Азбука спасения. Том 53

Преподобный Исаак Сирин

Когда временами случается, что пламенной молитвы удостаивается человек из-за пробуждения благодати, тогда бывают у него напряженные и бесчисленные движения в молитве – молитвы усердные, мощные и горячие, словно огненные угли. И в движениях этих сильный вопль восходит из глубины сердца его вместе со смирением, которое происходит от сильной радости. И откуда исходят они, оттуда же сокровенным образом получает он некое вспоможение в движениях своих в такие минуты, то есть от самой молитвы; и пламенеющий огонь возникает в душе благодаря радости его – до тех пор, пока человек тот до самой бездны не смирится в помыслах своих.

Итак, эти движения пробуждаются в нем благодаря молитве – молитвы чистые и сильные, напряженные и неудержимые в стремлении своем. Они появляются в сокровенности сердца вместе с неуклонным взиранием на Бога. И кажется человеку тому, что в теле своем приближается он к Господу нашему в ту минуту по причине искренности помыслов молитвы его, восходящей к Нему.

Если же удостоен он сознательной молитвы, то в тот миг, когда встречает он малейшее слово молитвы, тотчас иссыхает молитва на устах его и бывает он полностью успокоен от всяких движений, и достигает он неподвижной тишины в душе своей и в теле своем. Кто прошел по этому пути, тот поймет сказанное об этих двух формах молитвы. Или, может быть, есть такой человек, который воображает, что чин и движение духовной молитвы есть что-либо одно из этого. Пусть же поймет думающий так, что все эти вещи и бесчисленные другие подобные им суть чин чистой молитвы и чистых душевных помыслов, возникающих в человеке во время молитвы. А в жизни духа уже нет молитвы.

Всякая существующая молитва состоит из прекрасных помыслов и душевных движений. На духовном же уровне и в жизни духа нет ни помыслов, ни движения, нет даже какого-либо ощущения малейшего движения души относительно чего-либо, ибо естество полностью удаляется от этого и от всего, что свойственно ему. И пребывает человек в некоей несказанной и неизъяснимой тишине, ибо действие Духа Святого пробуждается в нем, и поднимается он выше области душевного знания. Что же скажем? Где нет помыслов, там как можно говорить о молитве или о чем-либо еще?

Относительно этого чина если кто желает услышать в точности, пусть прочитает выше длинное Слово, написанное нами о духовной молитве, оттуда научится он ясно всей сути этого учения о жизни в молитве и о видах чистоты и нечистоты ее. Научится он также тому, что есть духовное движение и почему называется молитвой этот духовный подъем, который превыше движений душевности, несмотря на то, что на духовном уровне нет молитвы. Все это мы ясно написали там. (Беседа 32)

Святитель Феофан Затворник

Настоящая молитва – молитва духодвижная

Вышел (Иисус) и удалился в пустынное место и там молился (Мк.1:35). Господь молится, как человек, или, лучше, как вочеловечившийся человеческим естеством. Его молитва ходатайственная за нас, а вместе образовательная для Его человечества, которому надлежало входить ограниченным путем в обладание Божественным. В последнем значении она для нас образец и пример. Апостол Павел учит, что у приявших Духа Дух молится и, конечно, не Сам от Себя, но возбуждая молитвенные устремления к Богу в духе человеческом.

И вот у нас настоящая молитва – молитва духодвижная. Но такова она на верхней ступени. Путь к ней – труд молитвенный у ищущих очищения и освящения. Уединение, ночь – приличнейшая этому труду обстановка, самый же труд – множество поклонов с сердечными воздыханиями.

Трудись и трудись, леность всякую отгнавши. Сжалится над тобою Господь и подаст тебе дух молитвы, который начнет действовать в тебе так же, как действует дыхание в теле. Начинай! Се ныне время благоприятно. Молитесь умно-сердечно, с желанием достигнуть и духодвижной молитвы. Всякою молитвою и молением молящеся на всяко время духом, и в сие истое бдяще во всяком терпении и молитве о всех святых.

Предшествовавшие два ряда оружий духовных завершает святой Павел молитвою. Грамматически сочетавается это последнее оружие с первыми тремя: там – препоясавше чресла, оболкшеся в броня, обувше нозе, и здесь – молящеся. Но, по существу дела, она не менее относится и к последним трем. Она сопровождает все их и всем им силу придает – Божескую. В другом месте сказал святой Павел, что оружие воинствования нашего сильно Богом. Сила сия от Бога низводится в них молитвою. Святой Златоуст так и представляет дело. Облек, говорит, воинов, теперь приводит их к царю с прошением о помощи. «Примечай мудрость блаженного Павла. Там он вооружал ефесян, научая и всем предосторожностям. А здесь, в заключение всего, научает, как нужно обращаться к царю и просить, дабы он послал им свою помощь.

Ибо, сказавши: всякою молитвою и молением молитесь, он указал на то, что если в каком, то наипаче всего в этом деле имеют они нужду в помощи Божией. Он как бы так сказал: вы этого достигнете, да и все можете совершать не иначе как в таком случае, если станете молиться».

Указывая на необходимость молитвы, Апостол тут же указывает и на то, какова должна быть молитва, чтобы быть услышанною. Первое – молитесь, говорит, всякою молитвою и молением, то есть всеусердно, с болезнью сердца, с пламенным к Богу устремлением. Святой Златоуст образец такой молитвы указывает в Анне, матери Самуила. «Много, говорит, пролила она слез. Устыдимся такой женщины! Она молилась о даровании ей сына и плакала, а мы просим о Царствии Небесном – и делаем это с какою-то небрежностью! – И ста, сказано, пред Господом и молилась: Господи Боже сил (Цар.1:11).

Но слезы лились прежде, чем она могла что-нибудь выговорить. Ими она и надеялась преклонить к себе милость Божию. Где слезы, там полное сокрушение, а где сокрушение, там много любомудрия и осмотрительности. – Затем смотри, какое благоговение и в том, что устне ея двизастеся, а глас ея не слышашеся (ст. 13). С таким расположением приступает к Богу человек, искренно желающий получить просимое. Леность, невнимательность, рассеянность, небрежность, беспечность не имеют в нем места».

Второе – молитесь, говорит, во всяко время. Этим заповедует он неотступность и неусыпность молитвы. Молитва должна быть не занятием известного времени, а состоянием духа всегдашним. «Смотри, не ограничивайся одним известным временем дня. Слышишь, что говорит! – Во всякое время приступай к молитве, как и в другом месте сказал: непрестанно молитеся (1Сол.5:17). Не слышал ли ты о вдовице, как она победила судию, благодаря своей неотступности? Не слышал ли, как один друг в самую полночь крепко молил, и – умолил своего друга? Не слышал ли и о хананеянке, как она своею неотступною просьбою возбудила к себе участие в Господе? – Эти люди получили, чего желали, – и каждый потому, что был неотступен в своей просьбе» (святой Златоуст).

Третье – молитесь, говорит, духом, то есть молитва должна быть не внешняя только, но и внутренняя, умом в сердце совершаемая. В этом существо молитвы, которая есть ума и сердца к Богу возношение. Святые отцы различают умно-сердечную молитву от духовной. Первая творится сознательною самодеятельностью молящегося, а вторая находит, и, хотя сознается, но движется сама помимо усилий молящегося. Эта молитва духодвижная. Последней нельзя предписывать, ибо она не в нашей власти. Ее можно желать, искать и благодарно принимать, а не совершать, когда ни захочешь. Впрочем, у людей очищенных молитва большею частью бывает духодвижною. Надо потому полагать, что Апостол предписывает умно-сердечную молитву, когда говорит: молитесь духом. Можно прибавить: молитесь умно-сердечно, с желанием достигнуть и духодвижной молитвы. Такая молитва держит душу сознательно пред лицем Бога вездесущего. Привлекая к себе и отражая от себя луч Божеский, она разгоняет врагов. Можно, наверное, положить, что душа в таком состоянии неприступна для бесов. – Так только и можно молиться во всякое время и во всяком месте.

Четвертое – и в сие истое бдяще во всяком терпении. Этим заповедуется притрудность молитвы, или преутруждение себя в молитве. Опыты услышания молитв, народных ли или частных, показывают, что христиане, уповавшие испросить молитвою благопотребное, приступали к молитве не слегка и не как к легкому делу, но назначали пост и бдения, долгие молитвословия и многочисленные коленопреклонения. Такой болезненный труд в молитве и привлекал скорую Божию помощь. Такого рода преутруждение в молитве и предписывает здесь святой Павел. В cиe истое, то есть для этого именно, чтобы получить свыше помощь, бдите в молитве с терпением. Терпение по-гречески означено таким словом, которое указывает на терпеливое пребывание в труде, приседение одному и тому же делу, или усидчивость.

Феодорит пишет: «Божественный Павел повелевает бдеть и непрестанно молиться, и не ослаблять телесного труда, но пребывать в нем с великим терпением». – Как, потому, согласно с Апостольскою заповедью, в Святой Церкви нашей ведутся долгие молитвенные службы! – Как мы всегда окружены врагами, всегда, следовательно, имеем нужду в молитве скороуслышанной, то необходимы для нас и чины молитвенные преутруждающие. Они таковы у нас и есть. Об этом преутруждении себя в молитве часто поминают отцы подвижники. Есть у них такие отзывы, – что молитва, в которой не поболел кто телом и духом, не хорошая молитва. Или: льготность да изгнана будет из ваших молитвенных правил.

Труд в молитве – внешнее дело, но он вводится не за тем, чтобы заменял собою – внутреннюю молитву. Равно как и та введена не за тем, чтоб отменено могло быть дело внешнего молитвования. То и другое надо. Святой Златоуст говорит: И в сие истое бдяще, сказано. Что бы ни разумел здесь (святой Павел) – всенощные ли бдения или трезвость души, – я принимаю то и другое». Затем святой Златоуст указывает пример молитвенного труда опять в хананеянке, вдовице, и другие, показывая, сколько подняли они труда, пока достигли желаемого.

И в молитве о всех святых. Это может быть пятым свойством молитвы, потребным для того, чтобы она была услышана. Апостол пишет целой Церкви и ей заповедует молиться не о себе только одной, но и о всех святых, – о всякой другой Церкви верующих, – о благостоянии святых Божиих церквей, заповедует то есть, чтобы в молитве никто не особился, один ли кто молится, или целое собрание верующих, но, как у нас потребности духовные у всех одинаковы и враги, ратующие против нас, одни и те же, то чтоб, молясь, всегда молились и о всех. Из этого что выходило? – Если ефесяне молятся о всех, то и все об них. И становится чрез это их молитва сильною, как молитва всего тела Церкви. Назовем это общностью молитвы, поставляя и ее в условие скороуслышности молитвы.

Сице же и Дух способствует нам в немощех наших: о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы, но Сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными.

Дух способствует нам в немощах наших. Мы, получив Духа, посредством благопомышлений о Божиих порядках воодушевляем себя на терпение, но и сам Дух есть в нас не как безучастный вклад в сокровищнице естества нашего, а как всеоживляющая сила, производящая не помышления только уповательные, но уповательное благонастроение. Способствует, – заступается за нас вместе с кем-то. С кем же? С нами.

Когда мы благопомышлениями своими стараемся воодушевлять себя на уповательное терпение, тогда подходит к нам на помощь Дух Божий и влагает в сердце самое благодушное терпение в уповании. «Хотя терпение твое собственно дело, говорит святой Златоуст, однако же, тебе дается Дух, дабы поощрить тебя к надежде, а чрез нее облегчить и труды твои». Прибавим к сему слова Экумения: «не думай, что подавлен будешь тяжестью терпения. Дух не попустит тебя быть им подавлену, но будет тебе в сем деле помощником. Сами же мы немощны и без помощи Духа не можем справить и самого терпения». Но Апостол говорит более сего, – говорит не о имеющей прийти помощи от Духа, а уже о присущей, как бы так: смотри, как Дух способствует тебе, – и не унывай. Самое то, что терпишь и благодушествуешь в немощах, свидетельствует, что Дух помогает тебе. Блаженный Феофилакт пишет: «упомянув о терпении, ободряет слушателя и говорит, что и Дух подкрепляет нас. Поэтому, не изнемогая в надежде и терпении, ты приносишь только надежду и терпение, а помогает тебе Дух».

Это первое заступление от Духа, что Он утешение вливает в сердце при неприятностях и тем сообщает терпению крепость и благодушие. А второе есть то, что Он научает нас, как должно молиться в сем случае, и самую молитву влагает в сердце. В неприятностях, скорбях и бедах обыкновенно обращаемся к Богу с молитвою, но при этом редко попадаем на след Божий и молимся больше о том, что нам желательно, не имея уверенности, что то и спасительно для нас. Дух же Божий, находя в молитве и наводя молитву, внушает именно о том молиться, что есть самое благопотребное. Это благопотребное или определенно Им печатлеется в мысли, или сводится в общее настроение Богопреданности. Ты все ведаешь, Господи, и, как ведаешь, устрой благопотребное мне! И сия-то есть настоящая духодвижная молитва, которую все святые молитвенники поставляют на самой верхней ступени молитвенного к Богу восхождения.

Апостол Лука

Когда же Он шел, народ теснил Его. И женщина, страдавшая кровотечением двенадцать лет, которая, издержав на врачей всё имение, ни одним не могла быть вылечена, подойдя сзади, коснулась края одежды Его; и тотчас течение крови у ней остановилось. И сказал Иисус: кто прикоснулся ко Мне? Когда же все отрицались, Петр сказал и бывшие с Ним: Наставник! народ окружает Тебя и теснит, – и Ты говоришь: «кто прикоснулся ко Мне»? Но Иисус сказал: прикоснулся ко Мне некто, ибо Я чувствовал силу, исшедшую из Меня. Женщина, видя, что она не утаилась, с трепетом подошла и, пав пред Ним, объявила Ему перед всем народом, по какой причине прикоснулась к Нему и как тотчас исцелилась. Он сказал ей: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя, иди с миром (Лк.8:42—48).

Преподобный Иоанн Кронштадский

На молитве всегда твердо верь и помни, что каждая мысль твоя и каждое слово твое могут, несомненно могут быть делом. Не изнеможет у Бога всяк глагол (Лк.1:37). А прилепляяйся Господеви, един дух есть с Господем (1Кор.6:17). Значит, и твое слово не изнеможет. Вся возможна верующему (Мк.9:23). Береги слово: драгоценно слово. За всякое слово праздное люди дадут ответ в День судный (Мф.12:36).

Молясь, нужно так веровать в силу слов молитвы, чтобы не отделять самых слов от самого дела, выражаемого ими, нужно веровать, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны: ибо Той рече, и быша; Той повеле, и создашася (Пс.148:5). И ты так же веруй, что ты сказал на молитве, о чем попросил, то и будет. Ты славословил – и Бог принял славословие, поблагодарил Господа – и Бог принял благодарение твое в воню благоухания духовного. То беда, что мы маловерны и отделяем слова от дела, как тело от души, как форму от содержания, как тень от тела, – бываем и на молитве, как в жизни телесни, духа не имуще (Иуд.1:19), оттого-то и бесплодны наши молитвы.

Молясь, я верую твердо, что:

1) Бог есть Един Сый и вся исполняяй, следовательно одесную меня;

2) что я образ Его;

3) что Он бездна благости и

4) Источник всякой благости и что Он Сам уполномочил меня молиться Ему.

Как бросаемые вверх камни или куски дерева, или другое что упадают непременно на землю или в воду, смотря по тому, где бросают их, так слова молитвы непременно доходят до Бога, если от сердца они произносятся, а если не от сердца, ложно, то упадают в змия бездны, в океан лжи – диавола, который есть существо лжи.

В молитве главное, о чем нужно прежде всего позаботиться, – это живая, ясновидящая вера в Господа: представь Его живо пред собою и в себе самом, – и тогда еже хощеши, проси о Христе Иисусе в Духе Святом, и будет тебе. Проси просто, ничтоже сумняся, – и тогда Бог твой будет все для тебя, во мгновение совершающий великие и чудные дела, подобно тому, как крестное знамение совершает великие силы. Проси не для себя одного, но и для всех верных, для всего тела Церкви благ духовных и вещественных, не отделяя себя от прочих верующих, но, находясь в духовном единении с ними, как член единого великого тела Церкви Христовой, – и любящий всех, как чад Своих во Христе, Отец Небесный исполнит тебя великим миром и дерзновением.

Некто, бывши смертельно болен воспалением желудка девять дней и не получивший ни малейшего облегчения от медицинских пособий, – лишь только причастился в девятый день поутру животворящих Таин, к вечеру стал здоров и встал с одра болезненного. Причастился он с твердою верою. Я молился об нем Господу, чтобы Он исцелил его. Господи! говорил я: исцели раба Твоего от болезни его. Достоин есть, ему же даси сия, любит бо священников Твоих и дары своя присылает им. – Молился и в церкви у престола Господня за литургией, во время молитвы: иже общия сия и согласныя даровавый нам молитвы… и пред самыми Тайнами. Я молился, между прочим, так: Господи! Животе наш! Как мне помыслить легко об исцелении, так Тебе исцелить легко всякую болезнь, как мне помыслить легко о воскресении из мертвых, так Тебе легко воскресить всякого мертвеца. Исцели убо раба Твоего Василия от лютой его болезни и не допусти ему умереть, да не предадутся рыданию жена и дети его, – и благопослушливый Владыка помиловал. А то был на волосок от смерти. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Твоему, Господи!

Младенцы Павел и Ольга по беспредельному милосердию Владыки и по молитве моего непотребства исцелились от одержавшего их духа немощи. У Павла-малютки немощь разрешилась сном, малютка Ольга получила спокойствие духа, и личико из темного сделалось ясным. Девять раз ходил я молиться с дерзновенным упованием, надеясь, что упование не посрамит, что толкущему отверзется, что хоть за неотступность даст мне Владыка просимое; что если неправедный судия удовлетворил наконец утруждавшую его женщину, то тем более Судия всех, праведнейший, удовлетворит мою грешную молитву о невинных детях, что Он призрит на труд мой, на ходьбу мою, на молитвенные слова и коленопреклонения мои, на дерзновение мое, на упование мое. Так и сделал Владыка: не посрамил меня грешника. Прихожу в десятый раз – младенцы здоровы. Поблагодарил Владыку и пребыструю Заступницу.

Никодим Благовестник

Что есть молитва?

Молитва – это общение человека со своим Творцом Богом. Она происходит в духе, которым наделена всякая душа при сотворении. Люди часто заблуждаются, молясь только произнесением слов или мысленно, но к словам нужно прилагать еще и духовное сопереживание, и оно должно быть искренним и исходить от сердца. Многие люди, не зная этого, исполняют все «положенные» правила и чтения Писаний, но делают это, как бы механически, заучено, «отдавая дань» Богу и надеясь получить за это дары воздаяния, но не ведают, неразумные, что Он самодостаточен и ни в чем от нас не нуждается, кроме смирения, искренности в общении с Ним и послушания заповедям любви.

Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине (Ин.4:23,24).

Мы в очах любящего Отца находимся в таком еще состоянии, как неразумные, неопытные, часто ошибающиеся дети, которых Он обучает любвеобильным Промыслом, что кому полезно потерпеть из искушений (скорбей) для смирения годыни и духовного возрастания. Многие грешат, стоя на молитве или на богослужениях, принимая не благоговейные позы, расставляя широко ноги, горделиво покачиваясь и пр. Благочестивые же христиане, считают для себя нормой воздавать Богу молитвы перед Его Образом (иконой) или крестом сстоя на коленях, принимая позы кающихся. Только такие молитвы принимает Господь и воздает Дары чадам Своим, осеняя их благодатию Духа Святаго, Который, вселясь в смирившиеся сердца, попаляет все страсти, изгоняя бесов.

Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики и познаете истину, и истина сделает вас свободными…

Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин.8:31,36).

Молитва невозможна без искренней веры, как и вера без молитвы, все, что не так, то от лукавого. Бог зрит сердца людей и воздает каждому по мере его чистоты и послушания. Небесного Отца невозможно обмануть лукавством и лицемерием, как нельзя обмануть собственную совесть, которая будет сопровождать души наши и на «том свете» и обличит в неправде, если не будет очищена покаянием еще до своего исхода из тела.

