Ловушка. Сборник рассказов

Письмо с того света

Ватный октябрьский вечер орошали мелкие капли дождя, беспорядочно кружились в тёплом не по сезону воздухе, похожие в свете городских фонарей на заблудившихся и напуганных светлячков.

Егор возвращался с работы на своей старенькой «Ладе», следуя привычным маршрутом. Весь путь от ювелирного завода до дома он мог бы проехать с завязанными глазами. Десять лет он повторял его изо дня в день. Здесь были знакомы ему и каждая кочка, и каждая рытвинка, и каждый хитрый изгиб. Потому и мог так беззаботно отвлекаться на фонари, на вывески магазинов и на понурые лица редких прохожих, бредущих после работы через продуктовые прилавки в свои уютные норы. Вот, кстати, и ему нужно не забыть забежать в кондитерский отдел. Хорошо, что вспомнил. У Дашки сегодня День рожденья. Обещал торт к вечернему чаю. Подарок она выпросила, конечно же, ещё за три дня до даты. Так и раньше всегда было. Нетерпеливая. Впрочем, как и все дети в её возрасте. Сегодня ей исполнилось девять лет. Егор души не чаял в своей дочке. Ба́ловал её, насколько хватало финансов и свободного времени. Правда, и того и другого всегда было впритык, да и сама Дашка от излишнего внимания старалась Егора избавить, будучи не по годам самостоятельной и рассудительной. Возможно, она так резко повзрослела после трагедии, случившейся в их семье десять месяцев назад… Егор изо всех сил вцепился руками в руль. Слёзы подступили к глазам. Не хотелось снова думать об этом. Он притормозил метров за пятьсот до кондитерской, припарковал машину и решил пройтись немного пешком, чтобы в голове улеглось. Всё-таки вечером нужно будет веселить Дашку, а не ходить по кухне с понурым видом.

Торт он выбрал самый простецкий – «Медовик». Дашка его обожала. Да и сам он был не прочь полакомиться сладеньким перед сном. Прихватил ещё «Кока-колы» и абрикосовой жвачки. В общем, затарился всем самым вредным, если верить врачам-популистам, и настроение его стало приходить в норму.

К своему дому он подъехал в половине седьмого. Дождь наконец перестал моросить, тучи рассеялись, и над крышей соседней многоэтажки показалась яркая, в красноватых оттенках луна. Егор целую минуту простоял, запрокинув голову и глядя в небо. Звёзд отчего-то совсем не было видно. Только эта луна, похожая на глаз разгневанного дракона. По спине пробежали мурашки. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, открыл дверь и вошёл в подъезд. По инерции заглянул в почтовый ящик и двинулся было дальше, поскольку ничего там обнаружить не ожидал – для квитанций ещё рановато. Однако резко замер. В ящике что-то лежало. Конверт. Егор опустил пакет с покупками на пол, повертел письмо… Сердце его бешено заколотилось. Без очков он не мог прочесть адресата, но он узнал почерк. Это был почерк его жены! Его покойной жены, которую он похоронил десять месяцев тому назад и о чём старался сегодня не вспоминать, чтобы не расстраивать своим грустным видом Дашку. Руки задрожали. Дыхание участилось. Судорожно стал шарить по карманам в поисках очков. Но найти их так и не смог. Бред какой-то. Откуда может в ящике оказаться письмо? Чья-то чудовищная шутка? Запоздалая работа почты? Или просто почерк совсем другого человека, со́слепу показавшийся похожим на почерк жены? Успокоиться. Главное сейчас – успокоиться. Дышать ровно. Вдох-выдох, вдох-выдох. Вот так. Хорошо. Разберётся во всём позже. Наверняка окажется какой-нибудь ерундой. И чего так разволновался? Луна что ли так повлияла? Егор убрал конверт во внутренний карман куртки, взял пакет и направился к лифту.

Когда он вошёл в квартиру, то уже в коридоре его настиг аромат жареных котлет и лука. Хоть и нечасто, но Дашка готовила им на двоих ужин. И получалось это у неё весьма вкусно. Егор искренне недоумевал, когда приходилось слышать от знакомых, что они не позволяют своим девяти-, а то и десятилетним детям пользоваться плитой. Что за ерунда? Неужели они и правда полагают, что включить и выключить газ намного сложнее, чем вычислить площадь треугольника?

На секунду запахи словно вернули его в прошлое, в те дни, когда жена, Марина, была ещё жива, находя время хлопотать по хозяйству, хотя работа её торговым представителем требовала больших усилий, нервов и отнимала лишние часы, которые при обычном графике можно было бы потратить на семью. За несколько месяцев до трагедии этих часов почти совсем не оставалось. Очень частыми стали командировки, особенно в один довольно далёкий городок, название которого Егор никогда не мог запомнить. То ли Торшилино, то ли Торжки. В середине января одна из таких поездок и стала для Марины последней. В тот день была оттепель, а к вечеру, когда она возвращалась на казённом автомобиле – довольно новенькой и шустрой «Мазде», – шоссе подморозило. Не справилась с управлением, на скорости сто километров в час съехала в кювет и врезалась в тополь. Егор уже привык к её поздним возвращениям из этого Торшилина-Торжков, и потому спокойно спал, когда его разбудил звонок из больницы. Вместе с Дашкой они поспешили туда, но не успели… Марина скончалась, так и не придя в сознание…

– Папа, – Дашкин голос из кухни прозвучал звонко и взволнованно. – Подожди. Не спеши проходить. Я сейчас.

Егор в очередной раз отогнал печальные мысли, проверил зачем-то, на месте ли злополучное письмо, повесил на крючок куртку, разулся и замер, ожидая, когда дочка скажет, что проходить уже можно.

Она появилась в коридоре через минуту.

– Привет, – сказала она, обняла его за талию и прижалась. – Ты ничего не забыл купить?

– Ничего, – ответил Егор, поцеловал её в лоб и улыбнулся.

– Ничего не купил или ничего не забыл? – игриво нахмурившись, переспросила Даша.

– Ну как ты могла так плохо обо мне подумать? – ответил ей Егор. – Всё как и заказывали, мисс. Торт, кола, жвачка и тысячи поздравлений имениннице. А у тебя так вкусно пахнет, – он громко втянул носом воздух. – Ух-х… Сейчас язык проглочу. Пошли быстрее, пока не съел тебя с голодухи, – и он зарычал, изображая голодного зверя.

Даша взвизгнула и отпрянула, засмеявшись.

– Уже можно пройти? Можно?

– Можно, можно, – Даша взяла его за руку и повела за собой.

– Ничего себе, – искренне удивился Егор, когда они наконец зашли на кухню. Её полутьму мягко освещали четыре свечи. На столе стояли фужеры, тарелка с хлебом и аккуратные порции спагетти с котлетами. В ту же секунду на плите засвистел чайник. Даша даже вздрогнула от неожиданности и снова залилась смехом.

– Ну ты у меня мастерица, – тихо проговорил Егор. – Как же мне с тобой повезло.

– А мне с тобой, – сказала Даша. – Хорошо, что мы есть друг у друга. Правда?

– Правда. Иди сюда.

Егор обнял её и прижал со всею нежностью, на которую только был способен в этот странный вечер.

– Взрослая ты уже совсем. Поздравляю ещё раз. И желаю, чтобы взрослела ты не так быстро.

– Ну ты чего, пап? – Даша посмотрела на него с упрёком. – Хочешь, чтобы я всю жизнь сидела на твоей шее?

– Хочу.

– Пап. Ну… Ты просто боишься, что я выскочу замуж и ты останешься один. Так я ж тебя не брошу, даже не думай. Каждый день буду тебе надоедать. И вообще хватит сюси-пуси. Давай к столу.

– Давай. Сюси-пуси.

– Пап!

– Всё, всё. Я – сама серьёзность.

Егор нахмурил лоб, накинул на предплечье полотенце, поклонился, изображая официанта, и добавил с акцентом:

– Как пожилает многоуважаимый мадам.

***

После милой двухчасовой беседы и опустошения всего приготовленного и купленного они разошлись по своим комнатам. Даша была очень довольна состоявшимся вечером. Егора же к концу застолья снова стало одолевать беспокойство. Он постоянно оглядывался в коридор, где висела его куртка с загадочным конвертом в кармане. Даша уже стала подозревать что-то неладное. И эти оборачивания в сторону коридора, будто отец заметил там притаившееся привидение, и этот его взгляд, временами становящийся отсутствующим. Но всё же Егору (так, по крайней мере, ему показалось) удалось сдержать тревогу и не выплеснуть её напоказ, испортив чудесный вечер. Ровно до той минуты, когда за Дашей закрылась дверь её комнаты.

Егор достал из холодильника початую бутылку виски (уже с месяц она там стояла), налил в стакан изрядную порцию и залпом её выпил. При Даше пил только колу. Не любила она, когда на столе появлялось спиртное. Особенно после того, как первые два месяца после смерти Марины Егор прикладывался частенько, рискуя сделаться алкоголиком. Если бы не дочь, то и сделался бы наверняка. Приоткрыв окно, он выкурил сигарету. Почувствовал, как тепло стало растекаться по всему телу до самых пяток. Самую малость захмелел. Впрочем, достаточно для того, чтобы унять предательскую дрожь в пальцах и, уединившись в своей комнате, прочитать наконец совершенно неуместное в этот праздничный вечер письмо.

В очках Егор чётко смог разглядеть почерк. Сомнений не оставалось – это был почерк Марины. Обратного адреса на конверте не значилось. Егор распечатал конверт, стараясь не порвать тоненький лист бумаги. На листе довольно крупным аккуратным почерком был написан недлинный текст:

«Егор, извини, что не решилась сказать это тебе в глаза. Недели две собиралась с духом. Но не смогла. Ты же знаешь, какая я у тебя трусиха. Может быть, ты даже и заметил, что я веду себя временами довольно странно. И эти мои участившиеся командировки… Ты должен был догадаться сам, что в нашей жизни что-то пошло не так. Хотя… Это мне так кажется, что все вокруг должны заметить мою ложь и мои измены. Да-да, Егорушка. Будем называть вещи своими именами. Измены. И ложь. И я не хочу оправдываться и говорить, что мы оба виноваты в этом. Ты не виноват. Вся вина только на мне. Бабская моя сущность взяла надо мной верх. Я просто влюбилась в другого. И я совсем не Джульетта, чтобы шекспиры искали для меня оправданий. Всё банально. И мне перед тобой стыдно. Именно за банальность эту, за отсутствие какой бы то ни было величины в моих вспыхнувших чувствах. Ничего не могу с собой поделать. Мне это не победить. Но и вести двойную жизнь я больше не в силах. Не хочу видеть, как рушится наш с тобой мир; как я, будто вор, разбираю его по кирпичикам и пла́чу по тёмным углам от жалости к вам с Дашкой. Я и мать, наверное, тоже плохая. Потому что не стану судиться с тобой из-за Дашки, зная, как она привязана к тебе и без тебя в новой семье жить не сможет. Я люблю её всем сердцем и всей душой. Егорушка… Это не в моих уже силах. Прости. Прости. Прости. Надеюсь, что и Дашка простит меня и поймёт, когда тоже станет женщиной и насовершает ошибок. Нельзя прожить без ошибок. Можно их, наверное, как-то исправить. Я не знаю… Возможно ли будет исправить мою. Это не вопрос, Егор. А если и вопрос, то только к самой себе. И ответа на него я, наверное, долго ещё не смогу найти. Но прочь философию. Говоря, что не желаю оправдываться, я именно это сейчас и делаю помимо своей воли. В общем… Я подала на развод. Домой я больше не вернусь. Если у тебя хватит моральных сил, то отвези все мои вещи к моей маме. Делить я ничего не хочу и не буду. Живите с Дашкой счастливо. Она храбрая и умница. Вы справитесь. Люблю вас. Хоть и странной покажется вам эта любовь, но поверьте, что это так. Люблю. Марина. 7 октября 2011 г».

С первого раза Егор вообще ничего не понял. Он прочитал ещё раз… И ещё… И ещё… Только после пятого или шестого прочтения смыслы стали доходить до него. Не было сомнений в том, что письмо настоящее. Не какая-то шутка. Почерк Марины, да и рисунок мысли был её, стиль изложения. Такое не подделаешь. До этой своей работы торговым представителем Марина шесть лет преподавала на кафедре искусствоведения в институте, имея степень кандидата и полтора десятка монографий, собственноручно написанных, а не купленных в интернете. Этих философских, заумных вывертов ей было не занимать. Но что всё это могло означать? Какой такой развод? Допустим, это письмо пролежало где-то на почте девять месяцев и только теперь пришло… Егор ещё раз посмотрел на дату. Да нет. Седьмое октября было ровно неделю назад. Обратного адреса не значилось. По штемпелю сам он не разберётся, поскольку тот очень бледен и половина букв в нём не пропечаталась. Хорошо были видны только какие-то цифры. Это надо идти на почту, спрашивать у специалиста. Да, так и сделает завтра. Только надо ли? Он похоронил Марину. Не мог же он похоронить другую женщину! Бред. Не могла Марина писать неделю назад! Это не-воз-мож-но!!! Даже если предположить, что какой-то умелый каллиграф смог подделать почерк Марины, то и в этом тоже не было никакого смысла. Ни одному человеку в здравом уме не придёт в голову над кем-то так пошутить. Врагов у него нет. Свести его с ума ради какого-нибудь наследства тоже невозможно, поскольку наследства никакого нет и не предвидится. Тёща, конечно же, с самого первого дня люто его невзлюбила. Но она – простая деревенская баба, которой, как говорят в народе, не хватает мужика. Она могла бы пришибить его где-нибудь топором или подпоить ядом. Но чтобы подделывать письма, выдумывая изощрённые способы сведения человека с ума… С бо́льшей вероятностью она могла бы получить Нобелевскую премию по химии. И всё же письмо имеет место быть. И смысл его не понятен и в том случае, если это чья-то подстава, и в том, если оно в реальности было написано Мариной. И опять же, про этот развод… Егор никогда не чувствовал какой-то особенной напряжённости в отношениях с супругой перед трагедией. Всё было, как и одиннадцать лет до этого. Случались, разумеется, периоды охлаждения. Но это нормально для любых отношений. Невозможно всегда выдерживать строгую линию безоблачного счастья. Но такие периоды никогда не казались ему угрожающими. Поссорились – помирились. И ничего больше. Всегда по каким-нибудь пустякам: забыл что-то купить, или купил не то, забыл поздравить тёщу с Днём рождения или отказался к ней ехать, не захотел провести с дочкой воспитательную беседу, когда однажды она набила морду своей однокласснице… Всё как обычно, как у всех. Или не всё? Эти командировки в Торшилино-Торжки действительно в последнее время участились. И возвращалась из них Марина всегда уставшей и морально разбитой. Говорила, что клиенты там сложные и капризные, выедают ей все мозги. Именно тогда Дашка научилась готовить какие-то элементарные блюда. Потому что у Марины на это не оставалось сил. Да и в постели она была холоднее, чем раньше. Но здесь Егор больше считал виноватым себя, потому что тоже больше стал уставать на работе. Всё-таки уже сороковник, и он давно не финист-ясный сокол. Странно, что все эти мелочи ни разу не вызвали у него никаких подозрений. Он вообще в отношениях с людьми был наивен. Старался всем доверять, никогда не подозревал ни друзей, ни приятелей ни в каких кознях. И Марине тоже во всём доверял. Только один раз за долгое время вспыхнула у него ревность, когда на кафедре в институте появился симпатичный профессор, душа компании и ловелас. Стал клеиться к Марине – об этом ему все говорили. На одном из сабантуев, на который Марина притащила с собой и Егора, он с этим профессором чуть не подрался. Однако тот изысканно всё сумел перевести в шутку, а Марина так обиделась на Егора за его дурацкую ревность, что две недели с ним не разговаривала. Потом оттаяла, устроила Егору незабываемую ночь любви и успокоила, рассказав, что профессора переводят в столицу и что вообще он ей ничуть никогда не нравился, поскольку казановы не в её вкусе, да к тому же тот оказался женатым, о чём все узнали только перед самым его отъездом. Осадок ещё оставался в душе Егора, но не от обиды на Марину, а от мерзкого чувства какой-то собственной слабости, допустившей эту отвратительную ревность. С того дня он поклялся никогда больше до ревности не опускаться. И клятву свою сдержал, не столько благодаря силе воли, сколько мягкости и незлобивости своего характера. Нет. Ничего такого в отношениях с Мариной, что походило бы на трещину, грозящую превратиться в пропасть, он так и не смог вспомнить. Но письмо было. И писала его Марина. И говорила в нём о разводе. С этим трудно поспорить. Факт.

Егор спрятал письмо в томик Конфуция и задвинул книгу в самую глубину полки. Поклонило в сон. Прошёл на кухню, выпил остатки колы, вымыл посуду и заглянул в комнату Даши. Компьютер в спящем режиме крутил на экране презентацию вращающихся планет солнечной системы. Даша спала, рассыпав по подушке копну густых русых волос. Егор выключил компьютер, тихонечко поцеловал в щёку дочь и снова ушёл к себе, чтобы уже через пять минут провалиться в дремучий, тревожный сон.

