Четвёртый караул

Ночной выезд

Студёный майский день в конце концов завершился мелким дождём. Выездов не было, и к полуночи весь четвёртый караул мирно спал, и в своём сне посапывал, постанывал, а порою и резко всхрапывал. Мерно жужжал электрический обогреватель, обдавая слабым теплом просторную комнату с несколькими кроватями и раскладными креслами. Никем не выключенный телевизор что-то бормотал сам с собою, работая вхолостую…

− Вы что, не слышите?!! Я уже две минуты звоню!!! – с воплем и расширенными от ужаса глазами ворвался диспетчер Каплан в это сонное царство. В комнате зашумели.

‒ Что случилось? ‒ спокойно спросил начальник караула Касатов, приподнимаясь и откидывая в сторону одеяло.

‒ Пожар! ‒ крикнул Каплан, убегая обратно в диспетчерскую.

Все разом повскакивали со своих нагретых постелей и поспешили в гараж одеваться, теряя на ходу кто не зашнурованные ботинки, а кто домашние тапочки. Через минуту две багряного оттенка машины с бешено вращающимися огнями невыразимо-красивого синего цвета уже мчались по тёмной улице Чернышевского мимо спящих дворов.

Издалека, в глубокой ночной тьме, пожар выглядел впечатляюще. Горела крыша, горела широкой полосой несмотря на дождь. Огонь бил фонтаном, взвивался, пробегая по карнизам, и улетал высоко в ночное небо чёрным, пресыщенным гарью, дымом. Казалось, ещё немного, и огненный красношкурый зверь разинет свою пасть пошире и поглотит целиком приземистую избушку, а затем, не насытившись столь малой добычей, пуститься рыскать в ночи, перебросится на ближайшие кусты и заборы, доберётся до соседской баньки и вырвется на простор, пожирая всё на своём пути…

Деревянный домик был ветх и на первый взгляд как будто необитаем, но кто-то из зевак, толпившихся поодаль невзирая на поздний час, крикнул, что внутри может быть человек. В отсутствие хозяев брошенный дом, давно лишённый электричества, обзавёлся новым постояльцем.

Начальник четвёртого караула Касатов велел остальным подать два ствола через магистраль, а сам, прихватив лом, направился к дому с подслеповатым оконцем.

Пока с одной стороны старого пожарного УРАЛа разматывали магистраль и прикручивали один ствол, Волошин, двадцатипятилетний пожарный, для которого подобные выезды были ещё в новинку, бросился к правому борту машины, чтобы достать второй ствол, открыл отсек, но не угадал. От этой оплошности под пристальными взглядами зевак его бросило в жар. Мысли заметались вспуганными воробьями. Он открыл следующий отсек и, к своему облегчению, нашёл то, что искал.

Тем временем Касатов парой ловких движений сорвал с петель запертую изнутри дверь и шагнул внутрь. Домик был маленький, и дым уже начал заполнять комнатки. Свет от фар бил прямо в окна, но этого было недостаточно. Начальник караула огляделся в полумраке по сторонам и заметил в углу спящего на диване мужичка. Касатов наклонился к нему и потряс за плечо, но мужичок, от которого сильно разило перегаром, давно немытым телом и мочой, только отмахнулся. Ничто не могло прервать крепкий сон уставшего человека. Под потолком потрескивало, и времени разводить церемонии не было. Касатов, крепкий тридцатилетний парень, пробормотав несколько нелицеприятных слов в адрес пьянчужки, взвалил его на себя и потащил на улицу. В этот момент мужичок неожиданно проснулся. С испугу он крепко ухватился обеими руками за дверной косяк и хрипло завопил:

‒ Пустите меня, сволочи!

Начальник караула с силой оторвал мужичка от косяка и вытолкал его во двор. Тот, как пришибленный, уполз в колючие малиновые кусты, где сразу же затих, и о нём надолго забыли.

Волошин подцепил свою линию к трёхходовому разветвлению и принялся разматывать рукава. Подали воду, и в это же мгновение рукав неожиданно оторвало от соединительной головки, и сильная струя ударила из автоцистерны прямо в землю, поднимая вокруг себя целый фонтан грязных брызг. На другом конце магистрали уже кричал Ильюхин, что вода пропала. Водитель Рябоконь с возгласом: «А, чтоб тебя!» отключил насос. Волошин было кинулся менять повреждённый рукав, но во всей этой суматохе, да ещё под нескончаемый аккомпанемент советов и замечаний столпившихся зевак, он никак не мог сообразить, где ему следует искать. На помощь ему пришёл командир отделения Орлов.

‒ Дай-ка, я сам, ‒ сказал он и лёгким тычком отстранил Волошина в сторону, нашёл то, что нужно было и живо пробросил новый рукав поверх старого, соединил его с другим, и вода весело побежала по магистрали рядом с кучей изношенных чулок…

…было славно лить сразу из двух стволов, не жалея воды, без остановок, заливая домик целиком со всех сторон. Потребовалось всего несколько минут, чтобы открытое пламя погасло, и огненный зверь, шипя и пофыркивая, присмирел. Однако останавливаться на этом не следовало. Где-то в глубине, в щелях бревенчатого дома, в ожидании подходящего момента, всё ещё могли тлеть живые искры.

‒ Ильюхин, Волошин, давайте наверх, пролейте там всё хорошенько, ‒ скомандовал начальник караула Касатов.

