Отец Человеческий

И простёр Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего.

Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам!

Он сказал: вот я. Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока

и не делай над ним ничего…

(Бытие 22: 10-12)

В высокие просветы станционных окон заполз заблудившийся в декабре солнечный луч. Одуряющий запах вчерашней сдобы из буфета ударил в ноздри. Полдень. Значит, скоро на поезд.

– Погранец? – бархатным голосом, тихо, почти под нос себе, осведомился незнакомец и кивком головы указал на скан-код.

Кононов медленно, будто вспоминая, кто он и где, скосил глаз на грудь, где на форму был нанесён едва заметный глазу воинский опознавательный знак. И только потом, окончательно очнувшись от нахлынувшей дрёмы, ответил утвердительно.

– Какого года призыв, пятидесятого? – попробовал угадать нежданный собеседник.

– Сорок шестого, – буркнул Кононов, шаря в памяти.

Кажется, за столик к себе он никого не приглашал.

– После срочной, что, остался?

– Остался.

– И что выслужил? – допытывался настырный незнакомец. – Всего лишь младшего лейтенанта. Ну да.

Кононов встряхнулся и посмотрел на любопытного субъекта со сдерживаемым вызовом. Нужно использовать дыхательный протокол. Пока вдыхаешь – считать от одного до пяти, и пока выдыхаешь столько же. Вот бы ещё эти психологи присоветовали, как не проговаривать все эти пять цифр за одну секунду!

– Отвал башки выслужил, – сообщил он, стараясь контролировать дыхание. – А тебе-то что?

– Да не кипятись, брат, – миролюбиво поднял руки незнакомец. – Я ж тоже долг родине отдавал.

– Где служил? – поинтересовался Кононов, пытаясь взглядом отыскать скан-код.

– Не ищи, – усмехнулся собеседник. – У меня обмундирование старого образца.

И верно, сообразил Кононов. Дореформенный образец, потёртый весь, но до сих пор не снимает. Досталось его поколению, когда эти на нас попёрли.

Кононов быстрым движением века прищурил глаз, и режим смартвзора отключился, свернувшись в прозрачную пиктограмму на периферии зрения. Кононов оглядел зал. В столовой больше никого не было, только картинки меню, вспыхивая, сменяли друг друга на автовыдаче. Кофе давно остыл, недоеденная творожная калитка с укоризной смотрела с тарелки. Он снова осмотрел подсевшего мужика. Тот прихлебнул из кружки, по бортам которой свисало сразу с десяток чайных пакетиков, и протянул руку:

– Ну чё, будем знакомы? Василий.

– Младший лейтенант Кононов… Алексей.

Ладонь Василия пахла табаком и долгой дорогой, была сухой и тёплой. Кононов пожал её и опрокинул в себя содержимое чашки.

– Ладно, мне пора на рейс.

– До Гимол, что ли?

– Дальше.

– Надо же! И мне дальше. Эка тебя занесло. По какому делу?

Кононов взвесил за и против и решил, что хоть мужик и назойливый, но нет ничего страшного, если рассказать ему.

– Сослуживец погиб. Везу вдове кое-что из его вещей. Он просил.

– Вона как. Ясно. А с тобой самим-то, что не так?

Кононов пожал плечами.

– Ловушку зацепил. Нашу же. Под парализующий импульс попал, пару суток пролежал обездвиженный. На ноги подняли, но не все функции ещё восстановились. В общем, типа в отпуске пока.

– Тоже досталось, значит. Что там сейчас на рубеже творится-то? Как и раньше лезут?

– Как раньше уже не лезут, – сказал Кононов. – Попроще стало.

Коллоидная плёнка, интегрированная в ткань барабанной перепонки, не слышимо для посторонних завибрировала, и голос «Алисы» напомнил, что до посадки на рейс осталось пять минут.

– Раз мы попутчики, то пора на перрон, – предложил Кононов.

Василий с сожалением оглядел свой напиток. Оставлять его он явно не хотел, но тот был слишком крепким, чтобы выпить его залпом. Он сделал несколько мелких частых глотков, отставил чёрную жижу в сторону и нацепил на плечо видавший виды походный рюкзачок.

