Муравейник

Глава 1

отрывок 3. наши новости

* * *

Я не успела свернуть во двор, как соседская девчонка бросилась мне навстречу:

– Теть Тань, теть Тань…– крутилась ужом под ногами Анжелка. – Тетю Свету… Теть Свету сегодня выгнали. Вот, смотрите, смотрите.

Радостный восторженный тон, надо полагать, скорее от выпавшей удачи первой сообщить новость кому-то из взрослых, чем от самой новости. Да, хорошего тут мало.

–Я сама видела. Я тут была. Тут… – указывает Анжелка в сторону качелей. И сама едва не подпрыгивает от переполняющих ее эмоций. – Прямо с утра, теть Тань…

Утро – понятие растяжимое. Для Анжелки утро это когда нас всех давно след простыл. Ей теперь не надо подниматься ни свет ни заря и спешно собираться в садик. По той простой причине, что за Анжелкой приехала бабушка. Через неделю, ну, может, чуть больше, Анжелка поедет в деревню – об этом знают все.

Когда она вышла гулять? Наверное, часиков в десять – по ходу вычисляю я.

– Смотрите, смотрите, вот…

Прямо возле подъезда валяются тумбочки – вернее, то, что от них осталось. И мебелью это назвать язык не поворачивается. То есть когда-то скорбная кучка полированных ДСПэшек представляла собой две вполне приличные прикроватные тумбочки. С тех пор ручки-дверцы отвалились – может сами, а может, им помогли отвалиться, полировка вздулась матовыми пластинами на манер отслоившихся ногтей, следом скособочился каркас – но факт, что несчастные развалюхи знакомы мне давно – это явно из Светкиных апартаментов. Значит, Анжелка не врет. Вернее, не сочиняет.

– Тут даже книжки остались, теть Тань…

Истрепанные детские книжки – они Максимкины. Сам Максимка – пятилетний диковатый смугленький мальчик, Светкин сынок.

Она хоть документы догадалась взять? – я роюсь среди книжек. Попадаются какие-то бумажки, салфетки, конверты, но документов, слава богу, там нет. Наверное, взяла. Не совсем же она…

– А кого туда вселили, Анжел?

– Не знаю, теть Тань.

– А куда тетя Света пошла?

Я на всякий случай оглядываюсь по сторонам. Светке некуда идти. Это абсолютно точно. Быть может, она где-то здесь, недалеко. Не могла она взять и пойти, куда глаза глядят. Или могла? Но скамейки по периметру двора заняты совсем другими людьми. Ни светленькой женщины с раскосым взглядом, ни мальчика с заячьей губой.

– Не знаю, теть Тань. – грустнеют анжелкины глаза.

На миленькой бесхитростной мордашке написано – все что знала – рассказала.

– Это с четвертого подъезда туда въезжали, Тань. Мы их не знаем. – откликается соседка.

Она выруливает из-за угла с коляской. Поднатужась, преодолевает пандус. Я неожиданно легко распахиваю перед нею дверь. Пружина сорвана. Значит – таскали громоздкие вещи. А затем, как водится, лень было все вернуть в исходное положение. Она права – в нашем подъезде все друг друга знают. Выходит – нашлись желающие со стороны. Из тех, кто ни сном, ни духом. Никто из наших на это не пошел бы. Хотя, как знать…

– Мы как раз в поликлинику собирались… Крику было….

* * *

У Светки напрочь отсутствовала привычка смотреть в глазок прежде, чем открыть дверь.

– Тут чужие не ходят. – это недовольно бурчавшим соседям.

– И брать у меня нечего. – вдогонку и с вызовом им же.

Это была самая настоящая правда, одна только правда и ничего, кроме правды. В большой комнате – старая общежитская рухлядь. Так, необходимый минимум. Драгоценностей тоже никаких. И откуда им взяться? На работу Светка забила давно, а на детские пособия не вот разбежишься.

Итак, в дверь позвонили – она открыла. Двое плотных мужичков весьма решительного вида – только бритых затылков им не доставало, оттерли Светку в сторону, быстро миновали прихожую и очутились в большой Светкиной комнате.

– Эта комната 24 и 7 квадратных метра?

– Да… – слабо вякнула Светка.

– Вот ордер.

Ей ткнули в лицо какую-то зеленую бумажку.

– Твое все? – огляделись мужички – Освобождай помещение. Прямо сейчас.

– Мы тебе поможем.

Пока один из визитеров втолковывал оцепеневшей Светке создавшееся положение, другой подошел к кровати, где, затаив дыхание, глазел на происходящее мальчик. Подошел, потрепал испуганного Максимку по голове. Тепло так потрепал, нежно, по-отечески.

