Возвращение к Натали

1

Как только коляска, в которой были мы с Наташей и нашим, уже давним, знакомым – студентом Виталием, подъехала к дому, дверь его сразу открылась, и из неё выскочила миловидная и улыбающаяся девушка:

− Ах, вечно опаздывающий молодой человек! Да ты не один?

В этот момент улыбка на её лице сменилась удивлением − вместе с ожидаемым весь вечер гостем (из рассказов Виталия я уже смог сделать вывод, что это его кузина, и она ждала именно его), перед крыльцом стояла ещё и совершенно незнакомая пара.

− На этот раз опоздал не молодой человек, а поезд. А это – Владимир Иванович, уже известный в Москве писатель, и Наталья Сергеевна.

− Известный уже десяти читателям, которые купили мою книжку – это пошутил я. Шутка имела успех, потому, как и эта милая девушка, и Виталий коротко засмеялись. Надеюсь, и сама строгая Наталья Сергеевна улыбнулась. Жаль, я не смотрел в тот момент на неё и не узнал − улыбнулась, или "изволила улыбнуться", так как всю дорогу от станции, в коляске, показывала – как ей неловко ночью приезжать в незнакомый дом.

… Они прошлым летом снимали у моих папа и мама дачу и сговорились на это лето опять. Мы поехали в одном поезде, но поезд так опоздал, что ночью уже невозможно было нанять для них извозчика в нашу усадьбу, и я взял на себя смелость предложить переночевать у вас. Надеюсь, дядя не будет против?

− Ну конечно нет. Он будет только рад. Сейчас все уже спят, садитесь, я напою вас хотя бы вином, чтобы не ставить самовар.

− А это моя кузина, Соня. Я вам о ней столько рассказывал.

− Что, интересно, он обо мне наговорил? (Соня кокетливо улыбнулась, взглянув мне в глаза. Вообще, очень приятная, живая, естественная девушка, видно, стосковавшаяся в этой глуши по новым встречам и знакомствам).

2

Утром мы с Наташей никуда не уехали – нас представили хозяину усадьбы, дядюшке Виталия, который вмиг расположил нас к себе. Он горевал, как скучает здесь без общества его дочка, Соня, искренне радовался, что наш поезд вчера так опоздал, что нам пришлось заехать к нему, и, в заключение, просто упросил нас задержаться здесь ещё. Мы не посмели отказать ему в этой малой просьбе, так как ничто не торопило нас в дальнейший путь.

В первый же день мы ближе познакомились с Соней, и увидели её подругу по гимназии, Натали, какой-то очень скромной и пугливой девушкой. Тем не менее, и она мне очень понравилась (не меньше, чем Соня, хотя и совсем иная).

И Наташе она, кажется, понравилась – они, вдруг, стали проводить время, прогуливаясь вдвоём по парку, отдельно от меня.

Мне оставалось составлять компанию Соне, Ивану Алексеевичу (так звали дядюшку Виталия) и, чаще всего, − самому Виталию, который уже на третий день спросил:

− Владимир Иванович, скажите, а кто Вам больше понравился – Соня или Натали?

− Ты же и сам понимаешь, Виталий, что мне более всех нравится Наталья Сергеевна. Но ты спрашиваешь о другом. А из твоих невест (он вспыхнул) – даже не знаю, обе чрезвычайно милы и достойны твоей любви. А не запланировал ли ты для меня роль Евгения Онегина? Ну, так знай, что я оружия не держу, и на дуэлях не стреляюсь – мне приятнее провести это лето на даче в имении твоих родителей, чем в тюрьме или в больнице.

− Ну, я же совсем не для того! И, пожалуйста, не говорите со мной как с гимназистом. Просто они и мне обе нравятся – сразу по приезду, в первый же вечер влюбился в Соню, но не был еще знаком с Натали.

− Не обижайся − это я ответил тебе, как был должен ответить "известный в Москве писатель", как ты меня отрекомендовал. А по-приятельски назвать тебе лучшую из двух я не готов − и вкусы у нас с тобой могут быть разными, и я ещё не так долго знаком с ними, чтобы узнать их хорошо. Но даже если был бы готов сделать такой выбор – могу ли я обидеть любую из них, сказав тебе, что другая лучше? И чем – красивее, веселее, добрее?

− Да, действительно, это был вопрос от гимназиста. Но всё же, не можете же Вы ко всем относиться одинаково. И я не могу – мне давно нравится Соня, а Натали − вот так, понравилась сразу. Но я же должен сделать выбор, не может же это длиться бесконечно.

− Ну, вот и делай − сам и выбирай. Ты ехал сюда зачем? Ты хочешь романа? любви на всю жизнь? хочешь жениться? и остаться жить в деревне? Или вернуться в университет – с женой? без жены? оставив её своим родителям, а самому вести весёлую студенческую жизнь?

− Ну, обо всём этом ещё не думал, просто не могу выбрать – кого из них любить?

− Но видишь же, что нельзя дать такого ответа – мы с Натальей Сергеевной задержались тут на несколько дней из-за уговоров твоего дядюшки, милейшего человека. И за это время ты можешь спрашивать у меня – а почему, по моему мнению, Соня или Натали – сказали так, или поступили эдак, что это может значить? И я, может быть, смогу тебе чем-то помочь и что-то объяснить. Но только с уговором, что никогда не передашь моих слов ни Соне, ни Натали. Ни Наталье Сергеевне.

− Нет, конечно, никому! Но Наталье Сергеевне почему?

− Не знаю. Быть может потому, что мои слова выдадут меня, что кто-то из твоих барышень мне нравится больше, и это ей может показаться обидным, и она станет дуться на меня, причем совершенно зазря, безо всякой моей вины.

3

На следующий день с подобным вопросом, но уже к Наташе, обратилась и Натали:

− Наталья Сергеевна, а Вам понравился Виталий?

− Натали! Какие опасные вопросы ты задаешь! Ну, какая женщина готова признаться, что ей нравится мужчина, который не сможет её полюбить (хотя бы из-за такой страшной разницы в возрасте)?

… Конечно же, я буду любить Владимира Ивановича, а он будет писать стихи и посвящать их мне. И у нас уже миновал тот период, когда он не знал – понравится ли он мне, а я не знала – нравлюсь ли я ему уже? Или он ждёт моего первого шага, или взгляда, чтобы решиться на какие-то глупые, как у всех влюбленных, поступки.

− И как у вас всё получилось?

− Ну, милая моя, я думала, что ты будешь рассказывать мне о своей любви, а ты ждёшь того же от меня? Не стоит – я уже слишком взрослая для этого…

Ты ещё не можешь признаться, что любишь Виталия – не только ему, но и мне, ты трепещешь от самой этой мысли о том, что ты влюблена… (не надо отрицать – мне это видно). Это очень трудное время, я ещё помню его в своей жизни. Но большего счастья, чем это, ты никогда не будешь испытывать. Наверное. Я сама не уверена в правоте своих слов. Но, увы, сейчас я при всем желании не смогу повторить те восхитительные (страшные, как мне иногда казалось) минуты.

Ты волнуешься перед каждой встречей с Виталием? Может быть, плохо спишь ночами, но хотела бы ты, чтобы этого не было?

− Нет, нет, Наталья Сергеевна! Спасибо, что Вы это всё мне сказали – я действительно перестаю бояться своих чувств.

Хотя боюсь, что Виталий любит Соню. И что Соня любит его, пусть и не показывает этого. А почему ему не любить Соню? Соня такая лёгкая, смелая, не боится ничего сказать… никому (иногда даже папа). А я? Что во мне может полюбить Виталий? И зачем ему? Чем я лучше неё?

− Перестань! Ты никогда не должна говорить, и даже думать, что Соня лучше тебя. Иначе Виталий может тебе поверить…

4

Так мы постепенно влились в спокойную, размеренную жизнь этой усадьбы. Но проходящие дни вовсе не были скучны и дарили нам с Наташей радость общения с нашими новыми знакомыми, каждый из которых, кажется, только и искал повод побеседовать с каждым из нас наедине о самом сокровенном, что не может не польстить даже столь взрослым душам как мы.

Но эта тихая солнечная погода вдруг сменилась во всех смыслах. Солнце уступило место ливню, перешедшему в страшную грозу, во время которой в одном из коридоров Натали, вся в слезах, налетела на Наталью Сергеевну. Та не смогла просто проявить вежливость и не заметить её состояние:

− Натали! Натали! (она схватила её за плечи) Что с тобой?! Что произошло?!

− Ах! Наталья Сергеевна! Не держите, отпустите меня. Пожалуйста!

− Но что же произошло?

− Там Виталий и Соня! Они! Они!

− Успокойся же. Пойдем ко мне (Владимир Иванович сейчас в гостиной) и ты мне всё расскажешь. Ну, пойдём же…

Наверное, в это же мгновение в гостиную, где я сидел в одиночестве, ворвался Виталий, на ходу застегивая ворот рубахи. Увидев там меня, он остановился в растерянности:

− А где Натали?

− Которая из них?

− Владимир Иванович! Ну, не надо Ваших шуток! (Он почти плакал).

− Прости, я вижу, что ты не в себе. Отчего же?

− Сейчас, из-за грозы, ко мне прибежала испуганная Соня, я начал её успокаивать. А в открытую дверь это увидела Натали… А я только час назад признался ей в любви. И всё уже было так хорошо…

− Ну что же плохого в том, что ты утешал кого-то. Или, как ты утешал, что сейчас разыскиваешь Натали, которой уже решился признаться в любви?

− Да, я обнял Соню, и целовал её! Но что же я мог сделать – сказать Соне, что я полюбил Натали, и теперь не могу её успокоить даже в страшную грозу?

− Ты должен прикрывать двери, когда у тебя женщина!

… Ну, конечно, ты же не можешь в одночасье разлюбить Соню, которая твоя кузина, и с которой дружен с детства. Это ты хочешь сказать?

− Да, да! Но Вы опять смеётесь надо мной?!

− Нисколько! Это я просто представил – какими словами ты будешь пытаться оправдываться перед Натали. Но она им не поверит. Вернее – они не оправдают тебя перед нею. Девушкам этого мало − им нужно самим прочувствовать это.

− Но как?

− Я могу представить, что может задеть её сердце. Но если это ей скажешь ты, то тебе теперь она уже не поверит…

Разговор в спальне Натальи Сергеевны не был столь спокойным:

− Сядь, Натали, и всё расскажи. Теперь тебе уже не с кем больше поделиться.

− Да, Вы правы. Сегодня Виталий признался мне в любви. И я ему. А спустя час он в своей спальне при открытых дверях обнимает и целует полураздетую Соню!

− В комнате Виталия? Ну, значит, это же Соня пришла к Виталию, а не он к ней! А ты зачем-то оказалась рядом? (Я, испугавшись, сначала прибежала к Соне, но её не было, и я уже не знала куда бежать – оправдывалась Натали). Ну вот, так же, как и она, наверное. А если бы Соня немного опоздала, то такую картину могла уже увидеть она, а не ты. И сейчас в слезах сидела бы здесь вместо тебя.

− Ну, Наталья Сергеевна! Зачем Вы так?! Я бы никогда…!

− Успокойся, Натали! Всякие грустные и неприятные моменты в жизни могут случиться… Вот сейчас − Владимир Иванович сидит и курит в гостиной, а я одна ушла в спальню. И уверена, что он придёт, когда я уже усну − сегодня днём, когда Виталий читал тебе в саду книгу, а Соня стала варить варенье, он целый час вертелся вокруг неё. Соня отказалась от моей помощи и я, сказавшись усталой, ушла в спальню. А Владимир Иванович остался с ней и лишь спустя час пришел справиться о моем самочувствии!

