В логове коронавируса

© Юрий Леонидович Полуэктов, 2023

ISBN 978-5-0060-6550-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Заварив в чашке пакетик зелёного, почему-то отдававшего рыбой, гостиничного чая, оренбургский турист Сергей Анатольевич Лагунов лёг на кровать, блаженно расслабил измученные двумя длинными дневными прогулками ноги и начал просматривать на мониторе фотоаппарата снимки, которые засвидетельствовали события первого дня путешествия на остров Хайнань. К его большому облегчению встречались вполне сносные фотографии.

А начинался день ужасно. Ощущение было такое, что Китай его убивал. Прилетев ранним утром, Сергей Анатольевич тут же пошёл фотографировать тропический остров. Впервые вырвавшись в Восточную Азию, он мечтал снимать всё, что увидят глаза в этом далёком и столь необыкновенном крае, ожидал новых волнующих ландшафтов, как обычно, верил, что тропическим птицам не терпелось пополнить его фотогалерею пернатых.

Город просыпался на глазах. Затянутый высоким пологом облаков, город не увидел утренней зари и оттого казался немного грустным. Ещё не было видно ни одного пешехода, а автобусы уже один за другим прокатывались по набиравшим свет улицам. Свою пробную прогулку начал он с того, что снял первую достопримечательность Саньи – выросший недавно на берегу реки Линьчунь знаменитый новодел хайнаньской архитектуры, дома-«деревья», поражающие раскидистой, словно срисованной с высокого стройного береста кроной. Покопавшись в своих студенческих лингвистических познаниях, Логунов решил, что название расположенного здесь отеля «Beauty Crown» должно переводиться, как «Прекрасная Крона». А прямо под мостом, по которому шёл к «деревьям», удалось сфотографировать первого местного пернатого обитателя – гулявшую по мелководью стройную малую белую цаплю. Изящная птица и охотилась элегантно, быстрыми красивыми движениями выхватывая что-то из-под воды. Фотографировать птиц Сергей Анатольевич начал сравнительно недавно, лет десять назад, когда в его сад, плотно засаженный растениями, первенцами его ландшафтных увлечений, к тому времени подросшими, неожиданно прилетели первые певчие – варакушки и коноплянки. Из всего многообразия цапель в его фотоколлекции пернатых значились только серые цапли: оренбургские и стамбульские, а вот малая белая, в Оренбург не залетающая, дождалась его только здесь, на берегу китайской реки.

Вместе с нею в объектив попала ещё одна околоводная птица, двоюродная сестра белой модели, носительница впечатляющего по размеру клюва и скучного имени выпь, отрешённо, втянув голову в плечи, стоявшая на берегу. Сергей Анатольевич с удовольствием несколькими кадрами поприветствовал и эту дебютантку фототеки. Выпь, судя по всему, сезонная гостья речки Линьчунь, и он, привыкший выстраивать вокруг каждой встречи с пернатыми некие полумистические сюжеты, тут же предположил, что выпь прилетела на Хайнань не просто зимовать, но ещё и потому, что имела желание сняться для его собрания птиц.

Сергею Анатольевичу и в самом деле повезло: хмурая птица – любительница ночного бодрствования и охоты, а ночь только что истратила своё таинственное время, и птица придрёмывала, собираясь отбыть на дневной отдых в густые мангровые заросли. Когда к ней приблизилась цапля, выпь, проснувшись и испугавшись, отпрянула подальше от воды, удивив излишней осторожностью. Сутуловатая, казавшаяся большой и грузной выпь вроде бы не должна была бояться выглядевшей подростком малой цапли, и Сергей Анатольевич по своему обыкновению вообразил, что в птичьей иерархии цапля ближе к богу, нежели мешковатая выпь, которой и положено при виде цапли изображать страх и почтение одновременно.

Комплекс из девяти громадных зданий вблизи должен бы производить впечатление муравейника. Но ничего подобного не наблюдалось, наоборот, казалось, что дома вовсе не заселены. Во время подготовки к поездке Сергей Анатольевич почитал и об этом «древовидном» комплексе. Вместе это большой отель, который стал одной из достопримечательностей южного Хайнаня. Многоденежные китайские инвесторы размахнулись широко, построив эффектные многоэтажные сооружения, видимо, рассчитывая на быстрый прилив богатых туристов, охотников до красот Восточных Гавайев. Но ошиблись: дома заполнялись плохо. Дорого, далековато от моря, да и признанность самого хайнаньского курорта прибавляет не так быстро, как хотелось бы. Возможно, расчёт был на массовое привлечение жаждущих лечебных процедур от китайских медиков, но надежды на традиционную медицину себя тоже не оправдали. Пока это отели-призраки.

Блогеры-путешественники, рассказывая о достопримечательностях Саньи, заразили Сергея Анатольевича желанием побывать на бесплатной высотной смотровой площадке одного из корпусов отеля, и он, сняв «кроны» с различных ракурсов, решил подняться наверх. На площади перед домами построен круглый, накрытый шатровой крышей театр, обойдя который, он спустился в роскошную, выполненную под европейскую старину и украшенную позолотой галерею. По длинному цилиндрическому потолку тянулись фрески, расписанные на близкие европейцам сюжеты. Всё, казалось бы, прекрасно, но ни немцев, ни французов, ни прочих шведов на Хайнане не встречалось.

В конце галереи, слева Сергей Анатольевич нашёл довольно длинный коридор, в конце которого, повернув направо, вышел к лифту. Вызвал лифт, следуя указаниям всезнающих блогеров, нажал кнопу под номером 32. Двери закрылись, но лифт стоял, как автомобиль в хорошей московской пробке. Логунов даже растерялся. Захотелось на свободу, но кнопка открытия дверей среди многочисленных кнопочных близнецов не находилась. Потом лифт медленно двинулся, остановился и вернулся назад. Клаустрофобией Сергей Анатольевич не страдал, но стало как-то не по себе. Вдруг без всяких указаний двери раскрылись. В лифт начал было входить стройный, одетый в элегантную спортивного кроя куртку китаец, но, увидев европейского туриста, почему-то отступил, показывая жестом, чтобы гость города спокойно ехал, куда ему надо. Вежливый, судя по всему, оказался товарищ. Однако Сергей Анатольевич обрадовался ему, как отцу родному, замахал отчаянно рукой, приглашая в лифт и надеясь, что он раскроет секрет запуска лифта в путешествие по этажам. Китаец вошёл, нажал кнопку в середине последовательности цифр, Сергей Анатольевич нажал свою с заветным номером 32, и китаец, догадавшийся, что перед ним не постоялец отеля, а случайно зашедший в лифт человек, раскрыл секрет начала движения лифта, показав специальную пластиковую карту – ключ запуска лифта.

Так вот Китай встретил своего гостя не только подарками в виде фотографий редких пернатых, но и малоприятным сюрпризом. В сердцах Сергею Анатольевич решил, что хозяева отеля специально, именно к его приезду ввели карточную систему пользования лифтом. Конечно, можно было, пользуясь картой лифтового попутчика, подняться наверх, но как потом искать того, кто опустит его назад, на землю? Изобразив в огорчении руками и головой жест, означающий: нет, не еду, Лагунов вышел из лифта. Стало невесело, подумалось: что, стареешь, способность к риску утрачивается?..

Поснимав ещё раз дома-деревья, площадь перед ними, цветники с преобладавшими оттенками красного цвета, направлялся в соседний парк Линьчуньлинь, он же парк «Весны», он же и парк «1000 ступеней». Одолев ступени можно попасть на смотровые площадки, обустроенные на верхних этажах пятиярусной, стилизованной под пагоду, башни и получать удовольствие от видов Саньи и одноименной бухты. Сколько на самом деле ступеней, равно как и длину маршрута, он в интернете не нашёл. Казалось, что цифры колебались в зависимости от сезонной жары и физической формы восходящего наверх туриста

В густых кронах вечнозелёных субтропических деревьев живо, на повышенных тонах перекликались невидимые птицы. «Ага, узнали уже, что я приехал, обсуждают мой неожиданный визит», весело подумал Сергей Анатольевич. Фотографируя, наблюдая птиц, он много читал о них, удивлялся птичьим способностям и был уверен, что это совершенно особые существа. Уже несколько лет определённо считал себя птичьим любимцем. Где-то прочитал, что птицы иногда проявляют к человеку не совсем понятное расположение и решил, что это его случай: птицам нравиться у него фотографироваться, поэтому они зачастую подпускают его к себе до невероятия близко и подолгу позируют.

Перед поездкой, в интернете, насмотрелся на всяких тропических пичуг, и теперь ему не терпелось увидеть их воочию. Сменив объектив на длиннофокусный, он медленно брёл по тротуару, высматривая будто поддразнивающих его довольно благозвучным перекликом, но невидимых в густых кронах пернатых.

Транспортное пространство на острове организовано образом существенно отличающимся от российского. Население здесь перемещается в основном на электроскутерах – на диво маленьких, бесшумных, не выделяющих вонючие выхлопные газы. Рассчитаны они на одного или двух путешественников, но в китайских реалиях перевозят до четырёх. Правда, необходимое условие – малые габариты седоков. Поэтому по краю автомагистрали или около неё обязательно проложены дорожки для этих двухколёсных тружеников, здесь же гоняют немногочисленные велосипедисты. Пешеходы вышагивают по тротуарам, и главной своей задачей Сергей Анатольевич полагал, выискивая пичужек, не забрести под колёса какого-нибудь скутериста.

Даже и потом, благополучно выбравшись из незримых тенёт уханьской пневмонии и вспоминая это утро, он не мог понять, для чего китайцы натыкали на тротуарах каменные тумбы. Перекрыть дорогу скутеристам эти столбики не в состоянии, но вот с ним, подвижником орнитологической фотографии обошлись самым безжалостным образом. Непостижимо, как должны были взаимно расположиться ноги черепашьим шагом бредущего фотографа и коварная гранитная придумка китайских дорожников, чтобы результат оказался столь непредвиденным. Сергей Анатольевич споткнулся о тумбу и плашмя со всего размаха грохнулся оземь…

По счастью, когда-то, будучи ещё молодым, стоял он в футбольных воротах, играя за заводскую команду, и с тех пор сохранил навык быстро реагировать на неожиданные ситуации. Успев выкинуть вперёд руки, он упал на ладони. Плечевой пояс и руки, накачанные с помощью молотка и лопаты, основных инструментов садовода-энтузиаста, выдержали натиск восьмидесятикилограммового тела. Зазевавшийся фотограф никак не пострадал, даже ладони, которые приняли на себя всю силу падения, особой боли не почувствовали.

«Нет, это чертовщина какая-то, – размышлял Сергей Анатольевич, поднимаясь, отрясая пыль и ощупывая чудом уцелевшие колени. – Как можно так грохнуться, я ведь едва двигался?.. Впечатление такое, что меня подтолкнули в спину. Злой дух Хули-цзин, не иначе. Нечисть китайская с матерной фамилией». Перед поездкой он чего только не читал о Китае, наткнулся и на рассказ о главном духе из всех, приносящих несчастье, по имени Хули-цзин. Был ли, не был виноват сей дух или просто вспомнился к слову, но само происшествие его крайне расстроило и озадачило.

«И ведь, что интересно, – продолжал раздумывать он, – такое нежданное и стремительное падение непременно должно было закончиться хоть каким-нибудь, но членовредительством – а на мне ни шишки, ни царапины. Меня будто поймали у самой земли…» Впрочем, кто мог противостоять хайнаньскому лису-оборотню, а именно в этом облике прославился Хули-цзин, у Сергея Анатольевича особых сомнений не было. Он твёрдо верил в своего ангела-хранителя не однажды выручавшего его в самых опасных жизненных перипетиях. Но фотоаппарат, висевший на груди, оного хранителя не имел и ударился о брусчатку с разрушительной силой, тем паче что объектив камеры был выдвинут на максимальную длину и это сделало его ещё беззащитней.

Поспешно попробовав снимать коварную хайнаньскую действительность, он убедился, что камера её, как говорится, в упор не видит. Объектив стал выдвигаться с заеданием, монитор показывал нечёткие, засвеченные кадры. Какое-то время, расстроенный донельзя, он ещё брёл к 1000-й ступеньке парка; но, осознав бессмысленность своего движения к смотровой площадке, развернулся в сторону гостиницы. Идти в магазин за новым аппаратом даже в голову не пришло: обычно запасливый, Лагунов почему-то на этот раз денег взял только на экскурсии, на Хайнане излишне дорогие, и на еду.

2

Високосный год многие, ещё до его наступления, обрекают быть непременным неудачником в череде четырёхлеток. Считается, что эти годы уж точно обрекают нас на житейские провалы, деловые неуспехи, личные разочарования, хотя и среди прочих не проклятых заранее лет встречаются пасынки фортуны, не очень-то украшающие наше существование. И подводя итоги этого особенного срока, стараются припомнить одни только нелепицы, казусы и катастрофы, закрепляя в собственном сознании отрицательный имидж ни в чём не повинного отрезка времени. Сергей Анатольевич, напротив, старался найти что-то, приносящее благо и удовлетворение, и каждый раз у него это более или менее получалось. Поэтому к високосным годам относился индифферентно, а опасения, им сопутствующие, почитал за банальный предрассудок.

Двадцатый год двадцатого века он встретил без робости и даже нечаянно поучаствовал в происшествии, обещавшем новые впечатления и разнообразные удовольствия, а именно купил экскурсию в Китай. Хайнань в жизни Сергея Анатольевича возник как бы ниоткуда, сам собой. Уже начался новый год, он преспокойно занимался текущими делами, не задумываясь пока о предстоящих в нём путешествиях. Была, правда, мысль съездить с внуком в Питер и в Скандинавию. Поводы вполне достойные: у отрока последние школьные каникулы, у деда последний месяц действующего двухлетнего Шенгена, да и северную столицу нужно было посетить обязательно. Несколько последних лет визу Лагунову выписывали финны, и он не видел повода прекращать такое замечательное сотрудничество. А, чтобы гордые работники Генерального Консульства в Санкт-Петербурге не обижались на то, что, бывая в Европе, он не всегда заглядывал в Финляндию, и нужно было закрыть визу, посетив напоследок славную страну Суоми.

Неожиданно до Сергея Анатольевича дошёл слух, что туроператоры предлагают поездку на Хайнань: для двоих всего за сорок тысяч рублей. За двадцатку и в Москву-то на недельку сгонять невозможно, а тут в Китай, можно сказать – на край света… Финансовая сторона путешествий была решающей, уже много лет он был на пенсии, на которую и просто жить получалось с трудом; но при любом подходящем случае он всё же старался куда-нибудь съездить, а не странствовать только с помощью интернета. Выручали небольшие заработки за консультации по ландшафтному дизайну, которые он по старой памяти иногда оказывал, помощь от сыновей и экономия на повседневных тратах. Дешевизна смущала: скорее всего, и отель не из лучших, и завтраки посредственные, но Лагунов смолоду был неприхотливым, мелкие неудобства во внимание не принимал. Ради нескольких снимков, греющих душу, мог перетерпеть самые разные злоключения. Да и чуть ли не с раннего детства хотелось познакомиться с Поднебесной, тогда в пору расцвета советско-китайской дружбы из репродуктора, который слушал пятилетний Серёжка, почти ежедневно энергично гремела песня «Москва – Пекин», и утверждение: «Русский с китайцем братья навек…» не подвергалось сомнению.

В ночь под «Старый Новый год» ударил мороз, и влажное тепло, окутавшее город в канун этого необычного праздника, обернулось и вправду новогодней сказкой. Лёгкий утренний туманец сдался на милость морозу-победителю и пал инеем на провода и деревья, сотворив неудержимый соблазн любому, кто хоть однажды держал в руках фотоаппарат. Проснулся Сергей Анатольевич в то утро в лучшем настроении, с предощущением праздника и скорых удач. Выглянув в окно, увидев заиндевевшие кроны деревьев, разволновался, заспешил в Зауральную рощу ловить удачные снимки, пока солнце и ветер не смели хрустальную фантазию наземь.

Покормил птиц, тревожными зимними днями перешедших на его иждивение и ждавших за окном свой привычный завтрак, прихватил пакет семечек для лесного пернатого населения. На набережной, именуемой в народе Беловкой, сделал несколько снимков панорамы рощи с вантовым мостом в главной роли. Перейдя мост, залюбовался осокорями и прочим растительным братством, покрытым жемчужной бахромой, а на центральной аллее услышал громкую дробь дятла. Сучок музыканту достался сухой, тонкий и бой потому выходил звонкий, упругий – праздничный, в человечьем восприятии ещё и как радость наступления нового года. Неподалёку, на соседнем, таком же высоком, тополе барабанил ещё один длинноклювый артист, но ветка была, скорее всего, потолще, звук получался ниже, с хрипотцой и не очень громкий. Пускали свои дроби дятлы по очереди, соревнуясь, кто лучший ударник в округе. Сергей Анатольевич ступил в сугроб, осторожно обошёл вокруг тополя, высматривая пернатого. И углядел – правда, только частью, наполовину птицы, да и высоко в кроне, фотографировать неудобно. Постоял, слушая и любуясь процессом извлечения идеального звука из засохшей тополиной ветки.

Неожиданно обладатель басового инструмента, видимо, не желая признавать поражение, перелетел на тополь, под которым притаился Сергей Анатольевич, и согнал удачливого музыканта с голосистого сука. Но изгнанник не подал виду, что рассердился или обиделся, а соскочил на соседнюю ветку и спокойно ожидал, что же будет делать захватчик. Теперь можно было хорошо видеть обеих птиц. Некоторое время они просто сидели и, может быть, как-то беседовали. Во всяком случае, Сергей Анатольевич уже достаточно давно всерьёз подозревал, что птицы могут общаться не только голосами, как люди, но и на каком-то ином, птичьем ментальном уровне.

Потом пришелец попробовал выбить дробь на новообретённом барабане и преуспел. Звук был безупречно чист, высок и летел далеко по окрестности. Соперник его встрепенулся, побежал по стволу, по веткам, нашёл подходящий инструмент и выдал ответную реплику. Новая реприза получилась чуть ниже, но такая же звучная, а вдобавок летела в зауральные дали с заметной вибрацией, и этот рокот, несомненно, украшал композицию. Пожалуй, он снова был лучшим! Сергей Анатольевич порадовался этому маленькому торжеству справедливости и поспешил осуществить всё-таки то, что завело его с самого утра: найти нужные графические образы в прихотливо припудренном инеем лесу, торжественном и тихом.

Закончив съёмку, вышел на главную аллею к заветной кормушке. Сделана она из большой пластиковой бутыли, с широким окном: клевать корм одновременно могли несколько птичек. Края обрезанного пластика оклеены лентой, чтобы пичуги, не дай бог, не порезали лапки о кромку оконца. Фотографировать их здесь одно удовольствие, пернатые привыкли к любителям пеших прогулок и неторопливых пробежек по роще и почти не обращали внимания на людей.

Установив камеру на треногу и засыпав в кормушку семечки, Сергей Анатольевич стал поджидать общепитовских завсегдатаев. Погода для съёмок стояла вполне подходящая: мороз не был чрезмерным, лёгкая дымка рассеивала прямой солнечный свет. Первыми, как и ожидалось, прилетели полевые воробьи и большие синицы. Вскоре к ним присоединился поползень. Пробежался по стволу вниз головой – для того, видимо, чтобы поразить всех присутствующих своим мастерством, набрал не мелочась в длинный клюв сразу несколько семечек и упорхнул на соседнее дерево, чтобы спрятать добычу в глубоких морщинах кленовой коры. Если завтра никто кормом столовую не наполнит, пообедает запасами из сегодняшних тайников, заодно и проворным синичкам перепадёт от щедрот поползневых. Всё шло как обычно, снимал Сергей Анатольевич завсегдатаев птичьей столовой не в первый раз и только потому, что хотелось получить кадр с интересным сюжетом. Неожиданно среди жёлто-чёрных синичек мелькнула пташка размером помельче и с синей шапочкой на головке – неужели лазоревка?! Давно мечталось сфотографировать эту сказочно милую птичку, дюймовочку из рода синиц, и вот наконец, повезло.

Возвращался Лагунов в приподнятом настроении. Всё было замечательно: и забавное соперничество дятлов, и появление лазоревки, и обвисшие под тяжестью ледяных кристаллов, напоминавшие большие и малые замёрзшие фонтаны, кроны кустов и деревьев. И как-то сами собой рассеялись сомнения относительно поездки в Китай. Взойдя по лестнице на Беловку, спустился по отлогой Советской до улицы Кирова и уверенно вошёл в турагенство оформлять путёвку.

