Паутина Арахны

Когда это началось, сейчас сознание уже не в состоянии было уловить, конец сверкающей нити ускользал, как песок сквозь пальцы, а потом и вовсе из поля зрения, лишь изредка дразня своей видимой достижимостью. Ту самую связь было сразу не отыскать, она затерялась где-то во тьме заботливо скрытых памятью забытых деталей, временами выныривающих на ее поверхность. Было только неоспоримое здесь и сейчас, чего нельзя было отрицать, а все остальное в прошлом и будущем подвергалось сомнению. Разве это не то, чего следовало было ожидать, осознанно погружаясь в искусственно созданную темноту и прохладу? Нарастающее состояние тревоги и напряжения, чередующееся с желанием что-то припомнить сменилось испугом, а затем – расслабленностью. Лессировки и sfumato, мастерски выстроенные соотношения, четкость chiaroscuro сложно было игнорировать, так как это единственное, на что можно было здесь смотреть, к тому же, расположено было на самом видном месте. Внушительная тень маленького паука, вызывающая смутные тревожные воспоминания о зрителях, встающих в кинозале во время самого начала сеанса, что-то сосредоточенно плела на облупленной стене грязно-болотного цвета фрустрации оттенка номер А040. Когда-то окрашенная глянцевой алкидной, все еще отражающей свет остатками глянца, краской, но сейчас потускневшая, частично потерявшая свою постепенно осыпающуюся угловатую неуживчивую жеванную хлопьями штукатурку стена со временем приобрела уверенные безошибочно узнаваемые бледные оттенки поганки, уже источала запах грибной плесневелой сырости в этом скупо освещенном каменном плену непреднамеренно хитроумно спроектированной ловушки. К тому же, она имела своеобразную неровную сложную обтекаемую конструкцию, по сути, мало отличающуюся от структуры морской раковины. Пространство, сужаясь, все стремительнее заворачивалось куда-то вовнутрь, стремясь сомкнуться в сингулярность в той самой точке где-то в углу, где плелась отбрасывающая тень паутина со своим неугомонным обитателем. Природная неотъемлемая быстрота и ловкость, проявляющиеся по мере его последовательного продвижения от одной расположенной на задворках плетения дислокации на конструктивно сравнимой с креплениями старинных корабельных снастей своего почти законченного произведения, паутины, к другому. Ощущаемая расчетливость его действий, контрастируют с мнимыми и показными медлительностью и неловкостью его здесь, впотьмах где-то в самом центре мерцания прозрачного бледного невесомого флера паутины, переливающейся стеклянной азиатской лапшой из разных видов перламутрового крахмала, временами просвечивающего белизной. По неровностям стены механически задумчиво неспешно скользили, следуя за рассеянным блужданием скупого непрямого источника освещения, отражения двух из восьми тонких передних орнаментальных ориентальных лапок паука, тех, которыми в центре своей паутины он сосредоточенно орудовал с намерением следовать только одному ему исчерпывающе известному техническому заданию, которое, хотя и оставалось полностью понятным только ему самому, но и до него бесчисленное множество раз дублировалось, повторялось и тиражировалось прочими пауками этого вида или манеры плетения. Игра света с тенью на стене, слегка размытые по краям эти планомерно и неустанно скользящие тени казались время от времени ножками паука невероятно крупных размеров, пушистого экзотического прожорливого паука размером с ладонь, а совсем не того крохотного невзрачного паучка мало впечатляющего облика, которым он в действительности являлся. "Паук ест фиалки, он не ест ничего иного." Откуда я знаю эту фразу? Даже если это, действительно, так, в данных обстоятельствах это скорее хорошо для меня, чем плохо. Надеюсь, это авторитетный источник. Подобный этому танцу теней на стене еще задолго до всего происходящего подобные сценки языком жестов и немого кино часто привлекали мое внимание где-нибудь в кофейне. Чьи-то бледные костлявые пальцы своей пластикой добавляя аналоги спецэффектов в сценарии разговоров. Светопреставление и представление света, которые были здесь и там когда-то бывали разыграны, легко можно было бы причислить к тому достаточно непродолжительному, но допускающему широкие возможности к пополнению, списку зрелищ известного рода, за которыми можно было бы непрерывно наблюдать неограниченное количество времени. Глядя на то, как вполне обоснованно здесь плелась все та же поднадоевшая нестареющая классика в новейшей интерпретации, можно было бы прийти к невеселым выводам о том, что каким бы привычным тривиальным образом не смотрелась эта тонкая колыхаемая сдавленным стенами порывом ветра конструкция, все равно эта давняя функциональная уловка старой школы не переставала работать. Чем именно вызвана любовь насекомых к углам, которые так часто прикрывает тонкая паутинка? Любовь, которая дает импульс следовать большому количеству овеществленных сущностей деятельного проявления воли в рамках единой фабулы, родового сценария. Преломление света в углах, следование в тупик и возможная неизбежность трагической развязки. Это одна из дионисийских мистерий, которые предшествовали формированию жанра. Так же, как и мерное непрекращающееся пребывание волн к берегу, ритмически образующее просодию бесконечного эпического произведения одного стихотворного размера. Белая легкая паутинка, летящая, но будто застывшая, высоко в воздухе, для кого-то она совершенно безвредна, ничего не стоит смахнуть ее, если попадешься. Подобные ей незримые сети слишком превосходят ее прочностью и монументальностью, ими незаметно захватываются помыслы, желания, воля и более громоздких существ. Шоры дают нам видимость инсайта или озарения, открывая в качестве истины лишь объект локального точечного освещения во мгле. Так выделяясь из белого шума фоновой информации внезапно однозначно понятая случайная деталь задает основную тему для анализа, обретает акцентированную субъективную значимость. Это угол стола, это яблоко, это тень на исписанном блокноте, лежащем на столе, ветер за окном нещадно качает из стороны в сторону массивные ветви неправильной формы, а листья обретают с каждой секундой самые драматичные ракурсы, компонуясь по законам барочной живописи. А длительно подспудно мучившие нас вопросы строят по мотивам этих деталей правдоподобные сказочные и фантастические сценарии, а также прочие ярко выраженные миниатюрные жанровые опусы. Какой забавный паучок и как я легко отделался! На самом деле он совсем крохотный и похож на глянцевую ягодку черной смородины. Мне очень нравится эта ягода, хотя и само ее название образовано от слова "смрад", если я не ошибаюсь. Название ягоды совпадает с названием мифической реки, есть и не менее загадочный мост, перекинутый через нее. Подробнее я плохо помнил, о чем там было дальше. Тем не менее, мистические и гастрономические аналогии настолько меня отвлекли, что теперь я уже ничего не боялся, а только вне времени и пространства безмолвно наблюдал за происходящим и наслаждаясь затянувшимся мгновением. Я отношу себя, вероятно, себя к тому самому подавляющему большинству, которое, наверное, придерживается распространенного мнения, что потенциально способно на большее, чем в действительности подтверждёно фактически способно будет сделать. Но слишком сильное влияние на каждого из нас и на то, на что каждый из нас способен, оказывает общественное мнение. Мнение большинства или даже небольшой группки может предопределить нашу судьбу. Оскорбление, за которое кто-то не поплатился, распущенные слухи, заблуждения ограниченных людей по поводу сущности и смысла нашего поведения могут нанести больший вред, чем явное проявление прямой агрессии, так как они вредят незаметно и предопределяют судьбу, пока не поймешь, в чем дело, и не расставишь все по своим местам, ни в чем не преуспеешь. Хуже может быть только то, что к чему-то нас влечет деструктивная иррациональная страсть, которая игнорирует наши природные данные и дарования и не способна оценивать их практически и объективно. Мы можем что-то уметь, чему-то научиться, но чаще делаем что-то совсем простое из того, что уже хорошо умеем, то, к чему изначально существовала какая-то природная предрасположенность или то, что с детства было вбито нам в голову или практикуем отточенный до автоматизма навык. Чем сильнее эти факторы, тем скорее мы пытаемся себя реализовать, с трудом понимая, что надо делать, чтобы сделать меньше и с лучшим конечным результатом. Немного этот паук мне гитариста напоминает, поэтому и мысли мои пошли в сторону творческих аналогий самосовершенствования и оттачивания мастерства. От меня не ускользнуло, что не всем одинаково дается этот тернистый путь самосовершенствования, наверное, у каждого свои причины, почему так. Почему системы знаков утрачивают свои исходные смыслы, почему обман является универсальным средством коммуникации, как и недоговоренность, рассчитанная быть понятой в определенном выгодном для оратора значении? Темнота способствует появлению мыслей, так как зрение лишено возможности выхватывать и изучать реальные образы. Мысли рождаются во тьме, сознание лишь изредка озаряется светом идеи или правильного решения. Хорошие идеи приходят к нам подобием света. Второй раз даже совсем незначительный подъем становиться уже сложнее осуществить, так как уже задумываешься, а нужен ли мне такой подъем, который единственной своей целью подразумевает падение? В общем, все предельно ясно и мне больше не страшно. Я всегда был фанатом старомодных кинозалов, поэтому, кажется, я мог бы провести здесь так и еще несколько часов, постепенно войдя в состояние полного душевного спокойствия сходное с глубоким трансом. Все бы хорошо, но мои размышления были грубо и безапелляционно прерваны неразборчивым окриком одного из моих впечатлительных спутников, я обернулся и поспешно вышел, хотя и не распознал на слух, что конкретно кричали, сама интонация показалась мне вызывающей тревогу и выразительно многозначительной. Испугавшись, что меня не станут искать и даже могут так и оставить здесь, так как я полностью утратил чувство времени и перестал следить за тем, сколько минут я здесь уже провел в одиночестве, изначально собираясь уложиться в кратчайшие сроки со всеми моими чисто практическими и неотложными задачами. Карточный домик разлетелся, нить, скрепляющая ряд мелкого бисера, который я все это время нанизывал, разорвалась, он весь, игриво подпрыгивая, рассыпался мне под ноги и теперь рябью плыли перед моими глазами плоские и полупрозрачные разноцветные пузыри, даже когда я выходил из прохладного затенения своего временного отшельнического укрытия, мои мысли были заняты уже совершенно иными выражениями преходящего. Странно, что после выхода наружу и краткого сиюминутного упоения, я почувствовал легкую тошноту и жар, которые перестали ощущаться явно почти сразу, затем только временами напоминая о себе до самого вечера. Я с радостью обнаружил тогда, что прошло не так уж много времени, когда увидел знакомые цвета одежды и силуэты. Было еще довольно рано, светло и все вокруг прямо-таки сквозило неоправданным оптимизмом. Похоже, это было связано с тем, что мы были еще полны сил и воодушевлены успехом первого этапа нашего продвижения, легко справившись с крайне прямолинейно и без подвоха поставленной задачей, по сути, не потребовавшей от нас ни малейших мыслительных напряжений, выбора или остановки для поиска решения. Просто дойдя до места, в котором у нас была назначена встреча вовремя, даже раньше назначенного времени, заблаговременно, мы, в целом, ощущали себя от этого вполне состоявшимися путешественниками. На этом этапе пути нас ожидал теплый прием, хотя нас почти никто не встречал. После того, как я прошел немного через широкую полосу рябой пятнистой тени и вышел на залитый светом и более открытый участок, я, наконец, в полной степени ощутил, что начинаются какие-то подлинные странные чудеса. Насыщенное свежестью и до анемии шокирующим сочетанием яркости света, утрирующим все цвета местности, и созвучием ароматов и их пряных отголосков, обрушившихся на посетителей этих мест, утро казалось одновременно и вызовом, и каким-то предельным вовлекающим началом, чье озадачивающее продолжение, теряющееся в дымке линейной перспективы дня, потенциально длящегося в абстрактную, еще не обретшую окончательной формы, бесконечность. Кроме того, что это чувство можно было однозначно определить, как ощущение полноты существования, я вдруг подумал почему-то о принципе единства времени и места действия. Но что на самом деле представляло собой это место, куда мы пришли? Об этом можно было делать исключительно умозрительные любительские выводы, так как прогулка попадала в категорию развлекательных, или это было то единственное ее определение, которое наше самолюбие могло бы признать таковым. 