39-й роковой

Глава первая

Угроза

Год начинается трудно. Возможно, он станет решающим годом, последним годом мира в Европе, последним годом мира для СССР. По всем речам, ужимкам и действиям нельзя не сделать обоснованный вывод, что фюрер и дуче, окрылённые своими неожиданными успехами, теряют чувство реальности и готовятся к новым, на этот раз опасным для всего человечества предприятиям. К новым предприятиям во внешней политике их толкают растущие трудности в экономике, а мировое господство, которое даст им много, много, очень много сырья, прежде всего много нефти, представляется им, как следствие неожиданных успехов, легко достижимым, политика же западных демократий чрезвычайно удачной для них. По всем речам, ужимкам и действиям нельзя не сделать обоснованный вывод, что политика западных демократий не изменится к лучшему, что западные демократии, уверенные в своей неприкосновенности для агрессии с юга и с запада, не ударят палец о палец, поскольку агрессия будет направлена на восток, только на восток, следовательно, они могут спокойно наращивать свои капиталы и приумножать свои барыши, вливая свои капиталы в экономику Италии и Германии, Германии, конечно, прежде всего.

Как всегда, замкнутые в своем самодовольстве, ограниченные своими корыстными интересами, они ошибаются. Пока у Германии нет общей границы с Россией-СССР, нападение возможно именно в западном направлении. Как оно может произойти? Довольно банально. Если республиканцы Испании будут разбиты, дуче может потребовать у Франции Тунис, Савойю и Корсику, поскольку обладание ими превращает Средиземное море почти полностью в итальянское озеро. Франция не может не отказать, если не желает потерять свои колонии в Африке, Англия не может не оказать хотя бы дипломатическую, а может быть, и военную помощь, если не желает потерять Египет и Суэцкий канал, потеряв который она потеряет и Индию, точно так же, как Германия не может не поддержать Италию в вооружённом конфликте, который не может не возникнуть из-за Туниса, Савойи и Корсики, если не желает отказаться не только от необходимости, но и от удовольствия, оказывая сильное давление на французов и англичан, возвратить потерянные колонии и подмандатные территории, богатых сырьём и рабочей силой колониальных полурабов.

Казалось бы, Англия, своевременно проанализировав такую возможность, должна пойти на соглашение с Россией-СССР, чтобы предотвратить нападение, а что делает Англия? Англия, конечно, анализирует такую возможность и не может не видеть, что угроза и её колониям и ей самой неумолимо растёт, однако Англия самонадеянна, самодовольна, убеждена, что ей море по колено и ещё туже затягивает те узлы, которые, вовремя не развязанные, неизбежно приведут к нападению именно не в восточном, а в западном направлении. К примеру, в самое последнее время промышленные и торговые круги Англии, при явной поддержке министерства торговли, громко требует денонсировать англо-советский торговый договор, подписанный в 1934 году. На каком основании? На том надуманном основании, что русские покупают больше реэкспортных, чем собственно английских товаров, как будто именно русские виноваты, что реэкспортные товары и лучше и дешевле английских. Это во-первых, а во-вторых, англичане бессовестно лгут. Вся эта мелкая возня вокруг преобладания реэкспортных товаров всего лишь прикрывает более существенные и тайные попытки англичан затормозить, ещё лучше вовсе сорвать стремительное, вызывающее удивление и страх экономическое развитие России-СССР. Что обеспечивает экономическое развитие России-СССР? Экономическое развитие России-СССР обеспечивает ввод в действие всё новых и новых промышленных предприятий. Без чего не могут обойтись эти предприятия? Они не могут обойтись без новейших станков и новейшего оборудования. Советский Союз ставит перед собой цель в ближайшее время производить самостоятельно такие станки и такое оборудование, но всё ещё не производит его. Станки и оборудование приходится закупать, закупать в том числе в Англии. И вот Англия, не только ради того чтобы сорвать социалистическое строительство, полным ходом идущее в Советском Союзе, но и ради того чтобы убрать ещё одного, очень сильного, конкурента, отказывается продавать Советскому Союзу именно промышленное оборудование и станки, пусть даже не самых последних модификаций. В течение прошлого года советскому торгпредству в Лондоне не удалось разместить заказов на два с половиной миллиона фунтов стерлингов, в добавление к этому английские промышленники сорвали сроки поставок по уже заключённым контрактам ещё на два миллиона. У них такая «высокая» цель разрушения экономики России-СССР, что их не пугают никакие неустойки. С благопристойной любезностью, с отшлифованной наглостью они предлагают вместо оборудования и станков потребительские товары. Кажется, как хорошо! Граждане СССР станут получать по низким ценам и в громадном количестве английские носки и селёдку. Разумеется, хорошо, советское правительство как раз и стремится к тому, чтобы граждане СССР получали по низким ценам и в громадном количестве и носки, и селёдку, и всё, что им необходимо в быту. Однако это хорошо только на взгляд обывателя, который плохо или совсем не разбирается в экономике и политике. Что означают для советской экономики закупки потребительских товаров у англичан? Эти закупки означают, что наши заводы останутся без работы, а наши траулеры встанут на вечную стоянку у поросших травой, безлюдных причалов, тогда как английские заводы и английские траулеры станут работать на полную мощность, английские рабочие получат работу, а советские рабочие превратятся в безработных, английские предприниматели и финансисты увеличат свои барыши, а бюджет Советского государства потеряет доходы и впредь не сможет финансировать детские учреждения, образование, медицину и армию. Советская экономика будет разрушена, тогда как английская экономика, за счёт упадка советской экономики, наконец-то выберется из болота глубочайшего за всю историю капиталистического развития кризиса.

Точно так промышленники Англии, с одобрения правительства и при поддержке министерства торговли, предпринимают попытки разрушить экономику Германии, впрочем, отнюдь не военную, а только ту экономику, которая производит товары народного потребления. Они затевают переговоры с немецкими промышленниками. С той же благопристойной любезностью, с той же отшлифованной наглостью они требуют, чтобы их конкуренты, очень опасные, потому что успешные, отказались от тех дотаций, которые им предоставляет бюджет, поскольку дотации снижают цены на их товары и вытесняют английские товары с мирового рынка. Немецкие промышленники, производящие товары народного потребления высокого качества, с той же благопристойной любезностью, с той же отшлифованной наглостью разъясняют, что они получают дотации не потому, что немецкие заводы оборудованы устаревшим оборудованием, а немецкие рабочие плохо работают, а потому, что английские промышленники пользуются почти даровым сырьем, почти даровой рабочей силой полуколониальных рабов своих колоний и подмандатных территорий, тогда как на мировом рынке продают это почти даровое сырье в три, в четыре раза дороже и тем искусственно завышают цены на товары своих конкурентов, таким образом, они готовы отказаться от дотаций, если англичане допустят их в свои колонии и подмандатные территории для разработки и приобретения сырья по тем же ценам, по каким получают его англичане. Могут англичане допустить в свои колонии и подмандатные территории немецких промышленников? Могут немцы отказаться от доплат из бюджета? Другими словами, могут ли те и другие добровольно пойти на самоубийство? Ни в коем случае. А пока Советский Союз отказывается приобретать в Англии носки и селёдку, Англия не станет заключать с ним договор о коллективной безопасности. Что делать, не хотят разрушать свою экономику нашими потребительскими товарами, пусть её разрушат немцы своими танками, своей артиллерией и своей авиацией. Точно так же пока англичане отказываются допустить немцев в свои колонии и подмандатные территории для разработок почти дарового сырья, немцы не оставят планов разгрома, вплоть до полного уничтожения, Англии: не хотят допустить в колонии и подмандатные территории добром, прорвёмся туда с помощью своих танков, своей артиллерии и своей авиации.

Так возникает, может быть, главный, в сущности абсолютно не разрешимый вопрос этого года. А как отвечает на эти махинации английских промышленников правительство Чемберлена? Правительство Чемберлена молчит и своим молчанием лишний раз доказывает России-СССР, что было бы в высшей степени опрометчиво рассчитывать на коллективную безопасность в Европе с участием Англии, которая своими махинациями целенаправленно и упорно укрепляет расчёты Германии, каким способом без большого ущерба для себя сокрушить всех своих противников одного за другим по отдельности, включая Англию и её окончательно потерявшую самостоятельность союзницу Францию. Удивляться этому не приходится. В течение последних трёх лет Англия и Франция только и делали, что подрывали свои же собственные принципы, провозглашённые ими и зафиксированные в уставе Лиги наций. Загадки в молчании Чемберлена нет никакой: своим молчанием он провоцирует агрессию на восток. Загадка в том, почему он и его министры уверены, что первый удар будет нанесен не по ним?

А между тем уже можно твёрдо сказать, что трагедия Испании подходит к концу. Прочный, идеологически и политически спаянный союз каудильо, дуче и фюрера, направленный на разгром всех и всяких демократических сил, приносит неизбежный, ими желаемый страстно успех. Против ста двадцати тысяч республиканцев, которые держат фронт в Каталонии, имея триста орудий, пятьдесят танков и пятьдесят самолетов, они бросают вдвое больше марокканцев, итальянцев, немцев, доблестных русских белогвардейцев, португальцев, даже откуда-то взявшихся мадьяр и румын, которым приданы три тысячи орудий последних модификаций, пятьсот новейших танков и восемьсот истребителей и тяжелых бомбардировщиков. С беспримерным героизмом, вынужденные сражаться круглые сутки, остро испытывая недостаток боеприпасов и продовольствия, республиканцы обороняют фронт в направлении Боркас-Бланкас, но силы их на исходе. Восточная группа оставляет линию Тремп – Балагер и отходит на заранее подготовленные позиции Артес – Торреро. Немцы бомбят Барселону, сбрасывая бомбы новейшего образца, предназначенные на беспощадное истребление мирного населения. Республиканский эсминец «Хосе Луис Диас» обстрелян четырьмя мятежными заградителями в английских территориальных водах, что является грубейшим нарушением международного права, получает снаряд в машинное отделение, теряет ход и выбрасывается на берег. И что же? Англичане требуют, чтобы капитан и команда, спустив флаг по всем законам западной демократии провозглашенной Испанской республики, оставили пострадавший, но не убитый корабль. Английские буксиры стаскивают с мели эсминец и приводят его в свой давно у тех же испанцев украденный Гибралтар. Здесь английские власти объявляют республиканский корабль интернированным. Как это следует понимать? Это следует так понимать, что правительство Чемберлена фактически признает мятежника Франко воюющей стороной и, стало быть, субъектом международного права. После этого объединённым силам фашизма остается только уверовать, что отныне им всё нипочем.

На востоке тоже «тучи ходят хмуро». С конца декабря увеличивается число провокаций в районе реки Халхин-Гол отрядами маньчжурской нерегулярной конницы, поддержанной пехотой 23-й японской дивизии, которую прикрывают японские самолёты. Товарищу Сталину поневоле приходится усиливать Особый корпус, стоящий в Монголии, в полном согласии с договором о мире и дружбе между двумя соседними государствами, и пополнять группировку в Чите.

Едва ли случайно, в свете этих событий, что именно тридцать первого декабря посол Японии в Риме просит встречи с министром иностранных дел и получает её. Он предлагает Чиано, зятю диктатора, человеку умному, сообразительному, хорошо воспитанному, но переменчивому, заключить как можно скорее трёхсторонний союз, направленный против России-СССР, а также против Англии и США. Против Англии, конечно, прежде всего: Япония рассчитывает получить от неё «многие вещи, которые она всем нам должна», начиная, конечно, с Индонезии и Индокитая, напичканных буквально до отказа нефтью и разного рода сырьем. Энтузиазм японца представляется итальянцу несколько странным для азиата, которому надлежит быть более сдержанным. Чиано интересуется, зачем так спешить. Посол объясняет: в Японии имеются и другие политики, которым нравится сближение именно с Англией и США. И с Россией-СССР? Ни в коем случае, в Японии все политики без исключения считают русских своим главным врагом. В тот же вечер Чиано докладывает о состоявшейся беседе крикливому тестю. На размышление дуче понадобилась всего одна ночь. Первого января он ставит зятя в известность, что доволен согласием японской стороны и готов принять предложение Риббентропа, правда, человека невежественного, подозрительного и формалиста, превратить Антикоминтерновский пакт в трехсторонний военный союз. Подписать его можно в конце января. Чиано не любит японцев и не доверяет японским политикам, однако послушно составляет депешу и на другой день отправляет в Берлин, а для верности сообщает Риббентропу о согласии дуче по телефону.

По правде сказать, и японский посол и министр иностранных дел фашистской Италии выбирают удачный, почти символический день. Второго января 1939 года поступает в продажу новогодний номер американского журнала «Тайм». Журнал издаёт Генри Люс. Кто такой Генри Люс? Генри Люс входит в тесный круг самых богатых, самых влиятельных промышленников и финансистов Соединенных Штатов Америки, что, естественно, обязывает его твердо стоять на страже их интересов и выражать в своем журнале их настроения. Именно этот тесный круг, не более одного процента всего населения, контролирует всю, или почти всю, промышленность, все, или почти все, финансы, все, или почти все, средства массовой информации Соединённых Штатов Америки. В силу этого обстоятельства именно этот тесный круг контролирует и направляет политические партии и их кандидатов, контролирует и направляет правительство, газеты, журналы и радио, а через них формирует и направляет настроение менее крупных, а также средних и мелких собственников всё тех же Соединённых Штатов Америки. Им этого мало. Они убеждены, давно убеждены, что ХХ век должен стать веком Соединенных Штатов Америки. Что это означает в их понимании? Это означает в их понимании, что именно этот тесный круг промышленников и финансистов Соединенных Штатов Америки прямо-таки обязан контролировать и направлять промышленность и финансы, а через них политические партии и правительства всего мира, Европы прежде всего. Ради проведения в жизнь этого исключительно корыстного, исключительно низменного, безусловно преступного убеждения должен принести любые жертвы, должен пойти на любые затраты, кто-то подумает, именно этот тесный круг американских промышленников и финансистов? Вовсе нет, жертвы и затраты должны понести народы Европы и мира и только потом, если понадобится, американский народ, единственно ради того, чтобы этот тесный круг американских промышленников и финансистов стал многократно богаче, ибо не о благе народов печётся этот тесный круг промышленников и финансистов Соединенных Штатов Америки, а всего лишь о собственных барышах. Генри Люс в своём журнале «Тайм», а также в журналах «Форчун» и «Лайф» всего лишь передаёт эти настроения и замыслы средним и мелким собственникам Соединенных Штатов Америки, а теперь уже средним и мелким собственникам Европы. Эти средние и мелкие собственники всецело поглощены приращением своих капиталов. Они не располагают ни достаточным образованием, ни временем, ни желанием обдумывать проблемы внутренней и внешней политики, тем более судьбы всего человечества. У них едва достаёт времени хорошо пообедать и без желания, потому что так принято, наспех перелистать несколько популярных журналов, по этой причине в их легковесные головы нетрудно вколачивать любые идеи, как гвозди. Средним и мелким собственникам популярные журналы, и прежде всего журнал «Тайм», служат тускло светящим во тьме их невежества уличным фонарем, который освещает им тот путь, который в данный момент отвечает интересам тесного круга промышленников и финансистов, даёт им направление, формирует то общественное мнение, которым не может не руководствоваться господин президент и правительство Соединенных Штатов Америки, а следом за ним премьер-министры красноречивых, но слабосильных западных демократий.

По этой причине журнал «Тайм» интересен товарищу Сталину, поскольку врага надлежит изучать, надлежит знать во всех его проявлениях. И что же находит товарищ Сталин в новогоднем номере журнала «Тайм»? Он находит, что по мнению этого журнала, следовательно, по мнению тесного круга американских промышленников и финансистов, а с этого момента и по мнению средних и мелких собственников Соединенных Штатов Америки, почитающих себя образцом демократии, человеком истекшего года является Гитлер, причем журнал выражает уверенность, что Адольфу Гитлеру удастся и «1939 г. сделать таким, о котором будут вспоминать ещё очень долго». С чем же, потеряв стыд, не захотел считаться журнал «Тайм» и чем на памяти товарища Сталина отличился этот «человек» в истекшем году? Во-первых, оккупацией безвольной, добровольно сдавшейся Австрии и развязанным там истреблением политических и идейных противников, оскорблением и унижением австрийских евреев, присвоением еврейской собственности, а также изгнанием, вынужденным и добровольным, именитых и богатых евреев за пределы страны. Во-вторых, отторжением западной части Чехословакии, отданной ему в качестве подарка Чемберленом и Даладье. В-третьих, «хрустальной ночью», во время которой избивали и убивали безоружных, не оказавших сопротивления евреев в Германии, разбивали и грабили их лавки и мастерские, передавали крупную еврейскую собственность крупным немецким собственникам, а среднюю и мелкую еврейскую собственность передавали средним и мелким немецким собственникам, отчего за одну эту ночь немецкие собственники сделались вдвое, втрое богаче. И это истинный идеал тесного круга американских промышленников и финансистов, которые держат под своим контролем все, или почти все, ресурсы страны, её политиков, её газеты, журналы и радио, а теперь истинный идеал средних и мелких собственников США и Европы? И это общественное мнение, с которым не могут не считаться господин президент Соединенных Штатов Америки и премьер-министры западных демократий? Это – так. А почему это так? А потому это так, что для собственников Соединенных Штатов Америки и всех демократических стран Адольф Гитлер только временный, во всех, или почти во всех, отношениях приемлемый враг. Для них единственный, постоянный, во всех отношениях неприемлемый враг – только Россия-СССР. Товарищ Сталин об этом не знает? Товарищ Сталин знает об этом давно, пожалуй, с самого начала этого кровавого века, его знание всего лишь подтверждается развязной и далеко не безответственной выходкой новогоднего номера «Тайм», ибо в конечном-то счёте указано направление всем американским и европейским промышленникам и финансистам, куда им следует направлять свои капиталы.

У Гитлера этим громким, однако грязным, бессовестным комплиментом отныне развязаны руки: бей и круши, хоть на западе, хоть на востоке. Недаром уже третьего января итальянский посол привозит Муссолини ответ Риббентропа, который даёт одобренное ободренным фюрером согласие на заключение военного союза в этой редакции, несмотря на то, что ещё неделю назад он не считал такой союз выгодным для Германии. Недаром четвёртого января ежегодное, обязательное послание конгрессу господина президента Соединенных Штатов весь мир приводит в недоумение. Давно ли господин президент одобрял разрешение на агрессию, данное Гитлеру в Мюнхене Чемберленом и Даладье, давно ли величал за этот подвиг молодцом Чемберлена? Двух месяцев не прошло, а послание конгрессу зачитывает словно другой человек. Помилуйте, какой мир, тем более мир для целого поколения, как во все тяжкие твердил и продолжает твердить английский премьер, заблудившийся в трёх соснах? Господин резидент заявляет, по своей манере пустозвонно и риторично, однако понятно:

– Везде вокруг нас бушуют необъявленные войны, настоящие и экономические. Везде вокруг нас существует угроза новых агрессий, экономических и военных. Приходят такие времена в жизни людей, когда они должны быть готовы защищать не только свои очаги, но самые основания веры и человечества, на которых стоят их храмы, их правительства и цивилизация.

Того гляди, он объявит войну всем тем, кто посягает на очаги, храмы, основания веры и человечества, на правительства и даже цивилизацию, для уничтожения которой предназначена его тяжёлая авиация, однако он намекает на иные, более приемлемые для его «нового курса», более выгодные меры, намекает, конечно, туманно:

– Есть много методов, за исключением войны, но значительно более сильных и эффективных, чем простые слова, довести до сознания правительств-агрессоров единую волю нашего народа.

Каковы эти меры? Ни каковы. Применить хоть сколько-нибудь сильные, тем более эффективные меры господину президенту будто бы не позволяет закон о нейтралитете, подписанный им, хотя тот же закон о нейтралитете ничуть не мешает предоставить двадцатипятимиллионный кредит Чан Кайши, который ведет настоящую войну не только против японских захватчиков, но и против коммунистической армии Мао Цзэдуна. Ради спасительного взлета американской военной промышленности с нейтралитетом необходимо покончить, однако господин президент не может и не хочет об этом прямо сказать, он выражается иносказательно:

– Мы поняли на опыте, что, когда мы сознательно стремимся быть нейтральными, наши законы о нейтралитете могут быть несправедливыми, в действительности они могут оказывать помощь агрессору и лишать этой помощи жертву агрессии.

Из чего следует, что господин президент намерен оказывать помощь только тем, кто станет жертвой того самого вооружения, которое Германия спешно куёт с помощью американского капитала и новейших, в том числе засекреченных, американских разработок и технологий. Эта новость молниеносно облетает весь мир. О ней толкуют политики в своих кабинетах, её расписывают яркими красками на страницах газет, по радио о ней надрываются репортеры, как говорится, с места события, и мало кто замечает, что для того, чтобы явились жертвы агрессии, необходима агрессия, понятное дело, не любая агрессия, а та агрессия, которая выгодна американским промышленникам и финансистам, что такую агрессию не только не следует сдерживать, её следует поощрять, иначе не поможешь жертвам агрессии.

Недаром уже пятого января Гитлер беседует с польским министром иностранных дел Беком таким тоном и так, будто уже владеет властью над миром. Он предлагает полякам Советскую Украину, себе готов взять весь Северо-Запад России-СССР. И оба лгут. По инициативе фюрера в прессе трещит и стреляет компания о планах создания «Великой Украины» под протекторатом Германии, что, естественно, в Лондоне и Париже встречено с пониманием. Бек отлично знает об этом и обещает подумать. Оккупация Украины снится полякам даже во сне, но может ли он согласиться, понимая, что его хотят обмануть. А если не согласится, Гитлер возьмет себе и Северо-Запад России-СССР, и Украину, и Польшу. Поляки только не хотят делиться с немцами ни Северо-Западом России-СССР, ни Украиной. Ретивым полякам и этого мало. Они предлагают румынам совместными силами разрешить, как они выражаются, украинский вопрос, не как-нибудь, а просто-напросто оторвав от Советского Союза всю Украину, а заодно подстрекнуть антисоветские настроения в Закавказье, куда поляки тоже не прочь заглянуть, за нефтью, конечно, чужая нефть и полякам нужна. В те же дни, точно почуяв острым нюхом гиены даровую добычу, правительство Польши устанавливает консульские отношения с Маньчжоу-Го, явным образом намекая на то, что поддержит японцев, если они нападут на Советский Союз, в обмен, конечно, на Украину.

Однако о Закавказье и Маньчжоу-Го речь пока не идёт. Даже Украину расчётливый Гитлер пока что отодвигает на второй план. Его первой заботой являются Данциг и Коридор. Этот крупный торговый порт, удачно расположенный в устье Вислы, населённый немцами и застроенный протестантскими кирхами, в течение десяти столетий входил то в Ганзейский союз, то в Польское королевство, то в польско-литовскую Речь Посполитую, то в Прусское королевство, то объявлялся вольным городом, то входил в состав Германской империи, пока наконец англичане и французы, кроившие в Версале карту Европы по своему произволу, не вычеркнули его из состава Германии и не объявили его вольной республикой под покровительством Лиги наций, а для того чтобы вновь образованная Польша могла использовать его в интересах своей торговли, отхватили от западной части Восточной Пруссии полоску земли и передали её полякам, бесцеремонно отделив самую германскую территорию Германии от Германии.

Не успевает Гитлер произнести эти два слова, как польский министр и полковник, в недавнем прошлом ближайший сподвижник Пилсудского, решительно его обрывает:

– Этот вопрос касается не только нашей и вашей страны. Он касается также третьих сторон, прежде всего Лиги наций, и не может обсуждаться без них.

Гитлер выводит Бека из заблуждения:

– Данциг остаётся и всегда будет немецким.

Поглядев на него своим мёртвым взглядом, который он считает магическим, он прибавляет в качестве утешения:

– Само собой разумеется, ваши экономические интересы должны быть обеспечены, это интересы и Данцига, поскольку без Польши его экономика не может существовать.

Бек вспыхивает:

– А Коридор?!

– Восточной Пруссии необходимо воссоединиться с Германией, однако, если отобрать у вас Коридор, между вами и нами возникнет напряжённость, подобная револьверу, спуск которого может сработать в любой момент.

В знак согласия Бек кивает головой. Однако Гитлеру уже ясно, что с поляками невозможно договориться ни о Данциге, ни о Коридоре, тем более невозможно договориться о союзе, направленном против России-СССР, что между Германией и Польшей неизбежна война, и он заканчивает беседу, устало и безразлично:

– Это вам следует обсудить с Риббентропом.

Вопрос уже не в том, воевать Германии с Польшей или не воевать. Вопрос исключительно в том, как в этом случае поступит прогнившая демократия, и как поступит Россия-СССР, особенно Россия-СССР. Гитлер ведёт свою внешнюю политику под чёрным флагом объединения всех немецких земель, и он, естественно понимает, что и Сталин имеет точно такое желание и точно такую необходимость объединить под красным знаменем все российские земли, и первыми в этом направлении не могут не стоять те земли, которые Польша захватила по Рижскому договору 1921 года в обход версальской системы и с молчаливого согласия стран-победительниц, которые эту систему придумали, именно против Германии и советской России. А чем грозит Гитлеру это желание Сталина вернуть границу России-СССР на так называемую линию Керзона, то есть на берега Буга и Сана? Это желание Сталина грозит Гитлеру тем, что, напав на Польшу, он встретит на берегах Буга и Сана если не более сильную, то более многочисленную Красную Армию. В состоянии ли возрождённая им, ещё не обстрелянная немецкая армия противостоять сразу и армии Польши и армии России-СССР? При всей его страсти рисковать даже на последние деньги, он знает, возрождённая им, ещё не обстрелянная немецкая армия противостоять сразу двум армиям не способна.

Вот почему тем же днём пятого января в Берлине советское полпредство нежданно негаданно, без приглашения посещает Хильгер, экономический советник германского посольства в Москве, чтобы сообщить, что он только что передал советскому торгпреду предложение германского правительства возобновить переговоры по вопросам экономического сотрудничества, исключительно прочного и плодотворного до недавнего времени.

Мерекалов, советский полпред, удивлён не столько самим сообщением, сколько поспешностью Хильгера, который не стал дожидаться, когда торгпред заведённым порядком передаст этот разговор по инстанциям:

– Какие переговоры?

Хильгер оживлён, точно делает крупный подарок:

– Мы предлагаем кредит в двести миллионов рейхсмарок со значительным улучшением ранее сделанных нами условий.

Переговоры об этих кредитах начались год назад, однако германские условия были нам настолько невыгодны, что в марте пришлось переговоры прервать. Стало быть, у немцев что-то случилось, может быть, даже где-то горит, и умный Мерекалов отзывается кратко:

– Очень рад. С нынешней почтой отправлю телеграмму в Москву.

Подобные махинации очень не нравятся Соединённым Штатам Америки. Там хорошо поставлена разведка в Европе. В Берлине скромную должность торгового атташе занимает обычный инженер по образованию и крупнейший американский разведчик Вуд. Его донесения регулярно и своевременно попадают прямо на стол президента. По его поручению Донован, старый приятель, юрист с Уолл-стрита, колесит по Европе, встречается с дуче и фюрером, его допускают в штабы итальянской армии, его радушно принимают франкисты, он путешественник, он частное лицо и отличный разведчик, от которого господин президент получает самые точные сведения о положении дел. Так же верно служит ему Стефенсон, мультимиллионер из Канады, втёршийся в доверие к Черчиллю, тоже в качестве путешествующего лица добывающий ценную информацию. Таким образом сведения господина президента разнообразны и достоверны. Господина президента они не могут не взволновать. Он не стал бы возражать, если бы все они вместе, японцы, итальянцы, немцы, поляки вкупе с русскими белогвардейцами, дружно навалились на Советский Союз, недаром он отозвал своего посла из Москвы и не находит нужным назначить другого. Однако ему не нравятся шашни, которые Гитлер затевает с посольством России-СССР, военное соглашение Японии, Италии, Германии, с возможным присоединением им искренне презираемой Польши, против Англии и США, наводит на размышление, но нисколько не пугает его. В самом деле, чего же пугаться? Англия, исторически неизбежный союзник ровно столько же, сколько исторически неизбежный противник, содержит громадный военно-морской флот, а Соединённые Штаты располагают самой многочисленной авиацией. Но, как ни странно, господину президенту этого мало. Господин президент уверяет нацию, что Соединённые Штаты Америки, якобы для обороны Западного полушария от Северного до Южного полюсов, обязаны иметь не менее двадцати тысяч самолетов, в любую минуту готовых взлететь, стрелять и бомбить, а к ним производить ежегодно ещё двадцать четыре тысячи самолетов, в любую минуту готовых взлететь, стрелять и бомбить, поскольку, приводит он в доказательство своей правоты, Германия производит двенадцать тысяч таких самолётов, тогда как в Англии вступает в строй не более пяти тысяч и около трех с половиной тысяч во Франции. Такой уймы самолётов ему всё-таки мало. В прошедшем году он затрачивает миллиард долларов на пополнение американского военного флота и треть миллиарда на приобретение снаряжения для четырёх миллионов бойцов.

Для чего надобна такая уйма оружия? Для какой обороны, пусть даже от полюса до полюса всего своего полушария? Кто на его полушарие собирается нападать? Никто на его полушарие не собирается нападать, а главное, никто не способен напасть, кроме, пожалуй, Японии. У Германии пока что коротки руки даже для Польши. Англия и Франция не мыслят ни о каком нападении, хотя враг у них, в лице «человека года», гнездится под самым боком. Япония, положим, в союзе с Италией и Германией, может быть, и хочет, но не способна напасть. Япония целиком и полностью зависит от поставок топлива и сырья. Значительные поставки идут в Японию из Соединённых Штатов Америки. Пустись Япония в военные авантюры, Соединённые Штаты Америки в тот же день прекращают поставки нефти и железной руды. Последствия известны товарищу Сталину, как они известны японцам и самому президенту: самое большее через полгода японская промышленность остановится, самолеты перестанут взлетать, авианосцы застынут на рейде безжизненной грудой ржавеющего металла. А если помнить, что сухопутная армия застряла в Китае, японцам и в голову не может прийти напасть на Америку, тем более от Северного до Южного полюса. Англия – дело иное. Английские колонии давно не дают покоя японцам, но точно также они не дают покоя американцам. Если американский капитал намерен не только выжить в звериной борьбе не на жизнь, а на смерть, но и взять под свой контроль все ресурсы, всю политику и всех политиков сего мира, ему необходимо проникнуть в Индонезию, в Индию, на Ближний Восток. Стоит ли волноваться, если японцы расправятся в этих краях с англичанами? Напротив, японцев следует поощрять, чтобы потом самих японцев вышвырнуть вон.

Больше того, господин президент нагло лжёт всему миру. Ни к какой обороне он не готовится. Какие самолеты строят в Соединённых Штатах Америки? Истребители, бомбардировщики поля боя? Строят, конечно, и их, но ровно столько, сколько требуется для палубной авиации. Главным образом в Соединённых Штатах Америки строят тяжелые бомбардировщики дальнего действия. Это не просто наступательное оружие. Такие бомбардировщики предназначены для так называемой цивилизационной войны. Они не способны к прицельному бомбометанию. Они сбрасывают свой смертоносный груз с большой высоты и уничтожают без разбора электростанции, промышленные предприятия, железные дороги, жилые дома вместе с рабочими и мирными горожанами, точно так, как действуют фашисты в Испании. А какие корабли в Америке строят? В Америке строят в первую очередь авианосцы. Разве авианосцы принадлежат к оборонительному оружию? Нет, авианосцы принадлежат к оружию наступательному. Они предназначены для того, чтобы приблизиться к неприятельским берегам и обрушить на них всю мощь своей авиации.

С кем же американцы собираются воевать? Ни с кем они не собираются воевать. У американцев закон о нейтралитете. Закон принят Конгрессом. Его подписал господин президент своим «вечным пером». Для чего же американцам такая уйма оружия? Ответить нетрудно. Возвышение Соединённых Штатов Америки началось с предыдущей войны. Тогда американцы продавали горы оружия, странам Антанты прежде всего, а понемногу, тайно, и всем остальным, сами же вступили в войну в самом конце, не проявили ни героизма, ни умения воевать, славы себе не снискали, однако оказались в числе победителей. И каких победителей! За пять лет войны они выкачали из Европы все золотые запасы, после чего опутали её долгами по самое горло и драли с неё проценты с каждого доллара, данного исключительно из солидарности и дружеской симпатии в долг. Именно на этих дрожжах взошло американское «чудо». Промышленность заработала на полную мощь, поставляя оборудование и промышленные товары всё той же вконец разоренной Европе, фермеры богатели, поставляя хлеб, мясо и масло всё той же разорённой, оголодавшей Европе. Правда, на тех же дрожжах взлетели до небес барыши биржевых спекулянтов. Жадность охватила всю нацию, включая рабочих и служащих. Все покупали и продавали пустые бумажки, которые именуются акциями. Нечего удивляться, что американское «чудо» длилось недолго. Крах наступил спустя десять лет. Экономический кризис сменился Великой депрессией. Великая депрессия не изжита до сих пор. Сколько бы ни превозносил господин президент свой «новый курс», сколько бы ни уверял, будто «мы ныне куда более мудрая и крепкая нация, чем были в 1929 или в 1932 году», он лжёт. Его внутренняя политика не даёт благих результатов. Миллионы безработных продолжают голодать, не имея никакого пособия, кроме случайных раздач куска хлеба и миски жидкого супа из благотворительных кухонь. Уже третий миллион молодых людей в возрасте до двадцати пяти лет проходят курс лечения от безработицы в трудовых лагерях, под присмотром и наставлением кадровых офицеров, получая за свои труды по насажденью лесов и осушенью болот по доллару в день и скудный паек, не больший того, что уголовные преступники, получившие свой срок по суду, имеют в Советской стране в местах заключения. Промышленность всё ещё дышит на ладан, с величайшим трудом карабкаясь до той высоты, с какой она свалилась в депрессию. Банки бедствуют. Фермеры нищают. Биржевые спекуляции вызывают тоску.

Уйма оружия необходима Соединённым Штатам Америки именно для того, чтобы выбраться наконец из Великой депрессии. Господин президент распределяет, как он ханжески именует, военные «учебные и экспериментальные» заказы на частных заводах. Туда, на счета этих заводов, закачиваются и миллионы долларов на бомбардировщики дальнего действия, и миллиард на авианосцы, и треть миллиарда на снаряжение для четырёх миллионов бойцов. Внутри страны такой уйме оружия нечего делать, остаётся только ржаветь. Такую уйму оружия необходимо как можно скорее продать. Встаёт вопрос: кому продавать? Хотелось бы всем, однако господин президент заявляет открыто, что, вопреки поползновению многих промышленников, неверно думать, будто мы можем иметь дело с Гитлером:

– Да, мы можем иметь дело с ним, но при этом мы утратим всё, за что стоит Америка.

Господин президент умеет пускать пыль в глаза, и на этот раз это очень густая пыль. Действительно, непосредственно с Гитлером никакого дела «мы» не имеем. Однако кому не известно, что крупнейшие американские корпорации продают Германии не только стратегическое сырье, но и оружие? Кому не известно, что американский, в том числе и американский еврейский, капитал успешно и громадными суммами участвует в стремительном подъёме военной промышленности Германии? Кому не известно, что Шахт, правая рука этого самого Гитлера по части как новейших вооружений, так и стратегии, тесно связан именно с теми финансово-промышленными группами Соединённых Штатов Америки, которые дважды сажали Франклина Делано Рузвельта в президентское кресло и не прочь посадить в третий раз, именно потому, что он палец о палец не ударяет, чтобы пресечь эти в данных обстоятельствах преступные связи, тем более вывести американский капитал из германской военной промышленности? Да и в его ли фактически призрачной власти пресечь торговлю стратегическим сырьём и оружием? В его ли фактически призрачной власти вывести американский капитал из германской военной промышленности? Именно в этой сфере экономической жизни его власти положен неодолимый предел. Кто в его мире и бог и царь и воинский начальник? В его мире и бог и царь и воинский начальник частная собственность, в его мире и бог и царь и воинский начальник финансово-промышленный капитал. Будет выгодно финансово-промышленному капиталу продавать стратегическое сырьё и оружие хоть самому дьяволу, финансово-промышленный капитал продаст ему и стратегическое сырьё и оружие, а пикни против этого хоть сам господин президент, только его и видели, если не после насквозь подкупных демократических выборов, то от ножа или пули убийцы. Оттого господин президент так сильно напирает на риторику и на не существующие в мире капитала основы морали, что сам сознаёт, в какой крайней степени он бессилен перед финансово-промышленным капиталом. Он сознательно лжёт, лжёт и лжёт. Подлость его замыслов обнажается, достаточно присмотреться к его азиатской политике. Кто играет роль агрессора в Азии? Роль агрессора в Азии играет Япония. Кто поставляет Японии топливо и сырьё, без которых Япония ни на какую агрессию не способна? Топливо и сырьё поставляет Америка. Кто в Азии является жертвой японской агрессии? Жертвой японской агрессии в Азии является Китай. Кто предоставляет Китаю военный кредит на двадцать пять миллионов долларов? Военный кредит на двадцать пять миллионов долларов предоставляет Китаю Америка. Кто через Бирму переправляет непрерывным потоком военные грузы в Китай? Через Бирму непрерывным потоком военные грузы в Китай переправляет всё та же Америка.

Может быть, всё это лишь ошибка ума, может быть, господин президент слабо разбирается во внутренней и внешней политике? Нет, это не ошибка ума и господин президент как мало кто из его современников разбирается во внутренней и внешней политике. Напротив, господин президент отчётливо сознает выгоды и потребности финансово-промышленного капитала Америки и с ясным умом и в твёрдой памяти стоит на страже выгод и потребностей финансово-промышленного капитала Америки. Больше того, он мыслит далеко вперед, стратегически. Положим, это подлая стратегия, но эта американская стратегия рассчитана до конца века, может быть, на века. В чём она состоит? Она состоит в том, чтобы весь мир был разорён, как он был разорён в ходе предыдущей войны, а финансово-промышленный капитал всему этому миру продавал за наличный расчет или отпускал в долг бомбардировщики, авианосцы и снаряжение, потом под угрозой нападения этих бомбардировщиков, авианосцев и снаряжения разорённому миру продавал за наличный расчет или отпускал в долг предметы первой необходимости, оборудование, тушонку и хлеб для разрушенной промышленности и умирающего от голода населения, потом вновь продавал за наличный расчёт или отпускал в долг бомбардировщики, авианосцы и снаряжение. На этом гнусном фундаменте расцветает американское «чудо». Уберите фундамент, исключите возможность разжигать войны и продавать бомбардировщики, авианосцы и снаряжение – и «чуда» не будет.

Из-за плотной завесы заведомой лжи, которую развешивает господин президент, уютно устроившись у камина, можно различить только то, что ни Италия, ни Германия не получат американских бомбардировщиков дальнего действия, американских авианосцев, американского снаряжения для миллионов бойцов официальным путём, тогда как тайная многолетняя торговля сырьём и оружием, тайные многолетние связи американского финансово-промышленного капитала с германской военной промышленностью продолжатся на неопределённое время, может быть, навсегда.

Возникает законный вопрос, кому предназначает это первоклассное вооружение господин президент? Советский Союз господин президент обходит молчанием. Остаются Англия и Франция, однако Англия и Франция не только в настоящий момент не воюют, не только не хотят воевать, они самыми низкими, самыми подлыми способами силятся увильнуть от войны и направить агрессию Германии, наглеющей не по дням, а по часам, на восток. Кто именно предпочтительней для актов агрессии, по их твёрдым, исторически сложившимся убеждениям? Чехословакия? Хорошо! Польша? Прекрасно! Советский Союз? Лучшего они все вместе взятые себе и представить не могут, ведь они лютой ненавистью ненавидят Советский Союз, как всегда ненавидели и ещё долго будут ненавидеть Россию!

Как же должен поступить господин президент, чтобы его «новый курс» восторжествовал не на словах, а на деле? Господин президент должен разжечь новую мировую войну и втянуть в неё всех, кому он сможет продать американские бомбардировщики дальнего действия, американские авианосцы и американское снаряжение, которые того гляди залежатся, проржавеют, сгниют, продать прежде всего для того, чтобы не способная самостоятельно выбраться из глубокого кризиса американская промышленность заработала наконец на полную мощь, а финансово-промышленный капитал начал выкачивать баснословные барыши.

Замысел, естественно, тайный. Приступать к его исполнению приходится исподволь. Немудрено, что не успевает Япония договориться с Италией и Германией о военном союзе не против того, кого надо, в самой Японии начинаются осложнения. В отставку подает принц Коноэ, встретивший в Китае сопротивление, которого не ожидал. Его место занимает Хиранума, бывший председатель Тайного совета, а принц Коноэ перемещается на его место. Хиранума колеблется. Ему очень хочется иметь военный союз против России-СССР, лучше только оборонительный, и очень не хочется испортить отношения с Англией и США, тогда как немцы явно торопятся с этим союзом, направленным на запад и на восток. Немудрено, что немцы вдруг отказываются от своего верного, хотя и не особенно преданного союзника. Давно ли они предполагали совместно с поляками состряпать «Великую Украину» из населенных украинцами советских, польских и закарпатских земель, предполагая превратить эту будто бы «Великую Украину» в германский протекторат, а по всему видать, что они готовятся навалиться на поляков всей своей стремительно крепнущей мощью и ещё более крепнущей наглостью, в случае удачи стремясь создать «Великую Украину» уже в одиночку, что для СССР означает нападение в одно время с востока и запада.

Новые донесения разведки поначалу вызывают недоумение. Что Япония спит и видит, как бы прикарманить весь Дальний Восток, включая Байкал, это не удивляет, это известно давно, приблизительно с конца того века. Но с какой стати немцам нападать на поляков? Всё ради того же пресловутого жизненного пространства, без которого в современном мире, где многообразно и широко развиты торговля и пути сообщения, как автомобильные и железнодорожные, так и воздушные, легко обойтись? Разве не выгодней им соединить свои дивизии с польскими, на данный момент, предположительно, не менее сильными, и вместе ринуться на восток или на запад, что для тех и других всё равно? Разве поляки менее агрессивны, чем немцы, менее готовы воевать всё за то же пресловутое жизненное пространство со всеми своими соседями, особенно с ненавистными русскими? Разве поляки не видят в мечтах былую, всеми народами давно позабытую Речь Посполитую, всенепременно от моря до моря? Разве, действуя поодиночке, поляки и немцы способны одолеть Советский Союз, Францию, Англию, США, то есть получить всё то же пресловутое жизненное пространство, колонии в Африке, колонии в Азии, колонии прежде всего? Что за охота тешить себя?