***

Во все рабочие окна на почте стояли толпы людей. Егор занял очередь, благо сегодня выдался выходной. Народ толкался, кто с квитанцией об оплате коммунальных услуг, кто с извещением о денежном переводе, кто с бумагами на выдачу похоронных, кто просто с целью купить открытку или конверт. Последние быстрее всех теряли надежду дождаться своей очереди и с гневным бормотанием уходили. Егор и сам начинал уже сомневаться в своей затее. Представил, как задаёт замученной претензиями девушке свой глупый вопрос о штемпеле с обозначением пункта и времени отправления – и ему становилось стыдно. Наверняка на него зашикают и пошлют в какое-нибудь другое окно, а то и куда подальше. Как тупо.

– Я отойду, – сказал он полной, в годах, женщине, стоявшей за ним. – За мной будете, – и выбежал на улицу ещё раз всё обдумать и покурить.

Поначалу он вообще сомневался в том, что до сих пор существуют обычные почтовые ящики. Ему казалось, что интернет успели провести во все самые далёкие деревни и посёлки нашей необъятной страны. Но оказалось, что существуют, и в этот момент он смотрит именно на такой ящик. Немного успокоившись, он снова вернулся в свою очередь. Полная женщина ему совсем не обрадовалась и зафукала, почувствовав запах табачного перегара. Егор и сам хорошо знал этот запах, ему он тоже был неприятен, когда одно время на целый год он бросил курить. После смерти Марины привычка вернулась с новой силой. Егор помялся ещё минут десять и в этот раз окончательно решил отказаться от идеи со штемпелем. В конце концов, можно в интернете найти все необходимые подсказки, если это будет принципиальным. Куда интереснее показалась ему другая идея – пойти в суд и узнать, не подавала ли когда-нибудь его жена заявления на развод. И как раньше эта простая мысль не пришла ему в голову!

На улице снова, как и вчера, заморосил дождь. Егор подошёл к автобусной остановке, дождался 35-го маршрута и через десять минут уже был у здания суда. На входе охранник поинтересовался, по какому вопросу Егор пришёл, переписал данные его паспорта и выдал временный пропуск, подсказав, что по разводам ему в семнадцатый кабинет.

К счастью, в суде очередь сидела только в зал заседания. На двери кабинета номер семнадцать золотыми буквами было написано «мировой судья Сергеева Татьяна Дмитриевна». Имя и фамилия показались Егору знакомыми. Он постучал. Подождал несколько секунд. И вошёл.

– Здравствуйте. Можно?

– Да-да. Секунду. Проходите, – за массивным столом, склонившись над бумагами, сидела довольно симпатичная женщина и уверенными движениями что-то вычёркивала из документов.

Егор прошёл вглубь кабинета, но сесть на стул не решился. Он вообще не любил казённые заведения, выворачивало от них всегда наизнанку. И если когда-то требовалось решить какие-то бытовые вопросы, ради которых надлежало идти в контору ЖКХ, в школу или в администрацию, то за это всегда бралась Марина, прекрасно зная, что от супруга в этих вопросах толку никакого не будет.

Женщина вычеркнула что-то на последней странице, покачала неодобрительно головой и подняла наконец глаза на посетителя.

– О! – воскликнула она, улыбнувшись. – Егор, неужели ты?

У Егора будто пелена с глаз упала. Вот почему имя на табличке кабинета показалось ему знакомым. Это же Танька, его одноклассница. Теперь, стало быть, товарищ майор. Изменилась, конечно, но прежние её черты время не успело ещё исковеркать.

– Татьяна? – он тоже заулыбался.

– Она самая. Что, сильно изменилась? Постарела?

– Да ты что. Нет, конечно. Просто хожу последнее время сам не свой, ничего перед собой не вижу.

– А вот это плохо, Егор. А что случилось? Впрочем, что это я… Слушай, ты прими мои соболезнования. Хоть и запоздалые. Я про супругу твою только недавно узнала. Лариска Зобова рассказала. Такое дело… Кошмар.

– Спасибо. Да. Почти год уже миновал. Поначалу было непросто.

– У тебя ведь дочка? Сколько ей? Десять? Она в параллельном классе, кажется, с моей Светкой.

– Нет, девять пока. Но взрослая не по годам. Вчера День рождения был. А сама-то ты как поживаешь?

– Ну… – Татьяна бросила на стол ручку и скривила губы. – Как видишь. Жду не дождусь, когда же на пенсию. Надоело всё. Люди со своими склоками и со своей мелочностью. Ты даже не представляешь. Жизнь и так на восемьдесят процентов состоит из дерьма. А если ещё и самому себе создавать на пустом месте проблемы, то будет состоять и на все сто. Но… Такова наша, видимо, человеческая природа.

Она замолчала на секунду, задумалась. Потом снова заговорила:

– А в остальном всё вроде бы в норме. Дочка растёт, муж зарабатывает. И все, тьфу-тьфу, живы-здоровы. Грех жаловаться на что-то. А ты с чем к нам пожаловал? Что стряслось?

– Да слава богу, ничего. Мысли просто… Думаю вот всё о прошлом своём. Вспоминаю. Не люблю копаться ни в себе, ни в людях. Но ведь когда начнёшь, уже не отпустит. Знаешь, одно цепляется за другое… Последнее время, перед тем, как случилось… Ну… Перед тем, как Марина в аварию попала… В общем, сейчас задним умом понимаю, что не всё гладко у нас с ней было.

– Это в каком смысле?

– Не знаю… Может, просто мнительность разыгралась. И это скорее всего так и есть. И всё же убедиться хочу. Ты не могла бы посмотреть, не подавала ли когда-нибудь Марина заявление на развод?

– Ого, – воскликнула Татьяна. – Куда тебя занесла лопата.

– Лопата?

– Прости. Говоришь, копать начал. Неудачная шутка, извини. Марину-то я бы запомнила, если бы при мне заявление подавалось. Но мало ли. Может, в отпуске была или ещё что. Случается, тоже хожу как зомби. Минутку.

Татьяна набрала что-то на клавиатуре старенького компьютера.

– Вообще, – задумчиво сказала она, – если бы подавала, то тебе пришло бы извещение. Но могло и не придти. В нашем-то бардаке. Стоп. Так, так. Маслова Марина Анатольевна?

– Да.

– А ты прав. Подавала. В декабре прошлого года. Восемнадцатого декабря подала, а двадцать третьего забрала обратно. Вот такие пироги. Я как раз в отпуске была. Предчувствия тебя не обманули.

Егор стоял бледный, бессмысленно глядя на Татьяну и словно боясь пошевелиться.

– Егорка, – с тревогой произнесла судья. – Ты только это… В обморок тут не падай.

– Что? – Егор наконец вышел из оцепенения.

– В обморок, говорю, не падай.

– Нет-нет. Всё нормально. Я же ожидал такого поворота.

– Вот именно, – согласилась Татьяна. – И ведь передумала же. Значит, сомневалась, взвешивала все за и против. Любила. Не устраивала сцен и истерик. Бабы, они, знаешь, любят вину перекладывать на чужую совесть. Уж поверь мне. Ведь не было же у вас разговоров об этом?

– Не было. Даже намёков никаких не было.

– Вот видишь. Щадила тебя. Сама всё хотела решить. А ты давай это… Оставь прошлое в прошлом. Ни к чему теперь все эти копания. Теперь-то уж что. Пусть покоится с миром.

– Да-да. Всё правильно ты говоришь, – кивнул Егор. – Ни к чему. А тебе спасибо большое.

– Да не на чем. Слушай, как-нибудь надо будет всех наших собрать. Ведь лет десять уже не собирались. А то и больше. А по молодости-то каждый год вечеринки закатывали. Хорошее было время.

– Молодость, – промолвил Егор. – А теперь, поди, многие уже с внуками зависают. А собраться можно. Ты телефон мой запиши на всякий случай. Если что, позвонишь.

– Давай.

***

Только на улице Егор окончательно смог придти в себя. Колкая морось стала к полудню холодной. Усилился северный ветер, так что на старых домах загромыхали оторванные жестяные ленты на скатах крыш. Он шёл, сам не понимая куда. Значит, думал Егор, трагедия назревала, а он, будто слепец, шёл по проторенной дорожке и ни о чём даже краешком ума не подозревал. Как же так? Марина, Марина… Если бы не держала всё в себе, если бы высказалась, да хоть бы наорала и упрекнула в невнимательности к своим чувствам… Может, и аварии тогда бы не случилось. Но письмо… Как же быть с письмом? Что оно значит? Если бы хоть оно пришло вовремя. Но дата… Но дату можно подделать. У даты нет стиля. Цифры и цифры. Но кому придёт в голову всем этим заниматься? Зачем? Можно было бы отправить без даты. Тогда и сомнений никаких в том, что письмо просто затерялось и опоздало, не возникло бы. А значит, внушить мне эти сомнения кому-то было необходимо. Кому? Кому? Кому? Тупик. Никаких зацепок.

Егор не заметил, как оказался у входа в кафе, где в течение месяца после смерти Марины он разделял своё горе наедине с бутылкой.

Внутри почти не было народа. Человека четыре, один из которых показался Егору знакомым. Мужчина лет сорока пяти, с аккуратной седой бородкой, в серой тёплой толстовке. Тот тоже посмотрел на Егора так, словно его узнал. Но никаких приветственных жестов с его стороны не последовало. Он только слегка прищурился и улыбнулся как-то недо́бро. Хотя, ничего теперь добрым Егору и не могло казаться. Ерунда. Просто похож на кого-то из старых знакомых. Может, по ювелирному делу, какой-нибудь монтировщик или модельер. Мало ли их за двенадцать лет на заводе было. Скорее, модельер, потому что ощущение, что видел его на каком-то неординарном рабочем месте. Да и бог с ним. Не помешало бы просто выпить и придумать, что делать дальше.

Егор заказал сто грамм коньяку. Залпом опустошив стопку, он снова оглянулся на странного незнакомца. Тот словно и не переставал на него смотреть, всё так же зло улыбаясь. Вот гусь. Да что ему, в конце концов, нужно? Егор было направился к столику незнакомца, но тот, будто предчувствуя это его намерение, резко встал и быстрым шагом двинулся к выходу. Уже закрывая за собой дверь, он снова взглянул на Егора. Только уже без улыбки, с явной злобой, которую трудно было бы перепутать со случайной эмоцией случайного человека. Однако. Егор вернулся к барной стойке, попросил ещё сто грамм. Но, повертев в руке рюмку, передумал пить. Вспомнил о Дашке. Она, конечно, не станет на него ругаться, но смотреть будет весь вечер с такой укоризной, что лучше бы уж накричала. Нет. Стоп. Пора взять себя в руки и перестать накручивать не по делу.

На улице продолжал сыпать холодный дождь. От кафе до дома было три километра пути. Егор решил пройти их пешком, чтобы выветрился весь выпитый алкоголь и чтобы голова встала на место.

Только войдя в свой подъезд, он почувствовал насколько же весь продрог. Тело сотрясалось от крупной дрожи, кисти рук посинели, и боль от начинающегося артрита пронизывала их до костей. По привычке он открыл почтовый ящик. Внутри лежала стопка квитанций. Егор надел очки и стал вынимать квитанции по одной, всматриваясь в строки с суммой оплаты. Последняя квитанция была сложена вдвое. Он развернул её, и оттуда выпало что-то блестящее и металлическое, звонко стукнулось о кафельную плитку лестничной площадки и откатилось к стене. Так звенеть и катиться могли только две вещи – монета или кольцо. Егор внимательно вгляделся в упавший предмет. Смутное предчувствие, тягучее, холодное и злое, стало овладевать им. Это было кольцо. Обручальное. Егор поднял его и тут же принялся разглядывать внутреннюю грань. Боже! Не может этого быть! Нет, нет, нет. Но это не было галлюцинацией. На грани было выгравировано: «Моей незабвенной М.». Именно эту надпись Егор заказывал за день перед свадьбой. И гравировал её Алексеич, гравёр из соседнего цеха. Но это же бред! Сначала письмо, а теперь это кольцо. Если письмо ещё худо-бедно можно было как-то объяснить, то эта обручалка уже выходила за все пределы разумного. Егор хоронил Марину вместе с её кольцом. Так ему захотелось. Конечно же, все ругали его, потому что не принято было так делать. Особенно тёща постоянно пыталась это кольцо стянуть с руки покойной Марины. Поэтому Егор следил до самого конца, чтобы этого не произошло. Крышку гроба заколотили. Опустили в яму. Засыпали землёй. А тёща даже плюнула ему в лицо за то, что он посмел поступить по-своему, не сообразуясь с обычаями и с мнением большинства. Ну не стала же она выкапывать гроб посреди ночи! С того дня они друг с другом ни разу даже не разговаривали. Тёща и Дашку невзлюбила за то, что та больше тянулась к нему, Егору, а не к Марине. «Вся в папу, – ворчала тёща. – Такая же упрямая и себе на уме».

Кто-то явно хотел разрушить его жизнь. Но даже если предположить самый фантастический вариант – Марина жива, а похоронили другую женщину, – то всё равно ничего не стыкуется. Потому что Марина никогда не пошла бы на эти подленькие посылки, лишённые всякого смысла. Уж что-что, а человеком она была порядочным, и Егор не видел в природе вещей такой силы, которая могла бы оскотинить её до такой степени. Возможно, кольцо – подделка. Как и дата в письме Марины. Нужно только в этом наверняка убедиться. Показать в понедельник Алексеичу надпись. Свою руку он должен узнать. Так или иначе, но причину происходящего необходимо искать не в воскресшей Марине, а в каком-то тайном недруге, ненависть которого к Егору не знает предела.

Когда Егор вошёл наконец в квартиру, родные запахи и Дашкин голос ласковой волной согрели его душу. Как же хорошо быть дома, среди тех, кто тебя любит и кого любишь ты.

Однако коньячные пары всё же не успели выветриться от часовой прогулки, и Даша, чего и опасался Егор, почувствовав их, нахмурилась и до самого ужина играла в молчанку. Егор не стал ни на чём настаивать и не делал попыток оправдаться. Виновато опустив голову, он молча проследовал к себе в комнату и включил компьютер. Но осадок остался. Вкупе с новой находкой в почтовом ящике этот осадок сделался настолько горьким, что Егора даже стошнило. Хорошо, что Дашка не слышала. В её комнате громко играла музыка.

Нужно было что-то делать. Как-то искать ответы на вопросы, потому что, судя по всему, неведомый «почтальон» в покое их не оставит, пока не добьётся одному ему ведомой цели. Егор открыл «яндекс-карты». Нужно было точно вспомнить, как назывался тот город, куда ездила в командировки Марина. В вечер аварии она именно оттуда и возвращалась. Вот это место. Даже ещё тот злополучный тополь стоит не сломанный. Двигалась она с северо-востока. Так. Фёдорово. Ельма. Артюки. Железногорск. Торшаково… Торшаково! Точно же! Торшаково. И что это ему даёт? Ну, Торшаково. Дальше-то что? Спросить в конторе, где работала жена, не поручали ли ей официально туда ездить? Если да, то это не проливает ни на что света. А если нет? Значит, там кто-то у неё был. Тот, кто пытался разрушить их жизнь. И возможно, пытается до сих пор. Детектив хренов. Пустое всё это. Пустое.

***

Прямо с утра в понедельник Егор первым же делом отправился к Алексеичу. Это был маленького роста человек совершенно неопределённого возраста. Кто-то говорил, что ему уже шестьдесят, а кто-то утверждал, что в сорок пять он совсем сморщился от одинокого образа жизни. Женат не был, детей тоже не имел. Алексеич был нелюдим и неразговорчив. Работу свою он любил больше всего на свете, да и делал её на недоступном для многих уровне «бог». Равных ему на заводе не знал никто. Если бы вдруг потребовалось, то смог бы, наверное, выгравировать на подкове у блохи любой из христианских псалмов. Впрочем, и арабская вязь у него получалась не хуже. Несмотря на то, что человеком он был запойным, начальство эту слабость спускало ему с рук, поскольку замены ему не имелось, а брать себе учеников Алексеич наотрез отказался. «На эту работу, – ворчал он, – все идут бабла нарубить. А сюда из любви к искусству идти нужно, а не из жажды наживы». Сказал, как отрезал. И больше к нему с вопросами о наставничестве никто не обращался.

Но Егор ему был отчего-то симпатичен. С ним Алексеич бывал всегда улыбчив, услужлив и по-отечески добр.

– Алексеич, – войдя в гравёрную, с порога воскликнул Егор. – Тут дело такое.

– И тебе доброе, – улыбнувшись, ответил тот.

– Да, конечно. Привет. Дело у меня к тебе.

– Выкладывай. Чем смогу.

– Помнишь, ты гравировку делал на кольце обручальном для жены моей?

– Царство ей небесное, – перекрестился Алексеич. – Помню, помню. Было такое дело. «Моей незабвенной». Так, кажется?

