Сирота земли. Спасение

Предисловие

С 1992 по 1994 год Азербайджан пытался взять самопровозглашенную республику Нагорный Карабах под свой контроль. Это были полномасштабные военные действия, Баку и Ереван применяли тяжелую технику и авиацию. В историю эти события вошли как Первая карабахская война, в ходе которой погибло до 30 тысяч человек – участников боевых действий и мирных жителей.

Когда в жизнь человека приходит война, его сердце наполняется болью. Боль остается с ним навсегда. Сначала кажется, что в сердце нет места ничему, кроме боли, но со временем, боль будто бы сжимается, становится более концентрированной и занимает меньше места, освобождая пространство для других эмоций. Однако боль не исчезает и не дает о себе забыть, она только любезно позволяет своему носителю жить дальше, не забывая о том, что с ним произошло.

Большинство людей в мире хоть раз в жизни слышали слово «беженцы», но вряд ли они задумывались, что кто это, что у них на душе и на сердце. Эти люди, лишенные домов, привычного уклада жизни, родных, становятся сиротами земли.

Я беженка, я сирота на этой большой земле. Мой дом разрушен. Мой народ разбросан по всему миру. С одиннадцати лет я вынуждена жить на чужбине.

Когда война отпустила свои клещи и можно было вернуться на родину, я уже была взрослой девушкой, по-другому воспитанной, с другими взглядами, не говорящей на своем родном языке. Я была чужой для своей родины.

Приезжавшие из Армении родственники называли меня русской, говорили, что я совсем другая: не так должна думать и вести себя настоящая армянская девушка. А в России меня называли армянкой, потому что я была армянкой внешне и не такой, как русские девочки, по характеру, а чересчур закрытой, закрепощенной. Вот так война лишила меня возможности иметь родину, отняла у меня мои корни.

Самое страшное в этой ситуации, что и я чувствовала, что они правы. Я не была уже ни русской, ни армянкой: и та и другая культура и мировоззрение были для меня чужими. От традиций и обычаев Армении я отвыкла: слишком мала была, когда уехала, чтобы они закрепились. А к традициям и обычаям России не привыкла, так как родители всячески ограждали меня, пытаясь сохранить во мне дух армянки. Получилось то, что получилось: девочка без нации. Страшно понимать это самой, больно от мысли, что ты белая ворона везде. Но как это исправить?..

Я не одна такая. Ежегодно от кровопролитных конфликтов на земле крова и родины лишаются миллионы людей, которые вынуждены становиться беженцами. Часть из них, обосновавшись на чужбине, так и не могут обрести там свою родину, но и вернуться уже по разным причинам тоже не могут. Эти люди – такие же сироты земли, как я. Об этом молчат, этого стыдятся, это стараются скрыть. Из страха стать сиротами земли люди в далеке от Родины создают общины, пытаются учить своих детей культуре и языку своего народа, лишь бы не терять нить, связывающую их с родиной, которая с каждым днем жизни на чужбине становится всё тоньше и тоньше и рано или поздно у большинства обрывается.

Глава 1

Если бы человек мог знать, что предстоит ему в жизни пережить, согласился бы он пройти этот путь или сошел бы с дистанции, даже не решившись на такое приключение? К сожалению, ни у кого из нас нет такого выбора. Как бы мы ни мечтали, как бы ни готовили себя к счастливой, беззаботной и безбедной жизни, судьба может изменить правила игры в одночасье: болезнь, смерть, война ни у кого не спрашивают разрешения, просто молча приходят и становятся частью судьбы человека, не давая ни права голоса, ни права выбора. Так произошло и с моей жизнью.

По всем канонам современного общества я должна была прожить хорошую, даже, может, счастливую жизнь. Я родилась в любящей, обеспеченной семье, росла в хорошем доме под присмотром мамы, бабушек и нянь. У меня была своя красиво отделанная комната, заваленная игрушками, часть из которых я даже не успевала распаковывать. К пяти годам у меня был счет в банке с кругленькой суммой для безбедного будущего. И ни у кого тогда не было сомнения, что жизнь, которая меня ждет, будет безоблачной и счастливой.

