Сага о Сухом и Красной

Глава 1

– Ваша светлость, вам нужно двигаться не менее одного часа в день. Кисти рук выгнуть вот так, чтобы большие пальцы смотрели строго вперед для того, чтобы руки ходили в плоскости по ходу движения… – с дрожью в голосе произнёс профессор Илиев.

Профессор Михаил Исакович Илиев был главным травматологом и ортопедом высшей категории пока ещё Минздрава и пока ещё Российской Федерации. Он, как и все, был в ужасе от происходящего в мире. Но когда ты встречаешься с этим вживую, становится не по себе, потому что контролировать такое не представляется возможным. А самое важное, что теперь каждый на планете Земля боится стать следующей жертвой сошедшего с ума мироздания.

– Какого рожна! – закричал герцог Донатан Треф. – Вы должны положить меня в лучшую клинику! Прооперировать или назначить нормальные процедуры, а не практиковать на мне средневековые методы!

Герцог Треф повернулся и, ковыляя, подошёл к профессору Илиеву. Всей собравшейся коллегии врачей было жутко неудобно, но они то и дело смотрели на горб и руки герцога, которые почти доставали до пола. Даже просторный бархатный халат не мог скрыть его уродства. Он ходил натурально как кобольд из сказок братьев Гримм. В свете последних событий труды братьев внезапно стали научными. Но их судорожное исследование не проливало и полфотона света на происхождение Преображения1 – силе, энергии, закону, согласно которому всё в мире стало изменяться. Когда, к примеру, автомобили стали превращаться в лошадей или ослов, это выглядело интригующе. Когда же люди стали превращаться в свои смысловые аналоги, это повергло всех в шок. Смеяться над соседом из-за того, что он теперь катается на осле, это одно дело, но ждать, что все увидят, какой ты есть на самом деле, не пожелаешь и врагу.

Герцог в прошлом был уважаемым человеком: меценат, филантроп, строитель храмов и просто душевный собеседник. Но в одно мгновение его так скрючило, что даже те, кто знал, какой он был, пожалели его, надеясь, что, когда придёт их время, пожалеют и их. Почему Преображение чаще всего брало за основу образы из Средневековья, никто не знал. Но в соответствии со средневековыми традициями решили, что во всём виноваты «безумные» глашатаи конца света, которые на всех перекрестках драли глотки: «Эра неофеодализма!», «Мы рабы у господ!», «До каких пор нас будут обманывать?» Возможно, вселенная, следуя желаниям толпы, и превратила современность в эпоху рабов и господ. Изменения были настолько необратимыми и глобальными, что многие решили жить как в Средневековье, в надежде на то, что мироздание успокоится, наблюдая покорность людей. Странным образом сознание людей спокойно воспринимало преобразование неодушевленных предметов; казалось, что всё вставало на свои места. Однако изменения среди людей не всегда вызывали внутреннее принятие, как будто преобразовавшийся человек не соответствовал какому-то непростому замыслу. С другой стороны, внутренний голос подсказывал, что теперь люди выглядят такими, какими они являются на самом деле. Суеверие и бред? В такой ситуации суеверие уже является практическим руководством и технической документацией. Достаточно было кому-то сказать, что изменённые люди ускоряют Преображение мира вокруг себя, и их уже не пускали во владения, принадлежащие старому миру. К сожалению, герцог Треф стал новой жертвой подобных страхов, и его не хотели везти в больницу на обследование и лечение, потому что боялись, что после его посещения она может стать в лучшем случае лазаретом.

Профессор Илиев, мягко говоря, не верил в суеверия и с надеждой ждал, что какая-нибудь государственная инстанция превратится в инквизиционный корпус, который обуздает область народного творчества. Он уже давно заметил, что торгаши старого мира совершенно спокойно посещают средневековые кварталы мира нового и не торопятся преображаться в лавочников или коробейников, впаривающих очередные сопли в склянках под видом чудодейственного бальзама. Кстати, последних Илиев считал честнее первых. Но вот почему вселенная медлила, будто жертвы выбирались вручную, оставалось загадкой. Сам Михаил Исакович боялся стать каким-нибудь монахом, который украдкой проводит медицинские опыты у себя в келье, а потом попадает в немилость настоятеля. Он давно уже знал, что он врач до мозга костей, до глубины своей души, и в этом его призвание и смысл существования. Он не откажется от своего дела даже если ему придётся помогать пациентам с кочергой и при свечах.

Его коллеги думали, что помочь герцогу можно лишь новыми средневековыми методами. И хотя профессор Илиев озвучил допущение, что им неизвестны по-настоящему средневековые методы лечения, это услышано не было. Герцога решили лечить гимнастикой и упражнениями в надежде, что это остановит распространение «заразы». Илиев очень хотел помочь пациенту принять свою болезнь, чтобы он спокойнее ждал, когда врачи найдут подходящее решение его проблемы.

– Я знаю, меня прокляли! – герцог, шатаясь из стороны в сторону, ходил по своим покоям. – Где поп? У меня был личный поп! Я же приказал отправить за ним! Где он? Пусть шельмец отрабатывает всё, что я в него вложил!

– Простите, ваша светлость! – ответил слуга. – Его не могут вытащить из дома. Преображение наградило его чрезмерно тучной комплекцией… Простите, ваша светлость.

– Что!? – герцог опустился на пол. – Мы же вместе ходили в тренаж… в тренировочные комнаты. Теперь и я урод, и он… тоже урод. Найдите хотя бы бабку-ведунью… если уж жить этой проклятой жизнью, то полной грудью.

– Мы будем работать над вашей проблемой! – пообещал профессор Илиев, обнадёживающе посмотрев на герцога. – Разрешите откланяться?

Герцог небрежным жестом распустил бесполезный консилиум, большинство членов которого теперь будет переживать за своё будущее. Когда уже почти все вышли из покоев, один врач боязливо подбежал к герцогу, уныло сидящему на ковре.

– Ваша светлость, я слышал, какие-то бродячие трубадуры помогают в таких случаях, – тихонечко произнёс врач. – Последний раз они помогли дочери графа Орловского из Китай-города. Что-то там с летаргическим сном… или болезнь Гюнтера… сами знаете, сейчас слухи трудно проверить, но это хоть что-то.

Герцог устало посмотрел на врача, скривив рот в улыбке, которая больше походила на оскал. Врач быстро засеменил к двери, догоняя своих коллег.

– Арнольд, ты всё слышал? – позвал своего верного слугу герцог.

Седовласый Арнольд отличался не по годам острым слухом, а потому утвердительно поклонился и вышел из покоев.

Он спустился вниз по лестнице родового замка, в который превратился многоэтажный пентхаус на берегу Москва-реки. Это тешило самолюбие герцога Трефа, ведь он был прав, говоря, что Москва – это Европа. В противном случае они бы жили сейчас в тереме или в чём похуже. Судя по всему, остальные жители бывшего фешенебельного дома не преобразились в феодальных господ, иначе бы уже давно начались вооруженные столкновения за право владеть этим новоявленным красавцем. Замок действительно был прекрасен в отличие от его хозяина. Когда дом преобразился, то над воротами, в залах и на стенах появился тот же герб, что и на одежде и перстне герцога: трефа в пламени. Герцог ненавидел этот замок, потому что он был напоминанием начала его уродливой жизни. Сейчас он все свои богатства отдал бы, чтобы стать похожим на конюха-красавца Ивана. Как бишь его фамилия? Да какая ещё фамилия! Иван-дурак, а выглядит как библейский Иосиф Прекрасный. Герцог в сердцах казнил бы его, но чутьё выгоды никуда не делось. У Ивана всё получалось превосходно: купленные лошади в результате его ухода вырастали в цене в пять, а то и в десять раз. Это позволяло хвастаться перед сильными мира сего и совершать выгодные герцогу сделки. За экстраординарного конюха кто-то даже предлагал дочку в невесты горбатому хозяину замка, так как после Преображения семья покинула герцога. Все думали, что он не хочет, чтобы они рисковали собой, находясь рядом с ним. А герцог не хотел, чтобы его жену, когда Преображение сделает её настоящей, увидели остальные. Сейчас без него её быстро забудут, и это герцога полностью устраивало. Что касается его двух дочерей, то он, конечно, скучал, но не хотел, чтобы они видели его таким. Так что тщеславие и выгода – вот его удел в этом новом средневековом мире.

Тем временем Арнольд в одной из башен замка нашёл отдыхающих после смены личных телохранителей. Те, продирая глаза, уже поняли, что поспать им не дадут.

– Семён, Фёдор, герцог поручает вам привезти двух трубадуров из района Китай-города, о которых говорят как о целителях и чудотворцах, – Арнольд кинул два увесистых кошеля с золотыми рублями. – Один вам за отсутствие сна, другой – аванс этим поэтам-песенникам за исцеление герцога. Но привезти их нужно немедленно.

– А немного ли им авансом? – прохрипел Семён.

– Дурень! Нам тоже много дали, а значит, нам их закапывать придётся, если они герцога нашего не избавят от проклятья! – Фёдор был явно смекалистее своего напарника. – Всё сделаем в лучшем виде!

Арнольд проводил их до конюшни, а когда они выехали из замка, вернулся к герцогу. Слуга не очень верил в успех предприятия, но жизненный опыт подсказывал, что пока надежда помогает герцогу не сойти с ума, он, Арнольд, может быть спокоен. Он не знал, откуда у него такая верность герцогу, он же раньше был просто его водителем. Подумаешь, пару раз не сдал герцога жене, которая всё угрожала пунктами брачного договора, что заберёт дочерей и полцарства в придачу из-за измен супруга. Но тогда ещё были детекторы лжи, а не опричники, которые бы точно выбили из него всю правду. Таким образом, неизвестно кому ещё больше повезло: герцогу или его верному слуге.

Арнольд постучал и вошёл в покои господина, перед этим сообщив телохранителям, что сегодня их сменит другая пара. Дело было ближе к вечеру, и слуги зажгли свечи. Арнольд с удивлением отмечал, что такое освещение ему нравится больше электрического света старого мира. Читать, конечно, неудобно, но кто вообще читает, это ж пережитки прошлого, от которых мир отказался ещё до начала Преображения.

Герцог пытался сидеть на красивом резном стуле работы мастеров алтуфьевского мебельного цеха. Для него уродство было не только эстетической проблемой, но и лишало многих удобств. Он ел виноград и смотрел, не моргая, на гобелен на стене.

– Ваша светлость, лучшие люди отправились на поиски трубадуров. Скоро их доставят в замок, – отчитался Арнольд.

– Думаешь, они ещё в Москве? – пришёл в себя герцог Треф.