В течение теперь уже трёх веков у поляков не нашлось собственных сил, чтобы восстановить и прежде шаткую польско-литовскую государственность. Независимость им, как и чехам, и литовцам, и эстонцам, и латышам, даровала Антанта, сшив на живую нитку исторически уже разнородные земли Германии, Австро-Венгрии и России, сочинив из счастливых марионеток что-то вроде восточного вала против России-СССР. С того самого дня, когда потерпели позорное поражение в боях с Красной Армией, страны Антанты готовят поляков к агрессии, вооружают современным оружием, направляют инструкторов в польскую армию, обучают её офицеров и бросают против России-СССР, обескровленной сначала в мировой, потом в гражданской войне. Первые успехи поляков были огромны. Им удалось захватить правобережную Украину, овладеть Киевом. Выбить их выбили, однако с большими потерями. Тем не менее красные армии уже подходили к Варшаве, против чего товарищ Сталин тогда возражал, предупреждая, что эта псевдореволюционная прыть непременно окончиться плохо. Только вследствие беспочвенных мечтаний о мировой революции и грубейших военнно-политических ошибок Троцкого, ныне безумствующего в бессилии злобы, как бешеный пес, и Тухачевского, ныне покойного, кампания оказалась проигранной. Тогда мы потеряли значительную часть Белоруссии и Украины, получив границу чуть не на окраине Минска, в нарушение пресловутой Версальской системы, а польская территория ещё долго служила надёжным приютом для националистических, белогвардейских и петлюровских банд.

Любой, хотя бы самый малый успех кружит агрессорам голову. Польша, действуя откровенно и нагло, продолжала захваты, причём не в той стороне, куда её направляла Антанта. Кое-что ей удалось урвать у Германии, у Чехословакии, а у Литвы она отторгла целую область, включая столицу, так что Литве, тоже марионетке, независимой вовсе не бескорыстными милостями Антанты, остаются жалкие крохи когда-то значительной территории. Даже у Антанты, непоправимо, исключительно агрессивной, лопается терпение. Поляков вежливо просят Виленскую область вернуть её законной владелице, учреждённой всё той же Версальской системой. Не тут-то было. Польское правительство, посаженное самой же Антантой, разводит руками: видите ли, господа, наши солдаты там взбунтовались, не хотят уходить. И ничего, не ушли, и Антанта проглотила отравленную пилюлю, поскольку рассчитывает рано или поздно вновь повернуть поляков на нас. Полякам прощается всё. Прощается польский расизм в отношении евреев, украинцев и особенно русских. Прощается изуверское истребление русских пленных, приблизительно восьмидесяти тысяч бойцов. Прощается уничтожение на захваченных территориях православных церквей или превращение их в католические костелы. Прощается вытеснение украинской культуры и образования украинцев и белорусов на родном языке. Прощается даже то, что именно Польша поощряет Германию к новым и новым захватам. Германия, в нарушение Версальской системы, которую Антанта объявляет чуть не священной, вводит всеобщую воинскую повинность, и в Лиге наций эту наглость оправдывают именно польские дипломаты. Германия, с тайного согласия англичан, вводит войска в Рейнскую область, и на её защиту горой встают всё те же услужливые польские дипломаты. Им по душе захват итальянцами Эфиопии. Они не находят ничего предосудительного в том, что итальянские и немецкие фашисты открыто воюют на стороне фашиста Франко против законно избранного правительства республиканской Испании. Польское правительство не только не видит ничего предосудительного в аншлюсе Австрии, но ещё и связывает руки Советскому Союзу и Франции, которые могли остановить агрессора в самом начале. Выбрав время перед самым броском немецких дивизий на Вену, оно испрашивает у фюрера благословение овладеть всей Литвой. Фюрер видимо рад: пусть-ка прогнившие европейские демократии попробуют им помешать, ведь вдвоём они втрое сильней. Он благословляет польскую жажду поживы, оговорив, что Германия претендует на Мемель. Французам становится не по себе. В Париже пытаются урезонить польского посла Лукасевича. Тот знает, что имеет дело именно с разложившейся демократией, и отвечает с беспримерной наглостью надутого самомнением шляхтича, что в польском обществе ещё живы досадные воспоминания о недоброжелательном отношении к нему всей французской прессы в момент больших затруднений, которые испытывала Польша во время инцидента с Литвой, как он находит возможным именовать откровенный захват чуть ли не половины соседнего государства, независимость которого не только признана, но и обеспечена гарантией Франции. Он напоминает о будто бы неслыханном поведении французской дипломатии при разрешении проблемы, столь жизненной и важной для Польши. Он уверяет, что все поляки свято хранят в памяти впечатление, что Франция тогда не только не была вместе с ними, а напротив, пренебрегая их интересами, была озабочена вопросом о проходе советских войск через их территорию в случае войны России и Франции против Германии. Тут Боннэ, верно, наконец пришедший в себя, прерывает зарвавшегося посла, пытается возражать, однако возражает так, точно он виноват, всего лишь напомнив, что в те времена именно Франция советовала Литве примириться с поляками, то есть примириться с потерей столицы и чуть ли не половины своей исторической территории. Тут уж у поляка от гнева кружится голова, и посол отвечает чуть не с презрением в голосе и в лице, что на эту тему дискуссию начинать не желает, ибо это было бы слишком тяжело для него, право, им обоим лучше об этом деле забыть.

Вторжение поляков в Литву было бы прямой угрозой России-СССР. Пришлось пригласить польского посла в наркомат иностранных дел и вежливо с должной твёрдостью объяснить, что у Советского Союза, к сожалению, не имеется, по вине той стороны, договора о помощи, но, тем не менее, Советский Союз почитает своим долгом встать на защиту Литвы. Количество советских дивизий, которое не составляет тайны для польской разведки, произвело впечатление. Крикливым, но вечно трусливым полякам пришлось отступить. Однако этой провокации было довольно. Французы замялись. Им представился подходящий предлог: мол, они остаются одни, где же им одним с Германией воевать. У них дивизий тоже было довольно, но они о количестве их промолчали, точно забыли. Промолчала и Англия. Австрия беспрекословно, без единого выстрела влилась в состав новой Германской империи, Третьего рейха, как они говорят.

Затем именно Польша провоцирует преступный мюнхенский сговор. Всем известно, что Франция имела военный союз отдельно с Чехословакией, отдельно с Польшей, и когда Германия предъявила Чехословакии ультиматум, ей очень хотелось, чтобы между Чехословакией и Польшей также был заключен военный союз. В таком случае, если Франция объявит войну Германии в защиту Чехословакии, войну Германии объявит и Польша, тогда Германии несдобровать. Польское правительство приходит в благородное негодование: ни под каким видом, ведь в таком случае не Германия объявит войну Франции, а Франция нападёт на Германию, а благородная, исключительно миролюбивая Польша ни в коем случае не поддержит агрессора, наверняка отдавая отчёт, что тем самым поощряет агрессора. И Франция вновь поджимает хвост, трусливо и подло. И в Мюнхене выдаёт, вместе с Англией, Чехословакию головой и принуждают Бенеша сложить оружие перед Германией, после чего тому остается только оставить пост президента и спасать свое достоинство в США, между прочим, на деньги, выданные ему по приказу товарища Сталина советской разведкой в сумме десяти тысяч долларов на транспортировку лично себя, семьи и архива. Что ж, немцы вступают в Чехословакию, раз это им разрешила Антанта. Однако никто не разрешал того же полякам. Тем не менее, не успевают немцы оккупировать Судетскую область, населенную почти исключительно немцами, как поляки захватывают Тешинскую область, населенную на две трети чехами, а поляками только на треть, и тем самым преподносят немцам хороший урок, который заключается в том, что дружба, мол, дружбой, а приобретения врозь.

Всё-таки и после полученного урока неутомимый в стремлении к своей цели фюрер пытается заключить с Польшей военный союз, направленный как против западных демократий, так и против России-СССР. Бывший ефрейтор всё ещё так не уверен в себе, что ему мало пакта с Италией и Японией, который как будто уже на мази. Он жаждет иметь союзников всюду. Шестого января в Мюнхене его министр иностранных дел Риббентроп встречается с польским министром иностранных дел Беком. В сущности, встречаются два бандита, которые нацелились на Советскую Украину, но не знают, как её поделить. Риббентроп повторяет уже выдвинутые Германией требования: Данциг должен быть включён в состав Третьего рейха, а Польша даёт согласие на строительство германской автострады и железной дороги сквозь так называемый «польский коридор». Взамен он обещает продлить на двадцать пять лет совместную декларацию о мирном разрешении межгосударственных споров и неприменении силы. Кроме того, Германия гарантирует неприкосновенность существующих германо-польских границ и предлагает полякам вступить в Антикоминтерновский блок, то есть готовиться к войне против России-СССР, потом против Франции, потом против Англии, которая для Германии, как ни крути, враг номер один, несмотря даже на то, что с Англией она два месяца назад подписала декларацию о ненападении, ведёт с ней тайные переговоры о самых широких экономических связях и хоть сейчас готова заключить военный союз, на время, конечно, пока не придет её черед платить по долгам. Стараясь задобрить поляков, Риббентроп обещает, что немцы ни в коем случае не станут посягать на польскую Украину, тем более не позволят учредить «Великую Украину», о которой грезят украинские националисты, народ озлобленный, но мелкотравчатый и, по мнению немцев, достойный презрения. Правда, никаких территориальных приращений не предлагает хищным полякам взамен. И в этом кроется ошибка немецкой политики, не менее хищной, зато более наглой. И Бек, само собой, не видя никакой выгоды, но ясно видя убытки в виде Данцига, уклоняется от прямого ответа. Заверяет, что поляки были и будут против русских всегда стоять как стена, что против Коминтерна принимали, принимают, будут и впредь принимать полицейские меры, однако в Антикоминтерновский блок вступать пока опасаются, как бы не стряслось чего плохого со стороны этих русских, которые всё-таки стоят у них на границе, а что касается Украины, так Украина всегда была польской, а в Киеве поляки были и вовсе недавно, в 1920 году. Со своей стороны Бек любезно приглашает Риббентропа в Варшаву, где можно продолжить столь важные, столь интересные переговоры.

Риббентроп благодарит и о провале переговоров ставит в известность нетерпеливо ожидавшего фюрера. Фюрер растерян, он явно не ожидал от поляков отказа, возможно, уже подсчитав, сколько дивизий, немецких и польских, сможет двинуть против России-СССР. Фюрер колеблется и как будто составляет в уме другой план. В тот же день он исправляет текст трёхстороннего военного союза, выбросив обязательство не заключать иных договоров, которые могли бы противоречить данному соглашению, и Риббентроп без промедления пересылает его в Токио и Рим. В Риме не возражают. В Токио вносят поправки. Правительство Хиранумы не находит причин в угоду дуче и фюреру открыто ссориться с Англией и США, оно полагает, что в случае войны Японии следует ограничиться против своих тихоокеанских противников лишь экономической и политической, но отнюдь не военной помощью своим новым союзникам, но даёт довольно прозрачно понять, что Япония с удовольствием окажет всю возможную и политическую и экономическую и военную помощь исключительно против русских, заклятых врагов.

Фюреру очень не нравится эта восточная хитрость. Любитель провокаций разного рода, он находит нужным припугнуть Токио, а заодно и Рим, который согласие дал, но подписывать договор не спешит, припугнуть мимоходом, слегка, чтобы слишком не напугать. Трюк, придуманный им, тем и хорош, что в нём таится угроза, но сам по себе он загадочен и необъясним.

Полпреду Мерекалову наносят визит экономический советник германского посольства в Москве Густав Хильгер и бывший посол в СССР Рудольф Надольный, отставленный фюрером за слишком очевидные симпатии к русским, предлагают возобновить переговоры о большей активности взаимной торговли, прерванные почти год назад, намекают на возможность немецких кредитов миллионов на двести рейхсмарок, при условии, разумеется, что в течение двух лет Россия доведёт стоимость поставляемого в Германию сырья на три четверти этой значительной суммы. Предложение неофициальное, но интересное. Нам кредиты, оборудование, станки нужны позарез, немцам позарез необходимо сырьё, это понятно даже самому наивному либеральному болтуну в английском или французском парламенте. Отчего не возобновить? И Микоян телеграфирует полпреду в Берлин, что мы поговорить на эту обоюдно полезную тему не прочь, впрочем, пока что только поговорить. Это восьмого. Десятого января советское правительство выражает согласие принять германскую торговую делегацию для переговоров в Москве, а уже одиннадцатого полпред встречается с заведующим экономическим отделом германского МИДа, информирует о согласии и ещё раз подчёркивает, что вестись переговоры могут только в Москве. Видимо, это условие тоже не нравится фюреру, может быть, портит игру, ведь не Москва прибудет в Берлин, а Берлину предстоит отправляться в Москву, конечно, не на поклон, а всё же это само по себе означает уступку. И не портить не может. Внезапно Чемберлен в компании с Галифаксом устремляются в Рим, и не как-нибудь, а с официальным визитом, что для лидеров европейской демократии как будто бы не к лицу, ведь всем известно, что в Риме фашизм. Оба интригана пытаются оторвать дуче от фюрера, торгуются как на базаре, то есть запрашивают много да обещают мало платить. Дуче тоже торгуется, тоже запрашивает сполна и отвечает уклончиво. Наглость лавочников, как фюрер величает англичан и французов, выводит его из себя. Для должного воздействия на воображение Рима и Лондона, Варшавы и Токио приходится произвести более сильный эффект, и двенадцатого января на дипломатическом приёме в только что заново отделанной рейхсканцелярии по случаю Нового года он вдруг заговаривает с советским полпредом. Понятно, что это подготовленный разговор. Фюреру известно, что Мерекалова в качестве советского представителя выбрал сам Молотов, что его кандидатуру одобрил сам Сталин. Этого мало, он даёт задание адъютанту, и адъютант докладывает последние данные:

– Советский посол Мерекалов ещё очень плохо говорит по-немецки. Однако он старается приобрести знание немецкого языка и уже в состоянии вести простую беседу. Посол Мерекалов ориентирован в проблемах торговых отношений между Германией и Россией, он интересуется ими. Посол недавно пробыл несколько недель в Москве и за это время имел также контакт с графом фон дер Шуленбургом.

Фюрером продумана каждая мелочь. Он говорит дружески, интимно, вполголоса, по-немецки. Он спрашивает, как господина посла встретил Берлин, Он припоминает странное имя его сына Сократ и задает любезный вопрос:

– Как ваш сын с таким философским именем?

Рекомендует бывать в берлинских музеях, интересуется его мнением о новой рейхсканцелярии, ещё раз настойчиво советует ближе познакомиться с жизнью Германии, поздравляет с Новым годом, желает мира и счастья правительству и народам СССР.

Разумеется, в тот же день Мерекалов отправляет в Москву полный отчёт телеграммой. Вечером отчёт ложится на стол товарища Сталина:

«Гитлер подошёл ко мне, поздоровался, спросил о житье в Берлине, о семье, о моей поездке в Москву, подчеркнув, что ему известно о моём визите к Шуленбургу в Москве, пожелал успеха и распрощался. За ним подходили по очереди Риббентроп, Ламерс, ген. Кейтель, Майснер. Каждый из них поддерживал 3–5 минутный разговор в знак внимания. Внешне Гитлер держался очень любезно, не проявив какой-либо неприязни или сухости и, несмотря на моё плохое знание немецкого языка, поддерживал разговор со мной без переводчика».

Тут слова не имеют большого значения. Тут важно, что подошёл и заговорил, к тому же без переводчика, то есть очень лично, интимно, чем в кои-то веки отличил советского полпреда перед другими послами. Если бы нечаянно заговорил с литовским, латвийским или парагвайским послом, никто не обратил бы внимания, каприз диктатора, не больше того, кому интересны Литва, Латвия, Парагвай. Среди европейских политиков недоумение и буря негодования, в европейской печати переполох. Все чуют, что в Берлине царит военное настроение, что нынче в Берлине решается главный вопрос, куда направить первый удар, всё-таки на восток, на восток, на восток или, чем чёрт не шутит, на запад. И замечательно вот что: все пророчат сближение Германии с Советской Россией, предполагают, что фюрер передал товарищу Сталину, что отказывается от Украины, что хочет улучшения отношений, иные доходят и до того, что между этими немцами и этими русскими готовится военный союз именно для совместного похода на запад, что чревато для западных демократий уже прямой военной угрозой, и тут же наперебой распевают, как слаба Красная Армия, как она дезорганизована разоблачением Тухачевского и прочих участников заговора, как она парализована и чуть ли не потеряла способность даже пальцем пошевелить. Очень им хочется, чтобы Красная Армия действительно была дезорганизована и слаба и чтобы фюрер поскорее набросился на неё. Только на японцев, которые тут, пожалуй, прежде других имелись в виду, остаются спокойны. На другой день японский посол с истинно азиатской невозмутимостью докладывает статс-секретарю германского МИДа, что его правительство и при самом благоприятном стечении обстоятельств не сможет подписать договор о военном союзе ранее конца января, поскольку, ваше превосходительство, условия договора надлежит предварительно согласовать с целым рядом инстанций. Пожалуй, пугается один Муссолини, военный союз с Германией и Японией согласен заключить хоть сейчас и даже готов распространить его действие на США, однако с какого тут боку Советский Союз?

Товарищу Сталину есть над чем голову поломать. Ясно с первого взгляда, что это игра, подлая, конечно, но большая игра. С Римом и Токио переговоры не очень удачно идут, так пусть призадумаются, не пойдет ли Германия вместе с Россией, в конце концов они, как уверяют в школе Хаусхофера, разведчика, геополитика, дипломата, учёного, естественные союзники на континенте. Но ведь и с Англией переговоры идут. Фюрер и с Англией не прочь военный союз заключить против России, которая для интересов Англии, державы морской, непримиримый, органический враг, союз, по всей вероятности, временный, пока Россию вместе не разобьют, а там фюрер, получив хлеб, уголь и нефть, доберётся и до туманного Альбиона, который для Германии тоже непримиримый, органический враг. Также возможно, что этим благоволением подается сигнал: возможны взаимовыгодные предложения с его стороны. О чём? Что может фюрер товарищу Сталину предложить? Военный союз? Против кого? Против Англии, против Польши? Товарищ Сталин не станет никаких военных союзов с фюрером заключать. Едва ли фюрер в этом не убежден. Возобновить переговоры о торгово-кредитном соглашении в Берлине, а не в Москве? И тут фюрер не может не знать, что в вопросах достоинства, в вопросах престижа товарищ Сталин на уступки не пойдет никогда. Тогда что? Тогда, может быть, нацеливается подлец на всю Чехословакию, Данциг и Коридор и опасается, что Красная Армия встанет на защиту Чехословакии, о чём Советское правительство заявляло не раз, конечно, если чехо-словаки об этом попросят. Чехословакия ему очень нужна, её промышленность производит лучшее в Европе оружие, у неё очень сильная армия, а если она соединится с русской армии, так немцы костей не соберут, об этом знают не только немецкие, но и английские, и французские, а американские генералы, как не прощупать, чем русские дышат. Так может, приглядывается, с какого боку прощупать? Подождём, и товарищ Сталин, понимая, что это сигнал, не находит нужным на него отвечать, ведь он своё слово сказал, тогда как Токио, Рим и Варшава своего последнего слова ещё не сказали, по всей вероятности, переговоры возобновятся, стало быть, не надо спешить, обстановка ещё не ясна. Само собой разумеется, полпреду даётся инструкция: на контакты идти, слушать внимательно, не обещать ничего, докладывать без промедления. Литвинову также даётся инструкция информировать наших полпредов в Риме и Лондоне и посоветовать им как бы невзначай передать информацию заинтересованной стороне. От имени Литвинова летит депеша Майскому в Лондон:

«Как известно, Италия до последнего времени уклонялась от подписания намеченного японо-германо-итальянского союзного договора, опасаясь срыва поездки Чемберлена в Рим. Однако, как только поездка была окончательно решена, Чиано и Муссолини стали торопить вновь назначенного японского посла, настаивая на подписании договора в течение января. Эту торопливость они объясняли желанием нейтрализовать в общественном мнении впечатление от визита Чемберлена, которому придаётся преувеличенное значение, и подтвердить прочность „оси“…»

Подобные инструкции даются полпреду в Риме, с предложением познакомить с подлинным содержанием готовящегося союза американского посла в Риме, что наш полпред выполняет в точности и с удовольствием наблюдает, как переполошился американский посол, узнав, что Токио, Рим и Берлин готовы воевать также и с Вашингтоном. В Лондоне тоже хватаются за головы. Английскому послу в Токио дается приказ любыми средствами сорвать столь опасный союз, поскольку Антикоминтерновский пакт даже в нынешнем виде – реальная угроза для английского владычества в Азии. Английский посол, в свою очередь, пугает премьер-министра Японии, что этот самый Антикоминтерновский пакт будет воспринят в Лондоне как союз, направленный не против коммунизма, а против Англии и что участие в нём Японии сделает англо-японское сотрудничество и взаимопонимание невозможным. Премьер-министр Хиранума несколько заминается и не находит ничего лучше ответить, как то, что до подписания пакта ещё далеко. Таким простым способом Чемберлен тоже получает сигнал, что Англия, как и Советский Союз, стоит перед реальной угрозой нападения с востока и с запада и что единственный выход для них – сблизиться между собой. Вот только вопрос: понял ли сигнал Чемберлен?

Сигналы поступают и с другой стороны. Фашизм одерживает всё новые и новые победы в Испании. Как ни пытаются республиканцы облегчить своим товарищам положение в Каталонии, предприняв крупное наступление в Экстремадуре, они допускают там стратегическую ошибку. Их войска ведут бои по трем расходящимся направлениям, подобно тому, как вели наступление на Варшаву войска бесталанного Тухачевского. Результат тот же самый: мятежники, итальянцы и немцы подтягивают резервы, и наступление республиканцев захлёбывается через несколько дней. Каталонии не становится легче. Республиканцами оставлена Таррагона. Не нынче, так завтра мятежниками и интервентами будет окружена Барселона. С падением Барселоны придёт конец всему каталонскому фронту. Под угрозой Мадрид. С разгромом Республики под угрозой может оказаться весь мир.

Генри Симпсон, бывший военный министр в правительстве Тафта, бывший государственный секретарь в правительстве Гувера, обращается с посланием к государственному секретарю Корделлу Хэллу, в твёрдой уверенности, что тот не сможет не представить его послание президенту. Опытный политик делает в этом послании верный и глубокий анализ европейской и американской политики в отношении республиканской Испании:

«По мере того, как трагическая война в Испании приближается к новому кризису, я много думаю о наших обязанностях в связи с этим кризисом. Я прихожу к тому выводу, что нам следовало бы предпринять решительные действия и что, поступив таким образом, США вполне смогли бы предотвратить те серьёзные последствия для всего мира, с которыми, очевидно, в настоящее время ничего не могут поделать ни Великобритания, ни Франция.

В настоящее время мы находимся в положении, которое во всех отношениях является не имеющим оправдания извращением международного права, оно никак не вытекает из соображений целесообразности и напрямую ведёт к беде. Наше правительство признало лоялистское правительство в качестве законного правительства Испании. То же самое сделала Франция. То же самое сделала Великобритания. В качестве такого законного дружественного правительства лоялистское правительство Испании имеет право закупать у нас и на мировых рынках вообще всё, что ему необходимо для самообороны во времена сурового испытания. Это – один из тех принципов международных отношений, которое американское правительство отстаивает с начала истории США. Мы всегда признавали этот принцип одним из тех правил международного права, в котором мы, как мирная невооруженная страна, особенно заинтересованы…

Текущий момент как раз и является тем моментом, когда важность сохранения такой нормы международного права становится очевидной, сейчас миролюбивые невооружённые нации, в отличие от агрессивных авторитарных государств, находятся в обороне. Мы сталкиваемся также с тем, что авторитарные правительства разработали новые методы, посредством которых они провоцируют гражданские войны среди своих соседей, в конце концов используя эти войны для агрессивных действий против этих стран. Таким образом, никогда ещё не было столь важно, как теперь, сохранить право, от которого может зависеть наша собственная безопасность.

До недавнего времени мы, больше чем любая другая страна в мире, последовательно поддерживали эту доктрину, принимали законодательные акты и заключали договоры, направленные на её сохранение. В ситуации наподобие той гражданской войне, какая ныне идет в Испании, мы не только всегда бдительно охраняли права дружественных правительств, против которых вспыхивали мятежи, разрешая им закупать у нас оружие, но и ввели в США в действие законы, дающие президенту США полномочия предотвращать поставки оружия и снаряжения мятежникам, с которыми ведут борьбу дружественные нам правительства. Как Вы, разумеется, знаете, такое законодательство применяется в Западном полушарии на основании Совместной резолюции 1912 г., а в 1922 г. его действие было распространено на страны, с которыми у нас установлены особо дружественные отношения.

Далее, в 1928 г. мы присоединились к конвенции, принятой на шестой Панамериканской конференции американских государств и регламентирующей права и обязанности государств в случае гражданских войн. В 1930 г. ратифицировали эту конвенцию. Этот договор превратил ранее существующий принцип права в обязательный для всех государств, подписавших договор.

Однако ныне, в соответствии с законом от 1 мая 1937 г., наше правительство решило сменить эту сугубо американскую доктрину международного права на прямо противоположную и попытаться провести новый эксперимент с этой полярно противоположной доктриной. Правительство решило запретить дружественному испанскому правительству, которое мы признали законным, осуществить его освященное временем право, которое мы столь долго отстаивали как для мира и стабильности в мире. Другими словами, мы выбрали момент, когда нам, в свете наших интересов и нашей безопасности, особенно важно оставаться на почве установленного права, и всё только для того чтобы провести совершенно новый эксперимент, став вверх ногами. Проведение такого эксперимента в нынешней обстановке неразумно. Это не консервативно. Это не по-американски.

Мы выбрали момент, когда два безответственных диктаторских правительства, правительства Германии и Италии, нарушили все нормы права и соглашения, осуществив силовое вмешательство в гражданскую войну в Испании и обеспечивая мятежников не только боеприпасами, но и вооружёнными формированиями; мы предпочли в тот же самый момент отсечь законное правительство Испании от предоставляемых ему международным правом прав защищаться от этого нового преступления.

Господин Секретарь, мне кажется, что даже простое изложение фактов, связанных со сложившейся ситуацией, показывает, по какой опасной тропе нас ведет наш эксперимент в международной политике. Трусливые защитники законодательства о новом нейтралитете не могли выбрать более откровенно неудачного момент для демонстрации глупости и опасности своих эмоциональных сентенций. Бессилие, проявляемое нашими сёстрами-демократиями в Европе, Францией и Великобританией, делает ситуацию крайне опасной. Программа невмешательства, изобретенная там явно в целях избежания внешнего вмешательства в идущую в Испании борьбу, приведёт к прямо противоположным результатам и даст возможность Германии и Италии беспрепятственно осуществлять свою интервенцию, тогда как законному правительству Испании не позволяют закупать во Франции, Англии или других нейтральных странах средства отражения этой интервенции. Другими словами, по обеим сторонам Атлантики мы видим спектакль полного пересмотра освящённых временем права и практики, которые применялись в течение веков в интересах стабильности и мира и которые ныне разрушают для того, чтобы облегчить проведение одной из самых безжалостных и жестоких интервенций, какие когда-либо знала история. Когда в Испании вспыхнула эта война, я вместе с большинством американцев имел крайне скудные сведения о любой из противоборствующих сторон и не имел особых симпатий к той или иной из них. Это казалось началом жестокой и прискорбной войны, которая не касалась мира в целом, за исключением того, что мир питал надежду на её быстрое окончание на любых условиях… Но признаюсь, что по мере продолжения войны картина, открывавшаяся моим глазам, претерпела радикальные изменения. Лоялистское правительство, не имевшее обученных войск в начале войн, создало армию, которая самим фактом своего мужественного и упорного сопротивления гораздо лучше оснащённым и организованным врагам продемонстрировала, что пользуется доверием и симпатиями большинства испанского народа, тогда как с интервентов, сражающихся на стороне мятежников, была сорвана маска и мы со всей ясностью убедились в очевидности новой попытки фашизма потрясти до основания наш мир…»

Он обстоятелен и умён, этот бывший военный министр, бывший государственный секретарь, у него честное сердце, благородные намерения подвигли его на это письмо. И всё-таки он слишком наивен, он не понимает той политики, которую проводит господи президент, он полагает, что и у Франклина Делано Рузвельта столь же честное сердце, столь же благородные намерения, только в данную минуту Франклин Делано Рузвельт не ведает, что творит, а вот раскроем ему глаза вместе с таким же честным, таким же благородным Корделлом Хэллом, и Франклин Делано Рузвельт поступит именно так, как потребуют от него его без сомнения честное, без сомнения благородное сердце и «освященные временем права и практики», ведь в конце концов Франклин Делано Рузвельт юрист. В плену своего заблуждения, Генри Стимсон находит возможным дать Франклину Делано Рузвельту ведущий к самым благоприятным последствиям, безусловно полезный совет:

«Как я сказал в начале письма, я довольно тщательно изучил этот вопрос. Думаю, что президент имеет право снять, без решения Конгресса, эмбарго, установленное в соответствии с резолюцией от 1 мая 1937 г. Полагаю, ему следовало бы это сделать. Улучшение международной обстановки оправдает такое изменение позиции президента. Полагаю, что американское общественное мнение в настоящее время решительно склоняется на сторону лоялистов и поддержит действия президента. В то же время такое подтверждение веры США в установленное право и пренебрежение к угрозам нарушителей закона были бы подобны глотку свежего воздуха, каким стали меры, недавно предпринятые правительством президента Рузвельта в других направлениях, вроде трепки, которую Самнер Уэллес задал послу Германии в связи с „художествами“ нацизма, и недавнего выделения казначейством займа в размере 25 млн. долл. Китаю. Каждая из этих мер стала крупным шагом к стабилизации, показав, что мы не только верим в международное право и мораль, но и намерены жить в соответствии с их нормами. Такой же шаг в Испании вполне может сорвать происки тоталитарных сил и сделать возможным справедливое разрешение конфликта.

Сожалею, что письмо получилось таким длинным, но я очень взволнован. Если Вы согласны со мной, не покажете ли Вы это письмо президенту? Я очень хочу оказать поддержку Вам и президенту в осуществлении в этот опасный момент жизненно важной и успешной международной программы…»

Письмо взбудораживает государственный департамент. Его обсуждают бандиты пера крупных американских газет. Ни у кого не возникает сомнений, что Франклин Делано Рузвельт живет и действует именно по столь дорогим нормам международного права и по ещё более дорогим нормам морали. Все ждут, что ответит на это письмо господин президент. Они не думают только о том, желает ли господин президент этого самого «улучшения международной обстановки», не желает ли он, напротив, её всемерного ухудшения?

И господин президент отвечает в своей испытанной манере загадок и уклонений: он не даёт никакого ответа. Почему он не даёт никакого ответа? Он потому не даёт никакого ответа, что ему не нужен мир во всем мире, ему нужна война без конца и без края, чтобы производить как можно больше бомбардировщиков и авианосцев, продавать как можно больше бомбардировщиков за чистое золото и снова производить и продавать как можно больше бомбардировщиков и авианосцев, без этого ему никогда не вывести вверенную ему избирателями страну из Великой депрессии, сколько бы он не декламировал о «новом курсе», о «забытом человеке» и о чудодейственных ценностях лучшей в мире христианской цивилизации. И потому господин президент хранит гробовое молчание, хранит гробовое молчание даже в те уже роковые дни и часы, когда мятежники и интервенты завершают с суши и моря окружение Барселоны, когда десять орудий мятежников и интервентов противостоят одному орудию республиканцев, пять пулеметов одному пулемету, пятьдесят зениток одной, когда немецкие бомбардировщики бомбят Барселону, перейдя на конвейер боевых вылетов, не давая минуты передышки её защитникам и горожанам, когда погибших от бомб и пулеметов жертв мирного населения начинают считать сотнями убитых и раненых. Он молчит даже тогда, когда республиканская армия вынуждена оставить полуразрушенный город, когда не менее ста тысяч беженцев устремляется, ища спасения, к французской границе, когда немецкие бомбардировщики продолжают преследовать их бомбами и пулемётным огнем, уже открыто истребляя женщин, стариков и детей. Молчит господин президент, и политики заинтересованных стран ломают головы, вопрошая себя и других, что означает это молчание.

Это молчание отпетого интригана и ловкача, который только на словах заботится о «маленьком человеке», а на деле превыше всего ставит интересы финансово-промышленного капитала, не может быть загадкой для товарища Сталина. В сложившихся обстоятельствах, когда Германия и Испания уже вступили в военный союз против «маленького человека», пришедшего к власти в Испании, когда Германия, Италия и Япония вот-вот вступят в военный союз, направленный не только против «маленького человека», пришедшего к власти в России-СССР, но и против всех колониальных держав, молчание господина президента означает подстрекательство к агрессии и на восток и на запад. Это понимают даже нейтральные, до сих пор хранящие достойное молчание Финляндия и Швеция. Внезапно для всех заинтересованных сторон они обращаются с просьбой к странам-участницам Лиги наций. Видите ли, когда Антанта передавала Финляндии Аланские острова, она потребовала их полной демилитаризации и безусловного нейтралитета. Нынче Швеция и Финляндия подтверждают нейтралитет островов, но хотели бы их вооружить ввиду возможной агрессии, не уточняя, разумеется, с чей стороны, видимо, тоже рассчитывая на молчаливую поддержку американского президента. Товарищ Сталин тоже получает ноту скандинавских правительств и задаётся вопросом, от кого они собираются защищаться, разве кто-нибудь собирается на них нападать? Как будто никто не собирается на них нападать, следовательно, они вводят в заблуждение Лигу наций, а на деле сами собираются нападать. На кого? На Германию? Швеция не имеет армии, Финляндия не способна воевать в одиночку, а в военный союз против Германии её никто не позвал и едва ли соблазниться позвать, участница-то слишком мелка. Едва ли могут возникнуть сомнения, что, вооружая Аланские острова, Финляндия готовится напасть на Советский Союз, тоже, конечно, не в одиночку, в войне с Советским Союзом ей необходимо опереться на кого-то более сильного, явного или тайного, на кого? Только на Германию, других желающих трудно найти. Разве на Польшу? Но какой же серьезный политик станет опираться на Польшу, а Маннергейм хоть и посредственный генерал царской, но человек с головой. Остаётся предположить, что за спиной Финляндии стоит Германия и что именно Германия даст деньги на строительство военно-морских и военно-воздушных баз под самым боком России-СССР. Более неприятной угрозы для безопасности СССР трудно бы было придумать. Расположившись на Аланских островах как у себя дома, германский флот получит возможность блокировать Кронштадт, а германская авиация получит возможность бомбить Ленинград. Может ли в предвидении такого поворота событий Советский Союз дать согласие на вооружение Аланских островов. Дать такое согласие было бы не просто ошибкой, но преступлением, и Швеция и Финляндия получают от советской стороны категорический отказ. Всё-таки на всякий случай, для уточнения, кто у Швеции и Финляндии за спиной, полпред Майский получает задание обсудить вопрос с Галифаксом. Майский встречается с ним и излагает советскую точку зрения на данный вопрос. Галифакс разыгрывает удивление, как будто ему и в голову не приходила такая возможность:

– Так вы против укрепления Аланских островов, потому что опасаетесь, что аланские укрепления могут явиться таким же подарком Германии, каким явилась чешская линия Мажино?

– Приблизительно так.

Галифакс отвечает неопределенно, уклончиво, невольно давая понять, что опасения советской стороны ему глубоко безразличны:

– Да, над этим надо подумать. Во всяком случае правительство Великобритании примет во внимание ваши соображения, когда будет вырабатываться наш ответ на этот финско-шведский демарш.

И тут же выпаливает вопрос:

– Что вы думаете о нынешнем положении Европы?

– Видимо, надвигается новый кризис.

– Да, вероятно, хотя нет ясности в том, откуда он и в какой форме придёт. Ваше мнение?

– Возможно, на этот раз буря начнется с Италии.

– Возможно, возможно… По правде сказать, меня очень беспокоит положение Бельгии и Голландии… Неужели Муссолини пойдет на риск войны из-за своих претензий к Франции?.. Невероятно, чтобы итальянцы пошли драться из-за Туниса, Джибути и Корсики…

– Муссолини рассчитывает, что он одержит над Францией такую же бескровную победу, какую Гитлер в прошлом году одержал над Чехословакией в Судетах.

– Это немыслимо! Англия поддержит Францию! Второго Мюнхена не будет! Вы слышали вчера речи Даладье и Боннэ.

Майский снисходительно улыбается:

– За минувшие два года мы пережили так много разочарований, что сейчас я ни за что не ручаюсь, когда речь идёт о поведении Англии и Франции. Поживём – увидим. Что же касается речей французских министров, то пока это только речи, дел мы ещё не знаем. К тому же к каждому выступлению Боннэ…

Галифакс улыбается, кивает головой, с иронией растягивает каждое слово:

– Да, отношение к речам Боннэ…

– Несколько специфическое, особенно в Германии и Италии.

Галифакс кивает головой в знак согласия, делает паузу и вопрошает, что именно имеет в виду господин посол под «делами», которые могли бы гарантировать нас от нового «Мюнхена». Полпред отвечает пространно:

– Вероятно, было бы лучше всего, разумеется, если бы Франция действительно собиралась сопротивляться требованиям Италии, чтобы она круто изменила свою политику в отношении республиканской Испании. Оказать эффективную помощь Республике с точки зрения самой Франции было бы не только благородно, но и выгодно, согласитесь намного «дешевле» дать отпор Италии испанскими руками на испанской территории, чем французскими руками на территории Франции. Между тем правительство Даладье продолжает цепляться за старое, пережившее себя привидение – пресловутое «невмешательство». Мои сомнения более чем законны в такой обстановке. Впрочем, я ничего не решаю. Мне остается только ждать, как станут развиваться события.

Полпред умело подводит министра иностранных дел к необходимости отвечать, а как он, как правительство Англии относится к этому пережившему себя привидению, Однако министр принадлежит к той породе прожжённых английских политиканов, которых в ступе пестом не поймаешь, он круто меняет тему и задает вопрос, верно ли говорят, будто в Москве открываются переговоры с Германией по торговым делам и там со дня на день ждут германскую делегацию. Полпред отвечает начистоту:

– Действительно, такая делегация ожидается, инициатива в этом вопросе исходит целиком от Германии, в соответствии с нашими общими принципами мы готовы рассмотреть все предложения, какие нам будут сделаны.

Галифакс не изменился в лице, однако смысл вопроса его выдает:

– Чем объясняется такой шаг со стороны Гитлера, как вы полагаете?

– На мой взгляд, его мотивы ясны: германская промышленность остро нуждается в сырье и рынках сбыта, а между тем англо-советские торговые отношения ухудшаются день ото дня, следует заметить, не по вине СССР, эта «склочка» на руку Гитлеру, он попытается что-нибудь заработать на ней.

Наконец Галифакса охватывает такое сильное беспокойство, что поспешность его вопроса его выдаёт:

– И вы полагаете, что денонсация англо-советского торгового соглашения может иметь плохие, очень плохие политические последствия?

– Не сомневаюсь ни на минуту.

– Да, да, мне необходимо переговорить об этом с министром торговли!

Фюрера, склонного колебаться, склонного менять свои решения по десять раз в течение дня, вдруг одолевают сомнения, созрела ли обстановка для торговой делегации, которую он уже приказал отправить в Москву, может быть, ещё не созрела, может быть, поспешность урежет те выгоды, которые рассчитывает он там получить. К тому же его заставляют задуматься и вновь и вновь колебаться неожиданные выходки Рима и Токио и столь многозначительное молчание американского президента. Хуже всего, что ему начинает казаться, что его план захвата Чехословакии может быть сорван, не столько Лондоном и Парижем, уже не способными ничему помешать, сколько Римом, Токио и Вашингтоном. Ему приходится торопиться. И он торопится. В конце января в Варшаве появляется Риббентроп. В последний раз он предлагает полякам сотрудничество в борьбе с Советским Союзом и в вежливых выражениях требует прояснить украинский вопрос. На этот раз Бек напрямик объявляет, что Польша претендует на всю Украину и на выход к Чёрному морю, тогда как вступление в Антикоминтерновский пакт считает пока преждевременным. Риббентроп не понимает, какие могут быть тут возражения, ведь Польша только выиграла бы от союза с Германией, Италией и Японией против России. Бек вновь уклоняется, пообещав, что на досуге серьёзно обдумает этот весьма серьёзный и сложный вопрос. Таким образом, Риббентроп отбывает из Варшавы ни с чем. Выслушав его подробный доклад, фюрер вспыхивает и резко бросает:

– Как жаль, что маршал Пилсудский умер так рано!

Его вновь одолевают сомнения, не верней ли для его замыслов сперва покончить с гнилой западной демократией и только потом, овладев всей промышленной базой Европы, отобрав колонии, получив сырьё, главное, уголь, железо и нефть, прикончить Россию со всем её варварством и большевизмом. От чего зависит, куда он нанесёт первый удар? От целого ряда условий, прежде всего от того же сырья, которого катастрофически недостаёт во всех отраслях и которое в первую очередь необходимо для военной промышленности. Англичане по своему обыкновению подло затягивают переговоры о взаимной торговле. Переговоры с Россией затягивает он сам, и потому, что англичане никак не решатся денонсировать это проклятое соглашение, и ещё потому, что эти русские нашли предложения германской стороны для себя маловыгодными. В результате поставки сырья с их стороны упали до пятидесяти миллионов рейхсмарок за прошлый год, а в первом квартале этого года грозят упасть до шести миллионов. Переговоры необходимо возобновить, но когда?

Риббентроп всё-таки вызывает к себе Карла Шнурре, который заведует восточно-европейской референтурой экономическо-политического отдела его министерства, и задаёт довольно странный, почти глупый вопрос, знает ли он Шуленбурга. Как может Шнурре не знать Шуленбурга, знает, конечно.