Принимавший его сотрудник – почти ещё юноша, сухощавый и долговязый с узким лицом, на котором выделялся крупный острый нос, с гладко зализанными назад чёрными волосами, одетый строго – в тёмный костюм и белоснежную сорочку с ярким красным галстуком, живо напомнил ему дятлов, только что развлекавшихся в Зауральной роще. Эта неординарная ассоциация с утренней птичьей темой изрядно позабавила Сергея Анатольевича. Сегодня определённо дятлов день – заключил он. Выяснилось, что молодой человек сын хозяина офиса, чувствовал он себя не очень уверенно, а вот отец мог бы много интересного рассказать о Хайнане, поскольку только что вернулся с этого прекрасного острова. Отсутствие хозяина Сергея Анатольевича не очень-то расстроило, все сведения о местах своего предстоящего пребывания он обычно черпал из интернета. Оговорив сроки поездки, особенности перелёта и проживания он с лёгким сердцем поехал домой.

На следующий день из агентства позвонили и сообщили, что билеты на самолёт и отель забронированы. Сергей Анатольевич незамедлительно оплатил тур, а вечером того же дня случайно в интернете наткнулся на сообщение о новой китайской напасти – неизвестном каком-то вирусе и о первой его жертве. В последующие несколько дней сообщения из Китая становились всё тревожнее и тревожнее. Внутренний голос благоразумного существа, таящегося в каждом, даже самом отчаянном человеке, не раз спрашивал: «А, может не стоит рисковать?..» Но доводы его антипода о том, что давно хотелось, что были уже и атипичная пневмония, и птичий грипп, и даже Эбола, но всё прошло, замечательные специалисты по эпидемиям победили, казались убедительнее. Думалось: «Авось и теперь пронесёт без больших потерь и последствий».

3

Прошедшие до отъезда недели были наполнены чтением материалов о красотах «Восточных Гавайев», как именовали остров ушлые продавцы туров, и сообщениями о росте в геометрической прогрессии числа заболевших и жертв нового вируса. Каждый день Лагунов отслеживал тревожные китайские эпидемические сообщения, и всё больше ему становилось не по себе. Казалось, что китайское направление пора закрывать, но наши правительственные чиновники ничего не предпринимали и даже, наоборот, успокаивали, в интервью по радио рассказывали о ничтожно малом числе жертв по сравнению с населением Поднебесной. Значит, вероятность заразиться ничтожно мала, и вообще, от обыкновенной пневмонии и привычного гриппа ежедневно умирают тысячи, и никто трагедией это не называет. Сергей Анатольевич поражался, как можно не учитывать динамику распространения вируса, при том, что ни лекарства для больных, ни вакцины для потенциальных жертв новой агрессивной болезни никто пока не нашёл. Время шло, и желание посетить Китай с переменным успехом боролось в нём с неприятными предчувствиями.

Покупая путёвку, он не нашёл себе компаньона. Оплачивать двухместный номер предстояло одному. В итоге за поездку была обозначена сумма в тридцать три тысячи рублей. Сергея Анатольевича и эта цифра устраивала, но, на всякий случай, он договорился с туроператором, что если найдёт напарника, то вдвоём они всё равно будут иметь право на первоначальный сороковник за двоих.

Несколько дней времени для поиска второго за хлопотами не находилось, а потом, когда опасность путешествия стала вполне отчётливой, отчаянный путешественник решил, что второго искать и не следует. Даже, если это будет кремень, который ничего не боится и чувство опасности ему только приятно щекочет нервы, всё равно, если попутчик заболеет, то совсем уж ненужное чувство вины достанется самому Лагунову.

У него с давних ещё лет были два приятеля с богатым туристическим опытом в молодости, убеждённых сторонников красот исключительно только родимой страны-стороны, у которых, в полном соответствии с их миропониманием, даже загранпаспортов не было. Они с удовольствием вместе рыбачили на Урале или собирали грибы в пойменных его лесах; но если дело касалось «забугорных» путешествий, то тут их пристрастия далеко расходились с лагуновскими.

Им-то, шутки ради, он и позвонил с приглашением составить компанию в хайнаньском туре. Плюсов было хоть отбавляй: и дешевизна, и возможность искупаться в Тихом океане посреди зимы, и необыкновенная кухня, и ландшафтные прелести, и, наконец, романтика дальнего путешествия. Один из потенциальных компаньонов, Слава Морозов, ни на йоту не поступился принципами, сразу отказался от заманчивого предложения. Правда, у него в жизни были обстоятельства, которые помогли выдержать характер: он летал в командировку в Сингапур, а это, фигурально выражаясь, в двух шагах от Хайнаня. Зато второй, Юра Доронин, повёлся сразу. Было приятно наблюдать пробуждение азарта бывалого путешественника. Они даже обсудили некоторые тонкости своего времяпрепровождения на острове. Посмеиваясь про себя, коварный искуситель искренне удивлялся тому, как резко и радикально переменились заблуждения приятеля относительно заграничных поездок. Правда, тому понадобилось, меньше получаса, чтобы образумится. За это время он и вспомнил, что не имеет необходимого документа.

Сергей Анатольевич настолько скоро принял окончательное решение о поездке, что совершенно не вникал в детали. Летел один, заниматься предполагал фотографией, бродя по острову, поэтому бытовые проблемы ничего не значили. Даже о том, что поездка пришлась на празднование китайского Нового года, совершенно случайно узнал за два дня до вылета. Как к этому относится, было не понятно. С одной стороны – интересно посмотреть, как жители Азии празднуют наступление нового года в восточном летоисчислении, беснуясь и ликуя экзотическим, в его представлении, образом, а с другой – было ясно, что гиперактивные китайцы будут наслаждаться продолжительными новогодними выходными и дружными рядами устремятся в места привлекательные, где и в будни не протолкнуться. Фотографировать в толпе – это ещё то удовольствие. Скорее всего, желающих посмотреть на веселящихся жителей Восточной Азии существенно меньше тех, кто в путешествиях избегает толпы. Видимо, поэтому человек, оформлявший путёвку, сознательно упустил новогодние подробности путешествия. Объясняться с оператором Сергей Анатольевич не счёл нужным; если судьбой определено второй раз в году отметить новогодие, то, стало быть, сопротивляться не стоит.

Настал последний день перед отъездом, но полёты в Китай так и не прекратили, и Лагунов решил, что коли так, значит, это его жребий: посмотреть-таки на зимние тропики. Несколько успокаивало то, что Хайнань и Ухань, хоть и созвучны, но далеко не соседи, и Хайнань всё-таки остров. Мысль о том, что китайцы – нация мобильная, и в последнее время, куда бы он ни поехал, обязательно встречал там организованные группы китайских товарищей, загонялась вглубь сознания. Съездить в Китай действительно очень хотелось, и риски такого предприятия поневоле отодвигались на задний план.

Чартер вылетал из Уфы около полудня, а туда ещё нужно было добраться. Лагунов позвонил в транспортное агентство и забронировал место в такси до уфимского аэропорта. После отмены поезда «Оренбург-Уфа» пассажиров разобрали автобусники и таксисты. На такси быстрее и удобнее, при незначительной разнице в цене. Диспетчер заверил, что при выезде в шесть утра пассажир обязательно успевает к рейсу. В шесть вечера должен был позвонить водитель, с которым следовало договориться о месте утренней встречи.

Погода испортилась, целый день шёл мокрый снег, изрядно задувало. Уложив чемодан, Сергей Анатольевич направился в аптеку, купил дюжину медицинских масок, несколько упаковок парацетомола и лавомакс – на всякий случай и профилактики ради. Ещё десять дней назад, уже решившись на восточный вояж, он почувствовал першение в горле. Привычка спать с приоткрытым окном в зимнее время иногда приводила к таким нежелательным результатам. Принимая по таблеточке парацетомола утром и вечером, к отъезду удалось победить угрожающие симптомы, но недомогание надоумило на правильную идею прикупить спасительные пилюли.

Порывы ветра хлестали, лепили в лицо мокрыми хлопьями, казалось, выветривали само человеческое нутро, выдувая тепло и уверенность в себе, вселяя беспокойство. Пускаться в почти четырёхсоткилометровое путешествие в Уфу на автомобиле в метель было опасно. Оренбургский буран приносил подчас великие беды степным путникам. Как это бывает, Сергею Анатольевичу было хорошо известно. Первая встреча с настоящей пургой была, как сейчас выражаются, виртуальной. В детстве Серж был неудержимым книгочеем. Читал то же, что читали сверстники, только гораздо увлечённее. Книги про шпионов и про войну, фантастику, приключенческие романы Вальтера Скотта, Александра Беляева, Александра Дюма, Джека Лондона, Жюль Верна тогда на полках не залёживались, едва возвратившись на библиотечную полку, тут же обретали нового читателя, шли нарасхват. Можно было прийти в библиотеку и никого из списка проверенных писателей не найти.

Именно так и случилось однажды в школьной библиотеке, где Сергей неприкаянно бродил среди стеллажей, пока библиотечный, а, может быть, (бери повыше) литературный бог не подвёл его к невостребованному Пушкину. В шесть томиков небольшого формата уложилось полное собрание художественных произведений русского гения. Видимо, привычка начинать чтение советских газет с последней полосы развилась гораздо позже; а тогда он потому, скорее всего, что не хотелось возвращаться домой совсем уж без чтения, взял первый том. И увлёкся. Творец русского литературного языка зацепил чувствительные к письменному слову душевные струны сильнее Конан Дойла или Александра Грина. Том за томом, всё больше погружаясь в пушкинский мир, он прочёл всё издание.

Конечно, не проникся прочитанным так, как это случилось бы, читай он Пушкина хотя бы пятью годами позднее, но и тогда заряд пушкинским словом оказался куда как сильным. Значение того, что произошло, осозналось им много позже, Пушкин как бы разбудил в нём настоящий литературный вкус. Сильнее всего юного читателя поразила метель в оренбургской степи, описанная в самом начале «Капитанской дочки». Беспросветная мгла, выразительный и почти одушевлённый ветер, сугроб, на глазах зловеще выраставший сбоку остановившейся кибитки, то ли человек, то ли волк в буранной тьме (а ведь это – Пугачёв!..) и прочие пугающие подробности как-то особенно завораживали его, потрясли и запомнились. Ещё и потому, может быть, что Серёжка с малых лет хорошо знал ветер степной своей родины, сквозь который надо почти продираться, если он встречный, и на который, забавы ради, можно опираться спиной, когда он попутный.

Несколько раз повзрослевший Сергей попадал в настоящую степную пургу так, что дрожь пробирала, и мольба небесам о помощи рвалась из искреннего сердца. Но один раз его спасло не менее чем чудо, и с тех пор он твёрдо уверовал, что у него действительно есть ангел-хранитель, а день того рокового для многих бурана стал ещё одним днём рождения. В самом ветреном месяце, в феврале, он оказался в Илеке, районном центре, расположенном в ста тридцати километрах от Оренбурга. День простоял ясный, набиравшее уже силу солнце протапливало обращённые к югу склоны придорожных сугробов, добавляло доводов в извечном споре времён года в пользу недалёкой уже весны. К вечеру погода резко начала портиться: подул сильный южный ветер, потеплело, повалил снег. Выезжал из Илека в быстро густеющих сумерках, когда видимость уже была плохой. Потом снег повалил крупными хлопьями: дальше десяти метров впереди видимость пропадала, придорожная лесополоса казалась тёмной дымкой, а в её прогалинах, когда ветер становился почти ураганным, дорогу переметало, с трудом различалась даже обочина. Всё в точности по Пушкину, по «Капитанской дочке». Пушкинский гений провидческий, думалось потом ему, и страницы с бураном, может, и написаны для такого случая, чтобы просветлить сознание, пробудить чувство самосохранения у степных путников. Только о повести Сергей тогда не вспомнил, и не оказалось на облучке ни опытного ямщика, ни Савельича которые могли бы предупредить об опасности, предложить воротиться на постоялый двор.

Подобно Петруше Гринёву, он упрямо двигался вперёд. Скоро навстречу протащили на буксире разбитую в аварии легковушку, через некоторое время ещё одну – машины бились по причине плохой видимости. Это было предостережение. Любой путник в здравом уме должен был бы вернуться в посёлок и переждать непогоду. Но Лагунова такие явные знаки не остановили. Он снизил скорость до тридцати километров в час и продолжал тащиться в сторону города. Слева, из Красного Яра, прямо перед его жигулёнком на трассу вывернули два «Москвича» – светло-голубой седан и ярко-оранжевый грузовой, прозванный в народе «каблук», ещё одни последователи бесстрашного и неблагоразумного Гринёва.

Через несколько километров в очередном просвете лесополосы видимость снова упала практически до нуля. Оранжевое пятно «каблука» возникло внезапно, когда до него оставалось метра три или четыре. Попытка затормозить на скользкой дороге видимого результата не принесла. Удар был не сильный, но показался очень неприятным. Мотор заглох. Сергей включил аварийную сигнализацию и вышел из машины. Аварийка, слава богу, работала. Перед ним в снежном перемёте через трассу, образовавшемся как раз из-за разрыва лесополосы, стояли те самые два «москвича», которые, не пропустив его, выехали из Красного яра. Сначала в перемёте застрял седан, а затем его протаранил грузовичок. Людей около машин не было, они, ошарашенные случившимся, всё ещё переживали потрясение в салонах. На обратной полосе дороги стояли ещё две испытавшие столкновение легковушки.

Сергея больше всего занимало состояние собственного средства передвижения, и он вернулся в кабину. Мотор завёлся, получилось отъехать на несколько метров назад. То, что машина способна ехать, воодушевило, и Сергей двинулся к «Москвичам», разбираться в оценке последствий происшествия и, главное, в следующих действиях.

Люди, сидевшие в автомобилях, успели очухаться, вылезли из кабин, обсудили ситуацию и решили всю вину за аварию, а следовательно и весь предстоящий ремонт возложить на водителя «Жигулей». Такая точка зрения соучастников происшествия наглостью своих претензий разозлила Лагунова, и он решил оценить состояние всех авто. У седана был изрядно разворочен задок, «каблук» утратил способность двигаться: радиатор разбит, жидкость вытекла на дорогу, растопив снег между колёсами, пытаться запустить двигатель грузовичка даже не стоило, чтобы не навредить автомобилю ещё больше. Этой парочке явно не хватило благоразумия, ехали они быстрее, чем он, оттого и такие последствия. У оранжевого задок был примят лишь слегка, Сергей выправил бы его, не прибегая к услугам автослесаря. Его собственный жигуль, хоть и со слегка сдвинутым на лобовое стекло капотом, находился в полной готовности к ещё предстоявшим трудностям этого злосчастного пути.

По встречной полосе подъехал «Кировец» районных дорожников убиравший снег с проезжей части дороги. Трактор остановился, тракторист пошёл разговаривать с водителями стоящих напротив машин.

Было очевидно, что претензии семьи, а в «Москвичах» оказались два родных брата с матерью и тёткой, были, мягко говоря, несправедливы. Сергей готов был отвечать только за помятый задок «каблука». Впрочем, на самом деле людьми они оказались нормальными, быстро осознали несостоятельность, даже непорядочность своих претензий, выставленных в запарке аварии, и вскоре все страдальцы перешли в следующую стадию своих неожиданно случившихся отношений. Семейство ехало в Краснохолм, и пути им оставалось уже немного. Решили пробираться все вместе, колонной: седан берёт на буксир второго «Москвича», Сергей едет замыкающим, поскольку у «Жигулей» самые яркие аварийные огни. Бурю договорились переждать в Краснохолме, в доме матери братьев. Сами они жили в Оренбурге.

В трактор, стоявший напротив, на довольно высокой скорости врезались «Жигули». Число машин, скопившихся на небольшом участке дороги, к тому же при плохой видимости, начало не на шутку нервировать. Сюжет дорожной заварушки уже существенно отклонился от сюжета пушкинской повести и грозил серьёзными неприятностями всем ее сопричастникам. Решено было как можно скорее покинуть проклятую прогалину, и мужчины дружно принялись за работу.

Зацепив «каблук» тросом, Сергей вытащил его из сугроба. Вторую машину нужно было откапывать. По счастью, братья оказались запасливыми, их снеговой лопатой по очереди начали вызволять машину из белого плена. И они, и люди на противоположной стороне дороги постоянно ходили между машинами, то и дело выходя на середину проезжей части. Между собой не общались – и у тех, и у других забот было по горло. Каким чудом никто из участников нескольких аварий, случившихся на коротком участке дороги, не угодил под внезапно, на высокой скорости пролетевший посередине дороги «КАМАЗ», понять невозможно. Как говорится, Бог упас.

Вытянув из сугроба седан, сцепив «Москвичи» тросом, продолжили путь, и до Краснохолма добрались без приключений. Когда свернули с дороги, облегчённо вздохнулось: дома и стены помогают. Верхний снег слегка поутих, но позёмка мела так неистово, что легче не становилось. Было заметно, что улицы в селе расчищали от снега, но, всё равно, вскоре их малая колонна упёрлась в сугроб. Сбоку дороги стояли два амбара, и щель между ними работала как аэродинамическая труба, усиливая и без того мощные порывы ветра. Взяв лопату, Сергей начал быстро откидывать снег, пытаясь освободить проезд. Но его энергичные усилия ни к чему не привели: ветер восстанавливал сугроб ровно с той же скоростью, с которой копатель его разбрасывал. Сергей, наконец-то вспомнив «Капитанскую дочку», мысленно усмехнулся: Пушкин был прав, описывая быстро растущий сугроб у кибитки, а ведь читал он его когда-то с недоверием, воспринял как поэтическое преувеличение…

Младший из братьев пошёл в село за трактором, и вернулся довольно скоро на «Кировце». Зацепив больную машину за трактор, кильватерной колонной все машины благополучно прибыли к семейному гнезду. Тракторист даже расчистил для автомобилей небольшую площадку под окнами дома. Ночевал Сергей на широкой панцирной кровати хозяйки дома с металлическими спинками и двумя такими большими подушками, что спать можно сидя.

На следующий день проснулись поздно. Ветра не было и в помине. Снова, как ни в чём не бывало, сияло солнце. Казалось, оно с удивлением рассматривало последствия безумства ночной стихии. Сосед, сходивший на трассу, рассказал, что дорогу открыли, что легковые машины, ночевавшие на дороге, замело выше крыши. Расставались они добрыми, сплочёнными общим несчастьем товарищами.

Дорогу пробили странным зигзагообразным тоннелем, видимо объезжая застрявший транспорт. Домой Сергей ехал в снежном коридоре, стены которого зачастую возвышались над его «Жигулями».

Пресса в те далёкие времена особенно о постигшей область метели не распространялась. Делов-то: разбились несколько машин, занесло в открытой степи десятки автомобилей, никто ведь не погиб, не обморозился. Каждый путник знал, что зимой нужно одеваться тепло, по погоде. Никто не вчинил властям иски за то, что не перекрыли трассу.

Несколько лет назад нечто подобное, к счастью, без участия Лагунова, произошло на Орской трассе. Внезапно налетела метель. Несколько пижонов, путешествовавших зимой в одном пиджаке и лёгких туфлях обморозились. Начальника МЧС области уволили. С тех пор власти не рисковали, при угрозе пурги закрывали движение на опасных дорожных направлениях даже тогда, когда такая необходимость была не совсем очевидной. И теперь, когда Сергею Анатольевичу предстояло добираться в похожую непогодь до уфимского аэропорта, он, памятуя свой печальный опыт, каждый час читал метеосводки.

4

К вечеру потеплело, но снег не прекращался. События, казалось, развивались всё по тому же пушкинско-илекскому сценарию. На тротуарах пешеходы мужественно боролись со снежной жижей. Риск опоздать на самолёт, застряв на заметённой трассе, нарастал. Склонному к поэтичным обобщениям Сергею Анатольевичу казалось, что нервы его гудят, словно натянутые ванты под крепчающим ветром. В конце концов, прогноз погоды всё-таки смягчился, к ночи снегопад должен был прекратиться, и это означало, что до утра дорожники вполне успевали справиться со всеми заносами и перемётами. На Хайнане метеорологи тоже предрекали в основном пасмурные, а то и дождливые дни, поэтому рассчитывать на приличные снимки было трудно. Отчаянному туристу оставалось только надеяться на своё, обычное в таких поездках, везение с погодой.

К пяти часам пополудни Сергей Анатольевич обещал быть в областной библиотеке на литературном вечере, посвящённом творчеству Юрия Левитанского, и в начале пятого, разбрызгивая ботинками мешанину воды и снега, шёл к автобусной остановке. Когда переходил дорогу, услышал звонок телефона, достал его из кармана, и в этот миг мобильник вывернулся из ладони, словно его кто-то выдернул, взметнулся вверх и упал на мокрую снежную кочку. Порадовавшись, что не в лужу, Сергей Анатольевич поднял телефон, стряхнул с него налипший снег и, увидев подошедший автобус, не стал читать полученное сообщение, а сунув аппарат назад в карман, поспешил в раскрывшиеся автобусные двери.

