Татуировка птицы

Размер шрифта: 13

В романе вы обнаружите далеко не случайные совпадения с судьбами реальных людей, живущих рядом

Dunya Mikhail

THE BIRD TATOO

وَشْم الطائر دنيا ميخائيل

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация:

Используется по лицензии от Shutterstock.com

Перевод с арабского Виктории Зарытовской

Номер 27

Члены этой Организации отбирали у пленниц ценные вещи, в том числе их обручальные кольца. Обручальное кольцо Эли́н, собственно, не было кольцом. Знаком ее замужества была татуировка на пальце в виде птички. Она разглядывала ее, в то время как громко объявили: «Двадцать семь! Номер двадцать семь!» Элин пока не догадывалась, что это ее номер. Когда разгневанный голос повторил номер еще раз, она подумала, что рассердила их тем, что вышла из строя и подбежала к Амине. Она сначала глазам своим не поверила, когда заметила в другом конце зала подругу детства. Амина же так и застыла, раскрыв рот от неожиданности. Женщины, расплакавшись, успели обняться на какие-то доли секунды, прежде чем прогремел оглушительный приговор: «Двадцать семь – на продажу!» Мужчина указывал свободной рукой на Элин. Другой рукой он обхватил картонную коробку с мобильными телефонами пленниц. «Оставьте ее!» – вскричала Амина. Но едва ли ее кто услышал. В это время мобильные в коробке, дребезжа, разрывались от звонков встревоженных родственников, которые никак не могли дозвониться до абонента.

Мужчина, одетый в длинную, почти до колена, рубаху черного цвета и штаны, подвернутые по щиколотку, пихнул Амину, и та упала. Элин наклонилась было, чтобы помочь ей подняться, но мужчина схватил ее крепко за плечо и потянул за собой в другое помещение. Он затолкал ее внутрь с такой силой, что она споткнулась и осталась сидеть на полу. Дверь захлопнулась. Комната оказалась набита женщинами – все с поникшими головами и с прикрепленными к одежде бейджиками, на которых написан номер. Так далеким планетам не дают имен, только присваивают числовые значения. Только у одной из женщин, той, что сидела за письменным столом, не было номера. Она вручила Элин какую-то бумагу со словами: «Свидетельство о браке. Твой муж скоро придет и заберет тебя». Элин вернула ей документ, не читая.

– Я замужем, – произнесла она.

– Абу Тахси́н приобрел тебя онлайн. Он уже на полпути сюда, – прошипела женщина.

Элин и вообразить не могла, что где-то мог существовать невольничий рынок, где торгуют женщинами, и не поверила бы, что нечто подобное имело место, если бы не стала свидетелем этих событий. Большое потрясение вызвало у нее то, что рынок размещался в здании школы, которая называлась, как гласила вывеска, растянутая над входом, «Цветы Мосула». Это была типовая школа, точно такая же, в какую они ходили с братом-близнецом Аза́дом. Директриса их школы, строгая госпожа Ильха́м, недоуменно переспросила бы, подумав, что ослышалась, если бы ей сказали, что школы станут центрами торговли женщинами. Госпожа Ильхам считала всех, кто надувал жвачку, лоботрясами, даже если лопать пузыри втихаря на переменке. Поэтому брату Элин она частенько устраивала выволочку, когда заставала его на школьном дворе «с этой дрянью во рту». Азад наивно полагал, что жвачка – сладость вроде тех, что другие ребята уплетали за обе щеки в перерывах. Азад стоял напуганный в кабинете директрисы. Она могла отходить его линейкой по пальцам, как не раз делала, воспитывая нерадивых учеников, заходивших в класс после звонка. Дети должны были занимать свои места до того, как войдет учитель, и вставать при его появлении в знак уважения. Но Азад, к своему изумлению, обнаружил, что в конце устроенного ему допроса директриса расплылась в улыбке, когда услышала, где он достал жвачку. «Передавай привет дядюшке Мураду! И скажи профессору, что жвачка в школе запрещена. Ну, теперь ступай в класс».