– Тогда поезжайте в Варшаву, он там сейчас, выясните, как обстоит дело с нашими торговыми отношениями, и вместе с ним, не привлекая к себе особенного внимания, отправляйтесь в Москву.

Шнурре немедленно едет в Варшаву. В Варшаве он встречается с Шуленбургом. Шуленбург, тоже немедленно, связывается с Литвиновым. Литвинов извещает посла, что товарищ Микоян готов принять господина Шнурре тридцатого января.

Что такого рода выверты канцлера и министра должны означать? По всей вероятности, они означают, что поляки немцам и немцы полякам не желают уступать Украину вплоть до выхода к Чёрному морю. Двум хищникам не удаётся договориться о разделе шкуры медведя, которого они ещё не убили. Больше того, вероломные поляки, уклоняясь от прямого ответа, своим будто бы расчётливым, будто бы хитроумным упрямством толкают туповатых немцев, коли не открывается возможности напасть через Польшу, напасть на Советский Союз через Румынию и Литву, а там, когда бравые солдаты вермахта ввяжутся в бои за Молдавию и Ленинград, глядишь, отхватят себе долгожданную Украину, вместе с Киевом, разумеется, поляки жизни не видят без Киева, для поляков это вечно жгущий скипидаром национальный вопрос, и вчера и сегодня и завтра.

Столь неутолимая жажда урвать кусок побольше чужими руками не может не означать войну Германии с Польшей, что немцы, как видно, уже понимают, и чего полякам невозможно понять. Когда начнётся эта война, не знает никто, даже сам зачинщик войны. Истинная сущность фюрера лишь прикрывается наклонностью к актёрской игре и пылким речам, в действительности он осторожен, умён и не станет спешить, пока не найдёт обстановку созревшей и не продумает всех возможных последствий. Так было с Рейнской областью, так было с Австрией и Судетами, так не может не быть и на этот раз. К тому же, чтобы приготовить почву для польской кампании, очередной захват начать он должен с Чехии и Словакии, там мощная база, там производство оружия, там сырьё и рабочие руки.

Глава вторая

Надо спешить

Из этого следует, что товарищу Сталину необходимо спешить, пока несговорчивость Варшавы, Рима и Токио оставляет надежду не втянуться в мировую войну. России во все времена её исторической жизни, Советскому Союзу, где средства производства и власть принадлежат трудовому народу, тем более никакая война не нужна, ни большая, ни малая. Её уделом всегда была политика добрососедства и оборона в случае нападения с запада или с востока, недаром говаривал ещё грозный царь Иоанн, что нам чужого не надо. Для добрососедства и обороны необходима сильная армия, чтобы её и без войны страшились враги, без сильной армии военная, финансовая или экономическая интервенция не может не быть неизбежной.

На первый, поверхностный взгляд, Советский Союз имеет почти самую сильную армию в мире. Она насчитывает более двух миллионов бойцов, тогда как у Германии около миллиона двухсот тысяч, а Франция не дотягивает до восьмисот, сорок три тысячи артиллерийских орудий, почти восемьдесят тысяч выстрелов в минуту, у Франции шестьдесят тысяч, у Германии немногим меньше шестидесяти, восемнадцать тысяч танков и десять тысяч самолетов. Однако нынче этого мало. Нынче нужна новая армия, вооружённая новой техникой, которая превосходит все армии мира, и столь гибкой тактикой боя, какой пока что в других армиях нет.

Уже ясно, что позиционной, окопной войны больше не будет. В предыдущей войне артиллерия обрушивала на передний край неприятеля снаряды десятками, сотнями тонн, тогда как солдаты, пользуясь сетью ходов сообщения, уходили далеко в тыл, но возвращались, когда пехота врага поднималась в атаку, и срезали её ружейным и пулемётным огнем. В атаках этого рода гибли сотни тысяч солдат и ни на шаг не продвигались вперёд ни на Ипре, ни на Сомме, ни под Верденом. Для стратегии того времени позиционная война была тупиком.

У нас в период интервенции и гражданской войне действовали конные массы. Корпуса Мамонтова и Шкуро уходили в прорыв, сметая цепи красных бойцов, прорывались к Туле, устремлялись к Москве. В противовес им бывший семинарист товарищ Сталин и бывший вахмистр товарищ Будённый создали Первую Конную. Тачанки срезали пулемётами наступающего противника, конница обрушивала на него такой силы удар, что противник бежал. Первая Конная опрокидывала и Мамонтова и Шкуро, а Добровольческая армия в боях под Орлом и Воронежем потеряла половину состава, сократившись до корпуса, чтобы бесславно раствориться на подступах к Новороссийску.

Однако всякий раз успех конницы был кратковременным. Она уходила вперед, а в её тылу оставался недобитый противник, который приходил в себя, собирал расстроенные полки и наносил удары коннице во фланг или в тыл. Кроме того, конница достигала успеха только тогда, когда противник не успевал закрепиться и организовать хотя бы подобие обороны из цепи окопов и двух-трёх рядов заграждений из проволоки. Тогда из окопов конницу встречали ружейным и пулемётным огнем, бойцы гибли, кони на колючку не шли. Нужна была новая тактика, и Красная Армия новую тактику создала.

Товарищ Сталин был представителем Реввоенсовета при штабе Южного фронта. Как ни странно, на здравую мысль навел его Пушкин, только Пушкиным вновь осмысленный опыт Петра. У Пушкина сказано:

Он предложил придать Первой Конной стрелковую дивизию, в составе трёх бригад, в каждой бригаде по три полка, а для успеха наступательной операции перевозить пехоту следом за конницей на крестьянских телегах. Предложение одобрил Егоров, подкрепив его новаторским опытом генерала Брусилова, с которым к тому времени товарищ Сталин ещё не был знаком. Теперь, когда конница прорывала оборону и уходила в прорыв, за ней шла пехота и поистине «тяжкой твёрдостью своею» добивала ошеломлённого, разрозненного, наполовину разгромленного врага.

Правда, подобная тактика имела успех не всегда. Если противник успевал создать линию обороны, конница оказывалась бессильна. Тогда она менялась местами с пехотой. В таких случаях уже пехота, после артподготовки, уходила в прорыв, а конница довершала то, что достигалось её тяжкой твёрдостью.

Позиционная война сменилась маневренной. Тем более маневренной должна стать предстоящая мировая война. Танки и авиация отодвигают конницу на второй план. Авиация может наносить по обороне противника более мощный, более точный удар. Танки способны смести заграждения из проволоки, прямой наводкой подавить ДОТы и ДЗОТы, перепахать окопы и подавить волю к сопротивлению укрывшихся в них бойцов. Пехоте остается добить тех, кто уцелел под ударами пушек, самолётов и танков.

Что может остановить продвижение танков? Река и вовремя взорванные мосты. Танки останавливаются на том берегу. Артиллерия расстреливает их с безопасного расстояния. Пехота наступающей армии вынуждена выдвигаться вперёд, чтобы под огнём противника наводить мосты или форсировать реку вплавь, неся при этом большие потери.

Приблизительно так рисуется ему будущая война. К такой войне Красная Армия ещё не готова, бои в Испании показали это со всей очевидностью. Замороченные Троцким, его ставленники всех родов войск Красной Армии бредили и продолжают бредить мировой революцией. Они рассчитывают вести наступательную войну. Наступательная война должна стать только молниеносной войной. Молниеносную войну начинают внезапно, в любой подходящий момент, главные силы противника уничтожают в приграничном сражении, дезорганизуют его мобилизацию, бросив на Европу десять, двадцать, лучше пятьдесят тысяч танков, непрерывными бомбардировками стратегической авиации разрушают жизненные центры его военной и экономической мощи. Почти для всех генералов и командиров результат очевиден: навстречу стальной громаде краснозвёздных машин поднимется, во главе с пролетариатом, весь угнетённый народ, стало быть, мировая революция победит без пехоты, даже без артиллерии и авиации поля боя, как это ни странно, если не преступно, звучит.

В этой обречённой на провал, странной, если не преступной стратегии якобы современной войны товарищ Сталин вовремя увидел плохо переваренное, плохо понятое наследие Гражданской войны. Что имели и красные командиры и белые генералы в Гражданской войне? И красные командиры и белые генералы имели в Гражданской войне винтовку и пулемёт, мало артиллерии и практически не имели ни самолётов, ни танков, самолётов и танков, пригодных для массированных атак. По этой причине Гражданская война не была настоящей, тем более современной войной. Тухачевский, Уборевич, Якир, несчастные детища Троцкого, их сторонники, их многочисленные ученики, так до конца и не поняли ограниченность опыта, который они тогда получили, почти полную невозможность его применения в условиях современной войны. В Гражданской войне побеждала не сила оружия, но сила духа, они и накануне современной войны были убеждены, что в ней победит сила духа, а какая же армия мира превосходит силой духа нашу славную Красную Армию? Они не понимали, одни по беспечности, другие по малости знаний, третьи от посредственности ума и все по приверженности утопической идеологии уже разгромленной, однако продолжающей гнездиться в сознании оппозиции, что способы ведения войны, формы войны не всегда и не везде одинаковы, что они постоянно меняются в зависимости от условий развития общества, прежде всего от условий развития производства. Они не задумывались и не задумываются о том, в чём состоит искусство современной войны, тогда как искусство каждой современной войны, во времена Чингис-хана так же, как и в середине ХХ века, состоит в том, чтобы овладеть всеми формами войны, всеми достижениями современной науки и техники и разумно использовать их. Умело сочетать их, своевременно применять ту или иную форму в зависимости от обстановки и условий войны. Точно так же организация армий, роды и виды войск должны быть приспособлены к формам и способам ведения современной войны. Задача военного искусства состоит в том, чтобы обеспечить за собой все роды войск, довести их до совершенства и умело сочетать их действия. Товарищ Сталин не имел оснований считать, что Тухачевский, его соратники, их многочисленные ученики и последователи вовсе не понимали, что в предстоящей войне новая, подчас решающая роль будет принадлежать пушкам, самолётам и танкам. Нет, они понимали, но понимали, всё ещё исходя из опыта Гражданской войны, где почти не было пушек и почти не было самолётов и танков. Иначе он не мог себе объяснить, что у нас происходило с вооружением Красной Армии, когда Тухачевский был заместителем председателя Реввоенсовета республики и начальником вооружений. Чем можно ещё объяснить его упорное требование создать гибрид зенитки и дивизионной пушки 76 мм? Чем можно ещё объяснить такое же упорное требование заменить во всей армии обычные орудия с поясковыми снарядами на орудия с полигональными и нарезными снарядами? Чем можно ещё объяснить упорное стремление создать какую-то небывалую во всем мире универсальную пушку и этой небывалой пушкой заменить всю артиллерию Красной Армии ещё до того, как эта пушка была разработана и пущена в производство? Чем можно ещё объяснить его упорное требование всем заводам страны выпускать только безоткатные пушки Курчевского, исключив из производства пушки других, по крайней мере не менее талантливых конструкторов артиллерийских систем? Чем можно ещё объяснить его указание полностью отказаться от разработки миномётов и автоматического оружия, тогда как немцы использовали миномёты ещё в прошлой войне, а автоматическое оружие имеет даже далеко не первоклассная финская армия? Конечно, всё это можно объяснить неизжитым опытом Гражданской войны, нежеланием учиться, неспособностью видеть новое даже тогда, когда оно уже появилось, к сожалению, может быть даже больше, вредительством, преступным намерением подвести Красную Армию под поражение в предстоящей войне и в условиях поражения, подобного поражению царской армии в германской войне, совершить государственный переворот и свергнуть Советскую власть.

В итоге пришлось пустить в переплавку около пяти тысяч полностью небоеспособных пушек Курчевского. Кое-как удалось спасти от погрома, исподтишка проведённого Тухачевским, его соратниками и учениками, две отличные пушки 76 и 122 мм и многофункциональную пушку-гаубицу 152 мм, способную превратить в груду лома любой танк ныне известных как советских, так и зарубежных конструкций. Правда, противотанковая пушка 45 мм всё ещё очень слаба, её необходимо усовершенствовать, увеличить дальность стрельбы, дать более мощный снаряд. Слово за товарищем Грабиным.

Помнится, Тухачевский на пушки товарища Грабина даже смотреть не хотел. Товарищ Грабин, смелый, самостоятельный, творческий человек, пожаловался в ЦК. Товарищу Сталину пришлось самому знакомиться с данными пушки и ехать на полигон. Ну, устроил товарищу Грабину пристрастный допрос. Что интересовало его? Понятно, что дальность стрельбы, действие всех видов снарядов по цели, пробиваемость брони, вес, подвижность, число орудийной прислуги, справится ли она на позиции. Товарищ Грабин отвечал без волнения, точно и коротко. Уверенность в себе ему нравилась в людях. Он подошёл к амбразуре и разрешил начинать. Пушки, как ему показалось, стреляли прилично. Сказав «всё», он вышел из блиндажа и прикидывал вслух:

– Пушки хорошие, но иметь их надо как можно больше, а некоторые вопросы ещё не решены. Решать их надо быстро, но не допустить при этом ошибки. Главное, теперь у нас появились новые кадры, правда, очень ещё молодые, но они у нас уже есть. Эти кадры надо растить. И появились заводы, способные изготовить любую пушку, однако необходимо, чтобы они не одну только пушку сделать могли, а много пушек сделать могли, это задача не на день, не на два.

Он шёл между Грабиным и Махаловым, тоже конструктором, артиллеристом. Они молчали. Он вдруг обнял их за талии, улыбнулся лукаво и предложил:

– А ну, товарищ Махалов, покритикуйте пушки товарища Грабина.

Махалов не растерялся, подумал, наморщив лоб, и сказал:

– О пушках Грабина ничего плохого сказать не могу.

Тогда он сказал:

– Ну что ж, товарищ Грабин, тогда вы покритикуйте пушку товарища Махалова.

Грабин помедлил, но отбросил сомнения:

– Универсальная пушка имеет три органических недостатка. Каждый из этих недостатков приводит к тому, что без коренных переделок пушка для службы в армии является непригодной.

Тогда он попросил, чтобы проверить, каков перед ним человек:

– Теперь свои пушки тоже покритикуйте.

Грабин не растерялся и тут, не опустился до лжи:

– У них тоже есть недостатки, эти недостатки нужно и можно устранить, и мы знаем, как их устранить, но даже при этих недостатках они к службе пригодны, а устранение недостатков сделает их ещё лучше.

Глядя в раскрасневшееся, внезапно покрывшееся потом лицо, он ободрил конструктора:

– Похвально. Покритиковали вы хорошо. Ещё лучше, что, создав пушки, вы видите, как их можно улучшить. Это значит, что ваш коллектив способен двигаться вперед. Да ещё, какую же из ваших пушек вы рекомендуете принять на вооружении?

Грабин молчал. Пришлось спросить ещё раз. Тогда Грабин твёрдо ответил:

– Сначала надо ещё раз испытать, рекомендации дадут испытания.

Этот человек нравился ему всё больше и больше. Он нашёл нужным напомнить:

– Учтите, мы должны торопиться. Времени много ушло, а нас время не ждёт.

Взглянул пристально:

– А всё-таки какую нам на вооружение взять?

– Ф-22.

– Почему не другую?

– Она лучше, чем Ф-20.

– Почему она лучше?

– Ф-22 мы проектировали позднее, учли и устранили те недостатки, какие нашли.

– Это правильно. Мы сделаем так: отправим вашу пушку в Ленинград. Пусть там военные её испытают. Я правильно понял вас, что в ней нет ничего заграничного?

– Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по нашей собственной схеме, изготовлена полностью из отечественных материалов и на отечественном оборудовании.

– Это – замечательно!

– Никогда ещё не бывало, чтобы опытный образец не давали на полигон.

– Ну и что? Не бывало, так будет.

На совещании в Кремле он подтвердил:

– Одинаково все вопросы универсальная пушка не может решить. С этого дня вы, товарищ Грабин, занимайтесь только дивизионными пушками, а вы, товарищ Махалов только зенитными. Пушку товарища Грабина испытать надо срочно.

Слишком поздно, как ему представлялось в связи с уже близкой угрозой войны, ему попались на глаза разработки Шевырина. Товарищ Шевырин предлагал начальнику вооружений рассмотреть первые образцы миномётов 50, 82 и 107 мм и вооружить ими Красную Армию. Начальник вооружений и слышать о них не хотел. Начальник вооружений считал миномёты суррогатом обычных артиллерийских орудий, самым категорическим образом отказал Шевырину в продолжении его чрезвычайно важной работы и не допускал даже мысли о возможности их производства. Теперь миномёты Шевырина поступают в Красную Армию, но их ещё очень мало, тогда как миномёты должны быть в каждой роте, это десятки, сотни тысяч единиц, десятки миллионов мин, а времени для их производства уже почти нет.

В соответствии с бредовой военной доктриной отвечавший за вооружения Тухачевский, первый заместитель наркома обороны и начальник вооружений, заказывал промышленности главным образом легкие танки поддержки пехоты и быстроходные танки глубокого проникновения в тыл противника, а также бомбардировщики дальнего действия, не помышляя ни о радиостанциях для танкистов и лётчиков, ни о новой оптике для артиллерии, ни о самолётах-корректировщиках огня и разведчиках, ни о бронетранспортёрах для пехоты, ни о самоходной противотанковой артиллерии: мол, тяжёлая авиация своими налётами парализует тылы, а быстроходная техника с такой скоростью устремится вперёд, что её никто и ничто не сможет остановить.

Однако в ходе испанских сражений его танки, его самолёты столкнулись с немецкими средними танками, истребителями и пикировщиками и не только не устремились вперёд на всех скоростях, но уступили им поле боя по всем показателям. Хуже всего было то, что в поединке брони и снаряда победа досталась снаряду. Броню всех типов пробивала как немецкая пушка калибра 37 мм, так и наша пушка калибра 45 мм. Военные теоретики были в унынии. Им представлялось, что разработка на картах глубоких операций с применением танков была ошибкой, что на вооружении может остаться лишь лёгкий танк поддержки пехоты. Таким образом, военные теоретики предлагали поменять всю стратегию предстоящей войны, в связи с чем все танковые корпуса распустить и передать танки пехоте мелкими группами.

На первый взгляд они были правы. Лучший наш легкий танк поддержки пехоты Т-26 имеет пушку 45 мм, два-три пулемёта 7, 62 мм, лобовую броню от семи до пятнадцати мм, бортовую броню и броню башни до пятнадцати мм, бензиновый двигатель, скорость по хорошей дороге до тридцати километров, с запасом хода двести двадцать и сто пятьдесят километров. Лучший наш танк прорыва БТ-7 имеет пушку 45 мм, пулемет 7,62 мм, броню от пятнадцати до двадцати двух миллиметров, бензиновый двигатель, который легко горит при любом попадании, скорость на колесах до семидесяти километров в час по хорошей дороге, а на гусеничном ходу до пятидесяти, тоже по хорошим дорогам, по проселкам не более тридцати пяти, с запасом хода триста пятьдесят и сто шестьдесят километров, хорошие дороги, как известно, только в Европе, куда товарищ Сталин, не помышлявший учреждать мировую революцию броней и штыками, не собирался и не собирается без нужды наступать, у нас чаще всего бездорожье или просёлки, это ещё хорошо, а по просёлкам не более восемнадцати, запас хода соответственно двести двадцать и сто пятьдесят километров. К тому же, если бы даже и собирался товарищ Сталин наступать по дорогам Европы, до тех дорог ещё надо дойти своим ходом, а прежде этим танкам придётся держать оборону по нашим родимым колдобинам или вовсе по целине под огнём фугасных снарядов полевых и бронебойных снарядов противотанковых пушек.

Немецкий средний танк уступает нам в скорости и по шоссе, и запас скорости имеет не более двухсот километров, зато лобовая броня и броня башни до пятидесяти, а бортовая до тридцати миллиметров, два пулемёта и, по данным разведки, уже пушка 75 мм и два пулемета 7,92 мм.

То же и в авиации. Истребитель И-16 ещё превосходит, имея четыре пулемёта 7, 62 мм и максимальную скорость триста шестьдесят пять километров в час, устаревший Ме-109 с его двумя пулемётами 7, 9 мм и скоростью триста пятьдесят километров в час, но уже уступает этому истребителю серии Е-1 с двумя пулемётами того же калибра и, по данным разведки, двумя пушками 20 мм, при крейсерской скорости 477 км/ч.

Само собой, он не может, не имеет права забыть, что немецкие истребители и этой серии Е-1, встречаясь в небе Испании с нашими «илами», несмотря на свои очевидные преимущества, избегали открытого боя, однако не потому, что боялись наших машин, а потому, что боялись героизма и мастерства наших лётчиков. Это обстоятельство в душе его вызывает гордость и грусть. Русский воин снискал себе вечную славу именно мужеством да несгибаемым упорством в бою, только на одном мужестве и упорстве в бою нынче далеко не уедешь. Нынче к мужеству и упорству в бою необходимо вооружение новейших систем, а их только ещё предстоит создавать.

По его предложению на Старой площади в здании ЦК партии созывается совещание. Подбирает людей Каганович. Совещание ведет Ворошилов. Товарища Сталина приглашают присутствовать. Бесшумный лифт поднимает его на четвёртый этаж. Совещание уже началось. Он выходит из боковой двери своей неторопливой мягкой походкой, стараясь быть незамеченным, и садится в президиуме на то место, которое на всякий случай всегда оставлено для него. Вместительный зал наполнен битком. Он обводит ряд за рядом пристальным взглядом. Почти всех присутствующих он знает в лицо. Конструкторы, руководители предприятий, известные летчики, воевавшие в небе Испании, получившие ордена в боях за Хасан, командиры лётных соединений. Он не любит таких совещаний: слишком много народу, не всегда способного подать дельный совет, не всегда в курсе проблемы, которую мало обсудить, которую надо решить, обсуждать у нас каждый горазд, а решать то и дело приходится ему одному. Говорят о недостатках истребительной авиации, говорят долго и с пафосом, дельного ничего не слыхать. Он наклоняется к Кагановичу, спрашивает негромко и ясно:

– Яковлева не вижу. Не звали?

Каганович опускает глаза, будто припоминает, тоже спрашивает, задумчиво, чуть запинаясь:

– Какого?

Он вспыхивает, но сдерживает себя:

– Александра Сергеевича.

У Кагановича, видать, гора с плеч:

– Ах этого. Так ведь он не занимается истребителями.

Он отворачивается, но произносит спокойно:

– Не занимается, так займётся, если понадобится. Найти, привезти, доложить.

Проходит часа два пустой, но восторженной болтовни. Докладывают: Яковлев ждет. Он выходит в приёмную комнату. Яковлев стоит растерянный, бледный: умеют у нас пригласить. Он подходит с улыбкой, пожимает руку, справляется о здоровье. Здоровье в порядке. Оно и было бы странно, если бы не в порядке для тридцатидвухлетнего мужчины в полном соку.

– Да что ж вы стоите? Присаживайтесь. Как успехи с СБ?

Яковлев мнётся, запинается, не знает, что отвечать, оробел человек. Он садится напротив него, задаёт несколько наводящих вопросов, указывая на слабые места тяжёлого бомбардировщика дальнего действия. Яковлев оживляется, отвечает, что бомбардировщик этого типа улучшить нельзя, особенно скорость повысить, тогда как скорость решает исход операции, к тому же бомбометание неприцельное, беспорядочное, при высоте десять-одиннадцать тысяч метров никакой прицельности достигнуть нельзя, а на низких высотах он беззащитен.

Товарищ Сталин начинает издалека:

– Александр Сергеевич, как вы думаете, почему на истребителях «Спитфайр» англичане ставят мелкокалиберный пулемет, а не пушку?

С Яковлева слетают остатки смущения, сразу видать, что человек говорит со знанием дела, говорит о своём:

– Да потому, что авиапушек они не имеют.

– Я тоже так думаю. Но ведь мало иметь авиапушку. Под установку авиапушки надо приспособить и двигатель. Верно?

– Верно…

– У англичан и двигателя такого ведь нет?

– Нет.

– А вы знакомы с работой конструктора Климова, с его авиационным двигателем, на который можно установить двадцатимиллиметровую пушку Шпитального?

– Знаком.

– Как вы расцениваете эту работу?

– Работа интересная, очень полезная.

Он находит человека подготовленным, момент подходящим и наконец заговаривает о том, ради чего пригласил:

– Правильный ли это путь? Может быть, путь англичан более правильный? Не взялись бы вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?

Яковлев снова растерян:

– Я никогда истребителями не занимался… Но это было бы для меня большой честью…

– Подумайте над этим.

Тотчас поднимается, берёт конструктора под руку, отворяет дверь, вводит в переполненный зал, усаживает в президиуме рядом с собой, продолжает вполголоса разговор и прислушивается к тому, что говорят выступающие. Говорят о недостатках СБ, почти то же, что думает Яковлев, а что делать, никакого решения по-прежнему нет, слушать – только время терять. Они выходят. Он предлагает конструктору фрукты и чай, спрашивает неожиданно прямо:

– Так как же, возьмётесь за истребитель?

– Подумаю, товарищ Сталин.

Ему это нравится, и он соглашается:

– Ну, хорошо. Когда надумаете, не стесняйтесь, звоните. Жду звонка.

И когда Яковлев поднимается, подходит к дверям, бросает смеясь:

– А всё-таки дураки англичане, что истребители выпускают без пушек.

С танками те же проволочки, те же беспредметные совещания. Танк Т-34 нравится всем. Как не нравиться! Пушка 76 мм, два пулемета 7, 92 мм, лобовая броня и броня башни 45 мм, бортовая 40–45 мм, причём лобовые и кормовые листы большого наклона, что сильно увеличивает эффективность брони, двигатель дизельный, скорость по хорошей дороге до четырёхсот километров, по проселочной двести пятьдесят километров. Кажется, конструкторы в этом танке достигли гармонии качеств необходимых в бою: огневая мощь, бронирование, подвижность, огонь может вести в движении и с остановки, двигатель неприхотлив и вынослив, приземист, округлость башни увеличивает защиту от снарядов любого типа, как бронебойных, так и фугасных. Клим уже приготовил решение, остается одобрить производство первого образца. Он читает решение: общие фразы. Тогда он задаёт простейший вопрос начальнику отдела по танкостроению:

– Не могли бы вы объяснить, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко изъясняет очень толково, что для штамповки башен требуются мощные прессы, тогда как новые башни льют прямо в цехе.

Он страсть как не любит, когда не умеют ответить на прямые вопросы и начинает сердиться:

– Я вас спрашиваю, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы говорите о технологии. Кто у вас занимается техникой?

Занимается генерал Лебедев и слово в слово повторяет начальника.

Он готов взорваться, но только хмурится, тем не менее спрашивает сердито:

– Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может быть, вам лучше перейти на работу в промышленность?

Ясно: людей не знают, дела не знают, гнать надо всех к чёртовой матери, и прогнал бы, да смены не видно, работать-то с кем? Он уже готов разорвать подготовленное решенье в клочки и уйти, но тут поднимает руку конструктор, фамилия Кошкин. Он повторяет вопрос и получает твёрдый ответ:

– Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.

– Вы что, военный?

– Нет.

– Что же вы хотите сказать?

Ничего, не теряется, подходит, вынимает из кармана результаты обстрела, объясняет толково:

– У старой башни, сваренной из отдельных деталей, имеются уязвимые места – сварные швы. Новая – монолит. Она равнопрочная. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне.

Он смотрит с недобрым выражением на лице, возвращает, раздумчиво говорит:

– Соображение серьёзное.

Прохаживается, спрашивает от дальней стены:

– А как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструктор машины здесь?

Конструктор поднимается:

– Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

Танк строят, а рассуждают, точно играют в куличики. Он недовольно и жёстко:

– Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?

– Нет, не считали.

Хорошо хоть не врёт, но он не находит нужным смягчить тон:

– А почему?! Ведь это военная техника! Надо знать, как изменится нагрузка на переднюю ось.

– Незначительно.

– Что вы твердите всё время: «незначительно» да «незначительно»! Скажите прямо: расчёты делали?

– Нет.

– А почему?!

Не дождавшись ответа, кладет на стол листок с готовым решением:

– Предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами на Политбюро не выходили. Для подготовки нового постановления создать комиссию, включить Акопова, Федоренко и… товарища Кошкина.

Не меньше самолётов и танков его беспокоит винтовка. Как ни верти, а пехота была и останется навсегда царицей полей. Самолёты отбомбятся и улетят, танки расстреляют в упор и смешают с землей всё, что смогут расстрелять и смешать, но рано или поздно следом за ними пойдёт в атаку пехота. И тогда из окопа приподнимется уцелевший солдат и откроет огонь по врагу. Из чего? Трехлинейка знакома ему с Царицына, с Орла и Воронежа, с Киева. Надёжна и проста в обращении. Такие вещи ему нравятся больше всего: чем проще, тем надёжней, тем лучше. К сожалению, давно устарела. Её пытались улучшить в 1930 году и немного улучшили, однако остался нетронутым её главнейший порок: после каждого выстрела боец должен передёрнуть затвор, отчего рассеивается внимание, теряется время, теряется цель. Он требует от оружейников самозарядной винтовки. Оружейники соглашаются. Они люди, бесспорно, талантливые, только видят одну техническую сторону дела и предлагают вместо самозарядной винтовки автоматическую. Его приводит в негодование узость их кругозора. Сдерживая себя, он указывает на психологию солдата в окопе. Его бомбят, его давят танками, в него стреляют из всех видов оружия, он приподнимает голову чуть выше бруствера, если ещё сохранился бруствер, и видит прямо перед собой батальон бегущих и оголтело орущих от страха, нередко ещё и пьяных врагов. Его нервы взвинчены до предела. Что сделает он? Нажмет на крючок и не отпустит, пока не расстреляет весь магазин, истратит уйму патронов, а в цель попадет едва ли один. Зато боец с самозарядной винтовкой стоит десятерых: ему не надо менять положение корпуса, рук, головы, после каждого выстрела цель перед ним, он видит, поразил её или нет, после выстрела у него есть несколько мгновений подумать, поправить прицел, в то же время он тратит минимум сил, уже не передергивая затвор, а только нажимая на спуск, и так двадцать-двадцать пять раз. А прицельность стрельбы из автоматического оружия, даже если боец в хорошо отрытом окопе и не напуган бомбёжкой и артиллерийским огнем? Сто пятьдесят метров, двести – это предел. Между тем из самозарядной винтовки можно попасть в цель за полтора километра. Сколько нужно времени пехотинцу с полной выкладкой и в сапогах, чтобы пробежать эти полтора километра? Самое меньшее – десять минут. За десять минут хороший стрелок из винтовки перебьёт десяток, если не больше врагов. Вывод: боец с винтовкой стоит не меньше, чем взвод автоматчиков. С ним соглашаются и всё-таки предлагают изготавливать запасную деталь, что-то вроде переводчика на автоматическую стрельбу, точно боец станет таскать эту штуку в кармане и не соорудит автомат. Его вопрошают с некоторым даже высокомерием: разве армии не нужны автоматы. Он отвечает: нужны. Вопрос: для кого, для чего нужны? Нужны для разведки, для ночного боя нужны, нужны, чтобы в тыл попасть, шум там поднять, панику, ужас там учинить. Вот для кого, для чего автоматы нужны. Есть у нас такой автомат? У нас есть ручной пистолет-пулемет Дегтярёва, это и есть автомат. Тухачевский и слышать о нём не хотел, заказал всего триста штук, почему-то для командиров, точно командиры ходят в разведку или сеют панику по тылам, а в серийное производство не допустил.

Вот оно – наследие славных героев Гражданской войны. Разнообразие на любой вкус, а куда ни кинь – ограниченность, бестолковость, безразличие к делу, неодолимая косность ума. На каждом шагу натыкаешься, что Тухачевский, омрачённый идеей мировой революции, идеей наступательной молниеносной войны, по слабости образования или сознательно, вместо победного шествия по Европе, о котором кричал на всех перекрёстках, готовил Красную Армию к поражению и потому оставил её с бесперспективными танками, с бесперспективными самолётами, с трехлинейкой царских времен да заодно предложил отказаться от ствольной артиллерии, а вместо ротных миномётов применять в пехоте фантастические ручные мортиры, которых до сей поры никто в глаза не видал.

И ещё не это самое худшее. Самое худшее в том, что под руководством его самого, его соратников и учеников разложение командиров стало принимать катастрофические размеры. Он просматривает недавний приказ Ворошилова:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава. По далеко не полным данным, в одном только Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 года было отмечено свыше 1200 безобразных случаев пьянства, в частях Уральского военного округа за тот же период – свыше 1000 случаев и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов. Вот несколько примеров тягчайших преступлений, совершенных в пьяном виде людьми, по недоразумению одетых в военную форму. 15 октября… четыре лейтенанта, напившиеся до потери человеческого облика, устроили в ресторане дебош, открыли стрельбу и ранили двух граждан. 18 октября два лейтенанта… при тех же примерно обстоятельствах в ресторане, передравшись между собой, застрелились. Политрук… пьяница и буян. Обманным путем собрал у младших командиров 425 рублей, украл часы и револьвер и дезертировал из части, а спустя несколько дней изнасиловал и убил 13-летнюю девочку. 8 ноября … пять пьяных красноармейцев устроили на улице поножовщину и ранили трёх рабочих, а возвращаясь в часть, изнасиловали прохожую гражданку, после чего пытались её убить. 27 мая… капитан Балакирев в пьяном виде познакомился в парке с неизвестной ему женщиной, в ресторане он выболтал ряд не подлежащих оглашению сведений, а наутро был обнаружен спящим на крыльце чужого дома без револьвера, снаряжения и партбилета. Пьянство стало настоящим бичом армии…»

Откуда это безобразие в рядах Красной Армии? Главных источников три. Во-первых, в связи с быстрым ростом в армию попадает немало случайных, идейно, политически и морально нестойких людей. Во-вторых, на младших командиров разлагающе действует пример старших товарищей, которые принесли с собой в Красную Армию мораль и привычки классово чуждой среды. В-третьих, те, кто недоволен советской властью, те, кто не верит в социализм и тайно или явно борется против них, сознательно поощряет пороки и слабости своих подчинённых, ибо поднять на борьбу против Советской власти, против социализма, толкнуть на предательство Родины можно лишь разложившихся, нравственно ущербных, утративших честь, стыд и совесть людей. Тот, у кого стыд, совесть и честь, за врагами народа не пошёл и впредь не пойдет. Есть ещё один не менее важный, а может быть, и более важный источник. Современный общевойсковой командир должен знать артиллерию разных калибров, миномёты, тоже разных калибров, авиацию, танки, чтобы в бою уметь управлять всеми видами оружия, всеми родами войск и передавать знания каждому из бойцов, которые находятся в его подчинении. Без высокой квалификации, без высокой культуры у командира не может быть дисциплины, а вместе с командиром не может быть дисциплины и у бойцов.

В самом деле, чему могут научить такие командиры бойца, если смогут или захотят научить? Ничему они не научат бойца. Они далеко не всегда готовят стрелка из винтовки. В боях на Хасане мы отстояли высоты Заозерную и Безымянную, разгромили японских захватчиков и выбросили их вон из пределов СССР, но какую цену за это пришлось заплатить? Непомерную цену. В общем-то обыкновенный приграничный конфликт обошелся японцам в шестьсот человек убитыми и две с половиной тысячи ранеными, тогда как мы потеряли 792 человека убитыми и 3279 человека ранеными. И ещё это не всё. Среди убитых примерно половина командиров и только половина бойцов, тогда как в правильно проведённой операции один убитый командир приходится на десять убитых бойцов. Что это значит? Это значит, что бойцы-дальневосточники не были обучены элементарным навыкам боя, так что в критические минуты командирам приходилось действовать вместо бойцов. И опять-таки ещё и это не всё. При проверке состояния частей, которым пришлось драться с японцами, оказалось, что масса винтовок и сменных стволов к пулемету «максим» были вообще не пристреляны. Где же был маршал Блюхер, где были его ближайшие помощники комдив Подлас, член Военного совета бригадный комиссар Шуликов, начальник штаба полковник Помощников?

Ему не хочется вспоминать, но помнится само собой, как решалась судьба Тухачевского, как кое-кто обвинял маршала Блюхера в том, что тот страшно пьёт, как он маршала Блюхера защищал, говоря, что разговаривал с ним, что, быть может, и пьёт, однако хороший мужик, а спустя год, когда обнаружился позорный развал на Хасане, кричал по ВЧ:

– Скажите честно, товарищ Блюхер, есть у вас желание по-настоящему с японцами воевать? Если у вас такого желания нет, скажите прямо!

И вот маршал Блюхер расстрелян как враг народа, и следствие по делу Подласа, Шуликова и Помощникова подходит к концу.

Где взять пятьсот тысяч общевойсковых командиров, выдержанных идейно, морально устойчивых, беззаветно преданных Родине, знающих своё дело, непьющих, способных в течение двух лет из двух миллионов новобранцев, взятых из глухих деревень, с всё ещё тёмных окраин, подготовить умелых, понимающих тактику современного боя бойцов?

Поздно товарищ Сталин хватился, поздно разобрался в тайных замыслах частью бестолковых, частью бессовестных и бесчестных сподвижников Троцкого, поздно рассмотрел, сколько неучей и бездельников, вредителей и предателей засело чуть не на всех командных постах, индустриализация и коллективизация, партийное строительство, Конституция на руках, было не до того, наконец разобрался и рассмотрел, когда припекло. Нынче товарищу Сталину предстоит в кратчайшие сроки удвоить, утроить выпуск орудий и миномётов, особенно гаубиц, зенитных и противотанковых пушек, дать Красной Армии самозарядную винтовку и пистолет-пулемёт Дегтярева, не только средние, но и тяжёлые танки прорыва, над которыми уже ломают головы конструкторы заводов Кировского № 174 и Ленинградского имени Кирова № 185, а также большое количество истребителей и пикировщиков более совершенных и надёжных конструкций, чем те, которыми вооружается вермахт, призвать в Красную Армию комсомольцев и молодых коммунистов, спешно подготовить из них младших лейтенантов и лейтенантов, эту основу основ всех родов войск, и ждать, терпеливо ждать, когда эти новые люди, которых он сам воспитал на стройках социализма, поднимут на должный уровень боевую подготовку бойца и создадут новую, действительно рабоче-крестьянскую Красную Армию. В противном случае нас ожидает неминуемый и полнейший разгром в предстоящей войне.

Дать, удвоить, утроить, удесятерить? Чтобы давать, удваивать, утраивать, удесятерять, да ещё в кратчайшие сроки, необходимо иметь десятки миллионов тонн проката и стали. Пока что такого количества наша промышленность не производит, фюзеляж и крыло И-16 приходится выполнять из дерева и пропитанного лаком шпона, тогда как немецкие самолеты уже выпускаются сплошь металлическими.

Он как раз готовится к отчётному докладу на съезде. В его кабинет стекаются данные о достижениях второй пятилетки. Достижения эти громадны, но недостаточны. В прошедшем году мы получили около пятнадцати миллионов тонн чугуна, около восемнадцати миллионов тонн стали и более двадцати девяти миллиардов киловатт-часов электроэнергии. Этого мало, катастрофически мало, даже в том случае, если весь этот металл и всю эту электрическую энергию направить на производство вооружений. Однако весь этот металл и всю эту электрическую энергию направить на производство вооружений нельзя. Хотя бы половину электрической энергии и половину металла необходимо направить в народное хозяйство, иначе страна вновь станет нуждаться в хлебе, в товарах первой необходимости, как уже было в двадцатые и в начале тридцатых годов, а голодный народ – плохой, ненадёжный солдат.

И ещё это не всё. Конструкторы уже имеют задание разработать не только новые, но и новейшие типы самолётов, танков и артиллерийских орудий. Мало их, катастрофически мало. Они ломают головы в поисках новых идей, не спят по ночам, спорят, чертят дома, чертят в трамвае, чертят в КБ, и всё-таки невозможно сказать, когда эти идеи будут найдены ими. Потом эти идеи превратятся в тысячи чертежей, по тысячам чертежей изготовят опытный образец, опытный образец представят правительственной комиссии, правительственная комиссия забракует или внесёт поправки или одобрит, поправки внесут в чертежи, доведут образец, образец обкатают на полигоне и лишь после этого пустят в серийное производство. А ведь это лишь начало пути. Новая техника поступит в войска. Пройдёт ещё немалое время, которое понадобится на то, чтобы техникой овладели бойцы. Это месяцы и месяцы упорных учений. Но и возможность проводить такие учения имеется не всегда. Бензина наша промышленность производит в обрез, его едва хватает автомобилям и тракторам, без которых встанут колхозы и стройки. И нынешние маломощные самолеты и танки имеют в запасе по две-три заправки, нередко заправляются прямо с колес, а новые, более мощные двигатели потребуют больше горючего раза в полтора, если не в два. Как тут учиться, не говоря уж о том, как воевать?

Промышленности и армии требуется несколько лет, в сущности, не менее десяти. Уже видно, что история этих лет не отпустит, проклятый фюрер явно спешит, презренные демократии, поддержанные лукавой, но недвусмысленной политикой, по их мнению, сверхдемократических Соединенных Штатов Америки, тоже явно, всеми силами толкают его на восток, дранг нах остен, как они там орут во время партийных собраний и маршей.

Следовательно, развитие промышленности необходимо ускорить. Он начинает с её управления, поскольку от качества управления, за что бы ни взяться, зависит три пятых успеха, если не пять шестых. Управление слишком громоздко. Наркоматы огромны и потому медлительны, неуклюжи, не поспевают за развитием техники, за потребностями нового времени. Их следует разукрупнить. И он поступает с наркоматами самым решительным образом. В первую очередь преобразование касается наркомата оборонной промышленности. Вместо него возникают наркоматы авиации, судостроения, вооружений и боеприпасов, так что каждый нарком, каждый руководитель отдела получает задачу ясную и конкретную, которую легче выполнить, за невыполнение которой легче спросить. Две недели спустя расформировывается наркомат тяжёлой промышленности. Из него выделяются наркоматы топлива, электростанций и электропромышленности, чёрной металлургии, цветной металлургии и химической промышленности. Через десять дней появляются наркоматы тяжёлого, общего и среднего машиностроения, в котором скромно укрывается главк, занятый танками. Позднее появляются наркоматы промышленности угольной и нефтяной.

