядом, береговую промоину… Не то чтобы это было реальной защитой, а так… скорее для психологического комфорта.

На берегах не как в небе, но тоже жизнь кипела. Лисы, мелкие шакалы, хорьки, ласки – это только кого я сумел опознать – постоянно шмыгали вдоль берега в надежде на зазевавшуюся уточку. Несколько раз невдалеке видел мелких то ли косуль, то ли коз. Зайцы и всевозможные суслики так вообще чуть ли не под ногами бегали. Можно, конечно, при желании кого-нибудь и добыть, но пока нет такой необходимости. В реке тоже животная движуха. Из всех виденных мной сумел опознать бобра, ондатру и нутрию. Последнюю едал. Очень даже неплохое мясо!

Но главное, пока не видел ни одного серьёзного хищника. В принципе, понятно, воды сейчас везде много, но вот когда лесостепь подвысохнет и травоядные потянутся на водопой к реке… тогда за ними придут и «серьёзные товарищи». В какой-то мере мне очень повезло со временем попадания, но расслабляться не стоило. Я и не расслаблялся и… гиен заметил вовремя!

Их подвёл инстинкт, а меня спасло человеческое зрение!

Гиены сделали всё правильно. Ветер дул мне в спину, и поэтому две из них залегли впереди, а ещё две – на склоне холма сбоку. Был бы я какой-нибудь газелью, то, как только поравнялся бы с засадой на холме, гиены кинулись бы в атаку – одна на газель, другая – отрезая путь назад. И конечно, газель рванула бы прямо и… нарвалась бы на сидящих в засаде, а там… у кого больше удача. Зрение человека работает не как у травоядных. Как у всех млекопитающих хищников, оно бинокулярное. Гиены со своим окрасом идеально маскируются среди камней и прошлогодней травы. У газели не было бы шансов их разглядеть – увы, такова особенность их зрения…

Я мерно толкал велосипед, стараясь не наехать колесом на какой-нибудь острый камень, и посматривал по сторонам, скоро нужно останавливаться на ночлег. Вдруг моё внимание привлекла небольшая стайка мелких птах, летевшая низко вдоль склона, и вдруг резко взмыла вверх. Я остановился и, сняв рюкзак, внимательно присмотрелся к тому месту. От меня до него было метров пятьдесят наискосок. Вроде ничего, всё нормально и… словно фотография проявилась: в один миг я разглядел и напряжённые силуэты, и внимательные злые глаза, и торчащие белые клыки. Несколько тягучих секунд мы, казалось, смотрели друг другу в душу, а потом, видимо поняв, что добыча их заметила, гиены бросились ко мне. А я, схватив Прелесть, кинулся к реке. Как ни быстры были гиены, у края оврага я был быстрее и, уже прыгая вниз, краем глаза успел засечь, что вдоль кромки ко мне мчатся ещё два хищника. Два десятка прыжков по склону, и, мощно оттолкнувшись ногами, я с шумом рухнул в воду. Вынырнув метрах в десяти, я нащупал ногами дно, вода доходила до груди, и повернулся к озадаченным охотникам. Гиены с мерзким хныканьем и повизгиванием топтались на берегу, не решаясь последовать за мной.

– Что, падлы, получили от Петьки нежданчик? Ну, – махнул я глефой, – кто хочет тела варяжского воеводы, подплывай по одному!

Гиенам тела хотелось, а в воду – нет! Но и уходить они не собирались; с горящими глазами, с тягучей слюной из оскаленных пастей, они то отходили, то подходили к кромке воды. Пат.

А меня колотило, причём так, что зуб на зуб не попадал. И от студёной воды, и от выброса адреналина, и… от страха. Да! Страх – вот что самое поганое! В воде оставаться нельзя. Если заболею, это смерть. Можно переплыть на ту сторону и дождаться, пока эти мерзкие твари свалят. Рано или поздно они уйдут, но… вместо них со мной останется страх. Ненадолго. Мой страх и этот суровый мир быстро оборвут жалкие трепыхания испуганной тушки, в которую я превращусь, если сейчас отступлю.

– НЕТ! НЕТ!!! – заорал я, ударяя глефой по воде. – Мне страшно, но я никогда не был тварью дрожащей! Вы не мерзкие гиены! Вы мой страх! И сейчас либо мой СТРАХ убьёт меня, либо я убью его навсегда!

Нащупав сзади на поясе кобуру, я расстегнул её и достал туристический топорик: метать – самое то. Может, я и не великий специалист, но с шести-семи метров давно не промахиваюсь. Когда я медленно пошёл на гиен, они не поверили своему счастью. Засуетились и захныкали ещё активней, собрались прямо напротив меня и чуть ли не полезли в воду. Я подошёл на нужную дистанцию, воды было чуть ниже пояса. Не теряя темпа, стремительно метнул топор. Вряд ли гиены когда-нибудь видели метательное оружие. Та, в которую я метил, даже не дёрнулась, пока топор с силой не ударил её между плечом и шеей, и в тот же миг, широко размахнувшись, с диким воплем я кинулся в атаку. Пронзительный визг боли раненой, мои вопли и стремительное наступление повергло противника в панику. Отпрянув и в первые секунды мешая друг другу, они развернулись и устремились вверх по склону. Но я был уже рядом, крутанув над головой и выпростав на всю длину руки древко, я ударил ближайшую тварь. Сверкнув молнией, моя Прелесть без всякого сопротивления, словно просто махнул, отсекла ей заднюю лапу практически под самым телом. От удара гиену крутануло, и она с истошным визгом закувыркалась вниз. Всё произошло столь быстро, что я успел настичь ещё одну под самым гребнем оврага, она практически выскочила, когда я с двух рук саданул её в крестец. От удара гиену опрокинуло прямо на меня. Конечно, такая туша сбила меня с ног, и мы вместе покатились под откос…

Как я выхватил нож, как оседлал эту гадину, честно – не помню. Осознал я себя, когда, сидя на гиене, наносил ей удары ножом.

– Получи, тварь! Получи, мразь! Получи, сука! – На очередном ударе я понял, что гиена давно мертва. Схватив её за ухо, я повернул тяжелую, измазанную в кровавых слюнях морду и заглянул в остекленевшие глаза. – Что, сдохла, вонючая гнида?

Да уж, вонь, исходившая от неё, была и в самом деле фееричная.

Вложив нож в ножны, я на подгибающихся ногах добрёл до своей Прелести и упал рядом с ней. Меня мутило и колотило – начался отходняк. Через некоторое время мне наконец стало легче. Я встал и намного более уверенной походкой пошёл к гиене с отсечённой задней лапой. Какое-то время она пыталась ползти, но сильнейшая кровопотеря не позволила делать ей это слишком долго. Когда я подошёл, она лишь слегка приподняла голову и тихонько захныкала. На какую-то секунду, на один удар сердца мне вдруг стало жаль её. А потом моя Прелесть поднялась и опустилась.

Третью, последнюю гиену, в которую я метнул топор, я увидел, когда выбрался из оврага. На подгибающихся ногах, сотрясаемая конвульсиями, то падая, то вставая, она пыталась уйти как можно дальше от места, где получила страшную рану. Неспешным шагом, чуть ли не насвистывая, я настиг её. Собрав остатки сил, тварь повернулась ко мне, глухо рыча и тяжело поводя боками.

– Ну, вот и всё… – произнёс я, подходя ближе. – Пётр Алексеич Зотов оказался вам не по зубам. Нельзя связываться с самым ужасным существом на планете – человеком. Даже самые страшные хищники убивают, чтобы есть. А человек убивает, чтобы убить. На! – Я сунул лезвие под нос гиене, и она схватила его пастью.

Зубы противно заскрипели о металл. Я где-то читал, что сила сжатия челюстей у гиены почти такая же, что и у крокодила, во всяком случае сильней, чем у льва. Но не сильней стали!

Резким мощным толчком я вогнал лезвие в пасть несостоявшейся моей смерти, практически отделив верхнюю половину головы от нижней.

Глядя на затихшее у моих ног тело, я не испытывал ничего, никаких эмоций. Ничего!

Мой Страх умер!

Я переродился!

…Не спеша, аккуратно, внимательно я продвигаюсь куда-то в южном направлении. Прошло три дня с момента эпического сражения. Мало что поменялось вокруг, но внутри меня бурлили процессы, которые я и сам толком не мог объяснить. Будто вдруг я задышал полной грудью, звуки стали чётче, краски ярче, запахи резче. Внутренний подъём и ликование переполняли меня. Да, я могу погибнуть от сотен причин, но я теперь никогда не буду жертвой!

Смешно, но, кроме пары царапин да нескольких синяков, я тогда больше никак не пострадал. Собрав манатки, я отъехал километра на три, пока не нашёл подходящее место для ночёвки. Потом были постирушки и купание, чтобы смыть вонизм от гиен. Нагрел ведро воды и наслаждался, обтираясь посудной губкой. Потом устроил себе пир: открыл банку тушёнки, взял несколько картофелин, и, считай, я сегодня заново родился. А к чаю – эх, гулять так гулять! – открыл банку сгущёнки. И проспал всю ночь, как младенец.

А ещё вырвал у гиен верхние клыки и сделал себе ожерелье. Пока скромное, но… чёрт возьми, какие наши годы!

Анализируя схватку, пришёл к однозначному выводу – мне необходимо метательное оружие. Тот бросок топором очень помог, но кидаться им всё же не лучший вариант. Лук пока отпадает. Это только в кино да в книжке – согнул палку, из ботинка достал шнурок, привязал, и всё, лук готов. Ну-ну. Уж я-то точно знаю, сколько нужно времени и сил потратить, чтобы получить простенький, но рабочий инструмент. Приходилось сталкиваться.

Необходимы дротики или сулицы. Для человека непосвящённого может показаться, что это одно и то же, но это не так. И с тем и с другим я знаком не понаслышке. В соревнованиях на дальность и точность не раз приходилось участвовать. До двадцати метров у меня самая рабочая дистанция, хотя могу кинуть по «площадям», так сказать, и на сорок. Да и технология изготовления мне прекрасно известна. Эх, спасибо тебе, Российская реконструкция! Что бы я сейчас без тебя делал?

Но самый главный элемент – наконечники, изготавливать пока было не из чего. Использовать ножи – глупость несусветная. Воткнётся такой дротик неудачно, не поразив важных органов, и ускачет какая-нибудь коза в пампасы, лови её там. Хорошо, если найдёшь. А если нет? Тю-тю ценный ножичек! Долго думал, что бы такого оторвать от велосипеда… Отрывать и нечего. Вроде весь железный, а тонкий, если только рычаг педалей, но «на коленке» из него наконечник не сделаешь. Можно отпилить кусок рамы, один конец расплющить, заточить, но… не до такой степени я бедствую. Всё ещё ищу варианты.

После драки, думая перед сном о дротиках, занозило мне мозг слово «пампасы». Вот что-то вертится такое, а ухватить не получается… Плюнул, уснул. А утром – как озарение! Пампасы – это боло! Или болас, кому как больше нравится. Вот его-то я «на коленке» сделал махом. Три самодельных свинцовых грузила, по форме напоминающих сливу грамм по сто весом, к ним привязал нейлоновые шнуры, сантиметров по шестьдесят, связал вместе и с ещё одним куском верёвки с метр длиной, – бол о готов. Вот иду теперь, мечу его во всё, что движется. Пока результат неоднозначный. Сбил двух уток и гуся. Но в такую толпу, что тут над головой носится, проще попасть, чем промахнуться. Поэтому я «работаю» сейчас только по наземной живности. Зайцы, суслики, бурундуки всякие, лисы, если близко подпускают. Тут результат средний – между плохо и очень плохо. И не то что они как-то отпрыгивают или там уклоняются. Нет! Просто я банально мажу. Но это пока, скоро у меня откроется второе дыхание, за ним третье, а уж на пятом… количество перейдёт в качество. Вроде шутка. Но так и произойдёт, потому что так было, когда я учился кидать и топор, и ножи, и сулицы.

У меня полное ощущение, что нынешнее зверьё вообще не осознаёт угрозу летящего предмета. Видно, не накоплен ещё печальный опыт тысяч и тысяч поколений. Учёные утверждают, что у хищника, впервые увидевшего незнакомое существо, первая реакция – опаска, осторожность, «кто его знает, что за хрень такая». Если это существо не проявляет агрессии, то, как правило, следом идёт любопытство: «Интересно, эта хрень съедобная или нет». Возможно, они правы, ведь именно такую реакцию я наблюдал у соседского кота, впервые увидевшего черепаху. Кот, конечно, не тигр, но тут, по-моему, важен сам принцип. Звери здесь друг в друга ничего не кидают, а встречали ли они людей на своём пути, неизвестно. И таки да, хороший вопрос: а люди в этом мире есть?

Когда ты чего-то очень хочешь, судьба предоставляет тебе шансы. Правы мудрые люди, впервые подметившие это. Сегодня, когда я только начал подумывать об обеденном привале, то набрёл на него, и у него были ОНИ! Вот так, с самых больших букв! Он был скелетом гигантского лося, уж лосиные рога от оленьих я отличу легко. Скелет лежал в небольшой ложбине на склоне холма. Я, конечно, не индеец Зоркий Глаз и распознать, кто и как завалил такого гиганта, не могу, но, похоже, произошло это не так давно, возможно, зимой или прошлой осенью. Кое-где ещё валялись клоки шерсти и погрызенные кости, лишённые всякого намёка на плоть. Костей был серьёзный некомплект, но главное – рога! О-о-о, это что-то… Размах между лопастями метра два с половиной. В лопасть можно было усесться, как в кресло, я попробовал их поворочать… Мама дорогая, да в них килограммов под восемьдесят, а сколько на них замечательных отростков разной толщины и длины!

– Вот они, мои наконечнички! – ощупывая острые концы, довольно произнёс я. – Так! Автобус сёдня дальше не пойдёть, с чумаданами на выход!

Тщательно обустроив лагерь, придётся тут подзадержаться, я целенаправленно, часа два охотился на гуся, пока мне не повезло, – необходимы жёсткие маховые перья. Ну и гуся съем заодно.

Наконечники я делал просто: вставил в держатель ножовочное полотно, выбрал подходящий по форме отросток и, не отделяя его от основы, аккуратно, не дай бог сломать пилку, распилил на пластины толщиной сантиметра по два. Таких сделал три штуки и ещё одну потолще, сантиметра четыре. Длиной пластины были где-то сантиметров тридцать, а шириной – пять. Потом с помощью ножовки и напильников придал пластинам листовидную форму и выточил хвостовики, а затем срезал всё это с основы. И вот у меня три качественные заготовки на дротики и одна на более мощную сулицу. Длительное ширканье напильниками – и… 15-сантиметровый листовидной формы, овального сечения наконечник – три штуки. 20-сантиметровый клиновидный, ромбического сечения – одна штука. Распишитесь – получите!

Это языком, хе-хе, быстро, а ручками долгонько! Но сделал, ажно самому понравилось! Кость, конечно, не камень, и вроде на серьёзную охоту с костяными наконечниками как-то не очень… Но так думал, пока однажды не прочёл, что где-то в Германии откопали оленью лопатку, пробитую костяным гарпуном. А это, скажу я вам, очень серьёзный аргумент.

Теперь древки. Никаких «нашёл прямую палку, срезал», вон, таких по берегу растёт уйма, но всё это – хрень! Я не для другого дяди, для себя делаю. А посему завтра пойду в ближайший лес за правильной древесиной.

Выбравшись на гребень, я прикинул расстояние до ближайшей группы деревьев. Получалось недалеко – метров пятьсот, и это очень хорошо. Долгие прогулки по мамонтовым прериям, знаете ли, чреваты. Я ещё долго стоял, глубоко вдыхая тёплый весенний воздух, и с восхищением смотрел на величественную картину жизни. Много, ах как много мы потеряли в бездумной погоне за сомнительными благами… Что разменяли мы на айфоны, сникерсы, яркие пластиковые обёртки, не гниющие по сто лет, автомашины и бытовую технику, в которых изначально заложены технические условия – ломаться через три года. На грязный воздух, на отравленную воду, на умирающую природу, на детей, с каждым поколением рождающихся всё более и более слабыми! Как по мне, так очень плохой размен, очень!

Пока не стемнело, мой внутренний хомяк заставил напилить ещё несколько пластин, про запас. А также я отпилил рог, просто идеально подходящий для клевца. Тяжёлый, круглого сечения отросток имел ровный плавный загиб к заострённому кончику. Посадить на крепкую ручку, сделать полукруглый обушок, правильно заточить остриё – и получится грозное оружие. Не знаю, как череп медведя, а волчий или гиены какой пробьёт однозначно. А пятнадцать сантиметров в башке ещё никому здоровья не добавляло.

За древками сходил, прямо скажу, удачно! Без особых приключений добрался до леса. Из школьного курса помню, что мамонты были ландшафтообразующими животными в эпоху плейстоцена, являясь центром целой экосистемы. Они поедали огромное количество растительной массы, травы, кустов и молодых деревьев, тем самым не давая не только разрастаться лесам, но и зарастать подлеском. Даже термин вспомнил специальный – парковые леса. Ну, до парка тут, конечно, далеко, но и правда просторненько, воздушненько так.

