Последнее лето

Часть 1

Глава 1

Это лето началось холодным, неласковым. Ночные возвратные заморозки, несмотря на то, что на дворе был уже июнь, заставляли не просто одеваться теплее, но даже протапливать по утрам печи.

Старик Матвей Заречнев лежал на кровати и смотрел, как за изножьем по белой стене ползает муха. Эта часть стены была тыльной стороной печи‑трёхходовки, топка и плита которой находились в кухне. Протопленная с утра, печь сохранила ещё остатки тепла и приятно грела ноги старика, мёрзшие в последние годы даже летом. Этим же теплом печь привлекла и муху, наконец неподвижно замершую возле вьюшки.

«Где там ружьё у меня?» – подумал старик и пошарил рукой по полу. Взяв лежавшую у кровати самодельную мухобойку с длинной ручкой, он чуть приподнялся и резко, но аккуратно шлёпнул по мухе, после чего снова положил «ружьё» на пол.

Длинной стороной кровать была приставлена к стене, на которой висел большой войлочный ковёр, расписанный яркими красными маками по тёмно‑зелёному полю. Протяжно, с удовольствием, зевнув, Матвей повернул голову и глянул на мерно тикающие часы, висевшие на противоположной стене.

Часы были новые, подаренные ему на день рождения сыном всего неделю назад. В отличие от ходиков с гирями, висевших в прихожей, эти часы заводить было не нужно, они работали от толстой круглой батарейки. Старик никак не мог привыкнуть к этому, всё смотрел на циферблат и ждал, когда же стрелки остановятся, но те продолжали делать своё дело, отмеряя час за часом.

Сейчас стрелки показывали без десяти три. Полчаса назад старик прилёг после обеда отдохнуть, а пять минут назад проснулся от тихого монотонного говора, доносившегося из прихожей. Один голос принадлежал его жене Клавдии, второй, кажется, был голосом их деревенской почтальонки Ленки Паутовой.

– Я, баба Клава, прям, не знаю, чего и думать. Прям, сердце не на месте у меня, – громким шёпотом говорила Ленка.

– Да чего уж ты так-то? – тоже шептала супруга Матвея. – Чего так убиваешься-то? Сейчас же в этот… в ганистан-то их ведь не шлют больше.

– В Афганистан, – поправила старуху почтальонка.

– Ну да, ну да… в ганистан-то этот… Отслужит, да и придёт. Оно им на пользу только, дициплина-то эта… Не изводись уж так, не надо.

Ленка тяжело вздохнула:

– Ой не знаю… Так-то оно всё так, да вот всё равно сердце болит. Там ведь и без Афганистанов хватает всякого. Вон… дедовщина эта, да и так… бардак ведь у нас везде, куда ни плюнь, баба Клава.

– Ты, девка, вот чего… – шёпот старухи сделался чуть тише. – Сейчас уж лето на дворе, так ежели тебе совсем невмоготу станет, ты на Звони́ху нашу приди вечерком, на речку-то, сядь на бережку и скажи потихоньку: «Матушка быстра река, как смывашь споласкивашь с берегов желты песка, не смывай не споласкивай с берегов желты песка, а смой сполощи с рабы Божией Елены ты плач-плакущую, тоску-тоскущую, сухоту-сухотущую. С белого лица, с ретивого сердца, с лёгкого печня, с крови горячей». Поняла? Тебе легче и станет.

– Ой, баба Клава, я так не запомню. Можно я запишу?

– Ну запиши, запиши…

Через некоторое время, когда Ленка, очевидно, нашла подходящую бумажку и ручку, старуха начала медленно повторять сказанное.

Матвей повернулся на бок и, свесив ноги, сел на кровати. Та недовольно скрипнула под ним железной панцирной сеткой. В дверном проеме показалась голова старухи.

– Не спишь?

– Поспишь тут с вами… – проворчал старик. – «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…»

– Ну ничё, ночью крепче спать будешь. А то днём-то выспишься, будешь потом блукать1. – Голова Клавдии скрылась.

Матвей снова зевнул, оправил рукой недлинную, но густую бороду и обвёл взглядом комнату. На той стене, где тикали подаренные часы, левее от них висел ещё один ковёр – плюшевый, с оленями, гуляющими среди дубов, ручьём и видневшимся вдали за́мком на горе. У ковра стояла такая же, как и у Матвея, железная кровать с тремя пухлыми перьевыми разновеликими подушками, пирамидой уложенными одна на другую и застеленными лёгкой полупрозрачной узорчатой накидкой.

У Клавдии была настоящая страсть к перинам, перьевым одеялам и подушкам. Как когда-то, ещё в детстве, засело у неё в голове, что всё это – признак зажиточности и благополучия, так и сидело. И как ни пытался Матвей переубедить свою супругу, говоря, что «перины твои сто лет уж никому не нужны», – ничего не выходило. Каждое лето Клавдия тратила не один день на то, чтоб выбить из перьевых матрасов, одеял да подушек скопившуюся в них за год пыль, прожаривала их под палящим солнцем и снова заботливо стелила на свою кровать, а те, что оказывались не у дел, прятала в большой сундук, аккуратно перекладывая веточками сухой полыни и пижмы.

Около другой стены стоял диван с невысокой спинкой. На нём в солнечном пятне лежал, зажмурившись и вытянув лапы, лохматый сибирский кот Васька. Над диваном было окно с цветастыми сатиновыми занавесочками; рядом в углу возвышался большой комод с тремя пузатыми выдвижными ящиками. На комоде стояла массивная деревянная шкатулка, украшенная по бокам морскими ракушками, рядом с ней – стеклянная ваза на высокой ножке с клубками шерсти и воткнутыми в них спицами, да небольшой радиоприёмник. Над комодом висело зеркало с побитой временем амальгамой и большая застеклённая рама с множеством фотографий – в основном старых, чёрно‑белых, с серьёзными и торжественными лицами, и несколькими цветными, современными, с которых глядели улыбающиеся ребятишки, сидящие на деревянных лошадках или говорящие в игрушечные телефоны.

Второе окно в комнате было в стене, у которой стояла кровать Матвея, как раз между её изголовьем и комодом. Под окном стоял самодельный плетёный стул с вязаным тряпичным половичком на круглой сидушке. Центр комнаты занимал застеленный цветастой клеёнкой массивный круглый стол с резными ножками.

Перешёптывание в прихожей продолжалось.

Поднявшись с кровати, Матвей подошёл к комоду, облокотился на него и взял прислонённую к шкатулке яркую открытку с золотыми тиснёными буквами «С днём рождения!». Повернув её, он прищурился, пытаясь прочитать написанное. Не разобрав мелких букв, выдвинул верхний ящик, взял очки в коричневой пластмассовой оправе, одел их на нос и снова принялся за чтение. «Дорогой папа, поздравляем тебя с восьмидесяти… – тихонько бормотал старик, нахмурив брови. – И не выговоришь сразу чего написано-то. – Он пожевал губами и продолжил: – С восьмидесяти… -трёх… -летием. Желаем тебе всего самого хорошего, мирного неба над головой, крепкого сибирского здоровья, цыганского веселья, счастья и всяческих успехов. Андрей и Татьяна. – Матвей поставил открытку на место и вздохнул: – Какие уж там мои успехи».

Затем повернул ручку радиоприёмника. Из динамика послышался женский голос: «Вчера, третьего июня в подмосковной правительственной резиденции Ново-Огарёво под председательством Президента СССР Михаила Сергеевича Горбачёва прошло очередное заседание подготовительного комитета по завершению работы над проектом нового Союзного договора. Участвовали президенты, Председатели Верховных Советов РСФСР, Украины, Белоруссии, Узбекистана, Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркмении, Азербайджана, автономных республик. В заседании приняли участие Председатель Верховного Совета СССР Лукьянов…» Повернув ручку обратно, Матвей выключил радио и пошёл в прихожую.

Там по разные стороны стола, стоявшего у окна, друг напротив друга сидели Клавдия и – слух Матвея не подвёл – их деревенская почтальонка Ленка Паутова, молодая крупная розовощёкая деваха. Её почтовая сумка лежала на полу у входной двери.

– Здравствуйте, деда Матвей, – кивнула она старику.

– Здоро́во… Принесла нам чего-нибудь?

– Принесла вот… – Ленка показала на лежащие на столе письмо и районную газету «Знамя Ильича», называемую в народе попросту «Знамёнка».

– От кого письмо-то? – поинтересовался Матвей, беря конверт и всматриваясь в обратный адрес.

– От Натальи, – подсказала Клавдия.

– Чего пишут? Валерку-то привезут нынче на каникулы?

– Да я не читала ещё… Видишь, разговариваем.

Матвей положил письмо обратно на стол и снял с вешалки старую, выцветшую на солнце фетровую шляпу с шёлковой лентой по кругу.

– Пойду на улицу схожу. – Толкнув дверь, он вышел в сени.

– Глянь там, у курей-то есть чего или нет. Ежели пусто, так подсыпь комбикорму! – крикнула вслед Клавдия.

Сени были большие, просторные, поделённые надвое дощатой перегородкой. За перегородкой – небольшая кладовка с маленьким окном, множеством полок и шкафчиком; там же и лестница на вышку2. Одна дверь – высокая и крашеная – вела из сеней на улицу на крыльцо, другая – пониже и попроще – в узкий крытый проход, идущий к стайке, пристроенной прямо к дому.

Открыв большой ларь, обитый по низу от мышей жестью, Матвей зачерпнул лежавшим тут же ковшом комбикорм и пошёл в стайку. Здесь пахло навозом, прошлогодним сеном и овечьей шерстью. Куры, неспешно ходившие по небольшому загону, завидев Матвея с ковшом, с кудахтаньем бросились к нему.

– Ну-у… дикошарые… – пробурчал старик. – С ног сшибить готовы.

Высыпав комбикорм в деревянное корыто, он пошарил руками в куриных гнёздах и, взяв четыре яйца, вышел из стайки. Яйца положил в небольшую плетёную корзинку, стоявшую рядом на лавке, повесил ковш на гвоздь и пошёл дальше в огород.

С одной стороны огород Заречневых имел общий забор с усадьбой Гуменниковых, с другой был неширокий переулок, ведший на соседнюю улицу, дальше за переулком вдоль дороги стояло ещё с десяток домов, и улица заканчивалась.

Выйдя в огород, Матвей оглядел усадьбу. Погода после прохладного мая начинала понемногу выправляться, и солнце днём пригревало совсем уже по‑летнему. Цепной кобель Амур лежал возле будки, вытянув лапы и подставив солнцу бок, из которого уже начинал лезть клоками зимний подшёрсток. Заслышав шаги, Амур вскинул голову, но, увидев хозяина, снова положил её на землю и лениво замахал хвостом.

– Ну что? – обратился к собаке Матвей. – Дождался тепла? Косточки свои греешь?

Амур завилял хвостом ещё сильней, но, как лежал, так и остался лежать, даже лапой не пошевелил. Собаку держали не у крыльца на входе в дом, а здесь, за стайкой, чтобы охранять пчелиные ульи, стоявшие вдоль стены позади дома.

Не спеша подойдя к крайнему улью, старик стал глядеть, как суетятся у летка пчёлы. Удовлетворённо покачав головой, Матвей пошёл дальше. Осмотрел грядки, на которых рядками всходили лук, укроп, брюква, редька и прочие посадки, заглянул – не слишком ли жарко? – под полиэтиленовую плёнку, укрывавшую высокую огуречную гряду, сложенную из навоза, приоткрыл один край побольше. Недовольно поцокал языком, глядя на чёрную пахоту, в которую уже две с лишним недели назад посадили картошку. Хотя и ростки у клубней были хорошие, и земля к той поре вполне уже прогрелась, но всходов по сей день не было. Видимо, холода, ударившие в конце мая – «на черёмуху» – сильно притормозили рост.

Постояв у картошки, старик пошёл в небольшую сараюшку, служившую ему столяркой. Снял со стены двуручную пилу, прищурив глаз, глянул на зубья, подумал: «Развести да наточить бы не мешало. Валерка приедет, так дров надо будет напилить, а то горбыли с позапрошлого года ещё лежат». Потом заглянул в стоявшие на верстаке жестяные консервные баночки, где хранились рассортированные по размеру гвозди. Взяв один, кривой и ржавый, приложил его к наковальне, тюкнул, выпрямляя, пару раз молоточком и бросил обратно в банку.

Выйдя из столярки на свежий воздух, старик сел на стоявший тут же массивный берёзовый чурбак. Снял шляпу, погладил редкие седые волосы, но обратно головной убор надевать пока не стал, давая голове «подышать».

Было совсем тепло и почти безветренно, по небу медленно плыли редкие облачка. Посидев ещё немного, Матвей поднялся и, прихватив корзинку с яйцами да ковш, пошёл обратно в дом.

Почтальонки уже не было.

– Чего вы тут с Ленкой-то шушукались сидели? – спросил Клавдию Матвей.

– Да Женьку-то, жениха её, на службу ноне забрали, а она уж испереживалась вся. Боится…

– Чего боится? Что два года без мужика не выдюжит?

– Тьфу на тебя! Собираешь чего ни попадя… За него боится, как бы чего не случилось. Время-то нынче какое…

– Какое ещё время… Когда оно хорошее-то было у нас? Войны нет, и слава богу.

Клавдия ушла на кухоньку, стала брякать там посудой. Матвей сел к столу, туда, где до этого сидела почтальонка, взял письмо, по-прежнему лежавшее тут же, прищурился на цветастую картинку, нарисованную на конверте.

– Чего пишут-то?

– Возьми да прочитай.

– Да очки брать неохота. Ждать, не ждать их нынче?

– Ждать. Все приехать хотят, на машине.

– Ох ты… – удивился старик. – Как это они надумали? В отпуске все, что ли?

– Ну да… Наталья с июня в отпуск пошла, а Юрий, пишет, и так сам себе хозяин. Когда захочет, тогда и отпуск. Ну и Валерку привезут. Сами уедут потом, а его оставят.

Матвей, вздохнув, положил письмо обратно на стол, посмотрел в окно.

– Когда обещаются-то?

– Пишут, на этих выходных уже, восьмого или девятого.

– А чего им выходные? Сама ж говоришь, что в отпуске.

– Чего меня-то спрашиваешь? Дела, наверное, какие-то ещё есть.

С минуту старик молча смотрел на пустую улицу. По дороге, поднимая пыль и громыхая железным кузовом, проехал самосвал, следом прокатил мальчишка на велосипеде, пыль улеглась, и опять никого, пусто. Где‑то взлаяла собака, но тут же умолкла. Низкая, корявая берёза, росшая на углу усадьбы, слегка покачивала ветками под слабым ветерком. Зелень на деревьях была ещё яркая, сочная, не огрубевшая – смотришь, и глаз радуется, и на душе светлее делается.

Матвей повернулся к жене:

– А я вот чего не пойму никак: как это у них сейчас – сам себе хозяин? Как они сейчас так работают-то? Это под вид, как артели раньше были, так, что ли?

– Да я почём знаю? Не артели они называются, а эти, как их… операторы или кто там…

– Не операторы, а кооператоры.

– Ну а я чего говорю? Операторы…

Матвей недовольно поморщился, но спорить с женой не стал.

– Ты курям-то дал? – спросила старуха.

– Дал. Ковшик комбикорма высыпал, хватит им пока. Пусть, вон, траву уже щиплют. А то на них не напасёшься.

Клавдия вышла с кухни:

– Пойду полежу маленько, а то голова чего-то гудит у меня сегодня с утра. – Уйдя в комнату, она, кряхтя и охая, улеглась на диван.

Старик посидел ещё немного у окна, повертел в руках газету, рассматривая картинки и читая заголовки, потом встал и пошёл в сени, в кладовку.

В кладовой у Матвея стоял шкафчик с рыболовным скарбом. Старик любил рыбалку. Рыбачил он всегда, сколько себя помнил, с самого сызмальства. Бывало, и сети кидал на большой воде, и с бреднем ходил, и верши ставил по речкам, но больше всего любил потаскать рыбку на удочку. Конечно же, он всегда был рад хорошему улову, но в последние годы стал больше радоваться возможности просто посидеть на берегу у воды. Словно душой он отдыхал в эти моменты. Мысли разные в голову приходили, вспоминалась ему вся жизнь его, особенно молодые годы и даже детство; бывало, всплывали в памяти какие-то давно забытые события, люди, с кем сводила его судьба, и делалось ему от этих воспоминаний то грустно, то весело. И не столько за рыбой он уже ходил на рыбалку, сколько за этими вот мыслями, за тишиной, за покоем.

Открыв шкафчик, Матвей стал рассматривать его содержимое. Взгляд старика упал на пару складных бамбуковых удилищ – подарок от Бориса, старшего сына, единственного из детей, кто перенял страсть отца к рыбалке. Борис жил сейчас далеко, в небольшом городке в соседней области, и в родную деревню к родителям приезжал редко, последний раз был уже лет десять тому назад. А вот Матвей сына время от времени навещал, ездил к нему на поезде, старался раз в три‑четыре года проведывать. Тем более места, где жил Борис, были богаты рыбой, и сын возил отца по многочисленным речкам, озёрам, где оба отводили душу.

Второй сын Матвея и Клавдии Андрей, живший с родителями в одной деревне, на рыбную ловлю смотрел без энтузиазма. Это занятие могло вызвать в нём интерес только лишь как повод выпить с мужиками на природе. А так, чтоб за рыбой, – нет, это было не его.

Ну и вот внук Валерка – младший сын дочери Натальи. Жили они не очень далеко, в городе, который был примерно в полтораста километрах от их деревни. Валерку вот уже шесть лет, начиная с третьего класса, каждое лето привозили на каникулы к деду с бабой. За эти годы внук и сделался Матвею главным компаньоном по рыбной ловле.

