лИса

Стрингер

– Алло, добрый день, – звучит в трубке уверенный женский голос.

– Добрый.

– Это Дмитрий?

– Да, чем могу?

– Вас беспокоят из информационного агентства АМИ-Новости. На соседней с вашим домом улице только что произошло убийство. Застреленный – азербайджанец, фальшивомонетчик. Труп лежит во дворе. Если это возможно, мы бы попросили вас сходить и сделать для нас пару снимков. Пока милиция не приехала. Сейчас я вам скину СМС с адресом происшествия и нашими контактами.

– Ооок! Жду адрес, уже выхожу.

Дзыньк – на телефон падает СМС-ка. Я хватаю свой кэнон, прыжками, через пять ступенек, вылетаю во двор и бегу по указанному адресу. Действительно лежит труп и возле него уже толкутся несколько человек. Делаю пару кадров. Подъезжает скорая – еще кадр с санитарами на фоне. Слышится сирена наряда милиции, въезжающего во двор. Обрисовывают, грузят, оцепляют, начинают опрашивать. Еще пару кадров, и надо валить, пока до меня не докопались. Иду домой, захожу на FTP агентства по присланному ими в этой же СМС-ке паролю, нахожу уже созданную там папку со своим именем и сгружаю фотки.

Отлично. Я с ними раньше никогда не работал, и это хорошее начало. Слышал, что у АМИ высокие расценки и, как минимум, у меня теперь есть доступ к FTP агентства – всегда смогу при надобности что-то срочное закинуть. Но, скорее всего, завтра мне пришлют на подпись договор о сотрудничестве. Как они узнали про меня, откуда им известно, где я живу, а также номер моего телефона – вопрос риторический. Раз от раза безуспешно добиваешься контакта с каким-либо серьезным агентством, а на самом деле ты уже в их аналитической базе и данные о тебе наверняка уже давно сложены в папочку под названием «Москва: стрингеры».

Я – стрингер. На журналистском жаргоне это внештатный фоторепортер или фотокорреспондент-фрилансер, который сотрудничает с различными новостными агентствами в частном порядке. Свободный фотожурналист. Это можно называть как угодно. Суть всегда одна – съемка и продажа актуального новостного фотоматериала. Я работаю по Москве и иногда ближнему Подмосковью. Как правило, выезжаю на ежедневные городские события, на те, зачастую, на которые нет времени получать аккредитацию для своих агентских репортеров. Сегодняшний случай довольно необычный, так как, чаще всего, для меня это рутинные съемки – задания, на которые меня направляет начальник корреспондентской сети одного из старых московских агентств. Для них я работаю внештатно на постоянной основе. Своего рода оксюморон – штатный стрингер. Я делаю работу, на которую не хотят отвлекать ограниченное число штатников, получающих за этот же труд в несколько раз больше. У меня нет определенного оклада. Стрингеры получают зарплату за каждый отдельный проданный агентству материал. Хотя, в большинстве случаев, мои доходы целиком зависят от моей же инициативы. А деньги на жизнь в Москве ой как нужны… И потому я нахожусь в постоянном напряжении, поиске и готовности в любой момент выехать на съемку.

На сегодня пока ничего не запланировано. Но я все равно сажусь в метро и еду в сторону «Конторы», как между агентскими фотографами называется мое постоянное агентство. Буду гулять где-то рядом. Либо сидеть в кафе в торговом центре возле офиса, либо тусоваться с парнями в корреспондентской – может какое-то задание и мне перепадет.

Москва в Измайлово, районе, в котором я снимаю свою хрущевку, очень приятна для жизни – спокойная, теплая на ощупь, зеленая, с чистым воздухом. Это в принципе не вяжется с провинциальными представлениями о столице. Когда-то мы с Ленкой, понаехав в «Нерезиновую», нашли эту квартиру через форум московских буддистов. Произошло это случайно. Вариант, о котором мы договаривались изначально, вдруг отпал.

– Я передумала сдавать, – заявила владелица квартиры, советского типа, полная женщина лет шестидесяти, со сбитыми колтуном, немытыми волосами. Фактически сидя в подъезде на ступеньках, мы долго перебирали варианты. Квартиры были все как на подбор: либо по космическим ценам, либо на космическом расстоянии от центра. Но тут одна наша знакомая скинула объявление с адресом форума.

– Ну и пусть не буддисты, на форуме не видно. Да и на лбу это не написано, – сказала она.

«Действительно» – рассудили мы с Ленкой, и, недолго думая, договорились о встрече с владельцем. Дом оказался прямо возле метро Первомайская. Владелец – Женя, парень лет тридцати, смахивающий в своих очках с металлической оправой на типичного вечного студента. Стоя в прихожей на стремянке, он оценивающе взглянул на нас:

– Ну, ребята, вы шустрые. Я только час назад объявление повесил. Если все устраивает, можете уже через недельку вселяться, а я за это время постараюсь ремонт доделать.

– Нам бы прямо сейчас, такая ситуация, на улице остались, – умоляюще протянул я.

– Ну как сейчас? – удивился Женя. – Тут еще прихожую надо покрасить и вообще…

– Мы сами все докрасим, вы только покажите, что да как, – включилась Ленка.

Женя еще раз оглядел нас:

– Ну ладно, разберемся, – тогда я в ИКЕЮ сгоняю, кровать вам привезу.

– Урррааа, – закричали мы хором.

Женя заулыбался.

– Контракт не будем, наверное, делать – сказал он, подумав, – лучше, когда на доверии.

– Жень, – начал я осторожно, – тут такое… Неудобно даже… Мы это… не буддисты. Случайно на твое объявление наткнулись.

Женя усмехнулся:

– Ну буддисты вы или не буддисты, это не так важно. Наткнулись – значит, все верно сделали. Значит, были какие-то предпосылки.

Мы облегченно вздохнули. Буддизм – удивительное учение. И очень, оказывается, полезное.

Я уже подъехал на Киевскую и выходил наружу, к торговому центру Европейский, как телефонный звонок вывел меня из состояния прострации:

– Але, Дмитрий? Это снова АМИ-Новости. Получили фотографии. Спасибо, отличная работа! Завтра пришлем договор о сотрудничестве. Распечатаете, подпишите, сфотографируете подписанный экземпляр и вышлите нам. Будем время от времени к вам обращаться.

– Хорошо, спасибо!

– Еще один момент, чтобы два раза не ходить. Поснимайте пожалуйста нам еще выпечку сегодня.

– Эмм… В смысле?

– Ну булки, рогалики, что там еще бывает на полках. В кулинарию зайдите и сделайте несколько кадров.

– Хорошо, понял, через полчаса скину.

– Рада знакомству, до свидания.

– Взаимно. До связи.

Я огляделся по сторонам и нырнул в ближайшую кондитерскую. Сходу сделав несколько кадров, не дожидаясь реакции опухшего охранника, я выскочил наружу и снова двинулся к Европейскому.

Моим «местом» была итальянская кофейня, сразу на входе в торговый центр. Я зашел внутрь, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж, достал ноут и уселся за давно облюбованный угловой столик у окна. Официантки меня уже знали. Одна из них, дождавшись кивка, принесла маленький американо и улитку из слоеного теста с изюмом – Пан-о-Розан. Мои вкусовые пристрастия после развода зафиксировались на одной точке и дальше двигаться, видимо, не планировали. В течение дня – кофе с булочками, дома – яичница с сыром, чай и консервы. Иногда я забредал в столовку и брал борщ с варёным картофелем на второе. Не то, чтобы я не любил поесть, просто это перестало иметь значение. Любая еда превратилась в обычный комплекс белков, жиров и углеводов.

Я садился за ноут и мониторил события в Москве, одновременно ожидая писем на электронку. Никаких специализированных форумов, лишь электронная почта и Твиттер, чутко реагирующий на любое движение в обществе, и еще чтобы всегда иметь контакт с любым редактором. Чем проще, тем лучше.

Через час пришло сообщение из Конторы. Аккредитация на съемку какой-то международной конференции в гостинице «Украина». Похоже, на сегодня это вся работа. Я прикинул по карте, что идти мне минут тридцать, и рассудил, что времени до начала более чем достаточно. Рассчитался с официанткой и пешком вдоль Москвы-реки двинулся на съемку.

Снимать нужно было только портреты, причем лишь из предназначенного для журналистов участка зала. Нацепив на камеру телевик, я методично несколько раз прошелся по всем лицам за круглым столом, особое внимание обращая на выступающих. Все про все заняло часа два. С сознанием выполненного долга я вернулся на Киевскую и, сев на синюю ветку метро, поехал домой разбирать отснятое.

Говорят, что хороший стрингер должен быть одиноким волком. Целеустремленным, мобильным и эффективным. Прожив год в одиночестве, я четко осознал, что хороший стрингер никому и ничего не должен.

Дома тихо и очень пусто, лишь рокот холодильника и пьяные крики во дворе за окном. «Надо бы еще пробежаться», – думаю я, располагаясь с ноутом за кухонным столом. Под прохладный кул-джаз Майлза Дэвиса, разбираю съемку, попутно вписывая имена отснятых людей в свойства файлов. Иногда, когда у кого-то из снимаемых нет бейджика, я просто записываю его имя на салфетке, рядом с номером отснятого файла. Самое запарное, когда имеешь дело с каким-то новым для тебя видом спорта, где ты ни сном ни духом об именах и статусах спортсменов. Если имя не записано, фотку будет невозможно продать. В этой сфере сопутствующая фотографии информация представляет половину ценности. Закончив со съемкой и загрузив ее на FTP Конторы, я обуваю свои старенькие найки и выхожу на пробежку.

Когда мы разошлись с Ленкой, я начал бегать по вечерам в Измайловском лесопарке. Вначале просто, чтобы отвлечься от тоскливых мыслей, а затем втянулся и начал использовать бег как своеобразную медитацию, чтобы расставить мысли по полочкам и проанализировать прошедший день. А день сегодня такой же, как и триста шестьдесят четыре предыдущих в этом году. День как день. Так что после третьего километра начинают возвращаться тоскливые мысли. Пробежав пятерку, я возвращаюсь домой и залезаю под душ. Затем в тишине пью чай и ложусь спать. Завтра с утра могут быть съемки, и хорошо бы встать пораньше.

Москва

Синяя, Арбатско-Покровская ветка метро – мой ежедневный маршрут. Тридцать минут в одну сторону, час – туда-обратно. Изо дня в день я отдаю минимум один час жизни подземному миру Москвы. Как бы ни был распланирован день, начинается он с того, что я ныряю в метро на Первомайской и выныриваю на Киевской. Несмотря на то, что многие задания я мог бы взять и из дома, все равно предпочитаю находиться где-то возле Киевской, чтобы при случае более оперативно отреагировать на запрос. Это уже вошло в привычку и, может быть, даже стало неким ритуалом. Несмотря на кажущуюся мобильность и оперативность, внутренне я все-таки инертен и неповоротлив. Проложив в жизни некую колею, годами скольжу по ней как истинный конформист. И выход за пределы всегда стресс. Но мои алгоритмы так отточены, что все работает слаженно и бесперебойно, словно поршень двигателя, неизменно преобразующий энергию в поступательное движение.

Сегодня мои ритуалы преподносят неожиданный сюрприз. Я выхожу из метро и вижу густой черный дым, поднимающийся в районе кораблика на Бережковской набережной. Не раздумывая ни секунды, бегу туда. Так и есть – горит плавучий ресторан «Викинг». Несколько пожарных расчетов уже работают. Звонит мобилка:

– Але, Дима? – звучит голос моего «непосредственного» из Конторы.

– Да.

– Ты, где сейчас? На Бережковской ресторан горит.

– Я здесь, уже снимаю.

– Молодец, ждем.

Я – молодец. Неужели я это услышал. Неужели я сейчас слышал именно это. Твою ж дивизию в открытую диафрагму. Для этого стоило чему-нибудь сгореть.

Бегаю, снимаю. Близко не подпускают, но и сильно с точек съемки не сгоняют. Похоже, МЧС-ники понимают, что я тоже работаю. Уже пятнадцать пожарных расчетов. За оцеплением из гражданских лиц бегаю лишь я. МЧС пригнало два пожарных катера. Масштабы впечатляют. Огонь вспыхнул на третьем этаже и уже перекинулся на второй. Деревянный, с конской мордой на носу, кораблик, весь окутанный черными клубами дыма с вырывающимся из-за него пламенем, выглядит так, будто жить ему осталось совсем недолго. На бортике второго этажа прямо над огромным красным баннером «День победы» выстроились с десяток пожарных в масках с баллонами на спинах. Оборачиваюсь на движение сзади – рядом снимает Илья, штатный фотограф одного из ведущих агентств. Мы перекидываемся приветствием и работаем дальше. «Я-то ладно, случайно, а вот он как попал сюда так оперативно?». Промелькнула мысль: да вообще-то и я не случайно – ритуалы, алгоритмы… Ну и, в общем-то, это же Илья, а он сверхчеловек, и это без шуток. Таких спецов, как Илья, по пальцам в Москве можно пересчитать. И я каждый раз в этом все больше убеждаюсь. Сейчас я отснял уже более чем достаточно, но вошел в раж и добиваю флешкарту камеры – дымом, огнем и людьми, снующими среди всего этого безумия.

Иду в Контору – уставший, но довольный результатом. Захожу сразу же в отдел, где девчонки формируют интернет-ленту агентства. Подхожу к одной из них, Свете, и протягиваю флешку.

– Фуу, Дима, ты откуда? – затыкая носики, хором заголосили девчонки.

– Так пожар же снимал. Побочные эффекты.

– В душ срочно!

– Ну, надо домой ехать.

– Так дуй скорей, а я поставлю сейчас все на ленту, – говорит Света, возвращая флешку.

В отдел зашел мой непосредственный. Высокий сухощавый мужчина лет сорока пяти, с резким голосом и проницательным взглядом.

– О, Дима, ты снял? – спрашивает он. – У меня для тебя есть еще кое-что сегодня. Домой заскочи, сполоснись и вперед. – Он протягивает мне лист бумаги с распечатанным заданием.

Я ныряю в подземку. Итого, сегодня я проведу под землёй уже два часа.

Снять надо очередь в Пушкинский музей. Да, именно очередь в кассы. Как москвичи стоят за билетами. Дома споласкиваюсь, надеваю свежую футболку, джинсы и бегу снимать. Пара съемок в день, и уже совсем скоро я буду сказочно богат. Если раньше не свихнусь от документирования всякого унылого говна. В Пушкинский музей действительно километровая очередь. Дают Пикассо. Из собрания Национального музея Пикассо в Париже. Люди хотят если не прикоснуться к прекрасному, то хотя бы просто на него посмотреть, отстояв за этим несколько часов в живой очереди. Снимаю со всех возможных ракурсов постные лица любителей культуры и топаю на заслуженный отдых. Только захожу домой – звонок на мобилу. Это Света, из Конторы:

– Мы тебя аккредитовали на еще одно мероприятие. Сейчас скину на почту подробности.