Пожалуй, мои первые четкие воспоминания о еще счастливых временах можно отнести к возрасту четырех-пяти лет. Мой взгляд устремлен в прошлое, и, как в тумане, но уверенно я вижу сад, дом, скамейку. Я на балконе: он узкий, с железной решеткой, которая не так уж и надежна; в руках держу какой-то сосуд с водой, наверное, ковш, и у меня желание – отвлечь двоюродного брата Эрика от чтения книги. Он на скамейке в саду под балконом. Я размахиваюсь и опрокидываю всю воду разом. И тут наступает явное ощущение неминуемого мщения за нарушенный покой. Брат на скамейке с ужасом глядит на мокрые странички книги. Вот я вижу, как он аккуратно кладет ее, но тут же его движения становятся резкими, непредсказуемыми. Я спускаюсь к нему по лестнице. Эрик хватает шланг, включает воду, и через пару мгновений уже я, мокрая и обиженная, бегу к дому. Я хотела показать свое новое платье, а теперь придется переодеваться. Жаль. Чувство обиды переполняет меня, но через каких-то полчаса я уже абсолютно счастлива. Я на диване в большой уютной комнате вместе с братом. Мы играем, смеемся. Вокруг ощущается тепло и доброта.

Дальше я вспоминаю свой день рождения. Подруги мамы танцуют, зовут повеселиться. Я чувствую себя неловко: на мне куча одежды – вязаное платье, колготки, вязаные штаны; а главное – я не умею танцевать. Вокруг взрослые что-то говорят, обсуждают меня, но скоро они обо мне забывают, и я с большим облегчением ухожу играть в другую комнату.

Детство в его обычном понимании закончилось у меня, когда в двери моего дома постучалась война во всей своей уродливой форме. И взрослые сразу постарели, а дети повзрослели.

Настало лето. Я играла в саду целыми днями. Я жила на улице, где все дома – частные: каменные, двух-, трехэтажные, со своим садом. Местность гористая, и улица располагалась под уклоном. Поэтому в моем доме один этаж находился как бы под землей со стороны фасада здания, и все три этажа были видны только с противоположной стороны. Иногда ко мне приходили подружки, иногда к ним в гости отпускали меня. Это были, наверное, лучшие дни в моей жизни: никаких забот, никаких обязанностей, любой каприз, любое желание исполняется. У папы свой бизнес. Несколько дней назад он открыл к тому же еще и магазин.

К середине лета я стала замечать, что взрослые чем-то обеспокоены. По вечерам мужчины собирались во дворе чьего-нибудь дома и подолгу разговаривали, что-то обсуждали, спорили. В городе происходили странные перемены, которые коснулись и моего дома. Однажды к нам во двор въехал огромный грузовик, груженный листами стали. Я спросила, зачем они им, но мне ничего не объяснили.

Через два дня мужчины собрались во дворе моего дома и очень бурно о чем-то говорили. Мне стало интересно, о чем они так спорят, и, несмотря на то что уже был глубокий вечер, я пробралась на балкон второго этажа и спряталась там. Они говорили о каких-то вооруженных столкновениях на границе Армении и Азербайджана, обсуждали возможность вторжения на территорию Армении врагов.

Город, в котором жила моя семья, был приграничным, и один из первых ударов, случись беда, пришелся бы по нему. Из разговора было ясно, что мужчины боятся не захвата города: он был более чем укреплен – вокруг высокие непроходимые горы, и только один въезд, который тщательно охраняется; они боялись осады и бомбежек. Ведь если въезд один, то и выезд тоже один.Враги могли перекрыть его, и тогда город уже ничего не спасет, население останется в ловушке: обороняться, когда ты внизу горы, а тебя бомбят сверху, почти бесполезно.

– Надо обязательно сделать запасы топлива и пропитания, – несколько раз повторил высокий седовласый мужчина, остальные с ним активно соглашались.

Этот вариант был худшим, но его не исключали, хотя большинство мужчин отказывались верить в возможность такого исхода. Но, как оказалось позже, они ошибались.