Старик вынул из шкафа удочки, осмотрел их со всех сторон, погладил рукой, сметая пыль, скопившуюся за зиму, и отставил в сторону. Следом был извлечён небольшой деревянный ящичек, в котором лежала разная рыбацкая мелочёвка: тонкая свинцовая пластинка для грузил, моток лески на пластмассовой бобине, крючки в бумажном кулёчке, карабинчики, несколько разнокалиберных поплавков: фабричных пластмассовых, самодельных из гусиных перьев, покрашенных наполовину красным лаком для ногтей, и винных пробок с воткнутой по центру спичкой.

Матвей внимательно всё рассматривал, аккуратно перекладывая с места на место. Намотав на кулак, потянул леску, пробуя на прочность, – вроде держит. Потянул сильнее – нет, порвалась. Подумал: «Ничего, карася выдюжит, да и Валерка обещался в этом году новую привезти». Просмотрев всё своё рыболовное снаряжение, старик сложил его обратно в шкаф.

Но главной рыбацкой ценностью у Матвея была двухместная надувная резиновая лодка. Он выписал её по почте лет десять тому назад и берёг с тех пор как зеницу ока. После каждой рыбалки тщательно сушил, протирал тряпочкой швы, чтоб не дай бог не загнили, не запрели. Зимой хранил лодку в расправленном виде под своей кроватью, время от времени подкачивал, проверял, всё ли в порядке, нет ли заломов. Лодка и сейчас ещё лежала там. Однако в последние годы старик стал опасаться рыбачить с лодки один, да и тащить три с лишним километра до озера шестнадцатикилограммовый мешок было уже тяжеловато. «Вот Валерка приедет, тогда и с лодки порыбачим, а пока так, на бережку посидеть можно, – подумал Матвей, закрывая шкафчик и твёрдо решив, что если погода не испортится, то сходит послезавтра, в четверг, на рыбалку на Звонихинский пруд. – Может, и поклюёт, а нет, так хоть у воды побуду».

Часов в семь поужинали и вышли за ограду ждать из стада корову с овечками. Клавдия села на вкопанную у калитки лавку, а Матвей остался стоять, облокотившись на штакетник. Солнце садилось как раз туда, откуда вечерами возвращалось в деревню стадо. Прикрыв ладонью глаза, старик посмотрел в конец дороги, но никого ещё не было видно.

Из дома напротив вышла встречать свою трёхгодовалую корову Зина Суслова – одинокая семидесятилетняя сухонькая старушка. Увидев соседей, махнула Заречневым рукой:

– Здоро́во живём!

– Милости просим, Семёновна! – махнула в ответ Клавдия. – Иди к нам, посидим.

Соседка, держась одной рукой за поясницу, перешла через дорогу и села рядом с Клавдией:

– Ну давай посидим, пока нет коровушек наших. А то за день натопталась я чего-то, поясница с ногами, прям, отваливаются.

– Кого делала-то? – поинтересовалась Клавдия.

– Так кого… Мало ли… Дела найдутся. Дом не велик, а лежать не велит. Не зря говорят же.

– Это да, летом-то сидеть некогда.

– Так, хоть и зимой! Печку истопи, снег почисти, скотину накорми. Только что огорода нету.

– Ага… – соглашалась Клавдия, кивая головой. – А у меня сегодня голова чего-то весь день гудит да кру́гом идёт. Не знаю с чего. Давленье, наверное, опять подскочило.

– Ну чего там, Матвей, не видать? – глянула на старика соседка. – Не идут ещё?

Тот снова приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от солнца:

– Нету, чего-то припаздывают сегодня.

– Зря ноне Стёпку Устьянцева в пастухи взяли, ненадёжный он. – Зина сняла с головы сбившийся платок, расправила его и, пригладив волосы, повязала заново. Пожаловалась: – Воло́с-то уж ничё не остаётся. А раньше-то, ох и косища у меня была! Загляденье, а не коса. А сейчас…

– На что она тебе сейчас, коса-то? – усмехнулся Матвей. – Парней завлекать? Так им, окромя волос, ещё кой‑чего надо.

– Да какие уж парни в мои годы, – тоже усмехнувшись, махнула рукой соседка. – Мои парни все закончились. Так, ежели только старичка какого завалящего заманить. А то одной‑то уж шибко тяжко управляться становится.

– Так, может, к сыну тебе? Он же у тебя в казённой квартире живёт, с удобствами, – посоветовала Клавдия. – Не зовёт?

– Ой, нет, Клавушка… Они там и так вчетвером в двух комнатах живут, да я ещё припруся. Мешать только? Нет, лучше уж старичка.

Все тихонько засмеялись.

– Так что, ежели есть кто у вас на примете, давайте, засылайте сватов. Сразу согласная! – захохотала пуще прежнего Зина, но осеклась, остановила себя. – Ой, господи прости… Расхохоталась не к добру, видать. Совсем бабка из ума выжила под старость-то лет.

Справа неслышно подошёл Фёдор Гуменников. В соседях с Заречневыми они жили давно, считай, уж лет сорок, с тех пор как в начале пятидесятых собственноручно поставили себе на этом месте дома. Фёдор был на десяток лет помоложе Матвея, долговязый, с годами ссутулившийся и сделавшийся совсем лысым, с длинными жилистыми руками, и с длинным же, вислым носом. При разговоре он слегка подшепелявливал, говорил, что с войны это у него осталось, после ранения.

– Чего хохочем? – спросил Фёдор. У него получилось «Цего хохоцем?»

– Ой… здорово, Фёдор, – утирая глаза краем платка, кивнула ему Зина. – Нам уж сейчас палец покажи, так хохотать будем. Ума-то совсем не стало.

– Ладно наговаривать-то на себя. – Фёдор вынул из кармана мятых брюк пачку сигарет, но на него сразу недовольно покосились.

– Курить, что ли, собрался? – нахмурилась Клавдия. – Иди, вон, к себе, там и кури, а на нас нечего дымить. Табакур.

– Ладно, не ругайтесь. – Сосед спрятал сигареты обратно. – Я машинально (вышло «масынально»). Не видать ещё стадо-то?

– Придут, никуда не денутся.

Зина глянула на Фёдора:

– Чего курить-то никак не бросишь? Не накурился за жизнь ещё, что ли? Усы-то, вон, жёлтые все.

– Да они у меня завсегда такие были.

– Как это – завсегда? Растут, что ли, они у тебя уже жёлтые? Не курил бы, так и нормальные бы сделались.

– Так вот не могу заразу эту никак бросить, понимаешь (понимаес). Тянет. Да кого уж тут бросать-то? Восьмой десяток шпарит, всё одно помирать скоро. Да я раньше-то махру ведь только курил, а она не такая вредная, как покупной‑то табак. Это вот… лет пять только на сигареты-то перешёл. Удобнее с ними: достал и кури сразу, крутить ничего не надо.

– Это кто же тебе такое сказал, что махорка не такая вредная? – усмехнулся Матвей. – Кто ей торгует, однако?

– Да нет. Так, слышал где-то. Дескать, чище она, здоровее, а покупной химией ещё какой-то обрабатывают. Не знаю.

– Да ну, глупости, – возразила Клавдия.

На какое-то время умолкли.

– Да, чего сказать-то ещё хотел! – вдруг снова оживился Фёдор.

Все посмотрели на него.

– Говорят, Ленинград-то теперь по-новому звать будут.

– Как это, по-новому? – не понял Матвей.

– А вот так! На попятную переименовывают, в этот, как его… в Петербург. Санкт-Петербург. Дескать, как при Петре-то ещё было. При Первом. Выходит, тогда не по-новому, а наоборот – по-старому, – он тихонько засмеялся. – Во как!

– Да ну… Выдумываешь чего ни по́падя, – недоверчиво махнула рукой Клавдия. – Какой ещё… бург…

– Ничего я не выдумываю, – обиженно нахмурил брови Фёдор. – Райка моя сегодня в магазине слыхала. В газете, говорят, прописывали, да и по телевизору говорили. И это ещё… Японцы, говорят, острова назад себе требуют. На Дальнем Востоке.

– Какие острова? – глянула на него снизу-вверх Зина.

– Курильские.

– Ну и чего?

– Как это чего? Острова-то наши после войны стали.

– Ой… – соседка поморщилась. – А тебе велика забота? Пущай у кого надо голова и болит об островах этих. Нам-то чего?

– Здрасьте пожалуйста! – Фёдор сердито взмахнул руками. – Я там три пальца на левой ноге оставил, когда с япошками (с япосками) этими воевал! Я там контуженый был, чуть не пол-языка потерял, а ты – чего нам острова эти?! Ежели так рассуждать, так знаешь, что будет! Охотников много найдётся чего у нас оттяпать!

– Чего разошёлся-то? – нахмурившись, мотнула головой Зина. – Я так только сказала.

– Сказала она…

Снова замолчали.

– В церкву-то не ходили нонче? – спросила Зина Клавдию после некоторой паузы.

– Нет, – отрицательно покачала та головой, – не ходили. Ты-то была?

– Да нет, в это воскресенье тоже не была. В то вос-кресенье, на Троицу, ходила, но так мы с тобой тогда вместе были, а нонче Нина Луцик была, сказывала, народу много пришло, человек пятнадцать. Петров пост ведь со вчерашнего‑то дня начался. Вы-то поститесь?

– Ой, матушка… – неопределённо махнула рукой Клавдия. – Стараемся, да не всегда выходит. Желудок иной раз так сведёт…

– Ничего, это для Господа. Матвей, – глянула на соседа Зина, – а ты‑то пошто в церкву ходить перестал? Даже на Троицу не был.

– Ой! – Клавдия недовольно поёрзала на лавке. – Я ж тебе не сказывала, ты не знаешь… На батюшку он у нас осерчал.

– Ну вот ещё… – сердито посмотрел на жену Матвей. – Делать мне больше нечего, как серчать на него. Ерунду какую-то городишь.

– Ну а что, не так, что ли? Полез тогда с вопросами своими, вечно ему больше всех надо. Вот отец Евгений-то и говорит, мол, высокоумием грешен, покаяться бы надо, а этот и психанул.

Матвей сердито помотал головой:

– Ваш отец Евгений сам ничего не понимает. Высокоумие какое-то выдумал. Сам сказать толком не может, вот и придумывает.

– А чего спрашивал-то? – Зина, прикрыв глаза ладонью от низкого солнца, снова посмотрела снизу-вверх на соседа. – Чего тебе не поглянулось?

– Да после службы-то, как проповедь батюшка стал читать… – начала было Клавдия.

– Во-он они, – перебил её Фёдор, глядя вдаль, – идут.

– Кто? – не поняла его Зина.

– Коровы, кто ещё.

– Тьфу ты… Я уж подумала, отец Евгений откуда-то идёт. – Она поднялась с лавки, закряхтела, заохала, снова сзватилась за поясницу и, прищурив глаза, тоже стала смотреть в конец улицы. – Ага, идут, кажись.

Вдалеке, вытянувшись вдоль дороги и поднимая за собой клубы пыли, не спеша шло стадо. Стало слышно натужное мычание коров, блеяние овец и коз, короткие окрики пастуха.

Клавдия тоже встала, подошла к дороге:

– Ох, матушки вы наши. Чего-то долго их сегодня Степан не гнал.

– Да чего ему… Как проспался, так и погнал. Ну ладно, пошла я к себе тогда, – и Зина заковыляла через дорогу.

– Давай, ступай с богом, – махнула вслед ей рукой Клавдия.

– Ну и я тогда пойду, – кивнул Заречневым Фёдор, но, приостановившись, спросил Матвея: – Ты на рыбалку-то нынче не ходил ещё?

– Да нет. Послезавтра, в четверг, хочу на пруд сбегать.

– На Звонихинский?

– Ну.

– А-а… Я бы тоже сбегал, да в четверг не могу, уголь поеду выписывать в райцентр.

– Рано ты чего-то нынче, лето только началось.

– Да, думаю, лучше сейчас, а то к осени народу у них завсегда больше бывает. Сегодня утром, кстати, Саню Саенко видел, говорит, в пятницу на Звонихинском пруду был.

– Ну и чего?

– Говорит, карасей натаскал чуть не полный садок.

– Ага, он наговорит, Саня этот… – скептически покачал головой Матвей. – Соврёт, недорого возьмёт.

– Ну, не знаю… Может, и врёт, конечно. А я вот хочу в Колбиху махануть как-нибудь, да не́ на чем пока. Искать надо, к кому б в попутчики напроситься, кто из мужиков туда ездит.

– Вон, Вовка Зорин, говорят, любитель на тамошнем пруду порыбачить. – Матвей неопределённо мотнул головой в сторону. – У него мотоцикл с коляской.

– Это учитель который? Я-то не шибко с ним знаком.

– Ну или с геологами напросись. У них, вроде бы, через Колбиху нынче буровиков на вахту возят, куда-то ажно под Петенёвку.

– Да? – Фёдор удивлённо поднял брови. – Не слыхал. Ладно, может, с ними как-нибудь напрошусь.

Пока говорили о рыбалке, подошло стадо.

– Ну, бывай! – кивнул Гуменников. – Пошёл я, а то уж, вон, бык наш идёт. – И протянув кусок хлеба подошедшему годовалому бычку, он зашагал к своей ограде.

От устало бредущего, пахнущего травой и парным молоком стада, отделилась белая, в крупных бурых пятнах, корова-восьмилетка и направилась к дому Заречневых.

– Дочка, Доченька ты моя, – ласково позвала её Клавдия, – кормилица ты наша.

Вперёд коровы с блеянием суетливо выскочили три овечки: две чёрных, одна белая.

– Масеньки мои, ну идёмте, идёмте… – Достав из кармана тужурки3 несколько маленьких кусочков хлеба, хозяйка сунула их овцам, ласково потрепала каждую по шее. – Стричь уже вас пора, а то жарко вам. Слышь, старик, надо бы уже подстричь овечек-то, холодов-то, поди, уж не будет больше.

– В пятницу, бог даст, подстрижём. – Матвей открыл калитку в неширокий проход, ведущий с улицы в стайку.

Овечки, беспрестанно блея, одна за другой быстро заскочили в него; следом, размеренно переваливаясь из стороны в сторону, прошла корова.

– Кого там Фёдор про рыбалку-то говорил? Ты опять, что ли, куда собрался?

– Почему – опять? Первый раз нынче. Сбегаю в четверг на пруд, посижу маленько.

– Да сиди уж дома, бегальщик… Какие рыбалки тебе, девятый десяток идёт, а всё не нарыбачился.

– Иди давай, корову дои, – пробормотал старик, закрывая калитку.

Глава 2

В четверг утром, ближе к семи часам, сразу после того как отправили в стадо корову с овцами, Матвей собрался на Звонихинский пруд. Наскоро перекусив, он положил в рюкзак бутылку парного молока и полиэтиленовый мешочек с несколькими кусками хлеба, шматком солёного сала, парой варёных яиц да зелёными стрелками лука-батуна.

– Где там сумка-то моя? – спросил старик Клавдию, присев на табуретку у двери.

– Какая сумка? – не поняла старуха.

– Ну… та…

– Какая? – Клавдия свела брови, но потом, видимо, сообразив, о чём речь, коротко ругнулась: – Подь ты к лешему… Опять домой потащишь заразу всякую?

Дед, ничего не говоря, исподлобья глянул на жену. Та что-то пробормотала одними губами, вышла в сени и вернулась с тряпочной сумкой, сшитой из разномастных лоскутов, сунула её старику:

– На.

Дед молча свернул сумку, положил её в накладной карман рюкзака и поднялся.

– Ладно, пошёл я. К обеду, бог даст, вернусь, – сказал он Клавдии и вышел из избы.

До пруда было чуть более трёх километров. Пройдя до конца улицу, надо было свернуть к согре4, там перейти вброд небольшой ручей, потом с километр по наезженной дороге, и дальше через поросший березником бугор, за которым внизу и был пруд.

Матвей обычно проходил это расстояние примерно за час. Можно было, конечно, и быстрее, но по дороге он по нескольку раз останавливался, чтобы отдышаться, перевести дыхание, и на это уходило время.

Вскоре после войны Звони́ху перегородили дамбой, и получился не слишком большой по размерам, но довольно глубокий водоём. Задумывали его как поливочный, поэтому специально зарыблять не стали, но со временем там сам собой расплодился карась. Лет пятнадцать назад совхоз решил было запустить и карпа, попробовать, так сказать, себя в рыбоводческом деле, но местные мужики, несмотря на строгие запреты и угрозы наказания, довольно быстро повытаскивали рыбин сетями, и больше экспериментировать с этим делом не стали. С тех пор водоём жил своей жизнью.

У Матвея на пруду, сразу под косогором, ближе к дамбе, было излюбленное место – удобная полянка с пологим подходом к воде. Тут было не слишком глубоко и не слишком мелко. По правую руку рос большой, раскидистый куст тальника, по левую – рогоз. На машине сюда подъехать было нельзя, поэтому заезжие рыбаки тут не останавливались, а местные мужики на этот пятачок тоже почти не ходили, привыкнув к тому, что здесь чаще всего сидит с удочками Матвей. Некоторые так и называли эту полянку – «Матвеево место».

Когда старик пришёл на берег, солнце поднялось уже довольно высоко. Было тихо, лишь за спиной, в березнике, трещали дрозды да насвистывали пеночки. Свежая поросль рогоза только-только набирала силу, и сухие, островерхие прошлогодние стебли торчали поверх молодых зелёных побегов.

Каждый год, приходя на первую после зимы рыбалку, Матвей чувствовал волнение. С одной стороны, ему хотелось поскорее забросить в воду снасти – как-никак, а всю зиму ждал! – но, с другой, он сдерживал себя, оттягивая этот момент, чтобы посильнее прочувствовать его, запомнить, успокаивал себя, говорил, что рыбалка, дескать, никуда не денется, всё лето ещё впереди, так что…

Сняв со спины рюкзак, Матвей положил на траву удочки и подошёл к тальниковому кусту. В прошлом году осенью он закатил сюда под ветки сосновый чурбак, который уже несколько лет служил ему стулом. Чурбак был на месте, и старик, стряхнув с него налипший мусор, выкатил его обратно на полянку и поставил под солнце – обсыхать.