Апостол Лука

Сказал также им притчу о том, что должно всегда молиться и не унывать, говоря: в одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего. Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но, как эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне. И сказал Господь: слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? сказываю вам, что подаст им защиту вскоре. Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк.18:1—8).

Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17:20,21).

Преподобный Исаак Сирин

Постоянно утруждай себя молитвами пред Богом в сердце, носящем чистый помысл, исполненный умиления, – и Бог сохранит ум твой от помыслов нечистых и скверных, да не укорится о тебе путь Божий.

Блаженный Диадох Фотикийский

Молитва непрестающая с блюдением ума – единое средство к очищению сердца. Когда сердце с жгучею некоей болью принимает бесовские стреляния, так что боримому думается, будто он носит самые стрелы, – это знак, что душа стала ретиво ненавидеть страсти. И это есть начало очищения ее. Ибо если она не потерпит великих болей от бесстыдства греха, то невозможет потом богатно порадоваться и о благотворности правды. После сего, желающий очистить сердце свое, да разогревает его непрестанно памятью о Господе Иисусе, имея это одно предметом богомыслия и непрестанным духовным деланием. Ибо желающим сбросить с себя гнилость свою не так следует вести себя, чтоб иногда молиться, а иногда нет, но всегда должно упражняться в молитве с блюдением ума, хотя бы жил далеко негде от молитвенных домов.

Ибо как взявшийся очистить золото, если хоть на короткое время оставит горнило без огня, делает, что очищаемая руда опять ожестевает: так и тот, кто иногда памятует о Боге, а иногда нет, что кажется приобретает молитвою, то теряет пресечением ее. Но мужу, любителю добродетели, свойственно всегдашнею памятью о Боге потреблять земляность сердца, чтобы таким образом при постепенном испарении худа под действием огня благого памятования, душа с полной славою совершенно востекла к естественной своей светлозарности.

Авва Евагрий Понтийский

Нам не было повелено постоянно работать, бодрствовать и поститься, но было заповедано непрестанно молиться (1Фес.5:17), потому что те деяния исцеляют страстную часть души, хотя для работы требуется тело, которое по своей немощи не всегда способно к трудам, молитва же делает ум чистым и крепким для борьбы и ей присуще обращаться к Богу и без этого тела, а также сражаться с бесами за все силы души.

Неизвестный Афонский Исихаст

«ТРЕЗВЕННОЕ СОЗЕРЦАНИЕ»

Слово двадцатое

О том, какой духовной благодати сподобляется в душе и какую силу на диавола и помощь получает тот человек, который молится ко Христу умно и непрестанно, с чистой совестью, то есть говорит своим умом: «Господи Иисусе Христе, Сыне и Слове Бога Живаго, помилуй мя» – один раз на каждый вдох, сохраняя в то же время свою совесть чистой посредством воздержания от всякого зла и творения по силе всякой добродетели. Из глубины же своего сердца он произносит эту молитву до боли, то есть пока не возникнет она в том месте, где происходит делание этой молитвы. А после прекращения сердечного понуждения в молитве он снова начинает спокойную молитву, пока не придет в себя та часть его внутреннего человека, которая от молитвы с понуждением испытывала боль. Когда же это место восстановится, человек снова начинает сердечную молитву из глубины себя, сохраняя в себе такую молитву на протяжении всей жизни.

Желаешь ли ты, о монах (ибо настоящая книга написана более для тебя, распятого миру, – согласно словам: для меня мир распят, и я для мира, – чем для мирянина), вкусить в себе благости Господней? То есть, желаешь ли ты, чтобы благость и сладость Господни потекли в твоей душе и усладилась ими душа твоя? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из глубины своего сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы сердце твое вкусило нектар Господень еще в этой жизни? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из глубины своего сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, посредством божественного откровения как в зеркале увидеть красоту и божественное благородство своей души? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы просветились очи твоего ума, а лучше сказать, чтобы открылись очи твоей души, которыми ты увидишь то, чего не видело око? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, услышать то, чего не слышало ухо? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, постигнуть те неизреченные, небесные и непостижимые предметы Небесного Царства, которые обещал нам Христос во Святом Своем Евангелии? Желаешь ли ты на деле хотя бы в малой доле постигнуть, что это такое? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы в душу твою вселился Христос и показал тебе то, чего не ведает видимый мир? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы тебя возлюбил Вседержитель Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, приять в себе чувство будущих благ? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, стать возлюбленным другом своего Христа? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы сатана при виде тебя боялся тебя и трепетал пред тобою? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, не попасть в скрытые и высокие сети диавола? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, соделать лукавство своего врага сатаны несвоевременным и бесполезным? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, всегда обманывать того, кто всегда старается обмануть тебя своим лукавством? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, возрадоваться, видя отмщение своему врагу, который некогда ранил твое сердце своими мерзкими стрелами? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, каждый час пронзать того, кто каждый час пронзает тебя? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, поражать стрелою своего лютого врага, который из преисподней невидимо поражает тебя стрелою? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, сильно поколебать и сотрясти сатанинскую силу? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, атаковать сатанинские полчища и на вечное свое поминовение одержать преславные победы? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы душа твоя побеждала и праздновала победу над боевыми порядками всех лукавых духов? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, не только по наружности казаться для диавола страшным и весьма ужасным, но и быть таким на самом деле? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы демон блуда, убегая от тебя, был разрублен на куски? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, проходя между демонов, ослеплять их глаза так, как ослепляют глаза своих врагов красным перцем, и таким образом оставаться целым и невредимым? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, посмеиваться хитросплетениям диавола и попирать его лукавство, словно уличную глину? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы демоны боялись тебя так, как воробьи боятся орла, а четвероногие – льва? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, разбить наголову умопостигаемого, невидимого и лукавого Амалика, то есть диавола, и уничтожить его? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, стяжать в своем сердце Христа и увидеть Его, насколько это возможно для тебя, посредством некоего божественного исступления и созерцания? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы живущий в тебе Христос, Единородный Сын и Слово Божие, в Котором ты поучаешься непрерывно, открыл тебе Своего Небесного Отца и Бога, дабы ты таинственно постиг Его? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, постичь, что Христос благ, кроток, терпелив и сладок для Своих друзей? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, постичь, что такое Царство Христово? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы ум твой закружился и изумилась твоя мысль тому, что они увидят по благодати Христа, истинного Бога нашего? То есть желаешь ли ты, о монах, изумляться и восхищаться тому, что откроет тебе Христос? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть то, какую умопостигаемую благодать дает Христос Своим рабам? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, находясь в мире, в сердце сражаться с миром так, чтобы не знали люди того, как ты воюешь с ним? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, телом находиться на земле вместе с людьми, а душою вместе с Ангелами Божиими водворяться на небе, то есть, подобно Ангелам, славословить Его непрестанно? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, зреть долу, помышлять же о горнем? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, проходить посреди сетей диавола и не попадать в них, подобно птице, которая парит в воздухе выше силков, простираемых тобой на земле? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, одурманивать мозги и рассудок демонов, как дым одурманивает пчел? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, соделать для своего невидимого врага страшную и неожиданную засаду? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, расточить при аде всякое демонское действие и соделать, чтобы диаволы, невидимо бичуемые силой твоей молитвы, визжали подобно заколаемым свиньям? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы Дух Божий вселился в твоем сердце и упокоился в нем, дабы при Его помощи корабль твоей души отправился в счастливое и безопасное плавание? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, быть, согласно своему обету, истинным рабом Христовым, и чтобы Христос, как истинный твой друг, утешал тебя среди искушений? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, то, что ты слышишь из Священного Писания о рае и аде, уразуметь посредством божественного откровения? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, понять, как человек, если сохранит то, что заповедует нам Христос, станет умопостигаемым раем, а если не сохранит – умопостигаемой мукой? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть себя там, где находится то, о чем написано в Священном Писании, и неизъяснимым образом уразуметь то, чего посредством пера, по причине недоступной для ума высоты, не могли нам передать учители Церкви? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть, принял ли ты в свою душу Святого Духа, и узнать, записано ли твое имя в Книге жизни? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы Христос распялся в твоем сердце и научил, чтобы ты распинался для мира и мир для тебя, согласно божественному Павлу, который говорит: Для меня мир распят, и я для мира? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы благодать Господня хранила тебя от всякой вещи, во тьме преходящия, и чтобы белые как снег небесные Ангелы невидимо сопровождали тебя? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, услышать слухом души небесные славословия и уразуметь, некоторым образом, на деле, однако отчасти, то, как будешь славословить ты своего Небесного Творца, когда сподобишься Его Царства? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, уразуметь, что такое небесная манна, то есть неизреченный и сладчайший вкус Христа, Господа славы? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, уразуметь то, как святые сияют на небе и каковы их одеяния? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, понять, каковы умопостигаемые селения святых Божиих и как святые насыщаются славой Господней? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, сам стать умопостигаемым раем Господним, то есть во мгновение ока неизъяснимым образом увидеть в своей душе райские блага? То есть, желаешь ли ты, о монах, стать храмом Бога Живого и уразуметь то, как ты стал им поистине? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, в откровении Божием увидеть, какова душа человека сама по себе, и прийти в изумление, удивляясь премудрости Бога, которую Он показал в этой душе? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы из твоего сердца, как из некоего источника, истекали реки воды живой, божественные изречения и духовные мысли? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, понять, что душа твоя испила от этой живой воды, которой Христос напояет тех, кто любит Его и сохраняет Его заповеди для обручения Его Божественному Царству? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы слова Священного Писания и твоей гортани, и твоему языку показались слаще меда, согласно пророческому слову: Коль сладка гортани моему словеса Твоя: паче меда устом моим? Непрерывно, умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, наслаждаться благостью Господней, чтобы твоя душа вкушала благодать, которая заключена в святых Христовых заповедях? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, стать избранным сосудом благодати Христовой, то есть сосудом Святого Духа, и уразуметь, что ты поистине стал таковым? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, стать матерью и братом Христа, Который говорит: Матерь Моя и братья Мои суть, слушающие слово Божие и исполняющие его? То есть, желаешь ли ты, о монах, чтобы в твоем сердце вселился Христос, не телесным образом, но духовным, и чтобы ты стал как бы матерью и братом Христовым? Желаешь ли ты все же, о монах, постигнуть то, как ты стал матерью и братом Христовым? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, быть поистине монахом согласно своему имени? Люби от сердца только Христа. Мы говорим: молись всегда от сердца своему Христу.

Желаешь ли ты, о монах, войти в сокровищницу Христову, где находится то, что невыразимо для человеческого слова, и увидеть там то, от чего недоумевает всяк язык, желающий поведать о том? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы Христос явил тебе таинства Своего Божественного Царства, от которых затмевается всякий ум, желающий помыслить о них? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы везде присутствующий Христос, истинный Бог наш, в Котором ты поучаешься непрестанно, неизреченно утешал тебя во всякой скорби, и чтобы тихо и благожелательно посещала тебя благодать Его? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, понять на деле, что само духовное делание умной и сердечной молитвы есть венец всех добродетелей и самая мощная сила в твоей душе и что без нее никто не сподобляется увидеть невидимые и духовные вещи? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы рассеялся у тебя как дым всякий лукавый помысл и движением твоего духовного делания обратились в бегство целые демонские полки? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы демоны сражались с тобой более, нежели со всеми другими людьми, но совершенно не могли тебя одолеть, и чтобы их стрелы пред твоим божественным деланием вменились в стрелы младенца? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, разрушить сатанинские козни подобно паутине и посмеяться, как над рабами, над слугами сатаны, то есть демонами? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли и пока не обессилеешь.

Желаешь ли ты, о монах, ослабить силу тех, кто всегда усердно трудится, чтобы ослабить силу твоей души, и постыдить тех, кто старается, чтобы ты был постыжен пред всем небесным, земным и преисподним творением? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы демоны при встрече с тобой прятались от тебя, доколе ты не пройдешь, страшась обитающей в тебе благодати Господней? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, когда входишь внезапно и неожиданно в середину сатанинского скопища, где собраны владыки демонов, так сильно бить их жезлом имени Господня, чтобы эти владыки демонов не могли молча терпеть сильную боль и сотворили великий плач и безмерный вопль, рыдая о своем бедствии? Желаешь ли ты, говорю, чтобы это неизбежно происходило с демонами, твоими врагами? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, проходя чрез демонскую стражу (то есть там, где демоны одерживают легкие победы и устанавливают свои многочисленные трофеи), установить там свои трофеи и символы светлых побед? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли и пока не обессилеешь.

Желаешь ли ты, о монах, рассечь (понимай это духовно) на мельчайшие части своих невидимых и незаметных врагов очень острым, обоюдоострым мечом, которым является имя Божие? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, выпустить свои духовные стрелы в сердце денницы и низвергнуть страшные молнии на полки окаянного ада? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, жгучим огнем зажечь диавольские жилища, которые от гнева Господня вспыхивают подобно хворосту? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли и пока не обессилеешь.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы демоны боялись тебя как мужественного и именитого воина Небесного Царя? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, своей молитвой исторгнуть из недр ада мучимую душу? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы из твоих очей проливались ради Христа слезы, а твоя утроба горела любовью Христовой, и по этой причине ты бы, по слову Пророка, который говорит: рыках от воздыхания сердца моего, – рыкал от сердца к Самому Христу? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли и пока не обессилеешь.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы радостотворная печаль никогда не покидала твоего сердца, а душеспасительные слезы – твоих очей? Те душеспасительные слезы, которые паче снега убеляют твою душу. Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы, где бы ты ни находился и где бы ни жил, твой помысл всегда пребывал в мире относительно душевных твоих движений, а совесть не обличала бы тебя за твою молитву? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы Бог всегда помнил о тебе и охранял тебя невидимым ополчением Своих святых Ангелов? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли и пока не обессилеешь.

Желаешь ли ты, о монах, из состояния тьмы, то есть, когда душа твоя далека от Божиего утешения, тотчас стать светом, то есть сразу же, без промедления, увидеть в себе утешение Божие? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы твоя мысль вращалась в невидимом, божественном, небесном и духовном? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы не тело твое чувственным образом, но душа в исступлении пела «Христос воскресе» в знак того, что благодатью Христа, Воскресшего из мертвых, воскресла твоя душа от гроба страстей, то есть при помощи Господа твоя душа стала бесстрастной? Желаешь ли ты, о монах, увидеть это в себе? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, беседовать с невидимыми духами не только всегда мысленно и втайне, но иногда беседовать с невидимыми духами и духовно, то есть, чтобы душа твоя иногда беседовала с невидимыми духами так, как сами невидимые духи беседуют между собой? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть своими умными очами благодать Божию, подобную молнии, блеснувшей в твоей душе? Увидеть ее так, как телесными очами ты видишь вещественную молнию, блистающую в облаках? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы дух твой был утешен Духом Божиим, и чтобы никакая ни чувственная, ни видимая, ни невидимая тварь не могла отлучить тебя от твоего Христа? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть, как прекрасен Христос, Который красен добротою паче всех сынов человеческих? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, увидеть непостижимую божественную красоту Богородицы, Матери Иисуса – Вседержителя Бога? Молись из сердца, доколе оно не сокрушится, то есть до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы Иисус взирал на тебя любящим оком, чтобы любила тебя Матерь Иисусова и утешала тебя Их благодать? Сердцем сокрушенным молись ко Христу своему, то есть молись из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы неизъяснимым образом тебе явился Христос, и чтобы явилась тебе Матерь Божия, Владычица Ангелов, Царица Архангелов, Радость всех святых, благолепие, украшение и благоухание рая? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли ты, о монах, чтобы душа твоя была привлечена прекрасным видением Иисуса и Всенепорочной Владычицы Богородицы и Приснодевы Марии, Богоотроковицы и Невесты Неневестной? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли.

Желаешь ли, наконец, ты, о монах, чтобы при взоре на святую икону Христа и Божией Матери очи твои проливали теплейшие слезы? Умно и непрестанно молись ко Христу своему из сердца до боли. Аминь.

Преподобный Никита Стифат

Твердо ведай, что непрестанная молитва та есть, которая не отходит от души ни днем, ни ночью и которая состоит не в воздеянии рук, не в положении тела молитвенном и не в возглашении молитв языком, чтоб можно было ее видеть телесными очами, но состоит в умном делании с памятованием о Боге при постоянном умилении, и уразумевается только умеющими уразумевать сие.

Можно пребывать всегда в молитве, если помыслы свои держать собранными под владычеством ума в мире и благоговеинстве полном, в глубины Божии проникая и ища вкусить оттуда истекающую сладчайшую струю созерцания: что при отсутствии мира (помыслов) невозможно. Только в том, у кого душевные силы умиротворены ведением, может благоустроиться непрестанная молитва.

Преподобный Зосима (Верховский)

Повествование о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска, записанное его учеником схимонахом Зосимой Верховским

От составителя

Составитель данного сборника считает своим долгом сделать особое предупреждение для тех, кто хотел бы ознакомиться с «Повествованием о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска». Записано оно со слов самого старца его ближайшим учеником и сотаинником преподобным Зосимой (Верховским), основателем Троице-Одигитриевой пустыни под Москвой (о схимонахе Зосиме (Верховском) см. книгу «Старец Зосима Верховский. Житие и подвиги». М.,1994; прославлен в 2000 г. в лике местночтимых святых Московской епархии), и является описанием возвышеннейших молитвенных состояний, которых сподобляем был старец от Господа.

Истинность и непрелестность делания монаха Василиска засвидетельствовал великий аскетический писатель нашего времени святитель Игнатий Брянчанинов. В своем труде «Слово о смерти» он пишет, что, насколько ему известно, только два инока в его столетие сподобились зреть свою душу исшедшею из тела во время молитвы. Одним из них и был пустынник Василиск, с ближайшими учениками которого «составитель Слова удостоился сожительства и о Господе дружбы» (Святитель Игнатий Брянчанинов. Слово о смерти. М.,1991. С. 75).

Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть, что знакомиться с рукописью схимонаха Зосимы подобает с особенной осмотрительностью и благоразумием, постоянно помня слова великого наставника иночествующих преподобного Иоанна Лествичника, что «удивляться трудам святых – дело похвальное, ревновать им – спасительно, а хотеть вдруг сделаться подражателем их жизни есть дело безрассудное и невозможное» (Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица. Сергиев Посад, 1908. Слово 4, 46. С.39). Тем, кто еще новоначален, не следует стремиться сразу же стяжать подобную благодать, а нужно лишь с благоговением взирать на подвиг монаха-пустынножителя, еще более смиряясь и осознавая свою духовную немощь. «Как убогие, видя царские сокровища, еще более познают свою нищету, так и душа, читая повествования о великих добродетелях святых отцов, делается более смиренною в мыслях своих», – пишет святой Иоанн (Там же. Слово 26, 211. С.212).

Предлагаемая вниманию читателей адаптация к современному русскому языку «Повествования о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска» осуществлена сестрами переводческой группы Ново-Тихвинского женского монастыря по рукописи из собрания Оптиной пустыни (РО РГБ ф.214, №409).

Повествование о действиях сердечной молитвы…

Благоволением и милостию Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа сподобился я, грешный и недостойный, из уст старца моего слышать то, что он, не утаивая, ради любви моей к нему, открывал мне в беседах о действиях, бывающих с ним во время умной, сердечной молитвы.

О первом действии. Когда старец узнал об этой сердечной молитве (ибо прежде он о ней не ведал), то весьма порадовался, что таковое внимание является средством удерживать ум в молитве и в одних Божественных размышлениях пребывать. И так начал он в ней подвизаться до того, что множество раз в великое изнеможение от долгого в ней понуждения себя приходил и тем наводил на сердце великую боль – до того, что уже не мог более не только в сердце производить молитвы, но даже ни ходить, ни стоять, ни сидеть от несносной боли сердца. Но долгое время лежал на одре – едва болезнь отходила от него, – и, так немного придя в силы, вновь усиленно углублялся он в умном внимании сердечной молитвы. Видя же от того упущение в чтении и пении Псалтири и канонов и недоумевая, угодно ли Богу таковое его моление сидя, весьма об этом смущался, ибо не имел никого другого, единодушно, духовно по Боге с ним сожительствующего, с кем бы мог о том рассудить, – только меня одного.