Глава 2

Война неумолимо приближалась к городу. Теперь уже все, от детей до взрослых, обсуждали возможные последствия нападения. В один из таких дней по телевизору объявили, что между Азербайджаном и Арменией подписан мирный договор, а это значило, что войны удалось избежать. В этот день люди впервые за несколько месяцев легли спать с надеждой на лучшее. Примерно в два часа ночи город проснулся от жутких взрывов – это была установка «Град». Город бомбили.

В этот день я легла спать рано, но никак не могла заснуть. Мне почему-то было очень страшно, я несколько раз включала свет и осматривала комнату. Я никак не могла успокоиться и решила взять к себе в кровать мягкие игрушки, чтобы немного поиграть и успокоиться.

Грохот. Яркая вспышка. Что-то посыпалось на меня. Я попыталась подняться с кровати, встала на коленки и тут же пожалела: что-то острое впилось мне в ноги. От боли я резко дернулась и упала на пол.

– Что случилось? Ты живая? Где болит?– услышала я в темноте голос мамы.

Тут же кто-то включил свет в комнате. От яркого света резануло в глазах, и я невольно прикрыла их.

Я почувствовала, как меня взял на руки папа и сказал:

– Ее, видимо, оглушило. Она ранена, надо в больницу.

Я открыла глаза и тихо сказала:

– Болят спина и ноги.

– На тебя упали осколки выбитого окна, порезали спину и впились в ноги, поэтому и болит. Ничего страшного нет. Сейчас поедем в больницу, там всё обработают, и пройдет, – тихо-тихо, только мне одной, говорил папа, а сам бежал со мной на руках по лестнице вниз со второго этажа к гаражу, где была его машина.

Меня он положил на заднее сиденье, а сам сел за руль.

Когда мы выезжали за ворота, прогремел второй взрыв. Бомба попала в сад к соседям, которые выращивали гвоздики. Цветы вперемешку с землей взлетели вверх и застучали по крыше машины. Я разглядывала по дороге в больницу, как свисают с крыши убитые цветы. Когда мы подъехали к больнице, наконец-то сработала воздушная тревога. Ужасный звук, от которого холодеет сердце, звучал над городом, вводя в ступор многих горожан. Вместо того чтобы найти укрытие, они оставались на месте и просто озирались по сторонам. Больница была переполнена, люди сами везли раненых. Папа отнес меня на руках к двери кабинета, открыл дверь с ноги и спросил:

– Самвел сегодня дежурит?

– Я здесь. Что такое? – услышала я голос дяди Самвела.

– Асю ранило. Посмотришь? – сказал папа, передавая меня в руки дяди Самвела.

– Конечно, конечно! Пойдем, моя сладкая, сейчас всё вылечим. Чтоб руки отсохли у тех, кто посмел навредить моей племяннице, – дядя Самвел очень бережно положил меня на кушетку, сделал обезболивающий укол и осторожно начал вынимать одно стеклышко за другим, обрабатывать раны и, где была необходимость, зашивать их.

Спина была вся посечена. Раны были неглубокими, но шрамы остались на всю жизнь.

Коленки пострадали больше: я придавила весом осколки, когда пыталась встать, и они глубоко впились. Пришлось накладывать швы. Шрамы на коленках и бедрах долгие годы были для меня причиной не носить юбку: было неудобно, когда каждый раз спрашивали, что случилось, почему шрамы…

Когда мне всё уже подлечили, бомбежка закончилась, сирену выключили. А в больнице уже не было места даже в коридоре: тяжело раненных привозили каждые две-три минуты. Папа решил забрать меня домой. Дядя Самвел дал с собой всё необходимое для перевязки и объяснил, что и как делать.

– Вот, моя сладкая, я папе твоему всё рассказал, как и что надо делать, чтобы твои раны быстро зажили. А я, как только освобожусь в больнице, обязательно тебя навещу. Договорились? – добрым голосом обратился ко мне дядя Самвел.

– Договорились, – ответила я и тут же спросила: – Дядя Самвел, почему я так сильно хочу спать?

– Это хорошо, ты поспи. Я укол тебе обезболивающий сделал, там еще успокоительный компонент есть, чтоб ты расслабилась и отдохнула, так быстрее поправишься. Ну всё, я пойду другим помогать, вон, сколько людей пострадало. Целую, милая моя, поправляйся скорее, – сказав это, дядя Самвел побежал к другим пациентам.