Это помещение и было, скорее всего, прежде директорским кабинетом. Теперь за столом сидела деловитая женщина без номера, оформлявшая сделки, в которых предмет купли-продажи – пленницы. «Вот в это переоденься! Скоро фотограф подъедет», – обратилась она к одной из них и протянула ей пакет. В голове у Элин никак не укладывалось – настолько абсурдный комплект одежды здесь выдавали. Сначала женщины должны были облачиться в черный никаб[1], полностью их скрывающий и оставляющий лишь щели для глаз, а затем, перед фотографом, позировать в нижнем белье – эти снимки выкладывались в сеть, когда их выставляли на торги. Фотограф, прежде чем щелкнуть, сделал Элин замечание, чтобы она утерла слезы.

Стащив учительские столы из классов на школьную площадь, где по утрам каждый четверг педагоги и ученики торжественно водружали флаг, члены этой Организации устроили смотр юношей, чтобы отобрать годных в тренировочный военный лагерь. Сейчас на флагштоке развевался не иракский флаг, а черное знамя, и звучал не гимн Ирака, а наши́д[2] Исламского Государства[3].

За три месяца, проведенные в плену, Элин уяснила, как устроен этот странный рынок. Когда ее на время забирали в соседнюю комнату, а затем, после надругательства, сразу возвращали обратно, это означало, что покупатель, получив кратковременное удовольствие, просто повертел товар в руках и вернул его на полку. Но если товар брали, то по факту оплаты составлялся договор с печатью Исламского Государства. Элин было больше тридцати, и ее цена, согласно прейскуранту, начиналась с 75 долларов. Невольницу разрешалось сдать в аренду, временно уступить кому-то, а затем потребовать обратно. Покупатель вправе был также вернуть ее продавцу, обменяв на другую. Тогда Элин снова выставляли на продажу. Один из ее держателей продавал ее каждый раз, как нуждался в деньгах, затем выкупал. Но в итоге отвез к продавцу, объяснив: «Она во сне визжит так, будто одержима джинном!»

В один-единственный класс той мосульской школы согнали сто двадцать женщин. Входящий мог, обведя всех взглядом, сразу определить, которую насилуют чаще остальных. Такие женщины все были в синяках. Чтобы обмануть охрану, некоторые пытались спрятаться за чужими спинами. Но их не проведешь. Ночью, когда торги приостанавливались, охранники являлись в класс и хватали тех, на кого положили глаз, чтобы удовлетворить свою похоть. Они сдвигали стулья и истязали женщин по очереди на глазах у ожидающих своей участи пленниц. Именно по взглядам, которыми жертвы обменивались с Элин во время этих экзекуций, она их различала и узнавала их характер, и они становились ей все ближе. Женщины говорили глазами и понимали друг друга через слезы.

Однажды одна из пленниц, когда средь бела дня ее подвергли групповому изнасилованию, возопила: «Хватит! Над своими матерями и сестрами вы такое позволите творить?!» Охранник тут же ударил ее об стену, и та обмякла. Другая подскочила к обидчику, выкрикивая что-то сбивчиво, и харкнула ему в лицо. Элин сделала то же самое – плюнула в того из них, что стоял ближе к ней. За ней повторила другая, и скоро все они ополчились оплевывать насильников с ног до головы. Охранники сначала оторопели от такого массового неповиновения, но затем бросились колотить невольниц изо всех сил. Вскоре в классе наступила тишина. Мужчины то ли выдохлись, то ли осознали, как низко пали. Один за другим они покинули класс. Пленницы обменялись ободряющими взглядами, словно поглаживая друг друга по плечам, на которых остались ссадины и подтеки. Некоторые женщины последующие дни пролежали пластом.

Молчание – это третий язык, помимо арабского и курдского, на котором общались пленницы. Самая младшая из них, десятилетняя Лейла, по-арабски знала только как будет «обыск». Она выучила это слово, так как каждый раз, когда в комнату заходила надсмотрщица и командовала: «Тафти́ш!», они выстраивались в линию, и их ощупывали – не припрятаны ли острые предметы у них под одеждой. Обыск проводили чуть ли не каждый день, так как случаи самоубийств среди пленниц участились, а в Организации никак не могли докопаться, чем же женщины перерезают себе вены на руках, чтобы покончить с жизнью.

