Пришествие двуликого

Да разве любовь имеет что-либо общее с умом! И. Гёте

Глава 1. Живая находка

Закат был тихим и торжественным. Цвет неба плавно переходил от насыщенного тёмного на востоке к ярко-синему на западе, отчего казалось, что земля медленно погружается в огромный тоннель со светом в конце. Кое-где уже виднелась россыпь звёзд. Деревья, как солдаты почётного караула, замерли не шелохнувшись. Лишь одинокая пара птиц, широко раскинув крылья, нарушала величавую торжественность и смело купалась в вечернем небесном море.

Такое благоденствие длилось, однако, не долго. Резко рванул ветер, листья тревожно зашелестели, и незаметная до сих пор на северной стороне полоска облаков стала увеличиваться и оказалась чёрной, грозовой тучей. Как коварный фантастический зверь, она неумолимо надвигалась на этот тихий, красочный закат, загребая лохматыми лапами редкие звёзды и последние лучи солнца. Где-то чуть слышно, но уже настойчиво, рокотало. Резко запахло сыростью…

По дороге, ведущей в заброшенный дачный посёлок, сердитыми вихрями закрутилась пыль. Она проворно неслась по колеям и словно пыталась остановить женщину, которая прижимала к себе завёрнутого в серое одеяльце ребёнка и явно торопилась, почти бежала. Когда она достигла угла крайнего дачного забора, совсем стемнело, и сверкнула яркая вспышка, расколов небосклон широкой, рваной огненной полосой. Затем раздался такой невероятной силы треск-залп, что женщина передёрнулась, остановилась и медленно, не выпуская ношу из рук, опустилась на землю.

Камнепадом забарабанили первые капли дождя по листьям деревьев, дощатым заборам, крышам домиков и дороге, вздымая на ней фонтанчики пыли. Вскоре хлынул сплошной ливень, безжалостно поливая всё вокруг, в том числе и женщину, которая будто прилегла отдохнуть и повернулась боком, укрываясь от струй дождя. Рядом с ней лежал, прижатый неестественно вывернутой рукой, свёрток с ребёнком. Он моргал глазёнками, которые заливала вода, и чмокал губами, глотая капельки. На удивление, младенец не плакал…

Ева, девочка шестилетнего возраста, в отличие от своего брата Павлика, не боялась грозы. Она смело поглядывала вверх и бойко шла по лесной тропинке, за которой уже виднелись заросшие сурепкой поля, а за ними ухабистая дорога к их дачному посёлку. Брат, который был на год старше, стучал зубами то ли от вечерней прохлады, то ли от страха перед раскатами надвигающейся грозы. Он ещё крепился, стараясь не показывать своего состояния, но вид у него был далеко не такой боевой, как с утра. Тогда они решили сходить полакомиться в лес, так как последние несколько суток их родители были в глубоком, затяжном запое и, естественно, им было не до своих малолетних чад.

– Не успеем! – захныкал Павлик, отбросив свою мужскую гордость.

– Не канючь! – оборвала его сестра, которая всегда была более активной и считала себя главой в их маленькой детской компании. – Если начнётся дождь, пересидим вон, под той елью. Вишь, какая она раскидистая!

Ева указала на высокую, осанистую ель, основательно устроившуюся на краю леса. Её густые игольчатые ветви, начинающиеся в метре от земли, действительно могли послужить хорошим укрытием от дождя. Так и случилось… Только Ева закончила говорить, как налетел сильный ветер, и стало темно. Лес наполнился грозным гулом, в котором перемешалось всё: и рёв, и скрежет, и свист. Затем блеснуло, небо взорвалось и, казалось, сверху обрушился водопад! Дети едва успели нырнуть под ёлочную крышу, как вода стремительными потоками уже текла отовсюду.

Гроза была интенсивная, но быстрая. Всё это время Павлик, закрыв глаза и заткнув уши, прижимался к стволу ели, а Ева увлечённо наблюдала за небесной стихией. Наконец, шум водяных струй стал утихать, молнии сверкали всё реже, а гром клокотал уже вдали.

Дети всё же вымокли, отчего Павлик стал подрагивать ещё заметнее, да и Ева ёжилась. Хотя и посветлело, но вечернее солнце уже выглядывало последними лучами, мигающими вслед уходящей грозе. Наступающие сумерки поторопили ребят, и они, взявшись за руки, побежали к дороге. Шли быстро, с удовольствием преодолевая глубокие лужи, успевая шалить и брызгать друг на дружку.

Девочка после очередной лужи с восторгом поглядывала на очищающееся звёздное небо, на краю которого уже выглядывала полная луна, поэтому брат первым заметил лежавшую у забора женщину со свёртком.

– Ева, смотри, кто-то лежит! – потянул он сестру за руку.

Ева вскрикнула и остановилась в нерешительности, но лишь на мгновение: показывать свой испуг перед Павликом она не хотела. Встряхнув мокрыми волосами, она смело подошла к женщине, наклонилась и тронула её за руку. Оттуда послышалось кряхтение, и при свете луны дети разглядели – ребёнка!

Ева решительнее стала дёргать женщину, но та признаков жизни не подавала.

– На пьяную не похожа… – выдавил Павлик. – Неужели того… померла…

– Не каркай! – привычно оборвала Ева и уже громко обратилась к лежащей. – Эй, тётя! Ты живая?… Может и пьяная… – неуверенно протянула девочка и выпрямилась, обдумывая, как поступить дальше.

В это время ребёнок зашевелился и стал всхлипывать, что и повлияло не решимость детей.

– Бедненький, – участливо сказала Ева и, отодвинув руку женщины, взяла ребёнка на руки. – Весь намок и голодный, наверное. Заберём мы тебя с собой, а за твоей мамкой пришлём кого-нибудь.

– Правильно, – согласился Павлик, – наши должны проспаться. Может и закуску сообразили…

С таким оптимистичным настроением и с неожиданной находкой они заспешили в свой неуютный, обшарпанный дачный домик.

Судьба Алтарёва Григория резко крутанулась с началом горбачёвской перестройки. До этого жизнь текла размеренно, степенно, по заранее намеченному плану, впрочем, как и у остальных советских граждан. Со своей женой Софьей вместе работали инженерами на закрытом предприятии в технологическом отделе. Жили в однокомнатной квартире, воспитывали двоих детей – Павлика и Еву – и высчитывали годы, оставшиеся до получения в соответствии с очерёдностью новой трёхкомнатной квартиры. Уже перед самыми судьбоносными изменениями в стране выхлопотали дачу в неплохом месте, возле леса. На такой поступок толкнула плачевная, мягко говоря, продовольственная ситуация в первом социалистическом государстве.

Григорий был видный мужчина среднего возраста, с приятным лицом, украшенным задумчивым взглядом, и статной широкоплечей фигурой. Женщины в его секторе (да и другие) кто украдкой, а кто и откровенно, поглядывали на симпатичного коллегу и при случае в меру флиртовали с ним. Благо Софья работала в другом помещении и не видела и, главное, не мешала таким поползновениям на своего супруга. Сам Григорий не придавал особого значения такому вниманию, строго соблюдая социалистическую мораль, заложенную с детства.

Тем не менее, появлялась иногда, особенно в последнее время, спонтанная раздражительность по отношению к жене. То ему казалась, что она стала хуже готовить любимый борщ, то платье не такое купила, то что-то сказала невпопад при посторонних женщинах… Он даже реже стал заглядывать в её сектор, и их совместный обед старался, по возможности, укоротить.

Софья, не менее чем Григорий, интересная и привлекательная, видела эти изменения в муже и, естественно, беспокоилась. Однако, как умный и тактичный человек, не спешила выяснять отношения, оставляя и накапливая все сомнения и обиды внутри себя.

Рано или поздно аналогичная ситуация случается в любой семье, так как знаменитый афоризм про седину и “беса в ребре” всегда актуален. Наверняка семья Алтарёвых пережила бы достойно свой смутный период, если бы не привалившая перестроечная свобода! Как только стали рушиться социалистические устои и вольный ветер коснулся всего, то первое, где почувствовалось его пьянящее дыхание, – это интимные отношения. Оказалось, что секс существует не только на “загнивающем” Западе. У Григория словно пелена с глаз спала, а внутри растворился некий внутренний тормоз-ограничитель. Он вдруг увидел вокруг себя лучистые, томные женские глаза; завлекательные фигурки, ручки, ножки и другие женские прелести, а, главное, неравнодушное к себе отношение всего этого изобильного обещания новых ощущений и чувств.

И его понесло…

Любовный марафон Алтарёва оказался не таким уж и долгим, чуть более года, но результативным, к сожалению, в отрицательном смысле.

Первой на пути раскрепостившегося мужчины встретилась сероглазая шатенка Таня из канцелярии. Женщина давно и стойко была в разводе, отличалась повышенной коммуникабельностью и притягательной сексапильностью. В меру глупая, она имела массу поклонников, но желающих сойтись с ней поближе не находилось: всё же это были интеллигентные мужчины, которым испытывали, в конечном счёте, неловкость за связь со слишком уж доступной простушкой.

На Алтарёва Таня особо и не заглядывалась, зная его жену Софью и считая Григория безнадёжным “сухарём”. Но как-то он зашёл по делам в канцелярию (когда уже повеяло свободой) и увидел съехавшую нескромно вверх короткую юбку, обнажившую стройные ножки в колготках телесного цвета: Таня сидела за столом боком к двери, старательно печатала на машинке и на свой завлекательный вид не обращала никакого внимания. У мужчины даже во рту пересохло, и он, чтобы не показаться похотливым котом, с трудом отвёл взгляд от сногсшибательного зрелища.

Уладив свой вопрос, он чуть заколебался, а потом уверенно подошёл к машинистке и завёл “деловой” разговор. Таня слегка поправила юбку, выпрямилась, демонстрирую свой бюст, и с очаровательной улыбкой (тонко чувствовала отношение мужчин) поддержала светскую беседу ни о чём. После дежурных фраз, Григорий неожиданно проявил красноречие и остроумие. Он сыпал шутками, анекдотами, вызвав смех не только у Тани, но и остальных, присутствующих в помещении. Когда же они на минуту остались одни, полушутя предложил в воскресенье прогуляться за город: полюбоваться природой, поесть шашлычки… У Тани широко раскрылись глаза (она даже сморщила лобик в недоумении и головку в смущении опустила). Лукаво блеснув искорками серых глаз, женщина значительно посмотрела на смелого, последовательного в своих намерениях, мужчину и согласилась.

Романтика левой любви так захватила Григория, что даже сама Таня испугалась: глупая-глупая, а скандалы на своей работе заводить не захотела. Когда и Софья стала замечать, что с мужем что-то происходит, Таня решительно объяснилась с Григорием и, хотя и с сожалением, порвала с ним.

Но тот уже не мог остановиться и сожалел не долго. Появилась другая пассия, потом третья… Софья попыталась побеседовать с ним на эту щекотливую тему, но подружки отговорили. “Перебесится мужик, – советовали они, – и вернётся в семью. Такое случается со многими…”. И терпеливая женщина опять все тревоги спрятала далеко внутрь и стойко ждала окончания “гона” любимого мужа. Наверное, обошлось бы всё и случилось, как и предрекали подруги. Но встретилась Григорию на одной вечеринке красавица-блондинка (такой, во всяком случае, она ему показалась), с редким, но отчасти песенным, именем – Акулина!

По своей притягательности, раскрепощённости и весёлому характеру, она на голову превосходила всех предыдущих дам Гришкиного сердца. Женщина была заводилой и “гвоздём” программы в любой компании: азартно танцевала и до самозабвения пела. Водку пила наравне с мужчинами, чем брала дополнительно. К этому можно добавить большие, густо накрашенные чёрные глаза, пухлые чувствительные губы, и вылезающие из глубокого декольте полные груди. В длинном платье фигура просматривалась, надо сказать, смутно, но телеса холмились откровенно.

Дама сразу же положила свои ручки на Григория и занялась им основательно. Танцевала только с ним, пила на брудершафт, с упоением целовалась в ванной и недвусмысленно намекала на другие сексуальные удовольствия. В тот же вечер Акулина пригласила мужчину в свою двухкомнатную квартиру (женщина оказалась незамужней и бездетной) и, после скудного, но обильно сдобренного водкой страстного ужина, оставила на ночь…

В этот раз Софья не сдержалась, и выяснение состоялось. Григорий, конечно, пытался оправдываться: ссылался на друзей, на их чрезмерное гостеприимство и крепкую водку, – но терпкие ароматы женских духов и чужой постели убеждали обеспокоенную супругу в ином. Всё же на первый раз удалось уладить конфликт, благо дети помогли. Они постоянно отвлекали родителей своими играми, наивными вопросами, создавая привычную домашнюю обстановку. Григорий покаялся (не в грехопадении, конечно, а за своё ночное отсутствие), пообещал исправиться. Софья поверила, но сердце прихватило. Пришлось вызывать “скорую”, покупать лекарства, идти на больничный…

Однако затишье продолжалось не долго: как только Алтарёв снова увидел Акулину (“случайно”, на остановке), сразу же забыл о своих обещаниях. Всего лишь решил быть осторожнее. Но… вскоре закрутился так, что однажды осознал себя уже мужем бойкой женщины, когда на работу отправлялся из её дома с тяжёлой похмельной головой. Вот тут и накрыла мужика кара божья!

От сердечного приступа, при очередном “загуле” Григория, скончалась Софья! Не успел похоронить жену, как подвалило новое несчастье – стало разваливаться его родное предприятие: зарплату не платили, работа не предвиделась, перспектив никаких, маячили увольнения… Отчаянное положение Алтарёва сглаживала, скорее спасала, – Акулина! Она казалась ему ангелом-спасителем в этот тяжкий период.

А дальше судьба Алтарёва с ускорением покатилась вниз, хотя вначале казалось, что жизнь может наладиться. Акулина взяла его с детьми к себе. Более того, официально зарегистрировала брак. Устроила Григория слесарем в ЖЭК, продала квартиру Алтарёвых, а его с детьми поселила у себя. Григорий на время забыл о своих несчастьях: дети были в детском садике, одеты, обуты, еды хватало. И, вообще, зажили весело: спиртное лилось рекой, друзья-собутыльники не выводились, застолья часто заканчивались утренней зарёй.

Естественно, деньги, вырученные за Гришкину квартиру, быстро испарились как случайный снег в Аравийской пустыне. Но смышлёная Акулина вспомнила про дачу и продала… свою квартиру (за неё дали больше). После чего семья перебралась в дачный посёлок. Постепенно “пропились” и эти деньги… Через пару лет статный симпатяга Григорий превратился в небритого, с землистым лицом, староватого мужика, а Акулина стала тихой, слезливой, со слипшимися волосами неопределённого цвета, худущей особью женского пола.

Дети по-своему приспособились к новым условиям. Они умудрялись добывать себе на пропитание не только со стола во время загульных мероприятий отца и мачехи, но и наведывались в лес по ягоды и грибы. Это летом. Зимой же приходилось ездить в город и обследовать мусорные ящики и свалки. Так и выживали…

Раскаты грома заставили Григория открыть глаза и встрепенуться. Голова раскалывалась, а тело казалось таким вялым, чужим, с такой слабостью, что и руки не хотелось поднимать. Всё же облизнул высохшие, с шелухой, губы, напрягся и с трудом сел на кровати – условное название деревянного топчана, укрытого тряпьём разного цвета, размера и происхождения. В комнате стоял полумрак, рассеиваемый грязной лампочкой, свисающей на проводе с потолка, пахло чем-то гнилым и кислым; из маленькой кухоньки доносились звуки: там возилась Акулина, пытаясь состряпать то ли обед, то ли ужин.