Папа нес меня до машины на руках, лицо его было напряжено. Он молчал, но видно было, что мысли в его голове мечутся и не могут найти согласия.

– Папа, не переживай за меня, уже даже не болит. Всё пройдет, – сказала я ему, стараясь приободрить.

– Я не переживаю, милая. Я просто думаю, что нам делать дальше. Это война, доченька. Надо взрослым подумать хорошенько, а ты не обращай внимания. Твое дело сейчас спать и поправляться скорее, – ответил папа и снова замолчал до самого дома.

У дома нас ждала бабушка. Она, когда узнала, что меня ранило, вышла к калитке и не уходила домой, не поддавалась ни на какие уговоры, всё говорила:

– Отстаньте от меня все! Я никуда не пойду, пока мою Асеньку домой не привезут. Пусть меня хоть расстреляют тут! Зачем мне жить без моей внучки?

Остальные члены семьи в итоге отступили и оставили ее ожидать у калитки.

– Вай, моя душа, мой цветочек! Как же так случилось? Почему не меня вместо тебя ранило? Чтоб эти ироды подохли! Как они так посмели с моей внучкой поступить?!– причитала бабушка, увидев меня, всю забинтованную, на руках у папы.

– Всё, всё, не причитай, поправится. Ничего страшного. Иди давай домой, покорми ее лучше и присмотри, чтобы поспала, – скомандовал папа бабушке.

– Да, да, конечно, я всё сделаю! Неси мою внученьку домой скорее, я сейчас всё сделаю, – сказала бабушка и побежала в дом вперед нас.

Я даже не знала, что моя бабуля, которая кряхтела целыми днями, что ноги болят, так умеет бегать. Бабушка мне принесла мое любимое пюре с котлеткой, напоила чаем с гатой и уложила спать. Мне было так спокойно рядом с ней, что я моментально провалилась в глубокий сон.

Проснулась я от воя сирен. Все бегали и собирали вещи, документы, еду, теплую одежду. Папа понес меня на руках в подвал прямо в одеяле. Я и не знала, что под нашим домом есть такой подвал.

Это была земляная комната три метра на два, внутри было трудно дышать: пахло бензином и соляркой. Как я узнала позже, этот подвал вырыли недавно, над ним были выложены стальные листы. Это было бомбоубежище. Но никто не ожидал, что оно понадобится так быстро, и поэтому там хранили бензин и солярку, которые в связи с приближающейся войной стали настоящим дефицитом.

В комнате стояли рядом друг с другом односпальные металлические кровати и висело радио. Меня положили на одну из кроватей, на другой лежала бабушка. Родители всё бегали в дом, приносили необходимые вещи, лекарства, еду. Когда в очередной раз они вышли из подвала, раздался грохот от разорвавшегося снаряда. Он попал в сад, и взрывной волной родителей отбросило на стену дома. На время мама потеряла сознание, папу контузило. Но он смог собраться и втащить маму в подвал. Дверь закрыть он успел в последний момент: тут же второй снаряд упал уже гораздо ближе, и если бы они остались там, то погибли бы.

Эта бомба была первой ласточкой того ужаса, который моей семье еще предстояло пережить.

Глава 3

Дядя Самвел меня так и не навестил, ни в этот вечер, ни на другой день. Я решила спросить у родителей.

– Папа, а почему дядя Самвел не приходит? Он никогда еще меня не обманывал, он ведь обещал навестить, – обратилась я к папе.

–Асенька, война же, много раненых. Он на работе, не может пока вырваться, – ответил папа, при этом отвел взгляд.

Я знала это выражение лица: он так делал, когда не мог сказать правду.

– Зачем ты мне врешь? Моя погибшая учительница, Маргарита Сергеевна, считала, что мы достаточно взрослые, чтобы знать правду. Она всегда была честна с нами, – сказала я, прямо глядя в глаза отцу.

– Ты права, Ася. Ты давно уже не по годам мудрая девочка и имеешь право знать правду. Дядя Самвел погиб тем же вечером, когда ты его видела. При очередном обстреле снаряд попал в дом, где находились его жена и дети. Он пытался им помочь, стена дома обрушилась прямо на него. Они все погибли, – с нескрываемым горем в голосе сказал папа.

