Нечаянная роль

Давно подмечено, что по достижении возраста, весьма условно определяемого как пятьдесят плюс, мужчины начинают чудить. Впрочем, справедливости ради следует признать, что у некоторых данный процесс стартует задолго до означенной цифры, а кое-кто пребывает в нём всю свою сознательную жизнь. Проявляется это в отношениях с противоположным полом, точнее, с жёнами, которыми они некогда обзавелись. Причина банальна – переход количества в качество. Иначе говоря, количество претензий к своей половине в кокой-то момент зашкаливает, а качество внутрисемейных отношений не выдерживает никакой критики. Как правило, и вторая сторона в долгу не остаётся. Она тоже выставляет свой счёт, без стеснения вываливая на супруга накопившиеся за годы совместного бытия обиды. Это означает одно – брак себя изжил. И некогда заключённый по большой любви союз, того гляди, треснет по всем швам.

Вариантов разрешения описанной, чего греха таить, типичной для нашего времени ситуации, не так уж много. Кто-то не предпринимает ровным счётом ничего, предпочитая оставить всё как есть, и киснет в безрадостном сосуществовании с опостылевшей женщиной. Кто-то ищет выход в адюльтере, то бишь при сохранении видимости условно благополучной и крепкой семьи, пускается во все тяжкие. А кто-то посредством развода решительно крушит всё былое лишь для того, чтобы через какое-то время вновь наступить на те же грабли в надежде, что уж теперь-то всё сложится иначе и, не в пример предыдущему разу, значительно удачнее.

Александр Бруснин относился к третьей категории. В свои пятьдесят шесть он, пережив уже два развода и по-видимому не растратив с годами юношеского пыла, женился в третий раз на девушке почти вдвое моложе себя. Шаг бесспорно решительный, смелый, но по мнению многих опрометчивый и уж совершенно точно чреватый вполне предсказуемыми последствиями, о коих было говорено-переговорено: неравный брак и всякое такое. Однако Александру Валентиновичу было в высшей степени наплевать на доводы рассудка и житейский опыт. Он был влюблён, уверен насколько такое возможно, что любим, и счастлив. Ну чего, в самом деле, ещё желать состоявшемуся, профессионально успешному мужику в его годы?!

Однажды присягнув на верность Мельпомене, Бруснин избранному пути не изменял и добился на сценическом поприще немалых успехов. Знаменитый актёр театра и кино, признанный мастер дубляжа, голосом которого вещают с экрана многие звёзды, сияющие на небосклоне зарубежного кинематографа, Народный артист России – всё это о нём. Согласитесь, приведённый перечень достижений, далеко, кстати сказать, не исчерпывающий, впечатляет.

Однако неискушённому стороннему наблюдателю всегда видна лишь вершина айсберга – так сказать, пышный фасад, не более того. А ведь мало кто когда-либо всерьёз задумывался, что за этим фасадом скрывается многолетний, изнурительный труд, требующий полной самоотдачи, работа по шестнадцать часов в сутки, бесконечные репетиции в театре, съёмки, записи на студии и так далее. С учётом всего вышеизложенного, можно только гадать, чего стоило такому отчаянному трудоголику, как Бруснин, выкраивать время для общения с молодой красавицей-женой, которая требовала постоянного внимания к себе и к своим потребностям, разумеется, тоже.

Но пока ему это удавалось. Их отношения были чисты, как безоблачное небо, и первые месяцы супружества ни разу не омрачились серьёзными разногласиями. Перманентный медовый месяц перешагнул уже полугодовой рубеж, когда нежданно-негаданно подвернулась возможность на полторы недели выскользнуть из бесконечного хоровода дел и забот. Целых десять дней отдыха в Черногории! Одно дело любовь-морковь в условиях столичной суеты и напряжёнки, и совершенно другое – вырваться на простор безудержного ничегонеделания, чтобы наслаждаться покоем и друг другом.

Дженовичи – курортный городок неподалёку от Херцег-Нови. Небольшой гостеприимный отель «Фанфани». Уютное бунгало. Галечный пляж, где супруги целыми днями нежились под не по-российски ласковым майским солнышком и купалась в море. Периодически, когда наскучивало пляжное однообразие, они брали машину и совершали вылазки в Херцег-Нови, Котор или Свети-Стефан, дабы полюбоваться тамошними достопримечательностями. Вечерами гуляли по набережной, заглядывая в таверны и ресторанчики, которых вокруг было более чем достаточно. Словом, пребывали в гармонии с собой и с окружающим миром.

