Гипнос

Глава 1. Неизгладимое впечатление

Мне всегда холодно вечерами. На это ничто не может повлиять. Ни летняя жара, ни горячий душ, ни спиртное.

Это ощущение, к которому невозможно привыкнуть.

Оно хуже зубной боли и голода.

Наши дотошные специалисты проверяют меня – и всех – каждые две недели, и всегда ставят разные витиеватые диагнозы. Меняют курсы препаратов. Дают надменные рекомендации, противоречащие друг другу. Их работа больше похожа на предположения и дилетантские эксперименты, чем на профессиональную деятельность. Поэтому я не верю им. Я всем говорю, что не верю им поэтому. Но на самом деле я не верю, потому что знаю, в чем дело.

Из меня уходит душа. Жизненная энергия. Можно называть это как угодно.

В это я тоже не верю, но знаю наверняка. Не верю, потому что не хочу верить и потому, что знаю наверняка. В этом ведь и заключается вера? Нельзя верить в то, что знаешь. Потому что вера и знание – разные вещи. Противоположные. Две стороны одной медали.

Я постараюсь вспомнить все. Или хотя бы ничего не забыть.

Когда я первый раз попал туда, все было ново. Захватывающе. Все казалось волшебным, хотя на самом деле было обыденным. Омерзительно непримечательным. Коридор был прям, свет уныл и однообразен. Нас вели с конвоем. Проверяли, кто мы. Кто из нас был сутул и тускл. Кто из нас вытягивал шею, прислушивался и облизывал глазами заскорузлый бетон. Кто из нас хрустел пальцами. Чья походка была тверда. Они следили за нами, а я – за ними.

Тогда я не заметил этого, но теперь помню.

«Не пытайтесь запоминать кодовый стук, – сказал замыкающий, – он меняется каждый день. К тому же, вы больше никогда здесь не окажетесь».

Я запомнил кодовый стук. Два удара. Пауза. Удар. Пауза. Три удара.

Но в помещении за дверью никого не было. В нем не было ничего, кроме нескольких квадратных столов с косолапыми стульями и огромной люстры, позвякивающей едва уловимыми касаниями хрустальных пальцев. Лампы в ней горели, но ничего не освещали. Помещение наполнял какой-то другой свет. Тогда я предполагал, что кодовый стук нужен для того, чтобы включить незримый источник освещения.

«Садитесь по парам, друг напротив друга, – сказал караульный, шедший впереди, – снарягу ставьте на стулья по правую руку от себя. Учитесь держать рюкзак как можно ближе. Он может понадобиться в любой момент».

Это была чистая правда.

Напротив меня сел Авраам Линкольн. Сел, копируя свой каменноликий монумент, источающий отражение спокойной могущественности. Но я знал, что это был не Линкольн. Не по той причине, что шестнадцатый президент давно почил, а потому, что нам всегда выдавали маски. Маски были неотъемлемой частью экипировки операционных отрядов. Никому из нас нельзя было знать друг друга в лицо, нельзя было знать имён и привычек, страхов, слабостей друг друга. Так из нашего дела исключали эмоциональную составляющую. И правильно делали. Точнее, пытались делать правильно.

Авраам Линкольн говорил шелковым женским голосом. У него были аккуратные руки, стянутые в запястьях грубыми манжетами тактической куртки. Авраам смотрел на меня прорезными глазницами, и я не знал, какого цвета у него настоящие глаза. Когда я увидел Авраама впервые, я дал себе слово найти его вне сна.

Среди нас не было главных героев. Герои – были. Но, по большей части, они являлись отморозками, которые не понимали, на что идут, и им везло. Так было не только у нас. Так происходит почти везде.

Этих героев чествовали. Награждали. Ставили в пример. А потом они брали штыковую лопату и рубили на куски своих собак, которые погрызли дряхлые тапки. Самоотверженные, благородные, милосердные и храбрые герои тоже случались, но гораздо реже. И они не были главными, так как не выставляли своих судьбоносных подвигов напоказ. В моей же памяти есть главный герой – и это не я. Это – Авраам Линкольн. Точнее, та, кто скрывался под его маской в нашу первую встречу.

Нам всегда выдавали разные маски. На каждую вылазку, каждый инструктаж, каждую операцию. Они записывали, какие маски мы выбираем. Я был в хранилище масок. Это ужасное место, наполненное светом ультрафиолетовых дезинфицирующих ламп и тысячами лиц. В их числе были не только известные персонажи, но и неузнаваемые лица. Для тех, кто не хочет брать на себя ответственность. Но какую бы маску не выбирала главная героиня моей памяти, я всегда узнавал ее.

Мы могли перевоплотиться в кого угодно. Некоторые специально готовились к тому, чтобы стать Мартином Лютером Кингом. Дэвидом Бэкхемом. Мэрилин Монро. Фрэнком Синатрой. Изучали биографии, повадки, акценты. Рассказывали истории из своих «жизней», пока ждали в томительной засаде, пока брели тропами и наблюдали за объектами. Самые желанные актрисы. Самые значимые политики. Самые богатые предприниматели. Тем, кто скрывался под их масками не нужно было зарабатывать репутацию или иметь выдающиеся способности. Все уже было готово. И это одна из причин, по которой многие шли в добровольцы бюро «Антифиар». Но они не знали подноготной. Они не представляли, с чем им придётся сталкиваться на стороне сна. Никто из нас не знал. К ночным кошмарам невозможно привыкнуть. Они никогда не бывают предсказуемыми. Даже тот факт, что оперативники никогда не теряли связи с самосознанием и понимали, где они находятся, не повышал порога кромешного страха.

И если обычным людям кошмары просто снятся – то в нашу задачу входили поиск и ликвидация причины кошмаров. Мы знали, что искоренить их невозможно, но мы могли сокращать их количество.

На первый инструктаж с Авраамом Линкольном я попал под действием Аспирина и настойки красного перца. Я принял их до того, как отправился в сон. Аспирин разжижает кровь и ускоряет ее ток, красный перец усиливает эффект. Я надеялся, что к моему возвращению мне уже будет тепло.

На инструктаже нам рассказали три главных правила оперативника: «Не моргать», «не делать глубоких вдохов», «не прикасаться к гражданским». Моргать запрещалось потому, что за закрытыми глазами время шло быстрее. За кажущуюся долю секунды могло произойти непоправимое и повлечь за собой срыв операции. Глубокие вдохи нарушали энергетический фон. Внутрисонная мразь очень чутко ощущала подобные перемены и реагировала на них непредсказуемым образом. Срыв операции. Физический контакт с гражданскими – теми, кто спал в своих уютных беспечных кроватках и не подозревал о происходящем – мог спровоцировать рассеивание ментального поля. Это значит, что мы рисковали потерять самосознание и перестать понимать, что находимся во сне. Срыв операции.

Разумеется, когда я вернулся с первого инструктажа, мне было холодно. Раньше этот досаждающий холод не был столь проблемным. Он просто доставлял лёгкий дискомфорт. Потом он превратился в терзающее недомогание. А ещё позже – в обреченное ожидание смерти. Я люблю зиму. Волнующийся хруст снега. Блеск льда. Щиплющую свежесть. Но все это – холод внешний, влияние которого можно контролировать. Холод внутренний – это холод неукротимый и пожирающий. Сам он не был настолько ядовитым, чтобы уничтожить меня. Страшна его причина. Причина всегда страшнее следствия. Страшен не пожар, а свеча, упавшая на ковёр. Страшен не тот факт, что человек совершил суицид, а то, что сподвигло его на лишение самого себя жизни. В год, когда началась эпидемия ночных кошмаров почти все самоубийства были совершены из-за невозможности спать. Люди теряли рассудок. Писали дёрганые корявые записки, где винили в своём решении ночные кошмары. Никто не понимал, что происходит. Это не было вирусом, войной или геноцидом. Невозможно было найти вакцину, оружие или тактику, способную решить проблему или хотя бы подавить ее разрушительные симптомы. Ее следствие. Поэтому бюро «Антифиар» решило отыскать причину.

Я был в одной из первых оперативных групп. Мы не знали, куда шли и что искали. Мы не знали, с чем имеем дело. Как оказалось в последствии, мы даже приблизительно не представляли, что такое сон.

Я откликнулся на объявление о наборе добровольцев, потому что хотел делать что-то важное. Я позвонил по номеру с неброской, геометрически-выверенной листовки, и меня пригласили пройти тестовое «погружение». Оно проходило в вычурном и скучном офисе туристического агенства. Прелестная тонконогая курва вручила мне ознакомительный лист, плеер, желатиновую капсулу в бумажном пакетике, похожем на рубашечный карман, и пеструю автостереограмму. В ознакомительном листе не было никаких соглашений сторон, реквизитов компании и условий. Никакой бюрократии. Просто последовательность действий. Я спросил у тонконогой курвы, для чего нужна стереокартинка. Она сказала: «Стереоэффект основан на бинокулярности человеческого зрения. Мы воспринимаем мир двумя глазами. При этом правый и левый глаз видят одну и ту же картинку с разных ракурсов. Обрабатывая поступившую от зрительных органов визуальную информацию, головной мозг соединяет два плоских изображения в одно объемное. Для «погружения» Вам нужно будет проделать то же самое со своим сознанием».

1. Закрыть дверь.

2. Разместить на двери автостереограмму.

3. Надеть наушники со звукоизолирующим эффектом.

4. Включить аудиодорожку «Выход 212».

5. Расфокусировать зрение так, чтобы увидеть объемное изображение в автостереограмме. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии.

6. Принять удобное и устойчивое сидячее положение. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии.

7. Принять капсулу. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии.

8. Досчитать до десяти. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии.

9. Закрыть глаза. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии. Досчитать до десяти.

10. Открыть глаза. Сохранять зрение в расфокусированном состоянии.

11. Подойти к автостереограмме и сфокусировать зрение так, чтобы объемное изображение, зашифрованное в автостереограмме, пропало.

12. Открыть дверь.

Мне было холодно, пока я читал список последовательности незнакомых действий для «погружения». Было холодно, когда я рассматривал и нюхал казавшейся безобидной капсулу. Было холодно, когда я закрывал за собой увесистую дверь. Но на каком-то моменте между выполнением мной пунктов «10» и «12» холод отступил. Тогда я не заметил этого, но теперь помню.

