Рассказы о войне

I

Форма солдат, шедших колонной, казалась серебристой в окружающем тумане. Он придавал тяжелым пехотным шинелям какой-то новый оттенок синего цвета, такой бледный, что в окружающей дымке полк казался одной длинной, низко стелющейся тенью. В воздухе над плотными шеренгами солдат висел негромкий говор, – на четверть ворчание, на три четверти шутки, – который, смешиваясь с доносившимся шумом боя, звучал так, будто это говорила сама колонна.

На южном берегу маленькой реки смутно угадывался городок, едва различимый на фоне серых, маслянистых облаков, которые вяло двигались по небу. На северном берегу безжалостно ревела длинная батарея орудий, дрожавших от ненависти к маленькой полуразрушенной колокольне, которая все еще смутно виднелась вдали, с неустрашимой решимостью устремляясь в небеса.

Прижатый облаками к земле воздух дрожал от шума, который издавали огромные невидимые предметы. Земля тряслась от тяжелой поступи пехоты и оглушительного грохота пушек, возвещавших о том, что сейчас произойдет что-то страшное. Орудия на далеких высотах время от времени внезапно издавали истеричный рев, словно не могли молча выносить известия о том, что где-то рядом скапливаются вражеские войска и другие пушки выдвигаются на позиции. Все эти звуки, близкие и далекие, говорили о необъятности поля битвы, на котором должна была разворачиваться предстоящая драма. Но все же голоса орудий, казавшиеся невозмутимыми, несмотря на серьезную опасность, о которой они предупреждали, не могли разрушить необъяснимого красноречия людских слов, витавших в воздухе и напоминавших о надвигающейся схватке, от предчувствия которой перехватывало дыхание.

Колонна по колено увязла в грязи на дороге. Солдаты неистово ругались на моросивший дождь, который заставлял их все время стоять очень прямо, чтобы спастись от капель, который попадали за воротники шинелей. Туман был неприятно холодным, как мокрая тряпка. Солдаты прятали руки поглубже в карманы, прижимая к себе ружья. Безжалостный приказ из штаба заставил их неподвижно стоять тут, в грязи, подобно тому, как всесильная природа принуждает камыши торчать в болотной тине.

Они стояли и разговаривали, когда из подернутого дымкой городка на том берегу реки донесся грохот разгоревшегося боя. Когда звуки сражения на какое-то время стихли, солдаты снова начали обсуждать грязь, сильно преувеличивая количество часов, которое они уже провели в ожидании под дождем. Вдоль рядов проехал командовавший их дивизией генерал, и они приветствовали его с восторженным энтузиазмом, выкрикивая радостные предсказания об исходе грядущей битвы. Каждый солдат рассматривал его с особенным интересом, а потом говорил о нем с беззаветной преданностью и обожанием, рассказывая истории, в которых было очень мало правды.

Когда ротные шутники своими неизменно тонкими голосами отпускали остроты в адрес товарищей, громкий смех проносился от шеренги к шеренге, а солдаты, которые их не услышали, наклонялись вперед и требовали повторить. Когда мимо них пронесли нескольких раненых с серыми, окровавленными лицами и глазами, полными той беспомощной мольбы о божьей помощи, которая всегда приходит с сильнейшей болью, стоявшие в грязи солдаты внимательно смотрели на них и время от времени просили санитаров рассказать о бое. Солдаты часто начинали хвалиться подвигами своего корпуса, дивизии, бригады, полка, а потом снова проклинали холодный дождь и грязь. Короче говоря, находясь так близко от смертельной опасности, они демонстрировали свое презрение к ней с той великолепной беспечностью, которая присуща только ветеранам.

– Мы как куча деревянных солдатиков, – выругался Билли Демпстер, переставляя ноги в густой слякоти и бросая злой взгляд куда-то в пространство. – Сто лет тут стоим в этой грязи.

– Да заткнись ты! – пробормотал его брат Дэн. По его тону было понятно, что голос брата ему уже до смерти надоел.

– Чего это ты меня затыкаешь? – спросил Билли.

– Потому что ты дурак, – воскликнул Дэн и, не дожидаясь возражений, продолжил: – Самый главный дурак в полку.

Между ними стоял только еще один солдат, который совсем не удивился. Во время двух долгих кампаний он уже много раз слышал подобные оскорбления, которые братья бросали друг другу через его голову. В этот раз он лишь ухмыльнулся сначала одному брату, а потом другому.

Непростые отношения между двумя братьями были хорошо известны в полку. Они одновременно записались в армию, и оба громко издевались друг над другом по этому поводу. Они покинули свой родной городок и ушли с войсками, продолжая недоверчиво осуждать друг друга. В походах они настолько открыто презирали друг друга, что, когда их товарищам для развлечения не хватало других ссор, они часто придумывали ситуации, которые могли бы вызвать проявление этой братской неприязни.

Оба были крепкими, сильными парнями и часто дрались с другими солдатами, если только один из них не был рядом, чтобы помешать другому. Последнее случалось довольно часто, потому что Дэна, который всегда был готов подраться, охватывал ужас, когда он видел Билли в драке; при этом Билли, сам почти такой же драчливый, просто не мог видеть, когда Дэн скидывал рубашку и начинал махать кулаками. Такое странное поведение делало их предметами постоянных розыгрышей.

Когда Дэн прорывался сквозь кольцо нетерпеливых зрителей и хватал своего объятого яростью брата за руку, то, что часто предсказывали, почти сбывалось. Когда же Билли делал то же самое для Дэна, ожидаемое всеми и, казалось, неизбежное столкновение все равно не случалось. На друг друга они действительно никогда не поднимали руку, хотя все время находились на грани драки.

При этом оба жаждали такой схватки. По правде сказать, однажды они уже совсем было собрались схлестнуться, но даже при активной поддержке со стороны половины полка им почему-то не удалось, наконец, подраться.

Когда Дэн получал какое-то наказание, никто не издевался над ним так язвительно, как Билли. Если же к командиру вызывали Билли, никто не предсказывал ему больших несчастий, чем Дэн. Любые мелкие неприятности у одного из них вызывали неизменное веселье у другого, который, казалось, видел в них важное подтверждение своего личного мнения о брате.

За солдат они друг друга совсем не считали и выражали это в глубоком презрении. После какого-то сражения Билли повысили до звания капрала. Узнав об этом, Дэн, казалось, просто онемел от изумления и патриотического гнева. Он молча таращился на Билли, который густо покраснел и переминался с ноги на ногу. Наконец, Дэн обрел дар речи и воскликнул:

– Ну, будь я проклят!

Если бы он узнал, что обозного мула назначили командиром корпуса, то и тогда его тон не мог бы быть более язвительным. В дальнейшем он начал проявлять такое яростное, неистовое нежелание подчиняться приказам нового капрала, что это едва не привело к так ожидаемой всеми ссоре.

Наконец, следует также заметить, что Дэн, один из самых отъявленных матерщинников в полку, очень редко ругался в присутствии своего брата; а Билли, для которого ругательства также были неотъемлемой частью любого разговора, очень редко позволял себе выражаться, когда Дэн был рядом.

Наконец, день стал клониться к вечеру. По колонне солдат вдруг пронеслись короткие, хлесткие команды. Люди сразу подобрались, задвигались. Вся колонна, как единое существо, зашевелилась в грязи. Замолчав, солдаты смотрели на другую сторону реки. Мгновение спустя темная масса бледно-синих1 фигур уверенно двинулась к воде. Из городка на том берегу доносились крики и шум боя. В сгустившемся воздухе эти звуки теряли свою резкость и становились приглушенными.

На берегу над понтонной переправой полк на короткое время остановился. Пока колонна, петляя, в сумерках спустилась к мосту, туман в значительной степени рассеялся, и на батарее на дальних холмах смогли разглядеть переправлявшихся солдат. В воздухе разнесся протяжный свист пролетавших над головами людей снарядов. Некоторые из них падали в реку, поднимая столбы воды. Вдали сверкали вспышки грохочущих орудий. Расположенные на северном берегу батареи одна за другой просыпались, их бесчисленные пушки зло рявкали в сторону дальних холмов. Раскаты выстрелов гремели и отдавались эхом, как шум прибоя в тихую ночь, и под эту дикую музыку колонна маршировала по понтонам.

Речная вода, изгибаясь в мрачной улыбке, отражалась от бортов огромных понтонов и быстро скользила под настилом моста. Перед войсками поднимались темные, изрешеченные стены города, а из-за разрушенных домов непрерывно доносились крики и выстрелы, свидетельствующие о продолжительной и ожесточенной схватке.

Когда Дэн обозвал своего брата дураком, его голос звучал так решительно, с такой твердой уверенностью, что многие из солдат засмеялись. В данных обстоятельствах им это показалось отличной шуткой. Однако этот случай сильно задел Билли. Конечно, брат и раньше не раз называл его дураком. Более того, он часто называл его дураком точно таким же жизнерадостным и убежденным тоном, и в присутствии даже большего количества людей. Билли про себя недоумевал, почему в данном случае он так глубоко оскорбился; но, во всяком случае, спускаясь со своим полком по берегу и поднимаясь на мост, он пытался придумать что-нибудь такое, чем можно было бы побольнее уколоть пребывавшего в жизнерадостном настроении Дэна. Но в этот раз в голову ничего не приходило, и от бессилия взгляд, который он смог бросить на брата, стал еще более злобным.

Повсюду вокруг них грохотали орудия, будто исполняя страшное и величественное вступление к той смертельной драме, к которой приближалась колонна. Билли слышал их, но как-то приглушенно. Сердце его было закрыто той странной, будто металлической, оболочкой, которая в такие моменты скрывает чувства человека. Пугающий шум битвы, доносившийся с холмов, говорил ему, что в этой масштабном сражении его жизнь и смерть будут совсем незначительным фактом. Это были звуки урагана, в котором его существование будет не важнее оторванного крылышка бабочки. Величие и трагичность этого приближающегося события заставили его задуматься, почему он все же не ощущал ни страха, ни печали. Когда его разум смутно определил важность происходящих событий для него лично, оказалось, что самым важным сейчас был тот факт, что накануне битвы и в присутствии многих товарищей брат назвал его дураком.

Дэн был в особенно приподнятом настроении.

– Ишь ты! Гляди, как лупят, – сказал он, когда в воздухе раздалось протяжное завывание снарядов, будто ведьмы слетались на шабаш. Билли пришел в ярость, когда, все еще ощущая обиду за слова брата, увидел, что тот уже совершенно забыл об этом.

Колонна сошла с моста в такую же грязь на другом берегу. Здесь, на южной стороне реки, звучали хриплые команды и приказы, пытавшиеся управлять хаосом. Быстро спускалась темнота, и войска торопились подняться по скользкому берегу. Пока Билли барахтался в черной грязи среди ругающейся, поскальзывающейся толпы солдат, он внезапно решил, что, за неимением других способов обидеть Дэна, он не будет смотреть на него, не будет с ним разговаривать, совсем не станет обращать никакого внимания на его существование; и если это сделать умело, то, как он полагал, брат скоро это остро почувствует.