Рейха́на пыталась удавиться скакалкой, которую нашла в углу зала, точнее, спортивного зала, ведь здесь была школа. Скакалка, видимо, была из остатков инвентаря. К ней вовремя подбежала надсмотрщица и высвободила шею из петли. Сначала спасла ей жизнь, а затем отхлестала этой же скакалкой. Это та, что их обыскивала и первую неделю задавала каждой одни и те же вопросы: «Замужем?», «Когда последний раз была менструация?» Тогда какая-то из женщин возмутилась: «Зачем вам?!» Другая тоже взбунтовалась: «К чему эти расспросы?» – «Да! К чему?» – уставилась на нее третья. Надсмотрщица пробурчала, попятившись назад: «По законам Исламского Государства беременных продавать запрещено».

Рейхана должна была, согласно установленному Организацией прейскуранту, достаться боевикам задаром, так как ей было за 50, и только в личное пользование. Однако потухший взгляд, с которым она вернулась через некоторое время, говорил о том, что некоторые из последователей Организации нарушают законы своего Государства. «Мама Рейхана» – так стала называть ее Лейла после той черной ночи на второй неделе своего пребывания здесь, когда девочку затолкали в комнату к женщинам голой, стонущей от боли и унижения. Вслед зашвырнули ее одежду. Сидевшая рядом пленница подобрала одежду и принялась одевать Лейлу, приговаривая: «Господь отомстит им за ребенка. Воздаст за всех нас». Она говорила на курдском, поэтому надсмотрщица ничего не поняла. Рейхана работала на кухне, ей удалось пронести таз с водой, и она осталась сидеть над девочкой всю ночь. Лейла, которую лихорадило, изредка приходила в себя и видела, как Рейхана смачивала полотенце и прикладывала ей на лоб компресс. Она смотрела на Рейхану полными признательности и грусти глазами. Рейхана говорила только по-арабски и просила Элин переводить, когда общалась с Лейлой. Но получалось не всегда. Нужно было, чтобы в этот день ни одну из них не забрали насиловать. Ведь после такого никому не хочется разговаривать. Женщин вводили и выводили в полной тишине, которая нарушалась, только когда один из боевиков приветствовал другого. Их голоса звучали как резкая нота, диссонирующая с разлитой в воздухе мелодией поминальной песни.

Через Элин Рейхана узнала, что Лейла не видела родных с того самого дня, как мать заплела ей косу и они вместе с другими жителями поселка отправились в сторону горы. Лейла обрывала на этом рассказ, но все знали, что случилось дальше. Что женщин отделили от мужчин, детей оторвали от стариков, девочек старше девяти разлучили с семьями.

После того как Рейхану обнаружили мертвой, Лейла совсем перестала говорить, даже с Элин. У Рейханы не было никакого острого предмета, и веревки тоже не нашли. Никто не мог понять, как она умерла. «Горе убило ее», – сказала одна из пленниц. По щекам Лейлы потекли слезы. Элин присела рядом с ней, обняла и разрыдалась. Она держала девочку в своих объятиях так крепко, как могла, несмотря на боли в спине от побоев Абу Тахсина, вернувшего ее на днях обратно. Элин расчесывала Лейле волосы, а сама вспоминала, как Абу Тахсин вез ее в свой дом в Алеппо и как ее вырвало прямо на него во время сношения. Ее тошнило всю дорогу, так что она еле дотянула до дома. Абу Тахсин ударил ее палкой по спине. Она потеряла сознание, а дальше все как в тумане. Очнулась в больничной палате под капельницей. Медсестра протянула ей таблетку и подала стакан воды.

– Как самочувствие? – спросила она.

Элин заплакала:

– Я не местная. Умоляю, верните меня домой в Ирак.

Озираясь, медсестра прошептала:

– Как я могу вам помочь?

– Выведите меня отсюда, просто выведите на улицу.

– К сожалению, я не могу этого сделать. Вы хотите связаться с родными по телефону? Они вас заберут.