Да, ему очень нравятся юные девушки, особенно такие милые как вы. Ты ушла с Виталием в сад, и он с радостью остался с Соней.

Но любит он одну меня. Ну, буду показывать я ему свои обиды, а он пойдет искать утешения у тебя или у Сони. Зачем же мне это? – я ведь тоже люблю только его!

И в чём я могу его упрекнуть? − что вы ему обе понравились, что он сегодня развлекал Соню, когда та варила варенье?

Так и мне вы тоже понравились, и я тоже предлагала Соне свою помощь сегодня. Просто мою помощь Соня, с благодарностью, отвергла (чтобы не утруждать меня, наверное). А как ей было отвергнуть его: "Вы, Владимир Иванович, пожалуйста, не развлекайте меня – подите-ка лучше отдохните с Натальей Сергеевной"? Фу, как это было бы пошло…

Я тебе сейчас всё правильно говорю. Но, сегодня же днём в гостиной я начала дуться на него, всячески показывая своё недовольство. И теперь он один курит в гостиной, а я… Но это и хорошо – иначе бы я не столкнулась в коридорах с тобой, которой была нужнее.

− Да, да, всё верно. Но Виталий с Соней! В его же спальне… Нет, я завтра же утром уеду!

5

На следующее, после грозы, утро (то есть после всех пронёсшихся гроз) я гулял опять в одиночестве по саду, пока, наконец, не увидел Натали:

− Натали! Какое счастье, что, наконец, тебя встретил – хожу с завтрака один.

− А Наталья Сергеевна?

− Утром её в спальне уже не было. За завтраком (куда ты не пришла, а Наталья Сергеевна говорила за тебя) она была очень холодна со мной. Я знаю эту её отстранённость, боюсь, что она не простила мне моего вчерашнего невинного ухаживания за Соней, и после нашего отъезда отсюда не захочет ехать на дачу, а сбежит в Москву (поскольку сбежать от меня прямо отсюда было бы неприлично!).

− Но как же так, почему?! Она же сама говорила мне, что всё понимает, и не держит обиды на Вас, потому что знает, что Вы любите только её!

− Да, а потом всячески показывала мне, насколько ей это неприятно!

− Но, Владимир Иванович, милый, она никуда не уедет и Вас не бросит, это неправда! Она рассказала это уже после! Не может такого быть, чтобы из-за кокетства Сони с Вами вчера, всё так произошло!

− Да, вчера… Как я догадался по Виталию, Соня вчера была охвачена огнем разрушения чужой любви.

− Перестаньте о Виталии, видеть его больше не хочу! Не говорите мне о нём! А что Наталья Сергеевна?

− Я всё же надеюсь, что не всё потеряно – если Наталья Сергеевна не уехала сегодня, а отложила свой побег, то у меня ещё есть шанс объясниться и переубедить её. И, наверное, раз она ещё не уехала, то сама ждет моего объяснения и моих попыток нашего примирения.

И ты, Натали, пожалуйста, помоги мне – покажи Наталье Сергеевне, что тебе очень нужна её поддержка сейчас. Она, мне кажется, ужасно переживает из-за вашего разлада с Виталием (Натали вспыхнула) – пусть она поверит, что если она останется, то сможет вас помирить. А если мы с ней поедем сегодня же, то боюсь худшего исхода.

− Но я не буду мириться с Виталием – там всё кончено. Я его не прощу.

− А почему тогда ты думаешь, что Наталья Сергеевна захочет простить меня?

− Но это же совсем другое!

− Да, наверное, другое. Мы не были связаны с Соней ни родственными отношениями, ни годами детской дружбы. И я, впервые познакомившись с ней, начинаю кружить вокруг неё, забыв о Наталье Сергеевне. Да, конечно, это во многом меня оправдывает. А почему же ты не простишь Виталия тогда?

− Но перестаньте о нём – Вы же не обнимали Соню в спальне!

− Да, не обнимал. Иначе перепачкался бы вареньем (прости за неуместную шутку). И Соня не прибегала ко мне в спальню!

Но разве может мужчина оттолкнуть женщину, которая ищет его внимания, защиты, поддержки, любви, и каким-то образом показывает ему это? Даже малейший намек интересной женщины, что ты ей нужен, заставляет желать свершить что-нибудь для неё, и уж никак не оттолкнуть!

− Владимир Иванович! Я всё поняла! – Вы хотите оправдать Виталия передо мной. И ещё − я так защищала Вас сейчас (как бы перед Натальей Сергеевной) из-за Сони − а не хотите ли Вы мне этим показать, как я неумно поступаю, не прощая Виталия?

− Нет, это ты сама так подумала. А я лишь заметил, как ты, успокаивая меня, впервые назвала меня милым (Натали снова вспыхнула). Нет большого греха ни в том, ни в этом.

А разве было бы правильно, если бы я развернулся и молча пошел следом за Натальей Сергеевной (когда Соня не пожелала принять её помощь) и оставил бы Соню за вареньем в одиночестве? Или, когда Соня, испугавшись грозы, прибежала к Виталию за успокоением, он бы сухо сказал ей, что грома бояться не нужно, и вежливо похлопал её по плечу? Или, когда ты, видя, как я расстроен размолвкой с Натальей Сергеевной и её возможным побегом в Москву, обратилась бы ко мне: "Уважаемый Владимир Иванович" вместо "милый"?

Конечно, я ни к чему тебя не склоняю – мы и с Виталием знакомы недолго, а с тобой – ещё меньше. И в чём корысть для меня в вашей любви? Разве только, иначе будут плохие воспоминания, как мог бы быть свидетелем начала вашей любви, но всё пошло иначе.

6

К вечеру моё участие в приготовлении Соней варенья было, кажется, окончательно забыто и прощено. И снова для нас важнее стал разлад Натали с Соней и Виталием:

− Знаешь, Наташа, я, кажется, сделал что-то не то – сказал Натали, что ты обиделась на меня из-за Сони, готова бросить меня и уехать в Москву. А потом оказалось, что вы об этом с Натали говорили, и она знала, что ты меня простила.

− Ну конечно – в последние дни ты больше общаешься с Соней, с Натали, и даже с Виталием, чем со мной!

− Беру пример с тебя, дорогая, ты же тоже ни на минуту не отпускаешь от себя Натали. Лишь сегодня сумел поймать её одну в саду.

− Да, чтобы наговорить ей всяких глупостей, не поговорив сначала со мной!

− Но мы же не строим заговор против неё – и ты, и я говорим ей (да, и не только ей) только то, что думаем, а не плетём интриг, вроде бы, ради её пользы. Да, я мог ошибиться, когда предположил твой отъезд. Но это была моя искренняя ошибка − ты вечером обиженно ушла от меня из гостиной, а утром исчезла, не пожелав повидаться со мной.

А если бы я знал, что ты меня простила, и лгал Натали? Был бы я тогда порядочнее Виталия? – он просто обнимал Соню и не пытался потом как-то солгать… Хотя в чём тут можно кого-то обмануть − если это было, и Натали это видела?

А вот почему и для чего было – это уже должна определить для себя сама Натали. А мы с тобой, как я вижу, то ли помогаем, то ли мешаем ей сделать выводы и принять решение. То ли просто оттягиваем это время.

И зачем ты рассказала Натали о нашей размолвке из-за Сони? Ты меня обрисовала почти Виталием?

− Я очень надеюсь, что до такой низости, как Виталий, ты не опустишься!

− Понимаю – ты полностью встала на сторону Натали (а как же ещё? − резко вставила она). Нет, ты совершенно права – все глупости наделал только Виталий, вины Натали тут нет ни в чём. Но неужели невозможно найти хотя бы мелких причин, смягчающих его вину?

− Ты же не слышал наших разговоров с Натали – думаешь, что я только и ругаю Виталия, чтобы Натали ещё и ещё убедилась в его низости и в своей правоте − что нужно немедленно бежать отсюда? Да, я прониклась обидой Натали на Виталия. Но всячески стараюсь её не показывать. А чем ты можешь попытаться обелить Виталия?

− Если я сейчас начну искать и находить исключительно оправдания ему, то это будет выглядеть надуманно и неправдоподобно. И ты начнешь со мной спорить, находя новые и новые его грехи. И невзлюбишь его еще больше.

− Ну, давай, находи оправдания, обещаю, что буду внимательно выслушивать и стараться не спорить.

− Не Виталий пришел к Соне, а она к нему. А что обнимал её? – но чем ещё можно успокоить плачущую женщину? − слава Богу, что Соня прибежала к Виталию, а не ко мне, иначе мне пришлось бы оправдывать себя, а не Виталия (прости, опять не к месту пошутил!).

А ты – разве не обняла сразу Натали, когда встретила её в слезах, в грозу?

− Я? Да, но я же женщина. Но я не стала бы обнимать Виталия!

− Так ли? А представь, что гуляешь по саду, а там, на скамье сидит Виталий и плачет (например, из-за отъезда не простившей его Натали). Разве ты не села бы рядом? И разве, в утешение, не положила бы руку ему на плечо?

− Но положить руку на плечо или страстные объятия…

− Если тогда Виталий положил бы Соне руку на плечо – это было бы пощёчиной для неё, а не успокоением! − попробуй представить себя на её месте. А страстными ли были их объятия – этого мы не знаем.

− Ну, ладно. Ты будешь еще находить оправдания для него?

− Наверное, этого достаточно (мне надо было учиться на адвоката). И будь я Плевако, то сказал бы: "Из цепких объятий Сони трудно вырваться".

− Ты о себе?

(Владимир Иванович хмыкнул, так что невозможно было понять – угадала ли Наталья Сергеевна, или понимает, что это о Виталии, но всё ещё стремится уколоть его).

7

Задушевные разговор в саду продолжились и на следующее утро – значит никто никуда не сбежал, несмотря на такие желания и угрозы:

− Наталья Сергеевна, я понимаю, что мне нужно будет выходить замуж. Но мне же не всё равно − за кого. Вот Вам так повезло с Владимиром Ивановичем − так легко и спокойно в жизни с таким замечательным и любящим мужем…

− Натали… Должна тебе признаться, что он мне не муж

− Но как же?

− А вот так!…

Мы с ним знакомы давно (хотя и не столь давно как Соня с Виталием). Ещё когда я только закончила гимназию, а он был студентом. И он, и я ходили в литературный кружок на Маросейке (я тогда тоже писала стихи…). Он тогда очень мило общался со мной.

А потом он полюбил – не меня! Я никогда её не знала, хотя он по-дружески постоянно делился со мной своей любовью. Она тоже училась на каких-то курсах. Почти год они ходили по выставкам, театрам и концертам – иногда он стал пропускать занятия в нашем кружке.

Но потом между ними что-то произошло, и он больше никогда не упоминал о ней. Но ещё до этого по выставкам и театрам стала ходить уже я – тогда за мной ухаживал высокий, статный юнкер. Он, кажется, хотел жениться на мне, чтобы ехать на Кавказ, где ему предстояло служить, уже с женой. Я, впрочем, не хотела покидать Москву (даже с ним), и он уехал один. Но за это время я тоже стала чаще пропускать занятия, а потом и вовсе забросила наш кружок.

Я не буду тебе пересказывать всю свою жизнь (я даже Владимиру Ивановичу не всё рассказываю), но прошлой весной я встретила его в Третьяковской галерее… А летом мы снимали дачу в имении родителей Виталия.

− Простите меня – я не знала! И допустила такую бестактность!

− Да нет, извиняться тебе не за что − раз я сама тебе это рассказала, значит зачем-то хотела этого.