– Поднимайся, дружок.

Тут из ступора Светка вышла сама, завизжав внезапно и громко –

–Не трогай ребенка, не прикасайся к нему, отойди сволочь, я сказала – не трожь….

Отчего склонившийся над Максимкой мужичок отскочил, едва не опрокинул тумбочку, еле устоял сам, в последний момент удержав-таки равновесие, и с досады плюнул на пол.

– Да никто его не трогает, дура…

– Сам дурак. – отчаянно выдохнула Светка. – Я никуда не пойду. Куда я должна идти?

– Это ты там разбирайся – куда тебе. Мы-то тут причем. У нас ордер на руках.

– Вы не можете… не имеете права… у меня двое детей… – голосила Светка.

– У меня тоже двое.– начал заводиться мужичок – И что? Иди сама выясняй, куда тебе деваться. Я что ли за тебя пойду? У меня ордер вот. Так что выметайся.

– И выясню, все, все выясню. – причитала Светка – Сейчас же пойду. Сами убирайтесь отсюда.

– Нет, ты что не поняла? Мы переезжаем сегодня. Вот в эту самую комнату. – внятно с расстановкой наступал один, его поддержал другой:

– Да меня с работы отпустили. Пошли навстречу. Брату помочь. Слыхала? Так что – давай. Манатки собирай свои. А то сами соберем – мы люди не гордые.

* * *

– Мебель таскали целый день. Шкафы, столы… Замки меняли. – продолжает соседка – Сверлили, стучали…

– Прям так и въехали – без ремонта? – удивляюсь я.

В моей голове почему-то прочно засело – раз переезд – как же без новых обоев? Столь легковесный аргумент разбивается вдребезги немедленно.

– Им главное было – занять. Какой ремонт?

Действительно, с некоторых пор, а точнее, как только стали давать ордера, напряжение едва ли не зримо повисло в воздухе.

Сначала администрация заявила весьма недвусмысленно и без всяких шуток – кто не работает в системе – освободить помещение. Под системой подразумевался естественно сам комбинат и вся его сопутка – а ее на самом деле было – раз, два и обчелся – детский садик да сами общежитские службы. Время для раздумий отколовшейся части жильцов отпускалось немного, но вполне достаточно, чтобы привести в соответствие свой рабочий статус.

– Не вернусь я на комбинат – и не уговаривайте – заявила Светка. – Что я там не видела? Опять кости тухлые ворочать? Нет уж, спасибо.

– Уборщицей устройся здесь, Свет. Возьми один или два подъезда. Работы на два часа в день. Зато комнату за собой закрепишь.

Казалось выражение ее лица сменилось с полностью отсутствующего на заинтересованное. Но не на долго.

– Это мне тогда мусоропровод придется выгребать. Да там сам черт ногу сломит. Не буду.

Продолжала капризничать и упираться Светка все два отпущенных на раздумья месяца, и все эти два месяца ее уговаривали практически всем подъездом.

– Ты хотя бы на это время устройся, пока с ордерами вся канитель не пройдет. А закрепишь жилье – потом делай, что хочешь. – вещали соседки, сменяя одна другую, а толку от таких уговоров было мало. Вернее – совсем не было.

– Я сама все знаю. Что пристали? – под конец огрызалась Светка.

Ее действительно достали – ходили по пятам, пытались вразумить, объясняли одно и тоже по десять раз на дню. Она лишь раздраженно отмахивалась от надоедливых доброжелателей, а про себя считала, что все само собой утрясется без всякого с ее стороны напряга. Сколько она на комбинате не появлялась – лет пять? Ну и что? Живет здесь по сей день – и никто ее до сих пор никуда не выгнал. Это вселяло уверенность, что и не выгонят, и будет она так и дальше тут жить. Тем более что здесь, в родном подъезде, как в деревне – все друг друга знают, в беде не оставят и всегда помогут. Да разве могла Светка, и все мы заодно с ней вместе предположить – разве только в страшном сне, что в скором времени все изменится, и жизнь станет много жестче, и отправит ко дну всех, кто не способен выплыть, и не посчитается ни с чем.