– Да, именно так. Ну у тебя и память.

– Не жалуюсь.

– А скажи, – продолжал Егор, – смог бы ты узнать в гравировке свою руку? Сказать, твоя это работа или кто-то другой постарался тебя скопировать?

– Свою-то руку да не узнаю? – искренне удивился Алексеич. – Разумеется, узнаю. А что не так с кольцом? И зачем кому-то его копировать?

– Вот, – Егор протянул Алексеичу обручалку. – Посмотри. Всё, вроде, нормально с кольцом. Только не спрашивай, откуда у меня эти сомнения. Это сложно сейчас объяснить.

– Да как скажешь. Сейчас гляну.

Алексеич снял очки и установил кольцо под микроскоп. С минуту крутил-вертел всякие ручки, пыхтел, причмокивал и присвистывал, так что сомнения Егора в том, что кольцо настоящее, только усилились.

Наконец Алексеич оторвался от окуляра и молча уставился на Егора.

– Что? Не томи, – нетерпеливо воскликнул тот.

– Да ничего, – спокойно ответил Алексеич. – Просто сколько лет прошло с той поры, как я это нарисовал. Мог же ведь. Шикарная работа. Извини за нескромность. Теперь рука не та уже.

– Ну так твоя рука-то? Не совсем понятно ты выражаешься, – переспросил Егор.

– Моя, разумеется. Тут сомнений быть не может. Я даже тот штихель помню, которым резал. Шпиц швейцарский, новёхонький. Тогда их первый раз на завод привезли. А до того сами себе инструмент делали, поскольку жидковаты казались казённые. А этот шёл по золоту, как по пластилину, края ровненькие, глубина идеально выдержана. Я даже помню, как на завитушке в букве «М» от излишнего восторга позволил себе лишнего. В графическом смысле. Чрезмерная витиеватость, она, знаешь, не всегда к месту. Так что моя работа. Ну… Обещал не спрашивать о причинах сомнений, так и не буду. Захочешь, сам потом расскажешь.

– Спасибо тебе, Алексеич, – забирая обратно кольцо, сказал Егор. – Когда-нибудь, да. Возможно, – и в задумчивости вышел из гравёрной.

***

На работе у покойной жены Егор бывал за всё время лишь дважды, последний раз года три назад. С того дня там многое изменилось, поэтому пришлось поплутать по коридорам большого восьмиэтажного здания, чтобы найти нужную контору среди прочих. Как ни странно, многие из сослуживиц Марины его узнали. Выражали сочувствие, интересовались состоянием духа и успехами дочки. Ему звонили ещё полгода назад, чтобы он приехал забрать вещи Марины, но сначала он всё откладывал эту поездку, а потом посчитал, что и ни к чему туда ехать. В их с Дашиной жизни и без того всё напоминало Марину: шторы, которые она выбирала, стеллажи с книгами, которые она коллекционировала и непременно прочитывала от корки до корки, обои, ставшие однажды очередным поводом их взаимных упрёков; даже гипсовая статуэтка совы со светящимися глазами, до сих пор украшающая журнальный столик… Однако в этот раз формальный повод заехать в торговую фирму пришёлся весьма кстати.

Из вещей Марины там остался старенький мобильник с окислившимся аккумулятором, помятый блокнот, испещрённый фамилиями, адресами и номерами телефонов клиентов; губная помада нежно-розового оттенка, почти нетронутая пудреница и початая голубая пачка сигарет «Camel». Последнее было неожиданным.

– Разве Марина курила? – недоумённо спросил Егор.

Молодая женщина, самая близкая из сослуживиц Марины с экзотическим именем Сивилла, засмеялась:

– Да многие тут шифруются, покуривая в тайне от своих мужей. Ты не знал?

– Нет.

– Да баловство всё это, – махнула рукой Сивилла. – Только когда клиенты мозги выносят.

– А ты не помнишь, Марина когда-нибудь ездила по рабочим делам в Торшаково?

– Куда?

– Торшаково. Город такой. В семидесяти километрах отсюда.

– Хм… – Сивилла задумалась. – Я и название-то такое впервые слышу. Это вряд ли. Обычно мы всегда клиентами своими делимся, чтобы конкуренцию не создавать и не нагнетать и без того душную атмосферу. Я бы наверняка запомнила.

– Уверена?

– Ну если говорю, значит так и есть. А почему ты спрашиваешь? Что за запоздалые такие сомнения?

– Да так… Вспомнился просто разговор один. Да чего уж теперь-то. Не важно.

– Ты блокнотик полистай что ли, раз так распирает. Но я бы на твоём месте прошлое ворошить не стала. Неблагодарное это дело. Марина, царство ей небесное, замечательным была человеком. Пусть память о ней останется доброй, поскольку зла она не могла никому причинить по своей природе, уж поверь мне.

– Да. Я знаю.

– А ты на машине сейчас? – Сивилле такой разговор явно был не по душе.

– Да. Тебя подбросить что ли куда?

– Мне бы до центра, если, конечно, тебе по пути. Обед уже через десять минут.

– Поехали. Я домой. Подброшу, куда скажешь.

До центра они с Сивиллой ехали молча. Она вышла на Красноармейской, сказала «спасибо» и подмигнула. Егор тяжело вздохнул. Только сейчас он понял, насколько соскучился по женскому вниманию. За девять последних месяцев он не общался с женщинами так, как этого начинала уже требовать мужская природа. Но сейчас было не до того. Хотя он и нуждался в поддержке.

Егор припарковал автомобиль, подошёл уже к своему подъезду, но идти домой передумал. Развернулся и быстрым шагом направился в своё любимое кафе, чтобы там ещё раз всё спокойно обдумать.

Бармен по привычке взялся было наливать ему коньяку, но Егор жестом его остановил. Тот удивлённо на него посмотрел.

– Кофе, пожалуйста, – спокойно сказал Егор. – Покрепче.

С чашкой дымящегося кофе и французской булочкой он уселся за самый дальний столик, на который не падал свет из окна. Хоть дождь сегодня и не моросил, но небо по-прежнему было хмуро, и Егору хотелось отвлечься от этой свинцовой, гнетущей тоски под сенью тусклого бра, мягким жёлтым светом создающего иллюзию интимности и уюта. Он достал из пакета потрёпанный рабочий блокнот Марины и стал его листать, стараясь зацепиться за какую-нибудь подсказку. Но там были только адреса и цифры, незнакомые фамилии и просто каракули, которые Марина всегда рисовала, разговаривая с кем-нибудь по телефону. Только одна запись казалась неуместной во всём этом рабочем хаосе. Большими буквами было написано «АРКАША» и обведено рамочкой, испещрённой ромашками и выпрыгивающими из воды рыбами. Не иначе Марина разговаривала по телефону с этим Аркашей и вместо каракуль рисовала вполне осмысленные романтические узоры. Значит, Аркаша? Хоть что-то. Егор ещё раз внимательно просмотрел имена клиентов с телефонами: Зыгин Вадим Ал. – посуда; Вольгина Тамара – книги; Томилин Вяч. Фёд. – стир. п.; Разумов Аркадий Вл. – м. о… Так. Аркадий. Может быть, тот самый, что с ромашками? А что значит «м. о.»? «Мой обожаемый»? «Мелкий опт»? «Мужик отличный»? Разыгралась же фантазия. Телефон есть. Можно позвонить. И что сказать? «Здравствуйте, это вы отличный мужик? У меня так записано». Егор рассмеялся про себя. Закрыл блокнот. Сделал большой глоток успевшего подостыть кофе. Так и мозги скоро закипят.

В этот час посетителей в кафе было немного, человека четыре: молодая парочка, подросток в наушниках и пожилой мужчина с цветастой газетой, на главной странице которой было крупными буквами написано «ПОСЛЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ УБИЙЦА ДВА ГОДА ЖИЛ В СЕМЬЕ СВОЕЙ ЖЕРТВЫ». Вот страсти-то! Бывает же такое. Впрочем, жёлтая пресса не гарантирует никому правды.

В этот момент дверь кафе отворилась, и в неё вошёл знакомый уже Егору человек с бородкой. Взгляды их на секунду встретились – всё та же злобная полуулыбка обдала Егора предательским холодком. Мужчина подошёл к барной стойке и что-то заказал. И тут Егор совершенно отчётливо вспомнил этого человека! Волна горячей крови прокатилась по всему телу. Да это же заведующий моргом в ритуальных услугах! Просто в чёрном элегантном костюме в день похорон Марины он выглядел совсем иначе. Конечно! Это он, сомнений никаких быть не может. А «м. о.» – это, скорее всего, «медицинское оборудование»! Тогда получается, что и доступ к обручальному кольцу у этого Аркаши был всё то время, пока Марину готовили к погребению! Егор невольно вскочил со стула, так что тот упал и откатился к соседнему столику. Все посетители и бармен уставились на Егора. Человек с бородкой тоже смотрел внимательно, но в этот раз на лице его не было ухмылки, лишь в глазах читался недобрый вызов. Егор сделал решительный шаг по направлению к Аркадию, но тот уже успел отойти к двери и остановился, словно ожидая его. Егор ускорил шаг. Мужчина вышел на улицу. Отыскав его в толпе прохожих, Егор устремился за ним.

– Аркадий! – закричал он. – Постойте. Мне нужно с вами поговорить.

Но тот только прибавил хода, переходя почти на бег. Через минуту они свернули в какой-то переулок, оттуда зигзагами спустились к реке. По мосту уже неслись изо всех сил. Егор больше не понимал, где они находятся – в этих местах го́рода он никогда раньше не бывал. Деревянные покосившиеся строения, заброшенные стройки, жуткого вида цементный завод, похожий на монстра; раскуроченная трактора́ми и экскаваторами земля… На ботинки налипли тяжёлые лепёшки серо-жёлтой глины. Они уже передвигались, словно во сне, когда ноги делаются ватными и с трудом можно сделать хоть шаг. Наконец свернули в какую-то арку, образованную облупленным подвесным переходом из одного корпуса здания в другой. Эта часть дороги была посыпана крупным гравием, так что бежать здесь было намного легче. Добежав до перехода, Аркадий остановился, упёрся ладонями в колени и попытался отдышаться.

– Аркадий, – задыхаясь, проговорил Егор. – Ну что же вы так, Аркадий? Мне просто нужно задать вам пару вопросов.

Мужчина обернулся, выпрямился и захохотал. Это придало Егору сил. Со всей злостью, которая накипела в нём за время погони, он кинулся на мужчину, но, не добежав до него пары метров, вдруг понял, что летит уже куда-то не вперёд, а вниз. Раздался хруст, и резкая боль пронзила его тело. Она была настолько невыносима, что на какое-то время он потерял сознание. Когда очнулся, то обнаружил вокруг себя только сырость и темноту. Лишь сверху полумесяц яркого света становился всё меньше – кто-то со скрежетом двигал чугунную крышку люка. Когда крышка встала на место и тьма сделалась вездесущей, Егор снова лишился чувств, толком так и не успев ничего осознать.

***

Егору снилась Марина. И даже не столько это был сон, сколько воспоминание во сне. Будто снова вернулся он на двенадцать лет назад, на берег Чёрного моря, в август 1999-го года. Тёплый, ясный вечер. Солнце только-только опустилось на западе за горизонт водной глади. Они сидят с Мариной на песчаном пляже, справа – пирс, а слева – невысокий утёс. В тот вечер, двумя часами раньше, в уютном кафе, в томном колыхании свечей и матовом блеске бокалов он сделал Марине предложение. И она согласилась и даже заплакала от восторга. У Егора это предложение вырвалось из уст спонтанно, он не готовил его и ещё утром даже не помышлял об этом. Просто стечение теней и света, тёплого морского бриза и воркования голубей на веранде. Он и колечка-то, как положено в этом случае, не приготовил. Но это нисколько Марину не смутило. Только там, на пляже, игриво надув губки, она в шутку спросила:

– А где же моё колечко?

– Будет, – взволнованно ответил Егор. – Я ведь сам не ожидал такого поворота.

– Вот как? – встрепенулась Марина. – А может, завтра утром ты передумаешь или забудешь?

– Не передумаю. Даже не мечтай. И никогда… Слышишь, никогда-никогда тебя не забуду.

– Обещаешь?

– Обещаю. И вообще, предлагаю встретить завтрашнее утро здесь. Не хочу возвращаться в наш душный номер.

Так они и сделали. И была у них незабываемая любовь под звёздами, с тёплыми брызгами солёной воды и шелестом волн, мешавшемся с отдалённым гулом не спящих дискотек и кафешек. Именно в память о том разговоре Егор и заказал гравёру ту надпись – «Моей незабвенной М.».

Егор открыл глаза. И с минуту не мог ничего понять. Белый потолок с жёлтыми разводами по углам. Тусклый свет неоновой лампы. Плотно зашторенное окно слева. А справа возле кровати Даша.

– Пап, – голос дочери донёсся словно из густого тумана. – Папа, ты проснулся?

– Да, – едва слышно выговорил Егор и почувствовал, как с болью разлепились его ссохшиеся губы.

– Попить хочешь?

– Пожалуй, – согласился Егор.

Даша взяла с тумбочки стакан, и Егор сделал несколько жадных глотков. Вода привела его окончательно в чувства. Он вспомнил свою погоню за человеком с бородкой, потом падение, видимо, в замаскированное отверстие канализационного люка.

– Сколько я уже здесь?

– Три дня.

– А кто меня нашёл и привёз в больницу?

– Говорят, что какие-то парни. Диггеры, наверно. Те, что лазают под землёй в поисках тайных тоннелей. Ты помнишь, что с тобой случилось?

Егор задумался. О предполагаемом Аркадии рассказывать дочери было ни к чему. Зачем пугать ребёнка? Наверное, и так ей пришлось изрядно понервничать эти три дня, что он в беспамятстве провалялся в больнице. Да не известно, сколько ещё лежал в канализации. Он попытался привстать на койке, но в левую ногу словно током ударило, так что он не смог сдвинуться с места.

– Папа! – воскликнула Даша. – Ты чего? Осторожней же. У тебя нога.

– Что нога? – Егор отдёрнул одеяло. Его левая нога по самое колено была в гипсе. – Перелом?

– Ещё какой, – подтвердила Даша. – Вообще ампутировать сначала хотели. Начиналась гангрена. Только благодаря областному хирургу, который здесь случайно оказался, ногу удалось спасти. Так что лежи спокойно, не дёргайся. Спицы тебе вставили. Потом вынут.

– А как ты одна-то всё это время? Бабушка Оля знает, что случилось?

– Нет. Я ей не говорила. Позвонили из больницы на мамин телефон. Я ответила и сразу пришла.

– И целыми днями тут сидишь?

– Пап, – нахмурилась дочка. – Ну как же я тебя брошу? Сижу. На ночь только домой ухожу. Ксюшу тоже накормить надо и приласкать. Она чувствует, что что-то пошло не так.

– А школа?

– Выходные же были. А понедельник и вторник не пошла. Объяснила классной. Она хорошая, всё понимает. Ты не волнуйся, пап. Всё хорошо. Я справляюсь. А скоро и ты дома будешь.

– Да наскоришься тут ещё. Больше никто не приходил меня навестить?

– С работы начальник твой приходил. Ещё женщина с маминой работы с очень странным именем. Я не запомнила.

– Женщина? Сивилла?

– Точно. Она самая. Фруктов принесла и конфет коробку. И ещё мужик какой-то. Но я его совсем не знаю.

– Какой мужик?

– Странный очень. С бородкой такой седой. Мне он показался недобрым.

– С бородкой? – Егор снова попытался приподняться в койке, и новая порция боли раскалёнными искрами рассыпалась по всему телу. – Он что-нибудь спрашивал? Говорил с тобой? Задавал вопросы?

– Тихо, тихо. Ты чего? Успокойся. Ничего он не задавал. Забежал, постоял около тебя меньше минуты, на меня зыркнул и ушёл. Ни здрасьте, ни до свидания.

– Чёрт, чёрт, чёрт, – запричитал Егор, уже не сдерживая волнения. – Слушай… Тебе бы лучше какое-то время пожить у бабушки.

– Ну уж нет, – замахала руками Даша. – Только не это. Пап. Через пару дней ты уж сможешь ходить. На костылях пока. Но уже дома. К чему эта паника? Что это вообще за мужик? Он как-то причастен к твоему падению в люк?

Тяжело дыша, Егор старался успокоиться и привести мысли в порядок. Испугался он не на шутку. Не за себя. За Дашку. Мало ли чего этому Аркаше придёт в голову. Ведь заманил же его в ловушку. Устроил театр с письмом и обручальным кольцом. В этом Егор нисколько теперь не сомневался. Детали и нюансы были уже не важны. Слишком явно всё указывало на этого маньяка.

– Слушай, малыш, – как можно более убедительнее произнёс Егор. – Ты должна мне просто поверить. Я пока ни в чём не уверен. Многое ещё мне предстоит выяснить. Но этот бородатый, поверь мне, может представлять для тебя угрозу. Я не хочу напрасно пугать. Вполне может быть так, что я во всём ошибаюсь. Совсем скоро, как только вернусь домой, я выясню что к чему. Просто для моего спокойствия побудь эти пару дней у бабушки Оли. Потерпи уж немножко. Мне ведь тоже не сладко. А, малыш?