Не спеша собрав одно удилище, Матвей аккуратно размотал с мотовила собранную снасть – леску с гусиным пером-поплавком, грузилом и крючком – и прикрепил её к кончику удочки. Не одевая на крючок червя, закинул в воду, проверяя глубину, и только тут заметил, что прошлогодних тычек, на которые он клал удочки, на месте нет – наверное, весной их утащил лёд. Матвей достал из рюкзака складной нож, вырезал из тальника рогатинки, вошёл, насколько позволили сапоги, в воду и крепко воткнул новые подставки для удилищ в илистое дно. Вышел, посмотрел – не понравилось. Опять зашёл в воду, выдернул тычки из вязкого ила, воткнул заново. Повертел головой – вроде, нормально.

Собрав второе удилище, Матвей ещё раз промерил глубину, насадил на крючки червей и, пробормотав себе под нос: «Господи благослови», закинул снасти в воду. Положив удилища на подставки, он достал полиэтиленовый мешочек с пшённой кашей, сваренной им вчера на прикорм, и, ухватив кашу в горсть, бросил комок к одному поплавку, затем к другому и только после этого, вымыв руки, сел на сосновый чурбак – ждать.

Солнце хоть и поднялось высоко, однако воздух как следует прогреться ещё не успел. От воды тянуло холодной сыростью, и Матвей, поёжившись, поднял воротник брезентовой куртки. Почувствовав голод, он расстелил на влажную от росы траву старый номер «Знамёнки», достал из рюкзака мешочек с едой и выложил его содержимое на газету. Отрезал несколько кусочков сала, почистил яйца и стал с аппетитом есть, макая стрелки батуна в соль и одновременно приглядывая за неподвижно стоявшими поплавками.

Утолив голод, старик прибрал остатки еды обратно в рюкзак, вынул поочередно из воды удочки, проверил, на месте ли насадка, и забросил заново.

– Ну давайте… – тихонько сказал Матвей, снова усаживаясь на сосновый чурбан и отряхивая с бороды застрявшие в ней крошки. – Я позавтракал, сейчас вы завтракайте.

На этот раз долго сидеть на месте не пришлось. Поплавок, стоявший ближе к рогозу, дёрнулся раз, другой и как-то несмело пошёл в сторону, медленно погружаясь в воду. Старик, хоть и ждал этого момента, но всё же несколько растерялся. Вскочив на ноги, он быстро схватил удилище и резко подсёк. Леска натянулась, пошла к траве, но сопротивление было недолгим, и Матвей быстро вытащил из воды серебристого карасика размером с ладошку. Пытаясь освободиться от крючка, рыбка била хвостом, прыгала на траве, но старик аккуратно накрыл её ладонью.

– Тихо, тихо, – пробормотал он. Сердце у него радостно колотилось. – Тихо. Ты уж извиняй, но поймал я тебя, так что…

Сняв карася с крючка, старик вынул из рюкзака садок и положил в него рыбку. Опустив ячеистую корзину в воду, он сел на чурку и облегчённо вздохнул:

– Ну, слава тебе господи, хоть обрыбился. Не зря пришёл.

Насадив на крючок свежего червя, Матвей опять забросил удочку. Минут через пять снова клюнуло и он вытащил второго карася, чуть крупнее первого, затем ещё одного, и ещё… Потом подбросил новую порцию прикормки. Настроение у него улучшилось.

Вскоре потеплело и старик даже расстегнул куртку. Через некоторое время с воды подул лёгкий ветерок и по поверхности пруда пошла мелкая морщинистая рябь. Поплавки, доселе ровно стоявшие красными маячками, стали подпрыгивать на волнах. Впрочем, поклёвки, которые стали более-менее регулярными, были хорошо видны и на ряби. Глаза только сильнее уставали следить за поплавками, да ещё стали слепить солнечные блики на воде.

Ещё часа через полтора Матвей достал садок и стал считать пойманных рыбёшек: «Один, два, три, четыре…» Караси прыгали, и старик сбился со счета, но выходило десятка полтора. «Ну и слава богу, – удовлетворённо подумал он. – Тут нам со старухой на две хороших жарёхи хватит».

Положив садок обратно под берег, старик вынул из воды удочки, разобрал их и смотал оснастку на мотовила. Потом достал захваченную из дома тряпочную сумку и, оставив рюкзак с удилищами лежать прямо на полянке, пошёл вдоль берега, вглядываясь в прибрежную траву. Метров через десять Матвей заметил валявшуюся в осоке пустую банку из‑под рыбных консервов. Ополоснув жестянку в воде и стряхнув с неё капли, он сунул находку в сумку и пошёл дальше. Пройдя вдоль берега до дамбы, старик подобрал ещё три таких же банки и две бутылки из-под водки, после чего вернулся к своему месту. В другую сторону он не пошёл. Туго свернув сумку, он сунул её на дно рюкзака и вытащил из воды садок с карасями.

Сзади послышались приглушённые травой шаги. Матвей обернулся. По тропинке, идущей вдоль берега, приближался мужчина в спортивном костюме и яркой болоньевой куртке, на вид лет сорок, явно неместный.

– Ух ты! Неплохой улов! – воскликнул мужчина, увидев садок, и улыбнулся. – Здравствуйте!

– Здоро́во живём, – кивнул в ответ Матвей.

– Это вы за утро уже столько наловили? – спросил незнакомец, останавливаясь у тальникового куста.

– За утро, – с неохотой ответил старик.

Он не любил, когда заезжие рыбаки лезли с расспросами, начинали выяснять чего да как: на что ловишь, как тут вообще с клёвом, какая рыба водится… Но незнакомец не стал расспрашивать про рыбалку, он словно бы и не заметил неприветливости Матвея.

– А я ничего толком так и не поймал, хотя и с ночёвкой был. Ни вчера вечером, ни сегодня утром. Двух штук всего вытащил. Никак не хочет у меня клевать. Плещется рыба, а брать не берёт. Хотя, если честно, то я и не рыбак вовсе, – усмехнулся мужчина, – так… В отпуске, вот и захотелось немного на природе отдохнуть, дай, думаю, на рыбалку съезжу, а то сто лет уже удочку в руках не держал. Вчера к вечеру приехал, там вон остановился, – он махнул рукой в сторону. – Сейчас уж обратно скоро ехать, решил по берегу немного прогуляться. Хорошо тут у вас, красиво, тихо…

Матвей искоса глянул на словоохотливого незнакомца. Ему понравилось, что тот не стал строить из себя бывалого рыбака.

– Меня, кстати, Григорием зовут, – представился мужчина.

– Угу, – кивнул Матвей, но сам себя называть не стал: ни к чему это при таком шапочном знакомстве.

– Вы уже, наверное, уходите? – спросил Григорий.

– Да, пора уже, – кивнул старик.

– Ну ладно, я тогда тоже пойду. Приятно было познакомиться. – И мужчина, повернувшись, не спеша пошёл обратно вдоль берега.

Когда он отошёл метров на десять, старик окрикнул его:

– Эй, мил человек!

– Да? – повернулся тот.

– Иди-ка сюда.

Мужчина вернулся.

– Что?

– У тебя семья-то есть? Жена, дети…

– Есть. И жена, и дети. Двое.

Матвей вывалил из садка на берег трепыхающихся карасей, вынул из рюкзака целлофановый мешочек и протянул его Григорию:

– Держи. Бери рыбу, угостишь своих дома.

– Да ну, бросьте… – Мужчина отрицательно замотал головой. – Не надо, зачем… Я там поймал две штуки, мне хватит.

Матвей положил мешочек на траву рядом с карасями, сунул пустой садок в рюкзак, закинул его на спину и поднял с земли удочки. Повторил твёрдо:

– Бери, говорю. Я себе ещё наловлю. – И, не обо-рачиваясь более, пошёл размеренным шагом в гору.

– Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству… Не надо, зря вы это! – крикнул мужчина вслед Матвею, потом пожал плечами и произнёс тише: – Ну ладно… Спасибо большое.

Поднявшись на бугор, старик запыхался и остановился немного передохнуть. Оглянулся назад. Сквозь листву деревьев, за белыми стволами берёз было видно, как внизу, под косогором, играет солнечными зайчиками вода. Поднялся ветерок, и березник шумел над Матвеем. Где-то совсем рядом закуковала кукушка.

– Ну-ка, ну-ка… – Старик поднял голову. – Сколько мне там ещё осталось? – И стал считать про себя: «Один, два, три…». Насчитал шестнадцать. Усмехнувшись, проронил: – Не ври, хлопуша…

Стало совсем жарко, и он, сняв брезентовую куртку и перекинув её через свободную руку, зашагал домой.

– Ну как, отвёл душу? – встретила мужа Клавдия. Она сидела на крыльце и зашивала дырку в прохудившихся чулках. – Наловил чего? Где рыба-то?

– Плавает рыба, – ответил Матвей, прислонив удочки к забору и садясь рядом с женой на крыльцо.

– Где плавает? – не поняла старуха.

– Где-где… В пруду, где ещё…

– Вообще, что ли, ничего не поймал?

– Не клевало. – Старик снял резиновые сапоги с упревших ног, стянул носки и с удовольствием пошевелил белыми босыми ступнями, подставляя их солнцу.

– Вот делать-то тебе нечего. Болтаешься на рыбалку свою, как мальчонка малый. И охота ведь в такую даль пёхом топать!

– У воды побыл и ладно.

Посидели какое-то время молча.

– Андрей заезжал сегодня. С час назад, – сказала Клавдия, перекусывая зубами нитку.

– На чём?

– На мотоцикле.

– Трезвый?

– Вроде трезвый.

– Так просто или чего надо было? – Матвей снова надел носки и встал.

– Так просто. Чаю попил и всё. Сказала ему, что Наталья сулились на выходных все приехать.

– Понятно…

– Иди в избу, сейчас приду, обедать будем.

– Да рано, поди, ещё… Сколько там?

– Так два уж доходит, ничего не рано. Пока разогрею, вот оно и будет…

После обеда Матвей, взяв сумку с консервными банками и бутылками, принесенными с пруда, пошёл в огород. Вывалив возле столярки содержимое на землю, он встал на колени и начал молотком на берёзовой чурке плющить банки в жестяные блины.

– Здоро́во, Иваныч! – послышался вдруг голос.

Матвей вздрогнул и обернулся. Из-за забора, вдоль которого густо росла малина, выглядывала голова Фёдора Гуменникова.

– Тьфу ты… Испугал. Здорово, Лукич. Ты, как партизан, вечно подкрадываешься.

– А я думаю, чего колотишься? На рыбалке был?

– Был.

– Ну и как?

Матвей, расплющив в лепёшку последнюю банку, поднялся с колен.

– Нормально.

– Клюёт, хоть? Много наловил?

– Десятка полтора выудил. – Собрав жестяные лепёшки, Матвей сложил их в большой полиэтиленовый мешок, стоявший между забором и столяркой. – Ты-то уголь заказал?

– Заказал… Больше часа в очереди просидел! Курвы, понимаешь… Сидят две клуши, в час по чайной ложке шевелятся. Приехал, пять человек всего передо мной было, думал, по‑быстрому сейчас… Ага, куда там… У них по‑быстрому не бывает.

– Понятно… – протянул Матвей, ставя ровнее мешок, норовивший всё время завалиться набок.

– Ты всё банки эти таскаешь? Не надоело тебе?

– Тебе-то чего? – Старик наконец подсунул под непослушный мешок небольшую деревянную чурочку, и тот обрёл равновесие, потом сложил бутылки в деревянный ящик, стоявший тут же.

– Делать тебе нечего, – усмехнулся сосед. – Сколько уж лет таскаешь их, а толку? Бутылки-то хоть сдать можно, всё копейка, а банки чего?

– Ты чего хотел-то? – глянул на Фёдора Матвей. – Про банки у меня узнать?

– Да таскай на здоровье, не жалко, только толку-то нету от этого.

– А какой тебе толк нужен? – Матвей сел на берёзовый чурбак, на котором только что колотил молотком по банкам, снял шляпу и вытер рукавом вспотевший лоб.

– Мне-то? А надо по-другому всё это решать.

– И как, по-твоему?

– А вот расстрелять парочку-другую, кто так пакостит, и тогда порядок будет.

– Ну ты даёшь, Лукич! За банки, что ли, расстрелять?

Сосед энергично мотнул головой.

– Да не в банках же дело, Иваныч! Банка что? Ерунда! – загорячился Фёдор. – Надо же в суть глядеть, в корень! По‑твоему, он просто банку бросил и всё? Нет, Иваныч, он этим самым наплевал на тех, кто тут после него сидеть будет! Вот так вот!

– Да брось… Никто так и не думает.

– А вот пусть думают! Не один на земле живёшь! И вот тех курв, которые в очереди людей часами маринуют, туда же. Вот тогда будет порядок! Я тебе, знаешь, что скажу… Меня прошлый год – по осени уж дело было – мужик один знакомый позвал на охоту с ним съездить.

– Ты же, вроде, не охотник, – удивился Матвей. – У тебя и ружья нету.

– Да я с ним так, за компанию. Они там на озере уток стреляли, а я по речке с удочкой ходил, чебачков потаскал маленько. Ну так вот… Приехали, а там, видать, как раз перед нами кто-то был уже. Охотнички, ядрёна вошь… И, веришь-нет, по берегу на кустах, на ветках полно горлышек бутылочных, и стекла́ битого на земле навалом. Напились, похоже, и стали по бутылкам палить. На ветку насадят и палят. Так вот это как, по‑твоему, называется? Он просто бутылку разбил или нет?

– Ну это, конечно, свинство уже, – согласился Матвей.

– Нет, брат, это хуже… Свинья‑то сроду так не сделает! Это хуже свиньи, это и не человек уже. А ежели он не человек, так чего с ним тогда церемониться? У него от человека только две руки, две ноги да башка, в которой ни мозгов, ни хрена нету. Человек, это ежели соображает, а так… – Фёдор сердито махнул рукой. – Я таких видал-перевидал, ему и не растолкуешь ничего, бесполезно, таких только на страхе держать остаётся, тогда он, может, побоится пакостить. Вот я и говорю: одного-двух расстрелять к чертям собачьим, другие, глядишь, и задумаются. А иначе ты вот будешь банки эти свои таскать да бутылки, а толку никакого. Как пакостили, так и будут пакостить.

– Ну ты всё равно чего-то шибко уж круто загнул – расстрелять. Выпороть ремнём хорошенько, прилюдно чтоб, да и всё.

– Не-а, не поможет, – сосед отрицательно помотал головой. – Ерунда это, пороть надо было раньше, а когда уж вымахал, так поздно. Да и не побоятся они ремня твоего.

– Ну а представь, Лукич, что, к примеру, Васька твой бутылку где-нибудь вот так разобьёт, и его стрелять станут. Ты чего тогда скажешь? – спросил Матвей соседа о его сыне, давно жившем с семьёй в городе.

– Мой Васька сроду так не пакостил, чего ты собираешь?! – нахмурился Фёдор. – Так и я ж тебе говорю, что не просто бутылку разбил, случайно, а когда вот так, нарочно, вдребезги. Или банки вот эти… – Фёдор кивнул на полиэтиленовый мешок с жестяными кругляшами. – Случайно, что ли, кто-то их обронил? Да нет, наелся и – в сторону, в кусты! Пусть валяется. Ты говоришь, Васька… Да если б он так бутылок набил, я б его первый! Как Тарас Бульба…

– Ну! Сравнил… Тот-то своего не за бутылку разбитую.

– А какая разница? Вот ты Матвей чего-то не понимаешь, по-моему. А ну как ребятишки купаться сунуться, да поизрежутся все? А? В траве-то ведь не видать ни черта. Это же зараженье крови может быть, а там и помереть недолго!

Матвей ничего не ответил. Фёдор потоптался на месте, хотел, видимо, что‑то ещё сказать, но передумал. Поправил кепку на загорелой лысине, сказал тихонько, доставая сигареты:

– Я закурю.

– На меня только не дыми, – попросил Матвей.

Сосед закурил, отвернувшись, выпустил струю дыма в сторону, спросил:

– Ты на пруду только был, на Звониху-то на саму не ходил?

– Да нет… Я один чего-то побаиваюсь уже туда ходить.

– Чего так?

– Да чего… На здоровье-то уж надёжы нету. Дыханья вот иной раз не хватает, особенно, ежели в горку идёшь. Сделается вдруг, что ни вздохнуть, ни выдохнуть не можешь. Ни туда, ни сюда, как говорится. Встанешь, постоишь, отпустит немного, отдышишься, ну и дальше топаешь.

– Ишь ты чего! Ты же, вроде, не жаловался раньше.

– Так, чего жаловаться-то. А так-то уже лет пять-шесть дыханьем маюсь.

– А к врачу ходил? Чего говорят?

– Да ходил… – Матвей скептически скривил щеку. – Говорят, лёгких недостаёт.

– Как это?

– Да поди узнай! Да и сердчишко тут хандрить чего-то стало. Это уж нынче, перед новым годом. Зайдётся вдруг, заколотится ни с того ни с сего, словно рябчик в силке, в голове, прям, горячо сделается, а потом – раз! – и встанет.

– Ишь ты! – вновь посочувствовал Фёдор.

– Ну да. Постоит секунды две-три, бывает, аж в глазах тёмно сделается, в голове туман пойдёт, а потом опять ровно заколотится, словно б и не было ничего.

– Хм… – сосед покачал головой.

– Вот и боюсь один-то сейчас далёко ходить. А ну, как не заколотится? Сердце-то. Или дыханье откажет. Перестанет, да и всё, ставь свечку. Здесь‑то, в деревне, ежели чего, так подберут. Ну на пруду ещё… Мужики, кто рыбаки, увидят. А на Звони́ху как? Там тайга, тальником всё заросло. Окочуришься и будешь лежать, никто и не найдёт. Протухнешь или зверь съест.