Понуро оглядев потрескавшиеся, неопределённого цвета стены и скудную обстановку “дома”, прислушавшись к неистовству грозы, он почувствовал болезненную тоску. Она усилилась, когда сначала в одном, а потом и во многих местах с потолка закапала вода, переходящая в отчётливые струи. Они уверенно растекались, создавая на подгнившем полу тёмные лужи. К этому чувству добавилась беспокойная мысль о детях. Григорий искривился, как от зубной боли, помотал головой и обхватил её руками… “Что-то в жизни не так…”, – настойчиво застучали в висках слышанные когда-то строки неизвестного поэта. “Не так! Не так…”, – пульсировало уже где-то в центре головы.

Из полуобморочного состояния вывел скрип двери. Сначала появилась Ева с мокрым свёртком в руках, потом с пугливым взглядом – Павлик. С одежды детей капала вода.

– Папа! – громко, с пафосом обратилась девочка. – Мы нашли малыша! Он такой интересный, только мокрый и голодный… наверное.

– А ещё там тётя мёртвая! – поспешил и Павлик с не менее важной новостью, стараясь не отставать от сестры.

– Постойте, постойте, – тряхнув головой, поднялся с топчана Григорий. – Не так быстро и по порядку.

Он не сразу вник в сказанное детьми, но подсознательно ощутил, что произошло нечто необычное. Это нечто сразу же показалось лучом в беспросветной тьме пьяного однообразия. Почему так, ещё не осознавал, но уже что-то менялось. Пошатываясь на ватных ногах, сдерживая дрожь в пальцах, взял у Евы свёрток. Всмотрелся в младенца…

Вышла из кухни Акулина, ахнула, разглядев ребёнка в руках мужа. Дети так же азартно повторили рассказ ещё раз.

– Надо заявить в милицию! – раскрыв влажное одеяльце с малышом, – хриплым голосом проговорила Акулина. – А дитя надо бы перепеленать в сухое.

Речь давалась Акулине с трудом. У неё дёргалась щека, и мелко дрожали руки. От прежней бойкой красавицы давно не осталось и следа. Тем временем Григорий кинулся к картонному ящику, стоящему возле двери, и стал рыться в тряпках. По ходу обсуждали происшедшее событие.

Найдя, наконец, более-менее чистые тряпки, отец сам взялся ухаживать за ребёнком. Акулина не сопротивлялась, так как опыта общения с грудными детьми не имела. Ева и Павлик чувствовали себя героями и с умилением наблюдали за процедурой. Никому почему-то не бросилось в глаза, что ребёнок не плакал. Он только кряхтел, мотал ножками и ручками, хлопал светлыми глазёнками и чмокал губами.

– Какой хорошенький! – сюсюкала восхищённо Ева.

Ожил и Григорий, с удовольствием обмывая мальчика водой, принесенной из кухни. Затем старательно вытер его и осторожно запеленал. Только Акулина оставалась заторможенной и постоянно хмурила серый лоб.

– Хлеб есть? – обратился Григорий к жене.

– Сухари…

– Помочи в воде и принеси, – не отрывая глаз от малыша, скомандовал отец.

Процедура кормления вызвала дополнительное оживление и восторги у детей. Однако общее приподнятое настроение подпортила Акулина, напомнив, что надо идти в милицию. И тут Григорий посерьёзнел:

– Женщина мёртвая?…

– Рука холодная и не шевелится она, как я её не дёргала! – подтвердила Ева.

– Может… того… – хотела высказаться мачеха, сделав характерный жест рукой возле горла, но Григорий остановил её.

– Побудь с ребёнком, а мы быстро! Да… к ментам пока не ходи… И никому не рассказывай.

Дальнейшее происходило стремительно и не так, как первоначально намечали. Григорий, до конца не осознавая своих действий, в корне пресёк нарастающее недоумение и недовольство жены по поводу своего рискованного решения. Такое давно не случалось в семье.

– Неспроста появилось это дитё… – больше для себя бормотал он.

Взглянув на посёлок, который вечером в рабочий день казался вымершим, он нашёл лопату, взял с собой детей и направился к умершей. Она лежала в той же позе, на боку, и словно спала. Слабый свет луны освещал её мертвенно бледное лицо. Григорий замялся лишь на мгновение. Он опустился на колени, расстегнул ворот платья и прослушал её сердце. Поднял веки глаз, чтобы окончательно удостовериться в смерти. Затем подыскал неприметное место подальше от дороги и стал рыть… могилу.

Работал с подъёмом, даже остервенением, будто копал последнее убежище не неизвестной женщине, а всей своей неприкаянной, неудавшейся жизни!

Дети с настороженными лицами наблюдали за отцом…

Глава 2. Секта

За год до описываемых выше событий, в глубине того же леса, в добротном деревянном доме, огороженным высоким частоколом из сосновых брёвен, проходило примечательное совещание.

За широким столом на обычных крестьянских лавках сидели три человека. Во главе стола – седовласый, строгого вида мужчина. К нему обращались как к отцу Юлиану. По бокам расположились, опираясь локтями на стол, два других: один сухощавый, с настороженным лицом, по имени Антоний; другой, полноватый, с прямодушным выражением выпуклых глаз, звался Кириллом.

На стенах комнаты висели примечательные иконы с нетрадиционным изображением как Христа, так и его апостолов. Во-первых, лики святых были нарисованы маслом на фоне креста, во-вторых, их лица были так тщательно выведены, что казались портретами живых людей. Большая центральная икона с Христом располагалось не в углу, как принято в русских домах, а посредине глухой стены. В остальном всё соответствовало старинным традициям: расшитое полотенце вокруг иконы, лампадка и горящая свеча на столике-тумбочке. Приятно пахло благовониями и воском.

– Надеюсь, ты хорошо подготовился к предстоящему важному, рискованному заданию? – обратился отец Юлиан к Антонию.

– Да, мой отец, – твёрдо, лишь слегка разомкнув губы, ответил парень.

– Повтори для меня ещё раз то, что тебе предстоит совершить. Я верю в тебя, но…

То, что рассказывал Антоний поражало необычностью и для непосвящённого человека казалось сумасшедшей, чудовищной авантюрой! Нужно было отправиться вместе с братом Кириллом в Ватикан и там, в знаменитом соборе, после богослужения спрятаться в потаённом месте под лестницей и остаться на ночь. Затем подобраться к стеклянному саркофагу с мощами известного святого, отключить сигнализацию, раскрыть святое хранилище и отрезать от мощей кусочек засохший кожи!

Зачем нужно совершать такое святотатство? К чему рисковать?… Однако, Антоний недаром прослужил в этом соборе несколько лет как специалист по установке и обслуживанию сигнализации. Поэтому успех операции был во многом предопределён. А кусочек мощей святого был нужен для осуществления мечты всей жизни в прошлом перспективного биолога и талантливого психотерапевта, а в настоящем – основателя и руководителя полулегальной религиозной секты, которая собиралась поклоняться воскресшим… святым!

Асмодей Роман Витальевич был успешным человеком во всём, за что ни брался. За свою почти полувековую жизнь он освоил несколько профессий. Процесс познания его увлекал сам по себе. Поэтому научившись чему-либо, он уже вскоре начинал томиться и неосознанно искать новое увлечение. Так Роман освоил несколько профессий, причём серьёзных: врача, биолога, психолога! Последняя кардинально изменила всю жизнь неспокойного, всегда чем-то неудовлетворённого человека.

Занимаясь психологией, он заинтересовался воздействием религии на сознание человека, так как оказался свидетелем уникального проявления этого феномена.

Тогда Роман работал биологом в филиале института сельского хозяйства в одном из городов средней полосы России. Вместе с группой сотрудников, он возвращался на автобусе из деловой поездки. Проезжая через какое-то село, увидели пожар и остановились, не полюбопытствовать конечно, а помочь. Пожарных и “Скорой” ещё не было видно, а огонь уже охватил весь дом. Селяне пытались тушить самостоятельно, но они явно не справлялись: и людей не хватало, и средств пожаротушения.

Научные работники, не долго раздумывая, выскочили из автобуса и попытались помочь хоть чем-нибудь. Но их действия больше походили на бесполезную суету, так как к дому уже нельзя было подступиться: валилась крыша, летели ввысь искры, жар от пламени усиливался.

Ещё по приезде бросилась в глаза среднего возраста, растрёпанная женщина, которую придерживали за руки два пожилых мужика. Она уже не плакала – стонала, обливаясь слезами, и вырывалась из рук, намереваясь бежать в горячее пекло. Как выяснилось позже, это была хозяйка дома и там, в огне, у неё остался маленький ребёнок.

И тут к толпе людей, которые уже опустили руки с вёдрами, лопатами, вилами и с отчаянием ждали развязки, подошёл старик благообразного вида, с густой седой бородой и спокойным, мудрым взглядом. Он с лёгким поклоном перекрестился и спросил рыдающую женщину:

– В какой комнате твой юнец?

Женщина непонимающе посмотрела на старика, перестала стонать и прохрипела, облизывая потрескавшиеся губы:

– Комната прямо, в самой глубине, как идти по коридору…

Все замерли, не понимая ещё, что собирается делать незнакомец. Он же ещё раз перекрестился, прошептал что-то про себя, снял свой потрёпанный пиджачишко, накинул его на голову и быстрым шагом заспешил к горящему дому. Толпа людей только ахнула! Всё произошло так быстро и неожиданно, что никто не попытался остановить старика.

Когда согнутая фигура исчезла в пламени, щупленький, с серым лицом, мужичонка компетентно высказался:

– Пропадёт зазря! Странный человек…

Однако тут же замолчал под осуждающими взглядами. В этот миг упало, выбросив сноп искр, очередное бревно; стала рушиться веранда. Несчастная женщина только всхлипывала, вглядываясь затуманенными глазами в беснующееся пламя пожара, и мелко дрожала. Мужчины уже отпустили её, поддавшись общему настроению. Минуты тянулись как часы…

Будто огненный призрак, из бушующего пламени выскочил человек – он держал на руках завёрнутого в тот самый пиджачишко ребёнка! Едва они проскочили веранду, как её крыша обрушилась целиком, вызвав сноп искр, всплеск огня и стонущий вздох толпы. Первой к отважному старику кинулась мать ребёнка. Она не бежала – летела! Спаситель увидел её порыв, остановился и молча подал свою ношу.

Ребёнок, хотя и в полуобморочном состоянии, вызванном жаром, дымом и страхом, был жив. Сам старик, ко всеобщему удивлению, почти не пострадал, лишь волосы да рубашка слегка обгорели. На благодарные слова и слёзы матери, он только откланялся, перекрестился и сказал фразу, которая твёрдо отложилась в памяти Романа:

– Я, глубоко верующий человек, и нахожусь под защитой Господа! Он же угодные деяния людей видит, благословляет и помогает… Так-то.

Ещё раз перекрестившись, отряхнув и расправив бороду, одев свой подгоревший пиджак, старик скромно удалился. Люди в оцепенении и благоговении смотрели ему в след. Никто не проронил ни слова. А издалека, навстречу ушедшему уже нёсся вой сирен пожарных машин и “Скорой помощи”.

Этот эпизод и идея клонирования живых существ, которая только начинала обсуждаться в специальных научных изданиях того времени, круто изменили жизнь Романа Витальевича. Посещая церковь, общаясь со священниками, знакомясь с Библией и другой религиозной литературой, он всё больше проникался мыслью о необходимости новой религии. Вернее, о модернизации той христианской, которая сложилась за долгий исторический период. Что хотел нового? Не нового, а старого, настоящего, истинного, заложенного Христом и его сподвижниками. Роман приходил к своему (наверное, спорному!) выводу, что современная христианская вера за века исказилась и только её первые проповедники, апостолы-основатели, могут изменить положение. Вот если бы они воскресли!

Тогда и возникла мысль – создать своё религиозное учение, основанное на старых (с его точки зрения) канонах, найти последователей, обзавестись средствами и осуществить свой главный замысел – воскресить святых апостолов методом клонирования! “Они-то и помогут воссоздать изначальную, истинную христианскую религию”, – с восторгом от своих планов думал Роман.

Главное искажение христианства видел в том, что вместо единой церкви создалось множество, причём враждующих между собой: католики, протестанты, лютеране, православные… Каждый вносил своё, а где истинное?… Христа стали называть Богом! Хотя он только сын божий, призванный помочь людям избавиться от скверны, научить, как спастись. Он – посредник между людьми и Богом-отцом.

Начал Роман Витальевич с целительства. Используя знания в медицине, психологии, скоро добился заметных успехов. Чтобы выделяться среди остальных знахарей, по-своему обставил рабочий кабинет, разработал оригинальную композицию икон, которые художники-профессионалы ему рисовали маслом по старинной технологии. Составил систему проповедей, в которых ненавязчиво внушал свои идеи. Довольно быстро некоторые исцелённые стали его поклонниками и соратниками. Уже через неполный год, Роман Витальевич объявил среди своих сторонников и сочувствующих о создании новой церкви – вернее, секты – под названием “Воскрешение”.

Деятельность секты состояла из двух частей: официальной и тайной, неофициальной. Целью последней и было осуществление мечты новоявленного христианского реформатора. “Воскрешенцы” разрастались, открывали свои филиалы во многих регионах России. Вышли и за рубеж, в первую очередь в Италию. На накопленные деньги Асмодей основал резиденцию, замаскированную под охотничий домик “нового” русского, в лесу, о котором упоминалось выше. Здесь рождались и готовились замыслы и планы по воскрешению святых.

Первой задачей, которую предстояло решить, – поиск и привлечение на свою сторону учёного, способного осуществить клонирование. Достать частичку мощей святого, Асмодей считал делом более простым, но готовиться к операции, попахивающей элементарной уголовщиной, начал загодя. Для чего тщательно разработал соответствующий план и готовил как людей, так и финансовые средства.

Глава 3. Неожиданное предложение

В домашнем кабинете было тихо и уютно. Толстые оконные шторы приглушали уличный шум и свет. Устоявшийся запах книг и старинной мебели настраивал на творческий лад. Могильный Афанасий Никитович, профессор биологии и медицины, среднего возраста мужчина с чеховской внешностью – бородка и очки, напоминающие пенсне – задумчиво сидел за своим массивным письменным столом. Был вечер. Это момент после ужина, Афанасий Никитович использовал, чтобы в спокойной обстановке осмыслить прожитый день, наметить планы на завтра и, хотя бы немного, теоретически поработать над научной темой, которой в дневное, рабочее время заниматься было не с руки: затягивала основная работа. Убедить же начальство и коллег в перспективности своих замыслов не получалось. Они, замыслы, воспринимались как несерьёзные и авантюрные: дел хватало и так.

Свет настольной лампы мягко стелился по листку бумаги в его руках, тонких, но крепких руках учёного-биолога и практикующего медика. Профессор то наклонялся и вчитывался в строки, отпечатанные, похоже, на компьютерном принтере, то задумчиво морщил лоб, откинувшись на спинку кресла…

Письмо без обратного адреса он получил сегодня из рук своей дочери Людмилы, маленькой шалуньи с длинными, распущенными волосами, которые она никак не хотела заплетать в косички. Девочка принесла конверт по поручению мамы Веры, светловолосой женщины с приятным скуластым лицом. Она тут же стояла за дочерью и, придерживая её за плечи, ласково смотрела на своего талантливого мужа. Да, Афанасий Никитович для своих тридцати с лишним лет сделал стремительную научную карьеру. Если учесть, что семья Могильных проживала не в столице, а в провинциальном областном центре, то успехи Афанасия выглядели ещё более весомыми. Естественно, что в столицу он собирался, но с некоторых пор затормозил это продвижение, потому как занялся разработкой научной идеи, которой переезды и столичная суета только бы помешали.