Ночной концерт, посвященный семидесятипятилетию Московского метрополитена в вестибюле станции метро Кропоткинская. Дирижер Рахлевский с камерным оркестром. Ну что ж, настало время и мне окультуриться. Итого, уже три часа под землей. Хотя, сегодня домой я уже не попадаю, значит, – два с половиной. Так из этих часов можно когда-нибудь чью-то коротенькую жизнь собрать. И спустить под землю.

Я сижу на Кропоткинской. Подогнали два фирменных красивых состава. Музыка хороша, но я ее практически не воспринимаю из-за навалившейся ночи и усталости. Надо снимать. Слушатели – это согнанные после работы служащие метрополитена. И, похоже, они тоже слабо вникают в происходящее. Кое-кто держится, некоторые же сильно не парятся и просто спят в вагонах. Но музыка хороша, безо всяких сомнений. Отсняв, я на первом же утреннем еду домой. Обнимая сумку с камерой и стараясь не уснуть по дороге. Сижу, забившись в самый угол, и по белкам глаз пассажиров мысленно выставляю баланс белого в вагоне.

Дома тихо и пусто. Не слышно даже соседей. Временами это начинает жутко давить, и я не могу обходиться без музыки. Даже засыпаю под «Гражданскую оборону» или какой-нибудь эмбиент типа «Афекс Твина». Просто чтобы убить тишину. И еще чтобы заглушить мысли. Надо собрать все вещи, напоминающие о Ленке, и выложить на улице возле мусорного контейнера – может, хоть бомжам пригодятся. Пройдя все стадии разрыва отношений, я теперь просто злюсь на себя. Я отнюдь не Заратустра и одиночеством не наслаждаюсь. Но принимаю его как должное наказание. Да еще все эти съемки вгоняют в депрессию. Ловлю себя на мысли, что оживаю на протестах и всяческих экстремальных ивентах. Не раз уже закрадывалась мысль поехать снимать какие-нибудь локальные конфликты, которых всегда более чем достаточно. Жить на войне. Быть как Стенли Грин и Джеймс Нахтвей. Но меня держит – смешно, но это правда – то, что я в агентстве. Вроде же как семья. Хоть я и не в штате, но все же они меня поддерживают на плаву. И я чувствую себя нужным. А в командировки отправлять не спешат – ведь и тут побегушек более чем достаточно. Скоро придет Женя, и ему нужно заплатить за квартиру двадцать пять тысяч. И несмотря на то, что Контора приносит мне в месяц тысяч тринадцать-пятнадцать – все равно я держусь за нее обеими руками, остальное зарабатывая на стороне. Некая устроенность, пусть даже иллюзорная, меня удовлетворяет. Я живу так уже три года, из которых год – один. Когда наши ссоры достигли пика, Ленка уехала в Италию и уже вышла там замуж за итальянца. И это хорошо. Пусть у нее все будет. С такими мыслями я засыпаю на диване, даже не раздеваясь, – забываюсь тревожным сном, чтоб хотя бы часа четыре подремать, не потеряв окончательно сегодняшний день.

Я мог бы проспать и сутки. Съемок не было ни в этот, ни на следующий день. А искать самому стало вдруг невыносимо лень. Да, сверхчеловек, если ты хочешь высоко подняться, пользуйся собственными ногами. Зато через два дня непосредственный подогнал мне одну съемку на весь день: в Москву прилетел писатель Фредерик Бегбедер, презентовать свою новую книгу «Французский роман». И я ходил вместе с ним по городу, начиная с утра и до самого вечера, снимая его безобидные выходки. Фредерик оказался человеком вежливым и тактичным, но, дабы поддержать свою скандальную репутацию, периодически в течение дня устраивал маленькие шалости: то у девчонок на животах расписывается, то шампанским книжный магазин зальет, а то и в баре на диджейскую стойку заберется. В общем-то было весело. Весело и интересно. А вечером я вернулся в свою квартиру, зашел на кухню, бросил на стол связку ключей, достал кастрюлю и набрал воды, чтобы сварить макароны. Поставил кастрюлю на газ, сел и стал тупо наблюдать, как греется вода. Когда поверхность воды замутилась, готовая вот-вот уже закипеть, выключил газ, пошел в комнату, лег на диван вниз лицом, и, даже не раздеваясь, провалялся так до самого утра. Время уходит, минута за минутой, день за днём, год за годом. Что я делаю в этой жизни?

Протест

Последний день весны. Остался месяц до момента, когда я обычно забиваю на все: пускаю в свое жилище за покрытие расходов аренды кого-то из знакомых, а затем сваливаю из Москвы на один расслабляющий фестиваль в российские леса. Раз в году устроить себе отпуск просто необходимо. Ровно месяц. Но месяц – это месяц, и его нужно еще отработать. Возле подъезда бабки на скамеечке перемалывают кости проходящим мимо девчонкам в коротких юбках. На углу мороженщик лениво отсчитывает сдачу молодой парочке. А я иду к метро и мысленно представляю себя летящим по тротуару на велосипеде. Очень хочется горный двухподвесочный. Не для работы. Просто, чтобы был. Чтоб наматывать круги по району, когда одолевает смурь. Так и время бы быстрее катилось. Бегать каждый день тяжело и можно было бы чередовать – день бегом, а день на велике. А то и вовсе целиком уйти в велосипедное измерение. В лицо весенний ветерок, а ты мчишь по незапланированному маршруту, меняя его ежеминутно только лишь по своей прихоти. Наверное, я бросил бы и спать по ночам с перспективой полуночных вело-вылазок. Большие расстояния, привалы в ночных кофейнях. Знакомства с особенными людьми, так же, как и ты, обгоняя тени, рассекающими пространство ночной Москвы. «Да, конечно, когда-нибудь я куплю себе велик, …а сейчас не по деньгам, и не по времени», – думаю я, и, войдя в метро, сбегаю вниз, перепрыгивая через три ступеньки по движущемуся эскалатору.

Еду на Триумфальную площадь или, как ее называют в народе, Маяковку. Каждое тридцать первое число в шесть вечера, несмотря на запрет властей, здесь собираются «несогласные», чтобы отстаивать право на свободу собраний. Они заранее готовы к разгону ОМОНом, задержаниям и арестам. Акция так и называется: «Стратегия-31», по номеру статьи Конституции, гласящей что: «Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование». Изначально идею предложил национал-большевик и русский постмодернист Эдуард Лимонов. Или просто Дед. Фишкой Стратегии стали методичность и упорство участников акции. И в дождь, и в снег, и в дачный сезон, и под Новый год – несогласные выходили на Триумфальную, словно в наряд по службе. В какой-то момент у них получилось сделать «Стратегию» очень массовой и даже модной среди столичных хипстеров. Власть же никогда акцию не согласовывала, ссылаясь на то, что место уже зарезервировано под другие, в частности прокремлевские, мероприятия. Из нашей братии здесь собирались просто все. Агентские фотографы, стрингеры, газетчики, фотожурналисты, видеооператоры, блогеры и иже с ними. И даже те легендарные мастодонты документальной фотографии, которых можно встретить лишь на тусовке во время проведения Visa pour l’Image во французском Перпиньяне1, тоже были тут. В общем, возможность увидеться со всеми и пообщаться, зависнув в баре по окончании съемок. Если, конечно, во время акции случайно не повяжут как участника.

Когда я вышел из вестибюля станции «Маяковская», площадь была уже оцеплена милицией и заполнена народом. И это несмотря на то, что до акции оставалась еще пара часов. Внутри оцепления розовощекие молодые люди из какой-то прокремлевской организации устроили пункт приема донорской крови. С трибуны на всю площадь звучали призывы: «России нужна ваша кровь!» и все в таком же духе. В мои задачи не входило снять масштаб происходящего, скорее, я документировал то, как милиция «винтит» протестующих. А также фиксировал свидетельства возможных нарушений при задержаниях рядовых участников акции и формально снимал аресты главных активистов и правозащитников. Их присутствие я, отсняв несчетное количество митингов, уже чувствовал за версту. Главные лица, что были мне нужны: Лимонов, Немцов, Яшин, Удальцов, Лев Пономарев и старенькая Людмила Алексеева. Собрать весь пасьянс в такой давке, конечно, невозможно, но стремиться к этому желательно.

– Уважаемые граждане, вы мешаете проходу других граждан, – раз за разом надрывается в мегафон мент в десантном берете. Я протискиваюсь мимо него, и он, направляя рупор мне прямо в ухо, с надменными нотками проговаривает, чеканя каждое слово:

– Уважаемые граждане, зайдите в метро, вы мешаете проходу других граждан!

«Мне не надо в метро, у меня, чувак, такая же работа, как и у тебя. И тебе давно бы надо уже понять это», – думаю я и продираюсь дальше вглубь толпы.

Не дожидаясь появления лидеров «несогласных», бойцы ОМОНа, в шлемах и защитных жилетах, выстроились в цепь и начали выдавливать народ. В том числе – фотографов, журналистов и просто проходящих мимо горожан, оттесняя их в сторону здания Минэкономразвития РФ. Те менты, что стояли в оцеплении, вели себя вполне адекватно и агрессии не проявляли. Когда звучала команда, они просто брались за руки и, надавливая словно прессом, теснили людей, размазывая их по стенам метро. Зато группы задержания работали точечно и креативно. Они выбирали жертву и принимались давить вместе с оцеплением. А затем, используя силу сопротивления намеченного участника, лихо выдергивали его через оцепление из толпы, и бегом, крепко держа за четыре конечности, тащили свою добычу в автозак. Гул толпы нарастал. Из колонок на трибуне, включенных на максимальную громкость, зазвучал Цой: «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи в бою…». Похоже, несогласных этот «кровавый» саундтрек происходящего еще больше подстегнул к решительным действиям. Создалось полное ощущение, что власть хочет эскалации конфликта, а не его решения, ведь в противном случае, как минимум, включали бы что-то менее возбуждающее. Метрах в десяти от себя периферийным зрением я засек какое-то необычное шевеление в толпе и инстинктивно устремился туда. Лишь только я успел заметить Сергея Удальцова и, вскинув камеру над головой, сделать серию кадров, как его уже скручивали несколько омоновцев. Толпа передо мной вдруг расступилась, образуя своеобразный коридор для транспортировки задержанного в автобус. Мгновенно воспользовавшись образовавшимся пустым пространством, я двумя-тремя сериями сделал пару десятков кадров еще до того, как толпа сместила меня в сторону. Спасибо, товарищ Удальцов, свою миссию вы выполнили. Жаль, конечно, что я не успел снять то, как вам двинули локтем в лицо, но поверьте, я был максимально быстр и эффективен. Затем возле метро замаячило знакомое лицо Ильи Яшина. Его я заметил только потому, что рядом был один известный блогер, по кудрявой шевелюре которого можно было легко ориентироваться в этой суматохе. У него своя аналитика, и этим грех было не воспользоваться. Я рванул в сторону Яшина и попытался втиснуться между ним и ментами, которые пока еще только решали, как подступиться к защищенному соратниками объекту. Только я успел сделать несколько кадров широким углом сверху, как был оттеснен прочь от отчаянно сопротивляющегося Ильи. Он не сказал ни слова и был просто задержан по факту того, что он – Яшин, один из организаторов.

Кто-то потрепал меня по плечу:

– Дима, привет! – это был мой товарищ по борьбе с безденежьем – Гера. Невысокий, бритый наголо, немного развязный парень тридцати лет, тоже стрингер, не прикрепленный ни к какому агентству. Каждый раз он снимал для новых заказчиков.

– Есть маза, что Дед подъедет на Тверскую со стороны Театра Сатиры. Валим? – пытается перекричать толпу Гера.

– Пошли!

Мы, протискиваясь сквозь толпу, то и дело натыкаясь на оцепление, двинулись в сторону концертного зала имени Чайковского. Вскоре обнаружилось, что там перекрыт выход из метро и частью народа, попавшего в своеобразную ловушку, оказались театралы. Они стояли, откровенно не понимая, как зайти в здание театра, если все вокруг оцеплено и милиция периодически гоняет их с одного места на другое. В конце концов, милиция встала живой разделительной полосой на тротуаре вдоль площади и начала регулировать потоки людей. Теперь в сторону Белорусского вокзала можно было пройти лишь по левой части тротуара, а по правой – только в сторону Пушкинской площади. Навстречу попался Вася, последнее время снимающий для французов. Здоровый коренастый пацан гоповатого вида, в шортах цвета хаки, армейских берцах и арафатке, он являл собой воплощение профессионального фоторепортера, каким он представляется в массовой культуре. Тем не менее, за внешним видом Васи, как за камуфляжем, скрывался чуткий и умный человек.

– Повязали Деда, – только из машины вылез, и свинтили, – кинул нам Вася и устремился дальше к выходу метро.

– Черт, – выдохнули мы одновременно с Герой. И тут же устремились за Васей, подозревая, что у него-то уж точно есть какой-то особый план.

Мы не ошиблись, – прямо возле перехода стояли Немцов и Пономарев. Немцов, окруженный плотным кольцом соратников, раздавал брошюру «Путин. Коррупция» своего авторства. И рассказывал о «партии жуликов и воров, готовящих спецоперацию».

– Свободу Немцову, – послышался громкий женский крик из толпы.

Все рассмеялись, Немцов отмахнулся:

– Ладно вам, меня еще не взяли!

– Давайте, ребята, разбираем книжку, – засуетился Пономарев.

– Могу подписать, – добавил Немцов.

Буквально через несколько минут милиция добралась и сюда. Однако Немцова с Пономаревым не винтили, а настойчиво попросили пройти в автобус, предварительно оттеснив толпу в сторону. Бойцы вновь выстроились коридором, и журналисты, вперемешку с оппозиционерами, снова были выпровожены с площади на тротуар. В автозаки упаковали лишь нескольких самых активных, за упоминание имени Путина всуе. Мы с Герой, сообразив, что это на сегодня максимальный результат, перешли дорогу и двинулись в сторону бара, в котором обычно собиралась наша тусовка, чтобы оперативно слить съемку по вайфаю, потрындеть за жизнь, закинуть в себя чего-нибудь съестного, да попить пивка.

– Как отснялся? – спрашивает Гера, когда мы расположились в конце длинного стола в сумраке заведения.

– Скорее хорошо, чем плохо, – отвечаю я, – можно через твой лэптоп залью на FTP?

– Да, конечно, только я первый.

– Ладно, а я пока пивка попью.

Гера

– Не хочешь сгонять со мной в Карелию, на один клевый фестиваль? – спрашиваю я Геру.

– Не хочешь. А что за фестиваль? – Не отрываясь от монитора, отвечает он.

– Рэйнбоу, собрание семьи Радуги.

Гера взглянул на меня как-то недоверчиво, но, в то же время, с любопытством:

– Звучит интересно, прям по-сектантски. Я что-то слышал об этом… Хиппи-наркоманы?