Естественно, в каждое подразделение назначается новый нарком. По его замыслу назначение новых руководителей – это самое главное на данном этапе развития экономики. А с ней и политики тоже. Он никак не может избавиться от старых партийцев. Часть из них, развращенная так называемой революционной законностью, то есть отсутствием всякой законности, в годы гражданской войны, ни на что не способная, кроме репрессий, обоснованных, ещё более необоснованных, или расстреляна или сослана или в тюрьме. Оставшиеся на свободе «мартовские большевики», как именовались они, с презрением, с острой усмешкой, товарищем Лениным, то есть в партии большей частью люди случайные, за редкими исключениями, пришедшие в партию, не потому, что верят в социализм, а потому, что надеются сделать при новой власти карьеру, ничего не умеют, кроме революционных порывов, революционной риторики, всё той же мании расстреливать всех, кто сердцу не мил, зато прекрасно умеют получать больше того, что заслуживают, и думают больше о том, как устроить свой быт, а не о деле, которое им поручили. Они ничего не понимают в изменившейся обстановке и не способны понять. Они не умеют и не желают учиться, с гордостью указывая на то, что и с двумя классами, а то и вовсе без чтения и письма геройски сражались с белыми гадами, и по-прежнему ничего не читают, кроме газет. Высшее учебное заведение окончили единицы. Две пятых не имеют среднего образования. Тем не менее они везде на руководящих постах, и не только партийных, что понятно само собой, но они ещё хотят управлять и управляют в Советах, в профсоюзах, в союзе молодежи, в кооперации, управляют везде, где им положено только руководить и направлять.

Время «управленцев» этого рода безвозвратно прошло. В новых наркоматах их сменяют новые люди. У этих новых людей он не допытывается, знают ли они основополагающие работы товарища Ленина и хотя бы азы материалистической диалектики. Зато почти все они были рабочими, мастерами, учились, стали начальниками цехов, получили высшее образование, стали директорами ведущих, только что пущенных советских заводов. Наркомат становится для них продолжением производственной практики. Волей или неволей они подбирают себе таких же помощников. Для их высоких постов у них не всегда хватает знаний и опыта, зато они умеют учиться, умеют и любят работать, а не руками водить. И они работают по двенадцать, пятнадцать, а если надо по двадцать часов, нередко спят в своем кабинете. Он сам работает именно так. Таких людей он уважает и ценит, ценит исключительно высоко. Он может на них опереться. Справляются, конечно, не все. Кое-кого приходится снимать, перемещать на другую работу, однако этих людей уже не обвиняют в принадлежности к оппозиции или контрреволюции, тем более не именуют врагами народа, не подводят под расстрельную статью, тюремное заключение или высылку на поселение в казахские и прочие степи, потому что они не принадлежат ни к какой оппозиции, а контрреволюцию ненавидят всем строем своей пролетарской, уже советской души. Эти кадры он бережёт. Если они не оправдывают доверия, их понижают в должности или отправляют на заслуженный отдых, да и на заслуженном отдыхе они не умеют сидеть сложа руки, идут к молодежи, кипятятся, дают заряд общественной жизни, пусть где-нибудь в ЖЭКе, на уборке двора, но дают.

Так он изменяет правительство. Оно количественно и качественно становится новым. Этому правительству предстоит много, очень много работать. Но для того, чтобы это правительство могло много, очень много работать, его необходимо обеспечить тем, чего мы ещё не производим и не можем производить, его необходимо обеспечить оборудованием, станками, сплавами и системами, каких у нас ещё нет. Ничего этого англичане не хотят нам давать. Заказы на два с половиной миллиона фунтов стерлингов в прошлом году не были приняты. В этом году наши заказы англичане даже не начали обсуждать. Они того гляди денонсируют торговое соглашение с нами. Надо принимать неприятное, нежелательное предложение Германии возобновить переговоры о торговых отношениях, надо принимать неприятное, нежелательное решение, однако в сложившейся обстановке оно неизбежно, и он его принимает. Новому правительству даётся задание:

«Обязать тт. Микояна, Кагановича Л. М., Кагановича М. М., Тевосяна, Сергеева, Ванникова и Львова к 24 января 1939 г. представить список абсолютно необходимых станков и других видов оборудования, могущих быть заказанными по германскому кредиту».

Им необходимо сырьё – пусть расплачиваются за сырьё оборудованием, без которого никаких танков, никаких самолётов, никаких пушек не соберёшь. И он сам сидит над листом бумаги в своём кабинете, прикидывая, что мы можем дать немцам, а что немцы могут дать нам. Выходит, что мы можем дать марганец, хром, олово, медь, никель, ванадий, молибден, вольфрам, нефть, хлопок, железную руду, железный лом, апатиты, цветные металлы, кормовое зерно, а получить от них цинк, магний для авиационной промышленности, самолеты, крейсер «Лютцов», металлы, разную мелочь и каменный уголь.

К двадцать четвёртому января, как и было предписано, наркоматы представляют заявки, на всякий случай в двух списках. По первому списку станки на 125 миллионов, военное оборудование на 28,4 миллиона, оборудование для системы производства синтетического бензина на 13 миллионов. По второму списку станки на 42 миллиона, химическое оборудование на 10,5 миллионов, военное оборудование на 30 миллионов марок. Он остаётся доволен: он не ошибся – новое правительство работоспособно и дельно. С этим новым правительством, которое целиком и полностью поддерживает его, он может выйти на съезд.

А пока он проверяет каждую позицию, каждый пункт, утверждает, поручает Микояну передать списки германскому послу Шуленбургу и готовиться встретиться во всеоружии с Шнурре.

И всё-таки, всё-таки, в сложившихся обстоятельствах, как их понимает товарищ Сталин, возобновление торговых переговоров с Германией может навести тень на плетень. Оборудование, станки – это, конечно, будет им неприятно, недаром они замораживают наши заказы, однако, зададимся вопросом: чего больше всего страшатся в Париже и Лондоне и политики, и промышленники, и финансисты? Даже мимолётный, несколькоминутный разговор фюрера с нашим полпредом в Берлине навел Париж и Лондон на мысль, будто готовится не что-нибудь, а военный союз между Германией и Советской Россией, для нападения и, следовательно, неминуемого и вдребезги разгрома французов и англичан. Теперь, когда о торговых переговорах стало известно, там эта мысль даст такие ростки, что французы и англичане, чего доброго, ринутся сами заключать с Германией военный союз против России-СССР, чтобы, со своей стороны, неминуемо и вдребезги её разгромить. Нельзя поощрять столь нелепые, однако чрезвычайно опасные мысли. И товарищ Сталин даёт указание передать через нашего человека лондонским журналистам, что никакого военного союза у нас с нацистами не предполагается и предполагаться не может, что речь идёт только о торговых переговорах, причём на условиях, выгодных для обеих сторон, без чего никакого соглашения как не подписывали, так и не подпишем. На что он рассчитывает? Во-первых, он считает, что правда всегда лучше разного рода домыслов, тем более лжи. Во-вторых, эта правда либо ускорит торговые переговоры с Германией, либо заставит прогнившие демократии наконец осознать, что они слишком далеко заходят в разжигании войны против Советской России, что всякому терпению с её стороны наступает предел. Наконец, англичане по крайней мере подумают прежде чем денонсировать торговое соглашение, подписанное ими четыре года назад. И видный обозреватель сообщает в лондонской газете «Ньюс кроникл»:

«Британское правительство проявляет демонстративное пренебрежение к советскому послу. За 3½ месяца посол только 1 раз имел возможность беседовать с министром Галифаксом, а СССР не был поставлен в известность о переговорах Чемберлена в Риме и Париже. Соглашение 1935 года не выполняется. А в этих условиях Германия не теряет времени. Гитлер, несмотря на словесные нападки на большевиков, не может потерять такого замечательного случая, чтобы устранить возможность одновременного военного нажима – с запада и востока…»

Это предупреждение. Затем обозреватель напускает туману ссылкой на мнение осведомлённых лиц в неведомых советских кругах и передает заказанную ему информацию:

«Советско-германские торговые переговоры, несомненно, выиграют благодаря кампании, которая ведётся некоторыми английскими кругами в пользу денонсации англо-советского торгового соглашения. Ясно, что эти переговоры, которые, возможно, закончатся предоставлением в распоряжение Германии неисчерпаемых ресурсов продовольствия на случай войны, имеют также и политическое значение. Было бы неблагоразумным полагать, что существующие ныне разногласия между Москвой и Берлином обязательно останутся неизменным фактором международной политики…»

Фюрер растерян, быть может, напуган. Человек не только глубоких расчётов, но и человек интуиции, человек вдохновений и настроений, по этой причине не всегда предсказуемый человек. Всю свою жизнь, после вонючих окопов предыдущей войны, он уверяет Европу, единомышленников и себя самого, что явился, то ли сам собой, то ли призван судьбой, чтобы испепелить большевизм, так испепелить, чтобы и духу его не осталось, а на всем обозримом пространстве Земли восторжествовал национал-социализм. И вдруг какой-то презренный английский газетчик оповещает общественность, что принципиальные, крест на крест непримиримые разногласия между национал-социализмом и большевизмом могут быть смягчены, даже вовсе сняты с повестки дня международной политики. Что это значит? Это значит, что его за семью печатями хранимая тайна раскрыта. Он с таким рвением гремит против большевизма именно потому, что западные демократии ненавидят большевизм едва ли не больше, чем он, и пока он гремит против него, западные демократии отдадут ему всё, что он попросит у них, ссылаясь на то, что это нужно ему для борьбы с большевизмом. Теперь они могут догадаться, могут додуматься до того, что это обман, что он и с большевизмом готов помириться хотя бы на несколько дней, в расчёте разжиться от него тем, что нужно ему для отмщения западным демократиям за позор поражения в предыдущей войне, за позор гнусной, кабальной версальской системы.

И вот что хуже всего: для сомнений в его ненависти к большевикам наступает неподходящее время. Испанской Республике приходит конец. Победа Франко и стоящих за его спиной Италии и Германии очевидна. Соединёнными силами они наступают на Барселону с юго-запада, с запада и с северо-запада. В Барселоне кончился хлеб, промышленные предприятия прекращают работу, рабочие уходят на фронт, однако у них мало боеприпасов и нет ни самолётов, ни танков. На их позиции обрушивается огонь артиллерии, авиация обстреливает их позиции из пулемётов. Дальнобойная артиллерия превращает в дым и пепел предместья. Немецкие лётчики изобретают конвейерные бомбардировки. Эскадрилья за эскадрильей с самого утра заправляется, принимает бомбы, вылетает, сбрасывает бомбы, возвращается, заправляется, принимает бомбы, взлетает, сбрасывает бомбы, и так до наступления темноты. Гибнут мирные жители. В развалины превращается всё, что строилось сотни лет. Правительство бежит и останавливается у самой границы в Фигерасе. Чтобы не оказаться отрезанными от запасов военного снаряжения и товарищей по оружию, командование выводит из города истомлённых бойцов, не отдыхавших уже более месяца. В полдень двадцать шестого января солдаты Франко, итальянцы и немцы занимают полуразрушенный город. В порт Барселоны входит соединённый флот. Дороги от Барселоны на север запружены беженцами. Они спят под открытым небом, в снегу, в грязи, под дождём. Итальянские и немецкие лётчики поливают их пулемётным огнём. Французская граница закрыта. Командующий республиканцами и интербригадами обращается к Боннэ с просьбой принять тех, кто бежит от мятежников. И что же отвечает демократический французский министр демократически избранным министрам Испании? Французский министр отвечает советом обратиться к генералу Франко с предложением создать нейтральную зону на севере Каталонии. Что касается детей, Французская республика готова принимать их, если республиканцы внесут за каждого залог в шестьсот франков. Генерал Франко отказывается создать нейтральную зону для беженцев, у Республики не находится денег, чтобы оплатить приют в соседней Французской республике пятидесяти тысяч испанских детей, многих из них бесплатно принимает Советский Союз.

Победа в Испании означает не только первую большую победу фашизма в Европе. Победа означает, что Италии и Германии предстоит получить свою долю добычи. Испания обессилена, разорена, её финансовая система разрушена. Кто станет её восстанавливать и зарабатывать на восстановлении? Кто станет приводить в порядок финансы и получать проценты на вложенный каптал? Кто получит доступ в её колонии к источникам сырья и на этом дешёвом сырье будет приумножать свои барыши? Германия сильнее, богаче Италии, следовательно, львиная доля добычи должна достаться Германии. И достанется, если у неё из-под носа не выхватят её долю добычи французы и англичане, англичане, натурально, в первую очередь, и несомненно американцы в тени англичан. Англичане издавна имеют в Испании преимущество, её финансы, её торговля, её внутренниё рынок держат под своим контролем её промышленники и финансисты. Разве они отдадут немцам такой жирный кусок, немцам, которых ненавидят почти так же, как ненавидят большевиков? Ни за что на свете не отдадут. Чтобы хоть что-нибудь получить, придётся торговаться, хитрить, вступать с ними в явные, ещё более в тайные соглашения, вновь и вновь пугая их большевизмом, вновь и вновь намекая, что в самое ближайшее время направит войска на восток, а тем временем американские промышленники и финансисты под носом у немцев и англичан скупят львиную долю за доллары.

Если принять во внимание предстоящую борьбу с англичанами за преобладание Германии в испанских делах, проще говоря, за барыши, выкачанные из крестьян и рабочих Испании, именно теперь от переговоров с Советами могут быть большие убытки. Не считаясь с тем, что наносит Советам грубое оскорбление и лишний раз укрепляет большевиков в их ненависти к фашисткой идеологии и всей, созданной им фашистской системе, единственно ради того, чтобы на Западе не осталось и слабой тени сомнения в его истинном отношении к большевизму, он отдаёт приказ переговоры не начинать, не принося извинений, не называя причин. Риббентроп вызывает Шнурре, уже собравшего чемоданы, но не успевшего выехать из Варшавы, в отель «Бристоль», где приходит в себя от почти сумасшедших переговоров с поляками, и с ходу, тоже не вдаваясь в подробности, огорошивает его:

– Вы возвращаетесь в Берлин!

Шнурре в недоумении:

– Но у меня приём у Микояна… тридцатого…

В голосе Риббентропа металл:

– Это не пойдёт. Вы возвращайтесь. Так приказал фюрер.

И Шнурре возвращается в Берлин в состоянии, близком к нервному срыву, а фюрер в речи тридцатого января, посвящённой внешней политике, ни словом, ни полсловом не упоминает о Советском Союзе, ни в хорошем смысле, который был бы нужен ему для торгового соглашения, ни в дурном, который привыкли слышать от него в последние пятнадцать лет что ни день ненавистные ему демократы, уже обобравшие Германию, сколько могли, готовые обобрать её ещё больше, в том числе и в Испании, если он ошибётся в отношениях с ними. Тем не менее, советскому полпреду в Лондоне удаётся установить, какова его программа на ближайшее время. Разумеется, его главная задача не претерпевает никаких изменений. Он по-прежнему лелеет надежду разгромить Россию-СССР, раздробить её на ряд «независимых» государств и силой заставить эти «независимые» государства вступить в «дружеские» отношения с Германией, то есть попасть в полную зависимость от неё. Однако это дальняя и конечная цель его внешней политики. Её ближайшая цель заключается в том, чтобы прежде чем исполнить эту «большую и сложную задачу», ему необходимо обеспечить свой тыл на Западе. Каким образом? На Западе он не хотел бы войны. На Западе он хотел бы получить от Англии и Франции «реальные гарантии» в том, что они не выступят против него, когда он приступит к решению своей «большой и сложной задачи». Что должны Англия и Франция, в обмен на его миролюбие, ему гарантировать? Они должны, во-первых, подписать с ним Воздушный пакт, которым признают безоговорочное превосходство Германии в воздухе, по меньшей мере как два к одному, считая английскую и французскую авиацию вместе, а во-вторых, они должны вернуть Германии её колонии, которые они отобрали у неё по Версальскому миру, уже нарушенному по многим пунктам усилиями обеих сторон.

Англичанам и французам очень не хочется воевать, и потому, что оскомина тяжёлых потерь в прошлой войне ещё не прошла, и потому, что они до сих пор элементарно не готовы к новой войне. Чтобы спастись от войны, французы как будто склонны отдать эти чёртовы колонии, тем более что наиболее ценную часть германских колоний забрали себе англичане. Англичане темнят, по обыкновению, то есть кормят противника обещаниями. На переговорах английских и германских промышленников вдруг всплывает пока что туманная, пока что необработанная идея, даже не идея, а только намёк, что англичане могли бы допустить германский капитал к рынкам сырья в прежних германских колониях, впрочем, не во всех, конечно, колониях, за исключением, скажем, Танганьики и Новой Гвинеи, в обмен на гарантии мира и упрочения торговых отношений, разумеется, к выгоде обеих сторон. Предложение столько же туманно, сколько и недостаточно, а всё-таки ему предлагают поторговаться, следовательно, предложение стоит обдумать и, возможно, принять к обсуждению как начало дальнейших уступок с их стороны, и фюреру вновь приходится взвешивать барыши и убытки.

Возможные барыши и убытки приходится взвешивать и господину президенту Соединенных Штатов Америки. Его выводит из себя одинаково и возможность соглашения Англии и Франции с Германией, поскольку для выполнения его «большой и сложной задачи» необходимо, чтобы Англия и Франция как можно скорей втянулись в большую войну и проглотили американские бомбардировщики и авианосцы, которые уже начинают ржаветь, и возможность сближения национал-социализма и большевизма, пусть временное, пусть единственно ради того, чтобы к взаимной выгоде торговать хлебом, нефтью, углём и железом, с одной стороны, промышленным оборудованием, с другой, поскольку торговля хлебом, нефтью, углём и железом откладывает на неопределенное время большую войну, а торговля именно с Германией промышленным оборудованием усилит Россию-СССР и ограничит на русском рынке возможности американского капитала. Ему не терпится высказаться, причём высказаться так, чтобы все барыши были на его стороне, а убытки достались любой другой стороне, поскольку все его титанические усилия сводятся как раз к тому, чтобы американский капитал рано или поздно всех обобрал. Повод высказаться именно так буквально падает с неба. На одном из испытательных полигонов разбивается новый стратегический бомбардировщик. Гибнет весь экипаж. Вместе с американцами гибнет французский пилот. Сама по себе катастрофа и гибель американцев не особенно беспокоит сенатскую комиссию по военным делам. Сенатскую комиссию по военным делам приводит в праведный гнев присутствие на американском самолете француза. Что такое у нас происходит?! У нас закон о нейтралитете, а между тем господин президент позволяет готовить у нас иностранных лётчиков для войны, которая со дня на день должна разразиться в Европе! Да знает ли господин президент, что такая политика может и нас втянуть в эту войну, нас, которые не хотят и в силу закона не должны воевать?!

На совещании с членами сенатской комиссии по военным делам господин президент с удовольствием излагает свой взгляд на международное положение с точки зрения интересов Соединенных Штатов Америки. По его убеждению, война в Европе начнётся в самое ближайшее время. Впрочем, нельзя предсказать, начнётся ли она с похода на восток или с похода на запад, поскольку Гитлер безумец, это разумеется само собой. Всё-таки можно твёрдо сказать, что без материальной помощи Англии и Франции со стороны США война неизбежно окончится победой «безумца».

Товарищ Сталин тихо смеётся, пробегая текст речи, поступивший к нему едва ли не прямо из секретариата Белого дома. Господин президент играет в покер со своими партнерами, ловко играет, по правде сказать. Человеку, который хоть сколько-нибудь разбирается в военных делах, нетрудно понять, что в современной войне главную роль, кроме артиллерии, будут играть самолёты и танки. Что собой представляют французские истребители? Новейший французский истребитель MS-406 имеет пушку 20 мм, два пулемета 7, 5 мм, максимальную скорость 485 км/ч, дальность полета около восьмисот километров. Что собой представляют французские бомбардировщики? Новейший французский бомбардировщик А-143 имеет четыре пулемета 7, 5 мм, бомбовую нагрузку до восьмисот килограмм, максимальную скорость до 310 км/ч, дальность полёта до тысячи двухсот километров, практически не более дальности истребителя, если не хочет стать мишенью для зенитных орудий и зенитных пулемётов врага. В Англии всё ещё не снят с вооружения истребитель-биплан «гладиатор», имеет четыре неподвижных пулемёта 7, 69 мм, максимальную скорость 417 км/ч, дальность полета до семисот километров. Новейший «харрикейн» имеет восемь пулемётов 7, 7 мм, максимальную скорость 520 км/ч, дальность полёта 965 километров. Уже густо расхваленных английской печатью «харрикейнов» и «спитфайров» только-только появились первые образцы, но они уже устарели, потому что по ряду характеристик уступают германскому «мессершмитту-109» новейших модификаций, по вооружению прежде всего, два пулемёта 7, 9 мм и, главное пушка 20 мм, и немного по скорости, от 525 до 530 км/ч, тогда как оружие и скорость и есть истребитель. Французские танки несколько лучше. Товарищ Сталин не может забыть, что послужило толчком для развития французского танкостроения. В 1935 году были большие манёвры под Киевом. На манёвры пригласили военных наблюдателей от всех армий Европы. В маневрах участвовала тысяча танков, построенных на советских заводах. Тогда рассчитывали на то, что действия такого количества танков на одном полигоне произведёт необходимое впечатление. Что нам было необходимо, как необходимо и сегодня и завтра и навсегда? Нам было необходимо отбить охоту у всех желающих нападать на СССР и тем обеспечить мирное строительство социализма в нашей стране. Зрелище потрясло. Военные наблюдатели были изумлены и напуганы. Во-первых, все они поняли, что социализм в СССР уже победил. Во-вторых, они вдруг увидели, как говорится, собственными глазами советские танки на дорогах Европы, не в состоянии верить, что никакие советские танки ни в какую Европу не собираются, как товарищ Сталин из года в год ни твердит во всех своих выступлениях, из года в год предлагая заключить мир во всем мире. После тех действительно грандиозных манёвров под Киевом одни бросились крепить оборону, другие с ещё большей прытью принялись готовить агрессию против СССР. Французский генштаб родил четырёхлетнюю программу строительства вооружённых сил. По этому плану необходимо было создать две танковые, три лёгкие механизированные дивизии и пятьдесят отдельных танковых батальонов, для чего требовалось не менее тридцати пяти тысяч новых машин. Уже год спустя на вооружение были приняты тяжелый танк с броней 60 мм и двумя пушками 75 и 47 мм, средний, более похожий на легкий, с дизель-мотором, сварным корпусом из броневых листов 40 мм и пушкой 37 мм, два танка с малой скоростью хода, короткоствольной пушкой 37 мм и броней от 34 до 45 мм и крейсерский танк «Сомуа» с броней 58 мм, с пушкой 47 мм и дальностью хода до четырёхсот километров, всего к началу 1939 года около 4500 танков, из них средних и тяжелых новейших конструкций менее пятисот, тогда как у немцев на вооружении третий год Т-1V, с пушкой 75 мм, с двумя пулеметами калибра 7,92, с лобовой броней 50 мм и скоростью по шоссе 42 км/ч., всех танков около 3200, а средних приблизительно триста. Преимущества на стороне немцев, по самолётам преимущества неоспоримые, очевидные и только по танкам оспоримые и неочевидные. Знают ли об этих преимуществах французские и английские генералы в штабах? Не могут, не имеют права не знать. Недаром Англия и Франция подписали с Германией декларации о ненападении, недаром Англия и Франция активно идут на сближение с Германией и Италией, недаром они не прочь объявить Восточную Европу зоной исключительных интересов Германии, недаром они мажут по губам германских промышленников возможностью проникнуть на рынки сырья их бывших колоний, при условии, бесспорном и непременном, что Германия деклараций о ненападении не нарушит и даст гарантии, что перестанет что-либо захватывать без одобрения Лондона и Парижа, недаром английские и французские политики рассматривают возможность, на этих условиях, дальнейшего сближения с очевидным агрессором вплоть до всеобъемлющего соглашения четырёх держав, на словах направленного на водворение прочного мира в Европе, на деле направленного на уничтожение Советской власти и Советской России как таковой.

Только очень наивный человек может предположить, будто господину президенту эти планы неведомы. Вопрос только в том, выступает ли он противником этих планов, или их одобряет? Именно этот принципиальный вопрос господин президент обходит молчанием. Он в покер играет. Его карты закрыты. Он только указывает, что без американской помощи страны «оси» сотрут Францию и Англию в пыль, но самой помощи не обещает. А если не обещает, как же им спасаться на их востоке от немцев, на юге от итальянцев и немцев, в азиатских колониях от японцев? Это как будто его не касается. Пусть, мол, думают своей головой. Своей же головой они думают так сблизиться с «осью», чтобы образовать союз четырех, направленный против России-СССР. Разве это так плохо для американского капитала? В общем, конечно, неплохо, однако неважно, стало быть, неприемлемо для него. Почему неприемлемо? А потому неприемлемо, что именно союз четырёх, направленный против России-СССР, не развяжет большую войну, союз четырёх разгромит Россию-СССР в течение нескольких месяцев. Какая же это большая война? Это очень и очень небольшая война, а большие барыши, как известно каждому школьнику, сами собой родятся только в большой войне, он знает об этом ещё с той поры, когда служил помощников военно-морского министра при Вудро Вильсоне. О крайней желательности такого выхода из затяжного кризиса американской промышленности господин президент не произносит ни звука, точно такой выход и в голову ему не приходит. Невероятно, но факт. Он как ни в чём не бывало рассуждает только о предполагаемых планах «оси» на ближайшее и даже отдалённое будущее в отношении лежащих за морями и океанами Соединенных Штатов Америки. Можно бы было предположить, что господин президент рассмотрит судьбу Чехии и Словакии, судьбу Польши, которые, как опять-таки всему миру известно, стоят на первом месте в планах «безумца», и объявит о предполагаемых мерах для спасения независимости этих малых, беззащитных и глубоко несчастных стран Восточной Европы от неминуемого захвата, который уже предусмотрен и даже отчасти распланирован им. С не меньшей долей вероятности можно было бы ожидать, что господин президент осудит варварские бомбардировки испанских городов и хотя бы посочувствует сотням тысяч голодающих беженцев, которых итальянцы и немцы поливают с воздуха пулемётным свинцом, а французские власти не пропускают через границу, где несчастные люди ищут приюта, надеясь в печальном неведении, что буржуазная демократия означает также и гуманизм, тогда как она предполагает жестокость, когда ей это выгодно. Предполагать, ожидать можно всё, даже тогда, когда имеешь дело с «безумцем», и невозможно предугадать хоть что-нибудь, когда имеешь дело с тем, кто забавляется покером и с членами сенатской комиссии по военным делам, и с жертвами возможной агрессии, и с самими агрессорами. О реальных планах «братца Гитлера» как не говорилось, так и не говорится ни слова. Господин президент предпочитает забивать головы членов сенатской комиссии по военным делам своими фантазиями. Он уверен, что после падения Англии и Франции, против которых «братец Гитлер» пока что не послал ни одного самолёта и танка, зато давно послал самолёты и танки в Испанию, Африка падет автоматически, поскольку это колония на 95 % как минимум. Впрочем, успокаивает он нестойкие головы упрямых сторонников нейтралитета, «мы мирные люди, и нас это не касается». А что же касается «нас»? А вот что касается «нас»:

– Следующая совершенно несомненная цель, предложенная братцем Гитлером во вчерашней речи – Центральная и Южная Америка.

Товарищ Сталин один в своем кабинете, он может позволить себе засмеяться погромче. Господин президент либо делает вид, либо уверен, что передаёт речь «братца Гитлера», а в действительности рассуждает как свойственно рассуждать американскому лавочнику, отдыхающему после закрытия кассы у стойки соседнего бара. В самом деле, как обычно действует «братец Гитлер»? «Братец Гитлер» обычно вооружает, в Австрии, в Судетах, теперь в Данциге, своих оголтелых сторонников, готовит мятеж, предъявляет ультиматум и по примеру и при полном попустительстве западных демократий вводит войска туда, куда ввести войска полагает выгодным для себя. И точно так, будто бы за него, а на самом деле как привычно любому представителю американского капитала, рассуждает господин президент Соединенных Штатов Америки, которые тоже обычно вооружают своих оголтелых сторонников, готовят мятеж, предъявляют ультиматум и вводят войска туда, куда ввести войска полагают выгодным для себя:

– Гитлер будет господствовать в Европе и заявит Аргентине: «Приношу тысячу извинений, но мы не будем покупать вашу пшеницу, мясо или кукурузу, если вы не подпишете эту бумагу». А в бумаге будет сказано: «Во-первых, мы приобретаем вашу кукурузу в обмен на наши товары, мы приобретаем ваш скот в обмен на наши товары, мы оплатим вашу пшеницу нашими товарами и сами выберем, какие товары давать вам. Во-вторых, вы должны вверить нашим офицерам вашу оборону и военную подготовку. Ах да, чуть не забыл, вы можете сохранить ваш флаг».

Постойте, господин президент! Разве не так поступают всюду представители американского капитала, в Панаме, в Центральной Америке, в Мексике, на Гаити, на Кубе, после чего, если понадобится, вводят войска? Именно так! Для чего же валить с больной головы на здоровую? Господин президент не слышит и не может услышать товарища Сталина. Он продолжает, увлечённый открывшейся перспективой захватов, которые он сам был бы непрочь совершить:

– Так вот, если бы мы были аргентинцами, мы подписали бы эту бумагу, ибо запрет экспорта нашего скота, пшеницы и кукурузы в Европу приведёт к банкротству страны. Затем настанет черёд Бразилии, где уже живут 250 тысяч немцев… Центральная Америка? При соответствующей подготовке и умении сыскать нужных людей революция в любой из стран Центральной Америки стоит от одного до четырех миллионов долларов. Иными словами, это только финансовый вопрос. Всё это вы должны помнить. Сколько от Юкатана до Нью-Орлеана или Хьюстона? Сколько от Тампико до Сент-Льюиса или Канзас-Сити? Сколько?

Господин президент делает вид, что германские войска уже на Юкатане и в Тампико, хотя не может не знать, что Германия не имеет авианосцев, а её флот уступает даже британскому флоту, не говоря уже о соединённом флоте Британской империи и Соединенных Штатов Америки. Больше того, так прозорливо предвидя германские войска на Юкатане и в Тампико, господин президент не ударил палец о палец, чтобы Соединённые Штаты имели бронетанковые войска для защиты своих сухопутных границ. Вы будете смеяться, однако в 1935 году американские вооружённые силы имели всего 31 танк, потом появились прототипы легких двухбашенных танков, потом среднего танка с пушкой 37 мм и шестью пулеметами, именно прототипы, в серию они ещё не пошли. Зачем ударять? Он блефует, как вечерами блефует за карточным столом в своей уютной белой, розовой или зелёной гостиной со своими приятелями:

– Не говорите, что это химера, не говорите, что это выдумка. Мог ли кто-нибудь из нас помыслить шесть лет назад, когда к власти пришел этот Гитлер, а Германия была полнейшим банкротом, страна, задолжавшая всем, дезорганизованная, которую вообще нельзя было рассматривать как силу в мире, мог ли кто-нибудь вообразить, что через шесть лет она будет безраздельно доминировать в Европе? Именно поэтому мы не можем позволить себе роскошь рассиживаться здесь, воображая, что перед нами всего-навсего химера… Идёт постепенное окружение Соединённых Штатов, уничтожается наша первая линия обороны.

И тут господин президент, не вступая в переговоры с этой жалкой Европой, не подписывая ни с кем никаких соглашений, властной рукой определяет эту «первую линию обороны» как сферу жизненно важных интересов Соединенных Штатов Америки:

– А она проходит в Европе и по Средиземному морю.

Вот она – его центральная мысль! «Братец Гитлер» предупрежден: Европа и Средиземное море не для него, Европа и Средиземное море для Соединенных Штатов Америки, и если он посмеет переступить указанную черту, он будет иметь дело не только с англичанами и французами, он будет иметь дело также с бомбардировщиками, авианосцами и боевым снаряжением на четыре миллиона бойцов, которыми обладают Соединённые Штаты Америки в настоящее время. Что же «братцу Гитлеру» после этого остаётся? После этого «братцу Гитлеру» остаётся идти на восток, ведь восток, то есть Чехия и Словакия, Польша и Советский Союз не входят в сферу интересов Соединённых Штатов Америки, на восток «братцу Гитлеру» дорога открыта, только туда. Кому-то приходит в голову уточнить:

– Следовательно, американская граница проходит по Рейну?

Господин президент не любит ничего определённого, ясного в своих выступлениях и отрезает, сверкнув американской улыбкой и не церемонясь с тем, кто осмелился задать ему дурацкий вопрос:

– Так может сказать только болван.

Понятное дело, у него на уме иные границы, чем дальше, тем лучше, но он предпочитает разглагольствовать о самозащите, о защите его страной других стран, вопреки тому, что о защите другие страны его пока не просили:

– Кажется, Артур Крок заявил: «Разве это не против нейтралитета?» Можно сказать и так. Но я сделаю всё возможное как главнокомандующий вооружёнными силами и как глава правительства, чтобы не допустить отправки военных материалов в Германию, Италию или Японию. Почему? Потому что самозащита – часть американской политики. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сохранить независимость других стран, предоставляя им всё за наличный расчет, то есть примерно сорока или пятидесяти государствам.

Итак, независимые государства станут получать военные материалы за наличный расчет, увеличивая по мере платежеспособности золотой запас американского казначейства, тогда как вычеркнутые из их числа Германия, Италия и Япония, не заплатив ни пфеннига, ни пенса, ни цента, с прямого разрешения Англии и Франции, с одобрения Соединённых Штатов Америки приобретают новые и новые ресурсы в таких громадных масштабах, каких никогда не купить независимым государствам ни за какой наличный расчет. Италия уже приобрела Абиссинию, не очень жирный, а всё-таки хороший кусок. Германия только в прошедшем году получила Австрию и Судетскую область со всеми их военными материалами и более чем десятью миллионами новых отличных работников и солдат. Япония уже захватила Кантон и подступила к Хайнаню, а это не только военные материалы, но и промышленность, способная выпускать самолёты и танки. И где же ваша «самозащита», где хотя бы ваше слово протеста, господин президент? Разве вам не известно, как далеко замахиваются японские милитаристы? Они предполагают присоединить к Стране Восходящего Солнца всего-то навсего Китай, Маньчжурию, Монголию, Юго-Восточную Азию, Центральную Азию, Малую Азию, даже Европу, после чего доблестные самураи «скрестят мечи» ещё и с Россией. Ведь после такого приобретения «военных материалов» от раздобревшей Японии никакая «самозащита» вас не спасет. Не пора ли вам именно ради вашей самозащиты хотя бы самураев остановить? Правда, необходимо признаться, он и останавливал их много раз в правильно построенных и в то же время прочувствованных речах, и осуждал агрессию Японии против Китая, тем не менее американские промышленники как поставляли, так и продолжают поставлять этой десятки раз осуждённой Японии авиацию и артиллерию, всего за три последние года истощив японский золотовалютный запас с восьмисот до трехсот миллионов иен. Как может и должен понимать эту и все прочие речи главный германский фашист? Приблизительно так: если Германия все-таки нападёт на англичан и французов, не готовых к войне, Соединённые Штаты не направят им на помощь свои вооружённые силы и не продадут Германии хоть за наличный, хоть за безналичный расчет ни одного танка, ни одного самолёта, ни одной паршивой винтовки, однако американские промышленники не прекратят поставок в Германию, как не прекращают поставок в Японию. Как это называется, если выражаться на русском, а не на американском диалекте английского языка? Это называется так: подстрекательство к агрессии.

Такими речами товарища Сталина не обмануть. Никого не собирается останавливать господин президент, разумеется, на условии, что, нарастив свою мощь, Германия, Италия и Япония обрушатся на Советский Союз.

– В этом и состоит внешняя политика Соединённых Штатов Америки.

В Англии и Франции его понимают с первого слова. Три месяца назад Чемберлен был убежден, что привёз из Мюнхена мир для целого поколения, теперь он громко рассуждает о близкой войне, о войне в ближайшее время, о войне чуть ли не с сегодня на завтрашний день:

– Согласно информации, которой я располагаю, министр иностранных дел Франции Боннэ заявил в палате депутатов, что в случае войны, в которую окажутся вовлечёнными обе стороны, все силы Англии будут в распоряжении Франции, точно так же, как все силы Франции будут в распоряжении Англии. Это заявление Боннэ целиком совпадает с точкой зрения английского правительства. Нельзя предвидеть в деталях все возможные случаи, но я хочу ясно заявить, что общность интересов, объединяющих Францию и Англию, такова, что при всякой угрозе жизненным интересам Франции, откуда бы эта угроза ни исходила, это должно вызвать немедленное сотрудничество со стороны Англии.

Правительственная печать Франции бурно отзывается на это заявление английского премьер-министра. Газеты уверяют читателей, что отныне Англия будет с Францией не только с первых дней военных действий, но и с того момента, когда самая угроза конфликта появится на горизонте. Тут же в правительственной печати появляется иной, абсолютно неожиданный поворот. Видите ли, для Франции заявление английского премьер-министра означает, представьте себе, что если завтра Италия попытается развязать войну с Францией, к примеру, начав провоцировать серьёзные инциденты, требующие ответных действий, англо-французское сотрудничество примется действовать без промедления.

Италию приплетают, естественно, неспроста: французскому колониальному капиталу очень не хочется отдавать итальянцам Тунис, Джибути и Корсику. И тотчас, не успевает возникнуть всего лишь тень возможности Тунис, Джибути и Корсику потерять, французское правительство спешит задобрить Италию и резко меняет свое отношение к фашисту и мятежнику Франко, на стороне которого воют фашисты Италии. Оно вдруг открывает границу для беженцев из республиканской Испании, для двухсот тысяч женщин, детей, стариков и ста пятидесяти тысяч республиканских солдат, сложивших оружие, однако этих мучеников свободы не принимают как братьев, их принимают как представителей воющей с Францией стороны, вопреки тому очевидному факту, что республиканская Испания с республиканской Францией не воевала и не собирается воевать, а воюет она с фашистами Франко и с интервентами фашистской Италии и фашисткой Германии, стало быть, как военнопленных их отправляют в концлагеря, мало сказать – на полуголодную полужизнь-полусмерть. Такого истязания республиканских бойцов, сражавшихся против фашизма, демократической Франции мало. Их окружают колючей проволокой и чёрными стрелками из Сенегала. Им не дают ни палаток, ни матрасов, ни одеял, ни пищи, ни воды, ни медицинской помощи раненым и больным. Так нигде в мире не поступают даже с преступниками. Так не поступают даже в фашистских концлагерях с евреями и коммунистами: там по крайней мере имеются бараки, вода и баланда. Демократическое правительство Франции в своем пресмыкательстве перед фашизмом идет ещё дальше. Агентам Франко позволяют беспрепятственно идеологически обрабатывать и элементарно соблазнять куском хлеба умирающих на голой земле под открытым небом людей, и тех, кто от слабости предает свое прежнее знамя, без промедления переводят в другие лагеря и предоставляют им другие, почти нормальные, почти человеческие условия. После этого подлого акта отменяется французское воздушное сообщение из Тулузы в Аликанте, что прерывает всякую связь между республиканской Францией и республиканской Испанией. Англия присоединяется к Франции, словно бы на Францию уже собираются начать наступление. Она прекращает почтовые сношения, но не с фашистом, мятежником Франко, а с испанским правительством, избранным испанским народом. Возникает законный вопрос: что готовят европейские демократии, если одной ногой переходят на сторону фашиста и мятежника Франко? Ответа долго ждать не приходится. Правительство Франции заключает соглашение с фашистом и мятежником Франко, по которому всё золото и всё военное снаряжение республиканской Испании передаются мятежникам. В тот же день правительство Франции признает фашиста и мятежника Франко в качестве законного правителя уже не республиканской, а фашисткой Испании, не поставив никаких условий по сохранению жизни республиканских бойцов, вопреки тому, что повсюду на захваченных территориях уже идут расстрелы коммунистов и республиканских бойцов. В палате депутатов премьер-министр Даладье объясняет свое решение, как ни покажется странным, соображениями самозащиты от возможного нападения итальянцев и немцев:

– Здесь говорили о третьей границе в Пиренеях. С конца января мы имеем на этой границе, протяжением в шестьсот километров, соседство правительства Франко. Именно для того, чтобы Франция не должна была защищать третью границу, я хочу поддерживать с правительством Франко добрососедские отношения. Хотите ли вы, чтобы иностранные войска обосновались на границе протяжением в шестьсот километров? Я утверждаю перед палатой, что для этого нет другого способа, чем признание де-юре правительство Франко.

Палата одобряет это решение большинством голосов. Нижняя палата английского парламента также голосует за признание правительства Франко. Чемберлен хладнокровно излагает сомнительные причины, которые оправдывают это решение, сомнительные потому, что правительство Республики ещё продолжает существовать и далеко не все её войска сложили оружие:

– Правительство Его Величества уделило очень серьёзное внимание положению в Испании и тем мерам, которые оно должно принять в свете всей имеющейся в его распоряжении информации. В результате падения Барселоны и овладения Каталонией генерал Франко теперь контролирует большую часть испанской территории на континенте и за его пределами. Эта территория включает наиболее важные промышленные центры Испании и источники главного её производства. Более того, правительство Его Величества не полагает возможным рассматривать республиканское правительство Испании, которое ныне рассредоточено и неспособно более осуществлять установленную власть в качестве суверенного правительства Испании. В этих условиях оно решило известить генерала Франко о своем решении признать его правительство правительством Испании, и сегодня в этом отношении предприняты формальные шаги.

Товарищ Сталин мог бы напомнить господину премьеру, что ещё не очень давно, на памяти господина премьера, было ещё более жёсткое и, многим казалось, абсолютно безысходное время, когда марионеточные правительства Колчака, Деникина и какого-нибудь Ноя Жордания, официально признанные законными и единственными правительствами России тогдашним правительством тогдашнего его величества, тоже контролировали большую часть российской территории на континенте и за его пределами и эти территории включали наиболее важные промышленные центры России и источники главного её производства, после чего задать ему очень и очень неудобный вопрос: а где нынче эти марионеточные правительства и где, в какой земле нынче гниют бесславные кости всех этих ставленников английского, американского и французского капитала. Однако к чему задавать такие вопросы. Чемберлен слишком стар, чтобы помнить двадцатилетнюю даль. Нынче он твёрдо помнит о царских долгах, которые победившая советская власть отказалась платить именно потому, что разорение, учинённое интервентами четырнадцати держав во главе с Англией причинила ущерб приблизительно в пять раз больший, чем бестолковые долги бестолкового царя Николая. Нынче он годен только на то, чтобы в демагогическом азарте воскликнуть:

– Неужели мы должны толкнуть Франко в стан наших противников, унизив его? Вы должны знать, что мы не могли добиться никаких обязательств, разве только если бы мы пошли на войну!

