Восток лежит на Западе

Память… Сладкая, упоительная пытка… Незаметно, исподволь память вытеснила все мечты о будущем. Я уже не мечтаю, я только вспоминаю. Может быть, память —это тоже мечты? Несбыточные мечты о прошлом?

Светлый концертный зал. Нарядная публика постепенно затихает в напряжённом ожидании. Из тишины, справа от меня, рождается чарующий вкрадчивый звук теноров.

Тенорам вторим мы – басы: ве-тер пес-ни по-ёт. Упругую мелодию подхватывают чистые женские голоса:

Слёзы потоком льются из глаз… Было ли это в самом деле со мной? И было ли вообще? Кто я? Где я? С чего всё началось?…

Часть 1. Бешеные деньги

Эта тёмно-синяя «семёрка» BMW c тонированными стёклами и с гамбургскими номерами словно задалась целью мозолить мне глаза по пути из Билефельда домой. Вначале она дважды обогнала меня на втором автобане. Я бы не обратил на неё никакого внимания, если бы не наглая манера езды её водителя: «семёрка» неслась с огромной скоростью с постоянно включённым дальним светом. Приблизившись ко мне в первый раз в районе Ганновера, когда я шёл в левом ряду, обходя длинную колонну грузовиков, «семёрка» буквально уселась мне на багажник, непрерывно сигналя, требуя уступить дорогу, а я не мог этого сделать сразу – правый ряд был плотно забит фурами. Когда, наконец, справа появилось свободное место, и я быстро перестроился, «семёрка» с ревущим сигналом проскочила мимо, а из её правого переднего окна торчала высунутая по локоть рука с торчащим средним пальцем.

Нечто подобное повторилось и при подъезде к десятому автобану под Берлином. Только я в этот раз ехал, как дисциплинированный водитель, в правом ряду. Меня как раз обходил какой-то голландец с жёлтым номером на «мерседесе», и тут на него вплотную насела та самая «семёрка». Голландец, как ошпаренный, ушёл вправо, а я успел заметить тот же номер «семёрки» и так же выставленную в окно руку. Очевидно, что экипаж «семёрки» где-то по пути отдыхал на «растштэтте». Вот всегда у меня проблемы с переводом. Русский у меня родной язык, а немецкий не намного хуже русского, но я не могу никак перевести «растштэтте» коротко и ясно. Нет такого понятия в русском языке, не доросли мы ещё до него. А «растштэтте» – это и просторная парковка, и заправка, и магазинчик всякой всячины, и ресторан, и забегаловка для особенно спешащих, но оголодавших автопутешественников; это и роскошные туалеты, душевые и нередко мотель. И всё это в одном месте. «Растштэтте» так и переводится буквально: место отдыха. Но скажи кому-нибудь из наших «место отдыха», разве он поймёт, что речь идёт о «растштэтте»?

Когда при подъезде к границе во Франкфурте мимо меня просвистел какой-то хам со включенными на дальний свет галогенами, я совсем не удивился, что это была та же «семёрка». И появление её возле границы было естественным: такие хамы водятся на восток от немецких границ гораздо чаще, чем внутри Германии.

Через пару часов я въехал в Польшу. Дотянув до Познани, я остановился на парковке и блаженно уснул, радуясь тёплой ночи:

не надо прогревать салон работающим двигателем. Спал я недолго, но успел выспаться, и без приключений доехал до границы своего отечества в Бресте. В Польше, кстати, такое удаётся далеко не всегда. Не считать же приключениями то, что меня дважды обогнала всё та же «семёрка» с постоянно включенным дальним светом. Экипаж «семёрки» – несомненно, «братки» – передвигался как-то странно: то спешил сломя голову, то надолго останавливался по пути, и мне эта «семёрка» начала уже действовать на нервы.

На границе меня ждала обычная очередь, и только заполночь следующих суток я покинул пограничный терминал, радуясь, что тридцать три часа стояния на границе намного лучше ста пятидесяти, как это было прошлым летом. Нет, я не стоял тогда так долго. В тот раз я поехал объездной дорогой в Гродно. Там один ловкий полицейский предложил свои услуги и провёл меня в самую голову колонны всего за пятьдесят марок. Но так мне повезло всего один раз.

Я уже проехал сворот на Кобрин, как мимо меня промчалась всё та же «семёрка». Это меня здорово удивило. У «братков» переход границы – самое плёвое дело. Неужели этот экипаж стоял в очереди, как и все? Нет. В это невозможно поверить. Скорее всего, улаживали какие-то дела в Бресте. Эта «семёрка» мне уже изрядно надоела, да и стояние на границе благодушия и любви к ближнему не придаёт. Вот я и пожелал в душе, чтобы эти «братки» до дому не доехали.

Клянусь, у меня нет ни малейших связей с потусторонним миром. Более того, я вообще принципиально неверующий. Для меня не существует ни богов, ни чертей, ни добрых и ни злых духов. Но даже я поразился силе моего невысказанного вслух пожелания. Вскоре я услышал впереди громкий удар и заметил, как посреди дороги разгорается пламя. Через минуту я был у источника огня. Сомнений не было: лежащая на газоне разделительной полосы в сотне с гаком метров за мостом над трассой горящая куча железа была той самой «семёркой». И весь её экипаж – интересно, сколько в ней было пассажиров, и смогут ли это установить компетентные органы, когда всё сгорит? – уже стоит в очереди на проходной в ад. Именно так я в этот момент и подумал, хотя я, повторюсь, убеждённый безбожник. «Семёрка» на скорости не менее двухсот километров в час не вписалась в проём под мостом и ударилась о бетонное основание справа, после чего кубарем катилась по бетонке, пока не остановилась на разделительной полосе.

Медленно проехал я мимо печальных останков лихих автопутешественников, держась подальше от пламени, то есть прижимаясь к правой обочине. Какой-то прямоугольный предмет у края дороги привлёк моё внимание в последний момент перед тем, как я на него наехал правым передним колесом. Задним колесом я на него уже не наехал, успев затормозить. Я выскочил из-за руля, обежал свой видавший виды «мерседес» и в свете зарева от полыхающей «семёрки» увидел под своей машиной раздавленный чемоданчик для бумаг – кейс. Его, несомненно, выкинуло из окна кувыркающейся «семёрки». Я схватил кейс за ручку. Он был чем-то полон и весил весьма прилично. Какое-то предчувствие зашевелилось во мне. Что могут возить в таких кейсах «братки»? Ясное дело, деньги! Я оглянулся по сторонам. Ни одной машины на трассе ни в сторону Минска, ни в сторону Бреста. Вокруг сплошная темень, только ярко полыхает бывшая «семёрка», и жар от пламени становится уже нешуточным. Третий час ночи, точнее два двенадцать, по привычке засёк я время. Ни единой живой души вокруг. Надо срочно уматывать отсюда!

Я бросил кейс на пол салона между сиденьями, прикрыл его пледом и ускоренным темпом, порой выжимая гордых сто пятьдесят километров в час, удалялся от места трагедии. Первая встречная машина попалась мне минут через десять, когда в зеркале заднего вида уже полностью исчезли огни догорающего пожара. Милицейский пост возле Барановичей был ярко освещён. Я проехал мимо него с соблюдением всех правил на скорости сорок километров в час, но стражей порядка не было видно. Вздохнув с облегчением, я помчался дальше. Вскоре впереди показались красные огоньки какой-то машины, и я сбавил скорость. Не хотелось обгонять и показывать свои номера лишнему свидетелю. Сзади никто меня не преследовал. Уже перед Минском при полном свете раннего летнего утра я обогнал несколько совсем уже медленно ехавших местных машин. На милицейском посту возле Минска скопилась небольшая очередь. Шла проверка документов. Утомлённый ночной сменой сержант взял мои права и техпаспорт и, машинально разглядывая их, поинтересовался:

– Откуда едете?

– Из Германии.

– Когда из Бреста выехали?

– Точно не помню, уже за полночь.

– А Кобрин в какое время проезжали?

– Да шут его знает. Где-то около двух, может быть, чуть раньше, а что?

– Ничего там по дороге не заметили, аварию какую?

– Да нет, ничего такого не было.

– Ну хорошо. Счастливого пути.

«Пронесло! – подумал я с облегчением. – Значит, милиция уже на ногах, свидетелей ищут».

К своему дому я подъехал, когда весь подъезд ещё спал. Не было и пяти часов утра. Накрывшись пледом и скрывая под ним подобранный «дипломат», я поднялся в свою холостяцкую квартиру на четвёртом этаже на лифте. Уже восемь лет я в разводе. Жена не вынесла моего ухода из конторы и уехала на свою историческую родину на Урал, выгодно обменяв нашу трёхкомнатную квартиру в Минске на трёхкомнатную квартиру в Челябинске с приплатой, оставив мне дачу. Я устроился в кооператив и через год приобрёл эту двухкомнатную квартиру на окраине. Так вот я и живу под присмотром сердобольных подруг, норовящих сделать этот присмотр перманентным, но я не поддаюсь и сохраняю свою независимость.

Преодолевая нетерпение поскорее заглянуть в кейс сгоревших «братков», я, прежде всего, приготовил себе чай. Чай – моя стихия. Из-за любви к напитку философов я и начал свой чайный бизнес, придя к нему, как к чему-то неизбежному, перепробовав себя на самых разных товарах – от колготок до автомобильных прицепов. Выбрав из дюжины пачек «Майского чая» малоприметную «Шехерезаду» – самый лучший, на мой вкус, сорт, я налил себе пиалоподобную чашку ароматной терпкой жидкости и с наслаждением выпил её небольшими глотками, предаваясь размышлениям.

Кто могли быть эти «братки»? Скорее всего, москвичи. Вполне возможно, были они перегонщиками машин. Но могли они быть и денежными курьерами. Я пару лет назад встречался с публикой, гнавшей в Германию ценные ферроникелевые сплавы под видом дешёвой конструкционной стали. Разница в цене отвозилась назад в Москву такими же кейсами. Курьеры частенько покупали попутно по заказам хорошие машины и перегоняли их заказчикам, наваривая на этом весьма солидные деньги.

Если в «дипломате» вместо туго набитого грязного белья и пары детективов окажутся и в самом деле деньги, то это значит, что кто-то в Москве может крупно погореть. И если этот кто-то сумеет вмешаться в ход расследования аварии и убедится, что кейс не сгорел, а попросту исчез, то может начаться приключенческая повесть об охотнике и зайце, где зайцем суждено стать мне. В самом деле, кейс не может полностью сгореть. Его металлический остов, даже оплавившись, своим составом должен был бы рассказать пытливому следователю, мотивированному заинтересованным московским толстосумом, что кейс был в машине, и содержимое его обратилось в дым. В этом случае толстосум может не расстраиваться, что кто-то воспользуется его денежками. А если никаких следов кейса – даже капелек сплава, из которого он сделан – не обнаружится, то толстосум наверняка постарается вернуть себе своё. А мне придётся быть предельно осторожным, чтобы не позволить охотнику приблизиться ко мне – гонимому зайцу – на расстояние выстрела.

Вот такие мысли пролетали моей головой, пока я похлёбывал чай. Серьёзные мысли, не правда ли? Неспроста я говорю, что чай – всему голова. Важно, чтобы чай был хороший.

Но пока мне беспокоиться не о чем. В этом кейсе запросто может оказаться всё что угодно. И с чего это меня понесло думать о деньгах? В общем-то, ясно с чего. История всё время повторяется, и у меня всё время не хватает денег. Вот о них-то мой усталый мозг и думает в первую очередь.

Я осмотрел кейс со всей тщательностью. Оба замка спереди были закрыты на ключ. Одна петля сзади не выдержала наезда моего «мерседеса». Так, это уже облегчает задачу. Есть щель, куда можно забраться монтировкой, которую я храню на балконе как сувенир со славных времён езды на «горбатом» «Запорожце». Это не просто сувенир, но и инструмент полезный, но главное – это и аргумент очень убедительный при возможных переговорах в поздний час на тёмной улице. Вытащишь его из рукава, и оппонирующая депутация шпаны быстро снимает с повестки дня свои претензии.

Монтировку удалось постепенно просунуть почти до второй петли, после чего вновь подтвердил свою всесокрушающую силу закон Архимеда о рычагах. Вторая петля с хрустом разломилась, и открыть крышку труда уже не составило.