…То, что предлагалось в письме, удивительным образом совпадало с его мечтой: найти сохранившуюся ткань древнего живого существа и попытаться методом клонирования возродить его! Своими мыслями он делился с коллегами по университету, лаборатории, но они недоумевали, посмеивались и приводили убедительные аргументы о сомнительности такого эксперимента. “На живых, свежих клетках и то ещё не получается, а ты уже замахнулся на вымерших!” – к такому выводу в разных вариациях сводились в конце концов его научные споры.

Выглядеть нелепо ему не хотелось, поэтому воплощение идеи фактически стояло на месте. Особенно было проблематично достать для проб и опытов материал, то есть клетки с доисторической тканью. Пытался как-то связаться с палеонтологами, нашедшими мамонтёнка в ненецком округе за полярным кругом, но не получилось: излишняя скромность подвела, да и не хотел выглядеть смешным. И вот письмо…

На первый взгляд ничего особенного и необычного в нём не предлагалось. Что он, помимо основной работы, увлекается проблемами клонирования, знали многие, и предложение о сотрудничестве в этой области выглядело логичным. Однако, настораживало, что всё происходило путём неофициальным, не через обычные каналы, а вот так, таинственно. Встреча с неизвестным человеком намечалась за городом, в лесу! “К чему такая усложнённость, даже конспиративность? – хмурился учёный. – Слава богу, клонирование у нас пока не запрещено! Хотя в некоторых странах законодатели уже обсуждают этот вопрос…” Колебаться долго Могильный не привык. “Надо съездить! – наконец решил он. – Может работа двинется с места?”

С такими мыслями на следующий день, который был выходным, на “Жигулях” Афанасий Никитович с утра направился за город. Вокруг бушевал май! Особенно он ощущался в пригородной зоне, насыщенной фруктовыми садами. Вместе с чудными ароматами приятно радовали яблони, одетые, как невесты в белые цветочные наряды. Весенний день поднимал настроение, предвещал непременный успех и удачу.

Город остался позади, и вскоре дорога нырнула в лес. Здесь господствовали другие запахи. И хотя к ним примешивалась гниль прошлогодних листьев, всё же они были неповторимыми, лесными.

Площадку для стоянки автомобилей и отдыха водителей увидел издалека и плавно свернул. Из синего “Москвича”, стоящего неприметно под раскидистым дубом, навстречу профессору вышел мужчина среднего роста. Внешне он напоминал священника: длинные, до плеч, волосы, и короткая, но густая борода. Взгляд был пристальным, сосредоточенным, какой бывает у людей, занимающихся напряжённой умственной работой. Очевидно, он знал Афанасия Никитовича, поэтому уверенно подошёл к “Жигулям” и, наклонив голову, протянул руку:

– Разрешите отрекомендоваться: Роман Витальевич Асмодей. Я представляю людей, интересы которых неожиданным образом пересеклись с вашими, уважаемый Афанасий Никитович! Не удивляйтесь, что я вас знаю, а вы меня нет, – учтиво пояснил мужчина.

Когда профессор вылез из автомобиля, Асмодей указал в сторону леса. – Давайте пройдёмся, и я всё объясню.

Могильный был слегка сбит с толку, поэтому полностью повиновался человеку с такой необычной фамилией. “По-моему, асмодей, это на древнерусском что-то вроде злого духа”. Тем временем Роман излагал суть и причину их встречи:

– …Сам я тоже биолог, но в последнее время увлёкся психологией. О Вас я знаю из научных журналов. Видел на конференциях, которые проходили в областном университете. Кроме того у нас есть общий знакомый из лаборатории, в которой вы работаете. Имя его называть не буду из деликатности. Не это главное. Итак, с некоторых пор, когда я услышал о возможности клонирования живых существ, меня захватила мысль, ставшая целью жизни: заняться воскрешением великих людей, чтобы улучшить генофонд человечества, который за последние века заметно ухудшился, не так ли?

– Ну… утверждение, вообще-то, спорное, – пожал плечами Могильный, переваривая услышанное. – И сейчас трудится немало гениальных людей.

Да, Роман не стал говорить об истинной цели клонирования, связанной с религией. Он полагал, что такая подоплёка может оттолкнуть учёного своей авантюрностью. Поэтому решил представить свою задачу в общем плане – о великих в прошлом людях.

В этом месте беседы профессор скептически усмехнулся:

– От великих людей, к сожалению, остался один прах, а нужен живой материал, хотя бы несколько клеток.

– Вы не далеки от истины, Афанасий Никитович, – с нескрываемой печалью в голосе согласился Роман, – но у меня есть надежды на некоторых, имена которых я раскрывать пока не буду. Кроме того я разработал метод восстановления, скажем так, клеток засохшей кожи.

– Кожи? Метод? Это уже интересно! – с неподдельным интересом воскликнул учёный. – А конкретнее можете что-нибудь рассказать об этом методе?

Лицо профессора засветилось, он засуетился и заметно разволновался. Роман вольно или невольно задел его чувствительную струнку. Мысль об оживлении клеток всё настойчивее посещала и даже стала навязчивой. И вот нашёлся человек, который что-то уже сделал в этом направлении! Могильный забыл о времени. Одного этого было достаточно, чтобы приехать на встречу. “А я ещё колебался”, – проскользнуло в подсознании.

Дальше разговор пошёл предметнее и оживлённее. Всё-таки они, по существу, хотели добиться одного и того же, только шли к цели с разных сторон. Профессор исследовал проблемы клонирования, а биолог Асмодей осуществлял поиск и разработку методов восстановления клеток тканей останков давно умерших людей.

– И вы можете мне уже предоставить такой материал для клонирования? – восхищённо воскликнул Афанасий Никитович.

– Более того, – гордо продолжил Роман, – Вы составите список оборудования и материалов для лаборатории, в которой будете полноправным хозяином. Далее, вы оставите университет и спокойно, плодотворно займётесь своим любимым делом. Во благо всего человечества.

– Оставить… Лаборатория… Человечество, – ошалело повторял профессор, вникая в магические слова.

Иметь лабораторию, которая полностью займётся темой его мечты! О таком и в лучших снах не могло присниться.

– Достойную оплату я гарантирую, – продолжал Асмодей, невольно наслаждаясь произведённым на профессора эффектом.

Роман надеялся на положительный результат этой встречи. Но то, что всё пройдёт так гладко, он не предполагал. Могильный действительно был поглощён идеей клонирования.

Весна отпела свои цветные мелодии, и вместе с наступающим летом круто изменилась жизнь молодого успешного учёного.

Через месяц после разговора с Романом, профессор уволился из университета. Удивлённым коллегам объяснил, что получил интересное предложение от зарубежного спонсора и будет готовиться для исследований в известном европейском научном центре.

– Что поделаешь, мои наработки у нас пока не востребованы, а там уже интенсивно работают в области клонирования, – пояснял он.

– Денег у них много, – соглашался директор университета, подписывая заявление, – поэтому могут позволить заниматься мечтами очень далёкого будущего. Мы же живём ближе к земле… Тем не менее, если что-то не сложится – возвращайтесь.

С такими напутствиями, потратив неделю на передачу дел, Могильный стал готовиться к новой работе. Естественно, уезжать за рубеж он не собирался, просто этот довод показался наиболее убедительным, не вызывающим дополнительных вопросов у всех с кем работал и общался. Вместо Европы, семья должна переехать поближе к лесной резиденции Романа, в деревеньку, в заранее купленный Асмодеем дом. Там же и оборудовали лабораторию. Жене Вере так Афанасий и объяснил, что имеет возможность заняться вплотную тем, что в университете не нашло поддержки. А что едут в деревню, так это чтобы меньше отвлекаться на постороннее и несущественное.

– Спонсор у меня солидный, – говорил он, обнимая встревоженную жену. – С голоду не пропадём. А когда получу первые результаты, тогда… нас примет любая столица мира. Ещё просить будут! – восторженно закончил он.

Вера, которая давно оставила работу аптекаря, посвятив себя семье, натянуто улыбалась, пыталась быть оптимистичной. Мужу особо не возражала, но покидала удобную городскую жизнь без восторга. Только маленькая Людмила, узнав, что увидит живых коровок, поросят и гусей-лебедей (любила русские народные сказки), очень обрадовалась и долго выпытывала у отца, когда же она всё это увидит.

За окном ощутимо припекало летнее солнце. Городская суета временно притихла, дожидаясь вечерней прохлады, когда сборы закончились. Оставив квартиру под присмотром соседей, семья ехала к новому месту жительства на “Жигулях” в сопровождении гружёного “КАМАЗа”, вёзшего вещи. Афанасий предварительно побывал в новой лаборатории и остался чрезвычайно доволен: все его пожелания были выполнены. Асмодей даже выделил ассистента-помощника Олега, молчаливого, очень исполнительного и, похоже, толкового парня.

Усадьба располагалась особняком на краю села и была огорожена деревянным забором, ещё не потерявшем свою свежесть. Сам дом, который Роман приобрёл ещё прошлым летом и провёл ремонт с нужными достройками, состоял из двух половин: жилой и собственно лаборатории. В доме имелось всё для нормального проживания: газ, вода, туалет, ванна. Такие удобства обошлись в копеечку, но Асмодей денег не пожалел: цель того стоила.

Когда выгрузились и разложили вещи, не удержались и обследовали новое место проживания.

– Смотрите, как здесь здорово! – указывая на зеленеющий вдали лес, желтеющее рожью поле, коршуна, торжественно парящего над сельским простором, восторженно говорил Афанасий притихшей жене и сияющей, так и рвущейся побегать, дочери. Вера ещё не приняла душой произошедшую перемену. Слушая мужа, она задумчиво улыбалась и старалась не показывать своё настроение. Для неё было главным, чтобы ему было удобно заниматься своей исследовательской работой. Она уж потерпит…

Незаметно прошло лето, и наступила зима…

Афанасий Никитович полностью окунулся в работу. Довольно быстро сработался с Романом и с помощником Олегом. Опыты следовали один за другим, и результат не заставил себя ждать: как раз к рождеству появился первый клон – серая домашняя мышка. Радости не было предела! Забыли и про праздник, и даже элементарный обед. И погода установилась под стать настроению: выпал лёгкий, ватный снег и природа стала сказочно красивой.

– Завтра принесу ткань засушенной мыши, клетки которой восстановлены моим методом. Извини, но его суть я пока раскрывать не стану: мы ещё мало работаем вместе, – глядя на юркую, клонированную мышь, бегающую по клетке, сдерживая волнение, размеренно говорил Роман своему коллеге.

– Да, если получится с восстановленными клетками, то… мы просто гении! – не скрывал своих чувств Афанасий и спонтанно пожимал руку шефу – так он мысленно называл Романа. – Я не ожидал, что мы так скоро выйдем на результат.

– Меня радует ваш оптимизм и то, что я не ошибся в своём выборе. Впереди нас ждёт невероятное открытие, я в этом не сомневаюсь.

Глава 4. Суррогатная мать

В этом месте речка выпрямлялась, и её течение успокаивалось. Заросшие камышом и осокой берега издали напоминали давно нестриженые бакенбарды сказочного демона, а маленькие островки, что чернели на средине русла, пучились наподобие глаз. Плакучие ивы и вётлы, склонившиеся к воде, казались космами зелёных волос, ниспадающих на плечи-берега этого старца.

Именно такие образы наполняли Дарью, сидевшую на утонувшем в высокой траве берегу. Обняв колени и устремив взгляд синих глаз на гладь реки, она наслаждалась открывшимся видом. Сюда приходила всегда, когда появлялась свободная от крестьянских забот минута. Солнце стрелами посылало последние лучи из-за полоски леса, темнеющего далеко за рекой; красило цветастой радугой высокие облака, и вместе с девственной благодатью вселяло в женщину покой и умиротворение. Мысли текли размеренно, и душа отдыхала.

На роду Дарье было написано невезение. Она и появилась на свет поздно у пожилых родителей. Мать умерла в роддоме, а отец с горя запил. Первые месяцы жизни так и провела в больнице, пока папаша однажды протрезвел и изволил забрать своего дитя. Что бы стало с девочкой дальше, можно только гадать, да только соседка, сердобольная бабка Анфиса помогла и доглядела малышку. Отец же так и не пережил горе и сгорел от зелёного змия в полном смысле этого слова. Как-то гнал самогон, тут же возле аппарата пил и спал. Случившийся пожар уничтожил всё подворье и самого хозяина. Благо Дарья спала у бабушки Анфисы.

Так с ней и осталась…

Выросла Дарья в некрасивую девушку с нескладной фигурой. В детстве часто болела, отчего цвет лица отличался повышенной бледностью. Глаза казались запавшими, острый нос был заметно длинноват, а реденькие волосы дополнительно усиливали невзрачность. В школе её даже дразнили бабой Ёшкой, и мало кто из девочек отваживался с ней не то что дружить – хотя бы общаться.

Так в одиночестве и росла.

Однако где-то в глубине тлела и согревала душу мечта – стать красивой, выйти замуж за видного мужчину и нарожать кучу пригожих детей! Такая надежда зародилась, когда по телевизору увидела знаменитую певицу, которая после долгого перерыва вновь заблистала на сцене. Перемена, произошедшая с артисткой, поразила Дарью – вместо откровенно длинного носа и угловатого лица, она увидела кругленькое, кокетливое личико с маленьким, аккуратненьким носиком! Пластическая операция – вот она, возможность изменить себя и свою жизнь.

С этой мечтой Дарья закончила школу, похоронила свою опекуншу, бабушку Анфису, и пошла работать в колхоз на ферму. Сразу же начала собирать деньги на будущую операцию. Сколько понадобиться, Дарья не знала, но справедливо полагала, что много. Через год посчитала то, что накопила, и поняла – не скоро сбудется её мечта. Всё же решила не отчаиваться и продолжать начатое.

Здесь, на берегу реки, она мечтала о том, какой станет красивой, как все парни села будут бегать за ней как привязанные телки. Будут петь серенады и страдания под окном. Она же останется непреступной и выберет самого достойного, красивого и работящего. И пусть над ней посмеиваются эти молодые “бычки”, она всё перетерпит, перегорюет ради будущего…

Что к ней подошли, Дарья скорее почувствовала, чем увидела. Она инстинктивно обернулась – возле неё стоял мужчина с лицом священника: оно было спокойное, умное, окаймлённое густой опрятной бородой. Мужчина улыбнулся и сказал:

– Вечер добрый, Дарья.

– Добрый…

– Красиво здесь, дышится вольно и думается спокойно.

– Да… – удивлённо смотрела девушка на незнакомца. – Что-то я Вас не припомню?

– Это не важно. Главное, что я о тебе знаю и у меня есть серьёзный разговор. Зовут меня Романом…

Солнце совсем спряталось, со стороны речки подул прохладный ветерок и тронул волосы девушки. В наступающих сумерках черты её лица сгладились и выглядели даже симпатичными, по-своему. Дарья резко поднялась на ноги и вопросительно посмотрела на незнакомца.

Ту, которая выносит и родит клонированного святого, найти оказалось не просто. Роман приезжал в город, покупал рекламные проспекты и газеты, просматривал их и давал объявления. Но желающих поработать суррогатной матерью оказалось совсем мало, и все они не отвечали требованиям, которые он установил. Это должна быть женщина до тридцати лет, одинокая, с неиспорченным здоровьем, ведущая приличный образ жизни. Попадались же женщины порочные: пьяницы, проститутки, бомжихи с букетом болезней, одинокие неврастенички и тому подобное. Он ходил по улицам, присматривался к девушкам, женщинам и всё больше понимал, что зашёл в тупик! А время торопило. Могильный успешно работал, Антоний и Кирилл полностью готовы к операции по изъятию частицы мощей святого! Ему казалось, что он хорошо разбирается в людях, женщинах, и, прогуливаясь по паркам, площадям и скверам, увидит ту, которая захочет заработать деньги в таком деликатном деле. Лица были разные: грустные, озабоченные, добрые, злые – но не те, не те… Это подсказывала интуиция и опыт психолога.

