Жан-Жак Буазар. Басни. Книга III

С заботой о юношестве или развлекая – поучать. Предисловие переводчика к книге III

Всякое действие имеет цель, даже если не декларирует таковой; когда тайное становится явным и обнажаются взаимосвязи, её или открывают или приписывают. Литературное движение исключением ни в коем разе не является: любой творческий акт кроме субъективной задачи сублимировать или хотя бы канализировать напряжения, накопившиеся в вечном противоборстве «Я» и «Оно», также выполняет функцию рефлексии над окружающей действительностью, каким бы абстрактным и оторванным от реальности ни казался конечный результат. Но оставим абстракции Элюару[1] и Бретону[2], Элиоту[3] и Экелёфу[4] (весьма достойные поэты, но речь не про них) и вернемся в поздний французский классицизм, во времена Вольтера[5] и Бомарше[6]. В ту эпоху цель произведения – не дискуссионный вопрос, а философская категория и в эру бесконечных попыток объять необъятную вселенную силою человеческого разума рефлексия нередко превращалась в манифест или, как минимум художественное обоснование и оправдание своих философских воззрений и образа действия. Возьмём, к примеру маркиза де Сада[7]: произведения его по содержанию тошнотворны (разве что «Флорвиль и Курваль» да пару анекдотов можно прочесть без подкатывающих к глотке спазмов), однако даже такой мерзости предшествует философское обоснование (размышление о превратностях судьбы в предисловии к роману «Жюстина или несчастия добродетели» тому примером); что уж говорить о менее экстремальных, но куда более философски-углубленных авторах, как, например, Руссо[8] или Монтескье[9]?

Басни с их специфической формой и вполне читаемым моральным посылом пришлись как нельзя лучше ко двору в эпоху Просвещения и в этом Франция весьма схожа с Российской Империей: баснописцев и там и здесь было великое множество; в России от Тредиаковского[10], Сумарокова[11] и Ломоносова до величайшего Крылова – целая плеяда как переводчиков Федра[12] и Лафонтена[13], так и вполне самобытных авторов, во Франции множество баснописцев от Перро[14], Бенсерада[15] и Лафонтена до Ваде[16] и Буазара весьма представительно. Девиз мольеровой эпохи «Развлекая – поучать», переродившийся век спустя в «Развлекая – просвещать», созвучный самой цели написания басен, не мог не способствовать их популярности.

Хотя то время, когда басни писались для воспитания дофина, уже прошло и басня в 1750–60 годы стала скорее иносказательно-описательным произведением, эдакой рефлексией о происходящем, воспитательный момент стал возвращаться в ткань повествования (не в виде открытой морали, а именно в ткань) по мере нарастания тенденций неоклассицизма XVIII века. У Жан-Жака Буазара особенность эта, конечно же, явственно прослеживается.

Ироничный француз поучает и императивом, и примером, и ярким сравнением – это прослеживается во всём творчестве баснописца. Однако у третьей книги имеются свои особенности: ярко выделяются в ней басни, персонажами которых являются в первую голову подростки, чуть реже дети. Рассмотрим эти произведения подробнее.

«Ксенократ и воробей» (Xénocrate et le Moineau; III; I). Как и во второй книге, первая басня третьей перекликается с прологом. Если в прологе ко второй мы видим прямую отсылку к первой басне[17]

– то пролог и первая басня третьей связаны сквозящим в мотивом заботы, эдакой менторской в прологе и почти отеческой в «Ксенократе», тем самым задавая тон остальной книге. Мотив заботы и даже более, поучения юноши пылкого с взором горящим прослеживается далее в басне «Петушок и сорока» (Le Cochet et la Pie, III; IV), где старая сорока поучает юношу не следовать химерам и не рваться наверх. Мораль, кстати, актуальна и по сей день; применима она не только к потерявшим душу карьеристам и резидентам шоу «Дом-2», но и к прочим рабам статусной атрибутики, наивно полагающим себя её владельцами, а также адептам «успешного успеха» различной степени зомбированности. Уже ранее я говорил, что при всей ретроградности и косности выводов Буазара в наблюдательности ему сложно отказать, и язвы, опухоли противоречия нарождающегося капитализма Жан-Жак видел отчетливо, живописуя в баснях симптомы, до боли узнаваемые и по сей день.