– Да. Дай Бог вам всего…

– Когда будет обеденный перерыв, я приду в палату с мобильником. – Посмотрев на часы, она добавила: – Через полтора часа.

Элин отсчитывала про себя девяносто минут и думала, чей номер вернее набрать. «У Элиаса забрали телефон сразу. Он не отвечает с тех пор, как попал в плен. Амина тоже пленница теперь, ее телефон бросили в ту картонную коробку. А чей еще номер я помню?» – размышляла она, как вдруг где-то вдалеке раздался взрыв.

Вновь явившись, медсестра осторожно вытащила телефон из кармана и испуганно покосилась на больных на соседних койках, будто в руках у нее был пистолет, а не обычный мобильник.

– Даю на пять минут и тут же вернусь, – прошептала она.

– Подождите, подождите! Я не знаю, чей номер набрать. А вы знаете, код Ирака какой, если отсюда звонить?

– Ох, не знаю. Давайте тогда мобильник. Выясню.

Медсестра запихнула телефон обратно в карман халата. И только она это сделала, как в палате появилась докторша и направилась прямиком к койке Элин. Она сдернула пришпиленную к дощечке на койке бумажку со сведениями о пациенте, пробежала ее глазами и сказала:

– Сейчас же выписываем.

– Могу я остаться еще на сутки?

– Никакой необходимости в этом нет, – ответила докторша. – К тому же сюда уже везут раненых. Места может не хватить.

Не желая того, Элин слезла с кровати. Медсестра проводила ее в вестибюль, где уже ждал Абу Тахсин. Элин словно пригвоздило к полу, когда она его увидела. Абу Тахсин направлялся к ним.

– Погодите! Я запишу вам свой номер на всякий случай. Может, еще понадобится, – проговорила медсестра.

Услышав это, Абу Тахсин встрял:

– Не понадобится ей ничего. Вернется отсюда сразу к себе.

– Да? Правда? – переспросила его растерявшаяся медсестра.

Повернувшись к медсестре спиной, Абу Тахсин махнул Элин рукой, чтобы она шла за ним. Прежде чем переступить порог больницы и выйти на улицу, Элин оглянулась: сестра стояла на том же месте и смотрела на нее.

Абу Тахсин тормознул такси. Он дождался, пока Элин заберется на заднее сиденье, и только после этого уселся рядом с водителем. Побоялся, что ее вырвет в этот раз прямо на него? Элин не верилось: он действительно отправит ее в Ирак? Она не ослышалась? Спустя четверть часа водитель пожаловался, что впереди по дороге на Мосул ремонтные работы. Элин встрепенулась. Внутри у нее загорелась надежда, как яркий светильник, неожиданно вспыхнувший во мраке. Значит, они направляются в Мосул, а не в дом к Абу Тахсину в Алеппо.

Путь в Мосул занял десять часов. По дороге Элин смотрела в окно. Если верить указателю, скоростное шоссе теперь называлось шоссе Халифата. Машина притормозила у школы, где на торгах Абу Тахсин купил Элин. Он возвращал ее обратно в этот каменный мешок, но она вздохнула с облегчением: теперь она будет рядом с пленницами, хоть какое-то время проведет с ними, пока ее снова не продадут. Кто знает, а может, случится чудо и Небеса устроят так, что она окажется дома. Ей необходимо это чудо – вдохнуть опять запах родного дома.

Стоящему на площади перед школой охраннику Абу Тахсин заявил:

– Хилая! Мне такая не годится.

Ему предложили произвести обмен и выбрать другую, но он предпочел получить свои деньги обратно.

В тот самый день, когда от них в вечность ушла Рейхана, Элин снова выставили на продажу. На школьном дворе галдели бородатые покупатели. Бороды их были настолько косматы, что, казалось, эти люди только-только вылезли из пещер, погребенных под обломками древности. Элин скользила взглядом по лицам невольниц и никак не могла найти Амину. «Успели купить?!» – промелькнуло в голове Элин, и она быстро уткнула глаза в пол, заметив, как в ее сторону движется грузный мужик.