– Думаю, они ещё в Китай-городе, – ответил слуга и пояснил: – Там одни из лучших трактиров и публичных домов, а трубадуры точно будут отмечать свой успех, хвастаться и рассказывать о нём, пока не кончится полученное вознаграждение. А если они действительно помогли графу Орловскому, то обмывать успех они будут ещё очень долго, поверьте мне.

Герцог кивнул, поправляя халат, который никак не хотел сидеть на его перекошенной фигуре.

– У них получится? – спросил герцог и снова потух, все ещё не веря в эту авантюру.

– Мы их щедро простимулируем, – заверил хозяина Арнольд.

Он явно имел ввиду не только кулаки Семёна и Фёдора, но и выдумки знакомых опричников, письмо к которым он собирался отправить незамедлительно. Хотя у них был нюх на такие дела, и Арнольд ни капли не удивился бы, если бы они оказались на пороге ещё до полуночи. Всё-таки любимое дело, да ещё и перед герцогом можно выслужиться. Арнольд вновь откланялся и пошёл в свою комнату. Его комната была маленькой, но уютной. Мебель простая, но аккуратная. Бронзовый напольный подсвечник с тремя совами – подарок самого герцога. Одеяло из овечьей шерсти, но не колючее – Аннушка из Коровьего переулка действительно была мастерицей. Даже отрубленные несколько пальцев на правой руке по доносу завистников не мешали ей творить чудеса. За такой интерьер раньше просили бы минимум пять золотых рублей. Сколько это в старых деньгах, Арнольд уже и забыл. Он взял листок бумаги и написал: «Радуйся, Анфим! Твой сомолитвенник Арнольд». Для опричника Анфима была только одна радость, поэтому примчаться он должен был сразу, без ненужных раздумий. Даже как-то жалко стало трубадуров. Хотя, может, люди не брешут, и они действительно помогли дочери графа Орловского. Последнему, из-за ужасного характера графа, Арнольд был не рад. Особенно после того, как граф обозвал его «старикашицей и седобородавкой», что говорило об отсутствии у него чувства юмора. Но так как они с герцогом тогда обмывали удачную сделку по замоскворецкой недвижимости, в результате которой герцог значительно увеличил свои земельные наделы, то он тоже смеялся. Арнольд всё понимал, но графу стоило бы выбирать себе объекты для насмешек осторожнее. Письмо Арнольд отправил, естественно, с вороном, чтобы никакой квадрокоптер не перехватил сообщение. После этого он спокойно лёг на свою любимую кровать. Оставалось ждать Семёна и Фёдора с трубадурами подмышкой.

Под утро во дворе замка раздался рёв мотоциклов. Через минуту Арнольд стоял на парапете, и все они, в том числе Семён и Фёдор, не без зависти смотрели, как двое исполнителей музыкальных шедевров нового мира слезали с «намоленных» чопперов слишком известных марок, чтобы их называть бесплатно. Трубадуры были явно ещё пьяны, но твёрдо держались на ногах. И куда вообще смотрят городовые? Они поднялись к Арнольду. Несмотря на то, что от них несло трактирным пойлом, вид у них был свежий и бодрый. Если бы не запах, можно было подумать, что всю ночь пил Арнольд, а не новоявленные чудотворцы. Верный слуга знал, что герцог ночью почти не спит, так как время дня тоже подвергалось Преображению и местами становилось точкой творческого размышления, не давая воспаленному уму забыться. Время в замке герцога страдало вместе с хозяином. Слуга проводил гостей в покои своего хозяина.

Герцог Треф услышал стук, и хриплый голос Арнольда доложил о прибывших трубадурах. Он тоже слышал рёв моторов, но придворный протокол требовал соблюдения определенных правил.

– Ваше светлость, Сухой… кхм-кхм… и Красная к вашим услугам, – слуга покосился на трубадуров, пытавшихся удержаться в презентабельном вертикальном положении.

Герцог пристально посмотрел на них, пытаясь разглядеть в них то необычное, что даст ему надежду на выздоровление. Огня свечей вполне хватило, чтобы эта надежда окрепла. Перед его разно посаженными глазами предстала высокая, под метр восемьдесят девушка двадцати семи лет с выбритыми висками. С левого плеча на грудь спускалась средней длины густая коса сине-красного цвета. Короткие светло-серые брюки и высокие тёмно-коричневые готические сапоги на пятисантиметровом каблуке подчёркивали спортивную фигуру и делали её ноги изящными, но не хрупкими, как у недоедающих красавиц старого мира. Блеклый по сравнению с волосами красно-голубой джемпер с высоким горлом проводил цветовую дифференциацию косой линией и был украшен черным пояском с серебряной пряжкой. Поверх всего этого цветового великолепия была надета плотная тёмно-серая рубашка с коротким рукавом. Мягкие черты лица и большие голубые глаза могли бы стать поводом для приглашения в модельный бизнес, но острый, даже колющий взгляд показывал полнейшую профнепригодность к нему. Если бы возможно было увидеть её фотографии полугодичной давности, то стало бы видно, что она выпустила джинна из каких-то потаённых глубин своего сердца в надежде напугать обрушившееся на мир Преображение заявлением: «Я и сама уже стала настоящей!» Затуманенный четырьмя-пятью кружками пива взгляд был обращен вниз на герцога без тени подобострастия. Венчала образ светло-коричневая лютня изысканной работы, которую герцог отметил своим искушённым взглядом.

Второй посетитель был стройным юношей того же возраста, но на пару сантиметров выше, что женской частью коллектива всё равно считалось достаточным для сохранения равноправия в дуэте. Чёрные волосы с несколькими седыми прядями торчали в разные стороны; тонкий небольшой нос, зелёные глаза и никакой бороды, так как хозяин лица считал, что волос на голове ему вполне достаточно. На нём прекрасно сидели синие джинсы, тёмно-золотая толстовка с капюшоном и чёрная кожаная куртка, что явно вызвало зависть у их работодателя. Ботинки «бродяга Генри» старались удержать хозяина в вертикальном положении, потому что он хоть и выиграл алкогольный спор на скорость, но явно не рассчитывал, что придётся после этого работать. За спиной у него также висела лютня, но попроще, чем у его спутницы. А вот набор писца на правом боку внушал уважение своей золотой тесьмой по иссиня-чёрному футляру. Он вызвал у герцога неподдельный интерес и алчный огонёк в глазах, так что Сухой, ведомый инстинктом сохранения имущества, медленно задвинул его за спину, подальше от хищного взгляда герцога. Они оба поклонились Донатану Трефу в знак уважения. Он благосклонно подозвал их к себе.

– Что ж, приступайте, – устало произнёс герцог.

– Остальным лучше выйти, ещё заденем, – голос Красной был одновременно густым и звонким.

Арнольд с телохранителями вышел из покоев. Сухой подошёл к герцогу, пытаясь дышать куда-то в сторону.

– Вы из преображённых? – спросил герцог Треф.

– Э-э-э, нет, – ответила Красная. – Если не считать бормотуху Стаса Подольского… простите, ваша светлость.

– Откуда же вы тогда знаете, что делать со всем этим, если не были в моём положении? – засомневался в их компетенции герцог.

– Сами в шоке, но вам же нужен результат, а не его и… и-и-к…и-и-к… источник, – Сухой ударил себя в грудь несколько раз, чтобы икота не нарушала и без того сложный разговор.

– А имена вам родители дали? – герцог Треф даже улыбнулся своему вопросу.

– Что вы, нет! Мы сами встречаем реальность во всеоружии! – ответила Красная.

Герцог снова слегка улыбнулся, но всё равно получился оскал хищного зверя. Он заметил, что трубадуры, будучи непреображёнными, не боятся контактировать с изменёнными предметами: носят их, используют, даже, можно сказать, не расстаются с ними ни на секунду. Значит, у них получается оставаться прежними в новом мире и они смогут и ему передать эту способность. Надежда в его сердце, подобно заваленному тухлыми тряпками угольку, стала разгораться с новой силой.

– Да, вы правы, мне нужен результат, – со значением медленно произнёс герцог.

Друзьям не нужно было постоянно напоминать об этом. Семён и Фёдор уже достали их и в трактире, и по дороге в замок всякого рода угрозами и «мхатовскими паузами». Они не были дураками и знали, что взаимоотношения с сильными мира сего и их последствия – это то, что роднит новый и старый миры больше, чем солнце, каждый день встающее на востоке и садившееся на западе. Друзья переглянулись, и Сухой ещё больше приблизился к герцогу так, чтобы их разговор не смог разобрать даже Арнольд.

– Ваша светлость, вы же понимаете, что внешние изменения есть отражение того, какой вы внутри на самом деле? – почти шёпотом произнес Сухой.

Он понимал, насколько они сейчас рискуют, потому что такое напоминание подобно тому, если покрутить пальцем в язвах прокажённого, не потерявшего чувствительность.

– Да, – герцог стал дышать громче и чаще. – Но я знаю подонков гораздо хуже меня, и они до сих пор наслаждаются жизнью: кто в измененном состоянии, а кто ещё в прежнем виде. Почему Преображение изуродовало меня, а не их?

– Поймите правильно, тут дело не в том, плохой вы или хороший, это неважно, важно, кем вы себя сделали… – Сухой указал пальцем куда-то в область груди герцога, так как точнее определить в искривлённой фигуре, где сейчас его сердце, было невозможно.

Сухой и Красная почувствовали опасность, которая наполнила покои подобно разряженному озону перед грозой.

– Все считают меня чудовищем во всех смыслах этого слова! – с горечью произнёс Донатан Треф. – Я чувствую это в их взглядах, в их мыслях, в их действиях. И даже их заверения в любви и преданности – отвратное лицемерие!

– Скажу честно, по ощущениям вы нормальный мужик, – пошла ва-банк Красная.

Но герцог уже слишком сильно погрузился в себя. Сухой посмотрел на неё, давая понять, что лучше сейчас помолчать.

– Я же старался помогать другим, – он начал медленно стучать по стулу рукой. – Да, я жил и для себя. А для кого мне ещё было жить? Да, приходилось жёстко решать деловые вопросы, но все в нашей среде знают, чем рискуют. Таковы правила игры… Но я никогда не забывал про детей и сирот… Ну, подумаешь, убил пару конкурентов… Жалко, конечно, было вдову… Но я же её потом утешил… Хотя жену свою люблю… Но вот любила ли она меня?

Такая откровенность недвусмысленно давала понять, что если у друзей не получится помочь герцогу, то все эти признания они унесут в могилу. Сухой и Красная немного отошли от хозяина замка, делая вид, что готовятся, хотя и понятия не имели, что нужно делать. Никакого чёткого обряда они ещё не придумали, да и не собирались. Со вселенной сейчас заигрывать себе дороже. Но для герцога, как и для любого человека, было важно, чтобы с ними совершали что-то многозначительное, и чем непонятнее и пафоснее будет происходящее, тем спокойнее, потому что в этом случае человек начинает ощущать себя частью чего-то более возвышенного и великого, чем он сам.