12:00. Дойдя до этих живописно уютно раскинувшихся немногочисленных, казалось, в спешке заброшенных построек без каких-либо однозначно трактуемых внешних признаков, которые можно было бы безошибочно сложить в совокупность убедительных причинно-следственных связей и составить линейное повествование об этом, наша небольшая группа тут же спорадически рассыпалась. Я снова почувствовал легкое одиночество, но теперь не с явным удовольствием, как во тьме, а с легкой меланхолией. И тут снова на меня нашли какие-то чудеса, которые все остальные, не считая меня, благополучно проглядели. Я, ко всему прочему, начал слышать странный высокий звон в ушах, который сначала принял за что-то стороннее, а не внутреннее, несколько секунд безуспешно прикидывая, каким из себя должен был быть источник, его издававший. На всякий случай, я очень плавно и медленно повернул голову в его деликатных поисках. Тут я обнаружил, что в зарослях кустарника какие-то небольшие, но очень проворные птицы упоительно щебетали, хотя они и были настолько быстры и миниатюрны, что их самих почти не было видно, невозможно было как следует разглядеть, но периодически ветки тряслись от их беспорядочных резких перемещений, теряя узкие мелкие листья и созревшие ягоды, глухо падающие к ногам, поэтому можно было судить, что птички существуют и о прочих их устойчивых качествах. Здесь тоже было довольно небезынтересно, поэтому я оставил любые сожаления о том, что возвратился в томный оглушающий зной, покинув прохладную тень контрастов из чего-то утробного сырого и монументального, тщетно попытавшись спрятаться от огорчений бесчувственного к страданиям внешнего мира в укромном затенении уединения. Резкий пронзительный окрик вынудил меня потерять нить предшествующих ему размышлений, столь отдаливших меня за эти несколько минут от прямой цели нашего визита и сопутствующих ему обстоятельств. Сейчас я уже не мог припомнить ничего из того, о чем я тогда думал, чему способствовало возвращение моих спутников, активно ведущих живую дискуссию. До этого речь, кажется, шла об античности, о сходстве и различиях греческой и римской античности и их мифологий. По дороге сюда подавляющее большинство участников увязло в дискуссии о том, что хорошо знало об этой у нас наиболее популярной для изучения культуре. Это то, с чем все были так или иначе знакомы в теории, даже если и приобрели затем другие интересы или предпочтения. Разговор вился вокруг разного рода мифов о богах и героях, которые обладали внешней привлекательностью, так как обрели множественные изящные и совершенные воплощения в декоративно-прикладном искусстве. Но если тщательнее разобраться в самих этих историях, они оставляли горькие или меланхолические чувства, а временами ужасали. Иногда разговор съезжал на инков и ацтеков, которых мало кто знал или понимал, поэтому возникало слишком много споров и интерпретаций, особенно это касалось слишком длинных и сложных в произношении имен собственных, из-за чего иногда нельзя было даже определить, об одном ли персонаже с вариативным наименованием идет речь или это принципиально различные действующие лица. Это прекратили обсуждать, так как слишком запутались, назревал конфликт, имевший минимальную базу для такого повода. Конфликта следовало избежать, прекратив обсуждение. Затем речь пошла о римской античности и о том, как отличия между античными греческими и римскими общественной жизнью, культурой отразились на различиях мифологии или наоборот. В целом, решено было согласиться, что римская мифология мало отличается от греческой, исключая явные и устойчиво повторяющиеся расхождения в именах собственных. Кажется, ни римляне не были более жестокими, чем греки, ни vice versa. Хотя из-за скульптуры и краснофигурной керамики, греки кажутся большими романтиками, изобретателями любви и поэзии, от римлян их отличало допустимость культовых человеческих жертвоприношений, относившуюся не только к наиболее древней, специфической и обособленной, в основном, ограниченной территорией одного острова культуре вроде крито-минойской, но и, если верить "Илиаде", в которой и без того много жестокостей, территориям и временам падения Трои, если она существовала. В каком-то смысле греческая античность – поэзия, а римская – театр. Жестокость не имела свойства исчезать, но приобрела светские черты и распространялась не только на внешних противников, но и на внутренних политических конкурентов. Все эти чисто теоретические знания и выводы, давали удовлетворение, складываясь в законченную картину, но были далеки от нашего конкретного места и времени действия, которое оставалось загадкой, а выводы с поддержкой этого предыдущего рассуждения можно было делать только по аналогии, что хорошо не выходило, если быть полностью откровенным. Такие темы было приятно обсуждать, так как это давало возможность ощутить разницу между мировоззрение людей того времени и теперешними, с таким широким многообразием вариантов выбора. Если древние римляне так отличались от греков, почему бы и нам от всех них не отличаться существенно? Какое-то преимущество в суждении нам давала временная удаленность тех событий, позволяя чувствовать более умными и более продвинутыми, так как мы многое знаем о них в общем и в целом, а они о нас – ничего. Тогда, кажется, люди мало отделяли собственную личность от чего-то всеобщего или воли каждого конкретного божества, которые, судя по античной манере писать, как будто действовали за них, во всяком случае, точно, когда простые смертные преуспевали в своих начинаниях. Заметнее всего отсутствие индивидуализма проявляется в античной драме, у римлян аналогичные чувства, вероятно, приняли более общественные черты, чем мистические. Как бы мы сейчас не отличались от всех них и они друг от друга, неизменным оставалось то, что нравы и дух, царившие в обществе тогда и теперь иногда даже незаметно предопределяют наши мысли и поступки, похоже, мы и не догадываемся сейчас, насколько несвободны, хотя на фоне тех событий и тех людей прошлого мы и ощущаем большую индивидуальность и раскрепощение. Каждый из нас вправе сделать свободный, но чаще делает очень умеренный, предсказуемый и рациональный выбор. Такой, какой скорее всего можно ожидать от каждого из нас с учетом характера и предпочтений. Мы почему-то относились к этим мифам не как к части себя, но как к каким-то экзотическим рассказам далекой древности, непонятно к чему применимым, поэтому как к развлечению и способу скоротать время. Не делая глубоких выводов или практически полезных наблюдений, каждый радовался, что он здесь и сейчас, никогда так бы не поступил и, к счастью, живет в другом времени и при иных обстоятельствах. Постепенно разговор из серьезного стал легкомысленным и более чем несерьезным. Теперь никто даже не пытался умничать или ссылаться на авторитетные источники, плетя от скуки все, что вздумается об этом месте, которое мы слабо знали и понимали, строя самые натянутые и смехотворные гипотезы и явную отсебятину. "Здесь многие пытались обосноваться, но дом этот, обиталище духов, был основательно проклят, в этом мы ничем не можем помочь посетителю данной местности, так удачно расположившейся на перекрестье …" Слышал я невнятную неубедительную аннотацию к этому идиллическому пейзажу, которая с каждым словом становилась все тише, неразборчивее, невнятнее и малоубедительные. Это ныне заброшенное место когда-то было обитаемым и процветающим, здесь шла оживленная торговля, стены еще хранили стилизованные образы и краткие надписи, относимые к тому периоду времени, отпечатки рук на невысохшем кирпиче, таинственные литеры и письмена, высеченные в камне, когда-то они имели смысл, повседневное значение, для тех, кто здесь постоянно каждодневно появлялся. Им все казалось здесь иным, привычным, их угол обзора отличался от того, который мы сейчас непреднамеренно занимаем, видя окружающие декорации в совсем другом свете, свете аттракциона, развлечения или фестиваля. Для нас происходящее – лишь часть ритуала крайне редко устраиваемой игры. Эти ныне таинственные с трудом распознаваемые знаки когда-то, вероятно, служили предельно серьезным ориентиром и определяли отношения между постоянными обитателями данной местности и культурной среды, а сейчас это ряд таинственных петроглифов, имеющих для дилетантов ворох возможных гипотетических толкований любопытных, к которым можно обратиться от скуки, но уже утративших свое изначальное практическое и семантическое значение, ожидаемый определенный душевный отклик и магическое воздействие. Или нет? Зачем знать скрытое значение того явление, которое уже, кажется, навсегда утратило свою силу, не имеет прошлой своей власти? Но в каком-то смысле это понимание или его видимость становятся ключом и порталом, ведущими в то, что надежно скрыто, или просто удовлетворяет обыкновенное праздное любопытство обывателя. С этого ключа начинается какой-то незначительный отрезок пути, ведущий озадаченного вопрошающего. К чему-то достойному внимания или к пустышке. Зачем непременно нам обязательно нужна эта видимость линейной правдоподобной перспективы? Мозг выстраивает стройные логичные теории всего, обобщая ограниченные результаты чувственного восприятия, мы пытаемся обобщить непосредственно воспринимаемое, энциклопедические знания, личный опыт, и несколько выводов или моралей, напоминающих народные поговорки. Из этого обычно мозг выстраивает стройные линейные системы, теории онтологии. Неполнота этой индивидуальной картины приводит к тому, что эти захватывающие истории и исчерпывающие толкования оказываются отличающимися друг от друга в существенных признаках, если они достаточно просты и линейны. Такое ментальное явление больше исходит из потребности мозга в постоянной практике и корениться в необходимости для него непрерывного поступления своеобразной пищи для размышлений и, вероятно, не столько в подобном случае бессмысленной активности является праздным развлечением, сколько сказывается отсутствие стоящего предмета для его практической полезной работы. Полезно и практично зачастую то, за что между людьми ведется ожесточенная борьба вне рамок всяких моральных соображений, когда возникают такие дилеммы, люди, как правило, теряют рассудок, ими движут неконтролируемые страсти, желание немедленного результата и ощущение конечности всего человеческого. Что-то же такое умозрительное, что только является обещанием какого-то полезного навыка или практического знания без клятвенного заверения его утилитарной полезности, абстрактные умозаключения, собирания сомнительной коллекции никому ненужных идей и наблюдений, это относительно безопасный способ применения собственного интеллекта. К сожалению, ничего стоящее в глазах общества не может не быть сопряжено с какой-то несправедливостью и конкурентной борьбой самого грязного вероломного типа, говоря обратное, люди почти всегда лукавят. В этом пустынном месте до конца не определенного нами происхождения, больше напоминающем покинутое убежище первых поклонников мистических учений отчасти естественного, местами – искусственного происхождения как-то особенно чувствовался в этот ясный погожий раскаленный полдень контраст между светом и тенью, отбрасываемой на неровные изгибы стен сложной системой истончившихся перекрытий, напоминающих очертания наиболее смелых образцов западноевропейской архитектуры, ближе к варианту модерна югенд стиля. Сочетания неправильности форм с теплой сухостью фактуры крошащегося желтоватого известняка привлекло тогда наше внимание. На возвышении, вдали от того более затронутого цивилизацией, но ныне заброшенного места, в самой низине на небольшой мощеной площади, где мы сейчас находились, неприкаянно рассредоточившись вокруг вычурных старомодных кованных солнечных часов, гармонично заполнивших угол площади, достойное этого выделяющего месторасположения высилось основательное солидное каменное образование, напоминающее своей монументальностью и непрактичной избыточностью дворцы древнейших восточных цивилизаций. Вид этой сложной ассиметричной структуры даже отсюда поразил нас своей вопиющей невозможностью скромно вписаться в свое окружение, удивив и взбудоражив воображение, превзойдя все наиболее смелые ожидания, но нисколько не разочаровав. Нам предстояла кажущаяся непродолжительной и почти магистральной дорога, ведущая наверх. Это могло быть слегка затруднительно, но не должно было представлять какой-то непреодолимой сложности. Так мы отыскали кажущуюся подходящей единственную тропинку, начинающуюся у подножья холма, структура ее среди камней скал и беспорядочной растительности была малоразличима, ее общее направление и отсутствие альтернативы сыграли свою роль. Так начался наш постепенный подъем вверх, который занял значительно больше времени и потребовал гораздо больших усилий, чем мы изначально рассчитывали приложить для выполнения этой промежуточной задачи, так как тропинка петляла, проходя через наиболее ровные участки, и была крайне пологой. У некрутого неоправданно продолжительного подъема тоже существуют своеобразные преимущества, но нас промедление выводило из себя, выматывало и психологически утомляло сильнее необходимости перенесения дополнительных физических перегрузок, обычно сопровождающих неподготовленных путешественников на крутых подъемах горных перевалов в условиях повышающегося атмосферного давления и кислородного голодания. Нас ждала утомительность другого плана. По мере нашего постепенного продвижения все заметнее становилось, что никто больше не пытался выбегать вперед, перед другими участниками группы, для того, чтобы что-то рассмотреть, пока остальные его догоняют, более не предпринималось также новых попыток привлечь внимание остальных к себе или к своим наблюдениям. Ритмичность перемещения и статичность удаленности нас друг о друга более прочих признаков, как и наше молчание, свидетельствовали о воцарении всеобщей усталости. Затем тропинка временно сворачивала с открытого участка в совсем уже дикие заросли. Мы не без сомнений и душевного волнения неуверенно вошли в хвойную чащу, собрание первобытно гигантской растительности, в этом царстве теней было заметно тише и сумрачнее, чем снаружи, хотя за пределами чащи солнце неистово светило на безупречно чистом небосводе. Это солнце лишь едва заглядывало в темный частокол копий Лонгина, создающих прохладную густую тень. Ветер опасливо сгибал скрипящие недосягаемые вершины, движущиеся неупорядоченно, атонально. Ступая, можно было заметить насколько мягче и легче стал слой почвы под нашими ногами, артерии и вены корней до этого змеившиеся на серо-бурых гранитных валунах, напоминавших спины вынырнувших над океанской поверхностью гигантских китов, теперь едва удерживали собой мягкие пластичные слои теплой темно-коричневой почвы. По потрескавшимся глубоким кракелюрами стрелой взмывающего ввысь тонкого ствола беспорядочно панически бегали муравьи. Не зря в сюрреализме муравьи символизируют плотское желание при зрительном контакте с его объектом. Мягкая земля, засасывающая вовнутрь себя тишина, лишь изредка нарушаемая мягким падением той или иной шишки, мелкие желтоватые хлопья летящие откуда-то сверху невыразимо медленно временами освещались яркими узкими лучами света, выявляющими симметричную структуру изящной виньетки, лучами, просачивающимися сквозь черные графитные графичные