− Но как мог так поступить Владимир Иванович?! Это же…

− Слава Богу, ты не спрашиваешь – а как же так могла поступить я? Вот так всё и получилось…

8

Неделю спустя, когда мы перебрались уже на дачу в имении у родителей Виталия, в наших разговорах об этих событиях мы стали вспоминать всё реже. Но совсем забыть это было невозможно – наверное, такое остаётся в памяти навсегда. И вопросы о минувших событиях ещё всплывали в памяти:

− Наталья Сергеевна, Наташа! Ты так никогда и не откроешь мне – какие слова ты сумела найти тогда для Натали?

− Нет, − это не для ушей мужчин!

− Ну, ладно, не слова и речи, но почему Натали всё же простила? Это же всё твоими трудами?!

− Да… мне было очень трудно… Даже тяжело. Но Натали… очень помогла мне тогда своей поддержкой!

− Ты о чём? Что там произошло?

− Да нет, любимый, пустяки. Просто Натали смогла показать мне, как нужно прощать человека, которого любишь!

1

Этот вечер, хотя и ожидался особенным в жизни Сони, но оказался совсем неожиданным − когда почти ночью подъехала коляска с Виталием, и тот оказался не один. Первая из заготовленных Соней фраз была произнесена, но всё остальное не было продумано заранее, оттого казалось ещё интереснее.

− Ах, вечно опаздывающий молодой человек. Да ты не один?

− На этот раз опоздал не молодой человек, а поезд. А это – Владимир Иванович, уже известный в Москве писатель, и Наталья Сергеевна…

Этот Владимир Иванович мило пошутил насчет своей известности. А Наталья Сергеевна вообще показалась Соне просто очаровательной! Как замечательно, что Виталий их привез!

Наверное, Соне сейчас было бы лучше и проще, если бы Виталий приехал один (какие-то слова уже были придуманы), но гости – здесь это такая редкость, и ещё такие!

Тем более писатель. А уж его восхитительная жена!

Завтра папа начнет смешно за ней ухаживать. Как недавно – за Натали! Но всё равно будет время поговорить с известным писателем (хотя Виталий не назвал его фамилии, а Соня не смогла сразу вспомнить писателей с таким именем).

Сейчас мы посидим вместе за столом, познакомимся ближе. А Натали завтра я оставлю кого-то из них – наверное, так подумала Соня в этот замечательный момент её жизни! Конечно, Виталий с детства был очень к ней неравнодушен, даже надоел этим, но сейчас похорошел. А писатель – здесь, в усадьбе, ни разу не было ни одного писателя! И Наталья Сергеевна – такая красавица! А не отведет ли он глаза, если я взгляну прямо на него?…

Проводив Владимира Ивановича и Наталью Сергеевну в комнату, уже приготовленную для Виталия, принеся ещё подушек и одеял, Соня вернулась в гостиную за Виталием:

− Ну, Виталий, твою комнату уже заняли, спать тебе больше негде (шучу! – конечно, есть ещё спальня, в конце нашего коридора). Но давай выпьем ещё вина, и будем разговаривать, хотя уже совсем поздно – но я так долго ждала тебя сегодня, а весь вечер потрачен на любезности с твоими гостями! А потом ты поможешь мне подготовить тебе спальню.

− Ну конечно, Соня, я так мечтал о встрече с тобой, и не буду торопиться завершить её, тем более, что мне всё равно негде спать!

Потом был долгий, милый разговор с Виталием. А потом Виталий неуклюже помогал Соне стелить ему постель – то чуть не падал, натягивая дальний угол простыни, и, лишь удержавшись за Сонину талию, избежал падения, то смешно вытягивал шею, пытаясь незаметно заглянуть в вырез Сониного халатика…

И, в заключение, всё же решился поцеловать Соню. А так как Соня не отвергла его поцелуй, он поцеловал ещё и ещё!

Соня вышла от него смущённая и счастливая.

2

В ближайшие дни и Владимир Иванович, и Наталья Сергеевна по очереди прогуливались по саду и вели разговоры – кто с Натали, кто с Виталием. Вроде бы, разделив их между собой. Но Соне это было всё равно неприятно – на неё не обращали внимания ни Виталий, ни писатель (фу, писатель – я даже фамилии такой не знала, мысленно отомстила Соня). Она уже почти жалела, что сама подговорила папу уговорить их остаться на несколько дней.

И Натали совсем забыла свою подругу (тоже мне, подругой ещё называется) и с удовольствием гуляла по саду со всеми по очереди. За обедами опять строила из себя скромницу, даже Виталия называя по отчеству.

Но, слава Богу, кроме этих прилюдных встреч, у Сони были ещё почти что любовные свидания с Виталием, у него в комнате, в начале каждой ночи – всегда со страстными поцелуями и объятиями.

− Натали, мне кажется, Виталий начал всерьёз ухаживать за тобой − не просто же так он читает тебе в саду книгу? – Соне очень хотелось узнать хоть что-нибудь из того, что происходит вокруг, когда все развлекаются, а ей требуется заниматься хозяйством. И, особенно, не развивается ли интерес Виталия к Натали, который сама же Соня, зачем-то, сначала в нём и зародила.

− Почему? Мне показалось, что он ухаживает за тобой, а не за мной.

− Мы с ним знакомы столько лет, что я, наверное, уже давно ему надоела.

− Но вчера за ужином, я видела, он постоянно бросал на тебя взгляды, которые ты, как хотела показать, вовсе не замечала!

− Это всё глупости…, Пожалуй, пойдем купаться!

− А мы позовём Наталью Сергеевну?

− Мне как-то неловко будет ходить голой перед ней, да, думаю, ей и самой этого тоже не захочется. Тем более, там такое открытое место, что и Виталий сможет подглядывать.

− И правда может? Тогда я тоже, наверное, не пойду. А как ты сможешь раздеться, зная, что может подглядывать Виталий? Перед Натальей Сергеевной неловко, а перед ним…

− Ну, конечно, я бы ни за что не разделась перед Виталием. Но я же не буду знать, что он сидит где-то в кустах.

Наверное, Соне хотелось, чтобы Натали сегодня не пошла с ней купаться, хотя вчера сама пыталась заманить Виталия тайком полюбоваться на них.

− Ну, как хочешь, пойду одна.

3

За всё время недомогания Сони Виталий так ни разу не нарушил запрета и не пришёл в её спальню (хотя Соня была готова к этому, убирала все компрометирующие детали и настроилась высказать ласковое порицание нарушителю). Зато Натали так раздражающе часто сидела рядом, что приходилось отправлять её в сад – слушать чтение книги Виталием.

Не дождавшись соскучившегося Виталия, Соня выздоровела раньше обещанного срока.

− Ты даже ни разу не вспомнил обо мне?!

Нет, Виталий снова был её, никакая Натали не заняла её место – она по-прежнему называла его только по имени-отчеству и очень смущалась, когда он заговаривал с ней. Но Соня уже не хотела, даже для отвода глаз, чтобы Виталий ухаживал за Натали.

Хотя Виталий, в отличие от Натали, кажется, вовсе не тяготится этой обязанностью. Впрочем, Натали такая скрытная, что и не узнаешь, что она на самом деле думает.

А будет ли у нас с Виталием роман? Хотя в первый наш вечер он показал это, но потом, кажется, остыл. И больше поцелуев и объятий ему, кажется, ничего и не нужно. Впрочем, я ему ничего большего и не позволила бы, но мне даже не в чем ему отказать. − Соня не знала в чём ей обидеться и на кого, но обида всё же была и с каждым днём становилась всё острее.

− Виталий, сегодня не засиживайся допоздна на веранде с Натали – я опять приду к тебе, как раньше. Надеюсь, что ты не забыл обо всём за эти дни?

− Нет, конечно, Соня, я скучал без тебя, и буду очень ждать!

И всё равно, после обеда пошел в сад читать книгу Натали. А та даже не предложила Соне помощь, когда та начала варить вишнёвое варенье.

Хотя даже Наталья Сергеевна предложила помочь. И Владимир Иванович не оставил в одиночестве – неплохой он, всё-таки, человек, столько всего знает, и интересно рассказывает. И не оставил её одну, когда его жена ушла. А жена ли она ему – колец у них нет? Может быть, невеста, хотя уже прошлым летом снимали дачу в имении родителей Виталия? Но целый год уже прошел… И Владимир Иванович не ушёл следом за ней, оставшись со мной?

4

Когда страшные раскаты грома застали обитателей дома врасплох, все уже разошлись по своим спальням, и Соня готовила слова, чтобы, позволив Виталию чуть-чуть большего, остановить его на недопустимом, не вызвав у него обиды …

Она уже надела ночную сорочку, набросив на неё халатик, который так взволновал Виталия в первый же вечер, как вдруг молния ударила почти в дом! Забыв всё приготовленное, Соня в испуге бросилась вон из спальни, лишь бы не оставаться одной.

− Виталий! − Но его в спальне не было. Соня в растерянности села на его постель – где он? неужели до сих пор, в такую страшную грозу, сидит с Натали на веранде и ведет с нею беседы?

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Виталий – Соня?

Она не испытывала уже к нему никаких обид и сомнений, забыв обо всём, бросилась в его объятья – Виталий, любимый мой, я так долго ждала и скучала по тебе. Я всегда буду любить тебя, и всегда буду только твоей!

И в этот момент, в открытых дверях появилась как всегда что-то бормочущая Натали …

Виталий бросился за ней … И всё – с этой минуты он никогда больше не подойдёт ко мне, и не скажет ни единого слова – это Соня поняла сразу же как только Виталий оставил её одну в своей спальне. А ведь минуту назад готов был снова обнимать и целовать её!

Оставленная одна Виталием в его спальне, Соня, немного помедлив, осторожно вышла из комнаты, убедилась, что никого рядом нет, и пошла к себе – Эта Натали! И что ей было делать в это время у комнаты Виталия?!

Сейчас Соня была готова поговорить о чём угодно − хоть с Натальей Сергеевной, хоть с Владимиром Ивановичем, главное − говорить, а не остаться одной, как ей казалось, всеми брошенной и забытой…

Но в ту ночь никто из них не появился в коридоре у её спальни, хотя она специально не закрыла двери, не погасила свечу, находя себе всё новые и новые занятия.

5

Наутро всё осталось таким же – Соня боялась выйти из своей спальни. Натали, конечно, не пришла. Остальные к ней в спальню никогда и не приходили.

Еле дождавшись завтрака, Соня вышла к столу − там сидел один папа и недоумевал, почему никого нет − Соня, а где все? Ефрем говорит, что никого никуда не увозил?

− Папа… ночью, во время страшной грозы, никто не мог уснуть, наверное, сейчас ещё не проснулись, или приходят в себя. Давай не будем их беспокоить и позавтракаем вдвоём.

Но тревога не отпускала. Значит Виталий и Натали, и писатель с Натальей Сергеевной − все вместе, и, значит, все против неё? Что им рассказывает сейчас Натали? И почему она не уехала в ту же минуту, как увидела нас с Виталием? Зачем я вообще пригласила её погостить у нас?

Всю свою обиду Соня выплёскивала на Натали – на кого же ещё – если она не прибежала бы к дверям Виталия, то ничего бы этого не было, всё было бы как раньше! И как она посмела туда прийти?!

И почему Натали отбивает у меня Виталия? К ней же сватается Мещерский – она не останется одинокой. А Виталий всё равно никогда не станет моим мужем, и не останется здесь со мной и папа навсегда. Ну почему она лишает меня единственного романа в моей жизни? Она же знает, что тут вокруг нет ни одного жениха для меня, но месяц любви можно мне было оставить в жизни? Чтобы было о чём вспомнить на том свете, и было в чём покаяться на Страшном суде?!

