Усадьба Дом Совы

1

Камень был старым, когда мой дед еще был молодым. Он был старым, даже когда молодым был весь этот мир. Холодная серая глыба, покрытая узорами и письменами. Никто не сможет их прочесть, но я и так знал, что там написано – слова, которые мне предстоит произнести, когда придет время.

И время пришло. Я кричал, танцевал в высокой траве, размахивал ножом. Сердце колотилось, барабаны стучали с ним в одном ритме, и за их грохотом никто не слышал моих криков. Никто, кроме того, кому предназначались эти слова. Я звал его, и он слышал меня. Время пришло. Сегодня мой нож оборвет чью-то жизнь, и струйка крови стечет по серому камню. Не я решаю, когда приходит время убивать, но я решаю, чья кровь прольется. Свой выбор я уже сделал.

Ее вели, избитую, с мешком на голове, в грязи вместо одежды. Обычно их не приходится тащить силой, они сами готовы отдать свою жизнь под стук барабанов, которым почти нельзя противиться. Но она сопротивлялась. Ее вели насильно, и я знал, что она кричит что-то сквозь мешок, но ее крики было не услышать за грохотом барабанов. Я не хотел ее слышать, крики ничего не могли изменить. Все давно решено. Смерть уже ждет, на сером камне, старом как мир. Нет смысла сопротивляться. Нет спасения. Нет будущего. Есть только смерть, и мне решать, кто умрет. Барабаны замолчали, когда я снял мешок с головы Делии.

– Прости! – сказала я. – Но ты же знаешь, его надо кормить вовремя. Мне решать, ты это будешь или кто-то другой, но его всегда надо кормить вовремя!

Делия обмякла, когда ее повалили спиной на камень. Нож поднялся над ее горлом, а она только смотрела на меня, и знала, что пощады не будет. Я плакал, но не останавливался. Нож опустился, и кровь потекла на камень. Кровь всегда должна стекать по нему, это важнее всего. Были другие дни, другие смерти, и обычно одного тела на камне хватало. Но не сегодня. Он слишком голоден, и мне придется убивать еще.

Кровь стекала на землю, а земля пила ее, как небесный нектар. Травы поднимались из-под моих ног, и цветы распускались там, куда капала кровь. Кровь – это жизнь! И что бы один жил, другому придется умереть

Я дернулся в постели и сел.

Опять этот дурацкий сон!

Каждый раз я прыгаю в траве, под грохот барабанов, как какой-то придурковатый дикарь. Каждый раз приношу жертву, а жертва всегда – Делия, моя жена. И я всегда говорю, что надо накормить «его», хотя понятия не имею кто «он» такой. Про такой сон точно не стоит рассказывать психоаналитикам! Он снился мне уже пятый раз за неделю. Все началось, когда мы распаковали коробки и Дом Совы стал моим домом, а этот кошмар – мои обычным сном.

Дом я не покупал. Не думаю, что кто-то купил бы его по своей воле. Если вы богатый человек и можете себе позволить дом в три этажа с огромным садом, то купите жилье практичнее, чем древний особняк в пригороде. А если вы простой фотограф средней руки, то такой дом вам не по карману.

Как дом достался мне? Странным способом, который обычно только в кино и показывают – я получил его в наследство, от дальнего родственника, о котором даже и не слышал. Он умер, и я унаследовал фамильный особняк, в котором никогда не бывал. Унаследовал все его величие. Всю его красоту. И все его кошмарные сны.

Тогда я еще не знал о снах, и мог думать только об одном – никаких больше съемных квартир! Три года мы с Делией копили на собственный дом, что бы купить его сразу, без долгов и ипотек. Денег уже почти хватало, и вдруг дом стал моим бесплатно! Кто-то скажет, что это слишком хорошо, что быть правдой. И не ошибется.

Дома похожи на людей. Новые дома – безликие и глупые, как младенцы. Вся их жизнь еще впереди, и никто не знает, чем они станут, когда повзрослеют. У старых домов есть прошлое, есть воспоминания, характер. Одни веселые и дружелюбные, а другие похожи сварливых стариков, которые только и могут, что скрипеть ступеньками и моргать лампами.

Дома спят и видят сны. Никто не скажет, что снится дому, триста лет стоящему в пригороде, в стороне от остальной жизни. Он особенный, не такой как все, и сны его должны быть особенными. Ему снится великое прошлое этих земель. Жрецы, поющие свои гимны, варвары, трясущие копьями. Ему снятся миры, которые не в силах представить человек. Снится то, что не мог увидеть даже такой старый дом. Он видит сны, как и я. Однажды дом проснется. Да что там – он уже просыпается!

Вот примерно такие мысли лезли в голову, когда я пялился на него, и пытался усвоить одну простую идею: это мой дом. Никаких съемных квартир! Никого неожиданного повышения арендной платы, никаких внезапных переездов. Дом мой! Все его три этажа и земельный участок с усыхающим садом – все это мое! Такие старые, роскошные дома должны иметь имена, и мой особняк назывался Усадьба Дом Совы, хотя и не был настоящей усадьбой.

Среди одинаковых типовых домов из листов фанеры и утеплителя, среди городских коробок, отлитых из серого бетона, Дом Совы стоял как король архитектуры, дом-патриарх. Однажды я делал серию снимков старых домов, для календаря, и повидал очень своеобразные строения по всей стране, но круглых домов еще не встречал. До этой минуты.

Стены Дома Совы изгибались, плавно, изящно, и не было в нем ни одного острого угла – снаружи, по крайней мере. Архитектор сошел бы с ума, пытаясь определить его стиль. Закругленные стены, четыре декоративные башни, точно по сторонам света. В самом центре круглой крыши, похожей на купол, торчал длинный шпиль, то ли громоотвод, то ли просто странное украшение. Архитектор принял что-то забористое, когда придумывал свой проект, но я влюбился в дом, сразу же.

Гостиная, такая же круглая, как и весь дом, встречала посетителей внутри. Изящные лестницы с резными перилами обнимали ее с двух сторон и вели на второй этаж. В такой гостиной вполне можно проводить балы! А учитывая, сколько лет дому, я бы не удивился, узнав, что балы в нем действительно проводили.

Когда-то здесь наверняка танцевали пары, мужчины в цилиндрах, дамы в перчатках и платьях до самого пола. С тех пор дом наполнился современными новинками, в нем появился телефон, водопровод, душевая кабина. Дом стал современным, как становится молодой старуха, когда делает подтяжку лица. Он прикрыл свой возраст электрическим освещением, коврами на полу, но остался стариком. Он спал, видел сны, и ждал, когда придет время проснуться.

А мы пока еще стояли снаружи. Делия что-то говорила про странную архитектуру и интересные узоры под крышей. Она вытащила фотоаппарат, и обошла дом кругом, снимала его, снимала сад, дуб немыслимых размеров. Мы оба видим красоту мира через видоискатель куда чаще, чем своими глазами. В другой момент я бы присоединился к ней и весь вечер мы бы выбирали лучший снимок нашего странного дома. Но тогда я не сдвинулся с места, просто стоял и смотрел на дом. Он мой! Даже не наш, а именно мой. Он всегда был моим! Мой Дом Совы.

В окрестных лесах сов почти не встретить, но рядом с домом они действительно строили свои жилища. Кажется, днем им полагается спать (так я считал, во всяком случае), но пара пернатых комков сидела на крыше. Делия сняла их и пошла дальше, а совы разглядывали меня, пока я разглядывал их. Три сотни лет истории поместились под крышей моего дома, но последние десять лет в нем жили только совы. Столько времени ушло, что бы найти наследника. Найти меня!

Виктория Андермуд, юрист по работе с завещаниями, позвонила мне и назначила встречу. Я подписал бумаги и стал новым владельцем Дома Совы, что быть с ним в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Формальности остались в прошлом, бесконечное оформление документов уже стиралось из памяти, и остался только один вопрос: на что я готов пойти ради своей семьи? Хотя тогда я еще не задавал этот вопрос. Делия задала свой:

– И на что мы будет содержать такую громадину?

Она подходила к жизни куда практичнее меня.

– Я не знаю! – ответил я.

Ремонт, коммунальные платежи, земельный налог… Это наследство грозило стать финансовым суицидом, но мне было плевать. Это мой дом! Я стоял и улыбался, как слабоумный клоун, пока Делия не вручила мне сумку с вещами. И я открыл дверь в Дом Совы.

2

Колеса грузовика прокатились по клумбе и смяли остатки захудалых цветов. Я не возражал. Даже Делия не возражала, хотя она любит цветы. Клумбы перед домом в последние годы поливал только дождь, и беречь их уже не стоило. Делия не возражала, когда грузовик третий раз за день въехал на теперь уже нашу клумбу. Он привез последние коробки Великого Переезда.

Переезд – маленький филиал ада на земле. В съемной квартире кажется, что у вас почти нет вещей, а все, что есть, можно запросто уложить в несколько коробок. Но стоит начать укладывать вещи и несколько коробок превращаются в несколько грузовиков, набитых коробками. Им нет числа, а счет за услуги грузчиков взлетает до небес, и вот уже кажется, что на эти деньги можно было слетать в космос. Но когда коробки оказались внутри Усадьбы, мы сложили их в гостиной, и вся жизнь двух людей, расфасованная в дешевый картон, поместилась в углу под лестницей нового дома.

– Мы это сделали! Победили переезд, – сказала Делия и уселась на коробку. В коробке что-то хрустнуло

– Это что было? – спросил она, и пощупала картон под своими ножками.

– Это… – я отыскала надпись на коробке, криво намалеванную моим почерком. – Тут написано «обувь». А внутрь, кажется, посуда.

– Не камеры?

– Нет, ты что! Пихать камеры в коробку – святотатство. Камеры в кофрах, наверху, я уже все прибрал. И откопал наш приветственный набор!

Набор – это бутылка шампанского и два бокала, которые я припас заранее. Настоящий мастер никогда не даст пробке отправиться в свободный полет, она должна покинуть бутылку с легким хлопком и без риска для люстры. Но мы сидели в провонявшем затхлостью доме, на картонных коробках, в полном хаосе, и я не стал церемониться. Пробка ударилась в стену, а шампанское – в дно бокала.

– За нас! И наш новый дом!

– Не много тут всего, для нас двоих? – спросила Делия, когда бокалы наполнялись во второй раз.

«Пока двоих!» – вот что вертелось у меня на языке. Пока двоих, и вот уже пять лет мы жили с этим «пока». И повторяли, что однажды все получится, нас станет трое! Время шло, и ничего не получалось. Я поймал эту фразу на самом кончике языка и задушил. Не стоит говорить такое вслух. Разговоры о детях радуют только их родителей. Для тех, кто оставил за спиной пять лет лекарств, обследований, два выкидыша и неудачную попытку ЭКО, дети – не тема которую стоит поднимать на празднике. Даже вдвоем мы оставались семьей, и если Делия не сможет иметь детей, я не дам этой неприятности все разрушить.

Бесконечные больничные коридоры остались в прошлом. Я помнил их, как один из дурных снов, которые почти никогда не видел тогда. Помнил – и совершенно не хотел туда возвращаться. Пять лет попыток закончились. Пришло смирение. Шанс состариться в одиночестве, в пустом доме, маячил еще где-то далеко впереди, и я старался просто не думать о нем. Я не хотел портить праздник, и слова: «Пока двоих!» не прозвучали. Мы оба уже понимали, что это «пока» затянется до самой нашей смерти. И я ответил:

– Много. Зато все наше, и места больше, чем в старой квартире.