Итак, демократическим правительствам Англии и Франции понадобилось долгих семь лет, чтобы признать правительство трудового народа бывшей Российской империи, и только семь дней, чтобы признать фашистское правительство мятежника Франко, который приведён к власти фашистами Италии и Германии, а закулисно демократами Англии, Франции и Соединённых Штатов Америки, ради истребления революционного духа в Европе и в мире и порабощения народа Испании, а также ради распродажи достояния испанского народа иностранным капиталистам.

В сущности, Англия и Франция с удивительной ловкостью всунулись в Испанию в самый последний момент. Они не вмешивались в испанские дела, они предоставляли это сделать фашистам Италии и Германии и уничтожили нежелательную Республику кровавыми руками фашистов. Естественно, за помощь, оказанную фашисту и мятежнику Франко, придётся платить, и итальянскому и германскому капиталу надлежит получить свой весьма и весьма куш, исчисляемый десятками и сотнями миллионов рейхсмарок. Однако Англия и Франция первыми признают законность правительства фашиста и мятежника Франко, следовательно, английскому и французскому капиталу также надлежит получить свой значительный куш десятками и сотнями миллионов фунтов и франков. К чему это не может не привести? Это не может не привести к глубокому и неразрушимому конфликту интересов итальянского и германского капитала с интересами английского и французского капитала в Испании. Полная победа тут невозможна. Капитал своего никому не уступит, ничего не отдаст. Однако возможна борьба за преобладание, за получение большего куша, чем сможет вырвать противник. И борьба, как видно, уже началась. Чем может английский капитал припугнуть Германию перед предстоящим разделом добычи? Английский капитал может припугнуть Германию сближением Англии и России против Германии. Англичане не медлят. Первым принимается за дело английский премьер, и принимается за дело чрезвычайно эффектно. Первого марта в советском полпредстве устраивается ежегодный календарный приём. На приём приглашаются все министры, видные политики, банкиры, промышленники и журналисты крупных газет. Давно стало обычаем, что наиболее влиятельные министры никогда не посещают этих приёмов, не говоря уже об английских премьерах: со дня установления дипломатических отношений ни один английский премьер не переступал порога советского полпредства в Лондоне, в такой мере всё советское английским премьерам претит. И вдруг первого марта 1939 года в дверях приёмного зала появляется под руку с дочерью сам Чемберлен, высокий, сухой, с измождённым лицом. В зале – столпотворение. Гости замирают на полуслове, бегут, подобно ребятишкам, смотреть, как премьер станет себя вести в советском полпредстве, словно на чудо. Полпред проводит господина премьера в бальный зал, затем приглашает в свой кабинет, предлагает, по обыкновению, водки, премьер соглашается выпить глинтвейна. Расположившись у стойки буфета, хозяин и гость завязывают беседу на разные, поначалу, естественно, самые посторонние темы. Кабинет в тот же момент заполняет толпа. К ним теснятся возбуждённые люди и ловят каждое слово. Чемберлен не смущён. Он как будто нарочно доводит до сведения банкиров, промышленников и журналистов свои последние мысли об английской внешней политике. Прежде всего он сообщает, что по решению кабинета в Москву выезжает Роберт Спир Хадсон, консерватор, опытный политик, пятидесяти трёх лет, глава департамента по делам заморской торговли, то есть министр хоть и младшего ранга, но всё же министр. Целью поездки является урегулирование различных торговых неполадок и подготовка расширения объёмов англо-советской торговли. Полпред возражает, что жалобы английских предпринимателей на неполадки в англо-советской торговле неосновательны, в лучшем случае преувеличены, что главная трудность не в том, чтобы увеличить объёмы советских заказов английским фирмам, а в том, чтобы найти английские фирмы, которые согласились бы их выполнять, и напоминает, что в прошлом году не удалось разместить заказов на два с половиной миллиона фунтов и задержано выполнение заказов ещё на два миллиона, причем у всех отговорка одна: английская промышленность перегружена заказами по английской программе вооружений.

Чемберлен изъясняет, попивая глинтвейн:

– Действительно, вам нужны те же самые вещи, которые нужны в настоящее время и нам. Однако не вечно же это будет продолжаться. Не всегда же народы Европы будут думать только о войне и оружии. К тому же наши возможности не исчерпываются только этой номенклатурой товаров. Мы могли бы снабжать вас потребительскими товарами, почему вы не покупаете их?

Майский с самого начала тактично, но твёрдо обрывает эту старую-престарую и давно надоевшую песню:

– Советский импорт регулируется общим планом социалистического строительства, и в настоящее время мы не имеем возможности тратить ресурсы на ввоз потребительских товаров. Может быть, когда-нибудь в будущем…

– Что же вы делаете с вашим золотом?

– Держим на чёрный день, как и все.

Чемберлен пожимает плечами, а в голосе его сквозит раздражение:

– Нынче все только и думают, что о войне!

Он допивает глинтвейн, ставит пустой стакан на стойку буфета, некоторое время молчит, успокаивается и вдруг задаёт ненужный и крайне опасный вопрос:

– Каковы ваши отношения с Германией и Японией. Верно ли, что в Москву прибывает немецкая торговая делегация?

Понятно, что это истинный его интерес, что английский капитал больше всего страшится именно этого, и Майский осторожно и верно излагает событие, которое могло быть, но которого не было:

– В конце января немцы действительно поставили нас в известность о прибытии торговой миссии. Однако потом передумали. Инициатива принадлежала им. Мы с одинаковым спокойствием встретили как сообщение о её приезде, так и сообщение о её отсрочке.

Видимо, Чемберлен удовлетворён именно, тем, что переговоры не состоялись, это можно заключить по тому, что он тотчас перескакивает от Германии к Японии:

– Опасаетесь ли вы японской агрессии?

Майский облегченно вздыхает:

– Япония, известно из опыта, чрезвычайно беспокойный сосед. Мы уверены тем не менее, что Япония десять раз подумает, прежде чем рискнуть на какую-либо авантюру против нас, она хорошо знает нашу силу на Дальнем Востоке.

Чемберлен кивает головой в знак согласия и прибавляет:

– Япония слишком глубоко увязла в Китае. Ей теперь не до авантюр в других направлениях. Положение Японии в Китае всё больше напоминает положение Наполеона в России.

– В таком случае как вам рисуются ближайшие европейские перспективы?

Чемберлен не задумывается:

– Несмотря ни на что, я остаюсь оптимистом. Общее положение, на мой взгляд, улучшается. Народы Италии и Германии не хотят войны, и Гитлер и Муссолини заверяли лично меня, что их задачей является мирное развитие вверенных ему государств и тех ресурсов, какие в них есть. У меня сложилось определённое впечатление, что Гитлер и Муссолини боятся войны.

Майский не может не улыбнуться:

– Я совершенно согласен с вами в одном: Гитлер и Муссолини действительно боятся всякой серьёзной войны. Однако, опасность положения Европы заключается в том, что оба твёрдо убеждены в возможности одерживать бескровные победы, победы, основанные на блефе, на превосходстве их нервов над нервами руководителей других стран.

Чемберлен останавливается, мрачнеет, думает, точно весь вытягиваясь вверх, и лжёт прямо в глаза, поскольку до такой новой победы остаётся всего две недели:

– Для таких побед время прошло!

Как представитель Советского государства полпред удовлетворён, он узнал всё, что ему нужно было узнать. Он отводит господина премьера в сторону, они прогуливаются, говорят о посторонних вещах, неприметно для обоих припоминают отца Чемберлена, и Чемберлен оживляется, на его измождённом бледном лице появляется легкий румянец:

– Вы знаете, мой отец никогда не предполагал, что я стану заниматься политикой. Когда он умирал, я тоже не имел представления о том, что стану депутатом и, позже, министром.

– Как же это случилось?

Воспоминания явным образом были Чемберлену приятны:

– А случилось так. Я был избран в муниципалитет Бирмингема и стал там лорд-мэром. Премьером тогда был Ллойд Джордж. Он пригласил меня взять пост генерального директора национальной службы. Я согласился. Однако после краткого опыта мне пришлось убедиться, что Ллойд Джордж не оказывает мне той поддержки, на которую я мог рассчитывать. По этой причине, приблизительно через полгода, я вышел в отставку. Возвратиться на старое место было уже невозможно: место лорд-мэра занял другой. Тогда я подумал, подумал и решил попытать счастья в политике, прошел в парламент и стал заниматься государственными делами. Может быть, Ллойд Джордж теперь об этом жалеет, но уже ничего не поделаешь!

Как был не призван, так и остался не призван, недаром Ллойд Джордж говорил, что Чемберлен оказался никуда негодным директором, и Майский задает пустой, уже совсем не нужный вопрос:

– Как вы относитесь к политическому наследию вашего отца?

Чемберлен смотрит на него свысока, явно с чувством благожелательного презрения:

– В истории редко встречается так, чтобы сыну довелось реализовать политическую программу отца. Но в нашей семье именно так и случилось. Я счастлив, что на мою долю выпало осуществить две меры, которые больше всего при жизни занимали отца, во-первых, пенсии для престарелых и, во-вторых, объединение империи с помощью таможенной системы.

Он действительно провел билли о пенсиях и таможенной системе – заслуга очень и очень немалая, но как говорит, как говорит, ни дать ни взять – избранник судьбы! Ознакомившись с записью Майского, переданную по телеграфу, товарищ Сталин долго прохаживается по кабинету, наконец снимает трубку и спрашивает:

– Как вы полагаете, товарищ Литвинов, какие выводы можно сделать из этой беседы?

Товарищ Литвинов не сомневается:

– Заигрывание с нами, и больше ничего. Оно должно помочь Чемберлену в дальнейших переговорах с Германией. Германия, напуганная предполагаемым союзом Англии с нами, станет уступчивей.

Нельзя не согласиться – это всего лишь игра, действительно сближаться с Советской Россией господин премьер не намерен. Этот вывод не может не подтвердиться в самое ближайшее время, и он подтверждается неделю спустя. Роберт Спир Хадсон, глава департамента по делам заморской торговли, перед тем как отправиться с визитом в Москву, приглашает Майского с супругой на завтрак. Естественно, во время завтрака и после него не возникает и не может возникнуть никакой другой темы, кроме поездки в эту загадочную, не познаваемую для англичанина, непознанную Москву. Поначалу миссис Хадсон интересуется, какая погода, что носят в Москве, что следует посмотреть в самом городе и в окрестностях, она так интересуется искусством, она хотела бы посетить русские школы, дома отдыха, родильные дома, детские ясли и детские садики и всё, всё, это так важно знать ей самой и всему английскому обществу. Вскоре хозяин и гость оставляют супруг поболтать, усаживаются в удобные кресла, закуривают сигару, и Хадсон без предисловий произносит длинную, явно заготовленную заранее речь, точно выступает в парламенте, тем же тоном, с тем же выражением озабоченного лица:

– Скажите, мой друг, откровенно, хочет ли Москва серьезно говорить о серьезном улучшении отношений с нами? Здесь мне неоднократно приходится слышать, что это сомнительно. Мне говорили, что Москва после Мюнхена замкнулась в своих границах, фактически порвала все отношения с Западом, ведёт политику изоляции, а потому абсолютно бесполезно искать с ней общий язык. В чем состоит основная задача моей поездки? Она состоит в том, чтобы с помощью контактов с русскими из числа руководства выяснить настроения именно под этим углом зрения, что, разумеется, гораздо важнее непосредственно торговых переговоров, поскольку, по моему убеждению, ближайшие полгода-год решают на долгие годы вперёд, может быть, даже на целое поколение, какой будет дальнейшая линия нашей внешней политики. В самом деле, как вы, вероятно, имели возможность наблюдать, за последние два-три месяца в настроениях Англии произошла серьезная перемена. Мы твёрдо решили сохранить нашу империю и свои позиции как великой мировой державы, этих позиций мы никому не уступим. Что для этого нужно? Во-первых, вооружения, и в данное время в данной области дело пошло на лад. Скоро мы будем так сильны, как никогда ещё в нашей истории. Во-вторых, для достижения этой цели нам необходимо поддерживать дружеские контакты со всеми теми державами, с которыми нам на данном отрезке времени по пути. Мы находим, что СССР одна из таких держав. Предубеждения против коммунизма, которые в прошлом мешали сотрудничеству между нашими странами, в настоящее время почти преодолены. Однако в Лондоне имеются сомнения в том, хотите ли вы такого сотрудничества? Выяснить это и доложить кабинету я поставил себе главной задачей. Если вы хотите, англо-советские отношения, и политические и экономические, могут постепенно стать очень тесными, ибо основная опасность для Британской империи, как и для СССР, идёт от одной и той же державы – от Германии. Если вы не хотите, Англии в целях защиты своих интересов придётся идти на какие-либо иные международные комбинации, которые, может быть, и не вызовут вашего одобрения, но которых мы избежать не можем. По моему личному убеждению, Англия и СССР – две страны, которые дополняют друг друга и вместе с Францией могли бы создать действительную гарантию мира. При этом надо сказать, что, отправляясь в Москву, я имею абсолютно свободные руки, никаких инструкций от кабинета мной не получено, и я готов обсудить любые темы, как политические, так и экономические. Я убеждён, что мой доклад кабинету будет иметь решающее значение. Вот почему я придаю поездке в Москву очень большое значение и был бы рад, если бы вы помогли мне, хотя бы в порядке предварительном, сказать что-нибудь о том, какого приёма мне ожидать.

– Какого приёма вам ожидать? В Москве вам будет оказан вполне дружественный приём. Представители правительства охотно побеседуют с вами на интересующие вас темы. В частности, если вы прибудете в Москву двадцать третьего утром, то сможете увидеться с товарищем Литвиновым и, возможно, с товарищем Микояном в первый же день. Мне хотелось бы подчеркнуть, что Советский Союз всегда являлся и является ныне сторонником коллективной безопасности и сотрудничества всех миролюбивых держав, и подрыв этих принципов исходил не от нас. Что касается Мюнхена, то, вы понимаете сами, Мюнхен не мог не вызвать у нас самую что ни на есть отрицательную реакцию, которая породила в известных кругах советского общественного мнения тенденции изоляционизма, однако наше правительство никаких решений подобного рода не принимало и предпочитает занимать выжидательную позицию, присматриваться и изучать те процессы, которые происходят сейчас на Западе. Если Англия, по вашему мнению, стремится теперь к улучшению англо-советских отношений, это хорошо. Вы можете быть уверен, что советское правительство всегда готово поддержать любой шаг, ведущий к такому улучшению. Однако, считаю долгом своим предупредить вас, что в результате опытов последнего времени советское правительство стало недоверчивым и сейчас больше, чем когда-либо будет судить о серьёзности ваших намерений не по словам, а по делам.

– Моё правительство вполне искренно в своем стремлении к более тесному сотрудничеству с СССР, дальнейшее будет зависеть от вашего поведения. В доказательство могу указать на характер наших пожеланий в области англо-советской торговли. К чему они сводятся? Программа-максимум сводится к крупному увеличению объёма торговли. Почему бы нам не удвоить наш торговый оборот в течение ближайших пяти или десяти лет? Ресурсы и экономические структуры обеих стран таковы, что это представляется вполне возможным. Программа-минимум сводится к тому, чтобы урегулировать затруднения, возникшие в связи с ныне действующим торговым соглашением, конкретно – увеличить покупку Советским Союзом продуктов английского производства. Ведь одно не противоречит другому. Наоборот!

– Разрешите спросить, каким образом вы намереваетесь подойти к разрешению интересующих вас торговых проблем?

– Это опять-таки в значительной мере будет зависеть от вас. Кабинетом свобода действий предоставлена мне и здесь. Никаких твёрдых инструкций, которые могли бы связать мне руки. Просто я ставлю перед вами проблему увеличения объёма торговли и перераспределения её внутренней структуры и готов выслушать и обсудить с максимальной благожелательностью любое предложение с вашей стороны, любой проект, который может возникнуть в процессе совместных дискуссий. Лично мне кажется, что в целях стабилизации отношений и развития торговли было бы очень полезно заключить постоянный торговый договор вместо ныне действующего временного торгового соглашения.

– Мы не стали бы, в принципе, возражать против такого предложения, тем не менее я предвижу крупные практические затруднения в этом вопросе. При подписании временного соглашения 1934 года ваше правительство обещало парламенту не заключать с СССР постоянного торгового договора без урегулирования старых претензий. Советское правительство рассматривает этот последний вопрос как мёртвый, погребенный историей. Если ваше правительство всё-таки захочет настаивать на урегулировании давно умерших претензий, я не вижу, как может быть заключён постоянный торговый договор.

– Помилуйте, я вовсе не собираюсь вопрос о постоянном торговом договоре решать ультимативно. Если нет надежды на заключение такого договора в ближайшем будущем, я готов искать возможности для достижения интересующих меня целей в рамках временного торгового соглашения. Я вообще ничего заранее не отвергаю. Я всё готов обсуждать и рассматривать. Меня не пугают принципы планового хозяйства, и потому я готов изучить, например, систему клиринга. Почему бы не превратить мой департамент по делам заморской торговли в такое учреждение, которое могло бы помогать вам в размещении заказов на нашем рынке и в наблюдении за точным их выполнением? Или почему бы не заключить несколько длительных контрактов между Англией СССР и на поставку на ряд лет вперёд определённого количества необходимого Англии сырья? Для примера возьмите лён. Может быть, у вас возникнут свои мысли, свои соображения по вопросу о методах развития и увеличения англо-советской торговли? Пожалуйста, я готов их обсудить и постараюсь максимально пойти вам навстречу. Однако, вопрос об изменении структуры вашего импорта из Англии должен быть урегулирован в самом срочном порядке. Этот вопрос в Англии очень и очень наболел, так что я не могу возвратиться с пустыми руками.

– Мне представляется, что шум, поднятый вокруг экспорта и реэкспорта, поднят искусственно и сильно преувеличен, особенно сейчас, когда ваша промышленность так загружена программой вооружения, что не в состоянии принимать даже те заказы, которые мы ей даём.

Хадсон соглашается с видом очень воспитанного и очень любезного человека, что не все заказы приняты, не все прежние заказы исполняются в срок, но когда он продолжает, он становится истинным англичанином, коммерсантом, представителем великой промышленной и торговой державы, и в его голосе позванивает металл:

– Перегружены только фирмы, связанные с металлообработкой, судостроением, которые производят вооружение. Почему бы вам не закупать в Англии не только машины, оборудование, станки, но и товары потребительского характера? Обувь? Текстиль? В части потребительских товаров с размещением заказов не было бы никаких затруднений.

Майскому приходится в сотый раз разъяснять, как он разъясняет всем английским чиновникам, промышленникам и финансистам:

– Мы покупаем за границей только то, что находим необходимым с точки зрения наших общих народно-хозяйственных планов. Первое место в этих планах всегда принадлежало, принадлежит и будет принадлежать капитальному оборудованию. Поэтому все наши текущие ресурсы, которые мы затрачиваем на импорт, идут на покупку оборудования, машин и станков, и никаких изменений по части нашей внешней торговли я не предвижу.

– Однако в известных случаях экономически выгоднее импортировать те или иные продукты из-за границы, чем строить для их производства собственные заводы и фабрики…

– В области хозяйственной основной установкой правительства СССР является полная экономическая независимость. Разумеется, такую установку не следует смешивать с экономической исключительностью. Поэтому мы стремимся построить промышленность таких размеров, чтобы она могла полностью покрывать потребности нашего громадного и быстрорастущего внутреннего рынка. Это отнюдь не означает, что мы отказываемся от торговли с остальным миром. Наоборот, мы не являемся сторонниками модных теорий автаркии во что бы то ни стало, мы считаем, что с ростом нашего богатства будут увеличиваться и возможности торгового оборота между нами и другими странами. Да, мы готовы импортировать и экспортировать, однако только на выгодных для нас условиях. В своем хозяйственном развитии мы уже достигли такой стадии, когда можем позволить себе торговать только на таких условиях.

– Мне и в голову не приходило критиковать ваши хозяйственные установки. Я лишь имел в виду поискать рынков сбыта для английской промышленности, которая производит потребительские товары. Однако всё-таки мне не совсем понятно, почему вы не хотите затратить известную сумму, ведь у вас много золота, на покупку, например, текстиля или ботинок, в чём, как мне приходилось слышать, у вас ощущается значительный недостаток?

– Наше хозяйство ведётся по плану. План различает нужды более срочного и важного порядка и нужды менее срочного и важного порядка. Если в течение ближайших нескольких лет деревенская девушка будет довольствоваться, скажем, не четырьмя, а только двумя платьями в год, или часть нашего крестьянства ещё походит вместо сапог в лаптях, к которым оно привыкло в течение столетий, ничего ужасного от этого не произойдёт. Широкие массы советского народа понимают, что для создания предпосылок полного удовлетворения их потребностей требуется известное время. Зато государство получает возможность затратить наличные средства на ввоз оборудования, машин и станков и тем подготовить окончательное разрешение проблемы снабжения населения потребительскими товарами.

– Пожалуй, я готов понять ваше нежелание тратить текущие ресурсы на закупки потребительских товаров, тем не менее нельзя ли найти возможность разрешить этот вопрос в ином порядке, в порядке нетекущих ресурсов?

– Например?

– Ну вот, например, в порядке каких-либо соглашений кредитного свойства?

– На эту тему вам лучше всего поговорить в Москве.

Хадсон пробует немного пошантажировать, точно перед ним представитель зависимой, полуколониальной страны:

– Имейте в виду, я умею крепко поторговаться, ведь экономические позиции Англии в отношении СССР сейчас гораздо сильнее, чем в начале тридцатых годов. Я надеюсь с этой позиции убедить вас в Москве в том, что вам необходимо закупать у нас не только оборудование, станки и машины, но и потребительские товары.

– Торговаться мы тоже умеем.

Хадсон не унимается, но теперь он шантажирует примером Германии, с которой англичане вот-вот готовы поладить, естественно, не уступая ни пяди своих интересов:

– Немцы уже осознали слабость своей позиции. Я ни на минуту не сомневаюсь, что государственные субсидии немецким экспортёрам будут прекращены. Больше того, англо-германские корпорации установят приемлемое распределение рынков. Вообще, как мне представляется, мир между английскими и германскими промышленниками будет заключён, и заключён он будет на наших условиях.

– И вы уйдёте из Юго-Восточной Европы, без чего немцы едва ли пойдут на соглашение с вами?

– О нет, мы ниоткуда не собираемся уходить. Наши экономические позиции и на Балканах и в любой другой точке будут не только сохраняться, они будут ещё больше укреплены. В конце концов, нельзя не учитывать, что не далее, чем через год, военная мощь Англии и Франции достигнет таких пределов, при которых они только вдвоём смогут полностью защитить свои интересы в любом месте земного шара, включая Дальний Восток.

– Что ж, как у нас говорят, поживём – увидим.

Как и следовало ожидать, в ход идёт даже не реальная, а ещё только предполагаемая военная мощь, всегда и везде ещё и ещё раз военная мощь. Англичане остаются верны своей давней, намертво укоренившейся в их сознании колониальной политике. Они не уступят ни одного пенса из своих барышей хотя бы и ради мира во всём мире, они никогда не оставят того, что уже захватили и ещё попытаются прибрать к своим загребущим рукам то, что захватили другие. Это известно товарищу Сталину, точно так же, как это известно немецким промышленникам и их фюреру, поскольку никакой он не диктатор, не единовластный правитель, а всего лишь ставленник немецких промышленников и финансистов, точно так же, как ту же роль более или менее покорного ставленника английских промышленников и финансистов играет напыщенный, самоуверенный Чемберлен. Что в настоящий момент является для немецких промышленников и финансистов вопросом жизни и смерти? Вопросом жизни и смерти для них в настоящий момент являются ресурсы, рынки сбыта, сырьё. Фюрер их обязан добыть во что бы то ни стало, иначе ни от его диктатуры, ни от него самого не останется мокрого места. И он добудет их любыми доступными ему средствами, а средство у него только одно: самолёты и танки и сотни тысяч солдат.

Товарищ Сталин не удивлён ни выходкой господина премьера, ни разглагольствованиями главы департамента по делам заморской торговли. Очередная подлость, не больше того, а подлость европейских демократий вошла в привычку, вошла в привычку давно, с того первого дня, когда они явились на свет. Одной подлостью больше, одной подлостью меньше – не всё ли равно? Один вопрос беспокоит его всё последнее время: станет ли подталкиваемый, со всех сторон поощряемый фюрер откладывать в долгий ящик расправу над Чехией и Словакией? После заявления господина президента о сфере американских интересов в Европе, тем более после признания европейскими демократиями фашиста и мятежника Франко, ещё более после заявления ведущих английских политиков, что они никому и ни под каким видом, со ссылкой на военную мощь двух великих колониальных держав, не уступят ни пяди своих интересов, отпадают любые сомнения: не станет откладывать, уже не месяцы, уже дни Чехии и Словакии сочтены.

Глава третья

Съезд

Десятого марта 1939 года, вечером, в семнадцать часов пятнадцать минут открывается Восемнадцатый съезд ВКП (б). Появление товарища Сталина делегаты встречают громкими здравицами и бурными, долго не смолкающими аплодисментами. Молотов напрасно трясёт колокольчик, его не слышно даже в президиуме. Сидя на своём председательском месте, он ждёт тишины, как и всегда, терпеливо, спокойно, с бесстрастным выражением на лице. Вождь необходим великому народу для свершения великих дел, с этим спорить нельзя. Советский народ совершает великий подвиг строительства нового общества без эксплуататоров и эксплуатируемых, без богатых и бедных, без массовой безработицы, без экономических кризисов и прочих капиталистических бед. Именно в товарище Сталине советский народ видит вождя. Вождём не становятся по собственному желанию. Вождя избирает народ. Советский народ мог избрать Троцкого, Бухарина, Рыкова, которым очень хотелось взобраться в вожди, но нет, эту честь, этот крест народ отдал ему.

Наконец Молотову удается начать. В своем кратком вступительном слове Вячеслав Михайлович лишь обозначает проблемы, которые ему предстоит развернуть в отчётном докладе. Говорит, что созданием государства рабочих и крестьян закончился первый этап в истории советского общества, что предстоит перейти ко второму этапу. Говорит о внешней угрозе двух типов: империалисты либо приводят к власти своих марионеток, однако в нашей стране сговор внутренних и внешних врагов провалился, либо навязывают свою волю силой оружия, но тут Вячеслав Михайлович высказывает уверенность в том, что любой агрессор разобьёт свой медный лоб о наш пограничный столб. Говорит о двух направлениях нашей работы: подъём народного хозяйства и воспитание народных масс в духе социалистического отношения к труду.

Щербаков предлагает президиум в составе тридцати пяти человек, называет каждое имя, съезд встречает каждое имя, но встречает по-разному, кого долгими несмолкаемыми аплодисментами и возгласами «ура», кого долгими, кого просто аплодисментами, выражая степень своего доверия каждому руководителю партии. Утверждают президиум, секретариат, ревизионную комиссию, порядок дня и регламент. Молотов переходит к первому вопросу порядка дня:

– Слово для отчетного доклада имеет товарищ Сталин.

Возобновляются аплодисменты, здравицы, крики «ура».

Порядок всё-таки восстанавливается.

Он поднимается на трибуну неторопливо, спокойно, с невозмутимым лицом, а на душе у него неспокойно. Приблизительно сорок немецких дивизий охватывают Чехию с юга и запада, польские дивизии придвигаются к Чехии с севера. Те и другие приведены в боевую готовность. Немецкие газеты на все голоса негодуют, проклинают и плачут: чехи притесняют беззащитное, несчастное немецкое меньшинство, чешские солдаты нарушают границу и нападают на немецкие патрули, чешская армия готова напасть на Германию, отечество в опасности, не пора ли спасать?! Всё как будто готово, но ещё остаётся вопрос, осмелится ли при постоянном, целенаправленном попустительстве прогнивших западных демократий постепенно, в унисон попустительству наглеющий фюрер поглотить ещё одно суверенное государство Восточной Европы, вплотную подступая к границам СССР? А если осмелится, окажут ли чехи сопротивление? А если окажут, у них сильная армия, у фюрера не получится такой лёгкой прогулки, какой оказалось присоединение Австрии, присоединение чешских Судет, сколько времени продлится эта война? И как поведут себя французы и англичане, клятвенно заверившие президента Чехословакии, что гарантируют неприкосновенность и независимость государства, которое сами и создали из клочков Австро-Венгрии, в награду за мятеж белочехов в Советской России, перекраивая в Версале к своей выгоде карту Европы? Снова отступят или объявят войну, как, по крайней мере Францию, обязывает договор о взаимной помощи? А если объявят, война неизбежно охватит Европу, Европа втянет в войну все народы, как уже воюющие, так и стоящие пока в стороне, в таком случае как добиться того, чтобы в эту войну не втянули СССР?

Усилием воли он подавляет тревоги и приступает:

– Товарищи! Со времени Семнадцатого съезда партии прошло пять лет. Период, как видите, не малый. За это время мир успел пережить значительные изменения. Государства и страны, их отношения между собой стали во многом совершенно иными. Какие именно изменения произошли за этот период в международной обстановке? Что именно изменилось во внешнем и внутреннем положении нашей страны? Что изменилось во внешнем и внутреннем положении мира?..

Правители западных демократий не видят, не хотят видеть или делают вид, что не видят, никаких изменений. Как раз нынешним утром Чемберлен, не то полный дурак, не то полный подлец, не то вместе то и другое, распевал перед лондонскими газетчиками, что угроза войны миновала, что нынешний день перспективы мира намного лучше, верней, чем когда бы то ни было, а дело мира становится прочнее день ото дня. О каком мире он говорит? О мире в Европе? О мире в Азии? О мире в Северной Африке? По всей вероятности, господину премьер-министру нет ни малейшего дела ни до Европы, ни до Азии, ни до Северной Африки. Скорее всего господин премьер-министр полон уверенности, что ему удалось упрочить мир для прогнивших западных демократий, всуе уверенных, будто они способны сами себя защитить, что никакая война ни на востоке Европы, ни в Азии, ни в Северной Африке их не коснется. Слепец! Для товарища Сталина изменения очевидны, и он излагает их чётко и просто, в соответствии с истиной. Капиталистический мир переживает глубокий социальный и экономический кризис. Особенность этого кризиса заключается в том, что он является лишь продолжением предыдущего кризиса, депрессии и небольшого подъёма, который, однако, не стал процветанием. США, Франция, Италия в течение последних десяти лет так и не достигли уровня докризисного 1929 года, Англия превзошла его всего лишь на двенадцать процентов, более успешно развиваются только Германия и Япония, но развиваются исключительно за счёт милитаризации экономики. К чему ведёт такой кризис? Такой кризис неизбежно, неумолимо, с непреложностью естественного закона истории ведёт к новой войне. Капитал уже не удовлетворяется ни конкуренцией, ни демпингом, ни торговой войной. Капитал начинает новый передел мира, колоний и сфер влияния вооружённой рукой. По итогам первой мировой войны Германия, Япония, Италия считают себя обделёнными и требуют себе места под солнцем, Англия и Франция, получившие новые колонии и, в сущности, поделившие между собой весь мир, исключая США и СССР, ни под каким видом не желают с ними делиться. К каким следствиям привели, не могли не привести эти неразрешимые противоречия между двумя группами империалистических хищников? Следствия очевидны: вторая мировая война уже началась. Япония захватила Северный Китай и Манчжурию, Италия – Абиссинию, Германия без малейшего сопротивления со стороны прогнивших западных демократий перекраивает по своему усмотрению карту Европы, поставив крест на хвалёной, будто бы незыблемой системе Версальского мира. Он не может не задаться вопросом:

– Чем объяснить такой однобокий и странный характер новой империалистической войны? Как могло случиться, что неагрессивные страны, располагающие громадными возможностями, так легко и без отпора отказались от своих позиций и своих обязательств в угоду агрессорам? Не объясняется ли это слабостью неагрессивных государств? Конечно, нет! Неагрессивные, демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом и в военном отношении. Чем же объяснить в таком случае уступки этих государств агрессорам?

Он видит две причины. Первая – это трусость. Они страшатся новых революций, ведь они помнят, что первая мировая война завершилась самой радикальной революцией в самой крупной из великих держав. Вторая – это подлость, направленная против России-СССР. Он даёт понять, что именно это направление их политики им разгадано и учтено:

– В политике невмешательства сквозит стремление, желание – не мешать агрессорам творить своё чёрное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, а ещё лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрить их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, – выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, «в интересах мира», и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дёшево и мило!

Заодно он разъясняет чёрному фюреру, какие неприятности его ждут на этой весьма и весьма скользкой дорожке:

– Или, например, взять Германию. Уступили ей Австрию, несмотря на наличие обязательства защищать её самостоятельность, уступили Судетскую область, бросили на произвол судьбы Чехословакию, нарушив всех и всяких обязательств, а потом стали крикливо лгать в печати о «слабости русской армии», о «разложении русской авиации», о «беспорядках» в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им лёгкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше всё пойдет хорошо. Нужно признать, что это тоже очень похоже на подталкивание, на поощрение агрессора.

Он разъясняет:

– Характерен шум, который подняла англо-французская и североамериканская пресса по поводу Советской Украины. Деятели этой прессы до хрипоты кричали, что немцы идут на Советскую Украину, что они имеют теперь в руках так называемую Карпатскую Украину, насчитывающую около 700 тысяч населения, что немцы не далее, как весной этого года, присоединят Советскую Украину, имеющую более 30 миллионов, к так называемой Карпатской Украине. Похоже на то, что этот подозрительный шум имел целью поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований. Конечно, вполне возможно, что в Германии имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, то есть Советскую Украину, к козявке, то есть к так называемой Карпатской Украине. И если действительно имеются там такие сумасброды, можно не сомневаться, что в нашей стране найдётся необходимое количество смирительных рубах для таких сумасшедших. (Взрыв аплодисментов.) Но если отбросить прочь сумасшедших и обратиться к нормальным людям, то разве не ясно, что смешно и глупо говорить о присоединении Советской Украины к так называемой Карпатской Украине? Пришла козявка к слону и говорит ему: Эх ты, братец ты мой, до чего мне тебя жалко… Живёшь ты без помещиков, без капиталистов, без национального гнёта, без фашистских заправил, – нет тебе спасения, кроме как присоединиться ко мне… (Общий смех.) Ну что ж, так и быть, разрешаю тебе присоединить свою небольшую территорию к моей необъятной территории. (Общий смех, аплодисменты.) Ещё более характерно, что некоторые политики и деятели прессы Европы и США, потеряв терпение в ожидании «похода на Советскую Украину», сами начинают разоблачать действительную подоплёку политики невмешательства. Они прямо говорят и пишут чёрным по белому, что немцы жестоко их «разочаровали», так как, вместо того, чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний. Можно подумать, что немцам отдали районы Чехословакии, как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом, а немцы отказываются теперь платить по векселю, посылая куда-то подальше.

Он далёк от мысли, чтобы стыдить их, как любит делать господин президент Соединённых Штатов Америки, читать бесполезную, ханжескую мораль политикам невмешательства, которые, в жажде избежать революции и спасти свою собственность, свои барыши, нарушают все и всякие обещания, все и всякие договоры и обязательства, лицемерят и лгут: буржуазная политика есть буржуазная политика, не больше того. Чего хотят Германия, Италия и Япония? Они хотят захватить колонии Французской и Британской империй, а заодно поделить между собой Советский Союз. Чего хотят Французская и Британская империи? Они хотят сохранить уже захваченные колонии и по возможности ослабить, а ещё лучше уничтожить Советский Союз, который у них точно бельмо на глазу, как бельмом на глазу была у них Российская империя с её громадными пространствами, неисчерпаемыми ресурсами и необыкновенно выгодными путями сообщения между Европой и Азией. По этой причине только Советскому Союзу незачем лицемерить и лгать: для него речь идёт о сохранении своей территории, вернее сказать, о спасении самого существования своего народа. Советский Союз всегда утверждал и продолжает утверждать, что он стоит за мир, что он нуждается в мире и не претендует на захват чужих территорий. Французская и Британская империи, Германия, Италия и Япония лицемерят и лгут, потому что не могут открыто и прямо сказать, что речь между ними идёт всего лишь о дележе уже захваченной или новой добычи, которую предстоит захватить. Прожженные буржуазные дипломаты называют это политикой. Что ж, пусть будет так. Разведка доносит, что в последние несколько дней польские дивизии придвигаются к чешской границе, а немецкие уже готовы к вторжению. Похоже, они готовят новый раздел. Остаётся ждать, чем ответят на этот новый раздел Франция и Англия, которые гарантировали Чехословакии сохранение её независимости. Сдержат ли они свое обещание? По всему видать, что не сдержат, вновь прикрывшись слезливыми причитаниями об умиротворении. Он ждёт. А пока с этой высокой трибуны он им говорит, что он отлично видит все их уловки и происки и что его вокруг пальца не обвести. Он предупреждает господ буржуазных политиков, всегда корыстных и подлых:

– Необходимо, однако, заметить, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьёзным провалом.

Что касается Советского Союза, то его задачи ясны:

– Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей (он подчеркивает едва приметным усилением голоса) со всеми странами, соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками.

Он переходит к внутреннему положению нашей страны и ненавязчиво, но твёрдо даёт понять провокаторам и агрессорам, что перед ними уже не та отсталая, царская Россия, которая была бита в Японской, потом в Германской войне. Это новая Россия, стремительно вышедшая на второе место в мире и первое место в Европе. Её взлёт подтверждается цифрами. В сравнении с довоенным 1913 годом Советский Союз увеличил объем промышленной продукции более чем в девять раз, тогда как США только на двадцать процентов, Англия на тринадцать, а Франция так и не достигла довоенного уровня. Сельское хозяйство имеет четыреста восемьдесят три тысячи пятьсот тракторов и сто пятьдесят три тысячи пятьсот комбайнов и производит почти девяносто пять миллионов тонн зерна, что почти на пятнадцать миллионов тонн больше, чем в 1913 году, причём коллективное сельское хозяйство далеко ещё не исчерпало себя. Не отстаёт от промышленности и сельского хозяйства образование и культура, вернейший залог стремительного подъёма во всех областях. Число школ в городе и деревне достигает тридцати тысяч, в них учится почти тридцать четыре миллиона учащихся. Число массовых библиотек уже превышает семьдесят тысяч, с количеством книг в них более ста двадцати пяти миллионов, рабочих и сельских клубов более девяноста пяти тысяч, театров семьсот девяносто, киноустановок более тридцати тысяч, годовой тираж газет превышает семь миллиардов. Такого положения образования и культуры нет ни в одной стране мира.

Но он всегда предупреждал и продолжает предупреждать: головокружения от успехов быть не должно. Несмотря на очевидность наших успехов, мы всё ещё далеко отстаём от ведущих держав. Перед ним в большом зале сидят слабо образованные, нередко малограмотные люди, и он разъясняет, доходчиво и терпеливо. Уровень экономического развития ошибочно определять количеством выплавленных и добытых тонн, тем более суммой вырученных за эти тонны долларов, марок, рублей. Единственно верный критерий экономического развития – производство на душу населения, выраженное в килограммах и киловатт-часах. По этому показателю мы ещё далеко позади и Англии, и Германии, и США. Чугуна на душу населения мы производим всего восемьдесят семь килограмм, тогда как Англия сто сорок пять. Теперь мы производим чугуна около пятнадцати миллионов тонн, а должны производить пятьдесят-шестьдесят, чтобы обогнать не только Англию и Германию, но и США.

– То же самое нужно сказать о производстве стали, проката, о машиностроении и так далее, так как все эти отрасли промышленности, как и остальные отрасли, зависят в последнем счете от производства чугуна.

Он делает вывод:

– Мы перегнали главные капиталистические страны в смысле техники производства и темпов развития промышленности. Это очень хорошо. Но этого мало. Нужно перегнать их также в экономическом отношении. Мы это можем сделать, и мы это должны сделать. Только в том случае, если мы перегоним экономически главные капиталистические страны, мы можем рассчитывать, что наша страна будет полностью насыщена предметами потребления, у нас будет изобилие продуктов, и мы получим возможность сделать переход от первой фазы коммунизма ко второй его фазе.

Он делает паузу и спрашивает как будто себя:

– Что требуется для того, чтобы перегнать экономически главные капиталистические страны?

И отвечает твёрдо и взвешено:

– Для этого требуется, прежде всего, серьёзное и неукротимое желание идти вперёд и готовность пойти на жертвы, пойти на серьёзные капитальные вложения для всемерного расширения нашей социалистической промышленности. Есть ли у нас эти данные? Безусловно есть! Для этого требуется, далее, наличие высокой техники производства и высоких темпов развития промышленности. Есть ли у нас эти данные? Безусловно есть! Для этого требуется, наконец, время. Да, товарищи, время. Нужно строить новые заводы. Нужно ковать новые кадры для промышленности. Но для этого требуется время, и не малое. Невозможно в два-три года перегнать экономически главные капиталистические страны. Для этого требуется несколько больше времени.

Сколько именно? Этого он не может сказать, и потому, что этого никто не может сказать, особенно потому, что у страны этого времени уже нет или почти нет и не станет совсем, если завтра немецкие и польские дивизии разорвут на части Чехословакию, а так называемые миротворцы Европы в очередной раз её предадут. Скорее всего предадут. И тогда те же дивизии ринутся на восток. Тогда времени не останется вовсе. И он выражается осторожно:

– И чем выше будет у нас производительность труда, чем более совершенствоваться будет у нас техника производства, тем скорее можно будет выполнить эту важнейшую экономическую задачу, тем больше можно будет сократить сроки выполнения этой задачи.