И тогда приложил он к обычному своему воздержанию большее воздержание в пище и сне и, усердно о том помолившись, снова сел на молитву, по обычаю с умилением умно Богу молясь. И вдруг неожиданно излилась в его сердце непостижимая сладость, срастворенная с любовью к Единому Богу, вместе с тем забыл он обо всем, принадлежащем веку сему, и весьма этому необычному утешению удивился, как и сам поведал мне недостойному: «Настолько, – сказал он, – был я услаждаем и утешаем, что не думал, что может быть большее услаждение в Царствии Божием (Небесном)». И с тех пор были у него разные действия и внутри сердца чистая молитва.

2. Иногда при чистой молитве как бы нечто весьма хорошее и вкусное ест.

3. Иногда будто что-то вон изливается из сердца его со сладостью.

4. Иногда кипит в сердце от чрезмерной сладости.

5. Иногда чувствует себя всего таким легким, будто воздушным, и как бы утешительно летающим.

6. Иногда, рассуждая о сладостях и утешениях, которые бывают у него, помышляет он, что самого себя только тем утешает, а не Богу молится, ибо ум его углублен в сердце, а не на небе пред Богом предстоит; и тотчас хочет он его к Богу возвести, и вот, видит ум свой подобным облаку и возлетающим на небо к Богу. И тогда в сердце уже прекращается молитва, до тех пор, пока ум, возвратившись, снова в сердце не войдет, но только одна сладость утешительная в сердце ощущается.

7. Иногда размышляет он о словах Господних в Евангелии, которые Господь женщине самарянке сказал: иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки: но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды текущая в живот вечный (Ин.4:14), – и от этого размышления сладость великая изливается в сердце его.

8. Иногда, и о других словах, приводимых в Евангелии, размышляя, ощущает подобные же сладостные действия, а потому, из-за множества и сходства, я не записывал их.

9. Иногда чувствует он всего себя в молитве, то есть во всех членах, частях и суставах молитву саму собой творящуюся, и, внимая действию тому, не отторжен бывает от простертия к Богу, и, удивляясь этому, утешается. И таковое действие бывало с ним неоднократно.

10. Иногда, сидя долгое время, в одну только молитву углубившись, – часов около четырех и более – вдруг внезапно восчувствует ни с чем не сравнимую радость услаждающую, такую, что уже более и молитва не творится, но только чрезмерною любовью ко Христу пламенеет он.

11. Иногда от великого внутреннего духовного о Боге радования и многой ощущаемой в сердце сладости и любви безмерной, каковую чувствует ко Христу, недоумевает он: какими словами именовать Господа нашего Иисуса Христа, ибо этой молитвой, называемой Иисусовой, кажется ему именовать Господа мало; и, о том жалея и болезнуя, что не знает, как именовать, остается без молитвы, то есть слова молитвенные утаиваются и не ощущаются, а только одна сладость сильно кипит и волнуется внутри сердца его, и от чрезмерного воскипания обильно изливается вовне из сердца, словно рекою.

12. Иногда понудит он себя вообразить в сердце Христа Господа Младенцем и тотчас весь сладостью исполняется.

13. Иногда от великой молитвенной сладости и утешения многого пребывает он, сидя, внимая умному чистому молению, до шести часов и более.

14. Иногда от чрезмерной любви ко Господу Богу и от помышления о своем недостоинстве сами из очей его слезы умилительные источаются.

15. Иногда, не в силах будучи стерпеть многой внутренней сладости и словно оживотворительной некой духовной радости внутри сердца, слезы источает он обильно.

16. Иногда приходит такая сладость, что не только сердце наполняет, но и все члены, и суставы преисполняет, и во всей крови как бы кипит, и нет того места, в котором не чувствовалась бы таковая чуднодействующая непостижимая сладость – до того, что сердце от нестерпимости делается трепетным.

17. Иногда не только сердце трепещет от таковой безмерно умножившейся, неизреченной и нестерпимой сладости, радости и распаленной любви к Богу, но и все тело трепещет и колеблется наподобие, как при болезни, именуемой трясучей и лихорадкой, но безболезненно; и так сильно колеблется он всем телом, что едва сидеть может.

18. Иногда, при таковой утешительной вышеописанной сладости и трепете сердца и всего тела, уже не имеет он молитвы, даже силы молиться или власти ее производить; тем сильнее тогда отрешен он от всех помышлений века сего и пребывает уже вне всего, только единой утешительной сладостью весь будто облит или будто погружен в нее, и так весь чисто восхищен и углублен в любовь Божию.

19. Иногда сам он дремлет или просто спит, но молитва сама собою в сердце усладительно действует и явственно, то есть чисто, в сердце произносится.

20. Иногда он с другими разговаривает, и обсуждается нечто уважительное, также, когда ест и пьет, сидит или ходит, а молитва, непрестанно услаждая, в сердце сама творится.

21. Если когда-либо вопрошал я старца, как у него молитва, то отвечал он мне, говоря так: «Ныне не знаю, когда бы молитва в сердце не творилась».

22. Настолько ему от Бога эта молитва была дарована, что однажды восхотел он испытать себя и пребыл в ней 12 часов, не вставая и не прекращая ее, в бодрости, и не только не отяготился, не изнемог и не заскучал, но сладость молитвенная, еще продолжаясь, может быть, удержала бы его и долее, если бы я не прервал его приходом моим; и видел я его в лице изменившимся, умиленным и обрадованным.

23. Иногда настолько радующая сладость и утешение, распаляющее любовью Божией, впадают в его сердце, что недоумевает он, какими словами изъяснить или чему уподобить это, а потому и утаено это от меня недостойного.

24. Иногда, наивеличайшею любовью ко Христу и сладостью объят, будучи от сильного того действия, ощутительно чувствует он как бы Самого Христа Господа в образе Младенца в сердце своем; обозревая же Его умно, объемлется умилительно радующим утешением.

25. Иногда от превеликой ко Христу любви и от неизреченной сладости и радости со утешением – от такового совокупного и соединенного с сильным ощущением действия – уже не Младенчествующего, но в совершенном возрасте, каким Он был, пребывая на земле, ощутительно объемлет в сердце, словно друга, Христа Господа; и это действие происходит не от воображения, ибо он, будучи весьма смиренен, никогда не дерзал помышлять о том, чтобы явился ему Христос Господь Бог.

26. Иногда из всех его жил, и суставов, и костей весьма ощутительно и явственно словно некие источники безмерной сладости текут в сердце со извещением, что это ему от благодати, милостью Божией; и хотя от великого своего смирения не только не принимал он, но и отвергал то, но невольно ощущал таковое извещение.

27. Иногда из сердца подобным образом изливается таковая же и с таким же ощущением сладость во все члены, жилы и суставы.

28. Иногда, сидя и углубляясь в молитву, побеждается он естественным изнеможением и засыпает тонким сном и пребывает в различных духовных видениях; из них же многих следующие памяти достойны.

Видит он, будто носит младенчествующего Господа нашего Иисуса Христа, и повелевается ему одно это иметь дело носить Христа, пока не возрастет, то есть во всю жизнь до смерти, – хотя и примет из-за Него поношение, но Он, Господь, Сам сохранит его. И тогда, пробудившись, от радости и любви, и благодарности к Богу многие долго проливает он слезы.

Иногда будто созерцает он Рай, то есть радующие, несказанной красоты жилища, дома и места, и, пробудившись, в великом умилении много слез источает.

Также иногда видит разнообразные страшные зрелища, и места мучений, и муки и, пробудившись, сокрушенно печалясь, подолгу плачет.

В таковых сонных видениях иногда зрит он, как бы в откровении, будущие, уготованные грешным и праведным воздаяния, но, недоумевая, как оба тех изъяснить, говорит, что неисповедимо воздаяние грешным из-за страшного ужаса и нестерпимой мучительной лютости, а праведным – из-за пречудной славы, и неизреченной сладости, и радости.

Иногда же предузнавал он и некоторые перемены в жизни своей и других отцов, которые со временем и исполнялись.

29. Иногда от долгого сидения возболит у него сердце, и сам он весь изнеможет, и уже не надеется получить какого-либо действия, бывающего от молитвы, и даже не может более молитву продолжать, – и вот, вдруг сверх чаяния нападает действие молитвы с неизреченными утешениями, и тут же тотчас вся болезнь исчезает, и становится он здоров сердцем и крепок всем телом, и молитва чистейшая истекает с ясным произнесением молитвенных слов.

30. Иногда весьма жаждет и крайне усиливается он изобрести какое-нибудь такое божественное размышление, которым смог бы произвести в себе молитвенное действие, и потому с усиленным вниманием чистейше внемлет, умно простираясь к Богу, внутри сердца своего, но все таковые усилия свои видя тщетными, извещается, что бывающие с ним действия происходят не иначе, как по милости Божией.

31. Случилось однажды, что свет осенял над головою его и, распространяясь, простирался к небесам, и по свету тому будто цветы являлись, наподобие прекраснейших полных маковых цветов – не знает он, чему точнее уподобить их; и не мог вовсе тогда он молитвы производить, но от чрезмерно углубленной сладости, как бы сильно бурлящей и кипящей в сердце и во всем теле, и от нестерпимости ее великие сжимания творил; и, не в силах будучи стерпеть той сладости множества, как бы в изумление пришел, ожидая, что после сего последует. И начало утихать и умаляться видение света.

Опять, словно во время мороза, не в силах будучи стерпеть иной ниспадшей сладости на все тело и в сердце, так же крепкие сжимания производил, и это более и более начало услаждать его, умножаясь, и сердце как бы распространилось наподобие великого горна и наполнилось словно жара огненного, чему удивляясь, недоумевая, что делать, приложил он правой руки палец к сердцу, и тотчас палец приложенный опалился весьма болезненно; из-за того отдернув руку прочь, размышлял про себя, что будет далее, и в то время как думал об этом, вдруг будто облако мрачное начало близ того жара находить, и при виде этого так помыслилось ему: «Видно, уже более мне от милости Божией ничего не дастся, и отнято все от меня грешного».

И так стала более умножаться темность, и после этого все исчезло, и молитва со сладостью прекратилась, и долго сидел он, но не творилась молитва, и едва вновь пошла по обычаю; но и по восстании от молитвы несколько дней чувствовал он боль в пальце, наподобие как от опаления, бывающего от прикосновения к чему-нибудь раскаленному. Однако не только бывшей в этом действии сладости отменной ничему невозможно уподобить или как-то изъяснить и наименовать, но и в прочих действиях бывающие услаждения иначе изъяснить он не может, как только именует: «сладость».

32. Во время услаждающей молитвы чувствует он иногда словно некое благовоние: хотя и слабое (неощутительное) обоняние имеет от природы, но во время молитвы ощущает обильное благоухание, наподобие как от неких благовонных духов ароматных, и цветов, и ягод или благовонного ладана; и еще явственнее хотел бы изъяснить это ощущаемое благовоние, но не знает, чему приуподобить, ибо кажется оно ему душистее и приятнее многоценного мира; и это часто с ним бывает.

33. Настолько дано ему от Бога действие в сердце этой молитвы, что почти все время ночи и дня в ней он проводит, а потому и всякое рукоделие оставил или сократил.

34. Иногда ради потребности некоей встает он с седалища, желая окончить стоя свое моление обычным малым чтением, и старается вниманием ум свой удержать в словах прочитываемого, но не может, ибо сама собою молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…» внутри сердца явственно, чисто и со услаждением, незаметно, как бы невольно, отводя память от читаемого им, влечет внимание к себе.

35. Иногда, бывая празден, стоя, думает, какое бы дело делать, и тотчас чувствует действующую в сердце со услаждением молитву, и словно влекущую его, – да единою тою занимается.

36. Случилось раз, что пожелал он от любви мучимым быть за Христа, и в то время, сидя на молитве, задремал, и видит, что того довольно ему, если будет плакать и скорбеть.

37. Иногда такой бывает во всем теле его, а особенно в сердце, трепет, от великого кипения в сердце и во всем теле как бы волнующейся сладости, что едва от сильного колебания может сидеть на своем седалище, и до того умучается из-за чрезмерного колебания, трепетания, действующего от несказанной той сладости, и радости, и утешения, происходящих от любви наичувствительнейшей ко Христу, и от иных недоуменных, новых, чудных, умом непостижимых и не вмещаемых услаждений, так что уже и головы своей не в силах держать на шее по-обычному, так же точно руки и ноги от слабости по прекращении трепета у него опущены, голова же, словно привязанная и лишенная собственной силы, совсем не может быть устойчивой в своем положении, но от слабости на все стороны опускается; но после утихновения вскоре как бы вдруг отходит слабость та от него и приходит он в обычное состояние своей силы и крепости.

38. Иногда, будучи одержим безмерною сладчайшею ко Христу любовью, ощущает он словно чувственно Самого Господа нашего Иисуса Христа в человеческом образе в своем распространенном сердце и будто Его лобзанием утешается и тем прохлаждает страждущее от необычной сладости сердце свое.

39. Иногда бывает он словно поражен нестерпимой сладостью так, что, не ведая, какими бы словами изъяснить свое страдание, говорит: «Словно копьем было пронзено сердце». Сколь же несносна таковая боль и нестерпима -всем известно; столь же нестерпимую сладость и радость самоутешительную ощущает он в своем сердце, отчего и делается в то время вне себя.

40. Однажды, лежа на обычном своем прискорбном одре и внимая по обыкновению своему производимой им молитве, внезапно вдруг восчувствовал он в сердце и во всем существе более всех прежде бывших у него сладостей сладчайшую сладость, отчего и усомнился в таковой необычной сладости, столь стремительно во множестве напавшей на него, потому восстал для сидения, но сидя не ощущал таковой.

41. Иногда, будучи охвачен обычным сладостным утешением, видит он как бы два источника, текущие в сладости: один в сердце с правой стороны текущий, а другой – из сердца льющийся, наподобие желтого чистого меда, и будто под тот исходящий из сердца источник подставляется стакан, и по наполнении этой сладостью, подобной желтому меду, другие стаканы подставляются, переменяясь один за другим и прочь отставляются сами по себе. На все же это трезвенно взирая умом со удивлением, был он духом в благодарности ко Господу Богу и утешался.

42. С начала сидения его, с час один по времени, ощущал он разнообразные движения и действия с обычной мерою сладости, но потом пришли обильнейшие сладость и утешение и уже не он молитву соблюдал, но в несказанной сладости сама молитва его держала, с отъятием от него всех помышлений этого мира; и таковая умноженная сладость продолжалась около часа, и по утихновении той и молитва начала прекращаться, и сладость умалилась. По прекращении же всего словно дыхание некое наподобие или ветра, или воздуха повеяло на сердце.

43. Иногда, сидя и внимая молитве, всеусильно понудится он заключить вниманием ум свой, углубляя его внутрь одного сердца своего, и, так держа его неослабно, отнюдь не попускает ему ни парить, ни изойти из сердца, отчего сердце, не стерпевая, начнет словно трепетать, и колебаться, и метаться во все стороны, и от такового великого возмущения будто обливается сердце обильной сладостью, и после этого нападает словно бурлящее кипение – иная необычная, и для ума непостижимая, и словами неизъяснимая, и недомыслимая сладость, а посему и наименовал он ее только так: «Необычная сладость», – - в которой столько же пламенел он и любовью к Богу.

44. Однажды было так: долгое время сидел он и восхотел уже восстать для посещения своего ученика и друга, но внезапно восчувствовал необычное, в безмерной сладости, движение во всем существе, а наиболее в сердце, и молитву необыкновенно ощутительную и весьма явственно творящуюся, почему и стал особенно внимать; и вот, вскоре начало являться в сердце больше сладости, которая, будто крепко сгущенная, по каждом изречении в сердце молитвы «Господи Иисусе…» рассыпалась внутри сердца, и, долго смотря на это с удивлением и утешением, ощущал он, что все более увеличивалась в нем та необычная сладость, отчего и простирался весь горящею любовью ко Господу Богу, и размышлял про себя, чему бы уподобить ту рассыпающуюся сладость, но, не найдя сходного уподобления, сказал мне, что было это как бы подобно ореховому ядру, от кусания рассыпающемуся.

И тогда, когда эта сладость рассыпалась, еще и сердце более распространялось, и около молитвы как бы свет стал находить и умножаться, сердце же еще пространнее распространялось; и столь усладило его это страшное действие, что как бы привело в забытье, и не понял он, как и сам весь вошел в сердце и в свет тот, ибо сердце его оказалось чрезмерно распространенным.

45. Иногда сидит он, и сон одолевает его так, что и молитва скрывается, пробудясь же, видит вновь, что молитва сама по себе произносится (идет) со услаждением обычным.

46. Бывает иногда так, что вдруг молитва умолкнет и сердце утихнет, и столь утаится сердце, будто бы вовсе его нет, даже и естественное его биение прекратится; и так, умом в сердце смотря, хочет он молитву произвести, но нет молитвы, не показывается и не чувствуется, только единою сладостью бывает весь объят.

47. Однажды, при великом трепете, подобном болезненному, чувствовал он кипение сладости в своем сердце, но вскоре вдруг остановились то трепетное движение и молитва, и трепет сердца прекратился и утих – наподобие, как бы кто, в ладье на веслах плывя, вдруг грести перестал; по утишии же всего, то есть молитвы, сладости и трепета, начал будто пламень некий охватывать сердце непостижимой сладостью, или как бы некий воздух обдавал, то есть с силой навевал, этой неизреченной, и непостижимой, и утешительной о Боге сладостью, отчего и все тело сильно растеплилось, до того, что даже и пот обильный по всему телу выступил.

48. Сидел он долгое время, со тщанием понуждая себя, ища внимательнейше великой молитвы, и вот начала усиливаться она и являться более и более, и вскоре объяло его действие ее с сильным трепетом и колебанием всего тела, с неизреченною сладостью, а особенно в сердце и в груди чувствовал будто сильное терзание, но ни малого не приносившее страдания, и никакого болезнования не было от такового сильного трясения груди, равно и прочим членам тела не приносило то действие ни малейшего мучения или расслабления (как случалось ему иногда, после великого трепета, всем телом пребывать в изнеможении и расслаблении), – но здраво, легко и радостно услаждало оно новым утешением.

Но вдруг, остановясь, стало то действие разделяться на две половины в теле его: то есть в одной половине, с правой стороны головы и груди, в правой руке и далее даже и до ноги, мало чувствовалось сладости, напротив же того, в левой стороне всего тела, может быть, от сильного в той стороне трепета сердечного, особенно усугубилось чрезмерное как бы обуревание и волнение – так трепет нашел; в сердце же до того умножилось словно нестерпимое раздирание и терзание, и сосец столь начал двигаться от того сладкоутешительного о Боге радования наподобие, как бы кто, рукой его хватая, хотел прочь отторгнуть, и после этого все начало уменьшаться мало-помалу, и продолжалось с ним это действие дольше всех прежде упомянутых: от рассвета даже до времени трапезы.

49. Настолько бывает иногда сильное движение сердца от произнесения слов молитвенных, со сладостью, в радовании о Господе Боге, что сердце уже словно не может стерпеть, хотя тело и не двигается, но оно от сладости той столь трепетно волнуется, и мечется, и толкается биением великим в грудь, что вся грудь как бы округлой видится и от сильного движения сердца необычно воздымается так, что, рукою сильно прижимая, хочет ее удержать, но не может, ибо словно прочь отделяется -так грудь высоко воздымается; до того же усиливается он не допускать этого, что даже и кожу, что на груди, держит в руке зажатой.