По лесу я шёл осторожно, хотя здесь и нет ни особых зарослей, ни буреломов, но и рысь, и леопард – те ещё специалисты с дерева сигануть на любителя клювом пощёлкать. То, что нужно, нашёл достаточно быстро. Когда-то большое дерево, падая то ли от старости, то ли от ветра, завалило и сломало ещё несколько соседних деревьев. Одно из них, совсем небольшое, при ударе не сломало, а вывернуло с корнем. Корни и кору, я так думаю, быстренько объели козы да зайцы, и так оно и лежало, неспешно подсыхая в теньке и прохладе, дожидаясь меня.

Двадцатисантиметровый ствол отозвался бодрым звоном на удары обушком топорика – отлично! Первые сучья начинались где-то метрах в двух с половиной от комля. Достав цепную пилу, я достаточно быстро отпилил кусок ствола, сантиметров шестьдесят, и с помощью топора, молотка и заранее приготовленных деревянных клинышков расколол его пополам. Раскол имел плотную мелковолокнистую структуру и получился практически ровным. Отколов от одной из половинок планку сантиметра четыре толщиной, я попытался сломать её сначала руками, а потом и через коленку. Планка гнулась, но держалась, и лишь после того, как я напрягся изо всех сил, нехотя переломилась. Ху-х! Я не знаю, что это за дерево, но ему цены нет! Отпилив ещё метра полтора, я, засунув инструмент и два расколотых куска – жалко бросать – в рюкзак, быстро-быстро потащил всё это к себе в гнездо… э-э, в лагерь.

И натолкнулся на стадо небольших буйволов. Самцы сразу начали нехорошо на меня коситься и пофыркивать, пришлось сделать крюк, от греха подальше, как говорится.

Ничего не делается в этом мире просто так. Обходя стадо по дуге, я невольно приблизился к зарослям колючего шиповника, на котором до сих пор ещё висело несколько маленьких красненьких ягодок. Из куста выбралось пять больших и явно не летающих птиц. Я, конечно, не уверен, но решил, что это дрофы. Сбросив с плеча бревно, глефу и рюкзак, я стал столбом, а дрофы, нимало не обращая на меня внимания, постепенно стали приближаться ко мне, всё время разгребая лапами прошлогоднюю траву и что-то выклёвывая из неё. Эдак ещё чуть-чуть, и они меня самого лапами загребут. Не делая резких движений, я медленно размотал с пояса боло и не спеша начал разгонять грузики. Дрофы, до которых оставалось всего ничего, вместо того, чтобы дать дёру, как я думал, остановились и, вытянув голову, то одним, то другим глазом стали рассматривать, «а кто это, а что это?». «Да они бессмертные, что ли», – пронеслось у меня в голове, и я, резко увеличив амплитуду, швырнул боло и… попал. Попал! Наконец-то попал, чтоб мне… дай бог каждый раз так.

Стремительно пролетев пропеллером двадцать метров, боло, ударившись в одну из птиц, опутал её, как паук паутиной муху. Остальные товарки с заполошным хлопаньем крыльев и истеричным кудахтаньем стремительно смылись в колючки, а эта даже подняться не могла, бесполезно суча ногами и пронзительно вскрикивая. Тут я поспел «на помощь», и моя Прелесть мгновенно отделила голову от тела, а то, не дай бог, умудрится выпутаться как-нибудь да сбежать.

– Эге-ге-гей!.. – заорал я от переполнявшего восторга, смеясь и крутя глефой над головой. – Я крут! Крут, мать твою!! Крут!!!

Ещё два дня я сидел в лагере, пока не сделал всё, что планировал. Теперь я вооружён и очень опасен. И в этой шутке очень мало шутки. Помимо Прелести у меня теперь полутораметровая сулица с мощным четырёхгранным наконечником. В ножнах из-под фальшиона уютно расположились три 80-сантиметровых дротика с листовидными наконечниками, веретенообразным телом древка и тремя рулями из пера гуся. Очень серьёзное оружие. На поясе нож, топорик и клевец. Кстати, подобным клевцом, только железным или бронзовым, не суть, можно отправить к предкам любого одоспешенного бойца, хоть рыцаря, хоть богатыря, одним удачным ударом.

Делая всё неспешно и тщательно, я с удовольствием употреблял дрофу в разных, так сказать, ипостасях – и в супчике, и жареную, и тушёную… м-м-м… вот где господская еда! Благо птичка килограммов на восемь чистого мяса тянет. А на вкус – куда там гусю, тем более утке.

И ещё я понял: странные вещи происходят со мной. Вечером того дня, когда я нашёл замечательный материал на древки и добыл дрофу, я сидел у костра, потягивая слабо-заваренный чаёк (экономия – один пакетик на три раза) с одним кусочком сахара и полностью удовлетворённый прошедшим днём. И вдруг поймал себя на мысли, что в последнее время я как-то слишком эмоционален.

«Что с тобой, Петруха? Что так тебя колбасит? Ты, по сути, целуешь ножик-переросток и называешь его „моя Прелесть“. Ты радуешься, как ребёнок, вытаскивая из воды любую рыбу, будто первый раз в жизни. Ты не замечаешь, что твои пальцы непроизвольно поглаживают смертоносный изгиб клевца, и тебе приятно. Петруха, ты до сих пор в немом восхищении, когда смотришь на буйство жизни вокруг тебя. Да что там, когда ты нашёл дерево на древки, чуть не уссался от щенячьего восторга, а дикие крики а-ля Тарзан, когда дрофу подбил? Не слишком ли много эмоций?»

Или действительно не слишком? Может, именно столько и нужно. А может, надо ещё больше? Да, мне сейчас хорошо, но разве я оторвался от реальности, разве выпал в неконтролируемый эмоциональный экстаз? Нет. Так, вероятно, стоит наслаждаться жизнью, пока жив. Японцы великие мастера, изъясняясь туманно, обнажать кристально ясную мысль.

Совершенство! Оно вокруг нас. Но мы уже не видим очевидного, мы надели чёрные очки. Мы слышим избитую истину и говорим: это банально, не понимая, что истина, произнесённая миллиард раз, не перестаёт быть истиной. Мы говорим много ненужного, обидного, лишнего. И не говорим простого и важного.

Однажды я смотрел голливудский фильм «300 спартанцев». Ну что сказать – очень по мотивам. Но один момент потряс меня невероятно! Когда на глазах опытного, сурового, закалённого в боях воина погибает его сын, его надежда, его гордость, его смысл (!), и, видя, как падает обезглавленное, ещё секунду назад прекрасное, полное сил и жизни тело, он кричит диким криком не только потому, что он не успел прийти на помощь, не только потому, что его сын пал, – они все воины и все когда-то падут, – а потому, что не успел! Среди многих правильных и нужных наставлений, среди пафосных и патриотичных лозунгов, среди многих и многих необходимых слов он не успел сказать самое главное – что он его любит! Именно поэтому так страшно кричит отец, не успевший сказать своему сыну: я тебя люблю. И уже никогда, никогда… Это страшно. Это шок.

Я очень люблю своего сына, и он знает об этом. И сын любит меня, и я знаю об этом, но… я не помню, говорил ли я об этом ему вслух хоть раз. Хотя… Как-то придя домой, я прижал к себе сына и, поцеловав в макушку, сказал:

– Я люблю тебя, сынок.

– Что с тобой, отец? – удивлённо спросил меня тогда Артёмка.

– Ничего, сынок, ничего, – прижимая его к себе, ответил я, – просто знай, я тебя люблю.

Я успел! А вы?

Глава 3

Встреча

Ещё через два дня я вышел к перекатам. Река к этому месту стала метров семьдесят шириной. Берега поросли всякой растительностью, закрывая доступ к воде на значительном пространстве. Но ряд последовательных перекатов, один из которых протянулся от берега до берега, был очень мелкий. А ещё холмы и на моём, и на противоположном берегу разошлись в стороны, образуя как бы проходы. И понятно, это природное образование, но всё равно ощущение, будто кто-то специально сделал удобный путь и переправу. И действительно, тут проходила настоящая звериная дорога. Вытоптанная земля, много, очень много следов, кое-где виднеются костяки разной степени разобранности, черепа и отдельные кости. Да уж, опасное местечко, но чертовски удобное, чтобы перейти на ту сторону и посмотреть, что там. Подвисать в глубоких раздумьях в таком месте – это искать себе приключения на одно место. Решение пришло практически сразу, и в первую очередь потому, что место прошлой ночёвки было недалеко, и оно было шикарно.

Вчера я заночевал под каменным выступом, тут вообще всё чаще из склона начинают выпирать каменные выходы, и камень похож на плитняк, я такие выходы под Каменск-Шахтинском видел. Та же слоистая структура, цвет, так же раскалываются на весьма ровные бруски и «кирпичи», хоть бери и дом строй. Выступ небольшой, самому спрятаться да велик с вещами расположить, а на входе – костерок. По сравнению с тем, как я раньше перекантовывался, – почти крепость. Но была в этом выступе интересная особенность – вертикальная трещина с метр шириной и глубиной метра три. Вот если в этой трещине на деревянных распорках подвесить всё ценное и пока лишнее, то я смогу, взяв только необходимое, налегке проскочить на ту сторону. Вдруг там уже рай земной, а я всё ещё здесь.

Как утверждают опытные туристы, «идёшь в поход на сутки – бери всего на три» и «лучше взять ненужное, чем забыть необходимое», поэтому я паковался вдумчиво.

Решил взять кожаный ранец, ремни переставил с рюкзака. Одеяло и спальник принайтовил по бокам. Полиэтилен – беру. Идти буду в камуфляже и сверху куртка. Термобельё, футболка и запасные тёплые носки – в ранец. Котелок, который поменьше, тарелка, кружка, ложка. Проверенная в деле закидушка. Две полторашки с водой, пара пакетиков чая, чуть сахарку, несколько сухарей и сушек, пара бомж-пакетов, кусок сальца. Ну и вечером сегодня рыбки поймаю, запеку с собой. Ещё кое-что по мелочи возьму, и всё. Да, оружие тоже всё возьму. Ну а остальное – «на консервацию», кто знает, как там повернётся.

Что ж, мы предполагаем, а Бог располагает. Когда я подошёл к перекатам, солнце стояло уже достаточно высоко. Прежде чем соваться на ту сторону, решил проверить, что на этой. Как и обычно, забрался на гребень осмотреться и… резко присел. Вот это да! Метрах в трёхстах двигалась группа людей! Я быстро переместился за большой камень, лежащий чуть ниже по склону. Да, однозначно – это люди. Причём то, что они хомо эректус, видно хорошо, а вот насколько они сапиенсы, пока непонятно, далековато. Зато очень совершенно ясно, что у этих людей большие проблемы. За ними по пятам следовала стая гиен.

Двое на волокуше, сделанной из жердей, тащили безвольное тело, накрытое шкурой. Ещё один хромал рядом, опираясь на копьё, явно испытывая проблемы с левой ногой. И последний член группы как бы прикрывал остальных в их поспешном отступлении, постоянно что-то громко выкрикивая, делая угрожающие движения копьём и время от времени кидая камни в гиен, на которые они реагировали весьма вяло. И весь этот шумный табор пёр прямо на меня. Что-то мне даже за камушком неуютно стало, а уж мужикам и вовсе не позавидуешь. Гиен было штук пятнадцать. Не настолько они были отважны, чтобы атаковать в лоб, но они чувствовали слабину, чувствовали усталость своей жертвы и потому кружили вокруг охотников, постоянно изображая, что сейчас нападут. Своим гнусным хихиканьем и подвыванием, ложными бросками и шустрыми отскоками постоянно давили на психику! Они знали: рано или поздно стая бросит слабых на растерзание, чтобы остальные жили. Так повелевает инстинкт. Но люди не звери, они упорно шли вперёд, никого не бросая. Если они дойдут до переката, то спасены. Если гиены сообразят, что добыча уходит, они могут решиться на массовую атаку. И тогда…

– Мерзкие твари, – холодная злоба кипела во мне, – мы ещё посмотрим, кто кого.

Я ни секунды не раздумывал, вмешаться или нет, к гиенам у меня сформировалась особая «любовь». Надо только выбрать для нападения самый подходящий момент. И он представился совсем скоро.

Как только охотники приблизились к проходу, ведущему к перекату, до стаи дошло, куда хочет ускользнуть жертва. Словно по команде, гиены начали манёвр плотного окружения. Видя это, носильщики бросили волокушу и схватились за копья. Хромоногий неловко опёрся на больную ногу и выставил копьё в сторону хищников. Четвёртый тоже подтянулся поближе к волокуше. Все скинули на землю котомки, которые несли за плечами. Мужики собирались подороже продать свою жизнь в этой схватке.

От меня до охотников было метров тридцать, а до ближайших гиен – метров двадцать. Удивительно, но меня, сидевшего за камнем, буквально под носом, не учуяла ни одна тварь. Наверное, очень были увлечены предстоящим обедом. Возможно, массовую атаку я опередил на какие-то секунды. Иначе в общей свалке шанс отбиться был бы невелик.

Как всегда, драка для меня – это калейдоскоп ярких фрагментов. Вот я выскакиваю из-за камня и, сокращая дистанцию, мечу сулицу. Сулица бьёт под лопатку ближайшего зверя, та с вяканьем валится, словно куль. Ещё одной успеваю ударить по боку Прелестью, рана ужасная, видны разрубленные рёбра. Ещё две твари с визгом уносятся в сторону. Выдернув на бегу сулицу, подбегаю к охотникам. Выпученные глаза, открытые рты, они поражены до глубины своей первобытной души, как только копьём не ткнули. Правда, рассусоливать некогда, кидаю в расстроенный мной правый фланг сулицу, и – промах. Но всё равно – там замешательство, паника. Согласованная атака сорвана. Левый фланг кидается без поддержки. Охотники моментально поворачиваются и встречают гиен копьями. Молодцы. Скорость их реакции на изменение событий потрясает. Своих не бросим, помощи ждать неоткуда – будем умирать, подоспела помощь – неожиданная, непонятная – очень хорошо, погодим умирать. Потом разберёмся, кто помог, откуда взялся, а сейчас надо использовать любой шанс.

Мужики ловко бьют копьями, не подпуская гиен близко. Мне же с Прелестью для атаки нужен простор. Пока правый фланг всё ещё не организовался. С криком «Р-р-азой-дись!» проскакиваю вперёд линии обороняющихся, трусливые твари моментально отскакивают в стороны, но не все одинаково ловкие. Быстрый, косой удар на вытянутую руку – и одна из них кувыркается без передней лапы. Я тут же заскакиваю за строй. И вовремя. Наконец следует более-менее общая атака. Машу глефой, как косой, не давая приблизиться со своей стороны. Крики, визг, дикий хохот, оскаленные пасти, кровавые слюни. Я тоже ору: из разрешённого к печати – только предлоги! За спиной раздаётся пронзительный вскрик, оборачиваюсь… Мама дорогая! Хромоногого сбили с ног, и ему на грудь запрыгнула здоровенная тварь, пытающаяся добраться до его горла. Бедняга успел загородиться древком копья, гиена делает несколько судорожных сжатий челюстями – и древко с хрустом перегрызено. Но я уже рядом. Хищный свист моей Прелести – и голова гиены, кувыркаясь и разбрызгивая кровь, скачет по земле. Хоть мы и отбили натиск, но, несмотря на потери, противник не собирался уходить с поля боя. С хныканьем и подвыванием гиены продолжали кружить вокруг, всё ещё надеясь на реванш. Охотники внимательно отслеживали все их перемещения. Хромоногий ворочался, безуспешно пытаясь выбраться из-под туши чудовища, привалившей его.

– Да вы страх потеряли, твари! – закричал я. – Вам тут ничего не обломится! Пошли на…

Кроме надоевшего визга и ноя, никакой реакции.

– Ну, ща я вам покажу!

Я нащупал колчан с дротиками, болтавшийся сзади. Как ни странно, всё было на месте. Достав дротик, я прицелился, до гиен было метров десять – пятнадцать… Н-на, получи! Ага, как же, даже не рядом! Достал следующий и… тут сбоку: «Та!» Я покосился: рядом стоял один из охотников. Мужик явно был в возрасте. Седой веник бороды, такой же веник на голове, морщинистое лицо и… совершенно ясные, молодые, голубые глаза. Он протягивал узловатую руку к дротику.

– Та, та!

– Дать тебе?

– Та ме. Та!

– Ну, на, – протянул я ему дротик.

Мгновенно определив баланс, дед прищурился и с силой метнул его. Вот это да! Ай да дед! Дротик поразил гиену прямо в глаз. Причём сила удара была такова, что наконечник явно вонзился в мозг. Вонючка упала без единого звука.

– Давай ещё, – протянул я деду последний дротик.