Последний день перед отъездом выдался жарким. Из состояния полудрёмы Александра Валентиновича, прикорнувшего в шезлонге, вывел сигнал смартфона, уведомляющий о получении эсэмэски. Прочитав послание, Бруснин расплылся в довольной улыбке и, буркнув себе под нос: «Порядочек!», обратился к жене, лениво распластавшейся на соседнем лежаке:

– Можешь меня поздравить, Таська.

Строго говоря, по паспорту звалась она Антониной, но ему приятнее было обращаться к супруге так или просто – Тася.

– С чем? – вяло поинтересовалась разомлевшая на солнцепёке жена.

– Телевизионщики подтвердили продление контракта на озвучку.

– Поздравляю, – сонно муркнула она. – Значит, ты остаёшься голосом канала «Россия».

Александр Валентинович игриво вздёрнул бровь и напыщенно сказал:

– Я бы предпочёл, чтобы меня называли просто… голос России.

Тася рассмеялась и, сев в шезлонге, взъерошила пышную мужнину шевелюру.

– Всегда подозревала, что от скромности ты не умрёшь.

– Эт точно! – благодушно поддакнул он и предложил. – Пошли что ли в номер, а то я скоро расплавлюсь.

– Пойдём, – охотно согласилась она.

Чета Брусниных быстро преодолела два десятка метров, отделяющих пляж от бунгало, ставшего на время их домом. Войдя внутрь, Александр Валентинович сходу плюхнулся спиной на кровать, которая обиженно не то скрипнула, не то хрюкнула. Ничего удивительного в этом не было. Не всякая конструкция способна безболезненно выдержать вот так вдруг рухнувшего на неё крупного дядьку семи пудов весом. Надобно отметить, корифей лицедейства отличался не только могучим телосложением, но и, несмотря на далеко не пионерский возраст, отменным здоровьем – непременным свойством настоящего сибиряка, каковым он по рождению являлся.

Когда Тася, ополоснувшись в душе, вошла в комнату, он всё так же блаженно валялся, широко раскинув в стороны руки и ноги и заполняя собой почти всю кровать. Жена озадаченно уставилась на него, как бы вопрошая: не многовато ли места ты занял, любимый? Я бы тоже не прочь прилечь. Он намёк проигнорировал и, продолжая лежать в том же положении, дурашливо сообщил:

– Я – морская звезда!

Она с напускной задумчивостью посмотрела на мужа, а потом скомандовала:

– Ну-ка, растопырь пальчики!

Во исполнение её пожелания он раздвинул пальцы на руках и даже попытался, хотя и с меньшим успехом, проделать то же на ногах.

– А теперь ты – снежинка, – с детской непосредственностью констатировала Тася, присаживаясь на край оккупированного муженьком ложа.

Нет, ну что за прелесть! – умильно подумал Александр Валентинович, привлекая её к себе…

Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на боку со связанными за спиной руками. Сколько пришлось провалялся вот так, уткнувшись лицом в холодный бетон, поди знай, но определённо немало – руки и ноги страшно затекли. Голова раскалывалась от боли. И «раскалывалась», в данном случае, вовсе не являлось фигурой речи, применяемой к состоянию похмелья или всплеску артериального давления. Похоже, предварительно его сильно шандарахнули по затылку чем-то увесистым и твёрдым – волна боли накатывала именно оттуда. В пользу такого вывода, говорила и расплывшаяся под щекой небольшая липкая лужица, источавшая запах, который ни с чем невозможно перепутать – это был запах крови.