Взобравшись на берег, колонна снова остановилась и перестроилась, как человек, который после подъема на гору поправляет одежду. Вскоре вся великолепная бригада ветеранов, поддерживаемая огнем орудий, бесконечно грациозная в слаженности и легкости своих движений, свернула в маленькую, узкую, уходящую вниз улочку.

Вечер наступил так внезапно, что на бой, идущий на дальних окраинах городка, указывали только тонкие вспышки пламени. Какой-то дом был охвачен огнем, и пожар нежно-розовым овалом отражался в облаках.

II

Вся былая сельская безмятежность маленького городка была сметена огнем орудий и волнами солдат, хлынувшими через него. Невидимая рука войны в одно мгновение превратила его в руины, будто здесь только что произошло землетрясение. Окна, ставшие неприглядными дырами, делали полуразрушенные и почерневшие жилища похожими на черепа. Выбитые двери превратились в кучи щепок. Повсюду лежали кирпичи из разбитых дымоходов. Артиллерийский огонь не пощадил и деревья, которые росли вдоль улиц. В грязи были хаотично разбросаны ветви и тяжелые стволы, а кое-где удрученно торчали уцелевшие, но изуродованные обломки. Они, оказавшиеся в самом пекле боя, выглядели так невинно и беспомощно, что поневоле вызывали жалость. Под ногами повсюду лежали самые разные, подчас странные предметы, напоминавшие об атаке, бое, отступлении. Там были ящики и бочки, наполненные землей, за которыми укрывались стрелки, и в этих маленьких окопах лежали мертвые в синей и серой форме. Их позы красноречиво свидетельствовали о борьбе за городок, история которой была ясно написана на его улицах.

И все же душа этого маленького города, его причудливая индивидуальность все еще витали в воздухе над руинами, бросая вызов орудийным и ружейным залпам и презирая те алчные пожары, которые обрушились на многие дома. Твердые земляные тротуары напоминали об играх, в которые здесь играли долгими спокойными днями в уютной тени деревьев. Надпись "Товары на любой вкус", выведенную едва заметными буквами на длинной доске, приходилось читать, наклонив голову, потому что вывеска болталась на одном конце; но на крыльце старого магазина можно было легко представить курящих завсегдатаев в широкополых шляпах.

Эта незримая сущность, душа прежней жизни города, словно невидимые крылья, касалась мыслей солдат в колоннах, которые быстро поднимались от реки.

В темноте от огромных толп в синей форме, разбивших бивуаки на улицах, доносилось громкое и нескончаемое гудение. Время от времени в этот басовитый хор вплетались резкие ноты стрельбы на дальних сторожевых постах. Холодный ночной ветерок доносил запах тлеющих руин.

Дэн, уныло сидевший на пороге разрушенного снарядом дома, разглагольствовал о том, как плохо командиры вели эту кампанию. Был получен приказ не разводить костров.

Внезапно он оборвал свою критику и, оглядев ряды товарищей, спросил:

– А где Билли? Вы не знаете?

– Ушел в дозор.

– Да иди ты! Не может быть, – ответил Дэн. – Не его это дело в дозоры ходить. Почему кто-то из капралов не пошел в свою очередь?

Бородатый рядовой курил трубку, набитую трофейным табаком, удобно устроившись на покрытом конским волосом сундуке, который он вытащил из дома. Он заметил:

– Так это и была его очередь.

– Ничего подобного, – воскликнул Дэн. Между ним и солдатом на сундуке завязался спор, в ходе которого Дэн решительно заявил, что его брата несправедливо отправили в дозор. Он прекратил спорить, когда в круг света вошел другой солдат, на рукаве которого слабо виднелись две нашивки капрала.

– Явился, наконец, – сказал Дэн. – Ты где был?

Капрал не ответил. Дэн повторил:

– Билли, где ты был?

Его брат, казалось, не слышал этих вопросов. Он взглянул на дом, возвышавшийся над ними, и небрежно заметил солдату на сундуке:

– Странно, да? После такого обстрела удивительно, что тут еще что-то осталось стоять.

– Вот как, – сказал Дэн, сверля взглядом спину брата. – Выделываешься, значит?

Отсутствие костров позволяло отчетливо увидеть слабый серебристый вечерний свет, в котором синяя форма солдат становилась черной, а их лица – белыми пятнами, лишенными выражения. Неподалеку от группы, расположившейся на крыльце, возникло какое-то оживление. Один солдат нашел юбку с фижмами и, напялив ее, танцевал под аплодисменты своих товарищей. Билли и большая часть солдат немедленно решили присоединиться к зрителям.

– Что с Билли такое? – спросил Дэн солдата на сундуке.

– А я почем знаю? – ответил тот с легким раздражением, встал и пошел прочь. Вернувшись, он с видом знатока бросил, что ночью будет дождь.

Дэн присел на один конец покрытого конским волосом сундука. Он смотрел на толпу вокруг танцора, которая в восторге двигалась взад и вперед. Иногда ему казалось, что он различает лицо брата.

Он и солдат на другом конце сундука со знанием дела обсуждали позиции, которые занимала армия. По их мнению, пехота и артиллерия на улицах городка располагались в крайне опасном беспорядке; но их это не беспокоило, поскольку они привыкли к тому, что армия всегда находилась в опасном беспорядке. Они научились воспринимать такие сложные ситуации как следствие своего нахождения в армии, и обычно они просто непоколебимо верили в то, что кто-то разбирается в этом хаосе. Даже если бы их кто-нибудь убедил в том, что армия – это никем не управляемое чудовище, они бы с присущим ветеранам цинизмом просто кивнули в ответ. Их, как простых солдат, это просто не касалось. Их заботой было поесть и поспать, когда позволяли условия, и храбро сражаться, куда бы их ни послали, пока не поступят новые приказы. Это и так отнимало достаточно сил.

Они обсуждали другие корпуса, и поскольку этот разговор надо было вести втайне, их голоса понизились до благоговейного шепота. "Девятый, первый, пятый, шестой, третий" – эти простые цифры звучали красноречиво, каждая из них имела значение, которое должно было сохраниться на протяжении многих лет не как какой-то безличный номер, а нечто, столь же полное индивидуальности, как название города.

О своем собственном корпусе они говорили с глубоким почтением, преклонением и абсолютной уверенностью, которую, видимо, ничто не смогло бы поколебать.

Казалось, будто их уважение к другим корпусам отчасти объяснялось удивлением, что части, не имеющие такого же знаменитого номера, как их собственный, вообще могут проявлять интерес к войне. Они могли доказать, что их дивизия была лучшей в корпусе, а их бригада – лучшей в дивизии. А их полк – тут было ясно, что никакое счастье в жизни не могло сравниться с удачей, благодаря которой солдат, так сказать, родился в этой части, этом краеугольном камне, на котором держалась вся армия.

Временами Дэн осыпал оскорблениями того неизвестного, таинственного генерала, чьей раздражительности и излишнему энтузиазму он приписывал приказ, из-за которого нельзя было выпить горячего кофе.

Дэн говорил, что победа в предстоящем сражении была неизбежна. Его собеседник в этом сомневался. Он обратил внимание на укрепленную линию холмов, которая произвела на него впечатление даже с другого берега реки.

– Ерунда, – ответил Дэн. – Да мы их… – и он красочно описал, как море солдат в синем захватывает холмы. Все это время взгляд Дэна блуждал по толпе, окружавшей танцевавшего солдата. Сквозь гул голосов на улице иногда слышались далекие раскаты – очевидно, с самого края горизонта, оттуда, где гремели неугомонные орудия.

III

Наконец, ночная темнота приобрела цвет черного бархата. Очертания лишенного огней лагеря были похожи на едва различимые рисунки на старинном гобелене. Отблески металла на винтовке или пуговице походили на серебряные и золотые нити, которыми была прошита ткань ночи. Было почти ничего не видно, но более чуткое восприятие могло различить в воздухе нечто, похожее на пульс, таинственное биение, которое подсказало бы постороннему человеку, что рядом находится что-то огромное – дремлющая масса полков и батарей.

Так как костры было разводить запрещено, пол в сухой старой кухне стал для многих хорошей заменой холодной декабрьской земле, даже несмотря на то, что в ней недавно разорвался снаряд и настолько изуродовал помещение, что, когда солдат засыпал, завернувшись в одеяло, ему, скорее всего, казалось, что стена, которая возвышается над ним, вот-вот опрокинется и похоронит под собой несколько человек.

Билли посмотрел на кирпичи, которые вот-вот обрушатся ему на голову, прислушался к тому, как неугомонные дозорные ведут стрельбу на окраине города, представил себе, каким будет предстоящее сражение, подумал о Дэне и его плохом настроении и, завернувшись в одеяло, заснул, довольный.

Он не знал, сколько времени прошло, когда его разбудил скрип половиц. Приподнявшись на локте, он разглядел сержанта, который пробирался между спящими фигурами со свечой в старом медном подсвечнике. Если бы не блестящие пуговицы и нашивки на рукаве, он был бы похож на какого-то старого фермера, почему-то решившего побродить среди ночи.

Билли бездумно смотрел на свет, пока его разум возвращался из глубин сна. Сержант наклонялся над неподвижными телами солдат, поднося свечу поближе и всматриваясь в каждое лицо.

– Эй, Хейнс, – сказал Билли. – Смена часовых?

– Привет, Билли, – ответил сержант. – Особое задание.

– А Дэн идет?

– Джеймисон, Хантер, МакКормак, Д. Демпстер. Да. Где он?

– Там, возле окна, – ответил Билли, показав рукой. – А что за задание, Хейнс?

– Думаешь, я сам знаю? – спросил сержант. Он начал грубовато, но дружелюбно расталкивать лежащих на полу солдат. – Вставай, Мак, поднимайся. Для тебя работенка нашлась. Проснись, Джеймисон. Вставай, пошли, Дэнни, дружище.

Каждый солдат сразу же воспринял этот призыв к исполнению долга как личное оскорбление. Они выбирались из-под одеял, протирая глаза и ругаясь в адрес того, кто все это придумал.

– Ну, такой приказ, – крикнул сержант. – Живо! Давайте, пошли.

Из-под одеяла высунулась голова с растрепанными волосами, и сонный голос произнес:

– Заткнись, Хейнс, и вали отсюда.

Когда группа вышла из кухни, все оставшиеся, кроме одного, казалось, уже снова спали. Билли, опираясь на локоть, смотрел в темноту. Когда шаги затихли, он снова завернулся в оделяло.

Когда показались первые лиловые лучи холодного рассвета, он снова проснулся и оглядел лежащих товарищей. Заметив, что один из них не спит, он спросил:

– Дэн еще не вернулся?

Солдат ответил:

– Я его не видал.

Билли заложил руки за голову и нахмурился.

– Какой смысл в этих проклятых ночных патрулях? – пробормотал он своим самым недовольным тоном. – Только время зря тратят. Почему бы им не… – Он длинно и затейливо выругался.

Однако, когда Дэн вернулся с патрулем, было очень похоже, что Билли крепко спит.

