Черная месса

Князь тьмы – недаром князь.

Шекспир, «Король Лир», акт III, сцена 4[16]

1. 1975 год

Была сентябрьская ночь. Светила луна, приближалось осеннее равноденствие. Агент ФБР Джон Коннолли медленно направил свой подержанный «Плимут» к стоянке у пляжа Уолластон-Бич. Позади него шумели волны, вдалеке блестел огнями Бостон. Куинси[17], город кораблестроителей, граничивший с Бостоном с юга, как нельзя лучше подходил для столь особенной встречи, что была задумана агентом. Шоссе Куинси-Шор-Драйв, тянувшееся вдоль берега, плавно переходило в Юго-восточную автостраду. В северном направлении несколько подряд съездов с нее вели аккурат в Южный Бостон, или в Саути – район, в котором выросли и Коннолли, и его «контакт». Если ехать на машине, можно добраться сюда из Саути за несколько минут. Однако удобство не было главной причиной, по которой это место столь идеально подходило для встречи. Меньше всего на свете сам Коннолли и тот, с кем он договорился о встрече, хотели быть замеченными вместе в районе своего детства.

Остановив «Плимут» на парковке, Джон не стал глушить мотор и остался ждать в автомобиле. На долгие годы агент и человек, которого он сейчас ждал, окажутся тесно связанными друг с другом. Они разделят Саути между собой, всегда живя и работая на расстоянии не более мили друг от друга, в преступной среде, населенной детективами и бандитами.

Но все это случится позже. А пока Коннолли нетерпеливо ждал около Уолластон-Бич. Шум двигателя отзывался легким дребезжанием кузова. Сама атмосфера в салоне, казалось, была наэлектризована. Добившись перевода в родной город год назад, Джон теперь жаждал оставить свой след в бостонском офисе этого элитного национального правоохранительного агентства. Ему было всего тридцать пять, и это был его шанс. Настал его большой день в ФБР.

Напористый агент успел набраться опыта, помогая ФБР замять недавний громкий скандал[18]. Расследование, проведенное Конгрессом, подтвердило, что покойный директор ФБР Джон Эдгар Гувер многие годы составлял секретные досье на политиков и известных людей, собирая информацию об их частной жизни. СМИ не обошли своим вниманием и главную цель ФБР: мафия неизменно присутствовала в новостях. Вокруг только и слышно было, что о сенсационных разоблачениях, сделанных в процессе все того же расследования и касавшихся весьма странного партнерства мафии и ЦРУ. Поговаривали о сделке ЦРУ с мафиози, главной целью которой было убийство Фиделя Кастро, а также и другие покушения, в которых использовались отравленные авторучки и сигары.

Оказалось, что мафия была везде, и каждый возжелал прикоснуться, хоть ненадолго, к этой таинственной и по-своему манящей организации. Соблазна не удалось избежать и Голливуду. Кинолента Фрэнсиса Форда Копполы «Крестный отец» собрала огромную аудиторию. Этот фильм удостоился целого букета «Оскаров». А в настоящее время ФБР, где служил Коннолли, было всецело поглощено своей атакой на Коза ностра, находясь при этом под неусыпным вниманием прессы. Задача по предотвращению негативного освещения принимаемых мер в СМИ стояла у ФБР в приоритете, и у Коннолли родился план, как это сделать.

Коннолли наблюдал за побережьем, совершенно пустынным в этот поздний час. Лишь изредка случайный автомобиль проезжал мимо его машины по Куинси-Шор-Драйв. Бюро охотилось на мафию, но чтобы выдвинуть обвинения против соперника такого масштаба, агентам были необходимы достоверные сведения. А чтобы получать эти сведения, требовались информаторы. В ФБР главным критерием профессионализма сотрудника была его способность вербовать информаторов. Коннолли, проработавший в Бюро семь лет, прекрасно понимал, что это справедливо, и ему хотелось стать одним из лучших агентов – а для этого нужно было заручиться доверием преступных кругов.

Каков был его план? Заключить сделку, которую безуспешно пытались заключить его коллеги из бостонского офиса. Коннолли собирался завербовать Уайти Балджера, неуловимого, хитрого и невероятно умного преступника, уже являвшегося легендой Саути. Нестандартно мыслящий карьерист из ФБР не был человеком, осторожно поднимающимся по социальным ступенькам. Он был скорее человеком-лифтом, а Уайти Балджер – верхним этажом.

Однажды Бюро уже положило глаз на Балджера. Опытный агент Дэннис Кондон предпринял попытку завербовать его. Кондон и Балджер должны были встретиться и переговорить, но Уайти оказался слишком подозрительным. В мае 1971 года Кондону все же удалось выудить у Уайти кое-какую информацию о войне ирландских банд, которые доминировали в городской преступной среде: кто кого поддерживал, кто с кем конфликтовал. В результате получился содержательный отчет о криминальном мире Бостона с довольно подробным описанием ключевых фигур. Кондон даже завел досье информатора на Уайти. Но очень скоро Балджер охладел к сотрудничеству. Летом они тем не менее, встретились несколько раз, но обстоятельного разговора не получилось. В августе, докладывал Кондон, Уайти «все еще не был настроен на передачу информации». К сентябрю Кондон сдался. «Контакты с упомянутым лицом оказались непродуктивными, – отметил он в досье 10 сентября 1971 года. – В соответствии с этим дело подлежит закрытию». Точная причина, по которой Уайти отказался от сотрудничества, так и осталась неизвестной. Не исключено, что постоянно доносить о планах ирландцев он не хотел. А может, это был вопрос доверия: с чего бы Уайти Балджер должен доверять федералу Дэннису Кондону? Как бы там ни было, но досье Уайти закрыли.

Теперь, в 1975 году, Кондон заканчивал службу и был целиком поглощен своей скорой отставкой. Однако он приобщил к делу Коннолли, и молодому агенту не терпелось вновь открыть досье Уайти. В конце концов, у Коннолли имелся козырь, которого не было у других: он знал Уайти Балджера лично. Джон вырос в кирпичном многоквартирном доме по соседству с жилищем Балджера в районе Олд-Харбор, что в Южном Бостоне. Уайти был на одиннадцать лет старше, но Коннолли верил в успех. Давние узы близкого соседства давали ему неоспоримое преимущество перед остальными сотрудниками бостонского офиса.

Вдруг, в одно мгновение, его ожидание закончилось. Безо всякого предупреждения распахнулась дверь со стороны пассажирского места, и в «Плимут» ввалился Уайти Балджер. Коннолли подскочил, пораженный внезапностью вторжения и самим фактом того, что его застали врасплох. Он, подготовленный федеральный агент, оставил двери своего авто незапертыми.

«Ты, черт возьми, как сюда попал? На парашюте, что ли, спрыгнул?» – спросил он преступника, невозмутимо усевшегося на переднем пассажирском сиденье. Джон был уверен, что его собеседник сначала проедет в автомобиле перед ним. Балджер объяснил, что припарковался на одной из боковых улочек, а затем прошел вдоль пляжа пешком. Он осмотрелся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, и подошел к машине Коннолли сзади, со стороны залива.

Коннолли, один из самых молодых агентов в престижном отделе по борьбе с организованной преступностью, попытался взять себя в руки. Уайти, которому 3 сентября исполнилось сорок шесть, сидел на переднем сиденье, нереально крутой, несмотря на то что его рост едва достигал пяти футов восьми дюймов, а весил он каких-то обычных 165 фунтов[19]. Крепко сбитый, с проницательными голубыми глазами и своей «фирменной» прической – зачесанными назад белокурыми волосами. Под покровом ночи двое мужчин начали разговор, и вскоре Коннолли со всем уважением к старшему, который к тому же был местной знаменитостью, выкатил свое предложение: «Тебе нужно подумать о том, чтобы использовать своих друзей в правоохранительных органах».

Таким образом Коннолли дал понять Балджеру, что тому не помешало бы с кем-то подружиться. Но зачем?

Осенью 1975 года обстановка в городе была беспокойной и менялась непредсказуемо. С того места на пустынном пляже, где они сейчас сидели, виднелись мерцающие огни Бостона на другой стороне залива. В то время неожиданное везение «Ред Сокс», городской бейсбольной команды[20], по-настоящему взволновало жителей Бостона. Карл Ястржемский, Луис Тянт, Билл Ли, Карлтон Фиск, Джим Райс и Фред Линн, которые по окончании сезона получат награды Высшей лиги бейсбола «Новичок года» и «Самый ценный игрок», находились в эпицентре напряженной борьбы за победу в Мировой серии[21] против мощных «Цинциннати Редс».