– Да тут можно отель открывать! – Делия подставила бокал, и я снова наполнил его.

– Ну, а что? И откроем. На первом можно сдавать комнаты, как в отеле. На втором поселимся сами, а на третьем сделаем фотостудию, будем прямо дома работать. Три студии! Одну под предметную съемку, тебе. Вторую под фотосессии. А в третьей я буду снимать ню.

– Эй! – Делия ударила меня по плечу, и я закрыл голову руками.

– Ладно, ладно! Я все понял. Никакой предметной съемки. Только ню, обещаю!

– А тебе будет удобно смотреть в окуляр, если под глазом синяк? – тон Делии намекал, что не стоило шутить про съемку ню.

– Понял, заткнулся! – ответил я, и заткнулся.

– Молодец! – она подняла бокал. – За наш новый дом. За Дом Совы! Получается, мы теперь почетные совы.

Бокалы поцеловались стеклянными стенками, и мы последовали их примеру. Дом вполне оправдывал свое название. Его построил совинный маньяк, который покрыл совами все, до чего смог дотянуться. Совы смотрели на нас с росписи стен, с гипсовой лепнины, с дверных ручек. Совы, и странные узоры, не похожие ни на что знакомое.

– Он любил птиц? – спросила Делия. Она тоже рассматривал сов.

– Кто?

– Этот твой дед или кто он там? От которого тебе дом достался.

– Да я понятия не имею, что он любил. Он мой троюродный дядя, кажется. Или нет? Я про него даже не слышал никогда, и до сих пор толком не понял, что он мне за родня такая. Просто у него нормальной родни не нашлось, и дом больше некому было пристроить. Так что тут теперь все наше, надо только привести в порядок, сделать уборку, ремонт. Судя по размеру дома, лет за сто управимся, а пока у нас готова для жизни только одна комната.

– Какая? – Делия отставила бокал.

– Спальня. Кажется, я слышу крики совы оттуда. Надо подняться и посмотреть, что она делает в нашей постели!

Недопитое шампанское выдыхалось в бокале на коробке с посудой, но мы в тот вечер уже не вспоминали о нем.

3

Утром я спустился вниз почти ощупью. В голове стучало, веки упорно не хотели подниматься. Не может быть похмелья от трех бокалов шампанского, но оно было! Я сонно бродил по комнатам, обшаривал коробки, собирал кружки, искал чайник. И нашел своего первого мертвого голубя.

Он растянулась на коробке, и мне показалось сначала, что птица вот-вот взлетит, начнет метаться по комнатам. Но голубь просто лежал. Я потыкал пальцем в его хвост. Голубь не шевельнулся. Он уже никогда не взлетит. Суеверный болван мог бы увидеть в этой мертвой птице дурной знак, но тогда я еще трезво мыслил и не верил в знаки. И не знал, что суеверный болван куда разумнее меня.

Делия спустилась сверху, когда я паковал голубя в пакет.

– Это мертвый голубь! – сказала она. Она не спрашивала, а сообщала мне факт.

– Да. Признаюсь, это мертвый голубь.

– И почему ты в кухне с мертвым голубем? Я понимаю, холодильник еще пустой, но не до такой же степени! Давай лучше просто закажем еду.

Я вяло улыбнулся. Как-то не тянет смеяться, когда стоишь среди коробок, в трусах, с птичьим трупом в руке. Я вынес его во двор, и похоронил под огромным дубом. Мягкая земля легко поддавалась лезвию складного ножа, как будто там и до меня часто копали. Я не обратил внимания ни на мягкую землю, ни на хлопанье крыльев, ни на стук где-то далеко. Барабаны ночью били в моих снах, но во снах они и остались, а этот стук… Просто соседи делают ремонт, наверное. Можно уехать в Антарктиду, но и там найдется сосед, который всегда делает ремонт.

– Эй, ты там? Или уплыл уже?

Делия постучала в дверь, я вздрогнул, и вернулся в реальность. И понял, что стою в ванной, перед раковиной, в которую хлещет кипяток из крана. Зеркало запотело, а руки раскраснелись от горячей воды, а я стоял и… Что я делал? Кажется, просто стоял, даже спал стоя. И, кажется, мне приснилось что-то про камень с узорами и кровь на земле, как снилось ночью. Я умылся, и протер запотевшее зеркало. Моя ладонь скользила по стеклу и вода на нем превращалась в кровь. Барабаны стучали в моей голове, и в одном ритме с ними я начал стучать ладонью по зеркальному стеклу.

– Эй, ты там? Или уплыл уже?

Делия постучала в дверь, я вздрогнул, и вернулся в реальность. Я стоял в ванной, и все еще держал руки в струе кипятка. Я закрыл кран. Снова открыл, подождал, пока потечет ледяная вода и плеснул себе в лицо. Надо взбодриться, проснуться. Мне нужен кофе!

Я спал стоя, и мне снится, что я спал стоя. Но голубь в пакете мне не приснилось. Или нет? Тогда я первый раз потерял свое чувство реальности и не мог понять, что было сном, а что случилось на самом деле. Тогда я еще пытался отделить сны от реальности. Безумие вошло в мою жизнь тихонько, осторожно и вежливо. Оно поздоровалось, поселилось в моих снах, с этого дня разрасталось и крепло. Тогда я еще не знал, что от таких снов простым кофе не избавиться.

Но я все равно хотел кофе, и не собирался тратить весь день на поиск коробки, в которой он лежит. Улицы, близкие к Дому Совы, я изучил заранее, и знал, где ближайшая кофейня. Заведение «Кофе и печенье» не било рекорды по оригинальности названия, но выпечку там продавали отменную, судя по отзывам. Аромат выпечки подтверждал отзывы, я почувствовал его за квартал, как акула чует каплю крови в воде, и шел на запах.

Симпатичная девчонка за стойкой упаковала печенье, водрузила стаканы с кофе на подставку, и я вышел на улицу. Огромная сова спикировала на асфальт рядом прямо мне под ноги. Совы не должны летать днем, но этой сове никто не объяснил правила. Птица разглядывала меня, внимательно, словно пыталась вспомнить, сколько денег я ей задолжал. Я поставил кофе, и бросил кусочек печения на растрескавшийся асфальт.

Голуби устроили драку за неожиданный подарок судьбы, а сова продолжала смотреть, и не двигалась. Я бросил еще кусочек. Порыв ветра внес свои коррективы, обломок печенья с шоколадной крошкой отлетел в сторону и упал не рядом с совой, а прямо на нее. И прошел насквозь.

Рев клаксона над ухом вернул меня в реальность. Я стоял на дороге все это время, с кофе и коробкой печенья в руках. С закрытой коробкой, в которой ни одно печение не было сломано. Я шарахнулся из-под колес фургона, и кофе потек по асфальту.

– Уронил печеньки! – буркнул я, когда вернулся в кофейню, на второй заход. – На сову отвлекся. У вас тут часто совы собираются?

– Да я в жизни совы не видела! – девчонка за стойкой всучила мне пакет и кинулась наружу, с телефоном наперевес. Сова с печеньем станет трехминутной сенсацией в социальных сетях! Вот только совы там не было. Не было голубей, которые устроили драку, не было кусков печенья на асфальте, только опрокинутые картонные стаканы валялись на дороге. Я тихо ушел, и уже по пути сообразил, что так и не рассчитался за вторую порцию кофе с печеньем.

4

Кофеина в моих бесплатных картонных стаканах как раз хватило, что бы отогнать сон. Больше я не видел воображаемых сов (пока не видел). Мы работали, таскали коробки и расставляли вещи по местам, или просто туда, куда могли расставить. Мы запихали посуду в книжный шкаф, а мои носки как-то оказались в холодильнике. Везде царил разгром и хаос, и времени любоваться галлюцинациями у меня просто не осталось. К вечеру мы вымотались, но зато пили чай, который я заварил уже в собственном чайнике, в собственном доме.

– Я положила сахар? – спросила меня Делия.

– Да. Нет! Положила, – ответил я и умолк.

– Спасибо! – Делия аккуратно размешала чай пальцем. – А чего ты на меня так смотришь?

– Ты чай мешаешь без ложки.

Она вздрогнула, и схватила ложку, словно талисман, отгоняющий наваждение.

– Я что-то сплю совсем. Такая дичь снилась всю ночь!

– Расскажешь? – спросил я.

И она рассказала. В ее снах били барабаны, а ее саму тащил к большому старому камню жрец в маске. «Его надо кормить! Если не ты, то кто-то другой» – сказал жрец, и все изменилось. Она замолчала, и мне пришлось спросить:

– А что изменилось? – и Делия помрачнела.

– Потом стало так, что я сама стою перед камнем, а на нем лежит девочка. И мне надо ее убить, но со мной – такая же девочка, как бы ее близняшка. Только не близняшка, я та же самая девочка. Я во сне знаю, что они обе – одна и та же девочка. И я слышу голос. Кто-то говорит, что пора решать, где она будет – на камне, или рядом со мной, будет жить или умрет. И все время барабаны стучат.

Барабаны били и в моих снах. Пока еще только во снах, бой не вошел в реальность, не набрал силу в мире яви. От ударов еще не тряслись стены, но удары уже звучали. Звучали они и во снах Делии. Людям не снятся одинаковые сны! Мы видим сны и сходим с ума только по одному, каждый в своем стиле. У общих снов должна быть какая-то причина, и я с ходу нашел ее.

– Стук! – я улыбался до ушей. Такое понятное и простое объяснение!

– Я когда хоронил голубя, слышал какой-то стук. Наверное, соседи делают ремонт. Мы услышали стук во сне, и нам приснились эти барабаны.

– У нас нет соседей, и… Погоди – нам приснились? Тебе тоже?

Я проигнорировал вопрос, не хотел рассказывать о своих снах. Кто-то стучал, не соседи, так кто-то еще. Мы слышали стук, и он нам снился, вот и все.

– Я не слышала стук наяву! – ответила Делия, но и тут я нашел оправдание.

– Так ты и не выходила наружу, птицу же я один хоронил. Если кто-то еще и ночью стучал, то получается, что мы просто услышали стук. Вот нам и приснились барабаны!

Хорошее объяснение, только вот она не поверила. Я и сам не поверил, тем более, что соседей у нас и правда не было.

В ту ночь я не видел снов. Хотя, на самом деле, сны приходят к нам каждую ночь, и не один раз, но не помнить сон – все равно, что не видеть его. Я спал спокойно, не видел ничего, и это был последний раз, когда я просто спал. Мы с Делией настоящие полуночники и редко ложимся раньше двух часов, но в тот вечер последние цифры, которые я запомнил на светящемся циферблате часов, остановились на 23—15. И стало темно.

На следующую ночь в моих снах снова начали бить барабаны. Кровь лилась, я махал ножом, а барабаны били и били. Били они и на пятую ночь в новом доме. И на шестую. А в восьмой раз они били утром, когда я уже проснулся. Я лежал в постели, и слушал их стук. Они били, пока я спускался вниз, но кружка кофе заставила барабанщиков умолкнуть.

Еще кружка, и разум прояснился, рука обрела твердость. Можно идти на съемки, творить шедевры и зарабатывать на содержание нового дома! Мне очень хотелось в это верить. Я вытянул руку. Рука подрагивала. Это очень плохо, но нужно еще немного кофе, вот и все! Сны пройдут, а дом останется. Этот дом – наш выигрышный билет. Его можно продать, превратить в фотостудию, в нем можно сдавать комнаты! Так успокаивал себя, и так я себе врал.