Под крышкой не оказалось детективов. Не оказалось там и грязного или чистого белья. Скромно и обыденно под ней лежали пачки банкнот: немецких марок, швейцарских франков и американских долларов. Кому доводилось попадать в такие ситуации, поймёт, почему я застыл в анабиозе минут на пять. Это были не просто деньги, а очень большие деньги – бесчисленные пачки преимущественно крупных купюр: номиналы их были не ниже сотни. Среди синевы сотенных купюр марок и франков и мутной зелени стодолларовых портретов Бенджамина Франклина магически притягивали глаз коричневые тона широких пачек тысячемарочных и тысячефранковых казначейских знаков Германии и Швейцарии.

Я лихорадочно выгреб пачки на пол и наткнулся на железный предмет, оказавшийся симпатичным воронёным пистолетом. Я узнал его сразу: «зброевка Цэ-Зет-85» производства наших чешских братьев, небольшая модификация знаменитой «Цэ-Зет 75». Мне как-то раз пришлось пострелять из такого пистолета, и с тех пор я часто мечтал именно об этой модели. Она тяжела для стрельбы одной рукой. Для стрельбы с одной руки я предпочёл бы старого доброго «макарова», из которого я бабахнул не одну тысячу выстрелов и ощущаю его рукоять, как свою собственную ладонь. Но если взять «зброевку» в обе руки – а она для этого и сделана, – то могу спорить на что угодно, что выбью сто очков из ста при стрельбе по «корове» – стандартной армейской мишени – даже с похмелья.

Пистолет очаровал меня настолько, что я на какое-то время забыл про валявшиеся на полу миллион-два настоящих денег. С трудом вспомнив, как вынимается магазин, я извлёк его и с удовлетворением констатировал, что был он полон – все шестнадцать патронов. С таким боекомплектом можно противостоять целому взводу, даже если на всех патронов и не хватит: остатки взвода, несомненно, разбегутся, увидев, что происходит после каждого моего выстрела. Вот такой огромный боекомплект, да исключительные удобство прицеливания и точность боя и делают «зброевку» мечтой понимающих людей. «Зброевка» среди пистолетов, это как «калашников» среди автоматов. Все, кому не лень, стали копировать «зброевку-семьдесятпятку», а сколько таких пистолетов продано по всему свету напрямую из Чехии!

У бандита, носившего этот чемоданчик… Я думаю, что со мной согласится любой скептический приверженец презумпции невиновности, что кейсы с таким содержимым могут быть только у бандитов. А если и этого мало, я напомню о стиле езды. Короче, у меня есть полное право считать сгоревшего обладателя этого кейса бандитом. Бандит, не бандит, а вкус на оружие у него был, несомненно, хороший. Интересно, зачем он положил пистолет к деньгам? Я оттянул затвор, и на пол шлёпнулся патрон. Семнадцатый патрон был в патроннике. Это значит, что получатель денег сильно рисковал. Курьер, раскрыв кейс мог незамедлительно открыть стрельбу – пистолет даже не стоял на предохранителе.

Я вернул пистолет в исходное состояние, поставил его на предохранитель и начал сортировать пачки банкнот. Странным образом я не испытывал упоения от такого занятия. Какая-то смутная тревога охватила меня. Надо срочно избавиться от раскуроченного кейса! После недолгого размышления я решил выбросить его в мусорный контейнер. Сегодня-завтра содержимое контейнера окажется на огромной городской свалке, и тогда этот след исчезнет от потенциального охотника навсегда. В крышке кейса были два клапана для бумаг, и я машинально их проверил. За одним клапаном что-то было. Польский паспорт на некоего Вальтера Ковальского, немецкий паспорт на того же субъекта, но уже по имени Вальтер Шмидт, и один чистый бланк немецкого паспорта. Вот и ещё один признак принадлежности Вальтера к социальной группе бандитов. Лицо Вальтера показалось мне знакомым. Где же я его видел?

Я быстро вспомнил, где я видел этого поляка и немца одновременно. Хотя какой он поляк или немец? Паспорта явно липовые. Это было четыре года назад – в девяносто третьем. Я возвращался после неудачного вояжа в Германию домой и, проехав Познань, остановился на ночь на какой-то заправке. Меня разбудил стук в стекло. Этот самый Вальтер на чистом русском языке просил показать дорогу на Краков. Спросонья я не врубился и не сообразил, что я не в Германии и что наступило время держать ухо востро. Я запустил Вальтера в салон своего новенького грузового микроавтобуса «пежо» и только собрался раскрыть карту Польши, как он коротко и ясно объяснил мне, что ему в Краков не надо, ему нужно всего-навсего триста марок «дорожного сбора». В это время откуда-то появились трое хмурых молодых людей – слева, справа и спереди. Прикинув шансы за и против, я понял, что если даже я и выйду победителем в предстоящей битве, ущерб моей машине будет больше чем на триста марок. Со мной была сапёрная лопатка производства Минского опытно-механического завода №1, и в рукопашной всей четвёрке крепко бы не поздоровилось, но я вполне допускал, что стоящий у левой двери ублюдок с правой рукой за пазухой мог бы противопоставить аргумент посерьёзнее моего: лопатка моя стрелять не умела.

Получив мои кровные денежки, меня отпустили с миром, и был я этому весьма рад, понимая, что всё могло бы быть и хуже: тот пресловутый Вальтер мог бы попросить и тысячу марок. Тем не менее, я уже тогда желал этому Вальтеру и его ассистентам все мыслимые и немыслимые несчастья. От злости у меня пропал весь сон, и я без остановки докатил до границы.

Вот мы и снова встретились. Будь я хоть немного верующим, я бы не сомневался, что два моих проклятья в адрес Вальтера переполнили чашу терпения некоей высшей инстанции, и та решила исполнить моё пожелание, послав проклятого прямиком в ад. Попутчик или попутчики Вальтера, видимо, тоже были кем-то прокляты и последовали тем же маршрутом. Так размышлял я, находясь на пороге обращения в какую-нибудь религию.

Я порвал заполненные паспорта и положил их обрывки назад за тот же клапан крышки.

Между тем где-то негромко заиграло радио. Народ начал помаленьку просыпаться. Я сунул раскуроченный кейс в рваный мешок, завалявшийся на балконе, и спустился вниз. Открыв дверь на контейнерную площадку под мусоропроводом и распугав стайку крыс, стремительно рванувших непостижимым образом вертикально вверх по стенкам, я опустил мешок в наполовину заполненный контейнер. Не успел я закрыть дверь, как в контейнер с шумом вывалилась куча малоаппетитных отбросов чьей-то кухни. Скоро контейнер будет полный, и поедет «дипломат» вместе с обрывками паспортов почившего Вальтера в последний путь.

Я огляделся. Во всех окнах дома напротив, откуда меня могли бы видеть, белели занавески. Никто меня не видел. «Ну, и слава Богу», – подумал я, хотя, казалось бы, чего мне опасаться, видел меня кто или нет? Но во мне проснулось шестое чувство, проявившееся в неосознанной тревоге.

Источник моей тревоги громоздился на полу. Тревога сменилась на восторг, который быстро перешёл в желание действовать. Прежде всего надо деньги пересчитать, и я продолжил сортировку пачек. Большинство пачек были упакованы в банках, но были и пачки, упакованные кустарно. Это были толстые пачки, обтянутые резиновыми колечками с подоткнутыми клочками бумажек с пометками о количестве банкнот. Я не стал перепроверять, соответствуют ли пометки на упаковках реальности, приняв их на веру. И без этого сосчитать эту гору денег было непросто.

В конце концов, итоговый результат получился ошеломляющий: передо мной лежали 830 тысяч швейцарских франков, 970 тысяч немецких марок и ровненько 400 тысяч долларов!

Проснувшаяся жажда действий не удовлетворилась этим ошеломительным итогом. Мне тут же стало совершенно ясно, что эти деньги надо немедленно спрятать. Такие суммы не имеют права появляться на глазах ни у кого. Но квартира – это совсем не то место, где можно что-то надёжно спрятать. Решение родилось мгновенно. Надо ехать на дачу!

Я замотал деньги в свёрток из скатерти и сунул его в рюкзак. С трудом заставив себя побриться и позавтракать, я засобирался в дорогу. Сунув пистолет под пояс брюк и накинув сверху штормовку, набросив лямки рюкзака на одно плечо, я спустился к машине и, радуясь, что никого не встретил на лестнице, укатил в сторону Жодина. По дороге я задумался, что же я делаю, и что вообще происходит? Деньги эти не мои. Они бандитские, и, следовательно, у кого-то украдены или, скорее, отняты. По справедливости, их надо бы вернуть законному владельцу. Но мыслимо ли найти его? Отдать их государству? От одной этой мысли мне стало кисло. Государству усатого Луки?! Да мне после этого до конца жизни никто руки не подаст! Придёт же в голову такая ересь!

Лучшее решение – пустить эти деньги в оборот на развитие моей фирмы. Вот тогда будет польза и мне, и обществу. Это и будет справедливость. Я семь лет кручусь, как белка в колесе, не зная, что такое банковский кредит. Я вошёл в число первых учредителей «Олигархбанка», но даже мой родной банк так и не ссудил мне ни разу и рубля. И вот «Олигархбанк» лопнул, раздав кредиты каким-то мальчикам с улыбчивыми лицами, и плакал мой вклад вместе с остатком денег на счету. Восемнадцать тысяч долларов в пересчёте, не бог весть какие деньги, но всё-таки… И без кредитов я довёл годовой оборот до полумиллиона долларов, у меня работают шестнадцать человек. И как бы я развернулся, имей я хороший капитал для раскрутки! А-а, размечтался… При Луке тут развернёшься. Как этот год закончится, ещё неизвестно.

Нечего голову ломать! Деньги попали ко мне, пусть они приносят пользу обществу под моим управлением! На то была воля свыше. Я готов был уже уверовать в наличие самого Бога, коль скоро всё так случилось, и справедливость, в конце концов, восторжествовала.

Я уже свернул с московской трассы, когда звонким колокольчиком во мне прозвучал сигнал тревоги. Мне стало ясно, что, начни тот мафиози, которому предназначался кейс, искать свои деньги, он неизбежно выйдет на меня. Если бы им был я, я бы первым делом выяснил, кто пересёк границу в районе вчерашней полночи и направлялся на восток дальше Кобрина. Это можно узнать хоть у пограничников, хоть у таможенников – для бандитов это раз плюнуть. Почти все, кто переходит границу ночью, устраиваются тут же рядом на ночлег, опасаясь соловьёв-разбойников, время от времени промышляющих на большой дороге. Всех их опросить сложно, но можно. И вычислить двух-трёх человек, кто с наибольшей вероятностью мог стать свидетелем аварии и, соответственно, подобрать кейс, не столь и трудно. Судя по тому, что кроме меня и сгоревших бандитов на трассе в то критическое время никого не было, я могу оказаться вообще единственным кандидатом на приятное знакомство с мафиози и его командой. А отсюда вытекает…

А отсюда вытекает, что последуют серьёзные обыски, как в квартире, так и на даче. Я резко затормозил и свернул на просеку под линией электропередачи, где поспешил забраться за куст ольхи, чтобы мой зелёный «мерседес» не было видно с дороги. Помыслив минуты три, я понял, что свалял дурака, направившись на дачу. Скорей назад! Вернувшись домой, я позвонил в офис. Поговорив о неотложных делах с Лидочкой, она оставалась у меня за старшего на правах временно исполняющей обязанности любовницы шефа, я сообщил, что очень мне захотелось грибочков, и что я сейчас поеду не в офис, а в лес. Закатим сегодня вечером пир с жареными грибами.

Через несколько минут я вновь спустился в машину со своей большой грибной корзиной, в которой лежали три трёхлитровые банки с плотно одетыми полиэтиленовыми крышками. Ещё две банки я нёс в руке. Погрузив свой хрупкий груз в салон «мерседеса», я взял курс на Раков. На пересечении с кольцевой дорогой пост ГАИ. Остановят, не остановят? Медленно проезжаю и с трудом сдерживаю радость. На обочине стоят две машины с литовскими номерами, и весь пост ГАИ суетится вокруг них. Сейчас им не до меня.

Я люблю собирать грибы и умею их находить. Но ещё больше я люблю грибы есть. И когда приходит грибная пора, я стараюсь любую свободную минуту использовать для похода в лес. Я собираю грибы всякие, помимо ядовитых, разумеется. В том числе, сыроежки и свинушки. О свинушках ходят слухи, что они почти несъедобные, и что ими даже можно отравиться. По мне же свинушка – замечательный гриб. Его надо только отварить не полениться. А потом – на сковородку, да с лучком, да с картошкой! Короче, я всегда прихожу из леса с грибами, потому что свинушки-то всегда в лесу есть.