Ничего себе! Что за хрень? – попытался осмыслить происходящее Александр Валентинович. Попытаться-то он попытался, но что толку. Вокруг было темно и тихо. Только где-то вдалеке с секундным интервалом капала из неплотно закрытого крана вода. Гулкое эхо, дублировало соприкосновение каждой очередной капли с жестяной раковиной или поддоном. Это наводило на мысль, что он сейчас пребывал в каком-то просторном, пустом помещении. Чертовщина какая-то! Я же отчётливо помню, что мы с Таськой улеглись спать в нашем бунгало. А она-то где? – встревожился он, вспомнив о жене. Не дай бог, с ней что случилось! Одно лишь предположение, что с женой могло произойти что-то нехорошее, напрочь лишило его способности трезво соображать, а развитое актёрское воображение немедленно нарисовало серию жутких картин, одна другой страшнее…

В темноте послышались шаги и кто-то щёлкнул выключателем. Раздалось характерное гудение дросселей и сверху обрушился мертвенно-белый свет множества люминесцентных ламп, отчего Александр Валентинович поспешно зажмурился. Когда он освоился с освещением и открыл глаза, окружающая действительность приобрела более определённые очертания. Вероятнее всего он находился в изолированном секторе подземного паркинга мест на пятнадцать-двадцать. К такому заключению подталкивал и одиноко стоявший рядом белый минивэн – рестайлинговый Форд Транзит Комби пятого поколения, точно такой же, как у них в театре, с той лишь разницей, что тот был синий. Александр Валентинович успел заметить, что все стёкла автобуса, кроме лобовика и передних боковых, наглухо тонированы, левое переднее крыло изуродовано глубокой продольной царапиной длинной в полметра, номерной знак российский, содержит цифры семь, восемь и пять…

На этом процесс созерцания минивэна был прерван. Кто-то, подошёдший сзади, ухватил артиста под мышки, грубо, словно тот был не человеком, а мешком с картошкой, рывком поставил его на ноги и развернул к себе лицом. Задетый за живое таким бесцеремонным обращением Бруснин хотел, было, во весь голос громко возмутиться, но увидев с кем имеет дело, счёл за благо смолчать. Здесь распоряжались крепкие парни в армейском камуфляже, вооружённые автоматами Калашникова. Их было шестеро. Лица скрыты под чёрными балаклавами. Что-то подсказало Александру Валентиновичу, что он имеет дело никак не представителями правоохранительных органов, а, вероятнее всего, с бандитами, возможно даже, с террористами. В любом случае, вступать с ними в пререкания было неразумно.

Помимо этой шестёрки, присутствовали тут ещё два человека, надо полагать, товарищи Александра Валентиновича по несчастью. Ничего иного на ум не приходило, поскольку руки у них, так же как и него, были скручены за спиной. Так же как и он, они только что лежали на бетоне в позе «мордой в пол», и теперь их силой заставили принять вертикальное положение. Превозмогая боль в затылке, Александр Валентинович скользнул по обоим бедолагам оценивающим взглядом, резюмировав про себя: обычные, малопримечательные, примерно моего возраста. Их всех троих выстроили в ряд. В мозгу промелькнула неприятная, колючая мысль: «А ведь мы – заложники. Что если нас сейчас просто возьмут да и ухлопают?». Ему стало не по себе.

Но, слава богу, бандиты – или кто уж они там были – имели на захваченную троицу совершенно иные виды. Один из них приготовил видеокамеру. Другой, видимо, главарь, занял позицию перед объективом на фоне троих связанных по рукам людей, и доморощенный оператор приступил к съёмке. Старший из террористов что-то вещал в камеру. Понять, что конкретно, было затруднительно. Говорил он, хоть и по-русски, но с ужасающим акцентом, к тому же, располагался к Бруснину спиной, что тоже не способствовало лучшей слышимости.

А кроме того, в голове у Александра Валентиновича из-за травмированного затылка, звон стоял почище колокольного и голосовую информацию извне он воспринимал скверно, едва улавливая смысл слов предводителя боевиков, который был чрезвычайно возбуждён, бурно жестикулировал, периодически переходил на повышенный тон и на протяжении своей эмоциональной речи несколько раз, не оборачиваясь, указывал на стоявших за его спиной заложников.

В том, что они именно заложники, увы, сомневаться уже не приходилось, потому как витийствующий перед камерой бандит сообщил об этом в самом начале своего спича. Что-что, а это Александр Валентинович расслышал чётко. Были высказаны какие-то требования – детали не запомнились, да и какое это имело сейчас значение. Под занавес прозвучала обычная в подобных обстоятельствах угроза, в случае невыполнения выдвигаемых условий, уничтожить заложников, и тоже вполне ожидаемое «Аллаху Акбар!»…

Красный светодиод видеокамеры погас, возвестив завершение записи. Закончив позировать перед объективом, главарь боевиков повернулся к пленникам и какое-то время молча пристально их разглядывал сквозь прорези для глаз, проделанные в шапке-маске. А сами эти глаза горели фанатичным огнём.