Теперь она металась по подъезду в надежде пристроить свои нехитрые пожитки, что вылетали прямиком на пол лестничной клетки через распахнутую дверь. Дверь бывшей ее, Светкиной, квартиры. На смерть перепуганный Максимка ревел в голос, и громче сына голосила бесцеремонно вышвырнутая за порог Светка:

– Вы что делаете, вы…, вы…,вы…

В какой-то момент на узкой площадке стало негде ступить от скомканных в беспорядке тряпок, и дверь соседней квартиры приоткрылась, среагировав на истошный Светкин вопль, и тут же захлопнулась в испуге. У самих места мало – куда еще чужие вещи девать. Но откликнулись с пятого этажа бывшие ее соседки – распихали по пакетам, сложили на антресоли, на балкон. И отчего-то виновато заверили -

– Ты только не волнуйся, ничего не пропадет, Свет…

Затем накапали карвалола, заварили чай, успокоили, как могли, и снова надавали советов.

–Ты иди, добивайся, Свет…

И Светка ушла, прихватив с собой Максимку.

Тем временем на лестницу вслед за тряпками полетела никудышная Светкина мебель, и лифт взвыл, проклиная неугомонных жильцов, что норовят впихнуть в него всё и сразу, решительно наплевав на допустимые нормы и габариты, и едва не застрял им назло – где-то между небом и землей, но потом очнулся, что будет только хуже – и ни кому-нибудь, а ему самому. Сейчас разнесут все вдребезги, раздолбят, изувечат до неузнаваемости – он испугался такой перспективы, вздрогнул и тронулся с места, едва не оборвав свои тросы.

А после в бывшей Светкиной комнате мыли полы, расставляли мебель – а затем знакомились и заново делили с новыми соседями общее пространство прихожей и кухни – так, будто ни Светки, ни Максимки никогда не существовало на свете.

– Мы вернулись, ее уже не было. – разводит руками соседка – Может, сейчас сидит у кого – не знаю.

Я поднимаюсь маршем выше – вдвоем с коляской в узкой кабине нам никак не уместиться. Уже в след мне звучит -

– А ты говоришь – ремонт…

отрывок 4. муравьиный сон

Ну, слава богу, я дома. Последний вид транспорта – лифт. Он же и первый – это если с утра. Но сейчас уже вечер, уже все позади – и рабочий день, и все прелести наземного и подземного транспорта, вкупе с посещением магазина. Вот ведь жизнь – вечно как навьюченный осел – жаль, что руки только две. Я брезгую опускать сумки на пол – зассаный, изгаженный – уж потерплю, осталось немного. Жженую кнопку нашего этажа нужно держать нажатой до конца – если ее отпустить, есть шанс не доехать вообще. Кабина натужно взвыла, напряглась – небось тоже замаялась за целый-то день возить всех туда-обратно. Я тяжело вываливаюсь из лифта. Ставлю сумки возле двери и нажимаю кнопку звонка. Уже нет сил копаться в поисках связки ключей – и желания тоже нет. Кто-нибудь, да откроет. Народу у нас хватает.

Дочь первой радостно выскакивает в прихожую.

– Мама, мама пришла. – раздается восторженный вопль.

Ради этих минут стоит прожить целый день. И простить ему всю никчемную рутинность. Два растрепанных хвостика мельтешат передо мною – дочь хватается за пакеты – куда ты, тяжело ведь, это не для твоих тоненьких детских рук.

Ленка – копия отец. Всё его – волосы, нос, глаза, даже овал лица – и тот не мой. Наша порода – расплывается в довольной улыбке Сергей. Оно и правда – Елена Сергеевна прежде всего папина дочка. От вечного вопроса с кислым выражением лица – не понял, почему не сын? – минуло восемь лет, и теперь попробуй сказать ему, что сын лучше дочери. Впрочем, никто и не пытается доказать сей постулат, тем более, что это бесполезно. Они живут душа в душу, а я у них просто мама.

Лена лихо потрошит пакеты. Так и мелькает от холодильника к столу и обратно. Но я достаточно хорошо знаю свою дочь – для меня это практически открытая книга, где все написано прямо на титульном листе, то есть, собственно, на лбу. За спешной кухонной толкотней угадывается желание сказать нечто важное, очередная страшная-престрашная тайна. Я вижу – ей не терпится поделиться. Давай, выкладывай, что тут без меня произошло.

– Ой, мам… сегодня показывали… так интересно… про муравьев, мам…

И всего то? Ну, это пустяки. Сами тут, как муравьи – про себя ухмыляюсь я.

– Там яйца – аккуратнее, Лен…

– Да, мам…

Дочь напрягается, извлекает хрупкую упаковку, бережно ставит на стол – получилось, все цело, можно и дух перевести.