Я не собирался возвращаться в съемную квартиру, и тогда еще не понял, что вернуться было уже нельзя. Мы вошли в дом, и дом заразил нас тем, что хранил внутри. Он разрастался и жил внутри нас, проникал в каждую клетку наших тел, забирался в разум и отравлял его. Как только мы переступили порог Дома Совы, мы вдохнули яд, который носился в его воздухе. Но я пил кофе и делал вид, что все в порядке. Так и было – в этот раз. Но за каждым днем приходит ночь, и приносит свои сны с собой.

5

Удар барабана бухнул над самым ухом, я сел на кровати и посмотрел на часы: 04—20. Ночь в разгаре. Дом спал и посапывал во сне, храпел и стонал, его стены его двигались, как грудь моей спящей жены. Вдох – и стены коридора расходятся в стороны, так что места хватит даже автобусу. Выдох – стены сжимаются, и шторы выносит наружу через разбитые окна.

Дом жил. Он хотел есть. Но дом – это просто стены и потолок, вот и все! Он не живет, не спит и не ест. Кормить нужно не стены и потолок, а кого-то еще. Я вышел наружу, и выдох дома толкнул меня в спину. Огромный дуб смотрел с высоты небес. Он звал меня и я подошел ближе, и понял, что зовет не дуб, а тот, кто похоронен под ним, прямо там, где зарыт голубь. Я начал копать. Мягкая земля летела во все стороны, а я отбрасывал ее руками, как собака, который надо спрятать кость. Кто-то звал меня, и я копал, звал в ответ, кричал, и комки земли летели мне в лицо.

Когда яма ушла под самые корни дуба, я нашел ее – маленькая девочка звала меня. Я протянул руку к ней.

– Хватайся, я тебя вытащу! – крикнул я.

И увидел нож в свое руке. Кровь капала с его лезвия. Я отбросил его, и снова посмотрел на девочку, но увидел только ее изрезанный труп. Барабаны били, и их бой говорил со мной.

– Выбирай! – говорил бой барабанов, – Жить ей или умереть?

Считается, что от кошмарного сна люди подскакивают с воплями, но я просто медленно выползал из него. Так человек на замершем озере ползет по льдинам, слышит их треск и не смеет вздрогнуть. Так и я боялся провалиться в сон, вернуться к дереву, мертвой девочке в яме, и очень медленно вползал в мир яви.

Горло саднило, как будто я пил кислоту вместо воды. Руки болели. Делия металась по кровати и что-то бормотала, а я не мог понять ни слова. Я гладил ее волосы, целовал шею, пока она ни затихла. Ей тоже снились кошмары.

Я прошел в ванную. Никаких кровавых потеков на зеркале, в этот раз. Никаких галлюцинаций. Наверняка их вызвал стресс, вот и все. Стресс и нехватка сна. Или так, или я просто спятил. Хотя тот, кто спятил, не считает себя психом, так что я не сошел с ума, раз думаю, что мог сойти. Это умозаключение меня немного успокоило. Все дело в стрессе от переезда! Просто я не высыпаюсь и пью слишком много кофе! Или слишком мало. Надо умыться, взбодриться, и как-то уже прийти в себя.

Я протянул руку к крану. Исцарапанную руку, покрытую грязью. Мокрая земля, размазалась по пальцам, набилась под ногти. Я ободрал кожу и загнал занозу в мизинец. Горло саднило все сильнее, я закашлялся, и выплюнул комок земли в раковину. Мой нос забит ей, горло покрыто грязью, вот почему я так хочу пить, вот почему горло першит! Во сне я копал и кричал, звал ту девочку. Но наяву мои руки и лицо покрыты землей. И мои ноги.

Босые стопы оставляли грязные пятна на полу ванной, следы шли к кровати, а от нее дальше, через весь дом, до самой входной двери. Я прошел по ним к началу пути, и вышел к дубу.

Дом не дышал, и никто не звал меня, все это было просто сном. Но во сне я действительно пришел сюда и вырыл яму в мягкой земле, руками, как зверь. На дне неглубокой ямы лежал труп голубя. Я выкопал его обратно, но копал дальше, и выбрасывал кости, которые находил в земле. Крохотные кости лежали теперь в траве, и я уверял себя, что они, наверняка, птичьи! Даже если они очень похожи на фаланги пальцев человека. Но кто я такой, что бы судить? Я не врач, я не могу точно знать, чьи это кости! А если во дворе зарыт старый труп, то не стоит рассказывать об этом посторонним.

Видеть на пороге толпу криминалистов, которые ищут тела, перекапывают двор, выкорчевывают деревья, и ломают пол в доме, я совсем не хотел. И прорываться через толпу журналистов, вопящих: «Правда, что ваши предки были серийными убийцами?» – тоже. Если кто-то кого-то убил, давным-давно, и зарыл под деревом, то ко мне это не имело никакого отношения. Я сложил все обратно, и кости, и голубя, бросил сверху горсть земли, и еще одну. И понял, что яма стала глубже. Вставало Солнце. Прошло несколько часов, и все это время я стоял на коленях перед дубом, и не зарывал яму, а раскапывал ее.

Со второй попытке я все же смог забросать кости землей. Я принял душ, пока Делия спала, помыл пол, замел следы, как только мог. Мне не хотелось беспокоить жену. Если я схожу с ума, то рассказать ей об этом еще успею. А если не схожу, то и говорить не о чем.

6

Затворы камер щелкали, объективы взвизгивали, вспышки сверкали. Привычная работа в родной стихии помогала забыть о бое барабанов и шорохе крыльев сов. Никаких сов на съемочной площадке! Только красивые девушки в видоискателе – мы снимали бесконечную вереницу комплектов женской одежды. Это не так уж интересно, но за это хорошо платят, а деньги скоро будет очень нужны. Дом обойдется в огромную сумму каждый месяц, и если не зарабатывать, то и все накопления быстро растают.

Эту съемка не планировалась заранее, но я ухватился за неожиданный заказ и теперь просто делал привычное дело. Когда всю ночь копаешь яму голыми руками, то утром как-то не получается выспаться и настроиться на творческий процесс. Но снимать я мог, как ремесленник с камерой наперевес. Делия страховала меня, не давала испортить съемку, но и сама выглядела не лучше, чем то, что я видел в отражении. «Бурная ночка!» – так скажут за нашей спиной. И да – еще какая бурная! Но вовсе не в том смысле, какой обычно подразумевается.

Каждую ночь я видел кошмары, и почти не спал уже несколько дней. В голове стоял туман. За тот месяц, что мы прожили в Доме Совы, я пару раз собирался сходить к врачу, но что-то каждый раз мешало. То ли обстоятельства, то ли та ненависть, которую я питаю к больничным палатам и койкам с капельницами. Слишком много я их видел. Видел, когда навещал Делию после выкидышей. И когда навещал мать после аварии, сидел с ней и знал, что с постели ей уже не подняться. Белые стены, боль, человек в коме. И смерть, которая идет за ним по больничным коридорам. Так я запомнил больницы, и если выбирать между ними и ночными кошмарами, я выберу кошмары. Они приятнее.

Так что к врачу я так и не пошел, зато пошел в интернет, что бы узнать больше о своем доме. Он старый и знаменитый, и сеть должна что-то знать о нем! Я ошибся – о Доме Совы не нашлось почти никаких сведений, кроме нескольких заметок о старейшем доме Артиаполиса, его исторической ценности, и о смерти пары владельцев в прошлом. Как они умерли, я так и не узнал. Эти смерти не были важной новостью города, где люди умирают постоянно, гибнут в авариях и случайных перестрелках, режут себе вены и принимают слишком много наркотиков. Артиаполис никогда не был спокойным местом, и скоропостижная смерть владельцев старого дома мало волновала журналистов. Захват заложников и эпидемия гриппа – вот что им нравилось.

Крохотная статья в электронной копии местной газеты мельком рассказывала о прошлом владельце. Он умер, вероятно, от какой-то болезни, которая затронула всю его семью. Автор заметки критиковал врачей, уверял, что власти скрывают правду о новой эпидемии и мельком упоминал о таких же смертях в Доме Совы чуть раньше. Статья заканчивалась оптимистичным уверением, что в городе скоро грянет новая чума и в моргах не хватит места для трупов. А в следующей заметке журналисты смаковали подробности тройного убийства в винном магазине, и до Дома Совы большие никому не было дела.

Этого не хватило, что бы понять, что происходит, а думать становилось все труднее. Я не мог спать и не мог до конца проснуться, а мысли с трудом находили дорогу в моей голове, затянутой туманом. Туман укутывал всю мою жизнь, и я уже почти насмелился пойти к врачу, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, и принял заказ на съемку для каталога одежды.

На работе я вошел в привычный ритм, и жизнь снова начала казаться нормальной. Комплект одежды, фон, поза – бах! Всполох света от огромной студийной вспышки. Бах! Вторая вспышка – это Делия жмет на свой спуск. Мы снимали разные планы и ракурсы, работали параллельно, и съемка ускорялась вдвое. Новая модель, новый комплект одежды. Пока снимаем ее, остальные переодеваются. Я могу не спать всю ночь, напиться, заболеть, но я все равно смогу снимать, в любом состоянии. Так мне казалось, во всяком случае, и пока это самомнение не подводило. Но все бывает когда-то в первый раз.

– Не так! – я притормозил съемку. Модель стояла как солдат на посту, руки по швам, подбородок в небо. – Повернись, в пол-оборота. Покажи фигуру. Да не в профиль же! Это в каталог, а не на плакат «Внимание, розыск!». Мне нужна естественная поза.

Она чуть повернулась, но лучше не стало. Краем глаза я видел, как Делия сдерживает улыбку. Она знала, что бывает, когда меня не устраивает чужое позирование. Хочешь сделать хорошо – делай сам! Я встал рядом с моделью и поймал себя на желании пританцовывать. Барабаны били далеко, но так велело, что хотелось притоптывать ногой с ними в одном ритме.

– Смотри. Вот так! Повторяй за мной.

Я встал в пол-оборота к камере, демонстрируя позу. Когда возмущенный мужик на площадке показывает модели женское позирование, это всегда довольно забавно смотрится, и вспышка света показала, что Делия не упустила шанс увековечить меня, показывающего как эффектнее подать в кадре несуществующую грудь. У нее целая коллекция таких снимков.

Это забавно, но это работает. Девочка повторила за мной, и стало куда лучше. Я поправил ее руку, подбородок – отлично! Отошел, скопировал ее позу. Отбросил с лица воображаемые волосы. Вот тут она улыбнулась – бах! Вспышка света залила студию. Делия поймала ее улыбку на фото. Я посмотрел на экран камеры. Отличный снимок, отличная поза и изумительная, настоящая и совершенно естественная, улыбка. Даже в работе ремесленника можно делать стоящие вещи.

– Смотри! – я отобрал камеру у Делии и показал снимок модели. – Отличный кадр, ты шикарно всмотришься!

Похвала всегда полезна. Путь она расслабится, почувствует себя звездой. Настоящей модели не нужны ни мои похвалы, ни мои указания, она сама знает, что делать. Но на такие съемки, как эта, постоянно нанимают девчонок без всякого опыта. Они мечтают о модельной карьере, готовы работать за полтора медяка в день, и не умеют почти ничего. Им нужно ощутить уверенность и расслабиться. Им нужна похвала. Иначе они застывают как вырезанные из дерева, а по своему изяществу могут соревноваться с черепахой.

– А ты чего так орешь? – тихо спросила Делия, пока забирала камеру обратно.

Ну да, я орал. Сам не сразу это понял, но я орал. Барабаны били уже очень громко, и пытался перекричать их. Так же человек в наушниках кричит, потому что не слышит сам себя.