Открыв дверь, я вышел в поле. Как только латунный язычок замка щелкнул в ответной планке, дверь исчезла. Лил тяжелый прозрачный дождь. В каждой мимолётной капле отражалось далекое волшебное солнце. Казалось, что я видел каждое из миллионов отражений солнца, и оттого оно казалось еще более далеким и еще более волшебным. Трава была высокой и сухой. Но не сухой, как если бы она была мёртвой. А сухой, как если бы не было проливного дождя. Я не сразу понял, что погружение прошло успешно, потому что не мог осознать степени обескураживающей непривычности, красоты и величия того, что я видел и чувствовал. Это место не хотелось покидать. Не хотелось даже помнить о том, что его придётся покинуть. Я был совершенно один – но не знал где именно. Я был совершенно умиротворён – но не знал из-за чего. Был совершенно бестелесен – но взаимощущался со всем, что происходит вокруг. Я думал, что мое погружение закончилось смертью, и я попал в Рай.

Двенадцать пунктов в списке. Двенадцать шагов от того, кем я был к тому, кем я стал. Двенадцать апостолов. Двенадцать месяцев. Двенадцать подвигов Геракла. Двенадцать нидан. Двенадцать этических принципов Бахаи. Двенадцать полутонов в октаве. Двенадцать пентамино. Двенадцать присяжных. Двенадцать пар рёбер. Двенадцать пунктов в списке.

Когда я был не третьей стадии принятия смерти, – стоя посреди поля – темнота сомкнулась. Я почувствовал задницей мягкую подушку кресла. Руками – влажные от моего пота подлокотники. Ногами – пол. Я понял, что жив. И разомкнул свербящую темноту, открыв глаза. Напротив меня стояла прелестная тонконогая курва.

– Вы в порядке, Рэй? – спросила она. Я слышал ее приглушенно, так как наушники все ещё находились у меня в ушах. Но дорожки под названием «Выход 212» в них уже не звучало.

⁃ Не знаю. Вы бывали там?

⁃ Конечно. Я разработала этот метод погружения.

«Ты? Ты, кукловидная смазливая пустышка, сидящая за стойкой администрации в затхлом туристическом агенстве? Ты разработала метод погружения в абсолютную безмятежность? Враньё».

Я до сих пор жалею о том, что позволил себе такие предосудительные мысли, потому что тонконогая курва не врала. После нашей первой встречи я видел ее многократно. Ее зовут мисс Элис о’Райли. Она присутствовала на стратегических собраниях; защищала бюро «Антифиар» в судах; проводила групповые тренинги для оперативников; генерировала новые комбинации аудиодорожек и автостереограмм, открывающие двери в новые места. Ее область деятельности была необъятна, и я интересовался историей мисс о’Райли. Но доступ нужно было заслужить.

Когда я покидал туристическое агенство после тестового погружения, я знал, что вернусь, но не затем, чтобы снова оказаться в Раю, а затем, чтобы раскусить лживую кукловидную администраторшу. Но раскусывать оказалось нечего.

Придя в офис турагентства во второй раз, я не застал мисс о’Райли. Ее место занимала плотная бодренькая девчушка в роговых очках. Она все время суетилась, роняла канцелярские принадлежности, металась вокруг глянцевой администраторской стойки, но была чрезвычайно непосредственна и мила. Мне это не нравилось. Передо мной мельтешила преданная собачонка, а я искал вдохновительницу.

Второй раз я говорил тет-а-тет с мисс Элис о’Райли уже внутри сна. На моей первой операции. Она была без маски и не скрывала лица. Она давала вводные данные. Она была строга и натянута, как струна. Ни единой складки на юбке. Замшевые туфли. Заколка с золотой саламандрой. Она предстояла перед боевым отрядом новобранцев, как царица, за которую им предстояло пролить кровь, и читала с листа историю сна человека по имени Джерри. Такие люди, как Джерри, приходили в бюро сами. Для того, чтобы попробовать разобраться, что значат их студенистые раздражающие кошмары. Что они предзнаменуют? Что нужно изменить в жизни, чтобы избежать их? Такие люди ещё держали себя в руках. Могли терпеть или обладали крепкой психикой. Они хотели знать, как можно помочь другим – тем, кто справляется хуже. Или не справляется совсем. Так в то непростое время проявлялось благородство. Аналитики бюро «Антифиар» выслушивали каждого желающего рассказать трудную интимную историю своего кошмара, и записывали рассказанное со всеми волнообразными неврастеническими подробностями. Эти истории и были вводными данными. Нам не выдавали их заранее, потому что мы не существовали в реальном мире.

В реальном мире я был предметным фотографом. Жил в скудной съемной квартирке и искал дело, которое станет прорывом – только для того, чтобы получить возможность переехать в собственную квартиру и назвать ее домом. Мне не нужна была воодушевляющая слава и фанатическое признание, атрибуты роскошной жизни, власть. Только дом.

Я мёрз вечерами, подклеивал отсыхающие обои и много молчал. Эпидемия ночных кошмаров не коснулась моих снов, поэтому и общественная волна обошла меня стороной. Я был частью второплановой массовки в жизни взбудораженного мира. Никто не заметил бы, если бы меня не стало или никогда не существовало. Поэтому там, во время тестового погружения, стоя посреди поля, мне было легко переходить на следующие стадии принятия смерти. Умирать жалко тому, кто к чему-то привязан в жизни. Тому, у кого есть заботы и мечты, близкие люди, обязанности. Занятия, которые доставляют блаженственное удовольствие. Кулинарные предпочтения. Утренняя сигарета. Хотя бы ничтожная зацепка, об утрате которой можно было бы пожалеть. Но я не был обременён привязанностями. Я был пуст и свободен, поэтому мог идти в неизвестность без страха.

На втором инструктаже нас учили бегу и ударам. Учили превозмогать вязкую ватность тела, присущую этим процессам во сне. Техника заключалась в том, чтобы не пытаться перебороть противодействующую силу, а воспринимать действие, как воспоминание. То есть не бить, а вспоминать, как уже ударил. Смотреть на настоящее из будущего. Не бежать, а повторять в памяти преодоление расстояния, которое на самом деле ещё не произошло. Это – своего рода медитация. Она действенна не только во сне. Я применял этот способ, чтобы найти Авраама Линкольна в реальной жизни, но менять ее куда сложнее, чем управлять самим собой во сне. Второй инструктаж проходил в Западном здании Национальной галлереи искусства, в Вашингтоне. Тогда я еще не знал этого. Залы были пусты и просторны, но глухи, как маленькая акустическая кабина. Звуки голосов и шагов не распространялись от источника. Один из новобранцев уронил огромную вазу, но дребезг от вспорхнувших осколков слышал только он. Как только новобранец взял в руки два черепка, ваза собралась в единое целое и оказалась на своём месте. Я видел это своими глазами и подумал, что время пустилось вспять.

Но после инструктажа нам объяснили, в чем дело. Я оказался крайне романтичен в своей ошибке, предположив, что время изменило ход. Действительная причина оказалась куда более простой, но при этом фантастической. Объяснения давала мисс Элис о’Райли. Прежде, чем ввести нас в курс дела, она спросила у новобранца, разбившего и восстановившего вазу: «Вы ходили в художественную школу? Занимались лепкой профильно или факультативно?». Тот кивнул.

Знала ли мисс о’Райли, что я фотограф? Что она знала о нас? О нас она знала немного, зато в своём деле была блистательна. «Дело в том, что вы сами являетесь здесь конструкторами, – говорила мисс Элис о’Райли, – если вы сколько-нибудь знакомы с процессом изготовления керамических изделий, понимаете их физические свойства и принципы изготовления, вы можете создать любое керамическое изделие за долю секунды. Чем глубже ваши познания и практические навыки, тем выше точность воспроизведения. Вы можете претворить энергию в материю, если знаете, как функционирует эта материя в реальном мире. Вот вы, – сказала мисс о’Райли, глядя прямо на меня, – в чем вы хорошо разбираетесь? Вы знаете, как работает автомобиль? Если вы знаете только то, как он выглядит, он никуда не поедет. Если вы знаете, что приводит его в движение, но не знаете, как работают тормоза, автомобиль поедет, но вы не сможете затормозить. Вы понимаете?» Я кивнул. Все кивнули. Она повторила вопрос, адресованный мне ранее:

⁃ В чем вы хорошо разбираетесь?

⁃ В фототехнике.

⁃ Отлично. Создайте что-нибудь, соответствующее Вашей компетентности. Просто представьте, что происходит, когда то, что вы хотите создать, выполняет свою функцию.

У меня в руках появился фотоаппарат. Я включил его и поднёс видоискатель к глазу. «Не стесняйтесь, – сказала мисс о’Райли, – сделайте мой портрет». Строга и натянута, как струна. Ни единой складки на юбке. Замшевые туфли. Заколка с золотой саламандрой. Я прижал отзывчивую кнопку спуска затвора. Фокус. Но щелчка не было. Зеркало не поднялось. Я попробовал снова. И снова. «Это значит, – сказала мисс Элис о’Райли, – что Вы недостаточно хорошо разбираетесь в фототехнике. Но вряд ли она Вам здесь пригодится. А вот огнестрельное оружие устроено гораздо проще».

Пристыдила ли она мое самоуверенное бахвальство? Да. Проявила ли недостаток теоретической подкованности? Безусловно. Унизила ли она меня? Нет. Потому что я был в маске Авраама Линкольна, и никто не знал, кто я такой. Ничего оригинальнее из образов я придумывать не хотел. Напротив. Я надеялся, что носившая маску Линкольна на первом инструктаже найдёт меня по этому признаку. Но этого не произошло. С помощью масок из нашего дела была исключена эмоциональная составляющая. Гнёта общественного мнения не существовало, как такового. Все это происходило только для меня. Научила ли меня чему-то мисс Элис о’Райли? Разумеется.

Я влюбился в неё очень быстро. Настолько же быстро, насколько понял, что мы стоим на очень далеких друг от друга ступенях.

⁃ Эй, Авраам, – шепнул кто-то из-за правого плеча, – на первом инструктаже ты был в этой же маске?

⁃ Нет. Маски не повторяются.

⁃ Блин. А ты не знаешь, кто был в ней?

Я покачал головой. По какой-то неизвестной причине не меня одного волновал этот вопрос. Кто был под маской Авраама Линкольна на первом инструктаже?

Прежде, чем завершить инструктаж, мисс Элис о’Райли порекомендовала нам изучить Кольт модели 1911 года. Это стало нашим домашним заданием. Третий и заключительный инструктаж должен был пройти через неделю. В него входила тренировочная операция в настоящих боевых условиях. Я хотел произвести впечатление. Получить поощрительное одобрение. Выделиться в Ее глазах. Меня поглотила детская жажда внимания, и поэтому я упивался теоретическим материалом. Записался в тир. Это был первый раз, когда я стрелял из настоящего огнестрельного оружия. Чувствовал его тяжесть в руке. Сухой запах пороха. Тугую и резкую отдачу в плече. Смертоносную мощь горячего металла и скорости. Я боялся пистолета, потому что он был сильнее меня. Мне нужно было его приручить и изучить, как подопытного хищника, запертого в клетке двойного хвата моих рук.