силуэты деревьев вытянутых готических пропорций. Здесь уже было достаточно много раздражающе жужжащих комаров. На освещенных участках этой местности с более редко расположенной растительностью комаров почти не наблюдалось, хотя не было как таковой сырости или обилия болот, чувствовалось, что, возможно, они и присутствуют где-то в отдалении, вне пределов прямой видимости. Казалось, что это был уже гораздо более обширный участок леса по сравнению с тем, через который мы только что непосредственно проходили. После того, как мы опустились на самое дно этой высасывающей душу тишины, мы вновь начали медленное восхождение. Затем мы бродили по самому верху изъеденных светло-серой патиной лишайника. Драматично круто возвышающиеся над ровной поверхностью вершины снизу кажущихся высокими деревьев смотрелись с той точки подстриженными под одну гребенку, карликовыми, находящимися практически на одном уровне. Кроме того, сейчас на уровне глаз оказались вершины соседних скал. На поверхности обрывка водоема, видневшегося при взгляде сквозь буйство растительности, можно было обнаружить дифракцию и интерференцию тонкого дрожания грязно-голубой поверхности, которая, казалось, не отражает ничего кроме неба. Камни были настолько рябы и неупорядочены по форме, теряясь среди корней, зарослей, источающей сильный узнаваемый аромат ягод, что внезапно, перед ногами, мог возникнуть покатый обрыв, ведущий посетителя данных камней к не самому желательному спуску. Пару раз такая диспозиция внезапно возникала, призывая к меньшей впечатлительности и большему вниманию. Здесь вас ожидала дикая рябая, как платье на картине Коровина, нашинкованная тонкими обрывками смесь тени и света, темных силуэтов на фоне освещенных участков, многоцветных ковров на каменных полах неправильной формы. Издалека при взгляде сверху вниз была заметна холодная тень у воды пожирающая береговую линию, тоже населяемую сумрачными гигантами, ниспадающими своими одинаковыми частыми и слишком тонкими для таких крупных объемных стволов поникшими тонкими сухими ветвями под равными углами в половину прямого. Сырость осязаемо распространялась, визуально передавалась одним их видом, была неприятна. В тени и холоде вода спокойно размывала песчаный отрезок суши в низине. Это было последнее яркое визуальное впечатление. Тут же мы, насмотревшись этих чудес и напрасно гадая, что все это значит, вновь вышли на прежнюю относительно ровную местность, почти лишенную деревьев. С такого типа ландшафта начиналось наше медлительное продвижение у подножья. Первоначальный энтузиазм, так часто сопровождающий многие сборы и сами увеселительные поездки, к моменту достижения нами этого места уже основательно поутих. Прогулка была длительной и мало комфортабельной, погода с ощущаемым только здесь, на возвышенности, ветром, нежно и неумолимо пригибающим к покатому склону земли, сейчас упорно не желала быть идеально подходящей для местности нашего передвижения и выбранной одежды, темы для разговоров в таких условиях быстро иссякали, и до этого все время нашей прогулки в лесной части следования тропы мы, не сговариваясь, упорно хранили глубокое молчание, в дальнейшем пути ничто стороннее нас не развлекало, а так же не произошло ровным счетом ничего необычного, неожиданного и удивительного. Отчасти поэтому наше продвижение неизбежно свелось к довлеющей над всем происходящим идеей ее скорейшего завершения наверху. Поэтому, вероятно, мои спутники выглядели непривычно и уже в большей степени интровертами, чем замечалось при обычных условиях в процессе нашего непринужденного общения. Каждый уже, вероятно, гадал почему мы преобразились в настолько доверчивых глупцов, решившись на такое времяпрепровождение, отчего мы совершенно безосновательно приписываем чудесные свойства абсолютно обыденным вещам и бездушным явлениям, удовлетворительное объяснение которым эффективнее всего дается путем математических доказательств и физических формул в сочетании с чтением кратких энциклопедических статей. Зачем проверять опытным путем всем известные факты, не преследуя практического интереса, и прочие аналогичные идеи должны были затронуть восприимчивое от недостатка информации сознание. Кто-то был мыслями уже далеко отсюда, в подробностях личных бытовых занятий, предшествовавших сегодняшней скверной поездке либо только планируемых решений мелких проблем, без которых дальнейшее существование, кажется, упирается в непреодолимое препятствие. Так бывает, если есть видимость только одно прямолинейного пути, не имеющего развилок. К моменту, когда воцарилась полная тишина и никто уже длительное время не предпринимал попыток возобновить давно иссякшую беседу, фокусировать взгляд на ком-то или чем-то, мы, наконец, подошли к конечной точке нашего восхождения почти вплотную, преодолев еще один разворот серпантина тропинки и оказавшись на очень незначительной по площади "смотровой площадке", которую со всех сторон окружали естественные преграды. С юго-востока и юга ее обрамляла такая отвесная пропасть, нисходящая в буйную беспорядочную растительность (через нее мы как раз и проходили), что кроны и вершины не самых низкорослых деревьев терялись далеко внизу, не доходя даже до середины ее глубины. Отсюда открывался живописнейший вид, от которого дух захватывало, можно было медленно и осторожно подойти к краю этой пропасти, чтобы его оценить. С противоположной обрыву дуги начиналось медленное ступенчатое возвышение неровным изломленным зиккуратом естественных сколов и отступлений многоцветия холодной красоты камня, безумно и хаотично разбросанных наподобие современной монументальной скульптуры, к которой сложно подобрать название или образный ассоциативный ряд. Из-за затруднительности свободного передвижения здесь складывалось немного некомфортное ощущение ожидания чего-то неопределенного. Длительное ожидание во время восхождение сменилось сомнительными преимуществами триумфа достижения результата. Пожалуй, это было место, где сложно было с комфортом находиться в нашем настоящем количестве, составе при таком общем уровне активности длительное время. С другой стороны, возможность рассмотреть вблизи это экстраординарное нагромождения скал необычной формы и происхождения, на которое мы совсем неожиданно для себя наткнулись, немного нас воодушевило. Не понятно было, впечатляло ли оно издали в большей степени, но вернее сказать по-иному производило не менее неотразимое впечатление как вблизи, так и издалека. Вдоволь налюбовавшись на вид в отвесную пропасть, адаптировавшиеся к этому перевалочному пункту участники группы немного расслабились и разделились, найдя себе очень визуально различающиеся занятия, плохо поддающиеся рациональной интерпретации сторонним наблюдателем. Находиться не слишком далеко от входа в самих пещерах казалось, пожалуй, даже скорее безопаснее, чем находиться на самой этой площадке. Как минимум, три человека с интересом рассматривали стены на предмет каких-нибудь обозначений, которые было бы легко оставить на такого рода мягком материале. Кто-то начал кричать, петь и кружиться внутри одного из сводчатых средокрестий пересекающихся галерей, проверяя оказавшуюся бесподобной акустику. Несколько неразборчивых надписей, в конце концов, были найдены, но они обладали ярко выраженным несакральным характером, вероятнее всего, относясь к самому недалекому прошлому. После поверхностного общего исследования данной местности, интерес к нашему пустоватому объекту наблюдений немного поутих, система пещер, которая тянулась вглубь значительно дальше того небольшого внутреннего участка у входа, который мы уже успели обследовать, пугающе простиралась и гораздо дальше предполагаемого. Пока никто из нас не решался продвинуться, так как мы оказались здесь своевременно в ожидании встречи с местным гидом, который обещал нас сопровождать, но, очевидно, задерживался. Мы договорились о встрече внизу в определенный промежуток времени, в который он так и не явился, а также о возможной второй попытке отыскать друг друга уже наверху, но и сейчас по всем признакам получалось, что он опаздывал. Были рассмотрены какие-то варианты о расхождении с местным временем, но они также слабо подходили для толкования сложившейся ситуации. Дальнейшее продвижение внутри, которое изначально планировалось осуществить с помощью веревок или разного рода графических меток все равно слишком нас устрашало, поэтому мы, уже заскучав, но окончательно не утратив осторожность и осмотрительность, не стали поддаваться необоснованному желанию рискнуть и испытать все планируемое на практике полностью самостоятельно. Так мы проскучали около часа. Кто-то просто загорал, кто-то читал принесенную с собой книгу в мягком переплете, некоторые смелые личности, лежа у края обрыва, вновь принялись рассматривали открывающийся с высоты птичьего полета живописный вид. Я же рассматривал фасадную часть этого мрачного модернового скального образования неправильной формы, зияющего небрежно высеченными французскими окнами без вырванных рам всего в среднем не более, чем на три этажа вверх, чем-то напоминающего шаблонный заброшенный старомодный особняк. Солнце светило сейчас особенно ярко, в эти часы освещая и раскаляя выступающие элементы фасада из сыпучего песчаника цвета золотистой охры этого элемента пасторальной ландшафтной композиции, этого импровизированного декоративного здания, выточенного природой с гением родственным по духу творениям Гауди, безумно вьющимся изгибами неправильной формы. Выточенные природой они отбрасывали резкие тени внутрь этих глубоких протяженных впадин в человеческий рост, простирающихся во внутреннюю незримую часть, составленную из сообщающихся галерей, переплетенных между собой в произвольном порядке. Мой взгляд блуждал по неправильным очертаниям, я все больше всматривался вглубь этих бесконечных галерей, в тщетных попытках отыскать что-то любопытное и заслуживающее внимания, что-то, чего никто не видел прежде, чтобы удивить затем своей внимательностью уже очень сильно опаздывающего местного гида, который клятвенно заверял нас, что он обязательно придет. Кого-то охватывала досада, кого-то начало одолевать беспокойство, все мы чувствовали не проходящую смутную неопределенную тревогу, но, тем не менее, коллективно мы не сдавали позиций, несмотря на отдельные индивидуальные сомнения. Будь нас меньше, мы, скорее всего, давно, проявив малодушие, разбежались бы, но так как всех участников группы связывали разные сложные длительные отношения и системы взаиморасчётов, которые напрямую не озвучивались, вышло так, что все вместе мы остались, так как никто не хотел испытывать вину за свое малодушие и испорченный день перед кем-то другим. Разговаривать было совершенно не о чем, как никогда ощущался нависший над группой перевес коллективного желания вернуться назад, чтобы заняться собственными не терпящими отлагательств внезапно всплывавшими в памяти неотложными делами.

Мой взгляд скользил вдоль этого внешнего фасада галерей. По какой-то причине именно этот конгломерат сообщающихся пещер полностью захватил мое внимание, а о присутствии и состоянии окружающих я мог судить лишь по разрозненным шумам и голосам, рассеянно выхваченным из неразборчивой какофонии этого гама, по фрагментам членораздельной речи. В то время, как я уже достаточно долго рассматривал это упорно статичное разогретое солнцем убежище отшельника, на третьем этаже в незначительном отдалении от нашего местоположения, наконец, мелькнуло то, что заслуживало моего внимания. Это в подробностях запоминающееся явление предстало перед моим и, кажется, исключительно только моим взором, судя по отсутствию адекватных эмоционально окрашенных реакций прочих моих спутников, всего на несколько секунд, я толком не смог разглядеть, кто это был там, но этих нескольких секунд хватило, чтобы заметить часть бледного лица в полутени, отбрасываемой капюшоном или пологом, ничем не подсвечиваемый яростный яркий взгляд пристальных проницательных глаз неистово блистающий в обрамлении этой тени, как на одном из полотен, приписываемом да Винчи или его анонимному последователю, неприятно поразившем меня некогда зловещей поволокой. Затем мелькнул мягкий шлейф черной тяжелой материи, молниеносно исчезнувший в полоске скудного освещения впадины. Эти яркие глаза как будто только что перестали пристально, всесторонне, холодно и внимательно изучать нашу группу. Поначалу я было ошибочно принял человека, если это был именно человек, за нашего гида, который все-таки нас отыскал. Но на самом деле, когда я уже было вскинул руку в приветственном жесте, я обратил внимание на удаляющуюся фигуру, которая немного отличалась от силуэта нашего гида по росту и комплекции. В фигуре было больше женственного и мягкого, но угадывалась и какая-то сверхчеловеческая сила, так что мне показалось, что это не мог быть наш гид, хотя сходство во внешности и манере одеваться прослеживалось и было неоспоримым. Я машинально немного толкнул локтём соседа, читавшего книгу, но он не успел заметить моего наблюдения, хотя я и очень старался добиться подтверждения реальности моего видения, на мои "ты это видел" я получил массированные проявления недовольства, ворчание. Пока только таким неблагодарным результатом увенчалось мое наблюдение, но данный незначительный случай инициировал масштабную дискуссию относительно целесообразности дальнейшего ожидания. Мнения разделились. Некоторые были согласны подождать еще немного, были центристы и очень левые сторонники немедленного расходиться. Затем всесторонне проявившееся скрыто бушевавшее сомнение немного улеглось, мне, наконец, удалось убедить окружающих, что я кого-то видел внутри, все мы как-то синхронно успокоились, так как вполне можно было предположить, что гид где-то рядом, а это один из напоминающих его внешне спутников гида. Всему можно дать разумное объяснение, здесь не вовсе какое-то дикое, далекое от цивилизации место. Никаких неожиданностей быть здесь не может, все очень мирно и предсказуемо, можно сказать, "Диснейленд". В конце концов, такой легкий миловидный, к