– Напротив, как раз злые хиппи там строго запрещают пить алкоголь, дуть траву, ходить голыми в Вавилон и заражать эйфорией любви местное население.

– Нее, не поеду, ну их в жопу, ненавижу хиппи, – Гера провел рукой по своему бритому затылку, как бы подтверждая то, насколько он далек от хипповой жизни, – лучше в Москве пивка попью, да в июле на недельку в Киев сгоняю.

– Ок, считай, что я тебе не предлагал.

– Считай, что не предлагал.

Мы чокнулись бутылками чешского Пилзнера, и Гера снова уткнулся в монитор.

– На самом деле, я скоро сдохну тут от тоски. Только протестные съемки и бодрят, – начал я.

– Да, Дим, что ты оправдываешься? Собирайся и дуй, тебе это нужно, сними там историю про современных волосатиков, возьми второе место на World Press Photo2.

– Да я больше сменить обстановку, – кардинально сменить.

– Тоже правильно, но историю все равно сними! Ты фотожурналист или где?

– Попробую, но это будет вторично, а в первую очередь – сам момент. Я уже забыл, когда слушал музыку, а не снимал исполнителей. Это же Рэйнбоу. Хочу расслабиться и не думать о камере. Как говорит д'Агата: «Использовать технику проживания жизни»3.

– Бро, именно так и делаются лучшие в мире истории!

– Убедил, убедил, – усмехнулся я и залпом допил пиво.

Домой добрался уже за полночь. Включил комп, открыл почту. В электронке письмо от мамы:

«Сынок, утром я прочитала у одного хорошего астролога, Нины Маничевой, что в среду произойдет особенное Солнечное затмение. А закончится оно в Близнецах и созвездии Накшатре Мригашира. Это божественное созвездие, символ которого – Олень. Поэтому не удивляйся, если почувствуешь слабость, уныние, тревожность, беспокойство и рассеянность. Захочется взяться за множество дел одновременно, но так ни одного и не закончишь. Вероятно, ты столкнешься с обманом, враньем, дезинформацией. Могут появиться проблемы со здоровьем: головные боли, проблемы с ЖКТ. Но не беспокойся, к выходным все пройдет. Береги себя. Целую, твоя мама».

«Похоже, я постоянно живу в созвездии Оленя», – подумал я и, тапнув «ответ», отпечатал:

«Спасибо, мама! Предупрежден, значит вооружен. Люблю тебя».

Неделя действительно не задалась. Началось с того, что непосредственный отправил меня снять, как из суда выходит подававший там заявление актер сериалов, некий Павел Ждун, который решил развестись со своей пассией. Светские хроники, чтоб им сахара на матрицу.

Я стоял на Каланчевской возле Басманного районного суда, рассматривал распечатанную на принтере фотку Ждуна и ждал, пока он выйдет.

Внезапно дверь распахнулась. Я узнал его и вскинул камеру. Ждун попятился, и, прикрываясь от объектива, поднял в мою сторону руку с растопыренными пальцами. Затем, скривив лицо, чуть ли не плачущим голосом протянул:

– Что вы все за нелюди такие? Хотите, чтобы я руки на себя наложил?

Я опешил. Открыл было рот чтобы оправдаться, мол, работа такая, но он, воспользовавшись моим замешательством, юркнул в припаркованный рядом шестисотый «мерин» и захлопнул за собой дверцу.

Когда в Конторе я сказал непосредственному, что снять Ждуна не удалось, – он посмотрел на меня таким гневным и в тоже время пренебрежительным взглядом, что в первый момент я даже подумал, что остался без покровительства агентства.

– На кой ты с ним разговаривал вместо того, чтобы снимать?

– Я не разговаривал.

– Ладно, учтем – ответственное тебе нельзя доверять.

Естественно, в этот день съемок больше не было. «Ответственное»! Меня распирало от злости. «Во что я превратился? Меня, как ребенка, отчитывают за то, что я, словно папарацци, не снял личную жизнь какого-то актера! Меня, профессионального журналиста!»

Пару дней я просто мониторил происходящее в городе, но ничего интересного так и не нашел. Никаких заказов. Тишина. Вот для этого и нужны постоянные привязки к какому-то агентству, чтобы хоть иногда во время затишья что-то подкидывали. Пусть сомнительного качества и за минимальную оплату, ведь на подсосе в Москве долго не проживешь. К концу недели раздался звонок. Это была Света из аналитического отдела.

– Дим, Мила Йовович прилетела в Москву на съемки фильма. Точнее, Лео Габриадзе снимает сейчас с ней несколько сцен в центре города. Нам нужны ее фотографии, любые.

– А аккредитация?

– Нет аккредитации, и не спрашивай почему. Постарайся принести хоть пару кадров, я тебе скину предположительные адреса съемок.

Я уже не злился. Так уж устроена жизнь: на что злишься, то в ответку и прилетает. Папарацци так папарацци. Камеру на шею, телевик «семьдесят-двести» в рюкзак и погнал по адресу.

Все сложилось неожиданным образом. Я ждал на некотором расстоянии от съемочной группы. Подъехала легковая машина, из которой вышла Мила Йовович и здоровый мужик, вероятно, ее телохранитель. Вскинув телевик, я успел сделать кадр, после чего Мила меня заметила и, среагировав на камеру, вытянула, по кошачьи потягиваясь, вверх руки. Охранник же практически сразу заслонил ее собой. Два кадра и вышло. Тут же подбежали какие-то ребята с площадки и попросили меня больше не снимать.

Когда я подъехал в Контору, непосредственный несколько смягчился:

– Послушай, – сказал он, – в Киргизии беспорядки, мы пару человек туда отправляем, а тебе здесь сейчас побольше работы будет.

Это было, конечно, здорово. Но, тем не менее, почему-то захотелось бросить все и тоже махнуть в Киргизию, в Джалал-Абад или в Ош. И будь что будет… Но нет. На следующей неделе Женя придет за деньгами за аренду квартиры. Через три недели отдам ключи Гере. И укачу в Карелию. И буду там – голый и свободный – слушать ночные индейские барабаны и танцевать в свете костра. Такой у меня план. Буду держаться за него и за какой-никакой гарантированный заработок.

Меня действительно на какое-то время закидали заказами. От акций прокремлевских молодежных групп, расклеивающих стикеры «Мне плевать на всех, паркуюсь, где хочу» на неправильно припаркованные автомобили – до разнообразных концертов. Особенно порадовал Петр Мамонов на своем творческом вечере в Театре Эстрады. Народу было битком. Мне разрешили снимать только с одного места в зале. Я взял телевик и иногда щелкал затвором, а остальное время просто наслаждался этим королем маргиналов. Он постоянно зависал на какой-то ноте и заунывно нудил ее. А зал благоговейно и терпеливо это созерцал. Затем Мамонов замолчал на минуту, и тихо, с легкой грустью в голосе, произнес: «Вот и дома я так же – ууу-уууу-ууууу… А внук посмотрит на меня и скажет: „Деда, может хватит уже, а?“»

За несколько лет знакомства Гера впервые заехал ко мне домой.

– А что, неплохо устроился, – сказал он, по-хозяйски окинув взглядом мою хрущобу, – на месяц, говоришь? Я возьму, не спрашивай зачем, но возьму.

А я и не собирался спрашивать. Свой человек, можно квартиру доверить и вещи не убирать. Понятно ведь зачем – баб водить.

– Давай, угощай чем-нибудь, раз я уж доехал до тебя, – с усмешкой произнес Гера и развалился на диване. – Почему у тебя телика нет?

– Не смотрю телик. Зомбоящик – истинное зло. Чай?

– А что, пива нет?

– Да я не храню как-то… Покупаю и сразу выпиваю.

– Понял. Забыл, что ты питерский. Нищебродство и снобизм, так вроде про вас говорят?

– Да, именно. Я – нищеброд.

– Ты знаешь, от питерских это даже звучит как-то аристократично. Но пойми, скажу тебе по-московски – нельзя гордиться отсутствием денег.

– А я и не горжусь. Вы спрашиваете, мы – отвечаем.

Я заварил в чайнике зеленый чай и поставил диск Джона Колтрейна.

– Охереть, Димон! Это винил? Ты такой ретроград? Я не знал.

– Я не ретроград, я – пурист, чистый и суровый. Попомни мое слово, винил – вернется. Это же эстетическое удовольствие. К тому же, иллюзия обладания музыкой определенной группы. Уже не говоря о том, что процент от продажи альбома получат музыканты.

– Вот-вот, именно иллюзия, – зацепился за слово Гера.

– Весь наш мир – иллюзия, и деньги иллюзия, и музыка.

– Хорошо, хорошо, убедил. Это прикольно, что есть такие, как ты.

– Можно кино посмотреть, если хочешь.

– Но у тебя же нет телика!

– Фильмы я смотрю с компа.

– Так значит, фильмы он с компа смотрит, а вот музыку с компа – мы суровые пуристы.

– Просто у меня по-нищебродски – нет денег на проектор.

– Понял, не дурак. Что посмотрим?

– Давай что-то стопроцентно хорошее.

– И что ты считаешь хорошим?

– «Криминальное чтиво», например.

– То у тебя хиппи, то наркоманы – больше ничего нет?

– А чем тебе Тарантино плох?

– Ну хорошо, я начинал смотреть, но что-то пошло не так.

– Только у меня с сабами, я не смотрю с переводом. Хочется настоящие голоса актеров слышать.

– Чегооо? Я не понимаю по-английски. То есть ты предлагаешь, либо смотреть картинку, либо читать субтитры.

– Гера, ты че такой однозадачный?

– Ты – нищеброд, я – однозадачный, что не так?

– Во-первых, тебе как фоторепортеру нужно развивать периферийное зрение. А во-вторых, ты только вначале читаешь, а потом просто смотришь картинку, а подсознание периферийно считывает сабы. Обрати внимание, что ты не все время их читаешь, но всегда понимаешь, что говорят актеры. Да и вообще в жизни это очень полезное свойство.

– Да где оно нужно-то, кроме как в кино?

– Ну вот я, например, вижу девушку с красивыми губами. Смотрю ей в глаза, а периферийно считываю порванные на коленках джинсы.

– Ну ты брат, знаешь, чем меня зацепить. Да ну его, это кино, пусть винил твой играет, вроде неплохая музыка.

– Колтрейн. Он был одним из лучших саксофонистов в истории.

– А что с ним стало?

– Умер в сорок лет от рака печени. Для всех это было неожиданно, потому что он никому не рассказывал о своей болезни. Его даже канонизировали после смерти.

– Офигеть. Святой Джон Колтрейн? Не знал, что музыкантов канонизируют. Прикольная, наверное, с ним икона.

– Скорее Иоанн. Да, я видел картинку, там негр с саксофоном, из которого вырываются языки пламени. И на греческом: «Бог дышит через священный рог святого Колтрейна»

– Да ладно! Чууума! Мне он уже нравится. Убедил, Димыч, у предков в кладовке должна лежать моя старая вертушка, как поеду к ним – заберу, и пластинку Колтрейна куплю.

– Хорошее дело. Будешь тут месяц у меня – послушаешь пластинки, может еще что-нибудь понравится.

– Ты знаешь, меня, как в фотожурналистике, сопутствующая информация привлекает. Сама картинка без дополнительных сведений не так много стоит.

– Вопрос спорный, могут быть исключения.

– Да, но если Колтрейн не был бы собой, если бы тайно тяжело не болел, то и музыка, наверняка, у него была бы совсем другая.

– Да, есть в этом что-то.

– В этом вся суть! Ты рассказал про его личность – я прислушался к музыке. Знаешь что, пойдем на улицу, а? Проводишь меня до метро, а по дороге пивасика попьем.

– Пойдем.

Мы вышли на улицу, дотопали до метро, там в ларьке взяли по пиву и еще примерно с час болтали. О работе, агентствах, беспорядках в Оше и предстоящем футболе, к которому я был в общем-то равнодушен, но ездил по выходным в Химки снимать для Конторы матчи «Динамо». В качестве, так сказать, тренировки – так как больше одного-двух кадров на ленту у меня все равно никогда не брали.

Мурад

Когда на утро я заявился в Контору, в корреспондентской никого не было. Я решил покурить на улице и, спускаясь по лестнице, встретил непосредственного. Он же, увидев меня заметно оживился:

– Сгоняй в Кадаши, посмотри, что там по ситуации, да наших смени. Скорее всего будет потасовка, Удальцов уже там, – озабоченно сказал он.

– Активный какой чувак, боевой. Если где какая заморочка или разборки с вероятностью мордобоя – Удальцов уже там. Недавно только снимал, как он с Левым фронтом портреты олигархов жег.

– Да он вообще жгет, по жизни.

– Ладно, поехал, – ответил я, развернулся и пошел вниз по лестнице на улицу.

Споры вокруг территории, окружающей храм в Кадашевской слободе, велись уже давно. И это понятно: земля там стоит больших денег и выглядит очень привлекательно для застройщиков и инвесторов. Ночью строители при поддержке чоповцев, предвидя сопротивление, попытались экстренно снести оставшиеся старинные здания вокруг церкви Вознесения. До этого формально чиновники признали строения рядовыми и дали разрешение на снос. Но в Замоскворечье оперативно подтянулись активисты «Левого фронта», «Архнадзора», «Справедливой России» да и просто неравнодушные рядовые граждане. С другой стороны, на помощь ЧОПовцам подъехали «люди в масках» и братки на «Линкольне», с черенками от лопат в качестве оружия. Вскоре появилась и милиция, но ясности в это дело она не внесла. Затем тягач подтянул экскаватор и перекрыл Большую Ордынку, создав тем самым пробку. Начались первые переругивания и потасовки. Сообщения об обострившейся ситуации быстро разлетелись по блогам, что спровоцировало прибытие новой волны активистов и журналистов. Быдловатого вида бойцы, глядя на фотографов и операторов мутными глазами и даже не пытаясь вникнуть в суть, светили мощными фонарями в объективы, мешая фотографировать происходящее. Стычка сразу же привлекла внимание столичной общественности и в народе была прозвана «Битвой при Кадашах». Мы, из Конторы, сменяя друг друга, ездили дежурить, ожидая очередного обострения конфликта. Когда я подъехал на следующий день, ЧОПовцы цепью стояли вдоль забора. А защитники исторических зданий, заняв старую колбасную фабрику, которую тоже приговорили к уничтожению, объявили о бессрочной акции протеста. Их задачей было не допустить на территорию машины и строителей с отбойными молотками. В какой-то момент ЧОПовцы грубо вытеснили весь народ с площадки, а строители все же принялись работать отбойниками. Среди тех, кто попал под раздачу, оказался даже один депутат Госдумы. За день ситуация обострялась пару раз, доходя до штурма ограды активистами. В критический момент, прижатый толпой к забору, я успешно отснял действо по обе стороны баррикад. Собственно, эта съемка не была для меня чем-то новым, но тут я познакомился с одним интересным репортером. Это был чеченец Мурад. С виду типичный моджахед, но без бороды, а с трехдневной щетиной и широкой радушной улыбкой, служащей лучшим пропуском в любое охраняемое место. Во время затишья мы с ним неожиданно разговорились на тему стрингерства:

– А я вообще, когда начал снимать для агентства, не был фотографом, – усмехнулся Мурад, механически сфотографировав каких-то людей, проходящих мимо, – такое дело, война шла, работал в Грозном, оператором на местном канале TV. Как-то раз мне позвонили британцы, предложили на них поработать. Я беру фотоаппарат, снимаю руины, скидываю им фотки, а редактор и говорит: «Вот у вас на третьем кадре дом разрушенный, вы не могли бы вернуться к нему и снять ракурсом чуть ниже и ближе к луже?». Представляешь? Вот так кадр за кадром и научили давать то, что им нужно.