И тут помог случай.

В тот день Роман возвращался из города на своём стареньком “Москвиче” и невесело обдумывал ситуацию с суррогатной матерью… Это село пересекалось дорогой, ведущей к его лесной резиденции, и отличалось плохим, разбитым асфальтом. Роман поневоле ехал медленно, старательно объезжая многочисленные ямки. На окраине он рассеянно посмотрел на группу колхозниц, шедших от фермы. Его внимание привлекла девушка, которая шла последней, причём заметно отстав от остальных. У неё было печальное лицо одиночки. Это Роман определил сразу. Присмотревшись, он притормозил, и увидел, что она ещё и поразительно некрасива. “Одинокая некрасивая крестьянка… ” – Роман даже вспотел и пропустил глубокую яму. Автомобиль ткнулся в неё, дёрнулся и заглох. Но этот эпизод уже не испортил настроение: он знал, что нашёл то, что ему нужно.

Быстро завёл автомобиль, развернулся и проследил, где селянка живёт. На следующий день подъехал к колхозному стаду, угостил пастуха дорогими сигаретами и за разговором, ненавязчиво, получил все необходимые сведения о примечательной телятнице.

– Ты ведь хочешь выйти замуж? Иметь детей?

– А кто ж не хочет?

– Наверное, у тебя есть затруднения?

– А у кого их нет! – Дарья отвечала настороженно, с внутренним вызовом: она не любила говорить о себе. – Вы-то откуда знаете обо мне, и что от меня нужно?

– Призвание у меня такое – помогать тем, кому не повезло, и духовно, и материально. Ты одна из них.

– Духовно? Так Вы, Роман, священник?

– В некотором роде. Я возглавляю христианское течение, которое стремится восстановить первоначальные каноны христианства, в их истинном смысле.

– Странно… Но зачем я вам. В Бога я не верую, даже в комсомоле состою. И затянуть меня в свою веру навряд ли вам удастся… Гордая я…

– К вере ты придёшь сама… позже, а сейчас мне нужна твоя помощь, кстати, небескорыстная.

– То есть за деньги? – встрепенулась Дарья, и её синие глаза блеснули в свете взошедшей полной Луны.

Разговаривая, они шли к деревне, и не замечали, как появились звёзды и вечный спутник безоблачных вечеров – Луна.

– Да, и немалые.

Опытный Асмодей заметил перемену в настроении девушки и понял, что нащупал её чувствительную струну. Однако все карты раскрывать сразу не стал. Когда подошли к автомобилю, который одиноко темнел у дороги, он сказал:

– Я предложу тебе работу чисто женскую, но с определёнными ограничениями и условиями, которые, в принципе, не являются обременительными, даже приятными, но потребуют неукоснительного соблюдения. Зато за год ты заработаешь приличную сумму денег и сможешь устроить свою жизнь получше, чем в этой деревеньке. А у богатой невесты всегда найдутся женихи, как ты понимаешь.

– Интересно, интересно… – дрожащим от внезапного волнения голосом, явно смущаясь, повторяла Дарья.

Она умерила свой норов и уже выглядела растерянной, потому как не знала, что ответить на предложение незнакомца. Но он опередил девушку:

– Я загляну к тебе через денёк, а ты настройся и обдумай в целом: пойдёшь ли ты на то, чтобы жизнь твоя круто изменилась.

– Так что же от меня нужно? – почти вскрикнула она.

На что Роман спокойно ответил:

– Через денёк.

Пожал девушке руки, перекрестил её и сел в автомобиль.

Долго ещё Дарья смотрела на оседающую по дороге в тусклом свете пыль и удаляющиеся красные огоньки. Потом вздохнула, подняла глаза на усеянное яркими точками небо, передёрнулась от вечернего озноба и в задумчивости, неторопливо пошла домой. Навстречу ей из дворов неслось мычание пришедших с пастбища коров, лай собак и кудахтанье запоздавших на насест кур.

Глава 5. Начало

Всё прошло, как было задумано, хотя и с накладкой, что часто случается в непростом, серьёзном деле. Впрочем, это выяснилось позднее и последствий не могло иметь… Так казалось…

Кирилл остался страховать у двери, а Антоний, сдерживая внутреннюю дрожь, уверенно направился к мощам, расположенным в центре на специальном пьедестале в небольшом металлическом ящике. Хранилище было разукрашено позолоченными узорами и закрыто сверху сверхпрочной стеклянной крышкой.

Он уже успокоился, представив твёрдый взгляд своего духовного наставника и его последние напутственные слова, поэтому все действия совершал уверенно и профессионально. Даже уличный свет, проникающий в собор сквозь стёкла купола и узкие высокие окна, не отвлекал. А многочисленные картины с библейскими эпизодами и ликами святых, по которым стелились светлые полосы, старался вообще не замечать. Только чутко прислушивался к тяжёлой, напряжённой, как стальная струна, тишине. И всё-таки сердце стучало учащённее обычного, а затылок заметно влажнел. Это несмотря на то, что Антоний прошёл специальную психологическую подготовку как исполнитель важного этапа задуманного.

Чёткими движениями отключил сигнализацию, открыл незаметную для непосвящённых дверцу, набрал шифр на кодовом замке и с удовлетворением услышал щелчок! Плавно поднял крышку… Нащупал кисть руки и почувствовал шероховатость высохшей кожи. “Есть!” – подумал с удовлетворением и второй рукой достал нож. Кожа поддалась легко. Вскоре отрезанный кусочек лежал в целлофановом пакете.

И тут Антоний увидел слегка согнутый палец, который лежал незаметно в уголке, но почему-то выглядел светлее остальных останков и будто подзывал к себе. “Для надёжности отрежу и оттуда, – со спонтанной решимостью подумал он, – учитель похвалит!” Но только нож коснулся пальца, как в глазах проскочила яркая вспышка! И он на мгновение потерял сознание. Очнулся от звона в затылке. Похоже, отключался на секунды, так как остался на ногах. Помотал головой, проясняя взгляд, оглянулся и лихорадочно, преодолевая слабость в теле, поторопился закончить. Для чего всё проделал в обратном порядке в ускоренном темпе.

Когда они с Кириллом снова заняли место в коморке под лестницей, с улицы донёсся звон колокола часов, установленных в здании городской ратуши. Наступила полночь…

Через неделю после описанных событий средства массовой информации всего Мира разнесли шокирующую новость – при просмотре записей скрытых кинокамер, установленных в знаменитом соборе Ватикана, определили, что кто-то ночью вскрывал хранилище мощей известного святого! Подробностей не сообщалось, только отмечалось, что останки все на месте и ничего не украдено. Проводится тщательное расследование инцидента с проверкой всех служителей собора, усилена охрана, заменена сигнализация…

Шум леса ласкал слух мелодичной песней со своей неповторимой гармонией. Звуки то глухо тянулись, то вдруг резко обрывались и отзывались высокими тонами где-то в вышине, в верхушках сосен. Затем неслось низкое у-у-у, подхватывалось ветром и стремительно взметалось вверх свистящей свирелью!

Так слышалось и ощущалось Роману, совершающему свою вечернюю прогулку по лесной тропе. День выдался, пожалуй, самым удачным за последнее время, отчего душа пела! Всё необходимое для начала процесса воскрешения святого-апостола было собрано здесь, в лесной резиденции: кусочек кожи, доставленный Антонием и Кириллом из собора Ватикана и женщина, суррогатная мать, простая крестьянка Дарья, которая должна выносить и родить. Это будет только начало. Если воскрешение, то есть рождение, пройдёт успешно, то впереди ждут новые, великие события и последствия! Многое может измениться с возвращением основ христианства.

Лавина мыслей и планов обрушилась на Романа. Захватывало дух! Хотелось вместе с чарующими звуками взлететь туда, за верхушки деревьев, и парить в бесконечном божественном пространстве.

Радовало, что удалось решить вопрос с суррогатной матерью. Когда Дарья услышала сумму, которую она получит за то, что выносит чужое дитя, причём с получением солидного аванса, то думала не долго. Она и жить согласилась здесь в лесном доме, чтобы находиться под присмотром, исключив всякие случайности. Ребёнок-то был от важной, богатой особы. Так ей пояснил Роман.

Но самое главное – удалось со второй пробы оживить нужное количество клеток, над которыми уже поколдовал Афанасий Никитович. Результат обнадёживал. На завтра намечается основной этап: помещение оплодотворённой яйцеклетки с клоном в чрево Дарьи. А потом… Всего лишь девять месяцев! От восторженных мыслей у Романа голова шла кругом. Он остановился и с блаженной, детской улыбкой присел на мшистую землю.

После приезда из Италии и вручения учителю частицы мощей, Антоний почувствовал, как сильно устал. Получив лестные отзывы в свой адрес и благословение на будущее, удовлетворённый, он отправился отдохнуть в свою спальню. Кирилл уже давно спал после сытного обеда.

Снимая рубашку, Антоний почувствовал в нагрудном кармане нечто твёрдое. Удивлённо вскинул глаза и торопливо полез туда рукой. То, что достал, поразило! В маленьком целлофановом пакетике проглядывался кусочек, вероятно, кожи. ”Я же отдавал учителю! – жаром пахнуло в висках. – Неужели это… Но я совершенно не помню, чтобы отрезал от того… пальца. Впрочем, чего это я всполошился?” Антоний разглядывал пакетик и мучительно обдумывал, как с ним поступить. Причину своих сомнений понять не мог. Ну, проявил инициативу, ну, для страховки отрезал ещё один кусочек кожи, правда, с другой кисти… А что-то волновало, вселяло тревогу, не давало просто пойти к учителю и всё рассказать. Он осторожно держал пакетик и явственно ощущал, как тело пронизывали электрические импульсы. Такого ему до сих пор не приходилось испытывать…

“Однако жаль будет, если этот кусочек не пойдёт в дело”, – решительно поднялся Антоний на ослабевшие ноги. Заправил рубашку в брюки, положил пакетик в карман и направился к двери. Дальнейшие действия совершал как в полусне, в полузабытье, потому как пошёл не к учителю.

Подготовка завершалась.

Чтобы лучше контролировать ход дела, Роман перевёз необходимое лабораторное и медицинское оборудование в свою резиденцию. Сюда же на этот ответственный период перебрался и профессор, оставив на время семью. Рассматривая под микроскопом результаты своих многодневных трудов, Афанасий Никитович испытывал тот особенный озноб, который охватывает увлечённого человека в предчувствии успеха, научной удачи. Его даже не смущало, что он не поставил в известность своего покровителя-благодетеля Романа Витальевича и решился на усложнённый эксперимент: поместить в Дарьино материнское ложе две яйцеклетки. Такая мысль мелькнула у него спонтанно, когда в кабинет буквально ворвался с неестественно горящими глазами Антоний. Парень был очень взволнован и, протянув целлофановый пакетик, путано объяснил, что в нём находится.

– Я ничего не сказал об этом… учителю. Пусть впоследствии всё обернётся сюрпризом. Если вы, конечно, как-то… сможете…

Говорил Антоний обрывками фраз, постоянно запинался. Не закончив свою странную речь, он всунул в руки профессора пакет и быстрым шагом, почти бегом, вышел вон. Афанасий Никитович хотел уточнить, но парень уже хлопнул дверью. Пожав в недоумении плечами, профессор вернулся в лабораторию. На вопрос ассистента Олега, кто приходил, ответил невнятно и отправился к своему рабочему столу. Вскоре, подготовленный соответствующим образом материал лежал под микроскопом.

“Как хорошо сохранились клетки! – поразился он. – Надо бы проверить их возраст: может они принадлежат современному человеку?” Прибор для проведения соответствующего анализа имелся, так как на его приобретении в своё время особо настаивал учёный. “Материал для клонирования должен быть абсолютно безупречным в смысле его древнего происхождения. Здесь нельзя ошибиться”, – обосновывал свои доводы Афанасий Никитович перед Романом.

Кожа была настолько древней, что он повторил проверку несколько раз. Результат не менялся. “Поразительно! Поразительно… – тёр лоб учёный. – Тогда попробуем родить двойняшек. То-то будет сюрприз для шефа. И экономия немалая”.

День, когда наметили операцию с Дарьей, выдался солнечный и безветренный. Лес притих, словно ожидая чего-то чрезвычайного. Но без происшествий не обошлось – исчез Антоний! Эту новость принёс Кирилл.

Асмодей, занятый своими мыслями и планами, в то время был в отлучке, в городском офисе “Воскрешенцев”. Текущие вопросы деятельности секты он давно передал своему помощнику в Нью-Йорке. Связь с ним поддерживал через офис, находящийся в аптеке. Здесь трудились три человека: заведующая, которая дополнительно выполняла функции секретаря секты (получала и обрабатывала корреспонденцию из Америки), и два работника. Сюда Роман наведывался каждую неделю, чтобы время от времени осуществлять общее руководство сектой.

Когда Кирилл с озабоченным видом доложил ему об Антонии, Роман не придал событию особого значения. Ну, отлучился парень куда-то, хотя и не принято такое без уведомления начальства. Страшного ничего нет: объявится сам. Кирилл хотел ещё что-то добавить, но не привыкший много говорить, замялся… Да и момент был не подходящий для плохих новостей.

Операция по вживлению в Дарью клонированных оплодотворённых яйцеклеток прошла успешно! Женщину поместили в лучшую, заранее подготовленную комнату. Постоянное, круглосуточное наблюдение за ней поручили Олегу при неизменном контроле как Афанасия Никитовича, так и Романа Витальевича.

Дарья достойно прошла медицинское испытание. Лишь бледность и бескровные губы напоминали о прошедшем волнении. В глазах же светилось спокойствие и тихая радость. Она даже похорошела, потому что верила своим покровителям и надеялась только на положительный исход.

Прошло несколько дней…

Роман встал с утра как обычно свежий, выспавшийся. Привычно сделал короткую зарядку и отправился в ванную. По дороге ему встретился взъерошенный Кирилл. Он нервно покусывал губы и тяжело дышал:

– Учитель! Беда! Только что по телеку в наших новостях… того… Антония нашли…

– Не тяни! Что значит нашли, кто и где нашёл? – всполошился и Роман, раздражаясь медлительной речью соученика.

– Наш лесник… Антония… мёртвым… в лесу…

Это был не гром, а торнадо среди ясного неба! И дело не только в том, что Антоний был одним из лучших в секте, а факт самой смерти. Сразу же возникал вопрос: была ли смерть случайной или насильственной? А может самоубийство?… При любом варианте знак был плохим, особенно в настоящий момент, когда работа по воскрешению вступила в завершающую стадию.

Наскоро позавтракав, собравшись с мыслями, Асмодей отправился в город и осторожно прозондировал в милиции подробности об Антонии. Сам показываться не стал, а отправил в “разведку” одного из надёжных сектантов, который представился дальним родственником погибшего. На удивление, следователь, ведущий дело, охотно озвучил версию смерти Антона Степановича Видова (личность была установлена по паспорту) – поражение током большой мощности. Так как на месте трагедии электричества, в виде линий электропередач или иных электрических сооружений не обнаружено, то причиной поражения могла быть только молния!

– Внутренности практически полностью обуглились, – печально покачал седой головой бывалый сыщик, глядя прямо в глаза родственнику, и добавил: – Медэксперт отметил, что такое обширное поражение молнией встречает впервые. Так-то…

– Грозы, как и дождя, по-моему, в нашем районе уже давно не наблюдалось, – почесал затылок “родственник”, стараясь припомнить, когда же блистали грозы в последний раз.