Перрон был открытый; снег продолжал идти вторые сутки, намело почти по колено. Сдвоенный автоваг пригородного низкоскоростного маглева с шипением нёсся по старой колее, разбрасывая в стороны снег из-под магнитной подвески. После полной остановки ведомый модуль клацнул, отцепился от ведущего и ушёл на запасной путь. Пассажиров до конечной почти не было, поэтому автопилот решил избавиться от балласта и не гонять сдвоенную сцепку туда-сюда.

Кононов и Василий нырнули в дверь и упали на кресла. После того как на станции сошла, медленно покачиваясь, тучная женщина в меховой шубе, опустевший автоваг остался в их полном распоряжении.

– А я на рыбалку решил выбраться, – сообщил Василий, удобно устроившись. – Подлёдный лов – слышал такое? Не увлекаешься?

– Равнодушен. В детстве рыбалил, да. А потом как-то завертелось… не до того стало.

– Да ну, ты чё. Рыбалку нельзя упускать. Дар рыбной ловли нам от предков остался. Кто рыбак – тот завсегда в любых условиях выживет. А кто на магазины надеется, тот, случись чего, первым коньки отбросит. Батя покойный говорил…

Кононов слушал Василия вполуха. А то и в четверть уха. В голове хороводили заготовки речи, которую ему придётся держать на пороге перед совершенно незнакомой зарёванной женщиной по имени Варвара. Мучительно подбирая нужные слова и подходящий тон, Кононов следил, как быстро мелькают в окне белые пушистые лапы сосен. Наконец его окончательно сморило, и он погрузился в ту особую дорожную дрёму, когда всякий раз, как голова склоняется на грудь или плечо, тело вздёргивается, как от удара тока, и пытается очнуться. Но попытка эта длится недолго, несколько секунд, и цикл бесконечно повторяется и повторяется, пока наконец на очередной остановке веки окончательно не сомкнутся.

Снилось много рваной мозаичной чепухи. Почти всё сразу выветрилось. Лишь один сон Кононов почему-то крепко запомнил. Будто он посреди пустоши, один, под низким небом. По колено в жирном чернозёме. Вороны гаркают, кружа сверху. А он стоит с лопатой и всё не решается сделать то, что должен. Наконец резко вгоняет штык в землю и отбрасывает вязкие комки в сторону, пробираясь к чему-то, что спрятано в плодородной почве. Вот показалась скользкая плёнка, покрытая сетью красных пульсирующих ниточек. Он отбрасывает лопату, чтобы не повредить находку, разгребает землю руками, горстями убирает из лунки дождевых червей, потом тянет за какие-то гибкие скользкие трубки, и найденный трепещущий кожух с хлюпающим звуком выскальзывает на поверхность. Плёнка лопается, и из неё тянется розовая крохотная ручка. Раздаётся пронзительный младенческий плач… Кононов поднимает младенца на ладонях, щурится и видит, что всё поле до горизонта усеяно разрытыми лунками, в которых что-то копошится в бурой жиже…

– Браток! Браток! Лёха! Конечная, приплыли.

Василий тормошил его за плечо, будильник в ухе голосил, что пора пробудиться, но сознание всё не желало возвращаться. Кононов приказал назойливому голосу в ухе заткнуться, прижав кончик языка к нужной точке на нёбе. Голос утих. Автоваг не трогался с места, и Кононов понял, что транспорт ждёт, пока медлительные пассажиры не окажутся снаружи. Кононов закинул сумку с вещами на плечо и вышел в терпеливо раскрытые створки дверей. Они захлопнулись со звуком, похожим на облегчение, и автоваг бодро укатил в бокс, подзарядиться и пройти диагностику.

Василий уже прохаживался по перрону, выпуская клубы пара и прикрывая щёки от цепких когтей мороза. Попутчик ловко увернулся от автоматического снегоуборщика, катавшегося по перрону и сдувавшего снег в кучи. Кучи подбирал и вывозил его более крупный автоматический собрат – беспилотный погрузчик. Кононов постоял немного, прогоняя останки кошмара, и решил, что надо прощаться.

– Ну что, счастливо, – сказал Кононов. – Мне пора, хочу засветло успеть. Обратным рейсом назад рвану.

– Погодь минуту, – попросил Василий. – Что-то моего встречающего нет.

– А кто должен встречать?

– Да мужик один из местных. Пожилой уже. Договорились, что свои клёвые места покажет, но что-то не пришёл.

– Позвони, – простодушно предложил Кононов.