С этой басней перекликаются ещё два интересных поучения долготерпению: «Юпитер и пчела» (Jupiter et L'abeille, III; VI) и «Лев и слон» (Le Lion et l'Éléphant, III; VII). Обе басни, кстати, не потеряли актуальность и по сей день. «Юпитер и пчела» филигранно отражает засевшие в детстве фантазии о мести («а вот будет у меня пистолет, всех обидчиков перестреляю», потом преобразующиеся в «он/она меня бросила, да чтоб у неё личная жизнь не сложилась!»), а также обязательна к прочтению всем «любителям короткоствола[18]» (в бытность свою студентом и сам принадлежал к подобным гражданам, но спасибо тем добрым и опытным людям, что доступно объяснили мне значение слов «стрелковая подготовка»), дабы уразуметь, что нет панацеи от бед и все проблемы только воздействием извне решить невозможно. Необходимо долго и изнурительно работать над собой; себя-то по мановению волшебной палочки не изменишь. С технической точки зрения данная вирша – переработанная басня Эзопа «Зевс и пчёлы» (что для Буазара весьма неспецифично) с той лишь разницей, что во французском варианте пчела одна и её убивают, а в греческом пчёл много, и умирают они, оставив жало в теле человека. Также разнятся мотивации эзопова Зевса и буазарова Юпитера.

Басня же «Лев и слон» сугубо архетипична: как же напоминает лев упертого трудного подростка, идущего всегда напролом и уверенного в своей исключительности, не принимающего отказа, ведомого скорее гормонами, нежели зовом разума и признающего лишь натиск и силу! Сколько таких полегло в девяностые[19]! Сколько таких и ныне спивается и повисают на игле, не сумев понять, что жизнь – не плод воображения, не очередная серия нарисованной саги о розовых пони, а суровая реальность и результат достигается не щелчком пальцев, а долгим, осознанным и систематическим трудом! И путь к цели – не всегда прямая дорога. «Адаптируйся!» – поучает Буазар своей басней, предвосхищая Ламарка[20] и Дарвина[21]; и, право, с очередной метаморфозой античного ещё сюжета «Дуб и тростник» сложно спорить, тем более, если мораль басни подтверждают и эволюция, и жизнь.

Следующая басня, даже не намекающая, а кричащая во всё горло о юности – «Мотылёк и гусеница» (Le Papillon et la Chenille; III; X). Видели ли вы когда-нибудь, как детские мечты превращаются в юности прекрасные порывы, как детская серьёзность превращается в юношескую неуверенность, а потом и всезнание, а в открытую гормонами форточку в голове врывается ураган доселе неизведанных впечатлений! Ох, сколько же написано об этом переходе от детства к юности: от сказки «Красная шапочка» братьев Гримм до романа «Лето, прощай!» Рэя Брэдбери – сколько авторов пытались найти эту тонкую грань пубертата! Буазару это, хотя и иносказательно, но удалось.

В басне «Коноплянка» (La Linotte, III; XIII) отчетливо показана еще одна общелитературная тенденция, сопряженная с юностью: поиск себя в этом мире. Вглядитесь, какая литературная глыба стоит за хрупким образом коноплянки! Да-да, еще чуть-чуть – и романтики начнут путешествовать по Рейну, Чайльд Гарольд и Байрон – по Средиземноморью, а родившийся в Константинополе Мориер – наоборот, в Англию, а после эпохи Онегиных и Печориных география сменится психологией, «Обыкновенной историей» Гончарова, исканиями Тургенева и Достоевского, чтобы потом опять смениться поиском себя в путешествиях Заратустры у Ницше и Петера Каменцинда у Гессе, и опять сузить географию поиска себя до размеров одной квартиры у Михаила Бутова в романе «Свобода» и у Владимира Маканина в романе «Андерграунд или герой нашего времени». И не утихнут эти колебания никогда, ибо возникший в юности вопрос «Кто я в этом мире?» интересует и будет интересовать каждого, кто способен мыслить, до тех пор, пока он может размышлять.