Даша смотрела на него немигающими глазами, пытаясь по интонациям Егора оценить степень и реальность угрозы. Слишком уж спокойным и рассудительным старался выглядеть отец. А значит, опасность действительно была самая что ни на есть настоящая. Именно к такому выводу пришла Даша.

– Хорошо, пап. Я поживу пока у бабушки. Но проведывать тебя всё равно буду каждый день после уроков.

– Вот и умница. Потерпи, маленькая. Всё наладится совсем скоро. Обещаю.

***

За последующие два дня ничего необычного не случилось. Боль в загипсованной ноге была уже не такой сильной. С костылями Егор быстро освоился и поспешил вернуться домой, несмотря на настоятельные уговоры врачей остаться. Пришлось давать расписку в том, что палату он покидает по своей воле и всю ответственность в случае осложнений берёт на себя.

Даша сбежала от бабушки в тот же час, как только узнала о возвращении отца домой. Тёща в палату к нему так ни разу и не заглянула. Да не особенно и хотелось Егору её видеть.

Потом медленно потянулись дни ожиданий. Только через неделю вынули из ноги спицы. Ещё неделя ушла на окончательное заживление костей и раны.

В ноябре выпал первый снежок, и землю подморозило. Нужно было менять резину на зимнюю, но за руль садиться Егор пока не решался – мышцы стопы были ещё не столь послушны, чтобы уверенно нажимать на педаль. А ехать ему в скором времени предстояло. Он решил это для себя точно. Позвонил в ритуальные услуги, узнал, что заведующий моргом Аркадий Владимирович уволился шесть месяцев назад и что найти его можно по месту жительства в Торшакове. Даже адрес дали. И теперь-то он наверняка отыщет этого Аркашу и непременно сотрёт ухмылку с его морды. Конечно, Егор отдавал себе отчёт в том, что встреча эта не будет лёгкой прогулкой. Даша, понимая, что отец что-то задумал и не отступится от своего плана, настояла на том, чтобы он посвятил её наконец в суть проблемы. И Егор сдался. С кем же, кроме неё, он мог поделиться хотя бы частичкой своих переживаний? Рассказал ей почти всё. Умолчал только о письме, потому что в ином случае пришлось бы его Дашке показать. Даша исповедь его приняла спокойно, даже испытала какое-то облегчение оттого, что больше не придётся теряться в неясных догадках. Благословила отца на поездку. Только прежде установила у себя в ноутбуке программу, транслирующую звук с отцовского телефона. Он должен был держать его всё время на громкой связи. Это на случай, если Егору станет угрожать какая-нибудь нешуточная опасность и возникнет необходимость звонить в полицию.

В субботу, двенадцатого ноября густые хлопья снега повалили так, что уже в десяти метрах впереди не было ничего видно. Но Егор назначил для себя именно эту дату, и никакие форс-мажоры его теперь не могли остановить. Слишком долго он ждал и успел накрутить себя до состояния сжатой пружины, в любую секунду готовой либо распрямиться, сокрушая всё на своём пути, либо просто лопнуть, так и не осуществив и половины потенциала. Он выехал ещё затемно, в половине седьмого утра. Даша понимала его состояние и решимость и не пыталась отсрочить эту поездку. Она была словно копией этой отцовской пружины, только размером поменьше и намного гибче. Девочка тоже устала ждать и больше всего на свете хотела поставить точку в этой до конца так и не понятной для неё истории. Егор осознавал всю свою ответственность за неё. Прокручивая назад события, случившиеся за последний месяц, он пытался найти способы, которыми мог бы избавить Дашу от этой её роли, но не находил. Либо он был глуп, либо действительно звенья цепи имели такую фатальную последовательность, что сложить их как-то иначе не представлялось возможным. Они с Дашей защищали себя как могли. И помощи ждать было не откуда. Мысль о преждевременном вмешательстве полиции выглядела ещё глупее. Егора просто сочли бы истеричным и мнительным с его необоснованными обвинениями к совершенно незнакомому человеку. А может, даже и сумасшедшим, приславшим самому себе письмо якобы от покойной жены и подменившим её обручальное кольцо. Ведь чего только не сделаешь и куда только не сползут извилины, когда настигает такое горе.

До Торшаково добирался полтора часа. В свете фар летящие навстречу хлопья, разгребаемые с лобового стекла дворниками, делали дорогу похожей на туннель, конца и края которому не было видно. Просто сон. Страшный сон – и его следовало прервать. На летней резине машина, казалось, чудом не скатывалась в кювет. Хорошо, что Дашка ещё не знакома с такими нюансами, иначе слезами остановила бы Егора, и пришлось бы ждать ещё какое-то неопределённое время.

Дом на Садовой, 23 располагался в конце одного из переулков. К тому моменту, когда Егор его наконец нашёл, стало уже светло, и снег перестал валить, открыв взору сказочную картину пригородных построек, укутанных белоснежным ковром, на котором к этому времени не отпечаталось ни одного следа прохожего или автомобиля.

Кряжистый одноэтажный дом с мансардой встретил Егора мрачным холодом тёмных окон. Низенький деревянный частокол забора, скрип калитки, в прозрачной тишине показавшийся недовольным кряхтением разбуженного чудовища. Стук сердца не участился. Дыхание было ровным. Во всём теле гудел только жар, будто от раскалившейся до красна печки. Ярость закипала в Егоре, такая ярость, какой он в себе никогда раньше не находил. Он поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка. Потом ещё. И ещё. Внутри дома послышалась возня, и через минуту дверь отворилась.

Аркадий собственной персоной. Только без этой своей дебильной ухмылки. Заспанные испуганные глаза, приоткрытый от удивления рот. Больше не в силах себя сдерживать, Егор сделал шаг назад и изо всех сил ударил кулаком Аркадию прямо в нос. Тот чуть слышно охнул и отлетел к противоположной от двери стене, роняя с полок гремучие вёдра и лейки. Егор только теперь подумал, что в доме мог ещё кто-нибудь находиться. Может, жена или ребёнок. Он ничего не знал об Аркадии, кроме того, что тот заведовал когда-то моргом и был больным на всю голову мерзавцем. Впрочем, мысль о жене и ребёнке сразу показалась ему смешной. Если бы и был у него ребёнок, но он непременно держал бы его на цепи у себя в подвале. Да и жены у этого человека быть не могло. Какая женщина захочет связывать свою жизнь с этим козлом? Но ведь Марина же… Образ Марины породил новую волну гнева. Егор двинулся на Аркадия. Но тот оказался весьма шустрым. Воспользовавшись секундным замешательством нежданного гостя, он успел подняться на ноги и убежать из сеней в дом, оставляя за собой дорожку из капающей из носа крови.

Егор зашёл вслед за ним. В глазах его стало мутнеть от избытка злости. В большой комнате Аркадия не оказалось. Но что-то загромыхало, судя по всему, в спальне. Егор направился туда. Увидел Аркадия. Решительно было двинулся на него, но вдруг замер. Аркадий стоял, упёршись левой рукой о стол, а в правой держал ружьё. Знакомая ухмылка снова исказила его лицо. В кровавых подтёках она выглядела особенно зловещей. Аркадий сделал какое-то неуклюжее движение, и со стола на ковёр упала стеклянная бутылка, на донышке которой ещё оставалось какое-то содержимое. Откатившись за спину Аркадия, она остановилась недалеко от его ног.

– А я тебя ждал, – басисто произнёс он. – Долго ждал. Думал, что уж не решишься приехать. Правда, в такой снегопад не предвидел, что ты сядешь за руль. Как же ты меня, надо полагать, ненавидишь.

Егор молчал, думая, что ему делать дальше. Но, так ничего и не придумав, просто сделал шаг вперёд, глядя в глаза Аркадию. Тот напрягся, схватился второй рукой за ружьё и попятился, но левой ногой наступил на притаившуюся сзади бутылку. Та под стопой его покатилась вперёд, и Аркадий, хватаясь за воздух, мешком грохнулся на пол. Но то ли намеренно, то ли случайно, он нажал на курок. Выстрел был громким. Комната моментально наполнилась дымом и пороховой гарью. Левый бок Егора в области живота пронзила резкая боль. Но до того, как почувствовать её, Егор каким-то образом смог всё же добраться до Аркадия, ударить его ещё пару раз и даже прихватить выпавшее из его рук ружьё. Теперь он стоял у стола и целился в сидящего на полу Аркадия. Тот громко рассмеялся, прислонился спиной к кровати и сквозь эти истерические всхлипы, произнёс:

– Да-да. Именно так и должно было случиться. Давай. Чего ждёшь? Жми на курок.

– Только дёрнись, мразь, – со злобой выдавил из себя Егор, – и нажму, даже не сомневайся.

– А мы с тобой так близко знакомы, что ты с такой уверенностью записал меня в мрази?

– Мне достаточно было письма и кольца в почтовом ящике. Но твой фокус с открытым люком развеял мои последние сомнения.

– Да ты, я смотрю, мой фанат, – продолжал язвить Аркадий. – Трюк с канализацией оценил. Только финал должен был получиться не таким. Сгнить тебе было назначено в этом отстойнике. А ты оказался везунчиком. Этого я не учёл. Да и как такое можно учесть. Вон и ружьё теперь у тебя.

– И зачем? – воскликнул Егор. Злость его слегка улеглась. Боли в окровавленном боку он почти не чувствовал. Теперь ему хотелось только одного – получить все ответы на вопросы, которыми он мучился целый месяц. – Зачем весь этот спектакль? Какой смысл?

– Смысл? – Аркадий снова засмеялся. – А в жизни вообще есть какие-нибудь смыслы? Есть только чувства, есть эмоции, есть желания. Страсти правят нашими судьбами. Без всякого смысла. Какой смысл был в том, что Марина выбрала в итоге всё же тебя?

При упоминании жены Егор снова вскинул ружьё.

– А ты не кипишуй, – спокойно продолжил Аркадий, – если хочешь получить все ответы. Остынь. Выслушай. А потом делай что хочешь.

– Я слушаю.

– Я только закурю. Не возражаешь? – спросил Аркадий, шаря окровавленной рукой по карманам.

– Кури.

– То письмо, – Аркадий чиркнул зажигалкой и затянулся. – Писала его Марина за несколько дней до аварии. С её стороны это был просто благородный порыв. Она всегда срывалась в романтику, если ей приходилось принимать какие-нибудь трудные решения. Словно прокручивала в голове прочитанные в юности книги и искала в них что-то вроде инструкций. А как бы поступила Аглая? А как бы поступила Скарлетт? В общем, не собиралась она отправлять тебе это письмо. Просто оставила мне что-то вроде залога. Сказала, что впишет дату, когда примет окончательное решение. Или не впишет. Попросила время на размышление. Как будто до этого времени ей было недостаточно. Ведь мы встречались уже больше года. Пару дней ещё хотела подумать, чтобы окончательно определить будущее наших с ней отношений.

В тот вечер она была подавлена. Не могла даже сесть за руль, чтобы доехать до дома. Я вызвался её довезти. На её машине. Потом вернулся бы на такси. Она даже отказалась сесть впереди. Я чувствовал, что после этого письма образовалась трещина между нами. А я ведь не настаивал на этом. Она сама это письмо выдумала. Дорогу тогда подморозило. Настроение портилось с каждым километром. Я тоже слишком ушёл в себя. Утратил внимательность. Чёрт, – Аркадий схватился руками за своё лицо и стал раскачиваться из стороны в сторону.

У Егора всё похолодело внутри. Аркадий мог уже не продолжать свой рассказ. Подробности той трагедии стали вполне ясны. Ему захотелось влепить наконец дробью в этого кающегося убийцу. Пусть и невольного, но всё же убийцу. Но холод в теле был не только следствием этих новых открывшихся подробностей, но и результатом вытекавшей из раны крови. В глазах продолжало мутнеть, мысли начинали путаться в голове.

– Я испугался, – продолжал Аркадий. – Не думал никогда, что способен на такое малодушие. Подушка безопасности на руле не сработала, меня спас только пристёгнутый ремень. А Марина… Марина просто вылетела через лобовое стекло. Я был довольно сильно контужен. Действовал исключительно на инстинктах. Затащил её в машину, посадил на водительское место. А сам ушёл. Сначала брёл вдоль дороги. Потом, когда увидел впереди фары, свернул в лес. Дальше совсем не помню, каким образом добрался до дома. Первое время порывался пойти в полицию и рассказать, как всё было на самом деле. Но не смог. Струсил. И постепенно этот мой страх, моя вина и моё малодушие превратились в ненависть к тебе. Таковы, наверное, законы психики. Во всём виноватым я назначил тебя. Эта ненависть спасала меня от саморазрушения. Я подпитывал её каждый день чем только мог. Сначала отправил тебе письмо. Потом то колечко, которое подменил похожим перед тем, как закончить с приготовлениями похорон. И не спрашивай меня о смыслах. Не было их, не было. Просто нестерпимая потребность питать ненависть. Она угасала. Всякий раз угасала. И чтобы раз и навсегда покончить с этими качелями, я решился на последний шаг. На самый страшный. Мне хотелось просто уничтожить тебя. Физически уничтожить. На заброшенной дороге я отыскал нужное место и всё продумал до мелочей: замаскировал дыру, вынудил тебя побежать за мной, захлопнул ловушку… И ты знаешь? Целых три дня я был счастлив. Пока не узнал, что ты, сволочь, умудрился выжить. Все последующие твои шаги я знал уже наперёд. Знал, что ты отыщешь мой адрес и явишься ко мне в гости. Приготовил ружьё. Оно всегда было рядом. Какой-то ненормальный врывается в мой дом, и я в целях самозащиты убиваю его. Простой план. Должен был сработать. Но и в этот раз тебе просто повезло.

Аркадий замолчал. Егор услышал вой полицейских сирен. Значит, Дашка всё сделала, как договаривались. Он проверил свой телефон. Тот продолжал работать на громкой связи. Выходит, что и весь разговор был записан. Теперь дело за малым. Дойти как-то до выхода и встретить полицейских.

Аркадий тоже услышал сирены. Смутился на секунду. Потом улыбнулся, покачал головой и достал из пачки новую сигарету. На Егора он даже не смотрел, словно того и не было в спальне.

Через минуту с улицы донёсся голос из мегафона, предлагающий, как и положено, выйти из дома с поднятыми руками. Егор еле-еле доплёлся до сеней, поставил ружьё в угол и открыл дверь. Двое крепких парней в масках подхватили его под руки и потащили прочь от дома. Ещё трое бросились внутрь. Ему что-то говорили. Но он уже не понимал смысла их слов. Просто улыбался и твердил:

– Позвоните моей дочке. Скажите, что всё нормально. Дочке моей позвоните. Даша её зовут. Слышите? Даша.

Его передали фельдшеру из скорой, которая стояла уже тут же. Женщина помогла Егору забраться в фургон, усадила на кушетку, расстегнула куртку и внимательно осмотрела рану.

– Нормально, молодой человек, – улыбнувшись, сказала она. – Органы не задеты. Крови только много потеряли. Уверяю вас, жить будете. Долго и счастливо.

Это были последние слова, которые услышал Егор. Силы совсем покинули его, и он то ли уснул от внезапно отхлынувшей от него тревоги, то ли просто потерял сознание. Впрочем, в последнее время терять сознание стало для него делом вполне привычным.

9 октября 2022 г.

Ловушка

Роман «Солнце над городом» получил, наконец, заслуженное признание. Его напечатали довольно большим тиражом, и тот не лежал мёртвым грузом на магазинных полках, как это бывало раньше с другими книгами Павла. Роман раскупали как горячие пирожки. Даже один режиссёр, молодой, но перспективный, подписал с Павлом контракт на экранизацию. Ставший известным писатель впервые за последний год дышал полной грудью, исполненный гордостью за самого себя. Краешком ума он понимал, что успех истории, по большому счёту, был своего рода подарком от его издателя, по собственной инициативе решившего вложиться в пиар-кампанию по полной программе. Такая щедрость была следствием трагических событий в жизни Павла Астахова – полгода назад погибла в автокатастрофе его жена Оксана. Издателю захотелось подбодрить Павла, который сразу после похорон сник и перестал писать, прячась от людей и от самого себя в случайных гостиницах и отелях. И угадал. Как только о романе заговорили изо всех утюгов, Павел воскрес и сделался почти прежним.

Да, всё это он понимал, но подобные мысли внутренне коробили его. Ему не нужны одолжения. Он был убеждён, что «Солнце над городом» и без всей этой благотворительности мог бы покорить сердца читателей. Просто так уж совпало. И свою ключевую роль сыграла в этом одна незабываемая поездка – его внезапное бегство на край земли, за океан, в Гватемалу. Иначе он и не смог бы дописать этот роман. Последние четыре главы были дописаны именно там, в отеле «Ла Каса Дель Мундо», с террасы которого открывался вид на озеро Атитлан. Сразу за ним в голубое небо вздымались вершины двух вулканов – Сан-Педро и Толиман.