тому же, пугливый призрак не может нам навредить. Не стоит впадать в панику и отступать, в конце концов, мы уже заплатили, и просто так не уйдем, когда еще так соберемся все вместе. Лучше и творить, и путешествовать, и учиться пока молод, поэтому не надо тратить свое время и время других попусту. Тщетно ожидая появления гида, коллективное сознательное группы вновь все больше начинало склонялось к уходу, это чувствовалось, как неумолимое накренение тени на солнечных часах, которые я по пути видел в этой низине на площади. Раскаленный полдень миновал, но назревающему неминуемому разговору помешал случай, вызвавший всеобщий переполох. Собака убежала. Свернувшая в неподвижном клубке собака, совсем недавно мирно хрипящая на коленях своей зазевавшейся хозяйки, незаметно проснулась и кинулась внутрь анфилады, наполненной эхом от медленно слетающих капель где-то внутри этого пугающего предшествовавшего архитектуре строения. Вероятно, она проснулась и тоже увидела что-то заинтересовавшее ее в глубине этих немыслимо разветвленных пещер. "Шарлин!" Подобные истошные крики разносились и резонировали у самого входа в конгломерат пещер вот уже полчаса. Гулким эхом застыл где-то под сводами этот звучащий англицизмом старофранцузского происхождения игнорируемый призыв, а потом, агонизируя, затих, продемонстрировав пугающую ажурность и глубину этой сети пещер. Истерическое состояния заламывающей себе руки хозяйки невозможно было преодолеть, ни советами, ни уговорами, ни таблетками из дорожной аптечки, ни стаканом воды. Вновь мнения о том, что необходимо делать в данной ситуации, пропорционально разделились. Часть людей принялась звать собаку, перемещаясь от одного слухового окна к другому, пара человек вела серьезную дискуссия о способах возможности поиска собаки снаружи и изнутри, их рисках, их предполагаемой продолжительности и целесообразности. Нашлись и отступники в лице одного из нас, изъявившего желание немедленно покинуть группу, с некоторой неохотой, дав несколько обещаний и неправдоподобных объяснений, он был отпущен и вскоре его удаляющийся силуэт скрылся за горизонтом никем из бросающих осуждающие взгляды уже не замечаемый. Через час группа пришла, наконец, к принятию того факта, что гида нам уже не дождаться, и тщетности любых попыток выманить собаку, где бы она сейчас не находилась, извне любым из многократно повторенных лингвистических способов или демонстрацией любой формы пригодной для этого пищи. Решено было, и на этом согласились почти все, не терять времени попусту и не дожидаться надвигающихся сумерек. Уже чувствовалось, что совсем скоро день плавно начнет преображаться в наступающий вечер, хотя все еще довольно светло. В конечном счете, решено было разделиться и использовать для ориентации внутри этого комплекса пещер композитный способ маркировки и перемещения. Для этого мы все вытащили из рюкзаков фонарики, спички, длинные веревки, мотки тонкого канта для обертки, какое-то яркое тряпье, которое нашлось у кого-то из нас, мел, уголь, темно-фиолетовые маркеры, компасы. Все найденные в недрах наших рюкзаков веревки были затем связаны между собой в одну длинную, но составляла она не больше 100 метров в длину, чего, казалось, не могло хватить для полноценного передвижения по настолько богато разветвленной системе пещер, по которой нам предстояло передвигаться. Связь тут не ловила, поэтому логичный удобный вариант с навигацией, таким образом, автоматически отпадал сам собой. К счастью, никто из нас не забыл взять с собой компас, о чем мы заранее условились перед началом самой этой поездки. Именно этот аспект казался наиболее важным. Мы торжественно вытащили свои компасы и, держа на расстоянии вытянутой руки, принялись согласованно проверять их относительную и абсолютную точность. Исходя из этих наблюдений, мы пришли к выводу о юго-восточном положении основного, наиболее широкого и удобного входа в пещеры, который был достаточно запоминающимся, чтобы не пропустить его и отличать от более мелких и недостаточно приспособленных для торжественного парадного входа прочих впадин.

Решено было делать пометки на каждом из поворотов, везде, где только можно привязывать лоскуты цветного тряпья, помеченные таинственными фиолетовыми маркерными литерами первых букв имен спутников, а также сматывать веревку, когда она достигнет максимальной своей протяженности и с того пункта, который является развилкой исследовать попеременно каждое из открываемых направлений, создавая таким образом некоторое подобие разветвленного иерархического графа. У каждой такой развилки следовало оставлять какую-то метку мелом и углем, при этом еще и привязывая куда-нибудь цветную тряпочку, желательно на уровне глаз, далее необходимо было отпускать одного человека, чтобы тот обследовал переходы, на максимальную длину веревки, один конец которой привязывался к поясу этого человека, а другой – к поясу одного из группы. Этот навороченный и несовершенный метод нравился далеко не всем, так как существовал гораздо более простой и действенный метод прохождения почти любого лабиринта. Но стены и разветвления были слишком неровны и местами геометрически неправильны до такой степени, что не было возможности использовать другой более простой и понятный способ именно здесь, когда для геометрически правильных ровных стен без лишних отверстий, то и дело появляющихся под разными ракурсами и углами, он подходил идеально. Как бы то ни было, это был вполне логичный и рабочий способ достижения результата. Фрагменты разномастной нити Ариадны были связаны между собой морскими и прочими приемлемыми узлами, которые только один из нас умел вязать достаточно прилично. Вложения одномерных многообразий в трехмерном пространстве зацеплений различной кратности, которая больше или равна единице. Один из нас должен был остаться у входа в ожидании окрика и светового знака фонариком, чтобы затем отпустить отвязанную веревку. Затем веревку необходимо было смотать, основная группа людей будет пускать вперед две группы из двух человек. Один из участников двух групп будет привязан за пояс к веревке, а другой будет держать его за руку, осматривая труднодоступные места. Третий человек у развилки будет стоять и регулировать движение веревки. Когда первая группа достигает завершения длины веревки, она дает об этом знать при помощи нескольких световых знаков и криков на случай, если свет нельзя будет разглядеть. Затем совершенно такими же знаками должен был ответить тот, кто будет контролировать движение нити в ее центре, таким образом, достигшая предела веревки пара должна будет удаляться от конечного пункта своего следования, ослабляя натяжение нити, а вторая пара будет идти сквозь следующий за поочередно сменяющим друг друга первым проходом главной развилки, начиная с самого левого, вновь ее натягивая. В это время статичное положение администратора веревки, держащего ее и регулирующего ее движение, не должно меняться, он должен будет сосредоточенно наблюдать за ней и не заниматься ничем помимо этого. Все остальные, а это еще три человека, должны будут осматривать наиболее близкие к его местоположению помещения, их стены на предмет каких-либо знаков или надписей, а так же иных признаков присутствия материальной культуры. Блестящая теоретическая база, позволила нам всесторонне подготовиться к ситуации, разработав идеальный, как мы полагали, план для этого типа местности. Теперь группа руководствовалась уже скорее каким-то личным интересом проверить этот честолюбивый план, а миссия поиска домашнего питомца превратилась скорее в какой-то абстрактный символ, который мог бы подготовить рациональную базу для этой далеко не столь разумной выходки. Десять человек, превратившиеся в девять сворачивали всякий раз, задав наиболее левое направление, когда веревка все же натянулась. Эта часть удалась им, проблема правда заключалась в том, что не всякое наиболее левое направление туда являлось наиболее левым обратно, так как периодически возникало и еще более левое направление или даже два, таким образом, поздно спохватившейся компании, пришлось надеяться только на знаки, которые они могли оставить при помощи лоскутов ткани, размещаемых ими на уровне глаз в каждом случае развилок, и на оставленные на стенах знаки. "Там на стене был знак, но она хотела быть уверенной." Проблема заключалась лишь в том, что, часть участников этого странного предприятия, отойдя чуть дальше от входа, не могла проигнорировать тот факт, что стены и развилки этих пещер становятся все более и более критично испещренными различными знаками. Это были многочисленные повторяющиеся изображения крестов разных цветов и размеров, изображения мастей игральных карт, выполненные углем, мелом и красным кирпичом, выгравированные в самой структуре стены, символы религиозных организаций и конфессий, логотипы организаций, кабалистические символы, буквы латиницы, иероглифы и короткие сочетания цифр и букв, укороченный женские и мужские имена, названия музыкальных групп, лозунги, какие-то громкие понятия, peace, love, hope, liberty. То есть, в каком-то смысле, данное место все больше становилось похожим на изрисованный неблагополучный спальный район крупного города или города помельче, общественный туалет или любое другое место скопления вызывающего вопросы и недоумение безалаберного контингента с низкой степенью социальной ответственности. Хотя, по сути, это не было чем-то из ряда вон выходящим в данных условиях, именно таким образом хотели решить свои проблемы и они сейчас. Выходило, что их знак "крест", здорово терялся на общем фоне, они насчитали пять или шесть крестов подобной формы, из-за несогласованности действий, они не сразу начали писать новое обозначение вместо старого. Решено было писать кличку убежавшей собаки, но даже это странное слово пару раз попадалось им в едином пласте испещренной как палимпсест надписями стены. Вдоль и поперек сверху донизу, как громадная фреска на стене в период самого расцвета Ренессанса. Небольшая надежда еще оставалась у них на тряпочки, но проблемой было отсутствие возможности их привязать, так как стены были по большей части без каких-то явно выступающих горельефных деталей. Конечно они оставляли их в каких-то выемках и нишах, но надежд на такие ориентиры особых не питалось. Какой же ошибкой было стянуть веревку в момент ее наибольшего натяжения в первый раз! Если бы кто-то из нас знал, насколько это было самонадеянно, но в группе люди становятся более смелыми, чувствуют себя чуть в большей безопасности, в гораздо более защищенном положении, чем в аналогичных обстоятельствах, но в одиночестве. Каждый надеется на других и на группу в целом, тем более у них есть четкий обоснованный план действий, истоки которого восходят к тому материалу, который части из них уже был знаком по теории графом. Они относительно недавно изучали ее в Университете. Возможно, в силу возраста или других субъективных факторов, их поведение, большинству более взрослых людей показалось бы самонадеянным. Им самим же происходящее пока все еще казалось увлекательным развлечением, игрой и исследованием, которое они сами же по собственной воле и инициировали. То, что мы получаем от теории, после того, как нам вдруг покажется, что мы первоклассно во всем разобрались, недопонимание и слепцы, которых водят другие слепцы. Не видя единой общей схемы какой-то структуры, нам остается только гадать, подкладывая под сонное лицо костыль за костылем, в итоге мы получаем сложное для понимания решение, выглядящее натянутым из-за таких костылей, хотя гениальной простоты единственно верного решения нельзя было бы заменить или ожидать чего-то сильнее. Так они с интересом успели обследовать вереницу пещер и заслуживающее внимания письменное содержание их стен. Внутреннее пространство пещер временами существенно меняло свои формы и габариты. Иногда особенно заметно было, что первоначально высокие неровные потолки этих гротов становятся в некоторых отдельных "комнатах" ниже или постепенно спускаются практически до земли под заметным углом. Практически каждая комната обладала своими собственными индивидуальными неповторимыми конструктивными особенностями. В какой-то момент у меня даже начали возникать ассоциативные образы, которые связывали структуру интерьеров каждой из сети пещер с какой-либо вымышленной или реальной сценой, происходившей со мной в помещении правильной формы. Можно было сразу определить предназначение воображаемой комнаты, где располагалась мебель и люди. Эти поочередно сменявшие друг друга камерные скульптурные композиции, возникавшие передо мной, напоминали то парадную винтовую лестницу оперного театра с массивным фонарем на пиларе, то новогоднюю вечеринку с елкой, под которой лежат коробки с рождественскими подарками. Точно таким же образом, как Да Винчи в своих "Суждениях" дает совет для развития вдохновения. Ему самому это было нужно для какой-то задачи по созданию местности. Необходимо целенаправленно рассматривать "стены, запачканные краской". Он описывал в своих дневниках то, что мне еще до прочтения его наблюдения казалось естественной функцией мозга, которую я для его целей просто не использовал. Хотя любопытно, насколько вероятно, что его рисунки стихий и фантастические пейзажи такого "стихийного" рода берут начало в этом зрительном методе развития воображения. Лично у меня не хватало воли и страсти к экспериментаторству, чтобы воспользоваться его советом. Ему в грязном пятне на стене, а многим другим – зачастую в абстрактных узорах после их длительного и непрерывного рассматривания чудились смутные образы и представления из подсознания. Сейчас мое воображение, стимулируемое темнотой и замкнутостью пространства, отвлекало меня от самой сути происходящего в гораздо большей степени, чем это могло быть желательно в данных обстоятельствах. Веревка закончилась, и оператор веревки, который умел вязать и связал все эти узлы уже прекратил сосредоточенно ее сматывать. Никаких признаков присутствия песика здесь не наблюдалось. Ни мокрых следов собачки на сухих поверхностях, ни