– Подмени меня, ладно? – сказал я, и вышел за дверь.

Немного отдышался, перевел дух. Отогнал сову, летящую по коридору, дошел до туалета и умылся ледяной водой. Кажется, все было в порядке!

Съемка и без меня шла своим ходом, затвор камеры щелкал, вспышка сверкала, барабаны били. Я вошел в студию, снова взялся за камеру и уже не мог сдержаться. Я снимал и притопывал в такт барабанам, пока очередной удар не звучал иначе, не так, как другие. Ближе. Сильнее. Не в моей голове, а за моей спиной. Я оглянулся. Делия стояла и смотрела в пустоту, а ее камера лежала на полу. Удар, который я слышал – это звук, с которым разбитая об пол камера отправляется в рай для фототехники.

– Дели? Ты чего? – спросил я. Она посмотрела сквозь меня. Сделала шаг. И упала. Я подхватил ее, и сам не удержался на ногах.

– Врача вызывайте! – заорал я, пока выбирался из-под ее тела и рылся в карманах.

Телефон вылетел из рук, но я поймал его, каким-то чудом, набрал номер, и вместо гудков в трубке били барабаны. Они били и били, а я продолжал копать. Земля летела во все стороны, ее комья падали на траву и громко стучали. Это новый звук и вернул меня обратно в реальность.

Я копал землю под дубом, и мертвый голубь лежала на земле рядом со мной. Не тот, что в прошлый раз, а новый голубь со свернутой шеей. Я понятия не имел, как попал сюда, где нашел голубя, и что случилось с моей женой. И где мой телефон? Я вернулся в дом, но телефона нигде не было, ни в карманах, ни дома.

Как лунатик я бродил по комнатам, звал жену и натыкался на мебель. Ничего не соображал и не знал, сплю или нет. Путь моих блужданий закончился на полу старой душевой кабины. Ледяная вода лупила по спине, я дрожал и сидел там, пока не продрог. Но когда я выбрался наружу, память вернулась. Я вспомнил, что случилось.

Для начала, я запорол съемку, и почти наверняка потерял плату за нее, но не это важно. Делии стало плохо, и она упала в обморок – вот что важно. Я помнил, как ждал скорую, и держал Делию за руку. Она не пользовалась лаком в тот день, и я видел ее ногти – они посинели. Не как синее небо или незабудки, но легкий голубой отсвет покрывал их. Не знаю, почему, но я провел рукой по ее губам, и помада испачкала мои пальцы. Я стер ее всю. И под слоем красной краски ее губы были синими.

– Только мне решать, ты или кто-то еще! – сказал я тогда. – Его надо кормить, и мне решать, кто станет едой.

В больницу я приехал вместе с врачами. Делия не приходила в сознание, и ее увезли куда-то, а я ждал в холле больницы, и слушал стук барабанов. Они не музыка – они зов. Приглашение к трапезе. Барабаны звали прочь, подальше от ненавистных белых коридоров, и я пошел за ними. Это я еще смутно помнил, а вот как оказался в яме, и где взял мертвую птицу, вспомнить уже не удалось.

Все это походило на безумие, но безумие – не худший вариант. Если я схожу с ума, то это касается только меня. Но Делии тоже снятся кошмары, и она сейчас одна, в больнице, без сознания. Синие ногти, синие губы… Я не знаток химии и ядов, но разве синие ногти и губы – не симптом нехватки кислорода? Мы задыхаемся в собственных телах! Задыхаемся в этом доме. Вот и причина бесконечной слабости, вот и повод для галлюцинаций. Мы дышим полной грудью, но задыхаемся.

Мои ногти пока не синели, но наверняка еще посинеют. Мы больны или отравлены. Этот дом заражен чем-то, что мы вдыхаем, с чем соприкасаемся. Это яд? Радиация? Бактерии? Я должен был найти телефон! Найти телефон, позвонить жене, должен найти врача, должен копать. Это самое главное – я должен копать!

И я копал, сколько мог.

7

Утром я нашел телефон. Он не пропал, а спокойно лежал рядом со мной, в моей любимой яме под дубом, где я и провел ночь. Новый мертвый голубь лежал рядом, в траве. Птицы гибли одна за другой, и в новой теории о зараженном доме я пока не мог найти им место. Дом может быть отравлен, но у голубей сломаны шеи. Какой яд может сделать с ними такое? Я вооружился совком для мусора, сбросил голубя в яму, и в этот раз смог ее зарыть.

Память о вчерашнем дне все еще потихоньку возвращалась, и я вспомнил, куда именно отвезли мою жену. В городе много больниц, но теперь я знал, куда надо ехать.

Больница бурлила. Белые халаты мельтешили в коридорах, кто-то скандалил в приемном покое и требовал врачей, кого-то везли на каталке, а кого-то тащили силком. Похоже, в психиатрическое отделение. Если так пойдет дальше, скоро так же потащат меня. Я слонялся от одного окна к другому, пока не нашел свободную медсестру.

– Я ищу свою жену!

– Подождите! – медсестра сняла трубку и начала набирать номер на древнем проводном телефоне. Я просунул руку в окно и нажал на рычаг. Связь прервалась.

– Что вы себе… – заверещала медсестра, и я почти по слогам повторил:

– Я. Ищу. Жену.

Напомаженный рот искривился, готовясь к крику, но она посмотрела в мои глаза. В них били барабаны и лилась кровь. В них я резал глотки людей на большом камне. Она видела мое состояние после ночи, проведенной в яме под дубом. А я видел, как ее алая помада становится каплями крови, стекает на пол, и из крови растет трава. Кровь – это жизнь. И ее кровь отлично подойдет, что бы полить ей мой дуб во дворе. Нужно только провести ножом ей по горлу.

Ее рот сжался в тонкую линию, и я не услышал ни слова, ни крика, ни ругани. У нее нервная работа, мимо сплошным потоком идут раненые и безумные, умирающие и невменяемые, а следом еще и их родственники. И все срываются на нее. Я почти сочувствовал, но не мог перестать думать о ее теле, привязанном к камню, и о бое барабанов. Она много раз видела, таких как я – людей на грани, готовых убивать в ответ на слова: «Посещения запрещены лечащим врачом!». И не стала ничего говорить, только выплюнула одно слово:

– Фамилия!

– Ломбар. Делия Ломбар.

Красный ноготь медленно вбил имя в систему.

– Ну? Что там, где она?

– Доктор Варгут сейчас подойдет к вам! – ответила она, и быстро вышла.

Я ждал, ходил от стены к стене, терял время и терпение. Люди начали коситься на меня, и я сел. Глубокое дыхание помогает помочь успокоиться. Дыхание, немного медитации и созерцание совы. Сова сидела снаружи окна, разглядывала меня, и стучала клювом в окно, в одном ритме с боем барабанов.

– Этьен Ломбар! – я вздрогнул, и барабаны пропали. Сова исчезла, хотя я не видел, как она взлетела.

– Да, это я, да!

– Я доктор Варгут.

Он протянул руку, и я пожал ее.

– Что с ней?

– Не нужно нервничать!

– ЧТО С НЕЙ? – заорал я. Ничто не заставляете нервничать сильнее, чем слова: «Не нужно нервничать!».

Невозмутимый доктор сел на диванчик для посетителей, а я плюхнулся рядом. Не к добру это все!

– Ваша супруга сейчас спит, и сразу скажу – нет, пока ее нельзя увидеть. Мы провели обследование. Ситуация стабильная.

– А что с ней?

– Мы не знаем. Она без сознания, но угрозы жизни нет, насколько я могу судить. Сейчас ждем результат анализов и остальные обследования. Но пока физически все в полном порядке, никаких травм, опухолей, и это не кома.

– Так что это? Что с ней? Диагноз у нее какой? Она просто упала! Что случилось?

Я с трудом сдерживал желание схватить доктора за горло и вытряхнуть из халата.

– Мы обязательно найдем причину. А пока вам лучше пойти домой и успокоиться. Я немедленно позвоню вам, как только что-то изменится.

Я отказывался уходить и требовал права войти в палату, увидеть жену. Мне отказывали. Я снова требовал, но врач повторял одно:

– Жизнь вашей супруги вне опасности. И ребенка тоже.

– Ребенка?

– Ох, ты ж! – доктор явно смутился. – Я думал, вы знаете. Как-то неловко вышло.

Вот так я узнал, что стану отцом. Делия беременна. Случайно, неожиданно, без всяких планов, словно сам переезд в Дом Совы решил все наши проблемы. И теперь не только ее жизнь в опасности, что бы там ни твердил доктор, но и жизнь нашей дочери. Почему-то я не сомневался, что Делия ждет девочку.

Я ушел, как требовал врач. Сидя в больнице и осложняя жизнь врачам, я ничем ей не помогу. Можно кинуться в палату и сидеть на полу, держать жену за руку, пока полиция не выкинет меня за дверь. Вполне понятный порыв. Но чисто эмоциональный, а от эмоций нет толку, когда приходят проблемы. Проблемы пришли, и это значит, что мне пора последовать голосу разума. А чувствам пора убраться подальше и не мешать делать, что я должен сделать.

С этой мыслью я бросил совок обратно в яму. Хватит копать, пора и делом заняться!

Копать? Ну да, копать! Я снова копал яму под дубом, и снова понятия не имел, как сюда попал. Мой разум обычно идет далеко впереди чувств. Но на сей раз, он шел так далеко впереди, что я совершенно потерял его из виду.

Хватит! Виктория Андермуд оформила завещание, нашла меня и привела в этот дом, как наследника. Она должна знать, что не так с этим домом. Или знать того, кто знает. Вот с нее и начну.

8

Я бы рад сказать, что ворвался в кабинет госпожи Андермуд как лев. Что вышиб сначала дверь ногой, а потом правду о своем доме из самой Виктории Андермуд. Это бы польстило моему самолюбию куда больше, чем реальность, в которой я вполз в кабинет как мокрый мышонок.

Подъем на третий этаж не казался сложной задачей на первом этаже. Зачем мне лифт? Я пошел по лестнице, и на втором этаже задача стала сложной. На третьем – невыполнимой. Сердце колотилось, как будто это не третий этаж, а тридцатый, и их все я преодолел бегом. Я задыхался на лестнице, а стук сердца перетекал в грохот барабанов. Я сжал руку в кулак и почувствовал в ней бронзовый нож. Лицо Делии, залитое кровью, мелькнула перед глазами, а чей-то голос снова шепнул на ухо: «Тебе решать!». А потом все исчезло. И видение, и бешеное биение сердца.

Но не пот. Я взмок при восхождении на третий этаж, рубашка прилипала к телу, с волос почти капало. Кто-то закинул мне на спину мешок камней, привязал гири к ногам, и я едва передвигал ноги, когда ввалился в двери кабинета.

Виктория предложила присесть и выпить воды, и это было уже не очень хорошо. Эффектное появление явно не удалось, и я потерял инициативу, передал ей весь контроль. Не такое начало разговора рисовалось в моей голове.

Она терпеливо дождалась, пока я отдышался. Виктория отлично помнила меня и мой дом. Не так много времени прошло, но и дел у нее не так уж и мало, и я бы не удивился, если бы пришлось напоминать о себе. Но она помнила – во всяком случае, помнила мой странный дом.

– Усадьба Дом Совы, я помню, да. Странный дом, со странным названием. Круглый, со шпилем и с башенками по краям. Да.

– И со странной историей! – добавил я.

– Разве? – брови специалиста по завещаниям взметнулись вверх.