Но ближе к дому, где Коннолли вырос, мир был мрачен и нестабилен.

Кошмарная эпопея школьной автобусной развозки вступила во вторую фазу[22]. В 1974 году решение федерального суда развозить чернокожих учащихся из района Роксбери по средним школам Южного Бостона с целью достичь расового баланса в сегрегированных государственных школах превратило район в настоящую зону боевых действий. Остальная часть страны живо следила за событиями, и люди впервые узнавали о Саути из телерепортажей и газет: кадры новостей и фотографии на первых полосах регулярно запечатлевали отряды полиции особого назначения, военных, патрулирующих школьные коридоры, полицейских снайперов на крышах домов, толпы белых и чернокожих, выкрикивавших друг другу расистские лозунги. Пулитцеровскую премию получила фотография, изображающая избиение чернокожего американским флагом во время беспорядков у здания мэрии. Вся страна смотрела на Саути[23] как будто через кривое зеркало первого впечатления – кровавого, отталкивающего и ужасающего.

Младший брат Уайти, Билли, оказался в гуще событий. Как и все местные политические лидеры, Билли Балджер, государственный сенатор, был непримиримым противником автобусной развозки, организованной по решению суда. Он никогда не оспаривал доказательства вопиющей сегрегации в местных школах. Тем не менее решительно возражал против любой меры, заставляющей учащихся уезжать из их местных школьных округов. Он даже ездил в Вашингтон, чтобы подать жалобу и разъяснить происходящее конгрессменам от своего штата, и, стоя под проливным дождем, выступил там с речью перед группой родителей – противников развозки. Балджеру решительно не нравилось то мнение, которое посторонние составляли о его районе, и он осуждал «постоянное, преднамеренное, необоснованное изображение всех жителей как закоренелых расистов». Законное беспокойство родителей о благополучии и образовании их детей – вот в чем заключалась, по мнению Билли Балджера, основная проблема. По возвращении в Бостон он регулярно высказывался против нежелательного вмешательства федеральных властей в ситуацию.

Однако развозка никуда не делась – лето закончилось, оставив неприятное послевкусие. В июле поездка шестерых молодых чернокожих ребят на общественный пляж Карсон закончилась дракой с толпой белых подростков, один темнокожий попал в больницу. В юности Джон Коннолли был береговым спасателем на пляжах Южного Бостона (так же, как и Билли Балджер до него), а теперь песчаные пространства превратились в поле боя. В одно из воскресений августа полицейские вертолеты кружили над Карсон-Бич и катера береговой охраны патрулировали побережье, пока больше тысячи чернокожих жителей ехали на пляж караваном из нескольких сотен автомобилей. Их медленное продвижение сопровождали более восьмисот полицейских, одетых по всей форме. Стрекотали кинокамеры.

К тому времени, когда Коннолли устроил встречу с Уайти на Уолластон-Бич, школы вновь открылись. Бойкоты учащихся и драки между белыми и «цветными» случались с завидной регулярностью. Надеясь смягчить межрасовые трения, чиновники решили создать объединенную футбольную команду из старшеклассников Южного Бостона. Но закончилось все тем, что к четверым темнокожим футболистам, приглашенным на первую тренировку, пришлось приставить полицейскую охрану.

Район был разорван в клочья. Коннолли знал это, чувствовал эту боль – он вырос здесь. Организуя встречу с Балджером, он разыгрывал их общую карту. Впрочем, хотя такой контакт и давал ему уникальный шанс близко пообщаться с героем своего детства, главное, что от него требовалось теперь, – это предложить тому сделку. Наибольшую пользу Джон собирался извлечь из обширных криминальных трений между бостонской мафией и бандой, с которой у Балджера были общие дела в соседнем городке Сомервилл. Балджер, назначенный «смотрящим» за вымогательствами в Южном Бостоне, сошелся с криминальным боссом Сомервилла, Хоуи Винтером. Банда действовала из гаража в районе Уинтер-Хилл, к западу от Саути, прямо через реку Чарльз-ривер. За прошедший год Уайти успел скорешиться с другим участником банды, Стивом «Стрелком» Флемми. Они сблизились, обнаружив между собой много общего, и приступили к совместным действиям.

К моменту встречи с Балджером молодой агент ФБР основательно подготовился. Он знал, что Уайти и банда из Уинтер-Хилл столкнулись с двойной угрозой от местной мафии, которую десятилетиями контролировал могущественный заместитель босса Дженнаро Анджуло с четырьмя братьями. Основной причиной конфликта на тот момент было размещение в городе уличных автоматов по продаже всякой мелочевки. Вооруженные «разборки» считались чуть ли не единственным средством уладить конфликт. В этой неустойчивой ситуации, рассуждал Коннолли, преступнику вполне мог пригодиться друг.

Вдобавок Анджуло был коварен и непредсказуем. Он имел обыкновение подставлять под арест тех, в чьих услугах больше не нуждался. К примеру, за несколько лет до описываемых событий один из мафиозных «решал» из его «семьи» вышел из-под контроля. Анджуло, как утверждала молва, задействовал свои связи в полицейском управлении Бостона, и отступник был вскоре арестован по обвинению в незаконном хранении оружия: продажные копы просто подбросили это оружие ему в машину. Никто толком не знал, действительно ли у Анджуло имеются настолько мощные связи, чтобы организовать такой арест. Но история стала популярной, и Уайти Балджер и все участники банды Хоуи Винтера были уверены, что так и было. Как хорошо было известно Коннолли, субъективное восприятие в подобных случаях – единственное, что имеет значение.

Балджер был серьезно обеспокоен возможной «подставой» со стороны Анджуло. «А вдруг трое копов тормознут меня ночью и скажут, что у меня в тачке пулемет? – однажды пожаловался Уайти. – Кому судья поверит – мне или трем копам?» Коннолли рассчитывал направить эти потоки взаимной паранойи в нужное ему русло.

И вот двое мужчин сидели в «Плимуте», городские огни отражались в воде. «Тебе стоит задействовать своих друзей», – веско произнес Коннолли. Эта фраза заставила Балджера всмотреться в агента попристальнее, чувствуя, что перед ним открывается возможность добиться убедительного перевеса в своем противостоянии.

«Это кого же? – спросил наконец Уайти. – Тебя, что ли?»

«Ну да, – просто ответил Коннолли безжалостному человеку, который спокойно избавлялся от людей после того, как использовал их в своих интересах. – Меня».

Предложение Коннолли было простым: «слей» Коза ностра и не мешай ФБР сделать остальное. Агент напомнил Балджеру, что «мы-то можем наехать на мафию, а вот мафии будет крайне сложно наехать на нас».

По правде говоря, уже в тот самый момент, когда Коннолли дал понять, что хочет встречи, Балджер прекрасно знал, чего добивается ФБР. Уайти не одну неделю прокручивал в голове это предложение, взвешивая все за и против, оценивая риски и возможные выгоды. Он даже отправился за советом к Флемми – и поднял эту тему, когда оба они оказались в Сомервилле, в автомастерской «Маршалл Моторс», принадлежавшей Хоуи Винтеру. Одноэтажный гараж представлял собой ничем не примечательное здание, сложенное из шлакоблоков[24]. Он напоминал бетонный бункер и служил эдакой «штаб-квартирой» для проворачивания разных нелегальных дел банды, которая с 1973 года заметно расширила свое влияние, получив контроль над тотализаторами на ипподромах всего Восточного побережья.

Балджер сообщил Флемми, что агент ФБР Джон Коннолли обратился к нему за услугами. «Что думаешь? – спросил Уайти, когда они с Флемми остались вдвоем. – Стоит ли мне встречаться с ним?»

Вопрос повис в воздухе. Чуть позже Флемми пришел к выводу, что, поведав ему о «предложении дружбы», поступившем от ФБР, Уайти Балджер тем самым давал понять, что уже знает что-то про секретный «статус» Флемми. У Стива была своя история отношений с бостонским подразделением ФБР, да еще какая! Он впервые появился в списке информаторов ФБР еще в середине 1960-х. Под кодовым именем «Джек из Южного Бостона» Флемми вел дела с куратором из Бюро, агентом по имени Пол Рико (который, в свою очередь, был напарником Денниса Кондона).