IV

Полк беглым шагом прошел по улице, и полковник, казалось, несколько раз поссорился с артиллерийскими офицерами из-за того, кто пройдет первым. Батареи ждали в грязи, и их солдаты, разозленные поведением этой заносчивой пехоты, потрясали кулаками, сидя в седлах и на зарядных ящиках и отпуская всевозможные колкости и шуточки. Наклоненные орудия продолжали задумчиво смотреть в землю.

На окраине разрушенного города группа солдат в синем стреляла в туман. Полк развернулся в цепи, и группа синих фигур, развернувшись, радостно удалилась куда-то в тыл.

Пули с тихим свистом полетели со стороны гряды холмов, которая смутно виднелась в густом тумане. Когда их стремительное крещендо достигло своей кульминации, они пронеслись прямо над головой солдат, словно пронзив невидимый занавес. Батарея на холме грохотала с таким беспорядочным ожесточением, что казалось, будто орудия ссорились и грызлись друг с другом. Снаряды злобно ревели, устремляясь к городу. С близкого расстояния донесся треск ружейной стрельбы, пронесшийся вдоль невидимой линии и оставивший слабые отблески оранжевого света.

Кто-то в новых стрелковых цепях начал стрелять по смутным силуэтам, различимым в тумане, по фигурам людей, внезапно появлявшимся впереди благодаря какому-то изменению в неповоротливых массах тумана. Треск ружейного огня начал заглушать свист вражеских пуль. Дэн, стоявший в первой шеренге, держал винтовку наготове и пристально, невозмутимо вглядывался в туман с видом охотника. Он был настолько спокоен, что казалось, что все его нервы просто вытянули из тела, оставив одни мускулы. Но его онемевшее сердце все же билось в ритме боя.

Колышущаяся линия стрелков двигалась взад и вперед, перебегала то в одну, то в другую сторону. Люди терялись в тумане и снова находились. В какой-то момент они подошли слишком близко к грозным холмам, и те взорвались огнем, словно отражая общую атаку. В другой раз один полк в синей форме чуть было не открыл по ним огонь. Затем своя же батарея начала продуманно и методично истреблять их своими снарядами. Все время находясь в движении, солдаты метались туда-сюда по равнине, сражаясь с врагами, убегая от друзей, оставляя следы своих многочисленных перемещений на мокрой желтоватой земле, ругаясь в воздух и стреляя каждый раз, когда им удавалось различить противника.

Когда туман в очередной раз неожиданно поменял свои очертания, как будто пальцы духов раздвинули какой-то занавес, Дэн и окружавшие его солдаты вдруг увидели небольшую группу молчаливых, похожих на статуи стрелков в сером. Они были так близко и казались такими реальными, что в этом было что-то сверхъестественное.

Наверное, с секунду обе группы противников смотрели друг на друга. Потом все разом вскинули винтовки. Когда Дэн взглянул в прицел ружья, фигура перед ним внезапно стала такой близкой, словно винтовка была телескопом. В памяти Дэна отпечатались короткая черная борода, шляпа с опущенными полями, поза того солдата, который прицеливался, чтобы выстрелить. В тот момент он, по-видимому, и сам нажал на спусковой крючок, и пораженный выстрелом солдат качнулся вперед, его выстрелившее в тот же момент ружье прочертило в воздухе косую багровую полосу, а широкополая шляпа упала с головы. Межу ними снова встали полосы тумана, управляемые загадочными импульсами.

– Ну, в того парня ты точно попал, – сказал Дэну товарищ. Дэн только непонимающе посмотрел на него.

V

Когда на следующее утро снова спустился туман, солдаты полка обменялись оживленными замечаниями; но долго разговаривать им не пришлось, потому что на улицах городка теперь было достаточно конных адъютантов, чтобы составить три кавалерийских эскадрона, и они знали, что приближается крупное сражение.

Дэн беседовал с солдатом, который когда-то сидел на сундуке, покрытом конским волосом; но в этот раз они не упоминали о той цепочке холмов, которая раньше, в более беззаботные моменты, давала им приятную тему для разговора. Теперь они избегали говорить о них, как осужденные стараются не упоминать о смерти, и все же, серьезно обсуждая другие темы, в глазах друг друга они читали неотступную мысль о тех самых холмах.

Напряженно ожидавший приказов полк испустил долгий вздох облегчения, когда на улицах раздались резкие, без конца повторявшиеся команды строиться. Было очевидно, что предстоит кровавая схватка, и они пытались о ней не думать. Однако им снова пришлось долго стоять, плотно увязнув в грязи. Солдаты вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, куда двигаются другие полки.

Наконец, туман рассеялся, будто беззаботная природа решила сделать все, чтобы враги могли сразу же увидеть друг друга, и тотчас же с каждого холма донесся грохот пушек. Бесконечная трескотня винтовок передовых цепей переросла в раскатистый грохот ружейной стрельбы залпами. Снаряды ревели в воздухе, как бросавшиеся на добычу пантеры. Дэн посмотрел на солдата, с которым когда-то делил сундук, и тот сказал:

– Вот оно, началось!

На улицах городка зазвучали голоса офицеров, у молодых они были высокие, а у более старших – низкие и хриплые. Их команды вонзались в солдат, как шпоры. Несмотря на то, что приказ вступить в бой уже давно ожидался, массы солдат, внезапно осознавших, что сейчас начнется бой, задрожали.

Все эти огромные толпы людей и лошадей, находившиеся в городке, одновременно пришли в движение. Полк за полком устремлялись в улочки, ведущие в сторону тех зловещих холмов.

Это походило на театральное представление. Маленький, тусклый городок был подобен плащу, под которым скрывался главный герой будущей драмы. И вот он сброшен, и армия, прекрасная в своем сине-стальном одеянии, вышла на сцену, освещаемую солнцем.

Даже солдаты, маршировавшие в больших колоннах, с восхищением вздохнули при виде этого зрелища, более величественного, чем они могли себе представить. Занятые врагом позиции на высотах были заполнены людьми, которые будто бы пришли посмотреть на какой-то грандиозный спектакль. Но по мере того, как колонны неуклонно двигались к назначенным целям, они деловито удвоили стрельбу из орудий, и на переполненной равнине c ужасающим грохотом и красными вспышками стали падать снаряды. Один из них разорвался в рядах полка, и после того, как дым и хаос взрыва рассеялись, оставив на земле неподвижные фигуры, каждый из солдат продолжил штурм, изрыгая ужасные ругательства, ведь ветераны терпеть не могут, когда их убивают в тот момент, когда они еще не вступили в ближний бой.

Полк иногда искоса поглядывал на своих товарищей по бригаде, солдат, которые никогда не были в сражениях; но никакой леденящий кровь страх не мог устоять перед пышущим жаром великолепием этой армии, двигавшейся по равнине такими длинными шеренгами, что фланги тонкими полосками терялись вдали, этой колоссальной массы людей, объединенных одной целью. Новобранцы старались выглядеть равнодушными. В тылу стояла бездействующая батарея, и трое артиллеристов, усевшись в ряд на зарядном ящике, подталкивали друг друга локтями и глупо ухмылялись новобранцам.

– Подождите, сейчас и вам достанется, – кричали они.

Они так беззаботно шутили, как будто им самим не угрожала та же опасность в самое ближайшее время. Но, неся в сердце этот прекрасный образ всей армии, новые солдаты, возможно, почувствовали то чувство преданности, которую капли воды могут испытывать к океанской волне; они были частью ее мощи и славы; они весело улыбнулись зубоскалившим артиллеристам и велели им убираться ко всем чертям.

Колонна перешла несколько небольших мостиков и быстро построилась в боевые порядки. Перед ними был небольшой участок равнины, а за ней возвышались те самые холмы. Времени на размышления уже не было. Солдаты смотрели на равнину впереди, гадая, как тяжело им там придется, когда бригада, шедшая впереди них, заревела и бросилась в атаку. На холмах были сплошные массы войск в сером и бесчисленные вспышки огней.

Этот яростный восторг перед ужасами войны, охватывающий сердце человека и заставляющий его биться так часто, что оно может разорваться, вспыхивал на лицах солдат, как цветные огоньки, и делал их похожими на диких животных на привязи – беснующихся, свирепых, не страшащихся ничего и никого. Полк рванулся вперед еще до того, как прозвучали отрывистые, хриплые команды.

Жажда ближнего боя, наполняющая людей во время штыковой атаки, охватила солдат, лишая их разума. В этой ярости поле, покрытое пожухлой травой мягкой южной зимы, казалось им шириной в несколько километров.

Высокие, медленно поднимающиеся клубы дыма, пахнувшего горящим хлопком, окутали шеренги солдат так, что они стали напоминать пловцов. Холмы перед ними, берег этого серого моря врагов, были все перечерчены полосами пламени. Рев бесчисленных демонов битвы сливался с шумом ветра.

Шеренги солдат, которые, устремляясь вперед, метались, как табуны раненых лошадей, пересекли поле, усеянное трупами, напоминавшими о прежних неудавшихся атаках.

Прямо перед Дэном, который с почерневшим лицом что-то орал, стремительно возник раненый солдат, как будто какой-то новый противник. Он приподнял свое изувеченное тело и смотрел на эту толпу людей, надвигающуюся на него. Казалось, ему пришло в голову, что его сейчас растопчут; он предпринял отчаянную, жалкую попытку спастись; затем, наконец, скорчился, ожидая неизбежного. Дэн и солдат рядом обежали его с двух сторон, не глядя вниз и, казалось, не обращая на раненого никакого внимания. Этот маленький, нелепый комок в синей форме промелькнул мимо них, как придорожный булыжник мимо летящего на всех парах поезда.

Прорвавшись сквозь волны дыма, бесформенные группы бегущих солдат наткнулись на остатки бригады, которая наступала впереди них, – охваченную хаосом массу, которую остановили и разметали яростные залпы с холмов.

Это выглядело так, как будто гадалка внезапно показала им картину судьбы, которая их ожидала; но полк с напряжением всех сил, спотыкаясь, бросился через эти обломки дальше, пока солдаты не оказались среди уцелевших в других штурмах – там, где их встретила стрельба с холмов.

Тяжело дыша, обливаясь потом, с обезумевшими лицами солдаты пытались преодолеть полосу вражеского огня, но они словно наткнулись на стену. Волна атакующих остановилась, содрогнулась, разрываемая двумя противоположными импульсами, затем опрокинулась и распалась на части, у которых нет названия.

Теперь, наконец, можно было отличить ветеранов от новобранцев. Новые полки мгновенно исчезли, потерялись, рассеялись, как будто их никогда и не было. Но даже сокрушительный провал атаки и всего сражения не мог заставить ветеранов забыть о своем деле. В последнем порыве эта группа обезумевших людей выстроилась и дала залп по холму, который мало чем мог повредить этим устрашающим укреплениями, но, тем не менее, выражал то особое, крайнее отчаяние, которое позволяет людям хладнокровно смотреть в глаза смерти.

После этого случая солдаты дали своей части другое название. Они стали называть ее "Маленький полк".