Войдя в голубой зал библиотеки, прочитал очередное бредовое СМС от сотового оператора, предлагавшего новый немыслимо выгодный тариф, стёр сообщение и, как говорится, погрузился в мир поэзии. Вообще-то, Сергей Анатольевич рассчитывал, что погружение завершится к шести, после чего можно будет спокойно поговорить с водителем такси, но на всякий случай сел ближе к выходу и в крайнее кресло. Мероприятие затягивалось, около шести он достал телефон и держал его в руках, чтобы при первых вибрациях корпуса, нажать кнопку ответа и выбраться из зала для такого важного разговора. Действительно, ровно в шесть телефон ожил. Мгновенно усмирив его попытку разрушить поэтическую атмосферу зала, Сергей Анатольевич, всем видом выражая извинение и смущение, вышел в коридор. Увы, голоса собеседника он не услышал, аппарат никаких звуков не издавал, даже обычные поскрипывания и посапывания помех не вырывались из телефонного динамика. Ничего не понимая, Сергей Анатольевич в отчаянии повторял одно и то же бесполезное «Алло».

В течение нескольких минут оба абонента пытались дозвониться друг до друга, но при любых вызовах телефон молчал, словно оглушённый. Наконец, водитель догадался прислать сообщение о том, что в шесть утра будет ждать на железнодорожном вокзале. Лагунов ответил, что понял, но уверенности в том, что его реплика достигла адресата, не было. Вернувшись в зал, он уже не вникал в поэтические строки, а пытался понять, в чём же дело. Телефон от длительного пребывания в руке разогрелся, и Сергей Анатольевич, было, испугался, не перегрел ли он чувствительную до всяческих неприятностей технику. Но потом вспомнил недавнее купание телефона в снегу на автобусной остановке. Воспитанному классическим материалистом, ему не хотелось верить в какую-либо чертовщину, но по факту получалось, что кто-то очень не хочет отпускать его на Хайнань! Некие совсем не материальные силы злокозненно прибегли к использованию сил вполне физических, организовали телефонную диверсию в самое неподходящее время, именно тогда, когда нужно решать вопрос, связанный с путешествием в Китай. Вывернув телефон из ладони, они пытались испортить его, утопив в воде, но промахнулись, попав на снежный бугорок. Ощущение, что телефон кто-то выдернул из пальцев, было устойчивым, даже навязчивым. Поневоле тут заделаешься идеалистом, подумал Сергей Анатольевич; хорошо, хоть эпистолярный способ общения, сохранился…

Поэтические чтения быстро завершились, Сергей Анатольевич вышел из библиотеки и зачем-то решил позвонить снохе. Надеялся на чудо, на то, что телефон, погревшись в разгорячённой руке, высох и ожил. Лучше бы он этого не делал. Всю дорогу домой они со снохой пытались созвониться и поговорить, но, увы, безуспешно, пока Сергей Анатольевич не сообразил послать СМС о том, что у него, кажется, сломался телефон. Людмила звонить перестала, значит, письменная связь работала не только на приём, но и на передачу. Меж тем вечерело, и нужно было выходить из нечаянного «форс мажора», грозящего оставить путешественника без связи в достаточно рискованной поездке. Перед ним стояли две срочные проблемы: требовалось всё-таки переговорить с водителем и обеспечить себе связь на Хайнане.

Дома неожиданно оказался внук Егор, зашедший к деду после кино, чтобы подождать родителей, которые должны были прихватить его после работы, и вместе ехать в свой загородный дом. Сергей Анатольевич попросил у внука телефон, чтобы поговорить с шофёром такси. Он спешил, понимая, что водитель должен отдохнуть перед дальней и ранней дорогой и вполне мог, отключив телефон, отойти ко сну. Когда номер водителя был уже набран, телефон внука отключился…

В этот момент Логунов окончательно поверил в некую потусторонность причин всего с ним происходящего. Неведомые силы упорно саботировали любые его действия, продвигавшие китайскую, если прямо сказать, авантюру, заставляли опустить руки и забросить идею посетить страну драконов, очевидно не готовых встретить оренбургского фотографа как гостя. Хотя, собственно говоря, ничего сверхъестественного не произошло, просто кончилась зарядка аккумулятора. Черт возьми, как точно этот локальный энергетический кризис вписался в цепь разрушающих мои планы, да, пожалуй, и мою психику событий! – не зная, смеяться ему или огорчаться, подумал Сергей Анатольевич.

Риск отправиться в поездку без связи напрягал, и дед осторожно высказал Егору предложение одолжить ему телефон на время китайского турне. Такого ошеломлённого внука он ещё не видел. Идея не нашла отклика в юном сердце, более того, была отвергнута в выражениях категорических и нелицеприятных, что старшего Лагунова отрезвило. Дело в том, что старенький, но привычный телефон Сергея Анатольевича давно уже барахлил, случалось, что и Егор не мог до него дозвониться и всякий такой раз сердился, буквально требовал, чтобы дед заменил «дебильный мобильник». И дед медленно дозревал до решения обзавестись-таки новой прогрессивной техникой, уже решил купить какой-нибудь смартфон, но не успел.

Не зная, сможет ли он попасть в салон связи до конца рабочего дня, Сергей Анатольевич выскочил на улицу. Когда подбежал к киоску, до закрытия оставались считанные минуты, которыми он и воспользовался. Приобретать крутой смартфон поспешно в случайном киоске не имело смысла, да и рискованно пускаться в дальние дали, досконально не освоив новую технику. Поэтому, чтобы со связью временно перебиться, он выбрал самый дешёвый китайский кнопочник, получив при этом от продавца проникновенные уверения в том, что аппарат с честью заменит верного погибшего слугу и в течение всей поездки со своими обязанностями справится непременно.

Дозвонившись до водителя такси, Сергей Анатольевич попробовал договориться, чтобы тот забрал его из дома, но водитель отказал, сославшись на то, что крюк получается большой, и они потеряют много времени, которого до вылета самолёта не так уж и много.

5

На следующее утро, прослушав по радио очередную печальную сводку о количестве инфицированных и погибших за последние сутки китайцев, незадачливый путешественник с досадой констатировал, что цифры снова намного выросли. А без десяти шесть уже сидел в такси, поджидая попутчиков и осваивая функциональные особенности нового телефона. Дорогу до Уфы успели расчистить и обработать реактивами, асфальт почти всюду был чистый. Водитель оказался спокойным и уверенным, вёл авто без лихих обгонов и превышения скорости, а Сергей Анатольевич размышлял о событиях последних дней: «Что бы всё это значило? Кто-то настойчиво предупреждал меня: откажись от рискованной поездки в страну, где начинается эпидемия? Погоду испортили, телефон сломали, нервы потрепали изрядно. Или это испытание духа, за которым последует вознаграждение? А вдруг наказание?..» Ответа он не знал. Ответ мог быть получен лишь через неделю в момент возвращения с китайского острова. Или, не дай бог, не возвращения, это уж как пойдёт.

В здание уфимского аэропорта Сергей Анатольевич вошёл в двенадцатом часу. По радиотрансляции объявляли об опоздании встречного рейса из Хайнаня на два часа. Это значило, что должна последовать задержка и его вылета. В зале ожидания, можно сказать, никого не было. Перекусив бутербродами с домашними котлетами, приготовленными снохой в дорогу, Сергей Анатольевич сел в кресло, достал дорожный блокнот и приступил к описанию своего очередного путешествия, начиная с неожиданного возникновения заманчивой идеи слетать на «Восточные Гавайи». Репортаж из логова нового вируса, реальная хроника, а не фантазийные порождения творческого ума, правда жизни, где ничего не придумано, – да, именно так. Круто… Лагунов усмехнулся нахлынувшим мыслям.

Привычку записывать впечатления принесли ему на своих крыльях птицы. Сейчас он уже удивлялся, как же так случилось, что многие годы, предшествовавшие прилёту к нему варакушки, он, подобно большинству граждан, оставался обыкновенным невежей: его знания о птицах были примитивны, поверхностны и ненадолго удерживались в памяти. День первого знакомства с варакушкой запомнился навсегда. Весенняя дача тонула в половодье цветов. На фоне молодой горней лазури расцветшая вишнёвая делянка казалась накрытой пуховым облаком, которое обронили с небес. Под набравшими после зимы изумрудных тонов туями присели жёлтые и оранжевые шарики спирей японских. Яркими высокими кострами, издали полоняющими внимание, золотились форзиции. Под дремучими кустами чубушника на аккуратных арочках светились кипенно белые гирлянды купены.

Жёлтыми прядями серёжек украсилась плакучая ива. Сергей Анатольевич и не подозревал, какие они душистые. Раздвинув вислые ветви, заглянул внутрь кроны и замер, поражённый густым медвяным запахом. Шатёр из веток был населён множеством похожих на мух насекомых. Видимо, только что проснувшись после зимы, они неторопливо, будто подшофе, летали от серёжки к серёжке, поедая пыльцу и спивая пахучий нектар. Там же оказалась небольшая птичка, которую Сергей Анатольевич поначалу принял за воробья.

Пичуга порхала по веткам внутри ивы, каждый раз схватывая на лету захмелевшую лакомку. На грудке у неё сияло большое синее пятно с ярким рыжим глазком посередине. Птичка не могла не видеть на расстоянии вытянутой руки стоящего человека, но не нашла в себе сил покинуть пиршество, которое, как подарок свыше, свалилось к ней после длительного и утомительного перелёта с юга.

На следующий день Сергей Анатольевич снова увидел пернатую незнакомку, теперь сидевшую на садовом проводе и распевавшую замечательную свадебную серенаду. Птичка, должно быть, узнала его и не подумала улетать, когда он застыл в изумлении прямо под ней. С тех пор каждый раз, когда он приезжал в сад, птица, сидя на проводе, встречала его новой песней. Морозов, самый большой эрудит в их компании, назвал Лагунову имя пичуги. Звали её смешно и как-то не очень уважительно: варакушка. В детстве мама, когда они, играя во дворе, пачкались во всякой грязи, говорила сердито: «Что вы тут варакаетесь? Ну-ка, марш домой!..»

Интернет подсказал, что варакушка – птица пересмешник из рода соловьёв. Видимо, поселившаяся в саду крошка собрала по свету самые лучшие птичьи песни, Сергей Анатольевич заслушивался ими. Пытался он и фотографировать её. Но, чтобы его небольшим аппаратом сделать хороший снимок, где можно разглядеть невеличку, нужно было подойти к ней совсем близко, что она не очень-то приветствовала. Пришлось купить «Никон» и длиннофокусный объектив, после чего их отношения заметно улучшились.

В середине того же лета в сад прилетели ещё одни певцы, обладатели вокала, сравнимого с перезвоном серебряных колокольцев, коноплянки. Эти нежные песельники очаровались шаровидной туей, округлившейся уже до двух метров в поперечнике. В ней они собрались вывести своё второе за лето потомство. Первым сфотографировался красногрудый самец – и тоже на излюбленном варакушкой садовом проводе. Увидеть самку варакушки в первый год знакомства с певчими птицами не довелось. Но коноплянки прилетели парой, и самочка – изящная красавица с ажурным рисунком на грудке – охотно позировала на веточках ивы вслед за своим ухажёром.

Лагунов всё лето фотографировал птичек и был доволен своими пернатыми постояльцами. Следующий тёплый сезон оказался ещё удивительней: на встречу с фотографом потянулись самые разные птицы. Вскоре сложилось так, что куда бы он ни пошёл, куда бы ни поехал, везде у него фотографировались птицы. Съёмки случались и в саду, и в его окрестностях, продолжались зимой, когда в объектив попали северные птицы, откочевавшие на зиму в Оренбуржье. В фотоальбоме появились жаворонки, черноголовые и луговые чеканы, каменки, зеленушки, северные бормотушки – да, именно так и назывались, а далее серые славки и зяблики, свиристели и юрки, коршуны и луни, да всех не перечесть. Залетали и почётные гости, такие, как краснокнижный серый сорокапут. Настоящую сенсацию подарил серый снегирь, редкий гость из Восточной Сибири, поучаствовавший с съёмках совместно с красногрудыми аборигенами – обыкновенными снегирями. Задорная компания лакомилась ясеневыми крылатками неподалёку от устья речки Бердянки. Местные учёные подняли уровень самооценки новопосвящённого орнитолога сразу на несколько ступеней, сообщив ему, что серый снегирь в Оренбуржье уже лет сто не наблюдался – и вдруг пожаловал!..

Примерно в это же время он стал заядлым путешественником. Из Греции, Израиля, Турции, Франции, Испании, Германии привозил снимки птиц, которых в России из-за климатических особенностей встретить невозможно. Причём, было ощущение, что практически везде птицы особенно-то его не боялись, позволяли приблизиться и снимать. Это было необычно, в сознание фотографа не укладывалась мысль о том, что имеет место обыкновенное везение. Казалось, что птицы Австрии знали, что к ним приезжает популярный среди российских пернатых фотограф, и слетались на съёмки. Постепенно он утвердился во мнении, что непостижимым образом стал птичьим фаворитом. Глобальный масштаб везения подтолкнул к размышлениям о том, что у птиц есть возможность обмениваться между собой информацией, что существует гипотетическое информационное поле, из которого птицы черпают различную информацию, посредством которого они, находясь далеко друг от друга, могут общаться. Благосклонность пернатых к нему проистекает из того обстоятельства, что он каким-то образом попал в птичью базу данных как существо, которого бояться не следует, даже, наоборот, к нему можно подлететь, чтобы поприветствовать, дескать, как доброго друга и покровителя. Да и неразгаданные учёными способности птиц ориентироваться и определять маршруты и время продолжительных сезонных перелётов по мнению Лагунова объяснялись именно наличием поля.

Особенно сильное впечатление на него произвела встреча с горихвостками чернушками, обитающими на Кавказе, которых он встретил неподалёку от Оренбурга в посёлке Заречье. Птицы заселились в недостроенном коттедже, проникая внутрь в помещение гаража через единственное незастеклённое окно. Хозяева то ли раму забыли заказать, то ли ошиблись с размерами, но проём просто заставили тюками с утеплителем, в отверстие между которыми горихвостки и залетали.

Напротив стояло ещё более недоделанное строение из керамзитных блоков, ничем не облицованное, можно сказать, фольклорное: без окон, без дверей. Там Сергей Анатольевич устроил наблюдательный пункт. Съёмкам никто не препятствовал, во дворе высокой стеной стоял многолетний бурьян; хозяин, скорее всего, переживал затяжной финансовый кризис и в дом не наведывался.

Пернатое семейство как раз вывело потомство и старательно собирало насекомых на прокорм вечно голодных отпрысков. Снимки самца и самки с набитым букашками клювом приятно тешили эго фотографа. Через положенное время сфотографировались ещё должным образом не оперившиеся слётки, а затем самка, заносившая строительный материал для нового гнезда. Если речь зашла о втором выводке, значит, горихвосткам в Оренбурге понравилось.

Фото «кавказцев» он показал тем же знакомым орнитологам. Оказалось, что у них была информация о том, что чернушки постепенно расселяются в направлении на север, но его снимки – первое документальное свидетельство их появления в Оренбуржье. Этот случай укрепил уверенность Лагунова в собственной исключительности.

Следующей весной он снова наведался в посёлок, где снимал пернатых новосёлов, чтобы проверить, повторится ли прошлогоднее свидание с горихвостками. Прогуливаясь ранним утром по строящейся деревенской улице, высматривал места, которые местные трясогузки, каменки, коноплянки выбирали для гнездования. Пичужки никак не могли свыкнуться с мыслью, что их исконные степные угодья осваивает человек, и упорно селились среди досок и в обрезках водосточных труб. На дальнем конце конька двухэтажного дома сидела небольшая тёмная птичка, рассматривать которую из-за большого расстояния Сергей Анатольевич поленился. Когда он уже миновал строение, птах, сорвавшись с конька, и, громко вереща, полетел прямо к нему, а, оказавшись над головой – резко завис, затрепетал крыльями, словно жаворонок в токовом полёте. Сергей Анатольевич замер в изумлении, разглядев рыжие перья в хвостовом оперении птицы: горихвостка-чернушка!.. Потрепетав над ним секунду-другую, птах вернулся на крышу.

«Чудны дела твои, господи! – поражался Лагунов. – На кого-нибудь ещё пикировал с крыши самец редчайшей здесь птички, творил над макушкой токовый полёт и, как ни в чём не бывало, возвращался на место? Нет, нет и нет! Токовый полёт – танец любви, исполняемый самцом, чтобы на него обратила внимание самка. Получается, птах узнал меня, понял, что я его не приметил, и подлетел, представился, поздоровался, и, скорее всего, усовестил в крылатых своих выражениях меня за ротозейство! Очень на то похоже. Как-никак, мы с ним герои одной публикации».

Сергей Анатольевич, хоть и размышлял о происходивших с ним и с пернатыми событиях с долей иронии, но иного объяснения им, кроме того, что он всё-таки особо отмечен птичьим сообществом, не находил. Читая о птицах, их особенностях и привычках однажды наткнулся на рассказ об авгурах, древнеримских жрецах, которые находились на службе государству, при том, как и все крупные религиозные деятели, обладали большим влиянием и солидной заплатой. Были они интерпретаторами воли Юпитера Всеблагого Величайшего, птицегадателями; работа не пыльная: сидеть и наблюдать за птицами, делать пророчества. Подход был научный: процесс аккуратно документировался: записывалось и поведение птиц в момент гадания, и сами, соответствующие этому поведению, предсказания. Составлены были большие подробные трактаты – руководства по предвозвестиям. В древние времена ни одно дело не следовало начинать без птицегадания, Тит Ливий даже восклицал в сердцах; «Кто ж этого не знает?» И действительно, как боги ещё могут воздействовать на недисциплинированное человечество, если не с помощью различных знаков? Авгуры специализировались в гаданиях не на звёздах, не на снах, и даже не на (прости, господи) внутренностях жертв; их избранницами были птицы, которые эти знамения и приносили. Просвещённые древние римляне не очень-то верили в волхвование по наитию свыше, больше полагались на научные достижения, поэтому образованные священнослужители авгуры пользовались доверием латинян, много лет успешно трактовали всевозможные птичьи движения и звуки, пока недоверчивая паства не заподозрила мошенничество и не разочаровалась в этих самых ауспициях, то бишь прорицаниях. Заметка была написана не без юмора, и Сергей Анатольевич с удовольствием прочитал об особенностях этого забытого религиозного культа, улыбнулся, но и призадумался. Не могли авгуры с бухты-барахты навязать неглупому населению культ и около семисот лет его эксплуатировать, если бы при его зарождении у них не были очевидные основания… Скорее всего, самый первый авгур был хорошим провидцем, этаким пра-пра Нострадамусом, или пра-пра-пра Вольфом Мессингом, человеком, реально способным предсказывать будущее. В его предсказаниях участвовали птицы, и это вполне нормально, решил Лагунов, это только подтверждает наличие земного информационного поля, с которым был связан и древний авгур, и птицы. «Я, конечно, никакой не первый авгур, но какой-то причастный точно» – резюмировал новоявленный орнитолог-любитель. Но никому свои наблюдения и размышления он никогда не поверял. Воспитанному материалистом, ему и самому собственные идеи временами казались сомнительными.

Встречи с птицами оказались настолько неожиданными и интересными, что с самого начала пробудили желание их описывать. Постепенно начинающий орнитолог составил целую книжку рассказов о своих знакомствах с многочисленными пернатыми. После начавшихся примерно в это же время путешествий за границу, стали складываться эссе о путешествиях. К немалому удивлению автора его записи стали публиковать в местной периодике и даже в некоторых изданиях по России.

Зафиксировав не очень пока информативные итоги начала путешествия, Сергей Анатольевич откинулся на спинку кресла и смежил веки. В последнее время, кажется, подошла потребность подводить первые итоги продолжительной уже жизни: память, как бы листая альбом старых тронутых желтизной фотографий, частенько поднимала из своих запасников давно пережитую, казавшуюся когда-то острой и значительной, былую действительность, теперь отлежавшуюся под прессом времени, слегка утратившую прежнюю эмоциональность и яркость. Изредка Сергей Анатольевич даже начинал набрасывать что-то вроде мемуаров, но настоящий писательский азарт не приходил, и он откладывал написанное до последующих времён. Сейчас в уфимском аэропорту почему-то вспомнилась стародавняя их с Олегом недельная поездка на рыбалку.