Сыщик замялся, повертел глазами и согласился с доводом:

– Мы на это тоже обратили внимание, но других объяснений факту смерти вашего близкого… не находим. Природа сейчас преподносит такие курьёзы, что может быть всё.

У следователя, очевидно, было хорошее настроение, и он пустился в пространные рассуждения о последствиях глобального потепления. В конце концов, они с сектантом расстались по-дружески.

Внимательно выслушав “разведчика”, Роман остался в недоумении и даже некотором смятении: он тоже не припомнил грозы в тот день. Оставалось верить мнению компетентных органов. На этом история с Антонием закончилась. Последующие дела закрутили Асмодея, и вскоре он уже не вспоминал о неожиданной смерти своего подчинённого.

Глава 6. Рождение

Зима выдалась холодной и показалась бесконечной. Скрип промёрзших деревьев доносился даже через двойные ставни и толстые шторы. Ветер гудел зло и угрожающе. Иногда его перекрывал вой голодного волка-одиночки, случайно забредшего в этот лес в поисках добычи, которой здесь практически не водилось. Вскоре завывания зверя прекратились, очевидно, отправился ближе к людям или в поисках собратьев – даже зверю одному выживать трудно.

Весна наступила настолько резко, что поначалу воспринималась как выверт природы. Ещё с вечера кусался мороз, а воздух, тяжёлый, застывший, висел маревом между деревьями. Но к утру подул южный ветер, принеся с собой полчища серых облаков, которые осыпались сначала снегом, а потом мелким дождём. К обеду выглянуло солнце, и природа возрадовалась долгожданному теплу: облегчённо улыбнулась капельками росы на ветках и бликами луж на мокрых дорогах; заморгала подтаявшей речкой, зазвенела птичьими перепевами и пахнула терпкими ароматами прошлогодних трав…

В резиденции Асмодея уже неделю царило повышенное оживление, вызванное не столько весной, сколько ожиданием знаменательного события – Дарье подошёл срок рожать. По этому случаю Роман из города привёз в помощь профессору медсестру-акушерку Зинаиду Федосеевну, молодую женщину с подчёркнуто приветливым лицом. Роды собирался лично принимать Афанасий Никитович. Намеревался поучаствовать и глава секты, но профессор его отговорил: и для роженицы, и для успеха дела будет лучше, если присутствующих при таком событии будет поменьше.

– Лишний человек в операционной вносит долю нервозности, – пояснял он шефу. – А наш эксперимент должен быть застрахован от любой случайности. Ведь положили сколько труда и времени не для того, чтобы сейчас поспешить и напортачить.

– Ну, хорошо, – с трудом соглашался Роман, хотя его задевало: всё же он тоже был медиком и кое-что разбирался в гинекологии. – Буду ждать в коридоре.

Живот у Дарьи был настолько большим, что она ходила с трудом. Роман с умилением поглядывал на женщину, оберегая её от всего постороннего. За эти девять месяцев невзрачная крестьянка стала для него самим дорогим человеком. Более того, часто Роман ловил себя на мысли, что Дарья так похорошела, что начинает нравиться как женщина, а не просто исполнительница его мечты.

В свою очередь и с ней происходили внутренние изменения. Вначале она относилась к будущему ребёнку как к чужому, не своему. Но, по мере того как время шло и плод давал о себе знать всё настойчивее, суррогатную мать стали посещать иные чувства. Ребёнок шевелился, толкался изнутри, вызывая в душе и сердце матери нежность и ту особенную любовь, которая заставляет женщину идти на любые испытания и лишения ради своего, кровного дитя.

Чем ближе подходил срок рожать, тем чаще Дарью одолевали тревожные мысли: не хотелось ей отдавать младенца родителям-заказчикам. Эти люди ей представлялись холодными и злыми. К тому же она никогда их не видела. “Так им, наверное, нужен малыш, если они и глаз не кажут, – с раздражением думала будущая роженица. – Хоть бы поинтересовались, как я себя чувствую, как проходит беременность. И вообще, кто на свет появится. Роман сказал, что должен быть мальчик. Кормилец, защитник…” Последние мысли наваливались теплотой и отзывались в сердце трепетным звоном.

Лучик солнца пробрался через маленькую щель занавесок и уверенно заскользил по руке Дарьи. Вздрогнув, она проснулась. С грустной улыбкой посмотрела на весенний утренний привет и поморщилась, вспомнив сон. Виделось ей неприятное. Что именно, вспомнить не могла, но ощущение было тягостное, даже плакать захотелось. Толчок в живот напомнил ей: она не одна и не стоит думать о плохом. Женщина погладила живот, прислушалась и снова грустно улыбнулась, чувствуя, как тяжесть внизу нарастает. Дарья подумала: надо бы встать, но нытьё перешло в резкую боль. Она невольно вскрикнула и поняла, что самой ей не подняться. Словно услышав её мысли, открылась дверь, и в спальню стремительно вошёл Афанасий Никитович.

В операционной, на акушерском столе, металась Дарья. Возле неё стояла Зинаида Федосеевна и профессионально, привычно успокаивала, гладя по голове. Профессор заканчивал последние приготовления. Ему помогал ассистент Олег. Роженица, сдерживая крик, застонала, закусила губу, и роды начались.

Роман в волнении ходил перед дверью операционной, с силой сжимая кулаки. Он то порывался войти, то, подумав, махал решительно рукой и снова начинал свой марафон. В голове проносились мысли возвышающие, великие. Иногда ему виделось, что он сам становится святым. Впереди ожидалось бессмертие! Слава!

…Первый мальчик появился бесшумно. Он лежал спокойно на руках, не издавая ни звука. Афанасий Никитович даже заволновался и слегка шлёпнул малыша по миниатюрной попке. Тот моргнул глазами и засопел.

– Жив, курилка! – обрадовано воскликнул профессор, передал его в руки акушерке и занялся вторым ребёнком.

Оказалась девочка. Она усиленно махала ручками и ножками, мешая отрезать пуповину, и пронзительно кричала:

– Прыткая и голосистая какая, – любовно приговаривал врач.

Дарья, которая постепенно приходила в себя, слизывала солёные капельки пота с пересохших губ и с умилением наблюдала за рождением детей. То ли от родового стресса, то ли от волнения, но голова у неё вдруг налилась жаром, глаза затуманились, и она стала терять сознание. Что-то похожее стало происходить и с профессором. Почувствовав сильное головокружение, он успел передать второго младенца акушерке и, обхватив голову руками, покачиваясь, неуверенно сел на кушетку…

Очнулся с компрессом на лбу. Рядом сидел Роман и с тревогой в глазах держал руку профессора, проверяя пульс.

– Как вы себя чувствуете? – участливо спросил Асмодей.

– Уже лучше, хотя поташнивает. Очевидно, переволновался: момент уж очень знаменательный. Как ведут себя дети? – оглянулся Афанасий Никитович, пытаясь сесть.

– Вы имеете в виду ребёнок?… С ним всё в порядке. Лежит в детской кроватке и спит.

– А второй? Вторая?… Родилось двое, – заволновался профессор и настороженно осмотрел комнату. – Кстати, а где Зинаида? Олег?… Дарья?

– Дарья спит, приходит в себя, – медленно поднялся на ноги Роман. – А ваших помощников нет. Я посчитал, что вы их куда-то отослали… по делам. Неужели у нас двойня? – всё более изумлялся Асмодей.

– Конечно, – поднялся и Афанасий Никитович, но почувствовал такую слабость в ногах, что снова сел, а потом и лёг.

– Вам опять плохо? – с тревогой глядя на смертельно бледное лицо коллеги, вскрикнул Роман.

В голове и чувствах началась путаница. Он с трудом понимал происходящее. Могильный утверждал, что детей родилось двое! Но где второй малыш и куда подевались помощники – Олег и акушерка Зинаида? В мозгу стали проскакивать нехорошие мысли. Вопросы снежной лавиной накрыли Романа, затуманили мозг.

Он обернулся к профессору и почувствовал, как кольнуло в сердце и обдало холодом всё тело – Афанасий Никитович вытянулся, его руки соскользнули с кушетки, белое, как мел, лицо обмякло, и приоткрылся рот.

Руки Романа задрожали, и он машинально, по профессиональной привычке медика, приоткрыл веки коллеги – глаза закатились и на свет не реагировали.

– Умер?! – выдавил страшное слово и услышал, как за окном громыхнул гром.

Звуки приближающейся грозы встряхнули и привели в чувство. Асмодей резко вскочил на ноги и выбежал из помещения. Предчувствуя недоброе, буквально ворвался в комнату, где после родов лежала Дарья с младенцем. На полу валялась скомканная простынь, а кровать была пуста! Лихорадочно подбежал к детской кроватке и застонал от осознания, что произошло нечто ужасное.

Раздался страшный раскат грома, задрожали стёкла и по ним забарабанили крупные капли дождя. Роман стоял как каменное изваяние и не мог сдвинуться с места. В сердце опять кольнуло, только так резко, что он, теряя сознание, медленно, будто нехотя, опустился на пол…

Глава 1. Испытание

С появлением младенца привычное течение жизни Алтарёвых резко изменилось. Семья разделилась на две половины: Григорий с Евой и Акулина с Павликом. Первые с радостью приняли малыша, которого Ева предложила назвать Серафимом. Девочка тайком посещала церковь, расположенную недалеко, и ей понравилось имя Серафим, принадлежащее то ли святому, то ли ангелу, во что Ева не вникала. Для неё главное было само имя, в котором слышалось что-то таинственное, божественное.

Павлик очень скоро стал ревновать Еву к Серафиму и, в конце концов, невзлюбил найдёныша. Мачеха же не изменила своему первому порыву и считала, что лишняя обуза семье ни к чему. Она настойчиво предлагала мужу отнести малыша в милицию или подкинуть в какое-нибудь детское учреждение. Но более всего её беспокоило, что Григорий охладел к выпивке. Эта нестыковка в пристрастиях стала причиной дополнительных ссор. Не помогало и то, что муж устроился на работу грузчиком и стал приносить деньги. В доме появилась еда, и наметился хоть какой-то порядок.

Была и ещё одна причина для раздражения Акулины: у мальчика оказалась травмированной левая ножка. Очевидно, тогда, в тот грозовой день, ребёнок повредился при падении матери, которая несла его, завёрнутого в одеяльце.

Да, тогда, после родов, Дарья очнулась как от удара и резко поднялась. Голова уже не кружилась, слабость делала тело чужим и неповоротливым. Сопение, которое донеслось из детской кроватки, стоявшей в углу, вывело из оцепенения и придало силы. Она энергично встала и подошла к ребёнку. Он лежал раскрытым и двигал голыми ручками и ножками. При этом шевелил губками, причмокивал; потешно, с сопением морщил нос и моргал глазками, словно чему-то удивляясь.

Волна тепла и нежности накрыла Дарью. “Это же моё! Моё!” – проскочило в голове. Она судорожно оглянулась, потом наклонилась к новорожденному, запеленала в простынку, укутала, как могла, в одеяльце и взяла свёрток на руки. Выглянула в коридор, прислушалась к голосам, доносящимся из операционной, и с отчаянной решимостью направилась к лестнице. Выходная дверь оказалась запертой! Тогда она смело вошла в первую попавшуюся комнату на первом этаже и открыла ставни окна. Положила ребёнка на подоконник, вылезла наружу и опёрлась ногами о край фундамента. Затем вместе со свёртком спрыгнула на землю. Женщина проделала все небезопасные движения настолько проворно и аккуратно, что даже не осознала, как это у неё получилось.

Ей повезло: никто из обитателей дома на пути не встретился. Пройдя через заднюю, запасную калитку забора, которую давно приметила, вскоре она спешила по лесу прочь, не выбирая дороги, трепетно прижимая к груди дорогую ношу.

– Нам ещё калек не хватало! – дёргаясь головой, багровела от негодования Акулина при очередной разборке с Григорием. – Своих бы выкормить!

Муж, поддерживаемый дочерью, сохранял достоинство и отвечал спокойно:

– Это несчастное дитя послано нам провидением, и я сделаю всё, чтобы его вырастить. Если тебя не устраивает такой вариант, можешь собирать вещи и… скатертью дорога.

– А этого не хочешь! – совала ему под нос дулю уже розовая, с алыми пятнами пьянчужка. – Хата-то приватизирована за мои гроши. Так что выметайся ты со своим выводком и порченым подкидышем.

Скандал продолжался бы долго, но выручала Ева. Девочка доставала из сумки купленную на собранные нищенствованием деньги бутылку пива и звонко провозглашала:

– Предлагаю мировую!

Пар ссоры у спорщиков выходил наружу, они виновато, пряча глаза, садились за стол и молча, сосредоточенно осушали слабоалкогольный напиток.

Так продолжалось до тех пор, пока мальчик не подрос, научился ходить и говорить. Вместе с ним менялась и семья Алтарёвых. Пьянство, благодаря вернувшемуся к нормальной жизни Григорию, вскоре прекратилось, а Павлик стал относиться к “найдёнышу” как к брату.

Как-то по весне зашла мачеха тихо в дом и увидела, как Ева разговаривает с Серафимом. Ему тогда уже минуло два годика. Лучи весеннего солнца проникали в узкое окошко, яркими полосами ложились на лица мальчика, подчёркивая его недетскую задумчивость.

– Как ты думаешь, есть ли у кошки душа? – спрашивала девочка, поглаживая котёнка Мишку, недавно подобранного на улице.

– Есть! – неожиданно звонко ответил мальчик. – Только маленькая, кошачья. Поэтому её не хватает на всех, вот и мучается она.

Мальчик протянул руку к котёнку и стал его нежно гладить. Лицо его снова стало задумчивым. Акулина посмотрела на детей и испытала внутреннее волнение. Да, у этого мальчика ещё маленькая душа, но почему-то она так изменила их жизнь, что всё кажется невероятным. Однако, это так! В это мгновение женщина явственно ощутила, что стала другой. Она устало улыбнулась и громко сказала:

– А ну-ка бежите ко мне. Я принесла кое-что вкусное!

Из соседней комнаты выглянул Павлик. Ева первой бросилась к мачехе, а Серафим, заметно хромая, поковылял за ней. Скоро дети обступили Акулину и получили от неё по шоколадной конфетке.

Когда вечером пришёл Григорий, он был приятно удивлён, что его встречала вся семья вкупе, встречала так радостно и дружно, что он даже прослезился.

Прошли годы…

Заканчивалось лето. Пылающей зарёй светилось воскресное утро, и в доме нарастала ранняя суета. Ангелина споро готовила завтрак, Григорий носил воду на кухню, дети во дворе шаловливо брызгались возле кадки холодной воды. За летние месяцы Павлик вытянулся в долговязого, угловатого подростка, а Ева ещё с зимы округлилась и налилась сочным соком зреющей девушки. На этом фоне молодости и здоровья маленький, с подогнутой ногой и наметившейся сутулостью, Серафим смотрелся невзрачно. Только глаза да взрослая серьёзность красили подросшего найдёныша. Однако, мальчик не мог этого знать. Он стоял в сторонке, смотрел на брата и сестру и еле заметно улыбался. Душу его грело ощущение необычности сегодняшнего дня – они с Евой пойдут в церковь. А через несколько дней ждала школа.

Если бы кто-нибудь, знающих это семейство лет семь назад, когда дом напоминал притон пьянчуг, заглянул бы в него сейчас, то поразился! В самом доме дышало уютом и опрятностью. Внутренняя обшарпанность и протекающая крыша ушли в небытиё. А, главное, сама семейная атмосфера изменилась: за столом говорили на самые разные житейские темы, обсуждали планы на выходные дни и пили чай, а не вонючий самогон.