Господи, верни всё на один день назад! Я останусь одна, в грозу, в своей спальне, не побегу к Виталию! Я вынесу все ухаживания Виталия за Натали, не буду ни кокетничать с Владимиром Ивановичем, ни задевать Наталью Сергеевну – пусть себе спокойно любят друг друга! Но оставь мне единственную радость, о которой я тебя прошу − оставь мне всего на один месяц Виталия!

А потом я буду тихо жить с папа. Ухаживать за ним, управлять хозяйством, читать книги. И вспоминать тот месяц любви, который Ты мне дал!

1

− Зачем мы едем куда-то, опять к незнакомым людям? И меня никто не спросил. И зачем я согласилась? А могла ли я не согласиться?

Опять придем в незнакомый дом, и кто мы? То есть, я − кто?

Да, в прошлом году решилась, во влюбленном порыве, и поехала с Володей на дачу, далеко от всех, кто мог нас знать раньше. Но каково мне это было? Да, в Петербурге, и даже уже в Москве, если и осудят, то незаметно, а в усадьбах? Хорошо, что родители мои именье наше давно не покидают, и знают о моей жизни только из моих обманных писем.

А мама Виталия прошлым летом сразу всё поняла и, упоминая в разговорах со мной Володю, называла его не иначе как: "Ваш Владимир Иванович". И мне всё было понятно из этих слов.

И сейчас едем в новую усадьбу, открывать мой грех тем, кто ещё не знал.

Конечно, Наталья Сергеевна ни одного слова из этих своих мыслей не произнесла вслух, но легче ей от этого не было.

Дом, когда они подъехали, был уже тёмным. Но спали ещё не все – дверь им открыла (Наталья Сергеевна об этом сразу догадалась) Соня, о которой Виталий всю дорогу рассказывал. И по горячему взгляду, который она бросила на Виталия, Наталья Сергеевна поняла, что, слава Богу, не станет главной темой их разговоров.

Впрочем, через минуту столь же горячего взгляда удостоился и Владимир Иванович. Но и это тоже хорошо − главное, что не она.

2

Володя почему-то быстро согласился погостить ещё в этой усадьбе – наверное, ему польстило, что его здесь приняли как известного человека, а не как начинающего литератора, обивающего пороги издателей с просьбами напечатать его книгу (каким его знают в Москве).

Дом, как наутро оказалось, был полон − кроме Сони там был и её отец, и подруга по гимназии, невзрачная девушка, которую Соня называла Натали. Впрочем, Виталий, в ближайшие дни, стал бросать взгляды не только на Соню, но и на неё. Хотя она внимания ему и не оказывала, называла его только по имени и отчеству, и на Вы, избегая оставаться с ним наедине, несмотря на все его попытки.

Впрочем, женщины эти хитрости понимают скоро – конечно, Натали сама тоже заинтересовалась этим Виталием и просто боялась, что это кто-нибудь увидит. А уже через несколько дней Натали выдала себя Наталье Сергеевне.

И, конечно, та с удовольствием поменяла свои любовные переживания на её. Действительно, сомнения Натали в чувствах Виталия имели все основания − всегда рядом с ним была Соня, которая столь же неумело показывала полное отсутствие интереса к нему (но иногда бросала на Натали злые взгляды).

3

− Володя, тебе понравились местные барышни? − спросила Наталья Сергеевна.

‒ Если ты о том, что я остался с Соней, когда ты ушла, то не начинай – я уже осознал свою неправоту, − Владимир Иванович, как всегда, говорил шутливо, что позволяло ему не спорить с Натальей Сергеевной по пустякам, но оставлять за собой своё мнение

‒ Нет, я не о том, просто мне показалось, что тебе больше понравилась Соня, чем Натали?

‒ Неправда, только ты!

‒ Ну пожалуйста, не паясничай, я серьезно ‒ кто тебе понравился больше?

− Удивительно, но меня об этом же спрашивал Виталий. Значит, я так плохо скрываю свой интерес??? Извини, это я так пошутил (а тебе, кажется, уже перестали нравиться мои шутки). К чему твой вопрос − надеюсь, не из ревности к кому-нибудь из них?

− Пока нет. Но я хотела бы обсудить кое-что с тобой.

− Давай, хотя я и не понимаю − какую помощь я могу тебе оказать в силу своей неопытности.

− Ну, не прикидывайся агнцем, прожженный ловелас. Я уже имела возможность ощутить твою неопытность на себе – именно из-за неё мне пришлось так помогать тебе завоевывать себя (так, замечала, как ты хочешь пригласить меня куда-то, но никак не решаешься, потому ни разу ни в чём не могла отказать тебе, если уж ты, наконец, решился – иначе пришлось бы ещё долго ждать следующей попытки).

− Спасибо, любимая, за это я готов теперь отвечать на все твои вопросы.

− Даже почему мы целый год живем во грехе, и ты даже не думаешь просить моей руки

− Даже на этот. Ты же знаешь, что моя семья небогата, и родители мечтают женить меня на невесте с богатым приданным…

− Да, и об этом целый год знаю… И о своей бедности тоже (слава Богу ‒ не крестьянка, но из обедневших дворян, а не дочка купца-миллионщика с богатым пароходством в приданное).

− Ну, не надо так, мы же обо всём этом не раз говорили, всё ещё изменится, просто не теперь.

− Да, я знаю, что ты меня все эти годы любишь. Даже хотел меня познакомить с родителями (просто ждал, когда я от этого сама откажусь). Нет-нет, не переживай, я действительно сама не хотела.

Но сейчас я об этих барышнях. Ты не заметил, что они обе интересуются Виталием, как и он ими?

− Как это, во множественном числе?

− А разве тебе кто-то из них не понравился?

− Но ты же, наверное, не об этом, а о любви?

− Тебе не кажется, что Виталий влюбляется в Натали, а Соня всячески его завлекает к себе?

− А как же она сможет это сделать, если Виталию понравится Натали?

− Женщины это могут, правда не все, но у Сони, кажется, есть способности – ты сегодня этого даже и не заметил, поменяв меня на неё…

− Ну, ты опять об этом – я просто не мог поступить иначе. Она, хозяйка дома, принимает нас у себя, всячески ухаживает за нами и развлекает. И как мы можем пройти мимо, когда она работает одна, не предложив своей помощи, даже в такой малости как просто побыть рядом?

− И ты думаешь, что в чём-то более серьёзном сумел бы ей отказать? Все вы, мужчины, слишком самоуверенны…

− Да, у тебя очень хорошо получается показать мне моё ничтожество. Сначала мне пришлось снова признаться в родительских планах на мою выгодную женитьбу (что же, я и вправду до сих пор живу доходами с родительского имения, нигде не служил и не служу, чина не имею). А теперь ещё задержался с Соней.

Я уже жалею, что согласился остаться погостить здесь, чтобы вновь воскресли твои беспочвенные сомнения и обиды.

− Нет-нет, Володя, я ни в чём тебя уже не осуждаю (как, каюсь, было вначале). Но я взрослая женщина, и могла понимать, на что иду.

Я, впрочем, не о том сейчас. Я волнуюсь за Натали. Признаюсь, вначале была неправа, посчитав её невзрачной. Теперь я с ней много уже разговаривала − она красива и достойна любви. И знаешь, почему я на её стороне? Я, наверное, сама была когда-то такой. Но никогда не была как Соня.

− Нет, ты никогда не выглядела такой робкой как Натали.

− Ты просто не знал меня, когда я начинала учиться в гимназии, ещё в Смоленске. А уже позднее, в Москве, я захотела измениться – и пришла в новый класс, где меня никто не знал, совсем другой. Ты представляешь – я даже репетировала перед зеркалом… Но ты своими словами хочешь сказать, что я стала похожа на Соню?

− Нет, ты гораздо лучше и Сони, и Натали. Но я всё же не понимаю − почему ты так заинтересована в этом? Оставь эти заботы Виталию!

− Уже не могу, раз мы так задержались тут, и душа моя уже сроднилась с Натали. И я всё надеюсь, что Виталий что-нибудь сделает, первый, а не будет чего-то ждать от неё (как когда-то ты).

− Ну вот, опять! Ты же всегда видела, как мне было приятно встречаться с тобой на занятиях в нашем кружке. И даже моя краткая влюбленность в ту, другую, не ослабила моего увлечения тобой – ты же помнишь, что я не бросил кружок (как мне кажется – только из-за тебя. Да, влюбился в другую, но не мог расстаться с тобой).

− И что из этого вышло? Тогда – совсем ничего. И позже ‒ это же я сама подошла к тебе в Третьяковской галерее. А ты знаешь – как трудно это сделать девушке?

‒ Я всегда думал, что наоборот: что красивая женщина всегда понимает какое удовольствие дарует общение с ней, и, подходя первой, она просто оказывает кому-то из нас благодеяние.

‒ Если бы это было так, то это женщины выбирали бы себе мужей, а не наоборот. Ты просто представить себе не можешь, к каким хитростям нам приходится прибегать, чтобы просто быть замеченной кем-то.

Вот ты помнишь, с какими словами я подошла к тебе в Третьяковской галерее?

‒ Да, конечно, ты спросила …

‒ Не говори! Я тоже помню. А ты представляешь, что я за много месяцев до того придумывала эти слова на случай ‒ а что, если, вдруг, мы где-нибудь случайно встретимся, а я не буду знать ‒ что тебе в этот момент сказать.

Но сейчас я хотела поговорить не о нас, а о Натали с Виталием.

‒ А зачем же ты желаешь ей этого Виталия, которого сама только что осуждала за ветреность? Сможет ли он сделать её счастливой?

‒ А ты ‒ смог? (Подожди, не перебивай). В прошлом году, уже предполагая греховность наших отношений, придумала, в письмах к родителям, себе подругу, с которой, вместо тебя, ходила в театры, а летом поехали в её именье …

‒ Ну вот, ты все разговоры сегодня переводишь на меня, на свои обиды. Я пойду курить в гостиную, когда успокоишься – спустись туда, и мы попросим поставить самовар, ‒ с этими словами Владимир Иванович развернулся и вышел вон из спальни.

4

‒ Я сейчас была нехороша, и зла с ним, ‒ несмотря на такие мысли Наталья Сергеевна ещё полчаса стояла у окна, пока дождь не превратился в ливень с молниями и громом, сотрясающим весь дом. Только теперь она отошла от окна, посмотрела на себя в зеркало, медленно поправила волосы, вышла из спальни и пошла к Владимиру Ивановичу, в гостиную.

Но, пройдя лишь несколько шагов, чуть не столкнулась с бегущей Натали: ‒ Натали, что произошло?!

Натали, запинаясь на каждом слове, сквозь слёзы начала что-то говорить о Виталии и Соне. Наталье Сергеевне удалось увести её в свою спальню прежде, чем из своей выскочил Виталий.

Там, выслушав сбивчивый рассказ Натали об измене Виталия с Соней, в попытках хоть немного успокоить её, Наталья Сергеевна не нашла ничего лучшего, чем уравнять их всех: да, мужчины такие и есть, и всякие Сони имеют необъяснимую власть над ними, поэтому (и что – поэтому? с этим надо смириться и проглатывать вместе со слезами?) …

− ведь Виталий признался в любви тебе, а не Соне, и не он пришёл к Соне, а она. И, даже, любя тебя, не мог он оттолкнуть Соню − ты бы сама осудила его за такой поступок…

Потом, когда уже стемнело, проводив Натали до её спальни, не отнимая рук от её плеч, Наталья Сергеевна уже ощущала свои вылетевшие слова как какое-то предательство Володи. Она не смогла спуститься в гостиную и спокойно сесть напротив него, после того как сама рассказывала Натали, как он сегодня открыто заигрывал с Соней, которая, как Сирена, почему-то лишает воли всех мужчин вокруг.