Земля вокруг дома была сплошь усеяна останками крыши, так что и подойти нельзя. Ильюхин, задыхаясь и отплёвываясь от зловонного дыма, отыскал свободное местечко возле крыльца и поставил лестницу. Потом проблевался в сторонку и полез наверх. Его всегда тошнило от дыма.

‒ Будьте внимательны! Ходить только по несущим конструкциям! ‒ напомнил им вдогонку Касатов. ‒ А ты, ‒ обратился он к Козлову, командиру второго хода, ‒ присмотри за ними.

Волошин поднялся следом на крышу, где Ильюхин уже расхаживал тяжёлой походкой, и помог подтянуть рукав, который хоть и не был слишком тяжёл, но вдвоём всё равно сподручнее.

‒ Серёга, дай лом! ‒ попросил Ильюхин после беглого осмотра.

‒ На!

‒Я возьму! ‒ желая быть полезным, быстро откликнулся Волошин и двинулся к углу дома. Стараясь выбирать места потвёрже, он ступал осторожно по доскам, но всё же не угадал и наступил на размокшую фанеру. Он сразу заметил свою оплошность, но тонкое перекрытие выдержало. Волошин взял лом, развернулся и пошёл было обратно по верху бревенчатой стены, как вдруг сапог соскользнул с мокрого дерева, и он снова угодил в ту же мякину, которая на этот раз мигом ушла из-под его ног, и Волошин, отягощённый боевой одеждой весом почти в десять килограммов вкупе с поясом, топором, каской и сапогами, стремительно рухнул вниз. Падая, он успел раскинуть в стороны руки и ухватиться за деревянную перекладину, выронив при этом злополучный лом. После минутного замешательства он вдруг осознал, что вовсе не болтается между небом и землёй, а упирается одной ногой обо что-то упругое, должно быть, диван. Нащупав рядом с собой висящий лом, Волошин забросил его на крышу, а затем рывком забрался сам.

‒ Всё в порядке! ‒ крикнул он начальнику караула Касатову, который уже костерил Козлова за то, что тот не уследил и позволил убиться новичку.

Всё шло своим чередом. К трём часам пополуночи толпа на улице поредела. Пожарные споро разбирали замки сруба в свете автомобильных фонарей и заливали водой щели. Когда в очередной раз вбитый в стену лом внезапно начал сдвигать её целиком, из темнеющих кустов резко, словно крик ночной птицы, раздался голос всеми забытого мужичка:

‒ Эй, хату мне не ломай!

Но никто даже не обратил внимания на это. Все были заняты делом, дабы предотвратить на корню повторное возгорание. Таково негласное правило огнеборцев – дважды на один и тот же пожар не выезжать.

Почти закончив разбирать конструкцию дома, Ильюхин случайно зацепился ломом и вспорол валявшуюся на чердаке подушку, а затем ещё и наступил на неё, так что белые перья и пух мигом разлетелись во все стороны и облепили влажные боёвки. Ильюхин и Волошин осветили друг друга фонариками и захохотали. Они стояли по колено в перьях и были похожи на двух больших всклокоченных цыплят. Ильюхин в сердцах сбросил остатки подушки с крыши, но перья уже успели заполонить всё вокруг.

Закончив проливку, пожарные спустились вниз и смыли с себя остатки перьев. Остальные караульные уже собрались возле машин, чтобы перекурить самим и дать отдохнуть дому. Дождь утих. Пьянчужка, который, должно быть, всё это время зорким глазом наблюдал за происходящим из своего укрытия, выбрался из мокрых кустов и, пошатываясь, направился к своему разгромленному жилищу:

‒ Эй, туда нельзя! ‒ встрепенулся Касатов, и вместе со словами изо рта вырвался ни то дым, ни то пар.

‒ Да я только сигареты взять, ‒ вяло ответил мужичок и скрылся внутри.

Прошла минута, затем ещё несколько, а мужичок всё не появлялся. Это внушало некоторое беспокойство. Тяжело вздохнув, Касатов затушил окурок о подошву сапога и направился в дом. Волошин из любопытства пошёл за ним следом. Внутри пахло мокро и горько, с потолка капало, но дым уже рассеялся. В густых сумерках они всё же различили фигуру мужичка, который как ни в чём не бывало мирно посапывал на влажном диване под зияющей в потолке дырой…

***

Зачинался хмурый рассвет. Дождь давно закончился, но стало только холоднее, и в воздухе замелькали редкие снежинки. Холмы тонули в густом белом тумане, который резко контрастировал со свинцовым тоном неба. Эта лёгкая белёсая масса, подгоняемая ледяным ветром, быстро перемещалась и меняла привычные очертания пейзажа до неузнаваемости.

В восемь часов утра, как обычно, прозвенели три звонка, и караулы, раздирающе позёвывая, полностью одетые в боевые одежды с тяжёлыми сапогами и кислородными баллонами за спинами, собрались в специальном помещении с металлическими шкафчиками вдоль стен и синими буквенными отметками на полу в два ряда, где служебный кот уже занял место командира отделения. Начальник пожарной части Бубнов, невысокий грузный мужчина с одутловатым лицом и водянистыми голубыми глазами, вот уже десяток лет из своих сорока девяти каждое утро, за исключением нескольких дней в году, стоял посреди этой комнаты и отдавал приказы невнятным голосом с булькающими звуками, исходящими из глубин его большого живота:

‒ Караул становись!.. Для принятия дежурства разойдись!