50. По прошествии некоторого времени еще объявил он мне, недостойному (ибо любвеобилен был, и я любим был им, и потому не утаил от меня), говоря так: «Ныне во всем изменилась и иная во мне молитва, ибо вначале и прежде теперешнего времени действовала более со услаждением, а ныне при усугубленном услаждении и трепет всегда бывает». Я же вопросил его, в которой чувствует более превосходства, он же поведал мне, говоря: «Несравненно, которая с трепетом – ощутительнее и умилительнее, хотя и без слез; но сладость несказанная и по прекращении трепета бывает, и сердце сладостью обливается, словно неким маслом или миром, и весь пламенею и словно таю с неизреченным чувством великой любви ко Господу Богу нашему Иисусу Христу».

51. Было несколько раз таковое действие: сидя, с чистейшею молитвою, весь умно вперен он в Бога в сладчайшей сладости, и трепетом сильным весь одержим, и светом неким весь окружен; и так во свете сидя, видит по левую сторону Создателя своего Господа Иисуса Христа, на Кресте висящим, и перед Ним предстоящую Матерь Его, Пресвятую Владычицу нашу Богородицу; видя же это, и сам весь сильно воспламеняется несказанным желанием и горящей любовью ко Христу Господу Богу нашему, но скорбит и болезнует, что в таком отдалении от него Он видится, ибо крайне желает поклониться Ему и лобызать пречистые язвы Его. И, настолько объят будучи этим великим и нестерпимым желанием, не ведает и сам, как приближается к Нему и осмеливается прикоснуться к пресвятым и животворящим язвам Его, одну за другой осязая, объемля и лобызая, – что на руках Его и на ногах, а ту, что в пречистом Его ребре, уже не рукой осязает и не устами к ней прикасается, но сердце свое к язве Его прилагает.

И стоит ему прикоснуться сердцем своим к язве Его, что в пречистом ребре Его, как тотчас нестерпимо закипает оно и чувствует он сильнейшую, непостижимо действующую сладость, сильно вскипевшую в сердце и словно пронзающую его; и бывает уже он тогда вне себя, как бы в исступлении чувств, в одной только своей чрезмерной любви ко Христу. Но видя, что из-за его приближения к Спасителю, ради приложения своего сердца к животворящей язве в пресвятом Его ребре, Божия Матерь стоит позади, болезненно он опечаливается, что он тому причиной, что не стоит Она близ, пред Лицом Христовым, и от такого размышления и сожаления начинает он приходить мало-помалу в память и видит на Кресте висящего Господа снова в отдалении, пока совсем не утихает и не отходит это действие. Это несколько раз с ним бывало в непродолжительное время.

52. По прошествии некоторого времени было еще следующее: подобным же действием будучи охвачен, чувствует он так же и видит все совершенно подобно тому, как перед этим изложено, но только во время прикосновения, то есть приложения сердца своего к язве Христовой в пресвятом ребре (о чудо!), явственно чувствует он и видится ему, как некий источник благодати, струей истекающий из Христова сердца, льется в сердце его. И когда уже эту струю, лучше же сказать, милость Божию, ощутил он вошедшей в свое сердце, тогда поистине сделался вне себя и не знает, как изъяснить и чему уподобить бывшую ему тогда радость и прочие непостижимые и неизреченные утешения.

53. Иногда размышляет он и удивляется неизреченному и непостижимому Божию к человеку благоволению: как от страшной Своей славы и величества восхотел Он стать нас ради человеком и столь лютые страдания Свои претерпел ради нас, а особенно ужасается, видя, как Он, Создатель наш, до того к нам Своею любовью простерся, что, уже не имея чего-либо большего у Себя, чтобы даровать нам, да возлюбим Его, предал Божественное Свое Тело во вкушение и Святую Кровь Свою в питие и как Агнца предложил Себя в снедь верным всего мира, чтобы всецело быть с нами совокупным и неразлучным на веки бесконечные. И от таковых размышлений, и чисто, сильно творящейся молитвы со всеми прежде названными действиями, и от нестерпимости прежде описанных тех пречудных и непостижимых, с равной силой обуревающих великих ощущений в трепете действующей сладости Божией любви, видя себя также светом окруженным, приходит он как бы в забвение себя и тогда, пребывая уже без всякого помысла, вновь видит Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа, перед ним на Кресте висящего, видом Своим вызывающего сильную жалость.

Оттого начинает чувствовать он во всем существе сильно воспламененную ко Христу любовь и устремляется с крайним желанием, дабы также с поклонением и любовью лобызать пречистые Его язвы, и, лобызая, распростирает и себя пред Ним крестообразно и так прикладывает себя самого к Нему, Спасителю. Что же за этим последовало, после? О, чудо благости Божией и Его снисхождения! Видится ему Господь весьма явственно и ощутительно, как бы в точности осязаемым, а спустя немного времени – непостижимо совокупленным с ним, и тотчас видится, как Сам Он весь вмещается в него. И уже не стало Господа па Кресте, но с собою ощущает Его Всего совокупленным и смешанным. И что же тогда? И какое объяло его утешение и каковые во всем своем, словно разжженном и преисполненном теле, в сердце и во всей внутренности чувствовал он сладости действующие? Воистину неизреченные, и непостижимые, и недоуменные – чудные обуревали его утешения. И это поведал он мне грешному так – кратко сказанными словами.

54. Иногда, бывает, сидит он, весь простершись в молитвенном умном взывании со услаждением к Богу, и вдруг охватит его обильнейшая сладость, со стремлением вовнутрь, отчего всю внутренность измененной и будто волнующейся чувствует.

55. По некотором времени открыл он мне, что ныне в нем уже не таковым образом и не прежним обычаем молитва действует, то есть прежде иногда просто с малым услаждением и утешением бывала, а иногда и с величайшим ощущением сладости, теперь же бывает с другим действием – с непрерывным трепетом, и не только сердце трепещет, но и все тело всегда бывает колеблющимся и трепещущим, хотя бы и весьма малое ощущал он действие, однако сердце и тело и от такового бывают трепетны.

56. Иногда случалось ему пребывать с посещающей его братией или с кем-то в беседе, и не мог он скрыть трепета своего тела, подобного колебанию, а особенно колебания головы, ибо была она как бы волнуемой молитвенною сладостью, – отчего невольно так колебалась. Потому при таких случаях многократно старался он пресекать и удерживать саму по себе действующую непрестанно молитву, но и так не мог совсем утолить любовного своего к Богу простертия, от которого бывает в нем этот сладостный трепет. Слов же этих молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», – вовсе не мог он удержать, почему и умыслил вопрошающим отвечать так, будто он ныне ослабел головой, также и во всем теле чувствует расслабление и мне заповедал, да так всем говорю о нем.

57. Беседовал некогда он с отцами о действиях молитвы, и некоторый из отцов поведал ему о себе, что бывает у него молитва тихая и мирная, без помыслов и всяких действий, услаждающая и к любви Божией влекущая, и о том старец мой прославил Бога, и ублажил, и одобрил того поведавшего отца, признавая его преуспевшим о Господе. А по разлучении с отцами и сам приложил усердие, моля Бога, да сподобит его познать таковую молитву. И тогда, сидя, стал внимать он единой тишине и миру помыслов, что вскоре подал ему Господь, дабы познать ему и почувствовать эту молитву. Но известил он меня, говоря, что не ощущал столь распаленной ко Господу любви и такой сладости в той мирной и тихой молитве, какою объят бывает во время трепетного действия в молитве.

Ибо эту тихо-мирную молитву старец мой производил, крайне внимая сердцу, соблюдая его от всех чувств, с великим усердием. Но трепетная, именуемая великой, не иначе нападает, как только от крайнейшего понуждения к простертию к Богу, не только умному, но и от всех чувств, так сказать, душевных и телесных, и от многого утеснения своего тела и небрежения о нем, ибо он не внимает тогда ни боли в голове своей и плечах, ни всякой иной случающейся телесной скорби. И когда с таковым понуждением начинает он молитву творить, тогда уже мирная и тихая отходит и наступает трепет – не разрушая мира и тишины, но с неисповедимыми действиями, влекущими всю душу в любовь к небесному Отцу, и от нестерпимого жара таковой пронзающей все чувства любви желает в нем душа как бы вон из тела выйти.

58. Один раз случилось ему быть вместе со мною в обители богодухновенного отца, чье имя повелел он мне утаить, ибо так было угодно тому отцу, поскольку он еще в этой жизни пребывал. Но ныне я открываю о нем: был то отец Василий в монастыре, называемом «Белые берега», строитель. От любви, по действию живущего в нем Святого Духа, он много ко спасению души нам изрек; открыл же прикровенно и о себе, так сказывая: «Знаю я человека, у которого бывает таковая любовь Божественная, более же страдание любовью ко Господу Богу, что чувствует он в тот час всего себя истаивающим и едва не разлучающимся душою от тела». Еще и того не утаил он, говоря, что во время великого действия молитвы весь бывает воскрилен он к Богу и видит себя явственно приподнятым и стоящим на воздухе, примерно на локоть высотою от земли.

Этот боголюбивый авва, услышав, что старец мой совершает молитву крайне тихо, то есть неспешно, усомнился об этом немного и начал старца моего любезно учить, дабы по обычаю чуть поспешнее произносил слова молитвенные, говоря, что благодаря тому не будет вторжения суетных помыслов, но и приступающие к нам будут отражаться от ума нашего и бесследно пропадать. И так, свою руку прилагая к сердцу моего старца, внимал он движению (биению) сердца его при произнесении слов молитвенных «Господи Иисусе…», но ничего не мог ощутить. Потом повелел он старцу моему, дабы по своему навыку стал производить молитву, и тотчас воскипела сладость благодати в сердце, и вострепетало сердце биением во все стороны, что ощутил тот отец, и прославил за это Бога, говоря старцу моему: «Блажен ты, отче, добре, твори и подвизайся так, как тебе Господь даровал».

Мне же наедине открыл, что старец мой благодатью Божией преуспел в этой молитве и достиг мира помыслов, и блаженным меня назвал, что такого имею отца и наставника, духовного и смиренномудрого. Но мне повелел он, по причине помыслов, немного поспешнее произносить слова молитвенные «Господи Иисусе Христе…», пока в преуспеяние не приду и не сподоблюсь от благодати чистой молитвы.

59. Находясь некогда в Москве, жил старец мой у отца своего духовного, который в то время был в Москве по монастырским нуждам, квартируя у христолюбивых благодетелей, причем боголюбивые жены служили ему. Видя это, мой отец (старец) начал смущаться, что неподобающе иноческому житию тот жительствует, и усиленные помыслы об этом начали досаждать и одолевать его до того, что уже и молитвенной сладости начал он лишаться. Но Божией помощью понудил он себя противоречить помыслам, говоря: «Мне не подобает об этом судить. Господь-Сердцеведец видит, что он, отец мой духовный, преуспел о Господе, и достиг верха бесстрастия и совершенства, и ощущает будущее блаженство, о каковом Господь в Евангелии открыл, говоря: в будущем веце будут, яко Ангелы на небесех (Мк.12:25). Так же и апостол сказал: несть мужеский пол, ни женский… но нова тварь о Христе (Гал.3:27;)».

И прочими возражениями из Божественного Писания прекословя, укротил и отразил он эти приступающие хульные и смущающие помыслы, и настала у него вскоре тишина, после того явились мир и радость в душе, и молитва пришла с сильным действием, всего изменяя и прелагая в любовь Божию. И сильнее ощутил он необычное благоухание, услаждающее душу и все чувства. Еще не случалось с ним прежде такого никогда.

60. Не в силах терпеть, видя, что почитают и прославляют его знакомые, – по этой причине удалился мой старец со мной в сибирские пределы, и зазимовали мы в глубокой пустыни, и устроили небольшую землянку в горе, – вместе ту зиму жили и правило читаемое сообща исполняли: я читал, а он стоя слушал. Однажды по пробуждении от сна пришло ему великое действие молитвы, и сделался он как бы вне себя, с необыкновенным дыханием и пресильным трепетом во всем теле, и так он пребывал словно в конвульсиях, без облегчения, я же ждал долгое время, слушая и внимая таковому необычному, удивительному конвульсивному движению во всем теле его и прерывающемуся его дыханию, как у болящего, что происходило с ним от нестерпимой сладости при несказанном о Боге радовании и утешении во всей внутренности и во всем теле его, как сам он после поведал мне.

И, в таковом действии пребывая, после многих часов едва возмог сказать мне: «Совершай один моление, я уже совершил, уже день настал». Это было в январе месяце, в начале пребывания нашего в Сибири. И тогда едва смог он разлучиться с тем молитвенным действием, каковое, стал он ощущать, как бы начало понемногу ослабевать, почему и смог он восстать с седалища. Тогда я, взглянув на него, увидел его лицом весьма изменившимся, утомленным и изможденным, с небольшим румянцем.

61. Опять, в той же стране жили мы на ином месте, не сообща, но в отдельных келлиях, и в неделю, то есть в воскресный день, для слушания часов пришел старец ко мне, и по целовании сели мы вместе на одной доске (лавке), рассуждая о знакомых нам монашествующих отцах, как они подвизаются, а особенно о том великом отце, делателе умной молитвы, о котором сказано было в 58-м действии, и во время такового разговора между нами нашло на старца моего действие молитвы с благодатью Божией, и уже не смог он более затем со мною грешным беседовать, но замолчал, и тогда же охватила его молитва с сильным трепетом так, что вся та лавка, на которой сидели мы, прогибалась и двигалась, отчего и я, сидя на ней, двигался, удивляясь таковому внезапному изменению старца моего и столь сильному, великому действию Божией любви, в молитве являемой, как сам лично я видел в нем.

Ибо вскоре от нестерпимости в обилии напавшей сладости, что воскипела в сердце и во всей внутренности его, вскричал он в голос, а немного спустя вновь возмычал, не в силах будучи удержаться, и было это с ним примерно с час один по времени. Я же после того вопросил его: «Где был ты сейчас?» Он же ответил мне: «Прости, тебя соблазнил я – не мог стерпеть, ибо нестерпимо Божие». Я же благодарил Бога, что сподобил меня самого лично узреть, в каковой благодати старец мой находится.

62. Когда там же жительствовали мы, в разное время поведал он мне, иногда улыбаясь и словно жалуясь, говоря, как тою ночью в тонком сне бесы ему досаждали, разнообразно устрашая, а иногда нестерпимо хватая за ребра и щекоча, иногда ножом заколоть желая, а иногда видел он подобное кончине мира и другое, разнообразное, во умиление и во многие слезы приводящее.

К этому же поведал он мне, говоря: «Когда ты ушел от меня после утреннего пения, я же сел, чтобы хоть немного побыть в молитве, тотчас начало некое опасение на меня нападать, как бы ты не пришел и приходом своим не пресек бы моей молитвы. И вскоре пошла в несказанном действии молитва, распространяющая некое необычное Божественное ощущение как бы во всей груди и словно наполняющее некоей безмерной сладостью и горячей пищей с благоуханием, каковое весьма обильно обонял я с услаждением, и думал, что все то долгое время пребудет, но вскоре все прекратилось и отошло, и тогда к тебе я пошел для слушания часов». Случилось это в день воскресный (в Неделю).

63. Опять через несколько недель, в день воскресный, пришел старец мой ко мне, и по окончании утреннего моления сели мы и еще беседовали между собою, как уже почувствовал он в себе пламень любви ко Господу Богу, а в сердце словно жжение почувствовал молитвенной сладости. Это сам он после поведал мне: «Всеми силами, – сказал он, – старался я удержаться, но утаить не смог». Ибо вскоре от нестерпимости, будто пораженный, вскричал он в голос, подобно страждущему, и, услышав это, я встревожился, помыслив про себя, не болезнь ли какая внезапно поразила его, и вопросил его, говоря: «Почему неожиданно, и необычно, и так чудно (странно) вдруг вскричал ты?», но он не мог мне ответить, а потому и я умолк, и начал наблюдать за ним, и видел словно волнение, то есть колебание, во всем его теле, и слышал дыхание его таковое, что подобно оно было дыханию ужасным страхом объятого.

Потом еще два раза прерывисто, тихогласно возгласил он умилительно, так как не мог полностью удержаться, и тогда я уразумел, что от действия молитвы и от нестерпимой сладости, что была ему по милости Божией от благодати, так он вскричал. И было это с ним примерно полчаса, затем вновь стал он со мною говорить, и я спросил его еще раз: «Почему так внезапно ты вскричал?» Тогда он мне рассказал, говоря: «Как только сел я, то тогда же и восчувствовал будто некую стену или облако -так распалилась любовь ко Христу, и утешительная сладость нахлынула в сердце, и всячески хотел я удержаться, и до того крепился, что вместе с этим моим восклицанием будто звезды, блистающие явились и блистали предо мною, и после этого уже не мог я возобладать собою и утаить в себе».

64. Еще сказал мне старец: «В тот же день вечером случилось со мною нечто наподобие такого же любовного и сладостного ко Господу Богу распадения, и надеялся я, что так же возобладает оно мною и стану так же от нестерпимости кричать, и много усердствовал, и понуждал себя, дабы достигнуть такого чувства, но не получил, и вскоре прекратилось все, и уразумел я, что то действие ради тебя Господь подал мне». Но сказал это старец мой от глубокого своего смирения.

65. Еще рассказал он, что в тот день, когда был он обуреваем страстными помыслами, по отгнании их и утихновении плотского движения, приспело время ему поклонное правило совершать, но немощь и изнеможение напали на него и двумя противоположными помыслами был он одержим: один помысл представлял ему, что он немощен и не может совершать, а второй обличал и уверял, что более это от лености. И понуждаем он был благим помыслом испытать свою немощь, хотя бы немногими поклонами, и так, повинуясь, начал поклоны класть, и по совершении поясных начал творить и земные, и тотчас по первом поклоне почувствовал сладость в своем сердце, а по втором – более, а по третьем – еще обильнее, и столь услаждающую и облегчающую его всего, что забывал он и правилу внимать, и Богородичные, установленные между поклонами, молитвы пропускал, и будто летающим себя чувствовал от сладостной радости и ощущаемой легкости, видя всего себя к Богу простертым.

Потому с удивлением благодарил он Бога за это, ибо никогда прежде того не ощущал он сердечного утешения и услаждения во время поклонного правила. А поутру было у него таковое же услаждение и легкость и при поясных поклонах, равно как и при земных, и сказал он мне: «Весьма чудился я, как внезапно прелагает благодать Божия леность в бодрость, тягость в легкость и немощь в крепость, а к тому еще и во утешение, и радование о Господе Боге с безмерной, исполненной любви к Нему, сладостью».

66. В иное время, вновь беседуя со мною, среди прочего душеполезного, сказал он мне и это: «Ныне уразумел я от собственного ощущения, почему апостол Павел сказал: никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым (1Кор.12:3), – ибо никогда не произносится в сердце моем имя Господа Иисуса без действий сладостных, а в особенности это – Иисусе, ибо с этим словом будто взыграет сердце сладостью в Божией любви, хотя бы и без приготовления к молитве был я или просто вспомнил». И поскольку старец всегда в памяти молитвенной пребывал, то и действия ее, со услаждением, никогда не прекращались, отчего и голова его в беспрестанном была колебании.

67. И еще поведал он мне, говоря: «Когда бывает у меня исполняющая обычной сладостью молитва, от которой колебание тела бывает, и когда удержусь, чтоб головой и телом не двигаться, тогда бывает тихим биение сердца и молитва – словно некое миро или пар сладости, собирающийся и разливающийся по всему сердцу, ибо не исходит та сладость в тело. А когда попущу и дам послабление сердцу моему, то тотчас та сладость из сердца и во все члены тела пройдет, отчего и бывает движение в жилах и во всех членах, и явственно голова колеблется, и тело как бы волнуется, и таковое действие бывает ощутительнейшим, в умиление и благоговение пред Богом более приводящим, потому и не удерживаюсь я от телесного колебания. Когда же придет сильное действие, тогда уже невозможно мне удержаться от телесного трепета, то есть от кивания головой и от трепетного во всем теле колебания, ибо тогда распален и пленен бываю я нестерпимо любовью Божией, отчего в забвение себя самого прихожу, а иногда вне себя бываю, будучи так восхищен тогда весь к Богу».