Я не стала ничего отвечать. Мне было больно это услышать: я всех их очень любила, они часто приходили к нам в гости. Это было ужасно несправедливо, что вот так оборвалось столько жизней хороших людей.

«Господи, пожалуйста, забери меня к Себе! Мне больно и страшно, так не должно быть. Я не хочу жить среди всего этого ужаса. Забери меня, пусть меня убьют, и я попаду на небеса!»– такова была моя молитва, безмолвно обращенная к небу, каждый раз, как начиналась бомбежка, и каждый раз, как умирали мои близкие.

Мне было девять, когда начался этот кошмар. За пару месяцев я не просто выросла, я состарилась душой, я выплакала все слезы, потратила всё отчаяние, которое было выделено на мой век, и просто ждала, когда же настанет моя очередь покинуть этот мир.

Я помню, как в первые месяцы бомбежек, когда еще у всех теплилась надежда на возможное возвращение к мирной жизни и в школах пытались проводить занятия, моя учительница спрашивала у детей, кем бы они хотели стать, когда вырастут.

– Я хочу стать врачом, чтобы лечить раненых, – сказал Вардан, главный хулиган класса.

В другое время класс бы рассмеялся, ведь Вардан плохо учится. Какой из него может выйти врач? Но тут все промолчали. Время изменилось и изменило детей.

– Я хочу стать военным, чтоб помочь победить нашим, – выкрикнул с места Артур.

Артур был очень упитанным мальчиком и страдал от врожденного дефекта стопы, при ходьбе был вынужден прихрамывать. Конечно же, он по состоянию здоровья не смог бы выучиться на военного, но и тут дети промолчали.

Все думали, кем бы им стать, чтобы помочь поскорее закончиться этому кошмару, и каждый пытался придумать что-то действительно важное и нужное.

Девочки мечтали стать портнихами и поварами, чтобы сшить хорошую форму военным и накормить нуждающихся. Все уже сказали свои желания, я молчала. Учительница подошла ко мне и спросила:

– Ася, милая, по-моему, ты нам так и не сказала, кем ты хочешь стать, когда вырастешь. Или я не услышала?

– Маргарита Сергеевна, я не сказала, потому что я не вырасту, я умру ребенком. Война рано или поздно отберет мою жизнь, – тихим серьезным тоном сказала я.

В классе повисла гробовая тишина. Все дети ждали, что сейчас скажет учительница, а она молчала.

Маргарита Сергеевна прекрасно понимала, что я вполне могу оказаться права. Вчера она вела урок в классе, где уже погибло четверо учеников. Это у них пока все дети целы, но в других классах уже знают, что такое хоронить своих одноклассников. Ей, конечно же, следовало соврать, сказать, что все выживут и будут жить долго и счастливо. Так говорили вокруг все взрослые, смотрели в глаза детям и врали. Маргарита Сергеевна не могла так поступить: она считала, что суровая правда гораздо честнее и уместнее, чем обман и ничем не подкрепленное обнадеживание детей. Они уже за эти месяцы насмотрелись и натерпелись, стали взрослыми не по годам, обмануть их сейчас равно предательству.

– Ася, мои дорогие ученики, как бы мне хотелось сказать, что всё скоро образуется и никто не пострадает в этой войне. Но это вранье… А врать вам я не хочу. Да, кто-то из нас погибнет, может быть, даже сегодня. На войне никто не знает, сколько проживет. Но если мы перестанем мечтать о будущем, значит, мы уже мертвы, значит, враг нас уже победил. Мы должны знать правду, но верить в лучшее и стараться не падать духом и продолжать мечтать, – ответила Маргарита Сергеевна мне и всему классу.

На следующий день на урок пришла директор школы, в черном платке. Все знали, что у нее героически погиб сын в первые дни войны, а дочь с двумя детьми пару дней назад погибла под завалами дома после прямого попадания вражеского снаряда. Раиса Муратовна только похоронила своих родных, на ней был отпечаток безмерного горя, и, казалось, что от нее веет могильным холодом, настолько ледяными и застывшими стали ее глаза.