И то, что я поехал в лес с грибной корзинкой, не должно никого удивить. Такой уж я помешанный на грибах. Но в этот раз грибы были лишь прикрытием, легендой, как принято говорить в моей бывшей конторе.

Прибыв на знакомое место, я поставил машину среди подроста ёлочек и порадовался цвету моей машины: она отлично замаскировалась среди зелени. Потом я тщательно проверил местность, не бродит ли где поблизости какой грибник. Но настоящий грибной сезон ещё не начался. Помимо свинушек едва ли что ещё можно было бы найти в лесу, потому-то и грибники пока в ус не дули.

Открыв двери салона, чтобы лучше слышать звуки со стороны, я начал перегрузку денег из тюка в стеклянные банки. В двух банках с трудом разместились доллары, а франки и марки заняли три банки, в которые ещё можно было бы втиснуть тысяч по десять тех и других. На каждую банку я с изрядными усилиями натянул тугие полиэтиленовые крышки. Потом обмотал их по краям свежей эластичной изолентой, которую всегда вожу с собой в бардачке. Убрав три банки с глаз долой в багажник, я с двумя банками, укрытыми рюкзаком в корзине, и со своей верной сапёрной лопаткой пошёл вглубь леса.

Эти места мне хорошо знакомы. Каждое лето я наведываюсь сюда в рабочие дни ближе к вечеру, чтобы быстренько нарезать себе грибочков на ужин. Самые большие деревья здесь – мои старые знакомые. Вот рядом с этой лиственницей я сейчас и захороню часть свалившегося на меня богатства. Вот здесь…

Через два часа в трёх местах, которые мне не надо зарисовывать на плане, чтобы потом разыскать, я запрятал весь капитал до лучших времён. Особенно тщательно я замаскировал следы своей работы, аккуратно вернув квадратики срезанного дёрна на свои места. Никто меня не видел, и я не испытывал сомнений, что я больше не увижу содержимое моих закопанных банок.

Набрать свинушек на сковороду – плёвое дело, и уже через полчаса я возвращался домой с грибами. Под поясом я ощущал жёсткий металл пистолета и ломал голову, что с ним делать. Ездить с ним слишком опасно. Каждая проверка на дороге становится чреватой. Гаишники пока не ощупывают водителей, но надеяться, что они не начнут этого делать, тоже нельзя. В Белоруссии возможно всё. Закопать пистолет в лесу и расстаться с ним на неопределённое время, было выше моих сил. Но и носить его постоянно с собой, не имея разрешения – глупо. За незаконное хранение оружия наш брат – мелкий предприниматель – тут же загремит на долгие годы за решётку. Это ворам в законе простор: милиция их бережёт и лелеет, и у них есть разрешения на любое оружие. Мой хороший знакомый – отставной полковник МВД – обещал мне, как подполковнику в отставке, устроить разрешение на пистолет Макарова, но вынужден был развести руками: не положено. Мне – отставнику КГБ, разведчику, оперативнику, медаленосцу и вообще симпатичному парню, вступавшему в противоречия только с непосредственным начальством, но не с законом, не положено. А Ивану Ивановичу Алексееву, синему от наколок, имевшему три судимости, а ныне уважаемому поставщику морепродуктов администрации самого президента, положено.

Вот и пост ГАИ у кольцевой. Останавливают. Проверка документов.

– Что везёте?

– Грибы.

– Откройте багажник.

Молча открываю.

– А что это вы кобылки собираете. Разве их едят?

– Ещё как! Вкуснятина!

– Откройте капот, покажите номер кузова.

– Пожалуйста…

Видя, что я не нервничаю и не суечусь, сержант не захотел вчитываться в выбитый на задней стенке моторного отсека номер и лениво вернул мне документы:

– Всё в порядке, можете ехать.

В сторонке безучастно стоит раздутый от бронежилета и боевого снаряжения солдатик в каске с поднятым вверх автоматом. Интересно, если бы та «семёрка» не разбилась, какие бы почести ждали её при подъезде к Минску? Несомненно, что ни один гаишник бы и не подумал попросить их открыть багажник.

При подъезде к дому я придумал, куда спрятать пистолет.

Лида, Лидочка… Моя правая рука на фирме и, вот уже три месяца, услада моего сердца. Она младше меня на десять лет, ещё сохранила прелесть молодости, и тоже уже восемь лет в разводе. Она могла бы стать прекрасной женой для меня, но я решил больше не разводить канитель с официальной регистрацией. Мы спим вместе, но живём врозь и не строим иллюзий о будущем. Лида – молодец. С её приходом на фирму дела мои стабилизировались. Бывший товаровед, уволенная по сокращению штатов, Лида прекрасно управлялась со своими коллегами из магазинов и торгов. С недавнего времени она возглавила и всю сеть моих торговых агентов, что благотворно сказалось на их производительности. Большинство моих агентов – мужчины. Есть среди них и мой бывший начальник, так и не ставший генералом, что наверняка бы случилось, не нагрянь так некстати перестройка. И вот ведь природа что делает: вся моя сеть заметно прибавила в рвении, стараясь произвести на Лидочку как можно более хорошее впечатление.

Мы отметили мой приезд бутылочкой «Франковки» – чешского красного вина из Моравии, которым меня в последнее время снабжает мой приятель, умудрившийся открыть фирму в Чехии и навостривший туда лыжи в ожидании козней от разбушевавшегося белорусского президента. В разгар веселья я, как бы нечаянно, плеснул вином на стенку. Бурые подтёки по светлым обоям огорчили Лидочку, а я лицемерно лишь изображал досаду.

Я самолично переклеил обои в мае и был очень горд своей работой. Не каждый профессионал смог бы так состыковать полотнища, чтобы стыков не было видно ни в прямом, ни в контровом свете. И вот такая незадача…

– Ну вот, придётся переклеивать обои. – Ты что, хочешь переклеивать всю стену?

– Посмотрим, может быть, удастся обойтись одним полотнищем.

– Ай, какая жалость, какой же ты неловкий…

– Ничего. Я испортил, я и исправлю. Завтра же!

На следующее утро я отвёз Лидочку в офис, сделал несколько неотложных звонков в Москву, послал пару факсов в Германию и заспешил домой. Переодевшись без лишних проволочек, я начал ремонт. Отмочив испачканный лист обоев от стены, я вонзился в кирпичную кладку – а это была толстая, в два кирпича, капитальная стена – длинным твёрдосплавным сверлом. Киловаттная дрель «Black & Decker» – серьёзная машина. Она не только сверлит, но и стучит, как отбойный молоток, и под её натиском швейцарское сверло входит в кирпич, как в масло. Соседей за стеной в это время быть не должно, жаловаться на шум некому, и я нещадно вгрызался в податливую стену, установив глубину сверления двадцать пять сантиметров, и отсасывая кирпичную муку пылесосом прямо из-под сверла. Высверлив квадрат восемнадцать на восемнадцать сантиметров, я без особого труда длинным зубилом вырубил в стене нишу на всю глубину сверловки.

Собрав осколки и всё тщательно пропылесосив, я приступил к оборудованию тайника для пистолета. Выбив в штукатурке заглубление вокруг ниши, я плотно подогнал в него кусок пенопласта, которому предстояло нишу закрыть. Потом, сняв эту заглушку, я положил на дно ниши завёрнутый в несколько слоёв пластика чистый бланк немецкого паспорта и накрыл его пластинкой поролона дюймовой толщины. На поролон аккуратно лёг снятый с предохранителя пистолет, переночевавший в бельевой корзине среди грязного постельного белья. Поставив заглушку на место, я замазал её поверхность заподлицо со стеной тонким слоем гипса с бинтом в качестве арматуры.

Пока слой гипса схватывался и засыхал, я вычистил всю комнату до блеска пылесосом и влажной тряпкой, не оставив ни единой пылинки, могущей навести на мысль, что здесь кто-то сверлил кирпичи. С не меньшей тщательностью я очистил от кирпичной пыли дрель и сверло. Сверло я смазал моторным маслом и завернул в промасленную бумагу. Только смышлёный криминалист сможет заключить, что сверло побывало в употреблении, но не сможет сказать, сверлили ли им бетон, гранит, саман или кирпич.

После недавнего ремонта у меня остались три лишних рулона обоев. Бывшая жена обязательно обругала бы меня за расточительство: зачем было выкидывать деньги? Но скупость – порок ещё больший. Что бы я делал сейчас, не имея лишних рулонов? Со всей доступной мне тщательностью я вклеил полосу обоев на место. Всё вышло наилучшим образом. Стыки вновь были не видны. Ну вот, всё вроде бы сделано. Сейчас только сменить набитый кирпичными пылью и крошками фильтр пылесоса, и можно успокоиться.

Я присел отдохнуть в кресло и задумался. Хороший тайник я придумал. Найти пистолет в стене, конечно же, при желании можно, но с чего такое желание может придти в голову? Это же надо простучать дециметр по дециметру все стены. А я могу при нужде ударить в хорошо известном мне месте кулаком и пробить заглушку. Непрошеных гостей это может неприятно изумить.

Лидочка пришла в восторг от моей работы. Только на ощупь она определила, что вместо испачканного листа обоев наклеен чистый лист, ещё влажноватый и мягкий.

Первую ночь после возвращения домой я проспал, как мёртвый. А со второй ночи на меня напала коварная бессонница. Словно по сигналу неведомого будильника я просыпался в три ночи и вновь засыпал лишь в шестом часу. Свалившиеся на меня пара миллионов долларов брали свои проценты нервным напряжением. Спинным мозгом я ощущал, что поиск пропавшего кейса непременно начнётся в самые ближайшие дни, и, самое позднее, через неделю я должен буду это почувствовать, и ничего хорошего мне это не сулило.

На выходные мы с Лидочкой отправились на дачу. Ковыряние в земле доставляло ей какое-то редкостное удовольствие, и я уже подумывал, не подарить ли ей эту скромную дачку? Наш неформальный союз может когда-нибудь распасться, и было бы несправедливо лишать её этого клочка земли, в который она влюбилась, похоже, сильнее, чем в меня. Она быстро сообразила, что, пытаясь командовать мною на приглянувшемся ей участке, она быстро потеряет и меня, и участок, и не докучала мне с просьбами. Я же предпочитал ковырянию в земле прогулки по лесу, но, как джентльмен, сделал необходимые весенние работы лопатой. Под ловкими руками Лидочки участок наш заметно преобразился. У него появилось своё лицо, и соседи всё чаще приходили спросить у Лиды какого-нибудь совета.

И на даче я спал беспокойно. Ожидание неприятностей само по себе уже большая неприятность, и я уже стал в душе мечтать, чтобы они скорее начались, а там посмотрим.

Я почти угадал со сроками. В следующую пятницу по пути на дачу я заметил, что нас в сотне-другой метров сзади сопровождает белая «тройка» BMW. Сделав остановку на заправке возле Смолевич и подлив топлива в бак, я вскоре вновь обнаружил эту же «тройку» за собой. Почти наверняка это была неквалифицированная слежка. Приехав на дачу, мы увидели полный разгром. Наш дачный посёлок время от времени подвергался налётам подростков из окрестных деревень, воровавших заготовленные продукты и сколь-нибудь полезные вещи. В нашем домике налётчики ничего полезного с собой не забрали. Даже малогабаритный цветной телевизор остался. И что выглядело уже совершенно невероятным, осталась нетронутой недопитая бутылка «метаксы». Она просто переместилась с полки на пол. Подобный разгром был и в подвале, и на чердаке. Лидочкина гордость – аккуратные цветники были вытоптаны, пострадали и помидоры в теплице. Я сразу обнаружил на земле многочисленные маленькие дырочки, чуть больше нор медведки, и с некоторым облегчением в душе констатировал: это следы металлического щупа, которым ожидаемые гости прощупывали землю в надежде найти закопанный кейс или его содержимое. Судя по следам, они прощупали даже яму под домиком с сердечком. Это были серьёзные искатели кладов.

Лидочка от обиды кусала губы и была ошеломлена бессмысленностью варварства.

– Что они тут искали? Посмотри, кругом какие-то дырочки.

Лидочка оторвала стебелёк пырея и сунула в одно из отверстий. Стебелёк легко вошёл на всю длину в землю.

– Боже! Да это они каким-то щупом вглубь тыкали. Зачем?

– Прокламации, наверное, искали, – отшутился я.

– Какие прокламации?!

– Ну, я такое в кино когда-то видел, как царские жандармы закопанные прокламации искали и тоже щупы в землю втыкали.