То, что Ева поведёт Серафима в церковь, не обсуждали, считая это прихотью своенравной девушки и данью её детским похождениям. В Бога в семье не верили и к религии относились нейтрально.

– Только не долго, – попросил Григорий Еву. – Не забывай, что мы сегодня идём собирать виноград. Ты его, кстати, любишь.

– Туда и назад, – обернулась девушка, придерживая за руку хромающего Серафима.

Откуда появилась идея сходить в церковь, в которую она уже давно не заглядывала, Ева и сама не знала. Может священник, которого они с Серафимом встретили, возвращаясь со школьного собрания первоклашек, подтолкнул к этой мысли. А, может, сам мальчик? Иногда он становился таким серьёзным, задумчивым, словно какая-то мысль крутилась у него в голове и не находила выхода. Лицо с печальным, умным взглядом, казалось Еве в такие минуты неземным, потусторонним. Такие вот странные ощущения появлялись у неё в отношении найдёныша. “Переживает за свою убогость и хромоту”, – с грустью думала девушка, которая возилась с ним больше всех.

Церковь встретила Серафима теми особыми запахами свечей, ладана и благовоний, которые отличают святые места от обыденных, бренных. На миг он замер на входе и даже растерялся. Но Ева уверенно повела мальчика к столику со свечами. Дальнейшее для мальчика проходило как во сне. Со свечкой в руках он испытывал заметное головокружение и даже покачивался. Лики святых расплывались, пряный воздух дурманил, и Серафиму казалось – ещё немного и он потеряет сознание. С трудом собрался и резко встряхнул головой. И тут его затуманенный взгляд встретился со строгими и внимательными глазами седого старца, изображённого на иконе, висящей почти в центре иконостаса. В голове мальчика проскочила вспышка, он покачнулся и… словно проснулся. Мысли стали ясными, тело обрело лёгкость, а души коснулось нечто радостное и возвышенное.

Серафим улыбнулся, глубоко с облегчением вздохнул и повернул прояснившийся взгляд к Еве:

– Как здесь радостно и легко дышится!

– Место-то святое, – назидательно ответила девушка, которая с любопытством оглядывалась по сторонам и не замечала состояния мальчика. – Некоторых даже исцеляет. Был здесь как-то случай…

Она вполголоса стал рассказывать местную бывальщину, но он её не слышал. Ему казалось, что всё его существо наполняется новыми ощущениями и чувствами, к которым он невольно прислушивался и пытался их понять.

Это первое посещение церкви осталось в памяти и душе Серафима навсегда. Оно изменило его и повлияло на всю дальнейшую жизнь. Будто крепкая незримая нить связала клона, как посланника ушедшего в века святого, с его божественными истоками. Что до сих пор было потенциальным, возможным – стало действительным.

Возвращался Серафим быстрой походкой, даже хромал не так заметно, чем удивил Еву:

– Похоже, и на тебя подействовало с пользой.

– Божий указующий перст, – загадочно ответил Серафим с лёгкой искоркой в глазах.

Понедельник начинался, как и водится с этим днём недели, тяжело – заболела Ева. Баловство с холодной водой не прошло даром: у девушки потекли сопли, поднялась температура, и насел кашель. Простуда прихватила так серьёзно, что Акулина не пошла на работу, вызвала “Скорую помощь” и принялась самостоятельно лечить больную липовым чаем. Павлик отправился в школу, Григорий на работу, а Серафим помогал мачехе: сидел возле Евы, подавал чай и менял компрессы. На мягкое урчание автомобиля никто не обратил внимание, как и на режущий скрип затормозивших покрышек.

Дверь резко открылась, и в неё ввалились два рослых типа, одетых в одинаковые, безупречного покроя красные костюмы и с тёмными очками на широких лицах.

– Где хозяин! – перекатывая челюстями жвачку, прогорланил первый (второй остался у двери).

Серафим в недоумении поднял голову, а Акулина выглянула из кухни.

– На работе…

Громила слегка замялся, даже терзать жвачку перестал. По низкому лбу проскочила морщинка. Затем он ещё интенсивнее заработал челюстями и прорычал, не раскрывая рта:

– Я так понимаю, ты его баба. Передай мужику, да и себе заруби где-нибудь, земля под вашими хибарами выкуплена, и скоро тут начнётся крутая стройка. Вам даётся пара дней, чтобы испариться и не мешать. Советую посуетиться и без выкрутасов. Шеф не любит лишних беспокойств и необоснованных проблем, так?

Нежданный гость криво ухмыльнулся и глянул на своего напарника. Тот в ответ осклабился и кивнул. Парни ещё с минуту постояли, брезгливо осматривая помещение. Перекинулись словами на непонятном жаргоне и, резко развернувшись, удалились, оставив приторный запах дезодоранта, с резким привкусом прогорклого мужского пота.

Акулина, широко открыв глаза, так и осталась немой в кухонном проёме, а Серафим не столько понял, сколько ощутил, что надвигается беда. Ева всхлипнула под его рукой.

Вечером, когда вернулись мужики, горячо обсуждали новость. Вспомнили, что в посёлке давно происходили странные вещи: весь район обгородили основательным забором из металлического жестяного шифера, появилась мощная строительная техника, многие дачники суетливо бегали, что-то увозили, о чём-то спорили.

Бывшие друзья-алкоголики, когда притон у Алтарёвых закрылся, разбежались по другим злачным местам, а с остальными дачниками они так и не сдружились. Вот и пропустили момент надвигающейся угрозы.

– Это же произвол! – возмущался Павлик. – Земля ведь законно принадлежит нам?

– Конечно, законно, – ответила за мужа Акулина, демонстрируя семье бумаги на дачную землю. – Надо идти в исполком, заявить в милицию.

Григорий хмурился, кряхтел. Сомневался он в возможности отстоять дом и землю.

– Похоже, тут замешаны серьёзные люди. Нам с ними тягаться бесполезно. Никто и ничто не поможет.

– Куда же мы пойдём, папа? – сморкаясь, воскликнула Ева. – Надвигается осень.

– Вот именно, – поддержала мачеха. – Надо бороться. Пусть хотя бы скомпенсируют нашу дачу.

– Вот насчёт компенсации ты правильно надумала, – приободрился глава семьи. – За это и будем бороться. Они не обеднеют, а нам подмога будет.

На том и порешили. На следующий день Акулина опять не вышла на работу, а отправилась в поход по государственным инстанциям. Проходила да вечера и вернулась уставшая, но удовлетворённая.

Ветер гонял по ухабистым дорожкам жёлтые листья. Находил дождь, и отовсюду веяло сыростью и унынием. Тем не менее, все были обрадованы итогами хождений поворотливой мачехи. Перестав пить, она обретала былую уверенность и напористость.

– Дудки им! – скрутила Акулина кукиш в сторону двери. – В юридическом отделе горисполкома мне сказали, что фирма, скупившая наш участок, должна скомпенсировать потерю по рыночной стоимости. А земля у нас, оказывается, дорогая, так как в черте города. И будут здесь строить отель на пять звёздочек. Вы понимаете, что это значит? – радостно блестели глаза у женщины.

– Ну, слава Богу… – выдохнул облегчённо Григорий. – Авось прорвёмся.

Все повеселели и с восторгом смотрели на мачеху. Сейчас она казалась волшебницей. Вот только Серафим был задумчив и серьёзен. Его не покидала необъяснимая тревога.

Прошли отведенных два дня…

Вокруг уже вовсю кипели подготовительные работы: сносились мощными бульдозерами дома, строения, фруктовые деревья; ровнялась земля под будущее строительство. Мусор вывозился громадными КРАЗами. Рёв моторов, гарь выхлопных газов, пыль забивали краски и звуки надвигающейся осени. Земля стонала и содрогалось от возмущения, но на её стенания никто не обращал внимания.

Решить вопрос с компенсацией никак не удавалось. Акулина даже не установила фирму – нового владельца посёлка. В исполкоме на неё смотрели как на ненормальную и просили прийти в следующий раз, поскольку земельный отдел завален более срочной работой! Разговоры с оставшимися обитателями посёлка, как правило, заканчивались проклятиями в адрес властей и новых богачей и никаких результатов не давали. Люди были разобщены, каждый спасался по-своему.

Ночь усталой тенью опустилась на то, что оставалось от строений и садов. Семья спала тревожным сном…

Сначала в нос ударил резкий запах бензина, а потом обдало жаром и стало трудно дышать. Серафим открыл глаза – комната наполнялась дымом, а за окном бушевало, гудело пламя! В доме уже слышались крики, плач и проклятия. Мальчик попытался встать, но что-то тяжёлое навалилось на него, подмяло под себя, и он потерял сознание…

Глава 2. Начало поисков

Асмодей очнулся оттого, что его трясли. Оказалось, он лежит на полу, а Кирилл пытается привести его в сознание.

– Роман Витальевич! Что с вами? – плачущим голосом вопрошал парень, дёргая наставника за пиджак.

Он выглядел напуганным и растерянным. Роман с трудом поднял тяжёлую голову, сел, а потом, кривясь от ноющей тяжести в груди, с помощью Кирилла встал на ноги. Оглянулся… За окном было темно, а в открытую форточку тянуло сыростью. Кровать Дарьи была пуста, как и детская кроватка. В сердце снова кольнуло, но уже слабее.

– Ты не видел Дарью?

Голос прозвучал в тишине гулко и показался не своим, чужим.

– Нет никого… Только Афанасий Никитович.

– Да… я помню.

Они с Кириллом обошли дом, убедились в его пустоте. Открытое окно в одной из комнат привлекло внимание. Он выглянул во двор и с тревогой подумал: “Неужели Дарья сбежала с младенцем? Надо её срочно разыскать! Впрочем, это же касается и Олега с акушеркой Зинаидой”. Эта мысль подстегнула и показалась единственно реальной из всех, что давили душу и сердце. Роман даже воспрянул духом и дальше действовал энергичнее.

Вдвоем они погрузили тело профессора в “Москвич” и поехали в город. Больница, морг, жена и дочь Афанасия Никитовича – всё это промелькнуло для Амодея как бесконечный кошмарный сон! Вера, узнав о скоропостижной смерти мужа, смертельно побледнела, обхватила голову руками и безутешно зарыдала:

– Я знала, что добром не кончится. Мне все эти тайны не понравились с самого начала! – гневно бросала слова в сторону Асмодея бедная женщина, гладя головку оцепеневшей дочери.

Роман стоял, виновато опустив глаза, и думал о том, как быстрее установить – что же произошло? Больше всего его угнетала причина смерти профессора: поражение током! Как у Антония. Но ведь всё происходило на глазах у Романа. Откуда взялось высокое напряжение? Может где-то в оборудовании пробило? И человек нечаянно дотронулся? Мысли, предположения, сомнения.

Когда всё немного улеглось, взялся за поиски. Акушерка Зинаида и ассистент Олег исчезли. Оба оказались одинокими, без родственников. На их прежних местах работы только пожимали плечами: люди уволены давно и об их дальнейшей судьбе не наслышаны. Поскольку Зинаиду рекомендовал Олег, сомнений быть не могло: они были в сговоре и, очевидно, выкрали второго младенца. А, может, его и не было вовсе? Может это фантазии профессора, находящегося в шаге от смерти? Но тогда почему двое ассистентов пропали бесследно, как будто их и не существовало?

Так же растворилась в небытие и Дарья. В деревне не появлялась, никто её давно не видел. Роман обошёл всё жилое, расположенное у леса, опросил многих. Мелькнуло что-то, когда обходил дачный посёлок, ближайший к лесу, но то была семья неблагополучная – отъявленные пропойцы. Так пояснила пожилая женщина, приехавшая на дачу в выходной день.

– Туда можете и не ходить, – безнадёжно кивнула она в сторону кривой калитки, из-за которой выглядывала крыша с пропавшим шифером. – Там одни пьянки и гулянки. Они и себя не помнят, не то что кого-то. Детей нарожали, а ладу дать некому! Да и кто к этим пьянчужкам заглянёт.

Справлялся в больницах, домах малютки, даже в морге поинтересовался. Просматривал газеты: а вдруг мелькнёт что-нибудь о женщине с ребёнком.

Наконец устал то поисков и почувствовал себя опустошённым.

К этому времени накопилось немало дел, связанных с деятельностью “Воскрешенцев”: офис был завален факсами, телеграммами. А он, отец Юлиан, в данный момент был неспособен руководить разветвлённой многочисленной организацией. Мечта, которая казалась близка к воплощению, ускользнула как иллюзия, как утренний летний туман после дождя. Начинать всё сначала не было сил ни моральных, ни физических – боли в сердце не проходили. В подсознании буром крутился вопрос: случайность или неумолимое провидение, что родившиеся клоны исчезли? Может, взялся он за такое, что есть табу, назначенное свыше? Смерти Антония и Афанасия Никитовича загадочны, не случайны, и, вероятно, не последние? Вот и он чувствует себя не важно.

Тяжёлые раздумья прервал стук в дверь. Пришёл Кирилл сообщить, что из города по срочному делу прибыла секретарь Нина Семёновна.

– Где она?

– За дверью.

– Зови.

В кабинет вошла слегка полноватая женщина средних лет с приятным, умным лицом. Роман усадил её за стол и приготовился внимательно слушать.

– Вас, отец Юлиан, давно и настойчиво хочет видеть некий чудаковатый старец. Я, зная вашу занятость и соблюдая наказ ни чем посторонним не отвлекать, долго отсылала его. Но сегодня дед убедил меня…

– Убедил? Чем?

– Об этом он расскажет сам. Заранее прошу прощения за самодеятельность, но мне показалось…

– То есть старик тут. Занимательно… Давай его сюда.

Нина Семёновна степенно поднялась и направилась к двери. Вскоре в помещение вошёл старец вида странствующего богомольца. На нём болтался заношенный брезентовый плащ с капюшоном, в руках котомка и кривая палка. Но, главное, лицо – обрамлённое пышной седой бородой и отмеченное пронзительными как стрелы, строгими глазами.

– Бог в помощь, сердечный, – поклонился старик крестясь.

– И вам, незнакомец, божью милость. Прошу усаживаться.

Дед, не торопясь, основательно уселся на стул, положил котомку с палкой у ног, ещё раз перекрестился и начал:

– Прозывают меня Иона-странник. В молодости был священником, потом постригся в монахи. Долго искал в послушании и молитвах свою правду, да не получилось. Бросил келью монастырскую и ушёл в отшельники, в степь. И тут душа не нашла покоя. После чего стал странствовать по свету, с людьми разными общаться, да к жизни нашей пристальнее приглядываться. Много походил, много повидал, состарился. Вот и помирать вскорости…

Асмодей слушал деда и пока не мог понять, к чему он клонит.

– С разными верами столкнулся: христианскими, мусульманскими, сатанинскими и иными… – продолжал Иона. – И про твоё учение наслышан.

Роман даже встрепенулся: интересно стало, что этот старец думает о его творении.

– Называется оно у тебя броско – Воскрешение. Поначалу я думал, что воскрешать ты собираешься нечто духовное, ушедшее в века, может даже языческое. Но подумал как-то, не души ли ты хочешь вернуть давно умершие? А?

Старик хитро сощурился и пристально глянул на Романа как отца Юлиана, основателя и руководителя некоей веры. Тот пожал плечами и не стал отвечать. Дед удовлетворённо кивнул, важно погладил бороду и продолжил:

– Похоже так. Значит, попал я в точку. Не стал бы я к тебе набиваться, ежели б не сон и старость моя: завтра помру.

Роман вскинул глаза и с недоверием поджал губы.