– Они… они, если кто-то у них заболеет… или без лапки останется, или без усика… они, мам, его не выгоняют и не обижают ничем. – захлебывается от восхищения дочь. – Он дома остается, в муравейнике. Делает, что может, что ему по силам. Подметает, порядок наводит. И все к нему хорошо относятся. Так же он ест со всеми, и живет, и спит…

– Видишь, какие они молодцы. – в свою очередь нахожу нужным восхититься я.

– Да, мам. – подхватывает Лена – Они такие дружные. Совсем ни как люди.

– Ну почему, дочь? Люди тоже не должны обижать слабых.

– Не должны – вздыхает дочь. – Но обижают.

Ее личико становится печально, папины глазки грустнеют. Я откладываю в сторону пакет, опускаюсь на корточки, чтобы ее лицо оказалось напротив моего.

– Кто тебя обидел? – пытаюсь разобраться я.

– Никто. – в уголках ее глаз намечается влага – Мне Максимку жалко… и тетю Свету.

Да, мир не без добрых людей. И стар, и млад – все уже в курсе. Земля слухами полнится и так далее и тому подобное. Нужно срочно сменить тему.

– Как в школе? Ты уроки сделала? – эта своеобразная палочка-выручалочка работает безотказно.

Внимание ребенка переключается сразу – ведь школа это самое важное – ей столько раз об этом говорили.

– Да…, там еще задача… Я папу подожду.

Ох уж эта математика. Впрочем, ребенку осталось продержаться немного. Еще каких-то три недели, и все – каникулы. А там сразу к бабушке в деревню. На парное молоко.

– Ладно, Лен. А то вот-вот тетя Оля придет. Будем тут толкаться.

На нашей кухне, и правда, не развернуться. Потому мы ужинаем по очереди. Кто пришел вперед, тому и карты в руки. Моя задача приготовить поскорее, накормить своих, чтобы уступить место соседке. А чай попить и дома можно – то есть у себя в комнате.

Здесь начинается привычная канитель – картошка, котлеты, еще что-нибудь вкусненькое – может сырников изобразить к чаю? С вареньем. Оно не засахарилось там еще – дай-ка гляну. Сквозь кухонную суету я едва различаю Леночкин голосок -

– Мам, а сколько у них лапок?

– Доча, что? Не слышу. – у меня шипит сковородка и льется вода – где уж мне услышать?

Она вырастает в дверном проеме с цветным карандашом вприкуску.

– У них сколько лапок, мам?

– У кого? – тупо спрашиваю я.

– У муравьев.

Ах, да – я и забыла совсем.

– Не знаю… шесть, наверное. Да, шесть. Или… или восемь.

– Так сколько?

– Не знаю, Лен. – мне приходится честно признаться. – У папы спросишь.

Больше разговаривать некогда – нужно торопиться с ужином – наш папа того и гляди, вернется с работы. Естественно, голодный.

Дочка поворачивается и уходит – явно озадаченная. И лишь когда я наконец закончу все дела – никак не раньше 12-го часа ночи – пойму, в чем, оказывается, дело.

Во всю длину альбомного листа, облокотившись на швабру, стоит муравей. То есть, наверное, муравей, потому как назвать по-другому это чудище не приходит в голову. Нижний и самый большой овал фигуры скрыт под кружевным фартучком – как у горничной. Из-под него торчат загогулины – похоже, ноги – слава богу, две.

Под впечатлением от Ленкиных вопросов я считаю лапки-усики у этого гигантского муравья. Итак, две внизу, третьей он держит швабру, четвертая болтается на веревке, что вокруг шеи – похоже, в гипсе – ой-ё-ёй… Еще одну пару лап ребенок явно не знал, куда прилепить – потому никакой пары здесь нет и в помине. Одинокая лапка исходит от пояса и заканчивается ведром. Ну да, логично – где швабра, там и ведро.

Итак, из шести лап одна сломана и одной не хватает – недурно. Усы тоже не в порядке. Их хоть и два, но один явно короче. Поломан – догадываюсь я. Вот бедолага. Без усов еще туда-сюда, но вот без лап… Туго ему придется. Как же он собирается полы-то намывать? – я откладываю в сторону рисунок.

Ленка сопит потихоньку на своем раскладном диванчике. Собралась в комочек, отвернулась к стене – свет ночника возле нашей кровати мешает ей. А куда деваться? Тут и пройти-то становится практически невозможно, как только два дивана растягиваются во всю длину. Двенадцать квадратных метров на все про все. Попробуй, впихни сюда хотя бы обычный шкаф, да раскладной стол, на котором теперь Ленкины учебники с тетрадками – а где прикажете ей уроки делать? Плюс еще тумбочка с телевизором возле окна. Вот и вся обстановка – а больше сюда и не влезет.