– Да вишь как… Обронил где-то трубку. Не знаю, на какой станции. Надо было, конечно, отменить всё, да я как-то и не сообразил, без связи-то обходиться давно привычный. Думал, ну, раз уговорились, то всё в силе. А он, наверно, по-другому рассудил.

Кононов хотел было расспросить, почему Василий пользуется старым ненадёжным хламом и не интегрирует современный модуль связи, но удержался. Мало ли какие у человека причины и обстоятельства. Не надо лезть не в своё дело.

– И что, номер у тебя не записан?

Василий сокрушённо взмахнул руками, мол, ну о чём ты говоришь, конечно нет.

– Что делать будешь? – спросил Кононов.

– А ты не против, если я компанию составлю? Не надоел я тебе? Я болтаю много, есть за мной грех, хе-хе. Но так-то человек безобидный, хлопот не причиняю. А может, и пригожусь чем. Я места здешние знаю. Могу окрестности показать, красоты местные.

При упоминании знакомства с местностью, куда их занесло, по лицу Василия пробежала какая-то тень, но Кононов не придал этому значения.

– Ну а почему нет? – сказал он. – Пошли, раз так.

По дороге Василий расспрашивал Кононова о всяком: где родился да где учился, женат ли и есть ли дети. Про последнее обстоятельство Кононов больше отмалчивался, сказал только, что с семьёй не сложилось, и что сына не видел с тех пор, как ушёл. Но о причинах того, почему жизнь пошла вкось, умолчал. Настолько открываться первому встречному он был не готов.

Уличный снегоуборщик пролетел над Вяйняпогой часа два назад, сделал по центральной улице широкую колею и вернулся на стоянку коммунального автопарка. Впору было воротить его обратно: колея уже вновь наполовину покрылась свежим невесомым снегом. Слушая байки Василия, Кононов брёл, звено за звеном укладывая в снегу цепь своих шагов. Северное безлюдье особенно сильно вызывало ощущение тоски и одиночества: здесь его усиливала сама природа, несклонная к сантиментам. На многие километры вокруг нет ни городов, ни деревень – во всяком случае, населённых. Только опустевшие после оптимизации расселения остова законсервированных административных зданий да покинутые жильцами дома. Пожилых и стариков, которые только и оставались здесь в основном, надо было как-то содержать и обслуживать, а ресурсов на это не хватало. Вот и решено было наконец провести реформу и определить места компактного проживания населения. В глубинке девять населённых пунктов из десяти прекратили своё существование, а их жителей переселили в оптимизационные центры, созданные на базе самых удобных и развитых посёлков. С логистикой, жилищно-коммунальным хозяйством и социальной сферой всё наладилось – благо автоматизация к моменту реформы уже продвинулась так, что рабочих рук требовалось всё меньше. Вот только беду с демографией реформа так и не помогла порешать. И если бы соседи не ломали голову над той же проблемой, Кононову, как пограничнику, было бы нелегко удерживать рубежи опустевшей земли.

К нужному адресу они явились вместе с сумерками. Василий удивлённо хмыкнул и жеманно пропустил попутчика вперёд. Отступать было некуда.

Момент, к которому он так долго готовился, настал, но Кононов оказался к нему не готов. После стука на крыльцо вышла женщина средних лет, рыхлого сложения, с синими кругами под глазами. По памяти сравнив её с фото, которое дал погибший сослуживец, Кононов искал нужные черты, но тщетно. Только с большим трудом он угадал в свисающей сальной пряди прежний шаловливый локон.

– Варвара, здравствуйте! Кононов Алексей. Может, Гриша рассказывал… Я к вам по поручению… То есть исполняя последнюю волю…

– Я поняла, – резковато сказала хозяйка дома. – Ну, заходите тогда, что уж. – Шулика, а ты что тут забыл? Снова сбежал?

– Но-но! – вальяжно произнёс Василий, оббивая снег с подошв. – Что за фамильярность! Я честно искупил вину, службой доказал, что стал на путь исправления. А в тот раз я и не сбегал никуда. Я просто не предупредил, что отлучился. И вообще, кто старое помянет…

Он скинул верхнюю одежду и стал разуваться. На предплечье выше запястья Кононов успел разглядеть мелькнувшую тюремную наколку.