– Как его скрутило, – подытожила исповедь герцога Красная, закинув косу за спину. – Неудивительно, что горб вылез.

– Да пофиг. А вот то, что он на этом зациклился, всё осложняет, – Сухой даже протрезвел от открывающейся перспективы пойти на корм ракам в Москва-реке. – Со старыми всегда так. Вот с молодыми гораздо легче.

– А с молодыми девицами тебе ещё и приятнее, да? – припомнила Красная.

– Пф, очень смешно. Но у него есть только один путь, – тихо произнёс Сухой, поглядывая на герцога. – Когда у нас ничего не выйдет, принять реальность и простить нас, отпустив на все четыре стороны.

– Это ты сейчас придумал? Он же думает, что мы… А мы… – Красная не была довольна таким решением.

– Да-да, они думают, что мы знаем, что делаем, а мы такие же, как и он, жертвы обстоятельств, – грустно заметил трубадур.

– Я так и знала! Не надо было связываться с ними. Вот поможешь одному-другому, и потом уже на тебе все готовы ездить!

– Когда ты спускала вознаграждение, я слышал другое: «Мы поймали удачу за хвост!» – описал недавние события Сухой. – Но в одном ты права: если мы выберемся отсюда живыми, нужно валить из города, по крайней мере, на некоторое время.

Герцог продолжал описывать своё место в мироздании. Казалось, что от этого его скрючивает ещё больше.

– Заряжай песню, это зафиксирует его, – сказал Сухой.

– Откуда я знаю, что ему нужно, чтобы испытать положительные эмоции? – засомневалась Красная. – Он явно многое повидал, и вкусы у него могут быть сложные. Как же всё-таки с молодыми проще – у тех вкусы странные, но простые, как пять копеек.

– Женскую интуицию подключи, – заметил Сухой. – Тебе пить нельзя, совсем того…

Красная постучала ему по голове, давая понять, что и сам он «того». Пока девушка настраивала лютню, она вдруг вспомнила пару мелодий, которые нравились почтенному поколению, и поняла, что со вкусами разных поколений, на самом деле, бывает и с точностью наоборот. Потому и ценится чутьё настоящего трубадура, благодаря которому можно найти ключик к любому сердцу. Пара аккордов наполнила покои благородными звуками, что заставило герцога прищуриться в ожидании чуда. Красная незамысловатыми кривляньями размяла лицевые мышцы и запела, отдавшись музыке. Забористое упоминание первичных половых признаков с последующим воспеванием несгибаемого мужского начала вперемежку с перечислением превратностей жизни даже Сухого заставило замереть. Он, не двигаясь, в шоке переводил глаза с герцога на подругу, которая вошла в раж, бодро напевая тексты песен то ли группы из северной столицы, то ли из далекой страны Ближнего Востока. Герцог то и дело смеялся, и его смех становился всё продолжительней и громче, как будто он вспоминал что-то беззаботное из прошлой жизни. Сухому не хотелось это признавать, но Красная снова попала в самую точку, как и в случае с дочкой графа Орловского, которая пребывала в летаргическом сне. Тогда песня была из творчества нынешнего оружейного барона Али ибн Фатаха. Дочка проснулась на раз-два. Но с герцогом ситуация иная. Его нужно было вызволить из более глубокого забытья. Скоро позитивные эмоции пойдут на спад. Герцог стал смеяться так, будто глохнет мотор. Сухой подошёл к нему сзади и стал шептать о том, как он и раньше по ночам думал, что успех его уже не радует и хорошо бы от всего отречься и уйти куда глаза глядят. Уйти туда, где никто его не знает. И вот теперь его никто не знает, а значит, его мечта сбылась. Осталось только вспомнить, чем он хотел заниматься в этом изгнании. Герцог что-то прошептал, и Сухой, покачав головой, в разочаровании отошёл от него к подруге. Красная не стала допевать до конца, увидев поникшего герцога.

– Что с ним? – спросила она.

– У него не было мечты, настоящей мечты, воздушной и непринужденной, не прикованной к земле. Он сейчас понял, что он, по сути, стремился из одной пустоты в другую… и остался пустым, потому и скрутило его так, что внутри не оказалось стержня, – Сухой говорил явно без энтузиазма. – Нам конец.

– Быстро кланяемся и уходим, – Красная схватила друга за голову и согнула его в поклоне.

Она знала, что Сухой хочет остаться, чтобы посмотреть, прав в своих догадках или нет, и, хотя, по её мнению, всё, что сказал её друг, вилами по воде писано, пока что его предположения подтверждались. Красной не хотелось дожидаться развязки. Через «ваша светлость», «теперь необходимо дать благодати проникнуть внутрь» они вышли из покоев, но уже знакомые им личники во главе с Арнольдом преградили им путь.

– Арнольд! – интонация герцога Трефа была особой.

Улыбка, а точнее любезный оскал Арнольда предназначалась двум неудачникам.

– Дорогие гости, герцог хочет, чтобы вы помогли ещё одному уставшему от этой бренной жизни человеку, – дружелюбный тон Арнольда походил на приготовление мяса перед разделкой. – Вас проводят.

Четыре телохранителей сопроводили друзей в подвал замка, где их уже ждал опричник Анфим. Стоило отдать ему должное – он был стильно одет во всё чёрное: подрясник из тонкой шерсти, кожаный фартук, кожаный чепец и кожаные перчатки с какой-то драпировкой. Всё было новое. Друзья даже могли бы подумать, что ради них, гостей герцога, опричник так нарядился. Отчасти это была правда, но на самом деле у мамы Анфима был сегодня день рождения, поэтому он специально для любимой мамочки оделся во все чистое и новое.

Друзей быстро привязали ремнями к пыточным столам. Трижды, в знак Святой Троицы, проверив надежность пыточных ремней, Анфим отпустил телохранителей. Всё-таки пытки – вещь интимная, нужно ещё наладить связь с жертвами. Многим может показаться это каким-то извращением, но Анфим считал, что так будет комфортнее и узники не будут отвлекаться от предложенного им меню из пыток. Анфим, про себя напевая любимый мотив «С песней весело пытать…», разворачивал свертки с необходимыми инструментами.

– Мои родные, не волнуйтесь, вас ждёт увлекательное путешествие в страну боли и очищения, раз уж вы не угодили герцогу, – по-учительски произнёс Анфим. – Ничего личного, хотя я и получу от этого свою порцию удовольствия. Ну, и конечно, вы сами виноваты! Чудотворение – это ответственность, а не способ заработка!

– Ну, и конечно, нас мало за это просто убить! – передразнила Анфима Красная.

Анфим поцокал, дав понять, что в следующий раз заткнет их рты кляпом. Он взял скальпель и стал считалочкой выбирать, с кого начать:

На коле они сидели,

Депутаты и министры,

Генералы и садисты,

Люд простой и не простой,

Кто же… ты… будешь… такой?

Скальпель показывал на Сухого. Конечно, считалка была лишь данью уважения к Провидению, которое послало Анфиму такой подарочек. Он, с присущей его профессии деликатностью, сразу решил начать с Сухого, чтобы дама могла пожить подольше. К тому же мужчины менее стрессоустойчивы: ещё скончается от увиденных процедур, проводимых над девушкой, и тогда на второе уже ничего не останется, чего Анфим допустить не мог.

Сухой с грустью посмотрел на свою закадычную подругу. Сколько всего они пережили в школе и университете, чтобы сдохнуть в этом сыром, хотя и чистом подвале! В ответ она посмотрела всё же с надеждой, что им вновь каким-то чудом удастся выбраться из этой ситуации. Раз уж вселенная не помогла сотворить чудо с герцогом, хорошо, чтобы она вернула этот долг сейчас. Анфим, подобно художнику, выбирающему на холсте место начала нового шедевра, крутил скальпелем в воздухе над лицом и телом Сухого.

– Я немного пущу вам кровь через точечный разрез артерии, – шепотом произнёс Анфим.

Сухой задержал дыхание и зажмурил глаза, думая про Анфима: «Вот что бывает с людьми бюджетной сферы, если их годами недооценивать». Секунды шли одна за одной, сливаясь в минуту, но ничего не происходило. Его кто-то ударил по щеке.

– Аллё, вставай, ты чего! – буркнула Красная. – Не слышал, что ли, дочка графа приехала. Увидев наши мотоциклы во дворе, с криками «Папенька-папенька!» потребовала нас к себе.

Сухой поднялся и окинул взглядом разочарованного Анфима и хорошо скрывавшего раздражение Арнольда. Ну и кто теперь скажет, что они не чудотворцы?! Не показывая торжества, друзья незамедлительно вернулись в покои герцога, благо, что их даже не помяли. В покоях находился граф Орловский, увлечённо рассказывавший герцогу Трефу о каких-то новых земельных участках на Воробьевых горах, которые они могут заполучить. Этим утром он рано отправился к герцогу, потому что всю ночь обдумывал новые махинации и был не в состоянии их больше держать в себе. После исцеления дочку он брал везде с собой, по-своему ценя каждое мгновение, проведенное с ней. Она стояла несколько поодаль и явно смотрела только на дверь, за которой жаждала увидеть своих спасителей. Как только они вошли, она встрепенулась и подбежала к друзьям, забыв про приличия. Её веснушчатое лицо озарилось такой широкой улыбкой, что трубадуры тут же забыли о мрачном подвале. Она обняла Красную, и та, хотя дочка графа по росту всего лишь дышала ей в пупок, обняла её в ответ.

– Ты ещё споёшь мне? – спросила Юлия Орловская, поправляя чисто русскую во всех отношениях косу.

– Давай во дворе, здесь мы помешаем взрослым разговорам, – погладив её по голове, произнесла Красная.

Граф Орловский отпустил свою дочь с двумя охранниками. Во дворе к ним и страже присоединились ещё несколько слуг. Майское московское утреннее солнце играло лучами, создавая естественную сценическую подсветку. Поставив ногу на свой мотоцикл, Красная снова запела не песнь печали, а песнь исхода, за авторством заморской группы цеха мастеров по металлу. Бабы заплакали, а мужики задумались. Юлия на прощанье улыбнулась Красной – своему новому кумиру.

– Что-то не меняется! – заметил Сухой восторженные взгляды фанатки.