Следующим броском охотник попал гиене в брюхо, в районе задней лапы. Завизжав, она стала крутиться на месте, хватая дротик зубами, пока не вырвала его, а потом с подвыванием кинулась бежать. И словно труба протрубила отступление, остальные товарки кинулись вслед. Ух-х! Вот это я понимаю – веселуха! Адреналин под горлом плещется.

Но дед никому не дал расслабляться, видать, он у них за главного был. С криком «Сиить хатат сиить, сиить!» кинулся собирать дротики. Двое охотников стащили труп гиены с хромоногого, который на удивление не особо и пострадал. Сунув ему в руки копьё, они подхватили волокушу с так и не пришедшим в себя человеком и скоренько поволокли её в сторону брода. Хромоногий заковылял следом. Не глядя, я сунул принесённые дротики в колчан, и, подобрав сулицу, мы с дедом двинулись следом, прикрывая отступление. Конечно, старый охотник прав, отсюда надо валить как можно быстрее. Вряд ли гиены сейчас кинутся снова, но на шум может появиться кто-то и посерьёзней, какой-нибудь Лёва Пещерный, местный авторитет.

Лишь у головы гиены дед ненадолго задержался, внимательно рассматривая срез. Как бы не веря собственным глазам, он поцокал языком, с уважением глядя то на меня, то на мою Прелесть.

– Гуг дах, гуг! – Старик ударял ребром ладони себе по шее. – Гуг!

– Хороший удар, говоришь, а, дед? Я сам в шоке! – И, видя непонимание в глазах, добавил: – Гуг, да?

– Гуг, гуг, – закивал охотник, скалясь щербатым ртом, и энергично замахал рукой в сторону переправы: – Хатат сиить, хатат!

Что ж, и тут всё понятно: либо «Пойдём скорее, пойдём», либо «Скорее пойдем, скорее». Мы достаточно быстро добрались до переката, и охотники, подхватив раненого под плечи и колени, почти без остановки устремились на противоположную сторону. Стало ясно, что эти места им хорошо знакомы.

«Чёрт, – я невольно притормозил возле воды, – а мне что делать? Здесь оставаться? За ними идти? А как же вещи, ведь не скажешь: „Мужики, вы тут побудьте полдня, за великом сгоняю! “»

Дед остановился посреди переправы, удивлённо обернулся, мол, что ты там застрял, придурок, и замахал рукой: «Хатат, хатат! Пошли, пошли». Последним доводом стали звуки, долетевшие с места столкновения, – визгливое рычание и мерзкий хохот, там явно разгоралось пиршество. Не-е-ет, с такими соседями тут делать нечего.

– Мерзкие каннибалы, чтоб вам… и……всех, – смачно выматерился я и вошёл в воду.

Вместо того чтобы идти в проход, как я почему-то думал, дед и компания скорым шагом отправились вниз по течению и где-то через три часа ходьбы подошли к каменному карнизу по типу того, в котором я спрятал свои вещи. Но прежде, чем мы приблизились к нему вплотную, дед взмахом руки отослал одного из охотников в разведку, посмотреть, что там и как. Тот, пригибаясь, осторожно подкрался и после недолгого высматривания призывно поманил рукой, мол, всё спокойно. Да, этот карниз был намного, если так можно выразиться, комфортабельнее. И шире, и глубже, и выше, чем мой. Под ним вполне могло разместиться десять-пятнадцать человек без особого стеснения. Сразу было видно, что тут останавливались, и не раз. В глубине полости лежали кучки сухой травы, листьев и камыша, на входе – большое костровище, обложенное камнями.

Как только мы забрались под карниз, тут же попадали на подстилки совершенно без сил. И бой, и последующее отступление – всё это сильно измотало нас. И вот наконец появилась возможность спокойно отдохнуть в относительной безопасности, а также рассмотреть друг друга как следует. Вот мы и лежали и молча пялились друг на друга. Уж не знаю, каким я предстал в глазах моих новых знакомых, но первобытные люди оказались вполне нормальными мужиками. Никаких, слава богу, надбровных дуг и выступающих нижних челюстей. Никаких негроидных или монголоидных черт лица, обычные, среднестатистические русские рожи. И рост вполне нормальный, не метр с кепкой, а около метра семидесяти, плюс-минус туда-сюда. Конечно, я со своим метр восемьдесят семь был на голову выше любого из них, но, что самое интересное, у охотников удивление вызывала моя одежда, оружие, лёгкий интерес – внешний вид, однако не мой рост. Значит, такие рослые, как я, и тут водятся. Пропорции тела гармоничные, и хотя в плечах не богатыри, чувствуется, крепко сбитые. И, судя по сухопарым, жилистым торсам, рукам и ногам, силушка имеется. На голове волосы, в основном тёмно-русые, разной степени косматости и у всех прилично грязные, были перехвачены либо кожаным ремешком, либо меховой повязкой. Бороды, как я уже говорил, веником, причём помойным. Только у хромоногого вместо бороды – козлиная бородка в три волосинки. Видать, совсем ещё пацан. Тем двоим, что тащили волокушу, навскидку годов под тридцать, и только дед был такой же седой, как я. Сколько ему лет, на глаз определить было трудно.

Одежда у всех была однотипная: две шкуры длиной до колена, сшитые на плечах, дырка для головы, по паре завязок на боках, и подпоясаны плохо выделанным кожаным ремнём, на котором болтались различные кожаные и меховые мешочки. Ещё у каждого была меховая котомка с одной лямкой, на вид весьма увесистая. Ноги у них были до колена обёрнуты шкурой и обмотаны ремешками. К ступням, охватывая их, такими же ремешками крепились куски толстой кожи. Костюмчики брутальные, но… с чистотой у них как бы не очень. Вообще ребятки прилично «озонировали».

Ну и, конечно, у каждого на шее, как и у меня, болтался «список личных побед». У всех, понятое дело, разный. У деда – самый авторитетный, у молодого – типа моего, очень скромный.

Так, молча и с любопытством глядя друг на друга, мы некоторое время и отдыхали, пока дед, захлопав в ладоши, не начал раздавать указания. И все задвигались, засуетились. Молодой достал из мешочка на поясе сухую чурочку и тонкую острую каменную пластинку, и с завидной сноровкой начал нарезать тонкую стружку. Охотники подносили для костра сухостой, выламывая его возле берега. Дед же тоже достал из мешочка небольшой деревянный тубус серо-зелёного цвета, что-то мне очень напоминающий. «Ба-а, да это как бы не бамбук!» – промелькнуло у меня. Вытащив деревянную пробку, дед достал из тубуса пук сухого мха, плоскую дощечку с обугленным отверстием и веретенообразную палочку. Прижав ногой дощечку и вставив в отверстие веретено, дед принялся энергично вращать его туда-сюда, выказывая большой опыт в этом деле, так как довольно быстро из-под веретена появился лёгкий дымок. Но дальше дело что-то застопорилось, сколько старый охотник ни старался, кроме чуть более густого дыма, никакого результата. Все напряжённо наблюдали за процессом, дело-то нешуточное, в эти времена без огня остаться – врагу не пожелаешь. В конце концов мне это надоело, так мы тут и вправду без костра сидеть будем. А у меня вообще-то берцы всё ещё сырые.

– Что, дед, спички отсырели? А ну-ка, дай я.

Я отщипнул сухого мха, чиркнув зажигалкой, подпалил его и подсунул под приготовленные стружки и мелкие щепки.

– Ого! – подпрыгнул дед, выпучив глаза. – Шаам!

– Шаам! Шаам! – загомонили остальные, с восторгом глядя на разгорающийся огонь.

– Ы шаам, э? – тыча в меня пальцем, спрашивал дед.

– Ясен пень, шаам! А ты как думал, старый, я во-от такой, – раскинул я руки, – шаам!

– О, магут шаам! Гуг, гуг! – радостно закивал дед. Он схватил меня за рукав: – Хатат, хатат. – И подтащил меня к хромоногому. – Зирит, – показал он двумя пальцами сначала на глаза, а потом на ногу молодому охотнику, – зирит нанаг.

– Ты хочешь, чтобы я посмотрел его ногу? – повторяя его жест, переспросил я его.

– Так, так, – закивал он, – зерит нанаг.

– Мля-а, во я со своей распальцовкой встрял… – Тоже мне великий шаман нашёлся. И ведь заднюю не врубишь, не удобно может получиться. – Так, боец, ну-ка распакуй копыто, – показал я рукой, что надо размотать шкуру.

Он понятливо закивал и быстро размотал свои обмотки.

– Фу-у, малый, – помахал я ладонью перед носом, – да твои ноги гиены жрать не станут. Так, ладно, что тут у нас?

Судя по опухшей и посиневшей лодыжке, это всё-таки скорее вывих, чем перелом. Я такое видел не раз, и у самого было, и, кстати, приёмы первой доврачебной помощи в пожарке двадцать семь лет в тетрадку записывал. Не скажу, что силён в этом вопросе, но кое-что в голове отложилось. Боли сейчас парень испытывает сильнейшие, но молчит и только морщится – уважаю. Я аккуратно взялся за стопу, стараясь определить, куда пошёл вывих. Молодой сначала напрягся, но, видя, что ничего неприятного не происходит, расслабился. Ну что ж, или – или. Или получится, или… Я резко с поворотом рванул стопу. Парень пронзительно вскрикнул и откинулся на спину. Некоторое время он лежал, закусив губу, на лице выступил пот. Постепенно на его лице стала расплываться довольная улыбка. Ага, получилось. Так, основную проблему я ему снял, теперь поменьше напрягать ногу – и всё будет нормально. Плотно обмотав шкурой сустав, я обвязал его кожаным ремешком.

– Так ходи, – наказал я малому. – Так ходи, понял?

– Шаам, – улыбаясь и прикладывая руку к сердцу, проговорил молодой охотник, кивая. – Боси шаам, боси.

Дед тут же потащил меня к лежащему бессознательному телу. Откинув шкуру, он просительно стал заглядывать мне в глаза.

– Э? Шаам, э?

Передо мной лежал обнажённый, только обувь на ногах, парень лет двадцати пяти. Через всю грудь шли три глубокие, вывернутые, покрасневшие раны. Ещё две поменьше были на бедре. И там и там раны были присыпаны каким-то порошком. Растительный антисептик? У парня явно была высокая температура. Раны надо было чистить и штопать. Я ничем не мог ему сейчас помочь. Если только дать какой-нибудь антибиотик, когда он придёт в себя.

– Нет, дед, – покачал я головой, – здесь я бессилен.

– Нан, нан шаам!

– Нет.

Дед опустил голову и, тяжело вздохнув, накрыл больного шкурой. Старый, пожил на свете и, наверное, понимал предел возможностей шаманов. Видать, с реальными чудесами у местных специалистов бубна и зажигательных танцев не очень.

Потом между дедом и двумя старшими охотниками разгорелась бурная дискуссия, в которой молодой благоразумно не участвовал. Судя по жестикуляции и время от времени проскакивающим словам, смысл которых я, кажется, понимал, охотники собрались сходить за добычей, и дед был не против, но очень был против, чтобы они совались в степь, куда те, как я понял, как раз и собрались. Впрочем, пререкались они недолго, деду скоро это надоело, и он энергичным жестом руки и не менее энергичным словом – прямо родным русским повеяло – отправил охотников вдоль реки вниз по течению. Вообще-то и мне тоже надо внести свой вклад в, так сказать, «общий котёл». Своей пайкой я пока светить не буду, а пойду проверенным путём. Достав из ранца закидушку, направился к реке. Дед молча последовал за мной, а пацан остался за кострового.

Когда мы подошли к берегу, стайки уток и немногочисленные гуси неспешно отгребли подальше от нас, к центру реки. Дед проводил их пристальным взглядом, да уж, не с его копьём на такую дичь ходить. Найдя удобное местечко и привязав блесну, отработанным движением я закинул её подальше. Рывок, рывок, потяжка – пусто. Ещё заброс, рывок, рывок – есть! Небольшая щучка у меня в руках.

– Ого! – воскликнул дед.

Ясно, что такой способ ловли он видит впервые.

– А то, – согласился я. – Сам до сих пор охреневаю.

Дальше всё по алгоритму: блесну снять, тройник, грузило поставить, щуку режем на куски, нанизываем – и в воду. Дед внимательно следил за всеми моими действиями, но молчал и под руку не лез. Закинув снасть, я удовлетворённо потёр руки и уселся на камень. Подождём.

– Ну что ж, пока суд да дело, давай-ка, дед, мы с тобой пообщаемся, ибо чувствую я непреодолимую тягу к изучению вашего языка. Начнём с простого. – И, стукнув себя в грудь, произнёс: – Я – Пётр! – И ткнул пальцем в деда: – Э? – Мол, я – Пётр, а ты?

Ха, да уж, это тебе не киношный абориген, который в умильном идиотизме повторяет произнесённое Большим Белым Братом, как попугай. Дед прекрасно всё понял.

– Ых Хатак!

– Ых, я так понимаю, это – я, а Хатак – имя. Хатак, Хатак. – Я потыкал в него рукой.

– Так, так, Хатак. – И он изобразил пальцами идущие ноги, – Хатак. Пётр, э?

– Ба-а, дед, да ты Ходок. Неужто по бабам?

– Э, Пётр?

– Пётр. – Я поискал глазами и поднял небольшой камень. – Пётр!

– Пётр – канам? – указывая на камень, уточнил дед.

– Так, так… – закивал я.

Тут наша содержательная беседа была прервана поклёвкой. После недолгой, но напряжённой борьбы я вытянул на берег сомика килограмма на три.

– Ого! – опять воскликнул дед. – Гуг, Пётр, гуг!

– Гуг, Хатак, гуг. – Я нанизал новый кусок наживки и, размахнувшись, запустил снасть в воду. – И, надеюсь, будет ещё лучше.

Так, общаясь и вытаскивая время от времени сомиков, мы просидели почти до вечера. Солнце уже почти опустилось к горизонту, предвещая скорые сумерки, и я решил, что семи сомиков, каждый примерно по три кэгэ, для пяти человек достаточно, даже если ушедшие охотники вернутся ни с чем. Подойдя к лозиннику, я достал топорик и срубил несколько штук под внимательным взглядом Хатака, а потом протянул топорик ему и предложил продолжить. Взяв в руки топорик, Хатак долго изучал лезвие, пробовал на остроту, бил заскорузлым ногтем и внимательно слушал раздававшийся звук, даже лизнул, короче, дед ушёл в созерцание.

– Хатак, эй! – позвал я его и, когда он сфокусировал на мне свой взгляд, сделал несколько рубящих махов рукой: – Руби, руби!

Дед ловко подсёк лозинку, посмотрел на срез, потом на лезвие.

– О-о-о-о! – выдал он заключение. И пошло: удар, исследование результата: – О-о-о!

Я же стал разделывать ножом рыбу на куски, тут же нанизывая их на очищенные лозинки. Потом мы переносили всё поближе к костру. Молодой весьма удивился, когда увидел столько рыбы, но это не помешало ему быстро допрыгать вглубь ниши и притащить большой тонкий и очень ровный камень, который стал пристраивать над углями. Вот вам и первобытная сковородка, и, судя по следам, пользовались ей не раз. Также с большой сноровкой он стал прилаживать над углями прутики с рыбой, и уже вскоре в вечернем воздухе поплыл дразнящий аромат жареного.

Не успела приготовиться первая партия, как вернулись охотники, с недовольными и уставшими лицами. За всё это время они смогли добыть лишь пару птичек с куропатку размером и одного большого суслика. Этого было мало на такую ораву голодных мужиков, и они это прекрасно понимали, а тут такой приятный сюрприз. Лица их сразу посветлели, на них появились улыбки. Охотники оживлённо загомонили, видать, выясняли у деда подробности, откуда такое богатство. Дед тыкал в меня пальцем, часто употреблял слова «Пётр», «гуг», «шаам», «ого», короче, разворачивал перед слушателями красочное полотно эпической рыбалки. Потом Хатак начал представлять имена остальных охотников. Честно говоря, набор звуков, которые должны были что-то значить, сразу запомнить я даже не пытался. Про себя я их оставил как: Молодой, Первый, Второй и Раненый. Ну а я был представлен как шаам Канам, то есть шаман Пётр.

А тут и рыба прожарилась, народ подсел костру и дружно навалился на подрумяненные, истекающие соком куски. Мужики явно расслабились, они стали перебрасываться фразами, иногда смеялись, глаза их лучились довольством. Ещё сегодня днём они вполне могли стать пищей для гиен. Но они победили, они целы, они сыты, они живы.

Когда ели рыбу, произошло одно очень значимое событие. Дело в том, что в то время, как охотники хватали горячие куски рыбы, не сильно заботясь, чтобы они прожарились получше, рвали их руками и с большим удовольствием закидывали в рот, я поступал как культурный человек. Дожидался, пока рыбка пропечётся, разламывал аккуратно, дул, не спеша пережёвывал, чем явно веселил остальных. А ещё посыпал кусочки солью, беря её маленькими щепотками из небольшой солонки, которую носил с собой. Охотники с любопытством поглядывали на это, но помалкивали, и лишь ближе к концу трапезы, когда эти проглоты почти всё сожрали, Хатак, как самый авторитетный, осмелился и, протянув руку, попросил:

– Та ме. – «Дай мне».