В тире я думал о Ней.

Я представлял, что мисс о’Райли стоит рядом и учащенно дышит от возбуждения, потому что ей нравится оружие в мужских руках. Иллюзия поглотила меня. Она стала движущей силой успеха. Я пьянел от огромности и искренности непривычного восторга, но знал, что взрастил его сам.

В течение недели изучения Кольта модели 1911 года я дважды виделся со Стюартом. Мой давний товарищ пестрил расплескивающейся энергией и изливался бытовыми историями. Я ставил под сомнение их значимость практически всегда. Я ставил под сомнение значимость чего-либо, потому что это помогало мне не рассеиваться по мелочам. Внимание и энергия – ресурсы ограниченные. Их нельзя расходовать неосмотрительно. Стюарт этого не понимал просто потому, что не в силах был понять. Есть тип людей, которые ведут неисчерпаемо активный образ жизни, но по истечении солидного срока становится понятно, что активность ни к чему не привела. Десять лет пустой беготни. К сожалению, для них же этот вывод очевидным не становится. И напротив. Кто-то может десять лет скрываться в чужом неведении, а потом переехать в новый дом, построенный своими руками.                   Стюарт был представителем первого типа людей. Его жизненные силы били через край, но в пустоту. Я ничего не рассказывал ему о бюро «Антифиар». Об Аврааме Линкольне. О мисс Элис о’Райли. О том, что я могу создать Кольт. Мне было жаль растрачивать тонкое пронизывающее каждую клеточку моего организма воодушевление на легкомысленность Стюарта.

Он приехал вечером – весь в жалобах и гоготливых комментариях происходящего в мире и вокруг него. Ему было наплевать на ночные кошмары, которые губили человечество, хоть он и сам их видел. То, с чем я предполагал бороться для него было поводом для неуемного и неуместного хвастовства. Он рассказывал об увиденном во сне обрывисто и почти визгливо. Размахивал руками и вытирал потный прямой лоб. Улыбался во все зубы, хохоча над леденящими ужасами, которые таились во враждебных снах. Стюарт гордился тем, что видел отвратительные и страшные сны без последствий. Но отсутствие последствий было временным. Ничто не проходит бесследно. Можно было воспринять беззаботность Стюарта, как беззаботность, но я воспринимал, как слабоумие. Мы сидели в его машине, пили самый вкусный кофе из кофейни, располагавшейся неподалёку, и трепались о пустом. Порой это необходимо. Чтобы дать голове отдохнуть, расслабить нервы, разжать тиски сосредоточенности.

Но все, чего я ждал на самом деле – это возвращение к истории разработки Кольта модели 1911 года. К схемам, показывающим оружие в разобранном состоянии. Бегущая строка моих мыслей цитировала составные детали пистолета. «Затвор-кожух, ствол, ударник с пружиной, разобщитель, курок, автоматический предохранитель, спусковая пружина, тяга курка, боевая пружина, задвижка рукоятки, магазин, рама, защёлка магазина, спусковая тяга, серьга, возвратная пружина, направляющая муфта». Его тяжесть все ещё была у меня в руке.

Стюарт лепетал что-то на своём бытовом языке, прыскал слюной, хихикал, возмущался и чесал подбородок. А я держал Кольт на вытянутой руке. Смотрел прямо в центр мишени. Слышал, как пуля разрезает воздух. Чувствовал запах мисс о’Райли. Я был поглощён. «Представляешь, у меня был сонный паралич! – Вопил Стюарт, – жуткое дело, брат! Говорят, что это происходит из-за переутомления или стресса. Там, вроде, сознание пробуждается раньше, чем мышечный тонус… И… Блин, а вот всякая дрянь чудится, потому что мозг вынужден быть готовым к опасности, пока организм спит и беззащитен. Поэтому он – мозг в смысле – работает на каких-то напряженных частотах. Как думаешь, это связано с эпидемией или я действительно напрягаюсь?» Я пожал плечами. Мои реплики не имели смысла. Стюарт задавал вопросы не для того, чтобы услышать ответ.

На заключительном третьем инструктаже мы все держали в руках Кольты модели 1911 года. Я был убеждён, что делаю это особенно. Я хотел в это верить, и верил, потому что не знал наверняка. Тренировочная операция проходила в нидерландском лесу танцующих деревьев. Тогда я не знал этого. Лес был сух и тих. Солнце висело над горизонтом неподвижно, кряжистые переплетенные тени не двигались. Ветра не было, но ветви раскачивались над нашими головами. В качестве куратора с нами шёл кинолог. Он мог воссоздать собачью свору и наделить ее нужными инстинктами. «Я собрал для вас настоящих монстров, ребята. – Самодовольно заявил он. – Там есть тибетские мастифы весом по сто пятьдесят килограмм. Они не жрали уже шесть дней. Точнее, эти звери чувствуют себя так. Ещё я создал бойцовских ротвейлеров, каждому из которых неизвестный живодер отрезал уши. Теперь ротвейлеры свирепы от боли и хотят мести. Ещё там есть пакистанские бульдоги. Они вообще сложно поддаются дрессировке и контролю, поскольку в ходе селекции основной упор делался на развитие агрессии в отношении соперника в бою. То есть, они и так долбанные психи, но я добавил им злые ошейники с электрошоком. Гремучая смесь. В будущем нам предстоит побороться с куда более кровожадными и изощрёнными тварями, насколько я понимаю. Поэтому сейчас будем считать псов разминкой. Итак, ваша задача – выследить их всех и ликвидировать. Всего шестнадцать штук. Вы можете работать группами или по одиночке. Через час встречаемся здесь и проведём первый подсчёт. Погнали!»

Мы разошлись. В нескольких метрах от меня – параллельно – шёл Аль Пачино. Он не был похож на того Пачино, которого зритель привык видеть на экране. Этот Пачино был сжат, почти скукожен, резок и неуклюж. Между древесными стволами шептались сумеречные сливочные блики. Близкое и обыденное солнце не двигалось. Я ступал осторожно, но не чувствовал ног. Лес представлял воплощение первородной природной красоты и вместилище искусственной опасности. Лес был противоречив и таинственен. Некоторые деревья тянулись к небу до бесконечности. Я пожалел, что не смогу вынести отсюда фотографий и пытался запомнить все, что вижу, чтобы потом перенести на бумагу. Мне трудно было сконцентрироваться на задаче, потому что эстетическое наслаждение преобладало над боевым настроем.

Но благоговение быстро улетучилось, когда в шепотливых зудящих зарослях заклокотал глубокий рокот. Я поднял пистолет. Не моргал. Не делал резких вдохов. Аль Пачино остановился и скукожился ещё сильнее. Все вокруг напряглось и как будто затянулось зыбкой дымкой. Это Пачино материализовал свой страх. Скорее всего, против воли. Но мне не было страшно. Там нет ничего, чего привычно бояться в реальном мире. Там нет боли и смерти. Я называю его реальным только для того, чтобы не путаться. Ноги вели меня прямо в сторону утробного рычания. Хищник искал еды и крови. Он был космат и огромен – прямо за диким облезлым кустарником. Угрюм и голоден – в нескольких метрах от меня. Тяжёл и силён – прямо у меня на мушке. Я выстрелил. Потом – как только оскалившийся зверь посмотрел в мою сторону – ещё и ещё раз. Эхо бросилось в стороны. Пачино дрожал, но его маска была невозмутима. Я подошёл к мёртвому мастифу. От него пахло душным теплом и мокрой шерстью. На месте глаз зияли два бордовых мясистых кровоточащих отверстия. Щелкнуло и задрожало ещё несколько выстрелов справа. Раздался ликующий боевой клич. Кому-то нравилось происходящее.

Я осмотрел тушу. Огромная косматая голова была сплошь покрыта густой шерстью, которая скрывала пулевые отверстия. Я не попал бы в глаза зверя даже если бы имел опыт в стрельбе просто потому, что не смог бы разглядеть его глаз. Я не мог обьяснить себе произошедшее. Случайность? Плоды усердного изучения оружия? Я не мог найти ответа. Его дал Аль Пачино. Он перестал дрожать, подошёл к моей жертве, осмотрел ее с вдумчивым посапыванием и сказал: «Я слышал о таком. Это называется Проекционная Метаморфоза. Когда ты стрелял, то чувствовал то же, что чувствовал бы, если бы смотрел прямо в глаза такой псине, да? Ты как бы направлял в эти глаза всю свою концентрацию и сосредоточенность. Точно? Страх и внимание. А вместе с ними – и пули. Да. Я – теоретик. Я пришёл сюда наблюдать и изучать». Пачино пробудил во мне грандиозную, неведомую ранее силу – или, по крайней мере, ее ощущение. Он даровал мне триумф первой крови. Я поверил в собственное могущество. Тогда я не заметил этого, но теперь помню. Мы двинулись дальше. Лесной массив оживал. Защебетали птицы. Заросли папоротника приподняли раскидистые листья выше. Лес чувствовал меня.

Я спустился с косогора и среди густых задымленных светом зарослей увидел нечто неприродного происхождения. Это была перевёрнутая бригантина. Она лежала дном вверх – заросшая и ветхая, как сам мир. Я оглянулся. Аль Пачино рядом не было. Не у кого было спросить, что это за хреновина и что она делает посреди леса в Нидерландах. Я обошёл судно вокруг и сквозь щели заметил внутри свет. Желтый и пляшущий – свет от костра. Любопытство брало верх. Невозможно было идти дальше, не изучив объект. «Моя задача – ликвидировать угрозу, но имею ли я право пребывать в неведении, если действительно заинтересован в своём деле?» Это был риторический вопрос. Поиск мотивации, чтобы проникнуть внутрь. Я не имел права оставаться в равнодушном неведении, как и любой другой человек, заинтересованный в своём деле. И я начал подрывать лаз. Но сырые борта вросли глубоко в жирную бурую землю. То ли по привычной физической инерции, то ли из-за усердия, я стал глубоко дышать. Вокруг раздался бешеный и захлёбывающийся лай. Они учуяли меня. Я прислушался. Помимо лая до моих ушей доносился глухой, пульсирующий, пропадающий сам в себе звук. Это были сердцебиения псов.

Охотник или жертва? Я мог зажмурить глаза и закричать – чтобы выбраться. Чтобы проснуться. Но ничего кроме поражения это действие не значило. Более того, я не знал, смогу ли я вернуться к перевёрнутой бригантине. Будет ли она здесь, если я смогу вернуться. Лай приближался. Сердцебиения ускорялись. Я не сразу понял, что на самом деле не слышу их, а ощущаю. Кожей. Дыханием. Своей плотью. Самим своим существом. У меня были данные, с которыми можно было работать. Я стал дышать медленнее и расфокусировал зрение – так, как делал это, чтобы увидеть изображение в автостереограмме. Я разделил гул слышимых сердцебиений по интенсивности и глубине. Их было семь. Я распознал примерное расположение источников лая. Я представил, как бьются эти семь свирепых сердец. Как они сжимаются и разжимаются внутри семи плевральных полостей. Как пульсируют стенки. Я поднял Кольт модели 1911 года и выстрелил по одному разу в семи разных направлениях. Но мои манипуляции не сработали. В следующие несколько секунд я увидел несколько пар разверзнутых челюстей и очнулся.