Примечательна также эпитафия юношескому любопытству – басня «Кот и две мышки» (Le Chat et les deux Souris, III; XXI), перекликающаяся с басней «Мышонок»[22] (Le Souriceau, I; XVIII): именно их сравнение подчеркивает общую направленность книги, ибо юношеский максимализм и бравада Любимчика наиболее удачно оттеняется детским любопытством и наивностью Мышонка, да и на мотивации героев хотелось бы обратить внимание: если Мышонок влеком голодом, то Любимчик – духом авантюризма, столь ненавистным Буазару. И даже в последний миг мышата хоть по факту и выбирают смерть, но с совершенно с разными предпосылками: Мышонок идет на смерть сознательно, а Любимчик, хоть и понимает, что вероятность выжить стремится к нулю, однако до последнего надеется выйти сухим из воды, а на подобное наивное безумие способна только юность (современные инфантильные дяди и тёти не в счёт).

О том, что юность нужно поучать, повествует басня «Старушка и капуцин» (La Vieille et le Sapajou, III, XXVI); и хоть формально басня про примата, на юность указывает два очень жирных штриха: во-первых, капуцин – самый нахальный из всех капуцинов,

– а нахальство более всего свойственно юности; во-вторых, он утверждает, что у него в руках всякая работа сразу спорится:

– что опять же характеризует или юнца или прощелыгу. Но удивительно другое: раньше размазывающий отрицательных героев одной фразой, теперь Буазар предложил решение и такое отступление от концепции опять же подтверждает догадки о направленности книги; ведь никто же в своем уме не будет карать старательного практиканта за мелкий огрех? Посему и мэтр, обыкновенно не жалующий счастливым финалом ни героев ни читателей в этой басне внезапно сменил гнев на милость: не карать, а поучать. И здесь, право, невозможно не согласиться.

Нельзя не упомянуть и последнюю басню в книге, «Два вяза» (Les deux Ormeaux, III; XXX): слишком жирную точку (или как минимум точку с запятой) поставила она в логической цепочке повествований, аллегорий и моралей. И дело даже не в сравнительно солидном объёме; басня получилась исповедальной, что, опять же, неспецифично ни для Буазара, ни для классицизма в целом; во-вторых, по глубине проблематики это полотно мне показалось сопоставимым с буазаровой же басней «Дуб и липа» (Le Chêne et le Tilleul, I; XXX) различие лишь в том, что в басня «Дуб и липа» – аллегория противоборства быстротечного времени и неспешной вечности, а «Два вяза» – доходящей до одержимости зацикленности на одном чувстве, идее, – и гармоничного развития личности. Ах, как несовременны морали этих басен в жестокий век, когда на работе от тебя требуют всё возрастающей эффективности по выжиманию из себя самого прибавочного продукта для процветания и благоденствия собственников и топ-менеджмента предприятия, а вне работы – вгоняют в долги, утюжа мозги рекламой с посылом «Живи сейчас!», превращая жизнь в бег по болотным кочкам, и пытаясь привить мысль, что миазмы шлаковой поп-культуры и мягко говоря странное понятие рая в виде груды бесполезных побрякушек, пардон, статусных аксессуаров – это норма существования и цель в жизни! Или может быть как раз сейчас морали о вечном и гармоничном и актуальны более, чем никогда? Может, этому стоит учить детей, чтобы сохранить хотя бы остатки человеческого во всё более оскотинивающихся механизмах и остановить бег к пропасти наперегонки? Может, стоит прекратить проповедовать гармоничное развитие личности и начать её развивать хотя бы повышением доступности и качества образования? Может, стоит хотя бы цензурировать детские Youtube-каналы, дабы не растили они недорослей с исполинским эго и самовлюбленных болванов? Ну да это глас вопиющего в пустыне.