Они что, знакомы? И как близко? Кононов понял, что попал в неловкую ситуацию, и не знал, что делать. Излагать велеречивые фразы, которые он заготовил, показалось вдруг неуместным и смешным. Сослуживец, царство ему небесное, имел темперамент восторженный и романтичный, но вот с фактурой у него не клеилось. Кононов понял, что тот не рассказал ему, в каком семейном статусе он находился с Варварой, и не предупредил, что она может быть не рада нежданному посещению. Хозяйка и верно, проявляла интерес не к его визиту, а к Василию, которого называла то ли по фамилии, то ли по прозвищу Шуликой.

Василий хлопнул в ладоши и прошёл в комнату.

– Попотчуешь чем? Двое суток в дороге. Так ты, оказывается, вдова, а мне-то всё пела, что свободная барышня.

– Ой, Шулика, умолкни. На стол придумаю что-нибудь. А вы, как вас… Алексей, что у порога топчетесь? Заходите, погрейтесь. Чайник поставлю.

– Да я не замёрз, – сказал Кононов.

– Вона какая штука, брат, – сказал Василий, возвращаясь в сени с довольным видом. – Сразу б сказал, к кому едешь. Я б и сам слова нужные передал, не пришлось бы тебе в этот тупик волочиться. Ну, зато познакомились теперь, тоже плюс. Заходи, заходи, будь как дома. Заночуй. Я завтра Фомича найду, где он, старый хрыч, забухал, наверно, пусть ведёт к своему заповедному рыбному месту. Ухи сварим. А? Или у тебя предрассудки какие из-за этого? – Василий бегло указал на скрытый партак под рукавом.

Кононов растерялся. Обычно, если случалось пересекаться с сидельцами, он старался общения с ними избегать, поэтому особо не знал, как правильно себя держать. Впрочем, неприязни он и правда не чувствовал. Василий на первый взгляд отличался от встреченных ранее уголовников: ради помилования отслужив, пусть и в штрафбате, он частично изжил, видимо, многие присущие «коллегам» неприятные черты. Но театральность и блатная куражистость скрываемые прежде в доме Варвары вдруг, как грибы, стали вылезать наружу, словно оттаяли в тепле.

– Да какие предрассудки, – сказал Кононов. – Просто я не к месту. Не буду вам мешать.

– Да куда вы собрались? Там метёт, не переставая, – сказала Варвара.

– Я положу тут, – сказал Кононов, выкладывая свёрток из рюкзака. – Это Гришины вещи. До свиданья, извините!

Он попятился, словно боясь поворачиваться к ним спиной, и закрыл за собой дверь. «Иди, вороти его, а то замёрзнет ещё», – из-за двери услышал Кононов голос Варвары, от которого ему почему-то захотелось ускорить шаг. Он побежал, набирая снег в ботинки, в сторону станции. Раз, два, три, четыре, пять – вдох; раз, два, три, четыре, пять – выдох. Самоконтроль, сохранять самоконтроль. Кононов нахлебался морозного воздуха, носоглотку жгло, зато до станции он добежал минут за десять. Вот и перрон. Дождаться, когда из бокса выползет автоваг и катить на юг, туда, где есть люди, где есть суета, есть жизнь.

Кононов прождал, подмерзая, полчаса. Автоваг то ли уже ушёл, то ли рейс отменили из-за отсутствия заявок. Кононов управляющими мимическими жестами вызвал на сетчатку глаза справку, но так и не смог ни запросить поездку, ни выяснить, изменилось ли расписание.

Заградительные помехи.

Глушили на максимуме, буквально стеной, и Кононов обоснованно решил, что это наши врубили протокол «абсолютный ноль». Такое бывает, когда под покровом темноты на приграничную территорию в силе тяжкой вдруг поползёт, полетит и поскачет рой из десятков тысяч умных и скрытных устройств, каждое из которых, не будучи нейтрализованным, может стать причиной большой беды. А такие ночи последнее время снова стали случаться всё чаще.