Для Лидочки было всё ясно – это кагэбэшники что-то против меня затевают. Есть, наверное, за что. Я же сам бывший опер, переметнувшийся на сторону демократов, да и теперь поддерживаю контакты с противниками президента. Я не стал разубеждать Лидочку, что в данном случае президент не при чём. Предположение её, кстати, было вполне разумным. Нельзя было полностью исключать и того, что получателем денег могла быть и президентская администрация. И, если по следам исчезнувшего кейса идёт белорусский КГБ, то просто так мне из этой истории едва ли удастся выкрутиться.

Наведя более или менее порядок на даче, мы в субботу вечером вернулись в Минск. По пути я опять обнаружил сопровождение. На этот раз это была «БМВ-пятёрка», только серого цвета. Поднявшись в лифте и ещё не открыв дверь, я понял, что над замком колдовал какой-то домушник с отмычками, и в квартире были незваные гости. Даже замок не был закрыт. Сразу неприятно засосало под ложечкой. А вдруг они ещё там?! Я на секунду замешкался, и, поняв, что промедление мне ничем не поможет, вошёл к себе домой. В квартире всё перевёрнуто вверх дном. Лидочка беззвучно заплакала от осознания бессилия перед неведомым злом, избравшим меня своей жертвой, а я, напротив, сохранял присутствие духа. Оно и понятно, я знал, что это было неизбежно, и мне было намного легче, чем Лидочке. Первым делом я бросил взгляд на стену, в которой скрывался пистолет. Слава Богу, тайник не тронут.

Восстановив к середине следующего дня порядок, мы молча пообедали, размышляя, что ещё нас может ожидать.

– Поехали-ка в офис. Наверняка и там всё вверх дном перерыто. Кто вы, доктор Блохин? Уж не агент ли мирового империализма?

– Я, конечно же, агент, жидомасон, либерал, и даже дерьмократ, а также лицо, неуважительно относящееся ко всенародно избранному объединителю всех славян, но зачем портить мне мебель?

– Спорим, что у такого ничтожества, как вы, доктор Блохин, и в офисе такой же бардак, как и в доме.

– Спорить не хочу, боюсь, что ты права. Но поехали, посмотрим.

Мы оба оказались правы. В офисе тоже основательно порылись неведомые искатели крупных кладов. Охранник у входной двери божился, что он ничего не видел и не слышал, и по тому, как он божился, было ясно, что он так крепко был запуган теми искателями, что готов был вынести все мыслимые страдания, только бы не пикнуть о них ненароком.

Машинально, как лунатики, мы навели порядок в моём кабинете и в комнате Лидочки. Большое помещение, где едва справлялись с валом макулатуры два моих бухгалтера, мы оставили на завтра.

– Отвези меня домой, – попросила Лидочка, – я хочу сегодня побыть одна.

– Думаешь, и у тебя в квартире побывали?..

– Думаю…

– Ну, поехали.

Предчувствия Лидочку не обманули. Я же был уверен, что и её в покое не оставят: неизвестный мой преследователь мог запросто подумать, что я спрятал деньги у любовницы.

– Всё. Оставь меня одну. Мне надо прийти в себя…

– Давай помогу…

– Не надо. Я сама потихоньку управлюсь. Мне надо побыть одной и успокоиться. С тобой мне это не удастся.

– Ну, хорошо, до завтра, дорогая.

– До завтра, милый. Ты не обижайся. Просто что-то на меня навалилось.

– На нас обоих навалилось…

Я плохо спал. Долго ворочался, решая, обращаться в милицию, или не обращаться. Если обратиться, то ничего, кроме неприятностей, меня не ждёт. Два года назад меня немного грабанули. Милиция с моей помощью быстро нашла преступника, но в суде дело обернулось так, что воришка вышел с гордым видом, а я молил бога, чтобы на меня не навалилась пристрастная проверка налоговых органов. Частнику в Белоруссии обращаться в милицию совершенно бессмысленно и даже глупо. Так я постепенно склонился к тому, чтобы никуда не обращаться. Мой преследователь наверняка поймёт мои мотивы и не воспримет их как доказательство своих подозрений, что именно я прикарманил его денежки.

Утром я приехал в офис пораньше, чтобы предупредить своих бухгалтеров, что их ожидает. У меня хорошие бухгалтера, толковые и добросовестные. Недолго посокрушавшись над разгромом в их комнате, они деловито взялись восстанавливать былой порядок. Это было им уже знакомо. Обе они уже пережили подобное на старом месте работы. Их бывший шеф сидит с тех пор в тюрьме, а они пришли ко мне.

Лидочка почему-то на работе не появлялась. Я позвонил ей домой. Телефон молчал. К обеду мне стало не по себе. Ясно, что случилось нечто неприятное. Я нервно реагировал на каждый звонок, надеясь, что услышу её голос. Но это были деловые звонки, которые меня в этот день совершенно не радовали.

Когда я дошёл до высшей точки беспокойства и, не в состоянии усидеть в кресле, забегал взад-вперёд по комнате, раздался звонок, которого я ждал.

– Альберт Васильевич? – в трубке зарокотал начальственный баритон.

– Да, я.

– Альберт Васильевич, у нас есть одно общее дело, которое следует обсудить.

– Что за дело?

– Вы наверняка догадываетесь, а если нет, то узнаете об этом при личной встрече. Подходите ко мне в «Октябрьскую», попьём кофейку и поговорим с глазу на глаз.

– А если я не подойду, у меня своих дел полно?..

– Подойдёте. Вы же разумный человек и не желаете зла вашим близким…

– Так это вы…

– Только не надо вслух по телефону, зачем? Приходите, и мы всё решим к обоюдному удовольствию.

– Где вас найти?

– А вы подходите к главному входу, и вас проводят.

– О’кей, через четыре минуты.

До бывшей гостиницы ЦК КПБ рукой подать, и точно через четыре минуты я поднимался по её ступенькам. Перед этим я сходу вычислил одного хмыря, который меня явно «пас», чтобы я не убежал. Навстречу мне спустился типичный молодой жлоб с мощными «копытами» на костяшках кистей от многолетних тренировок в каратэ, с могучей шеей борца-классика и с короткой пегой стрижкой.

– Господин Блохин?

– Он самый.

– Пойдёмте.

В тамбуре между массивными дверями жлоб неожиданно остановил меня и бесцеремонно ощупал по бокам – проверял, нет ли у меня за пазухой какого оружия. Я решил не возмущаться такому обхождению – не поможет.

Мы прошли в какое-то помещение для переговоров на втором этаже, в котором за большим столом сидел малоприятный тип лет шестидесяти с золотой цепочкой на шее, удерживавшей золотой же крестик. На столе стояла кофеварка, ваза со сладостями, пара чашек и телефон. В углу в настороженной стойке стоял ещё один жлоб, словно брат-близнец первого.

– Присаживайтесь, Альберт Васильевич, налейте себе кофе…

– Спасибо, не хочу. Что у вас за дело?

– А вы не догадываетесь?

– Понятия не имею!

– Ну-ну. По-моему, вы неискренни. Очень даже имеете. Вон даже по лицу вашему видно.

«Крестоносец» внимательно следил за моим лицом, это факт. И было оно в явном смятении. Это тоже факт. Если бы не Лидочка, я без затруднений сыграл бы перед ним роль невинного агнца, но исчезновение Лидочки меня выбило из седла.

– По лицу моему видно, что я понятия не имею, какого рожна кто-то шмонает по нашим квартирам и даже на даче, а теперь и Лидочку куда-то упрятал. Я этого не понимаю и поэтому боюсь. Зачем вам всё это?

– Хм… Логично, однако. Хорошо играете, молодец.

– Да уж тут не до игры…

– А вот тут вы переиграли, Альберт Васильевич. Куда деньги девал, гнида?!

– Какие деньги?! Вы что? Сбрендили?

– Сбрендил, Альберт Васильевич. Сбрендил. Извините. До вас ещё не всё дошло, а я уже в карьер пустился. Наливайте кофе, не стесняйтесь. Малыш, помоги Альберту Васильевичу.

Малыш без малейшего выражения на лице подошёл, налил чашку кофе, насыпал сахар и добавил сливок. Всё размешал и пододвинул чашку ко мне. Я остался без движения.

– Придётся вам всё подробнее объяснить. В ночь на среду второго июля, точнее в ноль часов тридцать две минуты вы выехали с территории пограничного терминала в Бресте и направились домой. Где-то через полтора часа вас обогнала моя машина с тремя охламонами, которые умудрились врезаться в мост на ваших глазах. Каким-то образом из машины выпал кейс, который вы не поленились подобрать.

– Какой кейс, что вы несёте?!

– Не нервничайте, Альберт Васильевич. Вы же опытный человек, бывший сыщик. Разумеется, я всё проверил. Вы – единственный человек, который мог оказаться в момент аварии поблизости. Все остальные, а я проверил две дюжины из тех, кто пересекал границу примерно в то же время, остались ждать рассвета прямо у терминала. Вы единственный, кто не побоялся, как и мои охламоны, ехать по темноте дальше. И по времени всё складывается так, что вы обязаны были видеть аварию. И когда вернулись вы из Германии, вы впервые за всё время не побежали сразу в офис, а неизвестно где провели весь день. Якобы грибочки собирали. А какие в это время грибочки?

– Свинушки…

– А, бросьте вы. Из-за свинушек хозяин фирму не бросит… Вот вы отпираетесь, значит, деньги у вас. Прятали вы деньги, а не свинушки – тьфу, гадость! – собирали… Вернуть надо денежки-то.

– Ничего не понимаю… О чём вы. Ну, ехал я из Бреста, правда. Без единой остановки. Никакой аварии нигде не видел. Трасса вообще мёртвая была. В обе стороны.

– Вот то-то и оно, что мёртвая. Кроме вас никто больше не мог подобрать тот кейс.

– Да не видел я никакого кейса!

– Очень даже видели. Вот полюбуйтесь…

«Крестоносец» достал из-под стола несколько больших фотографий. На них можно было разглядеть не очень чёткие следы автомобильного колеса.

– Вот видите. Здесь след экстренного торможения и остановки. Вот в пыли просматриваются контуры прямоугольного предмета, по размерам точно соответствующего тому самому кейсу. А вот здесь просматривается рисунок протектора. Такой же протектор, как и на колёсах вашего «мерседеса».

– Да! Место происшествия осматривал и протоколировал явный дока. Это же было на расстоянии не менее сорока метров от горящей машины. Я моментально признал в душе своё поражение. Это была занесённая слоем пыли и грязи обочина. Вот на ней следы-то и отпечатались. Хоть и не очень чёткие, но рисунок протектора, тем не менее, вполне узнаваем. Вполне возможно, что следы на обочине сохранялись долго – кто будет наезжать на обочину? И сделаны эти снимки наверняка при повторном осмотре, когда «крестоносец» убедился, что кейса в машине во время пожара не было.

– И сколько тысяч других колёс имеют такой же протектор?

– Всё. Разговор этот смысла не имеет. Ставлю вам ультиматум. Или вы отдаёте мои деньги назад, или я отправлю вас и заодно вашу Лидочку в рай. Оба вы без больших грехов, и ждёт вас вечное блаженство в раю.

– Да побойтесь же Бога!

– А я и боюсь. Вот и крест чудотворящий всегда со мной. И построил я Господу нашему, да святится имя его, уже три храма. И всегда, как согрешу, обязательно покаюсь. Вот и вас убить велю, а сам во всех трёх храмах за вас же и помолюсь, и покаяние принесу. Бог мне и простит, он милостив, господь-то наш. А гордыню он не любит. Лидочка-то точно в рай попадёт, а вот насчёт вас есть у меня сомнения.

– И не страшно вам такую напраслину нести. Невинных ведь людей убить хотите.

– Ну и что? Ну, невинны, так невинны. Ошибиться каждый может. И я могу ошибку совершить. А мне ведь всё равно. Короче, вот вам выбор: или вернуть деньги, или погибнуть, а заодно и красивую женщину загубить. Ну а, если нет у вас денег, то, значит, вам не повезло.

– Да как же так можно?!

– Можно, Альберт Васильевич, можно. Я, между прочим, реалист. Совпадение времени, рисунка протектора, внезапного отклонения от привычек, да и шмон ведь вас не обескуражил. Ждали вы его и не удивились… Значит так. Вы сейчас в шоке. Даю вам тридцать минут на размышление. Через тридцать минут вы или подписываете себе и Лидочке смертный приговор, или говорите, где деньги. Премии с тех денег вы не получите. Если бы вы сами дали объявление, что де нашёл нечто интересное тогда-то, я бы откликнулся и вас отблагодарил. Стольник бы вам отстегнул, это уж точно. А так нет. Только что жизнь и подарю. Вы тут посидите, Малыш вас покараулит, а я пойду ноги разомну.