Хотелось бы остановить внимание на вспомогательных баснях, то есть баснях, которые, хоть и не написаны о юношестве, удачно оттеняют разобранные ранее. Это басня «Коза» (La Chèvre, III; III), этакая вариация на басню «Козьи бороды» Федра[23] и афоризм Жюли де Леспинас «Женщина должна быть образованной, но не должна быть ученой», подчеркивающая разность между мужским и женским; это басня «Старый лис» (Le vieux Renard, III; V), вкупе с Лафонтеновым прологом[24] служит весьма показательной иллюстрацией к пословице «Береги платье снову, а честь смолоду»; это, конечно же, басня «Кот и крыс» (Le Chat et le Rat, III; VIII), смысл который ныне особенно понятен старшему поколению, пережившему и «Свидетелей Иеговы»[25], и «Аум Синрикё»[26], и Марию Дэви Христос[27], и бога Кузю[28] и несть числа прочих, в девяностые наводнивших страну святош, вычищающих кошельки и посягающих на честь и жизнь под разговоры о духовном. Как раз от доверительного общения с подобными персонажами басня и предостерегает, что делает её актуальной и в наши дни. Также весьма интересны в качестве вспомогательных басни «Аполлоново слово» (Mot d'Appelle, III; XII), поучающих тому, что внутренняя гармония куда важнее внешнего лоска и «Тополь и лоза» (Le Peuplier et la Vigne, III; XIV) о том, что истинное джентельменство и стремление помочь ближнему куда важнее предрассудков, навязанных обществом (ещё одна черта зарождающегося романтизма);с ними перекликаются басни «Черепаха и ласточка» (La Tortue et l'Hirondelle, III; XXIX) о примате внутреннего над внешним и, соответственно, «Любимая курочка» (La Poule bien aimée, III; XXII), о том, что почивать на лаврах вредно для здоровья и жизни. Пожалуй, еще стоит выделить три басни об осторожности: «Филин и сосна» (Le Hibou et le Pin, III; XV), «Соловей и его птенчики» (Le Rossignol et ses petits, III; XVI), и «Майский жук и земляной червь» (Le Hanneton et le Ver de terre, III; XVII); морали их: «не укрывай преступников», «не кичись», «не задавайся» и ныне не потеряли актуальности, хотя повестка дня сегодняшнего может произвести впечатление совершенно противоположное.

Теперь же, дабы не нарушать заведенную ещё в предисловии к первой книге традицию, классифицируем басни книги III по направленности моралей:

1. Басни, пестующие чувство меры:

1.1. Басни об умеренности в желаниях, пример – «Петушок и сорока», «Юпитер и пчела», а также порицающие гордыню: ярчайший пример – басня «Коза», где возгордившаяся дама решила, что она может взобраться выше мужчины, и летит в пропасть (самое смешное, что в это время в Российской Империи правила императрица Екатерина II (Великая), мягко говоря, далеко не картонная политическая фигура; да и сподвижницу её, Екатерину Романовну Воронцову-Дашкову, иначе как «титаном в юбке» назвать трудно), также примечательна басня «Два Юпитера» (Les deux Jupiters, III; X).

1.2. Басни, воспевающие христианское смирение и скромность; примеры – «Лев и слон», «Павлин, соловей и скворец» (Le Paon, le Rossignol et L'Étorneau, III; IX), «Соловей и его детки».

1.3. Басни, порицающие неумеренность; примеры – «Соловей и летучая мышь» (Le Rossignol et la Chauve-souris, III; II) о том, что, обжегшись на молоке начнешь дуть на воду; «Майский жук и земляной червь»; «Кот и две мышки»; порицающая позицию живущих не своей жизнью «кабы мне бы да твоё бы, да я бы…» басня «Черепаха и ласточка» (La Tortue et l'Hirondelle, III; XXIX) и конечно же «Два вяза».

2. Басни, мораль которых содержит манифестацию чувства меры вовне:

2.1. Басни, воспевающие чувство ранга:

2.1.1. Собственно чувство ранга: примеры – уже упоминавшаяся ранее «Петушок и сорока»; «Кот и крыс» про бредовость самой идеи межвидового (читай, межсословного) перехода; «Мотылёк и гусеница» про то, что всему своё время; «Роза, привитая к персику» (Le Rosier enté sur le Pêcher, III; XI); «Коноплянка», иллюстрирующая поговорку «Где родился, там и пригодился»; также прекрасной иллюстрацией тезиса о неравенстве, как природосообразной данности служит басня «Мышь, превратившаяся в летучую мышь» (La Souris changée en Chauve-souris, III; XXVII), в которой рассказывается о том, что уставшая быть жертвой мышь обрела крылья, но жертвой быть не перестала; басня «Обезьяна и кот» (Le Singe et le Chat, III; XXVIII), показывающая господствующее положение человека вне зависимости от умений кота и обезьяны.