Они решили, что больше медлить нельзя, и с оглушительным рёвом вылетели за ворота замка. Арнольд и Анфим проводили друзей хмурыми разочарованными взглядами. Опричник подумал, что под музыку Красной работать с клиентами было бы куда интереснее и продуктивнее. Арнольд же испытал новую волну неприязни к графу, который, хоть и невольно, опозорил его перед приятелем из опричного ведомства. Герцог из окна наблюдал за трубадурами, давшими ему надежду, но так и не сумевшими осуществить обратное превращение. Дилетанты, что сказать. Теперь его реальность – это погоня за земельными участками.

– Что ж, жил с этим раньше, проживу и сейчас, – подумал он, вернувшись к разговору с графом.

Глава 2

Решение проститься с Первопрестольной в цыганском трактире на Болотной не выглядело взвешенным, но Красная сказала, что пока она не снимет стресс после встречи с герцогом, никуда не поедет. Сухой тоже был не против поразмыслить в непринуждённой обстановке, куда им двигаться дальше. В трактире рано утром не было посетителей, и то только потому, что их всех выгоняли перед уборкой. После обеда в основном зале уже грели стулья разношёрстные компании и одинокие философы, ищущие разрешения проблем личностного бытия. Выпить друзьям налили, но выяснилось, что денег у них не особо много, поэтому Красная тут же предложила хозяину трактира папе Бонифацию выступить вечером в его заведении. Быстро сойдясь на гонораре, Красная сначала думала пропустить стаканчик, но потом решила всё же подготовиться к выступлению. Пока девушка, сидя на подмостках сцены, составляла перечень песен, который после третьего исполнения будет отправлен в помойное ведро, потому что звезда войдет в раж и поймает вдохновение, Сухой решил сделать заметки о ночном происшествии. Он вообще много писал, чтобы разобраться, что творится с миром, который и раньше не внушал доверия.

Рядом с друзьями у стойки трактирщика сидели двое: викинг и какой-то клерк. Кто из них был опаснее, Сухой затруднялся ответить. Викинг был явно из преображённых (на что указывал жуткий запах пота и крови), но и клерк, накидавшийся так рано, тоже походил на берсерка, которому нечего терять. Викинг выглядел колоритно: высокий, со светлыми волосами, часть которых была заплетена в боевые косы, зеленая рубаха со знаками Одина, явно сшитая на заказ, говорила о том, что он хорошо зарабатывает. Естественно, северянин был не в доспехах – не на службе же. А вот худенький клерк со взъерошенными чёрными волосами был в офисном костюме, хотя явно на работу сегодня не собирался.

– Ты в дружине, что ли? – начал разговор с викингом Сухой.

Тот угрюмо кивнул, втирая в бороду остатки пены от выпитого пива. Видимо, от этого его борода и была такой густой.

– Приехал или из местных? – не унимался трубадур.

– Из местных, но кровь настоящая, северная! – ударил себя в грудь рослый воин.

– Круто! Я Сухой, а та валькирия у сцены – Красная. Приятно выпить с настоящим норвегом! – он сделал знак трактирной служанке, чтобы та принесла ещё пива.

– Харальд Одноглазый! – ответил викинг.

Сухой пристально посмотрел на него: глаза были на месте.

– Это я заранее взял себе такое прозвище. Наши глаза теряют часто, а к славе надо подготовиться заранее, – заметил Харальд интерес Сухого. – Но ваши прозвища я что-то не пойму!

– Согласен, – кивнул в сторону подруги Сухой. – Надеюсь, и вселенную это запутает.

Харальд хмыкнул. Бояться богов викингу не пристало. Если те бросили вызов, то нужно пройти испытание, которое приведёт тебя в Вальхаллу, а не хитрить. Он считал, что на каждого хитрожопого у Локи всегда найдётся время для шутки. Хотя само преображение бывшего электрика седьмого разряда в высокорослого викинга кто-то может посчитать за издевку – подумаешь, не хватило одного разряда до бога грома Тора.

– Харальд, ваши не рассказывают о каких-нибудь вратах богов или о чём-нибудь героически-мифологическом? – спросил Сухой.

– Нет, у нас всё набеги, охрана да попойки. Ждём, когда все осмелеют и решат снова воевать, вот тогда и наступит время героев. А то после того, как танки стали превращаться в тараны и осадные башни, а автоматы в мечи и топоры, войны решили прекратить. Сыкуны недоделанные! – Харальд сплюнул на пол. – Мне понравилось, когда запасы АК преобразились в палки и дубины. Кому-то обидно стало, но дубины-то были отличные. За какой конец не возьмись, со своей задачей проламывать головы отлично справлялись – даже обезьяна смогла бы их освоить.

Сухой, показав, что абсолютно согласен со столь экспертным мнением, сделал большой глоток из принесённой кружки. Он посмотрел на лицо Красной, которая, прищурившись, явно придумывала какой-то эксцентричный перфоманс, в этом он не сомневался, лишь надеялся, что после него не придётся убегать от разъяренной публики. Отрыжка Харальда вернула его к разговору.

– Жаль, – сказал Сухой.

– А зачем тебе? – спросил Харальд. – Тебе, чего, не хватает приключений в этом отмеченном богами месте? Смотри, сколько всего происходит, а сколько ещё произойдет.

– В любом случае, даже преображённое уже было, это всё уже было, – сказал Сухой, намекая на средневековость Преображения. – А я надеюсь, что появится что-то по-настоящему новое!

– Скажи ещё, что тебе нужны единороги и драконы! – Харальд залился смехом.

– Так они, возможно, тоже были, – засмеялся в ответ Сухой. – Вот и ищу, что появится что-то совершенно новое, то, чего в мире ещё не было.

– В Стамбуле объявился какой-то дед. Его по новостям крутят, что, мол, он призывает всех бросить вызов богам; спроси у этого взбесившегося проповедника, – затянувшись сигаретой, произнёс клерк.

– Может быть, бродячего проповедника? – решил уточнить Сухой.

– Не-е, взбесившегося! – подчеркнул клерк. – Он бывший епископ или патриарх какой-то, который вдруг решил говорить правду. Оттого и стали его называть «взбесившийся проповедник». Хотя по мне, очередной псих ненормальный. Это конец света, всем понятно. Все хотят сохранить свои никчёмные жизни, вот и цепляются за любой бред. Я вот жду, когда изменюсь, чтобы послать всё к чёртовой матери. Хочется закричать в небо: «Ну давай уже!» Зависаю в местах нового мира, даже домой не захожу. Но ничего не происходит, а кто-то зубы пошёл почистить, а вышел бабой. Ха-ха-ха! Козёл, а ещё говорил, что я не мужик!

– Слушай, Сухой, а вдруг ты тоже в реальности женщина? – бодро ворвалась в разговор Красная, которая была явно довольна запланированным выступлением.

На несколько секунд Сухой стал похож на белку из ледникового периода, которая поняла, что орехов больше не будет. Но, помотав головой, будто сбрасывая с себя морок, обратил мысленный взор внутрь себя, чтобы нащупать ментальные первичные половые признаки.

– Зато с тобой будет куда интереснее дружить. И мне, и твоим новым друзьям, – все, кроме Сухого, разразились забористым смехом.

Они дружно выпили, и даже клерк повеселел. Всё-таки трактирные разговоры – это какой-то особый вид сотворчества, в результате которого может появиться новая идеологема или пара синяков под заплывшим глазом. Пока что разговор за стойкой развивался в нужном для Сухого русле. Он никогда не мог поймать момент, когда следует покинуть злачное место поиска истины, чтобы предоставить место другим искателям. В результате поиск истины превращался в банальный анатомический экскурс, когда ты открывал для себя до того незнакомые болевые ощущения. Да и знание о расположении внутренних органов посредством болевых сигналов становилось более точным. Так Сухой себя успокаивал, когда после подобных моментов прикладывал платок из ведра с колодезной водой к опухшим местам. Красная ограничивалась древним поверьем: «Болит – значит живой!»

Сухой достал бумагу, перо и чернила, в которые превратился его любимый планшет. Чернильница была серебряной в виде кицунэ, что говорило о том, что реклама планшета и его цена соответствовала высокому качеству продукта до того, как тот превратился в набор для писца. Пером Сухой писал медленно, но это позволяло взвешивать каждое слово, чего раньше он за собой не замечал. Ему это нравилось, потому что учило ценить содержание слов и их красоту. Он записал: «Стамбул, проповедник, вызов богам… источник?» Сделал это на случай, если память подвергнется алкогольному или физическому воздействию. Сохранить идею путешествия было для него очень важным. Возможно, этот проповедник поможет им найти источник Преображения, а это поинтереснее концертов и спонтанных чудотворений.

– Слушай… как тебя… – Красная обратилась к клерку.

– Неважно, – ответил он, докуривая сигарету.

– Верен себе до конца… Чего там, в деловом центре? О чём говорят? Чего хотят? – спросила она с присущей женщине практичностью, так как все эти философские мужские поиски её мало волновали.

– Переводим всё в золото и серебро по своим правилам и курсам, пока вселенная не обнулила наши циферки, – клерк явно с презрением относился к своей работе.

– Драгоценные камни? – уточнила Красная.

– И это тоже, – засмеялся он. – Сейчас мужья боготворят своих жен и любовниц за выпрошенные ими в прошлом драгоценности. Всё-таки женщины нутром чувствуют, где настоящее.

– Это хорошо, – как-то восторженно булькнул Харальд. – Будет, что пограбить!

– А когда мы заливаем вас потоком слов, что у нас к вам чисто платонические интересы, вы тоже понимаете, что это не настоящее? – спросил Сухой.

– Понимаем, но нам нравится, когда мужчина старается быть лучше, чем есть на самом деле, – Красная похлопала своими длинными ресницами, а потом показала своему другу язык.

Сухой захотел было записать и эти житейские мудрости, но был прерван подругой.

– Хватит уже писать, дрочила замоскворецкий! – недовольно сказала она. – Давай настроимся на концерт. Снимем напряжение всякими пустыми разговорчиками.

Сухой сложил принадлежности обратно, потому что знал, что Красная как в прошлый раз просто выльет ему чернила на голову, отчего на некоторое время скроются его седые пряди.

– Смотрю на вас, вы же не преображённые? А ведёте себя как будто да? Зачем? – спросил клерк.

– Честно говоря, мы подумали, что, когда наши гитары превратились в лютни, для нас всё кончено – и решили встретить изменения грудью… принять изменения на грудь! – Красная немного запуталась, но всё-таки продолжила. – Но после двухнедельной попойки в кабаках наше преображение как-то застопорилось, да и деньги закончились, вот и стали играть для людей, оказалось, сейчас это более душевно, чем раньше.

– И вас это устраивает? – спросил представитель экономического ведомства.

– Нет, – резко ответил Сухой, опередив Красную на доли секунды.