Рико, щеголеватый старший агент, предпочитавший пальто честерфилд[25] и французские манжеты[26], «окучивал» Флемми из-за его связей с мафией Новой Англии. Флемми не был посвященным мафиозо, но знал всех «ведущих игроков» и часто появлялся в их компании. Мафиозным деятелям нравился Флемми, бывший армейский десантник, который в семнадцать лет из колонии для несовершеннолетних отправился прямиком на войну в Корею и отслужил там две командировки в составе 187-й воздушно-десантной полковой боевой группы. У него была репутация безжалостного убийцы, несмотря на средний рост (пять футов восемь дюймов) и столь же скромный вес (около 140 фунтов)[27]. Флемми сам вел свои дела из своего клуба «Маркони» в Роксбери. Этот клуб представлял собой странную комбинацию букмекерской конторы, массажного салона и борделя; в нем Стив принимал сообщения, совершал телефонные звонки и проводил встречи. Пользовавшийся популярностью у женщин парень с вьющимися каштановыми волосами и карими глазами, любитель автомобилей и поздних посиделок – вот каким был Флемми.

Даже «крестный отец» Новой Англии[28] Рэймонд Патриарка благоволил ему. Однажды зимой 1967 года Флемми был специально вызван в Провиденс, чтобы пообедать с Патриаркой и его братом Джо, – и этот обед растянулся до самого вечера. Поговорили о семье; Патриарка спросил Флемми, из какого итальянского города его родители; потом начали обсуждать дела. Патриарка пообещал «подгонять» автомобили в новую кузовную мастерскую, которую открыл Флемми. Затем разговор перешел на брата Флемми, Джимми «Медведя», отбывавшего срок в тюрьме за покушение на убийство. В знак своего расположения Патриарка даже выдал Флемми пять тысяч долларов наличными в качестве подъемных на новую мастерскую.

В Бостоне Флемми в основном вел дела с другом детства Фрэнком Салемме по кличке «Кадиллак Фрэнк». Оба выросли в Роксбери; семья Флемми жила в Орчард-парк, квартале для бедных. Его отец Джованни, иммигрант из Италии, был каменщиком. Флемми и Салемме вместе работали на улицах: шантаж, букмекерство, вымогательство. Они зачастили в Норт-Энд, людный итальянский квартал, где у заместителя босса Дженнаро Анджуло был свой офис, и часто заканчивали дневные похождения ночными пирушками с большим любителем выпивки Ларри Дзаннино.

Дзаннино был жестоким и хладнокровным мафиозо, и с его помощью Анджуло рассчитывал добавить крутизны бостонской Коза ностра. Дзаннино же, в свою очередь, особенно доверял Флемми и Салемме в деле выбивания долгов на улицах. Но несмотря на то что Стиви нравился всем, чувство не было взаимным. Флемми не доверял обитателям Норт-Энда – ни Анджуло, ни тем более Дзаннино. Выпивая с Дзаннино, Флемми нарочно «придерживал коней», чтобы не потерять бдительность. Однако Дзаннино и другие не замечали этого – и всячески старались приблизить к себе Флемми. Однажды летней ночью 1967 года в ресторане «Джиро» на Ганновер-стрит собралась компания местных бандитов: Дзаннино, Питер Лимоне, Джо Ломбарди. Флемми пришел с Салемме. Они выпили, поужинали, а потом Дзаннино настоял, чтобы все перешли в бар по соседству, «Бэт Кейв» («Пещера летучей мыши»).

Выпив еще, расчувствовавшиеся Дзаннино и Лимоне дали понять, что они решили поручиться за Флемми и Салемме «для вступления в нашу организацию».

Заважничавший Лимоне обнял Флемми и Салемме. «Обычно для того, чтобы тебя приняли в организацию, нужно совершить убийство, – откровенничал старший по возрасту бандит, – и мне бы нужно было за вас поручиться, то есть подтвердить, что убийство вы действительно совершили и проявили себя при этом достойно. Но с той репутацией, что у вас есть, в этом, скорее всего, не будет необходимости».

Однако Флемми даже не думал присоединяться к мафии, поэтому отклонил заманчивое предложение. Хотя бы потому, что ему совершенно не нравился жестокий Дзаннино, способный сейчас обниматься с вами, а в следующую минуту вышибить вам мозги. То же самое можно было сказать и про Анджуло. Кроме того, Флемми тогда уже поддерживал связь с Рико.

Учитывая то, что банды находились в состоянии постоянной войны, а их участники то и дело образовывали крайне недолговечные союзы, жизнь Флемми частенько висела на волоске. Не раз он говорил Рико, что является «первым кандидатом на расправу». В других своих отчетах Рико отмечал, что у Флемми даже нет постоянного адреса, потому что, «если его место жительства станет известно, его, скорее всего, тут же попытаются убить». Флемми все больше приходилось полагаться на Рико: тот предупреждал его о любых неприятностях, о которых ФБР удавалось узнать от других информаторов.

Более того, Флемми ожидал, что Рико не будет лезть в его собственные дела – ни в азартные игры, ни в выбивание долгов, ни даже в убийства. Весной 1967 года, после исчезновения некоего персонажа по имени Уолтер Беннет, Флемми сказал Рико: «ФБР не стоит терять время на розыски Беннета ни во Флориде, ни где-либо еще, потому что Беннета все равно не удастся найти». Рико поинтересовался, что же на самом деле произошло с Беннетом. Флемми уклонился от ответа, сообщив только, что «незачем вникать в то, что случилось с Уолтером, и его исчезновение – только к лучшему». Рико послушно отложил решение проблемы на потом. К концу 1960-х Флемми был подозреваемым уже в нескольких подобных убийствах, но Бюро никогда не давило на него и не вынуждало признаваться в содеянном.

В начале сентября 1969 года Флемми все же пришлось предстать в качестве обвиняемого перед судом присяжных в двух округах. В округе Саффолк он обвинялся в убийстве брата Уолтера Беннета, Уильяма, застреленного в конце 1967 года и выброшенного на ходу из автомобиля в бостонском районе Мэттапан. Кроме того, в округе Миддлсекс Флемми вместе с Салемме был обвинен в подрыве автомобиля, в результате которого у адвоката – владельца машины – оторвало ногу.

Как раз перед тем, как суд должен был предъявить ему обвинения, Флемми позвонили.

Было раннее утро, у телефона был Пол Рико. «Это был очень краткий разговор, – вспоминал Флемми. – Он сказал мне, что обвинения передаются в суд, и посоветовал мне вместе с моим другом немедленно убраться из Бостона или что-то вроде того».

Флемми сделал все, как было сказано. Он уехал из Бостона и провел следующие четыре с половиной года в бегах, сначала в Нью-Йорке, потом в основном в Канаде, в Монреале, где работал печатником в газете. За это время Стиву часто звонил Пол Рико, держа его в курсе ситуации с обвинениями. Рико не передал никакой информации о местонахождении Флемми массачусетским следователям, которые пытались его выследить.

Хоть Рико и проинструктировал Стива, что он не должен считать себя нанятым на службу Бюро, и обсудил с ним основные правила ФБР для информаторов, оба они рассматривали большинство этих инструкций как раздражающую формальность. Гораздо большее значение имело для них обещание, данное агентом преступнику: сам факт, что Флемми – его информатор, будет оставаться в тайне, и это был ключ к успеху их альянса. Это было обещание, которое большинство агентов давали своим информаторам, обещание, которое считалось «священным». Но в устах Рико обещание становилось «священнее» во сто крат, подразумевая даже преступное пособничество и укрывательство беглеца. Рико обещал, что пока Флемми будет работать его информатором, ему будет гарантирована свобода от преследования за все его уголовные деяния.

По понятным причинам, такая сделка представлялась выгодной для Флемми. Ему также льстило, что Рико не относился к нему как к какому-то бандиту-отморозку. Пол не был напыщенным «агентом Купером», готовым опрыскать комнату дезодорантом, как только Стив покидал ее; он вел себя как друг, на равных. «Я считаю, это было скорее партнерством», – утверждал Флемми.

В конце концов все обвинения были сняты с Флемми после того, как ключевые свидетели отказались от своих показаний, и в мае 1974 года Стив смог покончить с жизнью в бегах и вернуться в Бостон. С помощью ФБР он пережил бандитские войны и избежал обвинений в убийстве и подрыве автомобиля. Но намерений вести праведную жизнь у Флемми не было. Возвратившись в Бостон, он связался с Хоуи Винтером и вернулся к тому, что у него получалось лучше всего.