6

Зазвонил телефон. Параллельный аппарат стоял на столе Зины Бориной. В группе она добровольно выполняла обязанности телефонистки. Сергей поднял глаза. Зина показывала ему на трубку:

– Татьяна Петровна.

Сергей снял трубку своего телефона:

– Слушаю, Лагунов.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, к нам прибыли студенты пятого курса из Казани. Вы назначены руководителем дипломного проекта Тони Ивановой. Сегодня мы оформляем ей пропуск, а завтра с утра она будет у Вас в группе.

– Здрас-сте, Татьяна Петровна. У меня же запуск нового изделия. Нельзя ли кого-нибудь другого назначить? Запарка страшная. Ни минуты свободной.

– У нас постоянно происходит какой-нибудь запуск. А что, разве Вам, Сергей Анатольевич, деньги не нужны?

– Грошики за это дело упадут? Тогда нет вопросов. Сделаем Тоню Иванову инженером.

Татьяна Петровна, видимо, дала самую лестную характеристику будущему руководителю проекта. При знакомстве Тоня, распахивая глаза с длинными ресницами, смотрела на Сергея Анатольевича с преданностью и надеждой. Сергей был покорён таким почтительным отношением. Он уже успел обдумать, какой проект они будут делать. За основу решил взять старенькую разработку беспилотника, которую когда-то сделало их КБ, решил, как его упростить, вогнать в рамки небольшого дипломного проекта. Рассказывая Тоне, что проектировать она будет электрооборудование беспилотного самолёта, заметил, как метнулось волнение в зрачках соискательницы инженерного звания. После разговора они сходили в архив, взяли чертежи, и руководитель проекта кратко описал девушке конструкцию, электрические схемы самолета, рассказал, что от неё требуется. Увидев уже готовые чертежи и описания, Тоня успокоилась, в её отзывчивых на эмоции глазах светилась благодарность.

Девушка не надоедала своему руководителю, она изучила описание и чертежи самолёта и начала писать черновик проекта. Сергей иногда подходил к своей подопечной, читал текст, правил, объяснял ошибки. К его удивлению с расчётной частью Тоня справилась совершенно самостоятельно. Защита прошла успешно. Сергей по себе помнил, сколько волнений приходиться пережить студенту в эти минуты. Саму процедуру защиты воспринимал как устаревшую формальность, а главным в деле присвоения звания инженера считал содержание дипломного проекта. С ним никто из членов Госкомиссии как раз и не знакомился. Сергей заранее передал Тоне вопросы, которые прозвучат от него и от своего старшего брата Олега, тоже члена Государственной аттестационной комиссии.

После защиты к Сергею подошёл его начальник отдела Костюков. Игорь Дмитриевич в молодости был стилягой и, несмотря на то, что одевался теперь в строгий костюм с белой сорочкой, отголосок увлечения молодости ощущался в его пышной, начинающей седеть, шевелюре. Сергей хорошо помнил это время, молодых парней, одетых в цветные пиджаки с широченными плечами, брюки-дудочки, непривычно короткие, отчего туфли казались непомерно большого размера. Непременным атрибутом облика были пышные, спадающие на пиджак шевелюры, увенчанные скреплённым бриллиантином коком. Газеты и журналы были полны карикатур на стиляг. Девушки в памяти не отложились. Может быть, потому, что новый стиль ярче затронул мужскую половину, до того одетую во всё чёрно-серое, а может быть, потому, что не пришло ещё время заглядываться на стройные фигурки и точёные ножки. Сергей даже немного поучаствовал в самом конце того яркого всплеска экстравагантной моды.

– Как тебе новый инженер? – спросил Игорь Дмитриевич.

– Соображает. А, главное – очень пунктуальна и аккуратна, два раза повторять не нужно, всё сделает как следует.

– Будешь брать в группу?

– Возьму. А Вы думаете, она вернётся? – удивился Сергей. – Найдёт причинку, чтобы отбояриться. Сдалась ей наша тьмутаракань, такая далёкая от мамы! Защититься приехала. Всем известно, что на предприятии это сделать проще, чем в институте.

– Это она тебе сказала?

– Нет, разговора не было. Зачем мне лезть в её личную жизнь. Да и какой ответ она могла бы дать, спроси я её об этом перед защитой? – Типа «да-да, конечно приеду, Сергей Анатольевич, ждите…»

Случайно получилось так, что Сергей провожал Тоню на поезд после защиты. Была суббота, выходной, но Сергей вышел на работу, чтобы в спокойной обстановке подчистить свои производственные «хвосты». Накануне выдался тяжёлый день, прошло напряжённое совещание у начальника цеха комплексных испытаний. Потом сложилось так, что недельный отпуск на рыбалку, выторгованный у начальника отдела, мог бы не состояться. Завод приступал к комплексным испытаниям новой ракеты, которую Лагунов вёл с начала разработки конструкторской документации. Считался он основным специалистом по бортовой аппаратуре и Костюков вдруг передумал: не хотел целую неделю не видеть его на рабочем месте в такое напряжённое время. Пришлось уговаривать, объяснять, что предстоящая неделя уйдёт на сборку рабочего места, проверку наземной аппаратуры, пневматических и гидравлических стендов, с чем прекрасно справится Зина Борина, которая тоже давно занимается этой ракетой, к тому же имеет опыт работы на комплексном испытательном стенде. Серьёзные вопросы начнутся только через неделю, когда он уже вернётся. Скрепя сердце, Игорь Дмитриевич согласился. Дальше, действительно, будет только сложнее, а в отпуск всё равно отправлять придётся.

После обеда, выйдя из проходной, он неторопливо шагал на остановку троллейбуса и вдруг заметил Тоню, бредущую с чемоданом и хозяйственной сумкой.

– Привет молодым специалистам! Покидаешь наши степные просторы? – весело спросил он, перехватывая из её рук тяжёлую поклажу. – Давай-ка я тебе помогу!

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, не нужно, я сама доберусь.

Но Сергей, не обращая внимания на протесты, уже заталкивал Тоню на заднюю площадку переполненного троллейбуса. Вещи уместил в закутке за никелированной вертикальной стойкой, рядом поставил Тоню, сам стал перед ней, словно стеной отгородив от напиравшей толпы пассажиров. Передал деньги за билет, получив назад два талона, весело пошутил: «Билеты нашли своего честного хозяина. Бывает же такое, видать, счастливый сегодня день. Контролёры уже не страшны, в случае чего не придётся отбрёхиваться, что мы-то денежки передавали, но нечестные люди наши проездные документы прикарманили».

Тоня никогда ещё не стояла так близко к нему, тряская задняя площадка на каждой кочке бросала её на мужскую грудь, и она не пыталась сдерживать эту инерцию движения, прижималась к нему всем телом, чуяла его запах, удивительно приятный даже в тесной духоте троллейбуса. Почему-то вспомнила Витюлю, свою незадавшуюся студенческую любовь, в которого неизвестно почему вдруг влюбилась, наверное за смазливое чистое лицо и ровные белые зубы, в котором разочаровалась и оттолкнула от себя, и радовалась расставанию, как избавлению от болезни. Ей бы вот такого: сильного, умного, заботливого, а он её за девочку принял, окружил отеческим вниманием, и только.

Сделали пересадку, и на единичке, первом электрическом маршруте, проложенном между уральской набережной и вокзалом, ехали уже в полупустом салоне. Здесь Тоне взгрустнулось по тесноте пятого маршрута. Добрались до вокзала, занесли вещи в вагон, вышли на перрон, немного поговорили. Ничего особенного, а хотелось поговорить о чём-то важном, но невольная троллейбусная близость словно парализовала её волю, она стеснительно молчала, казалось, что ни скажи, всё будет слишком незначительным и неуместным. Прощаясь, он протянул ей руку и, осторожно пожимая её ладонь, задержал это не обязывающее рукопожатие. И она застыла, стараясь удержать снова, как в троллейбусе, нахлынувшие смятение и теплоту. Не хотелось самой вынимать свою ладонь из его, размыкать этот случайный контакт. Потом ещё раз, севшим голосом, поблагодарила за помощь в работе над проектом и в защите. В конце фразы споткнулась, слово чего-то не договорила. Похлопала на прощание ресницами и прошла в тамбур.

«Ничего девочка! Под Мальвину косит… впрочем, умеренно», – подумал Сергей и направился в ОРСовский гастроном около вокзала, чтобы купить продукты по списку, который накануне составила жена. На небольшой стоянке около магазина, ткнувшись носом в бордюр, стояли несколько «Жигулей» и потрёпанный, но гордый собственной несокрушимой живучестью «Москвич-408». Между машин, бодро радуясь своей птичьей жизни, скакали воробьи. По тротуару вдоль шеренги авто бегала чем-то возбуждённая, крупная, палевого раскраса дворняга. Увидев собравшихся в промежутке между авто пернатых, она бросилась к ним, но воробьи шустро слетели в пространство под машинами и уселись в очередном проходе. Нырнуть вслед за птицами псина в силу своего роста не могла и, не солоно хлебавши, возвратилась на тротуар, побежала в ту сторону, куда перелетели неуловимые озорники. Найдя птиц, собака вновь бросилась в проход, но воробьи, как и в прошлый раз, спаслись под днищами авто. Обескураженное животное и на этот раз не прекратило попыток охоты и, вернувшись на тротуар, с азартом пустилось на новые поиски воробьишек.

Сергей невольно поразился: перед ним предстала весёлая и задорная игра в догонялки. Игра шла по определённым правилам, и участники уличной забавы строго их соблюдали. Воробьи находились в одном проходе до тех пор, пока собака их не найдёт и не бросится к ним. После чего, сделав вид, что они чуть ли не до смерти перепугались, птицы не разлетались в разные стороны, а всей стайкой переселялись в другой промежуток между машинами. Все участники играли азартно и охотно давали другой стороне возможность почувствовать тот же азарт.

Детская забава животных подняла настроение, и домой Сергей входил улыбаясь, в предвкушении того, как они с сыном будут обсуждать сценку около магазина.

7

Валентина была не в духе. «Так, опять какая-то оригинальная идея мозг рушит» – подумал Сергей и молча прошёл на кухню. Их романтические отношения, студенческая влюблённость закончились достаточно быстро. Валентина оказалась напористой женой, с амбициями семейного командира. Сергей не был слишком уж жёстким человеком, но по натуре тоже был из лидеров. В семье Лагуновых главой был отец, который принимал все основные семейные решения, и сын не понимал, почему в его семье должно быть по-другому. Безаппеляционность жены его коробила. Самым неприятным было то, что она даже не пыталась создать иллюзию семейного совета. Ей быстро надоело считать копейки от зарплаты до зарплаты. Муж должен обеспечивать семью, и точка. И не когда-то, через десятилетия восхождения по карьерной лестнице, а немедленно.

– Почему не вижу консервов? – тон жены был резким, неприятно бьющим по нервам.

– Сайры не было, горбуша, как ты должна помнить, только в предпраздничных наборах от профкома. Бычки в томате идут только на рыбалке.

– Надо было зайти в другой магазин.

– Я и так прошёл три. Нигде сайры нет. Весь город дружно решил приготовить на обед салат из сайры с рубленным варёным яйцом. Нам не хватило. Не повезло с сайрой.

– Нам постоянно с чем-нибудь не везёт, особенно с зарплатой.

– Слушай, иди, посмотри «Утреннюю почту», я пока перекушу.

– «Утренняя почта» четыре часа, как закончилась.

– Жаль, с почтой не повезло, как и с сайрой. Попробуй «Очевидное-невероятное».

– Умник!

Валентина постоянно генерировала идеи их жизнеустройства. Сначала заговорила об аспирантуре, диссертации, карьере учёного, доплатах за учёную степень. Но Сергея не привлекала работа в институте. На старших курсах он подхалтуривал на кафедре, паял полупроводниковые регистры памяти, помогая молодому аспиранту, но для него уже Владимиру Константиновичу, Чернову собирать опытный образец распределительного устройства. Такая кустарная работа его не устраивала. Ему больше нравилась работа в солидном конструкторском бюро с серьёзным опытным производством. Кроме того, институтские все преподавали. Этого подвижничества Лагунов в себе совсем не ощущал. Лучше, конечно, чем в школе, но не принципиально – та же однообразная повседневная рутина.

На два года разговоры об аспирантуре прервала армия. Служить пришлось в ракетных войсках, в Белоруссии. Жизнь в армейском городке была скучна и однообразна. Некоторые офицеры понемногу спивались. Денежное содержание молодого лейтенанта в два раза превосходило зарплату молодого специалиста на гражданке. Валентину это очень устраивало, но работы для офицерских жён в небольшом посёлке не было. Жить домохозяйкой она не собиралась и разговоров об офицерской карьере по этой причине не заводила. К тому же, в гарнизоне хорошо было видно, как трудно сделать эту самую карьеру, как всесилен случай, сколько вокруг капитанов, которые вполне могли стать полковниками, но с поседевшими висками невесело дожидались нежирного пенсионного довольствия.

После армии Сергей решил вернуться в родной город. Первое время можно было пожить у мамы. Да и Олег советовал устраиваться на работу в КБ, филиал московского Центрального Конструкторского бюро, одного из лидеров оборонной промышленности, где он работал уже начальником группы. Братья были погодки, но Сергей отстал аж на четыре года. Два года отняла армия. Кроме того, Олег закачивал десятилетку, а Сергей учился уже одиннадцать.

Начинать в КБ пришлось рядовым инженером, оклад сто десять рублей. Червонец Олег выговорил у начальства, когда рекомендовал брата. Денег не хватало катастрофически, даже дешёвенькие студенческие обручальные кольца пришлось сдать в скупку. Первое время жили в родительском доме с мамой, но потом Сергей решил переехать на съёмную квартиру. Не сложились отношения снохи со свекровью, да и постоянные ссоры в семье сына мать расстраивали. Подвернулся недорогой вариант с пристройкой в частном доме. Удобства во дворе, зато водопровод был в доме и отопление водяное от хозяйского котла.

Поселившись и прописавшись в отеческом жилище, Сергей поступил, как оказалось, недальновидно, не предполагая, что с его мамой – доброй и отзывчивой, совершенно неконфликтной можно не ужиться. И теперь число квадратных метров жилой площади, приходившейся на одного обитателя дома, превышало минимум, установленный городскими властями для постановки в очередь на улучшение жилищных условий. Ситуация была неприятной, в очередь на квартиру его не ставили, покупать ещё один дом при полупустом родительском представлялось абсурдом, да и денег в ближайшем будущем не предвиделось.

Олег в своё время поступил вполне благоразумно, он ещё при распределении в Оренбург после окончания института заявил, что ему нужна жилплощадь, и сразу после приезда на место работы получил комнату в семейном общежитии, а через два года – отдельную двухкомнатную квартиру.

Через два года работы в КБ Сергей стал старшим инженером, поднялся оклад, платили приличные премиальные. С квартирой помогли родители. У мамы нашлись связи в исполкоме, и его не только поставили в очередь на кооперативную двушку, но и передвинули в голову очереди, а деньги дали родители Валентины. Ещё через два года его повысили до ведущего инженера. Разговоры об аспирантуре к этому времени сошли на нет. Жена поняла, что Сергея не переупрямить. Но постоянно находились и приносились в дом идеи о новом, сказочном месте работы, где и должность, и зарплата несравнимо выше, куда и должен устремиться человек, который действительно заботится о достатке и благополучии своей семьи. Сергей отмахивался: «Молодые специалисты нигде сразу много не получают, нужны время и опыт». Он уже почувствовал уверенность в себе. Ещё через два года его сделали начальником группы. Менять что-либо теперь он не хотел.

Жена не успокаивалась, стала раздражительной, воздух в квартире насытился электричеством. Валентина постоянно величала мужа неудачником, недоумком, недоучкой. Мама Сергея была в шоке, когда услышала эти эпитеты из уст маленького внука, как-то при ней рассердившегося на отца за то, что тот не стал выполнять его детский каприз.

Когда становилось совсем невыносимо, отдохнуть от неугомонной жены, от её раздражённо-вызывающего тона Серёга уходил к старшему брату, и они вдвоём, сидя на кухне, заливали семейный пожар проверенным способом: потягивая по пятьдесят грамм водки и общаясь на отвлечённые темы. Эти братские посиделки только добавляли горючего в пожар, бушевавший в душе Валентины. В лексикон добавилось новое: «алкоголик». Иногда к братьям присоединялась Светка, жена Олега. Она всегда очень снисходительно относилась к их вечерним застольям.

На кухне Сергей пожарил картошку, вбил в неё три яйца, нарезал сала, поел. Выпил стакан чая с карамелькой. Валентина появилась, когда он заканчивал мыть посуду.

– По субботам нормальные люди дома время проводят, – начала она недовольным тоном, – посвящают день семье. А тебя нет, ребёнка совсем не видишь. По ночам якобы в цехе пропадаешь, по вечерам с братиком квасишь, по выходным от трудов праведных на рыбалке отдыхаешь.

– Не «якобы», а на самом деле в цехе, и ты это прекрасно знаешь.

– Что толку от того, что ты ночами сидишь в цехе, ковыряясь в очередном хламе этих, как ты их называешь, «летательных аппаратов»? Тебе даже премию повышенную не выписывают. Бросят, как кость, отгульчик, ты и рад до потери пульса: лишний день на рыбалку смоешься!..

– И квасим мы не так уж часто. Рыбалка – это святое. А с сыном мы договаривались сегодня идти в Зауральную рощу кататься на качелях и каруселях. Чем и займёмся.

8

Всё воскресенье братья посвятили подготовке к рыбалке, чтобы в понедельник с утра пораньше выехать в верховья Урала и сплавляться там на надувных резиновых лодках.

Водки тогда взяли немного, всего-то четыре бутылки, по одной на каждую ночную стоянку пятидневного заплыва, с тем, чтобы по вечерам у костра легче было забыть, забросить в тёмную глубь сонного Урала усталость от надоевших разборок на производстве. Радовало, что не нужно теперь спорить с начальниками цехов, у которых была одна икона – месячный план, а неизбежно возникавшие в спешке ошибки производственников должны были исправлять конструкторы, чтобы не выбрасывать запоротые сложные и дорогие детали, узлы, сборки.

– Вот что поможет вечерами сдобрить кислые щи развитого социализма мозговой косточкой мужской солидарности! Разве можно не окропить долгожданный отпуск кружкой огненной воды? – любовно приговаривал Сергей, упаковывая посуду в рюкзак.

– Ну, завернул! – засмеялся Олег, – а вообще-то, правильно тебя прёт… смотри, какой классный денёк!

Сергей и сам удивился замысловатости и чрезмерной красивости фразы, неожиданно пришедшей в голову, но не мог остановиться:

– Солидарность, она, знаешь, естественным образом возникает при разнесении по кружкам сорокаградусного напитка.

Но объяснялось всё просто. Мозговую косточку припомнили недавно: был день рождения матери, и за праздничным столом вспоминали голодные послевоенные годы, как мама в шесть утра ходила за четыре километра в киоск на мясокомбинат, где два раза в неделю «выбрасывали мослы» – тщательно очищенные от мяса коровьи кости. Мослы рубили пополам и варили бульон для щей. В такой день Сергей и Олег далеко от кухни не отходили, дожидаясь, когда мать достанет вываренную говяжью кость и начнёт выколачивать её содержимое в большой блестящий половник. Сглатывая слюну, братья глядели в половник, а из неровного обещающего отверстия выползала паря и переливаясь аппетитными оттенками, студенистая змейка. И на целом свете не было ничего вкуснее содержимого той мозговой косточки.

Скромная норма водки по замыслу должна была добавить праздника, «отлакировать» долгожданный запал рыбалки. Поделённая на двоих поллитровка не вызывала утренней подавленности и желания опохмелиться, не препятствовала главной страсти – рыбацкой. Оно и понятно – ехали рыбачить и отдыхать, а не пить горькую. Правда, мужики были здоровыми, с организмом, подготовленным к приёму несравнимо большего количества этой самой огненной воды.

Отпуск развивался по задуманному сценарию. Завечерело, поставили палатку. Из наловленной за день плотвы заварили уху. Накрыли «стол» – разложили клеёнку, по бокам от неё расстелили спальники. Выложили нехитрый рыбацкий перекус: хлеб, солёное сало, блестящие кирпичики плавленого сырка «Дружба», консервы: баклажанную икру и неизбежные бычки в томате. Зелёный снопик подвядшего за день лука обречённо поглядывал в полиэтиленовую крышку, превращённую в солонку. В те годы у братьев ещё не было ни машин, ни дач, зелень была представлена скудно.