VI

– Я вчера видел, как Дэн одного застрелил. Да, так и было. Я уверен, что он в него попал. И, может, он сейчас думает о том парне и что было бы, если бы это он сам так повалился на землю. Да уж, такие мысли иногда приходят.

Костры бивуаков на тротуарах, на улицах, во дворах отбрасывали высоко вверх свои мерцающие отблески, которые, словно тонкие красные пальцы, ощупывали грязные, изрешеченные стены и груды обвалившегося кирпича. Над толпами солдат в синем снова стоял гул голосов.

Среди руин веяло запахом жареного бекона и кофе из бесчисленных маленьких котелков. В тени поблескивала сталь составленных в козлы ружей. Кое-где на ружьях лежали знамена, под которыми солдаты ходили в недавний бой.

Вокруг одного из костров группа солдат пыталась сдерживать свое бодрое настроение. Они, перешептываясь, ходили вокруг костра, на который смотрели с каким-то удовлетворением, как рабочие после тяжелого трудового дня.

Один из солдат сидел в стороне. Когда остальные к нему обращались, их тон резко менялся. Прямо они на него не смотрели, а только иногда бросали взгляды украдкой.

Наконец, к этому кругу света от дальнего костра подошел солдат. Он некоторое время смотрел на сидевшего поодаль человека. Затем он нерешительно подошел ближе к нему и спросил:

– Ну как, есть новости, Дэн?

– Нет, – ответил Дэн.

Вновь прибывший, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на огонь, на небо, на остальных, потом на Дэна. Его лицо отражало одновременно любопытство и отчаяние, и он явно с трудом сохранял молчание. Наконец, он выдавил из себя:

– Ну, Дэн, шанс еще есть. Там еще полно раненых лежит, ты же знаешь. Еще есть шанс.

– Да, – ответил Дэн.

Солдат снова переступил с ноги на ногу и с несчастным видом уставился перед собой, а потом, после очередной внутренней борьбы, сказал:

– Шанс еще есть, знаешь, Дэн.

И он поспешил уйти.

Один из солдат взвода, возможно, ободренный этим примером, подошел к неподвижной фигуре.

– Ну, как, ничего не слышал, а? – спросил он, откашлявшись в кулак.

– Нет, – ответил Дэн.

– Ну, знаешь, – сказал солдат. – я тут вспоминал, как он беспокоился о тебе в ту ночь, когда ты отправился в патруль. Помнишь? Да, приятель, удивил он меня. Все никак успокоиться не мог. Клянусь, он и глаз не сомкнул после того, как ты ушел, все лежал и ругался насчет этих патрулей, волновался. Я даже не поверил. Он все лежал и ругался. Он…

Дэн произнес странный звук, будто чем-то поперхнулся. Потом сказал:

– Заткнись, а?

После этого товарищи ни за что не позволяли отвлекать его, пока он угрюмо смотрел в огонь.

– Эй, оставь его в покое, приятель!

– Слышишь, Кейси, отойди от него!

– Не лезь к нему, друг.

Они осторожно ходили вокруг неподвижной фигуры, лицо которой превратилось в безразличную маску.

VII

Круглый красный глаз солнца долго смотрел на маленькую равнину и лежавшие на ней тела, а потом на нее тяжело опустилась непроглядная темнота, милосердно скрывая бледные руки мертвых, застывшие в странных жестах.

На высотах перед равниной сияли крошечные огоньки лагерных костров, перемигиваясь с отблесками пламени на бивуаке, расположенном в маленьком городке. Пространство равнины было черным, но по нему иногда то тут, то там медленно проплывали точки света – фонари. Эти поля долго были окутаны жестокой тайной.

Но вот в одной черной точке внезапно произошло воскресение. Какое-то странное существо, лежавшее там, застонало. Потом оно привстало, и стало ясно, что это человек.

Он какое-то время тупо смотрел на огни на холмах, затем повернулся и стал рассматривать едва заметный свет над городком. Несколько мгновений он не двигался, уставившись перед собой тусклыми глазами, лицо его было бесстрастным и неподвижным.

Наконец, он обвел взглядом трупы, которые смутно угадывались вокруг. Пока он смотрел на этих людей, выражение его лица не изменилось. Их присутствие просто подтверждало, что он сам рано записал себя в покойники. Он бессмысленно провел пальцами по рукам и груди, похожий на идиота, сидящего на скамейке у дверей богадельни.

Не обнаружив ран ни на руках, ни на груди, он поднес руку к голове, и на пальцах осталась какая-то темная жидкость. Держа пальцы близко к глазам, он все так же тупо разглядывал их, слегка покачиваясь.

Потом солдат снова посмотрел в сторону городка. Когда он встал, его одежда, как мокрая бумага, с шелестом оторвалась от мерзлой земли. Услышав этот звук, он, казалось, задумался. Помедлив, он посмотрел вниз, на землю, потом на свою брюки, потом снова на землю.

Наконец, он медленно направился в сторону тусклых огней, держа руки перед собой ладонями наружу и ступая осторожно, как слепой.

VIII

Дэн неподвижно сидел в окружении товарищей, которые не разговаривали с ним, а шутили шепотом. Сырость обычного утреннего тумана, казалось, приводила маленькие походные костры в ярость.

Внезапно на улице раздались крики, полные изумления и восторга. Готовившие на костре завтрак солдаты подняли головы. Они громко закричали:

– Ну и дела! Ничего себе! Дэн! Дэн! Смотри, кто пришел! Эй, Дэн!

Молчаливый Дэн поднял глаза и увидел мужчину с огромной повязкой на голове, похожей на шлем, которого восторженно приветствовали солдаты. Тот пожимал руки, что-то рассказывал и весело разглагольствовал.

Дэн вздрогнул. Его бронзовое лицо покраснело до самых висков. Казалось, Дэн вот-вот вскочит с земли, но потом он внезапно откинулся назад и снова стал бесстрастно смотреть перед собой.

Солдаты в изумлении переглядывались.

– Дэн! Смотри! Видишь, кто пришел! – снова закричали некоторые. – Дэн! Гляди!

Наконец, он нахмурился и равнодушно пожал плечами.

– А то я не знаю?

Но они все еще не могли поверить, что он даже не посмотрел в сторону брата.

– Дэн! Посмотри же ты! Видишь, кто пришел?

Тогда он отмахнулся от них с раздражением и злостью.

– Да провалитесь вы! Мне что с того!

Солдат в повязке-шлеме приближался, все пожимая руки и что-то рассказывая. Иногда его взгляд останавливался на Дэне, глаза которого превратились в две щелочки.

После серии перемещений получилось так, что человек с повязкой оказался очень близко к человеку, который смотрел в огонь. Он остановился, и повисла короткая пауза. Наконец, он сказал:

– Здорово, Дэн.

– Здорово, Билли.

I

Девушка была в гостиной на втором этаже и выглядывала из-за ставней. Это была "лучшая комната". На полу был постелен совсем новый коврик. Края его были украшены чередующимися полосками красного и зеленого цветов. На деревянной каминной полке стояли две маленькие пухлые глиняные фигурки – вероятно, пастух и пастушка. С края полки аккуратно свисал треугольник из розовой и белой шерсти. На бюро вообще ничего не было, кроме расстеленной газеты с загнутыми краями – вероятно, использовавшейся вместо салфетки. Одеяла и простыни были сняты с кровати и сложены стопкой на стуле. Подушки и огромный пуховый матрас были смяты так, что стали похожи на огромные оладьи. На одной из белых стен висела в овальной рамке фотография мужчины с ужасным цветом лица, который строго смотрел на бюро.

Сквозь щели в ставнях ей была видна дорога, которая вилась через луг к лесу и снова появлялась там, где пересекала холм, примерно в километре отсюда. В лучах летнего солнца она казалась желтой и теплой. Из высокой травы на лугу доносилось равномерное стрекотание насекомых. Время от времени лягушки в невидимом ручье издавали странные чавкающие звуки, как будто их кто-то душил. Листья деревьев шелестели на легком ветру. Сквозь темно-зеленые ветви сосен, росших во дворе перед домом, далеко на юго-востоке были видны горы удивительного синего цвета.

Взгляд Мэри был прикован к узкой полоске дороги, видневшейся на далеком холме. Ее лицо раскраснелось от волнения, а рука, напряженно сжимавшая подоконник, нервно дрожала. Зеленая хвоя сосен с мягким шипящим звуком падала на дом.

Наконец, девушка отвернулась от окна и подошла к ведущей вниз лестнице.

– Ну, я точно знаю, что они все равно приедут, – с убежденностью крикнула она вниз.

В ответ оттуда прозвучал сердитый голос:

– Нет, не приедут. Мы еще ни одного не видели. Они сюда никогда не добираются. Спускайся и займись делом, а не солдат выглядывай.

– Ну, мама, я все же уверена, что они приедут.

Голос снизу возразил ей с пронзительностью и злостью, иногда присущей домохозяйкам. Девушка вызывающе взмахнула юбками и вернулась к окну.

На желтой полоске дороги, пролегавшей по склону холма, теперь виднелось несколько черных точек – всадников, поднимавших клубы пыли. Девушка бросилась к лестнице и вихрем помчалась вниз, на кухню.

– Они едут! Едут!

С таким же выражением она бы могла кричать: "Пожар!" Ее мать, которая, удобно устроившись за столом, чистила картошку, вскочила на ноги.

– Нет… быть того не может… откуда ты знаешь, что это они? Где?

Она уронила короткий нож, а два или три кусочка картофельной кожуры упали с ее фартука на пол.

Девушка повернулась и бросилась наверх. Мать последовала за ней, задыхаясь и все же успевая сыпать вопросами, упреками и увещеваниями. Девушка уже была у окна и показывала куда-то вдаль.

– Вон там! Там! Видишь? Ну, видишь?

Бросившись к окну, мать с секунду вглядывалась в дорогу на холме, а потом со стоном откинулась назад.

– И правда, они, видит Бог! Точно они! – Она в отчаянии всплеснула руками.

Черные точки пропали в лесу. Девушка у окна дрожала, а ее глаза блестели, как солнечные блики на поверхности воды.

– Тише! Они уже в лесу! Они совсем скоро будут здесь. – Она наклонилась и пристально смотрела на зеленую арку деревьев, из которой выходила дорога. – Тише! Я слышу, как они приближаются, – быстро прошептала она матери, и та печально опустилась на матрас и заплакала. И действительно, девушка уже слышала частый, глухой стук копыт. С внезапным страхом она отступила в сторону, но вытянула голову, чтобы по-прежнему следить за дорогой.

– Вот они подъезжают!

Во внезапном появлении этих мужчин перед глазами девушки было что-то театральное. Казалось, будто кто-то резко отдернул занавес, и из леса показались они – с десяток смуглолицых солдат в синем, скачущих галопом.

– Ох, погляди-ка! – выдохнула девушка. Она скривила рот с выражением странного восхищения, как будто ожидала увидеть, как солдаты превратятся в демонов и будут рычать на нее. Наконец-то она увидела тех странных существ, которые прибыли с Севера, – персонажей удивительных легенд и сказаний, которые только что чудеса не творили.