Они разорвали меня. Грустная правда, настигающая любого, кто берет на себя слишком много. Мой триумф охотника сменился раздавливающим унынием жертвы. Справедливость восторжествовала. Факт – великолепное явление. Его можно пытаться оспорить, приукрасить, отрицать. Можно оправдывать или сомневаться в нем. Но он не перестаёт быть фактом. Ничто не может его изменить. Я сидел на кресле в одном из филиалов турагентства и слушал белый шум, смешанный с птичьим щебетом, скрипом качающихся древесных стволов и хрустким звуком шагов, неторопливо ступающих по гравийной тропке. Моя слабость и неопытность остались лежать растерзанными у борта перевёрнутой бригантины. Вернулись ли остальные? Сумели ли они побороть врага? Был ли кто-то, кто потерпел поражение раньше меня? Что бы сказала на это мисс Элис? Я вынул наушники и вышел в холл. Суетливая администраторша встретила меня покорным ликованием. Я до сих пор не понимаю, чему она так радовалась.

⁃ Как вы себя чувствуете, Рэй?

⁃ Нормально.

⁃ Ну это ненадолго.

В ее глазах блеснуло злорадство.

По дороге домой я ответил на звонок с незнакомого номера. Это была мисс Элис о’Райли. Я узнал ее еще до того, как она представилась. Я бы узнал ее среди тысячи. Мисс Элис сообщила, что получила срочное сообщение о моей способности к Проекционным Метаморфозам. Аль Пачино доложил ей. Она ждала меня на первую боевую операцию через три дня. Как раз на ту операцию, где мне удалось поговорить с ней тет-а-тет во второй раз. В течение этих трёх дней я ездил по офисам турагентства, в которое приходил на погружение сам. Я пытался напасть на неуловимый след Пачино, но не мог найти даже тех, кто что-нибудь знал о бюро «Антифиар». Как наивно. Как предсказуемо. Стюарт рвался встретиться со мной, но я не мог. Не мог ни встретиться, ни объяснить, почему не могу встретиться. Моя сварливая пресная жизнь одарила меня не только сотней вопросов, но и тем, во что сложно было поверить. Я хотел верить, верил, но не знал наверняка. Может быть, на нас просто испытывали лекарство от депрессии и проверяли побочные эффекты? На самом деле, примерно с этого все и начиналось.

Бюро «Антифиар» появилось благодаря экспериментальному препарату, который должен был блокировать сновидения. Чтобы люди перестали видеть кошмары. Когда все началось, фармакологические компании ощетинились и воспряли духом. Им даже не пришлось изобретать болезнь, чтобы начать новый виток развития. Каждая из них – от гигантов вроде Химтека до скромных предприятий под руководством индивидуальных предпринимателей – развернули все резервы, которые были в их распоряжении. Людей кормили прекрасными обещаниями, маркетинговые отделы разрабатывали новые рекламные стратегии, государства давали чудовищные ссуды на разработки и эксперименты. Весь мир готовился к огромному эволюционному шагу. К спасению не только от эпидемии кошмаров, но и от неполноценного сна. От лунатизма. От нарколепсии. Общество восторгалось раздутой красотой перспектив, но продолжало вымирать. Многие садились на наркоту просто чтобы дождаться научного прорыва. Картели процветали. Психотропные и стимулирующие вещества наводнили бесчинствующий мир. Ходили слухи, что производители не справляются со спросом, а бароны не успевают отмывать деньги, потому что экономика приобрела односторонний характер. Капиталы потекли по другому руслу.

Люди хотели спать.

Никого больше не интересовали автомобили, одежда, мебель и электроника. Никто не хотел делать ремонты. Закатывать вечеринки. Делать маникюр и лазерную эпиляцию.

Люди хотели спать.

Врачи и социальные службы с трудом отбивались от потоков угнетенных страдальцев, ищущих способа поспать хотя бы пару часов. Больницы были переполнены слетевшими с катушек бедолагами. Санитары падали замертво от переутомления и стресса. На их место приходили новые – те, кто совсем недавно открыл для себя психостимуляторы и ещё не успел познать горечь последствий этого открытия.

Расцвёл полицейский произвол.

Умерших вывозили в самосвалах и сжигали в огромных зловонных котлованах, потому что мест на кладбищах не хватало. За полгода мир изменился до неузнаваемости, но этого невозможно было ощутить в полной мере, наблюдая за изменениями в реальном времени. Жизнь вне сна стала гораздо труднее, печальнее и ужаснее, чем все то, что людям приходилось видеть, когда они засыпали. Общество ждало благословения от фармакологии с воздетыми руками. Лицо общества было отчаянно и перекошено идолопоклоннической надеждой на избавление от недуга. Кто-то начинал осознавать реальные ценности. Кто-то зарабатывал деньги на чужой беде. Некоторые верили, что именно они смогут остановить творящийся ужас. Иные полагали, что творящийся ужас – это заговор власть имущих. Но реальные ценности всегда были реальными ценностями. Деньги, заработанные на беде, тратились на то, чтобы не обращать внимания на эту беду. Творящийся ужас стал самостоятельным защищённым механизмом, а заговоры не раскрывались.

Все шло своим чередом.

Я верил, что природа или высшая сила или что бы то ни было, что живет с нами рука об руку, узрело необходимость в коррективах. Я не знал этого наверняка. По той ли причине, что кошмары обошли меня стороной, или потому, что я всегда хотел делать нечто важное, я откликнулся на приглашение в бюро «Антифиар». Возможно, меня подстегнул обыкновенный стадный инстинкт, и мне хотелось причаститься социума хотя бы таким способом. А может быть, я ощущал себя неприкосновенным для Всемирного страха и предполагал, что этот иммунитет может не только ограждать меня, но и помочь другим. Каковой бы ни была причина, следствием стал я сам.

Глава 2. Подножие айсберга

«Закройте глаза. Представляйте». Мисс Элис о’Райли читала с листа: «Свет был приглушен и мокр от дождя. Веранда скрипела половицами под тяжёлыми охотничьими сапогами Джерри. Он ходил туда-сюда – то помешивал угли в ржавой жаровне, то выглядывал из-под навеса на темное небо. Пахло чуть подгоревшим, но сырым горячим мясом. В доме, к которому прилегала хрусткая веранда, никто не жил уже с десяток лет, поэтому Джерри не волновался, что его бессознательный ритуал кого-то побеспокоит. Или кто-то побеспокоит его бессознательный ритуал.

В углу, около косой двери лежал здоровенный чёрный пёс, следил за шагами хозяина и поводил бровями – увесистыми, как пирамиды. Иногда пёс поглядывал на жаровню и раздувал большущий мокрый нос, но не поднимал головы с лап. Дождь бился по крыше, клеклой траве, заросшей плиточной кладке тропинки, ведущей к иссохшему бассейну, похожему на огромную пустую глазницу земли. На ее дне дождевые капли собирались в грязную шумную лужу и отражали небо, с которого упали.

С сапогов Джерри, подсыхая, опадали куски глины. Это была лесная, пахнущая мхом и сухой хвоей глина – вязкая и тугая, как патока. На лопате, стоявшей около пса, была та же глина. Тремя часами ранее, выкапывая длинную прямоугольную яму, Джерри был готов ко всему – к облаве, преследователям, диким кабанам, задубевшей почве, но только не к тому, что ожидало его под слоем дёрна. Ещё один труп. В кузове пикапа лежало одно мертвое тело – то, от которого Джерри должен был избавиться. Завёрнутое в пестрые складчатые гобеленовые шторы. Лёгкое и, наверное, даже хрупкое. Язык лопаты наткнулся на второе. Подгнившее, грязное, пожёванное плотоядной мразью, но ещё достаточно целое для того, чтобы понять, что это – тело. Джерри раскопал его целиком. Он снял слой маслянистого дерна рядом с обнаруженным пластилинистым трупом и провёл ингумацию с тем телом, которое привёз с собой. Деревья клонились под ветром, терлись стволами, щёлкали синими ветками. Вокруг было то, что обычно называют желанной тишиной – отсутсвие надоевших звуков. Только здоровенный чёрный пёс ворчал вокруг пикапа.

По дороге обратно он сидел на пассажирском сидении и безучастно хмыкал в темноту. Его звали Рой. Пёс редко откликался на эту кличку. Джерри полагал, что Рою не нравится собственное имя, так как нельзя было назвать пса глупым, невоспитанным или неусидчивым. Нельзя было найти иной причины, по которой Рой не откликался на свою кличку или откликался, но с большим трудом и неохотой. У Роя был характер – и Джерри любил его за это. А ещё Рой обладал пугающей интуицией – чуял опасность или успех заблаговременно, как будто у опасности или успеха был запах. Рой был спокоен и умиротворён с того момента, как Джерри погрузил труп в кузов пикапа и проделывал все последующие манипуляции. Джерри так привык полагаться на своего своенравного компаньона, что не знал, как будет жить без него, когда того не станет. Кончина Роя – единственное, что пугало Джерри в жизни. И, желая заботой отсрочить этот момент, Джерри положил перед псом мощный лоснящийся кусок мяса, а себе взял кусок поменьше.

Дождь был таким сильным, что к утру наполнил бассейн. Откройте глаза».

Это были наши вводные данные. Группа из девяти оперативников, отобранных из нескольких десятков проходивших инструктажи, сидела вокруг большого квадратного стола. В каждой кобуре – Кольт модели 1911 года. На каждом лице – маска. Через несколько мест от меня сидела та, кто был в маске Авраама Линкольна на первом инструктаже. На этот раз ее лицо было скрыто под лицом Джейкоба Миллера. Он был ветераном Гражданской войны в США. В перестрелке он получил пулю прямо в лоб, и сослуживцы оставили его тело на поле боя. Но Джейкоб не погиб. Он очнулся среди мертвецов и сам нагнал свой отряд. Он прожил ещё пятьдесят четыре года. Через несколько лет после того боя из раны Миллера выпал кусок свинца. Через несколько лет ещё один. Отверстие от пули всю жизнь красовалось прямо между его бровей. На маске оно тоже было.                   Человек, создававший маски для оперативников был настоящим гением истории и визуализации. Меня и «дырявую башку» назначили напарниками в операции «Альфа». Было ли это совпадением, или координаторы были осведомлены о моей заинтересованности, я не знаю до сих пор.