– Хоть натюрморт рисуй, – весело сказал Сергей, довершая незатейливый рыбацкий харч зелёной бутылкой «Отборной» и банкой горбуши в собственном соку, и откинулся на свой спальник, блаженно расслабил спину и ноги, уставшие от долгого сидения в лодке. Олег критически осмотрел поле первого отпускного ужина, сходил к лодкам, принёс две надувные подушки, одну подоткнул под голову брату. «Вот, ведь, „бабушка-забота“, – благодарно подумал Сергей. – Это у него от мамы. Она обычно сначала о ближнем подумает, потом о себе».

– Я сражён наповал. Это откуда же взялась в пище аскетов деликатесная горбуша? – Олег хитро улыбался, – нам, что, приелись бычки в томате?

– От семьи оторвал. Привёз из московской командировки, в ГУМе отоварился, ну и заначил по случаю отпуска.

– Валька вздует тебя за расточительство.

– Ну её в солому, эту Вальку, не поминай имя сие.

Вечер приятно бодрил новизною воли вольной и требовал фокусов. Сергей выразительно протянул старшему брату стеклянную банку баклажанной икры. Олег понимающе усмехнулся и одними большими пальцами отогнул добросовестно закатанную заводским автоматом металлическую крышку, которую и консервным ключом стащить-то с ребристого стеклянного ободка получалось не с первого раза. Это был его фирменный трюк: одними пальцами вскрыть плотно закатанную крышку, и Сергей не знал никого, кто мог бы повторить такое.

Он едва ли не обожал брата, его силу, могутную фигуру, его доброту и безотказность. Это он пристрастил младшего к рассветным рыбацким схваткам, когда между тобой и рыбой только узкая полоска зари, отражённая в матовой воде, и смутный прохладный воздух готов принять трепещущее на леске серебристое чешуйчатое тело. Братья с детства любили рыбалку, но заводилой был старший. В своей жизни Олег ни разу не проспал зорьку. Серёга вставал, когда дым от костра уже дырявил утренний туманец. На клеёночке ждали, испускали парок две эмалированные кружки с густым свежим чаем. Две шаланды разрезанного повдоль батона, гружёные толстым слоем бутербродного, отдававшего маргарином масла и кругляками ливерной колбасы, манили и куражились, словно на их палубе не полумаргарин и ливер, а на пьедестале из настоящего сливочного масла насыщенного канареечного цвета гордо расстилалась душистая подкопчённая ветчина…

Казалось, сама человеческая сущность выдыхала все заводские заботы: нескончаемую гонку ради выполнения плана, бестолковые показушные оперативки у директора завода, полные крика и унижений, казавшиеся тем более отвратительными, что проводились после, в общем-то, выдержанных, деловых разборов различных неувязок и проблем на совещаниях у начальников производств. Сергей называл эти оперативки почетверговым воспитательным террором. Братья работали в КБ и формально директору завода не подчинялись, но на оперативки ходить приходилось. На берегу ушли из головы и бытовые неурядицы: постоянное торчание в очередях за едой, за одеждой и обувью, пороги и водовороты нескладного семейного потока.

Необычайно ранняя жара того лета высушила травку. Побуревший будыльник шелестел под ветерком празднично, как шуршал когда-то в их детских пальцах трофейный крепдешин молодой матери. Разговаривали, беседа текла подобно неторопливой равнинной речке, вбирала в себя притоки новых рассуждений – естественно и случайно – и каждой теме соответствовал тост, казавшийся собеседникам и оригинальным, и вовремя сказанным. Вспоминали студенческие стройки, тревоживший грудь азарт лесоповала, вроде как не совсем ещё забытый телом, когда мышцы переполняла молодая, упругая как лоза сила.

Потом в памяти всплыл тяжёлый и опасный зимний поход втроём с заядлым туристом Андрюхой Клюевым, одногрупником Сергея. Олег, учившийся в Куйбышеве, в авиационном институте, тогда специально прилетел в Ленинград, чтобы вместе пройтись по заснеженным сельгам Карелии. Мороз стоял под сорок градусов, но в полном безветрии антициклона и при каком-никаком солнце ощущался по-настоящему только ночами. Спали по шесть часов, при этом два часа из шести по очереди дежурили около всю ночь горевшей походной печки. Выходило на сон по четыре часа, и этого почему-то хватало. На четвёртый день пути из обледенелой рукавицы Олега, рубившего еловый лапник, чтобы на ночь подстелить его под палаткой, выскользнул единственный их топор. Целый час они все вместе топтали и рыли в темноте снег и отыскали-таки пропажу. Случайность, которая могла иметь тяжёлые последствия.

Поход получился непростой. Изначально их было пятеро, но двоих после первого перехода пришлось отправить в Питер. Витька Бастрыкин отморозил пальцы на ноге, а Гарик Истомин поранил топором руку. Ребят проводили назад на станцию, но до самой высокой вершинки в районе, дошли, как и планировали. Правда, из-за возвращения с маршрута задержались с выходом на связь на один день. Андрюхины родители чуть вертолёт со спасателями в тайгу не отправили. Досталось ему и от предков, и от спорткомитета. Хорошо, что мама братьев ни сном, ни духом о походе не ведала. Выпили за жизнь, за счастливое завершение той авантюрной экспедиции.

В перерывах между тостами спели любимый со студенческих времён Кукинский «Париж». Закат не сгорал бесцельно, а подсвечивал мир ровным розовым цветом. Много-много позже Сергей видел такой же закатный свет в столице Франции и увлечённо фотографировал облитый им Нотр-Дам-де-Пари. Но в те времена на крутом Уральском яру великолепный город мог существовать для них только в бардовской строчке про мешающий заснуть Париж. Им, работникам оборонки выезд даже в страны соцлагеря был закрыт.

Олег разлил остатки содержимого бутылки, блаженно улыбнулся, заглядывая в кружку и легонько раскручивая её содержимое:

– Ну, мужик, давай теперь за любовь!

– Завернул! Женщин с нами, слава богу, нет, какая-такая любовь тебе понадобилась? – шутливо закурлыкал Серёга. – Да и время не пришло за неё, проклятую, пить: у мужиков ни в одном глазу, а ты – за любовь! Слишком уж многозначно этот понятие. Всё сюда свалено, вперемешку. И первое трепетное влечение в школьниках, как было у меня с Мариночкой Родригес… да-а, когда поцелуи пламенны и безгрешны, как отголосок невозможного чуда. Невозможного среди нашей обыденности… Или любовь между блатным Петькой Копчёным и дворовой шлюшкой Любкой Воробьихой, по сути – удовлетворение самой низкой физической потребности. Я ведь, ты знаешь, очень рано узнал, как это бывает между мужчиной и женщиной, не помню только когда и как. Но точно помню, что было время, когда был ещё несведущ в этом… э-э… занятном деле. Помнишь, мы прятались в кустах акаций и смотрели на лежащие поперёк аллеи тела пьянющего Петрухи и Любки? Я совсем ещё не в теме был, спросил у Витьки Резаного: А что это, дескать, они делают? Витёк этак со знанием дела ответил, что он её сейчас трахнет или просто спустит. Я-то ничего не понял тогда, но уточнять у старших знающих пацанов постеснялся… – Сергей коротко хохотнул, восстанавливая в памяти сценку на окраине распаханного под огороды пустыря между вагонремзаводом и железнодорожной больницей. – Да! Любовь – это ещё и рутинная супружеская привычка. Я уже не говорю о всяческих половых извращениях… посему – конкретизируй, брат!

– Я завернул, а ты нагородил! Нет, я о высокой, безотносительной к физиологии любви. О светлом воспарении сердца. Ты вроде должен понимать, о чём я. Сегодня вот нам легко и радостно. Даже время как будто себя сдерживает, река никуда не торопится, всё благом полно. Говорят, во время молитвы это состояние достигается.

– Не знаю. Ходют слухи, что попы сейчас не настоящие. Они все под колпаком у КГБ.

– А… не мели попусту. Как были прежде Сергий Радонежский, Серафим Саровский, которые несли внутреннюю, сердечную молитву за людей, так и сейчас где-нибудь в скиту такой монах молится.

Олег замолчал, задумавшись, заглядевшись в закатную даль реки.

– И ты молишься, что ли? – Шутливое настроение не оставляло Серёгу. – Или учишься?

– Про молитву воздержусь, но вот я приезжаю сюда, слушаю, как булькатит в коряжнике Урал, вроде как, вечерние новости рассказывает. Поверх поймы степные увалы расположились, добры и милостивы, как древние бабушки из северных деревушек. Над головой – розовое покрывало. Чья-то рука медленно стягивает его на запад вслед за уходящим светилом. И сумерки ещё редкие и тёплые, как пуховый платок, и ночь тёплой ожидается. Птицы примолкли давно, и скоро замелькают, захлопают перепонками летучие мыши. Полёвки шуршат, подбирают наши объедки. И всё какой-то умиротворённостью свыше исполнено, и от всего от этого, Серёга, сама душа подымается, выше стремится…

– Поэт, ёлы-палы. Отчего же стихи не пишешь? Или кропаешь в тайне? Ладно, если бог заглянул на берег наш и сказал тебе, что всё это – тобой озвученное – любовь, то… тогда, конечно, за любовь!

Предназначенная первому дню бутылка была пуста. Выпитая норма сработала, внесла желанное отдохновение в их души, и… произошло то, что случается в девяти подобных случаях из десяти. Вечерние переживания подбили почать другую посудину, которая в распорядке плавания предназначалась второму, следующему вечеру навигации.

9

Открывая бутылку, Сергей пошутил:

– Вообще-то, партийцам за один присест больше двухсот пятидесяти граммов выпивать нельзя, по-моему, есть такая норма в вашем партийном уставе, но я, как несознательный беспартийный большевик, делаю для тебя исключение. Уж больно хорошо сидим! Зря придумали, что понедельник – день тяжёлый.

– Ещё один беспартийный большевик нашёлся! Давай лучше выпьем за помин души деда Коли, золотой мужик был!

– Давай! И за время, проведённое в Чкаловске. Бальзам на душу, как вспоминаешь, прямо сердце щемит. А какой замечательный там музей Чкалова!

Дед Николай по отцовской линии балагуром был и весельчаком, баянистом, частушечником. В детстве Сергей и Олег несколько раз ездили к деду с бабкой на Волгу. Забавно было путешествовать из Чкалова, как тогда назывался Оренбург, в Чкаловск, на родину знаменитого на весь мир лётчика. Жили дед с бабой Настей покойно и по-доброму размеренно. Дед, казалось, не мог сидеть без дела: работал на судостроительном заводе, после работы плотничал во дворе под навесом. По плотницкой части к нему обращались все соседи: дровни ли, колесо ли к телеге новое сладить, кровать для молодожёнов смастерить или гроб для покойника справить. В детстве дед был лучшим учеником в школе. После учёбы направляли его в Нижний, в училище, но он пошёл работать в судоремонтные мастерские: в семье не хватало денег.

Как и все деревенские, дед с бабкой, бывало, не чурались мата. Ругались не часто, без сердца, естественно вставляя в речь скоромное слово так, что оно слух и не резало, вроде как бытовая присказка. Иной раз дед ввернёт в разговор что-то непотребное, бабка ответит, а потом сокрушается: «Всегда-то на грех наведёт, чёрт старый!..» Выпивал дед редко, после чего бабка ему выговаривала: «Валах старый, ноздревастый, зенки залил. Под ноги свои кривые не смотрит, все половики сполостил. Ходи за ним, поправляй…» Дед терпеливо слушал её попрёки и время от времени покорно соглашался: «Хули говорить, хули говорить…» Когда дед плотничал под навесом, бабка выходила с вязанием или шитьём и устраивалась рядом. Такая у них была деревенская любовь.

Вместе с братьями у деда с бабкой постоянно крутилась внучка Танька, дочь старшего сына. Шустрая весёлая девчонка с большими, слегка на выкате, будто выдавленными, зелёными глазами, за что соседские мальчишки дразнили её лягушкой. Дед, бывало, Таньку жалел, поглаживая по голове: «Любовька ты моя растоптанная, ангел болотный». Двоюродная сестра оказалась заядлой рыбачкой и показала братьям все самые уловистые места в окрестностях. Её мать работала на молокозаводе и пару раз они втроём ходили туда за сывороткой для поросёнка. Тётя Зоя накладывала поллитровую банку настоящего мороженого, закрывала плотно крышкой и ставила банку в бидон. Потом заливала в него сыворотку, и счастливая троица с полным бидоном без проблем проходила мимо сторожа, кемарившего в заводской проходной. Дома сыворотка доставалась поросёнку, а с мороженым они уходили на Волгу.

Жили старики небогато, выручали корова и куры. Любимым лакомством мальчишек была картошка со сливками, томлёная в глубоком чреве русской печи в глиняной крынке. По случаю приезда внуков и отъезда домой резали курицу. Летом дед неделю пропадал в лесу, косил сено для коровы на зиму. Возвращаясь, приносил троим внучатам по букетику земляники.

Иногда вечерами старики с внуками садились играть в домино. Дед негромко своим мягким баритоном запевал, Танька с бабкой подхватывали бодрую песню, которую в Оренбурге братья ни разу не слышали:

Быстры, как волны, все дни нашей жизни.

Что час, то короче к могиле наш путь…

Однажды гостили на Волге зимой. Катались с высокой крутой горы на речной лёд: набивались в дровни человек по десять, друг на дружку, и летели с обрыва так, что дух захватывало. Вечером после катания бабка, глядя на возбуждённых внуков, вспоминала Чкалова, с которым, оказывается, в детстве жила на одной улице: «Отчаянный еретик был, с самой кручи летал. Дальше всех, на самую середину Волги». Еретик – это было любимое бабкино определение, несущее множество смыслов. В нём таились одобрение и восхищение или напротив, порицание и презрение. Истинное значение в каждом отдельном случае прорастало из контекста и интонации сказанного.

Один раз на Троицу дед со своим баяном приехал в Чкалов. На праздничную гулянку собралась городская родня. Все по материнской линии. Ещё до войны, спасаясь от коллективизации, из Ульяновской области в Оренбург перебралась мамина семья. Дед был хорошим печником, каменщиком, в строящемся городе устроился хорошо. Сначала жили на съёмных квартирах, потом купили дом в Новостройке. Вслед за ними потёк ручеёк племянников, всеми правдами и неправдами выбиравшихся из родного села. Работали тоже в основном каменщиками, постепенно обзавелись домами. Осели в городе двумя группами: в Новостройке и на Сырейке, по праздникам по очереди ходили друг к другу в гости. Был ли общественный транспорт в те годы, Сергей не знал. Это понятие стало осознанным только с появлением троллейбусов. До троллейбусов он ощущал себя исключительно пешеходом. И в новостройку ходили пешком. Ходили напрямую, через вагонное депо, пересекая железную дорогу на Москву. Пролезая под многочисленными вагонами, стоявшими на деповских путях, взрослые весело предупреждали друг друга: «Осторожно, не дай бог поезд тронется». Близкая опасность будоражила детскую душу, особенно на обратном пути, когда возвращались уже в темноте.

Дед тогда с частушками разошёлся так, что детей выгнали из-за стола на улицу, чтобы те не слушали его музыкальных похабств. Не хотелось уходить от пирогов с капустой и рыбой, от тазика с пельменями, где ещё изрядно оставалось ушастых бесхвостых головастиков, от квашеного в капусте тонкокорого арбуза, такого вкусного, что можно было, увлёкшись, съесть кусок вместе с коркой. Да и толку-то не было: разухабистый матерок поддавшего деда слышался на всю округу, соседи потешались от души, сидя на лавочках около своих домов. Потом гулянка переместилась во двор, под баян в круг вышла двоюродная мамина сестра Клавдия, черноокая и тёмноволосая красавица, ярко накрашенная, наряженная цыганкой, в длинной юбке, с алой розой у виска. Веселье вошло в самый разгар, шутливая куплетная перепалка, казалось, никогда не найдёт завершения. Накричавшись и наплясавшись, уселись за стол, и дядя Вася, муж тёти Клавы, самый старший из городских родственников, худощавый, с седыми висками, высокими залысинами, прикрытыми редкими, зачёсанными назад волосами, прямым красивым носом, на котором пучком завивались три чёрных волоса, ласково обнимал жену и говорил:

– Ах ты, скотина безрогая, всё-то никак не напляшешься!

Тётя Клава отмахивалась:

– Сиди уж, сивый мерин, хорошо, хоть ты угомонился!

Вокруг все смеялись, а Серёжке было непонятно, что тут смешного, если люди ругаются. Выпивали по рюмке, и дядя Вася с отчаянным надрывом в голосе затягивал свою любимую: «Бывали дни весёлые, гулял я, молодец…»

Родители братьев вернулись с Войны коммунистами. Они ходили на партийные собрания, во время выборов заседали в избирательной комиссии, а дед, хоть и воевал, был беспартийным. На следующий после застолья день Олег спросил деда с пристрастием:

– Деда, вон – папка с мамкой – коммунисты, а ты – нет… почему?

Дед запнулся от неожиданности, но нашёлся быстро:

– А я, знаешь, – беспартийный большевик…

Большевики в фильмах про революцию считались наравне с коммунистами, и успокоенные братья убежали играть в «казаки-разбойники».

10

Промокая хлебной корочкой последние, притаившиеся на дне банки крохи бычков и кислого красного соуса, неугомонный младший брат продолжал подначивать старшего:

– Ты всё же разобъясни мне, бестолковому, зачем ты подался в партию? Ты что, не видишь, какой в этой партии бардак творится, какое они нам всеобщее равенство устроили?

Олег мялся, мычал что-то вроде «как тебе сказать…» потом разродился словами:

– Ну, ты понимаешь, я подумал, если в партию пойдут порядочные люди, то что-то исправится.

– О-о-о, конечно! И придёт обещанный коммунизм, недолго ждать осталось, один только годик! – Сергей изображал наиполнейший восторг, а потом, сделав вид, что перешёл на серьёзный, тон, продолжил. – Может быть, ты и прав. Порядочным людям всё по плечу. У меня в голове возникла интересная мысль. Давай ты, как молодой начинающий коммунист, сходишь в партком и предложишь организовать на заводе выпуск холодильников. А то ведь просто безобразие, живем в развитом социализме, а за холодильником приходится в очереди полгода стоять. Представляешь, сколько за это время драгоценных продуктов испортится в семьях очередников по всей стране? Холодильник по сравнению с ракетой – безделица, комариная плешь. Ящик из штампованного железа да электронасос. Ну, ещё мелочёвка: реле, провода, трубки. А народ будет благодарен.

– Нет, не возьмутся. В области есть завод холодильного оборудования, выпускают холодильники. – Олег явно не въехал, что брат ёрничает. – Вот пусть и стараются.

– Делаем же мы пылесосы. Примемся делать ещё и холодильники, ликвидируем дефицит хоть одного товара широкого потребления.

– Нет, по-моему, нужна специализация.

– Э-э-э, да ты в партком идти стесняешься. Не бойся, не засмеют – по крайней мере, в глаза. Примут твою инициативу, рассмотрят и сообщат, что в данный исторический момент осваивать новую продукцию нецелесообразно. Вполне рациональный ответ. Проще сделать парочку ракет и ползавода накормить. Начальник производства под видом резерва, на случай брака, запустит пару лишних ракетных корпусов, а брака, глядишь, не случится. Поедет в министерство, поплачется: мол, добро пропадает, увеличьте план. Ему, конечно, пойдут навстречу. И всем хорошо: заводу, смежникам деньги дополнительные привалят. И на фиг заморачиваться с холодильниками? А этих ракет наделано уже столько, что две мировые войны можно выиграть, арсеналы полны.

– Ты стратег, однако. Не дай бог, конечно, но ведь может так случиться, что эти самые изделия, что мы с тобой сейчас делаем, как ты считаешь, без счёта и не очень-то разумно, окажутся в один момент очень даже востребованы, и наши моряки, их применяя, бо-о-ольшое спасибо нам скажут за то, что мы нервы трепали, клепая это проклятие врагам нашим. А вдруг и вправду, справедливо, что всё в этой жизни происходит не просто так?..

– Не накаркай… хотя, конечно, пашем-то мы добросовестно, если что, не стыдно будет за наши крылатые камешки, долетят туда, куда понадобится. А я сирый… как тебе сказать? Стратег-не-стратег, но к обстановке присматриваюсь. Ты на заводе сидишь, железом занимаешься, а я испытатель, по всей стране мотаюсь, все полигоны объездил, ориентируюсь. Половина институтов и предприятий на оборонку пашет. Перебор очевидный. Да, какая там половина – больше.