Поддерживать стабильную связь в этих местах, где даже после «уплотнения» почти не осталось жителей, и так непозволительная роскошь. Впрочем, звонить было некому – даже если бы получилось связаться. Но вот выяснить, работает ли в Вяйняпоге какая-нибудь гостиница, теперь можно, похоже, только вернувшись в посёлок. Ничего другого не оставалось, и Кононов побрёл обратно. Между тем окончательно стемнело, и, так как небо было закрыто плотными шторами облаков, снег не давал даже мизерного количества отражённого света. Время от времени поглядывая на какой-то дальний уличный фонарь, Кононов двинулся в его сторону. Шёл вроде бы по колее, которую днём прочистил снегоуборщик. Но обратный путь почему-то оказался намного дольше. Предательский фонарь, мигавший сквозь метель, казалось, вообще не становится ближе. Кононов хотел пойти быстрее, но снегу намело так много, что он совершенно перестал отличать края пробитой колеи от девственных сугробов. Кононов почувствовал раздражение, потом в голову заполз туман, поджилки задрожали, тело стало вялым, словно ватным. Приступ. Сначала, после паралитического импульса, они случались несколько раз на день, потом всё реже и реже. Долгое время их вообще не было, и Кононов просто забыл, что они могут вернуться в любой миг. Зря.

Шатаясь, он привалился к первому встречному стволу, стал на колени, успокоил трепещущий пульс. Вот так. Норма.

Полностью оправившись, он огляделся и не смог найти нужное направление. Он чертыхнулся, сложил ладонь лодочкой, подмигнул по очереди левым и правым глазом, вызывая бинокулярное зрение. Несколько секунд неприятного щекочущего ощущения – и линза, хранившаяся в слёзном мешочке, выползла на позицию, покрыв зрачок. Кононов стал с разной интенсивностью щуриться, настраивая фокус и зум. Линза, повинуясь сигналам нервной системы, меняла структуру, приобретая нужную толщину и угол. Кононов сначала не поверил и снова чертыхнулся: огонёк, который он принимал за фонарь, на самом деле оказался звездой, видимой сквозь единственный открытый клочок неба над горизонтом.

Кононов огляделся вокруг. Станция давно осталась позади, но в какой стороне? Посёлок он, видимо, прошагал как-то краем, не свернув вовремя. А метель успела скрыть его следы новыми слоями снега.

Нужно признать: он заблудился. Неудивительно. Когда даёшь эмоциям власть над разумом, последствия могут быть куда хуже. Кононов знал это лучше многих других: охрана границы ошибок не прощала, и несколько его сослуживцев, допустивших легкомысленную оплошность, поплатились за это здоровьем или, как Гриша, даже жизнью.

Укол паники прошил внутренности. Кононов остановился и волевым усилием подавил его. Не из таких ситуаций выпутываться приходилось. Когда многие километры ты несёшь службу один, и все твои помощники – это комплекс автоматических боевых охранных систем «Периметр», разработанных корпорацией «Заслон» в помощь погранцам, рассчитывать можно только на себя и возможности умной техники.

Его окружал строй карликовых сосен и берёз, согнутых под снежным грузом. Кононов поднялся на ближайший холм, снял рукавицы и пальцами нащупал на виске нужную точку, где в один узел сплетался нерв и вживлённая под кожу нить управляющей системы. Бинокулярная линза убралась на место, вместо неё по глазу растеклась другая жидкокристаллическая плёнка, с командным интерфейсом. Пароль вводить не требовалось: программная оболочка и так понимала, кто подключился. Проверка заключалась в другом. Интерфейс задал несколько кодовых вопросов, на которые Кононов голосом дал условленные ответы, подтверждая, что не захвачен в плен, не одурманен сывороткой правды, действует по собственной воле. Доступ к управляющему функционалу «Периметра» открылся, но… урезанный. Конечно, ведь он в отпуске, и система не распознаёт его, как лицо на дежурстве! Но кое-чем она может ему помочь. Что ему сейчас нужно? Тёплое помещение, в котором он сможет дождаться утра. Любое. А утром, когда развиднеется, он сориентируется на местности и вернётся на станцию.

Кононов голосом выбрал в меню дистанционное сканирование местности. Затем достал из сумки крошечный дрон и позволил ему подняться вверх. Прошло несколько секунд, и данные об источниках пассивного инфракрасного излучения стали поступать с летучего помощника на сетчатку глаза. Кононов быстро отсеял маленькие шевелящиеся объекты под снегом. Это прячущиеся животные: мыши в норках, быть может, голодная лиса. Базовые настройки термографии не позволяли определить объект точнее, но это сейчас и не требовалось. Кононов приказал дрону подняться выше и задал радиус облёта сначала в сто пятьдесят метров, а затем, когда результатов это не принесло, – в триста метров. Заряд малыша на таком морозе нужно было беречь, поэтому посылать его ещё дальше он не решался.