в рыхлых сухих или подобных грязи субстанциях, которые здесь попадались, ничего не обнаружились. Не нашли мы тут ни клочка шерсти, правда, были какие-то кости, вероятнее всего, это мелкие животные, домашняя птица и скот, ящерицы, череп, вероятнее всего, когда-то принадлежавший кошке. Более зловещих следов жертвоприношений в данном крыле пещерного дворца не наблюдалось. Тем не менее, увиденное здесь наводило меня на какие-то слегка мрачноватые мысли, какие не приходят, к примеру, даже в более экстраординарно смотрящемся остиарии. Место из-за таких специфических черт казалось не священным, а если и своего рода священным, то языческим, казалось, что если и не совсем недавно, то в не столь отдаленном прошлом здесь происходило нечто непонятное, дикое и зловещее. Из материальной культуры не удалось отыскать каких-либо очевидных реликвий или антиков, несомненно представляющих историческую ценность надписей или знаков. Если и попадались какие-то предметы, в основном, они относились к современной массовой культуре и больше напоминали потерянные по небрежности элементы, превратившиеся в мусор. Я заметил здесь какие-то дешевые пластиковые бутылки и разорванный рюкзак с изображением интерфейса старой компьютерной игры с плоской двухмерной графикой. Там желтый кружочек преодолевает разные коридоры лабиринтов, выстроенных на черном фоне. Интересная идея экономии времени на поисках до какого-то момента казалась слабой, но все-таки жизнеспособной. Все, кажется, ощущали воодушевление, тем более, прошло совсем немного времени, это продолжалось вплоть до неловкого момента разрыва веревки в самое неподходящее для этого время. Это произошло прежде чем первая возвращавшаяся в место сбора основной части группы пара вернулась, в момент нахождения новой пары на полпути до пункта назначения их прогулки. Неизвестно, что произошло, перетерлась ли веревка о камни, развязался ли один из узлов или по иной причине, но веревка резко потеряла свое былое натяжение. После этого около десяти минут в сторону первой ушедшей группы подавались многочисленные световые и звуковые повторяющиеся знаки, но все было совершенно напрасно. Веревка свободно висела, с какого-то момента она начала сматываться заметно легче, не встречая никаких осложнений. Решено было оставить ее в покое, так как ее могут еще отыскать в пещере, возможно, случайно отвязавшиеся люди. Вторую пару также экстренным образом решено было вернуть назад аналогичным способом. На этот раз затея увенчалась успехом. Оба вернулись из темного прохода в достаточно помятом виде, запыхавшись, в грязи и пыли, говорили несвязно и косноязычно. От них ожидали каких-то пояснений, но не дождались ничего качественно нового. Все, что они говорили было известно нам и до этого. Все устали и пытались как-то оправдаться перед самими собой или смягчить впечатление от исчезновения двух человек. Дальше идти было невозможно, но решено было отправить одного из нас пройти по ставшемуся отрезку свободной несмотанной веревки, чтобы их поискать. Эта честь выпала мне, так как мы тянули зубочистки, и мне попалась короткая, отказаться в такой ситуации было проблематично и болезненно для самолюбия. Ощущение глупости происходящего меня не покидало, но пришлось пойти на эту искупительную жертву и дойти до конца веревки. Я прошел несколько комнат, которые отличались особенной узостью, искривленностью и разнообразием выступов, попутно стараясь отыскать наши особенные отличительные знаки среди всех прочих примет местности. Становилось все тише и на фоне этой тишины особенно отчетливо выделялся какой-то странный едва уловимый звук. Вскоре в поле моей видимости возник и сам источник этого звука – блистающая во тьме капля. Падение капли в лужу глухо резонировало в замкнутом пространстве пещеры с необычной из-за ее рельефа акустикой. В третьем помещении находилась крупная лужа с холодной водой, в нее мерно редко, с одинаковой периодичностью, падали капли, кажется, промежуток между их падением превышал секундную продолжительность приблизительно в два раза. Капли падали в крупную лужу, из которой выходили уже почти высохшие две пары следов. Находящиеся недалеко от лужи почти улетучились, я подумал о том, что имеет смысл поторопиться, так как вскоре от них может совсем ничего не остаться. Перед уходом я основательно промочил свои собственные ботинки в этой холодной воде до самых щиколоток, предполагая дальнейшее возможное развитие ситуации. После прохода я уже не рассматривал внутреннего убранства пещер и не представлял картин, которые рисовала фантазия на этом непривлекательном и относительно однородном фоне. Все мое внимание было поглощено следами и веревкой. Необходимо было продвигаться не натягивая ее, только очень и очень легко касаясь. Наконец в пятой развилке меня постигло разочарование, веревка до сих пор не закончилась, а следы окончательно полностью высохли и оборвались. К сожалению, пол был неровным, рытвины и сколы мешали мне передвигаться быстрее все это время. Мне пришлось перескакивать с одного откоса горного пруда на другой, чтобы не искупаться в нем целиком. Хотя кристально прозрачная вода, казалось, заполняет бассейн всего до колена, рисковать узнать нечто новое не хотелось. После обнаружения тщетности моих усилий, так как, видимо, их тоже чем-то смутило озеро, они решили не нырять, я стал внимательнее рассматривать не только веревку, следы этих двоих, возможные признаки того, что где-то здесь побывала и собачка, но и интерьеры помещений. Они уже не освещались легким бликом от волнения поверхностей этих стоячих водных источников, возможно, имеющих незримую связь с чем-то большим где-то под стенами. В следующей пещере, где все было относительно ровно, я, наконец, нашел тот самый край веревки, на котором она прерывалась. Я внимательно изучил ее конец при помощи фонарика. Могу только сказать, что он был обработан фабричным образом, не перерезан, не перетерт, вероятнее всего развязан, петля, которую мы завязали вокруг пояса уходящего выглядела по-другому. Я обследовал ближайшие к этому месту помещения, но нигде не нашел следов отвязанной части веревки и любых других признаков присутствия наших путников: знаков, потерянных вещей или предметов гардероба, рисунков. Такое чувство, что кто-то аккуратно отвязал конец этой, казалось, намертво и с огромной силой завязанной восьмеркой веревки, оставались даже какие-то легкие загибы, свидетельствовавшие о реальности существования этого узла в прошлом. Кажется невероятным, что эта пара отвязалась самостоятельно, так как единственный знакомый с такого рода узлами человек среди нас стоял сейчас на том месте, откуда я начал здесь свою сольную карьеру. Сложно было объяснить происходящее ленью или ложной скромностью, еще более замысловатым явлением казалось их полное бесследное исчезновение из этой точки. Стараясь сопоставить все возможные версии событий я обратил внимание на особенность внешнего облика трех пещер. Интересным было их неодинаковое естественное освещение. Наиболее левая пещера казалась немного светлее, в то время, как в трех прочих установился какой-то густой беспросветный кромешный мрак. Пытаясь рассуждать с точки зрения исчезнувших, я подумал, что, вероятнее всего, они решили пойти на свет отсюда, оставляя знаки. Я сам оставил у конца веревки пару тряпочек. Я расположил их в форме стрелки, указывающей в сторону наиболее освещенной пещеры, а вокруг нее начертил круг углем, но он вышел очень куцым и неубедительным, но остальными имеющимися материалами получалось чертить еще хуже. Так я шел, смотря на эту немного более светлую, чем все остальные стены почти гладкую однородную казавшуюся каменной и темно-серой стену. Я шел достаточно долго, в состоянии видеть лишь то, что находилось непосредственно у меня перед глазами. С каждым шагом мое предположение о существовании альтернативного выхода или светового колодца казалось все менее сильной гипотезой. Тем не менее, в какой-то момент я, действительно, достиг стены. Можно сказать, я вплотную подошел к ней и уже мог видеть все с большей детализацией. Она была освещена отраженным светом, источник которого располагался где-то высоко наверху, как в мифе о пещере Платон из 7й книги "Государства", где говориться про учение об идеях. К тому тусклому источнику освещения, являющем собой лишь отражение света, льющегося из светового колодца, вела неустойчивая стопка из крупных хаотично разбросанных камней неправильной формы. По ним было удобно карабкаться наверх к источнику света, но сама конструкция не казалась достаточно устойчивой. То есть передвижение было вероятно, не казалось физически затруднительным, но требовало смелости и периодической проверки устойчивости компонентов этой груды камней. Таким образом, эта насыпь образовала нечто наподобие невысокой стены, за которой то и дело появлялось что-то непонятное, кажется, активно выпрыгивающие со всех концов этого окошечка недовольно щебечущие птицы с взъерошенными перьями и не менее активно колышущиеся ветви деревьев. Такие тени отбрасывались на наиболее освещенный участок стены на самой вершине груды камней, но ни клочка облака, ни листочка, ни перышка нельзя было видеть напрямую, только их отражения на стене. "Откуда здесь деревья?" Я задумался, но недолго рассуждая устремился вверх, так как нужно было скорее преодолеть пятиметровую высоту этой груды камней, это оказалось просто, груда только выглядела неустойчивой, но была тверже статуи, изготовленной из монолитного куска розового гранита. В отраженном свете темнеющих вечерних небес я обнаружил, насколько мокро и испачкано я выгляжу. Настоящий люмпенизированный маргинал, если можно так выразиться. Лихо карабкаясь из подполья, я сравнительно легко добрался до вершины и аккуратно заглянул за ту тонкую грань, которую до этого только наблюдал издалека. В лицо мне сразу же дохнул поток резкого свежего ветра с пылью и еще непонятно чем. Было не так уж тепло, я долго моргал, прежде чем смог как следует разглядеть, из какого скворечника я выглядываю. Деревья оказались растущими на скале, птицы были здесь в своих гнездах, расположенных, в основном, в нишах скал. Именно тени этих птиц и деревьев, которые можно было легко принять за японский театр теней с изображениями летящих над лесом драконов я и видел. К сожалению, мне самому оттуда никуда нельзя было выйти, я едва мог разглядеть другие окна в этой почти глухой отвесной стене обрыва, казавшийся бесконечным отвесный обрыв резко уходил вниз, теряясь в тумане где-то очень глубоко. Не было понятно, река это была там внизу или дорога, или что-то совсем промежуточное. Кажется, я видел вдали еще какие-то деревья на фоне стены высоких скал, водопады, реку, и дьяволов мост, идущий через эту реку на головокружительной высоте в самом центре высоты этой стены скал. Но это было где-то в отдалении, в тумане, нечетко, я хотел было позвать на помощь, но пронзительный ветер унес сказанное мной с такой ошеломительной быстротой, что и сам я, кажется, не смог расслышать ни слова из собственного крика. Сверху была почти гладкая стена утопающая в тумане, то же самое было и справа, и слева, снизу и во все стороны. Гладкая стена настолько, как будто я смотрю из центра осушенной неработающей гигантской гидроэлектростанции. Немного выделялись только фактура и стыки камней, а так бы стена была, кажется, абсолютно гладкой. Далее продолжать путь не было совершенно никакого смысла. Полный вперед отсюда был невозможен, нельзя было передвигаться никуда, кроме единственного направления с достаточно предсказуемым результатом. Поэтому я принялся разочарованно сползать назад, вдоволь до хрипоты надышавшись пронзительным ветром так, будто без подготовки холодным осенним днем сдавал нормативы бега на короткие дистанции. 18:00. Немного согревшись и отдышавшись, почти неподвижно лежа на пологом валуне у самого подножья груды, я пошёл в обратном направлении, едва припоминая приметы, которые все ещё цепко удерживал мой мозг во время передвижения в сторону света. Теперь я чуть лучше мог разглядеть те стены, к которым только что продвигался, стоя до этого к ним спиной. Не в состоянии заметить всех особенностей интерьера из-за спешки, теперь я чуть больше мог сказать о знаках и надписях во все стены, чье прогрессирующее увеличение настолько поразило нашу группу на самых первых этапах внутреннего передвижения в этих галереях. Надписей здесь было меньше, меньше было и разного рода ветоши и грязи, отдельные надписи уже плохо воспринимались и обрабатывались мозгом, но тут я увидел необычную надпись на английском, которая показалась мне имеющей смысл для нашей ситуации, это все ще могло быть простое совпадение букв и обстоятельств, надпись могла быть сделана и гораздо раньше нашего фактического прихода, однако, когда до меня дошел смысл сказанного, ее содержание неприятно поразило меня. И вот почему … На стене было написано "минус собачка" "минус двое". Обе надписи были сделаны крупными буквами одинаковым неаккуратным почерком, сложно было установить, чем именно это было сделано, чернилами осьминога, смолой или чем-то еще. Кажется, мои и без того аномально выпученные глаза на секунду расширились, необходимо было срочно искать край веревки. Весь последующий путь я передвигался, как в тумане или во сне, на ватных ногах я, считая конец веревки безвозвратно потерянным для меня, рыскал, передвигаясь на четвереньках в, как мне казалось, той самой комнате, которую я оставил после выкладывания стрелочки из лоскутов ткани. Оглушительная золотая тьма возникла на некоторое время перед моими глазами, я вспомнил, что мы условились выйти отсюда до наступления темноты, наблюдать которое мне посчастливилось во время спуска так начался и мой закат, как и у Заратустры. Сейчас я был совершенно оглушен и выбит из колеи ситуацией, казалось, невозможно было заблудиться здесь, все комнаты шли поочередно, если они, конечно, не меняют своих очертаний или очередности периодически. Я не мог придумать ничего и просто стоял на коленях взявшись обеими руками за голову, физически и морально измотанный, в