– Так, а прошлый год как? Ты же ходил, вроде, рыбачил.

– Так с Валеркой больше и ходили, с внуком-то.

– А-а… Ну да, ну да… Нынче-то приедет?

– Да должен. Вот, намедни письмо от них было, обещаются.

– Каждое лето ведь приезжал.

– Приезжал. Ты мне вот чего скажи, Женька-то Бормотов, он чего, совсем дом свой бросил? Или как?

Бормотовы, бывшие соседями Гуменниковых по другую от Заречневых руку, перебрались на жительство в город, оставив свой дом пустым, уже пять лет назад.

– Да нет, вроде, не совсем. – Фёдор пожал плечами и, бросив окурок, растоптал его пяткой. – Он-то сам нет-нет да бывает, проведает.

– Да? А я чего-то не видал его ни разу.

– Проведает, – утвердительно кивнул сосед. – Нечасто, раз или два за лето приедет. А зачем он тебе?

– Да усадьба-то у них всё одно пустая стоит, зарастает. Так вот, думал, может, овечек туда пускать, заместо стада. Оно, когда под боком, под приглядом, так всё лучше, да и лишнего не платить.

– Вот про это не знаю, это с Женькой надо говорить. Ежели приедет когда, увижу, так спрошу.

– Спроси. – Матвей, опёршись руками о колени, поднялся с чурбака. – Ладно, пошёл я, однако.

– Ну давай, давай… Картошка-то не всходит ещё у вас? – спросил напоследок Фёдор, бросив взгляд на соседский огород.

– Нет ещё, сидит.

– У нас вот тоже. Видать, всё же прихватило её морозцем. Ну ладно… Покедова. – И, махнув рукой, сосед пошёл к себе.

Глава 3

Гости приехали в воскресенье ближе к обеду. На лужайку перед домом, густо поросшую мягкой невысокой травкой, подрулила небесно-голубого цвета машина – «Жигули» седьмой модели. Матвей как раз сидел у окна в прихожей.

– О! Кажись, приехали, – сказал он жене, отдыхавшей на диване в комнате.

Они ждали дочь с семьёй вчера, в субботу. Клавдия сделала уборку, прибрала в избе, напекла пирогов с картошкой и с малиновым вареньем, сварила куриный суп, нажарила картошки с яйцами да сметаной, весь день суетилась, несколько раз выходила на улицу, смотрела вдаль, но к вечеру устала, перегорела. Матвей был более спокоен. «Чего бегаешь-то туда-сюда? – выговаривал он супруге. – Приедут, никуда не денутся. Днём раньше, днём позже, какая разница?» Но он лукавил. На самом деле старик тоже с нетерпением ждал гостей, хотел, чтоб приехали уже поскорее, просто виду не показывал. И вот сейчас, увидев подъехавшую машину, встрепенулся. Клавдия тут же выскочила в прихожую и тоже глянула в окно:

– Приехали? Ну, слава тебе господи. – И она побежала на улицу. Матвей вышел следом.

Первым из машины выскочил Валерка:

– Привет, баб! – заулыбался он, увидев бабушку.

Следом из «Жигулей» выбралась Наталья.

– Ой, ой, мои вы хорошие… – заойкала Клавдия, выходя за ограду. – А мы вчера вас поджидали, все глаза проглядела.

– Мам, ну я же писала: или в субботу, или в воскресенье приедем, чего ты… – Дочь поправила коротко стриженные обесцвеченные волосы, заправила в джинсы выбившуюся светлую блузочку, потом подошла к матери, обняла и поцеловала её в щеку. – Привет, мамочка.

– Так, ждём ведь вас… – Губы у Клавдии мелко затряслись, она шмыгнула носом и часто заморгала.

– Ой, мам, ну чего ты, в самом деле… – Наталья легонько похлопала её по спине. – Ты чего-то схуднула, или мне кажется?

– Так… нам-то уж толстеть ни к чему сейчас.

К калитке подошёл Матвей:

– Здоро́во живём. – Он погладил бороду и улыбнулся. – Ну, как доехали?

К деду тут же подскочил Валерка, широко заулыбался, глаза у него светились, было видно, что он соскучился и очень рад:

– Привет, дед! Да нормально доехали, за два часа. Там‑то вообще быстро, асфальт, это здесь вот медленно ехали, от райцентра. Дорога разбитая, яма на яме, – затараторил он.

– Ну ладно, ладно… – остановила его мать. – Успеешь, расскажешь ещё. Вещи доставай из машины. – Потом посмотрела на мужа, который всё ещё сидел на своём месте, согнувшись и шаря руками под водительским сиденьем: – Юра, ты чего не выходишь?

– Да сейчас… Противоугонку только поставлю.

Юрий наконец-то вытащил из-под сиденья длинную железную палку с рогами на концах и стал крепить её к рулевому колесу. Потом снова согнулся и стал что-то делать в районе педалей.

Валерка, открыв багажник, взял большую сумку и потащил её в ограду.

– Длинный-то какой стал, – Матвей осмотрел внука с ног до головы. – Вверх-то меня уж обогнал, вширь только расти не хочешь.

– Нормально, дед! – засмеялся внук. – Зато я жилистый!

– Так ведь, пап, самый возраст сейчас такой. – Наталья, уперев руки в бока, смотрела на сына. – Он и Юрия уже догнал, а про себя так и не говорю. – Она снова повернулась к матери. – Ну вы-то тут как? Как живёте-то? Рассказывайте.

– Так, пошли в избу, чего на улице-то стоять. Обедать уже пора. Я, правда, вчера всего наготовила, сегодня-то свежего нет ничего, вчерашнее греть придётся, – виноватым тоном произнесла Клавдия.

– Ой, мам, да ну брось… Подумаешь, вчерашнее, – Наталья сморщила носик. – Съедим, мы не привередливые.

Наконец из машины с недовольной гримасой на мокром от пота лице выбрался Юрий – приземистый, с большим круглым животом и полными ногами и руками.

– Валерий! – сердитым тоном позвал он мальчика. – Иди на педали ещё противоугонку нацепи, не могу никак сам подобраться.

Валерка подскочил к машине и быстро сделал, о чём его просили.

– Готово!

– Ну вот… – буркнул Юрий, аккуратно захлопнул дверь, закрыл её на ключ, подёргал за ручку, проверяя, и глянул на тестя: – Как тут у вас, тихо насчёт машин?

– Чего – тихо? – не понял Матвей.

– Я говорю, машину не разуют ночью, случаем?

Старик смотрел на зятя, не понимая, о чём тот говорит.

– Пап, – вмешалась Наталья, – Юра имеет в виду, колёса не снимут, если на ночь машину тут оставить? Не украдут?

– Колёса? – Матвей пожал плечами. – Так, так бы и спрашивал, а то разуют кого-то… Те-то года́ ночевали же, никто не снимал ваши колёса.

– Ну, пап… «те года»… Время-то сейчас сам знаешь какое. У нас в городе глаз да глаз нужен. Но у нас-то хоть кирпичный гараж есть, а у вас ведь ничего такого нету, некуда загнать.

Матвей поморщился и досадливо махнул рукой:

– Да ничего с ней не сделается, с машиной вашей. Кому тут воровать-то её?

– Ну, мало ли… Да ладно, за одну-то ночь, поди, ничего не случится, – посмотрела Наталья на мужа. – А, Юр?

– Я почём знаю, – пробормотал тот, внимательно осматривая машину. – Будем надеяться, ничего не случится. – Он вынул из багажника ещё пару полиэтиленовых пакетов и поставил их на траву у калитки.

– Как за одну ночь? – удивилась Клавдия. – Вы что же, на одну ночку только и приехали? Завтра, что ли, ехать уже собрались?

– Ой, мам, мы бы и подольше с удовольствием погостили, да некогда.

– Как некогда? Ты же писала, что в отпуск пошла.

– Ну так это я в отпуске, а Юра-то работает.

– Так, пущай он и едет, а ты хоть недельку бы пожила, – сделала просительную мину Клавдия. – На автобусе потом уедешь, а то чего ж так-то…

– Нет, мам, не получится, – дочь свела брови. – Правда. Вот Валерку привезли и всё. Я бы рада, да никак. Дела.

Матвей молча покачал головой, ничего не сказав. Услышав на улице чужие голоса, в огороде залаял Амур.

– Ма, я пока к Амурке сбегаю, – глянул на мать Валерка и сразу же побежал в огород.

– Только недолго, чтоб потом не бегать, не искать тебя! – крикнула вслед ему мать. – А то обедать уже пора.

Юрий между тем снял с лобового стекла «дворники» и протянул их жене:

– На, возьми, в доме положи где-нибудь, а я покурю пока. – Он достал из кожаной сумочки, висевшей на поясном ремне, пачку «Явы» и зажигалку.

– Ну пошлите в избу-то, что ли… – Клавдия повернулась и засеменила к дому.

– Юр, докуришь, тоже сразу заходи. – Наталья, подхватив тяжёлые пакеты, направилась за матерью. Матвей пошёл следом.

Стол в прихожей пятерых человек вместить не мог, поэтому Клавдия накрыла обед в комнате. Пока она носила из кухни посуду, кастрюли, сковороду с едой, дочь достала из пакетов кое-какие гостинцы.

– Пап, – Наталья протянула отцу пёстрый свитер машинной вязки, – на вот, держи. Это тебе от нас на день рождения. Ты извини, что мы открытки никакой не прислали, думали, сами вот приедем, тогда и поздравим. Это раньше нельзя, а позже‑то ничего.

Матвей взял свитер:

– Спасибо, конечно, но больно тонкий какой-то. Да на что он мне? Пусть, вон, лучше Валерка носит или Ромка из армии придёт, так ему сгодится.

– Здрас-сьте… – протянула дочь. – От подарков вообще-то не отказываются. Бери давай… И носи. Тонкий ему… Осенью, значит, носить будешь или весной, когда не сильно холодно.

– Дед, а я леску новую привёз. И грузила с крючками. – Валерка вытащил из своей сумки маленькие пакетики.

– Вот это хорошее дело. – Матвей взял катушку с леской, прищурился, вглядываясь в этикетку с иностранными буквами.

– Это не наша вообще, гэдээровская. Крепкая-прекрепкая! – объяснял внук.

– Да погодите вы с лесками вашими, успеете ещё, – перебила их Наталья. – Мам, на вот, это тебе. – Она протянула матери широкий шерстяной пояс.

– Чего это? – взяла та подарок.

– Это на поясницу надевать надо, чтоб не болела. Пояс из шерсти собачьей. Он очень тёплый и полезный. Лечебный.

– Ой, да не надо уж было… Зачем тратиться-то? Дорогой, поди.

– Не дороже денег. Здоровье важнее.

– Так, неужто прям из собаки их делают? – удивилась Клавдия, нюхая пояс. – Вроде и псиной не пахнет.

– Естественно, из собаки. Они же разные бывают, у некоторых знаешь какая шерсть! – нахваливала пояс Наталья. – А что не пахнет, так он же специально обработанный, стираный.

Разобравшись с подарками, сели наконец обедать. Клавдия достала из шкафа припасённую бутылку водки, принесла рюмочки. Выпили за приезд, за Матвеев день рождения.

После обеда Валерка сказал, что пойдёт повидаться со своим деревенским приятелем Славкой Комлевым, жившим на соседней улице.

– Только ненадолго, – строго наказала ему мать. – На час, не больше.

– Мам, да рано же ещё совсем, – скуксился Валерка. – Почему на час‑то всего?

– Я сказала на час, значит, на час, – Наталья была непреклонна.

Сын недовольно поджал губы и вышел из избы.

– Ты чего-то уж совсем, Наталья, – заступился за внука Матвей. – Ему же не пять годов. Вон, лоб какой вымахал, а ты его на час погулять отпускаешь.

– Ничего, ещё нагуляется, – проронила дочь, подходя к комоду и беря в руки поздравительную открытку от Андрея. – Вы тут его балуете, а мы потом с ним дома справиться не можем.

– Кто это его тут балует, чего ты выдумываешь? Он всё, что надо делает, по хозяйству помогает: и с сеном, и в огороде, и воды натаскать…

– Ладно, – дочь махнула рукой, – тебя не пере-споришь…

– Так, а тут и спорить нечего. Какая-то шибко ты уж строгая стала.

– Нормальная, пап, нормальная… С ними по-другому в наше время нельзя.

– А с тобой?

– Чего со мной? – не поняла Наталья, вертя в руках открытку.

– С тобой-то по-другому обходились. Никто тебя в ежовых-то рукавицах не держал.

– Ой, пап… Время тогда другое было.

– Чего-то всё у тебя время какое-то не такое.

– Ладно вы, не ругайтесь, – примирительно сказала Клавдия, убиравшая со стола грязную посуду. – Старик, чего привязался?

– Да ну вас, – Матвей в сердцах махнул рукой и, встав из-за стола, вышел в прихожую. – Сло́ва им не скажи…

– Так, ну вы тут выясняйте кто прав, кто виноват, а я на улицу пойду, покурю маленько. – Юрий грузно поднялся с места, плетёный стул жалобно скрипнул под ним. Поморщившись, зять прогнулся назад в пояснице и пошёл из избы.

– Так пойдёмте все на улицу, – предложила Наталья. – Мам?

– Ой… вы идите, а я пока со стола приберу, посуду сразу ополосну, а то засохнет. – Клавдия составляла пустые тарелки одна на другую.

– Может, тебе помочь?

– Нет-нет, не надо, – замотала головой старуха, – сама управлюсь. Идите, отдыхайте. – Она смахнула с клеёнки в ладонь хлебные крошки.

– Ну смотри, как знаешь.

И Наталья пошла на улицу вслед за мужем. Матвей вышел за ней.

Во дворе, сидя на лавке, стоявшей ближе к забору около углярки, курил Юрий. Наталья, подойдя к нему, привалилась спиной к штакетнику, а Матвей сел на крыльцо.

– Ты бы лучше не спрашивала у матери, а взяла б, да и помогла без разговоров, – сказал он дочери. – А то спрашиваешь… Конечно, она скажет, что не надо, а ты и рада-радёшенька.

– Пап, вот если б у меня дома кто-нибудь чужой без спроса пошёл на кухне хозяйничать, я бы не знаю, что с ним сделала. Терпеть такого не могу, – сердито возразила Наталья.

– А ты чужая, что ли? Ты ж не кто-нибудь, ты дочь. А она тебе – мать.

– Ой, ну ладно, всё… Закрыли тему, – с раздражением буркнула Наталья.

Некоторое время помолчали. Матвей с крыльца наблюдал, как Зина Суслова через дорогу разговаривает с какой-то женщиной. Потом на телеге мимо проехал знакомый мужик, махнул Матвею рукой, старик кивнул в ответ.

Зять, затушив сигарету и бросив окурок под дверь углярки, поднялся с лавки:

– Матвей Иванович, а где тут у вас в туалет-то сходить можно? – спросил он тестя.

Старик с недоумением посмотрел на него:

– Как где? Там же, где и раньше. Забыл, что ли?

– Да не забыл, но мало ли… Может, в другое место куда перенесли.

– Да пошто? Там же нужник и стоит, за баней.

Юрий пошёл в огород. Амур, увидев чужого, залаял было, но потом, узнав подзабытого гостя, умолк.

– Как Роман-то служит? – спросил отец у дочери о её старшем сыне.

Наталья пожала плечами:

– Вроде нормально.

– Сколько ему ещё осталось? Год?

– Весной год был, значит, ещё один остался.

– Он нам сперва-то писал, а сейчас перестал чего-то. Редко когда напишет. Может, осерчал на что?

– Да ну… осерчал… На что ему серчать-то? Так… времени, может, нету.

Снова замолчали. Наталья, задумавшись о чём‑то своём, сорвала травинку, взяла её в зубы. Из сенок вышел кот, махнул из стороны в сторону хвостом и улёгся у Матвеевых ног на нижней ступеньке крыльца.

– Так вы пошто на день-то только приехали? – спросил старик через некоторое время. – Что, даже на недельку нельзя остаться?

– Нет, пап, не получается. У Юры дела.

– Ты же писала, он сам себе хозяин.

– Сам, да не сам. Делам не прикажешь. И Валерку через месяц заберём, нечего ему тут прохлаждаться.

– Как через месяц? – удивлённо вскинул брови отец. – Вы чего это нынче, а? Сами на ночь всего приехали и Валерку уже через месяц заберёте. Пошто так‑то?

– Пап, ему на следующий год уже в институт поступать, а у него по английскому кое-как четвёрка выходит. Вот мы и нашли репетитора, чтоб поднатаскал его за лето. Понимаешь? Так что, Юрий числа десятого июля приедет, заберёт его.

– Так, год целый ещё впереди, успеет, поди, выучится. Мало вам, что ли?

– Мало. Надо, чтоб английский был на твёрдую пятерку. Даже с плюсом.

– А зачем ему этот английский?

– Ну-у… – протянула дочь, наморщив носик. Потом словно бы нехотя ответила: – Ещё рано говорить, конечно, но мы хотим его в Москву отправить учиться.

– В Москву? – ещё сильней удивился Матвей. – Зачем в Москву-то? Ближе, что ли, ничего нету?

– Такого нету. Мы хотим, чтоб он в МГИМО учился.

– Это чего такое?

– Ну это… В общем, там на дипломатов учат. Институт международных отношений. Это очень престижно и пер-спективно, но туда просто так не поступить, блат нужен.

– Блат? – переспросил отец.

– Ну да… связи, то есть, знакомства. Ну и у Юры там нашлись кое-какие варианты. В общем, есть возможность пристроить Валерку. Конечно, денег очень много надо, ну и язык знать всё равно нужно.

– Тьфу ты, – ругнулся старик, – взятку, что ли, давать собрались?