…И вот теперь он стоял рядом с Уайти Балджером в «Маршалл Моторс». «Мне обязательно с ним встречаться?» – спросил Балджер. Флемми минутку подумал. Прошло меньше года с тех пор, как он вернулся в город, и было очевидно, что дел и возможностей становится все больше. Было понятно, что нужны новые договоренности. Он сам даже встретился с Деннисом Кондоном: во время короткой встречи в кафе его познакомили с Джоном Коннолли. Флемми расценивал все подобные мероприятия как своеобразный переход «под крыло» Коннолли, тем более что Пол Рико был уже переведен в Майами и готовился к выходу на пенсию. Со временем Флемми, безусловно, ощутил определенную выгоду от сделки с ФБР. Но ведь он был всего лишь Стивом Флемми, а не легендарным Уайти Балджером.

Флемми осторожно подбирал слова для ответа. Наконец он произнес фразу краткую, хотя и полную скрытого смысла.

«Возможно, это неплохая идея, – сказал он Балджеру. – Сходи поговори с ним».

Коннолли не торопился с предложением. «Я просто хочу, чтобы ты выслушал меня», – сказал он Балджеру, сидя с ним в машине на Уолластон-Бич. Коннолли осторожно разыгрывал карту двойной угрозы, недавно полученной Балджером и его бандой Уинтер-Хилл от мафии Дженнаро Анджуло. «Я слышал, Джерри настучал на тебя в полицию, чтобы тебя прижали», – сказал Коннолли Балджеру. Они сошлись на том, что Джерри Анджуло определенно имеет преимущество над всеми остальными деятелями, поскольку может себе позволить обратиться к продажному копу за услугой. «У мафии есть все связи», – подвел итог Коннолли.

Потом Коннолли сменил тему и заговорил о конфликте вокруг уличных автоматов. Ходят слухи, продолжил он, что Дзаннино готов «наехать» на Балджера и его дружков из Уинтер-Хилл. «Я знаю, ты в курсе: ублюдок собирается напасть на вас».

Последнее замечание особенно задело Балджера. Честно говоря, Коза ностра и Уинтер-Хилл всегда умудрялись находить возможности к сосуществованию. Не то чтобы у них совсем не было «непоняток», но обе группы были скорее партнерами, чем врагами на грани войны. Даже резкий и непредсказуемый Дзаннино, этот Джекил и Хайд[29] от мафии, мог в один момент злобно проклинать Уинтер-Хилл и обещать изрешетить их всех пулями, а буквально через секунду с наигранной миролюбивостью заявлять: «Хилл – из наших!» По правде сказать, Анджуло в это время был больше обеспокоен угрозами, которые он получал от беглого итальянского отморозка, известного как «Бобби Кочегар», чем вероятностью неизбежной войны с Уинтер-Хилл. Но для целей Коннолли как нельзя лучше подходил конфликт между Коза ностра и Уинтер-Хиллом по поводу уличных автоматов, и Коннолли мгновенно понял, что задел бесстрашного Балджера за живое, упомянув о возможности насилия. Балджер по-настоящему разозлился.

«То есть ты думаешь, что мы не сможем победить?» – резко бросил он в лицо собеседнику.

Коннолли и вправду думал, что Балджер сильнее. Он был полностью уверен в том, что Анджуло и его парням нечего тягаться с Балджером и Флемми – «бесчувственными убийцами», как он их называл. Но сейчас это не имело значения.

«У меня есть предложение: почему бы тебе не задействовать нас, чтобы сделать то, что они собираются сделать тебе? Бороться с огнем с помощью огня?»

Сделка была очень простой: Балджеру следовало использовать ФБР для устранения своих конкурентов из итальянской мафии. И как будто этого предложения самого по себе было недостаточно, Коннолли также пообещал, что ФБР впредь не будет преследовать Балджера, если он будет с ним сотрудничать. Что скрывать, в это самое время другие федеральные агенты буквально рыскали по округе, вынюхивая подробности о ростовщических делах Балджера. Присоединяйся к нам, словно говорил Коннолли. Мы защитим тебя, обещал он – точно так же, как в свое время Рико обещал это Флемми.

Балджер был явно заинтригован. «Ты не сможешь выжить без друзей из правоохранительных органов», – подытожил Коннолли в конце разговора. Однако никакими договоренностями встреча не увенчалась.

Двумя неделями позже Коннолли и Балджер снова встретились в Куинси – на этот раз чтобы подтвердить сделку.

«Договорились, – сообщил Балджер. – Я в деле. Если они хотят играть в шашки, мы сыграем в шахматы. Черт с ними».

Какой же приятной музыкой эти слова прозвучали в ушах Джона Коннолли… Невероятно: он только что затащил в ФБР самого Уайти! Если вербовка информаторов считалась вершиной работы агента, то Коннолли мог с гордостью зачислить себя в высшую лигу. Одним смелым ударом он оставил позади годы черновой работы в ФБР и теперь принадлежал к «сливкам общества», наряду с недавно вышедшим на пенсию Полом Рико. Если Рико был тем агентом, на которого так хотелось быть похожими новому поколению молодых федералов, то Балджер являлся настоящей криминальной легендой квартала, и от него были в восторге все мальчишки в Саути. Коннолли ощущал, что в этот момент происходит слияние двух противоположных миров.

Более того, он был лично заинтересован в сделке. Уайти Балджер из Южного Бостона – последний человек из всего преступного сообщества, которого можно было заподозрить в работе на ФБР. И долгие годы Коннолли острее других ощущал это, на первый взгляд кажущееся, несоответствие. Среди своих коллег в ФБР агент крайне редко (не исключено, что вообще ни разу) называл Балджера информатором, доносчиком или стукачом, и всегда злился, когда слышал, как другие используют подобные ярлыки. Для него Балджер был исключительно «источником». Или же, на худой конец, «стратегом» либо «связным» (эти термины предложил сам Балджер). Казалось, что сам человек, привлекший Уайти к сотрудничеству с Бюро, не смог поверить в происходящее окончательно. А может, дело было в том, что эта сделка с самого начала представляла собой не столько формальное соглашение о сотрудничестве агента и преступника, сколько зарождающуюся дружбу между Джонни и Уайти из Олд-Харбор. И хотя Коннолли, без сомнения, заботился о своей карьере, но поддержкой Уайти он заручился не столько из-за каких-то будущих выгод, сколько из-за прошлого, которое их обоих связывало. Круг замкнулся – все дороги вели в Саути.

В дальнейшем Коннолли всегда проявлял уважение к старшему по возрасту Балджеру, называя его именем, которое тот сам предпочитал, – Джим, а не уличной кличкой, что так нравилась прессе. Подобные вещи могли показаться малозначащими деталями, но именно они делали это уникальное взаимодействие приятным для обеих сторон. Балджер, к примеру, настоял, что он будет предоставлять информацию только об итальянской мафии, но не об ирландцах. Более того, в качестве обязательного он выдвинул следующее требование: чтобы Коннолли не сообщал его брату Билли, тогда уже занимавшему пост сенатора, об этом новом «деловом соглашении».

Существовала определенная и неизбежная ирония в этой сделке между Балджером и ФБР, принявшей именно такую форму аккурат на второй год назначенной судом школьной развозки в Южном Бостоне. Ситуация, в сущности, была ужасна. Обитатели Саути, включая их лидеров – таких как Билли Балджер, – оказались абсолютно беспомощны в своих попытках дать отпор федеральному правительству, которое буквально перепахивало район, насаждая развозку. Федеральная власть была могущественна и не собиралась отступать, несмотря на все возмущения народа. Такова была беспощадная реальность общественной жизни района. Но в другой части Саути Уайти Балджер заключил сделку, способную дать властям достойный отпор. ФБР нуждалось в Уайти, поэтому оно не стало бы стараться обмануть его. Остальной мир, возможно, и принадлежал федералам, но уж криминальный мир – нет. Уайти нашел-таки способ выкурить их из Саути – из его Саути! По иронии судьбы он преуспел там, где оказался бессилен его брат-чиновник.