эту секунду значительно меньше веря в успех нашего начинания, чем в середине этого странствия. Перед глазами у меня внезапно возникла старая браузерная игра, с которой я был знаком только в ее новейшем восстановленном варианте уже на современной системе. На черном экране возникало предложение белыми буквами о том, куда я иду, где нахожусь, нужно было выбрать направление и вписать его в новую строчку. Нижний белый указатель мигал в ожидании моего решения. Я осмотрелся, кажется, полностью успокоившись, увидев в одном из направлений отражения воды на стеночках, я недоверчиво направился в их сторону. К счастью для меня, эта была та комната с озером, там я смог отыскать где-то в пыли и грязи край веревки, кажется, она заметно сместилась в сторону точки начала моей сольной карьеры. Жадно вцепившись в грязную веревку, я спешно старался повторить свои действия по перемещению через это озеро, но в обратном порядке. На этот раз я гораздо крепче держался за веревку при передвижении, так как боялся теперь уже казавшейся мне реальной возможности ее окончательно потерять, как оказалось, здесь нет ничего проще. Так я возвратился к самому началу своего одиночного передвижения. Там меня ожидал только сгорбленный оператор веревки с сосредоточенностью блюзмена зачем-то рассматривающий ее и слегка перебирая. Он сидел согнувшись на одном из камней, остальные участники группы, вероятнее всего, разбрелись, но то и дело возвращались с фонариками к исходному пункту с драматичной мимикой, активно жестикулируя, как хор в греческой драме. В целом, я неожиданно для себя вернулся в переполох, который напоминал аврал на работе, где никому до меня не было дела. Мое чудесное возвращение и избавление как будто и вовсе не было триумфальным и прошло незамеченным. Я решил не форсировать ситуацию и присесть недалеко от участника группы, находящего такой интересной эту веревку. Он что-то невнятно бормотал, даже не взглянув на меня, но не произнес ни одного членораздельного слова. Когда все немного успокоились и перестали лихорадочно бегать и хаотично светить фонариками, я уже успел рассмотреть восемьдесят процентов надписей на стене, а также представить на всяких там пятнах плесени и узорах, которые так советовал Леонардо да Винчи, безрадостность пространственно-временной перспективы, которая рисовалась перед нами, планировавшими уже завершить нашу импровизированную экспедицию. Теперь успокоившиеся люди разделились на две группы, каждая из которых выступала за продолжение или остановку дальнейших поисков. Большая часть была за то, чтобы остаться, меньшая предложила уйти и обратиться к профессионалам, так как сами мы найти их были не в состоянии. Нужно было сбегать за помощью, найти альтернативного гида и прочее, приводились разумные и обоснованные аргументы. Среди второй группы оказалась и хозяйка собаки. Ее и еще одного человека мы с большой неохотой отпустили, оставшись втроем, на всякий случай напомнив им характеристики того не слишком хорошо отлаженного способа оставления ориентиров, который на ранних этапах нашего передвижения приходилось менять на ходу. Они говорили, что поняли все, что запомнили все уже с первого раза, их взгляды были осмысленными и достаточно убедительными. Последние события, однако, наложили на нас достаточно глубокий след тотального недоверия и скептицизма. Но другого выбора у нас не оставалось, было очевидно, что данное место обладает какими-то неожиданными для нас пространственно-временными свойствами, что, зная его настолько поверхностно, вряд ли нам удастся справиться в одиночестве. Так нас осталось трое из десяти человек, один из которых покинул нас в самом начале, двое потерялись, двое ушли, а один должен был до сих пор ожидать нас у входа. Несмотря на все наши разумные доводы, эта пара, как будто зная больше, чем знали мы или чего-то недоговаривая, поспешила отделаться от нас и исчезнуть в беспросветном мраке. Не могу сказать, что их необоснованная уверенность вселяла в меня радужные надежды. После их ухода мы втроем еще некоторое время обследовали ближайшие к этой развилке помещения с фонариками. Мы оказались более сплочённой командой, несмотря на нашу малочисленность, так как вообще были похожи по характеру, склонному к флегматичной интровертности. Мы оказались не так подвержены панике, действовали относительно согласованно, и, несмотря на обстоятельства, пытались за всех сохранить лицо в этой безрадостной ситуации, выставляющей нас, наши выводы и гипотезы и наши коллективные действия в наименее выгодном для нас свете. В такой ситуации очень быстро можно прийти в состояние полного отчаянья, первые позывы к подразумеваемому мной состоянию я благополучно пережил, оказавшись здесь в полном одиночестве. Это началось как только мне впервые всерьез показалось, что что-то пошло не так, что в лабиринте присутствует еще кто-то, кто не просто здесь обитает, но ищет активного взаимодействия с нашей группой, вмешивается в наши перемещения, разделяет нас и сбивает с пути. Не видя явных неоспоримых признаков присутствия этой злой воли, которая управляет нами внутри, я все же на миг поверил в ее существование. Я полностью успокоился только тогда, когда нашел оставшуюся часть компании. Я никому не сказал про смущающие меня подозрения, чтобы не усугублять общие упаднические настроения, ограничившись лишь кратким рассказом об увиденном. Возможно, поэтому мы до сих пор пытались здесь что-нибудь предпринять самостоятельно вместо того, чтобы присоединиться к уходящей паре. Тем не менее, несмотря на все эти утешительные и душеспасительные соображения, наши общие усилия по поискам хоть кого-нибудь из потерянной тройки или любых признаков их пребывания в этих помещениях оказались совершенно безрезультатными. Усталость, монотонность, общий спад активности, а так же отсутствие новых идей, подтолкнули нас к мысли вернуться к истокам нашей бесславной импровизированной экспедиции, к начальной точке и входу, где нас должен был ожидать хотя бы один сопровождавший нас изначально. Как ни странно, мы прошли обратной дорогой, можно сказать, совсем без приключений, не впадая в заблуждения или визуальные обманы, для возникновения которых эти пещеры создавали самые благотворные, почти тепличные, условия. К счастью, никто из нас не проявлял явных признаков подавленной раньше клаустрофобии или любых прочих более редких фобий. Были, конечно, и преимущества у данных пещер, хотя здесь и пахло сыростью и плесенью то и дело, а некоторые способы их внутреннего убранства и оформления стилистически бывали спорными, вызывая множество вопросов. В основном, здесь было тепло и безветренно, спертый воздух располагал к сонливому инертному состоянию. Так и нас потянуло в сон, что явилось, вероятно, истинной причиной нашего возвращения. Мы почувствовали это так, как чувствуют сонливость. Людей поочередно заражает зевота, затем становится проблематично стоять. Мы все больше стремимся на что-то облокотиться, присесть или даже прилечь. Никто из нас не счел подходящим для ночлега это пугающее место, производящее впечатление бывшего сакрального святилища, сейчас однозначно вошедшего в период своего упадка. Заснуть в лабиринте в тайне было наиболее пугающей нас мыслью, поэтому мы очень согласованно действовали. Мы понимали друг друга без слов и довольно быстро продвигались к выходу из святилища, которое никогда бы не осмелились счесть подходящим местом для ночлега. Было решено выйти наружу, в уже, скорее всего, резко охладившийся после дневного зноя вечер. Этого следовало ожидать от данной местности, так как для нее подобное было типичным явлением. Мы вышли в прохладные синеватые зарождающиеся сумерки, вокруг было уже проблематично что-либо разглядеть, не считая угрожающих силуэтов камней и деревьев. Среди них мы обнаружили пошатывающуюся фигурку нашего заждавшегося спутника. Он полностью обернулся в плед вместе с рюкзаком, но с радостью кинулся к нам, как только заметил наше приближение, напугав при этом до полусмерти. Как выяснилось из его беспорядочной речи, он находился здесь все это время, не увидев ни одной живой души ни входящей, ни выходящей через основной портал, через который мы все проходили внутрь вереницы пещер. Мы были в таком состоянии, что это само по себе вызывающее беспокойство явление показалось нам не таким уж и тревожным, по крайней мере, это не затмило радость от того, что нам удалось отыскать хоть кого-нибудь. Темно-фиолетовые сумерки уже густо покрывали возвышенность, гряду и лежащую в растительности долину. Костлявый голый хребет этого пугающего естественно-искусственного образования зловеще выступал над застывшими в низине холодными насыщенными сумерками. Было подозрительно тихо, только легкое посвистывание ветра прерывало эту глубочайшую тишину. Вокруг не видно было ни огонька дополнительного освещения, который мог бы хотя бы отчасти осветить периферически это полотно тяжелого бархата цвета индиго, хаотично драпирующее кривое костлявое искаженное построение, отсюда напоминающее очертание тела демона, сверженного с небес на землю. После некоторых сомнений и дискуссий, сверки времени, проверки имеющихся запасов, общих успешных действий по переводу часов, решено было спать по очереди. Двое останутся у входа, и отдохнут каждый по половине часа, а один из нас, тем временем, обследует пещеры, начиная с другого входа, захватывающие пути, к которым мы еще даже не притрагивались. Что можно сказать о дальнейших событиях. Мы вновь тянули жребий и сейчас, в очередной раз, я вытянув короткую спичку. Я уже нисколько не сомневался в сверх и противоестественных силах, которые буквально захватили, отравляя собой, все это мистическое место, самый воздух которого был окутан первобытной тайной и ореолом кажущейся непреднамеренной подставы и сговора. Так с большой неохотой, напоминающей то самое чувство, которое одолевало меня перед тем, как в детстве, прыгнуть в казавшуюся ледяной воду, находясь пока только по пояс в ней, уже предчувствуя, что впечатления от того, что мне предстоит испытать в дальнейшем по моему предыдущему опыту, скажем так, оставляют желать много лучшего, я, наконец, вновь отправился в неизбывный кромешный мрак пещеры, прихватив с собой два наиболее морально устойчивых фонарика, я оставил своих спутников вдвоем отсыпаться. Перед своим уходом я допил остатки невыносимого на вкус уже холодного эспрессо. На этом мои личные запасы кофе подошли к концу. Вкус был настолько омерзителен, что было такое чувство, что бодрит меня именно он, а не содержащийся в напитке кофеин. В любом случае, все еще морщась, я зашел внутрь пещеры, стараясь держаться наиболее правого направления, при этом всегда сворачивая в наиболее правую часть вереницы помещений. Так мы условились. На этот раз я был более уверен в себе и решил обойтись без веревки, которая зачастую только мешала мне в пути и отвлекала внимание на наиболее левом участке. Я пришел к выводу, что именно веревка и бесконечная возня с ней продлили наши скитания до такого неприличного и непредусмотренного изначально срока. В любом случае, я обещал себе далеко не заходить, оставлять знаки, учитывать предыдущий опыт, кричать и прочее. К счастью, первое впечатление ожидания охлаждения прошло и я почувствовал новый подъем духа и прилив энтузиазма. Можно сказать, что у меня открылось второе дыхание. Это впечатление немного поддерживало меня, когда я стал уже внимательнее вглядываться в стены пещер, в их особенности. Я анализировал то, как выглядит мое новое окружение, какие-то принципиальные отличия от пещер левой стороны все же ощущались. Нельзя было отделаться от подмывающего меня желания сразу же начать делать зачастую достаточно скоропалительные обобщения, которые не учитывали моих еще только предстоящих открытий. В целом, пройдя около дюжины пещерок, я решил, что осваиваю относительно скучный и в хорошем смысле однообразный участок, где было значительно меньше неровностей, впадин, каких-то сколов, надписей или объедков. Это был большой пролет в музее, почти ровная галерея, отличающаяся относительной прямотой и пропорциональностью. Ровным счетом ничего не найдя, в двенадцатой по счету пещере я обнаружил то, что нахожусь в классическом тупике, который никуда не ведет. По форме он напоминал мне хоры и неф небольшого готического собора, который я мог наблюдать сидя, распластавшись под средокрестием. Так я решил немного отдохнуть там, на некоторое время потеряв контроль над своим телом и самообладание. Тишина настала после того, как затихло эхо моих шагов и сбившегося во время ходьбы дыхания. В этой тишине я начал различать со временем какой-то странный нечленораздельный едва различимый шум, пелена застелила мой взор, и я оказался в странном не столько неприятном, сколько пугающем своей непреодолимостью состоянии беспомощности. Такое чувство, будто то, что я вижу, мне просто сниться. Мои сны иногда содержат такие сюжеты. Я вижу что-то, но не в состоянии ничего изменить, сделать и даже пошевелиться. Мне постоянно сниться, что я оказываюсь в ситуациях такого рода, когда мне необходимо срочно куда-то бежать, но, как назло, я просто не в состоянии сдвинуться. Будто ноги прилипают к тому месту, где я стою в тот момент, когда я осознаю, что должен двигаться дальше. Сходное с образами снов патологическое состояние кажется мне даже еще более мучительным испытанием на прочность. Вот это уже напоминает мне сцену из "Заводного апельсина", где протагонисту приходилось смотреть на то, что он не хочет видеть. Только в этом случае, конечно, у меня перед глазами возникала картина мучительной статичности и неизменности, которая могла передвигаться лишь постольку, поскольку медленно сползало мое тело, а вместе с ним и угол и точка обзора. Так было и сейчас, но как будто наяву, по крайней мере, я не намеревался засыпать, не было такой мысли, да и перехода между сном и явью никакого в данной ситуации не наблюдалось. Я слышал голоса, которые шептались где-то в стороне. Туда я пока не заходил. У них была странная и неспокойная общая интонация. Эти нечленораздельные звуки напомнили