– Ой, пап… Скажешь тоже – взятку. Не взятку, а так… Понимаешь, сейчас время такое, что без денег и без связей ничего не решишь.

– Опять у тебя время какое-то, – Матвей недовольно помотал головой. – А Валерка-то сам хочет туда? А то, может, оно ему сто лет не надо.

Дочь скептически усмехнулась:

– Сам… Да он сам пока ничего не хочет. У него в голове только в футбол погонять, музыку послушать, да «когда в деревню поедем?».

– Так чего, Юрий твой шибко богатый, выходит? Раз знакомства у него в Москве, да взятку давать собрались.

– Пап, давай больше не будем ни о каких взятках говорить, хорошо? – с напором сказала дочь, недовольно зыркнув на отца.

Матвей, не ответив дочери, снова спросил:

– Чего Юрий-то твой делает? Где он работает, что сам себе хозяин? Он раньше вроде как на обувной фабрике инженером был.

– Он и сейчас там же, на обувной фабрике, только в кооперативе.

– Слушай, а ты можешь мне толком объяснить, чего это такое? Кооперативы-то эти. С чем их едят-то? А то, вон, люди говорят, там одни барыги да хапуги.

В сенках послышались шаги, зять возвращался из огорода.

– А вот он сам идёт, у него и спроси, – кивнула на мужа Наталья.

– О чём спроси? – глянул на Матвея зять, снова усаживаясь на лавку.

– Да вот папа спрашивает, чем ты занимаешься. Как это, что сам себе хозяин? Я сказала, что у тебя кооператив.

– А-а… – протянул Юрий.

– Это, я так понимаю, под тип артели, что ли? – уточнил Матвей. – Раньше были такие…

Юрий кивнул головой:

– Верно, папаша, под тип артели.

– Ну и чего ты делаешь там?

– Чего делаю-то? – зять усмехнулся. – Да разное.

Юрий был вторым мужем Натальи, она вышла за него девять лет назад. К родне жены он относился с нейтральной прохладцей: нос не воротил, но и душу особо не раскрывал.

– Разное, это чего? – продолжал расспрашивать Матвей. – Вот я после войны в одной артели работал, так мы коромысла там делали, дуги гнули, полозья к саням.

Юрий глянул на тестя, чуть заметно усмехнулся:

– А вы с какой целью интересуетесь?

– Как это? – не понял Матвей. – Какая тут ещё цель? Ты ж вроде как не чужой. Нешто это секрет какой, чтоб друг от дружки таиться? Ну не хочешь, так не говори, – старик пожал плечами, – я не неволю…

– Да нет, не секрет, – зять примирительно улыбнулся. – Ладно, расскажу, раз интересно. Вы же в курсе, что я на обувной фабрике работаю?

Матвей кивнул:

– В курсе.

– Ну вот. Ботинки, туфли, сапоги делаем, мужские и женские, даже детский ассортимент есть. Продукция у нас хорошая, спросом пользуется, а цены мизерные, толком не заработаешь, потому как государство наше разлюбезное не разрешает наценку выше установленной нормы делать. Ну вот мы и сделали при фабрике кооператив. Как вы говорите, под тип артели, только всё же это маленько другое. Это уже несколько лет разрешено, так сказать, для развития частного предпринимательства.

– Так чего вы там делаете-то? Тоже ботинки шьёте? – спросил старик.

– Да нет… – продолжал зять. – Мы, то есть кооператив, выкупаем продукцию у фабрики по их ценам, – не всю, конечно, а две трети, примерно, или три четверти, по‑разному бывает – а потом мелочь какую-нибудь от себя добавляем и продаем уже как свою, подороже. В два, а то и в два с половиной раза. По закону получается, что это как бы уже наша продукция, кооперативная, а не фабричная. Вот и всё. А мы – кооператив, как частное предприятие, можем ставить любые цены, какие пожелаем, тут государство нам не указ. – Юрий широко улыбнулся, глядя на тестя, в расчете, что тот оценит всю простоту и гениальность такой схемы.

– А какую мелочь-то добавляете, что цена у вас потом в два раза больше делается? – не понял старик.

– Ну… хлястик какой-нибудь, пряжку можем пришить, заклёпку поставить.

– Постой, так это как? – Матвей развел руками. – И берут? Ботинки-то ваши? В два-то раза дороже?

– Ой, пап, – вмешалась в разговор Наталья, – сейчас же дефицит везде, обуви нормальной в магазинах нету. Берут, конечно! Юра же сказал, что у них обувь очень хорошая. С руками и ногами отрывают.

Матвей покачал головой, словно что-то соображая, хмыкнул:

– Так, может, потому и нету в магазинах, что он вот, – дед кивнул на зятя, – все ботинки-то задарма себе забирает. А потом хлястики к ним пришивает. Так что же, и милиция вас не трогает? Это же спекуляция форменная получается.

– Не-не, – Юрий ухмыльнулся и помахал толстым пальцем, – у нас всё чётко, всё по закону.

– По закону… А ежели по совести?

– А что «по совести»? Милиция совестью не занимается. Тем более, мы фабрике всю денюжку до копейки платим, а потом уже, что хотим, то с товаром и делаем. Это абсолютно легально, всё разрешено, мы никого не обманываем.

– И что, и директор не против? Фабрики-то. Он-то почему вам всё отдаёт, а не в магазины?

– Пап, так директор у них сам этот кооператив и придумал, – засмеялась Наталья.

– Во как! – удивлённо расширил глаза Матвей. – Интересно… Ну ладно, а деньги-то вы потом хоть между всеми поровну делите? И работягам тоже?

Зять ухмыльнулся:

– А работяги-то тут при чём? Они на фабрике свою зарплату получают. Государственную. А кооператив – это кооператив. Нас там всего пять человек.

– Пап, ты, прям, как маленький. Сейчас же всё совсем по-другому, время такое.

– Тьфу ты, опять время у неё… – пробормотал Матвей, нахмурившись. – Когда оно стало-то у вас таким, а?

– Что именно? – не понял Юрий.

– Время-то, говорю, когда такое у вас стало, что вот такие выкрутасы делать можно, да ещё и по закону?

– Матвей Иванович, вы спросили, я рассказал. По‑родственному. Надеюсь, вы не будете тут у себя в деревне распространяться на эту тему? Это же между нами. Сами говорите, не чужие.

Старик хмуро постучал ногой по ступеньке:

– Правильно люди говорят.

– Чего говорят? – не понял Юрий.

Матвей не ответил, лишь посмотрел на зятя, а того, видимо, зацепила тема, и он, поднявшись с лавки, продолжил:

– Понимаете, сейчас ведь действительно время другое, не такое как раньше было. У вас тут в деревне этого, может, и не видно, а в городе ещё как видно! Всё меняется, буквально, не по дням, а по часам. Обувь – это так, ерунда, мелочь. Есть гораздо более интересные в денежном плане темы: уголь, металл, древесина… Там совсем другие объёмы, масштабы. Понимаете? Вот где настоящие деньги! Всё меняется! Всё! Сами посмотрите – кто бы мог ещё два‑три года назад подумать, что весь Советский Союз будет по швам трещать?

– Чего ты городишь? – хмуро спросил зятя Матвей.

– Ничего я не горожу. Вы же газеты читаете, телевизор смотрите? Или нет?

– Нет у нас телевизора, – буркнул тесть.

– Ну газеты-то есть. Я видел, лежат там стопочкой в комнате. Да это, впрочем, неважно. Всё равно же знаете, что в стране происходит. Прибалты отделились, грузины отделились, Молдавия туда же… Буквально вчера сказали, что Украина все предприятия союзного значения себе забрала. Представляете? Предприятия союзного значения больше не предприятия союзного значения, а исключительно украинские! Каково? Через три дня выборы Президента РСФСР. Президента! Когда такое было? Вы понимаете, к чему это ведет?

– К чему? – Матвей не смотрел на Юрия, смотрел вниз, на резиновый ребристый половичок, лежавший перед крыльцом.

– Да вообще непонятно, что от Союза останется! А что референдум этот был в марте5, так это ерунда!

– Да леший с грузинами с этими, с президентами… Фабрика-то твоя тут при чём? – старик из-под бровей глянул на зятя.

– Так я ж и говорю: всё меняется! – Юрий, расхаживавший до этого взад‑вперёд по двору, остановился и взмахнул полными руками. – И тут главное – оказаться в нужное время в нужном месте! Хочешь жить – умей вертеться! Вот так вот…

– То-то я смотрю, ты вертишься… – Матвей покачал головой. – А ты мне вот чего скажи… Ежели работяги на твоей фабрике перестанут ботинки шить, ты к чему хлястики-то свои пришивать станешь, а? Ведь грош цена тогда твоему кооперативу, тебе, да и директору вашему. Вы же первые на них молиться должны, а вы их дурите.

– Так я про это вам и толкую! – Юрий снова зашагал, не поняв иронии тестя. – Бог с ней, с этой фабрикой и с этим кооперативом! Это ненадолго. Я же говорю, что есть более интересные направления. Сейчас вообще на первое место выходит бизнес, деньги, умение зарабатывать. Понимаете?

Матвей вздохнул:

– Нет, не понимаю. Как по мне, так на первом месте завсегда люди должны быть.

Юрий, остановившись, умолк и со снисходительной улыбкой посмотрел на старика.

– Да ладно, Юр, хватит, – подала голос Наталья, – а то уж в дебри полезли. Папе всё равно это не интересно.

– Ладно, хватит, так хватит, – согласился тот, снова садясь на лавку. – Как говорится, проехали…

– Да нет, погоди, – покачал головой Матвей. – Ты вот говоришь – деньги. Так тебе не хватает, что ли?

– Что значит «не хватает»? Денег много не бывает, – усмехнулся зять, – слыхали такую поговорку?

– Как не слыхать, слыхал. Да только не поговорка это, а так… присказка бестолковая. Вот ты одет, голодом не живёшь, – Матвей кивнул на круглый живот зятя, – на машине ездишь, квартира с удобствами. Чего же ещё-то тебе надо?

– Не, ну ёлки-палки! – Юрий развёл руками в стороны и посмотрел на жену. – Да мало ли чего…

– Пап, ну ты прям… – укоризненно мотнула головой Наталья. – Если уж про машину говорить, так наша и не самая лучшая даже.

– А тебе лучшую надо?

– А почему бы и нет? – с вызовом спросил зять. – Я, может, «Волгу» хочу. Или «Мерседес»! У нас вот квартира трёхкомнатная, а я дом хочу. Двухэтажный! Коттедж! А что такого? Или съездить куда-нибудь. Я за границей ни разу не был, а мне охота мир посмотреть. Во Франции побывать, в Италии! На это тоже деньги нужны, между прочим.

– Зачем? – коротко спросил Матвей.

– Что – зачем? – не понял зять.

– В Италию-то тебе зачем?

– Интересно!

– А «Волга» зачем?

– Ездить!

– Куда тебе ездить-то на ней? Тебе сколь годов-то уж? На пенсию ведь скоро.

– Мне пятьдесят пять. Ещё пять лет до пенсии. Только я и на пенсии сиднем сидеть не собираюсь. Скучно!

– А-а… – протянул старик. – Ну понятно. Ты вот поговорку помянул, а я тебе сказку одну напомню. Про рыбку золотую. Читал? Пушкин написал. Писатель такой был когда‑то.

Юрий иронически хмыкнул:

– Хм… В курсе. Читал, было дело. Так чего сейчас, с разбитым корытом всю жизнь сидеть?

– Зачем с корытом? Не надо с корытом. Просто меру знать надо, чтоб не лопнуть. Оно ведь как… Ни картошка, ни морковка, ни дерево какое не растут без конца-то. Вырастет до своей нормы и всё, так и сидит, зреет, семена даёт. Стало быть, понимает, когда хватит. А когда у человека на первом месте деньги получаются, так ему завсегда мало. Это уж так заведено. Не может он никак остановиться. А там и лопнуть от жадности недолго.

– Ой… ладно. Не надо меня только жизни учить, хорошо? – недовольно поморщился зять. – Норма… Кто её, эту норму установил?

– Бог, – коротко ответил Матвей.

– Кто?! – скептически скривил губы зять.

– Пап, ну какой ещё бог? Я вот тебя тоже не понимаю. Что плохого, что человек больше зарабатывать хочет? – опять вступилась за мужа Наталья.

– Так он не зарабатывает, а народ дурит! Государство обманывает. На казённой фабрике сапоги шьёт, а потом финтиля такие выкидывает, хлястики пришивает. Людям носить нечего, а он дерёт с них втридорога. Да ещё и «Волгу» ему подавай. На «Волгу»-то честно не заработаешь, я слыхал, сколь она стоит.

Зять кхекнул и ухмыльнулся, покачав головой:

– М-да уж… Понятия у вас.

– Пап, ну ты вот тоже… думай, что говоришь-то. – Взгляд у дочери сделался колючим.

Старик отвёл глаза в сторону и вздохнул. Ему стало неприятно от получившегося разговора. Сердито пожевав губами, он тихонько пробормотал:

– Да живите вы, как хотите. Моё дело маленькое, я своё по́жил.

Стукнула избная дверь, и на крыльцо вышла Клавдия.

– Ну слава богу, управилась, – устало промолвила она и села рядом с Матвеем. – Руки чего-то болеть стали последнее время. Пальцы ломит. Ночью иной раз как возьмётся, так, прям, не знаешь, куда их засунуть.

– Может, у тебя артроз? Может, мазь какую-нибудь надо? – хмуро спросила дочь.

Клавдия внимательно посмотрела на неё:

– Ты чего такая? Случилось чего?

– Да так… Папа тут… жизни нас учит.

Клавдия сердито глянула на мужа:

– Старик, ты чего опять? Да не слушайте вы его, он под старость-то лет совсем вредный какой-то сделался.

– Да ничего, всё нормально, – махнула рукой Наталья, – проехали…

Матвей, насупившись, молчал.

– Мам, так я говорю, может, мазь тебе какую надо? Ты у врача-то была? – спросила дочь у Клавдии.

– Да какие уж врачи в мои-то годы.

– Что значит «какие врачи»? Врачи в любые годы нужны.

– Так у нас ведь и нету в деревне-то уж никого. Весной ещё амбулатория закрылась. Я ж писала тебе, врач-то, которая была, так в декрет ушла, а больше и некому работать. Сейчас в случае чего, так в райцентр ехать надо.

– Ну и съездила бы.

– Да когда мне…

– Ну, смотри сама. – Наталья подошла к скамейке, на которой сидел Юрий. – Дай тоже сяду, а то ноги стоять уже устали. – Тот подвинулся, и она села рядом мужем.

Матвей молча поднялся и пошёл в сенки.

– Ты далёко? – спросила вслед Клавдия. – Куда пошёл-то?

– По́ воду схожу.

Старик снял с крючка висевшее на стене коромысло, взял со стола два оцинкованных ведра и вернулся на крыльцо.

– Так, потом бы сходил, не к спеху. Посидели бы все вместе, поговорили бы.

– Ничего, насидимся ещё. – Матвей, сунув ноги в галоши, вышел за калитку.

– Чего вы тут не поделили-то? – как-то жалобно глянула на дочь Клавдия.

– Да ничего, мам. Так… ерунда… – махнула дочь рукой.

– Ой, господи… В кои-то веки приехали, да и то не может с характером своим совладать. – Клавдия поджала губы и недовольно покачала головой.

Колодец был дальше по улице, через два дома за переулком. Матвей не торопясь выкрутил ведро воды, перелил в своё, достал второе, стал переливать, но расплескал, и немного студёной колодезной воды попало в галошу.

– Тьфу ты! – ругнулся старик, вытирая рукой мокрый носок.

Из дома поблизости вышел с вёдрами Саня Саенко, пятидесятитрёхлетний мужик, и тоже пошёл к колодцу.

– Здоро́во, дядя Матвей, – весело улыбнулся он, подходя ближе.

– Здоро́во. – Тот сунул мокрую ногу обратно в галошу.

– Я гляжу, гости к вам приехали. Наталья, что ли?

– Наталья.

– А чего ты такой смурной? – заметил Саня настроение Матвея.

– Да так, ничего… Ногу вот замочил.

Матвей подхватил вёдра на коромысло, выпрямился, собрался уж было идти, но вдруг задержался. Искоса глянув на Саенко, спросил:

– Слышь, Саня, чего спросить у тебя хотел…

Тот поставил вёдра на низенькую приступочку у колодезного сруба.

– Чего?

– Ну подойди поближе, чтоб не кричать.

Саенко подошёл к старику, тот пригнул к нему голову и тихонько спросил:

– Слушай, а ты не мог бы сегодня ночью у них колесо скрутить? – Он кивнул на стоявшие возле своего дома «Жигули».

– Чего-о? – Саня удивлённо нахмурил брови.

– Ну, ночью колесо сними с машины.

– Зачем оно мне? – Саенко, ничего не понимая, уставился на Матвея.

– Ну так просто. Или даже два. Два ещё лучше будет.

– Дядя Матвей, ты чего, перегрелся?

– А-ай! Да ну тебя… – Матвей махнул рукой и, повернувшись, пошёл к дому.

– Во даёт… – покачав головой, пробормотал вслед Саенко.

Когда старик подходил к переулку, из него выбежал запыхавшийся Валерка с приятелем.

– О, дед! Ты за водой ходил? Давай помогу, – резко тормознув, предложил он Матвею.

– Не надо, – отказался тот от помощи, – сам донесу, кого тут… А ты чего, нагулялся уже?

– Да кого нагулялся, – скуксился внук. – Мама же только на час отпустила. Ты не знаешь, прошёл уже час или нет? Пойду, спрошу, может, ещё разрешит погулять.

– Иди гуляй. Я разрешаю. К ужину только приходи, часам к семи.

– А мама? – неуверенно спросил Валерка.

– Чего мама? Говорю тебе иди, значит, иди.

– Ну ладно. Ты, дед, тогда уж меня прикрой, – улыбнулся внук, повернулся к Славке, чтоб идти обратно, но потом остановился и снова предложил: – Давай я всё же помогу тебе воду донести.