2.1.2. Элитарность искусства: пример – «Аполлоново слово»; от себя добавлю, что образ кособокой Венеры в злате, шелках и каменьях не устарел до сих пор.

2.2. Басни о строгом исполнении долга; примеры – «Ксенократ и воробей», где философ, осознавая свой гуманистический и гражданский долг, прикрывает воробья от коршуна хитоном; «Старый лис», где старый дипломат и проницательный интриган отказывается от предложенной миссии, зная, что его реноме сможет испортить дело; «Тополь и лоза», перекликающаяся с «Ксенократом» в долженствовании помогать слабым; «Филин и сосна» (кстати, не потерявшая актуальности до сих пор; статью 316 УК РФ[29] никто не отменял); очень примечательна басня «Любимая курочка»; особенно рекомендуется её прочесть любителям книг про «успешный успех», «любовь к себе» и «саморазвитие».

2.3. Басни, подчёркивающие необходимость учения; пример – «Старушка и капуцин».

3. Басни, порицающие революционеров и революцию:

3.1. Басни, порицающие революционеров и смутьянов; пример – «Монах и пёс» (Le Bonze et le Chien; III; XXIII), где смутьяна-террориста переиграли на его же поле.

3.2. Басни, порицающие саму идею бунта / революции; говорящий пример – «Пчела и шершень» (L'abeille et le Frêlon; III; XVIII) c красноречивой сентенцией «нищета – мать свободы» о том, что-де революционеры просто не сумели найти себя в жизни; кстати, этот пропагандистский приём и до сих пор довольно эффективно применяется.

4. Антиклерикальные басни: пожалуй, стоит упомянуть басню «Крокодил» (Le Crocodille; III; XIX) хотя бы за образ победившего Бога, которого выедают изнутри во время торжеств. Трактовать этот образ можно по-разному: и как разочарование в Церкви – теле Христовом на Земле, потерявшем дух святой, и как красноречивое описание грызни различных монашеских орденов за сферы влияния, хотя само слово religio произошло от латинского religare – «объединять» и всяческий раздор из-за буквы Писания сводит на нет в первую очередь животворящий дух, а кроме того дом разделившийся в себе выстоять не может; также данная аллегория наводит на мысль об абсолютизме как вершине феодального строя, уже выедаемого изнутри капиталистическим базисом.

5. Басни, выхватывающие приметы времени:

5.1. Басни о потерянном поколении: в книге не представлены, ибо потерянное поколение не воспитывают.

5.2. Басни о декадансе: у этого пункта – два ярких примера: «Собаки, осы и ёж» (Les Chiens, les Guêpes et le Hérisson; III; XXIV) о превратностях судьбы, перед которыми бессилен даже самый доблестный муж, самый осторожный и разумный ученый, равно как и самый расчетливый интриган; и «Хряк и пёс» (Le Pourceau et le Chien; III; XXV), эдакое кривое зеркало лафонтеновой басни «Лебедь и повар»[30] с той лишь разницей, что у Лафонтена еще есть надежда на счастливый финал, а басня Буазара исполнена предчувствия неизбежной катастрофы.

5.3. Басни, описывающие революционные процессы в обществе: в книге не представлены.

Восточная мудрость гласит: «Хочешь победить врага – воспитай его детей». Не знаю, был ли Буазар знаком с восточной философией, однако нет никаких сомнений, что ироничный француз прекрасно понимал важность воспитания молодого поколения для процветания страны. Позже важность этой пропозиции подтвердят на деле и Отто фон Бисмарк, сказавший о франко-прусской войне: «Войну выиграл простой немецкий учитель», и Джон Кеннеди, вынужденный с горечью констатировать, что «СССР выиграл космическую гонку за школьной партой». Посему горе тем, кто заменяет воспитательную функцию школы образовательными услугами, ибо завтра они рискуют проснуться в чужой стране. Или на руинах собственной.

Пролог. Господину Д***[31]

I. Ксенократ[33] и воробей

II. Соловей и летучая мышь

III. Коза

IV. Петушок и сорока