– Согласна, – чуть помедлив, ответила Красная. – Напрягает это ожидание, сам же знаешь. Вот и думаем, что делать дальше.

– «Бросить вызов богам», – повторил слова проповедника из Стамбула клерк.

– Знать бы, где они и кто они, – произнёс Сухой.

Данная ремарка не очень понравилась их скандинавскому знакомому, который уже определился со своими богами.

– Ну согласись, что реально непонятно, – начал Сухой, игнорируя знаки Красной, чтобы он заткнулся. – То вселенная ведёт себя озорно, как шут, то нагло, как гопник, то жёстко, как солдат, то заботливо, как мать. При этом сама вселенная не разваливается от этих противоречий. А значит, это игры одного и того же, как его не назови. Скажу честно, мне очень хочется познакомиться с таким разносторонним богом, так как мне есть что ему сказать. Я вообще удивляюсь, что другие этого не замечают.

– Жрицы из храма всех святых тебя бы знатно отделали за такие кощунственные разговорчики, – засмеялся Харальд.

– Мне вот тоже ужасно хочется познакомиться с таким богом, а вот им вряд ли. Сидят там, напомаженные благовониями, и довольны, что им руки целуют, – неожиданно для себя Красная поддержала чуждый ей разговор на религиозные темы.

– Я человек простой! – сказал Сухой. – Скажите, куда поехать, чтобы встретиться с ним, и я поеду хоть на луну! Мне вообще кажется, что я богов знаю гораздо лучше, чем все эти служители.

– Пф, скромняга! – Красная вызывающе смотрела на друга.

– А что? Я задаю им вопросы в лоб, а не скрываю свои сомнения в тени религиозной жизни, – с гордостью заметил Сухой.

Всё же он прищурился и оглянулся по сторонам. Разговоры о богах в трактире указывали на приближение к краю пропасти, за которой может начаться поножовщина. Хоть Харальд и проникся к ним, но кому-нибудь такие разговоры могут не понравиться.

– А ещё они любят говорить: ты не г-о-о-т-о-о-о-ф-ф-ф! – заметил, смеясь, клерк. – А они, мол, готовы! Они вообще видели себя со стороны? Как будто выездная сессия ярмарочных шутов!

Разговор стремительно вошёл в русло вызова авторитету представителей религиозного ведомства. Но в очередной раз Сухого и его собеседников спасли женщины.

– Мальчики, чего шумим раньше времени? – несколько девушек спустились со второго этажа.

Прекрасные в своей усталости, они с недовольными лицами подошли к стойке. Пышные формы и женственные движения заставили Сухого забыть про всевозможные религиозные поиски. Харальд же обнял их своими огромным руками так, что те утонули в объятиях светловолосого воителя.

– Просто коротали время, ожидая вашего появления, – включил генератор случайных подкатов Сухой.

Девушки лишь загадочно улыбнулись. Он понял, что это мастерицы своего дела, так как сразу определили, что и кому нужно в их компании: кому – загадочность, кому – участие, кому – простого и безудержного секса, а кому – ничего (клерк даже не обратил внимания на их приближение).

– Мальчики, вечером мы к вам присоединимся. Постарайтесь остаться в живых, – одна из девушек «нечаянно» протиснулась мимо Сухого.

Провожая их взглядом, Сухой расписался в своей четкой гендерной принадлежности, пока щелчок пальцами перед лицом от Красной не вернул его обратно в реальность. Харальд сказал, что выбрал тех валькирий, которые помясистее, после чего они решили поговорить просто о новой Москве – действительно новой и действительно Москве. Например, о том, что в этом районе корпоративного контроля уже практически не было, так как последний «оплот зла» превратился в болото со зловонными испарениями. На что жили местные забулдыги, оставалось только догадываться, и вряд ли среди этих предположений были легальные варианты ведения дел, хотя границы легального также подвергались изменениям. Потом пытались выяснить информацию иного рода: сколько же градостроительной и живой массы города подверглось изменению. Подсчёты осложнялись не только тем, что разговор носил времяпроводительный характер, но и тем, что фронт Преображения между старым миром и новым не проходил по какой-то определенной линии. В глубине районов, в агонии сохраняющих порядки и устройство старого мира, могли начаться преображения объектов и людей в соответствии со средневековым образом жизни. Очевидно было одно: ни скорость изменений, ни их география, ни в целом законы, по которым всё это происходит, не поддавались подсчётам в привычном смысле слова. Сухой считал, что их нужно просто чувствовать, как животные чувствуют приближение стихийного бедствия. Но какое чувство у человека отвечало за это, он затруднялся сказать, хотя было понятно, что у многих людей оно напрочь атрофировано.

За разговорами время выступления наступило достаточно быстро, так что Красная ещё не успела потерять задорный настрой от скучных мужских разговоров. Трактир заполнился людьми, и как только зрители увидели красно-синюю косу на сцене, раздался одобрительный свист и крики. Кто-то стал орать, как он любит столь яркую девушку и готов отдать за неё четырех коров. Из другого угла зала цену повысили до десяти. Красная прищурилась и пресекла этот мужской примитивный взгляд на ухаживания мажорными аккордами. Песни полились в зал одна за другой, приводя слушателей в экстаз. Красная двигалась очень грациозно, но не как балерина, а как неудержимая и мощная стихия, уносящая за собой любые объекты, попадавшиеся ей на пути. Конечно же, этими объектами были мужские сердца. Сухой не отставал, привлекая внимание женской части зала. Успех был очевиден по лицу папы Бонифация, который потирал руки, уже подсчитав выручку за выступление и рост популярности заведения. Про доходы от выпивки он, естественно, тоже не забывал.

После выступления Красная и Сухой направились за кулисы в дальнюю комнатушку, которая громко называлась «гримерная». Красная тяжело дышала.

– Ты слишком выкладываешься, – заметил по пути со сцены её друг.

– Могу и выкладываюсь! – отмахнулась она. – Пойдём в гримёрку. Переведём дух.

В маленькой комнате, в которой странным образом ещё сохранилось старое зеркало, они молча сидели на стульях. Красная положила ноги на стол и проверяла пряжки на сапогах. Она явно была довольна выступлением.

– А какую я ноту взяла! А? Еще и с расщеплением! Класс! – она вновь переживала это. – А как ты импровизировал соло!

– Да, я тоже молодец, – засмеялся Сухой.

Раздался стук, и трактирные слуги стали заносить подарки восторженных зрителей. Красная подошла к подаркам, которые в изобилии оставили ей поклонники. Цветы, вино, свиная рулька, кожаное пальто и шикарные сапоги. Цветы в современных реалиях игнорировались сразу, а вот кожаное пальто и сапоги заставили её задуматься.

– Смотри, записка, – развернув послание от ухажёра, Сухой зачитал его. – Зовёт замуж. Говорит, что владеет пятнадцатью коровами. В наше время я предложил бы тебе задуматься. Пишет, что ты красивая, искрометная, живое воплощение гармонии (тут ему явно кто-то помог) и прочая восторженная чепуха.

– Что ты думаешь об этом? – спросила Красная, примеряя сапоги.

– Мужики – болваны. Ты потому так и сверкаешь, что свободная птичка, а посади тебя в клетку, пускай и золотую, зачахнешь, – ответил Сухой.

– Не старайся, за тебя не пойду. Друга лучше тебя мне не найти, а портить отношения замужеством – дурацкая идея, – пальто тоже пришлось впору, но было тяжеловато.

– Но когда-нибудь тебе надоест твоя свобода, и тогда можно будет рассмотреть предложения, – задорно произнёс Сухой.

– Когда-нибудь – да, – ответила Красная.

– Но ты же будешь уже помятой… Пардон, выдержанной, – улыбка обнажила не по средневековым меркам белоснежные зубы Сухого.

Девушка продолжала методично зашнуровывать сапоги.

– Как же тогда ты заинтересуешь претендентов? Если таковые будут, конечно, – не унимался трубадур.

– Если я их не заинтересую тогда, то и сейчас нет смысла начинать отношения, – Красная разогнулась и с удовольствием рассматривала сапоги на своей стройной подтянутой ноге.

– Но согласись, что использовать юность и упругость… души для построения отношений выгоднее, – Сухой одобрительно покачал головой, оценивая обновку Красной.

– Использовать – да, но я справлюсь и без этого, – ответила она. – Потому и сейчас меня не оставляют в покое.

Дверь открылась без стука, а значит, папа Бонифаций пришёл проведать звёздный дуэт.

– Ты ж моё золотко! – обратился он к Красной. – Каждое твоё выступление всё лучше и лучше, а значит, гонорар всё больше и больше. Про мой интерес тоже не будем забывать.

Он крепко обнял девушку, но и Сухого удостоил одобрительным взглядом. На стол он положил увесистый кожаный кошель с монетами.

– Я уже осмелился учесть ваши увеселительные расходы, – подмигнул он Сухому.

– На этот раз не нужно, – остановила его Красная. – Мы хотим получить полный гонорар. Нам нужно на время уехать из города.

– Да?! У вас проблемы? Может, я могу помочь их решить, чтобы избежать ненужной суеты с пересчётами вашего вознаграждения? – поинтересовался опытный трактирщик.

– Ты бы мог попробовать, но, боюсь, тогда трактир придётся выставлять на герцогский аукцион, – со значением произнес Сухой.

– Очень жаль, очень жаль… аншлаги продолжались бы неделю, а то и дольше! – размечтался он. – Может, всё-таки останетесь?

Друзья одновременно скептически покачали головами.

– Через полчасика донесу остальное, а вы пока всё же выпейте за счёт заведения в верхней ложе, – улыбаясь, сказал папа Бонифаций.

Они согласились, хотя прекрасно понимали, что папа Бонифаций делал это не по доброте душевной, а в надежде, что тепло алкоголя отгонит страхи и трубадуры останутся для взаимообогащения.

Поднявшись в ложу для серьёзных, или как раньше говорили, вип-гостей, друзья уселись поудобнее.

– Мы бы могли и отметить напоследок, – вспомнил Сухой слова Красной в гримёрке.

– Насколько я тебя знаю, нам предстоит какой-то дебильный маршрут. Так что нужно серьёзно подготовиться, – женская хозяйственность проявилась даже на лице Красной, из-за чего она стала выглядеть на несколько лет старше. – И для этого нам нужны все возможные средства и трезвая голова без похмельного синдрома.

– Согласен, – смирился Сухой. – Но по кружечке мы сегодня опрокинем?

– Согласна, – смирилась Красная.