Несмотря на то, что Андрей Васильевич повторял эту процедуру изо дня в день, он так и не сумел усвоить последовательность, всегда вносил сумятицу в строгий порядок, путался и задавал вопросы не впопад, а для экономии времени и вовсе что-нибудь упускал. Так, он напрочь игнорировал ту часть, где следовало бы проверить теоретические знания у заступающих в караул пожарных, разумно полагая, что они и так всё знают, чай, не первый год работают.

Сам Андрей Васильевич никогда не был рядовым бойцом и стал начальником пожарной части по счастливому стечению обстоятельств. Однажды его спросили:

‒ Ты ведь совхозом руководил?

‒ Руководил…

‒ Ну вот и с пожарной частью справишься…

Вопреки столь случайному назначению, Андрей Васильевич обладал непререкаемым авторитетом среди своих подчинённых, чему в немалой степени способствовали большущие кулачищи и крестьянско-рабочее красноречие, но человеком он был добрым и грамотным. Благодаря многолетней работе в сельском хозяйстве он прекрасно разбирался во всей технике, что занимала гараж пожарного депо. В отличие от своего заместителя Ларисы Николаевны, – обладающей чудовищной ленью и дородностью бабы, которая заняла должность по протекции то ли своего дядюшки, то ли мужа, работавших некогда здесь же, – Андрею Васильевичу не нужно было уточнять, что такое сальники и где находятся ступицы, для которых они предназначены. Он знал об этом всё, так как ни один час провёл при ремонте стареньких тракторов, потрёпанных комбайнов и грузовиков военных лет. Теперь же Андрею Васильевичу приходилось разбираться почти с тем же самым, с такими же грузовыми автомобилями, которые являлись его ровесниками или младшими современниками.

Пока шёл развод, Волошин успел отмыть от грязи пожарный автомобиль первого хода. Старый УРАЛсиял чистым алым цветом будто новый. Принимающий дежурство из первого караула пожарный Попов скрупулёзно заглядывал в каждый отсек и сверял наличествующий инструмент с описью, пока Волошин стоял в сторонке.

‒ Откуда тут лишний лом? ‒ недовольно пробурчал он, обнаружив несоответствие.

‒ Не знаю, ‒ пожал плечами Волошин. Он не выспался, и ему не хотелось об этом думать.

‒ Убирай! ‒ велел Попов и вручил Волошину лом, который оказался рифлёным, а такие в этом гараже не водились.

‒ Он тебе что, мешает? ‒ поинтересовался Волошин, удивившись такой принципиальности.

‒ Зачем он здесь?

‒ Может быть, он из другой машины? ‒ предположил Волошин и с ломом в руках пошёл проверить свою догадку. Однако в отсеках другой автоцистерны всё было на месте. «Выходит, лом стащили с пожара», ‒ равнодушно подумал Волошин и бросил его в угол гаража…

Едва Волошин шагнул за ворота, как холод мгновенно пробрал до костей. В ушах засвистело. Он посильнее натянул на уши шапку, но в них всё равно задувало при каждом порыве. Волошин низко наклонил голову, вжался в застёгнутую наглухо курточку и двинулся против ветра к противоположной стороне улицы, где у невысокого штакетника, из-за которого выглядывали несколько мелкоплодных яблонь и вишнёвых деревьев, были припаркованы его «жигули». После выезда Волошин был насквозь промокшим, пропахшим дымом и потом, и если синюю футболку и носки он ещё мог сменить на запасные, то форменные зелёные брюки были одни, и теперь, пока он шёл к своему покрывшемуся лёгкой испариной автомобилю, каждый шаг добавлял живописных брызг на почерневшие штанины, ибо хвалёная боёвка во время работы в конце концов всегда становилась влажной вместе с внутренней ватной подстёжкой и всем исподнем. В ботинках отчётливо ощущалась сырость. Прежде чем сесть за руль Волошин поднял голову и без всякого интереса оглядел окрестности. На холмах по-прежнему лежал туман, который мелкой моросью опускался на город. Его товарищи уже успели отъехать, он махнул им вслед рукой и поспешил сесть в свою машину. Из-за ночных треволнений Волошин был измотан, хотя ему удалось немного поспать, но на работе он всегда спал вполглаза, настороженно вслушиваясь в посторонние звуки. Вследствие такого полусна он ощущал себя тряпичной куклой, вялой и безвольной, и единственным желанием его было сейчас снова принять горизонтальное положение и забыться.

Волошин вырулил на дорогу и довольно лихо спустился со склона. Здесь не было нужды давить на газ – машина сама вынесла себя не перекрёсток, где Волошин притормозил, повернул направо и снова отпустил поводья. Не прошло и пяти минут, как он остановился у своего гаража, расположенного неподалёку от трёхэтажного кирпичного здания, некогда служившего общежитием, чем объяснялись странная планировка и небольшие площади квартир. Волошин загнал «жигули»в гараж, закинул за спину рюкзак и направился к дому. Подъезд пахнул привычными ароматами деревенского сортира и табачного дыма. Каждая ступенька, обезображенная толстым слоем красно-коричневой краски, давалась всё тяжелее и тяжелее, и пока Волошин поднялся на третий этаж, совсем вымотался.