– Круто, прям чистое стрингерство – вербовка и использование местных жителей. А потом?

– А потом на них и дальше работал. Сейчас фрилансер и все больше для АМИ снимаю.

– Почему? Неужели лучше, чем британцы? – удивился я.

– Деньги, – все западные агентства берут со съемки одну-три карточки максимум – ну, скажем по пятьдесят баксов. А то же АМИ может взять двадцать кадров, по четыреста рублей за штуку. Вот и прикинь. А то, что престижно, так у меня там уже большой портфель. Хватит. Да и выставки я в Европе делал про Чечню.

– Это очень интересно, я вот за копейки бомблю все подряд. На судах снимаю. Презентации всякие. Искусство современное.

– Ох, Дима, знаю я это их искусство, видел в Париже, – сочувственно посмотрел на меня Мурад, – давай-ка, друг, обменяемся лучше контактами, что-то возникнет на горизонте, и я тебе маякну.

Такова жизнь, и это давно не новость: ты можешь быть крутым фотографом и безуспешно стучаться в разные двери. А можешь просто оказаться в нужное время в нужном месте, и тебя не только возьмут к себе, но еще и сами всему научат.

Мы отдежурили в Кадашах до вечера и разъехались по домам. Если вникать в суть, то это был один из наиболее интересных конфликтов между москвичами и городской властью, уникальность которого заключалась в том, что жители города одержали какую-никакую, но победу. Люди, выстроившиеся живой цепью на подходе ко второму Кадашевскому переулку, фактически остановили собой технику и не позволили ей проехать на территорию слободы и Храма Воскресения.

Оставалось пара недель, и я уже практически сидел на чемоданах. Если, конечно, чемоданами называть мой городской рюкзачок и микро-палатку. Думая о поездке, работать становилось заметно легче и веселее. Воодушевленно убираюсь в квартире, режу салат из фруктов, а между делом стираю в машинке шмотки. Хозяйственный… как сумка. Или как мыло. В любом случае, очень нетипичное для меня свойство.

Кроме всяческих светских новостей, которыми эти две недели были основательно сдобрены, я поснимал митинг возле посольства Киргизии. Шумно, многолюдно и напряженно. Участники требовали ввода российских войск в Киргизию, чтобы остановить столкновения между этническими киргизами и узбеками. Ситуация на юге Киргизии полностью вышла из-под контроля. В руках у людей оказалось куча оружия. Это была уже не просто конфликтная ситуация, а реальная межнациональная бойня. Настоящая революция, прошедшая точку невозврата, с массой жертв и временным правительством, возглавляемым кавалером монгольского ордена Полярной звезды – Розой Отунбаевой. Женщина-президент в стране с мусульманским населением – это и правда достойно уважения. В целях предотвращения дальнейшего захвата оружия, временное правительство разрешило военным стрелять на поражение, а сотрудникам милиции – применять табельное оружие в полной мере. Но, кроме этого, Отунбаева попросила Россию прислать в Киргизию войска для подавления беспорядков. И ее привлекательность для меня мгновенно померкла. Конечно, не знаю, как поступил бы я на месте Розы Отунбаевой. Но я не на ее месте. Мне бы со своей жизнью разобраться.

Тридцатого июня, прямо с утра, я заскочил в Контору, и, предупредив, что меня весь месяц не будет, рванул оттуда на поезд до Питера, отходящий с Ленинградского вокзала. За спиной болтался рюкзак, в кармане лежала пачка сигарет, да подробный план-схема попадания в местечко с незатейливым названием Куокканиэми, что неподалеку от российско-финской границы.

Радуга

Утро выдалось солнечным и по-карельски холодным. Птицы уже проснулись и где-то в кронах деревьев устроили дикую какофонию. Я полностью разделся, свернул шмотки и вместе с высокими армейскими ботинками закинул их в свою расставленную на опушке леса микро-палатку. Затем повесил на плечо старенький Кэнон и побрел босиком по заросшему зеленой травой, мокрому от росы полю. Поначалу каждый шаг давался с трудом – земля после ночи была холодной, словно ледяной каток. Но затем ступни привыкли, и я пошел бодрее, стараясь, тем не менее, на землю ступать осторожно, чтобы не пораниться о короткие жесткие стебли травы.

– Доброе утро, – прозвучал в стороне приятный женский голос.

– Доброе утро, – ответил я, повернулся и встретился взглядом с молодой девушкой.

Стройная, чуть ниже меня ростом, она была также полностью обнажена. Не считая, разве что сандалий на босу ногу, фенечек на запястьях, да браслетов на лодыжках. Рыжие волосы спадали на плечи и слегка вздернутую сосками вверх небольшую грудь. Девушка улыбнулась.

– Катя, – представилась она.

– Дима, – ответил я.

Мы одновременно подняли правые руки и хлопнули друг друга в ладонь.

– Давно приехал? – спросила Катя.

– Сегодня утром.

– Сходим на «Круг»?

– Да, пойдем поздороваемся с народом.

Мы повернули и не спеша побрели в сторону большой поляны, расположенной за перелеском возле поля.

Катя заинтересованно посмотрела на меня:

– Ты фотограф? Хорошая камера, вижу, что боевая.

– Да, фотограф. Вернее, фотожурналист, работаю на одно московское агентство. А сейчас, ради Радуги, вроде как отпуск себе устроил.

– Ясно. Значит тебе подходит эта профессия, раз ты и на отдыхе не разлучаешься с инструментом.

Катя взглянула на мои ноги:

– Решил босиком походить, ближе к природе?

– Ага, интересно, смогу ли я прожить месяц без обуви.

– Круто. Здесь, конечно, не Индия, но, думаю, ты сможешь.

– А ты откуда?

– Тоже из Москвы.

– Я так-то не москвич, – зачем-то заметил я.

Катя засмеялась:

– Да и я отнюдь не коренная москвичка, Дефолт-сити – город приезжих.

Впереди, в нескольких сотнях метров от нас, показалась большая вытоптанная поляна. На ней люди занимались какими-то приготовлениями вокруг большого костровища. Мы не спеша подошли, пожелали всем доброго утра и присели на траву. Несколько человек варили кашу в огромном котле. Кто-то топором стругал длинные жерди, а некоторые просто сидели на траве. Знакомых лиц я не увидел, да и не мудрено: несмотря на то, что добраться не так-то просто, на Собрание Семьи Радуги в этом году приехало не менее двух-трех тысяч человек, и ожидалось еще до пяти. А трудности с дорогой, тем не менее, были. Место проведения фестиваля каждый год на общем собрании выбирается новое. В этот раз им стало озеро Куоккаярви. Дело в том, что существует несколько условий, которым должно соответствовать место встречи. Чтобы Радужным людям никто не мешал, чтобы они никому не мешали, и чтобы туда в принципе можно было дойти или доехать. Ну и конечно же природа – лес и легкодоступная питьевая вода. Малоизвестное озеро – вариант идеальный. Чтобы попасть на Куоккаярви, нужно было на собаках—электричках доехать из Питера до станции, что в поселке Куокканиэми. А поселок этот находился уже в приграничной с Финляндией зоне. Затем – пройти с десяток километров от поселка до радужной стоянки. Пешком. Так как транспортные средства в этой тусовке не приветствуются. И когда вдруг на маленькую станцию в погранзоне, обычно принимающую полтора туриста в год, внезапно свалились тысячи дредасто-хайерастых парней и девушек в ярких шмотках, с рюкзаками и маленькими детьми, пограничник, приписанный к станции, сбился с ног, собирая личные данные и выписывая временные пропуска. Хотя, трудности дороги – это тоже неотъемлемая часть фестиваля, олицетворяющего собой «возвращение домой». Возможно, в этом есть некая даосская истина. Или же просто, в своем роде, естественный отбор. Кому не очень нужно, или кто думает заглянуть из любопытства на денек – тот и не поедет. К тому же, трудности объединяют. Вероятно, именно поэтому, на Рэйнбоу царит мир и дружелюбие.

– А ты как добиралась, одна? – спросил я у Кати.

– Ну, как тебе сказать, мы выехали из Москвы вдвоем. В Питере на Ладожском вокзале нас стало уже в десять раз больше, а на станции Куокканиэми количество людей еще раз удвоилось. Добавились те, кто приехал стопом и на предыдущей собаке. Так что через лес нас шло уже человек пятьдесят. Все успели перезнакомиться пока добрались. Этот момент пути на Радугу мне как раз очень нравится. А ты? Ты разве один приехал?

– Один. Я раньше везде со своей девушкой ездил. Но мы недавно разошлись. Теперь катаюсь один. А вообще за последнее время это единственное мероприятие в году, на которое я из Москвы выезжаю. Поэтому Радуга для меня словно праздник. А так весь год сплошная рутина – съемки, съемки, съемки.

– Ой, извини, – смутилась Катя, – разрыв отношений – это всегда тяжело. Но, с другой стороны, чаще всего необходимо. В народе говорят, будто стерпится-слюбится, но все это в корне неправильно. Не стерпится, потому что нельзя терпеть и не слюбится, так как любовь – она либо есть, либо ее нет. И работа над отношениями – просто отсрочка неизбежного. Тебе словно говорят: помучайся еще годик ради меня, или два, потерпи еще. А жизнь идет, и каждый день по-своему ценен.

– Да, ты права, конечно. Но ничего, я уже перестал переживать. Это больно, но необходимо. И еще я понял, что нельзя связывать свою жизнь с тем, кто занимается тем же, чем и ты. Это постоянный конфликт. Чтобы отношения были гармоничными, необходимо, чтобы каждый жил чем-то своим.

– Ой-ёй, Дима, спорить не буду, вижу, что у тебя назрело, но сама не соглашусь. Двое людей, действующие в одном направлении, – это двойной результат.

– Ну, может быть, так плохо дело только между фотографами обстоит. Да и вообще, не женское это дело – документалка и фотожурналистика. Женщинам фэшн надо снимать, девочек ню и все такое. Да я и сам виноват, – сначала втянул ее во все это, а потом удивляюсь. Кстати, извини, не спросил, а ты чем занимаешься?

Катя слегка смутилась:

– Ничего особенного, сижу в офисе…

Возникла неловкая пауза.

Тишину нарушили парень с девушкой, подошедшие к нам:

– Димыч! Место встречи изменить нельзя! – Воскликнул парень.

Это был мой старый питерский друг Семён. На голову выше меня, с волосатой словно у индейца грудью. И тоже фотограф. Но вот девушку я видел впервые. Я встал с места, и мы обнялись.

– Это Алиса, – представил Семён девушку, – моя будущая жена.

Алиса смущенно засмеялась. У нее было красивое тело, а в качестве дополнения – лучезарная улыбка. Это сразу же создавало определенную харизму.

– Очень приятно, Дима, – отреагировал я, сделав с ней хлопок «дай пять», – а это Катя, мы с ней только что познакомились.

Катя заулыбалась и развела руками. Ребята уселись рядом с нами на траву.

– Димыч, а где твоя Ленка? – спросил Семён.

– Разошлись мы.

– А что случилось?

– Чувак, не хочу об этом, извини.

– Ок, старик, без вопросов. Вижу ты с камерой, а я свою не стал брать, отдохнуть от этого всего надо хоть раз в году.

– Это вообще-то нормально, каждый сам решает.

– Мы с Олежей приехали, с братиком моим. Но он же отшельник, поставил палатку отдельно ото всех, в лесу.

– О, отлично, сто лет его не видел, заскочу поздороваться. А я думал, ты с Алисой.

– Хах, нет, но я не шутил. Согласись, Радуга отличное место для поиска подруги: месяц все ходят голые, знай выбирай, собственно, товар лицом.

Мы рассмеялись.

– Да, это точно, – ответил я.

Солнце уже вошло в зенит, и своими лучами согрело все вокруг. Катя болтала о чем-то с Алисой, а я с Семёном. И мы никуда не спешили, постепенно входя в то самое радужное ленивое состояние, когда отсутствует какой-либо четкий план действий.

Часам к шести народу на поляне собралось великое множество, и было решено провести Пау-Вау, чтобы обсудить правила жизни предстоящего месяца.

Пау-Вау – слово из лексикона североамериканских индейцев, означает «совет» или «собрание». Собственно, саму Радугу-Рэйнбоу американцы и придумали, причем, еще до моего рождения. Поэтому как сама традиция, так и все ее названия изначально были взяты у американских индейцев. Первыми последователями были хиппи штата Колорадо, которым в ту пору чинилось множество препятствий. Но Народ Радуги с успехом преодолел все трудности и с тех пор ежегодно проходит североамериканский Рэйнбоу. Затем Радуга обосновалась и в Европе. А в начале девяностых на европейскую Радугу, которая проходила в Польше, занесло несколько человек из России. Они прониклись этой идеей, и уже следующим летом реализовали ее у себя. С тех пор ежегодно проходит и российская Радуга.

Эта история передается из уст в уста Радужным пиплом, причем каждый из рассказчиков добавляет в нее свои сокровенные детали. И это, на мой взгляд, единственно верный способ сохранить что-то исторически-информационное для потомков.

Большинство из Рэйнбоу Пипл относятся к каким-нибудь субкультурам (хиппи, растаманы, панки, индеанисты, поэты, художники, музыканты и вечные изгои – фотожурналисты). Но на Радуге все становятся семьей или «единым радужным народом». Поскольку многие собираются из года в год, начинает казаться, что Народ Рэйнбоу и вправду существует.

Начался Пау-Вау с общей медитации. По традиции, мы встали в один огромный круг, охвативший всю поляну, и в течение нескольких минут пели гортанный санскритский «Ом». По легенде Радуги, это не только ритуал единения, но и возможность излечиться от разных недугов. Если человек болен, он может сесть внутрь круга, чтобы, получив общую позитивную энергию, почувствовать себя лучше. Для себя я сразу окрестил это русским спонтанным шаманизмом.

Затем все так же кругом расселись на землю и в центр вышел худощавый длинноволосый чувак с Палкой-Болталкой в руке.

– Хэй, пипл! – выкрикнул чувак, – Я – Луи!

– Хэй, Луи! – загудел народ.