Каковы следствия стремительного экономического подъёма советской страны? Эти следствия замечательны. Он говорит о них с удовлетворением, с удовольствием:

– Особенность советского общества нынешнего времени, в отличие от любого капиталистического общества, состоит в том, что в нём нет больше антагонистических, враждебных классов, эксплуататорские классы ликвидированы, а рабочие, крестьяне и интеллигенция, составляющие советское общество, живут и работают на началах дружественного сотрудничества. В то время как капиталистическое общество раздирается непримиримыми противоречиями между рабочими и капиталистами, между крестьянами и помещиками, что ведёт к неустойчивости его внутреннего положения, советское общество, освобождённое от ига эксплуатации, не знает таких противоречий, свободно от классовых столкновений и представляет картину дружественного сотрудничества рабочих, крестьян, интеллигенции. На основе этой общности и развернулись такие движущие силы, как морально-политическое единство советского общества, дружба народов СССР, советский патриотизм. На этой же основе возникла Конституция СССР, принятая в ноябре 1936 года, и полная демократизация выборов в верховные органы страны.

Конституцией он имеет полное право гордиться. Им выработана самая демократическая конституция в мире, с правом прямого равного выбора при тайном голосовании, без каких-либо ограничений по полу, образованию, национальности, без статьи об оседлости, чего не было в конституции, вырванной революцией 1905 года у царя Николая, чего нет ни в одной конституции, европейской и даже американской. В Советской Конституции отражаются исторические достижения Советской страны, отчасти и его собственные успехи и достижения. В его Конституции заключается самый верный критерий правильности его внутренней и внешней политики. В ней он находит неисчерпаемую поддержку, как политическую, так и моральную. То, что эта Конституция была принята, было его безусловной победой. Правда, победа была кратковременной. Он с самого начала считал, что всеобщего прямого равного избирательного права при тайном голосовании далеко не достаточно для полного торжества именно Советской, потому что общенародной, Конституции. Он дополнил это право принципом альтернативности. По его указанию был отпечатан образец избирательного документа для тайного голосования. В этом документе указывалось три кандидата, один от рабочего класса, другой от крестьянства, третий от ВКП (б), причём им устанавливалось, что в Советах всех уровней должно быть не менее 40 % беспартийных, что должно было если не вытеснить, то значительно потеснить депутатов от ВКП (б). Это было его стратегическое решение. Альтернативность выборов неизбежно должна была отделить партию от Советов. Почему он считал такое отделение жизненно важным? Он считал такое отделение жизненно важным именно потому, что секретари партийных организаций всех уровней, презрев теорию, на практике подменили понятие «диктатура пролетариата» понятием «диктатура партии». В результате каждый, или почти каждый, первый секретарь на своем уровне превратился в «бога, царя и воинского начальника», как такое положение характеризует русский народ. Напрасно, он твердил и в выступлениях и в теоретических трудах, что эти понятия глубоко различны по своему существу, что в функции диктатуры пролетариата входит как насилие, подавление враждебных, классово чуждых элементов, так и построение нового общества, первой стадии – социализма и второй стадии – коммунизма, тогда как функцией партии является руководство сознанием, идейное и нравственное воспитание трудящихся масс. Напрасно он писал в работе «К вопросам ленинизма», что тот, «кто отождествляет „диктатуру партии“ с диктатурой пролетариата, тот молчаливо исходит из того, что можно строить авторитет партии на насилии в отношении рабочего класса, что абсурдно и что совершенно несовместимо с ленинизмом. Авторитет партии поддерживается доверием рабочего класса. Доверие же рабочего класса приобретается не насилием, – оно только убивается насилием, а правильной теорией партии, правильной политикой партии, преданностью партии рабочему классу, её связью с массами рабочего класса, её готовностью и её умением убеждать массы в правильности своих лозунгов». И ещё: «кто присваивает партии не присущие ей функции насилия в отношении рабочего класса в целом, тот нарушает элементарные требования правильных взаимоотношений между авангардом и классом, между партией и пролетариатом». Он служил свой молебен перед глухими. Они никогда не понимали сущности «взаимоотношений между авангардом и классом». Они тем более не понимают, что в Советском Союзе уже не существует антагонистических классов, что в Советском Союзе уже формируется единый советский народ, граждане СССР, с едиными, равными для всех правами и что, следовательно, в этих обстоятельствах не пристало партии присваивать себе не присущие ей функции насилия в отношении всего советского народа, то есть наделённых равными правами граждан СССР. Альтернативные выборы должны были наконец показать, кто действительно предан рабочему классу и трудовому крестьянству, кто связан с ними, кто умеет убеждать, кто умеет созидать, а не размахивать наганом и всуе болтать языком. О чём спросит избиратель каждого из своих кандидатов? Он спросит, как он улучшил условия его труда, как он увеличил выпуск продукции, необходимой народу, а не «американскому дяде», проложил ли он хорошую дорогу, построил ли хорошую школу, ясли, детсад. Кандидат от рабочих и крестьян найдёт что сказать. А что скажет первый, второй или третий секретарь, который взял на себя функции управления, а на деле ничем не управляет, а только размахивает наганом и болтает языком? Ничего он не сможет сказать, а если не сможет сказать, его прокатят на выборах и в местный и, тем более, в Верховный Совет. По его замыслу это должна была быть бескровная революция, то есть возвращение партии, прежде всего её первых, вторых и третьих секретарей, к выполнению своей единственной, чрезвычайно важной задачи – быть учителем и вождём. Он не мог, не был вправе и не имел желания принять единолично такое решение, он всегда отстаивал принцип коллегиальности и подчинялся решению большинства. В соответствии с Уставом он вынес свои предложения на Пленум ЦК, высший орган между съездами партии. Из кого состоял ЦК? Из тех же первых, вторых и третьих секретарей, которых он намеревался изгнать из законодательной и исполнительной власти, которая принадлежит только Советам и возвратить их на их законное место – «учителей и вождей». Они в мгновение ока уловили истинный смысл его предложений: шкурный интерес прозорлив. Они взбунтовались. Во главе бунтовщиков встал Эйхе, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП (б). Ведомые им, громче всех кричали именно те, кто при ближайшем рассмотрении оказался не только исполнителем подрывных указаний, идущих от Троцкого, засевшего в Мексике, но и от резидентов немецкой и английской разведок. Сорок процентов беспартийных в Советах всех уровней, включая Верховный Совет? Этого не может и не должно быть! Не менее трёх кандидатов в избирательном бюллетене? Этого не может и не должно быть! Тайное голосование? Этого не может и не должно быть! Их аргументы имели под собой основание. Они говорили: в стране десятки тысяч не разоблачённых участников левой и правой оппозиции, в стране десятки тысяч недобитых помещиков и белогвардейцев, в стране десятки тысяч попов, сотни тысяч бывших уголовников и бывших кулаков. Разве не ясно, что всё это антисоветские элементы? С этим он не согласиться не мог. Разве новая Конституция не дала им избирательное право, равное с каждым убеждённым сторонником Советской власти? Он своей рукой вписал это равенство в свою Конституцию. Где гарантия, что все эти антисоветские элементы не попадут в Советы всех уровней, в том числе в Верховный Совет? Он отвечал: доверие народа. Они возражали: гарантией может быть только изгнание всех антисоветских элементов из советского общества. Это было решение большинства. Он не мог не подчиниться ему: его предложения не поддержали даже в Политбюро. Колебались даже преданнейшие из преданных – Ворошилов, Будённый. Что ему оставалось? Ему пришлось уступить. Он отказался от нормы представительства беспартийных. Он отказался от включения в избирательный бюллетень трёх и более кандидатов. Он настаивал только на сохранении тайного голосования. Его авторитет среди них был всё-таки очень высок. Они оставили ему тайну голосования, но какую цену за это пришлось заплатить! Они ни на день, ни на час не задерживались в Москве. Они буквально разбежались по своим околоткам. В своих околотках они создавали «тройки», как создавали их во время Гражданской войны: первый секретарь, прокурор, начальник местного управления НКВД. Они не признавали никакого суда. Они каждый день рассматривали десятки подлинных или наскоро сфабрикованных дел и наскоро выносили решение, поскольку решений у них могло быть только два: высшая мера и лагеря. Всего за полтора года они расстреляли около семисот тысяч бывших уголовников, бывших кулаков и всех прочих «бывших» и более миллиона отправили в лагеря. Заодно они истребляли друг друга. За те же полтора года ими расстреляно около сорока тысяч партийных и советских работников, в первую очередь первых, вторых и третьих секретарей всех партийных организаций, и такая ненависть накопилась у них к своим товарищам по борьбе, что во многих организациях за эти полтора года секретари всех уровней сменились по два и по три раза, так что на съезд были избраны те, кто оказался самым хитрым и самым жестоким.

Разумеется, он обязан был говорить о репрессиях. В самом факте репрессий он не видел ничего исключительного, если они направлены не против народа, а против его врагов, тем более не видел, чтобы они могли подорвать его авторитет в народе и в партии. Он помнит, как грозный царь Иоанн казнил мятежных бояр, которые, по признанию самих москвичей, были хуже волков. Народ не только не осудил решительного царя, но и с уважением именовал его Грозным. Разве не та же история повторилась с заговорщиками 1937–1938 годов, оппозиционерами, кулаками и уголовниками? Разве многие из них не были для народа кем-то вроде волков? Неужели стёрлось из памяти на Дону, как соратники Троцкого в кожаных куртках вырезали казачьи станицы? Неужели забыла Тамбовщина, как Тухачевский морил отравляющим газом сбившихся с пути истинного тёмных русских крестьян? Неужели забыли такие же тёмные крестьяне Поволжья, как Хатаевич загонял их в колхозы силой оружия? Неужели не помнит Сибирь, как Эйхе тысячами расстреливал любого и каждого, кого он заподозрил в троцкизме или кто не был угоден ему? Неужели забыли на Украине, на Дону и Кубани тот страшный голод, от которого умирали десятки тысяч крестьян по вине того же Хатаевича, Постышева и Косиора, которые умели руководить народными массами не умом, а наганом и революционными фразами? Тогда ему писал из Вёшенской Шолохов. Это было большое, взволнованное письмо. Шолохов извещал товарища Сталина, какие безобразия, вплоть до садизма, творят донские, кубанские, украинские партийные власти на когда-то сытой, когда-то богатой Украине, на когда-то сытой, когда-то богатой Кубани, на когда-то сытом, когда-то богатом Дону. Что-то автор «Поднятой целины» видел сам, что-то рассказали ему казаки соседних станиц. Тогда он обещал разобраться и направил разбираться Шкирятова, тогда же срочным порядком отгрузили для вёшенцев сто двадцать тысяч пудов ржи, и Верхне-Донскому району ещё сорок тысяч пудов. Разобрались и виновных призвали к ответу. Народ это знает. Народ это помнит. Этого народ не может забыть. На могилах врагов своих слёз не прольет. За ними народ не пошёл. Народ пошёл за товарищем Сталиным. И товарищ Сталин уверенно говорит, но говорит только о тех, кто был судим по советским законам советским судом:

– Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и предателей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов «поколебало» будто бы советский строй, внесло «разложение». Это пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, – кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, – кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа и кого она может «разложить»?

Он приводит серьёзные доказательства, которые опровергнуть нельзя:

– В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования.

Разумеется, ему известен серьёзный изъян этих выборов. По решению того позорного Пленума из них была устранена состязательность. И всё-таки даже после исключения этой важнейшей статьи у избирателей оставалась возможность сделать свой выбор: они могли не явиться на избирательные участки, могли, пользуясь тайной голосования, подать свой голос против предложенного им кандидата. Тем не менее в выборах приняли участие почти все избиратели, и почти все подали свой голос за кандидатов блока коммунистов и беспартийных, то есть подали свой голос за Советскую власть. Да и как могло быть иначе? Ведь они голосовали не за тёмных лошадок из громадного партийного списка, за которыми стоят громадные капиталы финансовых воротил и магнатов нефти и стали. Они голосовали за лучших людей, дела которых, слава которых гремят по стране: за не запятнавших себя руководителей партии и правительства, за передовиков производства, за выдающихся деятелей науки, культуры. И потому он с полным правом высмеивает добровольных защитников своекорыстных предателей, трусливых изменников Родины:

– Слушая этих иностранных болтунов, можно придти к выводу, что если бы оставили на воле шпионов, убийц и предателей и не мешали им вредить, убивать и шпионить, то советские организации были бы куда более прочными и устойчивыми. Не слишком ли рано выдают себя с головой эти господа, так нагло защищающие шпионов, убийц, вредителей? Не вернее ли будет сказать, что очищение советских организаций от шпионов, убийц, вредителей должно было привести и действительно привело к дальнейшему укреплению этих организаций?

Покончив с далеко не бескорыстными защитниками тех, кто для народа не лучше волков, он характеризует положение в партии. Он отмечает, что своевременные чистки и обмен документов, сократив её численность, укрепили её ряды, что разукрупнение партийных организаций приблизило партийное руководство к низовой конкретной работе партийного большинства и улучшило повседневное руководство этой работой. С особенным и пока что тайным прицелом он останавливается на подборе, выдвижении и расстановке партийных кадров. Он не только призывает ценить кадры как золотой фонд партии и государства, дорожить ими, иметь к ним уважение, но предлагает заботливо выращивать их, вовремя и смело выдвигать молодых, не давать им засиживаться, закиснуть на одном месте. Без сомнения, это самый болезненный вопрос для всех, кто слушает его в зале и кто завтра станет читать его доклад на страницах газет. В партии всё ещё много старых партийцев, героев Гражданской войны, с двумя классами церковно-приходской школы, с десятком затверженных лозунгов, которые обычно начинаются словом «даёшь!», с твёрдой рукой и неумением разбираться в том, что старое кончилось, что новое наступило, что в этом новом уже нельзя обойтись двумя классами, десятью лозунгами, наганом и твёрдой рукой, ещё больше в самое последнее время появилось обывателей, карьеристов и шкурников. Всё-таки он не находит нужным их обижать. Он говорит осторожно, уклончиво:

– Старые кадры представляют, конечно, большое богатство для партии и государства. У них есть то, чего нет у молодых кадров – громадный опыт по руководству, марксистско-ленинская принципиальная закалка, знание дела, сила ориентировки. Но, во-первых, старых кадров бывает всегда мало, меньше, чем нужно, и они уже частично начинают выходить из строя в силу естественных законов природы. Во-вторых, (и это самое главное для него) у одной части старых кадров бывает иногда склонность упорно смотреть в прошлое, застрять на прошлом, застрять на старом и не замечать нового в жизни. Это называется потерей чувства нового. Это очень серьёзный и опасный недостаток.

Молодые в силу своей молодости избавлены от этого недостатка, но они избавлены и от опыта, закалки, знания дела, зато у них имеется избыток чувства нового, в отличие от стариков, они бурно растут, просвещаются, стремительно прут вверх и того гляди станут бок-о-бок со стариками. Он пристально наблюдает за ними и видит, что они уже обгоняют старых партийных работников и выходят на первые роли, как он только что поступил с назначением новых наркомов, но он ещё скажет об этом, так же осторожно и деликатно, а пока он определяет важнейшие задачи партии на новом этапе развития советского общества, когда не стало антагонистических классов и всё население страны превращается в единый советский народ, в граждан СССР. И странно ограничены эти задачи, по правде сказать.

Почему ограничены? Всё потому же: время боев, время борьбы с классовым врагом миновало: не стало антагонистических классов – не стало и классовых врагов. Пока партия воевала за утверждение Советской власти, пока партия боролась с контрреволюцией и оппозицией, вредителями и заговорщиками, целью которых была утрата Советской власти, замена её продажным буржуазным парламентаризмом и капиталистическим строем с его вопиющим неравенством, безработицей и нищетой значительных слоев населения, партия была всюду, в армии, в ЧК, на стройке и в поле. И вот внутри страны окончены бои, окончена борьба. Настала пора вернуть партии её подлинную сущность, её истинное назначение, её первоначальную, первостепенную роль. Это его продуманная, затаённая мысль. Он не доверяет её никому, зная заранее, что её с ещё большим негодованием, с ещё большей яростью, чем идею выборов на альтернативной основе, встретят в штыки, может быть, всё партийное руководство, сверху донизу. В чём она состоит? Во-первых, партия должна стать некоторым подобием ордена меченосцев, сплочённым и действенным, как никогда. Во-вторых, численно она должна сократиться в несколько раз, до десятков, может быть, сотни тысяч самых убеждённых, самых преданных, самых бескорыстных борцов за наше общее, народное дело. В-третьих, она должна состоять только, мало сказать, из широко образованных, из просвещённых людей, способных заняться разработкой теории развития советского общества, капитализма, в первую очередь в условиях уже развязанной мировой бойни, и всего человечества. Пока что он лишь приоткрывает её, говорит, может показаться, о том, что разумеется само собой:

– Есть ещё одна область партийной работы, очень важная и очень ответственная, по линии которой осуществлялось за отчётный период укрепление партии и её руководящих органов – это партийная пропаганда и агитация, устная и печатная, работа по воспитанию членов партии и кадров партии в духе марксизма-ленинизма, работа по повышению политического и теоретического уровня партии и её работников.

Он разъясняет:

– Можно удовлетворительно поставить дело регулирования состава партии и приближения руководящих органов к низовой работе, можно удовлетворительно поставить дело выдвижения кадров, их подбора, их расстановки, но если при всем этом начинает почему-либо хромать наша партийная пропаганда, если начинает хиреть дело марксистско-ленинского воспитания наших кадров, если ослабевает наша работа по повышению политического и теоретического уровня этих кадров, а сами кадры перестают в связи с этим интересоваться перспективой нашего движения вперёд, перестают понимать правоту нашего дела и превращаются в бесперспективных деляг, слепо и механически выполняющих указания сверху, – то должна обязательно захиреть вся наша государственная и партийная работа.

По его наблюдениям, уже превратились, уже перестали и не хотят понимать, лишь бы устроиться и получить больше того, что заслужено беззаветным трудом на общее благо. Ему нетрудно понять, к чему такое непонимание и превращение приведёт и уже приводит многих руководящих партийных работников. Он предупреждает с высокой трибуны:

– Нужно признать как аксиому, что чем выше политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работников любой отрасли государственной и партийной работы, тем выше и плодотворнее сама работа, тем эффективнее результаты работы, и наоборот, – чем ниже политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работников, тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятнее их перерождение. Можно с уверенностью сказать, что, если бы мы сумели подготовить идеологически наши кадры всех отраслей работы и закалить их политически в такой мере, чтобы они могли свободно ориентироваться во внутренней и международной обстановке, если бы мы сумели сделать их вполне зрелыми марксистами-ленинцами, способными решать без серьёзных ошибок вопросы руководства страной, – то мы имели бы все основания считать девять десятых всех наших вопросов уже разрешёнными. А решить эту задачу мы безусловно можем, ибо у нас есть все средства и возможности, необходимые для того, чтобы разрешить её.

Именно: девять десятых. Невозможно руководить страной, отраслью производства, заводом, колхозом, не интересуясь судьбой своей страны сегодня, завтра и на годы вперёд, не владея научным методом анализа социальных процессов, не зная законов общественного развития, не умея пользоваться этими законами, не стремясь быть активным участником общего движения вперёд. Кто должен выполнить эту задачу в масштабах целой страны? Такую задачу может выполнить только авангард трудового народа, только та партия, какую он намерен создать в ближайшие годы, самое дальнее в ближайшие десять лет. А пока он ставит задачу тем, кто к выполнению этой задачи не способен и не готов:

– Задача партийной пропаганды, задача марксистско-ленинского воспитания кадров состоит в том, чтобы помочь нашим кадрам всех отраслей работы овладеть марксистско-ленинской наукой о законах развития общества.

Это, конечно, не всё. Может быть, это только первый шаг в овладении наукой о законах развития общества. Мало овладеть тем, что разработано Марксом и Лениным. Овладеть только тем, что разработано Марксом и Лениным, значит отстать, не понять того, что происходит перед глазами. Маркс и Ленин разрабатывали науку о законах развития общества в условиях капитализма, в условиях революционной борьбы. В Советской стране уничтожен капитализм, окончен этап революционной борьбы, построено общество без антагонистических классов, наступает длительный период мирного строительства коммунизма. Что это значит? Это значит, что перед наукой о законах развития общества встали новые, иные задачи. На ком лежит обязанность эти задачи решить? Эти задачи обязана решить та партия нового типа, какой он видит её, партия, состоящая не из пустословов и прихлебателей, тем более не из деляг-крохоборов, нет, эти задачи обязана и способна решить только партия, состоящая из людей серьёзного всестороннего образования и высокого интеллекта. Пока что таких людей он не видит или почти не видит, а потому новые проблемы теории приходится решать ему самому. Какие это проблемы? Первейшая из них проблема исключительной важности – вопрос о государстве. Без правильной постановки, без правильного решения этой проблемы невозможно не только движение вперед, невозможна сама жизнь советского общества. В чём она состоит? Она состоит в том, что по теории Маркса, разработанной далее товарищем Лениным, по мере становления коммунизма государство должно отмереть. И уже находятся руководящие работники партии, затвердившие эти положения Маркса и Ленина, которые предлагают отправить государство на свалку, а на место государство поставить партию, то есть себя. Такое направление в государственном и партийном строительстве было бы не движением вперед к коммунизму, но гибелью советского общества, ликвидацией социализма, ликвидацией Советского Союза как единой и великой державы. Это направление он пытается пресечь уже несколько лет, пока, это показал мятеж секретарей, безуспешно. Теперь он пытается разгромить это опасное заблуждение теоретически:

– Эти вопросы свидетельствуют о том, что их авторы добросовестно заучили отдельные положения учения Маркса и Энгельса о государстве. Но они говорят также о том, что эти товарищи не поняли существа этого учения, не разобрались, в каких исторических условиях вырабатывались отдельные положения этого учения и, особенно, не поняли современной международной обстановки, проглядели факт капиталистического окружения и вытекающих из него опасностей для страны социализма. В этих вопросах сквозит не только недооценка факта капиталистического окружения. В них сквозит также недооценка роли и значения буржуазных государств и их органов, засылающих в нашу страну шпионов, убийц и вредителей и старающихся улучить минуту для военного нападения на неё, равно как сквозит недооценка роли и значения нашего социалистического государства и его военных, карательных и разведывательных органов, необходимых для страны социализма от нападения извне. Нужно признать, что в этой недооценке грешны не только вышеупомянутые товарищи. В ней грешны также в известной мере все мы, большевики, все без исключения. Разве не удивительно, что о шпионской и заговорщической деятельности верхушки троцкистов и бухаринцев узнали мы лишь в последнее время, в 1937–1938 годах, хотя, как видно из материалов, эти господа состояли в шпионах иностранной разведки и вели заговорщическую деятельность уже в первые дни Октябрьской революции. Как мы могли проглядеть это серьёзное дело? Чем объяснить этот промах? Обыкновенно отвечают на этот вопрос таким образом: мы не могли предположить, что эти люди могли пасть так низко. Но это не объяснение и тем более не оправдание, ибо факт промаха остаётся фактом. Чем объясняется такой промах? Объясняется этот промах недооценкой силы и значения механизма окружающих нас буржуазных государств и их разведывательных органов, старающихся использовать слабых людей, их тщеславие, их бесхарактерность для того, чтобы запутать их в свои шпионские сети и окружить ими органы Советского государства. Объясняется это недооценкой роли и значения механизма нашего социалистического государства и его разведки, недооценкой этой разведки, болтовнёй о том, что разведка при Советском государстве – мелочь и пустяки, что советскую разведку, как и само Советское государство, скоро придется сдать в музей древностей.

К чему он призывает? Прежде всего он призывает оставить надежды на готовые рецепты общественной деятельности, данные когда-то Марксом и Лениным. Таких рецептов, годных для всех стран и на все времена, не бывает и не может быть по природе вещей. Готовых рецептов не может быть потому, что каждый рецепт вырабатывается в определённой исторической обстановке, в определённое время, для определённой страны. Что хорошо для Англии, может быть не совсем или вовсе не хорошо для Франции, что хорошо для Франции, то может быть не совсем или вовсе не хорошо для Германии, что хорошо для Германии, то может быть не совсем или вовсе не хорошо для России. Истина конкретна, а потому как только меняется историческая обстановка для всего мира и для отдельной страны, неизбежно открываются новые истины. В чём они состоят теперь, в марте 1939 года? Он напоминает сущность государства в эксплуататорском обществе, разделённом на богатых и бедных, на тех, кто трудится, и того меньшинства, которое присваивает себе плоды труда большинства:

– Государство возникло в результате раскола общества на враждебные классы, возникло для того, чтобы держать в узде эксплуатируемое большинство в интересах эксплуататорского меньшинства. Орудия власти государства сосредоточились главным образом в армии, в карательных органах, в разведке, в тюрьмах. Две основные функции характеризуют деятельность государства: внутренняя (главная) – держать эксплуатируемое большинство в узде и внешняя (не главная) – расширять территорию своего, господствующего класса за счёт территории других государств или защищать территорию своего государства от нападения со стороны других государств. Так было дело при рабовладельческом строе и феодализме. Так обстоит дело при капитализме.

Таким, антинародным, лицемерным и подлым государство остаётся и будет оставаться до тех пор, пока существует капитализм, пока общество разделено на очень богатых и очень бедных, недовольство которых богатые должны подавлять с помощью насилия или обмана через средства массовой информации, каковыми в наше время являются газеты, журналы и радио.

Неизбежно иным становится государство тогда, когда власть переходит в руки трудящихся. И вновь он подчеркивает, что советское государство, как и советское общество, прошло две фазы развития, смешивать которые было бы большой теоретической и ещё большей практической ошибкой. Он, повторяясь, характеризует первую фазу:

– Первая фаза – это период от Октябрьской революции до ликвидации эксплуататорских классов. Основная задача этого периода состояла в подавлении сопротивления свергнутых классов, в организации обороны страны от нападения интервентов, в восстановлении промышленности и сельского хозяйства, в подготовке условий для ликвидации капиталистических элементов. Сообразно с этим наше государство осуществляло в этот период две основные функции. Первая функция – подавление свергнутых классов внутри страны. Этим наше государство внешним образом напоминало предыдущие государства, функция которых состояла в подавлении непокорных, с той однако принципиальной разницей, что наше государство подавляло эксплуататорское меньшинство во имя интересов трудящегося большинства, тогда как предыдущие государства подавляли эксплуатируемое большинство во имя интересов эксплуататорского меньшинства. Вторая функция – оборона страны от нападения извне. Этим оно также напоминало внешним образом предыдущие государства, которые также занимались вооружённой защитой своих стран, с той однако принципиальной разницей, что наше государство защищало от внешнего нападения завоевания трудящегося большинства, тогда как предыдущие государства защищали в таких случаях богатства и привилегии эксплуататорского меньшинства. Была здесь ещё третья функция – это хозяйственно-организаторская и культурно-воспитательная работа органов нашего государства, имеющая своей целью развитие ростков нового, социалистического хозяйства и перевоспитания людей в духе социализма. Но эта новая функция не получила в этот период серьёзного развития.

Тем же тоном, неторопливым, спокойным, точно ничего особенного не открывает присутствующим, он переходит ко второй фазе в становлении и развитии советского государства:

– Вторая фаза – это период от ликвидации капиталистических элементов города и деревни до полной победы социалистической системы хозяйства и принятия новой Конституции. Основная задача этого периода – организация социалистического хозяйства по всей стране и ликвидация последних остатков капиталистических элементов, организация культурной революции, организация вполне современной армии для обороны страны. Сообразно с этим изменились и функции нашего социалистического государства. Отпала-отмерла функция военного подавления внутри страны, ибо эксплуатация уничтожена, эксплуататоров нет больше и подавлять некого. Вместо функции подавления появилась у государства функция охраны социалистической собственности от воров и расхитителей народного добра. Сохранилась полностью функция внешней защиты страны от нападений извне, стало быть, сохранилась также Красная Армия, Военно-Морской флот, равно как карательные органы и разведка, необходимые для вылавливания и наказания шпионов, убийц, вредителей, засылаемых в нашу страну иностранной разведкой. Сохранилась и получила полное развитие функция хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работы государственных органов.

Он останавливается, медленно обводит зал как будто безразличным, но пристальным взглядом и произносит с нажимом:

– Теперь основная задача нашего государства внутри страны состоит в мирной хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работе.

Останавливается ещё раз, чтобы поняли все:

– Что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не во внутрь страны, а во вне её, против внешних врагов.

Кто слушает его в этом зале, кто завтра станет растолковывать основные положения его доклада в партийных организациях? В зале сидят и растолковывать основные положения его доклада станут пламенные революционеры, всё ещё бредящие о мировой революции, со времён интервенции и Гражданской войны привыкшие не убеждать, не разъяснять, не воспитывать, а угрожать и карать, у каждого из них и теперь в кармане наган. Им он говорит: довольно, наган для внешних врагов, внутри страны производство, культура, воспитание, убеждение, насилие только против воров, расхитителей, вредителей и шпионов. Довольно!

Для него не секрет, что они не услышат, не могут услышать его, ибо действует непреложный закон: сознание отстаёт, сознание не поспевает за развитием общества, отстаёт и не поспевает как минимум на два или три поколения. Сознание многих так и останется сознанием первой фазы. Им придётся уйти, освободить свое место тем, чье сознание окажется ближе к уровню новых задач. Добровольно они не уйдут, не могут уйти. Они станут бороться за своё заслуженное и действительно богатое прошлое, за своё имя, за своё положение, за свои привилегии, которые необходимо, но всё ещё нельзя упразднить. И хорошо, если на этот раз удастся обойтись без нагана. Он на это надеется. Основания надеяться у него есть.

Всюду, где только можно, он уже выдвигает новых людей, образованных и деловых, выдвигает последовательно, обдуманно, шаг за шагом, но, потерпев сокрушительное поражение в вопросе о выборах по принципу состязательности, выдвигает осторожно, не торопясь. На этот раз сопротивление может оказаться ещё более сильным, возможно, неодолимым, поскольку деятели прошедшей эпохи ничего и никому не хотят уступать, а пока что они везде на первых местах. Теперь он подходит к проблеме с другого конца. Он рассматривает выдвижение новых людей как насущную проблему теории, заранее уверенный в том, что на этом поприще никто из деятелей прошедшей эпохи не сможет ему возразить? Да и что они возразят?

Итак, всем известно, что старая интеллигенция состояла из дворян, промышленников, купцов, отчасти мещан, мелких чиновников и крестьян. Она была на содержании у помещиков и капиталистов и обслуживала их власть, власть богатых. Иначе и быть не могло. За это она вызывала недоверие, порой даже ненависть у революционеров, рабочих и самой широкой массы крестьян. Как эта интеллигенция повела себя после Октябрьской революции? Немногие, самые лучшие перешли на сторону революции и стали верой и правдой служить трудовому народу. Значительная часть стала саботировать Советскую власть, бороться с ней, сотрудничать с её врагами за рубежом, превратившись во вредителей и шпионов. Эта часть старой интеллигенции понесла заслуженную кару. Самая большая часть, рядовая интеллигенция, долго топталась на месте, колебалась из стороны в сторону и всё-таки была втянута в строительство социализма. Правда, за это время она успела состариться и уже сходит, по естественным законам природы, со сцены. Ей на смену пришла новая, советская интеллигенция, новая по составу и по своим убеждениям.

– Сотни тысяч молодых людей, выходцев из рядов рабочего класса, крестьянства, трудовой интеллигенции пошли в вузы и техникумы и, вернувшись из школ, заполнили поредевшие ряды интеллигенции. Они влили в интеллигенцию новую кровь и оживили её по-новому, по-советски. Они в корне изменили весь облик интеллигенции, по образу своему и подобию. Остатки старой интеллигенции оказались растворёнными в недрах новой, советской, народной интеллигенции. Создалась, таким образом, новая, советская интеллигенция, тесно связанная с народом и готовая в своей массе служить ему верой и правдой.

Тем удивительней, что в партии есть ещё люди, которые продолжают относиться к новой интеллигенции с тем же презрением и враждой, с какими относились к старой интеллигенции.

– Эти люди, оказывается, утверждают, что рабочие и крестьяне, недавно ещё работавшие по-стахановски на заводах и в колхозах, а потом направленные в вузы для получения образования, перестают быть тем самым настоящими людьми, становятся людьми второго сорта. Выходит, что образование – вредная и опасная штука.

Зал взрывается смехом.

– Мы хотим сделать всех рабочих и всех крестьян культурными и образованными, и мы сделаем это со временем. Но по взгляду этих странных товарищей получается, что подобная затея таит в себе большую опасность, ибо после того как рабочие и крестьяне станут культурными и образованными, они могут оказаться перед опасностью быть зачисленными в разряд людей второго сорта.

Снова смех в зале.

– Не исключено, что со временем эти странные товарищи могут докатиться до воспевания отсталости, невежества, темноты, мракобесия. Оно и понятно. Теоретические вывихи никогда не вели и не могут вести к добру.

Припечатав своих неизбежных противников к позорному столбу, он подводит общий итог первой фазы развития советского общества:

– Главный итог состоит в том, что рабочий класс нашей страны, уничтожив эксплуатацию человека человеком и утвердив социалистический строй, доказал всему миру правоту своего дела. В этом главный итог, так как он укрепляет веру и силы рабочего класса и в неизбежность его окончательной победы. Буржуазия всех стран твердит, что народ не может обойтись без капиталистов и помещиков, без купцов и кулаков. Рабочий класс нашей страны доказал на деле, что народ может с успехом обойтись без эксплуататоров. Буржуазия всех стран твердит, что рабочий класс, разрушив старые буржуазные порядки, не способен построить что-либо новое, взамен старого. Рабочий класс нашей страны доказал на деле, что он вполне способен не только разрушить старый строй, но и построить новый, лучший, социалистический строй и при том такой строй, который не знает ни кризисов, ни безработицы. Буржуазия всех стран твердит, что крестьянство не способно стать на путь социализма. Колхозное крестьянство нашей страны доказало на деле, что оно может с успехом стать на путь социализма. Главное, чего особенно добивается буржуазия всех стран и её реформистские прихвостни, – это то, чтобы искоренить в рабочем классе веру в свои силы, веру в возможность и способность его победы, и тем самым увековечить капиталистическое рабство. Ибо буржуазия знает, что если капитализм ещё не свергнут и он продолжает всё ещё существовать, то этим он обязан не своим хорошим качествам, а тому, что у пролетариата нет ещё достаточной веры в возможность своей победы. Нельзя сказать, чтобы старания буржуазии в этом направлении оставались вполне безуспешными. Нужно признать, что буржуазии и её агентам в рабочем классе удалось в известной мере отравить душу рабочего класса ядом сомнений и неверия. Если успехи рабочего класса нашей страны, если его борьба и победа послужат к тому, чтобы поднять дух рабочего класса капиталистических стран и укрепить в нём веру в свои силы, веру в свою победу, то наша партия может сказать, что она работает недаром. Можно не сомневаться, что так оно и будет.

Его веру в победу рабочего класса покрывают аплодисменты. Делегаты бурной овацией и криками стоя приветствуют товарища Сталина:

– Ура!

– Да здравствует товарищ Сталин!

– Великому Сталину – ура!

– Нашему любимому Сталину – ура!

Он так же медлительно и спокойно сходит с трибуны. Первое заседание партийного съезда объявляется закрытым. Возбуждённые, взволнованные делегаты расходятся весело ужинать и отдыхать, а его рабочий день продолжается. Он возвращается в свой кабинет. На столе его ждут донесения разведки и вечерние новости, переданные мировыми агентствами. Положение пока не меняется. Это не удивляет его. Обыкновенно бандитские нападения совершаются по ночам. Он поднимается к верхним полкам и раскрывает «Мои воспоминания» генерала Брусилова. Они соответствуют его тревогами и размышлениям. Он читает:

«В каком же положении находилась к этому времени наша армия и в какой степени боевой готовности в этот момент оказалась Россия?..»

Ему не надо напоминать, что царская армия не была готова к войне. Ему необходимо понять, какие ошибки допущены были тогда, чтобы не повторить их теперь. Он перебрасывает страницу:

«Возникли, по свойству характера молодого царя, колебания то в ту, то в другую сторону, а новый военный министр Куропаткин не был достаточно настойчив в своих требованиях, не получал достаточных кредитов и старался лишь угодить великим мира сего, хотя и в ущерб делу…»

История всегда поучительна, для того, кто знает её и умеет учиться на опыте прошлого. Поразительно, как мало изменилось за двадцать пять лет. Давно нет царской власти, тихо и незаметно скончался генерал Куропаткин, на дворе Советская власть, а Ворошилов, нарком обороны, точно так же не просит увеличить кредиты и соглашается чуть не с любым предложением, кто бы ни сделал его. Жизнь меняется быстрее, чем меняются люди, тоже естественный, непреложный закон.

«Несбыточные и непродуманные миролюбивые тенденции привели к фатальной для нас Гаагской мирной конференции, которая лишь связала руки и затормозила наше военное развитие, тогда как Германия продолжала энергично укрепляться…»

Именно этой фатальной ошибки он не должен, не имеет права совершить и не совершит, сколько достанет сил.

Секретарь тихо входит и прерывает его: сообщения телеграфных агентств носят прежний характер. Перед избирателями в Лондоне с большой речью выступил Сэмуэл Хор, министр внутренних дней, консерватор, из самых махровых. Большой оптимист. Заверил, что Англия и Франция ни на кого не намерены нападать, что фюреру должно быть очень приятно. Напомнил, что Германия и Италия неоднократно подтверждали свою приверженность делу мира. С пафосом провозгласил:

– Что если бы в этой обстановке возросшего доверия был осуществлён пятилетний план, неизмеримо более великий, чем любой пятилетний план, который в последние годы пыталась реализовать любая отдельная страна? (Стало быть, наш пятилетний план им бельмо на глазу!) Что если бы в течение пяти лет не было ни войн, ни слухов о войнах, если бы народы Европы могли отдохнуть от давящего их кошмара и от сокрушительной тяжести расходов на вооружения? Разве не могли бы они в этом случае использовать все поразительные открытия и изобретения нашего времени для создания золотого века, в котором бедность была бы сведена к крайнему минимуму, а общий уровень жизни поднят до небывалой высоты? (Вот оно как, бедность остаётся и в золотом веке, как он грезится в мире капитализма!) Для вождей мира здесь открывается величайшая возможность. Пять человек в Европе, если бы они были с вязаны единством цели и действия, могли бы в невероятно короткий срок перестроить всю мировую историю. (То есть объединить бы Чемберлена и Даладье, с одной стороны, Гитлера и Муссолини, с другой стороны, пристегнуть к ним с третьей стороны товарища Сталина, наделали бы чудес. «Вода и камень, лед и пламень»!) Наш собственный премьер уже доказал, что мы готовы от всего сердца без колебаний идти к этой цели. (Чем это он доказал? «Миротворчеством» в Мюнхене?) Не могу поверить, чтобы другие европейские лидеры не поддержали нас в столь великом стремлении.

Лицемерие? Непонимание? Глупость? В глупость английских политиков, прожжённых провокаторов и аферистов, поджигателей всех европейских войн на протяжении последних трёх сотен лет, тем более в глупость бывших разведчиков, он никогда не поверит. Лицемерие скорее всего, избирателям врёт. В крайнем случае добровольное заблуждение, и с бывшими разведчиками случается иногда. Старо как мир.

Дальнейшее изложение подтверждает, что лицемерие. Министры уверяют доверчивых избирателей, будто трудное положение в экономике не позволит Германии воевать, по этой причине Германия будет вынуждена принять условия Англии, чтобы получить английскую помощь по торговому договору. Двое министров, Стэнли и Хадсон собираются вылететь в Берлин для его подготовки и подписания. Хадсон? Который и к нам зачем-то летит?

– Новое что?

– Нового пока ничего.

Должно быть. Он чувствует. Воздух сгущается. Близко гроза.

Его ждёт ещё одна бессонная ночь, ночь анализа, размышлений, тревог.