Со времени утреннего чая на работе прошло уже пара часов, и Волошин чувствовал лёгкий голод. Он ещё раз позавтракал, пока в бойлере грелась вода, а затем принял душ. Всякий раз ему приходилось проводить много времени под тёплыми струями, тщательно намыливая себя и смывая суточную вонь, но даже тогда его преследовал неистребимый запах гари. Он впитывался в каждую клеточку тела, застревал копотью в глотке и долго свербел там по возвращении с пожаров.

После душа истома растеклась по телу, и Волошин залез под одеяло. Он растянулся во весь рост и коснулся пальцами ног прохладной спинки кровати. Сон быстро овладел им, и он по-детски засопел, пуская в подушку слюни из приоткрытого рта. По сравнению с другими пожарными Волошин выглядел почти мальчиком, худощавым и подтянутым, с всклокоченными на затылке русыми волосами. Его глаза – серые, карие, зелёные крапины, – посаженные близко к переносице, смотрели мягко и с участием, а за привычку говорить «спасибо» и «пожалуйста» коллеги сразу же окрестили его интеллигентом.

Пока Волошин спал, снег принимался идти несколько раз, но позже не оставалось даже следа на чёрной холодной земле. К вечеру небо расчистилось и выглянуло солнце, но теплее от этого не стало.

Кок

Пожарное депо, возведённое на одном из холмов в 1964 году на месте прежней старинной каланчи, ныне представляло собой невзрачное строение с беспорядочными пристройками, холодными кабинетами, большим гаражом и маленьким садиком у входа в контору отряда, из окон которой открывался вид не на панораму города, утопающего то в зелени, то в снегах, а на безобразные развалины какого-то неизвестного сооружения и золотую маковку деревянной церкви, стоящей ниже по склону.

При депо с четырьмя пожарными автоцистернами и автомобилем УАЗ «Симбир»с белыми полосами на алом капоте, также числился сиамистый кот. Никто не помнил при каких обстоятельствах он появился в части. Кот был пушист, голубоглаз и достаточно независим, чтобы вольно уходить и приходить, когда вздумается. Тем не менее ему вменялось в обязанности доедать объедки за караулом и пугать мышей. С последним он справлялся довольно плохо из-за постоянных дел на стороне. Он шлялся по части в поисках подходящих коленей или тихого уголка, так что время от времени оказывался запертым в каком-нибудь кабинете, откуда истошно орал. На него мало обращали внимания, но иногда трепали по голове, и тогда он не отходил ни на шаг от благодетеля. Кот становился совершенно не сносен, когда вертелся на кухне, путался под ногами и раздражал дежурного кока.

Помимо безродного кота, в камбузе с обшарпанным гарнитуром, потрёпанным холодильником «Бирюса», давно утратившим свой первоначальный девственно-белый оттенок, крошечным обеденным столом, за которым не могли уместиться все желающие, разномастными стульями и прочей домашней утварью, принесённой за ненадобностью на работу, обитала ещё красноухая черепаха, которая вносила некоторое оживление в эту унылую обстановку. Она меланхолично плавала в воде, из которой выглядывали пара камней на фоне нарисованных на стене водорослей.

Волошин как обычно выехал на работу загодя, но прибыв в половине восьмого утра на смену, всё равно оказался последним из своего караула.

‒ Ты сегодня по кухне? ‒ спросили Волошина, едва он переступил порог пожарной части с двумя увесистыми сумками. Когда он прошёл через караульное помещение на кухню, то обнаружил, что стол уже завален свёртками с продуктами.

Каждый из бойцов один раз в несколько недель нёс вахту на кухне, но помимо этого в остальные дни они приносили с собою что-нибудь съестное в помощь дежурному повару ‒ из этого складывался рацион на сутки.

Обычно на обед готовили какой-нибудь суп: вываренного цвета борщ с большим количеством натёртой свёклы сорта бордо, щи из кислой капусты, рассольник или совсем простой на курином бульоне с картофелем, луком и морковью. Водитель второго хода Матвеев всегда варил один и тот же, с магазинными фрикадельками и мелкой вермишелью. В такие дни по части распространялся аппетитный пельменный аромат, но на выходе всегда получался одни и тот же пресный суп. На ужин неизменно была яичница с остатками колбасы, помидорами и салом, жира от которого было в два пальца толщиной.

Однако стряпать в посуде, к которой вся пища намертво прикипала, сколько не перемешивай, и на имеющейся электрической плите было тем ещё удовольствием: её приходилось включать пораньше, чтобы она успела нагреться к тому моменту, когда на неё часа за четыре до обеденного перерыва водрузят большую кастрюлю с водой и косточкой для бульона.

Суббота была хороша уже тем, что развод проводился расхлябанно, без построения, и не было необходимости кормить ещё и «пятый караул», то бишь начальствующий состав, который по разным причинам в будние дни частенько оставался на обед в части, а также бухгалтера и кадровика отряда. Тем не менее кто-нибудь из «пятого караула», согласно графику дежурств, в обязательном порядке появлялся ранним утром в пожарной части, подписывал бумажки, давал задания караулу на день и оставался там часов до пяти, или с чувством выполненного долга отбывал сразу же до следующего утра, или не появлялся вовсе, если накануне имело место обильное возлияние.