68. В день Великой Субботы, севши по обычаю на молитву, начал он ощущать сладость, и сердце его вместе с этим ощущением сладости, происходящей от великой любви ко Христу, начало необычно скоро метаться и трепетать, но вначале весьма тихообразно, и вместе с мало-помалу возрастающей и умножающейся сладостью и сердце более и более двигалось и сильнее трепетало, и до того умножилась сладость в любви Божией, что от нестерпимости всем телом стал он сильно колебаться. Но вскоре, и как бы вдруг, начало все уменьшаться, и укрываться, и будто отошло, но, совсем еще не потухнув, вновь начало происходить таковым же точно образом, и так беспрестанно происходило, то крайне утихая, то весьма умножаясь. «И ждал я, – сказал он, – что последует далее, но не мог дождаться совершенного конца, ибо уже много времени прошло: думаю, говорит мне, – что двадцать раз так изменялось во мне, и тогда, во время утишия, встал я и пошел к тебе».

69. На другой день, по отшествии от нас одного брата, после утреннего нения сел я поблизости от старца моего, и, беседуя о чем-то житейском, ненадолго мы замолчали, и вот, внезапно вскричал старец от нестерпимости великой сладости, вскипевшей внутри сердца его, сверх меры и крепко действующей. Зная же, что я близ него сижу, силился старец всячески удерживаться, чтобы не двигаться и не колебаться всем телом сильно, но не возмог, ибо был он чуть не вне себя от крайнего своего к Богу простертия и безмерной сладости, что была в сердце его, и потому снова вскричал. Я же, грешный и недостойный, сидя, много дивился и радовался, видя таковое в нем дивное и ужасное от Божественной любви страдание. Когда же несколько утихло в нем то действие с движением, лучше же сказать, всего тела страдание, тогда я спросил его, говоря: «Отче! По какой причине было у тебя таковое неожиданное действие молитвы?»

Ибо беседа наша была о житейском. Он же, любя меня, не утаивая, сказал мне: «Когда перестали мы беседовать, не знаю, как пришло мне размышление таковое: как всякое Божие творение нестерпимо, и велико созданное Им, то есть огонь нестерпим, подобно и мороз нестерпим. И от этого перешел я к размышлению о Божией великой к нам любви: насколько ради нас умалил Он Себя – сделался Младенцем, и ручки, и ножки у Него были пеленами повитыми! Отчего как бы ужаснулся я таковой Его к нам любви, и дивился в уме моем, и от этого размышления вдруг вскипела сладость в сердце и во всем теле, и во мгновение ока нестерпимо пронзило меня, ибо, подобно огню, начала она с утешением жечь любовью ко Господу нашему Иисусу Христу в сердце моем.

Потому вскричал я, и если бы изо всей силы моей не удержался, но попустил бы вольно этой сладости действовать в сердце, то неизбежно нужда была б кричать, ибо словно некое жжение – так эту сладость ощущал я в себе, и через это действие познал я, что в Боге все нестерпимо и непостижимо, недомыслимо и неисповедимо, как бывающее утешение и сладость, так и любовь Его к нам – беспредельны».

И так, после этой чудной беседы, встали мы, ради меня, ибо думал он, как бы не отяготить меня продолжительностью ее времени. И начал старец правило поклонное вслух совершать, то есть «Боже милостив…», и не смог, ибо действие в нем еще было, каковое и снова в нем всколыхнулось сильно и воспрепятствовало ему вслух произносить молитвы; и удержаться он не смог, но от нестерпимости как бы возмычал, а затем, умолкнув, долго стоял безгласен и едва смог вслух снова исполнять правило, но не в полный голос (однако не переставал). Меня же не заставил он, – дабы утаить такое нестерпимое в нем действие; и потому сам, с замешательством, несовершенно, окончил правило.

70. По прошествии многого времени, в течение которого много было с ним разных обычных действий, каковых я и не вписывал, случилось во Святую Четыредесятницу, при наступлении недельного бдения, сидеть старцу моему па молитве, и было у него молитвенное действие обычное, с трепетным услаждением. И так продолжительное время сидевши, восхотел он ради наступающего бдения отдохнуть и лег, думая про себя, дабы с молитвою уснуть, потому и лежа внимал молитве, и вдруг прекратилось обычное трепетание, но новое некое неизреченное начало происходить действие без трепета, отчего особенно понудился он во внимание углубиться: как из-за необычного действия, так и из-за обильно умножившейся сладости и сильнейшего к Богу влечения, ибо оно отворило ему сердце, и начал он туда ясно и чисто смотреть и явственно видеть – ибо в сердце сделалось как бы некое тело, кажущееся извне темным, внутри же белым, светлым и прекрасным. И тогда сильнее сделалось действие молитвы, вместе и сладость приумножилась, и вскоре начал из того тела, являющегося внутри сердца, аромат благовония как бы испыхивать.

Потом же, подобно как от меха сжимаемого, излетел с великим стремлением всплеск, но не враз, а брызгами – одни за другими, и этот всплеск ударял, лучше же сказать, поражал сладостью во все стороны сердечные; и от такого всплескивания появилось в сердце как бы некое обливание нестерпимой сладостью, прелагающей его всего в любовь Божию, и затем начали учащенно, словно от какого-то сильного и крепкого сжимания и стеснения, излетать из того тела быстросладостные брызги, и пронзали они своей сладостью с обильнейшей любовью Божией не только само сердце, но и его всего самого исполняли таковой сладостью.

После того пошла, поднимаясь, вся та сладость выше груди, и дух с дыханием стало захватывать и удерживать от той пресильной исходящей сладости, и уже не мог он более молитвы производить; и вот, вскоре тот образ, являемый в виде тела, вместе с подыманием сладости стал прелагаться в пламень, и, еще выше поднимаясь и сладость умножая, охватил всю грудь, и как бы задавил ее своею пламенной непостижимой сладостью, и тогда уже совсем не мог он дышать, но так, без дыхания, на ту огненновидную пламенеющую сладость внимательно смотрел; когда же в память пришел и осознал, что не имеет дыхания, тогда, истинно уразумев и почувствовав, что не производится у него дыхания, помыслил про себя, что не дыша умрет, и, так внимая, начал привлекать и вводить свое дыхание, а между тем та пламенно-являемая сладость стала, изменяясь, умаляться, и укрываться, и вскоре совсем невидимой сделалась.

И так, нимало не спавши, восстав от ложа своего, много удивлялся он и недоумевал об этой непостижимой, утешительной, с любовью Божией соединенной сладости, и также недоумевал, как долго пробыл без дыхания и не задохнулся, а наиболее, – - что и не утомился, и не восскорбел, но еще и легкость, и большее оживление ощущал. Я же спросил старца, говоря: «Была ли у тебя, отче, тогда память о Боге?» Он же мне сказал: «Чистейшею памятью Божиею и любовью ко Господу и Богу, Спасителю нашему Иисусу Христу все и составлялось».

71. Опять, в иной день, когда лежал он из-за болезненной своей немощи с обычным углублением в молитву, вдруг по подобию прежнего стало в нем двигаться сердце и являться молитвенное действие, то есть великое движение в себе почувствовал, ибо воскипела в сердце сильная любовь к Создателю, вместе со сладостью, которая, изливаясь сама по себе, потекла по всем членам, и жилам, и даже по малейшим жилкам, находящимся во всем теле. Тогда помыслил он про себя, что неблагоговейно с таким усердно распаленным желанием и любовью к Богу, таковую ощущая сладость, пребывать лежа, потому и встал, и сел, и начал усердно и претщательно чистейше внимать, дабы не лишиться начавшегося действия. Но, однако, не было ему сидящему той новоявленной сладости, но пошла обычная молитва, услаждающая обычным утешением.

72. По прошествии одной недели после вышеупомянутого действия, снова перед наступающим воскресным бдением, лег он, чтобы уснуть, ибо случилось ему в тот день трудиться, исполняя необходимое по келлии. И так лежа внимал он своей молитве, и вот вдруг сверх чаяния и неожиданно началось действие в сердце, не по прежнему подобию, но неким иным образом, которое, сказал, в точности изъяснить никак невозможно, бывшее со многою сладостью и распалением любовью Божией, и от таковой, чрезмерно усилившейся, соединенной с радованием, утешением и умилением сладости начал как бы некий свет над головой его сиять, может быть, троекратно или более, подобный звездному блеску.

И таковое действие видя, помыслил он не вставать от лежания, чтобы вновь, как прежде было, не лишиться и этого чудного действия и, так лежа с крайним трезвением и бодрствованием, начал помышлять и рассуждать, говоря в уме так: «Я недостоин ни единого утешения, Господи Боже, а боюсь таковое распадение любви к Тебе, что бывает в моем сердце с неизреченной радостью, сладостью, чистейшим к Тебе простертием и мирным устроением, с ощущением благоухания мира и пречудных благовоний, в несомненном уповании на милость Твою и многом утешении – все таковое не смею я похулить, ибо все это не от моей силы происходит, и опять же, страшусь с доверием, как точно идущее от благодати, принять: вдруг это не истинно.

Потому, Боже мой, пусть это будет по воле Твоей святой, бывающее во мне». И при таковом размышлении начала умножаться более и более и с сильным усилием потекла из сердца через все жилы во все тело невообразимая сладчайшая сладость, и не просто, но как бы с неким напеванием или звонцанием, или как бы с неким непостижимым звучанием, ибо вовсе непостижимо и неизъяснимо словами то звучание. Особенно же чудно то, что весьма трезвенно чувствовал и слышал он, как во всех членах и жилах таковое звучание и восклицание, или звонцание, происходило, а наиболее в руках, в ногах же не чувствовалось. И удивительное то звучание ощущалось совокупно нашем Иисусе Христе, и до того усиливалось в нем все то происходящее, что все члены при том звуке, или звонцании, тряслись, и еще от того звучания истекало по жилам и членам и расходилось по всему телу как бы некое благовонное масло, сильно и чудно услаждая, и от этого миро-благовонного ощущения радостотворный трепет был во всем теле.

И опять сказал он мне, говоря: «Поистине, от этой сладости нестерпимо страдал я, утешительно и столь сильно, что уже не думал снова быть в естественном моем положении и впредь остаться в обычном состоянии, но помышлял, что будет со мной какое-то изменение, то есть или сердце расторгается, или иссохнет, или конец жизни последует. До того могущественно это действие обуревало, что всего меня, лежащего, многократно подымало от того волнения, кипящего Божественной любовью в сердце с непостижимо безмерною сладостью, и едва на землю не свергало с ложа моего, сколь же страдало сердце, и того, что происходило внутри него, совсем изъяснить невозможно, ибо то билось оно и сжималось, то распростиралось, терзалось, колебалось, металось и ударялось во все стороны. И, так долго происходив, вдруг отошло все.

И после этого встал я, не чувствуя никакой боли, но только малое некое расслабление, и сел, и едва пошла обычная молитва, но и та переменилась в иную, некую смиренную и тихую, с некоей иной великой радостью и сладостью, влекущей в любовь Божию, и благоухание было многое, и это также было продолжительно и вдруг прекратилось все, и не стало молитвы вовсе, и тогда встал я и пошел к тебе». Все же это происходило не менее трех часов.

73. Прошло много времени, но не возвещал мне старец мой о новых действиях, потому я начал помышлять в себе: «Неужели умалилась в старце молитва, что не рассказывает мне?» И в один из дней после моего к нему прихода сам старец пришел меня звать на всенощное бдение к себе и, сидя, беседовал со мной о необходимых житейских потребностях. По беседе же умолкли мы на малое время, и вдруг услышал я действующую в нем молитву, каковая так начала в нем действовать, что даже привела меня в удивление, и, недоумевая, начал я сомневаться: не напала ли на него болезнь, именуемая «родимец», которой никогда он не был одержим, ибо весь не только трепещущим стал, но всем телом колебался и метался, не в силах владеть ни руками, ни ногами. А голова, словно кем-то сильным во все стороны мотаемая и шатаемая, как бы прищепленная, колебалась, и всем телом подымался, и метался, и вовсе, можно сказать, не сидел, но будто кто его со всем сидением во все стороны мотал, так что он едва не падал на пол.

Дыхание же его то удерживалось, то тяжело исходно испускалось и тогда же вдруг весьма слышными вдохами так часто и поспешно стал он дышать, что даже невероятно: подобно тому, как какое-нибудь малое животное, гонимое и до крайности утомленное, учащенно дышит, – или того еще чаще, и, не имея сил терпеть, мычал он краткими и продолжительными возгласами, таковым тоном, словно нестерпимой болью поражалось в нем сердце.

И оттого весь страдал он и будто терзался настолько, что я едва удержался, чтобы не подойти к нему узнать, не болезнь ли какая нашла на него, ибо удивительно тогда было смотреть на него: словно бы мучается. Видя же его в таковом мучительном действии, совершенно невозможно было поверить, что возможно было ему сохранить неповрежденным свое здравие и все члены неутомленными или что он сможет вскоре после этого прийти в силы. Ибо если бы и здорового, и молодого столь продолжительно и так неослабно колебать и трясти, то и таковой бы, здравствующий, ослабел и упал бы для отдохновения. Но старец по утихновении всего восстал здоровым, не чувствуя ни малого расслабления ни в голове, ни в иных членах и наутро вновь таковым же образом случилось с ним. А каковое внутри него происходило действие – об этом так сказал он мне, говоря: «Когда умолкли мы во время беседы, вначале помышлял я о суетном и за это осудил себя, почему не одной молитве внимаю, и тотчас пошла молитва, и сердце будто увеличилось, и соделалась к сердцу гортань.

Божественной же любви, бывшей тогда в сладости, изречь невозможно, каковая была в великом множестве и большом количестве и будто тою гортанью входила в сердце, сердце же желало враз много поглотить, но от множества словно запиралось и замирало, будучи не в силах проглотить и тут уже не могу я даже и молитвы произносить, потому что все тело исполняется тою сладостью, и выхожу оттого из терпения, и тогда вырывается гласное мычание. Ты сам слышал его и видел моего тела колебание.

Когда сердце ту сладость поглотит, тогда словно отдохнет, и тогда быстро хватает отдохновение частыми и краткими вдохами, которые ты слышал. И тогда опять таковым же образом приходит к сердцу сладость как бы сквозь гортань, и не в силах из-за великого обилия ее проглотить, снова также обладаем бываю, то есть вопию мычанием и скороспешно дышу, как ты видел и слышал. Но как сердце колеблется, и мятется во мне, и бьется во все стороны, тому я и сам дивлюсь: как не повредится оно от такого сильного метания, сжимания и распространения. Ум же чистейшим имел я во время этих действий».

74. Однажды услышал он от брата совет, чтобы, по причине уже ослабевшего его зрения, вместо чтения акафиста и канонов к Богородице совершал бы в сердце молитву к Богородице краткую, то есть «Владычице моя, Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго». На что старец и согласился, и так ночью начал молиться то ко Господу: «Господи, Иисусе…», то – «Владычице моя…», и творились те молитвы с великим чувством ко Христу и к Богородице, со умилительным услаждением и был низведен он в тонкий сон, и видит с правой стороны образ Божией Матери, а с левой – Христа Господа – не как писаные, но словно в теле, несказанной красоты, как бы за занавесами, открывая которые, видит Их стоящими, и молитва ко Обоим усердно творилась, отчего и пробудился в трезвении, имея сердце свое исполненным духовного умилительного радования, с несомненным извещением, что это угодно Богу.

75. Случилось однажды, что когда сидел он, по обычаю внимая молитве, то почувствовал, как она становится лучше, потому внимательнее стал и с большим усилием понуждать себя, дабы еще и от себя приложить старание, и так весь умно простерся и распалился «Божественным желанием» к Самому Господу Богу, ибо недоумевал он, как наименовать действующую тогда любовь ко Господу, что была в сердце, и во внутренности, и во всем теле, из-за радости, сладости и утешения несказанного от нее. И от такового ощущения до того восхищен был он ко Господу, что почувствовал всего себя измененным, светлым, и светом объятым, и будто исшедшим из тела, но как исшел из тела – изъяснить того не смог, ибо тогда от великой радости о Боге и сладости, всего его объемлющей, не чувствовал на себе своего тела, но видел себя вознесенным на воздух, сидящим без тела в совершенной памяти и бодрствовании. До того был он трезв в памяти, что даже думал и размышлял, как держаться на воздухе без тела, ибо бодрственно и явственно видел свое тело мертвым, бездушно лежащим внизу, в отдалении от себя.

И так долго видел он себя на воздухе удерживаемым, но каковые в нем были чувства к Богу – любовь, благодарение и надежда на Его благость – по причине огромности их не мог мне изъяснить, но так сказал мне: «Все эти чувства сами собой производились, одно другое предваряя, и тем самым всего меня привлекая и распаляя желанием ко Христу, любовью и благодарением, с непостижимою сладостью». И так во всех этих сильных ощущениях он словно начинал забываться, а потом немного приходил в память и снова начинал сомневаться, как исшел из тела и что с ним будет из-за исшествия из тела.

И так, чувственно и неприметно, с умалением к Богу любви уменьшалась и сладость, и тогда осознал он себя уже сидящим и не исшедшим из тела, но сердце тосковало, словно терзалось биением и метанием во все стороны: почему та великая, непостижимая, так всего его привлекшая к Богу любовь и радование услаждающее отошли от него. И от таковых размышлений, опечаливающих его сердце, снова распалялся он весь к Богу и прежним образом видел себя светлым, во свете, на воздухе, без тела, а тело свое само по себе мертвым лежащее. И все те прежде описанные действия видел и чувствовал он явственно и трезвенно, в полном уме и бодрствовании, как выше показано.

Каковые же после этого последнего действия были действия, а в особенности перед кончиной и в час исхода, я, недостойный, не сподобился от него слышать или видеть, потому что по некоему случаю невольно был с ним разлучен. Но боголюбивый крестьянин, который послужил тогда ему, сказал мне, что во время болезни и при кончине своей многократно вспоминал он меня, недостойного. Незадолго же пред исходом был словно кем-то истязуем, однако не опечалился и не отчаялся, но, благодушно надеясь на Божию милость, был в совершенной памяти, и с молитвой почил, и отошел ко Господу, Которому от юности до смерти с любовью и смирением простодушно послужил. Пред самою же кончиною своею сподобился он с обычным своим великим усердием исповедаться и причаститься Святых Тайн Тела и Крови Господних, также и елеем святым соборовался.

При самом же исходе, вероятно, был объят он неким великим действием и в памяти совершенной, ибо когда вконец уже изнемог, тогда помянутый служитель крестил его его же рукой (ибо старец сам только подымал, а от слабости уже не мог до плечей доводить, потому знаками заставлял, чтобы тот руку его обводил). И так, обводя его руку, видел он, что грудь его воздымается и трепещет колебанием необычно сильно, потому приложил руку свою к его груди и ощутил, что сердце в нем столь сильно бьется и мятется во все стороны, что даже удивился этот служитель. До самого последнего издыхания был старец в молитве и с молитвой испустил дух, тихо, словно уснув, но и по исшествии духа еще долго сердце в нем трепетало.

По смерти своей, в показание всем своего благочестия в вере, оставил он свою правую руку, как крестился, так и остались сложены: три первых перста больших вместе сложены, а последних два меньших пригнуты к ладони. Поскольку же, будучи в живых, никак не давал он с себя портрета написать, по великому смирению, то уже после кончины так, как лежал в гробу, совершенно сходно был он написан, с таким же образом сложенной рукою. Преставился он в Тобольской губернии, в городе Туринске, в Свято-Николаевском Девичьем монастыре, под 29-е декабря 1824 года, то есть в пятом часу пополуночи, и погребен в том же монастыре близ соборного алтаря, на северной стороне.

Преподобный Иоанн Кронштадский

Среди тесноты от житейских невзгод и превратностей не так легко любомудрствовать о горнем, но ведь скорбь и теснота не постоянно сопровождают жизненный путь: бывают льготы. Этими льготами надобно пользоваться для бесед о горнем, для молитвы о небесных благах. Для облегчения трудного душевного борения внутри себя надобно взывать о помиловании ко Христу Богу нашему. Счастливы те, которые стяжали привычку непрестанно молиться. Блаженны те, у кого она обратилась в натуру и срослась с их дыханием. Всякое дыхание их хвалит Бога. Сладчайшее Имя, подобного Которому нет другого ни на небе, ни на земле. Имя Иисуса Христа должно быть дыханием нашим наяву и во сне, всегда и везде.