– А разве нет? Он стоит годами брошенный, там не живет никто. Ничего не хотите мне рассказать? О людях, которые там заболели до меня, например.

Она замялась и ответила что-то вроде:

– Хм, да, ну вы знаете, я бы не стала так уж категорично судить, потому что, как ни крути, а бывает всякое. И тут уж если да – то уж да, и сложно сказать наверняка!

Слова лились потоком, и не было в них никакого смысла, и слушать ее – все равно, что ловить туман. Так говорят, когда не знают, что сказать, и тянут время, что бы придумать убедительную ложь.

Я не слушал, что говорила Виктория. Я рассматривал ее саму. Говорят нельзя судить о людях по внешности. Это вранье – можно судить, половину жизни я оценивал именно внешность людей, и неплохо научился это делать. Немолодая, одинокая женщина, утро которой, похоже, начинается не с кофе, а с виски. Мешки под глазами и поры на коже говорят лучше любых слов. На шее – кулон. Золотая подвеска в виде головы совы. От сов в этих краях нет спасения! Виктория прячется за косметикой и отрепетированной улыбкой, а стоит копнуть чуть глубже, и найдется обида на весь мир. И ей что-то от меня нужно. Виктория Андермуд мне не друг.

Я протянул руку к стакану воды и легонько задел его край пальцем. Он покатился по столу, разливая остатки воды, и Виктория замолчала. Я подождал, пока она вытрет воду со стола. Настольный потоп заставил ее заткнуться, и я сказал:

– Насколько я понимаю, ваша работа была найти наследников, новых владельцев дома. И вы нашли меня.

– Да, я как раз… – ответила Виктория, но я пока не дал ей продолжить.

– И раз это я, то вы должны оформить все документы на дом, вручить мне ключи и объяснить, с чем я имею дело. Рассказать про техническое состояние дома, про налоги, сообщить обо всех странных деталях и происшествиях, связанных с домом.

– Нет, я, конечно, все оформила, но что за происшествия – я не знаю. Ваш дом в полном порядке, уверяю вас! Живите спокойно.

– Не надо! – я рубанул ладонью по столу и отбил руку, но не подал виду. Я начал злиться. Мокрый мышонок просох и начал превращаться во льва.

– Не надо! Я имел право отказаться от наследства, не был обязан принимать этот дом! А что бы принять решение, мне нужна была вся информация о доме, полная, исчерпывающая, а вы ее не предоставили!

– По закону я не… – снова вставила Виктория, но лев уже проснулся, и не дал ей договорить.

– Это по закону вы «не», а по сути, вы – да! А вместо этого «да» – вы вдруг ваше «нет». А суд потом что скажет – да или нет?

Она умолкла, и пыталась понять, что я сказал. Я тоже пытался это понять. И не понял, но прозвучало сильно и напористо. Это сработало, и Виктория сменила тактику.

– Понимаете, то, что было с вашим домом раньше – далекое прошлое, такое, которое не имеет значение для сути вопроса.

– Имеет! Моя жена в больнице, в доме полно токсинов! Там и до нас люди все время болели. Так что давайте начнем с начала, и вы расскажите все, что известно вам, я сравню со всем тем, что выяснил сам, и тогда уж посмотрим, да или нет!

Виктория вздохнула, и начала рассказ. Она не многое знала, и не интересовалась историей дома, что вполне понятно. Она юрист, а не волонтер Исторического Общества, ее дело – спихнуть дом новому владельцу и оформить бумаги. Но она знала куда больше меня. И куда больше, чем поисковик в интернете.

Мой предшественник, удостоенный посмертной заметки в новостях, продержался в доме полгода. Что случилось, точно никто не знал, кроме того, что он умер последним в своей семье. Умер уже после того, как похоронил трех своих детей, а за ними жену. И все за шесть месяцев.

– И что, вас ничего тут не смутило? – спросил я.

– Они болели! – пожала плечами Виктория.

– Болели? А чем? Что именно с ними было не так? Какие симптомы, это известно?

– Симптомы – это медицинская тайна! – ответила Виктория.

– А сокрытие информации, важной для жизни и здоровья граждан – это большой судебный иск, – парировал я. – Моя жена в больнице, и кому-то придется ответить. Хотите быть в числе этих «кому-то»?

– Они жаловались на упадок сил, галлюцинации и шум в ушах. И на стук, похожий на гром или барабаны. И на цианоз. Это когда кислорода в организме мало, и от этого синеют ногти и губы.

Я посмотрел на свои ногти. Едва заметный синий оттенок затронул уже их кончики.

– И никто ничего не делал?

– Что вы! Как раз наоборот! Уверяю, были приняты все меры, выявлена причина. Я видела официальное заключение – это все плесень!

– Плесень?

– Ну да! И Дом Совы, и соседние постройки, были заражены серой плесенью. Не помню, как она на латыни называется. Она почти как черная, только токсичнее. Ее сложно вытравить, а споры влияют на легкие, на нервную систему. Нарушается поток крови к мозгу. Поэтому возникает цианоз и галлюцинации. А еще повалы в памяти, нарушение поведения, кошмарные сны. Так что после похорон той семьи дом тщательно обработали, уничтожили всю заразу. А когда нашелся наследник, дом обработали еще раз, прямо перед вашим приездом. Дом теперь чистый и безопасный!

Мои синие ногти и кома Делии разоблачали ее вранье про чистый дом. И про обработку от плесени перед моим приездом она тоже соврала. Если огромный дом пропитать химикатами, их запах еще долго не выветрится. Но в доме ничем не пахло, разве что затхлостью и спертым воздухом. Эти ароматы сохранились в неприкосновенности, и никто не проветривал дом уже очень давно. А значит, никто не открывал окна, что бы выпустить запах химикатов.

А вот сама история про плесень могла быть ответом. Плесень вызывает отравления, это я и сам знал. Черная плесень может вызвать галлюцинации. Как-то я даже читал статью, в которой уверяли, что дома с привидениями на самом деле просто поражены плесенью, и призраки – это галлюцинации, вызванные ее спорами.

И тогда я не сошел с ума – я отравлен. Сны, барабаны, совы – просто агония отравленного разума. И кома Делии – тоже. Она беременна, и ее телу приходится заботиться о двоих, ей сложнее, и споры свалили ее раньше, чем меня. Все сошлось. Хотя я и не видел в доме саму плесень, но эта гадость может расти в самых дальних углах, а таких углов в Доме Совы полно.

– Значит, дом безопасен? – я улыбнулся, как от отличных новостей.

– Полностью безопасен! – Виктория тоже осторожно улыбнулась.

– А тогда заходите в гости! Познакомитесь с моей женой. Попьете чаю, походите по комнатам, подышите воздухом в безопасном доме.

– Я думаю, это не уместно, – ответила она. – Наши отношения строго профессиональные, и ничего больше. В дом я не войду, хотя он, конечно же, совершенно безопасен. Есть у вас что-то еще?

– Нет! – я встал.

Пока нет, но если в доме все еще полно отравы, то у меня будет еще много вопросов. И однажды ей придется войти в мой дом и вдохнуть его воздух, хочет она того или нет.

9

На первый этаж я ехал на лифте, хватит с меня лестниц. По пути набрал номер врача, и он почти сразу снял трубку.

– Состояние стабильное, без изменений, – сообщил он. – Для уточнения диагноза нужны дополнительные обследования.

В переводе с врачебного языка на человеческий это значит: «Ваша жена все еще в коме, но жива. И ребенок жив. И мы понятия не имеем, что случилось и как их лечить».

Я рассказал о плесени. Доктор заверил меня, что плесень так не действует, но взялся провести анализ на токсины. Уже что-то.

Плесень там, или что-то еще, а дом явно отравлен. Люди входят в него, и начинают болеть, а потом умирают. Мы вошли, отравились и начали болеть. И очень хорошо, что Делия в больнице. Она далеко от дома, от ядов, и не вдыхает новые порции отравы. А вот мне нельзя входить в дом лишний раз. Если надо будет, я сожгу его вместе со всеми токсинами, но я должен знать наверняка, что происходит, и пока не выясню, лучше держаться от него подальше.

Я сидел в парке, под большой цветущей сиренью, и не ощущал ее запаха. Цветы пахли землей, а все птицы ухали, как совы. Одна села на дорожку передо мной. С меня уже хватит сов. Я шикнул на нее, но она не улетела. Я швырнул в нее камень, и сова лениво поднялась в воздух.

– Ты с кем воюешь? – спросил наглый сопляк, идущий мимо

– С совой! – ответил я.

– Какая сова, придурок? – он хохотнул.

Кровь текла по его лицу, барабаны гремели и совы садились на его голову, но он ничего этого он не видел. Видел только я, и никаких сов здесь не было, на самом деле. Я закрыл глаза. Солнце грело лицо, его свет пробивался сквозь веки, и я сидел, пока свет не померк. Наверное, туча закрыла солнце. Я открыл глаза. Не туча, а ветки огромного дерева, такие толстые, что на каждой можно повесить по десятку человек. Я сидел на земле под дубом в моем саду.

– Ол сонуф! – пробормотал я, и встал.

В доме мне жить нельзя. А как мне уйти из дома, когда я не просто хожу во сне, а хожу домой? Я отпихнул в сторону очередную тушку мертвого голубя, и уже не задумался, откуда она взялась. Через весь город я прошел пешком, но силы только прибавились, когда я вошел в свой сад. Надо действовать, пока мои батарейки снова не сели, этот приступ внезапной бодрости долго не продержится. И если я не могу уйти, то действовать буду прямо из дома. Найти нужный сайт, отыскать телефон, позвонить, оставить заявку – на это я еще был способен.

Я вооружился телефоном, и через полчаса все было готово. Завтра утром мой дом проверят на токсины. Человек в респираторе и белом халате соберет образцы воды, воздуха, оскребет немного штукатурки. Яды, радиация, бактерии – я заказал проверку на все, что только смог найти. Деньги открывают многие двери, и я не скупился, когда делал заявку. Дом травит жильцов, и я узнаю, чем, а до тех пор не стану травится сам. Пора уезжать.

Машина ждала в гараже, и я сел за руль. Нажал на газ, но мотор не отреагировал. Я нажал снова – ни звука. Черт! Что бы ехать, надо сперва завести мотор! А для этого нужны ключи. Я нашел их в кармане, а потом долго сидел, и не мог вспомнить, зачем они мне нужны. Ключами отпирают дверь, что бы войти, но я уже внутри, я вошел в машину! Ключи нужны для чего-то еще. Нужны, что бы ехать! Я потянулся к замку, рука задрожала и ключи упали на пол. Когда я наклонился за ними, голова закружилась. В машине совсем не осталось воздуха!

Я задыхался. Ощупью я нашарил ручку двери и выпал наружу. Воздуха не было и снаружи. Ноги подломились, когда я попытался подняться. Грохот барабанов взорвался в голове, они оглушали, стучали, они звали меня к дубу, приказывали копать.

Встать я не смог, и от дома пришлось ползти. Хорошо, что соседей у нас нет, и никто не любовался в окно грязным человеком, который ползет по земле, бьет траву кулаками и хриплым шепотом ругается на весь мир. За воротами ограды Усадьбы стало легче, и я сумел подняться, и уже не боялся, что снова кинусь к дому. Меня шатало, но я мог идти и отошел подальше, а потом вызвал такси.

До отеля удалось добраться без приключений. Таксист косился на меня, но кто может его винить? Я сидел на его заднем сидении, весь грязный, бормотал что-то под нос и зажимал уши, что бы ни слышать барабанов. Он мог бы высадить меня сразу, но довез до места.