мне что-то из поэмы Данте, по крайней мере из двух первых частей. Так как и окружение, и сам недобрый характер стона не предвещали ничего сколько-нибудь обнадеживающего. Вспомнилось что-то о воющих о своих невзгодах духах, нестройный шумный вой, из которого, правда не вычленялся ясный и последовательный рассказ с классическим линейным повествовательным сюжетом. Кто мы? Откуда пришли? Куда идем? Вой вновь напомнивший мне готику, вызвал в памяти образ поющих камней готических соборов. Он мог оказаться разговорами или взаимными жалобами наших спутников, а, возможно, и чем-то более непонятным и не таким самоочевидным. Мой мозг решил метаться между двумя этими взаимоисключающими вариантами, вероятно, потакая привычке логически отметать возможности, требующие меньшего числа допущений. Возможно, так проявлялась моя склонность к оптимизму и надежде на благоприятный исход. Вот так я все сползал по влажной и теплой покатой стенке с не закрывающимися до конца веками, как в утробе, не в состоянии что-либо предпринять, только тщетно вслушиваясь в суть противоречащих друг другу партий диалектики бессвязного воя. Мне не удалось отчетливо расслышать и понять ни слова, так же не смог я точно определить источник происхождения этого звука, насколько это действительно человеческая речь, а насколько в звуке присутствует акустическая иллюзия, порождённая особенностями этого места. Это напомнило мне забавные попытки понять происходящее в незнакомой опере, исполняемой на иностранном языке, которые нередко по невнимательности и небрежности оказываются непонятыми своими слушателями. Что бы понять происходящее без субтитров требуется большая концентрация внимания и памяти, самообладания. Хотя и принято считать, что оценить ее могут те, кто достаточно умен, но, в сущности, это лишь в пользу авторов. По-настоящему популярная и талантливая вещь и своей музыкой, и содержанием должна цеплять ровно настолько, чтобы быть понятой большим количеством людей как в идейном, так и в эмоциональном смысле. Поэтому зря многие пустые и бессмысленные слишком специфические вещи с какой-то избыточной и ненужной оригинальностью, иногда ошибочно относят к непризнанным шедеврам или чему-то фестивальному. Гладить публику против шерсти далеко не всегда можно только талантливо, хотя такое, пожалуй, бывало, но не вериться, что настолько же часто, насколько это встречается в настоящие дни. Отдаленная линейная перспектива врет гораздо меньше, а при том приближении, которое искажает наши субъективные оценки и эстетические оценки, когда дело касается современного периода, это просто парализует любую деятельность. Как будто вы долго смотрите в калейдоскоп, наконец, совершенно теряя общую картину, вы видите частности, а несущественное преувеличиваете до бесконечности. Частности и гадости, мерзости и пакости, цирк уехал, а клоуны остались. Так я уже ничего не видел перед собой, никакой всеобщей перспективы, никакого полета фантазии, только один единственный упершийся в точку узкий не сдвигаемый с одного места взгляд на ситуацию. Это был тупик не только в его архитектурном, но и в ментальном выражении. Тут я сломался, напоминающая часы с картины Дали комната плыла у меня перед глазами, медленно оплывая как сыр, как свеча, как постоянство памяти. Скромное убранство пещеры вращалось у меня перед глазами, а страх постепенно уступал желанию заснуть в этом пугающем месте. Даже после всего того, что я пережил здесь, физическая усталость оказалась сильнее инстинкта самосохранения. Не прошло, кажется, и минуты до пробуждения. Как странно, что я ощущал себя бодрым и выспавшимся после настолько непродолжительного отдыха. Я проснулся оттого, что кто-то тут же начал расталкивать меня и трясти за плечи, после пробуждения у меня ничего не болело. Я поднял свои мутные заспанные слезящиеся глаза, какое-то непродолжительное время я пытался сфокусировать взгляд на нескольких суетливых склонившихся надо мной темных фигурах. Их сверкающим глазам скупое освещение придавало жутковатый вид. Я не успел даже как следует испугаться, хотя и довольно медленно, но, наконец, я начал узнавать своих немного потрепанных спутников. Еще некоторое время, не чувствуя тела, я поднимался из своего полусогнутого неудобного для сна положения, задаваясь закономерными логичными вопросами, стараясь восстановить ход событий, предшествовавших сну и пробуждению. Неужели же я выгляжу сейчас ничуть не лучше своих спутников и товарищей, возможно, даже неприятнее? Мифология Древней Греции очень напоминала Римскую античную мифологию, казалось, языческие божества и герои отличаются чуть ли не исключительно именами, например, Вакх и Дионис, Венера и Афродита, Арес и Марс. При всем великолепии искусства античности далеко не все ее черты всегда были цивилизованны или прекрасны по нынешним меркам. Странно было и то, что прекрасную наружность человека могли очень устойчиво ассоциировать с прекрасными душевными качествами. Так, действительно, могло возникнуть множество недоразумений. Сейчас мы, все, пожалуй, мало отвечали античным критериям внешней привлекательности, если не считать возраст, хотя и по возрасту, мы, вероятно, были уже староваты, по крайней мере, для того, чтобы оказаться в такой ситуации. Я все еще старался продолжить свои неуклюжие попытки обрести равновесие, чему немного помогало движение. Находясь в перемещающейся группке, я ощущал тепло и чье-то дыхание, можно было не рассуждать и не бояться отстать, так как за мной в темноте еще следовала пара моих спутников. Они петляли через систему пещер по сложной траектории, через многообразия рядов ответвлений так, что мне сложно было запоминать свой маршрут или ориентироваться в пространстве. Я уже едва ли понимал, с какой точки я начал передвижение после пробуждения, да и начал задумываться об этом далеко не сразу, сильно отвлекаемый эмоциями, которые старался не слишком афишировать. Разговаривали мы мало и очень глухим шепотом, который едва можно было различить, напрягая слух, двигаться тоже старались как можно тише, не спешили, но и не медлили. Дискомфорт продолжался совсем недолго, и я снова смог выпрямиться и почувствовать былую уверенность, с которой расстался, казалось, в самом начале своего продвижение внутри этого заколдованного мистического места, все еще таящего в себе множество пугающих секретов. Тем не менее, постепенно чары ночного кошмара развеивались, и реальность вступала в свои права. Ни одно из слишком узких и уродливых по форме помещений не казалось мне знакомым. Однако, уверенность, с которой меня вели мои спутники, передавалась и мне, поэтому я и не думал пугаться. Наконец, я почувствовал на лице легкое дыхание свежего ветра. Это было потенциально хорошим признаком того, что где-то недалеко можно было отыскать выход наружу. Надеюсь, это не очередное окно, ведущее в пропасть, которую невозможно преодолеть. Освещение мало чем могло помочь нам в продвижении, кажется, сейчас снаружи должна царить глубокая тьма. Каким-то непостижимым образом, наконец, мы ловко преодолели последние виражи движениями, напоминавшими танец в хороводе, а затем мы вышли наружу. Ощущался сильный контраст не в освещении, а в свежести, именно по ее появлению можно было понять, что мы отыскали спасительный выход. Хотя сейчас при таком освещении это место, которое я видел прежде всего однажды, выглядело совсем по-другому, в нем было довольно характерных особенностей и мы провели впервые здесь достаточно времени, чтобы я мог даже сейчас его узнать. Мы, несомненно, вышли в той же точке, из которой в самый первый раз все вместе сюда заходили. Теперь я уже внимательнее разглядывал своих спутников, считая, сколько нас осталось, все ли в сборе. Я почувствовал небывалое облегчение, поняв, что мы вернулись в полном составе, теперь я относился к пережитому опыту, чем-то напоминающему своеобразный ритуал инициации, менее серьезно. Тем временем, сумерки постепенно уступали место зарождающемуся рассвету, который был сейчас не только уместен, но и невообразимо прекрасен в своих контрастных эксцентричных колористических сочетаниях. Каким счастливым бы сейчас я почувствовал себя, если бы все сложилось именно так. К сожалению, счастье зачастую вытекает из недостатка знаний и опыта, так как все, что я сейчас видел, было хорошо поставленной иллюзией сновидения с сильными эмоциями и емкими реалистичными визуальными образами. А теперь я проснулся уже на самом деле, чувствуя боль от затекших из-за неудобной позы для сна спины и шеи. Безусловно, человеческий фактор является самым страшным бичом работы, как индивидуальной, так и в команде. Я не могу сказать, что это было самым худшим начинанием из тех, которые мы предпринимали, но точно, одним из худших. Пока исход предприятия еще не был предсказуем, из неизвестности можно было предположить все что угодно. Пока нет окончательного результата, можно предположить что угодно, но промежуточные результаты были самыми катастрофическими. А предположения о каком-то положительном благоприятном исходе требовало слишком большого количества иных допущений и предположений. Довольно странное впечатление на меня произвело мое отчасти магическое пробуждение. Кажется прошло всего несколько минут с момента смены декораций, но было такое чувство, что я пробудился совсем не в том месте, в котором засыпал. Во-первых, здесь было уже слегка прохладнее. Сама структура помещения была иной, совсем не было никакого тупика. Такое чувство, что все-таки перемещение было связано со своего рода лунатизмом, волшебством или вмешательством гипноза, насилия, наркотических веществ, ядов и/или чужой воли, а может быть магии. Я увидел свет явно естественного происхождения, но мой мозг не воспринимал этого самостоятельно значимого факта с должным почтением и трепетом. Когда я попытался сначала совершенно несуразно встать в прохладе наступающего утра, которым веяло откуда-то со стороны сероватого рассеянного луча, достигающего стены пещеры, я осознал в полной мере испуг от происходящего. Я мучительно старался припомнить, когда я вставал, куда я шел и при каких обстоятельствах могло произойти мое перемещение. 01:00. Мое состояние мало чем отличалось от пробуждения после краткого сна в условиях стресса и прочих неблагоприятных обстоятельств. Безнадежно блуждал мой разум в поисках каких-то утраченных былых ориентиров, которые обычно наводят меня на мысли о том, что было, очевидно, незаметно для меня упущено моей памятью. Так я, воскресив внутри своего мозга какой-то неясный обрывок свежего воспоминания или впечатления, внезапно вспомнил, что увидел тогда краем глаза фигуру, бесшумно скользящую где-то в самом конце длящейся до бесконечности анфилады комнат. Фигура эта была малоразличима, находясь почти полностью во тьме, она не пыталась приближаться ко мне, но лишь стояла, а складки ее легких ниспадающих до земли одежд легко колыхались, тогда я в панике закричал, сам не услышав звука своего голоса. Призрака, если это был именно призрак, о чем говорило легкое свечение, кажущихся невесомыми одежд, освещал тусклый боковой свет лишь тонкой линией куцего блика. Призрак медленно поднял вверх указательный палец правой руки к своим плотно сжатым губам и изобразил жест, который можно было принять за призыв к молчанию. "Тише." Пронеслось у меня в голове оглушительным шепотом. Так я смотрел недвижный в тишине на призрака, а призрак смотрел на меня. Происходившее в дальнейшем видится мне сейчас отрывочно, как в тумане. Сейчас мне было сложно сосредоточиться на моих тогдашних впечатлениях. Я решил не терять времени и идти к свету, хотя становилось все прохладнее, что очень чувствительно ощущалось из-за промокшей во время моих возлежаний одежде. Тусклый свет хмурого утра, каким он бывает в самом начале рассветных летних часов, забрезжил в приближающейся с каждым шагом арке. Здесь я почувствовал, наконец, простор и появление пространства, которого так не хватало как на той неудобной возвышенности, на которой располагался вход в этот лабиринт, так и в самой сети пещер. С каждым моим шагом становилось все светлее и прохладнее, и тут я вышел на почти открытое пространство, почувствовав прилив свежего воздуха. Это была площадка в светло-серой цветовой гамме, освещенная едва теплящимся сиянием уходящих предрассветных сумерек. Внутренний двор представлял из себя подобие обширного невысокого атриума неправильных форм с многочисленными рельефными очертаниями криволинейных сколов. Пошатываясь на ватных ногах, как выздоравливающий больной после продолжительного сна, я побрел к куче крупных валунов, беспорядочно разбросанных где-то в центре почти квадратного слишком обширного для них открытого пространства. Среди камней, еще за двадцать метров до них, хотя освещение было достаточно тусклым, я обнаружил то, что сразу вызвало у меня разного рода опасения. Что-то мерцало там между камней самым подозрительным образом. Нечто напоминающее легкие прозрачные нити белой дешевой бечёвки из искусственного полотна. По мере моего приближения я все пристальнее вглядывался в меняющие свое расположения среди камней блики и очертания, щуря сузившиеся от внезапной перемены в освещении, привыкшие к потемкам внутри пещер, глаза. В лицо уже нещадно дул ветер, развевая промокшие слипшиеся волосы. Я шел прихрамывая, в какой-то момент над моей головой пронеслась тень, я вздрогнул и вскинул в испуге голову, чтобы обнаружить над собой в сером небе уже удаляющуюся птицу. В какой-то момент мое участившееся сердцебиение оказалось где-то в районе горла, а зрачки, казалось, расширились и дыхание перехватило. Тут я увидел несколько людей, если это были люди, лежащих на земле в одинаковых позах, но переплетенных до состояния неузнаваемости белым подобием плоской шелковой нити. По их виду сложно было судить о том, насколько, в действительности, они хорошо себя чувствовали. Я согнулся над ними, упав на колени, но тщетно я старался хотя бы поддеть эти нити, они были плотно спеленаты ими, конец всего этого клубка было крайне сложно нащупать или отыскать. В каждом из отдельных случаев попыток