Но факт остаётся фактом.

Закончив представлять вводные данные, мисс Элис о’Райли подозвала меня. Она сказала: «Я хочу пожелать Вам удачи, Рэй. Мы все находимся в начале пути, и не можем утверждать, что удача нам не понадобится. Но прежде, чем Вы отправитесь, я хочу задать Вам вопрос». У меня дрожали руки. Потел лоб. Передо мной стояла царица, за которую нам предстояло пролить кровь. Да, мне нравилось так думать. Мне до сих пор нравится, что тогда я думал именно так. «Если все пройдёт удачно, – ее голос, ее мимика, ее вкрадчивая сила, – Вы готовы будете отказаться от своей карьеры? У нас очень много работы». На самом деле, ей не было интересно, брошу ли я свою работу, чтобы посвещать бюро «Антифиар» большую часть своего времени. Она хотела, чтобы так было. Она манипулировала мной и, наверняка, не только мной. Мисс Элис о’Райли знала о своём даре, и не стеснялась пользоваться им. Может быть, она догадывалась, что и я знаю о нем. Я смотрел ей в глаза и видел в них огонь – огонь веры в дело. Жизненосный и бушующий. Она хотела, чтобы я сказал «да». Она алкала преданности бойцов, потому что знала, что без нас она – никто. Я был падким на ее чары, но, разумеется, не хотел показать этого. Времена, когда мужчину ценили за искренность остались далеко позади. Теперь эта искренность должна быть предсказуемой и определенной.

Мы находились в специально спроектированном внутри сна помещении. Пока остальные готовились к выходу в область операции, я и мисс о’Райли стояли настолько близко друг к другу, что я мог коснуться ее дыханием. Она вовлекла меня в игру не между начальником и подчиненным, но между мужчиной и женщиной, и я не мог позволить себе проиграть. Проиграв, я бы раскрыл перед ней все карты. Дал ей власть над собой. «Я посмотрю, как будут развиваться события, мисс о’Райли. Если бюро сможет предложить мне что-то важное, мне будет, о чем подумать. А сейчас давайте сконцентрируемся на задаче». Она была непреклонна. Она знала, что я принял ее вызов, и азарт пробежал мурашками по ее предплечьям. Мисс о’Райли мягко улыбнулась и кивнула. Наблюдая со стороны, можно было бы подумать, что таким образом она одобряет мою нацеленность на выполнение миссии. Но мы с ней знали, что это не так. Мы практически не общались словами. Слова были прикрытием. Профессиональным вербальным общением. На самом деле мы общались импульсами. В миру это называется пробежавшей искрой.

Перед нами открыли дверь – и мы вышли на ту самую террасу, где Джерри жарил мясо для себя и пса. Глубина эмоционального фона сна Джерри была поразительна. Его отношение к Рою и сам портрет пса не оставили равнодушным кинолога, который создавал для нас цели в третьем инструктаже. Кинолог пошёл с нами. В нашу задачу входило узнать, чей труп нашёл Джерри, и чей труп он закопал. Нужно было понять, откуда они взялись. Что они значили. Мы ещё не знали, с чем мы боремся, и как с этим бороться, поэтому приходилось действовать практически наощупь. Мы были первопроходцами.

В бассейне до сих пор стояла вода – та самая, что заполнила его до краев во сне Джерри. На половицах террасы лежала сухая глина. А в углу – около двери, из которой мы вышли – большой чёрный пёс по имени Рой. Он смотрел на нас – выходящих – как на декорации. Кинолог выступил вперёд оперативной группы и окликнул собаку по имени. Колыхнулась трава. По грязной маслянистой воде в бассейне прошла рябь. Над нами висело хмурое серое небо. Местами сквозь сплошную плоскость облаков пробивался оранжевый свет.

Пёс вздохнул. Кинолог подошёл к нему и сел на корточки. Протянул руку, чтобы дать зверю привыкнуть к себе. Оперативники разбрелись по территории в поисках информации. Они походили на грибников. Я стоял на террасе около жаровни, в которой Джерри жарил мясо, и держал ладонь на рукоятке Кольта. Рой не реагировал на предложенное кинологом знакомство. Будучи в обличии пса, псом Рой не являлся. Он отреагировал только когда кинолог обхватил рукой его нос и верхнюю челюсть, демонстрируя доминирование. Пёс дернулся в сторону и ухватил кинолога зубами за предплечье. Я уже убивал собак и знал, что делать, чтобы бить наверняка. Но кинолог сказал: «Ничего не делай». Рой разжал челюсти через несколько секунд. Он снова положил голову на лапы и поводил глазами по оперативникам, которых подходили к террасе. Они ничего не нашли. Само собой, они ничего не нашли. Кинолог знал куда идти – и он повёл нас. Вверх по дороге, лежащей за домом, между непроглядными стенами сосен.

⁃ Маршрут коридорный, – говорил он, – заблудиться будет невозможно.

⁃ Далеко идти? – спросил Уинстон Черчилль, ковыляющий позади.

⁃ Достаточно, – буркнул кинолог, – неплохо бы заиметь транспорт.

⁃ Кто займётся?

⁃ А кто-нибудь изучил какой-нибудь… не знаю…семейный минивэн?

⁃ Жалко, что здесь не работает, как в Матрице. Кнопочку нажал – и программа прогрузилась.

⁃ Ты совсем обленился, Морфеус. Кстати, ты Морфеус или Лоуренс Фишбёрн?

– Кто такой Лоуренс Фишбёрн?

– Пха-ха-х!..

Отряд дружно лопотал и подшучивал, шаркая подошвами о старый асфальт. Колорит персонажей превращал происходящее в сказку. А наша цель – в страшную сказку.

⁃ Что ты видел? – спросил я у кинолога.

– Что?

– Ты что-то увидел, когда пёс укусил тебя.

– Откуда ты знаешь?

– У тебя глаза бегали, как у того, кто видит сон.

⁃ Хм… хм… Да. Я всё видел. Где они были. Что делал Джерри.

⁃ Думаю, что Джерри сам создал этого пса. – Сказал шагающий сбоку оперативник. Это был тот самый Аль Пачино из третьего инструктажа. Я узнал его голос. – Джерри облёк защитный механизм в привычную для самого Джерри форму. Но, как и говорила мисс о’Райли, если знать только то, как объект выглядит, он не будет функционировать должным образом. Функционал пса придумал сам Джерри. Неумышленно, разумеется. Сам он вообще не принимал участия в происходящем. Он просто наблюдал.

⁃ Может, нам надо было убить пса?

⁃ Не стоит. Пока мы должны только собирать информацию. Неизвестно, как отсутствие защитного механизма повлияет на сны Джерри.

Кинолог приподнял руку с разорванным рукавом и следом от укуса и усмехнулся. Рана не кровоточила. «Ничего личного, – сказал он, – просто бизнес». Кинолог был в маске Аль Капоне. Мы остановились у тропы, уходящей в лес.

Преодолев пару холмов по раскисшим колеям, мы вышли на маленькую поросшую опушку. Трава на ней была примята, в середине виднелась свежевскопанная земля. «Ну, – крикнул оперативник в маске Морфеуса, – кто будет копать?» Я подался вперёд. Инстинктивно, не представляя, что значит растревожить могилу. Поговаривают, что такое занятие во сне предзнаменовывает скорый развод. Вспомнив это, я улыбнулся. «Эй, храбрец! Держи лопату». Я принял инструмент от Джейкоба Миллера и аккуратно прощупал свежую почву. Затем раскидал ее в стороны, открыв свету большой гобеленовый свёрток. Моя напарница, скрытая под маской солдата Гражданской войны, стояла рядом со мной. Остальные держались в стороне. Мы с Джейкобом взяли свёрток с двух сторон и высвободили его из-под оставшейся земли, переложив на траву. «Эй, – раздался крик, – вы кто?» Весь отряд взялся за оружие. «Дышать ровно! Не моргать, – напомнил кинолог, – оружие в кобуре!» Он принял на себя роль командующего – и никто из нас не был против. Со стороны дороги в нашу сторону шел человек. Он двигался осторожно, всматривался, раздвигал ветви кустов руками и уклонялся от них, будто боялся, что они причинят ему боль.

Незнакомец шел, но не приближался. Земля под его ногами сдвигалась, как траволатор.

⁃ По всей видимости, это гражданский, – сказал теоретик, – ему интересно узнать, кто мы, но его осторожность модерирует окружение, и не пускает.

⁃ Значит, это просто человек, который уснул и попал сюда? – Спросила моя напарница.

⁃ Похоже, что так.

⁃ Значит… сейчас мы – его кошмар?

Ответа не последовало. Оперативная группа была озадачена внезапной инверсией своей роли. Мы пришли сюда затем, чтобы избавить людей от мучения, но сами стали его причиной. Бахнул выстрел, и гражданский тяжело осел наземь. Оперативник в маске Черчилля убрал Кольт в кобуру и сказал: «Сколько он там ещё елозил бы? Мы сюда не на прогулку пришли». Следующая пуля предназначалась ему самому. Решение взял на себя кинолог. Капоне, убивший Черчилля. Мы все знали, что кинолог поступил верно, и продолжили делать то, зачем пришли, не комментируя случившееся. Мы все боялись, и не предпринимали ничего лишнего. Мы развернули гобелен. Там было белое-белое, гладкое, почти фарфоровое тело девочки-подростка. Я присел рядом, чтобы лучше рассмотреть находку и увидел, что ее глянцевые веки дрожат. Моя напарница тоже видела это.

⁃ Она не мертва, – сообщил я.

⁃ Встать в кольцо вокруг объекта, – скомандовал кинолог.

Теоретик подошёл с другой стороны и осмотрел тело. Он обнаружил как будто нацарапанные ногтями надписи на внутренних частях бёдер. Надписи гласили: «Не трогать». Вокруг было зябко и сыро. Пейзаж удручал унылыми грязными зарослями. Оперативники следили за обстановкой молча. Тело Черчилля быстро высыхало, утопало в дёрне и одновременно с этим обращалось в рассеивающийся туман.

– Что думаете?

– Жесть какая-то, бля…

– Эт, канеш, неприятно, но на кошмар не тянет, не?

– Ну его, чтоб мне пусто было…

⁃ По всей видимости, – пробормотал теоретик, – у Джерри извращённые наклонности. Он пытался избавиться от них – вроде как закопать. А другой труп нашёл на том же месте, куда хотел закопать этот, потому что пытался избавиться уже не первый раз. Твою мать.

– Твою мать. Ты чо морочишь?

– Никакой мороки. Просто аллегории. Есть мысли получше?

– Ага. Валить отсюда.

⁃ Значит, он сам и создал свой кошмар? – спросил сидящий рядом со мной Джейкоб Миллер.