Ну, я и сыпанул жменьку, думал, он, как и я, по чуть-чуть посыпать будет, а он возьми да и закинь всё сразу в рот. Пару секунд он ещё крепился, а потом начал плеваться, тереть язык, рожи корчить. Остальные аж напугались. Дальше последовал, как приблизительно я перевёл, следующий диалог.

– Что? Что случилось, Хатак? – загомонили охотники.

– Шаман Пётр ест горький камень! Он дал мне тоже попробовать – ужас! – трёт язык Хатак.

– Шаман Пётр ест горький камень! Почему? Зачем? – удивляются охотники.

– Потому что Пётр – это и значит – камень. Может, горький камень – это камень его силы? Значит, правильно, его нужно называть Горький Камень, – предполагает Ходок.

– Да, да… – соглашаются остальные. – Точно, шаман Горький Камень, да!

– Не просто шаман Горький Камень, тупицы, где вы видели, как другие шаманы достают огонь из руки и едят горький камень? Он – Большой шаман Горький Камень.

– Да, да, – трясут бородами остальные, – точно, Большой шаман Горький Камень.

Ну, конечно, не один в один, но что-то подобное точно говорили. И с тех пор я и стал Магут шаам Хори Каман. Но не этот, по сути, комичный момент был важным, а то, что последовало дальше. Поднявшись, Хатак быстро сходил и принёс одну из котомок. Развязав горловину мешка, он раскрыл его и пододвинул ко мне:

– Зрит. – «Смотри».

В котомке находились грязно-серые крупные кристаллы вперемешку с песком. Я взял один из них и осторожно лизнул – да, точно, это соль. Нормальный галит, без какой-либо горечи. Значит, в котомках они несли соль, и в каждой такой котомке, судя по объёму, килограммов по двадцать. Куда и откуда они её несут? Добывали или меняли? Очень важные вопросы, на которые необходимо найти ответы. Нужно срочно учить язык.

С утра самочувствие было не ахти. Кости ломило, мышцы тянуло – ещё бы, так вчера нагрузил организм, да в моём-то возрасте. Но ничего, пока сходил умыться, туалет, то, сё… На удивление быстро пришёл в норму. Вчера после того, как поели, я почувствовал, что вырубаюсь. Только и успел кинуть одеяло на подстилку из травы и листьев. Думал, посижу, с дедом пообщаюсь, поучу слова… Куда там!

Молодой вовсю шуршал возле костра. Первый и Второй, съев на двоих суслика, уже ушли на охоту. Хатак неторопливо ощипывал куропаток.

– Хао, Хатак! – поприветствовал я деда, как делали киношные индейцы, типа пошутил.

– Хао, Хори Каман! – совершенно серьёзно ответил Хатак.

Я как стоял, так и сел. Вот так да! Пальцем в небо! Или не в небо? Североамериканские индейцы, по сути, переселенцы с евразийского континента во времена оледенения. И это приветствие – часть протоязыка, на котором, как утверждают учёные, когда-то говорили все люди. Неудивительно, что я так быстро стал понимать, что мне говорят. Элементарный язык проще в изучении, чем сложно развитый. Ме – мне, та – дай, нанаг – нога, каман – камень, хы – ты. А зрит – смотреть, это вообще древнерусское зрить – смотреть, отсюда зрак – глаз. Немецкое гут – хорошо, тут – гуг, ых – немецкое ихь – я, ватла – ватер – вода, нан – найн – нет. Поляки и сейчас говорят: так – да. А ещё: магут – большой, то есть могучий, шаам – шаман, хатат – ходить. Неужели всё так просто?! А с другой стороны, почему и нет? Новые слова рождаются небыстро, трансформация языка от простого к сложному, как опять же утверждают учёные, очень длительный процесс. Практически во всех индоевропейских языках встречаются единые древние корни. Здешнее слово «дах» – ударить, как я думаю, вообще производное от действия. Ого – удивление, и у нас «ого». Только если я скажу: «Ты удивил меня», то Хатак скажет: «Ого, ме хы».

С жестами ещё интересней. Многие практически один в один. Я заметил, что жесты и мимика играют большую роль при общении, чем в моё время. Здесь очень чётко видно: язык жестов появился как бы не раньше звукового.

Но сильно углубиться в эти мысли я не успел, потому что из-под навеса раздался слабый голос раненого, и Хатак, а за ним и я поспешили к нему. Его затуманенный взгляд еле сфокусировался на нас. С трудом, но опознав деда, он сделал слабое движение рукой к потрескавшимся губам.

– Воды! – крикнул дед Молодому, а сам скинул шкуру, внимательно осмотрел и понюхал раны.

Я тоже принюхался, но вроде характерного сладковатого запашка не уловил. Хотя зрелище, конечно…

– Э? – спросил у меня дед.

Я неопределённо пожал плечами, мол, пока вроде нормально, пациент скорее жив, чем мёртв. Тут приковылял Молодой и попытался сунуть в рот раненому какой-то волосатый грязноватый бурдюк. За что тут же получил от меня подзатыльник – не надо пихать в рот парню всякую гадость, ему и так хреново. Пока Молодой непонимающе хлопал глазами, я сходил, принёс полторашку и поднёс её к губам раненого. Почувствовав воду, тот жадно стал пить. Подняв брови, дед многозначительно посмотрел на Молодого, мол, ты понял, насколько Большой шаман Горький Камень, у него даже вода сама в воздухе висит.

После того как больной попил, его взгляд слегка прояснился. Я извлёк из пузырька таблетку тетрациклина, надеюсь, хуже не будет, и жестами показал, что надо проглотить. Парень перевёл взгляд на деда, и тот кивком подтвердил: делай, что говорят. Пробовали покормить кусочками вчерашней рыбы, специально прибережённой на такой случай, но… не пошло. Почти сразу парень снова отключился. Так, нужен бульон. Припахав охотников заканчивать с куропатками, я достал котелок и, налив воды, пристроил его над костром.

– О-о-о! – сказали первобытные люди, увидев очередное чудо.

Как бы мужиков не хватил футуршок. Нарезав тушки помельче и закинув их в котелок, я сел варить бульон и общаться. Помогая себе жестами и мимикой, мешая русские слова со словами, которые успел запомнить, я спросил:

– Хатак, сколько мы ещё пробудем в этой пещере?

– Батор (так звали раненого) очнулся, теперь он точно не умрёт. Хорошо, что ты, шаман Горький Камень, помогаешь ему. Через два или три рассвета Батор окрепнет, и мы пойдём к племени.

«Так, два-три дня. Успею сходить за вещами, но… стоит ли? Даже то, что у меня с собой, вызывает у первобытных охотников, мягко говоря, удивление. Не стоит подвергать их сознание ещё большей нагрузке. Все вещи я упаковал надёжно, как чуял, полежат пока. Почки только-только проклюнулись, и слегка зазеленела трава – время ещё есть. Нужно наладить хорошие отношения с людьми из племени, сходить к ним, выяснить, что там и как. Это здесь я шаман Горький Камень, который помог, а то и вовсе спас Хатака со товарищи от гиен, добыл огонь из руки и полечил Молодого. А вот для остального племени я никто и звать меня никак. Дед, как мне кажется, в авторитете, но не думаю, что он в племени самый главный. И скорее всего, есть свой шаман, а те, кто сам себе присвоил право на монополию по посредничеству между высшими силами и остальными, очень не любят конкурентов. Всё может быть весьма непросто».

– Сколько идти до твоего племени?

– Два, – неопределённо пожал плечами Хатак, – три рассвета. Как будет удача.

«Понимаю, если у нас по городскому парку можно прогуляться с непредсказуемым результатом, то тут вообще – плейстоценовая лесотундра».

– Как называется твоё племя, Хатак?

– За свою жизнь много раз по столько, – старый охотник показал все пальцы на руках, – я жил в трёх племенах, и все они, в каком-то смысле, мои. Которое из них назвать тебе?

– Назови то, в котором ты живёшь сейчас, а о тех, в которых ты жил раньше, обязательно расскажешь потом.

– Правильные Люди.

– Правильные Люди? – Хех, очень интересно и… чертовски знакомо! А другие что, НЕ правильные люди, или вовсе нелюди. – Чем же они правильней других, Хатак?

– Не знаю, – криво ухмыльнулся дед, – это не я, это они о себе так говорят.

«Ай да дед! Красавчик! Вот тебе и тёмный кроманьонец с каменным топором. Возможно, он не знает высшую математику, не декламирует Шекспира и не в состоянии постичь глубинный смысл „гениального“ квадрата Малевича, но мозгового вещества в его черепной коробке ровно столько, сколько и у меня. А люди во все времена одинаковы. Изучая историю, я в этом давно убедился. Эпохи разные, континенты разные, условия для проживания разные, а люди… одинаковые. Щедрость – жадность, доброта – злоба, отвага – трусость, благородство – подлость, любовь – ненависть. Жизнь и Смерть. Мы тысячелетия кружимся в этом бесконечном хороводе. И будем, уверен, кружиться до самого конца рода человеческого».

– Но ты так не считаешь, Хатак?

– Кому интересно, что думает старик, слишком много видевший за свою жизнь.

– Может, такому же старику, как я.

– Я рад этому, Горький Камень, но знаешь, меня не просто так прозвали – Ходок. Любопытство заставляет меня идти и идти туда, где я ещё не был, чтобы увидеть то, что я ещё не видел. И когда я вижу тебя, Горький Камень, огонь любопытства сжигает меня. Скажи, откуда ты, из какого племени?

– Я – рус. Это такой очень большой народ, в который входит много разных племён. Там, – неопределённо махнул я рукой в сторону предполагаемого севера, – где подолгу лежит снег, находится земля, где живёт мой народ.

– Почему ты оказался здесь?

– Наверное, потому, что не слушал одну старую мудрую женщину и пошёл за туманом. Шёл, шёл, – я криво ухмыльнулся, – и пришёл.

– Как долго ты шёл?

– Долго, Хатак! Много, много, очень много лун.

– Скажи, Горький Камень, все эти странные вещи делает твой народ?

– Точно. И эти, и ещё много других.

– Ты позволишь посмотреть твоё оружие?

Как позже я узнал, личные вещи уже вполне существовали. Особенно это касалось охотничьего оружия. Его можно было сделать самому, выменять на что-то, выпросить, но взять без разрешения… такое практически немыслимо. Ведь, взяв без спроса, например, чужое копьё, ты тем самым можешь взять и чужую неудачу. А тот, у кого взяли, может посчитать, что с его копьём забрали и его охотничью удачу. А к наличию или отсутствию удачи люди ещё многие и многие тысячелетия будут относиться куда как серьёзно.

Дальше и дед, и Молодой впали в экстаз. И если дротики им были более-менее понятны, то нож, топор и особенно моя Прелесть произвели неизгладимое впечатление.

– Что это за камень? – ощупывая заточку фальшиона, спрашивал Хатак.

– Это не камень, это металл.

– А где его берут?

– Кхм… Вообще-то из камня.

Хатак понятливо покачивает головой, мол, от шамана камней он другого и не ждал.

– Ты можешь делать металл из камня?

– Это непросто, но если найти нужные камни, смогу.

«Почему бы и нет, – подумал я про себя, – в принципе, процесс достаточно прост, и при определённом везении средненькое железо добыть вполне по силам».

Также охотников очень интересовали и остальные вещи, особенно ткани. Никогда такого не видели. И даже после моих объяснений, похоже, так и не поняли, откуда они берутся. Я же, в свою очередь, попросил посмотреть их оружие. Что сказать? Не шедевр. Вместо ножа – очень острая и тонкая пластина из кремня. Копьё – тот же кремень, весьма грубо обработанный, примотанный сыромятным ремешком к прочной более-менее прямой палке. Несмотря на свои скудные познания в древнейшей истории человечества, понимаю, что это не неолит. Уж те неолитические каменные наконечники, практически произведение искусства, лежащие в нашем краеведческом музее, с этими не спутаешь. А значит, это скорее палеолит и как минимум тридцать тысяч лет тому назад. И ведь ещё есть верхний палеолит, средний и нижний. В каком я? Сдаётся мне, тут любой мой чих за прогрессорство прокатит. Только не вижу я себя в этой роли. Мне бы прожить отпущенное судьбой время в сытости и относительном комфорте, да и ладно будет. Скажете, не героично, мол, такой шанс, а он не хочет цивилизацию сварганить, привести тёмных предков в мир добра и знаний. Не-ет, друзья, предки и сами туда доберутся, а мне и со своей задачей-минимум кабы пупок не надорвать.

Глава 4

Племя

Вот уже три дня, как мы идём в стойбище Правильных Людей. Сегодня последняя ночёвка, и если всё сложится нормально, то завтра, ближе к полудню, будем на месте. Должен признать, древние люди ходоки преизрядные. С немалым грузом, обременённые раненым, они держат темп, от которого у меня без малого язык на плечах висит. С языком, кстати, уже вполне прилично, общаемся без особых проблем. Там и слов-то триста – триста пятьдесят, да около сотни специальных охотничьих терминов, плюс мимика и жесты – очень содержательно выходит. Все явно рады, что скоро завершится этот трагичный поход. Особенно рад Батор – лежит на волокуше, лупает глазами и счастливо улыбается. Он ещё очень слаб, практически не ест, только много пьёт и совершенно уверен, что это мои горошинки спасли его. Может, и так, а может, просто здоровья у него много, и парню суждено выжить – хилым в этом мире ничего не светит. Ну, пусть думает как хочет, главное, чтобы польза от этого была.

Только Хатак был задумчив и хмур. В целом я уже знал историю этого похода. Правильные Люди были классическими собирателями и охотниками, нигде не задерживающимися подолгу на одном месте и кочующими по довольно сложному маршруту. Вот и приходили они из года в год к берегам довольно большой реки, где были удобные перекаты. Чтобы, как только спадёт вода и хоть чуть-чуть прогреется, переправиться на другую сторону на летние, так сказать, пастбища. Заодно посылали охотничьи партии за «горьким камнем». Быстроногие охотники успевали дойти до пещеры с солью и обернуться назад меньше, чем за неделю. Но что самое удивительное, саму соль они не употребляли, а использовали её для обмена на большой ежегодной осенней охоте. Это мероприятие, как я понял, что-то вроде сбора многих родственных племён для совместной Большой охоты, а также мены всего на всё. Там же присматривались к невестам, проходили «свадьбы». Охотники тёрли свои вопросы, шаманы – свои. Короче, очень важное и нужное событие в жизни племён.

Помимо того, что племя Хатака обменивало соль на нужные вещи, оно ещё и приносило изрядный её запас с собой на зимнюю стоянку и использовало для приваживания копытных под копья охотников. Любителей полизать дефицитную соль всегда находилось преизрядное количество. Почему люди сами её не использовали, у меня в голове не укладывалось. На все вопросы Хатак отвечал, что люди не едят горький камень и вообще он первый раз видит, как человек его ест. Но на то я и Могут шаам Хори Каман, чтобы вытворять, что мне заблагорассудится.

В этом году поход за солью у них изначально начался неправильно. Прежде всего, пошло очень мало охотников. Обычно партия состояла из двадцати – двадцати пяти охотников, а в этот раз было отправлено всего восемь человек. Остальные, как пообещал вождь Острый Рог, должны были подойти к пещере с солью через два дня, но… не пришли. Да и состав желал бы лучшего. Помимо Хатака пошли ещё двое таких же почти стариков, как и он, Первый и Второй, сильные, но слегка туповатые ребята, двое почти пацанов, один из которых охромевший Молодой, и последний – Батор, единственный, кого Хатак ценил очень высоко, – ловкий, смелый, отважный, но не безрассудный, умный и любознательный. «Совсем как я в молодости», – не без гордости говорил дед.

Заготовив соли на всю партию охотников и не дождавшись остальных, Хатак, а он и вправду был старшим, принял решение возвращаться. Высиживать дальше в неведении смысла не было. Поначалу всё шло нормально, но незадолго до переправы, где мы и повстречались, на них вышел, судя по описанию, короткомордый медведь, а это, скажу я вам, очень серьёзный зверь. Разойтись миром с Длиннолапым, как его называл Хатак, не получилось. В скоротечной схватке Длиннолапый убил обоих стариков, пацана и почти отправил на тот свет Батора, ещё и Молодой ногу подвернул. С болью в сердце, глотая злые слёзы, Хатак приказал оставить место схватки, помочь погибшим не было никакой возможности, надо было спасать хотя бы тех, кто остался жив. Но не тут-то было. Почти сразу на «хвосте» у них повисла стая гиен. Несколько раз они делали осторожные попытки напасть, которые удалось отбить, и лишь когда их стало больше, они пошли на решительный штурм. Если бы не я, пожалуй, всё там и закончилось бы. Но не случилось. И хотя мы почти добрались до стоянки, потеря трёх охотников племени, да ещё неизвестно как там с Батором будет, сильно напрягало Хатака. Было от чего быть задумчивым и хмурым.