– Да брось ты! Чего я, сам два ведра не донесу? Три шага осталось.

– Ну ладно, – повторил Валерка, и они с товарищем скрылись в переулке.

Войдя в калитку, Матвей проронил:

– Там Валерка прибегал, я ещё гулять его отправил.

Наталья, по-прежнему сидящая около мужа, криво усмехнулась:

– Вот здорово! А меня спрашивать уже не надо? Я, вообще-то, мать ему.

– А я дед.

Дочь помотала головой, но спорить с отцом не стала. Матвей поставил в сенках вёдра с водой на стол, прикрыл их тонкими струганными дощечками и пошёл в огород. Клавдия протяжно вздохнула:

– Ох-хо-хонюшки…

Наталья поднялась с лавки, подошла к калитке, стала смотреть на улицу. Потом повернулась к матери:

– Мам, а как Андрей-то поживает? Они что-то нам и не пишут совсем. Живы-здоровы?

– Да ничего, слава богу, живут помаленьку.

– Он где сейчас?

– Работает-то? Так… в совхозе всё.

– А кем он там?

– По-разному, – Клавдия неопределённо склонила голову набок.

– Как это – по-разному? – не поняла дочь.

– Ну так-то всё больше на тракторе, а ежели когда проштрафится, так снимают с трактора. Тогда в разнорабочие ставят.

– Как это – проштрафится? В каком смысле?

– Ну… – Клавдия замялась, – ежели пьяный когда попадётся или прогуляет.

– Что, так и пьёт?

Мать словно бы виновато пожала худыми плечами:

– Да не так, чтоб уж шибко, но бывает. Загуляет, так может и день, и два на работу не ходить, а то и боле. Но, когда тверёзый, так работник хоть куда, не нарадуются. Поэтому и не выгоняют вовсе-то, жалеют. Ссадют с трактора на неделю, на две, а потом опять. Ведь работает-то, так на время не глядит: ночь-полночь может и пахать, и косить, и всё, чего надо. Безотказный. Если б не водка эта проклятущая…

– Понятно. А Татьяна у него? Она-то как?

– Татьяна? Да она всё там же, в детском саду воспитателем.

– Ничего живут? Или ругаются?

– Так, ежели пить зачинает, так и ругаются, бывает, не без этого. Кому ж поглянется-то? А когда не пьёт, так грех жаловаться, мирно живут. Он заезжал намедни-то, сказывала я ему, что вы приехать сулились. Говорил, может, заедет.

И словно в подтверждение её слов вдалеке послышался треск мотоцикла и буквально через минуту к дому подрулил «Иж» с коляской.

– А вот и он, лёгок на помине, – встала с крылечка Клавдия.

Калитка распахнулась, и в ограду быстро вошёл Андрей – невысокий, худощавый, в пыльных брюках и рубахе с коротким рукавом навыпуск. Широко улыбнувшись, он распахнул руки и радостно крикнул:

– Здоро́во!

– Привет, привет, – заулыбалась Наталья. – Только что о тебе говорили, а ты тут как тут нарисовался.

– Богатым, наверное, буду. – Андрей осторожно приобнял сестру. – Привет, сеструха! Не замарать бы тебя… А чего говорили? Ругали, поди? Привет! – Продолжая улыбаться, он подошёл к Юрию и протянул руку.

Тот не поднимаясь пожал протянутую ладонь:

– Здоро́во.

– Ты, прям, как на сносях стал, – захохотал Андрей и легонько хлопнул Юрия по животу.

Зять с шурином были одногодки, но внешне Юрий выглядел лет на десять старше. Он сдержанно усмехнулся в ответ и снисходительно посмотрел на Андрея:

– Трудовая мозоль. А ты всё такой же, словно и не кормят тебя.

– Да-а… Наверное, не в коня корм. А где батя?

– В огород зачем-то пошёл, не знаю, – ответила Клавдия.

– Понятно.

Стали разговаривать: кто как живёт, у кого какие новости. Болтали, смеялись, что-то вспоминали. Матвей слышал в огороде, как подъехал на мотоцикле сын, но выходить не торопился: не было настроения.

– А ты, кстати, чего не на работе? – спросила брата Наталья.

– Здрасьте… – усмехнулся тот. – Сегодня, вообще-то, воскресенье. Выходные никто не отменял.

– Интересно, с каких это пор летом в деревне выходные по дням недели стали считать, а не по погоде, а? Погодка-то шепчет.

– Да мне плевать, – презрительно скривил губы Андрей. – Это, вон, кто на тракторе, те пусть и пашут, и сеют без выходных-проходных. А у меня воскресенье.

– А-а, – протянула сестра, – понятно. Так ты сейчас безлошадный, значит? Сняли?

– Да оно мне не шибко-то и надо, – равнодушно пожал плечами брат.

– А зарплата? Денег-то меньше ведь платят.

– Нам хватает, – Андрей сунул руки в карманы, – так что, вы за нас не переживайте.

– Да я и не переживаю. – Наталья подошла к крыльцу и села рядом с матерью. – Мне-то чего переживать.

На какое-то время замолчали. Андрей прошёлся туда-сюда, пиная по двору сухую веточку. Юрий, сидя на лавке, смотрел себе под ноги. В сенках послышались шаги, на крыльцо вышел Матвей.

– Здоро́во, – поздоровался с сыном.

– Привет, батя. Чего ты там в огороде делаешь-то?

– Так… проверил кое-чего. Огурцы нынче какие-то совсем вялые. Взошли вроде бы хорошо, а потом стоят в одной поре, не растут. Не знаю, будет толк с них или нет, а то, может, ещё подсаживать придётся.

– У нас тоже они не шибко, – согласно кивнул Андрей. – Да нынче все жалуются. Год, может, такой.

– Может, и год такой.

Снова замолчали. Андрей ещё потоптался в нерешительности по двору, потом глянул на сестру, на Юрия:

– Ну так чего, может, за приезд, а? Того?

– Чего – того? – не поняла Наталья.

– Ну… приезд-то отметить бы надо. А то сто лет уж не виделись, ёлки зелёные!

– Да мы уже отметили, – повела плечом Наталья и глянула на мужа. – В обед.

– Ой, господи… – прошептала Клавдия, недовольно поджав губы. Возразила тихонько сыну: – Ну к чему это опять?

– Что значит – к чему? – поднял брови Андрей. – Я ж говорю: за приезд – святое дело! А, Юрок?

Юрий протяжно вздохнул, словно раздумывая, пожал плечами:

– Не знаю…

– Да чего тут знать-то? – настаивал Андрей. – Натаха?

– Я не хочу. – Та отрицательно помотала головой.

– Юрок, ну так, может, мы с тобой вдвоём тогда посидим? – глянул Андрей на зятя. – Поболтаем, расскажешь, чего там у вас в городе хорошего.

Тот снова неопределённо пожал плечами, глянул искоса на Матвея и согласился:

– Ладно, давай посидим.

– Тогда, может, ко мне, а? Чтоб местное население не смущать.

– Юр, может, не надо? – протянула Наталья. – Нам же ехать завтра. Будешь с запахом.

– Как завтра? – удивился Андрей. – Вы чего, завтра уже обратно собрались?

– Ну да, надо, – кивнул Юрий. – Ничего, я немного, – успокоил он жену. – Всё равно после обеда только поедем, выветрится,

– Ну всё тогда! – Андрей улыбнулся и потёр ладони друг о друга. – Как говорится, вперёд и с песней!

Клавдия болезненно поморщилась, зашептала:

– Господи Исусе, прямо не знаю, тошнёхоньки мне…

– А твоя-то как? Это… Татьяна? Не будет против? – спросил на всякий случай Юрий.

– А чего она? Гости же, не просто так. Сейчас в магазин заскочим, возьмём чего‑нибудь и посидим как белые люди: чинно, благородно.

– Тебе ж на работу завтра, – напомнил сыну Матвей. – С трактора попёрли, хочешь, чтоб вообще с совхоза турнули?

– Бать, – скривил щёку Андрей, – да всё нормально будет. Юрке, вон, завтра вообще за руль. Маленько посидим и всё, – он успокаивающе махнул рукой. – Время-то детское ещё. – Глянул на часы. – Четыре, вон, только доходит. Пошли, Юрок! Там в коляске каска лежит, надевай и поехали.

Зять поднялся с лавки. Пить особого желания у него не было, но сидеть весь вечер у стариков тоже не хотелось: разговор с тестем подпортил настроение. Выходило так, что в этом смысле Андрей подвернулся как нельзя кстати.

– На чём катаешься-то? – спросил Юрий, с усмешкой осматривая Андреев мотоцикл, когда они вышли на улицу.

– Так, всё на том же, на «Планете». А ты, я смотрю, растёшь, – Андрей кивнул на сверкающие «Жигули». – У тебя же, вроде, «трёха» была.

– Была да сплыла. Развиваться надо, шуряк, вперёд двигаться. А иначе нам удачи не видать, – хохотнул Юрий. – Го́да ещё лайбочке нету. – Он ласково похлопал машину по крыше.

– Юр, ну ты недолго только, хорошо? – попросила мужа Наталья, тоже выходя на улицу.

– Да недолго, недолго… Не боись, – успокоил тот жену, надевая каску. – Ты тут за машиной приглядывай.

– Хорошо. Когда тебя ждать-то?

– Да чего меня ждать… Когда приду, тогда приду. – Юрий сел на сиденье позади водителя.

– Натах, да я ж говорю: пару часиков посидим и всё. – Брат торопливо топнул по заводной ножке раз, другой, мотоцикл завёлся. Перекинув ногу, Андрей ловко запрыгнул на водительское место, и мужики тут же уехали, оставив позади себя сизое облачко выхлопных газов.

– Знаем мы его «маленько». У него маленько-то не получается, – пробормотал Матвей, когда дочь вернулась во двор.

– М-да… – задумчиво протянула Наталья. Потом глянула на отца: – А вообще-то, пап, ты сам виноват.

– Я? Это в чём же это? – изумлённо поднял брови Матвей.

– А вот если б ты к Юре со своей моралью не полез, так он сейчас, может, и не уехал бы. Я же видела, как у него настроение испортилось после вашего разговора. А Юра бы не поехал, так и Андрей не пил бы сегодня.

– Вот молодец ты какая! – усмехнулся отец, хлопнув себя ладошкой по колену. – Свалила с больной головы на здоровую. Твоему Юрию сейчас что – и слова не скажи? Нацеловывать его прикажешь? Нет уж, что думаю, то и говорю, вот так вот.

– Ой, старик, ну ты как всегда, – поддержала дочь Клавдия. – Вечно со своим языком лезешь куда не просят.

– Да ну вас! – насупился Матвей. – Мне девятый десяток идёт, помирать скоро, а они учить меня надумали. – Он поднялся, стряхнул со штанины прилипшую травинку, и пошёл в дом.

Клавдия, после того, как старик ушёл, решила пойти в огород – надо было прополоть грядку с луком, до которой всё никак не доходили руки.

– Мам, может, тебе помочь? – предложила Наталья.

– Нет, нет… не надо, сама управлюсь, – замахала рукой старуха. – Сиди, отдыхай. Кого там, делов-то…

И дочь не стала настаивать, тем более, что отца, который мог бы снова пристыдить её, поблизости не было. Но если честно, то и помощь-то она предложила без особого энтузиазма, более из соображений, что так принято, а не потому, что действительно хотела помочь матери полоть траву. Нет, от деревенской работы она давно уже отвыкла, и когда мать сказала «не надо», то вздохнула даже с некоторым облегчением.

– Ну как знаешь, хозяин-барин. Вернее, хозяйка, – усмехнулась она и, оставшись во дворе одна, села на крыльцо.

Да, от деревни Наталья отвыкла и, если первое время после отъезда на учёбу в город она реденько, но всё же грустила по родному дому, то через пару-тройку лет – наоборот: приезжая к родителям на каникулы или на праздники, старалась поскорее уехать обратно. Подчас даже придумывала несуществующие причины, требовавшие отъезда, тем более что уличить её в обмане никто не мог.

По большому счёту и в этот свой приезд она могла бы остаться и на неделю, и даже больше, но желания такого у Натальи не было. Зачем? Полоть грядки? За водой ходить на колодец? В туалет каждый раз бегать на улицу, в этот, извините за выражение, нужник, с его запахами и мухами? Бр‑р… нет уж, увольте. Все эти деревенские «прелести» вовсе её не привлекали, их ей вполне хватило в детстве. Просто погостить у родителей? Пожить у них подольше? И это ни к чему, они давно уже привыкли жить сами по себе, одни, так что… Можно подумать, какая-то неделя что-то решит. Повидались, пообщались, подарки подарены, чего ещё надо? Чего тут высиживать?

Вообще, свою деревенскую бытность Наталья всегда вспоминала без особой теплоты. Даже то, что это было время детства, школьные годы, ранняя юность, иными словами, всё то, что выходит на первый план, когда человек ностальгирует по прошлому, – даже это не делало воспоминания приятными. Почему‑то ей больше вспоминалось не что-то доброе и хорошее, что несомненно тоже было, а теснота, в которой они жили впятером в маленьком доме, полати6, на которых приходилось спать, морозные зимы с буранами, переметавшими дороги так, что ни пройти ни проехать, грязь по колено в межсезонье и прочие малоприятные детали сельского быта.

Мимо по улице, заглядывая через забор, не спеша прошёл Саня Саенко. Увидев Наталью, радостно заулыбался:

– Здорово, Наталья! – Он остановился у калитки и приветливо махнул рукой.

– Здравствуй, Саша, – вяло улыбнулась та в ответ.

– В гости приехали?

– Угу, – коротко ответила Наталья.

– Понятно, – протянул Саенко, продолжая непонятно чему улыбаться. Сам-то он был не прочь поболтать, для этого и пошёл мимо Заречневского дома. – Как жизнь-то вообще?

– Нормально.

– Ясно. – Саня, видя, что Наталья не выказывает никакого желания к разговору, несколько стушевался, замялся. – Ну ладно, пойду я, тогда, – словно бы спрашивая разрешения, сказал он.

– Ага, счастливо, – кивнула та и отвернула голову в сторону.

И Саенко, сунув руки в карманы, побрёл дальше.

Давным-давно Наталья с Саней были одноклассниками и даже какое-то время – не то в шестом, не то в седьмом классе – дружили. Он ходил за ней хвостиком, когда она шла в школу и обратно, пару раз даже носил её портфель, но после того, как малышня начала, глядя на них, приговаривать «тили-тили тесто…», Наталья портфель Сане больше не давала и стала сторониться его. Чуть позже, когда она заканчивала десятый класс, Саенко, учившийся в то время в сельхозтехникуме, попытался было снова задружиться с ней, стал оказывать знаки внимания, демонстрируя серьёзность своих намерений, но Наталья резко осадила его и на этом дело закончилось, так толком и не начавшись.

«Слава богу, отвёл господь от ухажёра, – думала она сейчас, посмотрев в спину удалявшемуся Саенко. – А то так и сидела б в деревне этой по сей день». Но сидеть в деревне Наталья не собиралась никогда. По крайней мере уже с пятого класса, когда они съездили однажды от школы на экскурсию в областной центр, она чётко определила для себя – как только закончу школу, так сразу же и уеду сюда, в город. С тем и жила последующие годы.

Да, честно говоря, в последнее время её и город этот уже перестал устраивать, казался не таким уж и большим, и хоть и областной был центр, но в масштабах страны, как ни крути, а всё равно периферия. Хотелось чего-то большего, чтоб театры были, музеи, красивые дома, проспекты, достоприме-чательности разные, возможности… Она вообще не понимала, как некоторые живут вот так вот, как её родители, как этот Саенко, как брат Андрей, почти всю свою жизнь на одном и том же месте, да ещё и в деревне. Понятное дело раньше, лет сто назад, когда попросту деваться было некуда, но сейчас‑то? Что хорошего в этой деревне? Зимой печку топи, снег греби, летом огород, сходить некуда, посмотреть нечего… Ну уж нет, такая жизнь не для неё.

Она могла бы даже укатить со своим первым мужем на ПМЖ7 в Израиль; нашлись у него там какие-то родственники, вот он и засобирался. Наталья была уже практически готова к этому шагу, и то, что в её жилах не было ни капли еврейской крови, и то, что надо было не просто куда‑то уезжать, а менять страну, гражданство, её сначала вовсе и не пугало. Но когда до отъезда оставался какой‑то месяц, когда уже и документы все были почти готовы, вдруг пошла на попятную. От ставшей в какой-то момент не абстрактной, а вполне осязаемой мысли, что она уедет так далеко и насовсем, ей сделалось настолько страшно, что, как ни увещевал её супруг, какие только доводы ни приводил, она упёрлась и осталась в Союзе. Она сама тогда толком не могла объяснить почему осталась: может, из-за того, что вдруг не умом, а сердцем почуяла, что там, куда она собралась, всё совсем другое – другой язык, другая вера, другие люди, другой климат; может, из-за того, что Валерка тогда был совсем ещё маленький, в школу даже не ходил; может, испугалась предстоящего разговора с родителями, которых к тому времени ещё даже и не известили о предстоящем отъезде на землю обетованную, а может, всё это вместе взятое. И как часто бывает в таких случаях, потом уже, когда переиграть ничего было нельзя, спрашивала себя: «А вдруг сглупила, вдруг и надо было ехать? Вон их сколько туда уехало, и ничего, живут как-то же. Да и не «как-то же», а вполне себе неплохо живут».