⁃ Это лишь теория, – сказал теоретик.

⁃ Что будем делать? – спросил Морфеус.

⁃ Свою работу, – ответил кинолог. – Мы должны ликвидировать объекты, хотя, если наша теория верна, то Джерри заслуживает мучений.

⁃ А вдруг он и без того мучается? Он же пытался избавиться о наклонностей.

⁃ Не нам решать. Это неважно. У нас есть задача. Мы должны… сжечь эту… – кинолог сглотнул и сжал губы, – и тот второй труп, который нашёл Джерри.

⁃ Ты спятил? Она же живая.

– Может, остановимся на сборе информации?

– Да! Доложим, узнаем что делать и вернемся.

⁃ Она не живая. Это – плод сознания Джерри.

Я смотрел на дрожащие веки фарфоровой девочки и не понимал, кто говорит.

⁃ Мы не можем.

⁃ Вы о чем вообще?

⁃ А что ты предлагаешь?

⁃ Понесём в штаб.

⁃ Мы не можем вернуться в штаб. Выйти отсюда – можем. Но совсем.

– Да, в штаб мы не попадём.

⁃ Если эта дверь на террасе впустила нас сюда, значит и обратно в штаб пустит.

⁃ Мы не знаем техники.

– У нас есть задача!

Пока оперативная группа вела дискуссию, я предложил напарнице закончить дело. Она должна была раскопать второй труп, а я – сделать так, чтобы фарфоровые веки перестали дрожать. Она подумала пару секунд и кивнула. Поднялась на ноги и взяла в руки лопату. Я достал из кобуры Кольт модели 1911 года скользкой от мерзкой липкой влажности ладонью и приставил к белому глянцевому лбу. Я знал, что нахожусь во сне. Знал, что никаких дурных последствий мои действия за собой не повлекут. Знал, что здесь нет смерти. Я уговаривал себя нажать на курок, но у меня плохо получалось. Дуло упиралось в беззащитное хрупкое создание, которое не могло защищаться и не несло угроз. Мне было жаль это создание. Да, сон напугал Джерри, угнетал его, мучал его и продолжался слишком долго, но эта кукла с дрожащими веками не была тому виной. Виной был сам Джерри. Он и был причиной своих ночных кошмаров. Так думал наш теоретик, и я был согласен с ним. Но я пришёл не чтобы судить людей, а чтобы помочь им не потерять жизнь. Долг или милосердие? Принять решение мне помогла мисс Элис о’Райли. Я знал, чего бы хотела она.

Моя напарница отыскала второй труп. Мы перенесли к нему тело на гобелене и подожгли их. Морфеуса вырвало. Гарью не пахло, дыма не было. «На какую муть мы с вами подписались, ребята…». Мы драматизировали, потому что не были привычны. Не были хладнокровны, и принимали происходящее слишком близко к сердцу. Как будто общественное мнение все-таки существовало. Как будто коллективный разум отказывался принимать принятое коллективом решение. Но мы должны были действовать, потому что если действовать не стали бы мы, общество так и осталось бы стоять с воздетыми руками в ожидании подачки от фармакологических компаний до тех пор, пока не упало в бессилии.

Поэтому огонь горел.

Поэтому в обойме моего оружия не хватало одного патрона.

Поэтому я надломлял себя.

Поэтому я терял жизненную силу.

Поэтому я мёрз вечерами.

Причина и следствие.

Возможно, дело было в самоотверженности и желании помочь слабым. А может быть, я знал, что на этом пути можно стать не просто хорошим по отношению к другим. Не просто хорошим, а великим.

В третий раз я говорил с мисс Элис о’Райли в непринужденной обстановке. Она сама позвонила мне и пригласила на вечерний салат в бар «Красный слон». Там подавали хорошие нажористые пончики и невероятно густые молочные коктейли.

Мне было плевать на салаты, но я знал, ради чего туда можно было пойти.             Мисс о’Райли опаздывала, а я презирал непунуктуальность. Но если через два дня будет насрать на то, что происходило позавчера, зачем переживать сейчас? Я откусил от одного из принесенных ладной официанткой пончика и почавкал. Было приторно и невкусно, в джеме чувствовалась химия, тесто зернилось, обсыпка пластмассово хрустела на зубах. Я повторил свой вопрос, заданный самому себе. Риторичность проглядывалась хорошо. «…зачем переживать сейчас?» Голова работала в верном направлении, но нутро отказывалось играть с ней в унисон. Успокоить себя я не мог. Никто не мог успокоить меня – даже вечер, бывший прекрасным в противовес пончику. Прохладно, ясно, свежо и чисто. Такой погода должна быть всегда, чтобы не обращать на себя внимания. Не раздражать. Такой она должна быть, чтобы творить гармонию. Такой она должна быть, чтобы созидать покой и комфорт. Но погода – та ещё мразь, поэтому она такой почти никогда не бывает. И поэтому о ней так любят говорить. Поэтому же за ней следят, ищут закономерности, пытаются предсказывать и контролировать. Была бы погода умницей, ей бы не уделяли столько внимания. Но погода – мразь. Я убеждался в этом в течение каждого года, год за годом. А в редкие дни, когда нужно бы наслаждаться природным благоволением, я ждал от погоды подлянки. Какого-нибудь мерзкого дождя, грустных низких туч, приползших ночью неведомо откуда, или бешеного ветра, опрокидывающего мусорки и наводящего срач в бурых дворах. Конечно, мои ожидания всегда оправдывались. И всегда будут оправдываться. Не через день, так через два. Хороший вечер не был моим выбором. А вот плохой пончик – был. От этого становилось скучно и совсем, совсем невкусно. «Красный слон» начал экономить. Продукт потерял качество.

Теперь я точно знал, с чего начать разговор. «Не советую пончик с клубничным джемом». Да, так и надо. Дать мисс о’Райли понять, что обстановка действительно непринужденная.

Но эту заготовку начала разговора пришлось применить иначе. В «Красный слон» зашла Ронда – я не видел ее уже давно. Она узнала меня от входа. И я как будто был готов. Легко, аккуратно и просто предупредить о пончиках. Никаких воспоминаний о прошлом, вроде «Помню, что в последнюю нашу встречу на тебя было больно смотреть». Она тоже помнила, но не хотела, чтобы об этом помнил кто-то ещё. А уж тем более не хотела того, чтобы ей бросали в лицо это напоминание. А вот предупредить о плохом выборе – это отличный вариант.

Смотреть на неё на этот раз оказалось не больно, но все равно неприятно. Тоскливо. Она казалась счастливой и тоскливее всего было именно оттого, что она казалась счастливой, но таковой не являлась. Опущенные плечи, неухоженные волосы, нервная походка, глаза, в которые не хотелось смотреть из-за их внутренней тесноты – все это громоздилось над фальшивой кукольной улыбкой. Улыбка Ронды была такой же пластмассовой, как обсыпка на пончике. Может быть, эта улыбка тоже хрустела на зубах.

⁃ Я знаю, что на меня больно смотреть, – сказала Ронда.

Она села не напротив меня, а рядом со мной. Я потеснился. Другая официантка – замызганная мексиканка – принесла ламинированный замызганный листок меню.

⁃ Не советую пончик с клубничным джемом.

⁃ А что советуешь?

Ответа на этот вопрос я не приготовил и пожал плечами.

⁃ Тогда я возьму пончик с клубничным джемом. С ним хотя бы все понятно.

Ронда оглядела меня. Ее улыбка стала чуть более естественной, чуть менее пластмассовой.

⁃ Ты весь на взводе. Что такое?

⁃ Не знаю.

⁃ Ой, брось ты это.

⁃ Не знаю. У меня нет причин нагонять таинственность.

– Нагонять таинственность, – она хихикнула. – Ты что, перечитал Уитмена? В общем-то, мне нужна помощь, – сказала она, – я не спала уже больше двухсот дней. С трудом отличаю, что происходит на самом деле, а что я придумываю. Точнее, не придумываю, а просто вижу.

– Вот так прямо в лоб?

– Хочешь сначала обменяться любезностями? Как ты живешь?

⁃ Понял, ладно. Если так, то откуда ты знаешь, что я настоящий?

⁃ Я все взвешиваю но совесть. Если мне совестно делать всякие пакости в обстоятельствах, в которых я нахожусь, значит, эти обстоятельства реальны. Хотя, реальны – это не совсем правильное слово. Да ничто здесь не будет правильным словом. В общем, не сон. Ты поможешь мне или нет? Я спать не могу, потому что вижу… или сама придумываю ужасные и отвратительные кошмары. Не могу это выдерживать. Никто из врачей не смог мне помочь. Ни препараты, ни ингаляции, ни травяные ванны. Алкоголь и наркотики тоже не работают.

Глаза Ронды мерцали, как бутылочное стекло. Улыбка была пластмассовая. Кожа матовела и тянулась на скулах, как резина. Вся физиономия будто состояла из материалов, сотворенных руками человека. Теперь уже я засомневался в настоящности Ронды. Над ней как будто поработал опытный таксидермист, заменивший несохранившиеся части тела настоящей девушки на искусственные. Ее психологический раскол дурно влиял и на внешность.

– Как ты здесь оказалась?

– Пришла пешком. Я живу недалеко.

– Пришла ко мне?

– Нет. Но я должна была быть здесь. Может быть, и из-за тебя. Это, ну, не хочу пока… Давай не…

⁃ Не объясняй. Чем я могу тебе помочь? – Спросил я.

⁃ Я не знаю. У меня почти не осталось связей с людьми. Ну, связей внутри меня. А ты почему-то там есть. Может быть, потому, что мне никогда не приходилось ничего тебе объяснять и ты просто по наитию делал все так, как я хотела. Нет, не как я хотела. Так, как было для меня лучше. Вот я и подумала, может, ты и в этот раз сможешь что-нибудь разглядеть. Я не знаю. Все это звучит чудовищно. Я не знаю. Все это звучит чудовищно.

⁃ А о каких пакостях ты говорила?

⁃ О каких пакостях я говорила?

⁃ Ты сказала, что взвешиваешь все на совесть. И если тебе совестно творить пакости в обстоятельствах, в которых ты находишься, значит ты не спишь.

⁃ Я знаю, что не сплю. Уже больше двухсот дней. А вот насчёт пакостей – это ерунда и чушь. Не могла я такого сказать.

Мне было интересно слушать ерунду и чушь, которую она несёт. Но в то же время мне было ее жаль. У Ронды ехала кукуха и отчаяние вынуждало ее просить помощи у кого угодно.

⁃ Я не могу сделать ничего для тебя прямо сейчас, но я знаю, как тебе помочь. Посиди немного, съешь пончик. Ты очень вовремя оказалась здесь.