После трагедии, случившейся с Оксаной, Павел не мог оставаться один в их старом доме. Жилище будто вытесняло его из своего холодного чрева, беспокоя по ночам странными стуками, скрежетом за стеной и мелькающими тенями пугающих до жути призраков. Конечно, он ещё отдавал себе отчёт в том, что всё это имеет вполне рациональное объяснение, что за всем этим стоит единственно его надломленная психика и писательское воображение. Но с безотчётной своей тревогой, грозившей вылиться в самую настоящую депрессию, он ничего не мог сделать. Тогда и убежал из своего собственного дома, на десятый день после смерти Оксаны. Снял номер в гостинице на краю города и всерьёз задумался о том, как строить свою жизнь дальше. Теперь воспоминания о тех днях терялись в густом тумане последующих событий, и Павел с трудом мог бы описать то, что тогда чувствовал: ледяной холод, потерю хода времени и абсолютный ступор во всём. Само собой, о романе он тогда не мог думать и минуты. Он думал только о том, как выжить, как убедить себя в том, что всю эту пустоту можно чем-то заполнить. И это неотступное чувство вины… Оно пульсировало в каждой клеточке тела, жгло, словно сдирая живьём кожу и желая продемонстрировать всему миру истинный облик Павла – облик чудовища, облик монстра, которого все отныне должны чураться. Сложно описать, каким образом он смог собрать в кучу свои последние силы, но каким-то чудом ему это всё-таки удалось – на все оставшиеся деньги купил путёвку в Гватемалу и улетел прочь.

Это был апрель месяц – гватемальское лето, ясное, жаркое, с пронзительным голубым небом и великолепными видами на Атитлан, на дне которого покоилась древняя деревня загадочного народа майя.

Павел провёл там без малого пятьдесят дней. Пятьдесят дней, которые всё, казалось, поставили на свои места. Его созерцательное спокойствие омрачила только встреча со старой знакомой, Катей, с которой близко дружила при жизни его супруга. Даже и не встреча вовсе, а её возможность, не осуществлённая по каким-то не ясным причинам. Но об этом Павел вспоминать не хотел – потому и не вспоминал.

Несмотря на изжитую тревогу и боль, по возвращении жить в своём собственном доме он так и не смог. Снова пришлось скитаться по номерам. Но настроение всё равно было уже совсем другим. Успех романа изменил его жизнь. С ним все теперь хотели встретиться, приглашали на интервью; его социальные сети не справлялись с потоком поступающих сообщений. Павел опять утратил чувство времени, но теперь это было иначе, не так, как раньше. Мир не вытеснял его из себя, а, напротив, пытался затянуть в водоворот непривычных страстей, в которых Павел уже боялся утонуть с головой. Только спустя два месяца страсти по «Солнцу» несколько улеглись. На скорую руку снятый и выпущенный на большие экраны фильм, в общем-то, если посмотреть правде в глаза, провалился. Затраты на его производство были, конечно, окуплены, даже прибыль копеечная получилась, если учесть мутные схемы обхода налоговых платежей. Но сам Павел смог посмотреть только первые двадцать минут ленты – плюнул и зарёкся отныне никогда не связываться с молодыми, пусть даже и перспективными, режиссёрами.

Издатель засуетился. На волне угасающего успеха нужен был во что бы то ни стало новый роман. Даже средненький теперь можно было бы неплохо продать. Павла начали тормошить. Сначала намёками, потом убеждениями и, наконец, требованиями, что было вполне логично, исходя из пунктов подписанного с издательством контракта – в ближайшие пять лет выдавать на-гора, как минимум, в год по роману. Аванс был ему выдан. Дело оставалось за малым – взять ручку, бумагу и сесть за рабочий стол. Печатать сразу в компьютере Павел не мог, потому что не доставало скорости – пальцы не успевали за разгорячённой мыслью. Сначала он писал на бумаге и по пятнадцать-двадцать страниц отдавал своей приходящей секретарше – и дело в таком тандеме ладилось быстро. Но в этот раз мысль Павла едва шевелилась. Да и видеть никого возле себя ему не хотелось. Поэтому он сам решил сразу писать в электронном виде.

Временами мистика становилась в тренде. Вот и этим летом продажи триллеров с присутствием потустороннего показывали хорошие продажи. И следующую книгу издатель заказал Павлу именно в этом жанре. Но это ведь не совсем его ниша. Он мог писать неплохие детективы, даже фантастика околонаучная получалась вполне сносной. Но чтобы чисто мистика – такого он никогда не писал. Но в конце концов, подумал Павел, не важно, о чём писать, а важно как. И он напишет. И в голове сложился сюжет о полтергейсте, который преследовал одну несчастную семью, куда бы она от него ни сбегала. При этом всех тех, кто пытался этой семье помочь, нечисть тоже начинала донимать, так что в конце концов желающих соваться в дела семьи совсем не осталось. И между её членами участились раздоры. Нервы и ресурсы были истощены настолько, что в пору стало идти побираться. Но как-то в один прекрасный день… Нет. В одну прекрасную ночь… И дальше Павел придумать ничего не мог. Но финал должен быть грандиозным, непредсказуемым и отчасти возвращающим читателя от фантазий к реальности. Но уже первая глава сразу пошла вкривь и вкось. Пять вариантов нача́ла были безжалостно стёрты и удалены даже из корзины. Издатель стал интересоваться ходом работы дважды в неделю – на дворе начало июля, и лето ускользнёт вместе с текущим трендом. Автограф-сессии всё ещё приходилось устраивать. Знакомые и незнакомые люди продолжали написывать в соцсетях и обрывать телефоны. Своим собственным литературным агентом, который решал бы такого рода проблемы, Павел обзавестись не успел. Он стал уставать от успеха, предчувствуя свой грядущий провал. Что-то нужно было предпринимать. И он решил скрыться от людских глаз – за выданный аванс купил дом в какой-то глуши, предупредил всех, чтобы не вздумали трогать его хотя бы в ближайшие два месяца, и уехал, прихватив с собой только постельные принадлежности, ноутбук и три ящика пива.

Прибыв на место, где его встретил агент по недвижимости, занимавшийся сделкой от начала и до конца, Павел не поверил своим глазам. Это был тот редкий случай, когда в реальности всё выглядит куда лучше, чем на фото. Дом был прекрасен. Из города к нему вела окружённая хвойным лесом дорога, плотно прилегавшая к крутому берегу огромного озера. Берег не имел ограждений, и агент предупредил, что в особо дождливую погоду ехать следует осторожно, потому что можно соскользнуть и пролететь метров пятнадцать вниз прямо на камни.

Недалеко от нового дома Павла находилось ещё строение, о котором его раньше никто не предупреждал.

– У меня будут соседи? – удивился он, недоумённо уставившись на агента.

– Да их здесь почти никогда не бывает, – успокоил его тот. – Дом этот они тоже собираются продавать. Так что, уверяю вас, в ближайшие полгода никто вас беспокоить не будет. С документами у них там проблемы. Пока то да сё.

– А сейчас они здесь?

– Ни разу не встречал, пока занимался с вашей покупкой. Потому и беспокоить по этому поводу вас не стал. В любом случае, это самое тихое из всех мест, которые только возможны в этой округе. Учитывая, само собой, удобство и красоту пейзажей. До города всего двадцать километров. В хорошую погоду за час обернётесь туда-сюда, если что-то понадобится. Туристы облюбовали противоположные берега, здесь для них доступных площадок нет. Продуктов я вам, как и просили, купил на неделю. Всё по списку. Что-то в холодильнике, что-то в подвале. Я вам всё покажу.

– Хорошо. Спасибо.

– И это место, позволю заметить, – продолжал убеждать Павла агент, – выбрано с перспективой. Для вас. Однажды вы сможете выкупить и соседний участок – и тогда не останется ни одной помехи. Вы ведь известный писатель?

– Уже навели справки?

– Ну как же. Своих клиентов положено знать в лицо. Я ваше «Солнце над городом» прочитал.

– Из профессиональных соображений?

– Ну что вы, Павел Александрович. Обижаете. Чисто из интереса.

– И как вам роман?

– Объективненько.

– Объективненько? И как это понимать?

– Очень тонко схвачены все детали городской жизни. То, как измельчал обитатель каменных джунглей, насколько сделался инфантильным и внушаемым. И всё это на фоне детективной истории. Просто блеск.

– Ого, – искренне поразился Павел. – Да из вас получился бы превосходный книжный обозреватель. Не пробовали вести блог?

– Бросьте. Я от чистого сердца. Меня недвижимость кормит. А чтение – просто хобби. Пойдёмте же в дом.

– Пойдёмте.

***

Обговорив все детали с агентом и, наконец, избавившись от его бесконечных любезностей, Павел остался в доме один. Когда шум мотора скрывшегося за поворотом автомобиля умолк, Павла оглушила такая тишина, которой он никогда не знал. Удивительно. И бывает же такое. На улице стояла безветренная погода. Сквозь мрачные могучие ели и сосны пробивалось яркое солнце, уже клонившееся к западу. Не было слышно ни птиц, ни скрипа стволов, ни шелеста красных клёнов и молодых дубков, разросшихся возле дома. Только слегка постанывали половицы, когда Павел ходил по комнатам, убирая в шкафы бельё и подготавливая для будущей работы письменный стол. Даже мурашки иногда бегали по спине от странного чувства собственного почти несуществования, будто мир вдруг потерял его из вида и не собирался искать.

В малом зале оказался камин. Агент заверил Павла в том, что он рабочий. Даже охапка сухих дров лежала возле него. Ради интереса Павел открыл заслонку, кинул в очаг пару поленьев, подложил под них газеты, в которые был завёрнут ноут, и чиркнул спичкой. Огонь занялся быстро. Тяга была отличной. Шикарно. По ночам он будет сидеть именно тут, разрабатывая в уме сюжеты и попивая пиво. Пока сидел в кресле возле камина, понял, что нестерпимо хочется спать. Всё же сборы, дорога и перемены утомили его довольно сильно. Застелив кровать новым бельём, Павел, не раздеваясь, прилёг сверху на одеяло и уже через минуту забылся глубоким сном.

Разбудили его доносившиеся снаружи дома крики. Были они не такими уж и громкими, но на фоне тишины слышались отчётливо. Спросонья Павел подумал было, что приехали какие-нибудь нежданные гости. Но своего нового адреса он никому не давал, именно чтобы избежать подобных визитов. Он встал, вышел на веранду и осмотрелся. Никого на лужайке перед домом не было. Стояла только его машина. Солнце уже давно зашло. В тёмном небе, не подсвеченном здесь отблесками городских фонарей, ярко горели звёзды. В траве стрекотали кузнечики, которых не было слышно днём. И снова эти крики. Только теперь он определил их источник – они доносились из дома напротив, из комнаты первого этажа, в окне которой был едва заметен красноватый свет лампы. Спорили двое – женщина и мужчина. Павел не мог разобрать слов, но повышенные тона указывали на то, что дело движется к драке. Этого ещё не хватало! Агент, болван, утверждал, что соседей здесь почти не бывает и что он ни разу их тут не видел. Вот же прохиндей. Да… В его сентиментальные планы вторглись неожиданные нюансы, с которыми как-то придётся считаться.

Павел снова зашёл в дом, достал из холодильника пиво, сел за письменный стол и открыл ноутбук.

«Семья Фростов была самой обыкновенной американской семьёй, ничем не лучше и не хуже других», – написал он.

И услышал уже совсем громко и отчётливо:

– И не вздумай больше лезть в мою жизнь! Я знаю, что это ты убил…

Павел вздрогнул. Он последних слов фразы сердце его учащённо забилось. Это женщина сказала уже на улице, судя по всему, выбежав из того дома. Потом послышался звук захлопнувшейся автомобильной дверцы, глухой рык заведённого мотора и шелест шин, разметавших по сторонам мелкий гравий.

Павел посмотрел на часы – половина первого. Достал из холодильника ещё пива. Посидел у камина, думая о чём-то далёком от перипетий задуманного романа. В три часа запищал электронный будильник, напугав его и снова вернув в реальность. Забыл его выключить. В городе Павел всегда вставал в три ночи, пока все, кто мог бы его потревожить, ещё спали. До восьми утра он успевал что-нибудь накидать на бумаге. А в восемь приходила секретарша и забирала написанное.

После смерти жены он продолжал вставать по будильнику, внутренне сопротивляясь изменившимся обстоятельствам. Брал бумагу, но кроме каракуль и перечёркнутых вдоль и поперёк абзацев у него ничего не выходило. Сопротивление было бесполезно, только отнимая последние силы у творческого процесса. Секретарша Стелла первое время тоже приходила, молча ждала час, не желая как-то заявить о своём присутствии, и так же тихо исчезала, понимая, что работы для неё снова не будет. И через месяц уволилась, хотя оклад Павел ей продолжал выплачивать, независимо от наличия или отсутствия загруженности. Будильник не забывал звенеть ровно в три, и Павел, подобно привидению, потерявшему память, привычно садился за стол и до восьми честно отыгрывал роль писателя.

Первая ночь на новом месте не принесла особенных результатов – четыре страницы сбивчивого текста, полного стилистических и смысловых ошибок.

На вторую и третью ночь крики у соседей только усилились. Они продолжались с двенадцати до четырёх утра и заканчивались одним и тем же: женщина кричала напоследок какую-нибудь запоминающуюся фразу, хлопала дверцей автомобиля и уносилась куда-то прочь. Работа над книгой снова застопорилась.

Утром после третьей беспокойной ночи Павел решил всё-таки навестить неугомонную парочку и серьёзно с ними поговорить. В конце концов, он имел полное право предъявить им свои претензии – статьи 6.3 и 6.4 КоАП РФ никто пока не отменял, даже если учесть, что на участке у озера имелись только одни соседи. Но на звонок в дверь никто из дома не вышел. Он пытался заглядывать и стучать в окна, но те были плотно занавешены шторами – никаких признаков жизни двухэтажное здание не проявляло. Удивило и то, что машина, на которой уезжала всякий раз женщина, никогда не появлялась на единственной дороге, ведущей в город. Эта дорога хорошо просматривалась из окна Павла. Но другого пути, чтобы покинуть эту лесную опушку с двумя строениями, Павел нигде поблизости не обнаружил. Было непонятно, каким образом машина умудрялась выехать с территории, ускользнув от внимания Павла. Возвращающейся вечером обратно он её тоже не видел. Может быть, это происходило днём, пока он спал. Сегодня специально просидел на веранде до самого заката, стараясь заметить хоть какие-то признаки движения на соседском участке – но всё было тихо, как и в тот первый день, когда он здесь появился. Один раз только вздрогнула занавеска в окне первого этажа, словно кто-то мельком посмотрел и тут же скрылся.

Однако ночью всё повторилось по той же схеме: крики, грохот падающих стульев, звон бьющейся посуды. Даже показалось, что к дуэту подключился ещё один голос, детский. Павел не выдержал и позвонил в полицию.

– Полиция. Капитан Карелин. Слушаю.

– Здравствуйте, – стараясь говорить спокойно и ровно, начал Павел. – Хочу заявить о нарушении общественного порядка. Соседи очень сильно шумят, уже четвёртую ночь подряд.

– Адрес подскажите, пожалуйста.

– Это у озера. Адреса я толком ещё не знаю. Недавно здесь поселился. Но тут только два дома на всю округу – мой и этих буйных соседей.

– Так. Ага. Я понял где это. А вы живёте в доме поменьше или в двухэтажном?

– В том, что поменьше. У меня только мансарда.

– И крики доносятся из двухэтажного?

– Ну, соответственно.

На другом конце воцарилось молчание.

– Алло, – громко сказал Павел. – Вы ещё здесь? Вы меня слышите?

– Да-да, слышу. А вы говорили с бывшим хозяином дома?

– О чём? – Павла слегка удивил вопрос.

– О чём-нибудь. Он вам о доме что-то рассказывал?

– Покупкой занимался агент. Я общался только с ним. А какое это имеет значение?

– Понятно, – вздохнув, сказал капитан Карелин.

– Что понятно? – Павла уже начинала бесить странная логика разговора.

– А вы уверены, – в том же духе продолжил капитан, – что это не какие-нибудь туристы?

– Какие ещё туристы? Это частная территория. Нет здесь никаких туристов. Женщина ругается с мужчиной. А сегодня ещё слышал голос ребёнка. Свет горит в окне первого этажа. Зачем бы туристам заходить в чужой дом и орать на всю округу?

– Это да, это да, – согласился капитан. – Ладно. Мы разберёмся.

– Так вы приедете? Как вы собираетесь разобраться? А то днём соседей не бывает на месте.

– Сейчас все машины у нас задействованы. Заварушка в городе небольшая. План «Перехват» объявлен. Но вы не переживайте. Как только появится возможность, мы сразу предпримем меры. А вы… Я всё-таки советовал бы вам поговорить с бывшим хозяином дома.