– Всех вас, гяуров, надлежит перебить, как собак, – угрожающе процедил он сквозь зубы.

По всему видать, дело наше – дрянь, обречённо рассудил Александр Валентинович, поморщившись от очередного приступа пульсирующей боли в затылке. Не знаю, как остальные, а этот, по выговору судя, типичный наш кавказец, подумал он. Но откуда этим ребятам взяться в Черногории? И кому предназначается видеоролик? Если местным властям, то почему на русском? Как я к ним угодил, и где Таська? – снова принялся он терзаться безответными вопросами.

Трудно сказать, почему командир боевиков выбрал его, а не кого-то другого, но он приблизился вплотную к Бруснину и, уставившись ему в лицо, спросил:

– Дрожишь, свинья?

Тот не ответил. Его действительно знобило, но причиной был вовсе не испуг, как можно было бы предположить, а накатившая дурнота, вызванная очередным приступом боли в разбитой голове. В таком состоянии неплохо было уже то, что он, хоть и с трудом, но мог без посторонней помощи держаться на ногах. Бандит же, по-видимому, решил, что пленник до смерти перепуган и, перейдя почти на крик, понёс какую-то истеричную чушь:

– А в нас нет страха! И мы победим! Мы уничтожим всех неверных! Каждый правоверный готов стать мучеником за веру. За это Аллах дарует обитель вечного мира и наслаждения…

И дальше в том же духе.

Боль чуть отпустила, и Александр Валентинович попытался вслушаться в то, о чём так бурно вещал предводитель террористов. Ничего нового. Примитивная агрессивно-религиозная агитация, рассчитанная на податливый человеческий материл с неустойчивой психикой и низким уровнем образования. Короче, бла-бла-бла. Но драйв неимоверный! Энергия так и прёт, не мог не признать Бруснин. Непонятно только с чего он так распинается? Эти – Александр Валентинович покосился на соратников оратора – в увещеваниях не нуждаются. Они и без того на всю башку отбитые. Прикажи головы сложить за великий халифат и всемирный джихад, сделают без уговоров. А на нас эта речуга вряд ли подействует. Мы ж – заложники, а не потенциальные кандидаты на вербовку.

Бруснин повнимательнее присмотрелся к террористу, который по-прежнему стоял в двух шагах от него и мысленно усмехнулся. Э-э-э, парень… Горящие глаза фанатика? Нет, фанатизм тут на втором плане. Вон как зрачок расширен. Белки покраснели. Неестественный блеск. А это, батенька, признаки наркотического опьянения. И как видно, дозу ты себе зарядил немалую…

– Все вы, гяуры, подохнете и отправитесь в джаханнам, – адресуясь к пленникам и очевидно имея в виду мусульманский аналог гиены огненной, пообещал этот абрек в завершение своей импровизированной проповеди. – А нас, воинов Аллаха, ждёт джаннат.

Надо полагать, джаннат – это их рай, догадался Бруснин и неожиданно для самого себя негромко и очень спокойно произнёс:

– Наркот ты обдолбанный, а никакой не воин Аллаха.

Почему он так поступил, он, убей бог, не сумел бы объяснить даже под пыткой. Может, взыграла строптивая натура потомка ссыльнопоселенцев. Впрочем, теперь это было уже неважно: что сделано, то сделано. Несомненно такая дерзость не могла остаться безнаказанной. Секундная пауза. Затем последовал сильный удар прикладом автомата в лицо, и Александр Валентинович потерял сознание…

– Саша! Сашенька!

Он открыл глаза. Тася отчаянно теребила его за плечо.

– Что с тобой? Тебе плохо? – допытывалась она.

Бруснин принял сидячее положение и, включив лампу, стоявшую на прикроватной тумбочке, ошарашено посмотрел по сторонам. Вокруг ставшая за время отдыха привычной обстановка бунгало. Всё на своих местах. На часах – без пяти три. Ощупав руками затылок, он ничего необычного там не обнаружил. Стало быть, это был всего лишь сон…

– Я так испугалась. Ты так громко вскрикнул, – тараторила Тася, приглядываясь к нему.