Полкрасоты

Больше всего Элин боялась, что рис получится либо слишком рыхлым, разваренным, либо, наоборот, что она его не доведет до нужной степени готовности и тем самым разозлит Ая́ша. Готовка – не ее конек. Даже мать однажды в шутку сказала отцу, что Элин нужно искать мужа-повара, иначе оба они помрут с голоду. «Да ты первая побежишь их спасать с кастрюлей стряпни. Твоих коронных баклажанов», – усмехнулся отец. Мать залилась смехом. Да, водилось за ней такое – добавлять любимые баклажаны во все блюда.

Элин замочила белую фасоль, чтобы сварить суп. Ужин должен быть на столе к приходу Аяша с работы. Вернется сегодня один или заявится с компанией? А наркотики станет употреблять до еды или после? И в каком настроении он сегодня будет? Что устроит ей, если у него на работе день не задался, а тут еще ужин придется не по вкусу? Выругается только или ударит? Все эти вопросы вертелись в голове Элин. Только бы не решил ее продать!

Пару дней назад она ненароком подслушала, как он обсуждал с кем-то по телефону ее продажу. Но, похоже, они не договорились, потому что за ней никто так и не пришел. Аяш запросил четыре сотни долларов, затем снизил цену до трехсот. «Клянусь Аллахом, она стоит больше. Красавица, послушная, сообразительная. Просто мне срочно нужно выйти на сделку», – бубнил он в мобильный. То, что она не умеет варить рис, он, конечно, от того, с кем торговался, скрыл.

Аяш оказался лучше остальных ее держателей. За шесть недель, что она пробыла в его доме, он ни разу не поколотил ее настолько сильно, чтобы остались гематомы. И насиловал ее он один, никому больше не предлагая. Он разговаривал с ней и даже иногда выслушивал ее.

Элин, когда впервые увидела его на торгах, пришла в ужас. Она опустила голову и следила только за ногами ходящих туда-сюда по залу. Завидев его ступни исполинского размера и подвернутые черные шаровары, она с колотящимся от страха сердцем прошептала: «Господи, только не этот. Кто угодно, только не этот».

Но он приближался. Она в панике осознала, что эти огромные ноги застыли прямо перед ней, что он стоит к ней лицом. Однако он не разжал ей рот, чтобы проверить, целы ли у нее зубы, и не стал обнюхивать, как делали остальные. «Эта почем?» – спросил он, и охранник, стоявший рядом, отозвался:

– Четыре сотни. Но для вас, почтеннейший, за полцены.

Он вынул бумажник и отсчитал две купюры. В этот момент Элин осознала, что сейчас она покинет школу и ей придется следовать за своим новым хозяином. Она пойдет за ним молча. Она уже была научена тому, что любое возражение ничем хорошим не кончается. Убедилась на собственном опыте. Привыкла молчать после побоев и унижений. К тому времени ни на ее синюшном теле, ни в душе ее не осталось живого места. Однако Элин, не сдержавшись, завыла в голос, когда увидела, как Лейла провожает ее глазами, полными слез.

Вероятно, ее новый хозяин занимает высокую должность, ведь к нему обращаются не иначе как «почтеннейший». Так в стародавние времена называли власти предержащие. Сейчас такое только в исторических сериалах разве что услышишь. Их поджидал дорогой черный автомобиль с шофером, что только подтвердило догадки Элин. Аяш уселся рядом с водителем, Элин же в выданном ей никабе, который скрывал ее полностью, если не считать разреза для глаз, устроилась сзади. Мужчины переговаривались, она же смотрела в окно и не узнавала город. Будто смотришь на страдающего на смертном одре близкого.

Мосул выглядел блеклым, как никогда безмолвным, еле шевелящимся. Улицы опустели, из магазинов не раздавалась, как раньше, музыка. Яркие светящиеся вывески были занавешены черными тряпками. Даже Тигр, бегущий под мостом, казалось, теперь не имел никакого отношения к тому, что творилось над ним.