– Здравствуйте, дети! Садитесь, пожалуйста, – тихим уверенным голосом сказала Раиса Муратовна.– Сегодня уроков не будет, я пришла вас отпустить домой. Но прежде я должна сообщить вам печальную новость: вчера при возвращении домой погибла ваша учительница Маргарита Сергеевна. Она получила тяжелое осколочное ранение, врачи не смогли ее спасти. Я уверена, она сейчас на небесах и оттуда смотрит на нас и желает нам всего наилучшего. Пожалуйста, сейчас спокойно соберитесь и идите домой. Как дальше будут организованы занятия, мы сообщим вашим родителям чуть позже, – сказав это, Раиса Муратовна ушла из класса.

Девочки заплакали, мальчики держались из последних сил. Они очень любили Маргариту Сергеевну. Она была той самой учительницей, которой они могли рассказать всё на свете и знали, что она не станет ругать или стыдить, а поймет и поможет.

– Ребята, нам лучше идти домой, как велела Раиса Муратовна. Маргарите Сергеевне не понравилось бы, что мы сидим и просто плачем, – сказала я.

Дети молча засобиралась и пошли по домам.

С того дня моя жизнь разделилась на бесконечные ожидания конца очередной бомбежки и короткие перерывы, во время которых появлялась возможность немного погулять по саду. Тянулись недели, перерывы становились всё короче, а бомбежки всё ожесточеннее. Город жил ощущением смерти, не было дома, где кто-нибудь не погиб. Люди умирали целыми семьями прямо в подвалах своих домов. Я потеряла двух своих лучших подруг. Родители говорили, что они с семьями уехали, но даже тогда я понимала, что это ложь.

Самое страшное наступало после окончания очередной бомбежки. Те, кто остались в живых, боялись выйти, боялись узнать о смерти родных и близких. Рев взрывающихся бомб сменялся криком и плачем убитых горем людей.

Глава 4

Примерно в десять вечера, когда жители города собирались ложиться спать, объявили воздушную тревогу. Впервые город бомбили с самолетов, раньше были обстрелы только из установок «Град».

Я с семьей спряталась в подвале. Взрывы раздавались один за другим, такие оглушительно громкие, что казалось, всё взрывается прямо над головой. У моей матери сдали нервы, и она начала рыдать в голос. Отец молча смотрел на нее и не знал, что делать: она уже его утомила этими истериками. И так нервы были на пределе, а тут еще она такая нестабильная, даже детей с ней не оставить, чтобы пойти ребятам на передовой помочь.

– Мари, прекрати истерику. Это не поможет, ты же прекрасно знаешь. Только детей пугаешь. Вот, выпей воды, – сказал папа и протянул маме стакан воды.

– Все умерли…Ты понимаешь, все! Мы тоже умрем! Эту ночь никто не переживет, взрывы не прекращаются! Ты что, не понимаешь?– кричала она на отца, всхлипывая и размахивая руками.

Я смотрела на нее и думала: ну как же так, почему у меня такая мама, почему она еще больше накаляет и без того адскую обстановку. Неожиданно для самой себя я резко встала и влепила ей звонкую пощечину.

– Замолчи ты! Да, все умрем. Сегодня, завтра – точно никто не знает, но эту войну врядли переживем. Так что сядь и не ори, утомила уже, – сказала я ей.

Мать стояла, схватившись за щеку, и ошарашенно смотрела на меня. У нее явно не стыковалось в голове, как это ее тихая дочка ее ударила…

Этот поступок ребенка заставил ее задуматься над ситуацией. Она на время прекратила свои истерики и лишь молча заламывала руки.

Правда, хватило ее меньше чем на неделю. При очередной сильной бомбардировке с самолетов она так кричала, что ее вырвало. Она выпила всю воду, чтобы успокоиться, и требовала еще. Находиться с ней в этой маленькой, сырой и тесной комнате, заменяющей семье бомбоубежище, было просто невыносимо. Вокруг был грохот от взрывающихся снарядов, а рядом вой и крики матери. Я в какой-то момент не выдержала, схватила теплую кофту, которая лежала у меня на коленках, и бегом выскочила из бомбоубежища. Все так были заняты истерикой моей мамы, что не заметили, как я вышла.