По легенде, Радуга не является организацией и не имеет лидеров. Собрания Семьи – это одновременная личная инициатива большого количества людей. Время и место обсуждаются заранее всеми, кто хочет участвовать в обсуждении. А информация распространяется из рук в руки. Тем не менее, Луи был одним из негласных лидеров.

Сцена с Кругом выглядела словно какой-то съезд индейских племен, шаманский пикник или всемирное собрание хиппи. А может быть, оно и на самом деле и являлось именно тем, чем выглядело. Луи помахал Палкой-Болталкой и начал вещать аки пастор перед паствой:

– Велкам Хоум, Пипл! Добро пожаловать домой. Сегодня обсудим только общие моменты, а остальное по мере поступления вопросов на утренних Пау-Вау. Хочу напомнить главное: Радуга – это экология и люди. Наш основной принцип – уважение к месту и всем его обитателям. Радужный Город возникает не на пустом месте. Мы собираемся в Лесу, а это Храм Природы, который существовал до нашего прихода и должен так и оставаться неоскверненным. Исходя из этого давайте выполнять маленькие правила. Такие, например, как не мыть голову шампунем в озере, не сжигать на кострах пластик и многое другое, что вы, надеюсь, сами понимаете. Если вы привезли мусор из города – после Радуги увезите его обратно.

Далее. Среди нас, пипл, есть последователи различных этнических, культурных и религиозных традиций. Но Радуга не является религией, на ней нет никаких ритуалов, обязательных для всех.

Тем не менее, для интересующихся, здесь проводятся всевозможные семинары и практики, посвященные мифологии, искусству, оздоровительным системам и различным направлениям медицины.

В наш Дом приезжает много людей, занимающихся искусством. Поэтому Рэйнбоу – фестиваль всех искусств под открытым небом.

Также это место, где каждый имеет возможность поделиться опытом поиска альтернативного образа жизни. Да, кстати, не навязывайте свои представления о правилах поведения местным жителям и не шокируйте их. То, что не нужно ходить голыми в деревню, вы вероятно и сами понимаете. Наши поиски альтернативного образа жизни не дают нам права считать себя лучше других людей.

И помните о наших табу: запрещаются любые формы насилия, оружие, коммерция, наркотики и алкоголь.

И последний момент: деньги на покупку продуктов для общей кухни берутся из Волшебной Шляпы, которую каждый из нас пополняет по мере своих возможностей. В заключение скажу, что на Радуге можно просто жить, общаться друг с другом и получать от этого удовольствие.

Луи повернулся, оглядел весь круг и снова взмахнул Палкой-Болталкой:

– Хэй, пипл! – выкрикнул он.

– Хэй, Луи! – нестройным хором голосов откликнулся пипл.

Затем Палку-Болталку взял какой-то худощавый чувак. Энергично жестикулируя, он начал выкрикивать:

– Пожалуйста, пользуйтесь туалетами! Туалеты на Радуге устраиваются так: в скрытом от глаз случайных прохожих месте выкапывается яма. К ней протаптывается тропинка и вешается указатель на видном месте. Каждый побывавший в туалете засыпает землей или золой следы своей жизнедеятельности. Для пищевых отходов мы выкопаем несколько компостных ям на расстоянии не менее пятидесяти шагов от озера. Синтетический мусор надо складывать в мешки и по окончанию Радуги вывезти в город.

Уже через несколько минут мусорных речей, мы с Катей испуганно переглянулись, и повинуясь некому импульсу, тихонько встали с насиженного места и отошли от круга.

– Уфф, – выдохнул я, вытирая локтем лоб.

Катя засмеялась:

– Да-да, говно и фотографы – две вечные проблемы Радуги. Раз уж про туалеты заговорили, значит скоро и до «съемок без разрешения» доберутся. Она похлопала меня по плечу, прищурилась и хитро посмотрела на меня:

– Кстати, моя сестра – начинающий документальный фотограф, в этом году закончила журфак МГУ.

– Ого, здорово! – удивленно воскликнул я, – а где она сейчас?

– Здесь, но я так поняла, что лучше вас не знакомить.

– Почему это?

– Потому что, «не женское это дело, документалка», – передразнила она мой тон, – женщинам девочек «ню» надо снимать, борщ варить и свое место знать. А ей такой расклад вряд ли понравится.

Я опешил.

– Извини, Кать, не хотел обидеть, откуда же мне было знать…

– Ничего страшного, ты сказал то, что думал. И хорошо, что не знал, не было повода соврать. Не люблю подхалимов.

Я сник. Катя взглянула на меня и вдруг рассмеялась:

– Ладно, ладно, познакомлю. И не буду говорить ей про твои высказывания. Вернее, сам познакомишься, она завтра семинар будет проводить по Юго-Восточной Азии, в шесть вечера, на маленькой поляне. Но только без меня.

– Почему без тебя?

– Понимаешь, мы всю жизнь вместе. А на Радуге решили учиться быть самостоятельными, встречаемся только в палатке, когда спим. Вот видишь, я уже с тобой познакомилась – показательный эффект.

– Хорошо, Катя, я понял. На Рэйнбоу учишься не удивляться таким вещам.

– Надо всему, Дима, не переставать удивляться. Это ценное качество. Короче, ее зовут Лиса.

– А по-настоящему?

– По-настоящему, Лиса с ударением на первый слог, как Лиза или Алиса без А. Но все зовут ее просто Лиса, как лису. Все. Ты узнаешь ее сразу – мы близняшки.

У меня отвисла челюсть.

– Ну все, если удивлять меня будешь ты, то я точно никогда не перестану удивляться.

Катя засмеялась.

– Чао, давай на сегодня разбежимся. Может, у какого-нибудь костра вечером увидимся. Если нет, то привет от меня Лисе!

– Хорошо! – ответил я.

Мы хлопнули по традиции «пятюню» и пошли каждый по своим незамысловатым радужным делам.

Круг

Почти до вечера я просто бродил от стоянок до озера, затем по лесу и опять к стоянкам. Знакомился с людьми, здоровался со старыми знакомыми. Когда же вернулся к своей палатке, то на облюбованной мной опушке обнаружил, что там появилась еще пара палаток и одна типуха. Типи смотрелась действительно как маленький индейский походный вигвам, имеющий форму конуса высотой четыре метра, и около трех метров диаметром в основании. Вместо шкур она была обтянута парусиной, но впечатления это не портило, – все равно выглядело очень романтично. Из купола торчали несколько сосновых шестов. А дверное отверстие располагалось с восточной стороны, чтобы, как говорят индейцы, выходя утром из типи, первым делом поблагодарить солнце.

Возле костра сидел парень.

– Вася, – представился он, – твоя палатка?

– А я – Дима. Моя.

– Не помешаем?

– Конечно, нет. Напротив. А где остальные?

– Вон в той Славик, он покурил и дрыхнет. А в типухе Кирилл со Светой. Они еще не вылезали – перманентно в состоянии соития.

– В состоянии чего? Ах, да, понял…

– Ты будешь курить? Есть пяточка.

– А разве тут не запрещено?

– Ну да, как и везде. Но мы никому не скажем.

– Не, спасибо, давай я сейчас воздержусь, а потом видно будет.

– Оки, хозяин-барин, наше дело предложить.

Я достал пачку табака и свернул самокрутку.

– Ого, дашь попробовать? – оживился Вася.

Я протянул ему пачку.

– Держи, только фильтров нет, но табак и так мягкий.

Закипела вода в маленьком котелке, подвешенном над костром. Вася заварил по кружкам чай, и мы, прихлебывая его, закурили по самокрутке.

– Хорошо сидим, – заметил я.

– А ты чем в Вавилоне занимаешься? – спросил Вася.

– Я – фотограф-репортажник, работаю штатным стрингером в одном московском информационном агентстве.

– Ооо, я тоже репортажник, только в Киеве. Похоже, тут фестиваль фотографов организовался.

Мы рассмеялись.

– А что за агентство? – спросил я.

– Да, наверное, такое же, как у тебя. При совке было государственным, а сейчас, как и все остальное.

– С камерой приехал?

– Конечно. Только с пленочной. У меня правило такое: одна поездка – одна пленка. Это дисциплинирует, и снимки получаются совсем другими. Когда ты понимаешь, что у тебя есть всего тридцать шесть кадров, то думаешь над каждым щелчком затвора.

– Интересная позиция. А если вдруг что-то чрезвычайное, а пленка закончилась?

– Нет ничего «вдруг». Ты снимаешь, по сути, то, что у тебя уже есть в голове, ищешь в реальности свою картинку. И делаешь ее. Ловить что-то, что «вдруг выскочило», – это не относится к серьезной фотографии.

– Интересно. А ты часто на Радугу ездишь?

– Впервые. Я на каждый фестиваль езжу только по одному разу. Их слишком много, жизни не хватит. Зачем повторяться.

– Тоже верно.

– А ты почему штатным стрингером, а не в штате агентства?

– Ну наверное потому, что я не москвич, а понаехавший. На меня так легче надавить, соглашусь на любые условия. У тех, кто в штате, – хороший оклад. А сдельщина – такая штука… Стану брыкаться – перестанут работу подкидывать. А в Москве, как понимаешь, нет работы – нет денег. Нет денег – нет жилья. Потому что на съем жилья уходит большая часть моих заработков.

– Да, понимаю, конечно. Вопрос: нужна ли тебе именно Москва?

– Конечно, нужна. Все крупнейшие мировые фотоагентства имеют офисы в Москве. Это профессия. Я ничего другого не умею. Не картошку же сажать на малой родине.

– А я планирую завязать с профессией, надоело, – Вася подкинул веток в костер, вытащил кусок головни и прикурил от нее еще одну самокрутку. – Для себя хочу снимать, в удовольствие, – как-то обреченно пробормотал он, – уже профдеформация начинается, с этими агентствами. Да и на дядю работать надоело.

Смеркалось. Из-за отсутствия каких бы то ни было электроприборов и искусственного освещения, сумеречное пространство было естественным и по мере уменьшения света все более наполнялось различными лесными звуками. Затем постепенно к ним добавились отголоски тамтамов, маракасов, варганов и прочих радужных инструментов, доносящихся как от маленьких стоянок, так и от большого костра на центральной поляне.

– Сходим к кому-нибудь? – кивнул я в темноту.

– Да, семь минут посидим и пойдем, – откликнулся Вася, пристально глядя в огонь.

Через семь минут мы вместе поднялись и сквозь сумрак побрели в сторону ритмично звучащего большого костра.

На центральной поляне, вокруг костра расположился барабанный круг. Огромное количество народа с дарбуками, думбеками, там-тамами и прочими компактными барабанчиками, привезенными с собой. Часть людей извлекала медитативные звуки из алтайских комусов и якутских варганов. Все вместе это создавало безумный хаос звуков, прислушиваясь к которым, ты со временем все же улавливал и систему, и смысл, и красоту. Только мы нашли свободные пятачки травы и уселись на них, как на меня сзади кто-то навалился.

– Митяяяяй! – услышал я знакомый голос и развернувшись увидел Арсения, своего старинного знакомого. Именно он и его друг Паук когда-то давно, во время случайной встречи на Алтае, рассказали мне про Радугу.

– Я же говорил, что мы еще встретимся! – обнимая меня, радостно кричал Арсений.

– Я рад, дружище, – обнял я его, – а где твой боевой товарищ, Паук?

– Паучара, эх, он не смог, работу хорошую нашел, он же айтишник.

– Жаль.

– Да не то слово, Вавилон забирает лучших друзей.

– Значит, ты один приехал?

– Та девушка, с которой ты на кругу во время Пау-Вау разговаривал, помнишь? Я видел вас, просто подойти не смог. Вот с ней я и приехал.

– С Катей? – удивился я.

– Да, но вообще-то она не моя девушка, просто попутчица, – смутился Арсений.

– А, ну она говорила, что к Куокканиэми вас набралось с полсотни человек. Весело ж вам было через лес идти. Так ты и Лису знаешь?

– Лису? – Арсений тупо уставился на меня, – ну, я ж тебе говорю, что мы вместе приехали.

– Да, я понял, так она сейчас здесь?

– Не, не видел, наверное, отдыхает. Завтра у нее семинар будет, пойдешь?

– Конечно, пойду, интересно. Это же первый ее проект, наверное. Кстати, – я подался ближе к Арсению, – между нами… Катя, вот, сказала, что в каком-то офисе работает, ты не в курсе?

– Катя? – Арсений вновь впал в легкий ступор, но все же быстро где-то в своей накуренной памяти нашел нужный ответ, – да, конечно, она же подрабатывает дизайнером интерьеров, даже курсы какие-то заканчивала.

Несмотря на то, что они сестры, мне все равно стало легче от того, что Катя дизайнер, а не фотожурналист, как Лиса. «Ну хотя бы Катю не обидел… Какой же я все-таки дурак», – подумал я.

– А Лиса клевая, Мить, поверь мне, абсолютно безумная девчонка, – задумчиво произнес Арсений, – у вас с ней похожие интересы, и, мне кажется, вы стоите друг друга.

– Верю, всю жизнь мечтал именно о безумной девчонке. По-хорошему, конечно.

– Затянет, Мить, осторожно. По-хорошему так, и затянет.

– Не боюсь. Я даже тебя больше боюсь. До сих пор помню, как вы с Пауком конопляной кашей меня на Алтае накормили.

Арсений в истерическом смехе откинулся на спину.

– Ладно, Митяня, кто былое вспомнит… Живем здесь и сейчас, помни об этом. Здесь и Сейчас.

Кто-то подсунул мне в руки красивую резную дарбуку, и я, хоть и не умел играть на ней, но все же, постукивая в такт со всеми, через несколько минут магическим образом тоже умудрился пролезть в общий ритм тусовки и зависнуть там до четырех утра в трансово-медитативном полусне наяву.

Химия

Утро на Радуге наступает поздно, примерно в полдень. Но все равно в любое время дня и ночи все желают друг другу Доброго утра. Потому что никто точно не знает, когда именно проснулся тот или иной человек и проснулся ли он вообще. Конечно, для тех, кто по неопытности устроил жилище под открытым небом, утро наступает раньше – не позже восьми-девяти утра. К этому времени их палатки нагреваются до такой температуры, что лежать в них порой уже даже опасно. Мы же на опушке леса – под сосновой защитой. Засыпаем и просыпаемся, когда пожелаем. Народ готовит завтрак: некоторые у своего костра, а группа вызвавшихся с вечера добровольцев – на общей кухне. Никто никого ни к чему не принуждает. Все делается с энтузиазмом и на добровольной основе. Я не умею готовить, да и вообще мало ем, но с удовольствием хожу за дровами. И это всех вполне устраивает. Чистый отдых. Мобильник на дне рюкзака. Работа и связанные с ней заботы постепенно улетучиваются в астрал. Перед общим завтраком проходит медитация и утренний Пау-Вау. Но я ни разу там так и не побывал, потому что вылезал из своей палатки неизменно в полдень. Ну, когда еще отоспишься в Москве с побегушками в агентстве. Новости с Пау-Вау мне обычно в сжатом виде пересказывали первые встреченные знакомые. Новости включают в себя: обычные телеги (рыбаки здесь поставили сети, купайтесь осторожно). Обсуждение жизни в лагере (говно, фотографы). Сообщения о грядущих музыкальных тусовках и семинарах (на маленькой поляне Лиса в шесть вечера будет рассказывать, как она с камерой колесила по Юго-Восточной Азии на стодвадцатипятикубовом тайском скутере. А на центральном костровище вернувшиеся из Индии чуваки будут обучать холотропному дыханию, а после этого – ходить босиком по углям). Ну, и просто восклицания: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

Ах, да, Лиса сегодня вечером. Я весь в нетерпении, жду этого, будто мы уже тысячу лет знакомы. Второй день хожу с камерой, словно прокаженный, но благодаря агентским навыкам мой Кэнон практически никто не замечает, он словно часть меня. Я и сам про него, бывает, забываю, – болтается себе на плече. Вспоминаю лишь тогда, когда чувствую легкость и понимаю, что оставил его в палатке.