Немедленно был настроен и запущен процесс обмена информацией. Проводились новые встречи. Балджер подключил Флемми, и общая договоренность была достигнута. Со своей стороны, Балджер прекрасно осознавал ценность партнерства с Флемми, принимая во внимание широкий доступ того к мафиозным кругам и, соответственно, к той информации, в которой так отчаянно нуждался Коннолли. Флемми тем временем пришлось оценить все преимущества совместной деятельности с Балджером – не только из-за его острого ума, но и по причине его обладания привилегией «крыши», особенно в делах с Коннолли. Он без труда заметил что-то особенное, некую искру, пробежавшую между теми двоими с самого начала: «У них был какой-то особый контакт».

Для Коннолли Флемми явился этакой вторичной, побочной добычей, доставшейся ему, так сказать, «в нагрузку», – но вот Балджер был его собственным трофеем, настоящим призом для бостонского офиса ФБР. Это было крутейшей сделкой, первоклассным достижением: Коннолли становился куратором двух воротил высокого уровня, настроенных на помощь ФБР в начавшейся кампании по уничтожению мафии. Впрочем, эта сделка вовсе не означала, что Уайти откажется от своего стиля. Спустя всего пять недель после того, как 30 сентября 1975 года досье Уайти Балджера было рассекречено, он совершил первое убийство уже в новом статусе – информатора ФБР. На пару с Флемми они расправились с докером из Саути Томми Кингом. Это убийство было совершено отчасти для расширения границ влияния Балджера, частично – из мести, но основной причиной была непомерная гордыня Уайти. Балджер и Кинг, никогда не ладившие между собой, как-то повздорили в одном из баров Саути. Завязалась драка, замелькали кулаки. Кинг повалил Балджера, уселся на него верхом и принялся навешивать ему, пока их не растащили. За содеянное Кинг поплатился 5 ноября 1975 года. Без сомнения, воодушевленные секретным знанием о том, что ФБР в любом случае прикроет их проделки, Балджер и Флемми, заручившись помощью подельника, «пришили» Кинга. Докер испарился из Саути и вообще из жизни. Неудивительно, что Балджер ни разу не упомянул об этом во время своих встреч с Коннолли; наоборот, один из первых докладов Уайти опровергал слухи о том, что банда ирландцев начала войну и готовится крупная разборка между Уинтер-Хилл и мафией. Одним словом, «много шума из ничего»[30]. На улицах было спокойно, заверял Балджер.

Вот так все и началось.

2. Южный Бостон

Чтобы встретиться с Уайти на Уолластон-Бич, Джону Коннолли нужно было сперва вернуться домой из Нью-Йорка. И помочь ему в этом довелось другу детства Флемми, «Кадиллаку» Фрэнку Салемме.

Салемме арестовали в Нью-Йорке холодным декабрьским вечером 1972 года, когда хорошие и плохие парни охотились друг на друга на Третьей авеню. Внезапно Коннолли выхватил взглядом знакомое лицо в толпе – и тут же приказал своим компаньонам из ФБР расстегнуть зимние пальто и приготовить оружие. Неспешная, с элементами комедийности, погоня по снегу закончилась протестами продавца ювелирных украшений Жюля Селлика из Филадельфии, утверждавшего, что он никак не Фрэнк Салемме из Бостона, разыскиваемый за покушение на убийство мафиозного адвоката. Но это был именно он.

У молодого агента не было с собой наручников, и он вынужден был вести Салемме к такси под дулом пистолета, а потом рявкнуть на ошарашенного таксиста, чтобы тот гнал к ближайшему офису ФБР на перекрестке 69-й Ист-стрит и Третьей авеню. Босс немножко пожурил его за прокол с наручниками, но больше агента впечатлило то, как вели себя коллеги: они ободряюще улыбались и дружески хлопали его по спине. Еще бы – ведь он поймал одного из самых разыскиваемых бостонских бандитов. Некоторые были восхищены тем, каким образом Коннолли удалось узнать Салемме, но в действительности это не являлось случайным везением, как могло бы показаться на первый взгляд. В свое время опытный сотрудник из бостонского подразделения ФБР оказал Коннолли огромную услугу, снабдив его фотографиями Салемме и списком мест, где тот, по словам информаторов, может появиться. Вот уж и правда, осведомители иногда бывают очень полезны. Результатом задержания «Кадиллака» Фрэнка для Коннолли стало возвращение домой, необычайно скорое для агента с четырехлетним опытом работы за плечами.

В 1974 году Салемме отправился на пятнадцать лет за решетку, а Коннолли вернулся на улицы родного города. К этому времени Балджер уже стал выдающимся авторитетом в бурном ирландском районе Южного Бостона. Когда Коннолли вернулся, Балджер вовсю укреплял свой контроль над игорным бизнесом и ростовщической сетью: это была кульминация его медленного, затяжного подъема, который начался еще в 1965 году после его отсидки в одной из самых суровых тюрем страны.

Оба говорили на одном языке, так как выросли в одном квартале. Традиции, обычаи, нормы поведения – обо всем этом они знали не понаслышке. Как две стороны одной медали, они сошлись в довольно скудном перечне карьерных возможностей для ирландских католиков, проживающих в полной изоляции на полоске земли, граничащей с Атлантическим океаном. Их родной район был отделен от делового центра Бостона не только каналом Форт-Пойнт, но и особым складом мышления. Десятилетиями Саути являлся этаким коллективным «иммигрантом-ирландцем против всего мира», сначала безуспешно боровшимся с дискриминацией со стороны торговцев-янки, столетиями контролировавших Бостон, а потом – с безмозглыми бюрократами и упрямыми судьями, навязавшими школьную развозку району, который отличался жгучей ненавистью к чужакам. Оба противостояния были чем-то вроде праведной борьбы, которая в результате позволила жителям района остаться такими, какими они и хотели всегда быть: обескровленными, но не склонившими колени. Совместные битвы лишь подтверждали устоявшийся взгляд на жизнь: никогда не доверять чужакам и никогда не забывать своего происхождения.

Один полицейский на пенсии как-то поведал о скудном выборе профессий, с которым сталкивался взрослеющий молодой человек в Южном Бостоне в 1940-х и 1950-х годах: военная служба, карьера в муниципалитете, работа на заводе либо преступная деятельность. «Газовщик, электрик, рабочий на “Джиллетт”, сотрудник коммунального предприятия, коп и бандит – вот, собственно, и все», – сказал он. Десятилетия трудностей с работой научили обитателей Саути цепко хвататься за любую возможность.

Балджер и Коннолли, преступник и коп, выросли в первом социальном квартале Бостона, поселке спартанского вида из тридцати четырех плотно прижатых друг к другу кирпичных доходных домов. Подрядчик, друг легендарного мэра Джеймса Майкла Керли[31], построил его на деньги, предоставленные Администрацией общественных работ Франклина Делано Рузвельта. Обоих очень уважали в доме Балджера на Логан-вэй: Керли – за его жуликоватую находчивость, а Рузвельта – за спасение трудящихся от ужасов капитализма.

Родители Коннолли – Джон Джей Коннолли, полвека проработавший на заводе компании «Джиллетт», и его всегда незаметная мать, Бриджет Келли, – жили в этом квартале, пока Джону не исполнилось двенадцать. В 1952 году семья перебралась в Сити-Пойнт. Этот район считался лучшим в Саути, потому что находился на побережье, у дальней оконечности мыса. Отец Коннолли был известен как «Джон из Голуэя», по названию ирландского графства, в котором он родился. Главными ценностями в его жизни были церковь, Южный Бостон и семья. Каким-то чудом отцу троих детей удалось накопить денег, чтобы определить Джона в католическую школу в итальянском Норт-Энде, «Коламбус Хай-скул». Это было словно путешествие за границу, и Джон-младший шутил, что по пути в школу требовались «автомобили, автобусы и поезда». Естественная склонность обитателей Саути к патриотическому долгу и гарантированная заработная плата привели в правоохранительные органы и младшего брата Коннолли, Джеймса. Он стал успешным сотрудником в Управлении по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, уменьшенной копией своего самоуверенного старшего брата.