Святитель Феофан Затворник

Что есть непрестанная молитва…

Все мы молимся, но есть молитва, которая сама молится и увлекает вслед за собою всего внутреннего человека. Кто это испытывает, тот только и знает, что есть молитва. Есть молитва, которую сам человек творит, и есть молитва, которую Бог дает молящемуся (1Цар.2:9). Сначала, когда приступает кто ко Господу, первое дело – молитва. Начинает он ходить в церковь и дома молиться по молитвенникам и без них. Но мысли все разбегаются. Никак с ними не управится. Чем, впрочем, больше трудится в молитве, тем больше мысли все улегаются и улегаются, и молитва становится чище. Однако ж атмосфера души не очищается, пока не затеплится духовный огонек в душе. Огонек сей есть дело благодати Божией, но не особенной, а обшей всем. Он является вследствие известной меры чистоты во всем нравственном строе человека ищущего. Когда затеплится сей огонек или образуется постоянная в сердце теплота, тогда бурление помыслов останавливается.

Бывает с душою то, что с кровоточивою: ста ток крове ея (Лк.8:44). В этом состоянии молитва, больше или меньше, подходит к непрестанной. Посредницею ей служит молитва Иисусова. И это есть предел, до которого может доходить молитва, самим человеком творимая!

Молитва углубленная, молитва непрестанная и другие проявления молитвенной благодати – все от благодати… Наш – посильный, но всеусердный и постоянный труд. Искомая молитва – благодать. Придет срок – и дана будет. Надобно только не нерадеть, искать всеусердно и все возможное употреблять. Но главное – чистая совесть. Ибо благодать молитвы есть благодать приискреннего Богообщения. С Богом же в общение ничто нечистое придти не может.

Слыхали вы, что есть непрестанная молитва? Возжелайте и взыщите. Станете искать и обрящете. Зародыши ее есть уже у вас: это чувство к Богу, по временам бывающее. У вас оно было в силе; но вы допустили охладеть ему. И оно приходит по временам. Вот это чувство старайтесь сделать постоянным – и это будет непрестанная молитва… Помоги вам, Господи, найти такое к Нему чувство. Тогда всем оплошностям, вялостям и разленениям – конец!!!

Чувство, что душу тянет ко Господу, есть сокровенная молитва, и оно одно может заменить молитвословия… Ибо оно-то и есть непрестанная молитва!

Трезвение должно быть непрерывно, как непрестанна молитва. То и другое укоренится в душе, когда водрузится в сердце чувство к Богу – теплое, и сладостное, и благоговейное, проникнутое страхом Божиим.

Ум, стоя в сердце, зрит Бога и умно исповедуется Ему призыванием Его… Чувство к Богу есть непрестанная молитва без слов.

Да дарует вам Господь непрестанную сердечную молитву, которая не имеет нужды в словах, а сама по себе стоит и есть Богу угодна и для души плодотворна.

Непрестанно молитеся (1Сол.5:17). И в других посланиях св. Павел заповедует пребывать (Рим.12:12) и терпеть в молитве, бодрствующе в ней (Кол.4:2). Всякою молитвою и молением молиться на всяко время духом (Еф.6:18). Постоянству и неотступности в молитве научает и Сам Спаситель притчею о вдовице, неотступностию прошения умолившей неправедного судию (Лк.18:1 и далее). Видно, что непрестанная молитва есть не случайное предписание, а неотъемлемая черта духа христианского. Жизнь христианина, по Апостолу, сокровенна со Христом в Боге (Кол.3:3). В Боге и пребывать ему неотлучно должно вниманием и чувством, что и есть непрестанная молитва. С другой стороны, всякий христианин есть храм Божий, в коем живет Дух Божий (1Кор.3:16, 6:19; Рим.8:9).

Сей-то Дух, всегда в нем пребывающий и ходатайствующий, молится о нем всегда воздыханиями неизглаголанными (Рим.8:26), научая его самого непрестанной молитве. Самое первое воздействие благодати Божией, обращающей к Богу грешника, обнаруживается устремлением его ума и сердца к Богу. Когда потом, по покаянии и посвящении жизни своей Богу, благодать Божия, со вне действовавшая, чрез таинства низойдет в него и пребудет в нем, тогда делается в нем неизменным и всегдашним и то устремление ума и сердца к Богу, в коем существо молитвы. Оно обнаруживается в разных степенях и, как всякий другой дар, должно быть возгреваемо (2Тим.1:6). Возгревается же по роду своему: трудом молитвенным и особенно терпеливым и целесообразным пребыванием в молитвах церковных.

Главное событие непрестанной молитвы – соединение ума с сердцем. Главное – надо стать умом в сердце пред Господом и стоять пред Ним неотходно и день, и ночь до конца жизни.

Как понимать выражение «сосредоточить ум в сердце?» Ум там, где внимание. Сосредоточить его в сердце – значит установить внимание в сердце и умно зреть перед собою присущего невидимого Бога, обращаясь к Нему со славословием, благодарением и прошением, назирая при том, чтобы ничто стороннее не входило в сердце. Тут вся тайна духовной жизни.

Не забывайте главного – того, чтоб вниманием и умом сочетаться с сердцем и неисходно быть там пред лицем Господа. Все молитвенные труды на это должны быть направлены. Молите Господа, чтоб Он даровал вам это благо. Это – сокровище, сокрытое на селе; это – бисер многоценный.

Существо жизни христианской состоит в том, чтобы стать умом в сердце пред Богом в Господе Иисусе Христе, благодатию Святаго Духа, и, оттуда управляя всеми движениями внутренними и всеми действиями внешними, всё в себе, и малое, и великое, обращать в служение Богу Триипостасному, пожершись Ему всецело сознанием и свободою.

Когда внимание сойдет в сердце, то привлечет туда в одну точку все силы души и тела… Сначала внимание держится в сердце напряжением воли, силою своею внимание порождает теплоту в сердце. Теплота же сия затем держит внимание без особого его напряжения. Они затем друг друга поддерживают и должны пребывать неразлучно, ибо рассеяние внимания охлаждает теплоту, а умаление теплоты ослабляет внимание.

Отсюда закон духовной жизни: держи сердце в чувстве к Богу, всегда будешь в памяти Божией.

Глава дела – чтобы внимание не отходило от Господа, это то же, что утверждение в сердце памяти Божией.

Желающим установиться в едином помышлении о Боге заповедуется оставить голову и низойти умом своим в сердце, и там стоять вниманием неисходно. Только тогда, как ум сочетается с сердцем, можно ожидать успеха в памяти Божией.

Предав себя всецело неусыпному попечению Божию, надо смиренно и благодушно переносить этот труд ради истинного блага, которое даруется усердному молитвеннику от Бога во свое ему время, когда Бог Своею благодатию положит пределы нашему уму и уставит его неподвижно с памятью Божиею в сердце. Когда подобное стояние ума сделается как нечто естественное и постоянное, оно носит у отцов название «соединение ума с сердцем»; при таком устроении уму уже не бывает желания быть вне сердца, напротив того, если по каким-либо обстоятельствам или многою беседою удержан будет он вне сердечного внимания, то у него бывает неудержимое желание опять возвратиться внутрь себя с какою-то духовною жаждою и с новым усердием опять заняться созиданием своего внутреннего дома.

Секрет духовной жизни: нельзя стать в сердце без болезненных исканий. Долго или коротко бывает так – зависит от благодати Божией: иной годы, иной десятки годов проводит трудясь, пока успеет стать в сердце и получит искомое, потому что, при всем труде и искании, строй тот производится не одними нашими усилиями. Его подает Господь, но без искания и усилия не подает. Видит искание усердное, и труд болезненный, и томление жаждущего сердца – сжаливается и подает чаемое благо. Почему Он так делает – Ему Единому ведомо: только без этого болезненного искания никто не доходит до того нормального строя. Это секрет духовной жизни… В сокровищницу Божию нельзя вводить, не испытав верности вводимого.

Брат сказал: «Что же должно мне делать, отче, чтоб ум мой мог непрестанно быть занят Богом?» – Старец отвечал: «Не может ум непрестанно быть занят Богом, если наперед не стяжет следующих трех добродетелей: любви, воздержания и молитвы. Любовь укрощает гнев, воздержание погашает похоть, а молитва отрешает ум от всех земных помышлений и, обнаженным от всего, представляет его Богу. Сии три добродетели объемлют все другие, и без них невозможно непрестанно пребывать в Боге».

На языке пусть будет молитва Иисусова, в уме – предзрение Господа пред собою, в сердце – жажда Бога, или общения с Господом. Когда все сие будет постоянно, тогда Господь, видя, как нудите себя, подаст просимое.

Суть дела – сознательное стояние в присутствии Господа со страхом, верою и любовию. Это настроение возможно и без слов. Его и надобно восстановлять в сердце прежде всего. Слова же потом будут идти, чтоб удержать на этом одном внимание и углубить те чувства и расположения.

Я вам указываю всеобъемлющий рецепт. Сокращение его – в памяти Божией, памяти смертной и в страхе Божием. Когда сии укоренятся в сердце, и молитва, и все прочее пойдет добре.

Страх Божий – главное. Когда он приходит, то, как добрый хозяин, все по-своему устрояет в душе… От страха Божия – первое чадо – дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно… Для поддержания страха Божия надо держать неотходную память о смерти и суде… К сему присоедините сознание присутствия Господа близ вас и в вас, так что Он все видит, и самое сокровенное. Сие сознание – с памятию смертною – неразлучным имеют страх Божий. Когда сия троица поселится в сердце вашем, тогда пойдет у вас молитва из сердца, с непрестанными взываниями к Господу Спасителю.

К невозможному Бог не обязывает. Спаситель заповедал: войти в клеть свою и молиться там Богу Отцу своему втайне. Клеть эта, как толкует святитель Димитрий Ростовский, означает сердце. Следовательно, заповедь Господня обязывает тайно – в сердце – умом молиться Богу. Заповедь эта на всех христиан простирается. Вот и апостол Павел что заповедует, когда говорит, что должно всякою молитвою и молением молиться на всяко время духом (Еф.6:18)? Заповедует умную молитву – духовную – и заповедует всем христианам без различия. Он же всем христианам заповедует непрестанно молиться (1Сол.5:17).

А непрестанно молиться иначе нельзя, как умною молитвою в сердце. Таким образом, нельзя спорить, что умная молитва для всех христиан обязательна; а если обязательна, то нельзя уже говорить, что едва ли возможна, ибо к невозможному Бог не обязывает. Что она трудна, это правда; а чтоб была невозможна, это несправедливо. Но ведь и вообще все доброе трудно; тем паче таковою должна быть молитва – источник для нас всего доброго и верная того опора.

Брат сказал: «Как ум может непрестанно молиться, когда, поя псалмы, читая, беседуя с другими, исправляя свои нужды, мы развлекаем его разными помышлениями?» – Старец отвечал: «Св. Писание не заповедует ничего невозможного. И сам Апостол, написавший сию заповедь, пел, читал, учил, работал и страдал, гонимый, а между тем непрестанно молился. Непрестанная молитва состоит в том, чтоб ум содержать в великом благоволении и горячем устремлении к Богу, о Нем Едином мыслить, Им Единым заниматься, Его Единого зреть, к Нему припадать в сердечном молении, всегда висеть на непоколебимом уповании на Него и в надежде на Него быть дерзновенным во всех делах и приключениях».

Коснулись вы работ. Как у вас работы не по послушанию, а по своей воле, то вам можно распоряжаться ими так, чтоб они нисколько не отвлекали вас от внутренних деланий. Следуйте в сем св. Исааку Сирианину. Он не благоволит к работе и позволяет ее только в случае нужды, изредка. Ибо она отвлекает на себя ум. Надо особый навык приобресть, чтоб не отвлекала. Не работать нельзя. Есть естественная в ней потребность; однако ж и увлекаться ею не должно. Египетские монахи целый день работывали; но умом не отходили от Бога.

Труд телесный смиряет, промежутки наполняет, а мыслям бродить не дает. Заменить его поклонами хорошо – это лучший труд. Но всегда ли это можно? Египетские старцы с утра до вечера за работою сиживали, в молитве умной и богомыслии. Правило молитвенное справляли ночью. А св. Исаак Сирианин не благоволит к труду: отклоняет, говорит, от Бога. Это правда, когда мудреный труд, а простенький – ничего.

Когда внимание к Богу живо и внутренно молитва идет, тогда лучше ничего не начинать делать (дома-то), а сидеть, или ходить, или, лучше, стоять пред иконами и молиться; когда начнет слабеть, подогреть его чтением или размышлением.

Надо и дело делать, и умом от Бога не отступать, т. е. быть так, как бы стояли на молитве. Это закон: руками дело делать, а умом и сердцем с Богом быть. Пишите, а умом от Бога не отступайте и теплоте не позволяйте умаляться и трезвенности ослабевать. Как в этом успеть, дело научит. И вот, приобретете опытность новую – и еще более окрепнете во внутрь пребывании.

Непрестанно молиться – долг всех. Будто только и дела, что молитва? Молитвословие есть одно из дел и всех дел заменить не может. И молитесь, и другие свои дела исправляйте, все как следует. Умом и сердцем надо привыкнуть непрестанно молиться. Это долг всех, это то же, что память Божию иметь.

Без дел и занятий нам быть нельзя. Бог дал нам деятельные силы, которые и требуют упражнения. У всякого потому есть свои дела и занятия. Они требуют внимания; но, с другой стороны, нравственное преспеяние, важнейшее всего другого, – требует, чтоб внимание всегда было в Боге. Как согласить то и другое? Надо все дела и занятия делать как дела Божий, Богом на нас наложенные и посвящать их Богу. Тогда, делая их, не будем упускать из внимания Бога, ибо при сем неизбежна забота, как бы все делаемое сделать благоугодно Богу.

Помню, у Василия Великого вопрос о том, как Апостолы могли непрестанно молиться, решается так: они при всех своих делах о Боге помышляли и жили в непрестанной преданности Богу. Это настроение духа было их непрестанною молитвою. Вот вам и пример. Я вам, кажется, уже писал, что от деятельных людей, к коим вы принадлежите, нельзя того же требовать, что от людей сидяк. Главною их заботою должно быть то, чтоб не допускать неправых чувств при делании дел и всячески стараться все их посвящать Богу. Это посвящение превратит дела в молитву.

К Богу никогда не обращайтесь кое-как. А всегда с великим благоговением. Не нужны Ему ни наши поклоны, ни наши многословные молитвы… Вопль из сердца, краткий и сильный, – вот что доходно!.. А это можно походя делать… А следовательно, и молиться непрестанно. О сем и заботьтесь и сюда все направляйте. У святого Епифания спрашивали: «Как нам править часы?» – Часы?!

Для молитвы нет часов особых: она должна быть всечасна и всеминутна. У св. Василия Великого спрашивали: «Как непрестанно молиться?» – Он отвечал: «Имей в сердце молитвенное расположение и будешь непрестанно молиться. Руками работай, а ум к Богу возноси». Апостолы всю землю обошли, сколько трудов?! А между тем непрестанно молились. И заповедь эту они написали. Дух веры, упования и преданности в волю Божию – вот что надо возгревать в сердце.

Спрашивается, как же Господа при сем иметь во внимании? Так: какое бы дело, большое или малое, вы ни делали, держите в уме, что его вам повелевает делать Сам Господь Вездесущий и смотрит, как вы его сделаете. Так себя держа, вы и дело всякое будете делать со вниманием, и Господа будете помнить. В этом весь секрет успешного для главной цели действования в вашем положении. Извольте в это вникнуть и так наладиться. Когда так наладитесь, тогда и мысли перестанут блуждать туда и сюда…

У вас теперь отчего все не ладится? Думаю, от того, что вы хотите помнить Господа, забывая о делах житейских. Но житейские дела лезут в сознание и память о Господе вытесняют. А вам следует, наоборот, о житейских делах хлопотать, но как о Господнем поручении и как пред Господом. Там у вас ни того, ни другого не выходит… а здесь то и другое будет исправно.

Можно назначить три степени молитвы. На первой она бывает преимущественно внешняя: чтения, поклоны, бдения, и проч… С сего начинают, и иные довольно долго трудятся над собою, пока появятся начатки молитвы, или легкие движения молитвенного духа… Молитва, как высший дар, ниспосылается как бы по капле малой-малой, чтоб научить человека дорого ценить ее. На второй степени в ней телесное с духовным являются в равной силе. Здесь каждое слово молитвы сопровождается соответственным чувством, или внутренние молитвенные движения, внутренне движимые, изъясняют и изъявляют своим словом. Это повсюднейшая молитва, общая всем почти. Она обыкновенна в том, в ком жив дух благочестия. На третьей степени в молитве преобладает внутреннее, или духовное, – когда и без слов, и без поклонов, и даже без размышления, и без всякого образа, при некотором молчании или безмолвии, во глубине духа совершается действо молитвы. Эта молитва не ограничивается ни временем, ни местом, ни другим чем внешним и может никогда не прекращаться.

Почему и называется действом молитвы, т. е. чем-то, пребывающим неизменно. Но, чтоб дойти до сей последней степени, необходимо пройти первые и, следовательно, поднять все труды телесного делания для молитвы, как то: посты, поклоны, чтения молитв, бдение, коленопреклонение. Кто пройдет это, вступит на вторую степень, когда, как говорит Макарий Великий, лишь поклонишься, и дух уже согревается в молитве. Как тому, кто не знает алфавита, нельзя начинать складов, потому что это будет бесполезною тратою времени, так и здесь: кто не умеет плавать по мелкой реке, как того пускать в глубокое море? Но и тогда, как кто взойдет до последней степени молитвы, внешнее моление не прекращается, а также участвует во внутреннем. Та только разница, что в первом случае внешнее предшествует внутреннему, а здесь – внутреннее внешнему. Как же можно браться за одно внутреннее, когда еще не научились трудом и опытом от внешнего переходить к внутреннему!

Умная молитва есть, когда кто, утвердившись вниманием в сердце, оттуда возносит к Богу молитву. Умное же делание есть, когда кто, стоя вниманием в сердце с памятию о Господе, отревает всякую другую мысль, покушающуюся проникнуть в сердце.

Умная молитва состоит в том, чтобы умом в сердце предстоять пред Богом, или просто, или с изъявлением прошений, благодарения и славословия. Тут не время заниматься рассуждениями: всему свой черед. Когда приходит то влечение внутрь, тогда умная молитва является в силе и в настоящем своем виде, а до этой минуты она есть только искомая; здесь же имеется делом. Потому размышления, рефлексии и рассуждения, равно как и все другие самодействия, действительно, надобно оставлять и подавлять, если б они зарождались во время проявления влечения внутрь, но не умную молитву. Ее не только не должно оставлять, а всячески поддерживать, чтобы то состояние, доброе и многополезное, продлилось как можно долее.

Переход от умной к сердечной молитве – когда сердце исполняется любовью к Богу. От такой умной молитвы бывает переход к сердечной внутренней молитве, если только есть опытный учитель, очень удобный и свободный. Когда чувствами сердца с Богом бываем, а любовь к Богу сердце исполняет, тогда такая молитва носит название сердечной.

Молитва умная переходит в молитву сердечную, или умно-сердечную. Появление ее современно зарождению сердечной теплоты. Другой молитвы уже нет в обычном течении духовной жизни. Умно-сердечная молитва может глубоко внедриться в сердце и быть в этом случае без слов и мыслей, состоя в одном предстоянии Богу и благоговейно-любовном к Нему припадании. Тут она то же, что влечение внутрь пред Бога на молитву или нахождение духа молитвенного.

Умная молитва, согревая сердце, вводит его в умно-сердечную молитву. Сначала ум с напряжением молится, нудит себя на молитву силою воли. И это, конечно, есть умная молитва. Умная молитва понемногу согревает сердце и вводит его в другую молитву – умно-сердечную. Сердце, навыкнув молиться под действием ума, и, согревшись, само начинает подвигаться на молитву и увлекать в нее ум. Эта сердечная молитва – настоящая молитва, как ей следует быть, – молитва, объемлющая все существо человека, ибо где сердце, там весь человек. Это состояние обнаруживается тяготением внутрь, бывающим во время молитвы, чтения, размышления и даже без всего этого, так – за делом каким. Последнее – выше первого.