Павел отключил связь и бросил на стол мобильник, даже не попрощавшись. Странный какой-то капитан.

Подумав немного, набрал номер агента.

– Павел Александрович? Что случилось? – голос в трубке звучал сонно и слегка напугано.

Павел посмотрел на часы – два ночи. Чёрт! Совсем не подумал, который теперь час.

– Сергей, извините, что бужу среди ночи. У меня к вам только один вопрос.

– Слушаю.

– Вы говорили когда-нибудь с прежним владельцем этого дома?

Агент Сергей ненадолго задумался:

– Нет. Дети его оформляли сделку. Что-то не так с документами?

– Да нет. Тут просто чертовщина какая-то творится с этими соседями. Вы говорили, что они не будут меня беспокоить. Но тут такие разборки у них каждую ночь, что хоть убегай обратно в город.

– Ох, простите, Павел Александрович. Я правда никогда их даже не видел. И по моим данным выходило, что всё должно быть спокойно. Поверьте, я никоим образом не хотел ввести вас в заблуждение. А почему вы спрашиваете о прежнем владельце?

– Да так… Посоветовали мне с ним поговорить. В полиции.

– В полиции? Но это вряд ли возможно. И им ли того не знать.

– Почему же?

– Кх… Кх… – Сергей нервно закашлялся. – Он в данное время пребывает в несколько неадекватном состоянии. В психушке он, в общем. Уже год как. Потому дети и оформляли сделку.

– Час от часу не легче, – произнёс вполголоса Павел. – Ладно. Извините ещё раз, что разбудил. Спокойной ночи.

– Ничего, ничего, Павел Александрович. Работа у меня такая. А вы звоните, если что, в любое время, как вам удобно. Спокойной. Про соседей я со своей стороны постараюсь узнать подробней.

В четыре утра, как положено, взревел мотор автомобиля и соседская призрачная машина по непонятному маршруту унеслась прочь. В этот раз женщина крикнула:

– Вернётся это тебе! Вот попомни мои слова, вернётся.

Павел напечатал это на экране ноутбука большими буквами. Скривился в какой-то неестественной улыбке и ушёл в спальню.

***

В следующую ночь Павел, успев написать ещё страниц пять текста, закрыл ноут и посмотрел на часы. Десять минут первого. Достал из холодильника последнюю бутылку пива и сел у камина в ожидании нового шоу в соседском доме. Но крики не начинались. И в два часа было тихо. И в половине третьего. Это выглядело уже странным.

Павел подошёл к окну. Лампа на первом этаже напротив тоже не горела. Неужели уехали? Неужели долгожданный покой и свобода? Но не успел он обрадоваться такой мысли, как заметил, что в окнах второго этажа замельтешил свет. Так мог светить только ручной фонарь, быстро перемещая луч из угла в угол.

В этот раз это действительно могли быть либо туристы, либо воры. Снова звонить в полицию? Павел тут же отбросил эту идею. Бесполезно. Взял у камина тяжёлую кочергу и сам решил выяснить, что же не так с этими проклятыми соседями. Обычно такая смелость была не свойственна Павлу, но в этот раз что-то заставило его рисковать – что-то, чего и сам себе объяснить он не мог.

Дверь в соседский дом оказалась чуть приоткрытой. Павел осторожно шагнул внутрь, освещая путь фонариком мобильного телефона. В гостиной первого этажа было почти пусто: только стол, огромное старинное зеркало, кожаный диван и три стула, – всё это было покрыто прозрачной тюлевой тканью. Не было похоже, что тут вообще кто-то постоянно живёт. Но, может, хозяева потому и исчезли сегодня, что закончили с переездом, прихватив с собой все нужные вещи? На втором этаже явно кто-то ходил. Свет продолжал беспорядочно мелькать из стороны в сторону. Павел поднялся по узкой, загибающейся влево лестнице и выключил фонарик на телефоне. Источник привлёкшего его света находился в одной из спален. Сердце Павла забилось быстрей и громче. Он чувствовал, как кровь приливает к его лицу. Правая рука до боли вцепилась в рукоять кочерги. Он вошёл в освещённую комнату и увидел со спины мужчину, который нагнулся и что-то рассматривал на кровати.

– Эй! – голос Павла прозвучал так громко, что он сам его испугался.

Мужчина резко выпрямился и развернулся, ослепив Павла лучом фонаря.

– Какого чёрта?! – закричал он. – Ты кто?

– Это ты кто? – прикрывая глаза ладонью, спросил Павел. – Что тебе надо в чужом доме?

– Лейтенант Павлов, – представился тот. – Вы хозяин? Бросьте что там у вас в руке!

Когда Павел смог посмотреть на мужчину, то перед ним предстал молодой парень в полицейской форме. Правда, что-то не совсем правильное было в его служебном гардеробе. Что именно, Павел точно понять не мог, но про себя этот факт отметил.

– Сосед я, – сказал он. – Увидел свет и пришёл проверить, кто тут шарится среди ночи. Я вас третьи сутки уже жду. Почему так долго?

– В каком смысле ждёте? – переспросил парень.

– Это я звонил в участок. Обещали во всём разобраться. Вы же из города?

– Из города.

– Но теперь, – констатировал Павел, – судя по всему, хозяева съехали. Поздно вы приехали.

– Раньше часто приходилось бывать здесь. До вас тоже жалобы поступали.

– Вот как?

– Да. Только давненько уже. Последнее время здесь тишина.

– Да я бы так не сказал, – возразил Павел. – Для меня в последнее время тишиной тут и не пахло. А что вы ищете?

– Всё-то вам расскажи, – то ли всерьёз, то ли в шутку ответил парень. – Тайна следствия.

– Нашли?

– Нашёл, – выключив фонарь, сказал лейтенант. – Пойдёмте на улицу что ли?

– Пойдёмте, – согласился Павел и двинулся вперёд, снова подсвечивая мобильником путь.

Они вышли на веранду. На улице уже рассветало. Полицейская машина, на которой приехал лейтенант, стояла у дальнего угла дома. По дороге сюда Павел её даже и не заметил.

Павлов сдвинул на затылок фуражку и закурил. Выпустив вверх струйку дыма, он прищурился.

– Вы видели? – спросил он, показывая рукой. – Провод оборвало. То-то света и нет в доме. У вас тут что, сильный ветер на днях был?

Павел посмотрел в указанном направлении – путаясь в листьях, на кроне клёна чёрной лентой обвисал кабель.

– Не было, – удивился Павел. – Вчера ещё на первом этаже горел свет.

– Вам бы электрика вызвать. А то не ровен час замкнёт. И как бы пожар не случился. Огонь-то и до вас может добраться, – и лейтенант пристально посмотрел на Павла.

– Хорошо, – согласился тот. – Вызову. Спасибо, что приехали.

– Как говорится, всегда на страже, – пошутил лейтенант, тщательно затушил ботинком окурок и сел в машину. – Всего хорошего. Как вас…

– Павел Александрович.

– Всего хорошего, Павел Александрович.

Ещё старенькая модель «Жигулей» развернулась и выехала на дорогу. Павел проводил её глазами и только в последний момент заметил, что на боку машины белыми буквами по синей полосе написано не «полиция», а «милиция».

«Не успели поменять что ли?» – подумал он, усмехнулся про себя и ушёл в дом.

***

Павлу снилось, будто бежит он по пустынному ночному шоссе, чувствуя, что с женой его случилась какая-то беда. И чем быстрее становился его бег, тем всё сильнее тревога сдавливала бешено колотившееся сердце. Он уже не просто чувствовал, а почти знал, что так оно и есть – жене угрожает опасность. Полотно дороги стало делаться постепенно горячим, пока босые ноги не начали утопа́ть в рыхлом асфальте, замедляя движение. Наконец он увидел впереди бушующее пламя огня и услышал крики Оксаны. Она звала на помощь и твердила: «Вернётся это тебе! Вот попомнишь мои слова – вернётся». Он почти уже застрял на одном месте, не в силах передвигаться. А до пылающего автомобиля, внутри которого металась супруга, оставалось каких-нибудь десять метров. Он тянул беспомощно руки и пытался что-то сказать в ответ, но язык не слушался его. А впереди, возле машины, сновали секретарша Стелла и подруга жены Катя, с которой у Павла ещё до свадьбы был короткий роман. Они подливали из канистр бензин, отчего пламя разгоралось ещё сильнее. Потом раздался оглушительный взрыв, и раскалённые куски автомобиля разлетелись в разные стороны и, падая с высоты, неестественно громко ударялись о землю.

Павел проснулся. Кто-то с силой стучался в дверь.

Он вскочил с кровати. Запутался в съехавшем на пол одеяле и больно ударился головой о тумбочку. Выругался. Встал и, стараясь двигаться осторожно, пошёл открывать дверь.

Когда он её распахнул, полный решимости отругать стучавшего за его чрезмерное усердие, то никого за порогом не обнаружил. Но ведь секунду назад ещё продолжали стучать! Не мог же незваный гость так быстро скрыться из вида?! Павел вышел на веранду и осмотрелся. Нет. Никого нигде не было. Неужели этот неистовый стук был просто продолжением сна, перешагнувшего слегка за черту яви? Вполне возможно, если учесть, что последнее время, а особенно в эту ночь, ему пришлось психически поднапрячься. Да что там поднапрячься – если быть честным, то Павел был уже близок к нервному срыву, хотя и не хотел в этом себе признаться.

Одиннадцать часов утра. Семь часов он смотрел этот ужас про горящий автомобиль. Но пролетели они, как одна минута.

Павел зашёл в дом, проследовал на кухню и открыл холодильник. Вот же облом… Пиво кончилось. Да всё равно нужно по-любому ехать в город – за продуктами, за электриком и в полицейский участок. Да. В полицейский участок обязательно надо заехать, чтобы сказать им пару ласковых, а заодно выяснить, что там не так с предыдущим владельцем его дома.

Первым делом он и заглянул в участок. Дежурный записал данные его паспорта, выдал пропуск и указал кабинет капитана Карелина, с которым в первую ночь Павел говорил по телефону.

Капитан, к счастью, оказался на месте.

Павел постучал в дверь и вошёл.

– Можно? – вежливо спросил он.

– Проходите, – ответил капитан.

Это был мужчина лет пятидесяти, с густыми усами, редкой растительностью на голове и с глазами навыкате, отчего взгляд его всё время казался удивлённым.

– Я Павел. Мы разговаривали с вами несколько дней назад по телефону. По поводу шума соседей. В доме у озера.

Капитан завращал выпученными глазами, словно пытаясь вспомнить указанный Павлом факт. Потом закрыл их и потёр пальцами веки.

– Извините, – сказал он. – Проптоз. Перемежающийся. Чёртова напасть. Врагу не пожелаю. Это от варикозного расширения сосудов глазницы. Доктор так говорит. Но это, скажу я вам, совсем от другого. Все эти бумажки, которые приходится перебирать целыми днями, – вот в чём истинная причина. Так что там на счёт вашего дома?

– Это я и хотел у вас спросить, – слегка озадаченный, сказал Павел.

– Так, – капитан снова удивлённо на него посмотрел. – Павел. Дом у озера. Да, да. Было такое. Так вы говорили с бывшим владельцем?

– Нет. Поскольку это невозможно. Он с некоторых пор, как оказалось, находится в психиатрической клинике.

– Ничего себе, – в этот раз капитан действительно удивился. – Впрочем, этого и следовало ожидать.

– Отчего же?

– Да как вам сказать… В своё время он тоже жаловался на шум в соседском доме. Я собственнолично ездил туда. Раза четыре. В бытность свою младшим лейтенантом. Но дело в том, что в этом доме шесть лет как никто уже не живёт.

– Как это? – теперь была очередь Павла округлять глаза.

– А вот так, – всплеснул руками капитан. – У нас здесь все знают эту историю. Странно, что ваш агент об этом ничего не сказал. Хотя, конечно, непосредственно к вашему дому это отношения не имеет. Обвинять агента в замалчивании такой щекотливой информации формальных поводов нет.

– И что за история? Вы можете мне толком всё объяснить?

– Шесть лет назад, – начал капитан, – в одну новогоднюю ночь произошла там трагедия, причины которой так и остались загадкой. Муж застрелил свою жену и маленького сына, а сам повесился у себя в кабинете на первом этаже, не оставив даже никакой записки, как это бывает в подобных случаях. Что стало поводом для этого – так и не удалось выяснить. Делом тем занимался лейтенант Павлов, но до конца расследовать не успел – сам погиб при исполнении, задерживая сбежавшего из колонии зека.

– Постойте, – прервал капитана Павел. – Как вы сказали? Лейтенант Павлов?

– Да. А вам это имя о чём-то говорит?

– Но как такое возможно?

– Что?

– Я видел этого лейтенанта сегодня ночью. Он с фонарём осматривал соседский дом.

Капитан откинулся на спинку стула и снова стал водить глазами по кругу.

– Боюсь, – после паузы сказал он, – что вас кто-то ввёл в заблуждение. Лейтенант Павлов не мог этой ночью быть в том доме.

– Но я разговаривал с ним так же, как сейчас говорю с вами. Зачем мне что-то придумывать?

– Давайте ещё раз пробежимся по фактам, – спокойно предложил капитан. – В том доме, о котором вы говорите, уже шесть лет никто не живёт. Это раз. И лейтенант Павлов не мог ни с кем говорить в последние четыре года, поскольку мёртвые говорить с живыми не могут – это два. Насколько мне видится, это факты неопровержимые, и оспаривать их не имеет здравого смысла.

– То есть, – продолжил его мысль Павел, – получается, что я либо сумасшедший, либо кто-то пытается играть со мной в игры?

– Вы сами это сказали, – подняв вверх указательный палец, подытожил капитан. – Я бы больше склонялся ко второму варианту. Но… Вы уж простите. История с прежним владельцем вашего дома может кого угодно сбить с толку. А учитывая, что вы, насколько я знаю, писатель, то воображение у вас должно быть развито превосходно. А сон разума, как известно, порождает чудовищ. Ещё раз простите, если моя логика кажется вам обидной. Но я следователь. Приходится мыслить совсем в ином, нежели вы, ключе.

На Павла нашёл ступор. Мысли его беспорядочно суетились в голове, расталкивая друг друга. Кто же мог так зло с ним шутить? И главное, с какой целью? Таких отчаянных врагов у него никогда не имелось. Собственное помутнение рассудка он исключил сразу. Причём здесь то, что он писатель? Разве писатели не умеют мыслить логически? Ещё как умеют. Может, даже почище следователей. Задача писателя, особенно если он пишет беллетристику, заключается в том, чтобы ввести читателя в заблуждение, дать ему в самом начале ложные ориентиры, дабы до самой последней страницы он не мог догадаться, в чём, собственно, фишка описываемых событий. Писатель выше логики, поскольку логика – инструмент всего лишь линейный, а решать приходится системные задачи и погружаться в параллельные связи и потому знать, чему служит каждый винтик в механизме запутанного сюжета. Нет. Он не сумасшедший. Трагедия, случившаяся с женой, само собой, подточила его нервы, но на озеро он приехал полный оптимистических настроений. И шум в доме – это не плод его воображения. Как и сегодняшний разговор с покойным лейтенантом Павловым.

– Значит, – снова заговорил Павел, – после моего звонка вы никого так и не посылали на озеро?

– Никого, – уверенно замотал головой капитан. – У нас до сих пор аврал. Свободных машин нет, как и людей.

– И что же мне теперь делать? – развёл руками Павел.

– В каком смысле?

– Если опять, не дай бог, случится что-нибудь странное, куда мне следует обратиться? Помимо психиатра.

– Если что-то будет всерьёз угрожать вашей жизни, то, разумеется, звоните в участок. В остальных случаях, боюсь, мы ничем вам помочь не сможем. И не потому, что я сомневаюсь в вашем рассудке, а потому что ресурс пока ограничен. Когда разберёмся с делами, я, если хотите, пошлю человека осмотреть дом. Но это будет нескоро.

– Ещё, – вспомнил Павел, – мне бы электрика где-то найти в городе. В том доме провод оборвался, болтается на дереве. Может закоротить.

– Провод? Не переживайте. Не коротнёт. Дом обесточен уже много лет.

– Но… – Павел хотел было рассказать о свете на первом этаже, но тут же осёкся, не желая продолжать скользкую тему.

– У вас есть оружие? – неожиданно спросил капитан.

– Что? Какое оружие?

– Для самозащиты, – уточнил Карелин. – Мало ли. Может, это всё-таки туристы или искатели кладов, шныряющие по заброшенным домам. Припугнёте их, если что.

– Нет. Никакого оружия у меня нет.

– Тогда советую приобрести, – снова закрыв глаза, сказал капитан. – В вашей ситуации вещь полезная.

– Да у меня и документов никаких нет соответствующих, чтобы оружие покупать.

– Вы хотя бы биту купите. Железяка какая-нибудь не так напугает хулиганов, как хорошая кленовая бита. У нас тут магазинчик недалеко от участка. Оружием торгует. Там обязательно что-нибудь подходящее найдёте. Только не говорите, что это я вам посоветовал. Это уж пусть между нами.