– Помру, помру… А во сне явился мне сам Христос! Да-да! – среагировал на изумление слушателя рассказчик. – Предстал он во всём белом, с лицом строгим, даже сердитым. Говорит мне Спаситель, что, мол, много выпало испытаний на твою долю, грешен ты, непокорством своим и упрямством. Через сорок дней после сего дня помрёшь. Дабы не в ад мученический, а в рай праведнический тебе попасть, исполни на Землю волю мою. Что ж за воля, Господь наш?! Восклицаю я. – Неугодное Богу дело должно сотвориться на грешнице Земле. Некто раньше срока сатану хочет возродить в двойном обличье. Потому много горя на людей снизойдёт. Ты найди того нечестивца и упреди его в опасном святотатстве. Сказавши слова эти, вознёсся на небо Господь, а я проснулся в степи, под яблонькой цветущей. Долго ломал голову над сном вещим, многих виденных и слышанных безумцев перебрал в уме… На тебе, сердешный, остановился. Может я и прогадал в чём. Думаю, сходить ещё к одним нехристям, да только могу не успеть… Завтра сорок дён кончаются. Так угадал я аль нет? – подался Иона вперёд и вопросительно заглянул в глаза Роману.

Замялся отец Юлиан… Голову заломило от услышанного. Он невольно сопоставлял то, что говорил этот дед, пришедший казалось из глубины веков, когда многие скитались по свету в поисках своей правды, с тем, что случилось. Странная гибель людей, не менее загадочное исчезновение клонов вполне могли иметь ту сатанинскую подоплёку, о которой рассказал старец. Неужели провидение подкинуло Антонию частицы не святого человека, а порочного, связанного с самим Сатаной? Нет! Такого не может быть. Антоний был человеком надёжным, прошёл хорошую подготовку и проверку на честность и порядочность. А сообщения в прессе о ночном проникновении в собор к святым мощам? От мыслей, которые проносились ураганом, голова наполнилась жаром.

– Молчишь, переживаешь? Знать, верно всё, – выпрямился Иона с печалью в глазах. – Думай теперь, соображай, но дело своё сатанинское – брось!

– Сны… это хорошо. В одном вы правы: подумать есть над чем.

– Вот и ладненько, – посветлел старик, взял свою котомку, опёрся на палку и поднялся. – Пойду я. Теперь и помирать легче будет… ежели не обманешь. Тогда уж точно – гореть мне в аду. Ты уж не подведи, сердечный. – Просил Иона, откланиваясь на прощанье.

Старик ушёл, а Роман долго сидел в оцепенении. Перед тем как уехать, заглядывала Нина Семёновна. Оставила какие-то бумаги, консультировалась… Он механически что-то подписывал, отвечал, советовал и размышлял…

Роман задумавшись шёл по знакомой лесной тропе. Лес как всегда успокаивал, направлял мысли в нужное русло. Всё больше приходил к выводу, что поиск клонов должен стать для него главной целью дальнейшей жизни! Все благие намерения, которые вынашивал до сих пор, меркнут на фоне того, что может произойти, если пророческий сон старца Ионы оправдается в русле воскрешения двуликого сатаны.

Как же найти клонов?… Очевидно, нужно начать с того, что собраться с мыслями и успокоиться, приготовиться к долгому ожиданию. Когда ребёнок-клон подрастёт, он себя проявит обязательно. Поиск предвидится серьёзным, требующим соответствующего отношения, поскольку джина, выпущенного из бутылки, нужно обязательно найти!

От принятого решения Роман почувствовал лёгкость. В голове прояснялось, мысли выстроились в логический, целенаправленный ряд. Поднял глаза вверх: за кронами сосен виднелась манящая небесная лазурь. От её глубинной, несокрушимой вечности на душе стало умиротворённее. Он облегчённо вздохнул, повёл плечами, будто стряхивая с себя груз нахлынувших забот, и заторопился в дом.

Глава 3. На пороге.

Серафим стоял возле окна коридора чётвёртого, последнего, этажа учебного здания детского дома, и задумчиво смотрел на прилегающую к забору дорогу. По ней сновали люди, иногда проскакивали автомобили, а на обочине зеленели нежными листочками акации и кусты сирени. В этом здании он проучился последние десять лет. Впереди ожидались выпускные экзамены, а затем новая, самостоятельная жизнь! Всё это, как и поющая, утопающая в цветах, весна, вселяло новые надежды, отгоняло смутные тревоги.

В свои юношеские годы Серафим выглядел ещё более сутулым, чем в детстве. Левое плечо заметно возвышалось над правым, а левая нога словно укоротилась со временем, отчего он сильно хромал. Вот и сейчас, парень стоял практически на одной, правой, ноге. Такое расслабленное состояние позволял себе, когда оставался один. Его лицо отличалось внимательным, ушедшим в себя взглядом светлых глаз, нос был подчёркнуто прямым, слегка заострённым на конце. В поджатых губах затаилась решительность и воля. Ещё выделялись руки – от их тонких пальцев веяло музыкальностью, или некоей гипнотической силой, а может… нежностью.

На пороге нового этапа своей жизни, Серафим Алтарёв невольно перелистывал страницы прожитых лет…

Командир взвода, пожарник с солидным “горелым” стажем, долго удивлялся, как смог выжить в огне этот неказистый мальчонка.

– Родился ты парень в рубашке, – говорил он Серафиму, когда его уже вытащили из-под обвалившегося потолка дома и положили на носилки. – Если б не этот глиняный потолок, сгорел бы ты родимый, как и остальные… Впрочем, – поправил каску пожарник, – остаётся поражаться, как не задохнулся от дыма? Короче, везучий ты, хлопче.

С такими напутствиями мальчика отправили в больницу, а оттуда, после лечения, в детский дом, так как вся семья Алтарёвых погибла. О причинах пожара специальное следствие не проводили, списали несчастье на замыкание в проводке.

Жизнь в детском доме для неординарного мальчика сложилась не просто. С малых лет Серафим выделялся из массы воспитанников не только сутулостью и хромотой, но и своим не всегда объяснимым поведением. Первое время он особенно тяжело переживал смерть Евы. Девочка была для него больше, чем сестра. В какой-то степени она заменяла мать. Именно последнее особенно мучило детское сердце. Произошедшая трагедия сделала его замкнутым, неоправданно молчаливым, что усложняло отношения с ребятами и взрослыми. Ему и кличку дали Горбыль, в которую вложили всё: и физический изъян, и отчуждённость от остальных – одним словом, горбатый бобыль.

Первые годы его часто били. Новичков, тем более скромных и непонятных, в таких местах не жалуют. В детских домах у воспитанников складывается свой особый мир, в который не всегда проникают учителя и воспитатели. В этом мире действуют свои законы и правила, которые не принято нарушать. Если кто-то пытался фискалить, жаловаться и, не дай бог, самому директору, то в лучшем случае становился изгоем, с которым никто не “водился”, а в худшем – обижали ещё больше.

Горбыль отличался тем, что стойко переносил издевательства и более того… жалел своих мучителей. Одним из первых, с кем пришлось столкнуться новичку, был Витька Последыш, закоренелый второгодник, “атаман” спальной палаты, в которой вмещались мальчики из двух классов.

Когда вечером перед сном, после ухода дежурного воспитателя, дети оставались одни, власть переходила в руки “атамана”. Витька любил показать своё превосходство над меньшими. При этом он проявлял разнообразие и даже изобретательность. В этот раз ему захотелось поиграть в живую пепельницу. На эту роль выбрал Горбыля и как новичка, и как молчуна. У открытого окна собрал “особо приближённых” и устроил коллективное курение. Горбыля заставил стоять рядом с повёрнутыми вверх, прижатыми друг к другу ладошками. В них сбрасывали пепел и окурки.

– Учись терпеть и правильно держать ладони, – с наглой ухмылкой говорил атаман, пуская в лицо “пепельницы” кольца дыма. – Авось, пригодится. Например, побираться возле церкви. Это дело не простое! – под всеобщий хохот вещал Витька. – Горбись посильнее и морду делай кислее.

Серафим стоял и, казалось, был погружён в свои мысли, поскольку никак не реагировал ни на слова мучителя, ни на само издевательство. Витьку такая реакция начинала злить, и он старался ощутимее припалить окурком ладонь мальчика. Тот только сжимал губы. Когда же запахло палёной кожей, Серафим блеснул взглядом и вдруг сказал:

– Ты не мне делаешь больно.

– А кому же? – закашлялся дымом атаман, округлив глаза.

– Себе…

– Мне?… Ах ты пиявка горбатая! Счас ты у меня заплачешь! Пацаны! “Тёмную” ему!

Вот в устроительстве “тёмных” любили поучаствовать все. Малышня проворно оставила свои кровати и бросилась к несчастному Серафиму. На него набросили первое попавшееся под руку одеяло, взгромоздились всей кучей и стали бить и топтать.

Прекратили экзекуцию, когда от усердия вспотели и утомились. Дети расслабленно расселись вокруг своей жертвы и вопросительно уставились на Последыша. Из-под одеяла не доносилось ни звука… Витька выбросил в окно сигарету, сплюнул туда же, солидно напыжился и сказал:

– Что пялитесь? Снимайте одеяло.

Горбыль неподвижно лежал ничком. Его перевернули на спину и поразились – на них смотрели спокойные глаза, в которых не было ни капли боли или страха. Пока дети, как и их предводитель, изумлённо молчали, Серафим поднялся и похромал к двери.

– Заложит, гад, – высказался кто-то.

– По местам, шпана сопливая! – прозвучала команда и дети, как стайка воробьёв, кинулись в свои кровати.

Серафим зашёл в туалетную комнату, умылся и вернулся в спальню. Его сопровождали настороженными взглядами. Даже атаман откровенно зевал и, на удивление, молчал – обычно он давал какое-нибудь напутствие после “тёмных”: то ли ещё угрожал, то ли хвалил за выносливость.

Прошло несколько дней… Витёк Последыш заболел непонятной болезнью: по рукам пошли красные мелкие пятна. Они чесались и гноились. Мальчика поместили в детдомовский изолятор. Болезнь не проходила, и его уже собирались отправить в кожный диспансер, когда вечером зашёл Серафим. Атаман внутренне напрягся. После той “тёмной”, он испытывал непонятный страх перед этим ущербным.

Серафим задержался в проёме двери, бегло осмотрел комнату и сказал больному с откровенной печалью в голосе:

– Тебе сейчас больно, потому что ты проявил несправедливость. Но я прощаю… Когда меня топтали, больше всего было жаль тебя. Болезнь говорит о том, что ты раскаялся. Теперь пойдёшь на поправку.

Серафим резко развернулся на правой ноге и, глубоко хромая, удалился. Вскоре Витёк выписался абсолютно здоровым. Он отказался он своей “атаманской должности”, бросил курить и упросил директора перевести его в другой детский дом, что и было исполнено, ко всеобщему удивлению, довольно быстро. После этого случая Горбыля стали побаиваться и сторониться ещё больше.

Неоднозначным было и отношение учителей детского учреждения. Учился он неровно, хотя способности имел несомненные. Предметы ему нравились своеобразно, какой-то системы не просматривалось. Был безразличен к математике, но с удовольствием читал физику, именно читал, как хорошую книгу. Причём понимал и запоминал легко и без усилий, так как обладал прекрасной памятью. Зачитывался литературой и историей, но был равнодушен к географии и биологии. Казалось, Серафим жил своей жизнью, в которую никого не пускал. Изучал только то, что нравилось. Соответственно и оценки были прямо противоположные: двойки соседствовали с пятёрками. Попытки понять странного воспитанника, подействовать на него, ни у учителей, ни у директора ни к чему не приводили. Даже возили на обследование к психологу. Тот констатировал полное психическое здоровье мальчика, особо отмечал его повышенную самостоятельность и независимость мышления.

Директор разводил руками:

– Мог ведь быть круглым отличником. И для школы хорошо, и для него самого.

– Не расстраивайтесь, – обнадёживал психолог, – продолжайте работать с ребёнком. С возрастом он сам определится и ещё прославит ваш детский дом. Способности у него явно присутствуют.

С тем и уехали.

Так шли годы…

К Горбылю привыкли. Со временем у него появились и близкие товарищи: школьный сторож Евсеевич, ветеран войны, бывший десантник и Людмила Ивановна, учительница пения, молодая, очень красивая женщина. У неё было множество поклонников, даже в самой школе, но она не спешила связывать себя.

Да, вот такие разные, не из среды учеников, оказались у Серафима друзья. Началось эта дружба своеобразно в седьмом классе, ранней осенью, вечером…

Серафим, погружённый в себя, в одиночестве прогуливался по аллее школьного сада. До отбоя оставалось время, и он обдумывал прочитанную книгу, рассказывающую о концентрационных фашистских лагерях. Его настолько тронула судьба главного героя, перенёсшего все муки плена, что он никак не мог избавиться от гнетущего ощущения этой трагедии. Вдруг услышал чей-то голос. Пригляделся: на скамейке под абрикосовым деревом сидел, понурив голову, Евсеевич и разговаривал сам с собой.

– Дружище ты мой дорогой! – горестно говорил старик. – Мы с тобой сколько пережили, смерть обманывали, а ты так… подкачал. Эх ты!

Сторож вытер глаза, достал их внутреннего кармана маленькую бутылку и приложил к губам. Глотнул несколько раз, вытер рот, крякнул и продолжил горевать о некоем друге Петьке.

Серафим почувствовал жалость к старому вояке и подошёл к нему.

– У Вас случилось несчастье? – проникновенно спросил он и присел рядом на скамейку.

– Да. Убили моего боевого товарища, – почему-то не удивившись вопросу паренька, которого не знал, разве что видел иногда среди остальных детей, печально ответил старик. – И кто порешил – бандюги какие-то! Молокососы! Развелось их – хуже фашистов.

Евсеевич засопел носом, высморкался и вытер глаза кулаком. Снова потянулся за бутылкой.

Упоминание о фашистах как огнём прожгло голову Серафима. В глазах потемнело, пошли разноцветные круги, а затем тело накрыла необыкновенная лёгкость. Пространство словно раскололось, и он увидел, что стоит на плацу! Подрагивающие шеренги изнурённых, в полосатой одежде людей на фоне бараков, колючего забора и вышек с охранниками не оставляли сомнений – это концлагерь.

Перед пленными прохаживался холёный, в безупречной форме и глянцевых сапогах, гитлеровский офицер с кожаной плетью. Он подошёл к высокому, с землистым, скуластым лицом мужчине, ткнул ему в грудь плетью и лающим голосом приказал сделать два шага вперёд.

– Этот хам, – обратился офицер к застывшим в напряжении пленным, – не хочет работать на Великую Германию и подбивает к бунту! За это он будет наказан.

Гитлеровец вытащил пистолет и изготовился стрелять своей жертве прямо в сердце.

– Стойте! – срывающимся голосом, но довольно звонко, крикнул Серафим. – Убить человека легко…

– Это ещё что такое? – повернулся, не опуская пистолет, офицер.

– Убивать всегда легче, чем понимать, – продолжал Серафим и смело, почти не хромая, шёл навстречу опешившему фашисту. – Не забывайте, что всех вас за неправедный суд над беззащитными людьми накажут не только физически, но и муками более тяжкими – внутренними. А, главное, печать насилия и несправедливости пиявкой вопьётся в ваших потомков и будет терзать их, не давать жить спокойно и достойно. Сделает из них – мучеников!… Подумайте об этом карающем будущем.