Впрочем, сильно она ни о чем не жалела, так как свой второй брак – с Юрием, считала довольно удачным. Во всяком случае, для немолодой уже женщины с двумя детьми – даже очень и очень удачным. Юрий, конечно, тоже не молоденький уже был, и алименты платил на ребёнка от первого брака, но с его материальным положением он вполне мог найти себе кого‑нибудь помоложе, да и без детей. По крайней мере, так казалось Наталье. И, что немаловажно, с новым мужем они оказались единомышленниками в том вопросе, что сидеть на одном месте нечего, а надо стремиться к чему-то большему. И это большее в последнее время чуть-чуть даже замаячило на горизонте. Совсем чуть-чуть, но – замаячило. Дело в том, что у Юрия образовались новые связи, причём не абы где, а в самой столице, и был уже даже разговор, что, дескать, хорош в Сибири своей сидеть, надо бы на простор выбираться, туда, где решаются все дела, где больше перспектив и возможностей, и где крутятся все деньги. И если всё это получится, то и сына проще будет в МГИМО пристроить, да и вообще – Москва она и есть Москва. Но говорить об этом открыто было пока ещё преждевременно, боялись вспугнуть, сглазить. Поэтому молчали, и даже при Валерке речи об этом не заводили.

Вот и сидела сейчас Наталья на крылечке родительского дома, а мыслями была далеко-далеко отсюда, даже не слышала, как разговаривает мать с курицами в стайке, как ходит в сенках отец, как бренчит цепью в огороде Амур и как сосредоточенно гудят на цветах пчёлы.

Юрий пришёл к восьми. Видно, что выпивший, но на ногах стоял крепко. К этому времени успели поужинать и почти управились по хозяйству: Клавдия подоила корову, покормили овечек, собаку, а Матвей с Валеркой полили почти все грядки, остались только огурцы. Когда Валерка вернулся домой, мать было накинулась на него, но Матвей заступился за внука, и Наталья, махнув рукой, отстала. Сейчас Валерка черпал из бочки вёдрами воду, подносил к огуречной гряде, а дед ковшом поливал под корень вялые плети.

Юрий, войдя во двор, тяжело опустился на крыльцо и протяжно зевнул. Наталья, которая с матерью в это время была дома, услышав, как хлопнула калитка, вышла на улицу:

– Ну как, отметили приезд?

– Слушай, а чая у них нету? – вместо ответа спросил жену Юрий. – Я бы сейчас чайку сладенького попил.

– Сейчас сделаю. – Наталья ушла обратно в дом и через пять минут вынесла большую кружку горячего чая. – На, держи. Только осторожнее, кипяток.

Юрий, подув на чай, сделал пару осторожных глотков и удовлетворённо кивнул. Следом за дочерью из дома на крылечко тихонько вышла Клавдия – не нужно ли зятю ещё чего‑нибудь? Тот тяжело вздохнул, снова отхлебнул из кружки, усмехнулся и сказал с ухмылкой:

– Ну и балбес всё-таки этот Андрюша ваш.

– Ой, господи, – пробормотала Клавдия. Страдальчески сморщив лицо, спросила: – Чего он там?

Юрий оглянулся на тёщу:

– Пардон, мамаша, не заметил вас.

– Чего случилось-то? – хмуро спросила Наталья.

– Да… – муж лениво махнул рукой. – Там в магазине ещё мужик какой‑то к нам прибился. Братик твой сказал, что друган его, Иваном кличут. Вот… Ну, короче, две бутылки коньяка взяли, посидели, думал, всё, хватит, а ему мало. Пристал ко мне – пошли ещё возьмём, да пошли ещё возьмём. Кое‑как отвязался.

– Ой, господи, господи… – снова зашептала Клавдия, качая головой.

– Ты представляешь, – Юрий посмотрел на жену, – у них тут «Белый аист» свободно стои́т. Я аж обалдел. В городе днём с огнём не найдёшь, а тут, в дыре этой – пожалуйста. Спросил у продавщицы, говорит, завезли недавно пару ящиков, да никто не берёт, дорого, и не пьют тут у них такого. Во дела…

– Ну так у них тут снабжение-то другое, тут же геологи. Оно и раньше так было. В городе нету, – ту же тушёнку возьми или молоко сгущённое, – а тут было, завозили. Даже сапоги финские как-то выбрасывали, дублёнки.

– Ну, так это раньше. Я думал, сейчас-то везде всё одинаково. Завтра домой поедем, надо будет остановиться у магазина, взять бутылок десять про запас, я попросил на всякий случай, чтоб оставила.

Клавдия помялась с ноги на ногу, спросила:

– Так, а Андрей-то чего?

– А? Кто? – Юрий, повернувшись всем телом к тёще, глянул на неё снизу-вверх. – Андрей? Да я почём знаю… Пятёрку выпросил у меня, я сюда пошёл, по деревне ещё немного прогулялся, посмотрел, чего тут у вас хорошего, а они с тем мужиком куда-то подались.

Клавдия огорчённо замотала головой и, что-то бормоча себе под нос, ушла в избу.

– Уж не говорил бы при ней, – попеняла мужу Наталья. – Чего мать лишний раз расстраивать.

– Ну уж, прямо… расстраивать… А то она его не знает.

– Ну, всё равно.

Юрий поморщился:

– А-ай… – Повертел головой по сторонам. – А Валерка где? Не нагулялся ещё, что ли?

– Да в огороде он с дедом. Грядки, кажись, поливают.

– Понятно. Воспитание трудом. Ну что ж, дело хорошее. Пойду тоже в огород схожу. Надо посетить одно ма-аленькое помещеньице. Мадам, вы не возражаете?

– А если возражаю, так не пойдёшь? – усмехнулась в ответ Наталья.

– А если вы против, так я могу прямо здесь, – муж показал рукой на двор.

– Иди давай… Здесь…

Юрий засмеялся:

– Шучу, шучу. – Грузно поднявшись, он пошёл в огород.

Валерка с Матвеем к тому времени уже сделали все огородные дела. Старик сидел на своём чурбаке у столярки и смотрел, как внук играет с Амуром. Увидев зятя, спросил:

– Ну как? Посидели?

– Посидели…

Юрий, сходив в туалет, вернулся, повертел головой в поисках, на что бы присесть.

– Вон, за грядкой огуречной табуретка стоит, ежели сесть хочешь, – показал рукой Матвей, догадавшись о желании зятя.

Тот взял табуретку, вынес на дорожку и сел. Хоть и не сложился у него с тестем разговор днём, но сейчас, после того как выпил, у Юрия снова появилось желание немного поболтать.

– Так что, папаша, вот такие дела… – сказал зять и поцокал языком.

Старик удивлённо посмотрел на него:

– Какие дела?

– Кирдык, похоже, социализму вашему приходит, – криво усмехнувшись, зять глянул на Матвея.

Тот посмотрел в мутноватые глаза Юрия:

– Это почему ж он мой?

– Ну а чей? Вы ж его строили.

– А ты не строил? Сам же говоришь, пять лет только до пенсии осталось. Вон сколь, выходит, строил.

– Не, папаша, я ничего не строил, – помотал головой Юрий.

– Ну так и я не строил. Жил да жил себе.

– Ну да, ну да… – Зять сорвал травинку, взял в зубы. – Жили-были и приплыли… – задумчиво произнёс он, глядя себе под ноги. – А социализму всё равно кирдык приходит. Не оправдала себя идея-то, не оправдала. Вон, в газетах-то чего пишут. Вся верхушка ворует. Прогнило всё насквозь, номенклатура… Дворцов себе понастроили, привилегии сплошные. В Средней Азии как были эти… как их… баи, так и остались. Вон, Гдлян с Ивановым8 разворошили гнездо, так их самих потом прищучили. Мафия кругом! Ну ничего, Ельцин придёт, он им всем покажет.

– Ельцин? А он чего – из другого теста сделанный?

– В смысле – из другого теста?

– Сам же говоришь, верхушка ворует, а Ельцин-то твой кто – не верхушка?

– Не, он другой, – возразил зять, по-прежнему вертя в зубах травинку.

– Ну да… Был бы другой, так не был бы в верхушке этой.

– Гм… – Юрий усмехнулся. – Не знаю, не знаю… – Поднялся с табуретки, подошёл к бочке с водой. – Папаша, вода чистая?

– Из колодца натаскана да с дождей набралась. А чего делать собрался? Ежели пить, так не посоветую, лучше в избу сходи.

– Да нет, умыться хочу. – Зять скинул рубашку, обнажив полный белый торс с обвислыми грудями, зачерпнул ладонями воды и энергично растёр лицо, обтёр шею. – Бр-р… Хорошо.

– Так, значит, говоришь, власть виновата, что, как ты выражаешься, кирдык социализму приходит? – спросил Матвей.

– Ну а кто ещё? Рыба завсегда с головы гниёт. – Юрий стряхнул с головы капли воды.

– А народ не при чём?

– А чего народ?

– Народ не воровал? Только начальство?

– В смысле?

– Чего «в смысле»? В прямом смысле. Ты говоришь, власть проворовалась, а я тебя спрашиваю, народ-то не воровал? Не тащили с работы, кто что мог?

– Ой, да бросьте вы… Может, и тащили, да сколько там работяга утащит?

– Один немного, а мильоны? Что, не так, что ли? А то начальство у вас завсегда виновато. Все хороши́.

– Матвей Иванович, а чего вы их защищаете? Вы же, насколько я знаю, сами в начальниках никогда не ходили.

– А при чём тут это? Ты по совести думай, а не как бы себя получше выгородить. У нас, вон, в леспромхозе только ленивый тёсу мимо конторы не уволок. Бутылку-две поставят кому надо, и готово. Зина, вон, соседка напротив живёт, так про сына своего сказывала. Он у ей на мясокомбинате работает, так килограммами каждый божий день тащат. Одних ловят, содют, а другие всё равно тащат.

– Так, начальство-то ещё больше тащит! Они тысячами, десятками тысяч воруют, вагонами! Чего вы о людях? У людей и так ничего нет, вот и тащат.

– А может, наоборот – тащат, потому и нет ничего? И начальство твоё… Оно откуда берётся? С луны, что ли, на землю падают? Тот же народ оно и есть. Пока он в простых ходит, так ничего ещё кажется, а как чуток приподнимется, смотришь – и не узнать. Так что, ты, зять, прежде на себя посмотри, а потом уж про «кирдыки» рассказывай.

– А чего я? – Юрий снова надел рубашку, сунул руки в карманы.

– А того, что, если б ты хлястики к ботинкам своим сразу пришивал да продавал бы их по нормальной цене, а не потом втридорога, так, может, оно и лучше было бы. И дефицита не было бы, и никаких «кирдыков». Если б честно все работали.

– Матвей Иванович, вы опять начинаете? Дались вам эти хлястики, ей богу! Рассказал на свою голову… Давайте не будем, а то точно поругаемся. – Зять подошёл ближе к тестю. – Дефицит у нас и до кооперативов был, так что… Не надо всё на меня валить. И вот скажите, а вы сами за свою жизнь с работы так-таки ничего и не утащили? Ни гвоздика не взяли?

Матвей серьёзно посмотрел на зятя:

– Нет, не утащил.

– Ну, тогда вы уникум. – Юрий развёл руками. – Или святой, прямо.

– При чём здесь святой? Совесть иметь надо, вот и всё.

– А-ай… – Зять безнадёжно махнул рукой. – Опять про совесть свою. По-вашему, выходит, я бессовестный, так, что ли?

– А это ты уж сам думай.

– Ой, ладно! – Юрий поморщился. – Всё, хватит…

Матвей умолк. Ему вдруг стало грустно, он отвернулся и опустил голову.

Валерка, игравший всё это время с Амуром, наконец оставил собаку и, вымыв в бочке руки, спросил:

– Дед, а когда на рыбалку пойдём? Я хоть завтра готов.

– Завтра-то уж, поди, не надо. Надо будет сперва гостей проводить, удочки поправить, леску новую твою поставить, потом уж. На неделе сходим.

– На лодке?

– Можно на лодке.

– Или на Звони́ху?

– Да куда душа попросит, туда и пойдём.

Юрий, стоявший тут же, протяжно зевнул:

– Ладно, рыбаки, мечтайте, а я пошёл. Спать пора ложиться. – Он повернулся идти, но взгляд его упал на стоявший у столярки мешок с консервными банками. – А вот, кстати… Я ещё в прошлом году его заприметил, да только не сказал тогда ничего. – Юрий ткнул пальцем в мешок. – Там же у вас банки консервные? Только сплющенные. – Зять подошёл, попробовал мешок на вес. – Килограмм семь-восемь будет, не меньше. Это за сколько же лет вы столько накопили, а? При этом, насколько я успел понять, сами вы консервами не питаетесь, так?

– Так, – подтвердил Матвей.

– Ну вот. Где ж вы тогда столько их набрали? Значит, всё же стащили где‑то? – ухмыльнулся Юрий. – А говорите, нигде ничего не взяли.

– Ну да… Банки вот стащил, – кивнул старик.

– Ну вот видите. А зачем они вам, кстати? В металлолом сдавать, что ли, собрались?

– Может, и в металлолом.

– Вот то-то же! Так что, не надо, папаша, мне тут рассказывать. – И, назидательно помахав указательным пальцем, Юрий направился в дом, но потом остановился. – Кстати, – обернулся он к Матвею, – не примут их у вас в металлолом. Такую жесть не принимают, слишком тонкий металл, из него потом ничего не сделаешь. Так что, зря вы их… того… – И зять пошёл дальше.

– Дед, а правда, откуда у тебя столько банок этих? – поинтересовался Валерка. – Ты ж не стащил их.

– Да так… Нашёл как-то в лесу и домой вот принёс.

– А чего тогда дяде Юре так не сказал?

– Да он бы всё равно не поверил. Ладно, бог с ним, с дядей Юрой… Может, тоже в избу пойдём, а? – глянул дед на внука.

– Да светло ещё. – Валерка сел на табурет, на котором до этого сидел отчим. – Давай ещё посидим.

– Ну давай посидим. Пусть они там пока укладываются.

На деревню опускалась вечерняя прохлада. В наступивших сумерках угасли звуки дневной суеты, и только в нагревшейся за день траве по-прежнему звонко стрекотали кузнечики, а из-за того, что вокруг сделалось тихо, казалось, что стрекочут они как-то особенно громко. В стайке протяжно замычала Дочка. Амур, лежавший возле будки, вдруг вскочил и, подняв уши торчком, уставился в конец огорода.

– Кто там? – спросил его Матвей и ответил сам себе: – Кошка, наверное, ходит. Ладно, – старик поднялся с чурки и потрепал внука по голове, – пошли, а то потеряют нас с тобой.

Глава 4

Андрей с серьёзным лицом сидел в прихожей у окна, перед ним на столе стояла эмалированная кружка с чаем, в вазочке из синего стекла лежали пряники. После их посиделок с Юрием прошло уже дней десять. Тогда, на следующий день в понедельник, он на работу явился только к полудню. После того как Юрий ушёл, они с дружком Неустроевым Иваном продолжили гулеванить. Прошатались по деревне допоздна, домой Андрей заявился уже во втором часу ночи, ну и, естественно, наутро проспал. Однако с тех пор он капли в рот не брал.

Сейчас Андрей в обеденный перерыв заехал на мотоцикле к родителям занять денег и заодно пообедать. Матвей сидел тут же, за столом, вертел в руках коробок спичек.

– По старым бы временам тебя вмиг с работы турнули, а то и загремел бы за прогулы куда подальше, – сказал отец, искоса глянув на сына. – А нынче цацкаются с вами, как с дитями малыми.

– Бать, да ну ладно… хорош, чё ты… – сын болезненно поморщился и отхлебнул чая.

Клавдия молча что-то делала на кухне, брякала там посудой.

– Сказал же, не буду пить, значит, не буду. Всё, в завязке я! – Андрей решительно рубанул ладонью воздух. – С директором вчера говорили, обещал с понедельника на трактор вернуть. С двадцать пятого числа косить уже хотят начинать.

– Не рано?

– Так, нынче трава хорошо прёт. Теплынь да дожди – слава богу! Как на Собанцево-то ехать, где поля идут за сосняком, там, говорят, травища уже чуть не с метр вымахала.

– Ну, дай бог. – Матвей положил коробок на стол. – На тебя-то нынче можно рассчитывать? Косить-то.

– Бать, ну чего ты спрашиваешь, конечно. Только вы когда хотите?

Старик пожал плечами:

– По погоде будем глядеть, но не раньше Петрова дня, думаю.

– Ну и всё! Помогу. Да я трактором накошу, чего руками-то махать.

– Ладно, загадывать пока не будем, далёко ещё, сперва дожить надо. – Матвей встал, подошёл к ходикам, подтянул гирю. Спросил сына: – Сколько там на твоих? Наши, кажись, отстают.

– Так, а те-то, которые мы тебе на день рождения подарили? Они-то идут? Глянь там, да и всё.

– Да я всё забываю, что у нас там тоже сейчас часы висят. Скажи уж сам.

Андрей глянула на свои наручные часы:

– Ну да, опаздывают ваши малёха. На моих без пят-надцати два, а на ваших тридцать пять ещё.

Матвей подвёл минутную стрелку вперёд:

– Там, поди, уж пыли в них… По‑хорошему, так снять бы да почистить надо.

– Бать, ну так чего? – Сын просительно глянул на отца. – Займёте?

– Сколько, говоришь, надо вам?

– Да тридцатки всего и не хватает. Танька давно уже эту «Малютку» хочет. Да она и стоила-то раньше сороковник всего, а с весны уже сотню, в два с лишним раза подорожала. Если сейчас эту стиралку в магазине не возьмём, то потом вообще неизвестно чего будет. А на базар ехать, так там цены сам знаешь какие.

– Откуда я знаю. – Матвей, продолжая стоять, привалился плечом к дверному косяку.

– Ну… – сын поморщился, – три цены, как минимум, а то и больше.

– Она-то сама на работе сейчас? Татьяна.

– Да на работе, где ещё. Так она сама бы и пришла, да не успевает просто, вот меня и попросила, чтоб заехал. Говорю же, если сейчас не взять, то поздно будет.

Старик кхекнул в кулак и ушёл в комнату. Открыл шкаф, достал спрятанный за стопками белья кошелёк, вынул три десятирублёвые купюры, вернулся в прихожую и положил их на стол перед сыном:

– Держи.