Дом звал меня, и руки искали землю, которую можно раскапывать, но в доме ждет смерть. Туда нельзя возвращаться! Я там умру. Делия умрет. Наша дочь умрет еще до того, как родится. Не скажу, что это придавало сил – скорее пугало до смерти. А вот страх уже придавал сил!

Кажется, я говорил, что предпочитаю следовать не за чувствами, а за разумом? Что ж, когда разум превратился в комок из безумия, кошмаров и галлюцинаций, настало время последовать чувствам, и чувство страха вело меня прочь от дома. Я не боялся умереть, на самом деле, не моя смерть пугала. Я боялся оставить Делию одну, на больничной кровати, где она будет лежать, пока ее губы синеют. Я не мог с ней так поступить, моя семья – моя ответственность. Так было, даже пока нас было двое, а теперь – тем более.

Я сунул деньги человеку за стойкой отеля, поднялся в номер, повалился на кровать, прямо в грязной одежде и сразу провалился в сон. Барабаны били, и совы тучами закрывали свет. В этот раз я тащил к камню ребенка. Кровь мертвой Делии уже пропитала землю, дала ей жизнь, но этого было мало. Моя дочь станет новой жертвой.

– Ты всегда мог выбирать! – сказала мертвая Делия, и на каждом слове кровь толчками выплескивалась из распоротого горла.

– Ты всегда мог выбирать! – сказал другой я, мой двойник, стоящий у камня с бронзовым ножом в руке. – Это все – твое решение, твоя вина! Вы все могли выбирать!

Двойник поднес нож к своему горлу, и его кровь полилась на землю. Она смешивалась с кровью Делии, цветы росли из кровавых луж, и это было прекрасно. Он шагнул ко мне, и боль обожгла мой живот. Нож вошел в него, двойник поворачивал лезвие в ране и повторял:

– Это твоя вина! Ты всегда мог выбирать.

Я закричал, но не услышал своего же крика. Барабанщики начали свой вечный стук, и мой двойник запел: «Ол сонуф, Артан. Цодокаре! Ол сонуф!». Я закричал снова, но вместо крика услышал свой голос, говорящий: «Это моя вина! Я могу выбирать. Я должен выбрать, пока не поздно!»

10

От этого кошмара я не проснулся, не заорал во сне от боли, воображаемой, но и совершенно реальной. Мысль, что я могу выбирать, утешила меня, и я смотрел, как кровь стекает на землю и даже радовался ей. Сон рассыпался, угас, и я спал до самого утра, а когда проснулся, еще долго лежал с закрытыми глазами. Я слушал мир вокруг, и не слышал птиц. Ощупал то, на чем лежу, и нащупал не мокрую землю, а простынь. Тоже мокрую, от моего же пота, смятую в комок, но все же простынь.

Веки осторожно поднялись. Унылый белый потолок сказал мне: «Доброе утро!». Просто облезлый потолок, а не небо и ветки дуба. Я проснулся в том же номере отеля, в котором уснул. Хорошее начало дня! Ноги почему-то лежали на подушке, но это не важно. Главное, что я никуда не уходил из номера. Может быть, небольшая разлука с домом пошла на пользу, яды выветрились, и я теперь начну приходить в норму.

Пока я отдавал ключи парню за стойкой на первом этаже, он спросил:

– В этот раз окончательно?

– Что окончательно? – не понял я.

– Уходите окончательно, или опять вернетесь, как ночью?

Хорошее начало дня потускнело и покрылось ржавчиной.

– Я уходил ночью? – спросил я парня за стойкой.

Хотите знать, как люди смотрят на сумасшедших? Задайте им такой вопрос.

– Вы уходили ночью. Почти на всю ночь. Вернулись час назад. Вы что, не помните?

– Я во сне хожу! – соврал я, причем совершенно честно.

И ушел. Догадаться куда я ходил ночью, было не сложно. Нечего и проверять, я и так знал, что яма под дубом стала больше, и в ней появилось тело еще одной мертвой птицы. Голуби меня беспокоили больше всего. Они не вписывались в теорию о серой плесени. Токсичная плесень в доме может отравить их, но не может свернуть им шеи!

Я посчитал варианты, загибая пальцы, как ребенок. Номер один – голуби сходят с ума и бьются головой о дуб или стены дома, пока не умрут. Тогда повсюду должны быть следы крови, но я их не видел. Хотя мозги у меня уже серьезно съехали набекрень, и я не мог гарантировать, что следов на самом деле нет. В таком состоянии я мог бы и медведя не заметить.

Второе – в округе завелся маньяк, который убивает голубей и забрасывает их ко мне домой, на что мало шансов.

И номер три. Я поморщился. Этот вариант мне совершенно не нравился, но придется признать очевидное – голубей могу убивать я сам. Если плесень свела меня с ума, и теперь я во сне хожу и копаю ямы, то могу и голубей убивать. Хотя не понятно, как мне удается их ловить. Попробуйте догнать голубя! Тем более догнать его, и не проснуться.

Все станет ясно, когда появятся результаты анализов всего, что лаборанты соберут у меня дома. Если конечно, я сам там буду и впущу лаборантов! Придется еще раз окунуться в атмосферу Дома Совы, в его историю, красоту и смерть, летающую в воздухе.

По пути домой я купил перчатки и респиратор, хотя чувствовал, что это как покупать презерватив, когда уже стал отцом. Дом меня отравил, и дышать через фильтры уже поздно. Но и вреда от этого не будет, так что я купил еще и защитные очки, напялил все это на себя, и прошел мимо дуба, стараясь не смотреть в яму. Она звала, но совсем тихо, и я прошел в дом без приключений.

И решил, что меня обокрали. Ноги почти помчались наверх. Чисто рефлекторно я готов был мчаться по лестнице, проверять камеры и всю съемочную аппаратуру, хрупкую и дорогую. Но не побежал. Гостиная опустела, и в первую секунду я решил, что в дом забрались воры, но разве вор станет красть мебель и делать перестановку?

Огромный зал на входе в дом я называл гостиной. Понятия не имею, как назовет это архитектор, особенно учитывая все странности дома, но я звал это так. Мебель ей досталась от прошлых владельцев, и уже давно никто не жил тут достаточно долго, что бы создать свой стиль. Шкаф для одежды из резного дуба соседствовал с пошарпанным диваном, шикарные кресла, которые не стыдно поставить во дворце, окружали журнальный столик из стали и стекла, с древним ламповым радио на нем. Каждый владелец притаскивал сюда что-то свое. И ни один толком не знал, для чего ему вообще огромный зал на входе в дом. Казалось, что каждый мой предшественник старался просто запихать в него побольше мебели, а у нас с Делией до этого пока не дошли руки.

А теперь зал опустел. Кресла отодвинуты в стороны. Столик я нашел на втором этаже, где он нагло перегородил коридор. Радио пришлось искать дольше всего, его я обнаружил во дворе, на клумбе. В гостиной сдвинулось все, что могло двигаться. Что-то я нашел под лестницей, что-то в соседних комнатах. Зал опустел и стал похож на место для балов или молебнов. С учетом купола на доме и шпиля на нем, мне вспомнилась именно церковь и зал для молитв.

Хотя я и не помнил, что делал ночью, теперь это не сложно было понять. Сомнительно, что бы убивающий голубей маньяк стал переставлять мою мебель, пока я рою яму под дубом. Вот чем я занимался ночью – переставлял мебель, освобождал место в гостиной. Кто бы только еще знал, для чего!

Уйти, сбежать – нормальное желание того, кто попал в беду, кто чувствует опасность, и не знает, откуда она идет. Желание, продиктованное чувствами! Я сдержал его. Разум важнее чувств, и он говорил, что нужно ждать лаборанта. Анализ даст ответы. Скоро я буду знать, чем отравлен дом.

11

Лаборант предупредил меня, что для сбора образцов по всему списку, который я заказал, ему придется взять образцы штукатурки, и кое-где, в самых незаметных местах, могут остаться царапины на стенах.

– Можешь снести их целиком и забрать с собой, если унесешь! – ответил я, и лаборант взялся за дело.

Он собирал пробы воздуха в разных комнатах, наливал в баночки воду из всех кранов, соскребал со стен штукатурку, отколупывал кусочки обоев, творил еще что-то. Я не следил за ним. Он знает, что делает, а я все равно не смогу этого понять. И даже если он решит что-то спереть, то я все равно не увижу, что он делает. В доме было светло, я точно это знал, но бродил в темноте, слонялся от стены к стене и почти ничего не видел. Для меня в доме стояла тьма.

– Вам не темно? Не включить свет? – спросил я.

И второй раз узнал, как смотрят на сумасшедших. Дом и так тонул в ярком дневном свете, а я видел вокруг сумрак. Респиратор мешал дышать, и я сдернул дурацкую маску, вышел во двор и запустил ее в полет через забор. И проорал вслед проклятия. В доме не было темно, а во дворе – тем более. Но я почти ничего не видел. Темнота пришла только ко мне лично, когда яд добрался до глаз. Если это паралич зрительного нерва, то зрение мне уже не спасти. Слепой фотограф! Это конец всему.

Лампы в доме я все равно зажег, но светлее не стало. Свет умирал, рассыпался пылью. Я светил себе прямо в глаза, и свет слепил меня. Но стоило сделать шаг в сторону от лампы, и среди яркого света я оставался в темноте.

Лаборант закончил свои научные ритуалы и уехал, пока я пытался собирать вещи, почти ощупью. Бродил по этажам, хватал одежду, запихал ее в сумки, а потом снова доставал оттуда и уносил обратно. Только через несколько кругов этой карусели я понял, что мешаю сам себе. Так уйти не получится. Надо бросить все, выйти за дверь, и ничего не пытаться брать с собой.

На пороге я остановился. Уйти нужно. Это говорил разум. И тут же чувства кричали, что уходить нельзя. Дом убивал меня, я сходил с ума, почти ослеп, и все равно не мог шагнуть за порог. Это мой дом! Он мне нужен, я должен быть здесь. Больной, слепой, мертвый – не важно. Мне надо остаться, быть здесь, дышать воздухом Дома Совы, пить его воду и умереть на его полу.

Так, наверное, себя чувствует наркоман, когда видит шприц с дозой. Он сделает укол, даже если знает, что это его убьет. Есть искушения, которым нельзя сопротивляться. Дом Совы был моим шприцем, и я не мог отказаться от него. Я останусь здесь и спокойно умру. Мне решать, кто умрет, и если это буду я, то со смертью придет покой. Никаких больше проблем. Никаких беспокойств, только тишина и темнота. Я могу остаться здесь, это мне решать.

Мне решать! Эта мысль обожгла, как искра от костра. Я вспомнил о своем праве решать и выбирать. Вспомнил о Делии. Я могу просто сдаться, лечь и помереть, но я не могу оставить ее одну. Я не дам ей погибнуть в больничной палате, и если для этого нужно уйти из дома, я уйду. Если для этого нужно сжечь дом, или весь город, то я спрошу, где спички!

– Это мне решать! – заорал я. Заорал на дом, на себя, на людей из своих снов, которые уже почти не отличались от реальности. – Мне решать, и она не умрет. Ты понял? И я не умру! Пошел ты!

Я толкнул дверь, пнул ее. Она не открывалась, и я, как идиот, лупил по ней кулаками, пока не вспомнил, что открывать нужно внутрь. Двери досталась следующая порция ругани, я вывалил на нее все проклятия, какие мог вспомнить. Стало чуть легче, и свет снова разгорелся вокруг меня. Дом отпускал, злость сбивала его магию, придавал сил, и я понял, что могу открыть двери и уйти.