5

Утром, с первыми лучами Наталья Сергеевна тихо встала и ушла в сад.

Вчера она долго сначала не могла, потом не хотела заснуть − чтобы, когда придет, наконец, Володя, обнять его, прижаться щекой к его плечу − и он успокоит её какой-нибудь лёгкой шуткой, отпустив ей все её грехи перед ним (даже не зная о них). Но не услышала и не проснулась, когда он вернулся.

А сейчас она опять не могла встретиться взглядом с Володей, тем более о чём-то говорить с ним. Неужели то, что она сама говорила Натали обо всех мужчинах, и к чему нужно притереться, неужели это было сказано и о Володе?

На завтрак Наталья Сергеевна пойти побоялась – она там не сможет при всех, хотя бы прикосновением или жестом, попросить прощения у Володи (там никто не ведает о её вчерашних прегрешениях) – а без этого она опять не решится даже посмотреть ему в глаза.

Можно позже зайти к Натали, если та сама не выйдет в сад после завтрака. Хотя, в саду можно будет встретить и Володю, который успокоит и утешит, даже не поминая её вчерашние обидные слова к нему. Нет-нет, никакой Натали – только он один сможет восстановить покой в её душе.

Но в саду она ещё издали увидела Натали, беседующую с Владимиром Ивановичем. Конечно, это не Соня, но Наталью Сергеевну и это почему-то задело: − после того как я вчера, ничего не утаивая, поделилась с ней своей минутной обидой на Володю, теперь она, всеми своими прелестями и какой-то детскостью будет нечаянно отвлекать его внимание на себя − напрасно я её утешала вчера своими откровениями.

А знает ли Володя чего-нибудь о вчерашнем? Сама Натали навряд ли расскажет ему об этом. Если она не уехала наутро, значит успокоилась – а вчера казалось, что она готова чуть не ночью уйти на станцию, даже не зная точно, где она.

Но с кем быть мне? Сейчас увести у Натали Володю невозможно, как и Натали у Володи. С Соней я говорить не хочу! А с её отцом? – он не поймёт, почему это вдруг я, бросив всех, пришла к нему. Или наоборот − поймёт то, чего бы я не хотела.

Виталий, к счастью, оказался неподалёку − Наталья Сергеевна поняла, что он ждёт, когда Натали покинет Владимира Ивановича, чтобы объясниться с ней за вчерашнее. Быть может, Натали, напротив, не отпускает Владимира Ивановича, чтобы избежать этих объяснений − конечно, с Владимиром Ивановичем спокойнее, и неважно о чём они говорят сейчас – Наталья Сергеевна это всегда знала и хотела бы быть сейчас на месте Натали.

− Виталий, можно поговорить с тобой? – Виталий вздрогнул от неожиданности.

− Да, конечно, Наталья Сергеевна!

− Это у меня в первый раз – я таких вопросов никогда ещё не задавала, даже ближайшим подругам, так что ты, пожалуйста, не суди меня, если мои слова окажутся неуместны.

− Ну что Вы, Наталья Сергеевна, как же я могу судить Вас?

− Виталий … Кого ты любишь – Соню? или Натали?

− Натали! И только её – я вчера уже открылся ей.

− Но она тебя не любит? Или почему она так избегает тебя сегодня?

− Наталья Сергеевна, мне кажется, что Вы уже знаете, наверное, от Владимира Ивановича – он всё узнал от меня вчера: в грозу ко мне прибежала Соня, испугавшись грома, я стал её успокаивать. И обнял её. А это увидела Натали. И всё! – ничего больше не было – это было одно мгновение. Натали убежала, а когда я вырвался от Сони и кинулся искать, чтобы всё объяснить – её уже нигде не было – ни в спальне, ни в гостиной…

− Она была у меня, я застала её в коридоре, в слезах, и увела в свою спальню, чтобы успокоить.

− Значит, она Вам всё рассказала?

− Нет… то есть я не знаю. И Натали не знает, кого ты любишь − её или Соню, с которой ты обнимался в своей постели!

− Наталья Сергеевна, ну не так всё!

− А почему Соня прибежала в тебе, полуодетая, почему ей для успокоения нужны были именно твои объятья, и почему так долго тебе потребовалось, чтобы вырваться из них?!

− Ну, Наталья Сергеевна! − конечно, никто бы не смог ответить на эти вопросы, и Виталий замолк.

И всё же Наталья Сергеевна не могла принять такое − к кому бы она сама смогла прибежать в ночной сорочке за успокоением в минуты страха? Конечно, только к тому, кого любит. И только если знает, что и он меня любит, и, если мы оба уверены в этом. Конечно, она сама могла прибежать только к Володе! А вот Соня прибежала к Виталию, над которым подтрунивает за обедами, и которому не оказывает открыто знаков внимания?

И даже, если она тайно влюблена в него, то решилась бы впервые открыться совершенно раздетой, и в его спальне? Наталья Сергеевна вновь обратилась к себе из того, самого счастливого периода жизни − между Третьяковской галереей и отъездом с Володей на дачу. Сколько боязни было тогда в каждом её шаге − можно ли что-то сказать ему? или как долго можно позволить задержать его руку на своей?

Нет и нет! − не могла она тогда, ни от какого страха, раздетая, прибежать в его спальню − это было бы ещё страшнее.

А если Соня прибежала, раздетая, к Виталию, то, значит, уже была здесь такой? И, значит, зря я вчера, успокаивая Натали, призывала не придавать этому слишком большого значения − это и было главное (если бы я увидела, например, как Володя в саду обнимает Соню − разве я осталась бы здесь хотя бы на минуту? Но потом, разве никогда не пожалела бы об этом?) …

За время этих размышлений Наталья Сергеевна рассеянно поблагодарила Виталия и отошла от него, закончив тягостный для того разговор.

Натали всё ещё стояла с Владимиром Ивановичем, теперь уже прикасаясь к его руке. Увидев Наталью Сергеевну, она торопливо отдёрнула руку.

− Натали, мне необходимо поговорить с тобой − наедине. Прости меня, Володя, у нас будет женский разговор, который тебе покажется неинтересным (у Владимира Ивановича, как оказалось, были срочные дела, но он не хотел оставлять Натали скучать в одиночестве, так что Наталья Сергеевна подошла очень вовремя).

− Натали, я только сейчас поняла всё. Вчера мы с тобой ошибались − на самом деле не Соня отнимает Виталия у тебя, а ты его отняла у Сони… И как бы тяжело тебе это ни было, именно в грозу выбор Виталия стал бесповоротным…

Дальше Наталья Сергеевна говорила о том, что уже поверила в любовь Виталия к Натали, и что, если он действительно говорил ей о желании приехать и представиться родителям Натали (на что не все мужчины, как оказалось, способны), и что, если тогда, в грозу, он бросился вслед Натали, не оставшись с Соней − то Натали, если она действительно любит Виталия, надо суметь простить его. Нужно и можно принести жертвы ради любви…

Ещё час назад Натали, наверное, готова была считать, что не способна и не будет никого отнимать (что было бы нечестным поступком). Но теперь живительная влага слов Натальи Сергеевны напоила семена, посеянные Владимиром Ивановичем.

Тогда Натали, бродя потерянно по саду, нечаянно (или почти нечаянно) прошла недалеко от одинокого Владимира Ивановича, и тот остановил её. Конечно, он до сих пор оставался в неведении о том, что произошло в грозу в комнате Виталия (Натали никогда бы не смогла бы ему в этом открыться). И он стал говорить с нею совсем не о том − сказал о нечаянной размолвке между ним и Натальей Сергеевной из-за Сони. И так получилось, что именно она, Натали! успокаивала его! При чём тут Соня, когда он любит только Наталью Сергеевну! Нельзя позволить какому-то нечаянному случаю вмешиваться в их любовь! − Натали горячо убеждала Владимира Ивановича, и сама верила этому. Она даже положила свою руку на его − это произошло первый раз в её жизни!

Натали поцеловала Наталью Сергеевну и медленно пошла в ту сторону, где прятался, как все видели, Виталий − чтобы облегчить ему шаги к покаянию.

А Наталья Сергеевна направилась в другую сторону − к Владимиру Ивановичу, который, как она тоже видела, сидел на скамье в конце липовой аллеи. Там он ждал её, такой любимый (несмотря ни на что), записывая что-то в блокноте.

Улан

(С высоты прожитых лет)

1

Иван Алексеевич ещё толком и не заснул, когда услышал, наконец, звук подъезжающей коляски и радостный возглас Сони: "Ах, вечно опаздывающий молодой человек!" Потом звуки стихли – видно, все вошли в дом. Значит, всё-таки приехал его непутёвый племянник, Виталий − слава Богу, не так скучно будет Соне здесь, в усадьбе.

Конечно, в сравнении с весёлой гимназической жизнью в Ельце, здесь и приличного общества нет ‒ и очень скучно, особенно зимой. Хорошо ещё, что на лето приехала подруга по гимназии, Натали. Но даже и у той – есть жених, из нашей родни. Пусть не красавец, а у Сони и такого нет.

А, ведь, как Соня хороша, не то, что эта её Натали − весь день в саду, за книгой. И только: "Доброго утра, Иван Алексеевич", "Покойной ночи, Иван Алексеевич". И не улыбнётся ни разу.

Где-то на этих мыслях Иван Алексеевич уснул.

2

Утром оказалось, что кроме непутёвого Виталия вчера приехали и ещё гости, которые прошлым летом уже снимали дачу у сестры Ивана Алексеевича и опять направляются туда же. Конечно, во всех поместьях всегда рады гостям, избавляющим от повседневной скуки – а Ивану Алексеевичу давно было неловко перед Соней, которую он обрёк здесь на одиночество. И поначалу именно ради Сони он уговорил этих новых гостей задержаться и погостить у них ещё, хотя бы несколько дней. Но гости и правда были замечательные − Владимир Иванович, писатель, и его красавица-жена, Наталья Сергеевна, так что Иван Алексеевич был очень доволен тому, что всё так удачно сложилось.

Все последующие дни были для Ивана Алексеевича один другого краше − он проводил дни за разговорами то с Натальей Сергеевной, то с Владимиром Ивановичем:

− Почему, когда все юноши хотят на военную службу, некоторые, как, например, сам Владимир Иванович, идут в писатели? Что они получают от этого − деньги? Славу (как один только граф Толстой)? А всё идут и идут в писатели, книги их всё печатают и печатают (Иван Алексеевич старался говорить так, чтобы, не дай Бог, не обидеть Владимира Ивановича, но хотел узнать и понять это влечение. А если не узнает сейчас от самого писателя, то уже никто этого ему не расскажет).

Разговоры с Натальей Сергеевной были ещё труднее и ещё приятнее (столь очаровательна и умна была эта молодая дама!):

− Чем занимаются в Москве молодые барышни, окончившие гимназию, и до замужества? Иван Алексеевич не сразу мог поверить, что хождение по музеям, театрам и выставкам может занимать всё их время. А обеды в ресторанах, по мнению Ивана Алексеевича, вовсе были греховны и для девушек, и для женщин. Но Наталье Сергеевне он не мог не поверить, когда та рассказывала ему об интересных встречах и разговорах там, о наслаждении от любования предметами искусства, от познания сколького нового в музеях…

Соня давно не видела своего папу таким счастливым. Вопреки обыкновению после обеда он не уходил к себе отдыхать, а оставался со всеми в столовой и рассказывал что-то из истории имения, забавные приключения из своей юности или жизни соседей.