Взросление Коннолли и Балджеров происходило в щедро освещаемой солнцем местности у моря, на многочисленных футбольных, бейсбольных и баскетбольных полях. Спорт был настояшей местной религией. В Олд-Харборе были полные семьи и бесплатное мороженое на День независимости, а лестничные клетки в домах служили «клубами», в каждом из которых собиралось чуть ли не по три десятка детей. Социальный квартал площадью в двадцать семь акров[32] был чем-то средним между Сити-Пойнт с его океанскими бризами и кружевными занавесками и более этнически разнообразным Лоуэр-Эндом с маленькими однотипными коробками домов, рассыпанных в большинстве своем вдоль дальнобойных магистралей, ведущих к фабрикам, гаражам и пивнушкам неподалеку от канала Форт-Пойнт. До сегодняшнего дня район неизменно отличается самым высоким в городе процентом людей, проведших в нем практически всю жизнь: это отражает историческую традицию постоянного существования на одном месте, без переездов и перемен, и вызывает у местных особенную гордость. В частности, в конце 1990-х годов в процессе реконструкции пришедших в упадок городских кварталов мэрия Южного Бостона в очередной раз подтвердила верность традиционным ценностям, запретив «французские» остекленные двери в кафе и плоские крыши в кондоминиумах, расположенных на берегу.

Деление на «своих» и «чужих», лежавшее в основе жизни в Саути, было даже глубже, чем чисто ирландские корни. Еще до того как первая значительная волна ирландских иммигрантов буквально затопила полуостров после Гражданской войны, в 1847 году в мэрию поступила гневная петиция в адрес «центрального» правительства, полная жалоб на условия жизни. Это произошло за два десятка лет до того, как переселенцы, массово бежавшие от Великого голода, ударившего по Ирландии в 1845–1850 годах, который возник в результате повсеместного заражения картофельных посевов, высадились на побережье Бостона, направляясь к зеленым лугам холмистой местности (на тот момент она называлась Дорчестер Хайтс). Страшное бедствие сократило население Ирландии на треть, миллион человек умерли от голода и еще два миллиона вынуждены были покинуть страну, спасая свои жизни. Многие из них направились в Бостон – ближайший портовый город, заполонив в итоге зловонные прибрежные территории Норт-Энда. К 1870-м годам большинству из них удалось наконец покинуть эти трущобы, где трое из десяти детей умирали, не дожив до своего первого дня рождения.

Новоприбывшие ирландские католики немедленно приступили к составлению списка претензий по поводу устройства жизни в Саути. Привычный для них патриархальный уклад стал своего рода Священным Писанием – переселенцы объединялись вокруг церкви и семьи, образуя мощную и негативно настроенную по отношению к тем, кто этим ценностям противился, общину. За десятилетия, прошедшие с тех пор, ничто так не будоражило южан, как предполагаемая угроза со стороны чужака, желающего изменить устоявшийся порядок вещей. К примеру, суровые представления ирландских католиков предписывали считать смешанным брак не только между католиком и протестанткой, но также и между ирландцем и итальянкой.

К тому моменту, как в Бостоне поселились измученные голодом и лишениями иммигранты, он уже около двухсот лет был весьма развитым городом. Однако южные его районы полностью ирландскими стали лишь после Гражданской войны, когда благодаря новым видам деятельности и новым предприятиям появились дополнительные рабочие места. Население полуострова увеличилось на треть, достигнув своего современного уровня – около тридцати тысяч человек. Основная масса ирландских рабочих селилась в Лоуэр-Энде, трудоустраиваясь на верфи и на железную дорогу, что полностью соответствовало духу того времени. Вскоре свои двери распахнули местные банки и католические церкви, в том числе и церковь Святой Моники, куда по воскресеньям ходили Билли – младший брат Уайти Балджера – и его верный друг Джон Коннолли.

В конце XIX века большинство мужчин района работало на Атлантик-авеню, разгружая суда. Женщины по вечерам направлялись по Бродвейскому мосту в деловые кварталы города, где мыли полы и убирали мусор, а около полуночи по тому же мосту возвращались домой. К концу века ирландское католическое поселение было устроено следующим образом: жители селились в соответствии с тем, из какого графства они происходили. Эмигранты из Голуэя жили на улицах Эй и Би, люди из Корка – на улице Ди и так далее. Клановостью был пропитан сам соленый воздух в Саути. Вот почему Джон Коннолли из ФБР смог быстро установить доверительные отношения с таким закоренелым преступником, как Уайти Балджер: определенные вещи имели одинаковое значение для них обоих.

Помимо общих этнических корней, ритм повседневной жизни задавала католическая церковь. Все крутилось вокруг нее: крещение, первое причастие, конфирмация, венчание, соборование и поминальные обряды. По воскресеньям родители отправлялись на мессу рано утром, а их дети шли на мессу к половине десятого. Церковь естественным образом переплеталась с политической жизнью общества, а одним из первых шагов к государственной службе иногда была такая «заметная» работа, как хождение по церкви с блюдом для пожертвований.

Как и сама Ирландия, Саути был замечательным местом, но лишь до тех пор, пока у его жителя была работа. Великая депрессия прокатилась как разрушительный смерч даже по таким незыблемым «бастионам» Южного Бостона, как семья и церковь. Тщательно отстроенная жизнь, благоприятная для всех членов семьи, мгновенно рушилась, как только глава семейства терял работу. Беспощадная безработица, коснувшаяся тридцати процентов всего населения, навсегда перевернула целостную картину мира обитателей Саути, основанную на том, что будущее может быть обеспечено упорным трудом и трезвостью. Она совершенно изменила настроение этого приятного местечка, овеваемого морскими ветрами, и прежний энтузиазм уступил дорогу отчаянию. Такое наблюдалось не только в Южном Бостоне: экономика всего города замерла, и до конца 1940-х годов, ставших временем становления братьев Балджеров и Джона Коннолли, город обратился в безнадежное болото, обреченное на безденежье. Его деловые центры были немногочисленными и нагоняющими тоску, а перспективы выглядели весьма туманно. Доходы упали, налоги выросли, бизнес замер. Правящая олигархия местных «Браминов»[33] утратила свой пыл, и город потерял былую волю к жизни. Место предприимчивых, динамичных янки девятнадцатого столетия заняли банкиры предместий, безразличные к бедным кварталам: поколение осторожных состригателей купонов, открывавших страховые фонды вместо создания новых предприятий. Одновременно с этим и полные надежд переселенцы превратились в унылых бюрократов. Ко времени городской реновации 1960-х годов мало что изменилось.

Как раз в это тяжелое время, в 1938 году, Джеймс и Джин Балджеры, озабоченные поисками третьей спальни для своей увеличивающейся семьи, переехали в первый социальный квартал Бостона. Уайти было девять лет, Билли – четыре. Наконец-то Балджерам удалось расселить своих детей в разных комнатах: трое мальчиков заняли одну спальню, а три девочки – другую. Хоть Олд-Харбор и был сплошной игровой площадкой для детей, их родителям нужно было практически не иметь ни гроша, чтобы получить право поселиться там. Балджеры полностью соответствовали этому критерию. Еще будучи молодым человеком, Джеймс Джозеф Балджер потерял руку: ее зажало между двумя железнодорожными вагонами. С тех пор он работал только от случая к случаю клерком на военной верфи в Чарльзтауне, временно замещая других сотрудников по вечерам и праздникам; постоянной же работы у него больше никогда не было.

Невысокого роста, в очках, с зачесанными назад белокурыми волосами, Джеймс Балджер прогуливался по пляжам и паркам Южного Бостона, покуривая сигару; пустой рукав пальто свисал с плеча его ампутированной руки. Его полная тягот жизнь началась в доходных домах Норт-Энда как раз в то время, когда ирландское сообщество эпохи «голодного переселения» уступало место другой волне эмиграции, на этот раз из Южной Италии. Это были 1880-е годы. Джеймс всегда живо интересовался происходящими вокруг событиями; один из друзей детства Билли вспоминал, как однажды столкнулся с ним на прогулке и был застигнут врасплох длинной дискуссией о «политике, философии и тому подобных вещах». Впрочем, отец предпочитал одиноко сидеть дома бо́льшую часть времени, особенно когда по радио шли репортажи о матчах «Ред Сокс». Разительный контраст ему составляла его жена: общительную Джин можно было застать болтающей с соседками на заднем крыльце, выходившем на Логан-вэй, даже после тяжелого рабочего дня. Многие соседи вспоминали Джин Балджер как улыбчивую, но проницательную женщину, которую было легко полюбить, но трудно одурачить. Считалось, что Билли похож на нее – дружелюбный и общительный, частенько спешащий в библиотеку с целым портфелем книг или в церковь на свадьбу или похороны, со своим подрясником министранта[34], переброшенным через плечо.