К шести часам на маленькой поляне собралось человек тридцать. Она сидела посередине, разложив на пеньке бумажные фотографии формата А4. Сходство с Катей было поразительным. Разной была разве что внешняя атрибутика: отсутствие фенечек, цветная ленточка, вплетенная в длинную прядь рыжих волос и одна раста-косичка. Я подошел и уселся рядом.

– Привет, Лиса!

Она подняла голову и недоверчиво посмотрела на меня:

– Мы знакомы?

– Нет, извини, я – Дима. Мне Катя про тебя рассказывала.

– ЛИса, – с ударением на первый слог представилась она и улыбнулась, – но можно и как обычная лиса, так даже привычнее.

– Красивое у тебя имя. Из Таиланда фотки? – кивнул я на внушительную пачку фотографий.

– Спасибо. Да, из Таиланда и окрестностей: Лаоса, Вьетнама, Камбоджи.

– Интересно будет послушать. Я тоже фотожурналистикой занимаюсь.

– Ого! – совсем по-другому взглянула на меня Лиса, – истории снимаешь?

– Раньше историями занимался, а сейчас для агентства новостную ленту делаю.

– Понимаю, на что-то жить ведь нужно. Говорят, что агентский формат съемки деформирует фотографа. Ты как считаешь?

– Думаю, да. Наверное, все что угодно деформирует, если годами одним и тем же заниматься.

– Я за фриланс, – сказала Лиса и забавно подняла руку, словно в школе на уроке.

– Фрилансить, конечно, хорошо, но нужна какая-то система, сеть партнеров.

– Создать. Над всем ведь надо работать, само не придет.

К нам подошел парень хиппового толку:

– Лиса, ну что, начинаем? – спросил он.

– Да. Извини, Дим, после поболтаем.

– Конечно, конечно, рад был познакомиться.

– Я тоже очень рада.

Лиса встала в центре круга:

– Доброе утро! Я – Лиса. – Обращаясь ко всем, мягко произнесла она, – давайте, ребят, двигайтесь плотнее, чтобы всем были видны мои удивительные фотки.

Народ, посмеиваясь, уплотнил круг, и я снова оказался прямо возле Лисы. Удивительное сходство с Катей сбивало с толку, но ленточка в рыжей пряди и, как мне сразу показалось, более уверенный голос, явно давали понять, что это совсем другой человек.

Лиса отделила несколько фотографий с большими тиграми, положила их на пенек и начала рассказывать о Тигрином монастыре.

– Тигриный монастырь, или по-тайски – Ват Сыа, – рассказывала она, – находится в четырех часах езды скутером к северо-западу от Бангкока. В провинции Канчанабури. Когда-то это был просто буддистский храм, каких в Таиланде тысячи, но однажды в него принесли найденного в джунглях тигренка-сироту, которого монахи решили оставить у себя. Местные тайцы узнали об этом и стали приносить в монастырь осиротевших тигрят и других животных. Сейчас в Ват Сыа живут около тридцати взрослых тигров и с десяток тигрят. Чтобы понять всю внутреннюю кухню монастыря, я поехала туда не как турист, а на волонтерскую работу. Я совершенно не понимала, что это будет за работа, и нырнула в новую тему, словно в омут. В реальности оказалось, что это насквозь коммерческий аттракцион – с рекламными плакатами и кучей туристов у билетных касс. Я подписала все необходимые документы, снимающие ответственность с монастыря за возможные тигриные укусы, купила зеленую волонтерскую футболку и еще с пятерыми ребятами месяц проработала, ухаживая за тигрятами. Также в наши обязанности входило помогать туристам делать селфи с животными и зачастую быть гидами по монастырю. Целью моего внедрения в монастырь было узнать, чем же обкалывают тигров, что они становятся такими спокойными и к ним можно безбоязненно подходить. По итогу, опасения мои не подтвердились: сытная еда и изнуряющая жара делают свое дело, заставляя животных каждую свободную минутку мирно валяться в тени.

Лиса пустила фотографии тигрят по кругу и вопросительно посмотрела на меня.

– Прикольно, – сразу откликнулся я, – меня слово «месяц» впечатлило. Вот это уже погружение, оптимальный срок, не то что на день-два прискакать, поверхностно пощелкать и умчаться с искаженной информацией.

– Вооот, – радостно протянула Лиса, – гонзо-журналистика, участие – это то, что я считаю единственно правильным подходом.

Она отделила еще стопку фотографий и начала рассказывать о маленькой школе для детей камбоджийских нелегальных мигрантов в тайских джунглях, где она преподавала детям основы английского. А затем про деревню слонов в Аюттайе. И про вьетнамских рыбаков и пекарей в Лаосе. Я был впечатлен проделанной работой. Причем проделала это девчонка, которая на десять лет младше меня и еще только-только начала осваивать профессию. Сколько энергии, упорства и желания докопаться до сути. Когда Лиса закончила, я предложил сходить к нам – посидеть попить чай. Она легко согласилась:

– Почему бы нет? А ты расскажешь мне о своей работе?

– Конечно. Правда и рассказывать тут особо нечего: снимаю изо дня в день различные темы для новостной ленты. Протесты, награждения, презентации, спорт. Я универсал, за все берусь.

Тут, конечно, я малость покривил душой, сказав, что универсал, а не то, что в агентстве мне сливают сомнительные съемки – именно те, которые штатники не взяли в работу. Тут нет выбора, дают съемку – берешь. Бывает даже так, что приносишь отснятое, а эта съемка уже не нужна. Отработал впустую, и никто это не оплатит. Все просто: если хочешь работать на нас – снимай молча. Не нравится? Поищи другого работодателя. Но зачем об этом рассказывать симпатичной девчонке…

– Да, Лиса, я – универсал, – сказал я.

– Круто, – просияла Лиса, – жутко, интересно, наверное. А я не публикуюсь. Снимаю, печатаю, учусь, но обратной связи, к сожалению, никакой. Хотела было сунуться в одно агентство, но увидели – молодая девушка – и сразу отказали. Россия дико патриархальна. Сплошной сексизм.

Я вздрогнул. Надеюсь, Катя сдержит обещание и ничего Лисе не расскажет. Мы подошли к моей стоянке. У костра сидел Васек. И снова один. Я пока так и не видел остальных обитателей нашего маленького лагеря, – ни Славика, ни Светы с Кириллом.

– Василий, это Лиса, Лиса – это Василий, – представил я их друг другу. И мы уселись у костра.

– Пейте чай, я только что заварил, – показал Вася на котелок.

Мы разлили дымящийся чай по кружкам и уставились в потрескивающий огонь.

– Какая же магия этот огонь, правда? – тихо спросила Лиса.

– Не то слово, – ответил Вася и подкинул еще толстых сухих веток.

– А что для тебя Радуга? – спросил я Лису.

– Хм, Радуга, – она задумалась, – Радуга – это счастливое место между концом и началом. Мы здесь и сейчас, а за пределами поляны ничего нет, лишь наша безумная фантазия. И мы находимся именно там, где и должны быть, и с тем, с кем нужно. Это состояние души, магия, место встречи. Это не описать словами.

– Но ты прекрасно это описала, – сказал я, отметив про себя, как в ее карих глазах, отражая свет костра, забегали искорки.

– Спасибо, Дим.

– А ты что думаешь? – спросила Лиса у Васи, – что такое Радуга?

Вася помешал угли и повернулся к нам:

– Радуга – это секта нудистов-извращенцев, которые устраивают ночные вакханалии, – выдал он, и мы все дружно рассмеялись.

– Пойдем к центральному костру на вакханалию? – спросил я, глядя на Лису.

– Конечно пойдем, – весело ответила она.

– А я тут накурюсь и на огонь повтыкаю, – пробормотал Вася, – я люблю огонь, могу целую ночь на него смотреть. Индейцы считали, что огонь – тоже живой. Для него строить дом нужно: выкопать яму, обложить по краям ее камнями или илом. Правильно кормить – сухими дровами. А вы вот хабчики с фильтрами кидаете.

– Больше не будем – виновато потупилась Лиса, – это только я с фильтром курю, не могу самокрутки.

– Да ладно-ладно, расслабьтесь, шучу я, – Вася добродушно махнул рукой, выкатил из костра раскаленный уголек и прикурил от него сигарету.

Мы даже не заметили, как на поляну навалилась ночь, а вместе с ней карельский холодок, пробирающий до костей. Я забрался в палатку, вытащил из рюкзака джемпер и отдал его Лисе. Она тут же, через голову, его натянула, вытащив наружу свои длинные рыжие волосы. Джемпер был ей чуть выше колен, словно короткое платье. И выглядела Лиса в нем, в свете костра, просто потрясающе. Я надел старые джинсы с фланелевой рубашкой, и мы потопали через поле на свет большого костра и барабанные ритмы. Лиса шла рядом, держа меня за руку, чтобы не споткнуться, и вдруг увидела мои ноги:

– Ты почему обувь-то не надел?!

– Я решил месяц ходить босиком и не обуваться ни под каким предлогом, – начал рассказывать я, отгоняя от себя навязчивое чувство дежавю, – прошло не так много времени, но я уже чувствую себя по-другому. Мне кажется, мы в повседневной жизни ментально отрезаем свои ноги и не используем их как еще один орган чувств. Например, здесь я уже ступнями чувствую, когда вечереет.

– Это классно, мне очень нравятся твои идеи… – промурлыкала Лиса.

Подходя к большому костру, я осторожно приобнял ее, и мы вместе влились в общее медитативное пространство разнообразных звуков и силуэтов обнаженных людей, танцующих возле огня.

Карие глаза Лисы в алых отблесках пламени неожиданно приобрели густой болотистый оттенок. Я вглядывался в них, внимательно изучая рваные края радужки, а она, еле заметно улыбаясь, заглядывала между тем в мои. И только когда я уже окончательно утонул в ее глазах, с весьма туманной перспективой выбраться наружу, Лиса произнесла:

– Карие.

– А мне показалось, что зелёные.

– У тебя карие, – засмеялась она, – а у меня цвета хейзел.

– Что это за цвет такой?

– Что-то типа смеси зеленого с карим. Генетическая гетерохромия. С краю радужка одного цвета, а чуть глубже, ближе к зрачку – другого. И при разном освещении кажется, что цвет меняется. Поляки называют такой цвет пивным, а в русском – аналога просто нет. Наверное, в России он не так часто встречается.

– Мне кажется, в русском этот цвет называется болотным. Как интересно, а я-то думаю, почему твои глаза так затягивают…

– Да ну тебя, – засмеялась Лиса.

– Точно, сижу вот на радуге и тону в радужках твоих болотных глаз.

Она теснее прижалась ко мне, и мы зависли в паузе, погружаясь во внешние звуки.

К четырем утра Лиса стала клевать носом, и мы решили пойти выспаться.

– Не надо меня провожать, – сказала она, – по крайней мере не сейчас. Лучше давай тот фото-пенек на маленькой поляне, где мы познакомились, станет нашим местом. Там и будем встречаться.

Я не стал выяснять, почему сейчас нельзя проводить, а просто сказал: «Да, Лиса, конечно». Мы пошли на маленькую поляну, встали возле пенька и молча уставились друг на друга.

– Ну что, Дима, до завтра? – как-то неуверенно произнесла Лиса.

Я слегка наклонился к ней, она инстинктивно подалась навстречу. Выглядели мы в этот момент словно два неуклюжих подростка на первом свидании. Но я сделал решительное движение и прильнул к ее губам. Лиса обвила мою шею руками и прижалась ко мне. На небе сияла полная луна, а мы самозабвенно целовались, задействуя при этом все тридцать четыре мышцы лица и источая в пространство стойкий запах костра, пропитавший насквозь наши вещи, вперемешку с гормонами радости – эндорфинами и умиротворяющими молекулами любви – окситоцинами. Химия происходящего между нами была так безумно романтична, что если бы вдруг с неба закапал кленовый сироп, это нас бы уже нисколечко не смутило.

Близнецы

Так спокойно и беззаботно катился день за днем. Просыпаясь к полудню, я обходил замысловатым маршрутом стоянки и большую поляну, напоминающую к этому времени ленивое тюленье лежбище. А потом, если нигде не встречал Лису, шел на маленькую полянку и ждал. Чего-чего, а ждать я умею, это же мое, профессиональное. И рано или поздно она приходила. Затем мы валялись в траве, дурачились и целовались. Или шли прогуляться по лесу. А потом купались в озере. Ведь никакой программы фестиваля не существовало, тем более для нас. Сейчас мы сами были лучшим фестивалем друг для друга, и это пламя разгоралось день ото дня.

С Лисой меня ни на минуту не покидало ощущение, будто мы знали друг друга и раньше – быть может, в тех самых прошлых жизнях, в реальности которых, я, честно говоря, серьезно сомневался. А теперь просто встретились и вспомнили друг друга. И что я любил ее всегда, только не знал этого до момента нашей с ней встречи. Мы стали близки за такое короткое время, что прямо дух захватывало. Эти пальцы, немного смущенная улыбка, искорки радости в радужке темно-зеленых глаз – все было родным и до боли знакомым. Когда мы разговаривали, у нее порой бывал такой взгляд, какого я прежде ни у кого не встречал. Она словно открывалась изнутри, облачаясь в мои слова, и ей было комфортно в них, а я чувствовал ее принятие на каком-то особом глубинном уровне. И в этот момент не было ничего более для меня важного, чем она сама, ее чуткость и внимание. Мне хотелось, чтобы это состояние не исчезало, чтобы оно перетекало из одной минуты в другую, из часа в час, изо дня в день. Я всем своим нутром понимал, что она именно мой человек, и наша встреча была неизбежной. Но надо сказать, что прежде я, со своей прагматичной натурой, ни во что такое не верил. Банальное выражение «Любовь с первого взгляда» вдруг материализовалось. И теперь я взирал на все это словно со стороны, с искренним недоумением. Чувство, которое невозможно протестировать или подвергнуть анализу, – словно молния, пронзившая сознание. Когда все происходит мгновенно, с одной лишь искры: вжух, вы встречаетесь взглядами и крышу сносит напрочь. И ты не ешь, не спишь и не можешь ни о чем думать, кроме нее, – словно ваши атомы всегда знали друг друга и лишь ждали подходящего момента, чтобы встретиться и воссоединиться.