Часто он находил предлог проводить Наталью Сергеевну в сад, когда Владимир Иванович оставался курить в столовой ‒ тот с улыбкой смотрел на знаки внимания, которые он ей оказывает. Впрочем, Соня прикладывала усилия, чтобы и Владимир Иванович не скучал в одиночестве, пока папа развлекает Наталью Сергеевну. А сам Владимир Иванович тоже старался, чтобы Соня оставалась довольной их общением.

И Соня, так же как папа, могла чувствовать себя вполне счастливой ‒ днём от бесед с Владимиром Ивановичем, а поздними вечерами ‒ от живительных прикосновений Виталия.

3

Всё было так хорошо и радостно, что Ивану Алексеевичу даже не хотелось поверить в греховную связь Сони с Виталием, в которой их заподозрила её старая нянька, Стефания.

Не поверил нисколько, ну как же может так ‒ его Соня?! И как только у этой Стефании язык не отсох сказать такое! Да чего с неё взять – крестьяне, они и рассуждают по-крестьянски, ни ума, ни разумения. Но если у них у самих так, как у овец (прости господи), то пусть не пачкают благородных − Иван Алексеевич привёл в пример себя: ну, конечно, были грешки по юности, как у всех − с молодыми крестьянками, когда у них мужья на заработках, но не с сёстрами же! И успокоился, что это просто наговор Стефании. Слава Богу, что не было ничего такого.

Вот, Владимир Иванович и Наталья Сергеевна, например. Тоже молодёжь (на всю молодёжь и нападала Стефания, заодно с Виталием – греховодников, развратников) − но Владимир Иванович и Наталья Сергеевна не такие. Он ‒ писатель, много всего знает, летом вывозит супругу на дачу.

Тут мысли Ивана Алексеевича обратились на прошлое лето. Он вспомнил, будто сестра тогда в письмах, когда писала о своих дачниках, выражала сомнение в их супружестве – то ли жена, то ли невеста, то ли революционеры – без колец оба ходят.

И, ежели так – то уж (прости господи) лучше с ним Соне, чем с Виталием, если уж невмоготу ей в девках. Владимир Иванович, сразу видно − человек благородный. И не сбежит, если, не дай Бог, что случится.

А что до Натальи Сергеевны, то она достойна лучшей участи, чем так, как сейчас с Владимиром Ивановичем. Он же должен понимать, что нехорошо так – целый год держать её в невестах, и ничего не предпринимать. Сам бы Иван Алексеевич, без сомнения, сразу бы женился на таком сокровище. Он не замечал, что одновременно хвалил Владимира Ивановича − для Сони, и порицал – для Натальи Сергеевны.

Мысли Ивана Алексеевича унесли его вдаль – как было бы замечательно, когда местное общество с радостью приняло бы Наталью Сергеевну в свой круг. Соседи бы стали приезжать знакомиться с ней, приглашать их к себе. А то, после смерти супруги, Иван Алексеевич сам стал реже выезжать, и к нему тоже. А в тёплое время они с Натальей Сергеевной стали бы ездить в путешествия – в Орел, в Воронеж, можно и к сестре поехать.

Тут Иван Алексеевич остановился – нет, к сестре не надо. Наталья Сергеевна была у неё с Владимиров Ивановичем, и теперь ей будет неудобно приехать к ней уже с Иваном Алексеевичем, даже если Владимир Иванович станет его зятем (впервые Иван Алексеевич так назвал его). Так как Иван Алексеевич вдовец, свадьбу можно сыграть скромную, и сестру не звать. А вот Сонина свадьба должна быть широкой, туда не позвать сестру нельзя, и она всё узнает. Но это уж пусть Владимиру Ивановичу будет неловко, а не Наталье Сергеевне − она может стать моей женой уже после, и на Сониной свадьбе не присутствовать.

И чем чаще такие мысли приходили в голову Ивана Алексеевича, чем больше он в них верил. Но, конечно, он не был способен начать действовать – как же можно поступать так со своими гостями, которых сам уговорил задержаться у него в усадьбе?! Потому всё оставалось по-старому, и Иван Алексеевич, не выдавая своей тайны, наслаждался обществом Натальи Сергеевны. Но в разговорах с Соней он тонко, как сам считал, хвалил Владимира Ивановича, сравнивая его с Виталием, не в пользу последнего. Соня и сама подшучивала над ним, но теперь Иван Алексеевич даже в этом видел какой-то подвох.

А, впрочем, это не слишком беспокоило Ивана Алексеевича – с каждым днём он всё сильнее влюблялся в Наталью Сергеевну. И день за днём сладкие грёзы захватывали все мысли Ивана Алексеевича.

4

Жаркая и сухая неделя закончилась сильной грозой. А наутро после неё всё изменилось. На завтрак почему-то пришли не все, а кто пришёл − сидели молча и настороженно. Ни следа от былой непринуждённости, и стало как-то грустно. Потому он, торопливо допив кофе, сразу встал из-за стола, извинился и, сославшись на нездоровье, ушел к себе в спальню.

Пытаясь разобраться в изменившейся ситуации, следующие несколько часов Иван Алексеевич провел за постыдным, как сам сначала посчитал, подглядыванием − подвинул стул в своей спальне почти к окну и, не отрываясь, наблюдал за действием, происходящим перед его глазами.

Со второго этажа ему было отлично видно всё поле битвы − и лужайка перед крыльцом, и сад, и убегающая вдаль аллея.

Иван Алексеевич даже вспомнил занятия в военном училище − как сидеть в засадном полку, чтобы в нужный момент неожиданно броситься на неприятеля и помочь своим.

Владимир Иванович одиноко сидел на скамейке, потом из дома вышла Натали. Видно было, как она, бродила по саду и как бы случайно прошла совсем рядом с Владимиром Ивановичем − так, что он не смог бы не встать и не начать с ней разговор.

Потом вышел Виталий, огляделся вокруг, заметил Натали с Владимиром Ивановичем, встал так, чтобы они его не заметили. Вскоре вышла и Наталья Сергеевна, также провела рекогносцировку и выбрала себе в собеседники Виталия.

И лишь Соня была одна − вдалеке ото всех, где сад уже переходил в лес, и никто, кроме Ивана Алексеевича, не мог её увидеть.

И тут он, старый солдат, никогда не разбиравшийся в тонкостях девичьей души, вдруг понял, что его дочку отвергли все. Или почти все. Что она сейчас не может подойти ни к одной из беседующих пар. Но как же так? Почему? Уж не она ли за всеми ухаживает, всех потчует и развлекает?

И даже Виталий, который, как говорила Стефания, чуть ли не греховодничал с Соней, теперь ведёт беседы не с ней, а с Натальей Сергеевной. А Натали? Лучшая, называется, подруга? То хвостом за ней ходила, а теперь любезничает с Владимиром Ивановичем − на глазах у самой Натальи Сергеевны. И на глазах у Виталия, который ей то книгу в саду читал, то на лодке катал (да нет, обманывается Стефания – Виталий же ухаживает за Натали, а не за Соней).

И никто – ни Виталий, ни Натали − про его Соню и не вспоминает.

А писатель тоже − приехал с женой, а теперь сменил её на молодых барышень. То Соню развлекает, оставив жену в одиночестве, то теперь, кажется, уже и Натали обольщает − вот, та уже свою руку на его положила! Конечно, он недостоин Натальи Сергеевны. И, слава Богу, если они до сих пор не венчаны − не нужен ей такой писатель.

Потом пары поменялись − Натали ушла к Виталию, а Наталья Сергеевна − к Владимиру Ивановичу. Но Ивану Алексеевичу это было уже не интересно ‒ его захлестнула обида за Соню, и он пошёл к ней, чтобы она не оставалась в одиночестве.

5

Соня так и стояла в конце сада. И подойдя к ней Иван Алексеевич увидел, что она плачет.

‒ Отчего ты плачешь, Соня, кто тебя обидел?

‒ Никто! ‒ резко и, как показалось Ивану Алексеевичу, даже грубо выкрикнула та и отвернулась от него. Ей сейчас совершенно не нужен был отец со своим сюсюканьем – она хотела жалеть себя и плакать одна.

А он теперь уже и сам не знал – зачем шёл к Соне, и что можно ей сказать, чтобы успокоить, поддержать, чем остановить её слёзы. Чего он хотел – посоветовать Соне соблазнить Владимира Ивановича? Да, наверное, он был бы удовлетворён, если бы это произошло, и, может быть, с удовольствием с этим смирился бы. Но как отец может сам дать такой совет дочери? Значит, одна половина его мечтаний уже не сбудется.

Не зная, о чём дальше говорить с Соней, Иван Алексеевич как-то осунулся и пошёл прочь. Но тут же подумал, что если его таким увидит Наталья Сергеевна, то никогда не сможет полюбить – он распрямил плечи и поднял голову. Решил, что надо увидеться с Владимиром Ивановичем наедине и вызвать его на откровенный разговор. О чём и зачем – он ещё не знал, но уже решился броситься в бой.

Но неудача в разговоре с Соней оказалась не единственной. Он неторопливо шёл, пытаясь выстроить стратегию разговора с Владимиром Ивановичем. А тот неожиданно догнал его и застал врасплох просьбой дать назавтра коляску и кучера, чтобы доехать до почтовой станции − пора уже продолжить путь на дачу.

− Как, уже завтра? А может быть, Вы с Натальей Сергеевной останетесь здесь, у нас, и не поедете к сестре? Мне так хорошо с вами. Думаю, что и все остальные − и Соня, и Виталий, и Натали были бы этому очень рады.

− Благодарю Вас, Иван Алексеевич, но Вы, наверное, понимаете, что нам будет неловко весь остаток лета стеснять Вас в Вашем доме. А там у нас отдельная дача и мы хозяев нисколько не стесним. Так что, спасибо за Ваше предложение, но всё же мы поедем − мы уже обсудили это с Натальей Сергеевной.

Такое скорое и неминуемое расставание, и угроза никогда больше не увидеть Наталью Сергеевну, вдруг придало Ивану Алексеевичу решимости. Он внезапно понял, что, промолчав сейчас, никогда не простит себе этой слабости, что он без борьбы лишится любимой женщины ‒ и в нём вмиг проснулся тот юный улан, которым он был тридцать лет назад:

− Ну что же, вижу − Вас не переубедить. Но если Вы завтра уезжаете, то, может быть, в этой жизни мы с Вами не увидимся. Тогда позвольте мне задать Вам нескромный вопрос (заранее прошу прощения за него)?

− Пожалуйста, Иван Алексеевич.

− Скажите, Владимир Иванович, а Наталья Сергеевна − она Вам жена? Или невеста? Простите меня.

Владимир Иванович никак не ожидал такого вопроса.

− Иван Алексеевич, мне стыдно отвечать на Ваш вопрос, но это правда – до сих пор она моя невеста, я пока не могу жениться просто из-за отсутствия денег − закончил университет, пробую писать, прибыли это ещё не приносит, живу пока на доходы с родительского именья.

− А каково, простите, Наталье Сергеевне?

− Да, я понимаю, но пока не вижу выхода. Как же я могу жениться, не имея ни должности, ни состояния?

− А когда они у Вас будут? И до этого времени как будет жить Наталья Сергеевна? Я ни в коей мере не хочу Вас порицать… Но и в прошлом году Наталья Сергеевна была невестой, и сейчас − опять невеста? Как же можно так? Ещё раз простите меня, Владимир Иванович, но раз Вы ни на что не можете решиться − останьтесь ещё на неделю. Ради Натальи Сергеевны задержитесь. И я отобью у Вас Наталью Сергеевну!

− Я надеюсь, что Вы шутите, Иван Алексеевич (Владимир Иванович даже попытался улыбнуться, ведь нельзя же поверить, что такое можно сказать серьёзно).