Одиннадцатого марта на утреннем заседании отчётный доклад центральной ревизионной комиссии и доклад делегации ВКП (б) в ИККИ. На вечернем заседании начинаются прения по трём отчётным докладам. Двенадцатого марта прения продолжаются. Он терпеливо слушает. Все выступающие наперебой славят товарища Сталина. Пальма первенства принадлежит Никите Хрущёву: в течение двадцати минут имя товарища Сталина в самом возвышенном тоне упоминается тридцать два раза. Почему славят? Боятся? Конечно, боятся, боятся потерять своё место, боятся попасть под закон о прекращении массовых репрессий, боятся попасть под арест в связи с нарушением социалистической законности, и правильно делают. В каждом выступлении – им приговор. О чём докладывают они? Они докладывают о достижениях краёв и областей, к достижениям краёв и областей они не приложили руки. Помощники собрали сведения. Секретари написали доклад. Им остаётся внятно и громко читать. Лаврентий тоже славит товарища Сталина, это мода такая у них, а пожалуй, один он хотя бы отчасти понимает его и готов ему помогать, не на словах, со знанием дела. Старый, опытный контрразведчик, генерал в двадцать три года, образован, умён, пяти месяцев не прошло, как согласился принять на себя наркомат внутренних дел. В соответствии с Постановлением ЦК и СНК прекратил вакханалию «троек» и спровоцированных ими, возможно, именно ими прямо организованных «ежовских» репрессий, за неполных пять месяцев число арестов гражданских лиц сокращено в десять раз, командиров Красной Армии в шестьдесят. Запретил приводить в исполнение уже вынесенных приговоров к высшей мере социальной защиты. Дела арестованных затребовал на пересмотр и доследование. Многих освобождает из тех, кто при доследовании признан невинным и тех, чья вина по советским законам малозначительна или случайна: был знаком, знал, но не сообщил, мало ли что, против кое-кого из тех, кто с особым усердием нарушал социалистическую законность начал следствие, кое-кого взял под арест, в их числе бывшего наркома внутренних дел Ежова и Фриновского, его бывшего заместителя. Панкратов, что ни говорите, а Генеральный прокурор СССР, доносы строчит на него, уверяет, что «этот тип» умышленно прекращает дела на завзятых врагов народа и освобождает их, требует наказать. Приходится разбираться, приходится создавать партийно-государственную комиссию из авторитетных лиц и взваливать на них ещё и эту обузу. А тем временем Берия продолжает прекращать и освобождать. Человек со специальным техническим образованием, он обратил особое внимание на людей с техническим образованием, которые числятся за его ведомством. Одни ещё под следствием, другие уже в лагерях. Самая малая группа, однако самая опасная, самая вредная – это предатели, одни по доверчивости, по склонности к болтовне с кем попало, другие из ненависти к советскому строю, из сознательного желания как можно больше напакостить делу социализму, кое-кто в надежде получить за свою информацию хорошие деньги. Товарищ Сталин постоянно просматривает публикации на военные темы в иностранных, особенно специальных журналах. С год, примерно, назад ему довелось познакомиться с циклом статей в журнале «Немецкое оружие», написанных будто бы майором Шеттелем, лётчиком люфтваффе. В статьях освещается положение в советской авиационной промышленности и авиации. Товарища Сталина поразило, какие подробности стали известны немецкому лётчику, следовательно, всему высшему руководству люфтваффе и рейха. Например, в его статьях даётся полная схема работы советских авиационных заводов и краткая характеристика важнейших из них: №№ 1, 21, 22, 29, 31, 46, излагается весь процесс самолётостроения от начала работы конструкторов до эффективного использования станков и оборудования, подтверждается продуктивность серийного производства, введённую по настоянию товарища Сталина, указывается число истребителей и бомбардировщиков, выпускаемых в год. Товарищ Сталин был в бешенстве: кто разболтал, кто продал секреты высшей государственной важности, кто проглядел, где были органы безопасности, которые обязаны следить, чтобы за стены наркоматов, предприятий, конструкторских бюро без ведома этих органов даже муха не вылетала. Дня три успокаивался, успокоился и приказал: негодяев найти! И нашли, и в наркоматах, на предприятиях, и в конструкторских бюро. Под следствие и под суд попали многие ценные люди. Ценность спасла: вместо высшей меры отправили в лагеря. Несколько больше группа очень и особо талантливых представителей науки и техники, которые, виноваты, конечно, однако виноваты больше по вине головотяпов, которых в наркоматах хоть пруд пруди, сколько их ни выводишь, они не выводятся. Пожалуй, любопытней других судьба конструктора Туполева. Отличный, первоклассный специалист, и вот его как отличного, первоклассного специалиста отправляют в Америку с заданием исключительной государственной важности: отобрать лучшие образцы американских транспортных самолётов и добиться лицензии на производство их в СССР. С заданием отличный, первоклассный специалист справляется первоклассно, после чего события развиваются самым невероятным, самым фантастическим, но абсолютно закономерным образом. Головотяпы из наркомата не потрудились понять, что отличный, первоклассный специалист, как правило, лишён деловой хватки, тем более способности состязаться с тоже отличными, тоже первоклассными хищниками капитализма. То ли по доверчивости, то ли упоённый успехом, Туполев просмотрел, что все документы, более сотни тысяч листов, американцы подсунули ему в дюймах и на английском языке, тогда как были обязаны за наши деньги перевести в миллиметры и на русский язык. Оплошность конструктора обнаружилась только в Москве. Все переводы обошлись стране в миллионы рублей. На языке уголовного кодекса это называется нанесением ущерба в особенно крупных размерах, за что полагается либо длительный срок заключения, либо расстрел. И таких отличных и первоклассных оказывается десятки и сотни действительно нужных советскому обществу, действительно ценных людей. Ценность и этих спасла: вместо высшей меры отправили в лагеря. Однако самая большая группа состоит из тоже доверчивых, однако глубоко несчастных людей. Они, как правило, невиновны, никакими действиями, даже подчас никакими мыслями не нарушали закон. Вся их вина в том, что они талантливы и славны своими успехами и достижениями. Талант и успех рождает завистников. Талант и успех завистники травят, травят во все времена, как травили, например, Ломоносова, величайшего и поныне из русских учёных, сообщают о неблагонадёжности в органы, призывают изолировать и карать, то есть самыми неправедными путями сживают со света. Травили и сживали со света Пушкина и Гоголя, Тургенева и Гончарова, Толстого и Чехова. Нынче в НКВД накапливаются сообщения, которые в просторечии именуют доносами, едва ли не на всех сколько-нибудь известных писателей, художников, композиторов, конструкторов, учёных и их соседей по коммунальной квартире. Отчасти это, конечно, следствие бдительности, чувства гражданского долга, однако в массе своей откровенная клевета. Как только в НКВД поступает три и более таких «сообщений», в соответствии с законом начинается следствие, которое обязано выяснить, насколько это бдительность честного советского гражданина, насколько клевета завистника и подлеца. На следствии открываются такие бездны человеческой низости, что оно может продолжаться годами, захватывая всё новых и новых завистников и подлецов. В конце концов всё тот же итог: ценные для советского общества люди отправляются в лагеря. Хотя, по правде сказать, какое же это место для изобретателя, для крупного учёного, для конструктора высшей категории в лагерях?

Берия тоже нашел, что не место. Как видно, в его душе заговорил тот великолепный хозяйственник, который в течение нескольких лет вывел нищую Грузию не просто к достатку, но к процветанию. Он затребовал дела более или менее ценных работников, как уже получивших приговор, так и подследственных. Картина открылась пёстрая и самобытная. Тогда он собственным приказом по наркомату создал «Особое техническое бюро при Народном комиссаре внутренних дел Союза ССР» и сам возглавил его. В Бюро его решением были созданы группы по специальностям: самолетостроения и авиационных винтов, авиационных моторов и дизелей, военно-морского судостроения, порохов, артиллерии, снарядов и взрывателей, броневых сталей, боевых отравляющих веществ и противохимической защиты, внедрения в серию авиадизеля АН-1, при заводе № 82 Группы возглавили помощники начальника Бюро. Помощники обеспечили помещение, рабочее место, материально-бытовое обслуживание каждого работника группы, обеспечили консультации и подготовку к производству опытных моделей и образцов, опросили работников, кто и чем может и хотел бы заняться, составили тематические планы и утвердили их в Наркомате обороны с учетом пожеланий самого Наркомата, и вызволенные из лагерей, но всё ещё заключённые с головой ушли в любимое дело.

Об этом товарищ Берия, конечно, не говорит. Он говорит о том, что весь аппарат управления в Советском Союзе никуда не годится:

– Вместо конкретного оперативного разрешения вопросов некоторыми нашими хозяйственными наркоматами и особенно их главками созываются не всегда вызываемые необходимостью всевозможные совещания, часто с вызовом большого количества работников с периферии. Вопросы к совещаниям подготавливаются плохо, сами совещания затягиваются, и вызванным товарищам днями и неделями приходится оставаться в Москве. Выполнение вынесенных совещаниями решений и резолюций никем не контролируется, в ряде случаев они месяцами залеживаются у руководителей хозяйственных организаций и предаются забвению. Некоторые наркоматы издают колоссальное количество приказом и распоряжений, но действительного контроля и за выполнением этих приказов и распоряжений не организуют. Поэтому не редки случаи, когда по одному и тому же вопросу издаётся ряд приказов одинакового содержания или даже противоречащих друг другу. Например, Наркомзем Союза за 1938 год издал свыше полутора тысяч приказов и распоряжений, не считая приказов и распоряжений по назначению и перемещению, а Наркомвод – девятьсот приказов. Ввиду такого, я бы сказал, безответственного отношения некоторых руководителей хозяйственных наркоматов и их главков к своим же собственным приказам и распоряжениям эти документы теряют силу и авторитет, безнаказанно нарушаются и игнорируются. Всё это в значительной мере объясняется тем, что эти товарищи недостаточно изучают и вникают в порученное им дело, плохо знают кадры и слабо связаны с местами.

Вот беда так беда. Куда ни ткни, всюду новые люди нужны, а эти безнадежно больны, невежеством, тупостью, ленью больны. Только это – потом. Он торопится в свой кабинет. Так и есть, английское радио сообщает, что лидер Словацкой народной партии Йозеф Тисо, монсеньор, премьер-министр и министр внутренних дел, был принят в Берлине с почестями, подобающими главе государства, фюрер удостоил личной беседы. Монсеньору, премьер-министру автономной Словакии в рамках Чехословакии льстит явно своекорыстное внимание фюрера. Что ему нужно? Сущие пустяки, без малейшего намёка на выкрутасы с говядиной и кукурузой, о которых так вдохновенно вещал господин президент Соединенных Штатов Америки перед членами сенатской комиссии по военным делам. Фюрер даже не требует, он информирует: глава словацких националистов обязан нынче же объявить о полном отделении словаков от чехов, и весь разговор. И монсеньор, премьер-министр, министр внутренних дел со смиренным восторгом благодарит за честь отныне возглавлять независимую Словакию. Польский министр иностранных дел заявил, что его правительство полностью сочувствует чаяниям народов Словакии, чем, без сомнения, провоцирует распад соседнего государства, в надежде урвать ещё что-нибудь. Отвечая на запрос о гарантии чехословацкой границы, Чемберлен напоминает лидерам оппозиции, что гарантии распространяются только на неспровоцированную агрессию, но такой агрессии пока нет, то есть с ловкостью фокусника уклоняется от прямого ответа. Итак, фюрер организует отделение Словакии, что ослабит Чехию и политически и ещё больше экономически по крайней мере на треть. Чемберлен даёт понять, что пальцем не шевельнёт, если агрессия со стороны Германии будет и дальше представляться неспровоцированной. Английский капитал ринется в Словакию на поживу и вновь развязывает фюреру руки, захватчику остаётся только придумать какой-нибудь трюк, чтобы захват не представлялся английскому, а заодно французскому и американскому капиталу захватом. Придумает. Много времени не займёт. И вот поразительно что: фюрер упорно молчит о западных землях, отторгнутых у Германии по подлому Версальскому миру Францией, Бельгией, Данией, а на востоке у него боль, тоска и слёзы в глазах, точно на востоке орудует шайка оголтелых бандитов, готовых вырезать весь немецкий народ. Сомневаться нельзя: с Чехословакией будет покончено, непременно будет покончено не сегодня, так завтра. Отдадут? Скорее всего отдадут. Вопрос в том, за кого фюрер примется после неё? Это уже слишком ясный вопрос: Польша, Литва. Отдадут? Как не отдать: фюреру с Советским Союзом общая граница крайне нужна. Иначе как он на Советский Союз нападёт?

На вечернем заседании четырнадцатого марта председательствующий Щербаков дает слово для доклада о третьем пятилетнем плане товарищу Молотову. Товарищ Молотов поднимается на трибуну. Его приветствуют стоя бурной овацией, криком «ура!»

Председатель Совета народных комиссаров повторяет, что страна вступает в новый период своего экономического и социального развития. Этот новый период характеризуется строительством коммунизма. Для победы коммунизма необходимо производить изобилие предметов народного потребления, с тем, чтобы в равной мере удовлетворить все насущные потребности всего населения СССР, исключив не только бедность, но и неравенство потребления. Третий пятилетний план является первым шагом на этом пути, шагом значительным. Внутренний валовой продукт, в ценах 1926–1927 годов, должен возрасти с 96 миллиардов до 174 миллиардов рублей, то есть в 1,8 раза. Среднегодовой прирост промышленной продукции в 13,5 процента, причём стоимость одного процента прироста возрастёт с девятисот миллионов до миллиарда восьмисот миллионов рублей. Производство зерна должно увеличиться до 128 миллионов тонн в год. Это грандиозные задачи. Они потребуют организованности и напряжения всех сил. В результате Советская страна должна не только догнать экономически все ведущие страны капитализма, включая Соединённые Штаты Америки, но и обогнать их.

– Мы идём на это соревнование, уверенные в своих внутренних силах, уверенные в нашей победе. В лагере капитализма картина совсем другая. Там уже давно потеряна вера во внутренние силы развития. Там страсти горят вокруг вопросов о новом переделе мира. Там, одни с ножом за пазухой, другие с мечом в руках, ведут борьбу вокруг колоний и вокруг перекройки государств в пользу сильных держав. Там льются речи о том, кто кого обделил после первой империалистической войны при дележе колониальных земель, кто ограбил и кто ограблен в этой дележке при последних перекройках колоний и при послевоенном дележе земель в Европе. Там уже дело не ограничивается простыми угрозами войны. Империалистическая война, захватывающая ряд стран Европы и Азии, уже ведется и приняла громадные размеры. Опасность новой всемирно-исторической бойни нарастает, особенно со стороны фашистов и их покровителей. Но наши люди могут, ведь, иметь свое мнение по поводу такого рода дел. Они будут исходить, прежде всего, из своего опыта, из того, как у нас не путём захвата колоний и получения чьей-либо помощи извне, а исключительно на основе роста внутренних сил страны, народы Советского Союза решают задачи хозяйственного роста и идут неуклонно вперёд по пути подъёма. В нашей стране найден путь к подъёму народного хозяйства, к расцвету национальных культур без насилия народа над народом, а в дружной работе многих народов на свое общее дело…

Он почти не слушает, пропускает знакомые цифры, продуманные, взвешенные им самим несколько раз, и пафос оратора, ещё вчера понятный и близкий, ему уже чужд. У него остаётся всё меньше сомнений, что ни одна из этих целей не будет достигнута. Содержание и формы соревнования с капиталистическим миром резко изменятся, если не сегодня, так завтра. Отныне, и на долгие годы вперед, соревноваться придётся в увеличении армии, в гонке вооружений, в количестве артиллерийских орудий, самолётов и танков, в демонстрации силы, и ещё хорошо, если соревнование ограничится одной демонстрацией, не превратится в соревнование на бесчисленных полях кровавых сражений, в соревнование пролитой крови, количества ненужных, неоправданных, преступлением капитала обусловленных материальных и человеческих жертв.

Подтверждение его горьких предвидений не заставляет себя долго ждать. Четырнадцатого марта перед парламентом в Прессбурге просто-напросто зачитывается присланный Риббентропом, но переведённый на словацкий язык манифест, Словакия объявляет себя независимой и отдаётся под покровительство фашистской Германии. Полк СС входит в промышленный район на севере Чехии и отрезает полякам возможность отхватить ещё один жирный кусок от наполовину уже обескровленного, ограбленного соседа. Вторжение, таким образом, решено. Остаётся увидеть, каким надувательством самая наглая, очевидно не спровоцированная агрессия будет представлена «просвещенному», а на деле такому же агрессивному миру как освободительная война.

Он разрывается между новостями и съездом. Он то сидит неподвижно в президиуме, погружённый в свои размышления, пытаясь угадать ход событий, чтобы приготовиться к ним, чтобы и самые неожиданные из них не застали врасплох, то выходит, просматривает обзоры иностранных, в особенности английских газет и сообщения радио, выслушивает доклад то руководителя военной, то руководителя личной разведки, просит докладывать каждый час, возвращается и погружается в думы.

Наконец резидент в Праге, утренние газеты, радио Парижа и Лондона передают вполне очевидную новость: пятнадцатого марта немцы оккупируют Чехию и вводят войска в приграничную зону Словакии, а венгры захватывают так называемую Подкарпатскую Украину. Но вот о чём он и подумать не мог: сильная, отлично вооруженная чешская армия, способная дать агрессору достойный отпор, покорно складывает оружие, ни один чех не бросается защищать недавно обретённую независимость, подаренную им англичанами в благодарность за разжигание гражданской войны в революционной России, по захватчикам не производится ни единого выстрела, почему?! Тайна становится вскоре известной. И вновь можно только посмеяться над пророчествами господина президента Соединенных Штатов Америки. Эмиля Гаху, доктора прав, президента независимой Чехословацкой республики, просто, как верного подданного, вызывают в Берлин. Ему ничего не говорят ни о кукурузе, ни о говядине. Его встречают со всеми почестями, которые предписаны протоколом. Просят подождать. Престарелый, болезненный Гаха долго томится, не имея понятия, что ему предстоит. Его вводят в имперскую канцелярию во втором часу ночи. Фюрер не встаёт из-за письменного стола, Рядом с ним глыбой мяса и жира возвышается Геринг. В глубине кабинета стоит в молчании худощавый подтянутый Кейтель. Гаха приветствует фюрера, выражает признательность за оказанную ему честь, уверяет, что давно желал познакомиться с человеком, чьи замечательные мысли он изучает и перечитывает, для чего-то кратко излагает свой жизненный путь, прибавляет, что он старый человек и что он убеждён, что отдать Чехословакию в руки фюрера, значит отдать её в надежные руки. Человек с надёжными руками взрывается благородным негодованием: чехи враждебны Германии, нынешнее правительство бессильно, дух Бенеша всё ещё жив, его терпению приходит конец! В шесть часов по берлинскому времени в Чехию со всех сторон войдёт немецкая армия, немецкая авиация займет аэродромы, как военные, так и гражданские. Он видит всего две возможности. Во-первых, немецкие войска войдут с боями, тогда сопротивление чехов будет жестоко подавлено. Во-вторых, немецкие войска не встретят сопротивления со стороны чешской армии, тогда будет легче дать Чехии широкую самостоятельность, автономию, даже некоторую меру национальной свободы, правда, ничего не упоминает о гербе и флаге. Приглашение господина президента в Берлин – это последняя услуга, которую он может ему оказать. Время бежит, ему почти неудобно напоминать, что на каждый батальон чехов приходится дивизия немцев. Гаха едва не лишается речи, почти невнятно лепечет, как он может удержать от сопротивления весь чешский народ всего за четыре часа до вторжения. Фюрер кричит:

– Военная операция запущена в ход! Её не остановить! Обратитесь в ваши инстанции! Это серьёзное решение! Я не вижу впереди возможности долгого периода мира между нашими с вами народами! Если решение будет иным, я предвижу, что Чехия будет уничтожена! Моё решение бесповоротно! Что такое решение фюрера – это известно!

Президент выходит из кабинета уже на ватных ногах. Он пытается дозвониться до Праги, но быстро дозвониться не удаётся. Геринг без церемоний напоминает ему, что время уходит, грозит, что превратит Прагу в развалину, как это сделано с кое-какими известными Гахе испанскими городами. Президенту становится плохо. Доктор возвращает его к жизни, лишь бы никто не подумал, что его убили в Берлине. Едва ли уже понимает, что делает, уже не существующий президент отдаёт Праге приказ не оказывать немцам никакого сопротивления, затем подписывает документ, что он в здравом уме и твёрдой памяти вкладывает судьбу чешского народа и самой Чехии в руки фюрера Германского рейха. Его выводят, обещая сохранить почётный пост президента только что уничтоженного им государства. Фюрер врывается в комнату своих секретарш и возглашает в экстазе, отрывисто и бессвязно:

– Девочки, расцелуйте меня! Он подписал! Это самый великий день моей жизни! Чехословакия перестала существовать! Я войду в историю как самый великий немец!

Спустя два часа солдаты в шинелях мышиного цвета переходят обезоруженную границу. В Праге, как и в Москве, холод и снег. По обочинам стоят толпы людей. Передние ликуют, одни от души, другие повинуясь приказу, задние молчат, смотрят угрюмо, прячут глаза. Уже вечером фюрер с полнейшим спокойствием, с непоколебимой уверенностью в себе въезжает в захваченную страну, въезжает не в танке, не на броневике, а в открытом автомобиле и занимает замок в Градчанах. В тот же день Чехию стирают с карты Европы. Её территория провозглашается протекторатом Богемии и Моравии, а Словакия, также безмолвно, становится сателлитом Германии. Мало того, что фюреру, не затратившему ни пфеннига, достаётся, с молчаливого согласия англичан и французов, в полной сохранности вся авиация (1582 самолёта), вся бронетехника (486 только тяжёлых танков), все запасы боеприпасов отменного качества, заготовленные для большой чешской армии впрок (несколько миллиардов патронов и до трёх миллионов гранат), а также 581 противотанковая пушка, 2175 орудий разных калибров, 735 минометов, 42 876 пулемётов, 114 000 пистолетов и 1 020 000 винтовок. Фюреру, также без единого пфеннига, достаётся, не получив никаких повреждений, громадный комплекс заводов Шкода, производивший новейшее оружие, тоже отменного качества, с десятками тысяч инженеров, техников и рабочих высокой квалификации, с первоклассным оборудованием самых современных конструкций. Фюреру, также без единого пфеннига, достаётся, не получив никаких повреждений, крупнейший угольно-металлургический комплекс в Витковцах, контрольный пакет которого принадлежит Ротшильду, английскому подданному. Обладая столь мощной промышленной базой, нацистская Германия в мгновение ока получает контроль над экономикой стран Юго-Восточной Европы, Румынии, Венгрии и Югославии прежде всего, а германская армия становится как минимум вдвое сильней, тогда как Красная Армия может стать намного слабей, поскольку получает, согласно контракту, оружие с чешских заводов. Кажется, прогнившим демократиям и этого мало. В Дюссельдорфе того же дня крупнейшие германские и английские промышленники и финансисты подписывают сердечное соглашение о взаимном финансировании своих предприятий. Правда, господин президент Соединённых Штатов Америки тут же объявляет, что отныне станет иметь дело только с чешским правительством в эмиграции, и замораживает золотовалютные резервы, опрометчиво помещённые чешским правительством в американские банки, правительство Англии объявляет о том же, но тайно возвращает в Чехию те золотые запасы, которые были переданы ему на хранение, что не может не послужить ускоренному вооружению вермахта. Лицемерят, подличают совместно, точно договорились. Их не огорчает падение Чехии. Их оно радует. Господин президент Соединённых Штатов Америки выражается не совсем ясно, однако понятно, что исчезновение какой-то Чехии с карты Европы его не очень тревожит, он даже надеется, что продвижение фюрера на восток европейским демократиям, по крайней мере, принесёт облегчение, то есть, другими словами, доволен вполне.

Итак, на Версальской системе, хранить которую как зеницу ока обязались Англия с Францией назад тому всего двадцать лет, окончательно и бесповоротно поставлен жирный, с глумливой свастикой крест. Еще более жирный, с глумливой свастикой крест поставлен на соглашении в Мюнхене, где договорились совместно решать вопросы о новом поругании учреждённых в Версале границ. «Франция и Англия были вправе ожидать, что в случае возникновения новых осложнений в Центральной Европе рейх будет консультироваться с ними, горько сетует из Берлина французский посол. – Франция и Англия не могли также полагать, что руководители рейха отнесутся к Мюнхенским соглашениям и к последовавшим за ними декларациям как к пустым бумажкам… В действительности так и произошло. Мюнхенские соглашения больше не существуют…» «Страшная чаша весов, констатирует Черчилль, – склоняется на сторону Гитлера…» И прибавляет, что Чемберлен позволил самым примитивным образом себя обмануть. Что обмануть! Много больше, чем обмануть. Получив столь мощный промышленный потенциал, Германия может хоть завтра вооружить по крайней мере сорок новых дивизий, а через год и все шестьдесят и таким образом сравняет свою военную мощь с вооружёнными силами Франции. Чехию, разумеется, не жаль ни Англии, ни Франции, плевать им на Чехию, как плевать на все малые народы Европы, если это в данный момент отвечает их стратегическим интересам. Однако на перспективу получить добрую сотню немецких дивизий на французской границе так просто не наплюешь. Добрая сотня немецких дивизий на французской границе не может не входить в самое прямое и непосредственное противоречие со стратегическими интересами и той и другой. Тут волей-неволей придётся что-нибудь предпринять. Но что? Единственно верным и действенным шагом, теперь уже во имя собственной безопасности, был бы самый определённый, самый резкий, даже грубый протест и столь же грубое требование не медля ни часа вывести вермахт из Чехии, сопровождая требование хотя бы частичной мобилизацией. Пойдут ли на это крикливые европейские демократии? Струсят ли вновь и пустой болтовней поощрят агрессора дальше, как можно дальше идти на восток?

Ждать ответа оказалось недолго. Не успевает фюрер въехать в безмолвную Прагу в открытом автомобиле, несмотря на лёгкую мартовскую метель, не успевают газеты и радио разнести по миру эту мрачную весть, как Чемберлен, будто падение Чехии ему было известно заранее, выступает в английском парламенте. И о чём же говорит сукин сын? Он информирует невозмутимо, точно речь идет о победителе в гольф:

– Оккупация Богемии германскими вооружёнными силами началась сегодня в шесть часов утра. Чешский народ получил приказ от своего правительства не оказывать сопротивления.

Вот те на: выходит, что враги народа засели в чешском правительстве и что чехи бараны, которых куда угодно можно погнать, было бы кому погонять. Далее выясняется, что сам Чемберлен не более чем лицемер и подлец. Ведь именно Англия гарантирует независимость и неприкосновенность Чехословакии, но именно Англия не собирается обеспечивать эти гарантии ни своим авторитетом, ни тем более своими вооружёнными силами. Почему? А видите ли, господа, потому, что гарантии давались Чехословакии, а где она нынче, эта Чехословакия? Ещё вчера была Чехословакия, и вчера мы были бы обязаны исполнить наши гарантии. Это вчера. А нынче была да сплыла.

– Теперь, однако, положение изменилось, поскольку словацкий парламент объявил Словакию самостоятельной. Эта декларация несёт в себе конец внутреннему распаду государства, границы которого мы намеревались гарантировать, и правительство его величества по этой причине не может считать себя связанным этими обязательствами.

И завершает не моргнув глазом, точно кто-то нуждается в его сожалениях:

– Естественно, я горько сожалею о случившемся, но мы не допустим, чтобы это заставило нас свернуть с нашего пути. Будем помнить, что чаяния народов всего мира сосредоточены по-прежнему в надежде на мир.

От Мюнхена не отрекается, уверяет палату, что политика Мюнхена пользуется полной поддержкой со стороны общественного мнения всего мира, а потому правительство его величества, как и прежде, станет стремиться к разрешению всех споров между державами только мирным путем.

Каков молодец?!

Оппозиция, разумеется, встречает речь премьера в штыки, что входит в обязанность любой оппозиции, это у них такая игра. Интересно, что с его позицией согласны не все консерваторы. Иден, очень неглупый, способный иметь своё мнение, что большая редкость в условиях демократии, предупреждает, что Чехословакией дело не кончится, что за Чехословакией последуют и другие малые страны Европы, и предлагает, во-первых, создать коалиционное правительство, и, во-вторых, вступить в тесное сотрудничество с другими миролюбивыми государствами, имея в виду прежде всего Советский Союз. Получив из палаты нужный сигнал, лондонские газеты яростно нападают на этого выскочку в чине ефрейтора, выражаются, правда, довольно витиевато: «постскриптум к Мюнхену», «чудовищное преступление», «жестокий и брутальный акт подавления», требуют сопротивляться фашизму вместе с Францией, США и СССР и прямо указывают, что следующей жертвой агрессии станет Румыния с её громадными запасами нефти, поскольку нынче без нефти нельзя воевать. Тем не менее журнал «Панч» как ни в чём небывало помещает карикатуру на Джона Буля, который со вздохом облегчения пробуждается от кошмарного сна, а из окошка выпархивает его недавний «страх перед войной».

У товарища Сталина никогда не возникало сомнений, что политика в насквозь прогнивших западных демократиях зависит не столько от собственных убеждений, сколько от курса на бирже и хорошо оплаченных криков газет, но не так же бесцеремонно и резко, как премьер-министр отличается в Бирмингеме. Всего два дня спустя Чемберлен кается в собрании тамошних консерваторов, что был излишне умерен в парламенте, но всего лишь потому, что не располагал всеми сведениями о происшедшем, точно ему было мало знать, что целое государство Восточной Европы вдруг перестало существовать. Глава правительства укоряет германского лидера, за что бы вы думали? Только за то, что тот нарушил слово, данное в Мюнхене, больше никого не захватывать без консультаций с ним и его сотоварищем Даладье, точно сам только что не нарушил собственные гарантии, данные Чехословакии именно в Мюнхене, и с благородным негодованием перечисляет бесстыдные заверения фюрера «это мое последнее территориальное притязание в Европе», «я больше не заинтересован в Чешском государстве и могу гарантировать это», «нам не нужно покорять чехов». Кажется, ясно, что обнаглевшему, никогда не скрывавшему своих целей фашисту верить нельзя, что глава английского правительства так прямо и должен объявить об этом партийным соратникам, во время выборов поддержавшим его. Так ведь нет. Вместо этого Чемберлен предпочитает кликушествовать:

– Я убеждён, что после Мюнхена значительное большинство английского народа разделяло мое искреннее желание проводить ту же политику и дальше, но сегодня я разделяю его разочарование, его негодование в связи с тем, что эти надежды так жестоко разбиты. Как можно примирить события этой недели с заверениями, которые я вам прочитал? Последнее ли это нападение на малое государство, или за ним последует новое? Не является ли это фактическим шагом в направлении попытки добиться мирового господства силой?

Самая мысль, что кто-то помимо Англии, именно силой добившейся мирового господства, смеет силой добиваться власти над миром, приводит Чемберлена в ещё большее и на этот раз искреннее негодование. Чемберлен клянётся, что до последней крайности станет сопротивляться этим попыткам. Каким образом? Не только Англия, вся Европа ждёт на этот самый важный вопрос самого недвусмысленного, самого прямого ответа. Напрасно. Английские политики никогда не дают такого рода ответов, и Чемберлен несёт что-то очень туманное, чего ни один разумный человек не способен понять, а что разумный человек действительно может понять, так это то, что Чемберлен отзывает из Берлина английского посла, естественно, всего лишь для «консультаций», которые ни к чему не ведут.

Товарища Сталина на этой мякине не проведёшь. Он спрашивает, чего ради глава правительства вдруг так решительно опровергает свою речь в нижней палате парламента? Он не может отделаться от предположения, что вновь умиротворительская, вновь подстрекательская речь в парламенте не понравилась не одной оппозиции, но и кое-кому из влиятельных консерваторов, Черчиллю, например, и в парламенте назревало нечто вроде бури в стакане воды, то есть дело дошло до попытки поставить вопрос о доверии правительству и лично Невилу Чемберлену, и Невил Чемберлен поспешил оправдаться, поспешил заверить оппозицию и неких влиятельных консерваторов, что он готов соответствовать, а там, в палате, ничего крамольного он не сказал. Скорее всего, правительство устоит и Невил Чемберлен останется первым министром, что в данных обстоятельствах не имеет большого значения, поскольку главный вопрос заключается в том, изменится ли с падением Чехословакии политика Англии. Его интересует только одно: какие реальные шаги предпринимает правительство его величества, чтобы ни чудовищные преступления, ни акты подавления, ни претензии на мировое господство больше не повторились? Как и следовало, правительство его величества не желает предпринять никаких реальных шагов, в полном согласии с правительствами Франции и США, которые также не желают предпринять никаких реальных шагов, чтобы остановить агрессора, поскольку такая возможность пока ещё есть. Какая это возможность? Именно та, какой воспользовалось правительство Соединённых Штатов Америки против Японии: экономическая блокада. В самом деле, более половины своего стратегического сырья Германия ввозит из английских, французских, голландских колоний и непосредственно из Соединённых Штатов Америки, прежде всего пшеницу и нефть. Правительству его величества, а также правительствам Франции, Голландии и США достаточно прекратить эти поставки, и военная машина Германии остановится сама собой. Вместо этого военной машине Германии предоставляют промышленную базу Чехословакии и как ни в чём не бывало продолжают поставки стратегического сырья, пшеницы и нефти прежде всего. Сам собой возникает вопрос: желают ли эти правительства действительно останавливать агрессора в его устремлении на восток? Ответ очевиден: нет, не желают. И потому товарищ Сталин не удивляется, что правительство его величества рожает всего лишь протест, в котором объявляет открыто, что не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран, то есть, господа фюрер и дуче, что хотите, то и воротите, а правительство его величества будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия и сотрясать воздух клятвами, что окажет сопротивление и не допустит ни того, ни сего. На простом русском языке это не может не означать: нас не трогайте, нападайте на Румынию, нападайте на Польшу, нападайте на Советский Союз, мы вмешиваться не станем, а станем во всю мочь сожалеть. И на другой же день правительство его величества не моргнув глазом проглатывает новое оскорбление. Все правительства мира получают уведомление, что отныне внешними сношениями протектората Богемии и Моравии ведает министерство иностранных дел Третьего рейха, а дипломатические миссии в Праге с этого дня не могут существовать и должны быть преобразованы в консульства. Фюрер не то испытывает презренных лавочников, не то потешается над ними: как, мол, они? А они ничего, воле фюрера лавочники покорны и без малейшего возражения преобразовывают дипломатические представительства в генеральные консульства, закрепляя этим актом непротивления злу насилием исчезновение Чехословакии с карты Европы.

Наконец и Шуленбург доставляет Литвинову ноту Третьего рейха. Её русский текст Литвинов передаёт товарищу Сталину. Он читает и поднимает глаза:

– Он что, держит нас за болванов? Разве маленькая Чехия угрожала Третьему рейху? Разве маленькая Чехия способна кому бы то ни было угрожать? Разве может быть опасным народ, который без единого выстрела впускает в свои пределы врага? Такой народ достоин презрения, да, тем не менее право на презрение ещё не дает права на насилие. Нет, не даёт.

Литвинов склоняет голову и вертит в руке карандаш.

Он прищуривается и спрашивает:

– Что вы намерены отвечать?

Литвинов страсть как не любит такого рода вопросов и отвечает уклончиво, что, по его мнению, акт агрессии следует осудить, впрочем, не прибегая к крайностям тона.

Он возмущён:

– Напротив, тон должен быть резким, я бы сказал, даже жёстким. Мы не можем оставаться спокойными, когда многочисленные акты агрессии не вызывают никаких ответных действий со стороны западных демократий. Мы не можем оставаться спокойными, что германский фашизм ни разу не вспомнил о том, что Версальская система отняла у Германии Эльзас и Лотарингию, южный Шлезвиг, Эйпен и Мальмеди, зато постоянно твердит об усечении своих восточных границ. Что это означает для нас? Это означает для нас, что германский фашизм дает буржуазным демократиям знать, что его агрессия направлена на восток. На восток – да, но и на запад тоже, чего буржуазные демократии не желают понять. Но мы понимаем.

– Однако немцы в спешном порядке создают Западный вал, линию Зигфрида, как свойственно им выражаться. Разве это не значит, что они скорее боятся западных демократий, чем собираются на них нападать?

– Значит, но значит в определенном, весьма ограниченном смысле. Немцам линия Зигфрида, я полагаю, нужна в двух отношениях. Во-первых, как демонстрация: мы, мол, на вас нападать не собираемся, мы свою оборону крепим. Во-вторых, они боятся нашего союза с буржуазными демократиями, который положит конец их притязаниям. Они и тогда могут рискнуть и напасть сначала на нас, чтобы получить хлеб, уголь и нефть. А что останется делать французам и англичанам? Французам и англичанам останется штурмовать этот Западный вал. На штурм уйдёт месяца два или три. За два-три месяца фюрер рассчитывает разгромить Красную Армию. Похоже, план Шлиффена всё ещё у него в голове. Человек он хоть и неглупый, но по натуре авантюрист, сам не всегда знает утром, какой приказ придёт в голову вечером. И мы в нашей ноте обязаны прямо сказать, что считаем захват Чехии произвольным, насильственным, то есть актом агрессии. Мы не можем признать включение Чехии и, в другой форме, Словакии в состав Германской империи правомерным, отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости, тем более принципу самоопределения, который в национальном вопросе для нашей партии всегда был определяющим, первостепенным. Так и скажите. С этими господами на другом языке изъясняться нельзя, им другой язык не понятен. К тому же, нельзя забывать: мы не буржуазная демократия, – это он подчёркивает особенно, для Литвинова, давая понять, что отлично видит его заблуждения. – Буржуазная демократия корыстна насквозь, а потому насквозь лицемерна. Лавочники на всём наживаются, стократ наживаются на войне, Конечно, особенно на чужой, продавая оружие и той и другой стороне, так же и на своей, производя его в несметных количествах для миллионов своих избирателей, которых шлёт на убой за свои интересы под видом защиты отечества. Возьмите хоть Соединённые Штаты Америки. Вполне посредственная страна, с вполне посредственным уровнем производства, как на дрожжах поднимается в мировую войну, у неё и по сей день вся Европа в долгах как в шелках, Англия прежде всего. Мы – советская демократия. Мы на чужих бедах не наживаемся, мы созидаем на свои средства, добытые своими трудами и на благо народа. Нам никакая война не нужна, ни своя, ни чужая, своя, разумеется, прежде всего. Нам нужен мир, желательно, чтобы он был всеобщим и навсегда. В условиях всеобщего мира наши достижения весомей, видней. А потому мы видим вещи так, как они есть. Наше заявление должно быть таким.

Он подошёл к столу, поднял листок и прочитал:

«Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также Словакии, правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости и принципу самоопределения народов. По мнению Советского правительства действия Германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы ещё ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов…»

– Текст опубликуйте в «Известиях».

– Я с вами согласен. А как быть с нашим полпредством в бывшей Чехословакии?

– Жду ваших предложений.

Вопрос о полпредстве пока подождёт. А теперь на утреннем заседании начинается доклад товарища Жданова об изменениях в Уставе ВКП (б), может быть, самый важный на съезде. Партия наконец из партии революционной, партии рабочего класса должна стать партией мирного строительства, партией общенародной. Для достижения этой многознаменательной цели предлагается упразднить приём в партию по категориям, то есть по принципу классового деления на рабочих, крестьян и государственных служащих, когда предпочтение отдавалось рабочим, и установить единые права для всех категорий советских граждан, как это закреплено в Конституции. Далее, Жданов предлагает упразднить кооптацию во время выборов в руководящие органы партии и голосование списками, отныне во всех случаях выборы должны стать персональными и при тайном голосовании, тоже в соответствии с Конституцией.

Он всегда, и всегда с болью, помнит, с каким напряжением всех его сил, какими уступками, какими жестокими жертвами членам ЦК, членам Политбюро он сохранил в Конституции статью о тайном голосовании, даже в Политбюро он был тогда в меньшинстве. На этот раз вопрос о тайном голосовании в партии он выносит на съезд. Чем порадуют его делегаты? Многих из тех, кто его жертвы принял, теперь уже нет, многих, однако не всех. Одни известны ему, другие таятся, молчат и, видимо, будут молчать, долго ли? до какого удобного случая? Люди трусоватые, подлые, заливаются соловьями, славят товарища Сталина, но что готовят ему за кулисами? Что?

Жданова, похоже, не тревожат сомнения. Жданов несколько напряжённым, возвышенным тоном продолжает перечислять. Массовые чистки отменяются, что должно служить гарантией от массовых репрессий. Чтобы окончательно выполоть из Устава малейшие признаки революционности и максимализма, предлагается больше не требовать от вступающих в партию досконального знания Устава и Программы партии, то есть прежде всего глубокого изучения марксистко-ленинской науки о социалистической революции, а лишь признания их. Но этого мало. Партия должна не только стать общенародной, партией мирного строительства. Партия должна отделиться от государства. Вернее, государство должно отделиться от партии.

Занятый своими мыслями, он слушает в пол-уха и вздрагивает. Здесь самый запутанный, самый сложный и самый главный узел проблем. Он с тревогой, однако без удивления наблюдает, как руководители партии легко, без зазрения совести превращаются в бюрократов, в касту неприкасаемых, которой и море по колено, и не писан закон, и право дано на любой произвол, единственно потому, что в кармане партийный билет и, конечно, наган. Он тревожится потому, что с торжеством этой касты погибнет социализм, погибнет Советская власть. Он не удивляется, потому что превращения этого рода вполне объяснимы марксистской теорией. В чём тут дело? Дело тут в том, что рост производительных сил, изменение производственных отношений, даже победа социализма не предполагают автоматической перемены сознания. Напротив, с неизбежностью естественнонаучных законов сознание всегда отстаёт не менее чем на два, а то и на три поколения от роста производительных сил, от изменения общественных отношений. Общественное воспитание, правильно поставленное, может тут кое-что изменить, однако отменить естественнонаучный закон невозможно. Тут нужны иные, для него вполне очевидные меры. Руководящие органы партии необходимо лишить права вмешиваться в дела производства и государства. Пусть они занимаются агитацией и пропагандой, пусть развивают теорию дальше, ибо без обогащения теории новыми положениями движение общества вперёд невозможно. Да кто же из этой касты неприкасаемых способен не то что заниматься теорией, а хотя бы пропагандировать уже принятые решения партия? Почти что никто. Им придётся уйти, уступить место другим. Беда именно в том, что в этот узел завязаны маленькие, пошленькие, эгоистические интересики многих людей, которые нынче всё, а завтра, разделись государство и партия, станут ничем. Кто согласится на это? А если и согласится из трусости, кто примирится?

А Жданов тем временем рассуждает:

– Производственно-отраслевые отделы ныне не знают, чем им, собственно, заниматься, допускают подмену хозорганов, конкурируют с ними, а это порождает обезличку и безответственность в работе. Производственно-отраслевые отделы ЦК ВКП (б) должны быть ликвидированы.

Значит ли это, что партия целиком и полностью уходит из производства. В том-то и дело, что вовсе не значит. Руководящим органам власти товарищ Сталин предполагает противопоставить партийные массы. Участие в производственных процессах должно быть перенесено на места. Мысли товарища Сталина товарищ Жданов доводит до съезда:

– За истекший период укрепились первичные партийные организации, являющиеся основой нашей партии, улучшилась их связь с массами, повысилась авангардная роль коммунистов, поднялся уровень партийной жизни. Партийные организации ближе подошли к практическим хозяйственным и культурным вопросам социалистического строительства. Опыт показал, что успешная работа партийных организаций была обеспечена там, где первичные партийные организации сумели сочетать партийно-политическую работу с борьбой за успешное выполнение производственных планов, за улучшение работы государственного аппарата, за освоение новой техники, за укрепление трудовой дисциплины, развёртывание стахановского движения, выдвижение на партийно-хозяйственную работу новых кадров. И, наоборот, там, где партийные организации отошли в сторону от хозяйства, ограничив свои задачи пропагандой и агитацией, или там, где партийные организации приняли на себя несвойственные им функции руководства хозяйством, подменяя и обезличивая хозяйственные органы, там работа неизбежно попала в тупик.

Каста неприкасаемых не сдастся без боя. Она станет использовать и уже использует против рядовых членов партии, которые попытаются указать ей на то, что, вмешиваясь в дела производства, она нарушает партийный устав, тот аппарат насилия, который она всё ещё держит в своих руках:

– Опыт показывает, что в практике права членов партии часто нарушались. Нередки случаи преследования и гонения за критику и самокритику со стороны бюрократических и враждебных элементов. Нередки случаи, когда решение, касающееся деятельности или поведения того или иного члена партии, выносятся в его отсутствие. Известно немало фактов, когда враждебные и бюрократические элементы запрещали членам партии обращаться с тем или иным заявлением в партийные инстанции. Враждебные элементы широко культивировали практику противопоставления служебной дисциплины, как высшей, дисциплине партийной, разлагая тем самым честных работников.