– Хорошо, – ответил Павел и направился к выходу из кабинета. – Я подумаю. До свидания.

– Всего хорошего, – сказал капитан и снова, как ни в чём ни бывало, уткнулся в свои бумаги.

В задумчивости бредя по коридору участка, Павел краем глаза заметил что-то необычное на стене. Наверное, не будь он так погружён в свои мысли, то и прошёл бы мимо. Но что-то из подсознания словно подтолкнуло его и заставило посмотреть на стену. Это была доска с фотографиями людей в полицейской форме. Сверху большими золотыми буквами было написано: «Наши герои». И среди фотографий Павел увидел знакомое лицо. Это был лейтенант Павлов! Под фото мелким шрифтом говорилось о том, что тот героически погиб на операции по задержанию опасного преступника, арестовав того, но сам при этом получив смертельную рану. И да, случилось это четыре года назад.

***

Вечер выдался жарким. Находиться в доме было невозможно. Павел вынес на веранду кресло и три бутылки свежего пива. Уселся и внимательно стал всматриваться в соседский дом, стараясь не упустить ни одного движения, которое там могло бы случиться. Но всё было спокойно. Тишина, как и в первый день, оглушала. Только где-то вдали, за стеной леса, слышны были голоса птиц, тоже, видимо, уставших от беспощадно палящего целый день солнца.

Павел прислонил к креслу шипастую биту, приобретённую в магазине, и трогал пальцами её рукоять, обмотанную шершавой прорезиненной лентой. Оружие на прилавке имелось на любой вкус: боевое, газовое, с холостыми зарядами, электрошоковое, даже луки и арбалеты. Но на всё это требовалась, как минимум, медицинская справка формы 046-1. А для боевого ещё и охотничий билет. Пришлось остановить выбор на бите, как и советовал капитан. В принципе, довольно грозное на вид оружие и, в отличие от того же шокера, заметное издалека. Павел пытался представить последствия от удара этой дубиной, разглядывая недлинные, закруглённые на концах шипы. Даже для такой покупки пришлось предъявить паспорт. Продавец аккуратно записал все данные в квитанцию и хмуро посмотрел на Павла, словно подозревая его в каком-то злом намерении. Однако на прощание ничего не сказал, только едва заметно кивнул седой головой.

Как же всё глупо. Вместо того, чтобы писать книгу, приходится думать бог знает о чём. Но ситуация сложилась интересная – ему тоже никто не в силах был помочь, как и той семье, терзаемой полтергейстом, о которой он задумал роман. По крайней мере, чувство отчаянной беспомощности и покинутости он сможет описать правдиво, исходя из своего свежего и более чем реального опыта. Хоть бы секретарша Стелла опять стала приходить по утрам – было бы повеселее и не так тревожно. Но где она теперь, эта Стелла? Наверное, и думать забыла о несчастном писателе, хотя общим между ними были не только исписанные мелким почерком страницы, но и кое-что погорячее… Впрочем, не хотелось вспоминать об этом, потому что, наложившись на смерть жены, это «горячее» очень быстро тогда остыло. К чёрту всё это!

Как только Павел подумал о Стелле, его телефон зазвонил. Номер был незнакомый.

– Алло.

– Привет, Паша, – прозвучал в трубке радостный женский голос. – Не узнаёшь?

Было в интонациях что-то знакомое Павлу, но мысли о Стелле сбивали с толку.

– Катя это, – не дождавшись ответа, прояснила ситуацию женщина. – Я симку сменила. Вот звоню всем старым друзьям сообщить новый номер. Как сам? Давно не видела тебя. Начал писать?

Это была Катя Пегова, подружка покойной супруги, та, с которой был у Павла мимолётный роман перед самой его свадьбой. Та, с которой не получилось встретиться в Гватемале. На озере Атитлан устроили в те дни соревнования по дайвингу. Катя профессионально занималась этим всю жизнь, поэтому оказалась в списке приглашённых. Это были даже не соревнования, а что-то вроде шоу, где состязались между собой команды. Ради интереса Павел пришёл поглазеть на представление – тогда-то и заметил среди спортсменов Катю. Ему показалось, что и она его увидела, но никак это не обозначила. Её команде удалось добраться только до полуфинала. Возможно, расстроенная этим обстоятельством, девушка поспешила покинуть берег раньше других, так и не проявив интереса к Павлу. В тот раз это Павла очень сильно покоробило и на два дня вывело из наметившегося равновесия. Катя явно его заметила. Но почему не захотела общаться? В конце концов он сумел убедить себя в том, что это простое стечение нелепых обстоятельств – и не более. И на третий день после гватемальского шоу о Кате больше не думал.

В этот раз звонок от старой знакомой снова его обрадовал, хотя он постарался и не подать вида, памятуя о предыдущей встрече.

– Да, привет, дорогая. На самом деле, ты как из прошлой жизни. Пока в депрессии был, время тянулось медленно. Но… Не знаю. Как бы и пришёл, вроде, в себя – будто в лодке очнулся, а вёсел нет. И не знаю как и куда плыть.

– Ну, я вижу, – заметила Катя, – с фантазией у тебя всё в порядке. Значит, жить будешь.

– И ты туда же, – возразил Павел.

– Куда туда же?

– Да на счёт фантазии, – уточнил Павел. – Был у меня сегодня один не сильно приятный разговор с капитаном. Вот и он в излишней фантазии как бы между прочим меня упрекнул.

– С каким капитаном? Тебя всё ещё по поводу аварии тормошат?

– Да нет. По другому поводу.

– А что случилось? Ты, вообще, где сейчас сам-то? Что-то слышу теперь нотки отчаяния в твоих словах.

– Я не в городе уже вторую неделю. Дом купил у озера. Недалеко от Вехты. Переехал на лето писать книгу.

– Ну ты даёшь. А я заходила к тебе как раз неделю назад. Поцеловала пробой – и домой. И никто в издательстве не колется, куда ты пропал. И как книга? Пишется?

Павлу было приятно услышать, что всё-таки не все о нём позабыли. Фанаты и прихлебатели были не в счёт – этим на волне успеха он всегда будет необходим. Слышно было, что Катя сейчас искренне им интересовалась.

– Если честно, – вздохнул в трубку Павел, – то ответ отрицательный. Ничего не пишется. И не потому, что идеи иссякли – идеи есть, – а потому что соседи у меня сумасшедшие оказались, да к тому же ещё и существующие, как намекнул капитан, только в моём воображении.

– Эко тебя нахлобучило, Пашка. Что такое не везёт и как с этим бороться. Слушай… Я, конечно, не буду навязывать тебе своё общество, но просто, к слову… В городе тут духотища такая. Я собиралась как раз куда-нибудь подальше от асфальта укрыться. А особенных маршрутов спасительных я так для себя и не определила. Может… Это ведь то озеро, которое Большим называется?

– Да, оно самое, – подтвердил Павел.

– Мы там одно время соревновались. Глубокое оно, самое то для нашего вида спорта.

– Так что ты хотела сказать про маршруты?

– Да. Паш, если тебе нужна компания, ну, дня на два-три, то я могла бы проложить свой маршрут прямо через твою дачу. Я не настаиваю. Просто голос у тебя такой, вот я и предложила.

Внутренне Павел даже встрепенулся весь от этого предложения. Близкий человек, а тем более женщина, сейчас был бы для него как никогда кстати. Но пришлось сделать паузу перед тем, как ответить, чтобы не выдать Катерине свою поспешную радость.

– А приезжай. Бог с ней, с книгой-то. Успею ещё.

– Нет-нет, Паша, – затараторила Катя. – Я от книги отвлекать тебя не буду. Ты пиши сколько хочешь. Я поныряю, позагораю и по хозяйству, если позволишь, похлопочу. Поболтаем на закате, вспомним наши лучшие годы. Я буду как мышка, пи-пи-пи.

Павел рассмеялся.

– Давай, мышка. Приезжай. Он нашего города до Вехты километров семьдесят, и от Вехты до озера – двадцать. Домчишься за полтора часа. Поезжай по дороге высоким берегом. Там не промахнёшься мимо моей фазенды. Жду.

– Ну тогда до скорой. Поеду только заправлюсь. Пока.

***

Мысль о скором приезде Кати придала Павлу некой уверенности и желания проявить хоть какую-нибудь активность. Он встал и, прихватив с собой биту, отправился ещё раз осмотреть соседский дом.

Прежде чем зайти внутрь, он ещё раз проверил периметр. Предположить наличие призраков, хоть это пугающе и лезло в голову, он до сих пор не соглашался. Всему должно иметься рациональное объяснение. Странное упрямство для человека, пишущего о полтергейсте. Но может быть, самые настырные из рационалистов больше других как раз-таки и боятся всего потустороннего и не имеющего логической опоры. Так, возможно, они защищают свой рассудок от срыва.

И в этот раз кое-что обнаружить всё-таки удалось. Низкий кустарник, лохматый и увитый диким плющом, у дальнего угла дома имел одну странность – если в других местах клёны начинались сразу за ним, то в одном между ним и деревьями оставалось пространство метра в четыре. Павел присел и ткнул битой в сплетение веток. Бита упёрлась во что-то твёрдое. Он раздвинул ветки руками. Вот оно что! За кустом оказался кусок деревянного забора, выкрашенный зелёной краской и двумя крючками вдевающийся в петли на двух столбах, между которыми было расстояние метра в три. Снять его с петель не составило для Павла особенного труда, он был не таким тяжёлым из-за того, что кусты оказались искусственными, хотя на первый взгляд отличить их от настоящих было нельзя. И взору Павла открылась едва накатанная дорога, спускавшаяся с холма, на котором стоял дом, и терявшаяся среди елей. Но для чего соседям понадобился этот секретный путь? Странно. Хотя, с такой странностью смириться было куда легче, нежели с бесследно исчезающим в ночи автомобилем. Решив выяснить всё до конца, Павел пошёл по дороге, желая узнать, куда же она ведёт. По лесу дорога петляла недолго – минут через десять ходьбы она резко забирала у озера вправо. Значит, на основной маршрут, идущий вдоль высокого берега слева, она так и не выходила, огибая озеро в противоположном направлении. С этим всё стало ясно. Теперь, может быть, удастся обнаружить что-нибудь интересное и внутри дома.

При дневном свете интерьер не выглядел таким уж заброшенным. Убранная под тюль или полиэтиленовую плёнку мебель чередовалась с предметами, ничем не защищёнными от оседающей на них пыли. Павел провёл пальцем по старинному комоду – да, тут явно несколько месяцев никто не занимался уборкой. Однако в тесном коридоре, ведущем в столовую, исправно работали древние часы с маятником, отставая от точного времени всего на семь минут. Завели их недавно, поскольку гиря на цепи едва совершила половину своего положенного пути. В столовой Павел обнаружил на полу жестяную миску с кормом для животного – может быть, небольшой собаки или здоровенного кота типа мейн-куна. Из другой миски не успела испариться питьевая вода. Признаки чьего-то недавнего присутствия странным образом чередовались с запустением.

Проверив второй этаж, Павел снова спустился на первый и дошёл до кабинета, в котором горела по ночам лампа. Попытался открыть дверь, но та оказалась запертой. Это единственное помещение, куда ему не удалось проникнуть. И это было интересно. Не долго думая, он изо всех сил пнул в область замка – раздался треск, и дверь отворилась. Неучтивый жест с его стороны, но по-другому он не мог сейчас поступить, слишком уж наболело от непонятностей, накопившихся за последнее время.

В кабинете оказалось не так много вещей: письменный стол, кресло и шкафы с книгами и папками вдоль трёх стен. Окно было плотно зашторено. На столе стояла та самая лампа с красным, в китайском стиле, абажуром, которая горела раньше вопреки отсутствующему в доме электричеству. Павел попытался её включить. Нет. Само собой, она не работала. Он прошёлся вдоль стеллажей с книгами, вглядываясь в названия на корешках: Вальтер Скотт, Достоевский, Кнут Гамсун, Стивен Кинг, книги по астрологии… Полное смешение жанров и вкусов того, кто собирал эту коллекцию. И вдруг – Павел Астахов, «Солнце над городом»! А это здесь зачем?! Рядом с последним его романом оказались и другие, более ранние повести и рассказы. Полное собрание, какого не имелось даже у него самого – восемь томов! Вот это поворот. Крикливые хозяева этого дома, оказывается, числились среди его самых верных фанатов! Павел взял в руки «Солнце над городом» и открыл форзац. Наискосок крупными буквами с завитушками там было написано: «Дорогой Кристине на добрую память от автора». Это его почерк. Его автограф. Видимо, поклонница по имени Кристина не только любила читать его, но и не пропускала встреч с читателями, которых за последний год у Павла насчитывались уже десятки. Из знакомых никого по имени Кристина у него не было. Такое имя он наверняка бы запомнил.

Неожиданно зазвонил телефон. Книга выпала у Павла из рук. Он посмотрел на экран – звонил агент Сергей.

– Да, Сергей, слушаю.

– Павел Александрович, добрый вечер.

– Добрый.

– Я по поводу ваших соседей звоню. Вы можете сейчас говорить?

– Да, вполне.

– Удалось кое-что узнать. Если вам ещё интересно.

– Конечно. Я тут тоже кое-какие детали о них узнал.

– Да? И что за детали?

– Оказывается, они были моими поклонниками. По крайней мере, один из них точно. В библиотеке, которую я обнаружил в доме, есть полное собрание моих сочинений. Представляете?

– Вы проникли в дом? – взволнованно спросил Сергей.

– Здесь не закрыто. И в доме давно никто не живёт.

– Вот как раз об этом я и хотел с вами поговорить, – начал агент. – Хозяин этого дома, некий Вячеслав Евграфов, как оказалось, умер ещё шесть лет назад. Уверяю вас, я ничего не знал ни об этом, ни о той трагедии, которая произошла в доме.

– Да, я в курсе, – успокоил агента Павел. – И не имею к вам никаких претензий.

– Но более того, – прервал его Сергей и тут же сделал небольшую паузу. – Как бы это сказать… Вы, Павел Александрович, имеете к той трагедии некоторое отношение.

– Я?!

– Не лично, конечно. Опосредованно, через свои книги. В этом, разумеется, никакой вашей вины нет. Но тем не менее. Кристина, супруга Вячеслава, была вашей страстной поклонницей. Не пропускала ни одной встречи, и ни одно издание не ускользало от её внимания. Она и мужа своего просила иногда подменить себя на очередной автограф-сессии, если сама по какой-то причине не могла её посетить. Наверное, и засыпа́ла с вашей книгой в руках. В общем, муж стал подозревать её в том, что она ищет с вами не только читательского контакта, но рассчитывает на что-то большее.

– В каком смысле?

– В том смысле, что супруг заподозрил её в измене.

– Что за бред?!

– Я думаю, – заметил Сергей, – такое случается с женщинами, да и кумиры их часто идут таким фанаткам навстречу. Простите. Я совсем не имею в виду вас. Но вы же понимаете. Женщины слишком близко принимают к сердцу литературу, перенося на автора характеристики его персонажей. Уж не знаю, как там на самом деле всё было с чувствами бедной женщины, но всё же её неуёмная страсть к чтению вылилась в то, что произошло тогда в новогоднюю ночь. Кошмар. Не хочется снова обговаривать все подробности. Думаю, раз вам что-то известно, вы и об этом знаете. Но чтобы вообразить ту цепочку, которая сплелась именно так, – здесь, Павел Александрович, нужна уже ваша фантазия.

– А как вы вообще смогли об этом узнать?

– Поговорил с бывшим владельцем вашего дома.

– В психушке?

– Именно. Не поленился и съездил. Не такой уж он, замечу я вам, и псих. Он был в курсе всех этих перипетий. Одно время имел весьма близкие отношения с соседями. Но когда страсти между супругами начали накаляться, он больше не пожелал поддерживать дружбу. Не знаю, мне показалось, что он был неравнодушен к Кристине. О ней он рассказывал с особенным пиететом. Он будто предчувствовал подобный финал. Говорит, что Вячеслав всю осень и всё начало зимы перед Новым годом совершенно был невменяем, слетел, что называется, с катушек. Они сильно повздорили. Очень сильно. Аркадий, это тот, что жил в вашем доме, даже сумел каким-то образом выкупить участок с единственной дорогой, ведущей в город, и запретил Вячеславу ей пользоваться. Тому пришлось добираться до Вехты в объезд через противоположный берег озера. Вот всё, что мне удалось раскопать.

– Весьма ценная информация, – сказал Павел. – Большое спасибо вам, Сергей, за такую работу.

– Не стоит, Павел Александрович. Я же сам и не досмотрел важных деталей. Будет мне уроком. А что касается шума, о котором вы говорили, то по этому поводу виновников нужно искать где-то в другом месте. Сами понимаете, что бывшие хозяева здесь ни причём. Если только по завещанию их дом не перешёл кому-то из наследников. Но в эту сторону мои поиски результатов не дали. Здесь нужно подключать каких-то юристов.