‒ Нисколько! Вы, Владимир Иванович, за минувший год ясно показали, что не готовы ничего предпринять, чтобы разрешить этот вопрос. И не будете ничего предпринимать далее. А я – и готов и могу. И если я отобью у Вас Наталью Сергеевну, лишь ускорю то, к чему это всё равно придёт, но после долгих мучений Натальи Сергеевны. А разве Вы сами не хотите избавить её от этого, и дать ей счастье?

(За время этой страстной речи Владимир Иванович не единожды пытался прервать Ивана Алексеевича, но тот жестом не давал ему ответить)

− И не считайте меня заранее проигравшим в силу моего возраста (сейчас Иван Алексеевич чувствовал, что ему вполне по силам завоевать любовь Натальи Сергеевны − когда-то, когда он был юным красавцем, не знал тех слов, которыми можно завоевывать сердца женщин, а вот сейчас знает и не боится их произнести − разве может женщина не понять и не оценить этого?!).

Он говорил ещё и ещё, со всё возрастающим напором и чувствуя свою правоту.

Владимиру Ивановичу очень тяжело было слушать такие слова. Но, наверное, он и сам давно думал, что неправ в отношении Натальи Сергеевны. Потому и его объяснения, когда ему позволил Иван Алексеевич, были, скорее, покаянием. Он осознавал, что знакомил её только с университетскими ещё друзьями, никогда не возил на обеды к своим родственникам. Из театров выбирал лишь те, которые не посещали, как он знал, его тётушки и дядюшки. Теперь говорил больше он − Иван Алексеевич сделал свое предложение и теперь просто ждал ответа. Даже если он будет отрицательным − Иван Алексеевич и позже сумеет разыскать их в Москве и, если Наталья Сергеевна будет ещё свободна, он завоюет её любовь. Время ему поможет − насколько ещё может хватить терпения у Натальи Сергеевны жить в таком положении?

Чем дольше оправдывался Владимир Иванович, тем меньше хотел его слушать Иван Алексеевич − в последние мгновенья он даже перестал желать интрижки писателя с Соней (раз та перестала общаться с Виталием, значит былая опасность от того, кажется, прошла). Но если Владимир Иванович, вдруг, согласится с уговорами Ивана Алексеевича и ещё задержится у него в усадьбе, то как Наталья Сергеевна сможет ответить на любовь Ивана Алексеевича, оставаясь в одной спальне с Владимиром Ивановичем? И если произойдет размолвка между Владимиром Ивановичем и Натальей Сергеевной, то на кого тот может переключить своё внимание? Если не на Соню, чего уже не хотел Иван Алексеевич, то на кого? − не на Натали же? Никогда перед Иваном Алексеевичем не возникало столько вопросов − то, что мгновение назад, казалось, требовало лишь лихой кавалерийской атаки, сейчас становилось совсем неразрешимым. И Иван Алексеевич уже испугался своего предложения.

− Но если Вы всё уже окончательно решили насчёт своего отъезда, то не буду тратить Вашего времени на пустые разговоры. Ещё раз прошу прощения, Владимир Иванович, за мои нескромные вопросы и предложения. Пожалуйста, забудьте их, конечно, завтра я велю довести Вас с Натальей Сергеевной до почтовой станции. Надеюсь, Вы не будете в дальнейшем сожалеть о днях, проведенных здесь. (Потом Иван Алексеевич более всего ругал себя именно за последние слова − ведь ими он сам прогонял Наталью Сергеевну, лишая её последнего шанса остаться. Он уже не вспоминал, чего испугался мгновение назад).

И Владимир Иванович, казалось, уже забыл о бестактности Ивана Алексеевича, так ошеломившей его вначале:

− Иван Алексеевич, спасибо Вам, что со мной об этом заговорили − теперь я утвердился в мысли, что обязан начать что-то делать, нельзя так поступать с Натальей Сергеевной − осенью устроюсь в губернскую канцелярию, или, может быть, в суд секретарём.

На этих словах он решительно повернулся и пошёл прочь от Ивана Алексеевича – никакие другие слова не позволили бы ему так резко оборвать этот мучительный разговор…

Чего-чего, а такой выволочки Владимир Иванович не ожидал − его выпороли как мальчишку! Тем более, не ожидал от этого, как ему казалось раньше, благообразного и приветливого старика. Ну ладно − Наташа − она имеет все права показывать своё недовольство, а почему он? Что может понимать в их жизни человек, знакомый с ними всего неделю?

Кроме того, теперь он способен написать письмо и выдать их своей сестре − и зачем только они задержались здесь! Иван Алексеевич вновь разбудил сомнения в душе Владимира Ивановича − как уже было прошлой осенью, когда, вернувшись с дачи, они с Наташей стали жить вместе. В Москве уже было невозможно жить такими затворниками, как на даче, и Владимир Иванович представлял Наташу своим друзьям как свою невесту, и в их кругу этого было вполне достаточно. Как ему казалось.

В письмах своим родителям Наташа жила у своей выдуманной подруги (из-за здоровья её родителей уже можно было не опасаться их приезда в Москву). Сам он, как писатель, просто обязан быть в гуще событий, и его родители понимали, чем занята его жизнь.

Конечно, если бы ожидалось появление ребенка, он сразу бы женился на Наташе (и родители бы это поняли и приняли), но пока Бог миловал. Но это знал он. А была ли так уверена в нём Наташа?

6

За обедом, куда, наконец, собрались все, Иван Алексеевич отметил, что диспозиция изменилась − Соня пересела от Виталия и Натали на другую сторону стола, ближе к Владимиру Ивановичу (с которым сразу стала демонстративно кокетничать) и Наталье Сергеевне. Та, видимо, что-то поняла в новой игре Сони и не пыталась отвлечь внимание Владимира Ивановича от неё.

А Ивану Алексеевичу важнее всего было, что слёзы у Сони высохли, она опять стала оживлённой как раньше, и все неприятности у неё прошли (мужчинам простительно так плохо разбираться в знаках, которые подают женщины). Виталий и Натали сидели рядом, но, как всегда, почти не общались.

После обеда, когда Владимир Иванович, как всегда, остался курить в столовой, а Наталья Сергеевна пошла в сад, Иван Алексеевич, традиционно, вызвался её проводить. Впрочем, сегодня Владимир Иванович, казалось, хотел этому помешать, но промолчал.

Иван Алексеевич тоже хранил молчание, пока они с Натальей Сергеевной не дошли до сада и только там решился:

− Наталья Сергеевна, с горечью я узнал, что завтра Вы с Владимиром Ивановичем нас покидаете. И если всё будет хорошо, то мы никогда больше не увидимся. А я так полюбил Вас за эту неделю. Но Вы, пожалуйста, помните, что, если так и не будет всё хорошо, что я всегда буду Вас ждать и Вы всегда сможете стать хозяйкой этой усадьбы, − Иван Алексеевич был абсолютно искренним в своем предложении (наверное, это и было уже предложением руки и сердца), и он даже не думал о том − как Соня может встретить Наталью Сергеевну не как гостью, а как новую хозяйку дома.

− Спасибо Вам, милый Иван Алексеевич! Я поняла, что Вы уже знаете мою стыдную тайну – никогда я бы не хотела, чтобы о ней знали. И я хочу оправдаться перед Вами…

‒ Наталья Сергеевна, Вам совершенно не в чем оправдываться, тем более передо мной (это мне нужно просить прощения у Вас за свои слова, из-за которых Вы почувствовали неловкость)!

‒ Нет-нет, я хочу Вам всё объяснить! Давайте сядем на ту скамейку, а то, боюсь, меня покинут силы во время своей исповеди.

‒ Наталья Сергеевна, пожалуйста не надо – мне и так уже стыдно перед Вами!

Там, на скамейке, Наталья Сергеевна вспомнила и рассказала Ивану Алексеевичу всю историю знакомства с Владимиром Ивановичем, о своих былых страхах, влюблённости, надеждах ‒ ни сам Владимир Иванович, ни немногочисленные её подруги, ни родители никогда не слышали таких откровенных слов из уст Натальи Сергеевны, как сейчас Иван Алексеевич. А Наталья Сергеевна всё говорила и говорила, ей это сейчас было так легко ‒ она наконец нашла куда снять груз со своей души.

‒ Большое Вам спасибо, Иван Алексеевич, что дали мне всё это рассказать – Вы так помогли мне! И простите меня за всё, что я Вам рассказала – мы, женщины, всегда скрываем от мужчин, какие обиды и раны вы нам мимоходом наносите – пока любовь жива, мы боимся её потерять, высказав свои претензии, а после ‒ кому нужны наши крики и слёзы за давние обиды, которых вы не заметили сразу и не вспомните спустя годы.

И вот сегодня я, всю неделю уже очарованная Вами, и воспользовавшись Вашим признанием в любви, сделала то, о чём мечтала, наверное, уже давно – говорила о любви с мужчиной, который меня любит, и который не будет оправдываться за какие-то прегрешения, в которых он невиновен. Простите меня – я совсем запуталась в своих словах.

Не поминайте меря лихом, Иван Алексеевич – я тоже полюбила Вас! Но сейчас пойду к моему любимому Владимиру Ивановичу – мне показалось, что он уже начинает ревновать меня к Вам. А у нас с ним впереди долгая жизнь, и я не хотела бы, чтобы он противился моим желаниям иногда заезжать погостить у Вас!

Наталья Сергеевна улыбнулась, поцеловала Ивана Алексеевича в щёку и лёгкой походкой пошла к дому.

1

− Здравствуйте! Здесь так немного столь юных барышень − а Вы будете писать стихи или прозу?

− Здравствуйте! А Вы считаете приличным задавать вопросы, даже не представившись?

Она оказалась не просто привлекательна, но и весьма бойка на язык. Так состоялось наше знакомство. Она, вроде, была как все остальные барышни из нашего литературного кружка, но на всех следующих занятиях я ждал только её прихода (ничем, впрочем, пытаясь не показывать своего особенного внимания).

Но как-то раз, в кофейне, я случайно оказался возле неё, там же нашёл предлог прочесть ей своё самое удачное стихотворение и повод проводить её по всей Маросейке и половине Покровки − до остановки конки на Чистопрудном бульваре. Была уже осень, но тепло − и она была легкомысленно одета − без шляпки и вуали (меня в ней это особенно очаровало).

Следующие стихи я, кажется, писал не для прочтения и разбора в кружке, а специально для неё − она, впрочем, большого интереса к ним не проявляла, и своих стихов мне не читала. Многие месяцы потом мы с ней вдвоём заходили в кофейню (куда я набрался смелости приглашать после каждого занятия), но ни разу она не порывалась рассказать мне что-то о себе или спросить у меня о чём-то, кроме темы наших занятий.

Впрочем, после долгих месяцев наших пустых встреч мои университетские друзья познакомили меня с совершенно очаровательной Екатериной Андреевной − она всерьёз задумывалась пойти на курсы медицинских сестёр, и уже начала изучать какие-то книги. Но ей ещё оказались интересны все студии, куда я ходил, выставки передвижников и новые поступления в Румянцевском музее и Третьяковке! Я совсем потерял голову!

Но дважды в неделю, когда я посещал литературный кружок, я снова очаровывался Наташей − так звали мою соученицу.

Совершенно для меня неприступную − если Катю я мог в пустынном зале подвести к какой-то картине, взяв, на мгновение, за талию, к Наташе я не мог позволить себе прикоснуться даже к руке. И ни разу, никуда я её даже не пригласил (кроме кофейни на Маросейке).

Но теперь я зачем-то стал ей рассказывать и о Кате. А весной её познакомили с каким-то юнкером, она стала появляться на занятиях всё реже, а к середине осени исчезла совсем.