Сегодня вечером, сидя у горящего костра, по сложившейся в последние дни традиции, когда мы обычно подолгу беседовали о многом и интересном, старый охотник был необычно молчалив.

Вообще, если описывать внутреннюю суть Хатака, то его можно было смело воспринимать как Магеллана и Сократа в одном флаконе. Путешественник и мудрец, так и не растерявший бесценное свойство в душе оставаться мальчишкой. А ещё он был воин. Хатак участвовал в двух войнах, где союз племён противостоял Старым Людям. Судя по описанию, очень похоже, что это были неандертальцы. Также он участвовал в нескольких межплеменных войнах и многочисленных небольших схватках. Так что Хатак для меня был бесценным кладезем опыта и знаний об этом мире. Ну а я для него вообще вроде Шахерезады. Приязнь и удовольствие от общения друг с другом росли день ото дня. Что поделать, родственные души.

Бескрайнее ночное небо с яркими звёздами над головой, из тьмы за освещённым кругом от потрескивающего костра доносятся различные звуки. Это у нас, здесь, созерцание огня и молчание, а степь живёт своей, весьма насыщенной жизнью. У костра мы одни, остальные давно угомонились. Наконец Хатак решился.

– Пётр, – я уже давно попросил его называть меня коротко и более для себя привычно, – ты знаешь, как мы сходили за горьким камнем, но не знаешь, почему так получилось. Раньше племя Правильных Людей было сильным и авторитетным среди других союзных племён, пока, – он показал раскрытую ладонь, – столько зим назад у племени не появился новый вождь, Острый Рог. Его отец Филин был сильным и мудрым вождём, пользовавшимся заслуженным авторитетом других вождей и шаманов. Но пришло его время, и он отправился в туманные долины предков. Мы, мужчины, практически не знаем, кто наши дети, но в этом случае все точно знали, что Острый Рог – сын Филина. Обычай гласит: после смерти вождя избирается новый из самых достойных охотников племени. Я был другом Филина и имел весомый авторитет. Были охотники, которые поддержали бы меня, захоти я стать новым вождём, но я всё же был пришлый, и стать вождём без борьбы мне было непросто. Но бороться я как раз не хотел. Хотел ли я быть вождём? – Он немного помолчал. – Честно скажу: не знаю… Не знаю до сих пор. Но когда племенной шаман Пёстрый Полоз у Большого костра выкрикнул имя Острого Рога, я был против. Я уже говорил, что был другом Филина, и ещё я хорошо знал его сына, как-никак он вырос, считай, на моих глазах. Так вот, Острый Рог был сыном Филина, но Острый Рог не был Филином. Филин был силён прежде всего этим, – Хатак прикоснулся к груди, – а не этим, – он похлопал себя по бицепсу, – как его сын. Понимаешь, о чём я, Пётр?

– Очень тебя понимаю, Хатак. Продолжай.

– Там, где у отца была мудрость, у сына только хитрость да змеиный свист в уши от Пёстрого Полоза. Филин всегда мог поступиться малым ради большего, всегда слушал умные советы и не стеснялся признавать свои ошибки. Острый Рог же всегда и во всём прав, и советчик у него только один – Пёстрый Полоз. Но всё-таки парень когда-то был не таким, не до такой степени… Это всё Полоз, его поганый язык живёт в голове молодого вождя, и я не знаю, как оттуда его вытащить… Мы уже успели поругаться с несколькими родами. На наши исконные земли стали заходить чужаки. Люди перестали приходить в племя, как было когда-то, а наоборот, уходят из него. Вот и с этим походом за горьким камнем очень всё непросто. Трое стариков, никому особо не нужных, но хорошо помнящих, как было раньше, два остолопа – ни то ни сё, пацаны из тех, у кого нет никакой поддержки, и Батор, слишком внимательно слушающий мои рассказы и совершенно плюющий на «мудрые» речи шамана. Я много лет хожу за горьким камнем, и, когда мне дали таких охотников, сразу сказал: нельзя идти таким количеством. Острый Рог тут же заверил, что остальные придут позже. А Пёстрый Полоз камлал всю ночь, и духи сказали ему: всё будет отлично. «Неужели ты, такой опытный охотник, не доведёшь людей до пещеры горького камня по дороге, которой ходил столько раз? – спросил меня тогда вождь. – Или ты стал слишком стар для таких походов, может, тебе уже пора сидеть у костра и рассказывать детям сказки… как ты любишь?» Я считал себя хоть немного мудрым человеком, но… Пётр, они развели меня, как сопливого пацана. – В отчаянии Хатак ударил себя кулаком по ладони. – Как пацана… – глухо повторил дед, опустив голову. – Поначалу, – через некоторое время продолжил Хатак, – я и сам думал, что всё будет хорошо. Тем более до пещеры дошли без особых проблем, но, когда через два дня никто не пришёл, я почувствовал: хорошо уже не будет. Я ещё на что-то надеялся, но… Длиннолапый всё расставил по своим местам. За свою долгую жизнь я вот сколько, – показал он семь пальцев, – сражался с Длиннолапым. Три пальца я защищался от него, остальное сам на него охотился. Длиннолапый очень силён и опасен, но ещё очень умён, столько охотников, сколько было нас, даже для него слишком опасно, в степи есть добыча гораздо менее зубастая. И всё-таки он напал… Когда имеешь дело с Длиннолапым, главное – не дрогнуть, дождаться, когда он поднимется на задние лапы, и вовремя ударить. Восемь копий в мягкий живот… Добывал я Длиннолапых и меньшим количеством охотников. Но этот… – Хатак смотрел расширенными глазами в костёр, вновь переживая перипетии схватки. – Он так и не поднялся. Сгорбившись, словно человек, он легко отбивал наши копья. Тогда мы попытались его окружить, но он не стал кружиться на месте, пытаясь отбиться ото всех сразу, как другие Длиннолапые, а резко отталкиваясь всеми лапами, прыгнул сначала к одним, тут же к другим. Он был очень быстр, очень… Я думаю, захоти Длиннолапый убить нас всех, он это сделал бы. Мы даже не сумели нанести ему серьёзных ран. Поверь мне, Пётр, я сражался с ними не раз, но ни один из них не вёл себя как этот. Он был похож скорее на человека, и я думаю, что это шаман Пёстрый Полоз натравил на нас духа в образе Длиннолапого.

– Ты думаешь, он способен на такое? – озаботился я, впечатлённый рассказом охотника.

– Не знаю. Бывало, он хвалился, что может призывать духов зверей, но при мне ни одного духа так и не призвал. Вот ты, Пётр, призовёшь дух зверя?

– Точно нет, – не стал я врать.

– Но ты же очень сильный шаман. Гораздо сильнее Пёстрого Полоза!

– Возможно. Но я силён в одном, он, может быть, силён в другом. Нельзя быть сильным везде и во всём.

– Да, ты прав, мудрый Пётр, – Хатак тяжело вздохнул, – нельзя быть сильным во всём. Печально.

– А ты не думал, Хатак, что это был не дух, посланный шаманом, а всего лишь медведь, который уже встречался с людьми, и, возможно, не раз?

– Медведь?

– Так называют Длиннолапого в моём племени. Ты же опытный охотник, Хатак, и сам говоришь, что Длиннолапый очень умён. Выйдя победителем из схватки с охотниками однажды, он мог победить и во второй раз, а в третий, уже запомнив предыдущий опыт, применил свои особые приёмчики снова. Ты же сам говорил: этот Длиннолапый делал всё не так, как другие, а вот вы, наоборот, делали всё как всегда, и на этом он вас и поймал.

Хатак долго сидел, молча обдумывая услышанное. Наконец заговорил:

– Ещё раз убеждаюсь, что ты, Пётр, мудрый шаман. И это как раз тоже большая проблема. Послал Полоз духа, или было так, как ты говоришь, но, думаю, моему приходу не обрадуются ни вождь, ни шаман. И то, что в племя привёл тебя как бы я, не добавит любви и к тебе. Уверен, пакости мне и дальше обеспечены, но я свой, у меня немалый авторитет, и теперь я буду вдвойне осторожен, ты же чужак, и тебе придётся в племени нелегко. И я просто не знаю, что делать, Пётр?

– Успокойся, Хатак. Мне приятно, когда такой человек, как ты, волнуется за меня, но не думаю, что останусь жить в племени Правильных Людей.

– Понимаю, – покивал Хатак, – дойдёшь с нами до Осенней охоты и выберешь себе племя. Такой шаман всем пригодится.

– И снова ты не угадал, старый. Думается мне, что жить я буду один.

Улети я сейчас на небо, Хатак так не удивился бы. Мало ли, что умеет Горький Камень. Но жить одному!!!

– Жить одному нельзя! – воскликнул Хатак.

Весь его жизненный опыт и знания восставали против этого. Это в полётах он не силён, а в вопросах выживания – большой специалист.

– Да ну, – парировал я. – Жил же я до встречи с вами один, и жив, как видишь, – брешу на голубом глазу и совесть не мучит.

– Но почему?!

– Потому что жить, как привыкли вы, я не могу, да и не хочу, а жить так, как хочу я, вряд ли кто-то согласится.

– Но как, как?! – не унимался Хатак. – Как ты будешь жить один?

– Думаю, нелегко. Но, надеюсь, с твоей помощью, мой друг, чуть легче. А вообще, пойдём-ка спать, завтра у нас с тобой предстоит тяжёлый денёк. – И ушёл в темноту, оставив у костра потрясённого деда.

Я сидел и меланхолично наблюдал, как в котелке медленно побулькивает нехитрое варево. Также неспешно «побулькивали» мысли в моей голове. Подумать было о чём.

Вчера состоялось феерическое вступление нашего отряда в стойбище Правильных Людей. Стойбище раскинулось между каменной грядой и берегом реки. Навскидку народу в племени было человек двести пятьдесят, и из них охотников – человек семьдесят, немного стариков, остальные – женщины и дети. Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что это очень большое племя для этих времён. И неудивительно, что, живя охотой и собирательством, им всё время приходится перемещаться с места на место. Такая толпа, словно саранча, очень быстро выжирает всё съедобное вокруг себя. Ну и это стойбище, в общем, не обмануло моих ожиданий. Полукруглые, невысокие, даже не знаю, как их назвать, чумы, что ли, из облезлых шкур, натянутых на деревянные каркасы, а кое-где и на рёбра мамонта, стояли где кому как удобно. Вонь от костров, от выделываемых шкур, кости под ногами, ещё какой-то мусор, мухи в преизрядном количестве, запросто можно наступить ногой на «мину». Короче, полный букет антисанитарии. И сами первобытные товарищи так «озонируют»… Я всё понимаю, каменный век, то-сё, но мать моя женщина, речка же рядом! Неужели нельзя лишний раз пойти, извините за грубость, жопу помыть?

Слава богу, повезло. Как выяснилось, жить шаману внутри стойбища как бы не принято, а не то гостеприимство Хатака я, боюсь, не пережил бы. Я тогда быстро сориентировался и, пока Хатака не взяли в оборот, попросил найти мне для проживания удобное место. Так что поставил я свой шалашик недалече, в удобном распадке, окружённом небольшими кустами. Уютненько так, и дрова, и до речки недалеко, опять же любопытных поменьше. Большой шаман Горький Камень, знаете ли, шуму не любит, отвлекает от размышлений о высоком! Со злости или по рассеянности враз в лягушку превратить может. Я именно так и наказал всем охотникам в стойбище о себе рассказывать. Пока действует.

Встреча отряда соленосов прошла неоднозначно. И если основная масса народа искренне радовалась, ибо всех считали уже погибшими, о чём, кстати, Пёстрый Полоз после долгого камлания уже всех оповестил, то вождь со товарищи был намного сдержанней. Особо кислой рожей выделялся шаман. Ещё бы, он тут мухоморы курит, не спит ночами, здоровье подрывает – пророчествует, и нате вам… Мало того, что вернулись, хотя и не все, так ещё с собой могучего шамана припёрли. Если так ронять авторитет, его и о землю ушибить недолго.

Мы сразу не понравились друг другу. Уж не знаю, каким я предстал перед его глазами, но его образ у меня сложился в две секунды. Крысёныш. Мелкий, суетной, с тонкими ручками-лапками и злобно посверкивающими маленькими глазками на остреньком личике. Реденькие волосики на плешивой головёнке, бородёнка – одно название. Вонючая меховая накидка, обвешанная косточками, черепками мелких птиц и кабы не тех же самых крыс. Как есть – крысёныш! Но умён. В разборки сразу не полез, вдруг я и вправду шаман силы немалой. И сам не полез, и вождю не дал. Хотя тот был явно настроен тут же, прямо здесь, наехать на Хатака. Но быстро объявил сегодня вечером праздник, а Большой костёр – на завтра. Большой костёр – это толковище всех охотников, на котором решаются различные вопросы, доводятся важные новости, ну и так далее. Всё ясно, будет собирать информацию: кто я такой, откуда взялся, что умею. Самое интересное, Острый Рог только кивками подтверждал сказанное шаманом. Ох, чую, рулит тут этот крысёныш через этого орясину.

Почему орясину? Да потому, что удался мужик на славу. Ростом хоть и пониже меня, зато в плечах – куда там мне, я и рядом не стоял. Мускулы на руках и ногах – как удавы, силён, видать. Была в нём некая звериная красота: волосат, бородат, вонюч – не без этого, но черты лица правильные, глаза голубые, выразительные. Такого в моём времени отдай стилистам на растерзание – мигом голливудскую суперзвезду из него заделают. Жаль только, по всей видимости, живёт не своим умом, а чужого дяди.

Ну и, конечно, я произвёл неизгладимое впечатление на местных аборигенов. Нечто сродни шоку. И хорошо, а то, боюсь, растащили бы на сувениры. А дальше сработала моя закладка. Великий шаман – жуть какой грозный, по мелочам не беспокоить.

Праздник в каменном веке – это нечто. Умом-то я понимаю, что люди, действительно, радуются жизни и веселятся, как умеют. В сё-таки охотники вернулись живыми, тем более при таком хреновом пророчестве. Да, не все, но это жизнь первобытного охотника, мало кто из них умрёт от старости в, так сказать, «тёплой постели». Зато какой успех у рассказа о драматической схватке с Длиннолапым, а эпическая битва с гиенами!.. Народ в восторге и ужасе охал и ахал, и всё это неподдельно, искренне. Это не ток-шоу с табличками: тут смейтесь, тут хлопайте. Здесь всё взаправду. Даже вождя проняло, когда Хатак повествовал, как я сёк гиен своей Прелестью, а когда он изобразил, как я одним ударом отрубил гиене голову, народ просто в ступор впал. Порезать – это понятно, проткнуть – завсегда пожалуйста, разбить череп или там кость – и такое бывало, но… отделить что-то от чего-то одним ударом… Острый Рог даже покрутил головой, на себя, что ли, примерил? Все, кто был тогда, горячо подтверждали сказанное Хатаком. Мне оставалось лишь важно кивать да мычать что-то многозначительное. Многие охотники бросали на меня восхищённые взгляды, время такое, личная доблесть здесь очень высоко ценится.

Из угощения в основном мясо жареное, мясо, печённое на камнях, и мясо, варённое в кожаных мешках посредством кидания раскалённых камней в воду, находящуюся там. Также туда добавляют какие-то листья и коренья. Представляете себе, что за супчик на выходе получается? Присутствовали и растительные добавки, но очень мало – весна. И конечно, хит сезона – мутная слабоалкогольная хрень в вонючих бурдюках. Еле открестился от этого удовольствия, сославшись на шаманские дела. Никакой посуды не было вовсе, ни деревянной, ни глиняной, единственное, мелькнуло несколько грубых каменных плошек, и, что характерно, у вождя, шамана и ещё у пары прихлебателей.

Процесс насыщения был прост: подходишь к костру, где хлопотали женщины, и тебе выдают порцию того или иного блюда. Я совершенно не заметил утеснений, а тем более угнетения женщин по половому признаку. Наоборот, особо нетерпеливые могли ладонью по рукам схлопотать, а то и по макушке. Ну и куда ж без блата? Своим мужчинам, при общем как бы равенстве, всегда есть возможность подсунуть что получше. Непроизвольно отметил, что местные – красотки, некоторые реально красотки, особо из тех, кто помоложе. И они в меня эдак глазками постреливают. А что, видок у меня вполне. Одет – не чета местным шаромыгам, бородка аккуратная, а не обувная щётка, как у всех. О кольце в ухе я вообще молчу. Уж этот девайс дамы моментально срисовали. И некоторые улыбаются так, знаете ли… Гм, так, что-то я куда-то не туда…

Я после такого пиршества остался, прямо скажу, слегка голодным. Закиньте в желудок хоть и нормально пожаренного, но абсолютно пресного мяса, и поймёте, о чём речь. Эк нас цивилизация разбаловала! А местные очень даже замечательно себя чувствуют. Понаелись, слегка подвыпили, расслабились, и потянуло народ на танцы.