Я сидел в глубокой прострации. Честно признаюсь, я понимал, что связался с нешуточным делом, но что оно окажется столь быстрым и столь нешуточным, я вовсе не предполагал. «Крестоносец», конечно же, не имеет абсолютной уверенности, что именно я умыкнул его кейс. Следы мог оставить и кто-то другой, хотя вероятность этого, в самом деле, ничтожна. Но любой здравый человек на его месте не рискнул бы так вот наезжать на меня и угрожать двойным убийством. Я на его месте устроил бы длительную облаву, надеясь, что я рано или поздно пойду за деньгами в лес. Но для этого надо содержать немало топтунов, что накладно. С точки зрения «крестоносца», дешевле и надёжнее разобраться со мной с максимальной решительностью и как можно быстрее. И ведь нашёл же, гад, слабое место – Лидочку. Провёл установку, кто я и что я. Кто-то ему разложил меня по полочкам и про Лидочку подробную справочку, наверное, выдал. И этот кто-то, скорее всего, работает у меня.

Я вспомнил бегающие глаза моего первого наёмного работника, первого моего водителя. Афоня. Нечист на руку Афоня. Подумывал я уже об изгнании его, но как-то лень было. А ведь в последние дни он вообще избегает в глаза мне смотреть. Ну конечно, Афоня! Он-то точно знает, что у меня с Лидочкой самый расцвет любви. Он чаще других водителей торчит в офисе, развозя чай по городу, и лишь изредка уходит в дальние рейсы. И про мою грибную отговорку наверняка от той же Лидочки и узнал. И кто ещё мог бы заметить, что я впервые не побежал сразу в офис по возвращении из командировки? Ну, держись у меня, Афоня!

Но сейчас не Афоне, а мне надо бы за что-то держаться. Чёрт возьми, а у меня ведь нет выхода! «Крестоносец» наверняка не шутит. Если я буду упираться, шлёпнет и Лидочку, и меня и глазом не моргнёт. Ну, меня одного, это ещё куда ни шло, но Лидочку-то за что? Я ж на том свете покоя себе не найду, если из-за меня и Лидочка погибнет. Если же деньги отдать, то шансы мои остаться наживу очень призрачные. Но хоть Лидочка живой останется. Эх, если бы этот «крестоносец» заявился ко мне домой! Уж там я с ним при таком обороте по-другому бы говорил. Оба его жлоба и глазом бы не моргнули, как я бы их пристрелил из запрятанной «зброевки».

Похоже, придётся деньги отдавать. Так какой-то шанс на выживание и, главное, на спасение Лидочки остаётся.

Дверь открылась. Вошёл «Крестоносец» вместе с одним жлобом.

– Ну, так что, орёл или решка?

– Ваша взяла. Убедительно вы доказали, что это ваши деньги.

– Вот это разумно. Конечно же, мои это деньги. Где они?

– В лесу под Раковом.

– Где свинушки растут?

– Там.

– Ну так поехали за грибочками, ха-ха-ха…

– Отпустите вначале Лидочку.

– Альберт Васильевич. Вы всегда плохо понимали дисциплину. У вас и по службе неприятности из-за этого не раз случались. Много позволяете себе. Здесь я ставлю условия, и никак не вы. Получу деньги, проверю их количество, тогда и распоряжусь отпустить, если всё на месте окажется.

Чёрт возьми! Похоже, и бывший мой начальник чего-то им напел. У этих бандитов установщики работают получше нашего седьмого отдела. А вдруг на них и в самом деле комитетская или милицейская установка работает. За наличные стараются. Я вспомнил куцые справки оперативной установки, которыми потчевал нас седьмой отдел. Курам на смех. Информации – ноль. А бандиты уже всё обо мне знают. Вот с наружкой у них плоховато. Своя, наверное, доморощенная.

– Да не волнуйтесь. Все деньги на месте. Себе ни одной бумажки не взял.

– Это вас хорошо характеризует. Но доверие хорошо, а контроль лучше. Ленина, небось, изучали?

– Ладно, поехали.

– Значит так. Вы поедете в своей машине с моими ребятами. Я и ещё один мой орёл поедем другой машиной. На месте пожмём друг другу руки, если все деньги целы, и разъедемся. Каждый своей дорогой. Вы – прямо к Лидочке, а мы – к себе домой.

Мы оказались на месте уже через час. Один жлоб вёл мой «мерседес», а второй сидел за мной на заднем сидении. Ещё через полчаса все деньги были в мешке в багажнике машины «крестоносца». При откапывании жлобы разбили две банки, но купюры от этого сильно не пострадали.

– Ну вот и всё, Альберт Васильевич. Давайте вашу руку.

Приятно было иметь с вами дело. Не пришлось мне вас убеждать долго.

Я, внутренне содрогаясь, протянул ему руку, Он её с усмешкой пожал и добавил:

– Ну а теперь поспешите к Лидочке.

Он сделал шаг в сторону, и на его место стал Малыш с пустым выражением в глазах. Словно граната взорвалась перед моими глазами, и я умер.

Часть 2. Воскресший самоубийца

Я попал, вероятно, в рай. Всё вокруг было светлым и белым. Миловидная блондинка с белой косынкой лучезарно улыбалась мне.

– Здравствуйте, Альберт Васильевич. Поздравляем вас.

– Где я? Кто вы?

– Меня звать Люба, я – медсестра. А это ваш доктор, Иван Петрович.

Появился мужчина лет сорока в белом халате, очень похожий на всех хирургов: строгий и даже слегка невежливый.

– Как самочувствие?

– Не знаю. А я разве не умер?

– Вы будете живее всех живых. Тому, кто после такого ранения выживает, второй раз умирать уже не надо. Хватит с него и первого раза.

Странное дело. Я не испытываю никакой радости. Значит, это не рай. Ну конечно! Я забыл, что никакого рая нет, как нет и ада. Но, почему же я живой?

– А где это я?

– В больнице, в Ракове. Вы же здесь недалеко в лес зачем-то с бандитами заехали. Но это не моё дело. Моё дело было не дать вам умереть, и вот вы живы. Скажите спасибо тому грибнику, который вас вовремя привёз к нам.

Я отключился. На следующий день я был в бодром состоянии уже несколько часов. От Любы я узнал удивительные вещи. Вначале меня спасали, и некогда было искать моих родственников. Потом через милицию узнали, что я живу один, и никого извещать о моём местонахождении не надо. Потом из милиции интересовались, не попал ли я к ним в больницу. Меня потеряли на работе и объявили в розыск. И как хорошо, что со мной всё утряслось. Оказывается, сюда уже приезжали двое с моей работы, но Иван Петрович их прогнал.

– А что с Лидочкой? – с тревогой спросил я, внезапно вспомнив о её существовании.

– Не знаю, а кто это?

– Да одна знакомая…

На третий день я смог уже вставать. На четвёртый день меня навестил-таки мой бывший начальник, а ныне мой торговый агент. Полковник, так и не ставший генералом, Александр Яковлевич. Он излучал само дружелюбие и радость видеть меня живым.

– Александр Яковлевич, ну, Афоня, это понятно, но вы-то как купились и вывалили обо мне бандюгам столько, – начал я, не будучи уверенным, что я к нему справедлив.

– Альберт Васильевич, поверьте, понятия не имел, что это бандюги. Пришла нормальная милицейская установка. Говорили, что работают по просьбе налоговой полиции.

– Значит, я точно угадал, горько подумал я про себя.

– Ладно, с каждым может случиться промашка. Что с Лидочкой?

– Всё в порядке, просила передать привет.

– Так что же вы её не привезли?

– Не может, у нас налоговая инспекция проверку делает.

Я посмотрел на своего бывшего шефа, и мне стало ясно, что он врёт. Не станет налоговая без меня мою фирму поверять, да и не будут они сидеть с утра до вечера. Я заскучал. Мне стало ясно, что с Лидочкой случилась беда, а меня щадят, скрывают от меня правду. В памяти всплыла ухмылка «крестоносца»: «Ну, а теперь поспешите к Лидочке». Черти! Они убили её раньше меня!

– Александр Яковлевич, негоже врать в вашем возрасте. Я выдержу. Она выжила? Нет?

Александр Яковлевич сразу сник. Его улыбчивость обратилась в жалкую гримасу:

– Уж неделя, как похоронили. Позавчера девять дней отмечали.

Я незаметно для себя заплакал и тупо повторял: «Скоты, скоты…».

– Альберт Васильевич, вам нельзя беспокоиться…

– Ничего, я выжил от выстрела в упор, выживу и сейчас.

– Милиция завела дело, работают лучшие следователи…

– Я знаю, кто и на кого работает.

– Я написал заявление, что бандитам помогала служба установки…

– Вы сами-то верите, что это заявление ещё не сгорело?

– Не знаю, Альберт Васильевич. Вот времена настали…

Я поблагодарил Александра Яковлевича за правду, и мы расстались. Он уходил с согнутыми плечами, но мне кажется, что он немного облегчил свою душу. Сказать правду всё-таки приятнее, чем врать.

Говорят, что у людей, переживших такие ранения, когда душа висит на волоске, случается амнезия, и они ничего не помнят, что происходило с ними накануне ранения. Частично такая амнезия пришла и ко мне. Я не сразу вспомнил про Лидочку, и совсем забыл про пистолет. Ну не так уж и совсем. Я, в конце концов, о нём вспомнил. И вся сцена в лесу тоже всплыла, как в кино перед глазами. «Крестоносец» явно не подозревал, что в кейсе лежал заряженный пистолет. Возможно, я спас ему жизнь, пожелав бандитам в «семёрке» не доехать до дома. Ну, держись, гад. Пуля из «зброевки» была тебе предназначена, она тебя и настигнет. Дай только срок.

В этот вечер я стал другим человеком. Ничто меня в жизни больше не интересовало. Только одно – отомстить «крестоносцу». Он получил назад свои деньги, и убивать нас, особенно Лидочку, было совершенно ни к чему. Но я оказался жив, и, если в этом есть промысел Божий, то я остался живым только для того, чтобы отомстить. Я пришёл к этому решению, как к чему-то само собой разумеющемуся. Мой мозг работал холодно и расчётливо, словно чужой, взятый напрокат, компьютер. Сам я не испытывал никаких эмоций. Я вспомнил во всех деталях наш разговор в гостинице, и мне стало ясно, что «крестоносец» не белорус. Это был коренной москвич. Судя по тому, что оба жлоба совсем не знали Минска и окрестностей, и мне приходилось предупреждать их перед каждым перекрёстком, куда ехать дальше, они тоже были не белорусами. Их надо искать в Москве. Но, чтобы отомстить, надо выжить самому. Если «крестоносец» узнает, что я жив, то мне ещё надо сильно постараться не умереть вновь и навсегда.

Мне вспомнился наш ветеран Иосиф Антонович. Я застал его в первом отделе белорусского комитета незадолго перед его уходом на пенсию. На фронте, где он был рядовым пехотинцем, он, находясь в передовом дозоре, был ранен немецкими разведчиками. В него также выстрелили в упор из «шмайсера». С четырьмя сквозными отверстиями в груди он пролежал на траве несколько часов, после чего был доставлен в полевой госпиталь, и выжил. Вернулся в строй и дошёл до Берлина. И уже на пенсии мог дать фору многим молодым в физической кондиции. Нечто подобное, видимо, случилось и со мной. Если бы «крестоносец» знал историю Иосифа Антоновича, он бы не удовлетворился одним выстрелом в грудь. Жлоб не попал в сердце, и я выжил.

На следующий день Иван Петрович, закрыв плотно за собой дверь, сказал мне сухо и по-деловому, что со мной хочет побеседовать следователь, и заинтересован ли я в такой беседе? Боже, как я был ему благодарен! Доктор явно чувствовал, что беседы с милиционерами в наше время могут быть чреваты прежде всего для жертв, а не для бандитов. Мне же было ясно, что следствие скорее будет искать аргументы для покрытия убийц, чем для их разоблачения. Их и разоблачать-то нечего. Заявление Александра Яковлевича об установщиках есть. Вот и спрашивай у них, кто заказал установку на меня.

– Иван Петрович, дорогой, да ну их… Из-за них я здесь, по большому счёту. У меня эта, как её, амнезия. Ничего не помню. Помню только, что поехал на дачу, а попал в больницу. Всё.

– Хорошо. Так я и напишу. Амнезия вследствие сильного шока.