Как бы там ни было караульные придерживались выработанных годами привычек, так как от этого во многом зависело их дальнейшее дежурство. Вот и Волошин принимал кухню дотошно: осматривал столы, заглядывал в шкафчики. В одних он проверил, чтобы там ничего не было, в других пересчитал посуду, заглянул в холодильник. Не поленился поднять тяжёлую кастрюлю с водой. Под нею обнаружились брызги жира, которые Волошин велел отмыть. Плита была горяча, и мыльная губка шипела и издавала мятный аромат чистящего средства, пока предыдущий дежурный по кухне оттирал пятна и недовольно бурчал.

Затем Волошин поставил чайник на вторую конфорку и отправился выполнять основные обязанности пожарного.

Когда развод завершился, и заместитель начальника части Лариса Николаевна чинно отбыла восвояси, разошлись по домам и отдежурившие ребята. В части стало потише. Волошин протёр ещё раз все кухонные поверхности, разобрал и распределил по ящикам продукты из полиэтиленовых пакетов: пять с половиной палок колбасы, шесть булок хлеба, шесть разных банок с консервами, девятнадцать яиц, три маленькие пачки дешёвого майонеза, пару упаковок вафель и рулет с повидлом. Он нарезал хлеб, колбасу и сыр, аккуратно разложил всё это на тарелочках, насыпал в вазочку конфеты из заначки и позвал остальных завтракать.

Волошин как раз насыпал в кружку с чаем сахар из большой пластиковой банки с надписью «САХАР специально для Матвеева», когда командир отделения второго хода Козлов выкрикнул ему из-за стола:

‒ Ты можешь резче?

‒ А ты чего на него наезжаешь? ‒ тотчас отреагировал водитель второго хода Матвеев.

‒ Хлебало своё завали! ‒ парировал Козлов, человек по натуре не самый приятный.

Какими только эпитетами не награждали его коллеги! В зависимости от ситуации Козлова – крупного черноглазого мужчину со смуглым оттенком кожи, который ещё более усиливался летом, – называли гнидой, мразью, животным и так далее, и тому подобное.

‒ Своё завали, а то я Ильюхина попрошу, он тебя ногтем треснет…‒ тем временем кипятился Матвеев.

Остальные только посмеивались, слушая привычную беззлобную грызню и прихлёбывая чай. Волошин тоже сел, хотя за столом было тесно и все мешали друг другу локтями.

‒ Ты видел какие ногти у Ильюхина? Он ими орехи колет, ‒ продолжал Матвеев, обращаясь уже к Волошину.

‒ Чё ты докопался до моих ногтей? – Ильюхин насупился и посмотрел на свои руки с круглыми выпуклыми ногтями.

‒ А чё они такие уродливые? ‒ подзуживал водитель, в то время как остальные уже хохотали во весь голос.

‒ Ты на свои уши посмотри.

‒ Нормальные у меня уши, ‒ обиделся в свою очередь Матвеев.

Он и впрямь был самым ушастым в части, за что и получил соответствующее прозвище, и Волошин, который всегда комплексовал по поводу своих слегка оттопыренных ушей, это обстоятельство немного радовало.

‒ Волошин, а ты знаешь, что Козлов сидя ссыт? ‒ включился в перепалку командир отделения первого хода Орлов, которого как однофамильца старинного дворянского рода частенько именовали Графом.

‒ Козёл вонючий, ‒ как правило, неразговорчивый водитель первого хода Рябоконь всегда имел, что сказать в адрес командира отделения. ‒ Падла поганая.

Козлов молча помыл свою кружку и ретировался.

Постепенно встали и разошлись остальные. Волошин убрал со стола, и не успел он стряхнуть со скатерти крошки, как Матвеев торопливо сдёрнул её, и стол из кухонного превратился в игорный.

‒ Моня, пойдём в кубасы сыгранём! Счас я тебя сделаю!

‒ Э, кого ты там сделаешь? Это я тебя обыграю! ‒ откликнулся Ильюхин, возвращаясь в кухню.

‒ Ты меня обыграешь в одном случае: если своими ногтями меня отлупишь.

‒ Ты чё, гнида, опять против моих ногтей имеешь?

Матвеев расплылся в улыбке, и всё его широкое лицо собралось в складочки и морщинки.

‒ Граф, а Граф! Ты идёшь?

‒ Иду, ребятушки, иду! Без меня не начинайте! ‒ отозвался командир отделения первого хода Орлов и просеменил на кухню. За ним подтянулся и Рябоконь.

Любой трудовой день четвёртого караула, ‒ невзирая на то, что здесь же неотлучно находился начальник отряда подполковник Голубочкин и его заместитель Погорельцев, ‒ неизменно начинался с этой сакральной игры в кубики, суть которой заключалась в том, чтобы набрать тысячу очков, кидая кости. Игра в кубики, по мнению большинства, была залогом спокойного дежурства. Не чурался сыграть и начальник части Бубнов, но ему, как правило, не везло, а вот истинными мастерами этого дела являлись Орлов и отъявленный лентяй Матвеев, посвящавшие игре много времени.

Все разместились по своим привычным местам, которые занимали за трапезой. Как обычно спиной к окну уселся Орлов, против него Матвеев. Слева от Ушастого ‒ Ильюхин. Они ненавидели друг друга, но всегда сидели бок о бок. Матвеев, как неизменный писарь, бросал кости первым. Набрав первые пятьдесят очков, он передал ход другому. Следующие полчаса Волошин, занятый стряпнёй, только и слышал стук рассыпающихся кубиков и голос Матвеева, считающего очки. Рябоконь как обычно был молчалив. Ильюхин в нетерпении тарабанил ногтями по столу. Орлов со словами «сейчас я вам, сынки, покажу, как батя играет» подносил к изрытому оспой лицу ладони, дул на кубики, бормотал что-то неразборчивое и бросал кости. Ему удивительным образом везло. Всегда.