Маленький отряд молча приближался. Впереди скакал молодой парень с какими-то тусклыми желтыми полосками на рукаве. В правой руке он держал карабин дулом вверх, уперев приклад в колено. Он внимательно изучал расстилавшуюся вокруг местность.

Следом за сержантом тонкой вереницей ехал остальной отряд, поскрипывая кожей и позвякивая металлом. Девушка вгляделась в лица всадников и, казалось, была удивлена тем, что они были похожи на обычных людей.

Парень, скакавший во главе отряда, быстро окинул взглядом дом и прилегающий участок земли. Он ни на секунду не замедлил длинный, размашистый шаг своего коня. Солдаты с мгновение оглядывались, как обычные туристы, а затем вернулись к изучению местности впереди. Тяжелый стук копыт постепенно затих. Клубы пыли медленно оседали на дороге.

Среди рыданий женщины на кровати теперь можно было различить слова, в которых, кроме ужаса перед предстоящим бедствием, можно было угадать сварливое желание найти рядом кого-то, кого можно было бы во всем обвинить.

– И нам повезет, если нас обоих не зарежут во сне… грабят и угоняют лошадей… а старины Санто уже нет… посмотри и увидишь… грабители…

– Но, мама, – сказала девушка, озадаченная и напуганная одновременно. – Они уехали.

– О, так они же вернутся! – закричала мать, не прерывая рыданий. – Вернутся обязательно… уж ты мне поверь… и лошадей угонят. Ох, Джон, Джон! Зачем ты это сделал, зачем? – Она вдруг приподнялась и села на кровати, уставившись на дочь. – Мэри, – сказала она трагическим шепотом, – На кухне ведь дверь не закрыта! – Она наклонилась вперед, чтобы лучше слышать, разинув рот и не сводя глаз с дочери.

– Ну, мама, – запинаясь, произнесла девушка.

Мать снова прошептала:

– Дверь на кухне не заперта.

Молча, не двигаясь, они смотрели друг на друга.

Потом девушка дрогнувшим голосом сказала:

– Нам бы стоило… нам бы лучше пойти и запереть ее. – Мать только кивнула. Держась за руки, они прокрались к лестнице. Тут скрипнула половица. Они остановились и обменялись полными немого ужаса взглядами.

Наконец, они решились выйти на лестницу. Из кухни доносилось басовитое гудение чайника и частое шипение и потрескивание огня. Эти звуки показались им зловещими. Мать и дочь стояли, не в силах пошевелиться.

– Там внизу кто-то есть! – прошептала старшая.

Наконец, девушка сделала решительный жест, высвободилась из руки матери и сделала два шага вниз по лестнице. Она крикнула в сторону кухни:

– Эй, кто там? – Она постаралась придать голосу должное бесстрашие, но в тишине он прозвучал так резко, что их снова охватила внезапная паника, как будто тот неизвестный из кухни сам к ним обратился. Все же девушка снова произнесла:

– Есть там кто? – Ответа не последовало, за исключением звуков, издаваемых чайником и очагом.

Девушка, крадучись, продолжила спускаться по лестнице. Когда она была на последней ступеньке, в огне треснуло полено, и девушка взвизгнула. Но таинственный незнакомец так и не выскочил из-за угла, чтобы схватить ее, поэтому она опустилась на ступеньку и рассмеялась.

– Это… это просто… просто огонь, – сказала она, запинаясь от смеха.

Потом она с внезапной смелостью встала и крикнула:

– Вот, там и нет никого! Точно тебе говорю, что нет. – Она решительно вошла в кухню. На лице ее отражался страх, будто бы она все еще ожидала кого-то там увидеть, но комната была пуста. Она весело крикнула: – Тут никого нет! Спускайся, мама. – Она метнулась к кухонной двери и заперла ее.

Мать спустилась в кухню.

– Боже мой, я так испугалась! Даже голова теперь разболится. Уж ты мне поверь.

– Ох, мама, – сказала девушка.

– Говорю тебе, голова теперь разболится. Ох, если б твой отец был здесь! Он бы этим янки2 показал, это точно! Две беззащитные женщины…

– Мама, зачем ты так говоришь? Янки ведь ничего не…

– О, они еще вернутся, точно тебе говорю. Две бедные беззащитные женщины! Твой отец и твой дядя Эйса и Билл болтаются там где-то и дерутся, когда им следовало бы защищать свой дом! Ну что за мужчины такие! Разве я не говорила твоему отцу, когда он уезжал…

– Мама, – вдруг сказала девушка, отходя от окна. – В сарае дверь открыта. Может, они старину Санто забрали?

– Ох, ну, конечно забрали… само собой… Мэри, что же мы будем делать… ума не приложу, что нам теперь делать.

Девушка сказала:

– Мама, я пойду посмотрю, забрали ли они Санто.

– Мэри! – закричала мать. – Даже не смей!

– Но, мама, подумай про старину Санто.

– Бог с ним, с этим Санто. Повезло, что хоть сами живы остались. Забудь ты про этого Санто. Даже и не думай туда идти, Мэри… Мэри!

Девушка отперла дверь и вышла на крыльцо. Мать в отчаянии закричала:

– Мэри!

– Ладно тебе, там ведь нет никого, – ответила девушка. Она немного постояла со странной улыбкой на лице, будто восхищенная своей смелостью.

Легкий ветерок колыхал ветви яблоневых деревьев. Петух с подчеркнуто важным видом выводил на кормежку трех кур. На склоне холма позади старого серого сарая среди летней листвы пламенели красные листья какого-то вьющегося растения. Высоко в небе к северу катились облака. Девушка резко спрыгнула с маленького крыльца и побежала к сараю.

Главная дверь была открыта, а резной колышек, которым она обычно запиралась, лежал на земле. Внутри сарая было темно, и девушка ничего не могла рассмотреть. Она остановилась, прислушиваясь. Было слышно, как внутри безмятежно что-то жует лошадь. Она издала радостный крик и ворвалась в сарай. Там она внезапно отпрянула назад и ахнула. Перед ней были трое мужчин в сером. Они сидели на полу, вытянув ноги и прислонившись спинами к кормушке Санто. На их покрытых пылью лицах сверкали улыбки.

II

Когда Мэри отскочила назад и закричала, один из спокойных мужчин в сером, все еще ухмыляясь, сказал:

– Так и знал, что вы закричите.

Удобно устроившаяся в сарае троица весело наблюдала за ней.

Мэри перевела дыхание, поднеся руку к горлу.

– Ох! – воскликнула она. – Как вы… как вы меня напугали!

– Извините, леди, но по-другому никак не получалось, – весело ответил другой солдат. – Когда я увидел, что вы идете к сараю, стало ясно, что вы закричите, но я подумал, что ничего тут не поделать. Мы ничего вашему сараю не сделали, нет-нет. Просто поспали тут немного. А когда янки промчались мимо, мы проснулись.

– Откуда вы взялись? Вы… вы что, от янки сбежали? – Девушка все еще дрожала и запиналась.

Солдаты засмеялись.

– Нет, мэм. О, нет, мэм. Они нас не смогли поймать. Мы тут попали в переделку на дороге в паре километров отсюда. И вот Билла в руку ранило, сюда – бам. И мне тоже досталось. Такие дела. А в этого, Сим его зовут, не попали, но они за нами долго гнались, и мы отстали от своих.

– Так это они были… эти, которые тут проехали? Они за вами гнались?

Солдаты в сером снова засмеялись.

– Кто – эти? Еще чего! Там была целая куча янки, и наших парней тоже было много. А эта маленькая банда – нет, мэм.

Она успокоилась настолько, что могла разглядеть солдат более внимательно. Они все были покрыты грязью и пылью. Серая форма была сильно поношена и покрыта красноватыми пятнами застывшей грязи. Похоже было, что они много дней не брились. Головные уборы у них были разные. Один солдат был одет в маленькое синее кепи пехоты северян с эмблемой корпуса и номером полка; на другом была большая широкополая шляпа с дырой на тулье; а третий вообще был с непокрытой головой. Левый рукав одного солдата и правый рукав другого были разрезаны, а руки аккуратно перевязаны чистой тканью.

– Ерунда, пара царапин, – объяснил один из них. – Мы остановились у миссис Ливиттс – так она сказала, что ее зовут – и она нас перевязала. Вот Билл, он сильно пить захотел. И жар у него. Мы…

– Вы там в армии моего отца не видали? – спросила Мэри. – Джон Хинксон – так его зовут.

Солдаты снова ухмыльнулись, но ответили вежливо:

– Нет, мэм. Нет, не встречали такого. Он где служит, в кавалерии?

– Нет, – ответила девушка. – Он, мой дядя Эйса и мой двоюродный брат – его зовут Билл Паркер – все они с Лонгстритом3 – так они его называют.

– А, – сказали солдаты. – Лонгстрит? Эти войска очень далеко отсюда. Где-то на северо-востоке. А в этих местах одна кавалерия. Они, наверное, в пехоте служат.

– Мы уже так давно ничего от них не слыхали, – сказала Мэри.

– Ну, им там хорошо в пехоте, – сказал один из солдат, пытаясь ее успокоить. – Пехота мало бывает в бою. Сходят там пару раз в атаку, может, некоторых ранят немного, и все. Вот если бы они в кавалерии были, то да, кавалерия…

Мэри, сама того не желая, перебила его.

– А вы есть хотите? – спросила она.

Солдаты переглянулись с каким-то неожиданным и странным стыдом. Опустив головы, они помолчали.

– Нет, мэм, – наконец, ответил один.

Санто в своей загородке продолжал спокойно жевать. Иногда он дружелюбно поглядывал на них. Это был старый конь, и в его глазах и челке было что-то такое, из-за чего казалось, что он носит очки. Мэри подошла и погладила его.

– Ну, если вы голодны, я могу вам что-нибудь принести, – сказала она солдатам. – Или вы можете в дом зайти.

– Нет, в дом нам нельзя, – сказал один. – То был, скорее всего, только передовой отряд янки. Скоро еще появятся, это точно.

– Я могла бы вам что-нибудь сюда принести, – с готовностью предложила девушка. – Давайте?

– Ну, – сказал один солдат смущенно. – Мы, конечно, давно не ели. Если бы вы нам принесли чего-нибудь перекусить… немного… мы бы тогда…

Не дожидаясь, пока он договорит, девушка повернулась к двери. Но, не дойдя до нее, она резко остановилась.

– Слушайте! – прошептала она. Она наклонилась вперед, опустив голову и рукой показывая солдатам сохранять молчание.

Они смогли расслышать топот множества копыт, лязг оружия и частые голоса.

– Черт возьми, это янки! – Солдаты вскочили и устремились к двери. – Так и знал, что это был только передовой отряд.

Девушка и трое солдат смотрели наружу из темноты сарая. Дорогу заслоняли стволы деревьев и маленький курятник, но они все равно смогли увидеть, что по дороге ехало множество всадников. И форма у них была синяя.

– Ой, прячьтесь, прячьтесь скорее! – закричала девушка, чуть не плача.