Незамысловатые кренделя под дружное гундение и притопывание в такт хлопкам – зажигали граждане кроманьонцы не по-детски.

– И всегда у вас так? – обратился я к сидящему рядом Хатаку.

Деду было хорошо. Его глаза маслено поблёскивали, на губах блуждала довольная улыбка – сыт, слегка пьян. Всем своим видом он олицетворял великую китайскую истину: прошлое прошло, и его нет, будущее не наступило, и его тоже нет – живи настоящим.

– Здорово, правда? – ответил довольный Хатак. – Э-эх, Пётр! Были бы мы помоложе, уж мы им показали бы, как надо плясать! Правильно я говорю?

– А то, я и сейчас себя с трудом сдерживаю, чтобы вприсядку не вдарить.

Хатак подозрительно посмотрел на меня, но я сделал самую невинную моську.

– А у вас как делают? Не так?

– Ну и так тоже бывает, – не стал я развивать скользкую тему.

Мудрые люди давно заметили, что в этом мире ничего не бывает случайным. Блуждая взглядом, я вдруг заметил стоящую невдалеке от нас девочку, которая пристально смотрела прямо на меня. Слишком пристально и слишком смело на меня, ужасного. Ей точно от меня что-то было нужно. Даже интересно стало.

– Кто это, Хатак? – кивнул я на девчонку.

Хатак долго присматривался, подслеповато щурясь. Я вообще заметил у него некоторые проблемы со зрением. Наконец он рассмотрел, на кого я указал.

– A-а… Это дочка пришлой, тут где-то ещё младший брат должен быть. Три зимы назад один из наших взял её мать на Осенней охоте к себе второй женщиной. Охотника, с которым она жила, загрыз Большой Клыкастый. – Деда явно пробило на поговорить. – Тяжело с двумя детьми без своего мужика. Из своих никто брать не стал, вот и пошла к нам, а прошлой зимой родами померла.

– А дети?

– А что дети? Живут как-то.

– Как-то! Понятно. Как звать-то её, хоть знаешь?

– Откуда у неё имя, – удивился Хатак, – она же ещё ребенок. Так, есть детское прозвище, Лисёнок, кажется.

– Ладно, сейчас разберёмся, что Лисёнку нужно, – проворчал я себе под нос. – Эй, Лисёнок, иди сюда!

Но девочка и подойти не решалась, и уходить не уходила. Ничего, я не гордый, и сам подойду.

Приблизившись, я рассмотрел её получше. Невысокая, лет двенадцать, может, тринадцать, на худенькое тельце накинута совсем уж безобразная шкура, непонятно от кого, с дыркой для головы и перехваченная на талии кожаным ремешком. На ногах тоже какие-то бесформенные меховые комки. Волосы грубо отхвачены порогами, не иначе кремневым ножом, и были они рыжие, я бы даже сказал – огненно-рыжие. Если бы не были такими грязными. Но самыми выдающимися были её глаза. На замызганной симпатичной мордашке глазищи – цвета аквамарина. Да уж… Когда-нибудь из этого утёнка не лебедь будет, а настоящая жар-птица. И встретила она своими аквамариновыми глазами мой взгляд смело и открыто.

– Хао, Лисёнок.

– Хао, Горький Камень.

– Ты хотела спросить меня о чём-то, – решил я поиграть в проницательного могучего шамана, – и вот я пришёл.

Но смутить Лисёнка не получилось.

– Скажи, Горький Камень… ты из моего племени? – И столько в этом вопросе было надежды, столько в глазах светилось ожидания и радости, что я не сразу нашёлся что ответить.

– Почему ты так решила?

– Ты такой же высокий, как люди моего племени. Моя мама говорила, что люди моего племени были все высокие и… добрые, не то что… – Она не закончила фразы, но тут и так было всё понятно.

– А волосы в твоём племени у всех, как у тебя, или были и другого цвета? – попытался увильнуть я от прямого ответа.

– Да, у всех, как у меня. И как у мамы. Я помню.

– Но ведь у меня не такие, – указал я на свои «соль с перцем».

– Ты старый, – взгляд Лисёнка на секунду вильнул в сторону. – Когда становятся старыми, волосы у всех одинакового цвета.

– Прости, девочка… Я не из твоего племени, – наконец родил я неизбежный ответ.

И словно выключили свет. Будто враз выдернули из неё всю смелость и решительность. Взгляд Лисёнка потух, плечики поникли. Девочка молча развернулась и канула в темноту.

Ушла… А у меня словно заноза в сердце осталась.

– Старый дурак, – глядя ей в след, прошипел я, – не мог ребёнку соврать. Чистоплюй хренов.

На следующее утро, пока я колдовал у костра, объявился Хатак. Видок он имел слегка помятый, в руках держал небольшой кожаный мешок. Усевшись возле огня, он с шумом втянул аппетитные запахи, идущие из котелка.

– Удивляюсь тебе, Пётр. Ты всегда делаешь женскую работу с таким удовольствием… Наши охотники, если рядом есть женщины, ни за что не станут что-то готовить, лучше дадут тумаков, чтобы бабы быстрей шевелились.

– Прям-таки тумаков? Прям-таки всегда?

– Ну-у… – Хатак задумчиво поскрёб бороду. – Могут, конечно, и сырое сожрать, или там… поголодать слегка.

– Всё с вами ясно. У нас, Хатак, если мужчина не может себя обслуживать, наши женщины быстро это поймут, и тогда ты попадёшь к ним в полную зависимость, и жизнь твоя, Хатак, будет бесполезней во-от такусенького, – показал я пальцами, насколько маленького, – кусочка кремня.

– У вас суровые женщины, – уважительно глядя на меня, произнёс дед и протянул мешок: – Наши всё-таки не такие строгие и собрали это тебе.

Заглянув внутрь, я обнаружил несколько увесистых кусков слегка обжаренного мяса.

– Передай им мою благодарность, Хатак. Сам-то будешь? – кивнул я на булькающий котелок и мясо.

– Не. Поел. Вождь и шаман говорят с охотниками. Не нравится мне это. Пойду, тоже буду говорить с охотниками. Ближе к вечеру приду за тобой, пойдём к Большому костру. Мне кажется, Полоз что-то затевает против тебя.

– Чем, интересно, я не угодил ему? Мы с ним и словом не перемолвились. – Я, честно говоря, не сильно удивился, но всё-таки.

– Тем, что ты есть, – серьёзно ответил Хатак.

Старый охотник ушёл, а я направился к реке сполоснуть руки перед едой. Отряхнув их от воды, я присел на валявшееся у кустов бревно, принесённое паводком, и загляделся на могучий ток широкой реки. То там, то тут на воде расходились большие круги, крупная рыба гуляла на самой поверхности. Подальше от шумного стойбища суетилась пернатая дичь. Прибрежная растительность выкинула уже довольно приличные листочки. Было тепло и тихо.

«Природа проснулась, – думалось мне, – а я даже не выполнил план-минимум. Зачем мне это бессмысленное бодание с шаманами и вождями, мне место для жизни искать надо. Время поджимает».

Вдруг сбоку послышались шаги, и к берегу вышли двое детей. Девочка Лисёнок и, скорее всего, её брат, такой же рыжий, как и она, пацанчик, годов десяти. На полголовы ниже, худющий, грязный, исцарапанный, с подбитым глазом. В обносках ещё более худших, чем на Лисёнке. Меня, тихо сидящего за кустами и одетого в камуфляж, заметить было не так просто, а детишек не только хорошо видно, но и прекрасно слышно.

– Вот тут никого, – тихо сказала девочка. – Давай поедим здесь.

Они присели на корточки рядом друг с другом.

– Прости, сестрица, – опустив голову, повинился пацан, – тот кусок мяса, что я вчера припрятал, у меня отнял Толстый Барсук со своими дружками. Если бы один на один, я ему дал бы, а так накинулись кучей… Вот видишь, как в глаз дали, – прикоснулся он к синяку и тяжело вздохнул.

– Ничего, – погладила она его по рыжим вихрам, – я вчера свой кусок весь есть не стала, оставила чуть-чуть, а ещё нашла мучнистые корешки. Они, правда, маленькие и ещё совсем горькие, но ничего, попьём водички побольше.

– А я зато вот что нашёл. – Парень достал из-за пазухи две небольшие ракушки. – Я ещё поискал бы, но вода очень холодная.

– Ты у меня молодец. Настоящий охотник! – подбодрила его сестра.

– Подожди чуть-чуть, Лисёнок, вот стану настоящим охотником, мы каждый день будем что-нибудь есть.

Мать честная! У меня от этого разговора ком к горлу подкатил. «Господи! – внутренне возопил я. – Есть ли место и время на земле твоей, где сироты, дети твои, нужны хоть кому-нибудь?!»

Мой отец говорил: «Сынок, не помогай всем. Всем помочь невозможно. Если кто-то рвётся помочь всем, это либо дурак, либо жулик, либо блаженный. Но если ты хочешь помочь, помоги, кому сможешь». Неужто я двух детей не накормлю?

Я решительно встал и вышел из-за куста.

В первый момент брат с сестрой от неожиданности чуть в воду не сиганули. Вскочили, но тут же, узнав меня, замерли.

– Хао, Лисёнок! – приветливо улыбаясь, поздоровался я.

– Хао, Горький Камень, – успокаиваясь, поздоровалась она в ответ.

– А кто это с тобой? – кивнул я на пацана, который спрятался за сестру и бросал из-за её плеча взгляды, наполненные смесью страха и любопытства.

– Это, – вытолкнула она слегка упирающегося малого вперёд, – мой брат Белка.

– О-о, синяк под глазом – вижу, ты встречаешь врага лицом, а не спиной. Из тебя со временем вырастет знатный охотник. Что ж, хао и тебе, Белка, брат Лисёнка.

– Хао, Большой шаман Горький Камень. – Похоже, мои слова ему очень понравились, вон как сразу засмущался.

– Что же вы тут, ребятки, делаете?

– Мы… – на мгновение замялась Лисёнок, – хотели немного поесть.

– Чем же, если, конечно, не секрет?

Дети испуганно переглянулись, словно я мог отобрать их жалкие крохи, или… неужели с ними уже такое было?! Но потом, решившись, Лисёнок показала маленький кусочек мяса и пару каких-то растительных хвостиков, а брат давешние ракушки.

– Ну-у… – с сомнением протянул я, – разве будущему Великому охотнику и будущей красавице этого хватит? Давайте-ка вы съедите это потом, а сначала пойдём и съедим то, что есть у меня.

– Нет, нет! – в испуге замотала головой девочка. – Нам нельзя есть еду шамана, нам даже нельзя подходить к его костру.

– Это кто же вам такое сказал?

– Так всем говорит шаман Пёстрый Полоз.

– Что и кому говорит Пёстрый Полоз, мне, собственно, чихать. Я Большой шаман Горький Камень и делаю то, что считаю нужным. Ясно?

Брат с сестрой быстро закивали. Ещё бы, спорить с таким грозным дядей…

– Но сначала я вам покажу один тайный шаманский обряд, – заговорщицки зашептал я.

– Какой? – чуть ли не хором вырвалось у них.

– О-о, этот обряд называется «Умывание перед едой». Это очень важный и нужный обряд. Вот сегодня у меня есть еда, а значит, у меня была удачная охота, и, когда я мою руки перед едой, я делюсь частичкой своей удачи с водой. И вода когда-нибудь обязательно меня отблагодарит.

– А что надо делать? – Ребяткам не терпелось приобщиться к такому полезному ритуалу.

– Ну, тут всё просто. Повторяйте за мной. Руки в воде трём вот так, так, а теперь лицо. Вот, вот, хорошо. Так, пожалуй, достаточно.

Да уж, чувствуется, сия процедура у детишек не часто практикуется. От грязи, конечно, совсем не отмылись, но хотя бы посветлели.

– За мной, мои юные друзья, – скомандовал я и двинулся в сторону шалаша.

– Скажи, Большой шама…

– Стоп, – остановил я начавшего говорить Белку. – Давайте договоримся, что, когда мы одни, называете меня просто дядя Пётр, а на людях – Горький Камень. Ясно? – Кивают. – Ну тогда спрашивай.

– Скажи… дядя Пётр, а что надо говорить, когда делаешь «умывание перед едой»?

Вот чёрт, прокол! Это же шаманский ритуал, тут обязательно бубнить что-то нужно.

– Это не так важно, – с уверенным видом начал выкручиваться я. – Тут главное – делать всё как можно чаще. Я вот, например, говорю: «Вода, вода, возьми моей удачи, поделись со мной твоей силой».

«Во я гоню, совсем никакой совести, а впрочем, хуже не будет». Видно было, как дети активно шевелят губами, запоминая сокровенные слова. Так мы дошли до лагеря.

– Вот, садитесь сюда. Супчик у нас готов, сейчас ещё мяско подогреем, – засуетился я.

Брат с сестрой как сели, так и прикипели взглядом к котелку, висящему над углями. Ждали они чудес в жилище шамана – и вот одно из них… Я же быстро начикал ножом прутиков, нарезал мясо, нанизал и пристроил его над углями. С каким же восторгом смотрел Белка на мой нож! Его так и подмывало задать кучу вопросов. Впрочем, как и его сестру.

– Давайте-ка, ребятки, сначала поедим, а потом будем разговоры разговаривать.

Что сказать, столько они не ели, наверное, со смерти матери. А уж так и вовсе никогда. Супец со специями, подсоленное мясо… Я боялся, незнакомая пища может им прийтись не по вкусу. Ага, как же, улетела в молодые желудки со свистом. И с ложкой они освоились быстро. Ребятки совсем расслабились, заулыбались. Ну, сейчас они мне подсыпят вопросов – чего да почему?

– Дядя Пётр, можно тебя спросить? – Это Белка наконец осмелился.

Я внутренне усмехнулся.

– Конечно, ведь я же обещал.

– А правда, ты отрубил голову гиене одним ударом?

– Правда.

– А… можно посмотреть твоё большое копьё? – выпалил пацан и даже рот закрыл ладонями от собственной дерзости.

Сестра бросила испуганный взгляд на брата, а потом на меня.

– Почему нет? – развеял я их страхи. – Отчего бы достойному юноше не подержать достойное оружие. – Я достал Прелесть из шалаша и вручил её не верящему такому счастью малому. Он принял дрожащими ручками оружие и выпал из реальности. – Ну, Лисёнок, а ты что хочешь посмотреть? – подмигнул я ей, мол, давай, сегодня лавка чудес открыта.

– Дядя Пётр, что у тебя вот тут? – коснулась она мочки уха.

«Ха, ну кто бы сомневался. Эх, женщины, что в веке двадцать первом, что в каменном, а суть ваша неизменна. И это правильно. И пусть так будет во веки вечные. Аминь».

– Это называется серьга, – я употребил русское слово потому, что аналога в местном языке не существовало.

– Серьга, – прилежно повторила девочка. – А для чего?

– Для красоты, – ещё одно русское слово.

– А что такое «для красоты»?

– Для красоты – это значит, чтобы было красиво. Вот когда по небу плывут большие облака – красиво. Когда утром встаёт солнце – красиво. Ты видела, как цветут цветы? Это и есть – красиво. В мире много красоты, но люди иногда стараются сделать его ещё красивее. Вот моя серьга – красиво. Или вот твои глаза – очень красиво!

Лисёнок аж запунцовела.

– Нет, – замотала она головой, – неправда. Все девочки говорят, что у меня плохие глаза, зелёные, как лягушка.

– Это они от зависти. Уж поверь мне, Большому шаману, что, когда ты вырастешь, из-за твоих глаз многие и многие храбрые охотники потеряют покой и сон. Они будут приносить тебе много вкусного мяса и одевать тебя в тёплые меха.

– А серьга? У меня будет серьга?

– Конечно, обязательно будет.

Мечтательная улыбка бродила на губах девочки. «Ах, как хорошо будет когда-нибудь, как хорошо! Не может же такой могучий шаман ошибаться. Нет, никак не может!»

– А скажи мне, Лисёнок, где вы с братом спите? – Хлоп! И воздушные замки развеял суровый ветер.

Взгляд сразу потух, плечики ссутулились. Опустив голову, она чуть слышно пробормотала:

– Мы спим возле костра.

– Возле какого?

Неопределённое пожатие плечиками.

– А едите что?

Голова ещё ниже, и даже брат вышел из созерцательного состояния и с беспокойством стал прислушиваться к разговору.

– Нам дают. И ещё мы сами что-то находим.

В общем, дальше последовал весьма тяжёлый разговор. В процессе его вдруг, неожиданно для себя, я сказал:

– Так, ребятки, ну-ка идите поспите у меня в шалаше. Мне нужно кое о чём подумать.

Не слушая вялых возражений, я содрал с них жалкие обноски и засунул обоих в спальник. Уж теперь проверим утверждения производителей, что внутри поверхность спальника – натуральный шёлк. А на нём, как известно, вошки да блошки чувствуют себя отвратительно, а грязь мы всегда отстираем.