– Как это объяснить? – спросил я как-то у Лисы.

– А зачем пытаться все объяснять? – ответила она. – Нам же хорошо вместе? Не нужно слов, давай просто принимать это.

И мы принимали. По вечерам лагерь обычно оживал, музыка становилась громче, и мы в обнимку шли на общий сейшн.

Катя, похоже, была даже рада, что у нас с Лисой завязалось нечто большее, чем дружба. Но все же отчего-то грустила. Как-то раз я даже спросил у нее, все ли в порядке. В ответ Катя подошла ко мне, встала на цыпочки и чмокнула меня в щеку.

– Все прекрасно, не думай об этом, – прошептала она мне в самое ухо.

Я почти сразу научился их различать, и не ошибся ни разу. Конечно, раста-косичка в рыжем локоне Лисы существенно помогала мне в этом, но я все равно пытался улавливать различия в нотках голоса и интонациях. В перепадах настроения и нюансах характеров. Это удивительно, когда у тебя есть близнец, фактически твой двойник. Очень хотелось увидеть их вместе, но, с другой стороны, это как просить, чтобы я посреди Радуги прервал свой «босоногий» опыт и натянул кеды. Лиса про это говорила просто:

– Мы чувствуем друг друга на любых расстояниях, и знаем, кто из нас чего хочет, читаем мысли друг друга. Часто играем. Мы словно одно существо. Но иногда мы делаем разумный выбор, чтобы не мешать друг дружке в личной жизни. Никого нельзя лишать счастья, а тем более свою сестру-близняшку.

К тому же, Лиса совсем незаметно начала называть меня Митей, а Катя продолжала звать Димой.

– А мне больше нравится Митя, как в Карамазовых, – сказала Лиса, – Митя чувственней и мягче, чем Дмитрий.

– Меня так бабушка называет, – усмехнулся я.

– Вот и прекрасно, пусть я буду этим связана с кем-то из твоих родных.

Я же понял этот шаг как еще одну попытку обозначить для меня, кто из них кто. Помочь не путаться. В городе можно носить разную одежду, тут же все ходили в чем мать родила, и разве что феньки были в этой вселенной, словно цветастые маячки.

Сегодня мы с Лисой решили разыскать типи Олега, брата Семена. Он и правда, как предупреждал Семен, так умело спрятался и замаскировал свою мини-типуху, что мы просто проскочили мимо нее в метре от входа.

– Чш-чч, – послышался характерный позывной, мы оглянулись – из кустов торчала довольная ухмыляющаяся рожа Олега. Он казался ожившим неандертальцем – крупным, волосатым и добродушным, как сенбернар. А кусты были не чем иным, как маскировочной сеткой, натянутой на стены типи.

– Олежа! Сколько лет, сколько зим! – обрадовался я, увидев знакомое лицо, – это Лиса, знакомься.

– Оч приятно, а где Ленка?

– Олег, ну нельзя быть таким бестактным, а? Разошлись мы.

– А почему? – продолжал гнуть свое Олег.

Я взглянул на лицо Лисы и мгновенно пожалел о том, что мы вообще к нему зашли.

– Давай лучше мате заварим, я уверен, что у тебя есть, – подмигнул я Олегу.

Это сразу же подействовало на него отрезвляюще:

– Да, давайте залезайте в типи, сейчас закалебасим, – тут же засуетился Олег.

– Йерба мате, – сладко протянула Лиса, – я мечтаю о Латинской Америке.

– Курнем? – посмотрел на нас Олег, – у меня гашик индийский.

– Я не буду, – отказался я, – если только Лиса составит…

– Не-не-не, – запротестовала Лиса.

– Отлично, мне больше достанется, – успокоил нас Олег.

Он засыпал мате в тыквенный калебас, наполнил термос кипятком и закурил потрескивающую самокрутку. Мы уселись на расстеленные в типи карематы и, подливая кипяток в калебас, пустили его по кругу – по традиции каждый делал лишь по глотку и передавал следующему.

– Олег – большой специалист по чаю, – сказал я Лисе, – наверняка у него с собой брикет десятилетнего пуэра и куча различных сортов зеленого чая.

– С собой, с собой, целый желтый чемоданчик – отреагировал Олег и заулыбался.

– Почему желтый? – спросила Лиса.

– Так с Казантипа же, там, если ты с желтым чемоданом, вход на фест бесплатный.

– Да-да, – подтвердил я.

– А ты часто путешествуешь? – заинтересовалась Лиса.

– Даа, практически живу в путешествии, – закивал Олег, докуривая косяк.

– Да ладно, гнать-то, может быть, сейчас путешествуешь, но раньше я тебя никогда не мог вытащить даже во двор, – засмеялся я.

– Ну, во-первых, – приосанился Олег, – не обязательно куда-то ездить, чтобы путешествовать. А во-вторых: вообще-то, я кристально честный и искренний человек. Хотя изредка бывает так, что и вру. Нагло и бессовестно. Но не с какой-то там меркантильной целью, а лишь для того, чтобы оттенить своей ложью ценность истины. В этом и есть моя правда. Вы же понимаете, что правда и истина – это не одно и тоже.

Он закопал оставшийся от косяка хабчик прямо в пол типи. Лиса уже поняла всю нетипичность общения с Олегом и просто улыбалась, отхлебывая мате из калебаса.

– Олег, а почему ты наружу не выходишь? – спросила она, – мы ни разу тебя на общем кругу не видели.

Олег усмехнулся.

– Мне и так хорошо. Люди в гости ходят, а я их чаем пою и травой накуриваю. Каждый ведь для своих целей приезжает.

– Это верно, – поддержал я.

– Я тут в своем ритме живу, – продолжил Олег, – читаю много.

– А что читаешь? – заинтересовалась Лиса.

– Вот сейчас Кебра Нагаст дочитал, это растаманское чтиво – священная книга древних абиссинцев. Книга мудрости Растафари.

– Ты растаман?

– Я человек интересующийся. Раста же, это не только «коноплю долбить». Растафари – это образ жизни, философия, культура и религия. Каждый видит свое. Мне интересны корни. Вот, например, Радуга. Она возникла в Америке в начале семидесятых, в результате переосмысления традиций индейцев Великих Равнин. Название «Рэйнбоу» было взято из пророчества индейцев хопи, где говорится, что в конце времен, когда Земля будет на грани катастрофы, появится единый народ, который будет состоять из людей разных наций, говорить на разных языках, подобно тому, как радуга состоит из разных цветов.

– Интересно, – заметил я.

– Да, – продолжил Олег, – и нужно нести это знание и, распространяя его, разъяснять людям. Чтобы не было случаев как на Мшинской.

– А что было на Мшинской? – спросила Лиса.

– На Мшинской все плохо было, – ответил я, – чаще всего власти Радугу игнорируют. Но на Мшинской радужные, видимо, нарушили чьи-то планы или заняли территорию, слишком близкую к городу. Прислали ОМОН с вертолетом и все плохо закончилось.

– Соль в том, – продолжил Олег, – что, судя по последующим публикациям, власти вообще не поняли, что же они такое разогнали. Деревенских, наверное, можно понять: их могла испугать толпа ярко одетых людей. Если бы каждый умел просто и грамотно объяснить, что здесь происходит, такого бы не случилось. Ведь когда местное население понимает смысл действия, они и сами с удовольствием подключаются. И помогают по мере возможностей. У местных всегда можно молока купить, или свежих овощей. Они и дорогу новоприбывшим помогут найти.

– Да, да, – заметил я: «Ваши туда в лес ушли. А вы оттуда потом выйдете?»

Мы все вместе рассмеялись.

– Ладно, Олежек, мы с Лисой еще сегодня на семинар собирались. Будем отчаливать. Да, Лиса?

– Да, спасибо огромное за мате, – добавила Лиса, – я прямо почувствовала Аргентину, пока пила, а это мечта моя заветная.

– Значит, будет Аргентина, – ответил Олег, – вам спасибо что заскочили проведать. Что за семинар-то?

– Культура древней Ирландии, музыка-танцы – почти хором сказали мы с Лисой и тут же рассмеялись.

– А вы клевая пара, настоящая, – заметил, улыбаясь, Олег, – будете всегда вместе, я такое обычно чувствую.

– Спасибо, – сказала Лиса и чмокнула его в щеку.

Подходя к поляне, Лиса вдруг замешкалась.

– Давай я до палатки схожу, а позже подойду, потупившись сказала она.

– Ну давай, я буду ждать.

– Если Катю увидишь, передай ей привет и поцелуй от меня. Только в щечку! – погрозила она мне пальцем.

– Хорошо.

Я свернул самокрутку, покурил, а затем не спеша двинул на Круг.

Действительно, неподалеку от Круга, возле Доски Объявлений, куда приносят найденные и заблудившиеся вещи, я через некоторое время и нашел Катю. Она сидела и болтала с какими-то девчонками. Увидев меня, Катя тут же встала и отвела в сторонку.

– Слушай, Дим, тут такое дело… Мне в город надо.

– Опа, зачем это? – опешил я.

Катя виновато посмотрела на меня.

– Достала мобильник, а там куча сообщений. Работу хорошую дают, новый объект, не могу такое заманчивое предложение упустить.

– Точно говорят, что телефон нужно в последний день из рюкзака доставать. Вавилон найдет способ затянуть.

– Вот ты вернешься в город, – грустным тоном сказала Катя, – и слово «Вавилон» на следующий же день исчезнет из твоего лексикона.

– А Лиса в курсе?

– Мы с ней говорили о том, что я, возможно, уеду раньше.

– Эх, Катя…

Она протянула мне листок бумаги.

– Вот номер моего телефона.

– Хорошо, Лиса просила тебя в щечку поцеловать.

– Так поцелуй уже, – засмеялась Катя, – что стоишь?

Я чмокнул ее в щеку. Катя обняла меня, затем сделала ручкой «Чао» и пошла в сторону леса.

– Кать, – крикнул я вслед, – давай я тебя до станции провожу!

– Спасибо, не надо, я же договорилась с местными, меня подкинут на машине до электрички, там как раз одно место будет.

– Ну ладно тогда, удачи, и береги себя!

– Спасибо! А ты береги мою сестру!

– Хорошо, обещаю!

С большой поляны послышался трубный звук, издаваемый огромной, как у Человека-Амфибии, раковиной – призыв на сбор к общей еде. Хоть я практически никогда и не ел на Кругу, сейчас решил попробовать. На общий круг приходят почти все, хоть большинство и готовят еду у своего костра и на свой вкус. В отличие от общей, вегетарианской кухни, у себя можно есть и мясо, и консервы. Хотя мне, по большому счету, было все равно – что мясо, что овощи. Так как миску я с собой не взял, пришлось попросить у Семена. Он жук запасливый – носит для первого, и для второго.

Кто-то подкрался сзади и мягкими ладошками закрыл мне глаза.

– ЛИса? – я сделал вид, что угадываю.

– Дааа, – навалилась она на меня и, свернувшись калачиком, улеглась ко мне на колени.

– Катя уезжает, – я посмотрел ей в глаза.

Лиса отвела взгляд.

– Это должно было случиться, не думай, все нормально.

– Ладно, если ты говоришь, что нормально…

– Ну что, после ужина будем танцевать ирландские танцы на малой поляне, – она посмотрела на меня своим искрящимся взглядом.

– Конечно, сегодня танцы под луной, – ответил я и обнял ее.

– А потом можешь меня и до палатки проводить, – тихо произнесла Лиса.

Демон Лапласа

– Странно. Мы в карельской глуши, вокруг лес и трава, а меня не укусил ни один комар. Ни разу, – шепчу я Лисе.

– Меня тоже, – отвечает она так же тихо.

– А меж тем народ постоянно какими-то спреями пользуется, анти-москитными мазями натирается, вонючки жжет.

– Просто комары знают, что я лиса – лесной житель, а ты под моей защитой, – прошептала Лиса и, поцеловав в плечо, крепче прижалась ко мне под спальником.

Мы лежим в ее палатке, расставленной обособленно возле озера, и в микроокошко на потолке смотрим на звезды. В этот момент мы очень близки и счастливы. Все случилось не рано и не поздно, а именно тогда, когда и должно было случиться. Хотя, оказалось, что когда люди все время голые, то это, как могло бы показаться, не ускоряет развитие отношений, а напротив – последний шаг сделать становится гораздо труднее. Но все произошло именно так, как мы хотели. И теперь, чувствуя, что некая грань пройдена, я задумался: «А что же дальше?» Ведь Радуга – это утопия, реализованная на очень непродолжительный срок, а через неделю нам ехать в город, где у каждого куча своих дел и мы просто не сможем быть все время вместе. Но сейчас мы здесь. И нам по-настоящему хорошо.

– Лиса…

– Да, Мить.

– А в городе мы будем вместе?

– А ты хочешь этого?

– Очень.

– Значит будем.

– Хорошо. И только потому, что этого хочу я?

– Я тоже очень хочу.

– Хорошо.

– А еще я верю в судьбу. В то, что выбора, как такового, не существует, и все предопределено заранее. Браки заключаются на небесах. Детерминация.

– Ты что, фаталистка? Разве это не скучно?

– Причем тут – скучно или нет. Так есть, но мы же не знаем исход. Мы все равно живем в иллюзии, но понимание принципа детерминации дает некую внутреннюю свободу. Мы можем играть с судьбой, словно дети.

– Думаешь? Кто-то придумал какой-то принцип, и ты готова руководствоваться им в своей жизни?

– Почему кто-то? Принцип детерминации – один из ключевых в современной классической физике. Его можно называть как угодно, – провидением, если хочешь. Он просто подразумевает, что все происходящее обусловлено судьбой, Богом, высшими силами или же другими внешними факторами.

– А как же наша воля?

– Есть такой мысленный эксперимент «Демон Лапласа»4 … Хм, ладно, если проще, то причина всегда вызывает определенное следствие. Это называется причинно-следственной связью. Или кармой, если хочешь. Причинная взаимообусловленность событий во времени.

– Святой Колтрейн… Никогда не думал, что умные девушки настолько сексуальны, – я поцеловал Лису в лоб, и попробовал сменить тему:

– А в каком районе вы живете?

– На Авиамоторной, в Лефортово, – ответила Лиса, рассмеявшись моему комплименту и легонько, словно по-детски, пробуя остроту зубов, куснула меня за плечо, – у нас небольшая комната в квартире.

– А я на Первомайской. Один в целой квартире.

– Ого! Митя, да ты завидный жених. Тогда я буду к тебе приезжать.

– Хорошо. Но я это жилище снимаю. Хозяин хороший, как сдал, так арендную плату еще ни разу не повышал.