Сергей начал было распаляться, но осёкся, не считая для себя возможным волноваться по поводу происков стихии, а именно с ней, не управляемой здравым смыслом, сравнивал он жизнь в стране Советов. И заговорил уже спокойно:

– Вот ты хочешь автомобиль? – И не дожидаясь ответа, продолжил: – Хочешь-хочешь. И я хочу, и многие ещё, кто хочет. А машин нет. Вообще-то, они есть на рынке, но по завышенной в полтора раза цене. Тут, чтобы накопить хотя бы до официальной суммы, нужно не по-детски поджаться, экономить на еде, на одежде. Зарплатами-то нас государство не балует. Сократите, товарищи партийцы, в два раза выпуск ракет, клепайте легковушки, чтобы люди не думали, что социализм на самом деле недоразвитый. И много ещё чего можно настроить, создать, осуществить. Нас ведь реально боятся, и нападать не будут. Карибский кризис показал. Кеннеди-то быстренько свои ракеты из Турции убрал, узнав про наши ракеты на Кубе.

Олег разлил по кружкам водки, поднял свою, предлагая чокнуться.

– Кончай проповедовать антисоветчину. Вон в тех кустах особист сидит, пишет на магнитофон твои речи. Вернёмся, а нас под белы ручки и на нары.

Выпили, закусили остывшей, ставшей ещё вкуснее, ухой. Наваристая, она обещала превратиться в утешительный утренний студень.

– Может, как-то договорятся наши с америкосами. Сделали ведь «Союз-Аполлон». – Сергею не хотелось оставлять тему разговора. – Правда, после того полёта новых проектов нет, а неплохо было бы скинуться и что-нибудь совместное замутить. И нам, и им легче бы было. Слишком уж дорогие они, эти космические истории. А ведь интересных задач немеряно.

– Вряд ли. «Союз-Аполлон» – это здорово, но мне полёт представляется случайностью. А возможно, никакой случайности и не было, хитрые янки решили на халяву перехватить какие-то наши продвинутые технические решения. Получили своё и свалили, они ж ненавидят коммунистов. Их маккартизм – это как священная инквизиция в двадцатом веке. Кичатся демократией, а инакомыслие не терпят. Наш КГБ поносят за преследование диссидентов, а у себя с коммунистами так же обходятся, если не хуже. Никогда они с нами не примирятся. Их цель – быть первыми на планете, а тут – опаньки! – одна шестая часть суши не признаёт их первенства. Это тебе не заноза в заднице, такое терпеть они не хотят. Америка очень богатая страна, она позиционирует себя как владыка мира.

– СССР тоже богатая страна, только по «Голосу Америки» я не слышал, чтоб они говорили о дефиците продуктов в штатах, живут-то они точно лучше нас с тобой. Нам остаётся только грустно и не очень тактично шутить: «Зато у них негров линчуют…» А ведь наши большие начальники тоже не прочь быть первыми на планете. Замшелые коминтерновцы в Политбюро, готовы полмира содержать ради иллюзорной идеи мирового соцлагеря. Только получается-то у них, мягко говоря, негодно. Нет… надо помогать сирым и убогим, это в русских традициях, надо учить студентов, от этого дружба и взаимопонимание народов только растут, надо помогать развивать промышленность, но на взаимовыгодной основе. Если у тебя деньги куры не клюют, можно и весь мир содержать; а ты посмотри на деревню в глубинке России, в нашей, например, области. Помню, как-то приехали на рыбалку. Запамятовал, в какую деревню. Вы со Светкой и с Морозовыми сразу на Урал потопали, а я в магазин за солью зашёл. Завезли им с какого-то перепуга баранки. Обычные баранки, но в сельмаг сроду такой товар не привозили. И в городе-то баранки на прилавке долго не залёживаются, а тут – в деревне! Ребятишки эту диковинку впервые в жизни пробовали: надели на запястья, как туземцы браслеты надевают, бегают по улицам, радуются. Откусывают прямо с руки… – От рассказанного Сергей и в самом деле начал заводиться. – Баранки! Это даже не холодильники, а и баранок на всех напечь не умеем. Так вот: строить где-то социализм, за счёт детей собственной страны, это – преступление.

– Ты этот случай про баранки не рассказывал… – Олег, кряхтя, потянулся за бутылкой. Когда он себя чувствовал неудобно, всегда так характерно то ли хмыкал, то ли покряхтывал.

– А я тогда в придачу к соли купил чай со слоном. В нагрузку дали два кило пряников. Помнишь, все обалдели? Дефицитом в деревне торгуют! А деревенские такой чай не покупали, потому что дорого, денег-то у них нет, одни колхозные трудодни, тем более, чай с нагрузкой. Мы тогда с пряниками развлекались. У меня самые крепкие зубы, но даже я откусить не сумел. Потом попытались резать ножом – не получилось. Топора, к сожалению не было. Пробовали размочить в горячем чае, ничего не вышло, пряники не поддавались, словно это был кремень. Так и выкинули в Урал, надеясь, что раки со временем одолеют. Великовозрастные были пряники, завалялись в магазине, вот им и подкинули «Индийский чай», чтоб залежи распродать, на убытки не списывать. Иначе всему Райпо премии не видать…

Выпили, закусили варёной рыбой из ухи. Сергея никак не отпускала смутная внутренняя неудовлетворённость, незаконченность разговора:

– В космос летаем, а закусываем бычками в томате – не потому, что очень любим, а потому, что больше нечем. Ты вот завтра утром масло будешь на батон мазать. И наказал, чтобы я две пачки подогнал. А мне пришлось два раза в очереди стоять, за один раз в руки, как известно, дают только одну пачку. Или всю семью в очередь веди, или стой несколько раз сам… и как тебе нравится такой беспроигрышный выбор? Причём «кухарки», так ведь Ленин обзывал способных руководить государством, в чине работников райкомов и горкомов родной руководящей и направляющей компартии на рыбалке закусывают бутербродами с натуральным маслом, чёрной икрой и осетринкой. И вовсе не обязательно потому, что любят, а потому, что для них-то, как пишется в протоколах, имеется в наличии. И без всяческих очередей, потому что в спецмагазинах! Если из суток выкинуть время, проведённое на работе и потраченное на сон, то получится, что мы полжизни проводим в очередях за колбасой, за зимними сапогами, за справками, за билетами в кино и на поезд… да, и на почте, в сберкассе, в парикмахерских, везде!.. А ведь время, проведённое в хвостах, как не без иронии обзывают очереди наши современники, сознательные граждане могли бы использовать для самосовершенствования, например… читая умные книги или же глядя по телеку интеллектуальные пьесы. А несознательные граждане, само собой, потратили бы освободившиеся часы на саморазложение, которое сводится отнюдь не к одному только пиву и табаку. Как ни странно, эти оппозитные по своим устремлениям слои общества солидарно считают очереди бо-ольшим недостатком развитого социализма.

– Понесло тебя, однако, всё собрал… Ты закусывай, обличениями развитого социализма сыт не будешь, – Олег выкатил из углей чёрный шарик печёной картошки, охлаждая, покидал её с руки на руку, разломил и протянул половинку брату. – Возьми-ка, прямо с пылу с жару. Я лично ем вместе с кожурой. Говорят, горелая кожура паразитов из организма изгоняет.

– Спасибо. До чего душиста, зараза! Хвала Петру, завёз в Россию-матушку спасительницу нашу от голода на рыбалке. Чем бы мы с тобой без неё закусывали? Я ведь, в сущности, говорю о мелочах, устранить которые не так уж и сложно, но эти пустяки раздражают простой люд, говорят о неспособности нынешнего руководства искать и находить новые, непривычные решения. Впрочем, власть не только неспособна, она и не желает перемен. Народу предлагают потерпеть до прихода коммунизма, а сами уже живут припеваючи. А сменность партийных боссов, как у монархов, одна – после погребального венка. Кстати, интересная мысль мне в голову пришла. Прилагательное «развитой» происходит от глагола «развить», а глагол, как это нередко в нашем языке случается, имеет два противоположных значения! Одно значение – сделать мощным, совершенным. Второе – расплести, распустить что-то, например, канат. То есть, ослабить, разрушить. Лексический казус, из которого на самом деле следует, что социализм получился расплетённый, дерьмовенький. Народ так и считает. Так что русский язык не обманешь.

– Вот, вот, всё собрал, даже лингвистику приплёл. Между прочим, мы живём в великой демократической державе, построенной, кстати, под руководством той же компартии.

– А можно назвать демократической страну, где половина населения фактически крепостные, то бишь рабы? Коллективизацию сельского хозяйства тем способом, каким её осуществили, лучше было и не начинать. Меньше семидесяти лет крестьяне были свободны от крепостной зависимости, потом коммунисты снова ввели своё крепостное право под видом колхозов. Почему? А потому, что народ колхозов не принимал. Взяли и отобрали у крестьян паспорта, а без паспорта ни прописаться где-то, ни на работу устроиться невозможно. Силком заперли в деревне. Землю обещали – не дали. Пять лет назад – всего-навсего! – отменили паспортное рабство. Зарплата крестьян в несколько раз ниже, чем у рабочих. Народ задаром работать не хочет, от безысходности запил и пьёт поголовно. Помню, мы только поженились, у Вальки любимая тётя в деревне померла, она в раннем детстве любила у той тётки отдыхать. Поехала на похороны и меня с собой потащила. А приехали почему-то за день до похорон. Ну, и сходили к ещё одним родственникам, посидеть. Зашли в горницу, комната практически пуста – стол, лавки, кровать, всё самодельное, грубоватое, кондовое. Сели к столу. Хозяева выставили водку, гранёные стаканы и луковицу. Разлили по юбочку, это двести граммов, считай. Круто, думаю, что же дальше? Смотрю, хозяин с сыном выпили до дна – за встречу, заодно и на помин тёткиной души. Валька пригубила, а я-то, что ли не мужик, тоже до дна. Закусили луковицей. О чём-то вроде поговорили, гляжу, хозяин снова разлил, и опять по юбочку. Выпили, луковицу доели. Я Вальке намекаю, пора, мол, ноги уносить, пока живые. Вот так и пьют; при тяжёлой сельской работе до пятидесяти мало кто доживает.

– Есть и богатые колхозы-миллионеры, там жизнь нормальная.

– Значит, я езжу только по ненормальным колхозам? А что мешает все хозяйства привести к норме? Если надо, субсидируйте, но доведите зарплату до нормы, народ зарабатывая приличные деньги бросит пить, будет вкалывать, причём добросовестно! Даже и в колхозах.

– Ну, знаешь, время в тридцатые годы было такое. По-другому, без коллективизации, скорее всего, не получилось бы. Нужно было разворачивать индустриализацию, а без неё, как показали события, мы бы войну точно не выиграли. Без заводов, производивших танки и самолёты, нас Гитлер без соли съел бы и не поперхнулся. Деревня поголовно неграмотная была, хлеб как могла придерживала. Но рабочих чем-то кормить надо было. Сталин всё это и осуществил. Да, жёстко, что тут скажешь? А мягко получилось бы? Нет, времени уже не оставалось, война на носу… Вот не думал, что ты такой непримиримый противник Советской власти… прямо удивляешь, брат.

– Олег! Причём здесь Советы?! Власть на самом деле коммунистическая. Партия власть узурпировала, а Советы оставила как ширму. Даже и не партия, а самая верхушка её. Рядовые члены – это массовка, как в опере хор, для объёмного звучания. Я ведь не за смену строя говорю. Мы с тобой получили высшее образование, и не только бесплатно, а нам ещё и стипуху платили. Медицина, может быть, не самая совершенная, но тоже бесплатная. А чтобы была совершенней, надо хотя бы часть денег, которые в Африку, Азию, Америку загоняем, перекачать в свою медицину. Уже за два эти пункта систему надо сохранять. Я тебя удивлю: я, может статься, в душе коммунистом попервее тебя буду, коммунистическая идеология в сути своей ничего страшного, на мой взгляд, не таит. Свобода, равенство, братство – кто ж против этой замечательной утопии? А хлебом, я думаю, крестьяне бы страну накормили. Если бы, конечно, не душили налогами, платили бы хорошие деньги, вот и был бы хлеб. НЭП-то зачем отменили? Во имя идеи! Частник – чуждый элемент по определению, эксплуататор. Именно при НЭПе сельское хозяйство хорошо развивалось, страна была сыта. Ради абстрактной идеи обрубили сук, на котором сидело сытое население. Казалось бы, ясно, что перегнули палку, колхозы не справляются с задачей. Отмените неверное решение, или хотя бы поправьте его, проявите гибкость. Нет, бились до последнего кулака, до последнего середняка, всех обобрали и выслали, некоторых расстреляли. Комитеты бедноты, отлично справившись с уничтожением зажиточных соседей, оказались никудышными управленцами, что, я думаю, неудивительно. А совсем недавно чудик наш Никитка Хрущ решил частника вообще с лица России-матушки стереть. Ввёл неподъёмные налоги на подсобное хозяйство. Крепостные советские крестьяне за счёт него только и выживали. Подсобное хозяйство от Никиткиного указа загнулось. Крестьяне его прокляли и ломанулись в город. Вскоре выяснилось, что подсобное хозяйство как раз и кормило страну, а с его ликвидацией мы с тобой под видом ветчинно-рубленной колбасы едим завёрнутое в оболочку непонятно что. Шутники в нашей курилке говорят, что это всякие сиськи-письки. Самое юморное то, что, когда народ зубы на полку положил, Хрущёв, для поднятия морального духа трудящихся, обнадёжил их скорым приходом коммунизма – через двадцать лет. Это, чтоб сытнее голодалось в мечтах туманных.

– Хрущёв, конечно, противоречивая фигура, но он, как ни крути, был государственник. Ты вот его перегибы перечислил, а ведь развитие советской науки после войны – это его несомненная заслуга, один только Академгородок чего стоит! На этой волне и мы с тобой в инженеры подались, этот самый, как ты выражаешься, «Хрущ» фактически наш профессиональный крёстный отец. О благосостоянии простых людей он, что бы ты ни говорил, заботился, но на свой манер… Хрущёв, то ли по малограмотности, то ли от упёртости считал, что человека можно переделать; с помощью лозунгов и директив сотворить убеждённого коммунистического праведника, для которого общественное выше личного. Ошибался, одними лозунгами народ не накормишь, надо поднимать экономику. Ещё плюс для него: после смерти Сталина ослабилось репрессивное давление. Наш фотограф Виктор Филиппович, знаешь его, тишайший мужичок, недавно мне открылся, что у него была судимость. Я не поверил, спрашиваю, за что же? За опоздание на работу, говорит, проспал однажды в молодости. Сейчас-то такого и близко нет. Дальше: Хрущёв начал массовое строительство жилья для всех. Представляешь, сколько людей было ему благодарно?

– Да уж, отмолили они ему спокойную старость: жил на пенсии и смерть принял в домашней кровати. Что ж, каждому минусу находится свой плюс – как необходимое условие равновесия во всём. Повезло Никите Сергеевичу с этим законом природы. Не знаю, как на небесах взвесили результаты его земных деяний.

Сергей поднялся, аккуратно сложил над костром пирамиду из обломков тополиных веток, вернулся на спальник. Выпитое требовало выговориться:

– Наши партийцы внутри себя не смогли выстроить конкурентную среду. Разве в партии есть свобода слова? Идут широкие дискуссии куда идти, как развивать экономику? В партии есть мнение, естественно, наверху. Есть партийная дисциплина. Те, кто внизу, должны изучать, исполнять, прославлять, не подвергать сомнению, короче, не ерепениться. Но ведь без здорового соперничества развитие сомнительно. Противников линии партии крошили и крошат безжалостно и поголовно, будто гражданская война до сих пор не закончилась; в былые годы – пятьдесят восьмая статья – лагерь или расстрел, во времена новые – антипартийная группа – отставка, общественное проклятие, забвение.

– Здорово ты партию разнёс, прямо на щепки. И возразить-то, к сожалению, нечего. Генерального секретаря выбирают келейно, а надо бы избирать прямым голосованием всех коммунистов. Но есть же ещё один существенный плюс социализма, который ты не вспомнил: квартиры, крыши над головой бесплатно дают.

– О-о, мама дорогая! – Сергей неожиданно развеселился. – Квартирный вопрос, скажу тебе, в своё время в хлам разрушил моё наивное мироощущение, на нём я лишился политической невинности!

– Чего, чего ты лишился? До сих пор слышал только про легионы политических проституток, разве существуют политические девственники?

– Ещё как! Сейчас и вспомнить смешно, каким я был идеалистом. Свято верил во внушаемое со страниц, с экранов и через репродукторы торжество справедливости. С первого класса я верил, что каждому честно воздаётся по заслугам: если ты, как промокашка, штудируешь материалы школьной программы, да ещё и голову ясную носишь на плечах, ты отличник, если при светлом уме халтуришь, ты хорошист, если лентяй, то и голова не спасает, ты неуспевающий. В институте эти мои представления только укрепились: пашешь – получаешь повышенную стипу, ленишься – не получаешь вообще.

– Как-то у тебя от квартиры далековато мысля ускакала… ажно до стипендии…

– Не спеши, коза в лес… Что у нас фактически происходит с квартирами? Давай разберём на собственном примере. Мы оба обзавелись жильём, ты государственным, я – кооперативным. Рассмотрим сначала твой случай. Государственные квартиры строят, в основном, заводы. Для своих тружеников. А всякие прочие учителя, медработники, продавцы, парикмахеры квартиру ждут в городской очереди. Но город-то строит мало. Часть квартир заводы отстёгивают городу, правда, не очень щедро. Скорость движения в разных очередях разная. Тебе повезло. На оборонном предприятии, к тому же недавно организованном и расширяющемся, очередь на два года. А врач в городской очереди может ждать все пятнадцать. Заводы фактически у нас такие… квазигосударства, они не только дома строят и их обслуживают, но ещё и возводят дворцы культуры, стадионы, плавательные бассейны, санатории… Однако, и заводы у нас не все равны между собой. Как я понимаю, сейчас министр оборонной промышленности наиболее пробивной чувак, он своим предприятиям за их продукцию платит больше, ну… в относительных, конечно, показателях, чем министр той же лёгкой промышленности. Вроде так и должно быть – укрепление обороны задача первостепенная, а с другой стороны – это несправедливо, не по социалистически. По-моему, социалкой должно заниматься государство, коль уж оно у нас социальное, а заводы пусть наращивают объёмы выпускаемой продукции, ликвидируют дефицит товаров. Народ снимет деньги со сберкнижек и купит что-то, о чём мечтает. Государство получит реальную прибыль. А если вернуться к квартирам, то очевидно, что очередь на жильё должна усредниться, допустим, до пяти лет. Теперь второй, мой случай. Сейчас даже на кооперативную квартиру очередь несколько лет. А, казалось бы: кооперативное строительство нужно проталкивать всеми способами, дайте больше кредитов, и люди будут платить, хата-то получается собственная, а не государственная! Если разобраться, это же в помощь государству. Нет, даже эту стройку организовать не могут. Или не хотят, частников-то у нас принято изводить как сорную растительность. Мне тоже повезло, кооперативную квартиру построили за год. Вот только, как ты знаешь, по блату, у мамы нашлись нужные связи, а по закону меня вообще в очередь ставить не должны были.

– Если ты такой поборник справедливости, то должен был отказаться от этой квартиры…

– Хм-м… Но и ты не пошёл в горком партии, не сказал, мол, я ещё годика три в очереди поошиваюсь, пусть сначала врач из поликлиники, отстоявший в ней пятнадцать лет, получит своё жильё.

– Я тогда коммунистом ещё не был, – вяло отшутился Олег.

– Вот и я тоже, оказавшись на съёмной квартире с удобствами во дворе, и туманными перспективами удостоится отапливаемого сортира, не стал падать на амбразуру, восстанавливать справедливость в государстве за собственный счёт. Увы, не стал предаваться душевным терзаниям о том, что кого-то из-за меня отодвинули в очереди, что это несправедливо по отношению к моим согражданам; я счёл, что мне просто повезло. Это сейчас я резвлюсь, так весело обо всём рассказываю, а тогда я, вообще-то, реально был потрясён, присмотрелся к окружающему миру и понял, что справедливости в нём в моём прежнем понимании очень мало. И наш сегодняшний пьяный разговор фактически весь об этом. И мой пример с тем же кооперативом наглядное свидетельство тому, что идеальных людей, живущих прям совсем-совсем по справедливости, практически не бывает, слаб человек, не помню, кто изрёк эту истину, всегда найдётся соблазн, способный совратить его, будь это квартира или деньги, или власть над кем-либо, или спецсанаторий, либо ещё что-то. Вот и большевики с первых дней своей власти не смогли удержаться от искушений, хоть и трепетно высказывались о всеобщем равенстве. Нет, по-человечески я коммунистов понимаю, вокруг разруха или просто нехватка жизненных благ, а они распределяют то немногое, что есть. Как же обделить себя? Если помрут с голоду или хотя бы, как говаривала баба Настя, «похудают», кто страной рулить будет? Им даже в голову не приходило и не приходит как-то обосновать, объяснить массам необходимость привилегий, втихаря бегали и бегают по спецмагазинам, спецбольницам. Лицемерие возмущает советского человека больше, чем корыстолюбие, разве не так? Получается, что сегодня верхушка КПСС совесть продала за вкусный кусок, за спецпривилегии, а завтра Родину продаст за новые жизненные блага? Аппетит приходит во время еды.