– Подождите-ка, – прошептал один из солдат в сером. – Может, они еще мимо проедут. А, ни черта не мимо! Они останавливаются. Скорей, парни!

Они бесшумно кинулись в темный угол сарая. Девушка, стоявшая у двери, услышала, как мгновение спустя они начали громко шептаться.

– Где бы нам спрятаться? Куда спрятаться? Тут нигде не спрячешься!

Девушка повернулась и в отчаянии оглядела сарай. Похоже, так оно и было. Запасы сена уменьшились благодаря отличному аппетиту Санто, и жерди яслей были едва прикрыты, за исключением одного угла, где лежала небольшая кучка.

Взгляд девушки упал на большой ящик для корма. Она подбежала к нему и откинула крышку.

– Сюда, сюда! – закричала она. – Забирайтесь сюда.

Солдаты, которые затаились в дальней части сарая, живо откликнулись на ее зов и бросились к ящику. Пытаясь залезть в него одновременно, они мешали друг другу. Раненые солдаты задыхались и что-то бормотали, но в конце концов все смогли улечься на слой корма, покрывавший дно. Девушка быстро, но осторожно опустила крышку, а затем молниеносно повернулась к двери.

Там никого не было, поэтому она подошла ближе, чтобы оценить ситуацию. Всадники спешились и молча стояли рядом с лошадьми. Военный с седой бородой, чьи красные щеки и нос ярко выделялись над бакенбардами, прогуливался с двумя или тремя другими солдатами. На них были двубортные мундиры, а под черными кожаными поясами для сабель были подвязаны выцветшие желтые шарфы. Седобородый, по-видимому, отдавал приказы, указывая то туда, то сюда.

Мэри на цыпочках подошла к ящику.

– Они все слезли с лошадей, – сказала она в его сторону. Из отверстия от сучка возле крышки ящика высунулся палец, и кто-то отчетливо сказал ей: – Подойдите поближе. – Она повиновалась и услышала приглушенный голос: – Бегите в дом, леди, и если мы вас больше не увидим, то большое спасибо за то, что вы сделали.

– До свиданья, – сказала она ящику.

Она предприняла две попытки выйти из сарая с невозмутимым видом, но каждый раз не выдерживала и поворачивала назад как раз в тот момент, когда ее вот-вот должны были увидеть солдаты в синих мундирах. Наконец, она все же сделала рывок вперед и вышла на яркий солнечный свет.

Группа военных в двубортных мундирах в тот же миг повернулась к ней. Офицер с седой бородой забыл опустить руку, которую вытянул вперед, отдавая какой-то приказ.

Она поняла, что походка у нее совсем неестественная. Ей казалось, что она ведет себя очень странно и подозрительно. Она чувствовала, что на ее лице буквально было написано: "В ящике для корма спрятались три человека".

Офицер с седой бородой направился к ней, и она остановилась, борясь с желанием броситься бежать. Но офицер снял свою маленькую синюю фуражку и выглядел вполне дружелюбно.

– Вы здесь живете, я полагаю? – сказал он.

– Да, – ответила она.

– Видите ли, мы вынуждены остановиться здесь на ночь, и поскольку с нами двое раненых, я думаю, вы не будете возражать, если мы положим их в сарае.

– В… в сарае?

Он понял, что она нервничает, и ободряюще улыбнулся.

– Не бойтесь. Мы здесь ничего не сломаем. Вы в полной безопасности.

Девушка балансировала на одной ноге, а другой водила взад-вперед по траве, глядя вниз.

– Но… не думаю, что маме понравится, если… если вы займете сарай.

Старый офицер засмеялся.

– Разве? – сказал он. – Ну да. Наверное, ей это не понравится, – Он какое-то время размышлял, а потом весело сказал: – Ну, тогда нам придется спросить у нее разрешения. Где она? В доме?

– Да, – ответила девушка. – Она в доме. Она… она до смерти перепугается, когда вас увидит!

– Что ж, тогда ты иди и спроси ее, – сказал офицер, все еще добродушно улыбаясь. – Спроси, а потом возвращайся и скажи мне.

Когда девушка открыла дверь и вошла на кухню, там никого не было.

– Мама! – тихо позвала она. Никто не ответил. Чайник все еще напевал свою тихую песенку. Нож и картофельные очистки лежали на полу.

Она подошла к комнате матери и осторожно вошла внутрь. Дом выглядел как-то иначе, более одиноко, и этой действовало ей на нервы. Постель была беспорядочно завалена покрывалами.

– Мама! – позвала девушка, дрожа от страха, что ее матери и здесь нет и она не ответит. Но внезапно одеяла зашевелились, и голова матери высунулась наружу.

– Мэри! – воскликнула она, как будто в изумлении. – Я думала… думала, что…

– Ну, мама, – выпалила девушка. – У нас во дворе человек сто янки, а я спрятала троих наших в ящике для корма!

Но пожилая женщина после появлении дочери начала метаться по кровати и истерически причитать.

– Мама, – воскликнула девушка. – Они хотят использовать сарай, а там в ящике наши солдаты! Что мне делать, мама? Что же делать?

Мать, казалось, не слышала, настолько она была поглощена своим горем и слезами.

– Мама! – закричала девушка. – Мама!

Мгновение Мэри стояла молча, задумавшись, приоткрыв рот и глядя перед собой. Потом она пошла на кухню и выглянула в окно.

Пожилой офицер и остальные смотрели на дорогу. Она подошла к другому окну, откуда видно было лучше, и увидела, что они смотрят на небольшой отряд всадников, который приближался рысью, поднимая клубы пыли. Вскоре она узнала в них тот отряд, который раньше проезжал мимо дома. Его возглавлял тот же молодой человек с тускло-желтым шевроном на рукаве. С ними был безоружный всадник в серой форме.

Когда они подъехали совсем близко к дому, она вернулась к первому окну. Офицер с седой бородой довольно улыбался.

– Так вы его взяли? – спросил он. Молодой смуглый сержант соскочил с лошади и отдал ему честь. Его ответа девушка не услышала. Она увидела, как невооруженный всадник в сером поглаживал черные усы и спокойно оглядывался по сторонам с заинтересованным видом. Он казался таким невозмутимым, что она не поняла, что он пленник, пока не услышала, как седобородый крикнул:

– Ладно, отведите его в сарай. Наверное, там он будет в безопасности, – Группа солдат повела пленного к сараю.

Вспомнив о той троице в ящике для корма, девушка в ужасе всплеснула руками.

III

Солдаты в синем деловито сновали между длинными рядами топтавшихся на месте лошадей. Согнувшись и обливаясь потом, они тряпками или пучками травы обтирали лошадям стройные ноги, от состояния которых они так сильно зависели. Мокрые морды лошадей все еще были покрыты пеной от стальных уздечек, которые весь день сжимали им рты. Солдаты переговаривались через спины лошадей.

– Смотри, куда твоя кляча наступает, Финерти! Держи ее от меня подальше!

– Ну и развалина! Ковыляет, как старая слониха.

– Эта маленькая кобыла Билла, она была в полном порядке, когда прибыла с отрядом Кроуфорда!

– Кроуфорд – самый лучший кавалерист в армии. И у него лошадей не загоняют. У других лошади так и валятся, а у него всегда свежие.

– Слышишь, Финерти, ты уймешь, наконец, свою корову?

Среди все этой возни, болтовни и шуток солдат лошади сохраняли серьезную задумчивость, двигая из стороны в сторону челюстями и иногда мечтательно потираясь друг о друга носами.

Перед сараем удобно устроились три солдата. Поставив ружья к стене, они переговаривались. Рядом с ними стоял часовой, держа оружие на сгибе руки. Его силуэт четко вырисовывался на темном фоне открытой двери. Четыре лошади, оседланные и снаряженные, совещались, склонив головы друг к другу. Их поводья были обмотаны вокруг столба.

Среди спокойной зелени, такой во всем привычной для мирного времени, странно выделялись признаки войны, принесенные сюда войсками. Мэри, с любопытством наблюдавшая вокруг, не узнавала местности. Это уже не были до боли знакомые ей дом и двор. Новые цвета – синий, стальной и выцветший желтый – полностью доминировали над старыми зеленым и коричневым. Она слышала голоса солдат, и по их тону казалось, что они стояли здесь лагерем уже долгие годы – для них все было таким обычным. Они так быстро захватили всю окружающую местность, что даже старые, привычные вещи казались девушке странными и угрожающими.

Мэри собиралась пойти и сказать командиру в синем, что ее мать совсем не хочет, чтобы его люди использовали сарай, но остановилась, услышав, как он разговаривает с сержантом. Ей стало понятно, что для него не имеет большого значения, чего хочет ее мать, и что возражения с ее или чьей-либо еще стороны были бы бесполезны. Она видела, как пленного в серой форме отвели в сарай, и долгое время наблюдала за разговаривающими солдатами и задумчивым часовым. Ее терзала мысль о троих, сидевших в ящике для корма.

Ей казалось, что в этом случае она должна была совершить что-то героическое. Во всех историях, которые она читала, когда училась в пансионе в Пенсильвании, девушки, оказываясь в подобной трудной ситуации, всегда совершали невероятные поступки. Правда, обычно это касалось спасения их возлюбленных, а ни спокойный солдат в сером, ни кто-либо из троих в ящике таковыми не были, но ведь настоящая героиня не стала бы задумываться над этим незначительным вопросом. Само собой, героиня обязательно сделала бы что-нибудь, чтобы спасти эти четверых. Если бы она хотя бы не попыталась что-нибудь предпринять, то предала бы идеалы, которые возникли у нее за много лет мечтаний.

Но ситуация была трудная. В сарай вела только одна дверь, и перед этой дверью было четверо вооруженных солдат, один из которых стоял спиной ко всему остальному миру, без сомнения, пристально наблюдая за спокойным пленным и, между прочим, за ящиком для корма. Она знала, что, стоит ей открыть кухонную дверь, три или даже четыре головы тут же повернутся в ее сторону. И слух у них тоже был отличный.

Она знала, что настоящие героини справлялись с такими делами быстро и умело. Они освобождали героя из пут, выкрикивали драматическую фразу и стояли между ним и его врагами, пока он не убежит достаточно далеко. Однако девушка хорошо понимала, что, даже если ей удастся дойти до того момента, когда она сможет гордо встать между убегающими героями и их преследователями, эти свирепые солдаты в синем не остановятся. Они просто пробегут мимо, не заметив ее. Она видела, как великолепные идеи и приемы, такие действенные в книгах, один за другим отступают перед простыми, незатейливыми трудностями этой ситуации. Они были здесь бесполезны. Она с отчаянием подумала о спокойном пленном и о тех, которые сидели в ящике для корма.

Все, что она могла придумать, это отправиться к командиру синей кавалерии и, признавшись ему, что в ящике для корма спрятаны трое ее друзей, а его врагов, умолять его позволить им уйти. Она начинала подозревать, что этот старик с седой бородой не был таким уж добродушным. Было очень вероятно, что он не поддержит такой план. Скорее всего, он со своими людьми тут же бросится к ящику и возьмет ее друзей в плен. Недостатком этой идеи было то, что она не могла узнать, сработает ли она, не попробовав, а в случае неудачи было бы слишком поздно придумывать что-то другое. Она подумала, что война делает мужчин очень неразумными.