Волошин сидел на табурете и методично очищал картофель от кожуры. «Как в армии», ‒ подумалось ему, и очередная витая полоска упала в мусорное ведро. Из комнаты отдыха доносились невнятные голоса. Там опять о чём-то спорили. Подвывал телевизор. Волошин взял следующую картофелину, и в этот момент раздался длинный звонок. Не дочищенная картофелина упала в мусорное ведро, Волошин вскочил, запнулся об кота, и, чертыхнулся и помчался в гараж.

‒ Что случилось? ‒ прокричал начальник караула Касатов, пока весь караул одевался.

Маленькое окошко из диспетчерской с треском распахнулось в гараж, и Каплан проорал:

‒ ДТП на тракте, сто двадцатый километр!

Одновременно он заполнял путёвку, которую, впрочем, никогда не успевал дописать до того, как из ворот пожарного бокса выезжал автомобиль.

‒ Первый ход! ‒ скомандовал начальник караула, и уже через минуту на улицу выехал новый УРАЛсо всеми прибамбасами, которые могли бы понадобиться для разрезания и распиливания покорёженных автомобилей. Волошин, второго хода, снял боёвку, аккуратно разложил её на лавке и вернулся на кухню к обязанностям дежурного кока.

Солянка из кусочков мяса, деревенского сальца и колбасы вовсю кипела на плите, когда раздался второй тревожный звонок за этот день. Волошин отшвырнул в сторону полотенце и выскочил из кухни. Быстро переодевшись, он нырнул на заднее сидение в кабине пожарного автомобиля.

‒ Куда едем? ‒ спросил Волошин у командира второго хода Козлова.

‒ Да недалеко, на улицу Волкова, там дети в квартире закрылись.

***

‒ Как так вышло? ‒ поинтересовался Козлов у молодой женщины, когда они поднялись на второй этаж.

‒ Пока велосипед вытаскивала на улицу, ‒ начала девушка в розовом халате, поверх которого была накинута куртка, ‒ ребёнок дверь запер, а ключей при себе нету. Вот и стою с этим велосипедом, не знаю куда податься…

‒ Ну чё, Волошин, неси бензорез, будем вскрывать.

‒ Как вскрывать! Ребят, квартира съёмная… ‒ испугалась девушка.

‒ Ну как, как… Сейчас петли срежем и дверь снимем, ‒ невозмутимо продолжал Козлов.

‒ И что я потом делать буду? А давайте через окно, там у меня одно приоткрыто.

‒ Да я шучу. Волошин, бери лесенку, ‒ скомандовал Козлов, уже спускаясь вниз.

Они вышли во двор. Волошин взял из машины лестницу-штурмовку с крюком в верхней части и приставил её к стене дома.

‒ Ну как открывать, будем? ‒ задумчиво пробормотал Козлов, глядя на окна второго этажа, одно из которых было слишком узким для человека в боёвке.

‒ Я знаю, видел, Орлов это делал с помощью монтажки. Попробую так же открыть.

Пока Волошин поднимался, узкая лестница под ним вибрировала и пружинила, но ему не было страшно. В отличие от некоторых своих коллег он не боялся высоты. Сначала он решил заняться большим окном и попробовал подцепить запертую раму монтажкой, но из этого ничего не получилось.

‒ Давай другое, оно приоткрыто, ‒ посоветовал Козлов.

Волошин спустился, переставил лестницу и снял куртку. Водитель Матвеев тем временем принёс ему из машины отвёртку. Со вторым окном всё оказалось значительно проще. Замок легко поддался, створка распахнулась, и Волошин заглянул внутрь. Он увидел очень узкое, почти такое же узкое как окно, и длинное помещение, которое оказалось туалетом. Прямо под окном был расположен унитаз коленками в стену. На подоконнике стояли многочисленные бутылочки, корзинка и миска с замороженным мясом. Клозет целомудренно скрывался шторкой на верёвочке. Волошин отодвинул миску в сторону и забрался на подоконник. Теперь ему нужно было аккуратно спуститься, не удариться при этом головой об антресоль и не разбить старенький унитаз. Волошин упёрся руками в стены, подтянулся и с грохотом спрыгнул на пол, сорвав при этом шторку. Когда он вышел из клозета в коридор, то остолбенел от увиденного: прямо на полу лежали два бездыханных детских тельца. «Бля, опоздали! ‒ ужаснулся Волошин, и лёгкая дрожь пробежала по его спине. ‒ Может быть, они чем-то надышались?» Волошин принюхался, но запаха газа не почувствовал. Тогда он поспешил ко входной двери, за которой стояла их мать, попутно заглянул на кухню и проверил, не включена ли плита, но и здесь всё было в порядке. Волошин открыл дверь и с тревогой сказал:

‒ Тут что-то странное… – И он указал на детей, один из которых лежал, раскинув руки и ноги в стороны, а другой ‒ свернувшись калачиком на боку.

Мать мельком взглянула на них и рассмеялась:

‒ Они просто спят, устали ждать мамку…

***

Когда все вернулись в часть, суп был доварен под присмотром диспетчера Каплана. По части распространялся упоительный аромат, и остальной караул, выезжавший на дорожно-транспортное происшествие, нетерпеливо прохаживался по кухне, в ожидании обеда.