Умная молитва бывает в двух состояниях: она есть или трудовая, когда человек сам напрягается на нее, или самодвижная, когда она сама собою стоит и действует.

Чем более согревается сердце, тем самодвижнее умно-сердечная молитва. Эта спасительная молитва [Иисусова] сначала обыкновенно бывает трудовая, делательная. Но, если не поленится кто потрудиться над нею, она станет и самодвижною, сама будет твориться, словно ручеек, журчащий в сердце. Это благо великое, и потрудиться стоит, чтоб достигнуть его… Лучше взяться за дело поревностнее и не отступать, пока не достигнешь желаемого, или пока молитва эта не начнет сама двигаться в сердце: после того только поддерживай. Та теплота сердечная, или горение духа, о коих прежде было говорено, приходят именно этим путем. Чем более внедряется в сердце молитва Иисусова, тем более согревается сердце и тем самодвижнее становится молитва, так что огнь жизни духовной в сердце возгорается, и горение ее становится непрестанным, вместе с тем, как молитва Иисусова займет все сердце и станет непрестанно движущеюся.

Два рода самодвижной молитвы – произвольный и несвободный. Такого рода суть только молитвы самодвижные, когда находит дух молитвенный. Но и они бывают двух видов: в одном; человек властен повелеваться ему или нет, содействовать ему или расстроить его, а в другом не властен ничего сделать, а восхищается в молитву и держим бывает в ней иною силою, не имея свободы действовать как-либо иначе.

Св. отцы различают умно-сердечную молитву от духовной. Первая творится сознательною самодеятельностию молящегося, а вторая находит и хотя сознается, но движется сама помимо усилий молящегося. Эта молитва духодвижная. Последней нельзя предписывать; ибо она не в нашей власти. Ее можно желать, искать и благодарно принимать, а не совершать, когда ни захочешь. Впрочем, у людей очищенных, молитва большею частою бывает духодвижною. Надо потому полагать, что Апостол предписывает умно-сердечную молитву, когда говорит: молитесь… духом (Еф.6:18). Можно прибавить: молитесь умно-сердечно, с желанием достигнуть и духодвижной молитвы. Такая молитва держит душу сознательно пред лицем Бога вездесущего. Привлекая к себе и отражая от себя луч Божеский, она разгоняет врагов. Можно, наверное, положить, что душа в таком состоянии неприступна для бесов. – Так только и можно молиться во всякое время и во всяком месте.

Умно-сердечная молитва переходит в непрестанную, когда влечения внутрь делаются постоянными. Умно-сердечная молитва получает затем самостоятельность и является то делательною, напрягаемою своими усилиями, то самодвижною, находящею. В последнем виде она есть то же, что показанные влечения [внутрь]: бывает современна им и из них развивается. Когда потом состояние, в котором бывает душа во время тех влечений, станет постоянным, тогда умно-сердечная молитва становится непрестанно-действующею.

Главное условие для успеха в молитве есть очищение сердца от страстей и всякого пристрастия к чему-либо чувственному. Без сего молитва все будет оставаться на первой степени, или читательной. По мере очищения сердца, молитва читательная будет переходить в умно-сердечную, а когда оно совсем очистится, тогда водрузится и непрестанная молитва.

Правило непрестанно молиться

Когда, где, сколько стоять на молитве и какие употреблять молитвы… всякий может определять по своим обстоятельствам – увеличать, умалять, передвигать время и место… все направлять к тому, чтобы внутренняя молитва совершаема была как следует. Относительно же внутренней молитвы одно правило: непрестанно молиться.

Что значит «непрестанно молиться»? Быть непрестанно в молитвенном настроении. Молитвенное настроение есть мысль о Боге и чувство к Богу совместно. Мысль о Боге – мысль о Его вездесущии, что Он везде есть, все видит и все содержит. Чувство к Богу – страх Божий, любовь к Богу, ревностное желание всем угождать Ему Одному, с таким же желанием избегать всего Ему неугодного и, главное, предание себя в Его святую волю беспрекословно и принимание всего случающегося как от руки Его непосредственно. Чувство к Богу может иметь место при всех наших делах, занятиях и обстоятельствах, если оно не ищется только, но уже водружено в сердце.

Мысль может быть отвлекаема разными предметами; но и тут возможен навык не отступать от Бога, а всем заниматься при свете памятования о Боге. Вот об этих двух – о мысли и чувстве к Богу – всю заботу и иметь надо. Когда они есть, есть молитва, хотя нет молитвенных слов.

Утреннее молитвословие на то и назначается, чтобы водрузить в сознании и сердце сии две вещи… И с ними потом выходить на дело свое и на делание. Если вы утром восставите сие в душе, то вы помолились как следует, хоть и не все прочитаете молитвы…

Положим, что вы утром настроились, так и вышли на дело. С первого шага начнутся впечатления от дел, и вещей, и лиц, отбивающие душу от Бога… Как быть? Надо поновлять мысль и чувство… внутренним к Богу обращением ума и сердца. А чтоб это удобнее было – надо навыкнуть какой-либо коротенькой молитовке и повторять ее, как только возможно чаше. Всякая коротенькая молитовка идет к сему…

На случай, когда не можно прочитать всех молитв утром или вечером, выберите из молитв какие посодержательнее… и читайте… а главное, более заботьтесь водрузить в уме и сердце мысль о Боге с соответственным чувством.

Если б кто спросил меня: «Как мне справлять дело молитвенное?» – Я сказал бы ему: «Навыкай ходить в присутствии Божием или храни память Божию и благоговеинствуй; для поддержания сей памяти избери несколько коротеньких молитовок или прямо возьми 24 молитовки Златоустовы и часто повторяй их с соответственными мыслями и чувствами.

По мере навыка будет просветляться голова памятию Божиею и согреваться сердце. В сем положении уканет [западет] наконец в сердце искра Божия – луч благодати. Его ничем не произведешь, он исходит прямо от Бога… Тогда можешь остаться с одною Иисусовою молитвою и ею раздувать молитвенную искру в пламень». Таков прямой путь.

С первого пробуждения утром озаботьтесь собраться внутрь и возгреть теплоту. Это считайте нормальным вашим состоянием. Коль скоро нет сего, знайте, что у вас внутри неисправно. Поставив себя утром в такое собранное и согретое состояние, затем все обязательное надо исправлять так, чтоб тем не разорять своего внутреннего настроения, а из произвольного – то, что поддерживает сие состояние, делать; что же расстраивает его, того ни под каким видом не делать, ибо это значило бы вражествовать против себя. Это вам общее правило.

Усердно исполняя правило, трезвость ума и теплоту сердца храните. Последнюю, когда начнет умаляться, возгревать спешите, твердо ведая, что, коль скоро ее не станет, это значит, что большая половина пути к отступлению от Бога пройдена. Страх Божий есть хранитель и возбудитель внутренней теплоты. Но и смирение нужно, и терпение, и верность правилам, и паче всего трезвение. Внимайте себе, Господа ради. Тревожьте себя всячески, чтоб не заснуть или, задремавши, пробудиться.

Потрудитесь сделать так: утром – на молитвенном своем правиле – потрудитесь так установиться вниманием пред Богом, чтобы потом и весь день быть пред Ним, что бы ни случилось делать. Если устроитесь так и станете с пророком предзреть Господа пред собою выну – с соответственными, конечно, тому и чувствами – то и будете непрестанно молиться. И тогда не будет вам скучно. От молитвы – правила – не отходите, пока не возродится сокрушение в сердце с преданностью Богу.

Во все время, от пробуждения до заснутия, ходите в памяти о Божием вездеприсутствии, в том помышлении, что Господь видит вас и исчисляет все движения мысли и сердца вашего. Сего ради непрестанно молитесь молитвою Иисусовою и, почасту приходя к иконам, творите несколько поклонов по движению и требованию сердца вашего так, чтоб все время дневное у вас было почасту прерываемо немногими поклонами и проходило в непрестанном богомыслии и творении молитвы Иисусовой при всякого рода занятиях.

Правило же молитвенное, келейное, или домашнее, молитвословие, совершайте только пред сном. Поменьше читания и побольше своей молитвы с поклонами… Если это обычные, положенные на каждый день каноны Господу Иисусу, Матери Божией, Ангелу Хранителю, дневному (недельному) святому, то, прочитав это все, что еще прибавлять? Совершайте это благоговейно, неспешно, внимайте каждому слову и ограничивайте тем дневное свое читательное молитвословие. Набранные вами каноны и акафисты навыкайте понемногу оставлять и заменять их умною молитвою.

До такой непрестанной молитвы, или приятия действа молитвенного, доходят не вдруг, а перемежающимися, совершающимися в известные времена молитвованиями, кои суть и необходимые средства к стяжанию непрестанной молитвы, и условия к ее сохранению во всю жизнь.

Производство сих молитвований требует и особенного порядка внешнего, и особенного настроения внутреннего.

Коротенькие молитвы св. Златоуста прочитывайте и утром, и вечером, повторяя каждую молитовку по три раза. Они много способствуют для блюдения внимания. Они введут нас в хождение перед Богом и к непрестанной молитве.

Память о Боге Бог Сам прививает к душе. Но для этого душа сама себя должна потомить и потрудить. Трудитесь, всеусильно нудя себя на непрестанное памятование Бога. И Бог, видя, как усердно вы желаете сего, даст вам память о Себе. Краткие молитовки очень пригодны к делу в нашем собственном труде о памятований Бога. Молитовки… какие хотите… Господи, помилуй! – Господи Иисусе Христе, помилуй мя! – Иисусе Сыне Божий, помилуй мя!, и др. Всякая идет. Какая больше вам по душе, ту и употребляйте.

Два приема привлечь ум к сердцу

Назначьте себе какой час – вне молитвенного правила; берите молитвенник и читайте – читайте, и обдумывайте положенные молитвы, и доводите изложенные там помышления до чувства. Когда станете потом совершать молитвенное правило, все те чувства тотчас возобновятся у вас в душе, и молитва ваша будет в своем чине…

Это первый прием к тому, чтоб привлечь ум к сердцу, именно – чрез сочувствие читаемым и слушаемым молитвам, ибо чувства сердца обычно властвуют над умом. Второй прием есть следующий: когда совершаете свое домашнее правило, вставляйте в промежутки между читаемыми молитвами и свои молитвы, какие породятся действием тех молитв… Этот прием сильнее первого и скорее сведет ум в сердце. Но действовать он может только после первого приема или совместно с ним.

Но к нему надо иметь наготове еще некоторый дополнительный прием, или подприем. Если совершать свое молитвенное правило… по сказанному способу, то может случиться, что небольшое правильце, как, например, молитвы на сон грядущим… продлится очень долго… Надобно длительность своего молитвословия определить… не количеством молитв, которые следует прочитать, а временем; именно – назначить, сколько времени провесть за таким и таким правилом… нисколько не увеличивая его против времени, обычно вами на то употребляемого…

Положите себе законом никогда не читать молитвы, чтоб только вычитать положенное, а чтоб быть в молитве под действием чтения. Читайте положенное как пособие – держать себя в молитвенных помышлениях и чувствах.

Так действуя, вы навыкнете всегда во время молитвословий быть в чувстве к Богу, и ум ваш, будучи привлекаем сим чувством, будет стоять в памяти Божией.

Делайте так: когда почувствуете вхождение ума в сердце и воздействие молитвы, то давайте полную свободу такой молитве, удаляя все неблагоприятное ей; и пока она будет – ничего другого не делайте. Когда же не чувствуете такого влечения, тогда молитесь молитвою устною с поклонами, стараясь всячески внимание держать в сердце пред лицем Господа. Разогреется сердце и при таком образе молитвования.

Страх Божий доведет до цели. Как достигнуть состояния неотходно стоять пред Богом? – Начинай хождением пред Ним с соответственными чувствами. Отсюда придет страх Божий, который и доведет тебя до искомой цели. Это настоящий способ – духовный к духовному состоянию. А механический, что у Григория Синаита, есть только подспорье, и один не ведет к цели. Но с мысленными приемами необходимо соединять и деятельные: совесть блюсти чистою, плоть утончать, в молитвах пребывать – все в духе сокрушения и смирения с благоговеинством.

Частое памятование о Боге без благоговеинства притупляет чувство страха Божия и чрез то лишает его того спасительного действия, которое ему принадлежит в кругу духовных движений и которого, кроме его, ничто произвесть не может.

Хорошо, что любите память Божию… прилагайте к ней еще и страх благоговейный. Память смерти не подавляет и не угрюмость наводит, а только возбуждает сторожевую бдительность над собою…

Надо всегда при обвеселяющем держать и отрезвляющее. – Любовь и страх оба должны быть в силе… Ангелы предстоят Богу со страхом и трепетом… и нам Апостол повелел со страхом и трепетом содевать свое спасение.

≈

Вы спрашиваете, что значит «зажечь беду вокруг себя». Это – глубокое чувство опасности своего положения, и опасности крайней, от коей нет иного спасения, как в Господе Иисусе Христе. Сие чувство и будет гнать нас ко Господу и заставит непрестанно вопиять: «Помоги, защити!» Оно было у всех святых и никогда их не оставляло. Противное ему есть чувство довольства своим положением, которое, упокоивает человека и погашает в нем всякую заботу о спасении.

Прилагайте богомыслие – и в начале, и а середине, и в конце – или… как у вас это идет непрестанно… почасту, как изволите. Богомыслие есть углубленное размышление о домостроительстве спасения или вообще, или о каком-либо одном предмете, входящем в состав его. Как проснетесь – тотчас обозрите все – от сотворения до Второго пришествия, Суда и решения участи всех… – Потом берите один предмет и углубитесь в него, пока он обымет сердце… И в сем объятии творите потом молитву… И так весь день… перемешивайте богомыслие с молитвою. Господь близок ко всем призывающим Его.

Богомыслие общее настроение поправляет и обновляет. Хорошо всегда доводить его до конца, то есть ставить себя на суде Божием, как бы это было на деле, и – затем вопить: «Господи, помилуй!» У отцов пишется: самое лучшее стояние во время молитвы есть стоять на Суде. – Из богомыслия иной предмет ближе других приляжет к сердцу. Тогда на нем после окончания сего дела остановиться надо и им подольше попитать себя. Этим пролагается путь к непрестанной молитве.

Богомыслие – ключ молитвы непрестанной. Если б кто спросил: «Как всегда быть с Господом?» – Можно смело отвечать: «Имей чувство к Господу – и будешь с Господом…» А как чувство иметь? Думается, одно воспоминание о Господе уже приводит в движение чувство к Нему. Если к сему приложить помышление о том, что Он есть и что сделал и делает для нас, то не знаю, чье сердце останется не тронутым. Потому очень праведно св. отцы почитают богомыслие, или созерцание свойств и действий Господа, ключом молитвы… и молитвы непрестанной. Потому что от сего чувство к Богу оживает… и с Господом соединяет.

Что касается до правила, то относительно сего этак думаю: какое ни избери кто себе правило, всякое хорошо – коль скоро держит душу в благоговеинстве пред Богом. Еще: читать молитвы и псалмы до расшевеления души, а там самому молиться, излагая свои нужды или без всего. «Боже, милостив буди…». Еще: иногда все время, назначенное для правила, можно провесть в читании одного псалма на память, составляя из всякого стиха свою молитву. Еще: иногда можно все правило провесть в молитве Иисусовой с поклонами… А то из того, другого и третьего понемногу взять. Богу сердце нужно (Притч.23:26), и коль скоро оно благоговейно пред Ним стоит, то и довольно. Непрестанная молитва в сем и состоит, чтобы всегда благоговейно стоять пред Богом. А при этом правило есть только подтопка или подкинутие дров в печь.

Правило молитвенное можете сами сладить… Заучите молитвы, какие читаете, и читайте их на память с пониманием и чувством. Тут же и от себя вставляйте молитву свою; чем меньше зависеть от книжки, тем лучше. Заучите несколько псалмов и когда идете куда или другое что делаете, а голова не занята, читайте их… Се беседа с Богом. Правило должно быть в вашей свободной воле. Не будьте рабом его.

Правило молитвенное, которое вы себе избрали, можете исполнять и вполне, и в половину, и в четверть. Имейте свободу в отношении к нему. Будьте госпожею его, а не рабынею. Умно и сердечно призывайте Бога, а стоять на молитве – сколько сможете, столько и стойте, нисколько не смущаясь тем, что не все прочитаете. Сердечное к Богу обращение все заменит.

Когда [новоначальные] дойдут до внутренних неких ощущений и особенно до сердечной теплоты, правила [и им] не строго нужны. Вообще к правилам не следует пристращаться, а быть свободну в отношении к ним, одно имея в намерении, как бы внимание к Богу благоговейное не отходило.

[Сказанное] об отложении пения для умной молитвы, то относится к затворникам и к тем лицам, у коих раскрылась умная молитва и стала непрестанною. Эти могут делать и все вместо церковной службы и келейного правила… Чтение молитвы тогда прекращается само собою. Таким образом, отложение пения к нам с тобою не относится, нам надо и церковные службы выстаивать, и что определено для келейного молитвословия исполнять.

А молитвословие все-таки в свое время надо совершать… Это все молитвенники великие делали. Необходимо же это потому, что на душу столбняк нападает, и она ни к чему не гожа… Тогда хоть чужою молитвою и словесно-мысленно помолиться – все же хорошо, чем совсем не помолившись лечь спать… или провесть утра. – Долго подряд молиться не можете? – Молитесь недолго.

Естественные плоды Иисусовой молитвы

Художное делание молитвы Иисусовой…, творение ее простое со вниманием в сердце или хождение в памяти Божией суть наш труд, и сами по себе имеют свой естественный – не благодатный плод. Плод сей есть – собрание мыслей, благоговение и страх Божий, память смертная, умирение помыслов и некоторая теплота сердечная. Все сие суть естественные плоды внутренней молитвы. Надо это хорошо затвердить, чтоб пред собою не трубить и пред другими не выситься.

Пока в нас только естественные плоды, до тех пор мы гроша не стоим и по существу дела, и по суду Божию. Цена нам, когда благодать придет. Ибо когда она придет, это и будет значить, что Бог воззрел на нас милостивым оком. А пока не придет, то, что бы мы ни делали, каких бы подвигов ни несли, значит, что мы плевые личности, на которые Бог и взглянуть не хочет.

В чем именно обнаруживается это действие благодати, я [здесь] не имею вам сказать [см. далее]; но то несомненно, что она не может придти прежде, чем покажутся все указанные выше плоды внутренней молитвы.

Плод молитвы – главный – не теплота и сладость, а страх Божий и сокрушение. Их постоянно надо возгревать, и с ними жить, и ими дышать.

Преуспеяние в духовной жизни означается все большим и большим сознанием своей негодности в полном значении сего слова, без всяких ограничений.

Путь к совершенству есть путь к сознанию, что я и слеп, и нищ, и наг, в непрерывной связи с которым стоит сокрушение духа, или болезнь и печаль о нечистоте своей, изливаемая пред Богом, или, что то же, – непрестанное покаяние. Покаянные чувства суть отличительные признаки истинного подвижничества. Кто уклоняется от них и избегает, тот уклонился от пути. В положении начала новой жизни было покаяние; оно же и в возрастании должно быть и зреть вместе с ним. Зреющий созревает в познании своей порчи и греховности и углубляется в сокрушенные чувства покаяния. Слезы – мера преуспеяния, а непрестанные слезы – признак скорого очищения.

Вам дал Бог слезы. Это добре. Но временные слезы не всё еще. Надо, чтоб постоянные были. Есть слезы в сердце, которые лучше текущих из глаз. Из глаз текущие питают червь тщеславия, а те, сердечные, Богу Единому ведомы. На людях лучше удерживать слезы, оставаясь с сердечным сокрушением.