Дверь я открыл.

Но не ушел.

Делия шагнула через порог.

– Ух ты! Ты меня встречаешь! Да еще такими словами. Решил с воздухом поругаться, или это все ко мне относилось? – она поцеловала меня, но выскользнула из мои рук, когда я запоздало попытался ее обнять.

– Дели? А ты как вообще тут? Ты сама как? А там разве тебе не надо было в больнице быть? – пробормотал я что-то невнятное.

– Отличное красноречие! – она снова поцеловала меня. – Ты у меня мастер вдохновляющих речей.

Делия. Моя жена. Та моя жена, которая должна лежать в коме, и ради которой я собирался сжечь город, пока орал на дверь. Совсем немного она провела в разлуке с домом, но уже пришла в себя, здоровая и полная сил, не то, что я.

– Тебя выписали? – дурацкий вопрос, но я не мог придумать тогда ничего лучше.

– Нет, я сама ушла. От больницы толку нет, а у нас тут большой отличный дом. Посмотри! Это же дворец. Даже почти что храм! И мы собирались сделать студию наверху. А давай утром возьмемся за дело? Соберем побольше рабочих, пусть переделают третий этаж под съемку. А внизу сделаем комнаты для гостей, пусть в доме всегда будет много людей. Хочу гостей, хочу балы, вечеринки!

Вечеринки? «Хочу много гостей» – она правда это сказала, или у меня все еще галлюцинации? Вот уж чего никто из нас никогда не одобрял, так это столпотворения чужих людей в доме.

– Пойдем, – Делия взяла меня за руку. – Я так давно не была дома, что уже забыла, где тут спальня. Покажешь?

Я шагнул за ней, и понял, что иду легко. Я не устал, наоборот, давно не чувствовал себя так хорошо. Темнота ушла, дом светился. О чем я думал? Уехать, бросить все это? Ни за что! Это же наш дом. Мой дом, именно тут я и должен быть! Я шел прочь от входной двери, держал жену за руку, и силы прибавлялись с каждым шагом. Сегодня кровать в спальне на втором этаже ждет серьезное испытание.

Телефон зазвонил в кармане.

– Не бери! – Делия остановилась на ступеньках, и расстегнула молнию на юбке. То, что открылось мои глазам, влекло куда больше, чем звонящий телефон, но я все равно покосился на экран. Звонили из больницы. Наверное, решили сказать, что мою жену можно забрать домой. Спохватились, наконец, она уже дома!

Телефон звонил, а Делия медленно шла наверх, и ее одежда слетала с тела, как листья осенью, но что-то было не так. Я не мог понять, что именно, но это чувство грызло меня, какой-то подвох. Слова про гостей – они совсем не в ее духе! А телефон все бился в истерике, и я снял трубку. Больничный доктор звонил сообщить мне радостную новость – моя жена вышла из комы.

– Да неужели? Вышла, и уже до дома дошла! – так я хотел съязвить в ответ, но не успел.

– Я передам ей трубку! – продолжил доктор.

– Этьен? – знакомый голос с трудом прошептал мое имя на той стороне. – Ты дома? Уходи оттуда. Там все плохо. Очень! Полный…

Делия закашлялась и замолчала, но я понял, что она хотела сказать. Доктор снова перехватил телефон.

– Не будем утомлять вас, сейчас не время для долгих разговоров, берегите силы! – это он сказал явно Делии, а продолжил уже со мной. – Ваша жена очнулась, ребенок жив. Состояние сознание пока помраченное, но это пройдет. Я бы советовал навестить супругу утром, в приемные часы.

Он что-то еще говорил, про анализы и МРТ, но я не слышал. Одна Делия стояла на ступеньках, уже раздетая и звала в спальню, где мы устроим взбучку нашей кровати. Вторая Делия, в больнице, едва шептала и говорила со мной по телефону. Делия в больнице просила уйти из дома, а Делия на ступеньках звала остаться, принять дом и полюбить его. Привести в него гостей. Но моя Делия никогда не устроит в доме сборище для орущих соседей. И не попросит меня остаться там, где ждет смерть.

– Ты кто? – спросил я Делию на лестнице, вздрогнул, и открыл глаза.

Я стоял в прихожей, перед входной дверью. Один. Я оглянулся, но на ступеньках не было ни Делии, ни ее одежды, зато телефон валялся на полу у меня под ногами. Я спал стоя, видел сон, и не мог отличить его от реальности. Проснулся, и все равно не мог отличить. Я поднял телефон и посмотрел список вызовов. Номер доктора числился в нем последним, разговор мне не приснился. Я нажал кнопку вызова, и почти сразу гудки сменились знакомым мужским голосом.

– Это Ломбар, опять, по поводу моей жены. Связь была не очень, я, кажется, не все расслышал.

– Я же говорю – все в порядке! – ответил доктор. – Физически, во всяком случае. Сознание пока несколько затуманенное, но это пройдет.

Да, разговор мне не приснился, Делия очнулась!

– Я забыл спросить, – продолжил я, – вы сделали анализ на токсины?

– Да, там тоже все в порядке. Никаких токсинов. Пока не знаю, в чем была причина комы, но ваша жена не отравлена. В том числе и плесенью.

Вот теперь я открыл дверь и вышел из дома. Наверное. Я шел вперед, но не был уверен, что иду на самом деле, что это не сон. Огромная стая сов кружилась над домом, барабаны звали, приглашали копать, и я побежал. Выскочил за ворота и бежал прямо по дороге. Кто-то сигналил, а кто-то ругался, машины объезжали меня по встречной, а я бежал, сколько мог. И в моем состоянии это значило: «Бежал не очень долго».

Силы закончились, я задыхался и едва не падал. Пришлось остановиться. Я пытался восстановить дыхание, кашлял и глядел себе под ноги, в землю. Рукой я уперся во что-то, что бы ни упасть, и ощущал под пальцами холод стальных прутьев. Толстых, старых, таких, как в ограде моего дома. Я поднял взгляд, и понял, что смотрю на ворота Дома Совы.

Алису, в ее страну полную чудес и кошмаров, заманил белый кролик. Я пришел в свою страну чудес за криком совы и грохотом барабанов. Совы окружали меня, ухали, кричали и я закричал на них, швырнул камень в стаю, но не попал ни в кого. Да и не мог попасть. Эти совы жили не в Усадьбе, а в моей голове. Я сел на землю, спиной к воротам, что бы ни видеть свой шприц, и вызвал такси.

Пришлось довольно долго ждать, но я победил! Бросил дом и уехал в отель. Такси покачивалось, и я начал дремать на заднем сидении.

– Просыпайтесь! Приехали, – таксист тронул мое плечо.

Я сунул ему деньги, выбрался наружу, не дожидаясь сдачи, толкнул ворота и вошел во двор Усадьбы. Путешествие закончилось там же, где начиналось. На дорожке, ведущей к дому, я сидел на земле и хихикал, а потом хохотал, и плакал, и снова хихикал. Я не могу уйти. Кто сказал, что все дороги ведут в Рим? Все дороги ведут в Дом Совы! Нельзя уйти из этого дома. Можно бежать, скрываться, мчаться на другой край света, но все дороги ведут сюда. Я уходил, засыпал и возвращался во сне. И во сне заказывал такси на обратную дорогу к дому.

Сова сидела передо мной на траве, я шагнул к ней, а она побежала прочь. Пешком, вместо того, что бы взлететь. Я пошел следом, и не удивился, когда сова вывела меня к яме под дубом.

И вот тогда я снова взбесился. Только злость и ненависть придавали мне тогда сил. Они, и страх оставить Делию одну.

– Сука! – орал я. – Ты яму хочешь? Выйди сюда и скажи мне в лицо! Сука!

Я пинал землю, и пинал дуб, бил его кулаками. Злость качает адреналин, снимает все запреты, забирает усталость. Пока смиренные добровольно ложатся на крест, люди в гневе убивают своих палачей и взрывают миры, и порой только так можно сохранить рассудок.

– Хочешь яму? – орал я – Я тебе устрою яму, не выберешься!

Адреналина от этого приступа буйства хватило, что бы выйти за ворота и не возвращаться. Не возвращаться во сне, во всяком случае. Вернуться придется, но на моих условиях. Хватит с меня попыток убежать! Я дошел до магазина инструментов и купил лопату. Нужно копать? Ладно! Я выкопаю яму, узнаю, что на дне, и покончу с этим.

Я копал, и дом смотрел мне через плечо. Он всегда говорил, что решать буду я, и сейчас ободрял мое решение. Ему нравилось то, что я делаю, я это чувствовал. А еще ему нравились мои мысли про сожженный город. Дом одобрял смерть и кровопролитие.

Я копал, и не задыхался, не сбивал дыхание. Впервые я добровольно делал то, что хотел дом, и он подпитывал меня. Свет больше не гас, и барабаны не стучали, а вместе с землей из ямы летели старые кости. Кости птиц, собак, людей. Бедренная кость, очень старая. Череп с пробитой в затылке дырой. Плевать! Я копал, пока лопата не ударилось обо что-то большое и твердое.

Руками я разгреб землю и нашел камень. Такой я видел в своих снах, старый, и покрытый узорами. Эти же узоры украшали стены дома, и хотя я не мог разглядеть шпиль на крыше, я не сомневался, что и на нем найдется такой же рисунок. Я разгреб только верхушку камня, откопать его весь будет очень тяжело. Я попробовал, и нашел другие камни. Не такие, как этот, а просто камни, большие и старые, похожие на кусок древнего фундамента. Камень заложили в этот фундамент и построили что-то, что давно разрушено. И на его месте стоит Дом Совы. Я не имел понятия, зачем мне камень, но все это время пытался откопать именно его.

Несколько часов я копал без передышки, и только теперь заметил это. Тело болело. Руки покрылись мозолями. Я выбрался из ямы, добрел до дома и уснул прямо на полу своей прекрасной овальной гостиной, в которой вполне можно было устраивать балы.

12

Пары неспешно идут по залу в торжественном шествии полонеза. Рука дамы одета в перчатку. Ее кожа никогда не коснется руки кавалера, это бал, а не место разврата. Пары делают два шага, а на третьем нога чуть подламывается, танцующие дружно приседают. Делать это нужно изящно, грациозно, это танец! Я плохой танцор, и в этом танцевальном шествии похож на хромую утку с перебитой лапой. Пусть так! Никто не проявит бестактности, никто не скажет мне этого в лицо. Тем более, не скажет мне этого на балу в моем же доме.

Колонна танцующих прогуливается по овальному залу. Пары распадаются, расходятся к стенам, и снова встречаются в центре. Обходят зал кругами и сливаются по четыре человека, что бы опять распасться на пары. Поток людей скользит змеей, изгибается, сворачивает, не сбиваясь с ритма. Фигуры танца не сложно освоить, но важно в точности соблюсти. Это полонез, торжественное шествие, открывающее бал, а не народные пляски! Не прыжки дикарей, которые скачут под грохот барабанов в своих джунглях.

Платья шуршат дорогими тканями, корсеты дам не дают им дышать, а цилиндры кавалеров безжалостно натирают лбы. Бал – не просто увеселение, это еще и тяжелая работа. Поклоны и реверансы не прекращаются. Десятки тел, в камзолах и фраках, в тяжелых тугих платьях, источают тепло, свечи и камины выжигают воздух. Для того, кто заглянет в окно, бал покажется сказкой. Но скоро оркестр грянет мелодию для мазурки или галопа, и пары начнут скакать, почти как те дикари под свои барабаны. И вот тогда бал превратится в испытание выдержки и выносливости. Пот зальет лица танцоров, и никто не посмеет остановиться, что бы утереть его. Танец должен продолжаться!