Но даже, пока она ещё ходила в кружок, всё чаще в качестве первой слушательницы моих стихов стала выступать Катя – она была к ним более снисходительна. И если потом, на заседаниях кружка, мои стихи могли даже критиковать (как и всех других тоже), то она ими восторгалась. А уж, когда их стали печатать в журналах − её восторгу не было предела!

Да, уже к весне мои рассказы и стихи стали иногда появляться в "Ниве", "Русском обозрении" и "Наблюдателе". С помощью руководителя нашего кружка мне даже удалось напечатать тонкую книжку моих стихов (мало кому, как оказалось, интересную). Но всё равно единственным постоянным источником доходов, с осени до весны, оставалось репетиторство (доходов с нашего небогатого поместья, конечно, не хватало). А летом родители моих учеников стали вывозить их в свои далёкие поместья, куда за ними готовы были поехать репетиторами лишь старшие гимназисты. Я не мог поехать лишь с одним учеником и заниматься с ним одним вместо многих, а главное ‒ из-за экзаменов, и остался без заработка.

В июне, когда все дела мои закончились – и экзамены в университете, и кружок, и репетиторство, мне надобно было уже возвращаться к родителям, в наше поместье. И я думал – как быть с Катей? Какими словами ей сообщить, что оставлю её на всё лето одну, но что это не значит, что я её бросаю, и что осенью вернусь, и всё будет как прежде? А привести и представить её родителям в качестве невесты, будучи ещё студентом и не имея твёрдого заработка, я, конечно, не мог.

И просто потерять Катю я не хотел – как же, думал я, мне ещё так долго учиться, и каждое лето я буду стоять перед таким выбором?

− Катя, − как-то сказал я ей − Мне нужно будет поехать к родителям, ещё никогда летом я не оставлял их одних, это мой сыновний долг…

− Конечно, − беззаботно ответила та (и чего я так боялся сказать ей это? – она же всё понимает!) − мы будем писать друг другу письма. Лета осталось всего два с половиной месяца, а осенью всё у нас продолжится!

Впрочем, всё лето мне почему-то больше не хватало Наташи, чем Кати. Но письма продолжал писать Кате (я не договаривался о письмах с Наташей, и куда писать – не знал). А лето – настолько замечательное время, что даже без них обеих я не очень скучал.

2

В сентябре, на первое после лета занятие нашего кружка пришла и Наташа (я тогда ещё не догадывался, что вскоре она его забросит навсегда). Она, конечно, ничего не стала спрашивать у меня про Катю, а я у неё − про юнкера (кажется, она так ни разу и не назвала при мне его имени).

Но вот Кати в Москве не было − она, как уехала отдыхать на море, на Кавказ, так к сентябрю и не вернулась. Позже я перестал приходить на её квартиру и справляться у её матушки – не вернулась ли она ещё?

Ещё большим ударом оказалось исчезновение Наташи месяцем позднее – даже после лета я не удосужился спросить у неё адрес, куда можно ей писать письма.

Помню – долго не мог оправиться от этого двойного предательства. Эти события я впоследствии вспоминал, когда познакомился с Виталием и двумя девушками, между которыми он выбирал – кому отдать свою любовь. Это ли трагедия? Вот если бы они обе его отвергли…

Но и я тогда вскоре смирился – зачем мне те, кому не нужна моя любовь? Но удивительно, что дальше мне на такие встречи не везло – те же университетские компании, тот же литературный кружок, но сердце уже не начинало биться чаще.

Два года спустя я смог сесть в поезд и совершить путешествие в Париж! Да, масса восхитительных впечатлений! Но воспоминания о Наташе и даже о Кате – были ярче.

А спустя еще три года Наташа, также легко как исчезла, так и появилась в моей жизни, подойдя ко мне в Третьяковской галерее и спросив − правда ли, не слышал ли я, что здесь собираются выставлять каких-то российских импрессионистов? (будто она забыла об этом спросить у меня всего лишь вчера, при нашей предыдущей встрече).

Я, каюсь, был совсем не готов к такому счастливому случаю − стал оправдываться, что сам давно тут не был, потом ухватился за её вопрос и предложил сходить посмотреть импрессионистов в Румянцевском музее, ещё лучше съездить на поезде в Петербург, в Эрмитаж!

Она рассмеялась − сказала, что к Эрмитажу пока не готова, но в ближайшие дни готова сходить в Румянцевский.

Меня словно обухом по голове ударили − я был готов искать для неё все выставки в Москве, куда её можно завлечь − и она сама, кажется, стала с большим интересом относиться, не только к живописи, но и к моим стихам (которые я уже перестал писать – только рассказы и статьи в литературных журналах)!

Чуть больше я теперь узнал и про неё − она была из семьи обедневших провинциальных дворян, но замуж, хоть бы за кого, но богатого − не стремилась. Тогда, уже давно (перед нашей первой встречей в кружке), приехала в Москву на медицинские курсы (все знакомые мне барышни в те годы приезжали в Москву именно на медицинские курсы).

С того мгновения жизнь моя (я надеюсь – наша) круто изменилась! Каждый день теперь я летел к ней на Стромынку (я теперь уже знал – где она живёт в Москве!), и дальше – уже неважно куда – но мы больше до глубокой ночи не расставались!

Стоит ли говорить, что вскоре я снял квартиру в доходном доме в Сокольниках, чтобы быть ближе, и наши расставания длились меньше.

Теперь, как когда-то, в глубокой юности, я целыми днями ходил по музеям, галереям, выставкам и театрам (но уже с Наташей, а не с Катей – и это было разительно иначе!) и как-то так получилось, что она однажды (а потом навсегда) осталась у меня!

Приближалось лето, но я уже не хотел даже на минуту, не то, чтобы на несколько месяцев, отпускать от себя Наташу! Написал письмо родителям, что из-за работы не смогу приехать, как обычно (может быть, сумею на Рождество). И через знакомых, даже не поговорив с Наташей, стал искать возможность снять на лето дачу – где-нибудь вдали от Москвы (рядом – в Люблино или Перловке − сбережений бы на лето не хватило, а просить у родителей, после писем о работе, уже не мог).

И вот тогда встретился студент, Виталий, родители которого имели поместье в Воронежской губернии и недорого сдавали там дачи. Чего я и опасался, Наташа с неодобрением отнеслась к моей затее – я соблазнял её свежим молоком и творогом каждое утро, яйцами только из-под кур, перепелами, клубникой и малиной – и что никто ничего не узнает из нашей тайны – и она сдалась.

3

Чем дальше наш поезд отъезжал от Москвы, тем слабее становилась радость от моей победы – стал понимать двусмысленность нашего положения (о чём много раз говорила мне Наташа, а я старался отвлечь от её этого вопроса прелестями деревенской, "Толстовской" жизни). Но вопросы, которые я раньше старался не замечать (чтобы Наташа и сама посчитала их малозначащими) ‒ никуда не делись. И с первой же минуты после отправления поезда я засомневался ‒ как представлю хозяевам, родителям Виталия, себя и Наташу? Лгать нельзя, а правду говорить и вовсе непозволительно…

Я опасался, что Наташа увидит моё состояние, догадается о его причинах и начнёт меня осуждать, что я сразу обо всём не подумал, а теперь попадём в неловкую ситуацию! Но Наташа, даже если поняла моё запоздалое прозрение, то всячески отвлекала меня на разную малозначительную ерунду (спасибо ей, неважно ‒ умышленно ли было это, или случайно).

Мы без всяких неожиданностей доехали до Нижнедевицка, последней станции перед Воронежем, а там без особых усилий наняли извозчика до Варваровки – сделав всё, как нам описал Виталий.

Когда мы подъехали, хозяева, видно услышав шум лошадей, уже вышли на крыльцо и радостно приветствовали нас: "Здравствуйте, Владимир Иванович! Здравствуйте, Наталья Сергеевна! Виталий нам о вас написал, и когда вы приедете. Мы уже всё приготовили для вас…"

Я в дороге готовил скорую и содержащую много ненужных мелочей речь, вроде "Мы с Натальей Сергеевной очень хотели отдохнуть в этих краях, и когда узнали Виталия и то, что вы сдаете дачи, сразу решились…", позволявшую забыть официально представиться самому и представить Наташу, но сейчас получилось ещё лучше − представляться людям, которые тебя уже знают, даже неуместно.

На следующий день я оплатил вперёд за всё время нашего проживания на даче, чем ещё более расположил к нам хозяев.

Я не забывал выполнять и все обещания, данные Наташе – каждый день крестьяне нам приносили творог, яйца, разные ягоды, а когда узнали, что плачу сразу, то стали носить перепелок, фазанов и живую ещё рыбу!

Однажды Наташа с улыбкой спросила меня: "Ты этим всем пытаешься меня задобрить?", с чем я не стал спорить, сказав, что давно задумал её подкупить и обольстить. Она согласилась с моим тонким подходом, и призналась, что благодаря фазанам (ощипывать которых – сплошное мученье, а я по своей воле принимаю эти муки на себя) уже полюбила меня!

За время нашего отдыха Наташа, как мне казалось, забыла свои сомнения и страхи. А за то, что она меня простила, я любил её безмерно (конечно, вначале я считал себя виновным, что не предусмотрел всех тонкостей и опасностей нашей поездки − но тот восторг, который я ожидал от этого приключения, случился!)

А на Преображение наши хозяева, встретившись с нами в церкви, пригласили нас на праздник к себе (это не Москва, и мы не могли пропускать большие праздники без опасности лишиться любви крестьян, приносивших нам телесную пищу). Мы не смогли отказать нашим милым хозяевам, хотя и понимали опасность разговоров, которые там могут случиться.

И это испытание мы выдержали − разговоры сразу начали с красот Москвы, где они давно уже не бывали, густых лесов вокруг, разительно не похожих на местную, почти малороссийскую природу, и о том, что в здешней речке полно вкуснейших язей, которых совсем нет в Москве. Когда стало смеркаться, и мы уже собирались откланяться, хозяева позвали кучера, дабы тот заложил коляску и довёз до дачи, чтобы нам не идти пешком.

Вечером, когда я делал записи об этом событии уже в третьей тетради, исписанной за наше дачное лето, Наташа, как обычно, подходила ко мне и через мое плечо заглядывала в рукопись.

− Неправда, я вовсе не злилась на тебя сегодня. Да, переживала и волновалась как гимназистка на экзамене, но никак не злилась − мы бы не смогли отказаться от их приглашения. Ты очень хорошо вёл разговор, так что ни разу, ни словом сумел не упомянуть о нас (я бы так не сумела). А почему ты пишешь больше обо мне, которая молчала?

Этим летом я впервые понял, что для меня стало интереснее писать, чем читать (может, поэтому становятся писателями? − годом позже я эти свои мысли открывал дядюшке Виталия, Ивану Алексеевичу). Но сейчас я наслаждался тем, что в мои мысли подглядывает моя любимая Наташа − ещё не всё я решался высказать ей словами, но был рад, когда она их невзначай узнавала, заглядывая в тетрадь из-за моей спины.

4

Но и сладостное лето пролетело. Мы распрощались с гостеприимными нашими хозяевами, пообещав, что и на следующее лето, если позволят обстоятельства, снова постараемся приехать к ним, о чём заранее известим письмом.

В Москве, где уже наступила осень, я опять нашёл учеников, а Наташа, чтобы не сидеть одной дома, пошла работать в журнал корректором − наверное, ей понравилось быть первым читателем. Ну а наша с ней, уже семейная, жизнь стала иной, чем весной (с беспрестанными походами куда-нибудь), и чем в летней пасторали. Всё стало каким-то обыденным, и мы, кажется, легко разъехались в Рождество по своим родителям.