Я пробежала через дом, вышла на большой бетонный балкон на втором этаже, откуда открывался хороший вид на город, и стала смотреть. Я слышала, как звучит сирена воздушной тревоги, видела, как пролетел над головой самолет, поняла, что он сбросил бомбы, но не убежала, а стояла и ждала, молилась, всматриваясь в небо:

– Господи, забери меня! Пожалуйста, забери!

Слез давно не было, не было и страха, осталось лишь ожидание неизбежного. Звук разорвавшегося снаряда оглушил меня, взрывная волна сбила с ног. На мгновение я потерялась, где я и что происходит. Когда пришла в себя, то поняла, что мои молитвы не были услышаны: я жива, даже не ранена, просто получила небольшие ушибы при падении на бетонный пол балкона. Снаряд попал в крышу соседского дома, видно было, что он сильно пострадал. Я подумала: «А соседи дома или уехали? А вдруг они только что умерли? Наверно, надо посмотреть. Может, кто ранен и нужна помощь, ведь до конца бомбежки никто не выйдет из своих убежищ, чтобы им помочь».

Я пошла к дому соседей. Калитка оказалась закрытой.Уже был поздний вечер и довольно темно, без света не было видно, есть ли там кто живой или нет. Я знала, что при бомбежке категорически запрещено включать любой свет, даже фонарик, поэтому сначала долго всматривалась в темноту в надежде увидеть какое-то движение, потом, поняв, что это бесполезно, решила пройти через сад. Между нашими домами был невысокий каменный забор, примерно с мой рост, мы часто лазали друг к другу в сады, чтобы полакомиться грецкими орехами или кизилом.

Я, не обращая внимание на взрывы то и дело рвущихся снарядов, спокойно шла по саду; бежать боялась, так как могла в темноте наткнуться на что-то и упасть. Дойдя до забора, я ловко взобралась по каменной кладке и смело перелезла через преграду. Немного поцарапала руки, но это было совсем не страшно, я даже внимания на это не обратила. Подойдя ближе к дому, я поняла, что, когда в него попала бомба, там были люди: был слышен еле уловимый в грохоте плач. Я стала обходить разбросанные взрывом части стен и крыши дома и прислушиваться, откуда именно доносился этот плач. Вскоре, ощупывая всё вокруг себя, я наткнулась на еще теплую руку, а рядом под завалами кто-то плакал. Я позвала:

– Кто там? Вы меня слышите? Вы ранены?

– Они все умерли, умерли. Я одна…Кажется, ранена.Меня придавило чем-то, не чувствую руку, – говорил женский голос вперемешку со стонами и плачем.

Я тогда посмотрела еще раз на руку и по кольцам на пальцах поняла, что это была рука тети Лили, соседки. Даже взрослый человек в этой ситуации испугался бы, растерялся, а я спокойно переложила руку подальше, чтобы не потерялась, пока буду пытаться откопать раненую, и принялась за работу. Меня как будто заморозила война, из всех эмоций остались только сострадание и желание помочь ближнему.

– Тетя Лилия, это Ася. Я попробую вас откопать, держитесь, – сказала я как можно громче, чтобы меня услышала тетя Лиля.

– Ася, деточка, ты что там одна? Уходи скорее, бомбят, и тебя убьют…Беги, не думай обо мне. Зачем мне жить? Мои дети вот рядом лежат, мертвые…Не дай Бог еще с тобой что случится. Уходи, умоляю, – тетя Лиля причитала и причитала, я ее слышала, но у меня и в мыслях не было ее бросить.

Вскоре я разобрала завалы и увидела тело Мушега. Маленький такой, будто спит, лежал на боку, правда, голова была неестественно повернута. Я невольно отвернулась, потом взяла себя в руки, подняла тело малыша и перенесла к руке. Еще минута – и я увидела саму тетю Лилю. Когда уже почти всю ее освободила от завала, поняла, что рука ее застряла между двумя бетонными плитами и покалечена: часть руки просто отрубило, остальное намертво прижало. Это и спасало ее всё это время от смерти, иначе бы она уже умерла от потери крови.