Следователь прокуратуры Сапрыкин – малоприятный тип средних лет с белесыми скучными глазами и напрочь лишённый эмоций – всё-таки прорвался ко мне. На все его вопросы я отвечал, как пономарь. Поехал на дачу и очнулся в больнице. Три последующих дня полностью выпали из памяти. Хоть убей, ничего не помню. Иван Петрович важно добавил, что это ещё хорошо, что он – то есть, я – только три последних дня забыл. Бывает, и имя своё люди забывают. И не вспомню я эти дни, скорее всего, никогда. Стёрлись они шоком полностью.

Наконец, Иван Петрович сообщил мне, что он назначил мою выписку на пятнадцатого августа, но я могу сам уйти дня на три пораньше, если мне это будет необходимо. Ай, да молодец, Иван Петрович! Умнющий мужик. Всё понимает, что на меня по-прежнему кто-то охотиться может, и даёт мне по мере сил свободу манёвра.

Вот и выписка из больницы. Во дворе стоит мой зелёный «мерседес», на котором меня привёз из леса незнакомый грибник. Он так и не появился в больнице. Надо будет его навестить. Адрес у меня есть. Иван Петрович сказал, что подобрал меня местный водитель, пришедший на звук выстрела. С машиной всё в порядке, только на заднем сиденье запёкшаяся кровь. Но это полбеды, можно сменить чехлы. Иван Петрович пожимает мне руку, и мы расстаёмся. На половине пути до дома я останавливаюсь, снимаю окровавленный чехол и бросаю его в багажник.

Поднимаюсь в квартиру и первым делом бросаю взгляд на тайник. Всё в порядке. В квартиру никто не наведывался, и повсюду появился заметный слой пыли. Четыре недели квартира пустовала. Продукты из холодильника лучше выбросить. Только что баночки шпрот можно оставить. Так, есть сухари. Поужинать есть чем. Главное, есть чай. Поужинал. Теперь – спать. Слабость ещё ощутима.

Моё появление в офисе было встречено со смешанными чувствами: радость напополам с состраданием и сочувствием. Дела на фирме замедлились. Некому было позаботиться о подвозе новых партий чая, а складские запасы почти все распроданы. Денег на счету скопилось за миллиард белорусских зайчиков, надо закупать валюту для оплаты уже проданного чая и закупки нового. Объявляю всем, кто был в офисе, что в связи с последними событиями мне необходим отдых. Фирма временно, возможно и навсегда, закрывается. Все могут искать себе новую работу. Я поблагодарил всех и попросил пока оставаться только главного бухгалтера.

Через четыре дня я завершил сложную бюрократическую комбинацию, закончившуюся тем, что миллиард безналичных рублей превратился в три тугих пачки стодолларовых купюр. Поручив главбуху распродать офисное оборудование, как удастся, и щедро вознаградив её, я вплотную занялся делом, ставшим для меня единственным смыслом жизни.

Я договорился с Александром Яковлевичем, что мы вместе съездим за грибами в район Колосова. Мой бывший шеф был, как и я, заядлый грибник. У него от старых времён осталась обшарпанная «лада», которую он чинил едва ли не каждодневно. Мой «мерседес» был ровесником «лады», но ремонтировать его почти не приходилось: не было нужды. Александр Яковлевич был очень рад возможности выбраться за грибами, не беспокоя свою колымагу. Мы выехали довольно рано. Ещё до полудня мы наполнили доверху взятые с собой корзинки и присели перекусить и отдохнуть. Я с грустью заметил, что рана выходит мне боком. Я быстро выдыхаюсь, былых сил уже нет. Восстановятся ли они?

По окончании трапезы я начал допрос.

– Александр Яковлевич, вспомните, пожалуйста, кто проводил установку по мне, после чего всё и произошло?

– Альберт Васильевич, да зачем вам это надо?

– Надо. Вспомните, пожалуйста…

Я так посмотрел на своего бывшего шефа, что он, наверное, подумал, что ещё чуть-чуть, и я его зарежу грибным ножичком, которым я машинально очищал грибы от налипших листочков.

– Приходил старший лейтенант Ершов Алексей Иванович из Московского райотдела. Я проверил его удостоверение, ну а память у меня, сами знаете…

У него и вправду была поразительная память, и в разведке он был на своём месте: он умел всё замечать и запоминать.

– Узнаете его снова?

– Обижаете, Альберт Васильевич…

– Так, тогда поехали к Московскому райотделу, сыграем в наружку. Может быть, этот Ершов и покажется.

– Да вы что, Альберт Васильевич? Что вы затеваете?

– Александр Яковлевич. Не забывайте, что в том числе и из-за вашей благоглупости погибли два человека: Лидочка и я. Да, я живой труп, и хожу по земле лишь, для того чтобы расквитаться. И на вас ведь наша кровь…

– Альберт Васильевич! Ну, это уж слишком!

– Слишком?! Ершову про нас выложить с радостью, это не слишком. А Лидочка потом в могиле оказывается… Совесть-то у вас есть?!

– Но в чём же я виноват?!

– А вы не понимаете? Вас же под чужим флагом бандиты вербанули. Почему бы вам было не поинтересоваться, а чего это райотдел под нас копает? В рамках какого уголовного дела? Да и не обязаны вы были вовсе на его вопросы отвечать. Сами же знаете.

– Да, да… Как-то я не подумал.

– Вот то-то. Поехали!

Александр Яковлевич покорно уселся в машину, и мы тронулись в путь.

– Альберт Васильевич, извините за любопытство, а что этим бандитам от вас было надо?

– А… Долгая история. Но так и быть, слушайте…

Я рассказал ему всё, утаив только про пистолет, тайник и чистый бланк немецкого паспорта.

– То есть, они все деньги полностью получили назад, и всё равно вас решили убить.

– Вот-вот.

– Да, подонки, однако…

– А вы ещё мне помочь не хотели…

– А что вы затеяли? Месть? Есть ли в ней смысл?

– Есть, Александр Яковлевич, есть. Меньше гнид по земле ходить будет.

– Как же вы справитесь. Там же целая организация…

– И один в поле воин. Да и пуль я напрасно в воздух не пускаю. Вы же знаете.

– У вас что, оружие есть?

– Нет пока. Оружье своё завоюю в бою, – улыбнулся я.

– Ну, вы отчаянный человек…

– А что мне терять?

Александр Яковлевич промолчал. Так, молча, мы и подъехали к месту. Я запарковал машину метрах в пятидесяти наискосок от входа в райотдел. Было полчетвёртого, и мы настроились на долгое ожидание, и неизвестно, появится ли этот Ершов сегодня, или нет.

Нам повезло. Уже через час Александр Яковлевич ткнул меня в бок: «Вот он!». К райотделу неспешно двигался среднего роста полнеющий молодой мужчина, жгучий брюнет с солидными усами. Запомнить такого никакого труда не составляет. Усатый зашёл в райотдел, а я быстренько отвёз Александра Яковлевича к нему домой. Он забрал свои корзины, с грустью посмотрел на меня и произнёс поразившую меня фразу: «Да храни Вас Бог!». Сказано это было весьма искренне. Если бы кто знал, какой воинственный атеист был мой шеф ещё не так давно! В те годы он мог долго распекать оперработника, употребившего в забывчивости неподобающее атеистам выражение вроде «слава Богу» или «ну и чёрт с ним».

Я тут же вернулся к Московскому райотделу. Мне опять повезло. Через полчаса Ершов вышел из отдела и прошёл к стоявшему впереди неплохо выглядевшему «фольксвагену пассат» не старше пяти лет возрастом. Этот Ершов живёт явно не по средствам. Даже мой «мерседес» стоит много меньше, чем «пассат» простого мента из райотдела. Я проследовал за ним, стараясь держаться, как можно дальше. На моё счастье, он ехал по широкому и открытому для взоров проспекту Дзержинского, так что я мог отпустить его достаточно далеко, не боясь потерять. Бьюсь об заклад, он не заметил, что я следил за ним. Он свернул на улицу Голубева и прошмыгнул в арку большого дома возле школы. Сомнений не было, он живёт где-то здесь, в этом доме, в котором не менее полутора десятков подъездов.

Я вернулся домой, выгрузил грибы в ванну и начал с неохотой их перебирать. Мне было сейчас вовсе не до грибов. У меня так и не было чёткого плана действий, и я постоянно пытался выстроить его в голове. Ясно было, что мне необходимо в первую очередь подготовить пути отступления. А для этого надо съездить в Москву! Я разыскал старую записную книжку и нашёл нужный телефон. Вот он: Борис Звягинцев. Мы служили одновременно в Представительстве КГБ при МГБ ГДР. Я был простой «оперативный рабочий», как в шутку мы себя называли, а он – простой технарь из оперативно-технического отдела. Однажды он подготовил для меня магнитофонную закладку, которая в самый неподходящий момент завизжала, и её стал разыскивать под столом интересовавший меня объект. Был большой тарарам. Я взял всю вину на себя, выгородив Бориса, и он мне был за это очень благодарен. Из ГДР он вернулся в Москву, где унаследовал роскошную квартиру в комитетском доме в самом центре. Я заезжал к нему пару раз, уже уйдя из конторы. Борис подумывал тоже уйти, но не решился. Так он и служил в оперативно-технической службе. То ли в СВР, то ли в ФСБ. Я не вникал.

Борис оказался дома, и я договорился, что завтра к нему подъеду и остановлюсь у него на пару-тройку дней.

Оставив себе немного грибов на сковородку, я отдал остаток ошалевшей от счастья соседке, объяснив, что мне срочно нужно уезжать в командировку на недельку. С сожалением, я аккуратно, как только возможно, вскрыл свой замечательный тайник и вытащил из него бланк паспорта. Потом вставил заглушку назад и налепил поверху отрезок обоев, а потом повесил над этим местом зеркало. До поезда оставалось ещё достаточно времени, и я подскочил к дому, у которого я оставил Ершова. Я быстро нашёл его «пассат» среди вереницы машин вдоль дома. Значит, он действительно живёт здесь.

Я поставил свой «мерседес» на место и добрался до вокзала на такси. Билетов в кассе на «двойку» не было, и я взял билет на более поздний проходящий поезд, что мне было только кстати.

Москва произвела на меня сильное впечатление. Я не был там года четыре, и многое в её центре поменялось. Но я не обращал на эти изменения никакого внимания. Потолкавшись по книжным магазинам, просмотрев какое-то дурацкое кино, содержание которого я не мог вспомнить сразу по выходу, посидев в ресторанчике на Арбате, я дождался, наконец-то, вечера и позвонил в дверь квартиры Бориса. Борис был один. Он догадался спровадить жену и дочку к тёще, и мы могли спокойно разговаривать. За богатым ужином, запиваемым «смирновской», – Борис был потрясающий кулинар – я без обиняков выложил ему мою историю, показав свежие шрамы на груди и спине.

– Вот сволочи! – Борис стукнул кулаком по столу. – Что думаешь делать?

– А что бы стал делать ты?

– Я этих скотов по одному бы замочил, планомерно и неотступно. Без пощады!

– Ну и я так же думаю. И там, – я поднял палец вверх, – тоже так думают. Как ты считаешь, оставили бы меня там, – я снова показал на небо, – живым, если бы думали по-другому?

– Точно! Это тебе такое предназначение выпало.

– Вот-вот! Давай выпьем, Боря. Ты всё правильно понимаешь.

Мы выпили. Я почувствовал себя счастливым. Боря не подведёт. В той истории с закладкой не были виноваты ни я, ни он. Какой-то скрытый заводской дефект проявился в самое неподходящее время. Но говорить об этом было нельзя. Нужен был козёл отпущения попроще, и я им стал. Но не стоит вспоминать об этом, иначе Борю не сбить с этой темы никакими силами.

Я показал ему пустой бланк немецкого загранпаспорта.

– Можешь сделать из этого паспорт со всеми штампами на Альберта Мюллера с моей фотографией?

– Алик, как дважды два. У тебя карточка есть?

– Вот то-то и оно, что нет. Мне надо бы и внешность изменить.

– Алик, как дважды два. Пошли, я тебе что-то покажу.

В соседней комнате Боря слазил под кровать и вытащил оттуда посылочный ящик со всякой всячиной.

– А ну-ка… – он приложил к моей верхней губе искусственные усы и провёл по ним умелыми движениями пальцев. – А ну-ка, посмотри на себя.

Из зеркала смотрел кто-то усатый, отдалённо похожий на меня.