– Спасибо, бать, – кивнул Андрей. – Мы это… с получки обязательно вернём.

– Да молчи уж… Вернёт он. С каких шишей возвращать‑то будешь? Сколь за июнь-то получишь в коров-нике своём? Копейки.

– Ну как… – смутился сын. – Всё равно.

– Не надо ничего возвращать, но только сразу тебе скажу: узнаю, что на водку пустил – лучше больше не приходи. На порог не пущу!

– Бать, ну ты чё, ёлки-палки! Обижаешь. Я же сказал, завязал, значит, завязал!

– А вот ты, Андрюха, хочешь – обижайся, хочешь – нет, да только сам веру-то к себе подорвал. Сколько раз уже зарекался, а толку? До седых волос дожил, внучка уже есть, а… – Матвей в сердцах махнул рукой, снова сел к столу. – Илюха-то пишет? Как там они? – спросил об Андреевом сыне, жившем с женой и дочкой в райцентре.

– Да пишет реденько. Так-то вроде ничего живут, да жалуется, что в магазинах пусто. Ну и цены… Как в апреле-то задрали… Спрашивал насчёт картошки да морковки, а у нас у самих с прошлого-то года с гулькин нос осталось. Ведра три от силы, самим до новой только дотянуть. – Андрей хмуро взял со стола червонцы, свернул вчетверо и положил в нагрудный карман рубахи.

– Прибрал бы получше, а то выпадут.

– Да я сейчас сразу к Танюхе на работу заскочу, отдам ей.

– Вот это правильно.

Клавдия до этого не вмешивалась в разговор, но тут вышла из кухоньки в прихожую.

– Старик, – обратилась к мужу, – у нас-то картошка есть же ещё? Пусть приедут да возьмут. Илья-то. Ведра четыре‑то можем дать. И моркови со свеклой, да и капуста квашеная ещё есть. Несколько банок-то пусть возьмут.

– Да не жалко, – Матвей пожал плечами, посмотрел на сына. – Напиши Илюхе, ежели будет оказия какая, так пусть приезжает да возьмёт. Да хоть и на автобусе, не шибко далёко.

– Ладно, – кивнул Андрей, – напишу сегодня.

В сенях стукнуло, и через секунду распахнулась избная дверь. С большой сумкой зашёл Валерка, – его отправляли в магазин – поздоровался:

– Здравствуйте, дядя Андрей!

– Привет! – Андрей улыбнулся, протянул племяннику руку. – Ну как отдыхается-то? Чего к нам не заходишь? Разок всего и был. Телевизор, если когда посмотреть, так не стесняйся, приходи.

Валерка поставил сумку возле двери.

– Да некогда всё, дядя Андрей!

– Ишь ты занятой какой! Чего делаешь-то?

– Так это… то со Славкой гуляем, с Комлевым, то, вон, деду с бабой помогаю, то на рыбалку… Два раза уже ходили. На Звониху раз, да на пруд второй. Три дня назад, когда дождь‑то был. Вымокли все…

– Ой… рыболовы… – Клавдия вышла с кухни, взяла принесённую внуком сумку. – Вот правду говорят: что старый, что малый.

– Ба, ну ты не понимаешь ничего! – Валерка выразительно скривил губы и ушёл в комнату, где, взяв книгу, завалился на диван.

– Ну конечно, ничего я не понимаю, – пробурчала старуха и глянула на сына. – Ты чай-то пошто не допиваешь? Пей, пока совсем не остыл, да пряники ешь. Тарелкой-то супа одной шибко сыт не будешь, а картошка ещё не готова у меня.

– Да ничё, я наелся.

– Кого наелся-то? Ничего не поел толком. И так, вон, худющий какой. Есть-то не будешь, так вовсе отощаешь. – Клавдия, шаркая тапками, снова ушла на кухню, стала мешать в сковороде: оттуда послышалось шкворчание и пошёл запах жареной картошки.

Матвей проводил жену взглядом, спросил сына:

– Ты случа́ем не знаешь, геологи как в Петенёвку ездят?

– В Петенёвку? А зачем тебе туда? – поднял брови Андрей.

– Да не туда… Хотим вот с Валеркой на пруд в Колбиху съездить. Мужики чего-то шибко уж его нынче хвалят. Кто ни поедет, так налавливают.

– А-а… Ну так они от конторы гэрэповской9 каждый вторник на вахтовке туда мотаются. На «газоне» шестьдесят шестом10. В семь утра, кажется. А обратно вечером, поздно уже.

– Да обратно-то мы на автобусе бы доехали. На рейсовом.

Сын согласно кивнул:

– В принципе, можно. Да, он часа в два там идёт.

– Может, ты нас как-нибудь в выходной на мотоцикле бы свозил? Сам бы с удочкой посидел.

– Не, бать, боюсь, не получится. Если на трактор сейчас сяду, там без выходных-проходных вкалывать придётся.

– Ну да… Ладно, тогда с геологами, может, соберёмся. Охота всё же попробовать, давно я там не был.

– Попробуйте, – Андрей протяжно вздохнул, хлопнул руками себя по ляжкам и поднялся. – Ну ладно… Наелся, напился, спасибо за угощение, мне пора. К Татьяне ещё надо успеть заскочить, да на работу. Мам, я поехал!

Из кухни выглянула Клавдия:

– Не поел толком-то ничего… Ну, ступай уж с богом. – Она мелко перекрестила сына в спину.

Матвей тоже поднялся, взял с вешалки шляпу, пошёл следом за Андреем. Вышли за ограду.

– Ладно, бать… Спасибо ещё раз, что с деньгами выручили. – Андрей надел каску, сел на мотоцикл.

– Брось… Не чужие. Ну давай, путём-дорога. Татьяне поклон передавай.

Сын завёл мотоцикл и, кивнув на прощание отцу, уехал. Тот, приложив козырьком ко лбу ладонь, проводил его взглядом, потом присел на лавочку.

– Деда Матвей, – услышал он женский голос, – пляшите!

Повернув голову, старик увидел Ленку Паутову с сумкой на плече. Улыбаясь, та шла по улице и махала конвертом.

– Сегодня, прям, пе́кло, – пожаловалась почтальонка, подходя ближе. – И парит. Опять дождь, наверное, ночью будет.

– Чего там? – кивнул Матвей на конверт, который Ленка по-прежнему держала в руках.

– Да письмо вот вам несу. Ну и «Знамёнка» ещё. – Она протянула конверт с газетой.

Дед взял письмо, прищурившись, вгляделся в обратный адрес:

– Не разберу ничего. Глянь, откуда?

Ленка назвала адрес отправителя.

– А-а… От Бориса, значит. Ну ладно, – Матвей поднялся с лавки, – в избу пойду, дам Валерке, пусть прочитает.

– До свидания, деда Матвей! – почтальонка улыбнулась и размашистой походкой зашагала дальше.

– Как жених-то твой? Пишет? – спросил вслед старик.

Ленка остановилась, живо повернулась на пятках, заулыбалась ещё шире.

– Ага! Чуть не каждый день письма шлёт! – Глаза её светились от радости. – Пишет, что скучает.

– Ну и ладно… Бог даст, всё хорошо будет, – тоже улыбнулся Матвей.

– Но как подумаю, что два года ещё… – улыбка слетела с Ленкиного лица и она жалобно скривила губы.

– Ничего… Два – не двадцать пять, как ране-то служили. Пролетят, и не заметишь. Ну, беги с богом.

– Ага, до свидания! – почтальонка снова заулыбалась и потащила свою тяжёлую сумку дальше.

Зайдя в сенки, Матвей бросил конверт на стол, подумав: «Потом прочитаем, после обеда. Пойду пока тяпки наточу, а то картошку уже протяпать надо будет».

Картошка взошла, но вперёд неё повылазили сорняки, из‑за которых картофельную ботву было и не видать. «Что путнее бы так росло», – думал старик, глядя на осот да на пырей, поднимавшиеся над посадками. Взяв массивный напильник с крупным зубом, он вытащил из-под крыши в бане две тяпки и стал затачивать их, положив на верстак. Через пять минут прибежал Валерка.

– Дед, пошли обедать, баба зовёт! – позвал он Матвея.

– Садитесь пока без меня, ежели шибко голодные, я чуть попозже приду, тяпки сперва заточу.

– А ты долго?

– Да минут пять, десять.

– Ладно, мы тебя подождём! – крикнул внук и убежал обратно.

После обеда Матвей прилёг на кровать отдохнуть. Клавдия, убрав со стола и вымыв посуду, тоже пришла в комнату, легла на диван. Валерка, севший с книгой у стола, глянул на старика:

– Дед, ты не спишь?

– Нет, – отозвался тот. – Чего хотел?

– Сразу забыл тебя спросить, ты с дядей Андреем говорил чего-то про Колбиху.

– Ну да, спрашивал.

– Ну и чего?

– Говорит, геологи по вторникам туда ездят.

– Так, давай, может, в этот вторник и маханём? Сегодня четверг, это через четыре дня, получается.

– Надо картошку сперва протяпать, а то травища прёт, ботвы не видать.

– Так чего мы, не управимся за это время, что ли?

– Я ещё пчёл вчера смотрел, с двух ульев можно мёд уже качать. Тоже хотел на днях заняться, ежели погода даст. Главное, дождя чтоб не было.

– Ну ты мёдом занимайся, а с картошкой я сам управлюсь, – поёрзал на стуле внук.

– Да кого ты сделаешь-то один… – с сомнением отозвался Матвей.

– Ну не один, так с бабой вдвоём. А чего?

Старик вздохнул:

– Поглядим. – Помолчал немного, размышляя, потом добавил: – Ладно, давай попробуем, съездим в этот вторник. Ой, слушай-ка! – Он, скрипнув кроватью, повернулся к внуку. – Я там в сенях конверт оставил, на столе. От Бориса письмо пришло. Ты возьми да прочитай-ка чего пишет.

Старший сын писал, что у них всё по-старому, всё в порядке, все живы‑здоровы. Сообщал, что с середины августа выходит на пенсию, и обещался либо в конце того же августа, либо в начале сентября приехать в гости.

Глава 5

В понедельник после обеда стали готовиться к рыбалке. Съездить в Колбиху, это не на Звонихинский пруд сбегать. Хоть и был Колбихинский водоём не особо далеко, всего-то километрах в десяти, но бывали там нечасто, поэтому и отношение к такой поездке было соответствующим.

– Дед, мы же с лодкой поедем? – спросил Матвея Валерка.

– Конечно, – кивнул тот. – Чего там на берегу-то сидеть? Если уж собрались, так с лодкой надо.

– А зачем тогда две удочки берёшь? – внук кивнул на бамбуковые удилища, которые старик поставил в сенках в угол.

– Как зачем? – Матвей удивлённо пожал плечами. – На две-то больше наловить можно, чем на одну.

– Ой… – недовольно нахмурился Валерка. – Когда вдвоём на лодке, то с двумя удочками неудобно. Они у тебя путаются вечно. Клевать будет, так и на одну наловить можно.

– Ничего у меня не путается, – отмахнулся старик.

Днём он накачал в огороде лодку и тщательно осмотрел её, прикладывал к тугим бортам ухо, прислушиваясь, не пропускает ли она где воздух. Проверил на просвет дно: нет ли трещин, иных повреждений, через которые может поступать вода. Убедившись, что всё в порядке, аккуратно свернул лодку и убрал обратно в мешок.

Ближе к вечеру пошли копать червей в дальний конец огорода, туда, где была сделана загородка для сена. Тут у деда с внуком тоже не было единства: Матвей старался набрать червей покрупнее, потолще, а Валерка наоборот – поменьше, поаккуратней.

– Как таких червей на крючок-то насаживать?! Здоровенные, как… как змеи, прям … – горячился внук. – Сползать же всё время будут.

Дед спокойно возражал:

– Ничего ты не понимаешь. На большого червя и рыба большая клевать будет.

– Большая рыба и маленького червя съест, а вот если её там нет, большой‑то, так рыба поменьше такого слона и заглотить не сможет. Будет только мусолить и всё, – приводил свои доводы Валерка.

– Ничего… – бормотал старик, выворачивая очередной ком земли и разбивая его лопатой. – Вот две-то удочки как раз и сгодятся. На одну покрупнее червя насадить – для большой рыбы, на другую – поменьше.

Вечером, управившись по хозяйству, поужинав и сварив пшённой каши на при́корм, сидели на крылечке. Клавдия, вымыв после перегонки молока сепаратор, вынесла его сушиться на улицу. Посмотрев на сидящих рядом деда с внуком, пробормотала тихонько:

– Ой, рыбаки, рыбаки… Смотрите аккуратней там, с лодкой-то. Не потоните.

– Ба, да всё нормально будет, не переживай, – заверил её внук, потом спросил деда: – Может, будильник завести, а? На всякий случай, чтоб не проспать.

– Да не надо, так встанем. Сейчас уж в четыре часа светло делается.

Наутро пошли в половине седьмого, аккурат, когда выгоняли скотину в стадо. Дочка неторопливо вышла из стайки на улицу; овцы, которых остригли около недели назад, суетливо выбежали следом. Без шерсти они смотрелись непривычно маленькими, худыми, и от утренней прохлады их била мелкая дрожь.

– Ма́си, ма́си, ма́си… – тихонько приговаривала Клавдия, идя следом и ласково поглаживая овечек. – Давайте, мои хорошие, бегите.

Улица наполнялась мычанием, блеянием, глухим топотом сотен копыт. Раннее июньское солнце к этому времени уже поднялось и тысячами искр отражалось в капельках росы, густо покрывшей мелким бисером траву.

Валерка энергично взвалил на спину мешок с лодкой, Матвей повесил на плечи рюкзак и взял удочки.

– Когда вас ждать-то? – поинтересовалась Клавдия.

– На двухчасовалом хотим обратно, на рейсовом. Ежели всё нормально будет, так часам к трём должны быть. Может, и раньше, как получится. – Матвей поправил шляпу, проверил, застегнуты ли пуговицы на рыбацкой куртке.

– Ладно, идите с богом. – Старуха перекрестила внука со стариком, и те, не оглядываясь, пошли по улице прочь.

Фёдор Гуменников, проводивший в стадо бычка, стоял у своей калитки, курил.

– Доброго здоровьица, рыбаки, – улыбнулся он, приподнимая кепку.

– Здоро́во, Лукич, – кивнул в ответ старик.

– Здравствуйте, деда Федя, – поздоровался Валерка.

– Далёко вы? – спросил Гуменников.

– Да вот в Колбиху хотим съездить, – не останав-ливаясь ответил Матвей.

– Собрались всё же? Молодцы. С гэрэповскими?

– С ними.

– Расскажете потом, как там оно.

– Расскажем, съездить сперва надо.

На длинной лавке у конторы геолого-разведочной партии сидело уже несколько человек, тут же стоял КУНГ – ГАЗ-66 с будкой вместо кузова. Некоторых из сидевших на лавке Матвей знал, некоторые были ему незнакомы.

– Утро доброе, – слегка наклонил он голову, когда они с Валеркой подошли ближе. – Возьмёте попутчиков до Колбихи?

– Здорово, дед Матвей, на рыбалку, что ли, собрался? – улыбнулся ему, затянувшись беломориной, Просвирин Илья, крепкий широкоплечий мужик средних лет.

– Да вот охота бы съездить… – Матвей опёрся на удилища. – Нынче не бывали ещё там.

– Не сидится дома-то? – поддержал разговор другой знакомый.

– Так чего в избе-то сидеть, – Матвей слегка пожал плечами. – Да и внук, вон, просится, – он повёл головой в сторону Валерки. – Пока на каникулах гостит.

Валерка покосился на деда и подумал: «Ага… Внук просится… Сам готов вперёд меня в Колбиху эту бежать».

Чуть в стороне сидел не на лавке, а на корточках незнакомый Матвею болезненно худой, костлявый, довольно молодой ещё парень с белёсыми, словно выцветшими глазами и с синими наколками на пальцах. Сплюнув сквозь зубы, он криво ощерился:

– Ох, дед, рискуешь…

Матвей посмотрел на него:

– Пошто?

– Так… дело известное – ты из хаты, сосед в хату… – хохотнул парень. – К бабке-то быстро хахаль прибежит, пока ты там рыбку ловишь, а? – он снова хохотнул и весело глянул на остальных.

Старик погладил рукой бороду и, чуть помедлив, спокойно сказал:

– Глупый ты, паря.

Ухмылка слетела с лица парня с наколками.

– Чего, чего? – он недобро прищурился.

– Чего слышал. Я тебе в деды гожусь, а ты мне про старуху мою похабщину всякую несёшь. Кто ж ты в таком разе?

– Слышь, дед, ты за базаром-то следи. – Парень снова сплюнул, в голосе его послышалась лёгкая угроза. – Я ж не посмотрю, что ты…

– Ну-ка, хорош! – прикрикнув, перебил его Просвирин. – Ты сам за своим базаром следи, понял?

Сидевший на корточках умолк и с недовольным видом отвернулся в сторону.

– Ну так чего, – снова спросил Матвей, – до Колбихи‑то довезёте?

– Да конечно довезём, дед Матвей, чего спрашиваешь. – Просвирин поднялся с лавки, затушил о подошву сапога папиросу и бросил её в ведро, служившее урной. – Место есть, так что… согласно купленным билетам, – усмехнулся он.

Через пару минут из конторы вышел старший, все загрузились в машину и поехали. Шофер почему-то поехал не по гравийке, а по шедшей вдоль неё грунтовке. Трясло тут, может, чуть поменьше, но зато пыль лезла в КУНГ во все щели, мельтешила мелкими звёздочками в жёлтых лучах солнца, пробивавшихся в будку сквозь грязные мутные окошечки под потолком.

У озера шофёр остановился, и Матвей с Валеркой сошли. Солнце к этому времени поднялось уже довольно высоко.