– Всё в порядке, – успокоил он её. – Просто плохой сон приснился.

– Страшный? – тут же заинтересовалась жена.

Стараясь свести всё к шутке, Александр Валентинович состроил уморительно-испуганную гримасу.

– Аж жуть.

– Расскажи! – мгновенно позабыв о недавних треволнениях, потребовала она.

Господи, какая же ты – ещё в сущности девчонка, подумал Бруснин, в который раз поражаясь детской непосредственности супруги и её способности к резкой смене настроения. Однако заниматься пересказом своего и впрямь страшноватого сновидения ему не хотелось.

– Как-нибудь в другой раз, – пообещал он и, дабы избежать дальнейших приставаний и расспросов, напомнил. – Завтра трудный день. Перелёт… Так что, давай-ка лучше спать, зайка.

Сработало. Она покорно улеглась на подушку, а он поцеловал её в щечку и погасил светильник, вновь погрузив комнату в предутренний полумрак.

Непродолжительные майские каникулы в Черногории закончились, и жизнь быстро вернулась в привычную будничную колею. А значит, опять началась работа, работа, работа… Шло время, и то дурацкое ночное видение стало понемногу стираться из памяти. Подумаешь, приснилась какая-то ерунда, да и бог бы с ней. Однако в последний день июня эта тема нежданно-негаданно аукнулась.

Накануне в театре состоялось закрытие сезона. Давали «Маскарад». Всё-таки две тысячи четырнадцатый год для Михаила Юрьевича юбилейный. Как-никак двухсотлетие со дня рождения. Главреж решил, что постановка лермонтовской драмы в качестве завершающего штриха – ход беспроигрышный. И не прогадал. Всё прошло как нельзя лучше. По окончании действа публика рукоплескала.

На тридцатое была запланирована пресс-конференция, посвящённая окончанию театрального сезона. Отвертеться от этого мероприятия Александр Валентинович никак не мог – положение обязывало, всё-таки Народный артист. Так что, хоть никаких других неотложных дел в театре у и не было, пришлось приехать и честно отсидеть сорок минут в обществе коллег и журналистов, делясь творческими планами.

По окончании пресс-конференции, когда зал начал стремительно пустеть, худрук Юлий Маркович перехватил его на полпути к выходу.

– Саша, не убегай, пожалуйста. Есть разговор.

И жестом пригласил Бруснина следовать за собой в кабинет. Там они расположились на диване возле журнального столика.

– Я по поводу твоей сказки… – начал руководитель театра.

– Неужто кто проявил интерес? – воодушевился Бруснин.

Как-то, ещё в январе, сидючи на заснеженной даче, он неожиданно легко написал пьесу-сказку в стихах. О чём? О любви и доброте, о верности и предательстве. В общем, было в ней всё, чему положено быть в сказке. Подвигло актёра на сочинительство вполне искренне желание, вернуть к жизни подзабытый Ершовский стиль… Хотя… Ну да, да! И гордыня, конечно же тоже, чего уж лукавить! В глубине души надеялся перещеголять классика русской литературы с его «Коньком-горбунком». Впрочем, об этом он предпочитал не вспоминать, потому как получилось, хоть и недурственно, но до установленной им же самим планки явно не дотягивало.

Мечталось, конечно, о постановке на сцене родного театра. Пошёл к худруку. Тот, ознакомившись с тестом, похвалил, не скупясь на комплименты, но в итоге мягко и необидно, как он умел, отказал. Мол, в репертуар не вписывается. Мы – театр академический. Наш удел – классика. Дескать, по мере возможности попробую заинтересовать ТЮЗы, а там как карта ляжет. А теперь вот вернулся к тому довольно давнему разговору.

– Проявить-то проявил… А сложится ли с постановкой, не знаю… – художественный руководитель театра с сомнением покачал головой. – Осилят ли? Там ведь у тебя бал, драконы летают и всё такое… Для областного театра бюджет может оказаться неподъёмным…

– Юлий Маркович, не томите, – поторопил его Бруснин и, пытаясь скрыть вспыхнувший огонёк надежды, свёл всё к шутейному. – У меня, между прочим, давление.