Но Билли также разделял и склонность отца к уединению. В немногочисленных интервью о своей семье Балджер с грустью рассказывал об отце, его стоической манере поведения и тяжелой доле; жалел, что они так мало разговаривали, и добавлял, что совместных моментов могло быть гораздо больше. Он вспоминал, что в тот день, когда он отправился в армию, в самом конце войны в Корее, его родители были охвачены тревогой, потому что два года назад в бою убили их зятя. Джеймс и Джин проводили сына на ближайшую станцию, где он сел в поезд на Форт Дикс, Нью-Джерси. Отец, тогда уже почти семидесятилетний, вошел вместе с ним в вагон и проследовал до его места. «Я подумал: что за дела? Ну, как молодежь обычно думает. А мой отец взял меня за руку (что тоже было очень необычно для него) и произнес: “Храни тебя Бог, Билл”. И я запомнил эти слова, потому что фраза была гораздо длиннее, чем обычно говорил мой отец».

Билли Балджер устроился на государственную службу, когда учился на последнем курсе юридического факультета Бостонского университета, и женился на подружке своего детства Мэри Фоули. Просто ему нужна была работа. Джон Коннолли был в то время одним из его коллег по работе. Изначально Балджер собирался отработать несколько сроков в Палате представителей местного Сената, а затем начать частную практику адвоката по уголовному праву. Но в результате он остался на государственной службе, имея небольшую юридическую практику и растущую семью. В 1960-е у Балджеров родились друг за другом девять детей. Билли переместился в Сенат в 1970-м, и ему предстояло быть его президентом дольше, чем кому бы то ни было за всю историю Массачусетса.

Активно продвигаясь по служебной лестнице законодательной власти штата, Билли, со своим волевым подбородком и консервативными привычками, сделался живым воплощением Южного Бостона. Он стал провокационным политиком, известным по всей стране, который находил особое удовольствие в задирании либералов из богатых районов, полагавших, что автобусная развозка была отличной идеей для его района, но не для их собственного. У него была страсть к возобновлению старых проигранных битв, не менее знаковых, чем федеральный референдум, навязанный им в общем-то безразличному электорату в 1980-е, чтобы исправить какую-то старинную ошибку в американской Конституции, вдруг им обнаруженную. Поправка от 1855 года вводила запрет на финансовую помощь приходским школам, и хотя Балджер признавал, что она не нанесла особого ущерба, он добивался ее отмены хотя бы из-за изначальной антикатолической направленности. То, что поправка была дважды отклонена подавляющим большинством голосовавших, не имело значения. Важна была только борьба сама по себе.

Подобные шаги и превратили его в ведущего политика своего времени, парадоксальную фигуру, в которой образованность смешивалась с жестокостью улиц. Он был одновременно мелким деспотом – и искусным переговорщиком; располагающим к себе человеком, любившим публику, – и раздражающим многих оратором, имевшим свою темную сторону и принимавшим любые обиды на свой счет. Его «плохая» сторона всегда оставалась его слабым местом.

Хотя Билли Балджер был хорошо известен своим схоластическим и благородным стилем, он мог с такой же легкостью продемонстрировать и другую свою сторону. В 1974 году, когда протестующие против автобусной развозки были арестованы рядом с районной школой, Балджер появился на месте конфликта и обвинил полицию в избыточности принимаемых мер. Он стоял лицом к лицу с полицейским комиссаром города, Робертом Диграциа, тыча в него пальцем и сравнивая его полицейских с гестаповцами, потом повернулся и, рассерженный, пошел прочь. Диграциа сердито крикнул ему вслед о политиках, «не имевших яиц», чтобы провести десегрегацию раньше, когда все было по-другому. Балджер развернулся, подошел вплотную к намного превосходящему его по росту Диграциа и прошептал ему в лицо нехорошим, опасным голосом: «Язык в задницу себе засунь, понял?»

Когда развозка поставила Саути на уши, начал действовать даже Уайти Балджер, причем в несвойственной ему роли миротворца. Он работал «за кулисами», пытаясь принести спокойствие на улицы и обращаясь к своим «партнерам». Его увещевания едва ли можно было считать актом гражданского альтруизма. По правде сказать, повышенная вероятность постоянного присутствия полиции в Южном Бостоне попросту вредила его бизнесу. Так что Уайти обратился к своим «партнерам» с призывом не усугублять трения, кипевшие в школах.

Несмотря на все непостоянство и непредсказуемость 1970-х, Билли быстро добился президентства в Сенате и управлял им железной рукой до конца десятилетия. Но ему пришлось серьезно бороться с имиджем, бравшим истоки в обычаях Саути – как в хороших, так и в плохих проявлениях. Это привело к тому, что в городе он прослыл героем, а в лагере либерал-демократов его осыпали проклятиями. Особенно ярко двойственность Балджера проявилась в конце 1980-х, когда он боролся против реформаторского движения, добивавшегося большей демократизации Сената и дебатов. Коллега попытался убедить его, что он сможет стать настоящим героем, если хотя бы чуть-чуть ослабит обычную свою жесткость. Но Балджер лишь покачал головой: «Нет, это не для меня. Я навсегда останусь прямолинейным реднеком[35] из Южного Бостона».

Как мальчишка, который рос в том же квартале, Коннолли знал обоих братьев Балджеров. Он подружился с Билли, покоренный душевной зрелостью и юмором, которые делали того настолько же отличным от других, насколько печально знаменитым был Уайти. Билли был тем, за кем Коннолли бегал по дороге домой с мессы в церкви Святой Моники и кто приобщил его к литературе, хотя в районе, где все мальчишки были помешаны на спорте, книги не пользовались особой популярностью.

Коннолли, конечно, познакомился и с Уайти, исчадием Олд-Харбор, наводившим страх на всю округу своими уличными драками и безобразным поведением. Без преувеличения, Уайти Балджера знал каждый, даже такая мелюзга, как восьмилетние мальчишки, ровесники Коннолли. Однажды Джон оказался на игре в мяч, неожиданно переросшей в ссору. Старший мальчик решил, что Коннолли слишком долго возится, пытаясь овладеть мячиком, и запустил ему другим мячом между лопатками. Спину обожгла боль, Джон инстинктивно схватил мяч и швырнул его обидчику прямо в нос. Старший мальчишка был, конечно, сильнее Коннолли, и тому ощутимо досталось. Но вдруг откуда-то с края поля прибежал Уайти, и драка тут же перестала быть такой односторонней. С разбитым лицом, Коннолли вскочил на ноги, бесконечно благодарный Балджеру. В каком-то смысле Джон навсегда останется мальчишкой из бедного района, использующим любую возможность быть принятым в суровом мире и раз за разом поддающимся мужественному обаянию Уайти Балджера.

Когда Джон Коннолли был еще маленьким мальчиком с улицы О’Каллаган Вэй, Уайти Балджер уже воровал товары из грузовиков в районах Бостона, где проживали этнические меньшинства. Ему было тринадцать, когда его впервые обвинили в воровстве; он быстро «вырос» до вооруженных нападений и нанесения телесных повреждений, а затем и грабежей, по пути каким-то образом умудряясь избегать исправительных учреждений. Тем не менее, несмотря на юный возраст, он частенько подвергался преследованию бостонской полиции – и возвращался домой с расквашенным носом и избитым гораздо сильнее, чем в момент ареста. Его родители беспокоились, что избиения сделают только хуже; и в самом деле, упрямый подросток, закалившийся в этих столкновениях в полицейском участке, теперь слонялся по району и дразнил младших мальчишек, предлагая им ударить его в живот и «пробить» его рельефный пресс с «кубиками», напоминавший стиральную доску. За несколько быстро промелькнувших лет он превратился в опасного уголовника с ореолом Джимми Кэгни[36], известного своими жестокими драками и безумными автомобильными погонями. Полицейские отчеты того периода являют абсолютно безразличного к учебе парнишку – полную противоположность брату Билли. Уайти так и не Окончил школу, зато у него была своя машина, даже когда его приятели еще ездили на автобусе.

Один из сверстников Балджера, также выросший в Саути перед тем, как уйти морским пехотинцем в армию, а потом поступить на службу в правоохранительные органы, по выходным играл в футбол без защитной амуниции[37] и вспоминал Балджера как довольно среднего спортсмена, но яростного соперника. «Он не был хулиганом-задирой, но все время искал приключений. Можно было не сомневаться в том, что с обычного нечаянного тычка непременно начнется потасовка. Было что-то притягательное в том, как он держал себя. По крайней мере, всегда было ощущение, что он останется верен своим друзьям – тогда так было принято. Друзья в те времена были сродни соплеменникам, и связь с местной бандой имела огромное значение для городских мальчишек из бедных семей».