– Вот. Теперь укоротить и подбрить твои брежневские брови, да всего покрасить в рыжий цвет – мама родная не узнает. Будешь рыжим тевтонцем, чистым Мюллером.

– А у тебя краска есть?

– Обижаешь. У меня всё есть. Давай сделаем тебя прямо сейчас рыжим. Завтра с утра сфотографируешься, к обеду поднесёшь мне фотографии к Детскому миру. А вечером получишь паспорт. Со штампом Шереметьевского поста и с визой на полгода. Согласен?

– О’кей. Валяй. А немецкие штампы?

– Будь спок. Контора веников не вяжет. Никакой БКА1 не подкопается. Ты с какого года, с сорок седьмого?

– Угу.

– Всё с тобой ясно, пошли в ванну.

Борис по специальности радиотехник. Но в ОТУ он освоил как хобби и специальность гримёра. Он часто тренировался на жене, и её редко было можно узнать. У неё всегда было новое обличье. Он с явным удовольствием сделал из меня подлинного арийца. Я с трудом узнавал себя даже без накладных усов: стрижка моя изменилась и стала вполне в духе последней моды. Цвет её был радикально рыжий на зависть самому Чубайсу. Брови стали тонкие и фигурные. Они придали совершенно новое выражение моему лицу не только цветом, но и формой. Боря прилепил на меня тонкие рыжие усики, и процесс моего преображения был доведён до полного триумфа. Я не узнавал себя сам!

Мы допили остатки «смирновской». Боря уверил меня, что на него я всегда могу положиться. В наше лихое время Боря может оказаться незаменим.

– Алик, а ствол у тебя есть?

– Официально у меня ничего нет, а неофициально…

– Понимаю. Что за пушка?

– «Зброевка», «восемьдесятпятка».

– Ух ты! Постой, постой, ты же у нас снайпер. С такой пушкой ты и на сто метров не промахнёшься.

– Не пробовал, но возможно.

Улеглись мы спать за полночь. Утром вставать было тяжеловато, но Борис заварил такой кофе, что ноги меня сами понесли в город, а Борис улетел к себе на службу, не рискуя опоздать.

На Арбате в автомате я сделал несколько серий снимков для паспорта в полуанфас и в анфас, слева и справа, с широкой улыбкой и с улыбкой умеренной, а также и вовсе без улыбки. С двенадцати часов я занял позицию у Детского мира, и вскоре появился Борис. Он забрал у меня все фотографии и послал меня к себе домой, отдав ключи от квартиры. Что толку впустую бить ноги по улицам, особенно после тяжёлого ранения?

Борис был деликатный парень и не заставил меня слишком долго дожидаться его возвращения. Уже в семь часов раздался звонок в дверь, и сияющий от самодовольства Борис появился на пороге. Он с гордостью вынул из своего нагрудного кармана немецкий паспорт с моей новой физиономией, оформленный по всем правилам оперативно-технического искусства. Это была не какая-нибудь халтура-самоделка. Это была профессиональная работа государственной спецслужбы. Паспорт был выдан «орднунгсамтом» города Карлсруэ на имя Мюллера Альберта, родившегося в Семипалатинске. С таким местом рождения проще объяснять мой, хоть и лёгкий, но заметный акцент. Мой новый паспорт мне ужасно понравился, а Борис просто таял от удовольствия, наблюдая, как таю от удовольствия я. Только я закрыл свой липовый паспорт, ещё толком не зная, как он мне пригодится, как Борис подал мне красные корочки с роскошным гербом. Это было удостоверение начальника отделения ФСБ подполковника Кирсанова Альберта Васильевича. Кирсанов оказался поразительно похожим на меня в новой редакции.

– Вот теперь можешь спокойно ходить со своей «зброевкой», по крайней мере, по Москве.

На правой внутренней стороне удостоверения жирным курсивом было оттиснуто, что подполковник Кирсанов имеет право ношения огнестрельного оружия.

– Здорово! Ну спасибо, Боря!

– Это ещё не всё. Вот полюбуйся.

Он подал мне нормальный российский паспорт на имя того же Кирсанова со штампом о прописке на улице генерала Берзарина.

– Боря, а не влетит тебе?

– Не боись. Я этим делом запасся во времена бакатинского бардака. Концов не сыскать.

– А как же ты мои цветные фотографии в чёрно-белые превратил, да ещё и в мундир меня засунул?

– Технический прогресс. Компьютерная обработка изображений. Это не то, что раньше.

– Спасибо, Боря, навеки у тебя в долгу.

– Ладно тебе. Ничего ты мне не должен. Ты лучше подумай, чем ещё тебе могу помочь?

– Да что-то в голову не приходит…

– Ну так ты не спеши, давай вместе помозгуем. Вот, кстати, тебе ещё подарочек.

Борис достал из своего портфеля две продолговатых коробочки с патронами «Люгер 9х19», как раз для «зброевки».

– Боря, откуда у тебя такое? В конторе же каждый патрон на учёте.

– Ты не забывай про эру Бакатина. Ты такого не видел.

– Да я бы уже и домой поехал.

– Ну, это ты кончай. Давай посидим, покумекаем. Ум хорошо, а вооружённый современными техническими знаниями ум – это я про себя говорю – лучше.

Я подумал-подумал, да и соблазнился удовольствием провести ещё один вечер в компании с хлебосольным Борисом, тем более, он и в самом деле может мне здорово помочь.

Боря потребовал от меня подробный словесный портрет «крестоносца» и обещал порыться по доступным материалам, чтобы попробовать вычислить моего неприятеля. Я со своей стороны попробовал набросать его портрет карандашом, правда, у меня ничего путного не получилось, хотя некоторое сходство всё-таки передать мне удалось. Он всё тщательно записал в блокнот, сложил портрет моей работы и пообещал через неделю или найти «крестоносца», или исключить его из московских авторитетов. Это мог быть и какой-нибудь провинциальный воротила. Мы долго неспешно беседовали, обсуждали всякие версии, кто бы мог быть этим «крестоносцем», но ничего конкретного не получалось. Это мог быть и бывший директор треста, и торговый начальник, и даже милицейский начальник в отставке. Его руки были свободны от татуировок. Вором в законе он был едва ли.

Боря вцепился в деталь, что в «дипломате» поверх денег лежал заряженный пистолет. «Крестоносец», по мнению Бори, мог бы стать и жертвой этого пистолета. А раз так, значит, «крестоносец» имеет шаткое положение в криминальном мире. Чужак он. Не уверен в себе. Потому-то он и решил избавиться от меня и Лидочки. Авторитет себе повысить захотел.

Так мы и договорились: Боря поищет концы «крестоносца» в Москве, а я попробую выйти на него через работавших на него ментов. Ночью мне приснилась сцена расправы с «крестоносцем». Я держал его на мушке и целил точно в переносицу. И перед моим взором стояла застывшая картина: чёрные контуры целика и мушки, стоящие идеально ровно, и сверху – лоб «крестоносца» с вытаращенными глазами. Палец тянул спусковой крючок, спуск медленно подавался, а я тянул всё медленнее и медленнее, растягивая удовольствие от видимой картины. Так я и проснулся, не выстрелив.

Я вернулся в Минск, не имея чёткого плана, что делать дальше. Вначале я предполагал заставить усатого Ершова под дулом пистолета выложить всю правду о заказчике установки. Но он может отослать меня к своему непосредственному начальнику, и передо мной замаячит длинная цепь начальников вплоть до министра внутренних дел. Главная проблема в том, что я не могу перепроверить, врёт Ершов, или нет. Ладно, решение придёт со временем. Надо бы за Ершовым понаблюдать и избавиться пока от собственной машины. Надо её поменять. Да и спасителя моего отблагодарить пора.

Недолго думая, я направился в Раков. Дом Сергея Ивановича стоял на отшибе, на краю широкого луга. Хозяин оказался дома. Это был крепкий осанистый мужик примерно моего возраста, одетый по-простецки в дешёвое трико. Он с изумлением смотрел то на мой «мерседес», то на мою рыжую голову.

– Здравствуйте, дорогой Сергей Иванович! Не узнаёте?

– Что-то затрудняюсь. Машина мне знакома, а вот вас видеть не приходилось.

– Очень даже приходилось, Сергей Иванович. Вы же мне жизнь спасли. Только тогда я некрашеный был.

– А, точно, точно. Теперь узнаю. Как здоровье-то?

– Как видите. Благодаря вам. Вот отблагодарить вас хочу.

– Да чего уж там благодарить. А чего ж мы стоим? Проходите.

Сергей Иванович жил на обычной крестьянской усадьбе. По двору бегали куры, в загородке рылся в земле поросёнок, на лугу паслась корова. Под навесом стоял «горбатый» «Запорожец». Вышла хозяйка дома.

– Ой, Сярожа, чаво ж ты гостя не проводишь, здрасьте вам! Подьте у хату.

Хозяева были искренне рады видеть меня живым и здоровым. И только я упомянул, что хочу отблагодарить Сергея Ивановича, они замахали руками, протестуя. И протест их был отнюдь не лицемерным.

– Не огорчайте меня, пожалуйста. Я очень хочу подарить вам свой «мерседес». Сколько можно вам на этой колымаге ездить?

– Да что вы! Зачем мне «мерседес»? А колымага моя, кстати, по городу любому «мерседесу» фору даст. У неё мотор-то я сам недавно перебрал. Все кольца новые. Землю из-под себя рвёт.

– Я знаю, «горбыль» – резвая машина. У меня у самого такой был. Но знаете… уеду я из Белоруссии. Не хочу, чтобы второй раз в меня стреляли. Всё вот раздаю, и «мерседес» мне не нужен. Так уж уважьте меня, возьмите его, пожалуйста. Если сами ездить на нём не хотите, детям подарите.

Если бы не хозяйка, сдавшаяся на мою просьбу, хозяин ни за что бы не согласился принять мой подарок. Договорились, что мы тут же поедем к нотариусу и в ГАИ, оформить дар. К вечеру мой «мерседес» официально был уже не мой, и старые номера остались в ГАИ. У нотариуса мы оформили попутно доверенность, которая позволяла мне в течение предстоящего месяца ездить на «горбыле» Сергея Ивановича. По дороге я узнал, что Сергей Иванович уже полгода не может найти работу – староват и живёт далековато от Минска. Я тут же выложил ему тысячу долларов «за аренду «Запорожца»», которую Сергей Иванович, поколебавшись, взял. Тяжело им приходилось жить без зарплаты и без пенсии.

Сергей Иванович рассказал, что, услышав выстрел, непохожий на выстрел из ружья, он, на всякий случай, пошёл посмотреть, что там происходит? Минут через пятнадцать он наткнулся на брошенную машину с ключом в замке стартера и вскоре заметил и меня, лежавшего на спине. На моё счастье, он не растерялся, быстро уложил меня на заднее сиденье, не разбираясь, жив я или нет, и помчался в больницу.

Попрощавшись с полюбившимися мне людьми, я вернулся домой на «Запорожце», радуясь, что мотор его действительно был отрегулирован идеально. Наскоро перекусив, я поехал дежурить у дома старшего лейтенанта Ершова. Дело близилось к семи часам вечера.

Едва я занял позицию во дворе, появился знакомый «пассат». Мне повезло: я засёк не только подъезд, в котором живёт хозяин «пассата», но и этаж, и даже квартиру. Сквозь окно на лестничной площадке можно было видеть, как открылся лифт на пятом этаже. А через минуту усы моего объекта заинтересованности мелькнули в кухонном окне слева.

Вернувшись домой, я ещё в лифте услышал звонки телефона. Кто-то был весьма настойчив. Я успел снять трубку.

– Ну, наконец-то, Альберт Васильевич, дорогой ты мой…

Это был мой бывший шеф и теперь уже бывший подчинённый под крепкой мухой.

– Александр Яковлевич, что случилось?

– Альберт Васильевич, я – свинья!

– Ну что ж вы так излишне самокритичны…

– Нет, нет. Не возражайте. Я – свинья, и хочу искупить…

– Александр Яковлевич, вы сейчас немного не в форме. Давайте встретимся с утра и поговорим.

– Вот это я и хочу услышать. Можно, я приеду к вам завтра в девять?

– Давайте, буду рад.

– Abgemacht, gute Nacht2.

– Zu Befehl, Herr Oberst!3

Мой шеф владел немецким. Десять лет прослужил он в «империалистической ФРГ». Время от времени, особенно по пьяному делу, он переходил на немецкий, но почему-то из неизменных трёх-пяти фраз никогда не выходил.