– До такого предательства не дойдёт, ты уж не нагнетай. Нужны правильные законы и жёсткий контроль над их исполнением

– Иосиф Виссарионович уже вёл страну путём очень жёсткого исполнения очень жёстких законов, только вот Виктор Филиппович вспоминает это время без благодарного трепета в груди

– И всё же, мне кажется, твоё диссидентство, это что-то неправильное. Сегодня СССР и США самые мощные державы и неизвестно, кто кого обойдёт, как пишут газеты, в мирном соревновании социализма и капитализма. Не тебя мне просвещать, что мы очень успешны в космосе и атомной промышленности, у нас есть заводы, обладающие уникальными, лучшими в мире технологиями. У нас, я считаю, лучшее в мире образование, у нас потрясающие учёные, в разных школах, типа математических, растёт им хорошая смена. Не всё так уж плохо, есть чем гордиться.

– Да прав ты: и наука, и космос, и атом, и уникальные производства, особенно в оборонке, всё это есть и это жирный плюс в оценке нашей действительности, правда, эти достижения никак не влияют на уровень жизни населения, а это основной пункт моего диссидентства. При этом завал в сельском хозяйстве, а главное, жизнь в крестьянской глубинке – это жирный минус. У меня в голове не укладывается, как такое возможно в одной и той же стране? Люди, управляющие государством: и цари-генсеки, и министры одни и те же; и если они загубили одно, почему при них же развивалось второе? Как могли сосуществовать высокие достижения и глубокие просчёты? Боженька рулит оборонной промышленностью, спасая Русь-матушку? Не хочет он, чтобы Русь загнулась, значит, есть ей какое-то предназначение в этом мире, не иначе…

– Ты же не веришь в бога.

– Ну… как не верю?.. Есть там что-то…

– Скатываешься к мистике… этак периодически, по настроению… агностик ты наш неуверенный. Народ у нас такой – несгибаемый, понимает, что слабая Русь не выживет, развалится на провинции. Давай-ка ещё по граммулечке огненной воды, а то засиделись на сухую.

Выпив, Олег продолжил:

– На бога надейся, а сам не плошай. Я тебе и говорю: нужны новые кадры, надо омолодить руководство партии, проводить новую политику. Сам же только что об этом распинался.

– Конечно, нужно, дорогой Олежек, только как это осуществить? К твоему разумному голосу юного коммуниста никто ведь не прислушается. Меня, беспартийного, и вовсе запишут в диссиденты, выгонят с работы. Нет, чудо какое-то должно произойти. Народ устал от бестолковости существования. Все стоят в очередях и проклинают власть, устроившую им эту развлекуху. Все завидуют несправедливой обеспеченности номенклатуры, которая провозгласила равенство а втихаря его нарушила, и просят о возмездии. Учитывая размеры страны, стон этот звучит практически круглосуточно. Сказано же: «Вначале было Слово». В расширенной трактовке – Слово значит Осознание. Толстой ещё говорил «Разумение жизни». Так это самоосознание неустроенности, необходимости перемен когда-то ведь воплотится в перемены. Ты же веришь в молитву Серафима Саровского, а тут всем населением без передыха молимся…

– Ты вот тут про чудо – а оно явление не материального мира, явление неуправляемое, неизвестно в каких дебрях мы окажемся по воле случая. Может случиться так, что какие-то небольшие, но неверные изменения превратятся в лавину, сметающую всё на своём пути. А находясь в лавине, невозможно что-либо сделать, тебя несёт в неизвестность помимо твоего желания, против твоей воли. Может же так быть?.. Нет, надо осознанно менять управление страной. Ты членам Политбюро присвоил почётный титул «замшелых», верхушку партии расколошматил, а не так уж они неразумны, систему выстроили устойчивую. Народ бухтит втихаря по кухням, а на баррикады не рвётся. И дело не только в том, что чекисты маузер к виску каждого свободомыслящего гражданина приставили. Работает известная схема – разделяй и властвуй. Коммунисты хорошо усвоили, что источник революционной угрозы в России – это Москва и Петербург. Там запылало в семнадцатом году. В наше время Москва, Ленинград, чтоб не было голодных бунтов, снабжаются прилично, местные на всю жизнь запомнят брежневское время как самое распрекрасное. Да и крупным городам тоже кое-что перепадает, а на провинцию можно забить. Население там малочисленное и терпеливое, а самые предприимчивые стараются перебраться в столицу. Так что в твоих рассуждениях про чудо несусветное, возможно, есть какое-никакое зерно. Только чудо это может случиться, когда нынешние кремлёвские мамонты начнут вымирать, а на смену им придут правильные управленцы из числа честных, совестливых коммунистов.

– Да, я, наконец-то, понял, почему тебя потянуло в партию. Потому что менять управление будут люди. А что это будут за люди, откуда упадут-вылезут, то ли это будут белокрылые англы с небес, то ли черти подколодные себе на уме, и куда они нас поведут, как, какими путями-тропами, тайна сия велика есть. Есть у меня сомнение, что нас с тобой спросят, кого в этот момент кормчим ставить, вне зависимости от того, есть у нас партбилет или его нет. По крайней мере, по сю пору нас и нам подобных не спрашивали. Кстати, в последней командировке свежий анекдот услышал: «что такое: длинное, зелёное и пахнет колбасой? – Электричка из Москвы»… Народ на самом деле со всей округи туда за продуктами съезжается. А в Оренбурге, сам знаешь, в магазинах мяса не бывает. На рынке в очередь дают свиную пересортицу без права выбора: много мослов, не нравится? Отваливай, не задерживай очередь! По три с полтиной за килограмм, а в Москве я за эти деньги покупаю лучшую вырезку. У нас и рыбные консервы «сайра в масле» купить – за счастье. В деревенские магазины можно не заходить. Хлеб, соль, сахар, спички, кое-какие макароны, некоторые крупы – ассортимент почти эпохи военного коммунизма. Хлеб по вечерам не купить, весь днём разбирают. Горько, вот и пьют беспробудно. Даже говорить об этом тошно; не то что пошутить – плакать хочется…. Народ при любой власти, в любом государстве, если беспристрастно всмотреться в историю, считался просто расходным материалом, и большевики не исключение. Цинизм в том, что они при этом провозгласили себя партией рабочих и крестьян. Но вот что для меня удивительное, так это то, что на Украине, в Прибалтике продуктов навалом, не хуже, чем в Москве. Юрка Доронин на рыбалке рассказывал, как он во Львов ездил на могилу отца, он у него там похоронен. Ему показалось, что будто в другую страну попал. Почему в Российской Федерации люди живут гораздо хуже, чем в национальных республиках? Доблестное Политбюро опасается националистических бунтов?

– Тот же самый принцип – разделяй и властвуй. Кстати, многие русские, кто пошустрее, почувствовали этот партийный уклон, перебирались в союзные республики. Но опасаются наши верхи, честно говоря, обоснованно. – Олег разлил остатки водки из второй бутылки. – Юрка мне тоже описывал, как шли они с тёткой по Львову, разговаривали по-русски. Вдруг молодой парень к ним привязался, мол, вы, кацапы, во Львове надо на мове говорить. Тётка не растерялась, ну и выговорила ему по-хохляцки, что она-то как раз учительница украинского языка, учит львовских детей их родному языку. Парубок тот чубатый опешил и тут же слинял.

– Неудивительно. У нас об этом не пишут, а мне кто-то, кажется, Тольки Журина отец рассказывал, что в Закарпатье до пятьдесят шестого года самая настоящая война с бандеровцами была. Он в погранвойсках служил, знает. Отдельные подрывы аж в пятьдесят девятом были.

– А это ж совсем недавно происходило, всего двадцать лет прошло. Конечно, они помнят ту войну. При первом удобном случае будут отыгрываться. Бесполезно с ними заигрывать, как их ни корми – всё им мало будет.

– Давай-ка выпьем за то, что хотя бы по вопросу осуждения бандеровщины у нас консенсус. Но вопрос всё равно остался: Почему мы в Оренбурге должны жить на порядок хуже, чем львовские националисты? И почему верные ленинцы не просекают: случись война, мы с тобой пойдём Родину защищать, а львовяне откопают в огороде фашистские автоматы и нам в спину стрелять будут? Сдаётся, что тем, кто в Политбюро, наплевать на народ. Они от народа не зависят, их не выбирают. Да и выборы в Советы – голимая фальсификация, результат рисуют тот, какой захотят, и альтернативы у избирателя нет. Удобно. Помню, мама пришла на участок голосовать, уже перед самым закрытием. А ей девушка из комиссии говорит: «Ой, а Вы уже проголосовали, тут галочка стоит…» Мама возбухать не стала, развернулась и ушла. Не-ет, без перемен не обойдётся…

Полежали, послушали недовольное бормотание переката, явно не привыкшего слушать затянувшиеся заполночь политические дебаты. Сергей сходил к рюкзаку, вернулся с третьей бутылкой и, разливая, спросил:

– А насчёт порядочных людей, призванных улучшить партийный кадровый состав, – кого всё-таки ты цитируешь?

– Да… подошёл Прохоров, сказал: «Надо вступать в партию, дали разнарядку – на мужчину из инженеров». Ну, не мог я ему сказать «нет». Давай-ка, не будем больше об этом…

Прохоров был начальником сектора, секретарём парторганизации в отделе, где работал Олег, при том, человеком порядочным и уважаемым. Серёга мысленно пожалел безотказного брата: «Попал, как кур в ощип!» Вслух сказал:

– Ладно, давай не будем. Толку от наших диспутов так и так никакого.

Выпили ещё по малой, отвлеклись; было о чём другом поговорить. Разговор стал малозначащим. Сергей не стал рассказывать о том, что к нему тоже недавно подходил секретарь парторганизации их отдела, сказал правильные слова об укреплении партийных кадров, предложил вступить в организацию. Отказаться от вступления напрямую Сергей не рискнул, стал говорить, что для него это неожиданность, надо подумать, подготовиться…

Парторганизация КБ входила в заводскую, а на заводе была очередь ИТРовцев, желающих получить партбилет, служивший одновременно пропуском на карьерную лестницу. Второй раз секретарь к нему не подошёл, и Лагунов мысленно перекрестился: отвязались… Возможно, это была та же самая вакансия, которую после него предложили Олегу. Но впоследствии отказ подпольному диссиденту аукнулся. Зам главного конструктора вышел на пенсию, Костюков должен был занять его место, а Сергей, к тому времени зам начальника, был единственным реальным кандидатом на должность начальника отдела; но назначили Родионова, начальника сектора, коммуниста. У жизни были свои, косые лекала, по которым чертились правила существования. Признаки порядочности, наивности, хитрости, как в кривом зеркале, путались и замещали друг друга.

Но до этих карьерных потрясений ещё нужно было дожить, а пока ночь переполнялась свиристением сверчков; из близких камышей вопли лягушек волнами накатывали на обгоревшие за день уши. Четвёртую бутылку, уготовленную для прощального вечера, обоюдно решили не открывать. И даже поспорили, оставить ли её на утренний опохмел или на последнюю вечернюю уху. Если вдруг на выбор открылись две добродетели, как решить, которая из них вернее ведёт в райские кущи? Тем более что узнать, чья верней, так и не довелось. Бутылочка сама собой не удержалась, разошлась по походным кружкам.

Забыв про палатку, ночевали у дотлевающего костра в спальниках, на мягких днищах перевёрнутых надувных лодок. Спасались от кровососущих по всем правилам бывалых походников: голову засунули в накомарники, а кисти рук в шерстяные носки, которые всегда возили с собой «на всякий пожарный».

11

Диктор аэропорта объявила о начале регистрации на рейс Уфа – Хайнань. Между тем, мысль о возможном и, как показывало развитие событий, вполне реальном невозврате в зал уфимского аэропорта царапнула душу. Ещё не поздно было развернуться и уехать домой, и потом, в случае действительно трагического развития эпидемии в Китае, ощущать себя предусмотрительным героем с чутьём непобедимого Джеймса Бонда. Или кусать локти и выглядеть, прежде всего в собственных глазах, трусом, если новая зараза скоро утихнет.

Сергей Анатольевич почти никогда не отказывался от выполнения задуманного, если оно уже сдвинулось к воплощению. Только один раз, когда неожиданно заболела жена, пришлось отменить проплаченную поездку в Челси на выставку работ лучших ландшафтных дизайнеров мира. Это была первая попытка выбраться за рубеж, к тому же сразу в Туманный Альбион. К этому времени он уже несколько лет занимался строительством садов, получал настоящее удовлетворение от работы и перед отъездом жил предощущениями удовольствия от участия в грандиозном шоу, но не сложилось. Блин, как и положено по классике, вышел комом. Разрушение мечты породило неосознанную неприязнь к Англии, и потом, объездив почти всю Европу, он так и не попытался исполнить второй подход к британскому снаряду.

Нет, отказываться от вылета и на Хайнань нельзя. «Чего ради праздновать труса, – думал Сергей Анатольевич, – если государственные службы, отслеживающие реальную обстановку, не закрывают китайское направление? И вообще, отрицательные последствия моего упрямства в стремлении попасть в Поднебесную не неизбежны, они лишь могут произойти, правда, с неизвестной вероятностью».

Дальше на какое-то время неприятности отступили. Самолёт из Уфы вылетел с задержкой всего только на час, а в Санью, не иначе, как подгоняемые ветром, они прилетели вовремя. Неожиданно для себя перелёт он перенёс хорошо, даже поспал пару часов. Объездив почти всю Европу, заглянув на Ближний Восток, Сергей Анатольевич долго не решался отправиться в Восточную Азию. Не только потому, что дорого, ещё и не хотелось терпеть неудобства дальнего воздушного путешествия. Даже после трёх-четырёх часового полёта по Европе его измученные, затекшие ноги с трудом приходили в норму, настолько неудобными для них были авиакресла. И страдальцев таких вокруг всегда было много. Каждый раз после приземления он от всей души поносил конструкторов, дизайнеров, саму компанию, обрекавших пассажиров на незаслуженные мучения. В путешествии в Азию, наконец-то, разобрался в причинах. Страдал он в американских «Боингах», а в Китай без каких-либо неудобств перенёсся на самолёте европейской компании «Эйрбас». «Нет, нельзя безнаказанно издеваться над людьми: проклятия пассажиров материализовались, отсюда и проблемы у американского авиагиганта с новой моделью», – резюмировал Сергей Анатольевич после приземления в аэропорту туристического центра Хайнаня – города Санья.

Все без малого четыреста пассажиров чартерного рейса были окучены, оказывается, одним туроператором, всех ждали автобусы, готовые развести путешественников по отелям. Заблудится и потеряться, скорее всего, было невозможно. Тем более, что все необходимые действия туриста подробно были расписаны в программе тура. Прежде чем пройти на паспортный контроль, нужно было отсканировать паспорт и отпечатки пальцев у нескольких автоматических устройств, установленных перед кабинами пограничников. Сергей Анатольевич встал в очередь. Туристы, стоявшие перед ним, благополучно проходили все процедуры и получали выдаваемый автоматом талон, а у него автомат брать отпечатки вдруг отказался. Сергей Анатольевич мысленно выругался: «Чертовщина какая-то! Уж не китайские ли драконы за меня взялись, решили не пускать на остров, из аэропорта развернуть на родину?! Поздно, назад я уже ни ногой».

Обращаться к китайцам было бесполезно, туристов предупредили, что с русским языком, как и с английским, в Китае дела обстоят неважно. Пришлось устроить небольшое совещание с согражданами, стоявшими в очереди, и после нескольких неудавшихся попыток сдать-таки отпечатки, коллегиально было решено, что, если автомат не берёт, значит, не нужны ему эти пальчики. Пограничник в кабине, в крайнем случае, разберётся.

Но и чиновник отпечатки брать не стал. Стало быть, пальчики у китайских спецслужб уже были?.. Откуда – Сергей Анатольевич сначала не понял, он даже российским спецам отпечатки ни разу не сдавал. Потом вспомнил, что его биометрические данные сняли финны при оформлении Шенгенской визы. Неизвестно, поделились ли они этими данными с российскими силовиками, но, как выяснилось, китайцы их тоже поимели. Пока туристы развлекаются, спецслужбы сотрудничают. Сергей Анатольевич усмехнулся: «Людишки припоздало с ума сходят от того, что у них отбирают свободу и всех хотят пронумеровать-прочипировать, а не понимают, что они уже давно под колпаком».

Из программы тура Сергей Анатольевич знал, что на выходе из аэропорта у стенда российского туроператора должен стоять его представитель. Он должен назвать номер автобуса, который доставит туриста в отель. Шествуя в толпе прилетевших, Сергей Анатольевич умудрился не заметить щупленького клерка, загородившего собой небольшой стендик и выйти за ворота. На площади около аэропорта стояли довольно много автобусов. Было удивительно после снегопада, обмораживающего ветра родины оказаться в мягком, расслабляющем тепле летней ночи. Но благостное настроение покоя, возникшее было в душе оренбургского путешественника, не продержалось и минуты, пока он не осознал, что пропустил очередной пункт программы: не узнал, в какой автобус ему садиться, хотя вроде и пытался сосредоточиться на его выполнении. Слегка запаниковав, он развернулся назад, но не тут-то было: стоявшие на выходе полицейские не собирались его пускать в здание аэровокзала. Действовала уже знакомая по Израилю система ниппель: всех выпускать, никого не впускать. Не понятно как, но его отчаянная жестикуляция и расстроенное лицо сработали, и полицейские всё-таки разрешили пройти назад к стенду. Он уже начал уставать от преследовавших его мелких неприятностей, но старался преодолевать и препоны, то и дело возникавшие, и своё раздражение.

Автобус заполняли поселенцы всего двух отелей, в основном того, где должен был жить и Сергей Анатольевич. С креслом в самолёте ему повезло, сидел у выхода, поэтому, несмотря на задержки, случившиеся на пути от самолёта до выхода из аэропорта, в салон автобуса он попал одним из первых и сел в кресло около окна. Народ входил, занимал свободные места, но к нему никто не подсаживался. Это была его некая пожизненная особость: почему-то всегда и везде, на свободное место около него садились тогда, когда сесть было почти уже некуда. Сергея Анатольевича это не беспокоило, сторонятся, значит лежит на нём какая-то, ему самому непонятная, печать человека не такого, как все. Было даже удобно, незнакомые люди не надоедали, а если и заговаривали с ним, то не часто.

Вошла пожилая женщина, на вид не на много моложе Сергея Анатольевича, в тёмном, наглухо застёгнутом костюме и светлом платке, обёрнутом вокруг головы на мусульманский манер. Остановилась в проходе, спросила у него, свободно ли соседнее кресло и села. Сергей Анатольевич удивлённо смотрел на женщину: вот уж кто точно не должен был сесть рядом с ним, так это она. Но соседка вела себя совершенно уверенно, спросила, в какой отель он направляется, с удовлетворением сообщила, что они соседи не только по автобусным креслам, но и в отеле, потом представилась не по возрасту просто: «Ася».

Лагунов на секунду замешкался, не зная, как ему представляться, уже много лет он в таких случаях называл себя по имени и отчеству, даже близкие друзья с некоторых пор звали его хоть и запросто, но уважительно: Анатольевич. Выдавил, наконец: «Сергей Анатольевич». Но дама уверенно держала позицию: «Что, обязательно так сложно?» Пришлось поправиться: «Нет-нет давайте по-дружески – Сергей».

По-дружески они и разговорились. Ася, как и Сергей Анатольевич, приехала одна. Она и жила одна в уфимской квартире. Свободного времени на пенсии много, есть возможность путешествовать. Не так давно она десять дней провела во Вьетнаме, где всё ей очень понравилось: недорогое проживание, много сказочно дешёвых фруктов, она даже мечтает уехать туда месяца на три, снять комнату и отдохнуть около моря. Сюда приехала, чтобы посмотреть на Китай, сравнить с Вьетнамом, выполнить заказы от родственников и знакомых. Сергей Анатольевич в свою очередь рассказал, что он заядлый путешественник по Европе, но всегда мечтал побывать на Востоке, только не получалось, а теперь соблазнился невероятно дешёвым туром. Что большой любитель фотографировать всё, что видит, а особенная его любовь – птицы, которые вроде как отвечают взаимностью и с удовольствием ему позируют. После чего Ася заключила, что, поскольку она тоже обожает природу, им интересно будет путешествовать по Хайнаню вдвоём.

