Первая книга Артема

Тяжёлое

– Папа, а почему гантели тяжёлые?

– Потому что они весят, ну, имеют вес.

– Это как?

– Тянут вниз. К земле.

– Сильно?

– По-разному.

– А сколько?

– Мои – пять килограмм. Твои – полкилограмма.

– И земля знает, сколько какую тянуть? Она умеет считать?

– Нет, просто тянет и все. Закон гравитации… Вот пойдёшь в школу, там тебе все расскажут. Научат.

– Наверное, умеет, пап, раз знает, какую сколько тянуть.

«А вдруг и действительно умеет? – подумал папа, качая вместе с сыном гантели. – Ведь тянут же они столько, сколько тянут. М-да… Хорошо, что ещё не спросил, что за зверь эта гравитация, откуда она на нашу голову свалилась…»

Блин, ну и детские вопросики…

Ага

– Дед, почему ты говоришь «ага»?

– А как надо, внучек?

– Ну, там, «да» или «о’кей».

– Насчёт «да», это да. Насчёт окея – извини: с «ага» и рядом не поставлю.

– Это почему?

– Потому. Как легко выговаривается-то: «А-га-а…» Навроде первого слова «а-агу-у», которое младенцы лопочут. И не так, как тот окей, типа «привет-пока», а тепло, сердечно: А-га-а… – мол, пообщаемся по-нашему, по-простому, по-русски. Улавливаешь разницу?

– Это ты столько всего в одном «ага» услышал? Нуты, дед, даёшь!

– А как же, внучек! Наш язык – это ведь не звуки и буквы только, это, можно сказать, жизнь души. Вот так!

– А я вот не буду «ага» говорить, не буду! – набычился внук и продолжил прерванную было зубрёжку: «А тар» – карта, «а pensil» – карандаш, «а table» – стол», «а schoolboy» – ученик…

Красное

– Бабуля, а красное – это какое?

– Как тебе объяснить. Вон твой шарик – он красный.

– А почему?

– Он приятный, красивый, хороший.

– Как мама?

– Да, моя умничка!

– А папа у нас не красный. Он на меня сердится.

– Ну, милая, ты же его компьютер лимонадом залила.

– Значит, цвет зависит от того, виновата я или нет? Сердится кто-то на меня или нет?

– Отчасти да. Возможно.

– Ура! Теперь я знаю, как сделать красное красным!

«…А синее синим, зелёное зелёным, оранжевое оранжевым», – подумала бабушка. И взгрустнула: много всё-таки в ее жизни было серого.

Кто мы?

– Папа, почему ты не рыбка?

– Хм, дочура. Потому что я человек.

– А я? Почему не мотылек?

– Потому что тоже человечек, только маленький, в смысле, маленькая.

– А мама почему не птичка?

– Потому что мы люди а, значит, ни рыбкой, ни мотыльком, ни птичкой и никем другим быть не могли.

«Хотя почему? – подумал папа, наблюдая, как трёхлетняя малышка затушевывает фломастерами цветные раскраски. – А вдруг?»

Кукла

– Мама, а моя Катя лазголаливалет.

– Разговаривает, доченька, скажи: раз-го-ва-ри-ва-ет.

– Лаз-го-лав-ли-ва-лет.

– Ну ладно, дочура, играй.

– Она ещё умеет тантевать, мамочка.

– Да, потому что это электронная кукла. Она так запрограммирована, дочь.

– Я тоже умею лаз-го-ла-вли-вать.

– Да, только пока не очень получается. Но тебя научат, дочура.

– И тантевать?

– И танцевать, и петь, и читать, и писать, и всему-всему.

– А кто?

– Мы с папой будем сказки тебе рассказывать, книжки читать, в детсаду с тобой будут заниматься воспитатели, в школе – учителя. Потом в колледже или институте станешь учиться. Потом…

– Мам… я нехоцу.

– Что «не хочу»?

– Ницево. Хоцю быть Катей. За-пла-гла-ми-луй меня, мама! Как Катю. За-пла-гла-ми-луй… мамоцька!

Мама строго взглянула на дочь, поднялась и молча вышла из комнаты: ну зачем продают такие игрушки детям?

Зачем?

Статут

– Деда, а ты всегда был дедушкой?

– Нет, внучек, только после твоего рождения я получил, так сказать, этот ста-тут.

– Где, тут?

– Нет, ста-тут. «Статут», слово такое. То есть поменял своё место на древе нашего рода. Поднялся по ступеням иерархического номинала, так сказать.

– Как это, деда?

– Видишь ли, до тебя я кем был? Только отцом.

– Чьим?

– Твоей мамы. А теперь я стал дедом.

– Из-за меня?

– Так сказать, благодаря тебе. И моей дочери, ну и ее мужу, конечно.

– А они кем были до меня?

– Просто мужем и женой.

– А теперь?

– Стали твоими папой и мамой.

– А я кем стал, когда родился, какой у меня, ну, этот сатут, деда?

– Не са-тут, а ста-тут, внучек. Ты дитя. Так сказать, субъект вселенной, по крови и плоти гражданин российского отечества, сын своих родителей, мой внук, ребенок-смышлёнок, которому все сразу вынь да положь.

– Деда, а кто его меняет?

– Статут?

– Да. Кто это делает?

– Мы сами.

– А зачем?

Дед закашлялся и замахал рукой: мол, потом, внучек, потом, не по статуту вопрос; и продолжил прерванное внуком чтение газеты.

Дедушка, конечно, хотел сказать «статус», потому что «статут» – словечко юридическое, и здесь оно ни к селу ни к городу. Но мог же человек перепутать! Зато звучит-то как величественно: «ста-тут»!

Красивая

– Бабуля, ты красивая?

– Я никогда не была красавицей, но всегда была чертовски мила. Кто сказал? Слышала?

– Нет.

– Ты ее все равно не знаешь. Да, я была очень милой. Поверь, это так круто, внученька.

– Милая— это лучше, чем красивая?

– Ну, я бы не сказала. Красивая – значит вся такая особенная, вся такая «я вам покажу!». Зато милая – это чуткая, добрая, отзывчивая и в то же время нетерпимая по отношению к плохому, злому, бессердечному. Чего у красоток может и не быть.

– А я красивая, бабуля?

– Конечно! Ты самая лучшая, добрая и умная девочка, настоящая красавица!

Внучка отвернулась от бабушки и заплакала.

– Что ты, маленькая моя? – спросила бабушка недоуменно.

– Значит, я не красивая, а только ми-и-и-лая – а-а-а…

Финляция

– Папа, что такое финляция?

– Фильтрация?

– Не-е-т. Фин-ля-ци-я.

– Фиксация?

– Да нет же. Фин-ля-ци-я.

– Инфляция?

– Да.

– О, боже! Где ты подхватила это слово?

– В телевизоле.

– В телевизо-ре! Тогда не финляция, а инфляция, доченька.