Ронда послушно взяла с моей тарелки десерт, ставший главным блюдом. Она забыла, что собиралась заказать пончик с клубничным джемом. Она могла забыть и то, где находится, учитывая, как белиберда творилась у неё в голове. Ронда жевала молча и отвлеченно. Ей было не до вкусовых ощущений и, тем более, не до того, чтобы делиться ими со мной.

Мисс о’Райли пришла скоро. Она появилась среди хмурого, красноватого от уличных вывесок интерьера торжественно. Осанка. Строгая одежда. Высокая причёска. Я хотел верить в то, что она опоздала, потому что готовилась к встрече со мной. Выбирала одежду и макияж. Духи. Хотела выглядеть неотразимо, но галантно, сногсшибательно, но сдержанно, притягательно, но достойно. Я хотел в это верить, но знал, что это было не так, потому что ей не нужно было думать об этом. Ронда повернулась ко мне. «Да что с тобой такое, Рэй? Ты вот-вот вон из кожи выпрыгнешь». Я посмотрел на неё и не смог ничего сказать. Она была права.

Мисс о’Райли поздоровалась и села напротив нас. Она заказала Кобб салат и амаретто. Я оценил ее выбор, но так, как оценил бы выбор незнакомки за соседним столом. Мне было наплевать на мисс о’Райли. Ронда нащупала живую жилу внутри меня и обнажила ее. Она что-то чувствовала. Она вскрыла меня без спроса и моего ведома.

⁃ Представишь нас друг другу? – Спросила мисс о’Райли, сложив руки на столе.

⁃ Это Ронда. Это мисс о’Райли.

⁃ Можно просто Элис. Не принимайте на свой счёт, Ронда, но я рассчитывала поговорить с мистером Эдельвайзером наедине, и не ожидала Вас встретить.

⁃ Я рассчитывала на то же самое, – ответила Ронда.

⁃ Она оказалась здесь случайно, – сказал я, – а может и нет. В общем, у Ронды проблема, которой мы занимаемся.

⁃ Почти у всего мира проблема, которой мы занимаемся, Рэй.

⁃ Да, но мы можем направить ее к аналитикам.

⁃ Что за аналитики? – взвизгнула Ронда. – Мне не нужны врачи!

⁃ Нет, Ронда, мы не врачи. Мы – врачеватели, – сказала мисс о’Райли, – мы занимаемся сбором данных о снах. Что Вы видели, что чувствовали, чего хотели во сне. Затем анализируем их и даём рекомендации по терапии. В неё входит литература, кинематограф, музыка, изобразительное искусство, интеллектуальные упражнения. Все, что может благотворно влиять на эмоциональное состояние. Мы выстраиваем рекомендации так, чтобы комплекс мер противодействовал отрицательным впечатлениям и замещал дурные сны положительными мозговыми процессами. Восемьдесят семь процентов людей, обратившихся к нам, теперь спят спокойно.

Как же гладко она стелила.

⁃ Так, подождите… – Ронда хмыкнула. – Рэй, ты не понял меня. Нет, нет, я не хочу спать спокойно. Это не та помощь, за которой я к тебе обратилась.

Она быстро встала и направилась в сторону выхода. Я не мог отпустить ее просто так, поэтому попросил мисс о’Райли извинить меня и пообещал вернуться через минуту.

⁃ Ронда! Постой! Я был не прав, потому что думал об общей проблеме и не подумал, что твоя проблема может быть иной. Это моя ошибка. Оставь мне контакт, и мы обязательно погворим. Сейчас я не могу уделить тебе время, поскольку встреча с мисс о’Райли была запланирована заранее, и я не в праве прервать ее. Но я ни в коем случае не хочу оставить тебя без внимания.

Я был честен, дипломатичен и аккуратен, хотя на самом деле любопытство рвалось из меня, как лава из жерла вулкана. Почему Ронда – единственная в мире – не хотела спать спокойно? Что ей нужно? Как она узнала, что при появлении мисс о’Райли все внутри меня перевернулось?

Ронда оставила мне номер телефона. Она обмотала голову шерстяным платком, надела наушники и перешла на другую сторону улицы. Падал снег – крупный и плотный. Вечер сиял предпраздничными вывесками и гирляндами. Сугробоподобные машины ворчали вдоль тротуаров и жались друг к другу, точно искали тепла. Было хорошо, и я винил себя за то, что мне было хорошо.

Глава 3. За два дня до послезавтра

Вернувшись к мисс о’Райли, я застал ее за салатом. Она ела изящно и аристократично. На неё можно было любоваться, но субординация не позволяла мне такой фривольности. Я сел на своё место. Оно еще хранило тепло моей задницы. Тщательно прожевав, мисс Элис о’Райли сказала: «Рэй, мне нужно, чтобы ты выслушал меня очень внимательно. Бюро получило финансирование и официальный статус. Пока я, ты и твои напарники работали внутри сна, другие сотрудники работали здесь. Мы ждали отмашки, чтобы перейти на следующую стадию. После проведённой вами операции он позвонил в бюро и сказал, что его жизнь изменилась. Он благодарил за подобранную терапию, хотя мы с тобой знаем, что терапия – это иллюзия. То, что вы сделали, стало поворотным моментом в истории Джерри. Мы исправили его ошибку. Представь, какие ошибки мы способны исправлять! Это значит, что мы – предтечи нового витка эволюции. Не той, которую ждут здесь, но той, которая должна случиться внутри каждого из нас. Я хочу познакомить тебя с основателем бюро. Он ждёт нас. Но знай, что твоё согласие отсечёт отходные пути».

Мог ли я отказать ей?

Нет.

Но, на самом деле, вопрос был в другом: могу ли я отказать себе?

Я вспомнил Морфеуса, который был с нами на первой операции и Морфеуса, который предлагал синюю и красную таблетки мистеру Андерсену. В действительности у мистера Андерсена не было выбора. Ни один из ныне живущих, живших ранее и ожидающих жизни не выбрал бы неведение. Потому что человек стремится к истине. Он любознателен. Он жаждет новых открытий. Кем бы ни был человек, оказавшийся напротив Морфеуса, он бы не пожелал оставаться в заблуждении, потому что никто не хочет быть неправым. Разве что, конченый мудак. Это не вопрос этики, страха или желания. Это – основополагающий закон. Можно бесконечно утверждать, что в блаженном неведении жить проще, но нет человека, который бы желал упростить себе жизнь такой ценой. И если бы вопрос вставал ребром, и на него требовался незамедлительный ответ, от которого, скажем, зависела жизнь, решительно никто не выбрал бы неведение, слепоту и равнодушие. Ибо ради чего вставать по утрам с кровати, если не для того, чтобы искать своё место в этом огромном бушующем диком прекрасном непредсказуемом ужасающем мире?

Мы ехали на такси. Всю дорогу мисс Элис о’Райли молчала. Она была немного пьяна и умеренно сыта. В уголках ее губ проявлялось маслянистое удовольствие. Мы приехали к отелю «Караван» в одиннадцатом часу. Портье встретили нас улыбками и проводили взглядами.

Они смотрели на мисс о’Райли, потому что на неё невозможно было не смотреть.

Она провела меня в хозяйственное помещение, в котором находился лифт в подвал. «Подвал двухуровневый, – пояснила мисс о’Райли, – первый уровень «R» – организационный, второй «D» – операционный. Сначала мы поедем на первый».

Уровень «R» был одним огромным залом с опорными колоннами. Повсюду стояли столы, стеллажи с папками и книгами, на передвижных пробковых досках висели карты, фотографии и записи. Воздух наэлектризованно гудел от десятков работающих компьютеров. На дальней стене висел огромный экран с динамичной картой мира. Она была усыпана обозначениями, расходящимися кругами, появляющимися и пропадающими надписями, похожими на краткие описания локаций. Я думал, что на уровне «R» творится хаос, но я глубоко ошибался.

Мисс о’Райли провела меня в дальний кабинет сквозь живой лабиринт снующих людей, письменных столов, запутанных проводов, забитых стеллажей, светящихся мониторов, скрипящих принтеров. Она открыла передо мной дверь, и, основываясь на предыдущих опытах, я предчувствовал, что вот сейчас окажусь в каком-то совершенно неожиданном месте. Но этого не случилось. В кабинете был полумрак, пахло одеколоном и затхлостью, в углу журчал большой аквариум с живыми водорослями. Около него стоял мужчина и кормил переливчатых, полупрозрачных рыб.

⁃ Мистер Биссел, это Рэй. Я привела его в соответствии с Вашим распоряжением.

⁃ Да, спасибо, оставьте нас.

Мистер Биссел подошёл ко мне как только мисс о’Райли закрыла за собой дверь. Он оказался моим ровесником. Усталым, коротко-подстриженным, невысоким молодым человеком с мутными глазами.

⁃ Рад познакомиться, Рэй. Не потому, что так принято говорить. Мне рассказали, что ты владеешь Проекционной Метаморфозой, а это полезный навык. Поэтому я рад. Извини, что я не в духе, но я редко когда бываю в духе и еще реже принимаю гостей. Это из-за эпидемии. Хочешь энергетик?

Я согласился. Мистер Биссел сходил к маленькому урчащему холодильнику для напитков, стоящему у его грузного стола, и вручил мне холодную влажную банку. Торжественно, точно наставник, награждающий кубком усердного ученика. Свою банку он открыл с аппетитным пшиком и качнул ею в мою сторону, предлагая чокнуться. Я ответил на его жест и сделал глоток. Сочный, яркий – такой, каким бывает только первый глоток из жестяной банки.

⁃ У тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?

– Я думал, что Вы будете задавать их.

– Нет, я собеседований не провожу. По большому счету, все, что мне нужно – это Проекционная Метаморфоза.

⁃ Ладно. У меня есть то, что нужно Вам. Что Вы можете предложить мне?

– Самореализацию. Деньги. Повышение чувства собственной важности. Хм-хм… Хорошо, что ты решил заехать. Мне нужно поговорить. Но я не хочу с тобой говорить, как работодатель. Письками мериться я тоже не настроен. Выяснять, кто из нас чего стоит. Мне все равно.

– Тогда… кто такая, эта мисс о’Райли? – этот вопрос вертелся у меня на языке, и мне было все равно, кому его задать.

⁃ Мисс о’Райли?

⁃ Та девушка, что привела меня.

– О, так ты здесь из-за нее?

 ⁃ Пока что да, – ответил я.

⁃ Хорошо, что ты честен. Это значит, что ты храбр.

Он вздохнул и пригласил меня сесть, потому что сам с трудом стоял на ногах.

⁃ Женщина – это великая сила. Мда.