Немного повозившись, дети быстро уснули. Ещё бы, сытно, тепло, безопасно. Столько новых эмоций и впечатлений, предохранительная система моментально отключила сознание от реальности. Меня же одолевали невесёлые думки.

Ах, господин Экзюпери! Величайший мудрец, единственная фраза коего повесомей многих философских трактатов. Увы, безжалостный молох войны пожрал тебя, как и миллионы других, обычных, талантливых, гениальных. Но всё же ты успел сказать своё бессмертное: «Мы в ответе за тех, кого приручили»! И ни прибавить, ни убавить.

Я всегда чувствовал, что хотел больше одного ребёнка. И чем старше становился, тем отчётливее это понимал. Сам не сподобился. Очень надеялся на сына, вот бы наделал он мне внуков да внучек… А вон как вышло. И вот теперь эти дети. Рассудок говорит: ты старый дурень, одно дело – подохнуть самому, и совсем другое – утянуть в могилу детей, доверившихся тебе. Любая твоя оплошность, любой несчастный случай – и всё… Выживать в каменном веке одному – это, в принципе, авантюра, а с детьми – авантюра втройне. Много ещё чего говорит рассудок, умного и правильного. Сердце – только одно: не бросай, и у тебя всё получится.

Порассказали они мне тут о своём житье-бытье. Дети и при матери, кроме неё, конечно, никому не были нужны, а после того, как она умерла, просто чудом пережили зиму. Как только потеплело, охотник, у которого они жили с матерью, вышвырнул их на улицу. Дать бы за такое ему по голове, да, боюсь, не поймёт, за что. У нас и в двадцать первом веке детей на улицу выкидывают, а тут… Вот и побираются они от одного костра к другому. Одинокие, никому не нужные, чужие.

Я когда их раздел… мать моя, кожа да кости. Все признаки истощения. Им расти нужно, калории необходимы, а они последние запасы тела проедают! Ещё чуть-чуть – и предел прочности организма будет преодолён, начнутся болезни, которые ещё сильнее ослабят их, и всё… Смогут ли они пережить следующую зиму, если не случится чудо? На чудо они, кстати, и надеются. Мечтают, что на Большой осенней охоте повстречают людей своего племени, и они, высокие и рыжие, сильные и добрые, возьмут их к себе. Увы, доброта и щедрость, скорее всего, присутствовала лишь в рассказах матери. Именно поэтому так велико было разочарование Лисёнка, когда я сказал, что не из её племени. Чуда не случилось… Или случилось? Может, я и есть это чудо?

Лисёнок и Белка – два стойких оловянных солдатика, упрямо встречающие грудью невзгоды жизни. Лисёнок вместе с другими девочками ходит собирать то, что даёт природа – грибы, ягоды, орехи, ловят ящериц и собирают яйца, выкапывают из земли различные корешки. Весна – плохая пора: старого осталось совсем мало, новое ещё не выросло. Лисёнок копает землю плохеньким сучком, говорит, что лучше копать ракушкой, но они хрупкие, часто ломаются и режут ей руки. Иногда, если попадается что-нибудь приличное, старшие девочки могут это отнять. Лисёнок никогда не кричит и не плачет и всегда сопротивляется до конца. Брат тоже занимается собирательством, а ещё он собирает и приносит хворост к кострам, за что ему дают немного еды и пускают с сестрой переночевать возле огня. Но он вполне может наскочить на рысь или росомаху. Потому что топливо вокруг стойбища быстро кончается, и нужно уходить за ним всё дальше и дальше, а в ватагу его частенько не берут, и он на свой страх и риск идёт один. Ещё Белка иногда подворовывает еду, чего очень стыдится. Тумаков и шишек он огребает вдвойне, так как не только постоянно отбивается от мальчишек сам, но и пытается защищать сестру. Он боец, но откуда взять силы, если ешь мало и нечасто.

Так что же их ждёт? Ужели счастье впереди?! Может, стоит рискнуть, нам, троим чужакам, наперекор всему миру?!

Я всегда восхищался фразой мудрых латинян: «Делай, что должно, и свершится, чему суждено».

Не часто в моей, можно уже сказать, другой жизни я в состоянии был следовать этому принципу. Иногда из страха, иногда из корысти, иногда из лени. Может, пришло время отбросить сомнения и следовать зову сердца? Сделать, что должно, чтобы случилось, чему суждено?

За размышлениями не заметил, как подошёл Хатак. Вот его не было – и вот он уже под носом сидит. Нехорошо так сосредотачиваться, за потерю бдительности тут и сожрать могут.

– Хатак, мне нужны шкуры, – ошарашил я его с ходу. – Если я дам тебе маленькое копьё, то на что я могу рассчитывать?

– Зачем тебе шкуры? – удивился охотник. – У тебя хорошая одежда, а до зимы ещё далеко.

– Не для себя.

– А для кого?

Я кивнул на шалаш. Хатак поднялся, заглянул, потом снова сел, долго и задумчиво посмотрел на меня.

– Эти дети, Пётр, в своей недолгой жизни не видели ничего хорошего. Они – словно колючка, прицепятся к первому, кто погладит их по голове. Именно поэтому их никто старается не привечать. Думаешь, тут их никому не жалко? Думаешь, мне их не жалко? Но два лишних рта, Пётр! Бывали зимы, когда совсем ослабшие старики брали на руки самых маленьких детей и уходили в степь. Чтобы остальные выжили. Я это видел, Пётр! Сейчас ты их накормил, пригрел, хочешь дать новую одежду, а потом ты уйдёшь… Что будет с ними, Пётр?

– Они уйдут со мной, Хатак.

– Пф-ф… – фыркнул Хатак. – Ты, конечно, могучий шаман, Горький Камень, но я наблюдал за тобой: охотник из тебя… э-э… – Он слегка замялся.

– Не стесняйся, Хатак. Охотник из меня плохой? Очень плохой? Или скажем как есть: дерьмовый!

Дед слегка стушевался от таких слов: чтобы кто-то сам себя не побоялся признать «дерьмовым охотником», он за всю свою долгую жизнь не слыхивал.

– Всё правильно, всё так и есть, – продолжил я, – но скажи мне, старый и опытный охотник: как при таком изобилии живности вы умудряетесь голодать? Небо темнеет от птицы, в реке рыбы столько, что можно по спинам ходить, по степи бескрайние стада бродят, а вы с голоду дохнете! Это не в упрёк вам, Хатак. Просто вы не знаете, как можно жить по-другому. А я знаю. И если нам с ребятами будет сопутствовать удача, поверь, Хатак, всё у нас будет хорошо.

После столь эмоциональных высказываний повисла молчаливая пауза. Мы сидели и наблюдали, как на углях пляшут маленькие язычки пламени. Наконец Хатак заговорил:

– Не так давно мне казалось, что за свою долгую жизнь я видел так много, что, наверное, видел всё. А потом я встретил тебя… и понял, что я не видел очень многого. Чудесное оружие, чудесная одежда, вещи, странные и непонятные, новые слова, которые ты иногда произносишь. Ты не боишься жить один и даже собираешься прокормиться сам и прокормить двоих детей, хотя признаёшься, что совсем плохой охотник. Ты говоришь, что можешь делать разные вещи, которых никто не может делать… И тут, – он положил руку себе на грудь, – где, казалось, остались лишь угли от того жара, что гнал меня всю жизнь, всё вперёд и вперёд, снова горит огонь…

– Так в чём же дело, Хатак, пойдём со мной? И многое, о чём я тебе рассказывал, ты увидишь собственными глазами.

Он долго и пристально смотрел на меня, а потом поднялся и ушёл… так и не проронив ни одного слова.

Когда дети проснулись, до вечера оставалось ещё куча времени, и поэтому я решил, что неплохо бы наловить рыбки на ужин. Быстро собравшись, мы отправились к реке. Есть тут одно местечко, очень перспективное, недалеко от моего лагеря. Обрывистый берег, стремнина уходит в сторону, огромное пятно медленно вращающейся воды – все признаки глубокой ямы.

Найдя удобный спуск к воде, я настроил свою закидушку.

– Дядя Пётр, а что это такое? – тут же влез любопытный Белка.

– Это, Белка, правильная снасть. Запомни, боец, чем лучше и правильней снасть, тем больше твоя охотничья удача.

– А что такое «боец»?

– Не что, а кто! Боец – это тот, кто слушает умного дядю и делает то, что говорит. Он многое умеет и потому много работает. От этого у него здоровый сон, отличный аппетит и бывает ему счастье. Хочешь быть бойцом?

Ну ещё бы Белке не хотелось. Правда, на сон и особенно аппетит он и так не жаловался, а вот счастье ему не помешало бы.

– Ну что, боец, готов пожертвовать ценные ракушки на общее дело?

– Ага! – Пацан без сожаления достал из-за пазухи две ракушки.

– Тэ-экс, теперь смотрим и запоминаем. Берём ракушку, разбиваем и нанизываем на крючок её содержимое. Крючок – это вот такая очень ценная штука, с ним нужно быть крайне осторожным, он невероятно острый. Теперь размахиваемся и… эх, закидываем. Закрываем на катушке дужку. И ждём. Сейчас и проверим, как нас отблагодарит вода, чем с нами поделится.

– Дядя Пётр, а можно я тоже буду боец? – Это Лисёнок.

– Ну-у не-ет, бойцом у нас будут только мужчины, а ты будешь кудесница!

– А кто такая «кудесница»?

– Это та, кто делает разные красивые удивительные вещи.

– Как серьга?

– Вроде того.

– А… я ничего не умею, – расстроенно заявила девочка, состроив печальную моську.

– А я тебя научу, – весело подмигнул я ей.

Но тут леска медленно, но уверенно начала натягиваться. Я до сих пор всё не привыкну, как шустро здесь клюёт рыба. Казалось, и пары минут не прошло.

После резкой подсечки я понял, что попалось нечто весьма увесистое. Ну, дык, ракушка для сома – самое оно! Каково же было моё удивление, когда после существенных усилий я выволок на берег рыбу килограмма на четыре, явно имеющую отношение к осетровым. То ли такая крупная стерлядка, то ли мелкий осётрик. Ай, спасибо, речка! Ай, уважила! Так и самому недолго поверить, что я тут детишкам плету.

– Ух ты какая! Ух ты! – От возбуждения Белка не мог усидеть на месте. – Сестрица, ты видела, чего поймал дядя Пётр на мою ракушку?!

– Так, боец, прекрати скакать! Иди сюда, сейчас ты будешь ловить. Запомнил, как я делал?

Я заставил его проделать все манипуляции под своим руководством, естественно, и даже позволил закинуть снасть в воду. Кинул он, конечно, не так далеко, как я, но вполне приемлемо.

Не успели мы присесть, как леска натянулась снова. У нас, у рыбаков, это называется – в рот попал.

– Тяни! – скомандовал я пацану, и… началась эпическая битва. Белка тянет рыбу на берег, рыба тянет Белку в воду.

– Сам! Сам! – подбадривал я его. – Давай, боец, ты справишься!

– Тяни, братец, тяни! – подпрыгивая и хлопая в ладоши, кричала Лисёнок.

Когда на берег вытянули – я чуть-чуть помог в самом конце – ещё одну стерлядку, да кабы не побольше, чем первую, Белка обессиленно привалился к берегу. Он был бледен, его слегка потряхивало. Уж что такое адреналиновый шторм в крови после поимки крупной рыбы, я прекрасно знаю. Лисёнок прижимала к себе брата и гладила его по голове.

– Ты молодец, молодец, – говорила она, – ты настоящий охотник!

– Это я поймал её? – потрясённо спросил Белка.

– Конечно, ты! – заверила его сестра. – Теперь ты настоящий охотник!

В лагерь возвращались шумно и весело. Пришедший в себя Белка, подпрыгивая и размахивая руками, рассказывал, как он боролся с рыбой, и всё время пытался помочь мне её нести, то и дело хватая руками за хвост. А Лисёнок всё повторяла: «Молодец, молодец». В лагере они резко притихли. Возле костра на большой связке шкур сидел Хатак.

– О-о, гость в дом – радость в дом. Смотри, что сегодня у нас на ужин, – потрясая рыбой, весело приветствовал его я.

– Удачно, удачно, – кивая, улыбнулся Хатак. – Но ты не забыл, нам скоро идти на Большой костёр?

– Не настолько скоро, чтобы не съесть по большому жареному куску этой чудесной рыбы.

Когда процесс приготовления шёл полным ходом, Хатак сказал:

– Это, – похлопал он по объёмному тюку со шкурами, – я принёс тебе. Вот смотри. – Он раскатал принесённое «богасьтво» у моих ног.

Да уж! Пара десятков шкурок зайца, с десяток лисьих, две большие волчьи шкуры, а ещё несколько шкур, наверное, от сурка. И все зимние, некоторые вполне приличной выделки, что очень меня удивило. И это только мелочь. Были ещё две шкуры косули, лохматая, большая и тяжёлая шкура от быка или бизона и две очень качественные от дикой лошади. В светло-серую полоску. Не зебра, конечно, но тоже прикольно. И ещё большой кусок, напоминающий сыромятную кожу. И это намного-намного больше, чем я рассчитывал.

Я молча поднялся и принёс из шалаша тул с дротиками.

– Возьми, Хатак, это теперь твоё.

Хатак было дёрнулся, в глазах промелькнула радость… Потом он опустил голову и глухо пробормотал:

– Нет. Это, – обвёл он рукой шкуры, – намного меньше маленьких копий. Да, намного.

«Ого, – промелькнуло у меня в голове, – вот это тут расценочки!»

– Не дури, старый, – всунул я ему в руки дротики, – такого добра я сделаю ещё. Это я как раз умею, а вот выделывать шкуры знаю только… э-э-э… – я никак не мог подобрать замену слова «теоретически», – только видел, как делают другие. Короче, ты очень меня выручил, мой друг.

Было видно, Хатак был невероятно доволен. Он пробовал пальцем остроту наконечников, ласкал ладонью ровное гладкое древко, ловил баланс.

– Этим, да, именно этим, как ты говоришь, дротиком я убил гиену в глаз.

– Это был великолепный бросок, Хатак! Тут мне до тебя далеко.

– Хе-хе, тут многим и помоложе тебя в этом со мной не сравниться!

– Но скажи, мой друг, откуда у тебя столько шкур?

– За долгую жизнь старый Хатак много где побывал, много чему научился. Не у одного тебя, Пётр, руки из правильного места растут. Много кому чего я сделал хорошего, опять же, охотничья удача всё ещё не покинула меня. Теперь пришёл к людям, попросил, и они дали то, что мне нужно. А потом принёс это тебе. Всё просто.

– Но тогда получается, что ты всё отдал мне? Тебе и самому не мешало бы обновить прикид, – вырвалось у меня.

– Прикид? – поднял брови Хатак.

– Ну-у, это, – ткнул я пальцем в его потрёпанные меха.

– A-а, это… «Прикид» – интересное слово. Я, Пётр, надеюсь, что когда-нибудь и у меня будет такой же прикид. – И он ткнул пальцем в мой камуфляж.

– Как?

– Я иду с тобой, – спокойно, с невозмутимым видом ответил Хатак.

Где-то в глубине души я надеялся, что рано или поздно старый ходок за неведомым поведётся на мои посылы. Ну не мог такой человек пропустить подобное приключение, не та порода. Для меня его согласие – «настоящий рояль попаданца». И всё равно неожиданно.

– Хатак, дружище, я чертовски рад! Теперь-то мы точно не пропадём. Ты да я, мы такого наворочаем! Нам нужно о многом поговорить, теперь, когда ты со мной, я раскрою тебе кое-какие секреты.

– Постой, Пётр, я очень хочу узнать твои секреты, но сначала сходим к Большому костру.

– Да что они теперь нам, Хатак, пусть они решают свои проблемы, а мы будем решать свои.

– Нет. На прощанье я хотел бы задать и вождю, и шаману несколько вопросов и послушать на них ответы. Да и лично порадовать их надо: у них сегодня праздник – я наконец ухожу из племени. А тут ещё и ты не собираешься оставаться. Я даже представить не могу, сколько отдал бы Пёстрый Полоз, чтобы не пустить тебя в племя.

– Много отдал бы, говоришь? – улыбнулся я промелькнувшей у меня идее. – Что ж, тогда давай посетим этот бедлам и наведём там шороху.

– Бедлам? Опять эти твои шаманские словечки, – поднимаясь, беззлобно проворчал Хатак.

Большой костёр оказался не таким уж и большим. Скорее это было статусным понятием. Располагались граждане племени Правильных Людей вполне традиционно. В первом кругу – вождь со товарищи, шаман со своими прилипалами и самые авторитетные охотники, второй круг – все остальные мужики. Женщины тоже присутствовали, но находились за спинами охотников. Ну и, конечно, пацанва, греющая уши и постоянно пытающаяся прошмыгнуть поближе к центру событий и постоянно огребающая подзатыльники.

Повестка дня – возвращение Хатака и что с этим делать.