Пока они маленькими, не характерными для себя, глотками, цедили принесённое им «баварское шампанское», в соседнюю ложу поднялась группа из нескольких юношей и девушек. По манере их разговора Сухой понял, что они не из преображенных. К тому же одеты они были как мажоры из старого мира, а значит, пришли искать острых ощущений в столь злачное место. Бросить вызов вселенной – типичное занятие для заскучавших господ. За их спинами было двое телохранителей, чтобы приключение не закончилось, так и не начавшись, потому что здешние обитатели хоть и преобразились, но не забыли, у кого могут водиться деньги из старого мира. К тому же все прекрасно знали, что здесь расплачиваются золотом, серебром и натуральным обменом. С натуральным обменом у гостей явно было плохо, а вот с золотом и серебром полный порядок.

Сухой стал разглядывать немного растерянных спутниц, которых явно уговорили приехать в трактир, хотя они предпочитали клубную жизнь старого мира. Одной из них трубадур даже попытался незаметно подмигнуть.

– А как теперь женщины будут следить за собой: накачивать губы, грудь, попу и прочие прелести? – спросил Сухой, для которого это был отнюдь не праздный вопрос.

– Колдовством, конечно же. Не парься, всё будет как прежде, – ответила Красная, которой было интереснее смотреть за движением в основном зале внизу.

– А цена вопроса? – Сухой тоже перевёл взгляд вниз, где, как обычно, назревал очередной конфликт, который рано или поздно закончится мордобоем.

– Видимо, по старинке цена – бессмертная душа, – ответила Красная. – А вот самой женщины или её мужа, тут я затрудняюсь ответить.

– Нормальный такой размен, – Сухой мысленно поблагодарил небеса, что он не женщина. – Но тебе нечего переживать. У тебя-то губы и так пухлые.

– Самые обыкновенные, – ответила Красная, проведя кончиком пальца по губам.

– И второй подбородок тоже красивый, – не унимался он.

– Ничего подобного, – ответила девушка, на этот раз более уверенно ощупывая место предполагаемой полноты до тех пор, пока не услышала смех не способного больше сдерживаться своего бывшего, минут на десять, лучшего друга.

Один из мажоров из соседней ложи встал и дерзко подошёл к Сухому.

– Ты чего пялишься на мою девушку, рокер недоделанный? – спросил он с явным выражением лица «уголками рта вниз».

Сухой с такими уже сталкивался. В подобных заведениях они задирают представителей нового мира до пролития первой крови, которая, в соответствии с бабушкиными сказками, увеличивает шанс Преображения. Они решили, что выступившие трубадуры, как явные представители нового мира, вполне подходят. Пошли бы они лучше к Харальду, там бы крови было бы море, но только их крови.

– Мужики, я просто завидовал вам, что у вас такие прелестные спутницы, и не более того, – попытался успокоить драчуна Сухой. – И хочу добавить, что мы не из преображённых…

– А это мы сейчас проверим по цвету твоей крови! – сказал задира и пнул Сухого ногой в грудь, отчего тот свалился со стула.

Двое его друзей хотели добавить Сухому ещё по паре ударов, но они просчитались, решив, что раз один из трубадуров девушка, то и в драке у них преимущество. Новые кожаные сапоги Красной требовали жертвенной крови и пару зубов для освящения. С этими мыслями она со всего размаху заехала одному из нападающих в челюсть, отчего тот упал на пол, ударившись головой о стол. Второму повезло куда меньше, потому что второй удар пришелся в точку сосредоточения мужественности и глупости представителей сильного пола. От боли тот не смог даже пискнуть для обозначения потери достоинства. Зачинщик сразу же ретировался за спины подоспевших телохранителей, которые явно не испугались ни Сухого, ни тем более Красной, тут же зарядившей ногой в живот одному из них. Тот не растерялся и стукнул Красную кулаком в её прекрасные губы, отчего она пошатнулась, но сдаваться явно не собиралась. Сухой же схлестнулся со вторым телохранителем или с первым, что уже не имело значения. Они были как двое из ларца, одинаковых с лица, и эта «одинаковость» усугублялась мягким приглушенным освещением ложи для солидных господ. В любом случае через пару пропущенных ударов Сухой уже плохо понимал, где находится и что происходит вокруг.

Через полчаса друзья сидели на обочине у трактира, так как папа Бонифаций приказал выбросить всех зачинщиков наружу, чтобы остыли. По этому бесцеремонному акту друзья поняли, что, несмотря на их финансовые заслуги, папа Бонифаций на них обиделся. Сухой проверял, все ли зубы на месте, с презрением наблюдая за мажорами, удалявшимися в сторону Павелецкого пропускного пункта в остатки старого мира. С другой стороны, драка с ними явно укрепила желание друзей покинуть Москву.

– Зря ты полезла, – произнес Сухой, сплёвывая кровь на обочину. – Сейчас мы вернулись в те времена, когда женщине пропишут, не раздумывая.

– Равноправие как оно есть, – ответила Красная, потирая разбитую скулу и опухшую губу. – Зато никто не притворяется.

Ещё через полчаса к ним присоединились Харальд и клерк, которые тоже участвовали в типичной ночной трактирной потасовке. Харальд, несмотря на поломанный нос и порванную рубаху, был доволен, так как троих он свалил с одного удара, и если бы собирал потерянные его противниками зубы, то получилось бы приличное ожерелье. Клерк, весь в крови, смеялся, глядя в вечернее небо.

– Слушай, чего тянуть, пойдем к нам в дружину? Что дохлый на вид, не проблема – ты настоящий берсерк, к тому же от тебя такого не ждут, а это ещё опаснее! – предложил Харальд новому приятелю, прошедшему боевое крещение.

Тот согласился, в последний раз послав свою старую жизнь. Он поверил Харальду, что его новая жизнь будет куда ярче, и что-то подсказывало, куда короче.

– Любите вы навести суету! – Харальд выпрямился, поднимая своего нового коллегу. – Удачи вам в вашей войне!

– И вам! – поморщилась от боли Красная.

В свете фонарей викинг и клерк выглядели как существа разных биологических видов, но роднее друг друга теперь у них никого не было. Пускай и не с первого раза, но столица донесла до друзей, что их пребывание здесь закончилось и утром нужно собираться в путь.

– А мы куда? – спросила Красная.

– В Стамбул или Константинополь. Уверен, пока они ещё сражаются друг с другом, – ответил Сухой.

– Уверен? Я поеду с тобой, только чтобы посмотреть, как это путешествие собьёт с тебя спесь!

– Ой-ой-ой! А я вот чувствую, что разберусь в том, что творится в нашем мире!

Красная закатила глаза от пафосной фразы помятого трубадура. Но в одном она была согласна с другом – предстоящее роудмуви получится хоть куда.

Глава 3

Утром следующего дня друзья стали собираться в путь. Несмотря на энтузиазм прошлого вечера, им не хотелось уезжать. Но главное правило нового мира: если ты стал слишком известным, то надо валить, потому что зависть и неудачи загонят тебя в могилу быстрее, чем отсутствие денег. К тому же Москва стойко держала натиск всего преображающегося, переваривая все изменения эпох и людей и выдавая экстравагантный винегрет нового мира. Как будто она кричала вселенной: «Я для этого и была рождена!»

Если бы друзья ехали на лошадях, то денег с последнего выступления (с учетом возможности халтурки в пути) вполне могло хватить на дорогу до Стамбула, но мотоциклы накладывали ограничение в пути. Требовалась карта действующих заправок, и эта кривая дорога могла быть более продолжительной. За картой друзья заехали в бюро путей сообщения, которое находилось в районе Чистых прудов, где всё ещё держали оборону офисы компаний старого мира. Когда они попросили карту, в бюро очень удивились столь дальнему бесцельному маршруту. Действительно, у друзей пока не было цели – они просто хотели поехать посмотреть на взбесившегося проповедника или чудесного пророка из древнего города.

Когда они возвращались обратно в более милую их сердцу атмосферу новой Москвы, на перекрестке Красная остановилась рядом со всадником на красивом гнедом скакуне. Всадник даже не обернулся на звук мотоцикла, а вот конь, повернув голову и издав характерное фырканье, как будто сказал мотоциклу: «Жду тебя на этой стороне!»

– Нет, брат, мой «питомец» превратится в дракона! – похлопав по бензобаку, произнесла Красная.

– Чего? – переспросил Сухой.

Красная ещё раз похлопала по бензобаку.

– Хочу дракона! – крикнула она сквозь рык двигателей и тихонечко, закрыв глаза, чтобы не вспугнуть мечту, добавила: – Который унесет меня подальше от всей этой посредственности.

– Я бы не рассчитывал, чего бы ты там себе не напридумывала, – сказал Сухой, естественно, не расслышав последние слова.

– Вы, мужчины, ничего не понимаете в силе женской мечты! – не открывая глаз, представляла Красная. – Да и вообще, все в городе думают, что вагоны метро превратятся в огромных червей из заморских фантазий, потому больше и не спускаются под землю.

Сухой засмеялся от того, что представил, что даже червей Сокольнического депо хватило бы, чтобы завалить Москву дерьмом, гигантская куча которого будет видна на ненавидимом всеми заморском континенте. Ржание коня сообщило друзьям, что можно ехать дальше. Дорога не была монотонной, так как тихий звук асфальта постоянно менялся брусчаткой, которая не всегда была ровной и гладкой. Здания и замки (где-то даже виднелись терема), машины и повозки, разношёрстно одетые люди – Москва никогда не была столь колоритной, что навевало на друзей небольшую тоску. Может, всё-таки попробовать остаться, чтобы наблюдать за метаморфозой города, а может, и поучаствовать в ней? Но всё же они твёрдо решили уехать. Возможно, потом они, с полными карманами историй, вернутся, чтобы посмотреть, во что «Преображение» превратило их любимый город.

Они промчались мимо бывшего телецентра, который теперь представлял обширную плаху отменного качества, превосходящую любой лазарет потемкинской инициативы. К сожалению, из-за промедления в возвращении смертной казни в различных её проявлениях (четвертование, повешение, может, и заморская гильотина) плаха всё больше покрывалась дорожной пылью и грязью. Мужики цокали и вздыхали о пропаже таких отличных досок и бревен, которые можно было толкнуть за нехилые, а главное, настоящие деньги. Судя по простою казённого места для казни, Сухой надеялся, что развлечения наконец-то приобретут более мягкий характер, без насилия над людьми. Но не ему в этом мире менять человеческую натуру.

К вечеру друзья сняли комнату у одной милой старушки, которая сердобольно заохала, когда узнала, что они отправляются в дальнее путешествие. Сложилось впечатление, что перед ними родная бабушка. Её светло-розовый бледный чепец сидел на ней как кепка, что придавало её образу деловитости.

– Мои милые деточки, я бы поехала с вами, да деда не с кем оставить, а без меня пропадёт он, – с заботой в голосе сетовала она.