Наутро, секунда в секунду, Александр Яковлевич появился на пороге. Он, надо сказать, любит быть точным и страшно рад слышать комплименты, что по нему можно проверять часы или что он точен, как подлинный пруссак. Вот и сейчас он наверняка стоял перед дверями минут пять, чтобы нажать на звонок ровно в девять. Поначалу он заметно опешил, увидев перед собой рыжего типа.

– Простите, а Альберт Васильевич…

– Я и есть Альберт Васильевич, проходите скорей, здравствуйте.

– Вот это маскировочка! Одобряю! – заметил он в явном восхищении. – А где ваш зелёный «мерседес»? Тоже перекрасили?

– Даже переделал. Теперь он называется «горбыль».

– Да… – задумчиво произнёс он. – Я вот подумал, что вам надо бы и квартиру сменить. Оставаться здесь рискованно.

– Верно, Александр Яковлевич, этим я и собираюсь заняться.

– А не надо вам заниматься. Поживите на моей даче.

Это было очень ценное предложение. Дача Александра Яковлевича была сразу за кольцевой дорогой по Логойскому тракту. Максимум двадцать минут до центра.

С наслаждением потягивая крепкий зелёный чай, Александр Яковлевич сообщил мне о произошедших в моё отсутствие событиях. После нашего не очень тёплого расставания он попросил своего старого приятеля, пенсионера из контрразведки, когда-то в андроповские времена попавшего на оперативное обслуживание уголовного розыска, прозондировать ход расследования убийства Лидочки и покушения на моё убийство. Тот пошушукался со своей бывшей агентурой, и от результатов такого наведения справок Александр Яковлевич сильно расстроился. Оказалось, что заявление Александра Яковлевича никто не собирается принимать во внимание. Его вроде как и не было. Дело будет, скорее всего, не раскрыто. Единственный шанс на полноценное раскрытие имеет версия, что Лидочку убил я из ревности, а сам в приступе раскаяния сделал попытку застрелиться. Эта смелая версия уже обсуждается, как некая гипотеза, но по-настоящему за её отработку не брались. Ну, а если возьмутся, то можно не сомневаться, что найдутся свидетели, видевшие, как я убил Лидочку, и как я самоубивался, и обязательно найдётся под кустиком пистолет с моими отпечатками, не замеченный впопыхах Сергеем Ивановичем.

Надо сказать, что я немного струхнул. Нет ничего более простого, чем найти свидетелей из уголовной агентуры, которые на-свидетельствуют такого, до чего не додумался бы и Артур Конан Дойл в одной творческой бригаде с Агатой Кристи и Малининой. У меня буквально зашевелились волосы на голове, когда я представил себе, что было бы со мной, если бы навещавший меня следователь стал с самого начала отрабатывать именно эту версию. Сидел бы я в КПЗ битый-перебитый, и получил бы, если бы пережил следствие, вышку. Очень легковесно отнёсся я к этой истории. «Крестоносец» для берегущей его милиции гораздо более ценен, чем бывший опальный разведчик. Пожертвовав мной, следователь – ух, как я его возненавидел в этот момент! – закроет все дыры и спрячет все концы в воду. Да и справка Ивана Петровича и моё собственное утверждение об амнезии в этом случае вообще лишают меня возможности опровергать любую ложь: что я могу возразить, если ничего не помню?!

Мы посмотрели друг другу в глаза, и оба разом поняли, что надо срочно рвать когти. Может быть, именно сейчас по улицам движется наряд для моего задержания в качестве подозреваемого.

– Спускайтесь вниз, я сейчас, – поторопил я Александра Яковлевича, к которому стал внезапно питать самые тёплые чувства. Всё-таки, он нормальный мужик, хоть и ходил в кандидатах в генералы.

Только он вышел, я бросился к тайнику и вытащил пистолет. Быстренько покидав в рюкзак запас белья, кое-что из одежды и «тревожный» несессер, я уже собрался выходить, как раздался телефонный звонок. Я хотел было его проигнорировать, но это был межгород, не грозивший мне ничем. Звонил Борис.

– Слышь, старик, я тут подумал, и кажется мне, что тебе без меня будет туго. Сегодня пятница, я могу подскочить к тебе на выходные, я тут кое-что для тебя припас.

– Борька! Тебя сам Бог послал. Приезжай! Без тебя мне будет и вправду тяжеловато. Если бы ты ещё автомобильную закладочку, лучше две, прихватил. Может быть и пару Handschellen4, немецкий ещё помнишь?

– Тебя понял, жди.

– Бронируй место на «единицу», а я тебе часов в восемь вечера позвоню. Kein Anruf mehr unter dieser Nummer5.

– Kapiert6.

– Tschuß!7

– Tschao!8

Если мой телефон поставили на контроль, что маловероятно, хотя и не исключено, то конец беседы будет для милицейских контролёрш не сразу ясен. Я не хотел выдать, что я отсюда линяю.

Ай, да Боря! Молодец! С его помощью мы эту шушеру разложим на лопатки. Главной специальностью Бориса были радиозакладки, но он ловко управлялся и с отмычками и со вскрытием автомашин, обеспеченных охранными системами. А подделка документов и грим – это для работников ОТУ вообще само собой разумеющееся дело. В весёлом настроении я спустился вниз, и тут меня осенило: на телефоне и на посуде остались мои отпечатки пальцев! Лучше их не оставлять! Я быстро вернулся и тщательно протёр трубку телефона, чайные чашки и ложки. Так будет надёжнее.

Дача у моего бывшего шефа была на зависть. Крепкий домик, в котором можно жить и зимой, и – главное достоинство – замечательная баня. Я рассказал о звонке Бориса, и у моего шефа загорелись глаза. Старый боевой конь услышал сигнал трубы «К атаке!». С помощью Бориса мы оборудуем машины следователя Сапрыкина и опера Ершова техникой, и тогда у нас откроется простор для целенаправленных действий. Сейчас же важно установить, где оставляет свою машину на ночь Сапрыкин, и есть ли она у него вообще? Этим займётся Александр Яковлевич. Я же продолжу пасти опера Ершова. Может быть, он выедет на дачу. Не грех бы это узнать.

Мы выехали на свои позиции во второй половине дня. Александр Яковлевич взял с собой цейсовский бинокль и диктофон – записывать результаты наблюдений, словно всю жизнь прослужил в наружке. Диктофон для разведчика наружки – вещь очень полезная. Можно сходу безошибочно фиксировать детали, которые могут оказаться очень существенными при составлении отчёта.

Я проехался на всякий случай мимо дома Ершова по улице Голубева и потом направился к райотделу. Знакомого «пассата» не было ни там, ни там. Начал крейсировать по улицам Московского района, но «пассат» нигде не попадался. Тогда я решил проехаться мимо здания прокуратуры и по пути, возле театра музкомедии, на парковке, мне померещился знакомый автомобильный контур. Я сделал круг по кольцу на площади и свернул в сторону вокзала, проезжая вблизи театральной парковки. Точно! Это был «пассат» Ершова. Что же он тут делает? И тут я вспомнил, что в здании театра в подвальчике работает частное кафе, в котором я как-то раз побывал. Это была специфическая забегаловка, где снимали стресс сильные мира сего. Скорее всего, Ершов сидит именно в этом кафе. В театре сейчас никого, кроме уборщиц, быть не должно, что ему там делать? Я развернулся на площади Мясникова и проехался в обратную сторону. Метрах в трёхстах от театра по улице Клары Цеткин была возможность неприметно запарковаться. «Пассат» был с трудом, но виден в зеркале заднего вида. Вот где я позавидовал Александру Яковлевичу с его биноклем.

В полчетвёртого к «пассату» подошёл хозяин, которого можно было узнать только по полосочке усов. Краем глаза я успел заметить, что он перед этим с кем-то попрощался, кто мог бы быть и Сапрыкиным. «Горбыль» завёлся с пол-оборота, я развернулся и неспешно поехал к кольцу. Ершовский «пассат» проехал кольцо передо мной и направился в сторону райотдела. Я сопровождал его на значительном отдалении. Ершов, как я и предполагал, зашёл в райотдел. Я поставил «горбыля» метрах в ста пятидесяти. Нельзя мозолить глаза объекту машиной, которая стала почти музейной редкостью.

В начале шестого Ершов стремительно выбежал из отдела и сорвался с места в карьер. Я едва успел заметить его на светофорном перекрёстке, когда он повернул направо. Я удержал контакт с «пассатом», примчавшимся к опорному пункту милиции недалеко от моего дома. Минут через двадцать Ершов вышел из опорного пункта и, уже не спеша, приехал домой. Я занял наблюдательную позицию у соседнего дома и добросовестно вглядывался в окна его квартиры. Ничего примечательного я не обнаружил. Никаких признаков подготовки отъезда семейства Ершовых на дачу мною замечено не было, тогда как во дворе дачный люд активно переносил корзинки и тюки в машины, которые одна за другой отъезжали со своих стоянок. Завтра во дворе будет относительно свободно.

Чёрт возьми! Надо же позвонить Борису! Я проехал на почтамт и позвонил с телефона-автомата. Борис уже начал переживать, что я не позвоню. Он взял билет на первый поезд и будет к девяти утра в Минске.

Я приехал на дачу первым. Александр Яковлевич появился через час. Он привёз с собой подробный отчёт, исполненный от руки чётким почерком канцелярского работника. Ему удалось установить, что следователь Сапрыкин появился на рабочем месте в пятнадцать часов тридцать девять минут, прибыв на «Пежо-405» вишнёвого цвета. Такая машина была и у театра. Значит, я не ошибся, что Ершов попрощался именно с Сапрыкиным. Далее Сапрыкин в 16-50 покинул здание прокуратуры и, «не предпринимая попыток для выявления наружного наблюдения», проехал к большому дому в Зелёном Луге, где машина Сапрыкина простояла неподвижно до прекращения наблюдения в 19-15. «В целях недопущения расшифровки разведчик НН держал значительную дистанцию и не смог установить, в какой именно подъезд проследовал объект, покинув автомобиль». Александр Яковлевич привёл довольно полный словесный портрет объекта и отметил так же, что объект водит машину не вполне уверенно: резко тормозил, на светофорах у него дважды глох мотор. Что ж, всё правильно. Опера обычно водят машины лучше, чем следователи. У Ершова стиль езды вполне профессиональный, придраться не к чему, поэтому я и не стал писать никакого отчёта. Это немного огорчило Александра Яковлевича. Ему нестерпимо хотелось вернуться в старое время, когда справки, агентурные сообщения, сводки наружного наблюдения, сводки оперативно-технических мероприятий – О! Это – очень большой секрет! Тсс! – установки, аналитические справки, и постановления аккуратно приобщались к корочкам с грифом «совершенно секретно», набиравшим вес и значимость.

Поезд прибыл практически без опоздания. Багаж Бориса поместился в одном увесистом чемодане. Я представил Александра Яковлевича как своего бывшего начальника по конторе, с которым мы ради равновесия поменялись местами, когда я стал зловредным частником. Короче, Александр Яковлевич – свой человек, и темнить перед ним, что лежит в чемодане Бориса, нет никакого смысла. Тем более, у него среди нас самое высокое звание – подгенерал, то есть полковник.

По прибытии на дачу мы первым делом затопили баньку и только потом устроили совещание. Разнобоя во мнениях не обнаружилось. Первое, что мы установили, это то, что мне волей-неволей надо исчезнуть. Бережёного Бог бережёт. Но просто сбежать куда-нибудь за границу, что считал целесообразным Александр Яковлевич, нельзя. Нет никаких гарантий, что прокуратура не раскрутит именно ту зловещую версию, не соберёт толстое дело «свидетельств» и не объявит меня в розыск через Интерпол. За границей разбираться никто не станет, и я тогда с гарантией пропал. Уходить на нелегальное положение – крайне рискованно. Всё равно, рано или поздно, попадусь. Остаётся одно, и это второе, что мы констатировали: не дать этой версии ни малейших шансов прямо в самом начале. А для этого надо собрать железные доказательства того, что опер Ершов, а возможно, и следователь Сапрыкин, связаны с мафией. Ну и я не остановлюсь на этом, а пойду до самого «крестоносца», с которым у меня, пусть это и не есть культурно с моей стороны, имеются очень серьёзные личные счёты. Это третье, в котором поначалу меня поддержал один Борис. Александр Яковлевич примкнул к нам после некоторого колебания, сделав заявление, достойное увековечения: «Мы загоняем себя всё сильнее в тиски цивилизованности и утрачиваем естественные инстинкты, без которых судьба самой цивилизации подвергается опасности нравственной деградации. Вор должен сидеть в тюрьме, убийца должен искупить вину кровью!».