Все, что ей оставалось, – это стоять у окна и горестно смотреть на сарай. Когда она призналась себе в этом, ей стало очень стыдно. Значит, она не была создана такой же, как те немногие люди, которые так успешно помогали тем, кто в этом нуждается. Ее победили сарай с одной дверью и четверо мужчин, у которых было по паре глаз и ушей – мелочи, которые не смогли бы остановить настоящую героиню.

Яркий белый свет дня начал медленно угасать. На поля опустились свинцово-серые тени. В этой наступающей темноте костры, разведенные войсками в дальнем конце сада, становились все ярче, превращаясь в малиновые пятна среди темных деревьев.

Девушка услышала испуганный голос матери, позвавшей ее из своей комнаты.

– Мэри! – Она поспешила на зов, осознав, что из-за волнения на какое-то время совершенно забыла о существовании своей матери.

Пожилая женщина все еще лежала в кровати. Ее лицо раскраснелось, а на вспотевшем лбу появились новые морщины. В панике оглядываясь, она начала плакать.

– Ох, мне дурно… как мне дурно! Эти солдаты уже уехали? Уехали?

Девушка осторожно поправила матери подушку.

– Нет, мама. Они пока здесь. Но они ничего не испортили, как мне кажется. Может, ты поешь что-нибудь?

Мать отмахнулась от нее с нетерпеливостью, характерной для больных.

– Нет, не надо, оставь меня в покое. У меня голова раскалывается, и ты прекрасно знаешь, что во время этих приступов мне ничего не помогает. Это все эти волнения, вот от чего они начинаются. Когда уже они уедут? Послушай, не уходи никуда. Держись поближе к дому.

– Я буду здесь, рядом с тобой, – сказала девушка. Она сидела в полумраке и прислушивалась к бесконечным стонам матери. Когда она пыталась пошевелиться, мать сразу окрикивала ее. Если она спрашивала, как ей облегчить страдания матери, та сразу ее перебивала. Каким-то образом то, что она просто молча сидела рядом со страдающей матерью, казалось, облегчало ее состояние. Поэтому она с покорностью подчинилась. Иногда мать задавала вопросы о том, как обстоят дела, и, хотя она старалась все подробно рассказывать и по возможности успокаивать и не тревожить ее, ее ответы всегда не нравились больной женщине и вызывали только возгласы сердитого нетерпения.

Наконец, женщина заснула тем сном, которым спят уставшие от тяжелой работы люди. Девушка осторожно встала и вышла в кухню. Выглянув в окно, она увидела, что те четверо солдат все еще были у дверей сарая. Небо на западе светилось желтым. На его фоне некоторые стволы деревьев казались нарисованными чернилами. Солдаты, окутанные клубами голубоватого дыма, сновали вокруг костров в саду. Поблескивала сталь.

Девушка теперь сидела в кухне и смотрела на улицу, где опускались сумерки. Солдаты зажгли фонарь и повесили его в сарае. В его лучах очертания часового казались гигантскими. В саду пофыркивали лошади, и был слышен гул голосов. Иногда мимо дома проезжали небольшие группы солдат. Девушка слышала резкие окрики часовых. Она достала что-то из еды и, стоя у окна, ела руками. Она так боялась, что сейчас что-нибудь произойдет, что не оставляла своего поста ни на минуту.

Она во всех подробностях вспоминала то, что видела внутри сарая. Она подумала об отверстиях от сучков в досках с задней стороны ящика, но поняла, что заключенные в нем солдаты не смогли бы сбежать через них. Она вспомнила о кое-каких прорехах в крыше, но они тоже бы не помогли. Столкнувшись с этой неразрешимой проблемой, она почувствовала, что ее идеалы и мечты рушатся, как карточный домик.

В какой-то момент она решила, что нужно, по крайней мере, сходить на разведку. Уже была ночь. Все за пределами кругов света от фонаря в сарае и костров казалось массами тяжелой, таинственной черноты. Она сделала два шага к двери, но затем остановилась. Девушка вдруг вспомнила о всех бесчисленных опасностях, что подстерегали ее, вернулась к окну и замерла, дрожа. Наконец, она быстро подошла к двери, открыла ее и бесшумно выскользнула в темноту.

Мгновение она всматривалась в окружающий мрак. Костры солдат казались нарисованными на какой-то огромной картине – оттенки красного на черном холсте. Все еще был слышен гул голосов. Девушка медленно пошла в противоположную сторону. Ее глаза были устремлены в одну точку; каждый раз, прежде чем сделать шаг, она с секунду вглядывалась в темноту перед собой. Ее горло сжалось, будто она была готова в любой момент вскрикнуть от страха. Высоко в ветвях деревьев был слышен голос ветра, напевавшего песню ночи, тихую и печальную – стон бесконечной, невыразимой печали. Ее собственное огорчение, тяжелое положение солдат в сером – эти переживания, а также все, что она знала или представляла о горе, – все это было выражено в тихом плаче ветра в кронах деревьев. Сначала ей захотелось зарыдать. Эти звуки будто напоминали о неумолимой судьбе и ничтожности человеческих усилий. Но затем деревья и ветер придали ей сил, говоря о самопожертвовании и бесстрашии, о суровых лицах тех людей, которые не бледнели, когда наступало время выполнить Долг.

Она часто посматривала на темные фигуры, которые время от времени двигались в свете у двери сарая. Раз она наступила на ветку, и, как это всегда бывает, та невыносимо громко хрустнула. Но на этот шум часовые у сарая не обратили внимания. Наконец, она оказалась у задней стенки сарая, там, где могла видеть отверстия от сучков в досках, через которые сочился свет изнутри. Едва дыша от волнения, она подкралась ближе и заглянула в одно из них. Он еще не успела ничего толком рассмотреть, как в ужасе отпрянула, потому что ранее такой спокойный и жизнерадостный часовой у двери сыпал грубыми фразами, громоздя одно ужасное ругательство на другое, хотя речь шла всего лишь о его лошади.

– Уж ты мне поверь, – убеждал он невозмутимого пленного в сером. – Да во всей вашей чертовой армии нет лошади, которая могла бы пробежать сорок миль наравне с этой маленькой кобылой!

Когда в кромешной тьме снаружи Мэри осторожно вернулась к отверстию в доске, трое солдат у сарая вдруг тихо заговорили:

– Ш-ш-ш! Тише, Пит, лейтенант идет, – Часовой, вероятно, собирался продолжить свой пылкий монолог, но, услышав это предупреждение, внезапно принял надлежащую позу.

Высокий и стройный офицер с гладко выбритым лицом вошел в сарай. Часовой старательно отдал ему честь. Офицер окинул сарай внимательным взглядом.

– Все в порядке?

– Так точно, сэр.

Глаза офицера казались парой кинжалов. От носа до уголков рта у него были глубокие морщины, которые придавали ему слегка неприятный вид, но в его лице также была какая-то особая задумчивость, как у поглощенного учебой студента, что совершенно противоречило хищному выражению его взгляда, который замечал все.

Внезапно он указал куда-то длинным пальцем и спросил:

– Что это?

– А, это? Думаю, это ящик для корма.

– А что в нем?

– Не знаю, Я…

– А должен знать, – резко перебил офицер. Он подошел к ящику, откинул крышку, запустил внутрь руку и достал пригоршню корма. – Ты должен знать, что и где находится, раз охраняешь пленных, – добавил он, нахмурившись.

Пока происходили эти события, девушка чуть не упала в обморок. Она ослабевшими руками шарила по доскам, ища, за что бы ухватиться. Смертельно побледнев, она наблюдала, как офицер опускает в ящик руку, в которой, в конце концов, оказалась лишь пригоршня корма. Этот неожиданный результат совершенно ошеломил ее. Она до глубины души была поражена тем, что трое крупных мужчин превратились в горсть корма.

IV

Может показаться странным, что отсутствие трех солдат в ящике для корма в момент его проверки строгим лейтенантом скорее напугало, чем обрадовало девушку. То, о чем она молилась, произошло. Очевидно, что этим людям, вопреки всей вероятности, было даровано спасение, но ее главным чувством был страх. Ящик оказался ужасной и таинственной машиной, похожей на ловушку какого-то злого волшебника. Ей казалось, что она наяву видит, как три загадочных солдата, как призраки, уплывают прочь в воздухе. Она с опаской оглянулась назад, но когда глаза привыкли к свету фонаря, увидела только темный склон холма, раскинувшегося перед ней в торжественной тишине.

Сарай теперь обладал для нее какой-то загадочной притягательностью, ведь в нем стоял этот удивительный ящик. Когда она снова заглянула в отверстие от сучка, на нем сидел спокойный пленный в сером, небрежно постукивая по нему пятками и как будто совсем не считая его чем-то особенным. Часовой тоже смотрел на ящик, держа на сгибе руки карабин. Он широко расставил ноги и о чем-то размышлял. Снаружи доносились тихие голоса трех других солдат. Строгого лейтенанта уже не было.

Дрожащий желтый свет фонаря отбрасывал на фигуры солдат жуткие колеблющиеся тени. Клубы мрака окутывали обычные предметы таинственным одеянием. Крыша сарая была непроницаемо черной, за исключением тех мест, где в черепице светились небольшие трещины. Старина Санто часто и громко стучал копытом. Стук каблуков пленного был похож на грохот какого-то барабана. Когда солдаты поворачивали головы, их глаза казались неестественно белыми, а лица восковыми и ненастоящими. И посреди всего этого стоял загадочный ящик, невозмутимый и окутанный удивительной тайной.

Внезапно внизу, под ногами, девушка услышала какой-то хруст, как будто там молчаливая и очень осторожная собака возилась с дерном, покусывая его. Она в ужасе отшатнулась – без сомнения, сейчас эти необъяснимые события получат какое-то жуткое продолжение. Бежать она не могла, потому что происходящее полностью лишило ее сил. Один ужасный случай за другим приковали ее ноги к земле. Пока она смотрела туда, откуда, казалось, исходили эти звуки, в ее сознании промелькнуло смутное, сладостное видение – ее безопасная маленькая комната, в которой она обычно спала в этот час.

Тихие царапающие звуки продолжались с частыми паузами, как будто эта невидимая собака прислушивалась. Сначала, когда девушка впервые оторвала взгляд от отверстия в стене сарая, перед ней предстала сплошная бархатная чернота, но затем постепенно предметы обрели тусклые очертания. Теперь она могла видеть, где верхушки деревьев соединялись с небом, а очертания сарая казались ей окрашенными в густой пурпур. Ей все время хотелось закричать, но горло будто сдавила невидимая рука. Она смотрела вниз с выражением человека, который наблюдает за зловеще шевелящейся травой, по которой ползет змея.

С трудом она разглядела, как кусок дерна выдернули и засунули под большую опорную балку сарая. На секунду ей почудилось, что она видит человеческие руки – едва заметные, но все же цвет, форма и их движение позволяли так предположить.