Сухой понимающе кивал на каждую ремарку бабушки, пока та искала что-то перед тем, как проводить их в комнату наверху: хозяйство держится только на ней – кивок; на рынке деда обманут и оставят помирать с голоду – кивок; соседняя старушенция, её давняя подруга, уже сорок лет как положила глаз на её мужа и уведёт его не раздумывая – двойной кивок. За такое понимание вопроса хозяйка дома явно полюбила трубадура как родного внука. Успех такого одностороннего диалога заключался не в харизме юноши, а в отточенном многолетнем его пребывании на летних каникулах у своей бабушки, которая легким движением ноги заставляла подниматься пятисантиметровую половую доску, если видела угрозу дисциплине в подотчётной ей области.

– Ты его береги, – обратилась она к Красной.

– Мы просто… – Красная заметила глаза Сухого, которые показывали: «кивай».

– Без тебя пропадёт он. Вижу, доверчивый, как и мой муженёк, – она прошаркала мимо Красной и показала лестницу наверх. – Завтра вас разбужу и накормлю, а вы потом, когда вернётесь, обязательно мне всё расскажете.

Синхронные кивки от друзей закончили знакомство с милой хозяйкой дома.

– Наверняка ей кто-то помогает, – сказала Красная, увидев их комнату.

Небольшая, с двумя кроватями, разделенными низким, грубой работы столиком, накрытым скатертью ручной работы. Деревянные стены ещё не потемнели и создавали теплую атмосферу. Зеленоватые шторы из плотной ткани закрывали большое, в половину стены, окно. На полу коричневый ковёр. Сухой попрыгал на матрасе, и по его лицу было видно, что сегодня он точно выспится. Ботинки за секунду слетели с ног, и он уже приготовился храпеть, но Красная с другой кровати не дала погрузиться в столь долгожданные объятия сна.

– Я предлагаю добраться до моря, а потом в Стамбул, – сказала она.

– Ты же только что сказала, что мы просто друзья, а сама не даёшь мне спокойно заснуть, – ответил Сухой, но прилетевший сапог отрезвил его. – Согласен, не хочется в наше время ехать через Кавказ. Да и Грузия рядом. Сама знаешь, что там вроде как княжество Иверия теперь, и за правителя – женщина. Так что, какие там законы и что с ситуацией на дорогах, пока неизвестно. С бензином может быть тоже проблема, так как полной карты заправок того региона пока нет.

– Я про то же, – Красная сняла второй сапог. – Опасностей везде хватает, но туда заглядывать нежелательно.

– Нежелательно, но так хочется посмотреть, что же там происходит. Как говорится, одним глазком, – произнес Сухой романтическим тоном.

– Именно поэтому нам нужно воздержаться от импульсивных поступков, чтобы не влипнуть в новые неприятности, – произнесла со значением Красная.

– От тебя такие слова слышу впервые, – приподнялся на кровати Сухой, чтобы проверить, его ли подруга лежит на соседней койке.

– Всё же я не напрасно настояла, чтобы мы купили сегодня пару топоров в Варяжской слободе, но не хотелось бы их пускать в дело, – Красная задумалась над боевыми навыками своего друга, которые, по сути, не превосходили уровень средней трактирной драки.

– Топоры классные, – добавил Сухой. – Ими можно даже откупиться, если что.

– Ну-ну.

Своими расспросами Красная отогнала сон от Сухого, который стал раздумывать над поездкой, хотя раньше предпочитал положиться на волю случая. Девушка тоже предалась дальнейшим размышлениям об их пути, но ей хотелось бы всё контролировать, хотя и не отказалась бы и от ноток хаоса в поездке. Эти параллельные мыслительные процессы не должны были пересекаться, если бы не волновавший Красную вопрос, причиной которого была дружба с Сухим.

– Почему ты до сих пор не назвал мне настоящую цель нашего путешествия? – спросила она. – И не начинай про поиски истины и всякую дребедень.

– М-м-м… – Сухой не мог ничего придумать.

– Вот и я об этом, – палец Красной, как лазерная указка, был направлен точно между глаз Сухого. – Напоминаю вашему толстолобому величеству, что мы равноправные участники нашего дуэта – я же всего лишь на несколько сантиметров ниже тебя.

– Это всё каблуки… – Сухой понял, что ему уже не отвертеться. – Поверь, когда я соберусь с мыслями, чтобы ясно выразить, что чувствую, ты будешь первая, кому я об этом сообщу. А пока не хочу портить наш спонтанный променад.

– Не такой и спонтанный, – буркнула Красная. – Меня не покидает ощущение, что мы шли к этому с момента начала Преображения.

– Возможно, но от этого он не перестаёт быть спонтанным, – ответил трубадур. – Мне кажется, сейчас такое время, когда нельзя найти ответы, но можно найти место, в котором эти ответы найдут тебя.

– Хватит умничать! – завелась она. – Я же и так знаю, что ты наивный болван!

– Ха! Только не надейся, что, общаясь с тобой, я решу, что противоположности притягиваются! Ты другой полюс названной тобой болванной наивности! – съязвил Сухой. – НО в отличие от меня ты точно знаешь, чего хочешь от нашей поездки.

Красная широко улыбнулась, обнажая своё превосходство над другом в этом вопросе.

– Конечно. Если вдруг мы найдём источник Преображения, то…

Сухой, затаив дыхание, приподнялся, чтобы лучше слышать её, но Красная, всё также широко улыбаясь, выдерживала мхатовскую паузу, чтобы насладиться детским любопытством своего друга.

– У источника Преображения я точно стану сама собой, как и все, кто посетит его.

– Пф-ф, как банально, – поморщился трубадур.

– А ты что думал? Источник Преображения… Преображения… – медленно повторяла она. – Я бы на твоём месте тоже готовилась наконец-то встретиться с собой настоящим.

– Я и так настоящий в отличие от тебя, – разочарованно произнёс Сухой, не услышав ничего необычного в ответе подруги.

Она хотела было бросить в него второй сапог, но тот лежал слишком далеко, так что лень превозмогла обиду, что случалось крайне редко. Красная откинулась на кровать.

– Надо поспать… – сказала она.

– Да, долгий путь… – ответил он. – Может, споёшь «колыбельную» Провиденса.

Красная тихонько запела услышанную ею от заморского купца песню его родового гнезда, по которому он так скучал. По названию этого места песня получила название «Шёпот Провиденса». Сухой сразу успокаивался, слушая её в исполнении Красной, и потому называл её колыбельной.

Мама, ты прижми меня скорей

Среди бури и чужих морей,

Ты прижми меня сильнее,

Чтоб не слышать мне чужого пенья,

Успокой своим дыханием,

Чтоб забыть, что я оставлен

Вместе с сердцем и надеждой,

Что вернёмся мы, как прежде,

И обнимем всё и вся,

Ради этого живу я.

Песня успокоила и нервы Красной, так что, закрыв глаза, она позволила сну окутать себя.

***

Утром, после крайне сытного завтрака, который заботливо приготовила бабуля, друзья погрузили свои вещи на мотоциклы. Красной к своим седельным сумкам пришлось прикрепить котомку с бабушкиными пирожками, от которых она десять минут отказывалась, но всё же вынуждена была капитулировать перед традиционной заботой. Сухого забавляла наивность Красной, вступившей с бабушкой в это обречённое изначально на провал состязание. Под мерный рык мотоциклов они отправились в путь, а бабушка со слезами на глазах махала им платочком.

Друзья и раньше выезжали за пределы Москвы, но не дальше Сергиевских городов. Красная была рада любым встречам, обогатившим бы её репертуар. Сухого же интересовала пока что только встреча с проповедником, и от других неожиданных знакомств он бы держался подальше. Но трубадур прекрасно понимал, что в новом мире на такое можно не рассчитывать. Через три часа пути они остановились у реки освежиться и обсудить дальнейший путь.

– Смотри, вот тут будет развилка. Нам сюда, но тогда будет крюк. Может быть, удастся срезать, но поедем по новым землям, а там могут быть разбойники, – водил Сухой пальцем по карте.

Красная кивала и снова, и снова черпала воду, и уже не для того, чтобы умыться, а потому, что не могла нарадоваться, насколько вода стала чистой. Перекусив бабушкиными гостинцами, они снова двинулись в путь, хотя трубадур говорил, что с такими вкусными пирожками можно и с разбойниками подружиться. Через некоторое время настало время поесть и их железным коням. Карта пока ещё соответствовала реальности, и заправка находилась в указанном месте. Управляющий охотно слушал новости из столицы и, глядя на одежду друзей, каждые две минуты разговора переспрашивал: «А вы не из преображённых?» Сухой же интересовался стабильностью южных областей, куда они въезжают.

– Дальнобойщики с конвоем ещё ездят, но безопаснее на поездах… – ответил управляющий и сам удивился, что произнес слово «безопаснее».

– Меня больше волнует, зверствуют ли банды, – пояснил Сухой.

– В любом случае о бандах не слышал, но вот Преображение идет по плану… – управляющий снова застыл, удивившись, что произнёс слово «по плану».

Поблагодарив его за информацию, друзья двинулись дальше, а управляющий погрузился в анализ своих слов. Может, он тоже стал преображаться? Он был бы не против, но, желательно, чтобы остаться на прежней работе, потому что она позволяла безбедно жить его семье, так как доплачивали за опасность на дорогах, откуда бы она не исходила.

Дальше друзья ехали мимо живописных полей и лесов, рек и речушек. Они двигались быстро, так как отменное качество трассы М-4 этому способствовало, хотя уже лет семь за ней не следили. Причина этой странной метаморфозы была всё в том же страхе столкновения с преобразившейся реальностью, из-за чего дороги стали делать на века, чтобы не было нужды ежегодного ремонта, сопряжённого с повышенными рисками, да и откатывать физические деньги стало неимоверно сложно. Так что теперь трассе М-4 по долговечности могли позавидовать римские дороги. В России (пока она ещё так называлась) автотранспорт был в приоритете, так как из-за отсутствия спроса на нефть на мировом рынке бензина стало просто залейся и запутешествуйся с запада на восток раз по десять в году. Так что даже при наличии дополнительных расходов на конвой, автоперевозки стали дешевле. Вначале даже кто-то злорадствовал на телевидении (пока пересуды окончательно не переехали на рыночные площади и в трактиры): вселенная перевернулась, а у русских всё встало на своё место. Сейчас же друзья просто наслаждались почти бесплатным проездом по России.

После Воронежа, который предстал перед Сухим и Красной оплотом толерантности в современном смысле слова (т.е. где к преобразившимся людям не относились как к заразным), они подъехали к тройной развилке.