‒ …следачка, девчонка молодая, говорит: «Кровищи-то, кровищи! Страшное ДТП…», ‒ рассказывал за обедом командир отделения первого хода Орлов. ‒ «Да где же, кровища-то, спрашиваю, всего один пострадавший с переломом». – «А там», ‒ и на красную лужу показывает. – «Так это же антифриз!»

Все дружно загоготали.

‒ Но это ещё не всё, ‒ продолжал Орлов, прихлёбывая суп. ‒ У них там место ДТП было конусами огорожено. Так вот, едет маленький китайский грузовичок, водитель не заметил, зацепил бампером один и уволок за собой. Я им говорю: «Кажется, ваш конус тю-тю». Гаишники всё побросали, прыгнули в свой автомобиль и помчались с мигалками за подотчётным инвентарём…

‒ А почему лимона нету? ‒ капризно поинтересовался Ильюхин. Сам он готовил простые незамысловатые супы, для чего отправлял в кастрюлю целую рульку от выращенной им же самим свинки и варил до тех пор, пока с кости не сползало всё мясо. Его супы всегда были наваристы и даже вкусны, но обилие жира, сала и шкурок Волошина порою отпугивало.

‒ Не слушай его, отличный суп!

‒ Лимон это уже на ваше усмотрение, но вообще я про него забыл, ‒ честно признался Волошин.

‒ А мы дома всегда с лимоном делаем, сразу его в кастрюлю крошим, ‒ поделился кулинарным секретом Ильюхин.

‒ Спасибо, Волошин! Очень вкусный обед сегодня.

‒ Волошин, а как суп называется? ‒ спросил Каплан, который обедал одним из последних.

‒ Солянка.

‒ Точно, солянка. Ты мне рецепт напиши обязательно. ‒ Каплан поскрёб пустую тарелку в надежде нацедить ещё капельку с колечком маслины. Потом неожиданно сказал: ‒ А давай ты всегда будешь по кухне дежурить?

‒ Ну уж нет! ‒ замотал головой Волошин, но само предложение ему польстило. Суп и в самом деле вышел отменным.

Остаток дня прошёл тихо. Караул переделал все задания, указанные в журнале ежедневных поручений, и в шестом часу уселся полдничать, когда в части нарисовался Дмитрий Сергеевич.

Начальник отряда подполковник Голубочкин с самого своего приезда в город никогда не пользовался должным уважением среди подчинённых. Из-за невысокого роста и раздутого эго к нему накрепко приклеилось прозвище Наполеон, которое, впрочем, имело ещё и другие более уничижительные варианты.

Дмитрий Сергеевич был трусоват, одинок и уже несколько лет проживал в гостинице, в номере которой держал рацию, благодаря чему мог слышать все переговоры на выездах.

У подполковника Голубочкина не было даже личного автомобиля, и путём хитрых манипуляций он завёл себе водителя для служебной «Волги», которого бессовестно дёргал по любому случаю. В выходные, когда в гостинице становилось особенно шумно или просто скучно, Дмитрий Сергеевич приезжал на работу, прохаживался по помещениям и, как поговаривали, принюхивался, не пахнет ли от кого спиртным или ещё чем, хотя его заместитель Погорельцев трижды из пяти дней появлялся на работе с запашком, а с жёсткого похмелья от него всегда сильно несло одеколоном.

Сам подполковник Голубочкин, как многие в этом городе, тоже крепко пил от скуки и тоски. Пил ещё и от того, что ему достался самый неблагополучный район, своего рода дисбат, в котором в тёплое время года в изобилии горели окрестные поля, а зимой – засыпанные по самую крышу дома. И чтобы добраться до горящего дома, впереди пожарного автомобиля пускали трактор, ибо дороги заметало быстрее, чем их успевали расчищать. Весной же из берегов выходили реки, и деревушки, стоящие ниже по течению, скрывались под водой…

Подполковник Голубочкин вот уже несколько дней плохо питался. Единственная столовая с недорогими, но сытными обедами закрылась после пожара на кухне, в кабаках не подавали приличной еды, рестораны в этом захудалом городишке отродясь не водились, а в гостиничном буфете можно было заработать гастрит. С урчащим желудком Дмитрий Сергеевич заглянул на кухню и жалостливо попросил чего-нибудь пожевать. Волошин, как было заведено, к пяти часам разогрел остатки обеденного супа, который, правда, к приходу подполковника успели растащить.

‒ Попробуй солянки, Сергеич, ‒ предложил Ильюхин и указал на кастрюлю.

‒ Там только жижка осталась, ‒ предупредил Волошин.

Дмитрий Сергеевич слил прямо из кастрюли остатки супа в глубокую тарелку и сел со всеми за стол.

‒ Ничего, уж лучше бульончика похлебать, чем ещё раз притронуться к гостиничной еде, ‒ с этими словами подполковник Голубочкин принялся жадно хлебать бульон. Съев всё до последней капли, Дмитрий Сергеевич ещё протёр тарелку кусочком хлеба, поблагодарил и уехал.