– Всё понял, – подытожил Павел. – Ещё раз благодарю. Если появится что-то новое, обязательно мне звоните.

– Хорошо.

Павел убрал телефон, поднял с пола упавшую книгу и снова открыл страницу со своим автографом. История с соседями теперь могла бы быть вполне завершённой, если бы не одно «но», огромными буквами пульсирующее в его голове. Как он мог подписать книгу Кристине в этом году, если она и её муж погибли шесть лет назад?! Кто вообще все эти шесть лет исправно пополнял коллекцию в заброшенном доме? И крики, которые он по ночам слышал, не были галлюцинацией: вздорили мужчина и женщина, и плакал ребёнок. Ясности, по большому счёту, во всём этом деле не прибавилось.

Волоча по земле биту, Павел возвращался к себе в дом. И только уже перейдя дорогу, он заметил светло-зелёный «Дэу», притулившийся за его «Маздой». На веранде сидела Катя с бутылкой пива в руке и улыбалась.

– Ну привет, писатель, – весело сказала она. – На мамонтов что ли охотился?

Как же приятно прозвучал её голос среди этой зловещей вечерней тишины.

– Привет, подруга, – ответил он, поднялся на веранду к гостье и поцеловал её в губы. – Ты даже не представляешь, какие тут мамонты временами дают о себе знать.

– Оружие у тебя грозное, – показывая на биту, сказала Катя.

– Другого мне не положено.

Катя порылась в своей сумочке и вынула оттуда маленький блестящий пистолет.

– У меня тоже кое-что есть, – сказала она.

– Господи! – воскликнул Павел. – Да теперь тут у нас целая банда. А тебе-то зачем оружие? Думала, я превратился в маньяка и держу в подвале заложниц?

Катя рассмеялась:

– Нет. Просто голос твой по телефону мне показался слегка напуганным. И теперь вижу, что не просто так мне показалось. Да он не боевой. Стартовый. Как-то с одних соревнований с собой прихватила. Я ведь не ныряю теперь, дыхалка уже не та. Бывает, приглашают раз в год на какое-нибудь представление – ничего серьёзного. Но иногда зовут на судейство. Так что это, можно сказать, моё табельное оружие. Шума от него – мама не горюй, спугнёт даже медведя.

– Жаль, что ты уже не соревнуешься, – сказал Павел. – Я помню, ты могла задерживать дыхание на двенадцать минут. Твой рекорд ещё не побили?

– В области пока нет. А в мире я и рядом никогда к рекорду не приближалась. Там фантастические минуты. Фридайверы уже давно перешагнули за двадцать.

– Для меня это просто из области фантастики, – удивился Павел. – А сердце, как ты, тоже останавливать научились? Этот твой фокус я особенно хорошо помню.

– Да брось, – махнула рукой Катя. – Куда мне теперь до этих фокусов. Старушка. С молодыми теперь тягаться мне не с руки.

– А я тебя именно такой вот и помню. И ни капельки ты не изменилась. Как была красоткой, так и осталась. Это я, наверное, постарел.

– Седой уже, – сказала Катя, погладив Павла по шевелюре. – Так непривычно. Но седина тебе идёт. Как-то ты возмужал даже. А чего у тебя машина не в гараже? Я было в гараж сунулась, а дверь открыть не смогла. И правда что ли маньячишь по ночам?

– Да там завалено всё по потолок старыми вещами. Руки не дошли освободить под машину. Пойдём в дом. Ты, наверное, проголодалась. Сообразим какой-нибудь лёгкий ужин.

– Пошли.

***

С женщиной в доме время для Павла побежало быстро. Даже призраки будто испугались её присутствия, ни разу за следующие семь дней больше не побеспокоив ни криком, ни скрипом, ни красной лампой в окне напротив.

Павел снова стал просыпаться в три ночи и до восьми утра испещрял бумагу неудержимым потоком сюжетных поворотов романа. Свою благожелательность он передал даже са́мому лютому из своих героев – полтергейсту. Получалось, что шумный дух просто испытывал безответные чувства к дочери многострадального семейства, которая никак не хотела с ним играть и всячески избегала его внимания. Дух даже задумал прервать своё призрачное существование от избытка неразделённых чувств и подсказал девочке способ, которым можно от него избавиться раз и навсегда. И девочка уже собиралась сделать это, когда вдруг поняла, что это неправильно, что полтергейст – всего лишь дикое необузданное создание, жаждущее быть любимым и нужным, что он тоже достоин получить возможность перейти на сторону света. И… В общем, Павел сам удивлялся этому направлению своих мыслей. По первоначальному замыслу роман должен был стать обличением человеческой трусости и двуличия, когда творимое общественное благо возможно лишь в рамках относительного благополучия самих благодетелей. Но стоит только настоящей опасности переступить личные границы добросердечных граждан, как тут же они обрастают шипами, отстраняясь от ситуации и заботясь лишь о себе.

Кате новый сюжет нравился куда больше. Между купаниями на озере и приготовлением обедов она взяла на себя функции секретарши Стеллы, перепечатывая текст с бумаги на экран монитора. Получалось это у неё довольно медленно, но Павел и тому был рад. Роман близился к завершению – и он в любом случае успевал до сентября переслать его издателю, который, надо отдать ему должное, перестал беспокоить бесконечными намёками на поджимающие сроки.

Но если бумажные чувства близились к своему финалу, то чувства настоящие, поселившиеся в этом доме с приездом Кати, стали только набирать оборот. Их мимолётная связь из прошлого заиграла новыми красками. Теперь оба они были в меру мудры, в меру страстны и в меру могли отдавать отчёт в своих поступках. И ничто не препятствовало тому, чтобы близость их из платонической переросла спустя восемь дней в телесную. Со смерти жены Оксаны прошло уже достаточно времени, а у Кати, насколько мог понять Павел, постоянного партнёра в городе тоже со времени их разлуки так и не появилось.

Павлу казалось, что наконец-то всё наладилось в его жизни. Появление в доме Кати он воспринял, как награду за перенесённые в последнее время муки. Всё до сих пор непонятное, как, к примеру, встреча с несуществующим лейтенантом Павловым, стало представляться ему сном. А что? Нервы ведь были напряжены настолько, что присниться могло всякое и перепутаться потом с явью. Он не просто думал об этом – он себя в этом убеждал, будто вживался в образ некоего безумца, идущего по границе, отделяющей иллюзию от реальности. Людям свойственно убеждать себя в том, что чего-то не было на самом деле в их прошлом, или, если и было, то совсем как-то иначе, с нюансами, которые могли бы их оправдать. Они же ведь не злодеи и не сумасшедшие, все читали «Муму» и «Каштанку», знают, где хорошее и где плохое. Просто временами бывают слабыми. Будто бы слабость оправдывает любую ошибку… Загнанное на самое дно души, сомнение неприятно скребло и скрипело, отдаваясь у Павла в голове шумом. И только когда он брал в руки бумагу и начинал писать, шум утихал, уступая место чужим эмоциям, становящимся на пять часов как бы его собственными.

В одно такое утро, в половине восьмого, когда Павел поставил точку в своём романе, он вышел на веранду, рассеянно улыбаясь и до конца не веря в успешное завершение работы. Жара даже с утра не хотела отступать. Открытые в доме окна не спасали от духоты, а холодное пиво организм уже не вмещал. Павел подошёл к своему любимому креслу и увидел какую-то открытку. Так ему показалось. Может быть, в душе он ждал уже поздравлений со всех концов страны. Он взял её в руки, всмотрелся… И сердце ушло в пятки. Нет, нет, нет. Только не это снова! Какого чёрта?! Почему именно сейчас?! Так не должно быть! Открытка оказалась фотографией. Фотографией, на которой был объят пламенем автомобиль его покойной жены. Фотографией с места той самой аварии, которая разделила его жизнь на «до» и «после», и о которой он всё это время старался не думать, старался вычеркнуть из своей памяти, как вычёркивал неудачные куски текста из романа. На обратной стороне вкривь и вкось, словно пятилетним ребёнком, было написано: «Вот попомни мои слова, вернётся». Холодный пот выступил у него на лбу. Руки задрожали, и показалось, что на улице теперь не плюс двадцать, а минус сорок.

Павел, словно во сне, снова вернулся в дом, вынул из ящика ножницы и стал со злостью кромсать фотографию, складывая обрезки в аккуратную кучку на столе. Из своей спальни в это время вышла Катя и уже больше минуты испуганно на него смотрела.

– Паша, – чуть слышно говорила она. – Паша, что с тобой? Что ты делаешь, Паша? С тобой всё в порядке?

Он посмотрел на неё непонимающе, скривился половиной лица в улыбке и произнёс:

– Они всё знают.

– Кто они? Что знают?

– Они всё знают, – повторил Павел. – Они не оставят меня в покое. Что же мне делать, Оксана?

– Павел! Приди в себя! Я Катя. Что ты такое говоришь?

– Катя? – на секунду взгляд Павла сделался ясным. – Ты чего тут? Ах, да. Катя. Мне нужно… Я сейчас. Ты только не уходи. Я сейчас.

И Павел бросился прочь из дома. Сел в машину. Вдавил педаль газа в пол и помчался по дороге на город. Ему казалось, что машина едет слишком медленно, будто прицепили к ней сзади целый вагон с пассажирами. А ему надо успеть. Куда успеть? Куда? Словно его кто-то звал, а имени и места встречи не подсказал. Справа промелькнула деревянная вывеска, подвешенная на цепь: «Дорога на город». Странно. Видимо, какой-то шутник распорядился здесь её установить. Раньше он её не замечал. Посмотрел в боковое зеркало, и там снова увидел – «дорог ан агороД». Мысли в голове совсем смешались. Полезла всякая чушь, с которой он уже не мог справиться. Как ни крути эту надпись, а в любую сторону она читалась, как «дорога на город». Палиндром. И следовательно, нет никакой дороги, которая могла бы его привести к спасительной цели. Цель и приближалась и удалялась одновременно. Он изо всех сил нажал на тормоза. Машину занесло влево, по днищу забарабанил разлетающийся по сторонам гравий. Стоп!

Когда облако пыли рассеялось, Павел увидел впереди перед собой блестевшую в лучах солнца гладь озера. Передние колёса замерли в сантиметрах от обрыва. Всё тело его содрогалось в ознобе. И его охватил ужас. Осторожно, соизмеряя каждое движение, Павел переключился на заднюю и снова выехал на дорогу. Потом завернул налево, в лес, куда вела чуть заметная колея. Проехал ещё метров сто и остановился. С трудом отстегнув ремень безопасности, он выскочил из машины и отбежал к дереву, как будто автомобиль мог вот-вот взорваться. Присел, спрятавшись за стволом. Перевёл дыхание. И тотчас провалился в воспоминания. В те его куски, которые были тщательно вымараны когда-то из головы.

За месяц до трагедии, случившейся с Оксаной, отношения их испортились настолько, что трудно было представить, как эти люди когда-то искренне любили друг друга. Они уже много дней не общались. Жена подала на развод, не в силах больше выдерживать ни Стеллу в их доме, ни совершенно испортившийся характер мужа. Его «Солнце над городом» никак не могло завершиться. Он бесился. Всё его раздражало. Истерика следовала за истерикой. Бедная Стелла, которую угораздило влюбиться в Павла, оказалась меж двух огней: с одной стороны испепеляющая ревность Оксаны, а с другой – необузданная страсть не осознающего реальности Павла. Дом будто заминировали и он готов был взлететь на воздух. Дом, который принадлежал Оксане. В случае развода Павел терял всё. Он становился просто никому не нужным бомжем, ещё не обласканным ни издателем, ни читательской публикой. В то время он ещё не был тем Павлом Астаховым, о котором знали на вершине литературного мира. Он был никем. Только «Солнце над городом» могло сдвинуть ситуацию с мёртвой точки. Павел чувствовал это. Он это знал, как и любой относительно талантливый творец знает всё о своём творении раньше, чем оно окончательно выходит в свет. Ему нужен был всего лишь месяц сосредоточенной работы. Всего месяц. Но время словно пожирал монстр, не оставляя ему ни минуты.

У Павла и машины-то своей не было. И водить толком он так и не научился. Иногда пользовался автомобилем жены, когда возникала насущная необходимость куда-то срочно поехать. В тот день он тоже ехал в город. Даже не помнил теперь, с какой целью. Забарахлили тормоза. Решил не откладывать это в долгий ящик и завернул в автосервис. Вот там это и случилось. Шальная мысль. Мимолётная злость, породившая в его сердце чудовище. Механик посмотрел тормозную систему, присвистнул и сказал эту ставшую роковой фразу:

– Ещё день-другой, и вы точно оказались бы в морге.

– Всё так серьёзно?

– Куда уж серьёзней, – ответил механик и постучал разводным ключом по колесу. – Боюсь, за один день я тут не управлюсь. Вы зайдите завтра. Завтра точно скажу сроки и цену.

Куда же он так спешил? Совсем вылетело из головы. Да неважно. Что он к этому привязался? Какая разница? Надо признаться самому себе, что причиной его решения была вовсе не необходимость куда-то ехать, а простая мысль о том, что не нужно сейчас чинить тормоза. Не нужно. Павел уже стоял на автобусной остановке, когда это его осенило. Он вернулся в сервис и забрал машину, сказав, что вернётся завтра. Но больше не возвращался. Приехал домой, так и не добравшись туда, куда собирался. Тихонечко поставил автомобиль в гараж и с замирающим сердцем уселся дописывать оставшиеся страницы. Стелла заканчивала печатать последние из имевшихся у неё листов. Работа заладилась. Он был спокоен. Умиротворение растеклось по всему телу горячим приливом. Улыбался и писал. Хорошо писал. Великолепно. И одновременно наслаждался полуосознанным предчувствием скорого финала трудной главы и в собственной жизни. Он знал, как всё случится. Будто смотрел кино, которое уже вышло в прокат и в котором невозможно теперь изменить ни одной сцены. Словно отыгрывая свою роль, он устроил вечером очередной скандал. Стелла со слезами убежала из дома. Оксана выкрикивала какие-то оскорбления, самым безобидным из которых было обличение его в бездарности. Это он-то бездарен?! Вот посмотрим, что она скажет на это! Если вообще сможет говорить. Он отвечал Оксане будто заученным заранее текстом и спокойно наблюдал, как её ненависть превращается в неуправляемый надрыв, лишённый всякого объективного смысла. Уже за полночь она тоже выбежала в слезах, села в свою машину и уехала в туманное марево далёких городских фонарей. Он знал, что обратно она уже никогда не вернётся. Там не было вывески «дорога на город». Это был путь только в один конец…

Вот и всё. Теперь можно дышать полной грудью. Он сознался себе в этом. Он готов жить с этим и дальше. Да, он думал об этих чёртовых тормозах. Он этого хотел. Но это всего лишь мысли. Маленькие импульсы в мозгу бегают по нейронам туда-сюда – и ничего более. Желания. Мало ли каких желаний не возникает у человека. Он не портил тормоза. Он даже пальцем никогда не трогал Оксану. Просто он видел больше, чем другие. Но на то он и гениальный писатель, чтобы уметь видеть такое. Это его дар от рождения. Это его дао. В конце концов, ведь это её машина, и она сама должна следить за её состоянием. К чёрту! К чёрту сожаления! К чёрту сомнения! К чёрту всех этих слабоумных, которые устроили спектакль с умершим полицейским, с подписанными якобы для Кристины книгами, с криками несуществующих соседей, с фотографией этой, наконец… Он и их, если понадобится, засудит и втопчет в грязь. Пусть только ещё раз попробуют. Недоумки!

Павел вернулся обратно. Ничего не стал объяснять растерянной Катерине. Принёс из подвала привезённую ещё гостьей бутылку красного вина, сам приготовил ужин, зажёг свечи… Всё было тихо. Прекрасно. Разговоры о безоблачной юности, о купании голышом в Анапе, о звёздной ночи, проведённой в затерянном в ска́лах гроте. Это была их жизнь. Совсем другая, словно из параллельной вселенной – но их. Они делились собой друг с другом, читали стихи, фантазировали о том, какое потрясающее будущее их ждёт. И это прошлое будто проросло в этот сегодняшний вечер, оплело их тела́ ветвями и прижало друг к другу так, что не хотелось и отрываться. В голове помутнело, запульсировало в животе второе сердце, и ничто уже не мешало повторить им то, чем они занимались много лет тому назад.

***

Ночью Павла разбудил гром. Он с трудом оторвал от подушки голову – она трещала от боли. Посмотрел направо – Кати в постели рядом не было. На улице снова громыхнуло. Он встал с кровати и подошёл к окну. Вдалеке сверкали зарницы. Воздух казался свинцовым от духоты. Звёзды скрылись за тучами. Небо вот-вот должно было разразиться дождём. Павла затошнило. Он нащупал на тумбочке бутылку с минеральной водой, сделал несколько жадных глотков. Мысли немного прояснились. Где же Катя? И в этот момент снова прогремело. Но звук этот исходил не с неба, а из соседнего дома. Явно звук выстрела. Даже окна холла осветились яркой желтоватой вспышкой.