Чтобы пресечь произвол враждебных и бюрократических элементов, рядовым членам партии отныне предоставляются более широкие и более действенные права:

1. право критиковать на партийных собраниях любого работника партии;

2. право избирать и быть избранными в партийные органы;

3. право требовать личного участия во всех случаях, когда выносится решение о их деятельности или поведении;

4. право обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию вплоть до ЦК ВКП (б).

При всей важности именно этого пункта повестки дня, ему всё время приходится отвлекаться, благо все положения доклада Жданова предварительно продуманы, выверены, а потом ещё раз согласованы с ним. Он то покидает президиум, то возвращается. В приёмную комнату его то и дело вызывает Литвинов. Кажется, в Лондоне события принимают неожиданный поворот. На приём к Галифаксу является румынский посол, что необычно уже само по себе. Его сообщение производит сильное впечатление даже на невозмутимого лорда. Видите ли, господин министр, у нас переговоры с Германией по вопросам торговли. На этих переговорах экономическая миссия Германии во главе с советником германского министерства народного хозяйства Вольтата потребовала, чтобы Румыния постепенно ликвидировала собственную промышленность, отказалась от торговли со всеми другими странами, направляла весь свой экспорт в Германию и обязалась только из Германии получать весь свой импорт, в обмен на обещание, что Германия гарантирует наши границы. Это похоже на ультиматум. Если румынское правительство не удовлетворит это требование, Румыния может оказаться в положении Чехии. В результате захвата Чехии при полной пассивности западных держав у нас в Бухаресте создалось впечатление всемогущества Гитлера в Центральной и Юго-Восточной Европе. Ввиду этого румынскому правительству необходимо определить свою линию поведения. Однако, прежде чем сделать окончательный выбор, румынское правительство хотело бы получить от английского правительства, может ли Румыния рассчитывать на поддержку Англии в борьбе за свою независимость. Так вот, господин министр, моему правительству хотелось бы знать, что намерено предпринять правительство его величества в том случае, если Германия нападёт на Румынию? Не находит ли правительство его величества, что объединение усилий Англии и Франции с усилиями Польши, Румынии, Югославии, Турции и Греции может гарантировать безопасность Румынии, а вместе с ней и безопасность в Европе? Другими словами, не министр великой державы, а министр маленькой, слабосильной Румынии предлагает создать широкую коалицию большинства заинтересованных государств. И что Галифакс? После беседы с ним румынский посол рассказывает советскому полпреду в Лондоне, будто бы его сообщение произвело на министра иностранных дел Англии «сильное впечатление». В чем это «сильное впечатление» заключается? Оно заключается в том, что Галифакс пообещал дать ответ на поставленный румынским правительством вопрос через два-три дня, и между прочим особенно интересовался состоянием румыно-советских отношений и даже задал вопрос, какова была бы позиция СССР в случае германской агрессии против Румынии.

Слухи о возможном захвате Румынии, видимо, переполошили наконец Чемберлена, переполошили, скорее всего, новым посягательством на мировое господство, которое Англия не желает отдавать никому. Уже они опровергнуты: ультиматума не было, переговоры только ещё начались, а премьер-министр не приходит в себя, что и понятно. Лавочники, как никто, знают, что такое нефть, как знают, что такое уголь и хлеб. Мировое господство и есть нефть, уголь и хлеб, а потому ради нефти, хлеба, угля они перережут глотки друг другу и уже принимались резать множество раз. Не теряя минуты времени Галифакс рассылает в Париж, Москву, Варшаву, Анкару и менее значимые столицы Юго-Восточной и Восточной Европы запрос, как они намерены реагировать на германскую агрессию против Румынии, при этом подчеркивает, что ответ получить желательно незамедлительно. Запрос провокационный и подлый. Во-первых, ответ требуется скоропалительный, без предварительного обдумывания и консультаций, а во-вторых, в запросе не говорится ни слова о том, как намерена в этом случае поступить сама Англия, тогда как без Англии коллективная безопасность в Европе не может существовать. Тем не менее, с самого утра английский посол добивается встречи с Литвиновым и задает, на этот раз прямо в лоб, беспокоящий правительство его величества вопрос: какие действия возможны со стороны Советской России, если фашистская Германия захватит Румынию? В тот же час, только что не минута в минуту, Галифакс назначает встречу советскому полпреду Майскому и задаёт ему тот же вопрос и допытывается знать, может ли Румыния рассчитывать на советскую помощь, а если может, то чем, только оружием и амуницией, или возможны более активные формы и под конец допытывается, в каком состоянии находятся советские вооружённые силы. Наконец-то! Правда, немногое, но всё-таки кое-что, поскольку вопрос о коллективной безопасности всех вопросов вопрос. Что Румыния? Румыния частность, малое звено в цепи всеевропейских, всемирных событий. Надо ухватиться за него. Возможно, в этом звене залог всеобщего мира, только браться за это звено надо осторожно, с умом. Ведь в самом этом запросе кроется ещё одна подлость. И вторая подлость тоже ясна. В чём в данном случае заинтересована Англия? В данном случае Англия заинтересована в том, чтобы самой заключить с Германией полномасштабный экономический договор и получить в свое распоряжение её внутренний рынок, о чем переговоры с конца прошлого года идут, не успели воротиться из Мюнхена. Чтобы у Германии не оставалось другого выбора, необходимо от неё Румынию оторвать, но сделать это вдвойне выгодно руками России-СССР. Стоит только нам заявить, что мы окажем Румынии военную помощь, Румыния не станет подписывать с Германией неравноправного торгового договора, Германия вынуждена будет в переговорах с Англией пойти на уступки, подписать выгодный для Англии договор и без промедления напасть на Советский Союз, который своим заявлением прямо укажет, что он для Германии не просто враг, но первый враг, готовый к войне. Таким образом, Англия прямо толкает нас на войну, отлично зная, что мы к войне не готовы, что, стало быть, в данный момент Германия нас разобьёт.

Он прищуривается и проверяет наркома:

– Как вы думаете, что нам надо ответить?

– Наши гарантии.

– Если Румыния к нам обратится?

– Это разумеется само собой.

– Румыния к нам не обратится. Её правительство в плену тех же иллюзий, что и правительство Англии, что и правительства малых стран, составляющих так называемый санитарный кордон, состряпанный в Версале против нас и Германии. По моему мнению, на запрос Чемберлена, который именно в этот момент колеблется и не знает, что предпринять, мы во-первых, отвечаем, запросом, что намерено в этом случае предпринять правительство его величества, а во-вторых разъясняем, что проблему безопасности в Европе надлежит решать конференции представителей Англии, Франции, СССР, Турции, Румынии и Польши. Можно с полной уверенностью сказать, что такая конференция отрезвит агрессора верней и скорей, чем вялые протесты тех, кто до сих пор его поощрял. Другой вопрос, надолго ли отрезвит, но всё-таки отрезвит. Потому отрезвит не очень надолго, что Англия и Франция не хотят с ним воевать и станут воевать только тогда, когда он на них нападёт, это понятно нам, надо думать, это понятно и фюреру. А всё-таки отрезвит потому, что объединение усилий трёх ведущих европейских держав в союзе с некоторыми из малых стран Восточной Европы грозит Германии войной на два фронта, а самая мысль о войне на два фронта бросает в дрожь и не особенно храброго фюрера, и наученных горьким опытом его генералов. Думаю, что для большего впечатления конференцию желательно созвать в Бухаресте. Да, вот ещё что имейте в виду. Бывали случаи, когда английское посольство в Москве позволяло не совсем точно, а на деле превратно, толковать наши обращения к правительству его величества. Было бы благоразумно информировать о наших предложениях не только посла Сидса, но и нашего полпреда в Лондоне Майского. Пусть Иван Михайлович побеседует с Галифаксом, так сказать, в частном порядке. В политике, как я её понимаю, ошибки этого рода надлежит исключать.

В тот же день литовский посол сообщает Галифаксу тревожную новость. По его мнению, новость грозит катастрофой. Дело в том, что литовский министр иностранных дел возвращался из Рима и, на свою беду, сделал остановку в Берлине. Его вызвал к себе Риббентроп и прямо в лоб объявил, что между Германией и Литвой существует как спорный вопрос только Мемель, и как только этот вопрос будет разрешен положительно, между обеими странами установится прямо-таки ангельская гармония. Момент для урегулирования этой проблемы как раз наступил: Литва обязана возвратить Мемель Германии. Сбитый с толку министр и без того общипанной Польшей Литвы отвечал, что без промедления доведет точку зрения Риббентропа до своего правительства как только вернётся в Каунас, вынужденную столицу Литвы, и сообщит принципиальный ответ. Риббентроп прервал его грубо и по-военному отрубил:

– Меня интересуют не принципы, а Мемель. Вот телефон. Берите трубку, звоните премьеру, и мы без проволочек урегулируем эту проблему.

Министр потрясён и буквально умоляет дать ему переговорить со своим правительством не по телефону, а лично, по возвращению в Каунас. Риббентроп нехотя соглашается:

– Даю вам два-три дня на окончательное разрешение вопроса о Мемеле, Если в этот срок вы не справитесь, нам придётся принять иные, более эффективные меры.

Литовский министр дрожью в голосе просит ответа, как правительство его величества станет реагировать на захват Мемеля немцами, поскольку именно англичане в Версале отобрали у Германии Мемель и передали Литве, гарантируя неприкосновенность её новых границ, бедняк забывает, что однажды англичане уже нарушили свои обещания о гарантиях, когда Польша оккупировала юг Литвы вместе с Вильно, её древней столицей. Галифакс с превосходным английским спокойствием выражает сочувствие правительству и народу Литвы, однако, пожевав губами, отмахивается:

– Правительство его величества ничем помочь вам не может.

Очевидно, что времени нельзя терять ни минуты. На другой день Майский встречается с Галифаксом и на первый вопрос, как правительство его величества намерено поступить, если Германия нападет на Румынию, не слышит никакого ответа, а на вопрос о конференции заинтересованных государств слышит в ответ, что правительство его величества уже обсудило эти советские предложения и находит, что такого рода конференция нецелесообразна в настоящий момент. Майский, человек довольно наивный, настроенный на романтический лад, хоть и умный, опытный дипломат, искренне удивлён:

– Но почему?

Ответ, данный с невозмутимым высокомерием английского лорда, должен бы был его отрезвить:

– Правительство его величества не имеет такого человека, которого могла бы направить на конференцию своим представителем, да и, поверьте моему опыту, рискованно созывать конференцию, не зная заранее, чем она может закончиться.

Майский ещё более удивлён:

– Если позволите узнать моё мнение, конференция не может закончиться неудачно, если будут единодушны такие державы, как Англия, Франция и СССР.

– Мне трудно разделить ваш оптимизм, при всем моём уважении к вам. Впрочем, сознавая необходимость действовать без промедления, правительство его величества, а также правительство Франции, ведут переговоры о другой мере воздействия на агрессора, которая может заменить предложение правительства, которое вы представляете.

– Не мог бы я знать, хотя бы в общих чертах, какова эта мера?

– Об этом говорить преждевременно.

Вместе с отчётом Майского поступает ещё одно донесение, по тайным каналам, от человека, который читает бумаги премьера. Из донесения следует, что Чемберлен, чтобы увериться в правильности решения, которое должен принять, запрашивает комитет начальников штабов, и комитет отвечает коротко и ясно:

«С военной точки зрения СССР в настоящее время является неизвестной величиной…»

И в какой исторический, в известном смысле переломный момент даётся такой очевидно провокационный ответ? Такой очевидно провокационный ответ даётся именно в исторический, в известном смысле переломный момент, когда фашист Франко, в сопровождении двух фашистских генералов, итальянского и германского, под охраной мавританской конницы, тихо, без шума и треска, точно вор, вступает в разгромленный им, испепелённый, преданный демократией лавочников Мадрид и тем закрывает историю Испанской народной республики. Над Испанией опускается тьма, что придаёт вдохновения английским военным.

О чём такой ответ говорит товарищу Сталину? Такой ответ может говорить, во-первых, о том, что британская разведка, самая лучшая и самая подлая в мире, наконец лишилась источников информации и в высшем руководстве партии, и в Наркомате обороны, и в Генеральном штабе, что было бы чрезвычайно приятно, если он в этом случае прав. Такой ответ, во-вторых, говорить может о том, что военное руководство сознательно вводит в заблуждение политическое руководство Великобритании. Тогда для чего? Укажи оно, при возможности получить точные сведения, что Красная Армия по своей численности и технической оснащённости превосходит, на данный момент, армии Франции и Германии, вместе взятые, политическое руководство, так и не сумевшее после Мюнхена перевоспитать зловредного фюрера и направить его на праведный путь, как в упоении уверял и себя, и Англию, и весь мир незадачливый Чемберлен, может пойти на соглашение с Советским Союзом, очень неприятное для промышленных и финансовых воротил, имеющих в Германии крупную и чрезвычайно доходную собственность, в военной отрасли прежде всего. Неужели военная разведка не подозревает о давно разработанных планах нацизма поставить на колени весь мир? Не может этого быть, она не слепая. Впрочем, возможно, военной разведке уже стало известно, что фюрер колеблется между двумя вариантами: ликвидировать Польшу и с её хлебом и нефтью, не менее миллиона тонн в год, ринуться на Советский Союз, захватить ещё больше хлеба и нефти и уже после этого ликвидировать ненавистные ему буржуазные демократии, или наоборот, ликвидировать Польшу, обезопасив свой тыл, с её хлебом и нефтью ликвидировать ненавистные ему буржуазные демократии, получить одним ударом всю колониальную Африку, всю колониальную Азию, весь Ближний и Средний Восток, укрепиться неисчислимым количеством хлеба и нефти и уже после этого не очень трудного подвига уничтожить Советский Союз, который он ненавидит всё-таки больше, чем демократию лавочников и разного рода пройдох. В таком случае, военное руководство пытается скрыть, что эта чопорная, презирающая всех и вся Англия ни к какой войне не готова. Политическое руководство станет по-прежнему усердно толкать Германию на восток, а начальники штабов сохранят свои кресла, доходы и головы.

Ответ предполагает, что Чемберлен промолчит, и Чемберлен с удовольствием бы промолчал, подобно Галифаксу сделав вид, что не верит в успех конференции, в которой примет участие Россия-СССР, но ему нельзя промолчать. Широкие круги избирателей в Англии, меньше во Франции всё очевидней склоняются в пользу объединения с русскими для отпора агрессору, а мнением избирателей приходится дорожить. Также понуждаемый острым желанием сохранить своё кресло, Чемберлен направляет своему послу проект декларации, которой правительства Англии, Франции, Польши и СССР заявляют, что в случае новой агрессии они станут совещаться о том, какие шаги следует предпринять для общего отпора агрессору.

Двадцать первого марта закрывается съезд, к удовольствию и удивлению товарища Сталина, чинно и мирно. Новый Устав принимают единогласно, точно не разумеют, чем он грозит едва ли не каждому, кто проголосовал за него, избирают руководящие органы партии, под бурные аплодисменты, «переходящие в овацию небывалой силы и мощи», как отмечает стенографист, в едином порыве исполняют «Интернационал» и с чувством исполненного долга разъезжаются по домам. Товарищ Сталин устраивает праздничный ужин для ближайших соратников и гостей, но ужин ещё не кончается, а в наркомат по иностранным делам поступает новое предложение англичан, которое надлежит безотлагательно рассмотреть и на которое следует дать обдуманный, взвешенный, твёрдый ответ.

Глава четвёртая

С двух сторон

Предложение ещё более поразительно по своей подлости и глупости вместе, чем даже подлый запрос, что станет делать Советский Союз, если Германия нападет на Румынию. Никакой конференции, тем более в широком составе, разумеется, не предусматривается. Англия и Франция в компании с Советским Союзом и Польшей немедленно ставят свои подписи всего лишь под декларацией, то есть под никому не нужной бумагой, в которой грозят Германии в случае новых захватов проконсультироваться между собой и обсудить меры, которые стоит принять только тогда, когда захваты будут в полном разгаре, а то и вовсе успеют закончиться захватом новой страны, в первую очередь, понятное дело, Польши или Литвы. Другими словами, Германия может захватывать кого угодно, сколько угодно, и в какое время ей будет угодно, а мы на это новое преступление станем молча глядеть, потом соберёмся и посоветуемся, что нам предпринять в какое время будет угодно нам. Советоваться, разумеется, можно, без опасений что-либо путное предпринять, ведь сколько мы ни советуйся о том, что путное предпринять, Германия с оккупированных территорий уже не уйдёт, не уходит же сама Англия из отобранных у Германии колониальных владений и добровольно никогда не уйдёт, пока её оттуда не выгонят силой. Честное слово, не предложение, а басня Крылова. Тем не менее, вручая Литвинову предполагаемый текст декларации, Сидс с невозмутимым английским лицом поясняет с апломбом:

– Текст декларации составлен так лаконично и в таких ни к чему не обязывающих договаривающиеся стороны выражениях, что вряд ли могут быть найдены серьёзные возражения.

Товарищ Сталин находит более чем серьёзные возражения именно потому, что текст предлагаемой декларации никого ни к чему не обязывает. На такое предложение нечего отвечать и все-таки необходимо ответить, но что отвечать? С одной стороны, серьёзный политик, ответственный за честь и безопасность великой державы, не имеет права отвечать на такого рода дурацкие предложения, тогда как, с другой стороны, приходится отвечать, в слабой надежде, что переговоры о коллективной безопасности удастся продолжить.

Товарищ Сталин не успевает дать ответ на это дурацкое предложение, а его насмешливое сомнение уже подтверждается. В тот же день Германия предъявляет ультиматум правительству Польши: вернуть исподтишка, незаконно отторгнутый Данциг, дать согласие на строительство железной дороги и автострады по территории так называемого «польского коридора» и без промедления вступить в антикоминтерновский пакт, в благодарность за что Польше могут позволить оккупировать Латвию и остатки Литвы. Ещё не успевает курьер передать ультиматум в посольство Польской республики, а уже другой курьер мчит другой ультиматум в посольство Литвы. Этим ультиматумом Германия требует немедленно передать ей прежде принадлежащую Германии Клайпеду (Мемель) со всей прилегающей областью. В Каунасе смятение. В Каунасе слабо рассчитывают, что за Литву заступится Польша, однако Польша не только сама готова пожрать всю Литву без остатка, но уже имеет на это косвенное одобренье Германии и потому отвечает молчанием на жалкие ужимки потрясённой и абсолютно бессильной Литвы, не способной себя защитить. В Каунасе ещё более слабо рассчитывают на Англию, однако Англию куда больше занимает румынская нефть, чем какая-то Клайпеда (Мемель), той же Англией когда-то оторванная от Германии и переданная Литве, в благодарность за то, что хоть и крохотная, хоть и бессильная республика на берегу Балтийского моря, а всё-таки решительно выбросилась, под защитой германских штыков, из состава ненавистной России-СССР и хоть на два миллиона, а всё-таки сократила её население. Англия может быть даже довольна: для Германии Клайпеда (Мемель) – это плацдарм, это ожидаемый англичанами германский поход на восток. В Каунасе (Мемеле) головы кругом идут: принять ультиматум нельзя и отвергнуть ультиматум тоже нельзя, хорошо бы смолчать, но смолчать тоже нельзя, поскольку волк уже раскрыл зубастую пасть на неспособного даже заблеять ягнёнка.

Фюрер не желает ждать, чем закончится эта мелкая возня бессильного, на данный момент никому не интересного прибалтийского недоросля, для него участь ягнёнка уже решена. Он отправляется в Свинемюнде, поднимается на борт броненосца «Дойчланд» и отдаёт приказ взять курс на Литву. На другой день войска вермахта оккупируют Клайпеду (Мемель), под ликующие вопли литовских немцев и литовских фашистов, и от будто бы независимой, будто бы суверенной Литвы, с такой решимостью, с таким легкомысленным ликованием выбросившейся из состава ненавистной России-СССР, два столетия защищавшей её от агрессии шведов и немцев, остается только жалкий клочок, дни которого в кабинете фюрера, по всей вероятности, уже сочтены. «Дойчланд» под ликующие вопли литовских немцев и литовских фашистов входит в мемельский порт. Фюрер появляется в переполненном зале местного драматического театра и под несмолкаемые аплодисменты литовских немцев и литовских фашистов произносит бессодержательную, но крикливую речь, которая входит в историю несчастного города: «сам, сам говорил!»

Дуче в речи, не менее бессодержательной и крикливой, выражает полную солидарность с глубоко уважаемым фюрером германской нации, только что, в своем самомнении вознесшись над миром, не благословляет высшим благословением то, что им глубоко уважаемый фюрер германской нации считает всего лишь восстановлением исторической справедливости, а на обыкновенном русском языке именуется бандитизмом.

Гитлера приветствует Чемберлен.

А гарантии где?

А гарантии псу под хвост.

Итак, акт новой агрессии совершился, агрессии хоть и бескровной, однако вызывающе-откровенной и грубой. В 1924 году, передавая только что оккупированный порт, один из важнейших на Балтике, в состав будто бы независимой, созданной англичанами антирусской Литвы, Англия, Франция, Италия и Япония подписали так называемую «Мемельскую конвенцию», которой гарантировали неприкосновенность территории новой Литвы. Теперь они прямо обязаны свои гарантии каким-то образом подтвердить. Ну, об Италии и Японии что говорить, такие же волки, так и нечего о них говорить. Но Англия, Франция, такие демократические, такие цивилизованные, такие миролюбивые? Оказывается, и о них тоже нечего говорить: молчат и миролюбивые, даже формального протеста не подают и совещаний между собой никаких не проводят. Лига наций тоже молчит как убитая.

Нечему удивляться, что в тот же день Словакии приходится утвердить уже прямо унизительный договор о взаимной помощи и, разумеется, сердечной дружбе с нацистской Германией, а Румынию, перед которой маячит тот же призрак зубастого волка, Берлин принуждает подписать кабальный торгово-эономический договор. Договор не просто кабальный, а на редкость кабальный. По этому договору Германия устанавливает полный контроль над всей экономикой, над нефтью Румынии прежде всего. Больше того, полный контроль над румынской экономикой, над румынской нефтью прежде всего не может не привести к господству Германии над всей Юго-Восточной Европой, которую Англия всегда считала сферой своих исключительных интересов: в конце концов семь миллионов тонн румынской нефти – это горючее для танков и самолётов, готовых броситься на запад, на юг или восток, как заблагорассудится вошедшему во вкус зубастому волку.

Вся Европа должна встать на дыбы, ведь с этого дня она на шаг от всеобщей, хорошо если только всеевропейской, а скорее всего всемирной войны. Первой должна всполошиться Англия, за ней не может не последовать Польша. Товарищ Сталин на этот счёт заблуждается: первой всё-таки откликается Польша. В десять часов утра двадцать четвёртого марта начальник второго отдела польского генерального штаба вручает нашему военному атташе официальное сообщение о частичной мобилизации, которая касается четырех пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады:

«В связи с событиями в Европе польское командование приняло соответствующие меры к усилению военной готовности армии и страны. Это усиление армии следует рассматривать как мероприятия к обеспечению своих границ. Все эти мероприятия ни в коем случае не направлены против СССР…»

А против кого направлены эти мероприятия? Против Германии? Это абсурд, без помощи Англии и Франции с Германией Польше не справиться. Против СССР? И это абсурд, с СССР без помощи Германии самонадеянной, но расхлябанной Польше тоже не справиться. Тогда что это значит? Не подбирается ли и Польша, подобно Германии, сначала к Литве, потом к Латвии, наконец на закуску к Эстонии? Не намечается ли союз Польши с Англией и Францией против Германии, тогда это мировая война, или с Германией против СССР, тогда Англия и Франция окажутся на чьей стороне?

Фюрер не против пойти на союз. В конце концов для него Данциг вместе с «польским коридором» всего лишь удобный предлог для переговоров, разумеется, для переговоров с позиции силы. В сущности, много ли потеряет Польша, приняв ультиматум? Всего-навсего Данциг, город немецкий, с немецким населением на девять десятых, о «польском коридоре» не стоит и говорить, в международной практике такие «коридоры» обычное дело, что-то вроде КВЖД. От союза с Германией Польша больше может приобрести, чем потерять. Для фюрера на первом месте жизненное пространство. Ради скорейшего овладения им, он кое-что Польше готов уступить, Украину едва ли, Украина нужна самому, а прибалтийских ягнят отчего польскому шакалу, хотя бы на время, не дать. В этом духе фюрер беседует с генерал-полковником Браухичем, главнокомандующим сухопутными силами. Вновь сетует, что не стало Пилсудского, как видно, политика, которого он уважает:

– Посмотрите, как зависит политика от разума одного человека! Ведь нынешние правители Польши весьма далеки от продолжения того курса, которому с таким успехом следовал маршал, что показали переговоры с их министром иностранных дел Беком. Бек надеется на помощь Англии. Глупец, он не видит, что Англия не находит в этом чисто внутреннем германском вопросе никакой экономической, а потому и политической выгоды. Англия уберёт руку от Польши, как только осознает нашу решимость ликвидировать нынешнее немыслимое на долгий срок состояние, порождённое Версальской системой. Я вовсе не желаю воевать из-за Данцига и «коридора», но тот, кто хочет мира, должен быть готов к войне, иначе невозможно сделать никакой успешной политики.

Что из этого, по его мнению, следует? Из этого по его мнению следует, что военное разрешение польского вопроса всё ещё нежелательно, однако пора начинать работу и над планом вторжения, при «особо благоприятных политических предпосылках». Что это значит? Это значит подготовку агрессии.

Днём Хадсон, глава департамента по делам заморской торговли, наконец добирается до Москвы. Ни многого, ни даже малого от него не ждут, тем не менее встречают с широким русским, а также грузинским гостеприимством. Как и положено, поскольку по делам заморской торговли, первым делом встречается с Микояном и долго, со знанием дела, говорит о возможном расширении англо-советской торговли, однако не делает никаких предложений. Затем просит встречи с Литвиновым и получает её, всё-таки хоть и младший, однако в кабинете Чемберлена министр, тоже много и долго, правда, без заметного понимания дела, говорит о внешней политике, говорит вообще, главным образом о положении в мире, о замашках Германии на мировое господство, о безумном упрямстве поляков, и тоже не делает никаких предложений. На вопрос товарища Сталина, каково его мнение о дальнейшем ходе столь странных, в сущности нелепых переговоров, Литвинов отвечает с холодной усмешкой:

– Мне представляется, раз он не делает никаких предложений, и нам не следует выдвигать какие-либо конкретные предложения или какую-либо конкретную форму сотрудничества. Достаточно разъяснить нашу общую позицию в духе вашего доклада на съезде.

– О Клайпеде, о Румынии, о Словакии ничего?

– Решительно ничего.

– Следовательно, с его стороны сюрпризов не будет?

– Думаю, нет.

Очевидно, что и последние сомнения должны отпасть у товарища Сталина, если бы они у него когда-нибудь были, однако выбирать не приходится, и Советское правительство отвечает на предложение о никому не нужных, ничего не решающих консультациях, что перед угрозой всё новых и новых захватов предложенная мера слишком слаба, недостаточна, тем не менее оно готово предложенную меру принять, впрочем, при двух непременных условиях: если совместно с СССР, Англией и Францией декларацию о консультациях по принципу, а Васька слушает да ест, подпишет и Польша и если подписи под документом поставят первые министры или министры иностранных дел, а не какие-нибудь второстепенные лица, вроде торговых представителей или даже послов. Литвинов не теряя ни часа ставит в известность Сидса и Майского.

На что товарищ Сталин рассчитывает? Товарищ Сталин, правду сказать, очень слабо, но всё же рассчитывает, что англичане наконец приведут в чувство самоубийц в лице Польши и прибалтийских республик, что совещания четырёх заинтересованных сторон всё же начнутся, что совещания под давлением обстоятельств перерастут в конференцию, что и совещания, тем более конференции будет достаточно, чтобы образумить на какое-то время агрессора и остановить его перед новым прыжком на восток, вопреки тому, что он знает, что никого англичане не образумят, что никакое совещание не состоится, что никто ничего не хочет решать именно потому, что единая Европа, порабощённая американским, английским и еврейским промышленным и финансовым капиталом, спит и видит прыжок нацисткой Германии на ненавистный восток, советский, социалистический, русский восток. Знает, но соглашается. Почему соглашается? Соглашается потому, что у него другого выхода нет.

В самом деле, англичане и на этот раз отступают и на этот раз находят для отступления лицемерный предлог. Видите ли, они Польшу запрашивают, не пожелает ли ясновельможная пани поставить свой росчерк под декларацией, предложенной Советским Союзом. О чём декларация? Декларация о том, что в случае новой агрессии мы все соберёмся и побеседуем, чего нам следует предпринять против агрессора в защиту жертвы агрессии, к примеру Польши или Литвы. Однако Польше тоже хочется постоять в стороне, как и Англии с Францией и с Соединёнными Штатами, в ожидании, пока Германия своими силами расправится с Россией-СССР и разорвет её на клочки, вековечная мечта насквозь агрессивного Запада. И это несмотря на шантаж прибавлением мобилизацией к армии двух-трёх пехотных дивизий? Почему? Именно потому, что в этой мутной воде можно будет урвать какой-нибудь новый кусок, как не так давно был оторван кусок у беззащитной, преданной англичанами и французами Чехословакии.

А ведь, кажется, именно Польшу должна больше всех соседей Германии взволновать и закабаление Румынии, её союзницы на случай войны, и оккупация Клайпеды (Мемеля), поскольку Германия окончательно берёт Польшу в кольцо, получив возможность атаковать с запада на Варшаву, с юга на Перемышль, Люблин и Брест, с севера на Гродно и Брест. Но Польше всё нипочем. Шкурные интересы и на этот раз лишают польское правительство здравого смысла. Из Варшавы телеграфируют в Лондон, что ни под каким видом не подпишут никакой декларации совместно с Советским Союзом. Чемберлен и Даладье интересуются, не особенно удивляясь: почему так? А потому так, отвечает ясновельможная пани, что ей не хочется немцев сердить. Позвольте, ведь ультиматум предъявлен, чего же ещё? А ничего, сердить не хотим! Уж ежели их так настойчиво просят, они соизволяют в случае агрессии согласиться на консультации с английским правительством и сотрясают воздух обещанием провести мобилизацию в приграничных районах, ещё одним прибавлением к армии двух-трёх пехотных дивизий угрожая Германии беззаветной защитой отечества. Поляки, уверенные в своей безоговорочной и полной победе, настроены воевать, а потому никакие консультации им не могут не представляться досадной помехой на дороге в Берлин. Они могли бы, конечно, пойти на соглашение с Англией и Францией о поддержании мира, однако при непременном условии, что Лондон и Париж примут на себя твёрдые военные обязательства. Румыния парализована, Румыния не настроена воевать, тем не менее и она, уже прямо перед лицом полного поглощения ненасытными немцами, также отвечает отказом подписывать что-либо, если там будет стоять и русская подпись. Самоубийцы, честное слово! Извольте с самоубийцами дело иметь!

Кажется, и Литвинову тоже всё нипочем. Литвинов составляет докладную записку:

«Хотя мы заявили, что не признаём законности аннексии Чехословакии, нам всё же де-факто придётся её признавать и сноситься по чешским делам с германскими властями. Придётся, очевидно, ликвидировать наше полпредство в Праге. Англия, Франция и некоторые другие государства преобразовали свои полпредства в генконсульства. Я полагаю, что и нам надо поступить таким же образом. Нам всё же интересно знать, что в Чехословакии происходит, да к тому же торгпредству придётся там некоторое время ещё работать. Возможно, что немцы потребуют на основе взаимности предоставления им какого-нибудь консульства в Союзе, и мы тогда решим, удовлетворить ли эту просьбу, или ликвидировать наше консульство. Вопрос требует срочного решения, ибо немцы уже напоминают об этом…»

Невеселые мысли вызывает знакомство с этой запиской. Максим Максимович нравится товарищу Сталину. Человек действительно умный, действительно широко образованный, неподдельный любитель истории, в особенности истории древнего Рима, главное упрямый, временами строптивый, но вникающий в дело политик. Товарищ Сталин уважает такого рода людей, с удовольствием приближает их к партийной и государственной власти, работает с ними, терпеть не может карьеристов и прощелыг, норовящих заглянуть в рот и с остервенением исполнить всё, что прикажут, лишь бы возвыситься над людьми и попользоваться тем да другим. Пожалуй, у Максима Максимовича только один недостаток, в нынешних условиях уже нетерпимый. Максим Максимович долго жил в эмиграции, на англичанке женат, убеждён, что досконально знает Европу, а вот товарищ Сталин, человек несчастный, непросвещённый, Европы не знает, потому что не имел чести там вдосталь пожить, поесть тамошних бубликов, попить тамошних вин, предпочитает грузинские, а вот товарищ Литвинов, человек просвещённый, счастливый, к Англии относится с особенным пиететом, всегда соглашается с английской внешней политикой, ставит себе в образец, правда, в теории слаб, не понимает, что Англия – враг, враг исторический, чуть ли не с Ивана Грозного враг, самый опасный, непримиримый, коварный, куда опасней, непримиримей, коварней Германии, которая исторически всегда больше тяготела к России, чем к Англии, своему тоже историческому врагу. Товарищ Сталин медленно говорит, точно размышляет наедине:

– Англия и Франция нам не указ. У нас говорят: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет». У англичан говорят: «Зачем лаять самому, если собака есть у соседа». Недавно Чемберлен разъяснил это английское правило так: Россия должна воевать за интересы Англии, Англия не должна воевать за интересы России. Англия всегда ищет и всегда находит, кто бы полаял, повоевал за её интересы. В Семилетней войне воевала и лаяла Пруссия, тогда как Англия прибирала к рукам колонии воющей с Пруссией Франции, на Антильских островах и в Канаде, не надо прибавлять, что руками воинственных, но глупых индейцев. В мировой войне воевала Россия, Англия было попробовала, с большим опозданием, но была вдребезги разбита на Сомме. Если нынче Германия нападёт на Польшу и Францию, она станет воевать не столько за свои, сколько за английские интересы. То же самое, если Германия нападёт на Советский Союз. С одним исключением, весьма существенным, для англичан неприятным: если нам навяжут войну, Советский Союз станет воевать только за свои интересы.

Он долго стоит неподвижно и заключает угрюмо и тихо:

– Пока я жив.

– Осмелюсь напомнить, товарищ Сталин, мы страна европейская, у нас с Англией и Францией одни интересы.

– Какие?

– Они, как и мы, хотят уничтожить фашизм.

– Помилуйте, товарищ Литвинов, именно этого они не хотят. Не мы, а они вскормили фашизм, не мы, а они прощают фашизму Австрию. Не мы, а они договариваются с фашистами в Мюнхене. Не мы, а они прощают фашистам Чехословакию. Не мы, а они прощают фашистам Клайпеду (Мемель). Они простят фашистам и Польшу. Они простят фашистам Эстонию, Латвию и Литву. Они им простят всё, лишь бы фашисты напали на Советский Союз. Общие интересы? Их не было никогда на всём протяжении русской и европейской истории. Вспомните Венский конгресс. Россия одна разгромила Наполеона, а в Вене Англия и Австрия тайно договорились с только что разгромленной Францией – против России. Общих интересов не может быть и сейчас, ведь это им надо сохранять свои колонии, которые они систематически грабят и выгребают оттуда сверхбарыши, а мы не имели и не имеем колоний. Общих интересов не возникнет и в будущем. Всё это уроки истории… Да… Уроки истории… Самые жестокие, но и самые верные… Кто забудет их, тот будет бит.

Он останавливается у карты Европы, опытным взглядом измеряет расстояние от восточной польской границы до Минска. Жаль, что товарищ Литвинов увлекается исключительно римской историей. Нельзя не согласиться, что и в римской истории можно найти поучительные уроки. Например, постоянные поражения римлян в войнах против парфян. Всё-таки было бы лучше, если бы товарищ Литвинов увлекался российской историей. Без изучения российской истории достоинства, национальной гордости нет. И где её, национальную-то гордость, товарищу Литвинову взять? Космополит, «беспачпортный бродяга в человечестве», как удачно Белинский однажды съязвил.

Он спрашивает:

– А Польша, наш вечный, наш бесконечный, хоть и беспочвенный враг?

И сам отвечает, не только Литвинову, но и себе самому:

– Она – не ягнёнок. Она не только мечтает вернуться на Украину, из которой мы её выбрасывали столько раз. Она не прочь пожрать всю Прибалтику. Она не откажется, если представится случай, пожрать Восточную Пруссию, Силезию, Померанию, недаром «наша Померания» всё чаще там газеты вопят. Нет, она тоже волк, те же хищные зубы, тот же озверелый антикоммунизм, тот же животный, не имеющий границ антисемитизм и расизм. На этой почве она ещё может договориться с Германией. В таком случае наше положение станет опасным вдвойне, быть может, втройне, если ваша хвалёная Англия присоединится к союзу Польши с Германией.

Движением руки он объединяет на карте Германию с Польшей, заключает, не обернувшись:

– Нам нужен мир. Чтобы никто не посмел нарушить его, нам нужна сильная армия. Чтобы укрепить нашу армию, нам необходимы поставки чешских заводов. Ради этих поставок мы закроем в Праге наше полпредство. Не по примеру Англии, не следом за ней, но ради этих поставок мы откроем генеральное консульство. Поставьте Шуленбурга в известность. Потребуйте от нашего посла в Берлине, чтобы он выяснил, намерена или не намерена администрация заводов Шкода исполнять наши заказы, в соответствии с подписанными контрактами.

В тот же день Политбюро пересматривает народнохозяйственный план второго квартала в пользу военных заказов: авиационной промышленности до 1467 миллионов рублей, судостроению до 674,1 миллионов рублей, на вооружения до 1147,9 миллионов рублей, на боеприпасы до 1079,8 миллионов рублей, на машиностроение, то есть на производство танков прежде всего, до 3518,2 миллионов рублей, всего до трети финансового плана на производство средств производства.

Перед сном он ещё раз просматривает книгу Тарле. Он помечает для себя одно место:

«Это воззвание и было объявлением войны России: никакого другого объявления войны Наполеон не сделал. 23 июня Наполеон и со свитой и один ездил по берегу Немана. Строились три моста, постройка третьего закончилась в 12-м часу ночи с 23 на 24 июня. Четвертый мост, около Ковно, также мог быть использован для переправы. В ночь на 24 июня 1812 года Наполеон приказал начать переправу. Жребий был брошен…»

Блестящий стиль. Верный взгляд на историю. Пожалуй, товарищ Тарле не совсем верно изображает стратегический план Бонапарта. На чём был построен расчет? На том, что русские атакуют своим левым флангом. Тогда французы попятятся перед ними, но атакуют их своим левым флангом и развернут русские армии так, что и Багратион и Барклай будут окружены, а стало быть, и разбиты в первом же приграничном, генеральном сражении, после чего у России не останется войск, Россия принуждена будет пасть к ногам победителя как червивое яблоко. Подобный стратегический план был разработан им и Буденным во время Польской кампании: Первая Конная наносит удар на Львов и поворачивает на Люблин и Краков, тогда Пилсудскому придётся развернуть армию фронтом на юг, после чего Тухачевский двинет свои дивизии по беззащитному левому флангу и тылу поляков. Троцкий и Тухачевский план отклонили, товарищ Ленин их поддержал. Без флангового удара атака по фронту не могла иметь и не имела успеха, армии Тухачевского понесли большие потери и проиграли кампанию. Проиграл кампанию против России и Бонапарт. Тут товарищ Тарле убедителен выше всяких похвал: русские армии отступили и тем спаслись от полного поражения в приграничном сражении, которое Бонапарт полагал уже выигранным. Маневр поучительный.

К сожалению, Литвинова надо менять. Но кем заменить?

Проанглийская политика проваливается у него на глазах. Англия отклоняет собственный проект консультаций в случае новой агрессии, отклоняет, не утруждая себя объяснениями. Причины лежат на поверхности. Двадцать шестого марта Польша окончательно отвергает ультиматум по Данцигу и «восточному коридору». Польское правительство, теряя рассудок в национальном бреду, вдруг доводит до сведения фашистской, очевидно агрессивной Германии, что любое изменение статуса вовсе не польского города Данцига станет рассматривать как нападение на суверенное польское государство, хотя юридически это было бы нападением на Лигу наций, а Лига наций никогда не давала Польше полномочий себя защищать.

Мало того, что поляки морочат голову сами себе, вдруг морочат голову и советскому правительству и себе Хадсон и Сидс. Хадсон все свои дела закончил в трое суток. По итогам визита, как принято, составляется коммюнике. Коммюнике составляется Литвиновым, Микояном, Сидсом и Хадсоном в полном согласии. Коммюнике извещает мировое сообщество, что во время своего посещения Москвы господин Хадсон имел несколько бесед с А. И. Микояном и М. М. Литвиновым, а также был принят Председателем Совета Народных Комиссаров В. М. Молотовым, в ходе этих бесед между Великобританией и СССР состоялся обмен мнениями по вопросам торговых взаимоотношений, а также по вопросам международной политики, во время которого произошло взаимное ознакомление со взглядами правительств обоих государств и были выяснены точки соприкосновения между их позициями в деле сохранения мира. Коммюнике абсолютно пустое, беззубое, никого ни к чему не обязывающее. Понятно, что все четверо без колебаний подписали его и Литвинов отправил по существу своему бессмысленный текст в редакцию ТАСС. И вдруг в половине одиннадцатого Хадсон и Сидс разыскивают Литвинова и объявляют ему, что всякое упоминание о политике из текста следует исключить. Как исключить? Текст уже передан во все редакции ТАСС на территории СССР, его нельзя возвратить! Ему намекают, что это, мол, ваше дело, и требуют все упоминания о политике в полном объеме изъять. Литвинов просит к телефону товарища Сталина. Товарищ Сталин усмехается про себя: без сюрприза не обошлось, задумывается и через минуту советует у нас оставить как есть, коль воротить невозможно, а на запад отправить исправленный текст. Литвинов передает: на запад отправим исправленный текст. Хадсон и Сидс исчезают, но через полчаса возвращаются и объявляют, что на запад пусть идёт тот же текст, что и в СССР. На этом раскланиваются, тем не менее товарищ Сталин никак не может отделаться от впечатления, что главный-то сюрприз ещё впереди.