Сергей Анатольевич не переставал удивляться. Одежда Аси явно выдавала в ней человека религиозного, и такая непринуждённо-светская манера общения очевидно не соответствовала её облику. Широкое черноглазое лицо и едва уловимый национальный акцент выдавали в ней башкирку, но фамилию свою в разговоре она назвала русскую – Костина. Предложение путешествовать вдвоём Сергея Анатольевича нимало не смутило, по опыту он знал, что после первого же его получасового зависания с фотоаппаратом около одного дерева с птичкой желание совместных прогулок с ним пропадает. В следующие пять дней, которые они провели, если не вместе, то регулярно встречаясь, Ася умудрилась ни разу не обратится к нему по имени; видимо, во время короткого общения в автобусе все-таки почувствовала в нём ту самую печать особости. Называть его запросто «Сергей» она не решалась, а по отчеству было уже неуместно.

После двадцати минут езды прибыли на место. Автобусный гид привёл туристов к административной стойке, расположенной почему-то на третьем этаже. Несколько человек, не пожалевших денег на оплату лишних суток, начали заселяться, а основной массе туристов было предложено оставить чемоданы около административной стойки под охраной видеонаблюдения (камеры хранения в отеле не оказалось) и погулять по городу до времени заселения, то есть до двух часов пополудни.

Несмотря на почти бессонную ночь (пару часов в самолёте, а перед тем пол часика в такси засчитывать за полноценный отдых не приходилось), не терпелось посмотреть на первый в жизни китайский город. Ознакомиться с описанием экскурсий и купить те, что понравятся, предполагалось утром второго дня, а первый отводился для отдыха, размещения в отеле и самостоятельных прогулок по Санье.

12

Девушки, стоявшие за административной стойкой, никакого языка, кроме китайского, не знали, и заселение в отель происходило под руководством отельного гида, представителя российского туроператора. Гид – высокая, крепкая в кости молодая и ярко накрашенная китаянка, неплохо говорившая по-русски. Представлялась она как Софья. Главной её заботой было собрать залог в сто долларов с каждого заселяемого номера. До официального времени заселения было ещё два часа, и Софья решала с администраторами вопросы досрочного поселения туристов, нагулявшихся по Санье.

Недорогой отель был под завязку забит туристами – из России и самими китайцами. Софья заселяла своих подопечных по мере уборки апартаментов, а то и просто выдавала туристам ключ по их просьбе, чтобы они хотя бы отнесли в номер вещи и спокойно отправились за новыми впечатлениями. Расстроенный неудачным началом путешествия, крушением главных своих надежд на эксклюзивные снимки Сергей Анатольевич хмуро сидел в кресле и не сразу обратил внимание на девочку лет пяти, не в первый уже раз остановившуюся около него, – симпатичную, с большими лукавыми глазами, дочку отельного гида, бегавшую по холлу среди туристов из России. В руках у неё была коробочка с небольшой цифровой клавиатурой. Поняв, что русский дедушка наконец-то её заметил, нажала клавишу, и её игрушка произнесла: «пять». Девчушка смотрела на Сергея Анатольевича вопросительно и чего-то ждала. А он, не понимая, заторможенно молчал. Тогда она наставительно повторила вслед за игрушкой «пять!» и нажала другую кнопку. Коробочка изрекла: «два». Девчонка снова вопросительно на него уставилась, и Сергей Анатольевич, решив совсем уж бестолковость не проявлять и подыграть юной преподавательнице русского языка, улыбнулся и повторил: «два». Учительница по-доброму порадовалась за него и закрепила урок, тоже повторив: «два». Девочка отвлекла Лагунова от мрачных мыслей, но на этом к огорчению малышки занятия закончились: подошла Софья и со словами: «Я вижу, вы уже оба научились считать по-русски», – отдала Сергею Анатольевичу ключ от его комнаты.

Перед поездкой он всё-таки успел почитать о праздновании Нового года на Хайнане. Некая девушка блогер с ужасом описывала гремевшую всю ночь канонаду, безжалостных китайцев, которые не просто соревновались, кто громче стрельнет, но и кто больше досадит грациальным русским туристкам. Безуспешные её попытки засунув голову под подушку, укрыться от праздничных децибелов и уснуть, вызывали такое сочувствие, что Сергей Анатольевич из опасения неприятностей в ждущей его праздничной ночи пошёл в аптеку и купил в поездку беруши. Но Софья, которой он в своих словах изложил стенания блогерши, с некоторым удивлением заверила его, что в Санье никакой стрельбы не бывает.

Сергею Анатольевичу повезло: номер был уже прибран, и он поднялся, наконец, на свой десятый этаж, переоделся в лёгкие полотняные брюки и футболку. Балкончик, на французский манер узенький, выходил в сторону соседнего близкого здания, по счастью, невысокого. Раздвижная дверь приоткрывалась всего сантиметров на двадцать – видимо, чтобы не возникало соблазна погулять по этой конструкции, скорее декоративной. Внизу, на плоской, залитой красным покрытием крыше резвились две, можно сказать, родные оренбургские белые трясогузки. Поверх сопредельного здания открывался умиротворяющий вид на прибрежные городские кварталы, а если суметь выглянуть в щель раздвижной двери, то и вовсе можно было увидеть море.

Достав камеру, фотограф изучил последствия бедствия, случившегося во время утренней прогулки. Перепробовав все режимы съёмки, Сергей Анатольевич понял, что со штатным, исправным объективом в авторежиме камера не работает, а в ручном можно ввести настройки, при которых получается более или менее резкий контрастный кадр. Качество фокусировки можно было проверить только дома на компьютере; на мониторе же показалось, что некоторые кадры выходили достаточно резкими. Что ж, получалось, аппарат не до конца отдал концы при столкновении с гранитной брусчаткой. Пусть и с превеликими сложностями, но хоть какие-то фотографии из путешествия привести удастся. И на том спасибо. «Не доработал товарищ Хули-цзин» – усмехнулся своей горькой иронии невезучий фотолюбитель.

После заселения распогодилось. Взбодрившись выглянувшим солнцем, народ, прилетевший в самолёте из Уфы, пока не обременённый экскурсиями, дружно потянулся в сторону пляжа. Чего не хотелось Лагунову, так это купаться. Ему казалось, что прояснились знаки, со всех сторон посылаемые ему перед поездкой. Материализовались таинственные предупреждения и непонятные предчувствия. Сломан фотоаппарат, не случится необыкновенных фотографий, ради которых и была предпринята поездка. Получалось, что, и в самом деле, ездить не стоило. Жаль было технику, досадно, что мечты поохотиться за интересными кадрами стали сомнительными.

Если быть честным перед самим собой, ещё за полгода до поездки он уже начал задумываться о замене аппарата на более современный. Ресурс техники не безграничен, а его камера добросовестно отработала уже много лет, да и качество снимков не всегда устраивало, появились новые модели, более совершенные и умелые. Но денег лишних не было, фотик стал как родной, а потому неизбежное и затягивалось.

Сергей Анатольевич прилёг на кровать и оценил главное событие дня: «Получилось, что с одной стороны жестокий китайский дух Хули-цзин решил за меня проблему смены поколения съёмочной техники, а с другой – зачем же в самом начале путешествия, от которого многого ожидаешь? Но ведь в этой игре вероятностей была и третья, ещё более худшая сторона: это, если бы я поменял аппаратуру, и грохнулся на брусчатку с только что купленной камерой на груди. Может быть, действительно, всё что ни случается – всё к лучшему? И в определённых обстоятельствах творящий откровенные гадости злой дух, может статься, способствует возникновению добрых последствий, самого добра? Н-да, похоже, что эта поездка в Китай – моё неистощимое пространство противоречий…»

Как бы то ни было, но стойкий «Никон», прошедший со своим хозяином тысячи километров и сделавший неисчислимое количество снимков, до конца не сдался. Ушибленный о камень, с полуотбитой нутрянкой, он как верный пёс готов был из последних сил, остатками своих способностей послужить хозяину.

Решив, что отдохнул достаточно, Сергей Анатольевич поднялся с кровати и прежде, чем идти на вечернюю съёмку – а он решил повторить утренний не завершённый маршрут – отправился перекусить пельменями в ближайшей китайской забегаловке. Ожидая заселения, он познакомился ещё с одними уфимцами, мужем и женой, Виктором и Верой, которые только что в небольшой столовой напротив гостиницы отведали родное уральское блюдо в китайской интерпретации. Супруги сидели за столиком на большой террасе, выйти на которую можно было прямо из холла, в котором располагались стойки администраторов, нежились под приветливым январским солнцем. Какая славная парочка коноплянок, глядя на них, подумал Лагунов. Державшийся прямо, хорошо сложенный, с приятным лицом, на котором выделялся крупный прямой нос, Виктор, в своей испанской футболке защитного цвета с ярко-красным изображением национального флага на груди, и в самом деле напоминал самца коноплянки, заботливого и предупредительного, готового выполнить любое желание подружки. Изящная, невысокая Вера, в блузочке, украшенной вышивкой, была точь в точь самочка коноплянки, на грудке которой красуется похожий кружевной узор. Отзывы они озвучили весьма одобрительные; правда, осталось не до конца понятным, что больше привело супругов в восторг – сами пельмени или низкая на них цена.

Столовая оказалась не одна, это был целый квартал небольших помещений на несколько столов с двумя или тремя работавшими там китайцами и немногими посетителями. В которой из них накормили супругов, понять было невозможно. В одной из столовых предложили меню на русском языке, где все блюда оценивались весьма недорого, были там и пельмени с мясом. Напитков почему-то не предлагали. Пообедать пельменями значило отдать дань традиции коренного населения подавать к новогоднему столу именно это блюдо. Решение похвальное, но одновременно сомнительное, ибо не было в жизни Сергея Анатольевича города, кроме Оренбурга, где бы пельмени, купленные в общепите, его не разочаровали. Увы, повара из Саньи исключением не стали: то, что в пельменях называлось мясом, таковым навряд ли являлось. Язык чесался посоветовать кухарю сгонять в Оренбург на производственную практику, перенять нехитрый, в общем-то, опыт: пельмени должно лепить из смеси натуральных мясных фаршей, это обязательное условие. А изделия из пресного теста с любой иной начинкой должны называться по-другому. Помешал языковый барьер. Даже то, что клали в пельмени, которые продавали по сорок копеек за пачку в Ленинграде в далёкие студенческие годы, было гораздо ближе к натуральному продукту, а тогда в общепите мясом не разбрасывались. За соседним столиком парочка китайцев ела жареный рис, который, как показалось на первый взгляд, явно выигрывал у пельменей, и Сергей Анатольевич решил, что в следующий раз лучше попробовать национальную кухню.

Перейдя через дорогу, в кондитерской он выпил чашку зелёного чая и съел пирожное. Выпечка понравилась. Обед в двух заведениях, оценённый в юанях, оказался весьма малоденежным, что несколько скрасило первоначальное впечатление от пельменей.

Путь к высоте с «пагодой» в парке «1000 ступеней» пролегал мимо отеля, где Сергею Анатольевичу неожиданно встретилась Ася. Всю первую половину дня она купалась в море, даже слегка загорела и была весьма довольна таким стартом своей южно-китайской декады. Узнав, что оренбуржец собрался снимать ночную Санью с высоты тысячи ступеней, Ася заявила, что они пойдут туда вместе, только попросила подождать её пятнадцать минут: пришло время намаза, и ей нужно было обязательно его читать. Лагунов согласился, ему всё равно нужно было подняться в номер, чтобы взять в дорогу бутылочку воды, и напомнил Асе о том, что на дворе зима и что-нибудь из тёплой одежды на высоте не помешает. Ему не хотелось прерывать вечернюю съёмку посередине, чтобы препроводить продрогшую спутницу в отель. Встретиться договорились на третьем этаже.

В креслах напротив стойки администратора сидели Виктор и Вера. Поинтересовались, как Сергею Анатольевичу показались пельмени. Но он предпочёл не обсуждать вкусовые особенности никак не очаровавшего его продукта, сказал, что ел жареный рис, и пригласил супругов составить им с Асей компанию в ночных съёмках. Виктор сходил за ветровками, спустилась Ася, и компания потянулась к лифту.

Разорванный ветерком, подсвеченный солнцем облачный купол над городом сделался живописным. Лагунов почувствовал воодушевление человека творческого и одновременно предстартовый азарт, хорошо знакомый по соревнованиям спортивной юности.

Пожалев ноги, до домов-«деревьев» доехали на автобусе, дальше пошли пешком. Пологая дорожка к «пагоде» в парке Линьчуньлинь проложена вдоль склона холма и покрыта бетоном. Невысокие ступеньки только в двух местах выстраиваются в довольно крутую лестницу, а в основном их разделяют площадки длиной около метра. Подниматься было не трудно, постоянно встречались скамейки для отдыха, из звуковых колонок, стилизованных под национальные китайские булыжники, на протяжении всего тысячеступенчатого подъёма лились оптимистичные народные мелодии. Людей встречалось мало, парк не рекламировали путеводители – потому, видимо, что он бесплатный. Иногда по ступеням пробегали фанаты здорового образа жизни, вызывая у Лагунова воспоминания пятидесятилетней давности, когда он с таким же энтузиазмом скакал по высокой лестнице на оренбургской Беловке, тренируя ноги к зимним конькобежным забегам.

Фотографировать на протяжении всего подъёма было нечего: вокруг рос высокий кустарник, закрывающий обзор. Изредка попадался яркий светлячок тропического цветка, выглядывавший из вечнозелёных зарослей. У кого-то из блогеров Сергей Анатольевич читал, что в этом парке водятся обезьяны. Очень хотелось свернуть куда-нибудь с дорожки, поискать приматов, но и свернуть было некуда, зелёный конвой исключал эту возможность. По дороге он рассказывал спутникам о своей страсти снимать птиц, о постигших его утренних огорчениях от поломки фотоаппарата, что на самом деле собрался теперь заниматься не столько ландшафтной съёмкой, сколько проверкой возможностей своей испорченной аппаратуры.

Наконец, достигли смотровой вышки. У её подножия в небольшой беседке-курилке отдыхали туристы из России, ждали наступления сумерек, чтобы запечатлеть с высоты четырёх сотен метров красоты приморского района Саньи. Серьёзной аппаратуры у них не было, значит, снимать собирались на телефоны. Восстановив дыхание, по винтовой лестнице взобрались на самый верхний, пятый уровень. Сергей Анатольевич занял местечко в углу площадки, разложил треногу, закрепил на неё камеру и сделал пробные снимки, подбирая выдержку, при которой получались бы приемлемые снимки. Рядом с собой пристроил Асю, чтобы она не пускала к аппарату не очень-то деликатных китайцев. Приготовившись, вся компания стала с воодушевлением наблюдать завершающее день небесное, оно же и ландшафтное представление, которое они решили поименовать «Наш первый закат в южном Китае». Или «Новогодний закат в южном Китае». Никто ещё толком не знал, что их ожидает.

На западе висело кособокое облако и дарило надежду на то, что на картине заката будет присутствовать объёмность. Поймёт ли интригу вечернего шоу камера, фотографу и предстояло вскоре выяснить. Казалось, светило проползало меж щелей перекошенной туманности и низкими лучами изо всех сил золотило, приукрашивало тревожную небесную картину. Защитных масок ни на ком из стоящих на площадке не было, страху перед злющим вирусом, и разгулом губительной пневмонии ещё только предстояло взять власть над людьми.

Периодически, по мере ухода света, Сергей Анатольевич увеличивал выдержку. Монитор камеры давал обнадёживающие показания. День был тёплым, и во время подъёма было откровенно жарко. На вершине холма гулял заметный ветерок, который поначалу принёс облегчение, но с усугублением сумерек становился и настырнее, и прохладнее. Простудиться во времена наступления на планету нового вируса было бы полной катастрофой, и все в их компании приоделись захваченными ветровками и плащами.

Солнце безусловно солировало в закатном спектакле, медленно опускаясь к морю, за присевшие к горизонту уплотнившиеся облака. Завтрашнее утро обещало быть пасмурным, и на сносные снимки утренней зорьки рассчитывать не приходилось. Золотой диск ещё только заполз за низкие тучи, а уличное освещение уже постепенно начали включать. Зажглись первые гирлянды на крышах высоток, ходовые огни на судах в бухте Санья Бэй. Постепенно огней на домах становилось всё больше, свет фонарей в сгущающейся тьме делался всё отчётливее. Ушедшее за горизонт светило не могло пробиться сквозь прильнувший к морской кромке тёмно-лиловый наволок, отыгрывалось на верхних, более лёгких облаках, обагрив их пронзительной прощальной кровью. Включилась подсветка домов-«деревьев», которая неожиданно оказалась живой, меняла цвет и рисунок, высвечивая то поздравительные иероглифы, то новогодние рисунки, застывшие изображения сменяли движущиеся. Напоследок в бухте ожили, заиграли красками высокие паруса многоэтажных стеклянных отелей, расположенных на острове Феникс.

Туристы, заполнившие смотровую площадку, фотографировали в трёх направлениях: прямо перед собой – в сторону моря, налево – в сторону бухты Дадунхай, направо – в сторону аэропорта. Чем больше сгущались сумерки, тем ярче становилась подсветка, тем эффектнее получались снимки, тем сильнее росли в Лагунове возбуждение и азарт. Ещё не видя результатов своей работы, не зная, получится ли что-то вообще, он наслаждался процессом, съёмка захватила его необыкновенно. И ждал фейерверков, хотел, чтобы из-за какой-нибудь высотки со свистом вылетела бы огнедышащим драконом вихляющая по замысловатой траектории ракета, или, нарушая наконец тишину, громыхнули, а потом высоко в небе рассыпалась на мелкие звёздочки римские свечи. Время шло, сумерки уже претворились в ночь, а положенных Новому году фейерверков так и не последовало. Лишь иногда где-то за спиной, где, как будто и домов-то не было, и молчаливой бездной чернел лес, раздавалось шипение, напоминающее горение фейерверка, но свет не радовал глаз, словно кто-то зажигал потешные огни для слепых. Однако настроение всё равно сделалось праздничным.

Сергей Анатольевич смотрел на уходящий далеко во тьму, но не темнеющий город и думал: «Представление удалось. Получилась пусть не вполне новогодняя, но тем не менее праздничная ночь. Да, в Санью я прилетел не зря, сюда следовало попасть хотя бы на этот вечер, хотя бы за тем, чтобы полюбоваться с вершины горы на великолепный закат, на нетонущий в ночи город…»

По тому, как щедро китайцы осветили дома и улицы, было очевидно, что они готовились как следует встретить своё новогодье и очень хотят продвинуть южный курорт в число по-настоящему популярных. Нигде в экономной Европе такого богатого ночного праздника света не встретить.

В себя Сергей Анатольевич пришёл, когда почувствовал, что его спутники уже сполна налюбовались закатом и терпели этот захватывающий процесс только из уважения к фотографу. Публика на пятом ярусе «пагоды» начала рассеиваться, образовалось свободное пространство у перил, и Лагунов сфотографировал попутчиков и себя на фоне сверкающей Саньи. Возвращались в гостиницу в тишине и безлюдье предновогодней ночи. По традиционному распорядку праздника китайцы должны были уже сидеть за праздничным столом, выпивать, закусывать и ждать пяти утра, таково по лунному календарю время «Ч» в этом наступающем году, такова особенность восточной действительности. До пяти далеко, можно было бы выйти на свежий воздух, порадоваться новогодней ночи, как это бывает в России, но в Санье, видимо, никто не хотел шутить со злосчастным вирусом.

Лёжа на широкой гостиничной койке после умерившего усталость душа, Лагунов долго не мог уснуть: хотя досада, вызванная поломкой аппаратуры, улеглась, возбуждённый дневными перипетиями мозг, несмотря на усталость, не желал погружаться в тёплую вату утешительного сонного забытья. Память блуждала между событиями прошедшего дня и картинками-случаями весьма далёкого прошлого, почему-то приходившими в голову. Случайные воспоминания, словно спровоцированные подкравшейся к людям и к нему лично опасностью, которая уже не забывалась и стала как бы фоном всего и вся, выстраивались в спонтанное вроде, но и несущее некие смыслы жизнеисповедание. Они теснились в голове, удивляя самого Сергея Анатольевича своей нежданностью и противоречиями, в которых он до сих пор не разобрался. Никогда прежде прошлое не напоминало о себе так образно, так ярко, как здесь, на чужбине. Снова поплыли кадры того самого сплава по Уралу.