Такие пляски – удел молодых и сильных. Старики, вроде меня, отягощенные годам и лишним весом, похожие на хромых уток, ограничатся полонезом. Он всегда открывает бал, что бы пары могли показать себя всем. Хозяин дома не обязан участвовать в первом танце на открытии бала, но я не пропускаю его никогда.

И это значит, что танцую я часто. Мой дом полон веселья, в нем всегда много гостей и балы идут один за другим. Посетить Дом Совы во время праздника – большая честь, и никто не скажет мне, что я недостаточно знатен, что бы проводить балы у себя дома. Главное, что я достаточно богат! А половина гостей мне задолжала приличные суммы денег.

Много лет ушло на постройку усадьбы, и еще больше золота. Когда-то я жил в Южной Африке, изучал местные культы и культуры. Древние храмы, занесенные песком, идолы, каменные алтари, завораживали меня, а золотые месторождения, алмазы и изумруды приносили суммы, которые завораживали всех остальных. Я сказочно разбогател, пока жил там. И почти разорился, пока строил дом.

Но все равно строил его и улыбался, делал вид, что все в порядке и поддерживал репутацию. Репутация – это все, и если ты почти разорен, то лучше отказаться от еды, чем от роскоши. Пусть все видят твое богатство, и тогда с тобой будут вести дела. Это сработало, дела пошли в гору, я снова разбогател, и африканские алмазы показались жалкими песчинками по сравнению с моим новым состоянием. Теперь мой дом принимает гостей, как богатейшее поместье в округе.

Много лет я провожу балы. Много раз я кормил его. И много раз мое состояние преумножалось превыше всяких ожиданий. Он не так часто требует еды, и не так много ее забирает, так что сначала мало кто заметил подвох. Я и сам не замечал его, не знал, как все будет.

Не я привез камень на этот холм, не я заложил его в фундамент храма, и не я этот храм разрушил. Очень много лет прошло с тех пор. Я лишь узнал о силе старого камня, нашел его и выстроил свой дом рядом с ним. Тогда я еще не знал, какой окажется цена.

Теперь знаю! Я улыбаюсь, раскланиваюсь со своими жертвами, и утешаю себя мыслью, что только некоторые из них обречены на смерть. Единицы среди сотен моих гостей! Никто не умер в моем доме, ни разу. А все, кто умер, расстались с жизнью быстро, а главное – за порогом Усадьбы. Но все они были среди моих гостей. И люди начали замечать это странное совпадение.

Слава отравителя уже идет за мной на мягких лапках, а скоро начнет топать и грохотать за спиной. Люди шепчутся. Называют имена тех, кто заболел после бала, и спрашивают – в доме болезнь? Или их отравили специально? Рассказывают истории про посиневшие ногти и губы. Болтают о колдовстве, черной магии и сделках с Дьяволом. Но в моем доме нет Сатаны, в нем есть место лишь для бога.

Сегодня очень важный бал. Один из тех, что на самом деле важны. Скоро я стану еще богаче, но дело не в деньгах. У меня просто нет выбора! Те, кто прыгает по бальному залу, танцуют вальс и мазурку, слышат только оркестр. Я слышу барабаны. Они уже стучат.

Я смотрю на лица своих гостей, и не знаю, кто из них умрет. Это милая девушка, краснеющая от прикосновения мужской руки к своей перчатке? Или ее тучная мамаша, предпочитающая компанию бокала вина? Офицер, задолжавший мне целое состояние? Смерть приходит неожиданно для них, но я слышу, как она стучится перед тем, как войти. В моем зале стучат барабаны. И это значит, что в мое зале танцуют мертвецы, хотя сами они этого еще не знают.

Я смотрю на них и вижу сгнившую плоть, вижу, как черепа пытаются улыбаться. Их одежда рассыпается в пыль, и остатки мяса слезают с костей. Они мертвы, и поэтому я буду жить. Да, я богат, но дело не в деньгах. Я должен решать, кто умрет – это мое бремя, мой долг и проклятие. Не я выбираю, кому именно из них суждено умереть, но мне решать, будет это кто-то из них, или моя жена и дети.

Вместо лиц я вижу черепа, и это прекрасно. Так я не вижу сами лица. Не хочу их видеть! Лица возвращаются после похорон, мертвые показывают на меня и кричат: «Это ты виноват! Ты все знал и заманил нас сюда!». Я просыпаюсь в слезах, а потом долго смотрю на свою жену. Она спит спокойно. Ей больше не снятся кошмары, все они достались только мне, и те, что во сне, и те, что наяву. Это только мое бремя. Я буду плакать во сне, но моя жена сможет спать спокойно, а дети никогда не услышат стук барабанов и шорох крыльев совы в ночи. Они не умрут, даже если ради этого умрут все остальные.

Сам я давно проклял и себя, и усадьбу, и свои деньги. Иногда желание бросить все и сжечь дом становится таким сильным, что я почти не могу ему противиться. В такие моменты ко мне приходит страх. Я боюсь, что однажды сломаюсь. Череда мертвецов на балу сведет меня с ума, и я оболью дом лампадным маслом, а потом брошу на пол свечу. Дом сгорит, и я стану свободен! Но я не знаю, что будет тогда.

Очень давно я поклялся, что пройду весь путь, и пойду на все ради своей семьи. Так пусть танцуют мертвецы, а музыка оркестра заглушает стук барабанов! Он голоден. Его надо кормить, и только мне решать, кто станет едой. Я чувствую запах гари. Мертвецы танцуют, и не знают бед, но я вижу зарево в зеркалах. Я оглядываюсь, и вижу своих детей. Их лица спокойны, а тела охвачены огнем.

– Тебе решать! – говорит моя жена, и пламя разливается по ее телу. – Ты сам сделал выбор!

Я проснулся и вскочил на кровати. Сон еще просачивался в мир яви, я махал руками и пытался сбить пламя с воображаемой жены, метался в поисках воды, пока не сделал шаг за край кровати. Короткий полет закончился ударом о дешевый линолеум, я зашиб руку, расквасил нос, и только лежа на полу, понял, что вокруг нет ни танцующих трупов, ни горящих детей. Понадобилось время, что бы отдышаться. Если теперь мои сны будут такими, то лучше вообще не спать!

Когда я поднялся, на моей кровати лежал человек. Я узнал его – себя. Я на кровати открыл глаза и сказал:

– Тебе решать!

Я вздрогнул и проснулся. Тень стояла над моей кроватью. Она наклонилась надо мной, свет упал на лицо, и я узнал его. Я стоял над своей кроватью.

– Тебе решать, кто здесь еда! – сказала тень, и я снова проснулся.

Или не проснулся? Понять, где сон, а где реальность очень сложно, когда они смешаны и завязаны в узлы. Я прислушался к своим ощущениям, и они вовсе не походили на реальность. Мои пальцы нащупали каменную стену под спиной, и я понял, что каким-то образом прилип к ней. Я висел и не мог спуститься на землю. Сон это был, или реальность, а нервы сдали. Я закричал, задергался и сел.

Стена оказалась просто камнем, на котором я лежал и который в полусне принял за каменную стену. Просто старый камень в яме под дубом. На нем я провел ночь, и увидел свой тройной сон. После всего безумия, первое, о чем я подумал, было: камень холодный, так можно и простатит подхватить! И тогда я понял, что точно проснулся. Мне снились жертвоприношения, горящие дети и бал мертвецов, но уж никак не простатит.

Вчерашний день постепенно всплывал в памяти, хотя я не был уверен, что было на самом деле, а что во сне. Стриптиз Делии на лестнице точно был просто галлюцинацией, а с врачом я говорил в реальности. Или нет? Я перезвонил ему и он ответил, но что если и это было сном?

Две кружки кофе не помогли прояснить голову, так что я отыскал в холодильнике бутылку Амаретто, и цедил его, пока не вспомнил, что в телефоне есть список вызовов. В списке числился входящий звонок, а потом мой звонок на тот же номер. Значит, с врачом я говорил. Скорее всего, это значит, что Делия вышла из комы. Но я все еще не был уверен. Чувство реальности съехало в сторону, как крышка с колодца, и теперь из него выплескивались волны безумия, одна за другой. В тот момент я даже не был уверен, что не сплю. Я хлестнул себя по лицу. Больно! Но разве мне не может сниться сон, в котором мне больно?

Когда бутылка почти опустела, я решил, что реальность не так и важна. Сон это или нет – плевать, я все равно буду вести себя так, как будто это явь! Мой палец коснулся кнопки вызова, но на той стороне сбросили звонок. Если это доктор, то он занят. Что ж, я навещу его лично!

Сон на свежем воздухе, подальше от стен, пропитанных серой плесенью, пошел на пользу. Физически я чувствовал себя куда лучше, силы прибавились, и я больше не ощущал себя медузой, которой ползает по песку и пытается найти воду. Из дома я ушел уже без всяких проблем. Я исполнил его желание – откопал камень. Теперь дом отпустил меня. Он знал, что я вернусь.

13

Дорога до больницы заняла минут двадцать. Что бы найти врача Делии и оторвать его от дел, понадобилось чуть больше времени, но я нашел его. Он и правда был занят, но я на не балу, где каждый должен строго соблюдая этикет, так что мне было плевать на вежливость и приличия. Делия в опасности, а я сам почти спятил, и врачу пришлось бросить все дела – я просто не оставил ему выбора. Вчерашний разговор мне не приснился. Делия вышла из комы, а наш ребенок не пострадал. И никаких токсинов не нашлось в крови моей жены.

В ее палату я почти бежал, и пару раз чуть не сшиб с ног встречных медсестер. Я хотел увидеть ее, поцеловать, забрать домой, но едва перешагнул порог, как шарахнулся назад и снова оказался в коридоре. Никому не стоит видеть любимых такими. Ее образ стоял перед глазами тогда, в коридоре, и стоит сейчас. Иногда она снится мне такой, как в тот день, на кровати больницы.

Делия лежала, окруженная приборами, которые до того я видел только один раз. В тот раз я стоял рядом с матерью, а она даже не знала, что я рядом. Грузовик выехал на встречную полосу, и две жизни погасли. Отец погиб сразу. Мать вырезали из груды железа, и в больнице, на такой же кровати, она провела еще два месяца. Ее мозг умер, и только насосы закачивали воздух в легкие. Когда стало ясно, что спасения нет, я подписал бумаги, и экраны приборов погасли. Она умерла окончательно, и каждый день с тех пор я помнил, что это было мое решение. Теперь дом говорил мне: «Тебе решать!». В коридоре, у палаты Делии, я по-настоящему понял, о каких решениях речь.

Пришлось глубоко вдохнуть, собрать всю свою волю, и все актерские способности, что бы спокойно войти в палату. На экране ее приборов кардиограмма прыгала и танцевала чечетку, цифры давления и температуры скакали верх и вниз. У меня на глазах цифра сорок на термометре сменилась на тридцать пять, и снова скакнула к сорока. Я не врач, но так не должно быть!

Ее губы посинели, а поверх словно покрылись пеплом, полопались и сочились кровью. Глаза покраснели от лопнувших капилляров, веки превратились в черные провалы под глазами, кожу затянул желтый налет с каплями пота. Даже ее волосы почти умерли, стали похожи на дешевый парик. Красная полоска тянулась по щеке – след от крови, которая текла из носа, и которую никто толком не потрудился стереть.

– Привет, Дели! – сказал я, улыбнулся. Ни губы, ни голос не дрогнули. Кажется, не дрогнули.