Спустя пару часов Волошин соорудил традиционную яичницу, накормил всех ужином и стал дожидаться, когда прекратиться хождение караульных, а затем взялся за уборку кухни. Он перемыл всю посуду и оттёр плиту от брызг. Собрал остатки еды на одной полке и протёр остальные. Так же он поступил с тем, что хранилось в холодильнике, и даже помыл его изнутри. К полуночи у него всё было собрано и распределено: баночки к баночкам, кружечки к кружечкам.

***

Утром Волошин проснулся от звука закипающего чайника. Сорокапятилетний водитель Рябоконь – некогда темноволосый, кареглазый, с чёрными бровями в разлёт, которые придавали ему некоторое сходство с хищной птицей, – страдал бессонницей и порою вставал очень рано. Волошин слышал, как тот шаркает по кухне, но затем снова задремал и вздрогнул от резкого звонка будильника, заведённого на шесть часов утра. После туалета Волошин сразу отправился на кухню. Там уже сидел Рябоконь и пил кофе. Волошин соорудил завтрак из оставшихся продуктов, и они вместе перекусили. Около семи часов стали подтягиваться остальные караульные. Они, позёвывая, толпились возле кухонной мойки, чтобы умыться тёплой водичкой из бойлера. Тем, кому не хватило места шли в туалетную комнату, в которой неприятно пахло, и вода в кранах всегда была ледяной. Волошин ушёл в диспетчерскую, чтобы подменить у телефонов Каплана и дать тому время позавтракать.

Диспетчер вскоре вернулся, и Волошин взялся прибирать кухню. Он отдал остатки еды служебному коту, смёл крошки со стола и вынес мусор. В часть стали подтягиваться бойцы заступающего караула. На пороге кухни появился начальник первого караула Носков и принялся осматривать помещение не менее тщательно, чем это делал сам Волошин сутки назад. По лицу Носкова было понятно, что ему не терпится обнаружить какое-нибудь пятно или другую оплошность, но ничего такого не находилось. Потом он заметил на полке стопку пакетов и радостно скомандовал:

‒ Убери!

Ближе к восьми Волошин снова заглянул в диспетчерскую и увидел обычную утреннюю суету: Каплан заполнял отчёты за истекшие сутки и одновременно рассказывал обо всех происшествиях Вике, рыжеволосой девице неопределённого возраста. Из динамиков, расположенных в соседнем кабинете, уже доносился голос техника, проверяющего готовность отрядов к селектору. Несмотря на занятость, Каплан ещё успел попросить рецепт супа, и Волошин вытащил из кармана клочок бумаги, на котором записывал для себя список ингредиентов и последовательность действий. Заступающая на дежурство диспетчер Вика отпустила Волошина, так как в его присутствии не было никакой необходимости.

Волошин вошёл в холодный гараж через узкий коридор как раз в тот момент, когда расположенная напротив дверь распахнулась, и бойцы первого караула, громко переговариваясь, ввалились гурьбой в гаражный бокс. Пока они меняли чужие дыхательные аппараты в автоцистернах на свои, Волошин забрал аккуратно сложенную, единственную оставшуюся на скамье боёвку и отнёс её в шкафчик, запер его и направился в комнату отдыха, когда его окликнул Попов:

– Волошин, кто у вас на первом ходу?

– Ильюхин, – не задумываясь, ответил Волошин.

– Раз ты в ту сторону идёшь, крикни его. Пускай захватит тряпку.

Волошину, как своего рода педанту с определённой долью ленцы, было проще сделать один раз, но хорошо, чем потом несколько раз переделывать. Именно поэтому пожарный автомобиль второго хода, за которым был закреплён Волошин, к утру всегда сверкал чистотой и не требовал дополнительного внимания.

Вообще-то, четвёртый караул считался лучшим в части. В нём, конечно, хватало своих лоботрясов, и выполнять дополнительную работу они не любили, но, если принимались за что-то, делали с излишком. Это были хорошие ребята среднего возраста со вздорными характерами. Они постоянно задирали друг друга и даже могли устроить потасовку. Первое время Волошину подобные взаимоотношения с постоянным подзуживанием и подкалыванием коробили. Однако свои основные обязанности ребята выполняли слаженно и без нареканий. Большая часть из них имели дополнительную подработку. Заработок пожарных был небольшим, и денег на семьи, кредиты и алименты никому не хватало. Сразу после дежурства они меняли промокшие боёвки на засаленную одежду автослесарей или пересаживались за баранку такси. Они мало спали и много работали, так что Волошину оставалось только удивляться тому, как его старшие товарищи умудряются сохранять бодрость духа.

Освободившись раньше всех, Волошин сидел в комнате отдыха с грустным и уставшим лицом и отрешённо глядел в телевизор, а вокруг него постепенно собиралась компания из взрослых мужиков, которые тоже были не прочь посмотреть советские мультфильмы.

Когда все недочёты были устранены, начальники караулов удалились в кабинет начальника части для ритуала передачи дежурства. Спустя некоторое время Носков появился на пороге комнаты отдыха и в присущей ему ноющей манере позвал своих пить чай. Для Волошина это означало, что он свободен. Едва он подумал об этом, как на всю часть раздался звонок. На мгновение все замерли. На лице каждого пожарного промелькнула тревога – а вдруг длинный? Но сразу последовал ещё один, возвестив о том, что караул сменился.

Командировка

Несмотря на то, что город, затерянный среди лысых холмов с худой землёй, поросшей жёсткой травой и множеством растеньиц с жёлтыми, голубыми, лиловыми и белыми цветочками, пересекали три небольшие