Дух сокрушен, покаянные чувства и слезы не сокращают силы, а придают их, ибо поставляют душу в отрадное состояние… Бывают и радования духовные вперемежку с сокрушением… Настоящее сокрушение умеет не мешать чистому радованию духовному – и с ними дружески уживаться, скрываясь некако под ним.

Все дело в том, чтоб навыкнуть внимание держать всегда на Господе вездесущем, и все видящем, и всем спастися желающем, и готовом способствовать к тому. Этот навык не даст скорбеть – внутренняя ли, или внешняя скорбь беспокоит, ибо он доставляет душе полное удовлетворение, которое, насыщая душу, не даст места никакому чувству скудости и недостаточества, повергая себя и все свое в руки Господа и порождая чувство Его непрестанного заступления и помощи.

Плод молитвы – сосредоточение внимания в сердце и теплота. Это естественное действие. Достигать сего всякому можно. И молитву сию [Иисусову] – творить всякому, не монаху только, но и мирянину.

Потрудитесь образовать в сердце будто болячку какую… Труд постоянный скоро сделает это. Тут ничего нет особенного. Это натуральное дело (то, что болячка – болезнование покажется). Но и от этого собранности более будет. А главное то, что Господь, видя труд, дарует помощь и Свою благодатную молитву. Тогда пойдут в сердце свои порядки.

При таком сердечном устроении [соединении ума с сердцем] у человека из головы переходит все внутрь сердца, и тогда как бы некий умный свет озаряет его всю внутренность, и, что он ни делает, ни говорит, ни помышляет; все делается с полным сознанием и вниманием. Он может ясно видеть тогда, какие приходят к нему помыслы, намерения и желания и охотно понуждает ум, сердце и волю на послушание Христово, на исполнение всякой Божией и отеческой заповеди; всякое же уклонение от них заглаждает чувством сердечного покаяния и сокрушения с непритворным жалением и с приболезненным смиренным припаданием к Богу, прося и ожидая свыше помощи к своей немощи. И Бог, смотря на такое его смирение, не лишает его Своей благодати.

По мере нашего усердия и смиренного тщания в молитве дарует Бог первое дарование уму нашему – собранность и сосредоточенность в молитве. Когда внимание к Господу делается неотходным, то оно есть внимание благодатное; а наше собственное внимание всегда бывает принужденное.

Правильце то [умное], если вы станете продолжать его как следует, заведет болячку в сердце, а болячка эта мысли прикует к Единому – и блужданию мыслей конец. С этого момента, когда Господь сподобит вас улучить его, начнется новый перестрой всего внутреннего – и хождение пред Богом станет неотступное.

Теплота настоящая – дар Божий, но есть и натуральная теплота, плод собственных усилий и свободных настроений. Они отстоят друг от друга, как небо от земли… Первый плод Божией теплоты есть собрание мыслей воедино и устремление их к Богу неотходное. Тут бывает то же, что с кровоточивою. У той – ста ток крове… а тут останавливается ток помыслов.

Спрашиваете: «Не то ли огонек, когда стоишь на молитве с благоговением и чувством своего ничтожества?» – Это связано с огоньком; но при нем оно неотходно. Огонек приходит без усмотрения. И всегда почти чрез таинства Исповеди и св. Причастия.

Настоящая сердечная молитва – дар благодати, подаемый чрез таинства Исповеди или Причащения. И по послании такого дара подогревается он теми же Таинствами. Отличительная черта сего дара – непрерывность молитвы, которая выражается чувством к Богу, иногда при словах молитвенных, а иногда без слов.

Что дает благодать, того свой труд никак не может дать. Он только приготовляет к принятию дара – и по получении его подогревает его – вместе с Таинствами.

Сердечная молитва никогда не преждевременна. Она – начало дела. Утверждением ее в сердце дело Божие спеется. Развивать ее надобно, не жалея труда. Бог, видя труд, дает искомое.

Когда углубится в сердце молитва и осенит его теплотою, тогда ум всегда бывает собран и присущ в себе, от того быстропонятлив и сообразителен. С этого времени все истины откровения начинают входить в сердце, каждая в свое время, будто внезапно, в виде озарения.

Отличительная черта состояния, когда раскрывается Царствие Божие внутрь, или, что то же, когда затепливается неотходный духовный огнь в сердце из отношения к Богу, есть внутрь-пребывание. Сознание все сосредоточивается в сердце и стоит пред лицем Господа, изливая пред Ним свои чувства, более же всего – болезненно припадая к Нему в смиренных чувствах покаяния, с соприсущею готовностию весь живот свой посвящать на служение Ему Единому. Такой строй устанавливается каждодневно, с минуты пробуждения от сна, держится весь день, при всех трудах и занятиях, и не отходит, пока сон не смежит очи.

Вместе с образованием такого строя прекращается все нестроение, которое качествовало внутри до этого момента, в период искания, в это переходное состояние томления, как называет его Сперанский. Неудержимое брожение мыслей прекращается; атмосфера души становится чистою и безоблачною: стоит одна мысль и память о Господе. Отсюда светлость во всем внутреннем. Все там ясно; всякое движение замечается и достойно оценивается при умном свете, исходящем от лица Господа созерцаемого.

Вследствие сего всякий недобрый помысл и недоброе чувство, приражающиеся к сердцу, в самом зародыше встречают сопротивление и прогоняются. Тут исполняется то, что советует Филофей Синайский: «От утра стань у входа сердца и именем Иисусовым поражай подступающих врагов». Это прогнание недоброго может быть мгновенно, но может длиться часы, дни, месяцы и годы; между тем, существо дела всегда одно, именно то, что ничто недоброе не допускается в сердце, а встречает решительный отпор с минуты сознания недоброты его, и гнание его не прекращается, пока совершенно не упразднится от него сердце. Вслед за сим, что ни думается, что ни чувствуется, что ни желается, что ни говорится и ни делается, – думается, чувствуется, желается, говорится и делается по точному сознанию, что все такое не оскорбляет неотступно созерцаемого Господа, благоугодно Ему и сообразно с Его волею.

Если же против воли и проскользнет что-либо противное, тотчас смиренно исповедуется Господу и очищается внутренним покаянием или внешним исповеданием, так что совесть всегда хранится чистою пред Господом. В награду за весь такой внутренний труд подается дерзновение к Богу в молитве, которая и теплится непрестанно в сердце. Теплота молитвы непрестанная есть дух этой жизни, так что с прекращением сего тепления прекращается и движение духовной жизни, как с прекращением дыхания прекращается жизнь телесная.

Этими немногими словами сказано все, что приносит с собою водворение внутрь Царствия, или, другими словами, блаженный огнь, возгорающийся наконец в сердце; этим же определяется и существо истинной духовной жизни, или ее существенные отправления.

Благодать Божия внимание ума и сердца к Богу обращает и на Нем держит. Как ум без действия не стоит, то, будучи к Богу обращаем, о Боге и думает. Отсюда память Божия – присная спутница благодатного состояния… Память Божия праздной не бывает, но непременно вводит в созерцание совершенств Божиих и Божиих дел: благости, правды, творения, промышления, искупления, суда и воздаяния. Все сие в совокупности есть мир Божий, или область духовная. Ревнующий неисходно пребывает в сей области.

Таково уж свойство ревности. Отсюда обратно – пребывание в сей области поддерживает и живит ревность. Желаете соблюсти ревность? Держите все прописанное настроение… По частям – это дрова духовные. Имейте всегда под руками такие дрова и как только заметите, что огнь ревности слабеет, берите какое-либо полено из своих духовных дров и подновляйте огонь духовный. И все добре пойдет. Из совокупности таких духовных движений исходит страх Божий, благоговейное стояние пред Богом в сердце. Се страж и охрана благодатного состояния.

Любовь к Богу сродна естеству нашему. Полагаю, что она не совсем угасает даже в грешниках, действует в них, призывая их к покаянию, пока они не ожесточатся и не отчаятся. Но собственно любовь зачинается с той минуты, когда вследствие покаяния зарождается решимость работать Господу, не щадя живота своего. Начинающиеся вслед за тем труды богоугождения развивают ее все сильнее и сильнее, пока она не обратится в пламень и не обымет всего естества его. В этих степенях любви столько оттенков, что и перечислить их невозможно. Иной любит Бога, потому что имеет от Него много добра; иной любит Бога ради того, что чает от Него какого-либо добра; иной любит Бога ради того, что чает от Него всякого добра; иной любит Бога, потому что Он Бог.

Делом обнаруживается любовь так, что иной делает только частою для Бога, оставляя часть и для себя; другой все делает для Бога, а иной и себя, и все свое приносит в жертву Богу безусловно. Любить Бога как Бога, с полным самопожертвованием, без всяких видов есть чистая любовь. Лествичник говорит о себе, что хотя бы и в ад послал его Бог, он и там так же неизменно будет любит Его всею душою. Очевидно, что чистая любовь есть венец совершенства в богоугождении и является в силе только в конце трудов, на сем пути подъемлемых. В начале, при первых проявлениях Царствия Божия в нас, ее и требовать нельзя: она может быть в цели, но не на деле; она воцаряется тогда, когда уже Бог поглощает все наше.

Никодим Благовестник

Почему заповедана непрестанная молитва? Потому что, пребывая в ней, душа испытывает огромное наслаждение и радость духовную о Господе нашем, именуемое Царствием Небесным. Святые отцы всю свою жизнь старались покаянным очищением (молитвой Иисусовой) возрасти духовно и достигнуть ее, потому как она соединяет человека с Богом…

От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие, восхищают его (Мф.11:12).

Преподобный Исаак Сирин

Когда ум совлечется ветхого человека и облечется в человека нового, благодатного, тогда узрит чистоту свою, подобную небесному свету, который старейшины сынов Израилевых наименовали местом Божиим (Исх.24:10), когда Бог явился им на горе. Посему, как говорил я, дар сей и благодать сию должно называть не духовною молитвою, но порождением молитвы чистой, ниспосылаемой Духом Святым. Тогда ум бывает там – выше молитвы, и с обретением лучшего молитва оставляется. И не молитвою тогда молится ум, но бывает в восхищении, при созерцании непостижимого, – того, что за пределами мира смертных, и умолкает в неведении всего здешнего. Сие-то неведение называется высшим ведения.

О сем-то неведении говорится: блажен постигший неведение, неразлучное с молитвою, которого да сподобимся и мы, по благодати Единородного Сына Божия. Ему подобает всякая слава, честь и поклонение, ныне и всегда, и во веки веков! Аминь.

Святитель Феофан Затворник

Желаете слышать что-либо о молитве. Что могу сказать вам, чего бы вы не знали? Есть молитва, которую сам человек творит, и есть молитва, которую Бог дает молящемуся (1Цар.2:9). Первой кто не знал? Должна быть вам известна и последняя, хоть в начатках. Сначала, когда приступает кто к Господу, первое дело молитва. Начинает он ходить в церковь, и дома молиться по молитвенникам, и без них. Но мысли все разбегаются. Никак с ними не управится. Чем, впрочем, больше трудиться в молитве, тем больше мысли все улегаются, и улегаются, и молитва становится чище.

Однако ж, атмосфера души не очищается, пока не затеплится духовный огонек в душе. Огонек сей есть дело благодати Божией, но не особенной, а общей всем. Он является вследствие известной меры чистоты во всем нравственном строе человека ищущего. Когда затеплится сей огонек или образуется постоянная в сердце теплота, тогда бурление помыслов останавливается. Бывает с душою то, что с кровоточивою: ста ток крове ея (Лк.8:44). В этом состоянии молитва, больше или меньше, подходит к непрестанной. Посредницею ей служит молитва Иисусова. И это есть предел, до которого может доходить молитва, самим человеком творимая! Думаю, что все сие вам очень понятно.

В сем состоянии [непрестанной молитвы] дается молитва находящая, а не самим человеком творимая. Находит дух молитвенный и увлекает внутрь сердца – все одно, как бы кто взял другого за руку и силою увлек его из одной комнаты в другую. Душа тут связана стороннею силою и держится охотно внутри, пока над нею есть нашедший дух. Знаю две степени сего нахождения. В первой – душа все видит, сознает себя и свое внешнее положение – и рассуждать может и править собою, может даже разорить сие состояние свое, если захочет. И это вам должно быть понятно.

У святых отцов, и особенно у св. Исаака Сирианина, указывается и другая степень даемой, или находящей молитвы. Выше показанной стоит у него молитва, которую он назвал экстазом, или восхищением. И тут тоже находит дух молитвенный, но увлекаемая им душа заходит в такие созерцания, что забывает свое внешнее положение, не рассуждает, а только созерцает, и невластна править собою или разорить свое состояние. Помните, в отечниках пишется, что кто-то стал на молитву пред своею вечернею трапезою, а опомнился уже утром. Вот это и есть молитва в восхищении, или созерцательная. В иных она сопровождалась просветлением лица, светом вокруг, в иных подъятием от земли.

Святый апостол Павел в этом состоянии восхищен был в рай. И пророки святые в нем находились, когда взимал их Дух. Подивитесь, какая великая милость Божия к нам грешным. Мало кто потрудится и чего сподобляется? Всяко трудящимся можно смело говорить: трудитесь, есть из-за чего!

Апостол Матфей

И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. Молитесь же так: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила, и слава во веки» (Мф.6:5—13).

Святитель Григорий Нисский

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Слышал я одного врача, который по науке естествословия рассуждал о состоянии здоровья; рассуждения его не будут, может быть, далекими и от нашей цели благосостояния души. Уклонение какой-либо в нас стихии от надлежащей меры определял он началом и причиной болезненного состояния и, наоборот, также утверждал, что для находящегося в неправильном движении восстановление в состояние, тому свойственное и естественное, есть врачевание от болезнетворной причины. И поэтому полагал, что должно обращать внимание на то именно из движимого в нас беспорядочно, преобладанием чего влияние противоположного на восстановление здоровья всего более делается слабым.

Так, если возобладает теплота, должно оказывать содействие преобладаемому и увлажнять иссушаемое, пока теплое, потребляя само себя при недостатке вещества, совершенно не истощится и само собой не угаснет. А также если и другое что из оказывающего в нас противоположные одно другому действия преступит предел, надобно подавать искусственную помощь умаляемому, чтобы оно противостояло умножаемому. И когда это сделается, ничто не будет препятствовать равновесию стихии, тогда телу возвратится здравие, потому что в естестве нет уже неправильного растворения стихий.

К чему же служит у меня это длинное вступление в слово? Не без цели, может быть, такое начало и недалеко от предположенного предмета. Ибо рассмотрению нашему подлежат слова: Да будет воля Твоя. Для чего же упомянули мы о сем врачебном положении, объясним это в последующем. Духовное в человечестве было некогда здраво, потому что некие стихии, разумею душевные движения, растворены в нас были равномерно по закону добродетели. Когда же усилилась способность вожделевательная, расположение, представляемое ей противоположным, а это есть воздержание, стало преобладаемо избыточествующим, и не было уже ничего препятствующего неумеренному движению вожделения, к чему не должно, тогда в человеческом естестве произошла от этого смертельная болезнь грех.

Поэтому истинный Врач душевных страданий, ради одержимых болезнью вступив в жизнь человеческую, молитвенными речениями ослабляя болезнетворную причину, возводит нас в духовное здравие. Здравием же для души служит исполнение Божественной воли, равно как и наоборот: отпадение от благой воли есть болезнь души, оканчивающаяся смертью. Поэтому, так как сделались мы немощными, когда в раю, оставив добрый образ жизни, без меры вкусили яд преслушания, и потому природой нашей возобладала жестокая и смертельная болезнь, то пришел истинный Врач, по закону врачебного искусства исцеляющий зло противоположным ему, и одержимых недугом потому, что отступили от Божией воли, освобождает опять от болезни единением с Божией волей. Ибо слова молитвы служат врачеванием от постигшего душу недуга. У кого душа одержима как бы некими болезнями, тот молится, говоря: Да будет воля Твоя. А воля Божия спасение людей.

Поэтому, когда дойдем до того, чтобы сказать Богу: Да будет воля Твоя и на мне, тогда совершенно необходимо осудить прежде ту жизнь, которая была несогласна с Божией волей, и выразить это исповеданием: «Поскольку во время протекшей жизни на зло мне действовала во мне противная Твоей воля, сделался я служителем лукавого мучителя и как бы исполнителем казни, приводящим в исполнение над самим собой приговор врага, поэтому, возбудившись жалостью к моей погибели, даруй, чтобы со временем и во мне совершалась воля Твоя.

Ибо, как в мрачных пещерах, когда вносится туда свет, мрак исчезает, так, когда Твоя воля во мне будет совершаться, всякое лукавое и неуместное движение произвола обратится в ничто. Целомудрие угасит невоздержное и страстное стремление ума, смиренномудрие истребит кичливость, скромность уврачует болезнь гордыни, а доброта любви изгонит из души многочисленный сонм противоположных зол; да бегут от нее ненависть, зависть, негодование, гневное движение, раздражительное расположение духа, злонамеренность, притворство, памятование огорчения, жажда мщения, воскипение крови в предсердечии, недоброе око, все это стадо таковых зол да уничтожится любвеобильным расположением». Так действенность Божией воли исторгает сугубое идолослужение, называю сугубым, как неистовую, приверженность к идолам, и вожделение серебра и золота этих, как наименовало их пророческое слово, идолов язык (Пс.113:12). Поэтому да будет воля Твоя, чтобы стала недействительной воля диавола.

Но почему просим у Бога, чтобы произволение наше сделалось благим? Потому что естество человеческое, однажды приведенное в расслабление пороком, немощно для добра. Ибо человек не с той же легкостью, с какой доходит до худого, возвращается от него опять к доброму, как подобный этому закон можем примечать и в телах, потому что неодинаково, не с равным удобством здоровое тело делается больным и заболевшее выздоравливает.

Пользовавшийся до сих пор здоровьем часто от одной раны приходил в крайнюю опасность, и один оборот или припадок горячки истреблял всю силу в теле, малый прием яда или совершенно разрушал тело, или производил это постепенно, и за укусом пресмыкающегося, или за ужалением одного из ядовитых животных, или за поползновением ноги, или за падением, или за вкушением с жадностью чего-либо сверх силы, или за иным, тому подобным, мгновенно следовали или болезнь или смерть; освобождение же от недуга если когда и бывает, то при скольких достигается примышлениях, затруднениях и врачебных искусственных средствах? Поэтому, когда действует в нас стремление ко злу, нет потребности в содействующем, потому что порок сам собою довершает себя в воле нашей. Если же возникает наклонность к лучшему, то потребно, чтобы пожелание Бог привел в исполнение.

Поэтому говорим: поскольку целомудрие Твоя воля, аз же плотян есмь, продан под грех (Рим.7:1), то Твоей силой да преуспеет во мне благая эта воля. То же говорим о справедливости, о благочестии, об отчуждении от страстей. Слово «воля» объемлет собой все вообще добродетели, словами же «воля Божия» означается по одиночке все, разумеемое под именем доброго.

Но что значит это прибавление: Яко на небеси, и на земли? Слово это, как мне кажется, указует, может быть, на один из более глубоких догматов и составляет учение боголепного разумения при взгляде на тварь. Смысл же того, о чем говорю, таков: вся разумная тварь делится на естество бесплотное и на облеченное телом. Бесплотное естество есть ангельское, а другой вид естества мы, люди.

Поэтому первое духовно, как отрешенное от обременяющего тела (разумею же тело это грубое и к земле тяготеющее), проходит горний жребий, по легкости и удободвижности естества пребывая в странах легких и эфирных. А другое, по сродству нашего тела с оземленевшим, по необходимости получило в удел как бы некий отстой грязи, жизнь земную. Не знаю, что устрояла этим Божия воля, может быть то, чтобы всю тварь сблизить между собою, чтобы и дольний жребий не был безучастным в небесных высотах и небо не вовсе было безучастно в том, что на земле, но вследствие образования человеческого естества из обоих стихий происходило некое общение усматриваемого в той и другой стихии, так как духовная часть души, которая, по-видимому, есть нечто сродное и одноплеменное с небесными силами, обитает в земных телах, и оземленевшая эта плоть при изменении тленных и восхищении праведных вместе с душой переселится в небесную область. Ибо восхищени будем,