– Да я шучу, Мить. То, что не с родителями живешь, – это уже клево.

– Интересно, как живется двойняшкам.

– Мои родители трахались лишь однажды, поэтому мы близнецы… Они не захотели сделать это второй раз, – ненавязчиво ушла Лиса от ответа.

– Это же из «Мечтателей» Бертолуччи! Обожаю этот фильм.

– Я почему-то даже не сомневалась, – Лиса внимательно взглянула мне в глаза, – идем на озеро? На луну смотреть, в водном отражении.

– Пойдем.

Мы встали и, закутавшись вдвоем в один спальник, словно в гигантский кокон, вылезли из палатки. Суматоха на большой поляне уже успокоилась, и слышны были лишь хруст веток в лесу да редкие всплески воды в камышах. Обнявшись, мы уселись на поваленное дерево, что лежало на берегу озера.

– Знаешь, Ли, – сказал я, – если вдруг завтра утром я умру, то для вечности ты будешь именно тем человеком, к которому я шел всю свою жизнь. Через опыт, ошибки, расстояния и отношения с другими людьми. Весь мой путь был именно к тебе, в эту самую точку во времени и пространстве. Но если задуматься, завтрашнего дня и так еще нет, – он существует лишь в возможной перспективе. То есть, мгновение, в которое я говорю тебе это, и есть тот самый момент истины. Понимаешь? Я прожил всю жизнь до сегодняшнего дня лишь для того, чтобы сейчас говорить с тобой.

– Мы прожили, чтобы встретиться, – серьезным тоном поправила меня Лиса.

– Да.

– Мить, а поехали путешествовать?

– Куда?

– В Латинскую Америку.

– С тобой, конечно, это очень соблазнительное предложение, но…

– Стоп, стоп, не надо сейчас отвечать, просто подумай. Уличные музыканты в Буэнос-Айресе, затерянные города, шаманы в Боливии, горы, гейзеры… Просто имей ввиду, что есть такая опция: поехать со мной в путешествие.

– Ох, как это заманчиво, – я обнял ее, – когда мы вернемся с Рэйнбоу, будет ровно месяц моего отсутствия, а за это время в Москве тебя начинают забывать. Это самый длительный мой отъезд в году. Месяц. В квартиру пустил друга на это время, потому что, если уехать и отказаться от аренды, то, вернувшись, я такую цену уже не найду. К тому же, первый месяц нужно оплачивать втройне – за первый и последний, плюс сто процентов агенту.

– Да я знаю все это, не думай об этом, я просто спросила на всякий.

– Давай в Москве вернемся к этому разговору. Посмотрю, как с работой пойдет. Честно говоря, последнее время работал много и за копейки.

– Хорошо, поговорим об этом позже.

– Ли, мы же в Москву вместе поедем?

– Конечно! – Лиса, искоса игриво посмотрела на меня, – ты чего спрашиваешь? Один собрался уехать?

– Нет, нет, конечно, с тобой, только с тобой.

– То-то же!

Она приблизилась лицом к моим губам, и я, обняв, поцеловал ее.

Оставшиеся дни прошли как в романтическом кино. Мы не разлучались ни на минуту. Ели, спали, занимались сексом… Я все больше заболевал этой рыжеволосой девчонкой и вместе с ней начинал принимать в себе то, чего обычно стеснялся, чувствуя, как мой образ отражается в ее полных обожания глазах. Более того, когда она была рядом, я начинал влюбляться и в весь окружающий нас мир. И мир этот в ответ накатывал потоками эйфории и безудержного болезненного счастья. Теперь я очень хорошо понимал Кирилла со Светой, которые до последнего дня Радуги так и не вышли из своей типухи, пребывая «перманентно в состоянии соития». Мы с ними так и не познакомились. Да и им, вероятно, было не до этого.

Иногда у меня появляется ощущение, что все мы находимся внутри некоего квантового эксперимента, словно в компьютерной игре. И игроков в этом эксперименте не так уж и много, как могло бы показаться. Есть настоящие, относительно каждого участника – «свои», как я их называю. Но большинство людей для нас – просто программы, зачастую шаблонно или небрежно прописанные. Эти программы создают собою мир каждого игрока, и он бродит среди них, словно неприкаянный, в поиске «своих». Между небом и землей, верой и неверием, – будто бродячий дух. А когда два таких человека встречаются и узнают друг друга, видя в найденном частичку себя, то вокруг возникает другой мир, качественно нового уровня, со своим особым невербальным языком, понятным лишь им двоим. Вот с этого момента и начинается настоящая игра, в которой они – главные персонажи и существуют лишь друг для друга.

Уезжая с Лисой на станцию, мы уничтожили все следы своего пребывания в этой реальности. Засыпали землей костровища и яму для пищевых отходов. Закидали еловыми ветками примятый палаткой пятачок. Наш пятачок. Радуга на небе появляется, ничего не разрушив, и исчезает, ничего не оставив. Разве что немного от самой себя, до следующего возвращения.

Вавилон

Вот и кончилось лето. Я сижу на кухне своей хрущевки. Несмотря на то, что сейчас еще август, мое лето уже ушло. Непрерывное звучание барабанов, бубнов, дарбук, маракасов, мисок и ложек, на которые ориентируешься, когда ищешь дорогу к лагерю, сменилось рокотом холодильника, заглушаемым орущим из динамиков в комнате драм-н-бэйсом. Звуки, которые встречают и провожают, будят и укладывает спать, меняются на звуки, которыми пытаешься заглушить другие звуки. Период блаженного ничегонеделанья, неторопливых разговоров у костра, беспричинной радости и обострения любви ко всем и вся сменяется на ежедневную гонку в тщетной попытке накопления эфемерных социальных баллов в существующей системе координат. Славное язычество – на двоичную систему счисления. Все меняется, лишь только ты пересекаешь границы большого города, и мы сами в первую очередь. Знаю по опыту, через пару дней чувство легкой досады пройдет. Москва затягивает в свой водоворот и очень быстро начинает щедро стимулировать каждое твое правильное, по ее мнению, действие.

С Лисой мы распрощались на Ленинградском вокзале, договорившись созвониться завтра – сразу, как только наша городская жизнь войдет в колею. Войдя в квартиру, поздоровавшись с Герой, который уже стоял в дверях, и забрав у него ключи, я сразу же завалился спать. И вся тяжесть бытия навалилась на меня утром – сразу же после пробуждения. В почтовом ящике обнаружились квитанции на коммунальные услуги за прошедшие пару месяцев. Похоже, Гера даже не подумал туда заглянуть. Денег после поездки практически не осталось. Холодильник также не ломился от яств. Однако, угол кухни был целиком заставлен пустыми пивными бутылками. «Похоже он здесь просто бухал» – подумал я, взял из шкафа большую клетчатую холщовую сумку и почти до верху наполнил ее пустой тарой. Спустился вниз, дошел до мусорного контейнера и выкинув бутылки направился к ближайшему гастроному, где озадаченно завис перед входом считая мелочь. Денег хватило бы разве что еще на несколько бутылок. Словно синоптик на лентикулярные облака, на мое упадническое настроение подтянулся какой-то бомжик:

– Шо братуха, похмелье?

– Да, не, просто не задалось, – отмахнулся я.

– А у меня оно, похмелье, – как-то обреченно сказал бомж и плюхнулся рядом на бордюр.

В кармане завибрировала мобилка. Это был Гера:

– Слышь Димон, спешил вчера. Я так думаю, у тебя сейчас с деньгами проблема. Там в ящике кухонного стола три тысячи. Отдашь, как разбогатеешь. Извини, что бардак в квартире оставил.

– Гера, ты лучший!

– Знаю, до связи.

Я вскочил, взглянул на бомжика, глядящего сквозь меня с бесприютной тоской, сгреб в кармане всю мелочь и протянул ему:

– Держи, брат. Только никому не говори.

Мужичок расцвел и, сграбастав горсть монет, махнул мне:

– Погодь, я сейчас возьму, поправишься со мной.

– Да не надо, спасибо, – кинул я уже на ходу.

«Купить месячную карточку на метро и заплатить за электричество – денег хватит», прикинул я дома, включая комп. Надо было срочно заявиться в Контору и вообще – начинать искать съемки. Пока я мониторил новости, зазвонила мобилка:

– Дмитрий, здравствуйте! Мы до вас вчера не могли дозвониться. Это из газеты «Труд за три копейки» беспокоят.

– Да, здравствуйте. Я вас слушаю.

– Вы же ни с кем не связаны обязательствами? Мы хотим предложить вам работу.

– В штат? – спросил я, усмехнувшись своей же наивности.

– Нет, договорные съемки. Но можем сделать удостоверение сотрудника, если необходимо. У нас сейчас есть интересная командировка. Ищем хорошего фотографа.

– Да, спасибо, мне это интересно.

– Приезжайте сегодня к нам в офис. Продиктуйте свой е-мейл, я скину вам адрес.

– Спасибо! Сегодня буду, – сказал я и, продиктовав «мыло», залез в почту.

Посреди кучи спама, навалившегося за месяц моего отсутствия, в электронке лежало письмо от мамы:

«Сынок, привет! Вот и конец месяца. Скоро новолуние. Сейчас очень возможны трудности с деньгами.

Поделюсь с тобой секретом, который я прочитала у одной мудрой женщины – Дарии Жочкиной. Понимаешь, когда Луна полнится, она энергетически помогает росту и развитию наших дел. Этот принцип используется и для взращивания финансов. Луна не сделает тебя миллиардером, но точно очень быстро позволит закрыть все необходимые расходы. Ну так вот. Возьми купюру, желательно достоинством покрупнее. Если у тебя только иностранная валюта – ничего страшного, и так сойдет. Спустя приблизительно пару суток ПОСЛЕ НОВОЛУНИЯ, кладешь купюру на подоконник. Через двое-трое суток убираешь. Желательно, чтобы на деньги попадал лунный свет. Но даже если ты Луны не видишь, помни – она все равно там есть, на небе, и неуклонно растет, что бы в мире ни происходило. ВАЖНО. Купюра не должна лежать свыше семи дней после новолуния. Береги себя. Целую, твоя мама»

«Когда ж у меня купюры-то лежали свыше семи дней» – подумал я, попутно отметив, что таких точных совпадений между моей жизненной ситуацией и мамиными письмами, пожалуй, еще не бывало:

«Привет, мама! – набрал я. – Спасибо, деньги сейчас мне как раз будут очень кстати. Люблю тебя».

Хотя, наверное, в любой момент, получив такое письмо, я решил бы, что именно сегодня – оно точно в тему, так как денег у меня никогда по большому счету не водилось. Да и по маленькому – лишь временами.

Оказалось, что газета «Труд за три копейки» располагается в помещении редакции «События и Факты». Пока ехал на встречу, позвонил Лисе:

– Как ты, Ли?

– Ох, навалилось, – сразу пожаловалась она, – Мить, сегодня не получится встретиться, и завтра тоже. Но я по тебе уже скучаю.

– Я по тебе тоже скучаю, милая. Еду на встречу. Намечается работенка.

– Митя, извини, не могу сейчас говорить. Удачи тебе с работой!

– Хорошо, созвонимся позже.

В редакции «Трех копеек» встретили так, будто без меня все стояло, а вот теперь-то уж точно заживем. Выписали пропуск и удостоверение сотрудника сроком на год. Командировка оказалась в Костромскую область, где 98-й гвардейской воздушно-десантной дивизией планировались командно-штабные учения, на которые меня и аккредитовали у пресс-службы ВДВ. Выезжать нужно было через два дня. Это и радовало, и огорчало одновременно. Мы с Лисой еще даже не узнали друг друга «городских», а мне уже нужно куда-то ехать за пределы МКАДа. После того, как я получил задание, весь в противоречивых чувствах, сгонял в Контору, дав знать девчонкам в аналитическом, что буду в Москве лишь завтра, а потом – только через неделю.

Затем зашел в «свою» кофейню, побродил по центральным улицам и поснимал фичеры5.

Идея, сокрытая в жаргонном словечке «фичер», словно палочка-выручалочка для стрингера без определенного заказа. Картинки будничной жизни, сюжетные сценки, происходящие на улицах, что-то необычное, характерное лишь для этой местности. Локальные кадры, понятные любому, независимо от города или страны съемки. Небольшую серию фичеров всегда можно предложить какому-нибудь агентству. Не одному, так другому. И они охотно берут, особенно если снято хорошо и со смыслом.

К вечеру я вернулся в свою келью, в которой, несмотря на последние события, так ничего и не поменялось.

– Лиса? – набрал я ее номер.

– Да, Мить, трудный день. Ты как? – ответила она усталым голосом.

– У меня хорошо. Работу от одной газеты предложили, на неделю.

– Это же здорово!

– Да, но придется под Кострому ехать, уже послезавтра.

– Эх, но тебе же нужно это предложение, – вздохнула Лиса.

– Да, а когда же мы увидимся?

– Получается, что теперь, когда ты вернешься.

– Это очень долго, может, отказаться?

– Съезди, не дури, я буду тебя ждать.

– Ну, если будешь ждать, то ладно, – как-то вдруг успокоился я, – как там Катя?

– Все отлично у нее. Передает тебе привет.

– И ей привет.

Мы еще немного поболтали и распрощались, чмокнув друг друга через трубку.

Уснуть быстро не получилось. Я лежал, рассматривал колышущийся от сквозняка тюль на окне и думал о том, что так запросто, шаг за шагом, можно отдалиться друг от друга. Один неразлучный месяц – вот и все, что у нас было. Всего лишь один месяц, чтобы влюбиться и потерять покой. А теперь: тут порознь день, там – неделя, а потом смотришь – и больше месяца не виделись. А затем ненавязчивый переход во френдзону и возвращение всего на круги своя.

До места я добрался спокойно, без каких-либо происшествий. Меня и еще нескольких журналистов поселили в воинской части. Казарма была такой образцовой, что аж зубы сводило. Но это, конечно же, не могло и не радовать. Нам провели политинформацию – что можно снимать, а что нельзя. И вывезли в поле, где планировалось десантирование. Учения были довольно разнообразными. Через час я вошел во вкус и совершенно забыл о времени. Это была словно маленькая показательная война, а множество высших чинов, стоящих с биноклями на трибунах и даже выходящих кое-где в поле, придавали ей некую утонченную театральность. Главнокомандующий ВДВ – Владимир Шаманов – оказался вполне простецким мужиком, и мне удалось сделать с ним неплохую подборку полевых кадров. Со смеющимся и серьезным, с оружием и без, – в общем, его семейный альбом остался бы доволен. Ночью учения продолжились стрельбами. А на следующий день демонстрацией образцов последних разработок огнестрельного оружия и всяческих военных приблуд. В Москву я возвращался вполне довольный результатом, совершенно не заметивший, как пролетела эта неделя. Из поезда позвонил Лисе. Чувствовалось, что она соскучилась и жутко обрадовалась. Да и сам я соскучился не меньше.