– На карте двойная, – вспоминал Сухой. – Это нехорошо.

Красная читала слева направо названия трёх населенных пунктов, которые не совпадали с картой. Но Сухого больше напрягли сами указатели: левый был из камня, поросшего мхом, центральный – из прогнившего дерева, а правый – хоть тоже деревянный, но был свеженький, будто только что из деревоцеха.

– Название поменялось, и вывеска стала деревянной и будто двадцать лет пролежала в болоте, – изображал из себя сыщика Сухой. – Город, в котором мы могли бы заправиться, а может быть, даже и переночевать, превратился во что-то не очень хорошее.

– И что? Поехали посмотрим! – Красная хотела уже поехать дальше.

– Знаешь же, что предметы просто так не меняются, – Сухой стал искать на карте, как им объехать проблему.

Красная подошла к нему и тут же ткнула пальцем в город Ольховый Рог.

– Давай поедем направо. Скоро стемнеет. Там тоже явные изменения, но вывеска всё же вызывает больше доверия. Сделаем крюк, потом вернёмся на прежнюю трассу, – скомандовала она, указывая на новенький деревянный указатель

Надев шлемы, они повернули направо. Через сорок минут на закате за очередным холмом перед ними предстал Ольховый Рог в своём новом обличии крупного по средневековым меркам города. Им сразу бросилось в глаза, что все строения, насколько это можно было оценить издалека, были полностью деревянными, и даже крепость в центре города соответствовала общему облику. Перед городом была указатель «Объезд», согласно которому нужно было ехать вдоль внешней правой стороны этого, судя по всему, «доброжелательного» населённого пункта. Они сбавили скорость, чтобы пыль от дороги не поднималась столбом, что могло раздражать местных жителей. Пыль, конечно, друзья не подняли, но сразу почувствовали, как настороженные взгляды местных провожают чужаков на мотоциклах. Сухой не заметил на оживлённых улицах города ни одного человека, который явно был бы из прежнего мира. Сарафаны и кафтаны, рубашки и поясные передники – всё кричало, что город целиком и окончательно провалился в новую эпоху.

– Добрые люди, не подскажете, где здесь постоялый двор? Нам бы сил набраться, – спросил Сухой у двух мужичков, стоящих на углу одного из домов.

– Нет у нас постоялых дворов! – сурово ответил один из них, поправляя пояс.

А другой в это время побежал дальше по улице сообщить о гостях. Красная сняла платок, который защищал от пыли и прятал её прекрасное лицо. Женщины с детьми на другой стороне улицы сначала посмотрели на неё, а потом, схватив детей так, чтобы те не видели чужаков, быстро забежали в один из домов.

– Блин, опять какая-то мутная засада! – фыркнув, произнесла она. – На нас донесут мэру!

– Посаднику, – поправил Сухой. – Но ты права, обязательно донесут.

У мотоциклов было одно преимущество: друзья сами о себе заявят как о добропорядочных странниках, а не о нарушителях спокойствия. Они помчались к городскому главе в крепость на возвышенности.

После того, как они заехали внутрь, к ним сразу стянулась местная стража, но, стоит отдать должное, вежливо попросила слезть с мотоциклов и проследовать внутрь, к главе города. Красная шла немного впереди, а Сухой продолжал подмечать недоумение на лицах людей, у которых явно не получалось увидеть связь между автотранспортом и внешним видом трубадуров. Внутри главного здания Сухой отметил, что оно в отличном состоянии: бревнышко к бревнышку, дощечка к дощечке, и всё в светлых тонах. Возможно, и до Преображения здание администрации было в отличном состоянии, но, по некоторому опыту, он знал, что и развалюха может стать прекрасным домом, хотя это всё же случается редко. На втором этаже в кабинете их встретил седовласый пожилой мужчина, в карих глазах которого читалась внутренняя собранность. Он сидел за большим столом и читал книгу, но, отложив её в сторону, стал спокойно изучать гостей. Даже в мягком свете свечей стало заметно, как заострились черты его лица.

– Присаживайтесь, – пригласил он друзей жестом своей жилистой руки сесть перед ним. – Меня зовут Борис Шуникин. Я управляю Ольховым Рогом и служу жителям нашего прекрасного города.

Он мельком посмотрел на стражу, и та вышла из комнаты.

– Да, городок замечательный, но почему-то все напряглись, как только увидели нас на улицах, – как бы между делом сказала Красная.

– Неудивительно, вы пришли с угрозой нашему благополучию, – произнёс Шуникин, потушив пальцем свечу перед книгой.

– Нет, что вы. Никакой угрозы. Мы просто путешествуем и хотели бы переночевать здесь, – осторожно произнёс Сухой.

– Позвольте мне это решать, – услышал Сухой стандартный ответ. – Вы проехали по городу на заразе из старого мира.

– Это он про наши мотоциклы? – шёпотом спросила Красная у друга.

– Позволю вам напомнить, что это может обратить вспять Преображение города, – продолжал городской глава.

– Что он несёт? – опять шёпотом произнесла Красная.

– Прекрати, – Сухой попытался остановить её.

– Вы что-то хотите возразить? – Шуникин прищурился.

– Нет, просто впервые слышим, что Преображение можно обратить, – в полный голос сказала девушка.

Сухой заметил, что Шуникин напрягся от того, что Красная говорит с ним первая, минуя мужчину, которым всё-таки являлся трубадур. Неужели Шуникин в соблюдении устоев видит стабильность Преображения? Городничий сдержался и благожелательно улыбнулся девушке.

– Простите, давно ли эта область изменилась и что произошло с соседними городами? – Сухой решил перехватить инициативу. – Мы из-за этого были вынуждены свернуть в ваш гостеприимный город.

– Вы про болота на востоке? Гиблые места, их нужно объезжать, – поглаживая бороду, произнес городской глава.

– Вы же понимаете, что… – начала Красная.

– Вы же понимаете, что необходимо сообщить в Воронеж, чтобы туда направили спасательный отряд, чтобы они смогли помочь выжившим и установили новый статус того места. Затем необходимо перенести трассу, чтобы с другими не произошло беды, – прервал её Сухой достаточно длинным монологом, чтобы Красная посчитала ненужным продолжать свою мысль.

– Мы никого не пошлём в Воронеж, пока он окончательно не преобразится, – ответил Шуникин. – Автоконвои сообщат им.

– А-а-а, это для них указатель перед городом? – спросил Сухой.

Городничий несколько устало опустил глаза.

– Но траки разнесут ваши дороги за пару недель! – заметила Красная, которая напрягла Шуникина своими заморскими словечками.

– Быстрее расскажут о необходимости восстановления основной дороги, – пояснил он. – Пока что всех это устраивает.

– Но могут уйти годы, – заметил Сухой. – Не все будут обращать внимание на указатели и влетят в болота со всего разгону. Пострадают люди.

– Я отвечаю только за свой город. И вам советую не думать о спасении всего мира, – произнёс Шуникин.

– Мы и не думаем, – вмешалась Красная.

– Да, точно. Просто немного переживаем, – сказал Сухой, сделав брови домиком.

– Разберёмся. Для того я сюда и поставлен Богом, – Шуникин встал из-за стола и подошёл к нахмурившейся девушке. – Ещё раз повторю: я не допущу угрозы нашему благополучию.

Сухой ничего не понимал, и это так откровенно читалось на его лице, что городской глава всё же счёл нужным объясниться. Он снова сел, положив сжатые кулаки на стол.

– Моя жена уехала уже давно, – произнёс он сквозь зубы. – Ей очень хотелось посмотреть на меняющийся мир, а у нас всё было по-старому. Но как только она уехала, на следующий же день весь наш город проснулся другим. И мы почувствовали, что были рождены для такой жизни. Все обрели смысл, и оттого злость и зависть, трусость и подлость покинули наш город. Как вы считаете, это стоит защищать? Может, теперь вы понимаете страх людей на улицах от шума прошлой жизни, который вы привезли с собой?

Сухой кивнул, но Красную явно интересовало другое.

– А что же вы? Почему не догнали жену? Она явно недалеко уехала, – спросила Красная.

– Меня поставили главой этого города, и я не смог оставить людей, – он отвернулся и посмотрел на семейный портрет на стене, где был изображён он, двое его сыновей и дочка.

– Он испугался, – шёпотом сказала Сухому Красная.

– И без твоих ремарок мы на волосок от серьёзных проблем, – как чревовещатель ответил он.

Шуникин отмахнулся от воспоминаний и вновь пристально посмотрел на друзей.

– Всё понятно, теперь мы поедем дальше и не будем вам мешать, – сказал Сухой, показывая, что собирается вставать.

– Нет, – ответил Шуникин.

– Это еще почему? – Красная сразу встала и услышала, как в дверь вошли стражники.

– Вас казнят, – спокойно произнёс посадник.

– Как? За что? – воскликнул Сухой.

– Сожгут. Чтобы не было соблазна возвращаться обратно ни у одного жителя нашего доброго города, – всё так же спокойно произнёс Шуникин.

– Так вы только что заливали нам про то, что все ценят новый город и не хотят его терять! – сказала Красная, уже схваченная стражниками. – А про отсутствие подлости и трусости я вообще молчу!

– Да, лучше вам помолчать. Всем своим видом вы показали, что можно соединить старое и новое. Начнутся брожения. Я это почувствовал сразу, как вы вошли. Вы взбудоражили умы горожан. Это надо пресечь на корню! Позовите глашатая! – Шуникин рукой дал знак страже увести друзей.

– Последнее желание! – закричал Сухой, рассчитывая на соблюдение традиций.

Шуникин так же жестом остановил стражу и дал понять, что трубадур может изложить свою предсмертную просьбу.

– Сами знаете: помирать, так с музыкой! – начал он. – Прошу установить небольшой помост, на котором мы могли бы выступить, пока вы не подожжёте его.

Все посмотрели на Сухого, как на умалишённого, но только Красная доверяла ему как никогда.

– Так что, кроме назидания, будет ещё и развлечение, – продолжил Сухой. – Хоть будет что вспомнить потом «добрым» жителям вашего города.

Шуникин согласился, а друзей посадили в небольшую, но удобную комнату, которая своими светлыми стенами не соответствовала безысходности момента.

– Тепло и мягко ожидать своей казни – такого с нами ещё не было, – усмехнулась девушка. – На что ты рассчитываешь?

– Что ты пробудишь в жителях что-то чистое и светлое, и они нас отпустят или спасут, – ответил Сухой без энтузиазма. – А если честно, то хотелось напоследок спеть.

– Перед вратами ада! Так поэтично для несостоявшегося рокера, – напомнила ему Красная.

– Петь, в любом случае, будешь ты, – сказал он. – Импровизация или подготовишься?