К Серафиму уже бежали солдаты, а офицер свирепо искривившись стал разряжать в смельчака пистолет. Но! Произошло чудо! Пули огибали парня и попадали в гитлеровцев. Вот уже упал один солдат, второй, потом и бесноватый офицер. Военнопленные распластались на земле, стараясь укрыться от стреляющих с вышек охранников. Затем над лагерем проскочила молния, и загорелось всё: бараки, вышки, крематорий и другие строения. Серафим стоял перед павшими ниц людьми и, освещённый заревом, переполнялся чувством победы над этим адом, вместилищем жестокости и надругательства над самой сутью человеческой. Он не замечал, что его тело обвивала белая мантия, а над головой мерцало сияние.

Горело так споро, что от пожарища вскоре остались только тлеющие головешки да серо-красная зола. Люди стали неуверенно подниматься с плаца и издавать возгласы удивления и осторожной радости. Одним из первых поднялся тот самый, высокий, с худым скуластым лицом, мужчина и подошёл к Серафиму.

– Лейтенант советской армии Пётр Степанов, – протянул он руку. – Наверное, сам Бог послал вас. Думал, всё мне…

Серафима уже окружила толпа живых скелетов. Он вдруг увидел, что это действительно мёртвые люди! “Как же они ещё двигаются?” – мелькнуло в голове. В глазах снова потемнело, он мотнул головой и почувствовал на своих плечах руку Евсеевича.

– Что с тобой, парень? А это?… Ты, что ли, Петя?

Евсеевич поднялся и кинулся обнимать Петра Степанова, шагнувшего из темноты.

– Друг ты мой! Жив ты, оказывается, жив!

Сторож плакал, обнимал выжившего товарища, а Серафим сидел и ощущал, как взгляд проясняется, пелена исчезает и сознание возвращается в нормальное состояние. По мере того как он приходил в себя, менялось и всё вокруг. Снова был осенний вечер и старый солдат, который топтался перед скамейкой и в недоумении крутил головой:

– Надо ж такому привидеться? Вот что делает водка с человеком, когда у него на сердце горе. Ну… выпью-ка ещё… – он снова приложился к бутылке и повернулся к Серафиму. – А тебе спасибо за сочувствие. Может твоя жалость помогла мне Петьку живым увидеть, пусть и спьяну.

Так они и подружились. Серафим иногда приходил к сторожу послушать бывальщину про войну, а тот подвыпив, общался с привидением-другом. Бывший лейтенант советской армии Петр Степанов погиб в мирное время от рук бандитов, защищая незнакомую женщину. Такие встречи происходили только в присутствии Серафима. Евсеевич это понял и никому не рассказывал, словно боялся потерять молодого ясновидца – так мысленно стал его называть.

Серафима такие перемещения в пространстве и времени настолько взволновали, что он боялся упустить это миг, это чувство необъяснимого, невероятного превращения, которое снизошло на него. Что это было? Причудливая игра мозга? Самогипноз? И почему в присутствии Евсеевича? К тому же он ловил себя на том, что уже испытывал нечто похожее тогда, при посещении церкви вместе с Евой. Девушка часто вспоминалась, но по-другому, не как раньше. Это другое Серафим пока не мог понять.

С Людмилой Ивановной подружился в восьмом классе. К тому времени Серафим заметно вытянулся и повзрослел. Несмотря на свою сутулость и хромоту, выделялся юным лицом, которое несло печать поэта или художника. Очевидно это обстоятельство, а также драматический тенор Серафима, и привлекли внимание молодого преподавателя пения.

После первого занятия они разговорились. Людмила Ивановна уже успела познакомиться с мнением старших коллег о “психологически” трудном ученике, поэтому с интересом слушала рассуждения Серафима о музыке. Разговаривая, они вышли во двор школы, а затем направились в сад.

– На меня музыка действует иногда неожиданным образом, – с воодушевлением делился паренёк, стараясь идти ровнее и в ногу с женщиной. – Особенно вот такая…

Серафим остановился и запел! Людмила Ивановна широко открыла глаза и внимательно вслушалась. Подобное она слышала впервые. Пение было без слов и напоминало что-то старинное, церковное. Она вдруг почувствовала, что растворяется в мелодии и куда-то улетает.

Невероятное происходило и с Серафимом…

На каменистой равнине отчётливо были видны следы прошедшего боя: тела погибших воинов в самых разных позах, разбросанное оружие – копья, мечи, стрелы, – отчётливый запах крови и кружащие стаи стервятников. На краю побоища неровными рядами выстроились вооружённые воины в латах и шлемах. Чуть в стороне расположились лучники. Их лица были разгорячёнными, излучающими дух победы! Перед ними колыхалась немногочисленная, беспорядочная толпа других воинов, но уже без оружия и защитных доспехов. Очевидно, это были побеждённые. Их глаза выглядели потухшими, а лица обречёнными. Среди них много было раненых в крови, с разной степенью увечья.

Между этими двумя сторонами на белом, арабском скакуне, гарцевал полководец. Гордая осанка, строгий, остроконечный шлем и суровое, в многочисленных шрамах, лицо сразу же привлекли внимание Серафима (он только подошёл и на него ещё никто не обратил внимание).

– Эй, вы, воины поверженного народа! По римским обычаям, вам перед смертью предоставляется право последнего желания. Выполнимое, конечно, в вашем положении. Кто из вас ответит за всех? Кому вы доверите исполнение этого священного права? Смелее! Умереть нужно достойно!

Конь, словно почувствовал трагичность момента, заволновался, закусил удила и стал нетерпеливо перебирать ногами. Но полководец умело осадил его, ожидая ответа. Ждать пришлось не долго. Неровный строй раздвинулся и вперёд вышел малорослый, но плотный человек. Засохшая кровь чёрной неровной полосой пересекала его лоб, глаз и щеку. Он хмуро глянул уцелевшим глазом на предводителя римлян и хрипло сказал:

– Наши предки покидали мир земной всегда достойно. И мы не станем срамить их память и бренный прах. Так что дозволь нам принять кончину под звуки боевого гимна наших отцов и дедов…

– Вы хотите спеть боевую песню под аккомпанемент стрел и предсмертные вопли ваших соплеменников?

– Да. Только так.

– Удивительное желание. Мне ещё не приходилось уничтожать врагов таким образом. Но – ваше желание священно и даровано нашим римским императором, повелителем Мира! Начинайте!

Раненый воин выпрямился, лицо его просветлело. Он глубоко вздохнул, набирая в лёгкие побольше воздуха, и начал петь. Голос его сначала хрипел и срывался, но постепенно крепчал. Смельчака постепенно поддержали остальные. Песня усиливалась и разрасталась! В её звуках и словах прославлялась родная земля, вспоминались покинутые матери и отцы, любимые, жёны и дети. Она звала к смелости в бою, стойкости духа и… обязательной победе над врагом.

Песня только набирала силу, когда полководец-римлянин махнул рукой лучникам. Рой стрел взметнулся в небо и стремительно понёсся на поющих. Первые тела, пронзённые безжалостными орудиями смерти, в конвульсиях попадали на землю. Уцелевшие же продолжали петь, причём ещё громче и торжественнее.

– Стойте! – звонко вскрикнул Серафим, поражённый картиной побоища беззащитных людей. – Мужество и смелость должны награждаться жизнью, а не смертью!

– Ты так думаешь, странник? – не удивившись, что какой-то наглец мешает казни, обернулся к нему полководец и подал лучникам знак остановиться.

– Благородство всегда украшало победителя, – совсем близко подошёл Серафим, – возвеличивало и способствовало дальнейшим его успехам.

Задумался римлянин… Пение стало тише, но не прекратилось.

– Может… ты и прав, странник… – сжал в раздумье губы полководец. Конь стоял не шевелясь, словно боясь сбить хозяина с мысли. Наконец решение было принято. Отвернувшись от Серафима, он крикнул поющим воинам:

– Я отпускаю вас, без всяких условий.

Боевой конь полководца заржал и поднялся на задние ноги. Яркая вспышка озарила небо! От резанувшей боли Серафим закрыл глаза, а когда открыл, то увидел рядом растерянное лицо учительницы.

– Странно: твоё пение подействовало на меня как гипноз и вызвало необычные видения. Как я ещё осталась на ногах? – изумлялась женщина.

Серафим сам находился под впечатлением нового путешествия во времени и того, что пришлось увидеть. Он уже понял, что это нечто постоянное. Вот только не мог понять его причину и условия появления. Но новые ощущения уже меняли его, заставляли по иному относится и к себе, и к окружающим.

– Что же вам привиделось?

– Мужчина в древних воинских доспехах и на прекрасном скакуне. Самое интересное, что он очень похож на моего отца, умершего недавно при странных обстоятельствах. Вернулся со встречи с однокашниками очень взволнованный, а утром не проснулся… будучи абсолютно здоровым человеком: до последнего дня занимался гимнастикой, поднимал тяжести. В больницу не заглядывал…

Она рассказывала и внимательно смотрела на своего ученика. Только сейчас разглядела насколько у него необычное лицо и глаза. Особая строгость и задумчивость, чередовались со вспышками самых различных чувств. Людмила Ивановна пребывала в смятении… Что за таинственность в этом взрослеющем мальчике и как разобраться, откуда возникло это мгновение загадочного состояния и ярких видений?

Это и стало началом их дружбы, которая постепенно переросла во взаимную симпатию, а может и… влюблённость?

И вот подошло время покидать и школу-дом, и старших товарищей. Серафим печально вскинул голову, отгоняя наплывшие воспоминания, и собрался уходить. Он повернулся и неторопливо, слегка припадая на левую ногу, пошёл по коридору…

Выпускные мероприятия прошли для парня под знаком давящей грусти, скорее тоски: привык он к размеренной, расписанной по часам и минутам, жизни. Прикипел сердцем к своим друзьям и даже ко многим одноклассникам, несмотря на их неоднозначное к нему отношение.

С Евсеевичем попрощался вечером, за день до выпускного вечера. Старик сидел на стуле возле ворот и задумчиво курил. Так всегда делал, перед тем как обойти свою охраняемую территорию. Серафима увидел издалека, бросил окурок и торопливо поднялся навстречу. То, что у парня последние дни в школе, он, естественно, знал и по-своему переживал.

– Покидаешь нас… – крепко пожимал руку Серафима старый вояка, стараясь не показывать своего настроения. – Наведывайся хотя бы. Может и весточку какую пришлёшь? Жизнь тебя ждёт… трудно даже сказать какая? Что-то в тебе есть не от мира сего.

– Наверное, вы правы, – тепло смотрел в глаза старику Серафим. – Да только я не готов к ней, жизни этой. Даже не знаю, с чего начать.

– Ну это ты зря! – разволновался сторож. – С твоими-то способностями.

– Разобраться надо в себе и в способностях, дорогой Евсеевич.

– Давно пора разобраться, – настаивал старик.

– Надо бы… В общем, прощайте. Пусть хранят вас силы небесные.

Они ещё поговорили немного и на том и расстались. Свидеться, к сожалению, больше не пришлось, но свою роль бывший воин для Серафима, как человека, сыграл.

А с учительницей, к которой парень питал неосознанную, недетскую любовь, проститься не пришлось. На выпускной вечер она не пришла, лишь предала Серафиму записку, в которой выразила свои пожелания и напутствия на новую жизнь, а также просила писать, хоть иногда. Своё отсутствие объяснила недомоганием. Не знал Серафим, что женщина просто побоялась быть рядом с ним на виду у всей школы. Что-то пугало её, навевало нехорошие предчувствия.

Его одноклассники сидели за выпускным столом, произносили прощальные речи, вручали подарки директору, учителям и воспитателям. Потом самозабвенно пели и танцевали, а Серафим одиноко бродил по школьному саду. Он вдыхал ночные ароматы цветущих деревьев, смотрел на россыпь звёзд и переживал. Те перемещения в пространстве и во времени, казались теперь просто сном, иллюзией. “Неужели мне всё это показалось? – думал он. – Но как же тогда Евсеевич и Людмила… Ивановна? Они ведь тоже…”

За раздумьями, усиленными острой внутренней болью, время пролетело незаметно. Серафим даже прозевал восход солнца. Из школы вдруг высыпала галдящая, разгорячённая толпа выпускников.

– Горбыль! Ты чего один? – неестественно громко для утренней тишины прозвучал чей-то голос. – Айда солнце встречать!

Его подхватили под руки и потащили туда, где из-за радужной дали начинало своё неутомимое шествие полыхающее светило.

Глава 4. Появление Демоны Фатум

Ресторан понемногу заполнялся посетителями. Между столиками сновали учтивые, одетые в фирменную одежду официанты. Играла плавная, монотонная музыка. На подиуме, делившем зал на две половины, терзала в объятиях блестящий металлический шест полуголая девица с рассыпанными по плечам смолистыми волосами. Дымчатый свет, исходящий от скрытых светильников, органично дополнял обстановку предстоящего праздника и мимоходом подчёркивал роскошь увеселительного заведения.

В углу возле окна, занавешенного тёмными толстыми шторами, сидели два молодых человека. Они через трубочку потягивали коктейли, и вели неторопливый разговор. Вдруг шум в зале стих, а потом послышались возгласы восхищения, сдержанного удивления и хлопки в ладоши, какие обычно звучат в концертах залах или, скажем, на фестивалях в Каннах, когда появляются на красной дорожке идолы мирового кино. Парни прервали беседу и дружно повернулись ко входу – в сопровождении строго вида, крепкого, широкоплечего парня в зал входила необычная девушка.

Она была одета во всё кожаное, как рокер или панк: короткий, завязанный на затылке, платочек, из-под которого вились тёмно-каштановые волосы; лёгкая курточка с модными железками и бриджи, подпоясанные в талии разукрашенным поясом. Стройность ног подчёркивали полусапожки на высоких каблуках. Однако, самым примечательным, вызывающим наибольшее восхищение, было поразительно красивое лицо! Казалось, оно вобрало в себя самое лучшее от красавиц разных частей света. Овал лица скорее северный – строгий, немного угловатый. Выразительные чёрные глаза можно увидеть в прорезь паранджи на востоке, а лёгкая смуглость кожи – это север Африки. Еле уловимая надменность навевала мысли о европейских королевах и принцессах. Детская непосредственность органично сочеталась с твёрдостью, даже некоей хищностью, опытной женщины, привыкшей повелевать и покорять.

В этом ресторане, вероятно, она была не в первый раз. К ней сразу же поспешили официанты, причём трое, словно, конкурируя между собой за право обслужить красавицу. Да и многие посетители, видимо, знали девушку, и приветствовали её с мест.

– Что это за чудо? – расплывшись в идиотской улыбке, спросил приятеля один из упоминаемых выше молодых людей.

– О! – щёлкнул пальцами товарищ. – Это восходящая знаменитость не только нашей столицы, но, думаю, и других тоже. Имя её – Демона Фатум!

– Невероятно красивая! – продолжал упиваться первый, отслеживая каждое движение Демоны, которая с улыбкой английской королевы уже сидела за столиком и кивала во все стороны в знак благодарности за приветствия. Её сопровождающий уселся за столиком сзади.

– И чем она знаменита, кроме красоты?

– Многим… – задумчиво протянул друг. – Если коротко – это бес в женском обличье, а то и ведьма. За что бы Демона ни взялась, всего добивается. И всякие истории шлейфом тянутся за ней.

– Понятно – с такой-то красотой!

– Красота – только внешнее. Этого бесенёнка побаивается даже наш криминалитет, не говоря о представителях власти.

– Это как? Не понял, Антон?

– Попробую, Денис, пояснить. Только ты на неё не пялься так откровенно, а то втюришься и пропадёшь ни за грош.

– Так и пропаду? Плохо ты меня знаешь. Я тоже не пальцем деланный, баб имел море и небольшое озерко, – продолжая смотреть на красавицу, хохотнул Денис. – Закажи-ка, Антоша, лучше винца. Не я буду, если не потанцую с этим демоном красоты и сексуальности! Заодно прояснишь про неё подробнее.