Мистеру Бисселу было плевать на царицу, за которую я ходил проливать кровь. Пусть и чужую. Я не понял, зауважал ли я его из-за этого или возненавидел, потому что знал, что мне никогда не стать настолько равнодушным. Женщины чувствуют внимание, даже если делать все, чтобы этого внимания не демонстрировать. И напротив: они чувствуют, что не интересны даже если всеми силами показывать обратное. А ещё они хотят внимания. Особенно от тех, кто его им не уделяет.

⁃ В детстве я страдал лунатизмом, сказал мистер Биссел. – Когда мне было шесть лет, я утопил кошку в бассейне. Ее звали Снежинка. Я любил ее до невозможности, а потом вдруг взял и утопил. А? Родители сказали, что она сама утонула. А потом старший брат показал мне видео с камеры наблюдения. Я не мог понять, почему я так поступил. Я понимал, почему брат показал мне видео. Мда. Со зла – потому что все старшие дети ревнуют к младшим. Ладно, не все, но так положено. А свой поступок я объяснить не сумел. Да что там, я даже вспомнить его не мог. И мне очень не нравилось то, сколько вреда я сделал без собственного ведома. Я подумал, что может случиться что и похуже. Меня возили к врачам. Кормили порошками. Но толку не было.

Он пожал плечами и ссутулился. Мистер Биссел совсем не походил на властного и решительного, внушающего раболепие основателя бюро «Антифиар», которого я ожидал увидеть. Он был измучен и тускл. Смотреть не него было жальче, чем на Ронду. Но когда выпитый энергетик начал действовать, мистер Биссел немного ожил.

– После случая со Снежинкой я начал записывать сны. До сих пор храню эти тетрадки. Повзрослев, стал изучать литературу, собирать материал. Слушал чужие истории, анализировал, учился контролировать сновидения. В общем, наращивал мясо на эту тему. А потом ударила эпидемия. А потом знакомый принёс мне экспериментальный препарат, который на незнающего человека влиял, как очень сильное успокоительное, а на знающего… а знающему он даровал новое… зрение? То есть, этот препарат создавался, как блокатор нервной возбудимости. Туда напихали ещё и мелатонина, каких-то аминокислот, в общем тот ещё коктейль. Роли он своей не выполнял. Кошмары продолжались. Но на одной тусовке золотых деток мой знакомый смешал содержимое капсулы с волшебным порошком, и предложил эту смесь мне. Мда. Все великие открытия совершаются по случайности. Смесь оказалась активатором мозговой активности. Той, что отвечает за связи энергий. Знаешь теорию о том, что человек использует мозг только на пять процентов? А о том, что некоторые вещества увеличивают это число? Так вот эта штука… эта смесь… открывает возможность видеть невидимое. Взаимодействовать с ним. Изменять его. Эта штука помогает твоему серому веществу ощутить себя частью всего огромного и взаимозависимого. Слышал про эффект бабочки? Хаотичная система, которая может претерпеть огромные изменения из-за незначительного воздействия… я не буду вываливать на тебя все разом. Пойдём лучше, кое что покажу».

Мистер Биссел встал и направился к двери. Он слегка опирался на мое плечо. Мы вышли в зал и прошли в его центр сквозь лабиринт снующих людей, письменных столов, змеящихся проводов, забитых стеллажей, светящихся мониторов, скрипящих принтеров.

– К слову о хаотичной системе, – сказал мистер Биссел. – Всё это – чертоги моих знаний, Рэй. Цитадель Сна. Как тебе? Я готовил план. Каждый стеллаж стоит на своём месте и содержит информацию, которая должна содержаться именно в нем. Поэтому некоторые из них полупустые, а некоторые забиты до отказа. Информация, которая хранится на бумаге – это константы. На цифровых носителях хранятся переменные. Каждый из сотрудников выполняет строгий перечень обязанностей. Рядом с ними нету хранилища данных или операционных систем, которые их не касаются. Каждый компьютер обрабатывает ту информацию, которая должна быть именно на нем. Я переместил сюда все, что знал о снах. Если бы людей можно было заменить роботами, эта система могла бы стать автономной. Она могла бы обучаться и развиваться. Возможно, когда-нибудь так и будет. Но сейчас она работает. И это главное. А это, – мистер Биссел указал на огромный экран с динамичной картой мира, – мой Магнум Опус. В каком месте ты был на втором инструктаже?

Мне было холодно, но я не замечал этого. Я сказал, что мы были в каком-то музее.

– Второй инструктаж проходил в Западном здании Национальной галереи искусства, в Вашингтоне. В действительно существующем месте. Любой сон, который ты видишь происходит не на каких-то выдуманных локациях. Он происходит здесь. Прямо на нашей бренной планете Земля. Мхм-мда. Разница лишь в том, как при этом работает твой мозг. Что он видит. Что он может видеть. Когда происходит погружение, ты перестаёшь быть своим телом – так же, как и всё, что когда-либо тебя окружало, перестаёт быть материальным. Все становится энергией, обретшей знакомую форму. Точнее, все открывается таковым. Так же как Микеланджело мог превратить глыбу мрамора в скульптуру Давида, человек может превратить энергию в форму. Стены той галереи появились из-за того, что строители и архитекторы вкладывали в неё силы. Внимание. Знания. Сосредоточенность. С одной стороны, они ставили один камень на другой, а с другой – преобразовывали энергию.

Мне было неудобно стоять посреди зала и мешать людям работать. Надоело слушать излияния Шеффилда Биссела. Но он был воодушевлён, а я – вежлив.

– Энергия – это такой же ресурс, как мрамор, глина и цемент. Их добывают и превращают в прекрасные здания. Или в ужасные. Мда. То же самое происходит и с энергией, только ее не нужно добывать. Ей нужно управлять. Вот этот экран, – мистер Биссел снова указал на цифровую динамичную карту, – это карта мира снов. Мы сотрудничаем с институтом сейсмологии, чтобы получать данные о сейсмологическом фоне и кодировать частоты в слышимый белый шум. Тот самый, который звучит в твоих наушниках перед погружением. Пришлось потратить солидную сумму денег, чтобы обзавестись оборудованием, которое будет максимально точно воспроизводить эти шумы. Мда. Так же туда примешиваются геомагнитные помехи, создаваемые планетой в разных местах. Ещё мы включаем в звукозаписи звуки естественных обитателей – то есть животных, насекомых, или звуки окружения в случае, если место обжито людьми. Эти аудиодорожки нужны для того, чтобы настраивать мозг на определённые характеристики энергии, царящей в нужном месте. К этой карте привязаны все соответствующие данные. Ещё на ней видны очаги и эпицентры кошмаров, а так же их точечное расположение. Эта карта – вся моя жизнь. Да, у меня есть возможность отгрохать Цитадель Сна, благодаря моему ненаглядному папочке, но если бы такой возможности не было, я справился бы сам, один, в одной комнате, с одним компьютером. Возможно, когда-нибудь я так и сделаю. Прикрою эту лавочку к хренам и продолжу делать то, что должен – в затворничестве. А я должен помочь людям не сходить с ума от кошмаров. Сократить количество детских травм. У меня большая цель, но разве можно ставить перед собой маленькие цели? Ставить перед собой маленькие цели – значит не уважать себя. Я не буду ни о чем тебя просить, не буду приказывать, не буду рекомендовать. Ты знаешь, что здесь происходит, и знаешь, какую цель мы преследуем. Я приглашаю тебя стать частью бюро. Проекционной Метаморфозой не обладаю даже я, хоть и посвятил снам больше двадцати лет своей жизни. Через полчаса начнётся погружение и операция «Браво». У заказчика все в порядке со средствами и он боготворит свою пигалицу, которая мучается от кошмаров. Ты войдёшь в лифт и нажмёшь одну из кнопок – вверх или вниз.

По закону драматургии, передо мной должен был стоять острый терзающий выбор. Переломный момент истории и становления. Вся эта приевшаяся мишура, которая порядком надоела авторам, алчущим интриги и внимания циничного читателя или пресытившегося зрителя. Но у меня выбора не было. Безусловно, он существует, как явление, но никакой свободы действий это не предоставляет. Сделанный выбор – это характеристика личности. А личность однообразна.

Мистер Биссел вернулся в своей кабинет, а я, войдя в тяжеленный громыхающий лифт, нажал кнопку «Вниз».

«Закройте глаза. Представляйте». Мисс Элис о’Райли снова читала с листа: «В гостинице «Обливион Инн» играла старая музыка с голосами Дина Мартина, Джона Леннона, Марайи Кери и Бинга Кросби. Щеки горожан горели морозом, горячительными напитками, ожиданием волшебства. Вестибюль гостиницы был убран богато и со вкусом – будто хозяин австрийского поместья ждал на приём высокопоставленного чиновника, страдавшего нездоровой – возможно даже извращённой – страстью к атрибутам зимних праздников. Но ждал с исключительно корыстной целью.

Портье стояли у дверей в суконных ливреях с золочеными галунами и в белых перчатках – торжественные и стерильные, – но глаза их казались запотевшими. Администратор за стойкой сиял жемчужной улыбкой, безупречным маникюром, запонками с драгоценными камнями в рукавах рубашки из английского шелка, но у него дрожали руки. Метрдотель лично предлагал гостям приветственные напитки в идеально чистых хрустальных бокалах, кланялся с почтительной физиономией и приглаживал глянцевые, уложенные на выверенный пробор волосы, но вены на его висках готовы были лопнуть.

В зоне ожидания вестибюля на огромном бордовом диване с львиными ногами Трейси Дэйл рыдала уродливо, совсем не как в кино. Сопли с кровавыми прожилками текли ей в рот, волосы липли к щекам и опухшим векам, от макияжа осталась грязная мазня. Миссис Дэйл портила всем праздник. Портье, администратор и метрдотель бросали на неё редкие стервятнические взгляды. Они не знали, что с ней делать. Ей нельзя было помочь, потому что она отказывалась с кем-либо говорить. Нельзя было попросить покинуть вестибюль, нельзя было объяснить, насколько дурную роль она играет во всеобщем предпраздничном восторге. Они могли только бросать на неё моментальные стервятнические взгляды – в надежде, что следующий взгляд не найдёт ее на диване.

Напротив Трэйси Дэйл в кресле из того же гарнитура сидел Санта-Клаус. Он смотрел на неё неотрывно. У него была огромная пушистая борода, закрывающая половину туловища и вздутая тяжёлая копна волос, на которой красный бархатный колпак не в силах был удержаться и поэтому просто лежал сверху. Волосы и борода у Санты были чёрными, как экран выключенного телевизора. Зрачки Санты заполнили почти всю радужную оболочку и отражали всё. Гирлянды, мишуру, потолочные хрустальные сороколамповые люстры, надменную пузатую ёлку с бутафорскими подарками под ней, вращающиеся двери и белые перчатки портье. Санта видел периферическим зрением, как в окна бьется бешеный снег, как метель рвёт воздух, как зима превращает улицу в танец режущей мерзлоты.