Затем внезапно в ее голове, как луч света, сверкнула догадка. Те трое солдат, раньше прятавшихся в ящике для корма, находились под полом сарая и теперь пытались пробраться под этой балкой. Она ни на секунду не задумалась о том, как они могли туда попасть. Они же обладали удивительными способностями. От них можно было ожидать любых чудес. Она больше не дрожала, ибо в этот миг почувствовала непоколебимую уверенность. Хотя никаких доказательств не было, но, тем не менее, крошечное зерно надежды в одно мгновение превратилось в могучее древо убежденности, и ей показалось, что она, находясь среди присяжных, приняла важный вердикт.

Девушка быстро наклонилась и начала рассматривать землю под ногами. И там она действительно увидела пару рук, разгребавших грязь в том месте, где был сдвинут дерн. Шепотом она позвала:

– Эй, там!

Едва заметные руки быстро отдернулись обратно под сарай. Девушка некоторое время размышляла. Потом она наклонилась и снова прошептала:

– Эй! Это я!

Через какое-то время возня возобновилась. Призрачные руки снова начали осторожно копать землю. Она ждала. Из глубины сарая глухо доносились частые постукивания копытами, издаваемые стариной Санто. Часовой беседовал с пленным.

Наконец, девушка увидела, как из-под балки высунулась голова. Она узнала лицо одного из трех загадочных солдат из ящика для корма. Пара глаз сверкнула и остановилась на бледной девушке, замершей, как статуя. Глаза весело прищурились, а рука сделала приветственный жест.

Наклонившись, она прошептала:

– Привет.

Солдат молча скрылся под сараем, и через секунду руки возобновили свою упорную работу. Наконец, снова показались его голова и руки. Он лежал на спине, и девушка подумала о грязи в его волосах. Медленно извиваясь и отталкиваясь от балки, он выбрался наружу, перевернулся и приподнялся на руках. Улыбнувшись девушке, он осторожно вытащил ноги из-под сарая. Наконец, встав на ноги рядом с ней, солдат сразу принялся руками счищать грязь с одежды. В сарае часовой и пленный, очевидно, были заняты каким-то спором.

Девушка и первый из загадочных солдат начали объясняться знаками. Казалось, они боятся, что даже их руки производят слишком много шума. Они шевелили губами, пытаясь передать свои мысли.

Этим языком жестов девушка объяснила ситуацию в сарае. Осторожными знаками она дала понять, что необходимо соблюдать полную тишину. Солдат кивнул и таким же образом рассказал ей о своих товарищах под полом сарая. Он снова сообщил ей о том, что они ранены, и в отчаянии покачал головой. Солдат скорчил рожу, чтобы показать, как у них болят руки, и с грустным видом ткнул пальцем в воздух, стараясь описать их отдаленное географическое положение.

Эти переговоры были прерваны медленным, шуршащим звуком тела, которое волокли или которое само волочилось под сараем. Поднимать такой шум уже было небезопасно. Они бросились к дыре и начали отчаянно жестикулировать, пока из-под сарая не появилась голова, которая вращала глазами и улыбалась.

Умоляющими жестами они смогли добиться того, что голова перестала улыбаться, а громкое шуршание затихло. Драматической пантомимой они сообщили голове об возможных ужасных последствиях такого шума. Голова кивнула, и второй солдат с трудом и с предельной осторожностью выбрался из ямы.

Еле слышным шепотом первый солдат сказал:

– А где Сим?

Второй прошептал в ответ:

– Да здесь он, – И сделал уверенный жест в сторону дыры.

Когда появилась третья голова, ликующая улыбка появилась на каждом лице, и безмолвная группа обменялась выразительными взглядами.

Освободившись из этого опасного сарая и собравшись вместе, они испустили долгий вздох облегчения, сопровождавшийся новыми улыбками и переглядываниями.

Один из солдат на цыпочках подкрался к дырке от сучка и заглянул в сарай. Часовой в этот момент разглагольствовал.

– Да, мы всех их знаем. Мы в этом районе всех знаем, кто и в каком доме живет. Ну и ловим их иногда – вот как тебя накрыли. Ну, вот тот дом, например, там мы…

Солдат резко отпрянул от дырки и вернулся к остальным. На его лице, едва различимом в темноте, было написано, что он сделал поразительное открытие. Остальные вопросительно посмотрели на него, но он только махнул рукой, показывая, что здесь нельзя говорить. Он осторожно повел их к холму и остановился только на безопасном расстоянии от сарая. Когда они нетерпеливо собрались вокруг него, он сказал напряженным шепотом:

– Там же… это же капитан Сойер, он там, у них.

– Капитан Сойер! – недоверчиво прошептали два других солдата.

Но девушке не терпелось кое-что узнать.

– А как вы выбрались из сарая?

Солдат улыбнулся.

– Ну, когда вы нас туда спрятали, мы очень скоро поняли, что это не самое безопасное место, и решили, что надо оттуда выбираться. И мы так и сделали. Мы шарили по сараю, и нам казалось, что нас вот-вот накроют, а потом мы бросились в стойла для коров, где вроде как низкое место – просто земляной пол – а потом, когда пришли янки, естественно, мы забились под пол сарая. Мы по голосу капитана Сойера не узнали. Мы слышали, как он разговаривал, и подумали, что это очень смелый человек, но не знали, что это был он. Нет, мэм, не знали.

Эти трое людей, которые так недавно были в опасной ситуации, казалось, внезапно забыли об этом. Они стояли с грустными лицами и смотрели на сарай. Казалось, что они даже и не собирались спасаться в какое-то безопасное место. Их как будто остановило и ошеломило какое-то неизвестное бедствие.

– Как, думаешь, они смогли его поймать, Сим? – прошептал один из них печально.

– Не знаю, – ответил другой таким же грустным голосом.

А третий посетовал на судьбу несколькими сердитыми словами:

– Черт их всех побери!

При этом трое солдат вздрогнули, как будто их одновременно кто-то ужалил, и уставились на молодую девушку, которая молча стояла рядом с ними. Тот, который выругался, начал взволнованно извиняться:

– Простите, мисс! Честное слово, я совсем забыл, что вы рядом. Само собой, я бы так не ругался, если бы знал. Точно говорю, я бы так не сделал.

Девушка, казалось, не слышала его. Она пристально смотрела на сарай, а потом повернулась и сказала:

– А кто он?

– Капитан Сойер, мэм, – грустно ответили солдаты. – Он наш капитан. Долго нами командовал. У него тут родственники. Думаю, они его взяли, когда он в гости заезжал.

Она некоторое время молчала, а затем с ужасом спросила:

– Они… они его повесят, да?

– Нет, мэм. О, нет, мэм. Ничего такого. Нет, мэм.

Группа вернулась к наблюдению за сараем. Какое-то время никто не двигался и не говорил. Наконец, девушка услышала негромкие звуки, и, обернувшись, увидела, что трое солдат, которые совсем недавно сбежали из сарая, теперь снова направлялись к нему.

V

Девушка, ожидавшая в темноте, боялась, что, как только трое крадущихся солдат доберутся до сарая, послышатся крики и шум драки. Она в отчаянии думала о скорой неудаче, которая постигла бы любое столь смелое предприятие. Девушка решила попробовать переубедить их и попросить вернуться. Пока она осторожно шла к сараю, под ногами шуршала трава.

Однако, когда она достигла цели, ее ждал новый сюрприз. Солдаты исчезли. Девушка оглядывалась, пытаясь обнаружить хоть какое-то движение, но ничего не увидела.

Она снова была одна в ночи, и к ней вернулся страх. В этом мраке может таиться опасность. Желая увидеть хоть кого-то живого, она снова припала к дырке в стене сарая. Часовой, вероятно, устал разговаривать и задумался. Пленный все еще сидел на ящике, угрюмо уставившись в пол. Девушке показалось, что она смотрит на жуткие восковые фигуры. Она вздрогнула, когда старый конь громко ударил копытом. Ей хотелось, чтобы солдаты заговорили – их молчание создавало какую-то пугающую атмосферу. Перед ней будто были два мертвеца.

Девушка почувствовала непреодолимое желание заглянуть в тот угол сарая, где находились стойла для коров. Там не было света, если не считать странной серой дымки, отбрасываемой тусклыми лучами фонаря. Все остальное окутывала мрачная тень. Наконец, она увидела там какое-то движение. Это могло быть и крысой, и частью человеческой фигуры. В любом случае, в том углу явно было что-то живое. Временами она видела его ясно, а иногда оно исчезало, потому что под ее пристальным взглядом эти странные тени и слабый свет иногда сильно запутывались и становились нечеткими. В конце концов, она разглядела голову человека. Волосы на ней были страшно всклокочены. Голова медленно двигалась вперед, пока не смогла бросить взгляд на пленного, а затем на часового. В блуждающем свете глаза блестели, как серебро. Сердце девушки забилось так часто, что она прикрыла его рукой.

Часовой и пленный оставались неподвижными, как восковые фигуры, а голова, высунувшаяся из пола во мраке, наблюдала за ними своими серебряными глазами.

Наконец, пленный соскользнул с ящика и, потянувшись, широко зевнул.

– Ну, ребята, – заметил он. – вам хорошенько достанется, если вы здесь задержитесь. Да, я рад, даже учитывая, что вы меня поймали. Вы отличную взбучку получите, – Он немного подумал и добавил: – Черт, я бы, наверное, даже согласился сам сдаться в плен, если бы знал, что тогда вы, парни, получите по заслугам за свою наглость.

Часовой поднял глаза и улыбнулся с выражением превосходства.

– Нам достанется, говоришь? Как бы не так! – Он издевательски подмигнул пленному. – Ваши ребята не такие быстрые, друг мой. Что ж вы нас не вздули при –? И при –? И при –? – Он назвал несколько знаменитых сражений.

В ответ пленный офицер в ярости выпалил:

– Ну, как же, вы тогда хорошенько получили!

Часовой снова иронично подмигнул.

– Ну еще бы, само собой. Вы нас тогда вздули, да? Да еще как! Да мы ведь…

Он внезапно умолк, пораженный звуком, нарушившим ночную тишину. Это был резкий хлопок далекого выстрела, прокатившийся эхом среди холмов. За этим тут же последовал хриплый крик человека, далекий вопль удивления и страха, предостерегающий от смертельной опасности. Через мгновение послышалась ожесточенная перестрелка. Часовой и пленный стояли лицом друг к другу и слушали, приоткрыв рты.

В этот момент все в саду вдруг пришло в движение. Слышались глухой стук, возня и топот ног, негромкий лязг оружия, голоса, ругающиеся, задающие вопросы и отдающие приказы – торопливые и спокойные, решительные и отчаянные. По дороге бешеным галопом промчалась лошадь. Громкий голос закричал:

– Что там, Фергюсон?

Другой голос ответил что-то неразборчивое. Раздались резкие, нестройные команды. Внезапно из сада донесся оглушительный залп. Пленный в сером, который внимательно прислушивался к стрельбе, пошевелился. Глаза часового зло вспыхнули, и он с вдруг возникшей, пугающей суровостью сказал: