Разбудите Херцина!

Хенерал Ведмедёв прочёл доклад столичного снабженца и смачно выругался. Наложенное поверху указание Воеводы «Принять решительные меры» зело встревожило: за неисполнение могли запросто уволить из войска! Сгоряча надумал было пустить виновника в расход, но потомственный собаковод Ведмедёв превозмог в себе осторожного службиста. Распорядился пока держать пса в клетке и выгуливать только ночью, чтоб ни одна посторонняя сволочь не увидала. И ещё наметил оторвать свой начальственный зад от кресла и, несмотря на зиму, лично наведаться в питомник, чтоб воочию во всём убедиться. Пёс-то, как писал полуполковник Хохолев, ценный, однако хотелось бы понять, из-за чего рискуешь…

***

Год тому назад нашёл собаку прапорщик Вес Белицкий, из Князевского питомника который. В аккурат под зимний перелом солнечный отправился он в соседнюю поросячью военчасть за мясом. Запряг в сани полковую клячу Надью, и покатили – не на горбу же своем туши таскать!

Выписал наряд на мясо. А как дело до отбора дошло, чернявый поросячий ефрейтор, хитрованского племени, указал на угол хлева, где лохматая бурая хрюшка кормила выводок поросят:

– Молочных брать будете? – и хитро поглядел на прапорщика.

В наряде значился один поросёночек – у полуполковника Хохолева день рождения близился, на пятую дюжину лет заходил начальник питомника, полагалось стол накрыть от души.

Среди хвостиков–завитушек, подрагивавших от усердного сосания, прапорщик сразу выделил прямой короткий хвост, хотя бы оттого, что его обладатель был крупнее собратьев и заграбастал самый дойный сосок.

– Беру этого, – не раздумывая, заявил Белицкий. В наряде значилось: «Молочный порось – одна штука», а приглянувшаяся штука была весьма мясистой и аппетитной.

Ухватил бравый прапорщик поросёнка за ногу, да чуть не испугался. Вместо копытца – когти!

– Чертёнок, что ли?! – брякнул невпопад Белицкий и поднял тяжёленького молочника повыше.

И точно – не поросёнок оказался! Извернувшись в воздухе, животное клацнуло зубками и уставилось на прапорщика любопытным взглядом карих глаз.

– Смотри-ка, пёсик! – изумился Белицкий. – Откуда он тут?

– Кто знает, – пожал лукавый сержант плечами, – приблудный, может, из трубы вылез. Так как, берёте?

Про трубу Вес знал, но немного. Была она гладкой, будто вырезанная из неизвестного серого камня. В полсажени в поперечнике, уходила труба в землю под малым уклоном в сторону реки Мошковолжи. Если умом пораскинуть, под ней и проходила. Потому как на другом берегу другой такой же конец её выступал, как раз у драконоводческого гарнизона.

До провала ещё, когда в несколько лет земля просела почти по прямой от Дубёны до самой Мошковы, никакой трубы не было и в помине. Потом в самых глубоких местах огромной канавы хлынула снизу вода – вблизи Икоши, Выхромы и ещё кое-где. А когда провал заполнился, потекла вода из Мошковы-реки в Вологу. Недолго думая, назвали новоявленный водоём рекой Мошковолжей да пользовать стали. Вскорости концы трубы и стали выпирать, будто река её собой придавила в глубине.

Драконоводам-то вообще все по бубну – просто устроили из трубы поганую яму. Куда-то ж надо драконий навоз девать! В первые годы, когда часть только разворачивали, селяне забирали дерьмо на удобрение. Урожай получался несметный! Но когда у сельских детишек новорожденных стали крылья на спине прорастать, зареклись селяне, да новые пашни подняли, от греха подальше. А старые поля забросили да в наделы переименовали – дракон наделал, значит. Военные тогда просто задачу разрешили – в трубу дерьмо сваливать! Верно говорят: где появляется дракон, там порядок кончается.

На восточном берегу реки любопытства особого к трубе не проявляли – ну труба, ну из серого камня. Мало ли непонятностей на свете! Главное, жить никому не мешала и оборонная мощь Росси от неё не страдала.

– Беру. А ну, поехали, посмотрим, где он выполз, – скомандовал Белицкий солдату. А на полуполковниково празднование решил потом что-либо сообразить.

Ефрейтор пожал плечами и согласился. Начальства своего, он, видать, не опасался. Хитроване мастера вино делать, да в подарок его подносить. Спускалось им, чего уж. А хитрость его прапорщик уж после понял: списали-то поросёнка, а отдали приблудную собачку. Навар, однако, особливо когда неучтённый порось подрастёт!

Посадили пёсика на дровни, поехали. По пути глядит Белицкий – а пёс-то ещё молодой, щенок, можно сказать. Даром что с полпуда весом. Доверчивый, за палец покусывает, у прапорщика на груди сиську ищет. А какая у прапорщика сися – смех один. Вот если дородную жену его Марусю взять – вот тогда да! Правда, молока от неё не дождёшься, порожняя она, но насчёт потискать – самое милое дело. Знал Вес, что кое-кто из охотников до жёниной груди порой до неё добирался, а то и не только до неё.

Не успел Белицкий вздохнуть горестно по поводу непутёвой жены, как из-за кустов появилась труба. Конец её был завален снегом почти доверху, на локоть только дырка темнела. Земля рядом, вывороченная рыжими комьями, от когтей следы. Прапорщик заглянул туда, лучиной зажжённой посветил – ничего не видать. А щенюшка тут скулить принялся, да с дрог спрыгнуть норовит. Хитрованец его с трудом удерживает, прапорщика зовёт.

Взял Белицкий щенка на руки, к трубе поднёс. Совсем взбесился пёсик – пищит, от трубы воротится, вырывается. Не стал прапорщик мучить собачку, погрузились и в часть родную поехали. А как до дому добрались, решил оставить щенка у себя, в питомник не сдавать. Потому как породы пёс неопределённой, по всему – нездешней, и для какой военной надобности сгодится – только время покажет.

Жена Маруся подобрала собаке кличку:

– Были в древности, я слыхала, два великих бударя – Белицкий да Херцин, кого хош на ратное дело поднять умели, – объяснила Маруся мужу, – хоть кляклого-размяклого, хоть целое войско на конях, если надо. Раз, Весенька, ты Белицкий, то вот тебе дружок Херцин, он тебя по тревоге поднимать станет, не всё ж мне тебя расталкивать! Хоть высыпаться буду.

Это она в отместку так назвала, за первую служебную собаку мужнюю. Чёрная с тёмно-рыжим подпалом херманская козявка так глянулась Весу, что души он в ней не почаял: умна, послушна, работяща. Он тогда только сватался к Марусе, и чтобы невзначай не назвать суженую другим именем, собаку тоже Марусей именовал. Девица поначалу отказывала Весу, говорила: «есть у тебя уж одна Маруся, с ней и любись». А потом уступила. Стало две Маруси у Белицкого – собака да жена. Одна верная, другая погуливала.

Терпел Вес, попивал только порой, когда совсем невмоготу становилось. Его жалеючи, полуполковник Хохолев властью данной ажно развести суженых грозился – прилюдно, перед строем. Однако ж слово обручальное было Весом дадено, а прапорщику росскому не след от слова отступать! Терпел.

Так бы и шло оно, да позор, однако, случился.

В питомнике в конце полевого года подводят итоги, лучших собак выбирают. И вот Хохолев при всём честном народе оглашает, что сукой года признаётся Маруся прапорщика Белицкого. Половина военных – в хохот, другая – молчит смущённо. Тут Вес и понял, что врут люди – не со всем гарнизоном погуляла его благоверная, а только с половиною. С тою, которой не до смеха было.

Понятно, почему не до смеха. Не смотри, что увалистый и косолапый, Белицкий весил с дюжину пудов, был крут да сноровист, и под горячую ногу ему бойцы старались не попадаться. А вот Марусю свою жалел нежно, пылинки сдувал, ни разу пальцем не тронул, хош и было за что.

Тут бы и разойтись ему с Марусей, ежели не по сердцу, а по уму поступать. Но сердце уму не соратник. Всего и сделал тогда Вес, что служебную собаку переименовал в Верную. Чтоб, значит, животное не срамить. Теперь-то собака померла, а верность её прапорщик помнил! И от Херцина того же ожидал.

Дело прошлое, да живучее. Высыпалась с тех пор нагулявшаяся жена, Херцин Веса и впрямь будил. И рос пёс, рос! Шерсть тёмная, с серебристым отливом. За год больше доброго хряка вымахал. С полдюжины пудов, тулово плотное, лапы крепкие и шустрые, даром что внутрь развёрнутые сильно. Ни дать, ни взять – второй прапорщик, только на четырёх ногах ходит. Подшучивали служивые, мол, Херцин – это Белицкий после полуведра браги.

Послушный, ни на шаг от Веса не отходил. И боец бесстрашный. Правда, драться ему не давали – ни один даже бульбуль бурский ему не соперник, чего ради слабым кости крошить?

А с месяц тому, жена Весова ушла. Из-за пустяка, казалось бы. Сказала, к столичному снабженцу. Чудно! Тому теперь женские ласки как нож острый. Супротив зубов Херцина и самая большая берцовая кость не сдюжит. Тем паче, похотливая конечность, за которую пёс ухватил кобелястого снабженца, когда тот воровато выскользнул из двери дома Белицкого. По запаху отработал, умница! Посчитал, видно, что суетливый носатик уносит что-то из имущества хозяина. Ведь всё, что пахнет Весом, это его достояние! И жена тоже. А на кой ляд мужику достояние, которое само раздаривает себя направо и налево – не собачьего ума дело. Рванул зубами, и ладно.

С того случая Херцина по приказу хенерала Ведмедёва поместили в клетку, где пёс тут же задрых на месяц, а Белицкий на тот же месяц запил, ожидая неизбежных разборок: снабженец – та ещё штучка придворная…

***

Утром уходящего года направился прапорщик Вес Белицкий с обходом к собачьим клеткам. Голова разваливалась со вчерашнего надвое, снег противно скрипел под ногами, солнце выбивало слезу из покрасневших глаз.

Жить не хотелось совсем, подкосил служивого уход Маруси. Если б война какая шла, так напросился бы в самое пекло – геройски голову сложить. Но Хохолев поведал, что войны нынче не предвидится, и самое большое, что может сложить Вес, коли не бросит пить, так это звание прапорщика и причитающееся продуктовое довольствие.

Война, не война, а дневальному по питомнику от обязанностей не уйти. Как говорится, утренний обход не отменяется, даже если больная голова вообще забыта дома на тумбочке. Грело токмо, что через три недели день начнёт прибавляться, всё ж повеселей на душе станет.