– Давление у него! – хмыкнул худрук, усмехнувшись. – Да у тебя здоровья, как у танка! Вот у меня давление, так давление…

Это было сущей правдой. Старик уверенно приближался к восьмидесятилетнему юбилею, и болячек у него хватало. Впрочем, на зависть сверстникам, держался он бодрячком и вкалывал на благо театра с ничуть не меньшим энтузиазмом, чем в молоды годы.

– У меня вчера был Алик Авходеев, директор Волгоградского ТЮЗа, – сжалился наконец Юлий Маркович над терзавшимся неопределённостью Брусниным. – Приезжал, правда, по другому вопросу, но и о твоей пьесе речь тоже зашла. Я месяц назад ему её переслал… В общем, он заинтересовался, – с этими словами худрук протянул актёру визитку. – Вот. Позвони.

Бруснин взял карточку.

– Непременно позвоню.

Он хотел, было, поблагодарить да и откланяться, но слова застряли в горле, когда взгляд упёрся в лежавшую на журнальном столике газету.

– А это что за пресса, Юлий Маркович? – спросил он, указав на столешницу.

– Газета, что ли? Так, Алик оставил, – пожал плечами худрук.

– Можно позаимствовать?

– Бери, коли надо.

Бруснин взял газету и, наспех попрощавшись, торопливо вышел.

– Всё бы шло само собой, да в море вышел китобой… – бормотал он, быстро шагая по коридору в направлении своей гримёрки.

Войдя к себе и закрыв дверь, плюхнулся в кресло и принялся внимательно изучать передовицу. Так… «Волгоградская правда». Номер от двадцать девятого июня сего года… Вчерашняя… Помним и скорбим, – гласил крупный заголовок на первой полосе. Глаза быстро пробежали небольшой текст. «Завтра в центре города, на площади Павших Бойцов состоится траурный митинг, посвящённый жертвам терактов, совершённых двадцать девятого и тридцатого декабря прошлого года. Полгода отделяет нас от тех страшных событий…» Далее следовали подобающие случаю слова сочувствия родным и близким тридцати четырёх погибших. Всё оставшееся место занимали фотографии тех, кто пал от рук террористов.

Тут-то, собственно, и находилось то, что привело Бруснина в смятение, когда он, беседуя с худруком, случайно бросил взгляд на эту газету. В верхнем ряду на втором слева фото был изображён мужчина, разительно похожий на одного из двух заложников… Ну тех, из сна… И чем больше Александр Валентинович всматривался в лицо этого человека, тем больше уверялся в мысли, что не ошибся.

Он набирал Изотову уже в чётвёртый раз. Все предыдущие попытки закончились безрезультатно: механический женский голос трижды предлагал перезвонить позже, сообщив предварительно, что телефон вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Ничего не поделаешь, дозвониться в начале трудовой недели до действующего генерала, а тем более, генерала ФСБ, – задача не самая простая, даже если пытаешься связаться с ним не по служебному, а по личному телефону. Это Александр Валентинович прекрасно понимал, и потому стоически ждал, когда абонент станет доступным. Его долготерпение было вознаграждено – соединение наконец-то установилось.

– Здорово, Сашка, – впопыхах, отозвался знакомый хрипловатый баритон, отдалённо напоминающий неповторимый голос Луи Армстронга. – У меня запара. Совещание за совещанием. Могу тебе уделить пять минут. Так что, говори шустрее.

– Привет, Олег, – поздоровался Бруснин, сразу предупредив. – Пятиминутка меня не устроит.

Видимо, что-то в интонации артиста насторожило генерала.

– Что-нибудь серьёзное? – спросил он.

– Для меня, да, – просто сказал Бруснин.

– Тогда я сам перезвоню через… четверть часа. Пока.

Столь запанибратскому стилю общения двух солидных мужчин имелось простое объяснение. Дело в том, что познакомились они лет этак тридцать тому назад, когда Бруснин ещё не был признанным мэтром театрального искусства и по большей части выходил на сцену с сакраментальной репликой: «Кушать подано!», а нынешний генерал Олег Изотов, был начинающим чекистом, делающим первые шаги в профессии. Молодые парни случайно пересеклись на какой-то тусе, набухались и подружились, как теперь выясняется, на десятилетия. Причём, никакие жизненные перипетии не смогли их развести. Эх, молодость! Сколько всего было…