Балджер проводил бóльшую часть времени с группировкой «Трилистники», одной из преемниц знаменитой банды Гастин[38]. У Гастин были все шансы стать доминирующей криминальной организацией в Бостоне во времена сухого закона, но в 1931 году ее лидеры зашли слишком далеко, захватив контроль над нелегальной продажей алкоголя по всему побережью. Двое бойцов из Саути были убиты, когда отправились в итальянский район Норт-Энд предъявить свои условия мафии: их буквально изрешетили пулями из дверей офиса местной компании, занимавшейся морскими перевозками. Полиция до сих пор считает, что судьба банды Гастин стала точкой невозврата в криминальной истории Бостона. В последующие годы чахлая бостонская мафия будет выживать лишь в итальянских районах, а более агрессивные ирландские группировки переместятся в Южный Бостон, лишь усилив разрозненность преступного мира, где главным критерием общности станет этническая принадлежность. Иногда ради большей прибыли оба направления могли и объединиться. Но Бостон, наряду с Филадельфией и Нью-Йорком, останется одним из городов, где устоявшимся ирландским бандам удастся сосуществовать с итальянской мафией, избавившись при этом от ее постоянных вымогательств.

Противостояние банды Гастин с мафией позволило Уайти Балджеру свободно вращаться в криминальных кругах Южного Бостона, пойдя «на повышение» – от воровства из грузовых машин к ограблениям банков, чтобы в возрасте двадцати семи лет уже испытать на своей шкуре прелести строгого режима в самых суровых федеральных тюрьмах. Досье у него достаточно нелицеприятное: заключенный, который постоянно участвовал в драках и раз за разом отсиживал долгие сроки в одиночной камере. Уайти рассматривали как постоянную угрозу безопасности, поэтому однажды он даже провел три месяца в карцере в Атланте, а затем был отправлен в Алькатрас, тюрьму особого режима, – его обвинили в подготовке побега. Балджер продолжил отсиживать в «одиночке», где за отказ от работы в конце концов был переведен на восток, в Ливенворт, штат Канзас, а потом еще раз (уже перед самым возвращением в Бостон) – в Льюисбург, Пенсильвания. Балджер попал в тюрьму в 1956 году, когда Эйзенхауэр еще не закончил свой первый срок на посту президента, а вышел в 1965-м, когда Линдон Джонсон развязал войну во Вьетнаме. Его отец, проживший достаточно долго, чтобы увидеть победившего на выборах Билли, скончался перед самым освобождением Уайти.

Балджер вышел из тюрьмы матерым уголовником, вернулся в дом своей матери в социальном квартале[39]. Какое-то время он работал охранником в судебном здании округа Саффолк (эту работенку подкинул ему Билли). Работа отражала всю политику Саути, основанную на давней бостонской системе, где вышестоящие укрепляли свои «феоды» путем контроля за государственной службой, набирая на нее своих людей. В старое время эта система была надежным средством выживания для неквалифицированных иммигрантов из многодетных семей, но в 1960-х могла обеспечить бывшему уголовнику только работу охранника. После нескольких лет вынужденного бездействия на условно-досрочном освобождении Уайти вновь погрузился в пучину преступного мира, быстро превратившись в опасного, вселяющего ужас головореза. Хозяева баров в Саути, из которых он принялся выколачивать игорные и ипотечные долги, отныне редко опаздывали с платежами.

Дисциплинированный молчаливый Балджер явно превосходил всех в том беспощадном мире, куда с радостью вернулся. Во-первых, он был начитан: десять лет за решеткой он провел с пользой, изучая историю Второй мировой войны. Особенно ему нравилось разбирать случаи, приведшие к капитуляции генералов. Накапливая подобные знания, он интуитивно рассчитывал применить опыт похожих ситуаций в собственной жизни, выжав из них максимум выгоды. В этот раз он предполагал стать изворотливым «выживальщиком», чередующим терпение с избирательной жестокостью. Он больше не будет провоцировать полицию громкими историями – теперь он станет человеком, который хорошо усвоил правила жизни в тюрьме, и при проведении обычных рутинных досмотров будет заверять полицейских, что они все классные парни, а он – просто «хороший плохой парень».

Через пару лет после освобождения из тюрьмы, в 1965 году, Уайти Балджер провернул большинство своих темных дел вместе с Дональдом Киллином, на тот момент ведущим букмекером Южного Бостона. Но прошло еще несколько лет, и у Балджера появились сомнения относительно предрасположенности Киллина к управлению. Разборки с другими бандами шли беспрерывно, одна за другой. Более того, Уайти начинал опасаться, что их с Киллином попросту могут пришить их главные конкуренты в Южном Бостоне – банда Маллен под руководством Пола Макгонагла и Патрика Нея. Один из ближайших «партнеров» Балджера был застрелен у дверей собственного дома в бостонском районе Сэйвин-хилл. Киллина и Балджера, по всей вероятности, ждала такая же судьба – это было лишь вопросом времени.

В мае 1972-го Уайти стоял перед важным выбором: оставаться с Киллином, на которого велась охота, или же вероломно предпочесть лояльности выживание. Он выбрал второе – и несмотря на то, что был телохранителем Киллина, вошел-таки в тайный сговор со своими врагами. Впрочем, это было не единственным трудным решением для Балджера в тот период. Чтобы выжить, ему предстояло определиться, с кем работать дальше в этом крайне нестабильном и разобщенном преступном мире Бостона: подчиниться итальянской мафии, которая вызывала у него отвращение, или заключить сделку с бандой Уинтер-Хилл, которой он совсем не доверял.

Балджер оказался в безвыходной ситуации. С одной стороны – упрямый Дональд Киллин, который пытался им командовать, а с другой – банда Маллен, жаждавшая мести. О мирном договоре банды с братьями Киллинами не могло быть и речи: брат Поли Макгонагл был убит, Бадди Роуч парализован на всю жизнь, а у Микки Дуайера был откушен нос.

Окончательно устав балансировать, Балджер выбрал наименьшее из зол и отправился на поклон в Уинтер-Хилл. Весной 1972 года он заключил секретную сделку с Малленами при посредничестве босса Уинтер-Хилл, Хоуи Винтера. Условия были следующими: Балджер поможет ликвидировать Дональда Киллина, а Винтер гарантирует прекращение криминальных разборок в Саути и утвердит Балджера в качестве нового босса в своем районе. Главная выгода Балджера заключалась в том, что он получал контроль за прибыльным игорным и ростовщическим бизнесом, Маллены же зарабатывали себе на хлеб в основном грабежами.

Тайная встреча в ресторане Чандлера в Саут-Энд растянулась на несколько часов и закончилась только ранним утром. Балджер оказался лицом к лицу с четверкой Малленов; Винтер, сидевший во главе стола, в конце концов пришел к выводу, что конфликт достиг уже такого уровня, на котором крутятся очень серьезные деньги. Уайти пришлось поделиться с грабителями грузовиков стабильным доходом, который обеспечивали невезучие любители азартных игр из Саути.

Вскоре после этой встречи Киллин был вызван прямо с вечеринки по случаю дня рождения его четырехлетнего сына. Поворачивая ключ зажигания в машине, он увидел стрелка, который бежал к нему из близлежащего лесопарка. Пока Киллин пытался нащупать пистолет под водительским сиденьем, стрелок открыл дверцу автомобиля и прижал дуло автомата к его голове. Выпустив в жертву очередь из пятнадцати патронов, убийца бросился к шоссе, запрыгнул в ожидавший его автомобиль и скрылся из виду. Виновника так и не нашли, но в Саути ходили слухи, что это дело рук Балджера. Окончательная точка была поставлена несколько недель спустя, когда Кеннет, младший из братьев Киллинов, на утренней пробежке наткнулся на машину, где сидели четверо. «Кенни!» – окликнули его. Он обернулся и увидел в окне автомобиля Балджера, и тут же к подбородку Кеннета приставили пистолет. «Все кончено, – сказали последнему из братьев-букмекеров, оставшемуся в живых. – Ты больше не в бизнесе. Это последнее предупреждение».