в панике я дрожащими руками искал в своем рюкзаке зеркальце и нож, чтобы как-то урегулировать данную неприятную ситуацию. В этот момент где-то слева послышалось легкое мягкое шуршание наподобие мелкого частого топанья, падения маленьких мешочков, которые удерживают театральные кулисы или балласт на воздушном шаре. Такое чувство, что где-то недалеко перемещалось что-то тяжелое. Все еще стоя на коленях, но уже с растрепанными в разные стороны взъерошенными волосами и почти выпученными глазами с сузившимися зрачками, я повернул голову в сторону источника возникновения шороха. Увиденное заставило мои зрачки сузиться еще сильнее, сначала я даже вздрогнул и отстранился, надеясь, что это галлюцинация. Я зажмурился, несколько секунд спустя, прежде чем снова смог открыть глаза и сфокусировать зрение на медленно и осторожно передвигающемся почти параллельно мне огромном пауке. Нельзя сказать, что я раньше видел такое чудовище или подозревал о существовании подобных существ такого размера. Я как-то читал закон о том, что насекомые из-за особенностей строения тех веществ, которые структурно составляют их тела, не могут достигать таких крупных размеров. Черный паук, передвигающий своими восьмью бархатными ножками, напоминал тарантула мохнатого и пушистого, как искусственная новогодняя елка. Вначале застыв от созерцания этого жуткого зрелища, я отстранился, попытавшись встать и отойти назад. Тогда я споткнулся об одного из лежащих и упал в лужу какой-то склизкой жидкости, из которой мне едва удалось выбраться. Стараясь не привлекать внимания восьми внимательных глаз паука, я стремился по возможности максимально укрыться от его взгляда за грудой камней. Там я никого не обнаружил, но сам спрятался в наиболее отдаленном от этого импровизированного склада участке. К сожалению, я потерял все свое снаряжение, кроме ножа и зеркальца, которые все это время были зажаты у меня в руках, возможно, и в многочисленных карманах что-то еще оставалось. Так я осторожно привстал где-то за камнями, чтобы не быть слишком заметным, но и не терять из виду блистающие нити. Паук тем временем пробежался от дальнего угла сада камней к моему выходу, как будто в поисках чего-то. При этом он сделал небольшую петлю на стенах, огораживающих атриум, в которых можно было насчитать три этажа окон. Все они, вероятно, казались ему, почти плоскостью, поскольку этот трюк велосипедистов на деревянном треке дался ему невероятно легко. В этот момент я, уже полностью утративший самообладание и контроль над своим телом, почти распластался на том камне, на который я сначала едва облокачивался. Все это время он служил для меня наблюдательным пунктом. Паук еще немного покружил сходным образом, переходя от одного окошечка к другому. Я безмолвно наблюдал за этим зрелищем, все больше поражаясь происходящему, все больше догадываясь, чьими поисками столь упорно занята самая жуткая тварь из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть, заодно оценивая свои шансы. Поможет ли мне нож в случае нашего прямого непосредственного конфликта? Я, конечно, очень любил животных, и даже некоторых не очень противных насекомых, но к такому расхождению с моим предыдущим эмпирическим опытом я явно оказался неподготовлен. Вот паук внезапно прекратил свои беспорядочные блуждание и перемещения, которые потеряли былую активность и направленность, чем-то он был похож на человека, который прежде ходил вокруг да около, но тут вдруг заметил старого знакомого, он медленно и неторопливо пополз в мою сторону. Сложно представить, чем бы могло закончиться данное происшествие, как именно те четверо оказались в таком незавидном положении. Этого я, естественно, до конца не знал, но, не ожидая абсолютно ничего хорошего от ситуации, я вдруг заметил еще одну смутно колышущуюся фигуру. К счастью, это был не очередной аналогичный паук. Тем не менее, передо мной возник силуэт уже довольно знакомый, я точно видел его где-то. Это же тот самый местный гид, который должен был нас сопровождать. Вид его, скажем так, был узнаваемым, но весьма помятым и недвусмысленно свидетельствовавшим о бурной ночи, проведенной в самых неблагоприятных условиях. Кажется, он немного злился и чувствовал усталость. Особенного страха он не демонстрировал, по крайней мере, сопоставимого с моей собственной реакцией на данное зрелище, а он, безусловно, должен был уже заметить того же самого паучка. Такое чувство, что он его видит, возможно, и не каждый день, но, по крайней мере, также часто, как какого-нибудь дальнего родственника. Как оказалось, первое поверхностное впечатление меня не обмануло. В одной руке наш помятый и оборванный гид, который измазался где-то по колено в уже засыхающей грязи, нес хорошо составленный долгоиграющий факел самого классического античного вида, в другой руке у него был зажат длиннющий обоюдоострый меч, который даже в очень тусклом освещении казался мне блистающим при ярком освещении, точно хорошо отполированное зеркало. Вторично у меня перехватило дыхание. Ума не приложу, чего я ожидал от сложившейся ситуации, но только не того, что произошло. Похоже он знал, что именно нужно делать, поэтому, даже если бы я и мог попытаться ему помочь, это было бы излишне. Мои ожидания немного не оправдались, гид приближался к пауку неспешно и осторожно, паук тоже не думал торопиться, передвигаясь в его сторону почти с той же скоростью, зеркально повторяя все его движения нашего гида. Внезапно гид несколько раз провел пламенем перед пауком, паук отстранился совсем ненамного. После этого гид очень громко затараторил что-то рвано и грубовато на непонятном языке, в котором, видимо, господствовали звонкие согласные. Так они шли в сторону дальней части атриума, уже переходя через камни, на которых я лежал, туда, где располагался обрыв. Паук не пытался нападать на гида, но медленно отходил от него, ни на минуту не прекращающего что-то орать и бормотать. Он теснил паука к самому краю обрыва, не давая ему залезть на стену, на которую тот, очевидно, хотел забраться. Все это время нападать на гида паук как будто даже и не пытался. Так они дошли практически до края обрыва, и тут произошла странная и малообъяснимая для меня метаморфоза. Те очертания, к которым я уже даже привык, на секунду утратили свою статичную форму. Из клуба небольшого черного раскручивающегося облака на месте паука, размером сопоставимого с маленькой лошадкой, появилась человеческая фигура в тяжелых уже слегка оборванных лоскутами по подолу одеждах, что становилось заметнее при ее вращении. Она замерла, остановив свое движение в воздухе, чуть возвышаясь над нашим гидом. Затем она еще немного приподнялась, вспрыгнув на ту гряду камней, которая обрамляла стены атрия. Ими заканчивалась стена, далее ниспадающая в бездну. Фигура с бледной кожей и сверкающими гипнотической зеленоватой желтизной взгляда глазами с силой вонзила свои черные когти в камень, опираясь другой рукой на один из камней за своей спиной. Черные волосы обрамляли бледно лицо, ветер нещадно развивал их в разные стороны. В этот момент почти белое лицо, казавшееся лицом человека, пребывающего в состоянии гипнотического транса, мгновенно исказилось досадой и жгучей ненавистью. Тонкие сущие губы обнажили ряд белоснежных и не совсем типичных для человеческого существа клыков. Дама явно была чем-то расстроена, так как затем она еще и издала пронзительный леденящий душу крик ярости, который гулким эхом отразился от стен всех здешних помещений и двора. Этот вопль еще долго резонировал где-то внутри моего пустого черепа. Вдоволь накричавшись, дама, пожелавшая удалиться, превратилась в огромную мощную черную птицу с жестким оперением. Красиво спикировав с пригорка над обрывом, птица исчезла из поля видимости. Далее гид уже на ломанном английском немного более спокойным и уравновешенным тоном приказал мне немедленно подниматься. Он пошел в ту сторону, где как колоды валялись забинтованные мумии моих товарищей. Он дал мне понять, что не стоит пытаться ничего делать с еще не разрубленными нитями самостоятельно. Потом я только убирал и сматывал уже разрезанные. При помощи одного этого меча ему удалось освободить четверых. Все они показались мне знакомыми, хотя и выглядели так себе. После этого нам вдвоем еще долго пришлось приводили их в чувства: прыскать водой, пинать, давать пощечины. Так они совсем не сразу, но, наконец, начали приходить в себя, хотя общее их состояние и все реакции были очень заторможенными и вялыми. Вот так все и было, теперь, по крайней мере, ознакомившись с подробностями моей ситуации, fellows, вы не должны так осуждающе смотреть на мое состояние и поведение, так как я вовсе не расположен к подобного рода посиделкам и болтливости. После вчерашнего она становится просто необходимой. Так, по крайней мере, мне казалось, здешние заведения я знаю недостаточно хорошо. Не обладая и богатым знанием местных диалектов, я изъясняюсь на ломанном английском, который, здесь, в принципе, в широком ходу. Здесь его понимание было обусловлено относительной популярностью этого местечка у туристов. Не могу сказать, насколько правильно рассказанное мной могло быть понято моими новыми приятелями. Они заискивающе, но вполне дружелюбно, одаривали меня сейчас ослепительными улыбками. К сожалению, пока еще найти удалось далеко не всех моих спутников. Пять человек и собака скрылись в неизвестном направлении. Те четверо, которые наиболее драматичным образом потерялись во время нашего перемещения в лабиринте, заставив нас тогда сильно понервничать, нашлись тогда в ходе этой неоднозначной символической сцены с обоюдоострым мечом. Кстати, сейчас они, еще не полностью пришедшие в себя, пытаются реабилитироваться после случившегося, заново осваивая блага цивилизации в доме, который мы сняли у местных. Я побоялся странностей, которые сразу же начали проявляться в их поведении после случившегося, поэтому решил выйти сегодня вечером. Эта прогулка полностью меня не успокоила, но только заглушила мою тревогу и беспокойство, возникающее при мысли о необходимости возвращаться назад и находиться с ними в одном помещении. У меня не было выбора, разве что, провести ночь на улице, что при такой погоде было принципиально возможно, но с точки зрения безопасности из-за еще не прошедшего культурного шока от увиденного было более чем сомнительной идеей. Неместные разительно отличались от местных, были редки крупные компании таких приезжих, чаще всего это были немного странновато выглядящие пары или трио, смотрелись они довольно своеобразно, самобытно. Достаточно понятными оставались цели их посещения. По их специфическим доверху забитым рюкзаках обычно можно узнать туристов, предпочитающих активный и экстремальный отдых. Другой крайностью были не менее странно одетые люди, идущие почти налегке, их облик не казался более шикарным, фешенебельным или продуманным, но в нем угадывалось некая философская направленность. В таких местностях проживание обычно обходиться, в целом, дешевле. Это привлекает неоднозначный контингент. Забавно, насколько должно быть дешево проживание, чтобы хотя бы отчасти оправдать специфику пребывания в подобном месте и приобщение к местным экстремальным развлечениям, которые мы совсем недавно испытали на собственном личном опыте. У меня возникло странное ощущение после того, как я из шума и теплого приглушенного света заведения вышел в тишину и прохладные вязкие сумерки. Такие до этого я, кажется, видел только в глухих деревнях. Мне казалось, что я что-то оставил внутри, никак не мог вспомнить, что именно это могло быть. Какая-то вещь, должно быть, не очень важная, если я никак не могу вспомнить, что именно это было. Перед выходом я накинул свой рюкзак на одно плечо так, что создавалась полная иллюзия его легкости. На самом деле он был гораздо тяжелее, чем смотрелось со стороны, но я уже привык к его тяжести. Она давно уже перестала вызывать у меня дискомфорт. Как-то раз я решил отказаться от посещения одного общественного места, где обязательно было оставлять рюкзаки перед входом в гардеробе. Я отчего-то испытывал стыд за то, что он должен был показаться очень тяжелым. Для личности совсем другого склада ума, возможно, это могло стать поводом для позерства и гордости, для меня же раскрытие моих проблем было тем, что не следует сообщать окружающим. Не хотелось, чтобы меня жалели, так как жалость унизительна. Эти мысли окончательно укрепило мое и без того плачевное состояния духа. Отрицательно относясь к жалости окружающих, сложно было удержаться от жалости к себе. Какая-то компенсация все-таки должна присутствовать, но часто бывает, что сдерживая одно зло, люди расстилают красную ковровую дорожку перед другим даже еще большим. Все мы знаем, что из двух зол лучше выбрать меньшее, не всегда, конечно, становится понятно, какое именно зло меньше, а какое больше. Сила прозрения ограниченная, так как система, в которой мы живем отличается от полностью детерминированной системы, по крайней мере, для каждого из нас по отдельности. Такая детерминированная система возможна в произведении массового искусства, состоящем из клише. К примеру, в комиксах или мыльных операх, которые формируются по законам жанра. В жизни это не совсем так, а иногда и совсем не так. Людям гораздо сложнее преодолеть субъективность в отношении себя, чем анализировать свойственные абстрактным действующим лицам и вымышленным персонажам логику и поведенческий сценарий. Сочувствуя персонажам, нам легко отрешиться от их проблем и переживаний. Сложно здраво оценивать ситуацию и отречься от собственных переживаний и драматизации каких-то проблем, на которые лучше бы смотреть бесчувственно и беспощадно, так как, эмоции и чувства только мешают и ничего не решают. Чувства могут полностью захватить власть человека над собой, их природа чем-то сходна с волнами, так как, не неся качественно ничего нового в смысле информативности, они прибивают к берегу с каждым разом одно и то же. Все те же мысли, которые ничем не помогут в решении, только напрасно вымотают душу в поисках нового еще более глубокого дна.