На разогреве выступил Острый Рог. Начал он с того, что Хатак, конечно, очень опытный и уважаемый охотник, много сделавший для племени. Опять же, возвращение большей части охотников живыми – это, несомненно, и его заслуга, но… Ох уж это «но».

– Очень уж странный Длиннолапый напал на охотников. Такого поведения зверя никто никогда не слышал и не видел. Возможно, это был злобный дух, и он не просто так напал на Хатака? И может, Хатаку было суждено погибнуть, но его спас Большой шаман Горький Камень, кстати, насколько большой шаман Горький Камень, нужно ещё проверить. А вдруг злобный дух снова придёт за Хатаком, а придя за ним, не принесёт ли заодно ужасные горести и страдания всему племени? По поводу духовной и мистической составляющей попрошу высказаться авторитетного шамана Пёстрого Полоза.

Во как! Мне, значит, хотят устроить проверку на профпригодность. Хатак как бы приволок за собой всемирное зло, другие же действующие лица ловко убраны за скобки. Да и что за свидетели? Молодой, считай, пацан. Первый и Второй – ни бе ни ме, и только Батор мог сказать что-то умное, но он хоть и чувствует себя получше, всё равно ещё очень слаб.

Сейчас Полоз подгонит пару нужных пророчеств, и всё… летите белыми лебедями, товарищи Хатак и Горький Камень. Неплохо подготовились, ловко, ничего не скажешь.

Мы и сами уйдём. Но малину я вам подпорчу. Уж не вам, граждане кроманьонцы, тягаться с человеком двадцать первого века в словесном цинизме и жонглировании фактами.

Пёстрый Полоз все мои надежды оправдал полностью. Предварительно побившись головой о бубен, немного покатался по земле, слегка пустил пену изо рта. Представление так себе, на три с плюсиком. Наконец, усевшись на пятки, Полоз уставился выпученным взглядом куда-то в пространство.

– Вижу! – замогильным голосом просипел шаман.

«Да уж, оригинальное начало».

– Вижу! Он идёт! – ткнул пальцем в темноту Пёстрый Полоз. – Идёт!

Некоторые особо нервные заозирались.

– Дух, да! Злой дух! Крови хочет! Да, крррови! – завыл шаман, упал, пару раз дёрнулся и затих.

Тут же выскочили помощники, подхватили его под микитки и отнесли на почётное место. Всунули в руки плошку с какой-то жижей и почтительно стали поддерживать якобы ослабевшего шамана.

И что? И это всё? Никакой конкретики? Кто-то куда-то идёт и хочет крови? А впрочем, судя по косым взглядам, бросаемым охотниками на Хатака, большего и не надо. Сами додумают различные страсти, а если что, шаман всегда отопрётся, мол, что вы, я ничего подобного сроду не говорил. Ловко, ловко…

На Хатака же, как и на некоторых охотников, не больше десятка, показательное выступление Полоза произвело околонулевое впечатление.

– Скажи мне, Пёстрый Полоз, твоё предсказание такое же точное, как и то, в котором мы все погибли?

– Моё предсказание было точным до тех пор, пока не вмешался Горький Камень. Или ты будешь отрицать, что, если бы не он, ваши кости давно белели в степи?

«Ты смотри, как вывернулся, сучёныш!»

– Я этого и не говорю. Но тогда получается, Горький Камень – шаман более сильный, чем ты.

– Даже слабый шаман может исказить пророчество, если вмешается со стороны, – нравоучительным тоном, как маленькому, ответил Полоз.

«Ещё очко».

– Хорошо, – не сдавался Хатак. – Тогда я спрошу тебя, Острый Рог. Как получилось, что не пришли обещанные тобой охотники? Может, тогда и не напал бы на нас Длиннолапый? Рука руки[1] охотников даже для духа много.

– Когда я уже собрался отослать к тебе охотников, Хатак, – неспешно и уверенно начал вождь, – прибежали Хромой Заяц, Дуб и Мокрый Нос. Они принесли тревожные вести. Они ходили в сухую балку и обнаружили следы чужих людей. Подтверди, Хромой Заяц.

– Да, да, – из окружающих вождя охотников чуть выступил вперёд один из них. Мужик как мужик, без особых отличий. – Много следов чужих людей. Дуб и Мокрый Нос тоже их видели.

– Тогда я послал туда охотников, чтобы посмотрели, кто ходит возле нашего стойбища. Когда через два восхода так никто и не появился, я снова хотел отправить к тебе людей, Хатак, но мы опять нашли следы чужих. В этот раз уже со стороны большой заводи. Я не мог рисковать всем племенем ради нескольких человек. Или ты считаешь, что ты важнее, чем всё племя?

– Нет, Острый Рог, я так не считаю. Но дай угадаю: следы снова нашёл Хромой Заяц?

– Ты не доверяешь Хромому Зайцу?

– Я даже себе не доверяю, – мрачно пробурчал Хатак. – Пусть Заяц расскажет, как выглядели следы.

Дальше началась специфическая дискуссия, но, судя по довольной ухмылке вождя и маслено прищуренным глазкам шамана, и тут они плотно прикрылись. Ничего здесь Хатаку не светит. Что ж, зайду и я с мистической карты.

– Однажды, – спокойным и ровным голосом вклинился я в маленькую паузу среди спорщиков, – жила-была баба…

Все резко заткнулись и уставились на меня так, будто и правда камень заговорил.

– …И была эта баба глупой. Да, красивой, но глупой. Пошли как-то женщины в лес собирать ягоды. И нашла та баба поляну, полную больших и вкусных ягод. «Ах, какие ягоды, – подумала она, – не хочу, чтобы остальные их тоже тут собирали. Я сама всё соберу. Все будут хвалить меня, мой мужчина приласкает меня». И как закричит глупая баба: «Волки, волки! Спасайтесь, волки!» Все бросились бежать. Крики, визги. Бабе очень понравилось, так весело. Пришла она обратно с ягодами, а на неё смотрят и говорят: «А мы думали, тебя волки съели». – «Нет, – говорит, – показалось мне. Не было волков». Другой раз пошли все за орехами. Глупая баба возьми и снова пошути: «Волки! – кричит, – Волки!» И опять весело. Женщины убегают, охотники прибегают. «Где, – спрашивают, – волки?» А она в ответ: «Нету волков, показалось мне». Дали охотники ей тумаков, да не впрок они оказались. Ещё раз пошутила глупая баба. И ещё раз. А потом отошла она как-то раз за кустики, а там волк! «Помогите! – кричит. – Помогите, волк!» – «Опять эта дура, – подумали все. – Снова ей волки мерещатся». Так и сожрал волк глупую бабу в двух шагах от стойбища.

Возле костра воцарилась гробовая тишина. Вот сила литературного искусства. Чую, на одних притчах да баснях тут жить можно припеваючи.

– Помните, люди, – добавил я эффекта, – духи ревнивы. Показалось тебе что-то раз, показалось другой, а на третий раз они и вправду пришлют то, что тебе кажется. А ещё могут приползти ночью, большой сколопендрой, заползти в ухо и съесть глаза, чтобы меньше казалось, или язык, чтоб не говорил то, чего не видел.

Мать честная! Бедный Заяц пребывал в полуобморочном состоянии. Да и вождь заметно побледнел. Эк я их застращал.

Но Пёстрый Полоз, почувствовав, что союзник разгромлен и в панике отступает, кинулся его прикрывать.

– Мудро, мудро… – покивал он, словно болванчик. – Горький Камень мастер говорить слова. Может, он покажет нам ещё что-нибудь из своего умения?

– Отчего ж не показать. – Я уже давно держал в зажатом кулаке зажигалку с передвинутым на максимум регулятором. В полутьме её совершенно не было видно. – Смотри. – Я чиркнул колёсико и…

– Аа-ах!!! – исторгла из себя толпа.

Все, наверное, слышали, что я такое могу, но увидеть самим… Это шок. Из моего кулака вырвался язычок пламени сантиметра четыре. Немного подержав его так, чтобы все насладились этим зрелищем, я отключил зажигалку.

– Ну, вот как-то так. А теперь и ты мне покажи что-нибудь, Полоз. И не говори, что, мол, луна не в той фазе или погода нелётная. Сегодняшняя ночь прямо создана для волшебства.

Полозу было нехорошо. Он вдруг понял, что ввязался в противостояние не в своей весовой категории. Его крысиная мордочка покрылась бисеринками пота. Почему-то мне кажется – холодного.

– Я могу вызвать духа большого зверя, – глухо проронил шаман.

– Сделай милость, – приглашающе кивнул я.

Пёстрый Полоз тяжело поднялся и кинул на меня взгляд, полный злобы. Хлебнув из плошки своего зелья, он приступил к процессу вызывания духа.

Пять минут вялого брейк-данса, совершенно без огонька, несколько нечленораздельных завываний, выпученные глаза… Короче, стандартный набор. Остановившись и устало дыша, он указал пальцем в темноту и нагло заявил:

– Там! Да, там! За холмом стоит дух Полосатого Кота. Я не стал приводить его сюда, чтобы он не набросился на людей! Но если хочешь, ты можешь сходить и посмотреть на него, Горький Камень, если не боишься, конечно!

«Ну да, сейчас побегу! Молод ты ещё меня на слабо разводить».

– Верю тебе, Полоз, верю! Я его и сам прямо отсюда чувствую. Я, знаешь ли, тоже большой мастер по вызыванию духов. Но вызывать простых духов мне уже давно не интересно. Вызову я, пожалуй, духа Каменной Змеи. Она самая смирная, так, задушит одного, другого, но не больше.

Эх, что тут началось! Почти все бабы и дети с криком разбежались, кое-кто из охотников тоже. Остальные стали просить не вызывать столь страшного духа, даже Хатака проняло.

– Пётр! Не надо Каменной Змеи! – с тревогой на лице попросил он.

– Тихо! – заорал я. – Тихо, я сказал!

Все тут же заткнулись, с опаской глядя на меня, не зная, чего ещё ждать от этого приблудного шамана. Расставив руки на ширине плеч, с раскрытыми ладонями, я закрыл глаза и «потусторонним» голосом сообщил притихшим охотникам:

– Сейчас со мной говорит дух Полосатого Кота, вызванного Пёстрым Полозом. Он говорит: „Злой дух Длиннолапого придёт за Хатаком. Поэтому, чтобы не пострадало всё племя, он должен уйти. Но нельзя Хатаку уйти просто так. Слишком долго он живёт в племени. Здесь везде его следы, его запах, со всеми, с кем он говорил, до кого дотрагивался, носят его метку. Злой дух видит эту метку и может вредить этим людям“. – Послышался ропот. – Тихо, я сказал! Полосатый Кот говорит! „Но можно отвести беду! Племя должно дать Большому шаману, которого привёл Хатак, две руки котомок с камнем его силы – горьким камнем. Он соберёт в них все следы Хатака и уйдёт вместе с ним. Так племя будет очищено. Я сказал!“»

Я открыл глаза. На лицах охотников читалось явное облегчение. Довольны были и шаман с вождём. Так или иначе, но они добились своего. А две руки горького камня – вопрос решаемый. И лишь Хатак был мрачен. Нужно срочно успокоить старика. Я встал и сказал:

– Общение с духами утомило меня. Завтра вождь скажет, как и когда я получу свои камни. Камни должны быть как можно крупнее, а песка и земли – как можно меньше. Старайтесь, охотники, потому что это нужно вам, а не мне. Пойдём, Хатак.

Немного отойдя в сторону, дед хотел начать разговор, но я приложил палец к губам. Только усевшись у костра, который не потух, а вполне бодренько потрескивал, я весело подмигнул Хатаку и сказал:

– Что-то ты, старый, какой-то грустный? Всё прошло просто отлично!

– Куда уж отлично, если за мной идёт дух Длиннолапого, – проворчал Хатак.

– Эх, Хатак, Хатак, столько прожил на свете и в сказки веришь. Нет никакого духа, нет никакого пророчества. У вас на глазах два хитропопых шамана пытались надурить друг друга! Я оказался хитропопей.

– Но ты же сам признал, что Полоз вызвал духа!

– Хатак! Полоз СКАЗАЛ, что вызвал духа. КТО пойдёт проверить, так ли это? Ночью, в степь, куда-то туда?! На этом строится всё колдовство Полоза. Я же воспользовался этим и поговорил с «духом» так, как мне нужно.

– Тогда получается, он мог сказать, что ты не можешь говорить с духами.

– Старый, ты же умный человек. Тогда ему нужно было бы признать, что никакого духа он не вызывал. Уж не сомневайся, вывернуться я ему не дал бы. Враньё в таком деле – это палка о двух концах. Шаман и вождь хотели выкинуть тебя, как облезлую шкуру. Да ещё и тумаков отвесить при удачном раскладе. Вряд ли они знали о наших планах. А мне, то есть нам, очень нужна соль. Поэтому я и поговорил с духом так, что они не только отдадут мне соль, но ещё и рады будут.

– Соль?

– Так у нас называют горький камень.

– Он и вправду камень твоей силы?

– И он, и ещё много разных камней. Надеюсь, тебе ещё многое предстоит узнать и увидеть.

– Значит, никакого духа Длиннолапого нет? – ещё раз уточнил заметно повеселевший Хатак.

– Слушай, старый, иди уже спать, а? Завтра столько дел нужно сделать, а ты всё никак со своим духом не угомонишься. С утра приходи, есть серьёзный разговор.

Как только Хатак ушёл, я повернулся в сторону шалаша:

– Ну, давайте вылазьте.

Из-за шалаша показались две фигурки и несмело приблизились ко мне. Судя по мордашкам, недавно давали приличного рёву.

– Дядя Пётр, ты правда уходишь из племени? – начала Лисёнок, прижимая кулачки к груди.

– Правда.

– А как же!.. – воскликнула она, но не договорила, глаза наполнились слезами, готовыми рухнуть обильным потоком.

– Так, ну-ка без сырости мне тут. Садитесь, будем серьёзно говорить. – Когда они уселись, я начал: – Мне вы всегда должны говорить правду. Это понятно? – Мелко-мелко кивают. – Хорошо. Ты, Белка, был у костра? Всё слышал? О духе Длиннолапого, о Полосатом Коте? И как?

– Страшно! – Белка поёжился. – Особенно о Каменной Змее.

– Всё сестре рассказал? – Снова кивок. – Тут тоже всё слышали? Поняли хоть что-нибудь?

– Пёстрый Полоз хотел тебя обмануть, но ты, могучий шаман, сам обманул его.

– Верно. Нет никаких духов, Длиннолапого, Полосатого или ещё какого.

– А… как же дух воды? – робко спросила девочка.

– Дух воды? – Я на секунду задумался. Если злобный дух конкретного животного в картине мира, как я его понимаю, был лишним, то соборное понятие духа воды, огня, воздуха ну и так далее было не только полезно, но и жизненно необходимо. – Дух воды есть, но об этом мы поговорим потом. Итак, я и дед Хатак уходим из племени не оттого, что за нами кто-то гонится, а потому, что жить мы будем по-другому. Не так, как вы привыкли. Мы будем много трудиться, делать совсем непонятные вам вещи. Если случится беда, нам никто не сможет помочь, потому что никого рядом не будет.

– Мы согласны, согласны! – закричали брат с сестрой. – Дядя Пётр, возьми нас с собой!

– А слушаться меня будете? – Я специально нахмурил брови.

– Будем, будем!

– И всё делать, как я скажу?

– Да, да!

– Ну ладно, – широко расставил я руки, – тогда идите ко мне.

Упрашивать их не пришлось, тут же подскочили, прижались ко мне худенькими телами, обхватили тоненькими ручонками.

Вот и ещё на два человечка подросло твоё племя, Пётр Алексеич. Эх, помыть бы вас, да где тут, вода холодная, в котелке не накупаешься. Ну ничё, даст бог, всё будет, и баня в том числе.

С утра чуть свет припёрся Хатак и начал шуршать возле костра. Пришлось вылезать из-под тёплой бизоньей шкуры. Вот ведь вещь, куда там всяким синтепоновым одеялам! Брат с сестрой тихо сопели в спальнике.

– Хао, Хатак!

– Хао, Пётр! Сегодня охотники, когда солнце станет высоко, отправятся за горьким камнем, – начал делиться новостями дед, пока я прилаживал котелок с варёной стерлядкой (изумительная вещь), чтобы подогреть. – Вождь сам поведёт людей. Я пойду на охоту, нужно добыть мяса. Опробую твои дротики, нужно омочить в крови ещё один.

– Постой, старый, не спеши. Сначала нужно серьёзно поговорить.

Хатак степенно присел на обломок ствола, он у нас тут за лавку, и изобразил на лице внимание.

– Ты собираешься идти со мной, и я очень этому рад. Но прошу, подумай ещё раз. Всё, что я буду делать, будет тебе незнакомо, непонятно. Ходить на охоту мы будем редко. Мы не будем валяться на шкурах от одной удачной охоты до другой. Всю свою долгую жизнь ты жил совсем не так. Ты начнёшь злиться, раздражаться, не дай духи, мы начнём ссориться. Это погубит нас. Подумай ещё раз, потом пути назад не будет.