По этим улицам, которые Элин сейчас разглядывала через стекло, она ходила раньше свободно, одетая в то, что выбирала сама. Обычно шила себе наряды по картинкам из модных журналов. Однажды на страницах свежего номера она увидела девушку в рваных джинсах и сделала надрезы на своих под коленками. Такое было в диковинку в их деревне, поэтому мать, заметив дырки, подумала, что брюки совсем износились, и взялась их штопать… А в этом переулке Элин всегда покупала ткани, нитки и пуговицы. Сюда приходили закупаться портнихи, а также сапожники. Всякого рода мастера искали тут в лавках необходимые им мелочи. Тут же на месте можно было отремонтировать все, что угодно. Мастеровые занимали каждый метра два-три на тротуаре, им нужны-то были только стол, стул и лампа. В народе до сих пор эту улицу звали улицей Короля Га́зи[4], хотя официально она была сколько лет как переименована в улицу Революции[5]. Элин и не ведала, кто такой король Гази. Но ее соседка Шайма как-то раз сказала ей, что король этот был настолько кичлив и вздорен, что однажды, когда ему было лет шестнадцать, пролетел в своем аэроплане над зданием своей альма-матер бреющим полетом, так низко, чтобы однокашники увидели его на этом, как называли его машину англичане, «ковре-самолете».

Знакомые Элин магазины одежды. Только манекены в витринах задрапированы в никабы, как и она сама. Теперь она похожа на них. Единственное отличие – они не продаются. А она – да. «Никаб – чистота и скромность!», «Вместе вырастим прекрасное дерево Халифата!» Огромные щиты с лозунгами привлекли внимание Элин. А буквально через какие-то метры несколько раз подряд от руки на стене было выведено так жирно, что читалось издалека: «Люблю тебя, Надия!» Элин представила, как влюбленный юноша выражал свои чувства на бетоне, с какой нежностью он выводил имя девушки, проговаривая его про себя. Оставлял ли он эту надпись, чтобы разбавить строгость и серьезность тех лозунгов? Либо специально как можно жирнее и корявее исписал этой наивной фразой стену, чтобы на ней не осталось больше места? Или это какой-то обезумевший от любви? Неожиданно размышления Элин прервал голос Аяша. Он выкрикнул из окна автомобиля какой-то женщине на тротуаре: «Эй, ты! Спрячь волосья под платок!»

Знакомые улицы остались позади, как и прежняя жизнь Элин. И никакой возможности управлять собственной судьбой у нее уже не было. Руль, чтобы повернуть все вспять, был не в ее руках. Но Элин была уверена: она воспользуется первым же подвернувшимся шансом. Отыщет лаз в стене и убежит к родным. Голос Аяша опять прервал ее мысли: он резко скомандовал водителю остановиться. Аяш вышел у рынка Пророка Юну́са[6] и направился в торговые ряды, где продавали женскую одежду. Один из продавцов беседовал с покупательницей, но, когда рядом возник Аяш, он замолк, переменился в лице, перестал улыбаться и заметно встревожился. Элин не было слышно, о чем они переговаривались. Очевидно, что владелец магазина был чем-то напуган и о чем-то умолял. Аяш игнорировал покупательницу. Она же бросила вещь, которую пыталась сторговать, и поспешила покинуть лавку. После из разговора Аяша с водителем Элин поняла, что он сделал продавцу предупреждение. Того уже второй раз застают на непозволительно близком расстоянии от покупательницы. А за это полагается двадцать пять ударов плетью.

– Он помимо прочего с ней так щебетал, «дорогушей» называл, – добавил Аяш.

– Бесстыдство какое! – отозвался водитель.

Через какое-то время до них донеслись крики. Мужчина у витрины истошно вопил: «Смотрите! Игиловка! Игиловка!» Рукой он указывал на манекен в лавке женской одежды. На этот раз водитель нажал на тормоза, не дожидаясь приказа Аяша. Здесь определенно требовалось их вмешательство. Элин предположила, что мужчина, должно быть, полоумный. Ибо кто, если он не спятил, осмелится такое выкрикнуть на улице, чтобы высмеять ИГИЛ?

Когда Аяш выпрыгнул из машины и направился в сторону этого ненормального, тот захохотал:

– А, вот и сам господин игиловец!

Элин прикрыла глаза ладонями, чтобы не видеть, что произойдет дальше. Аяш набросился на кричавшего с кулаками. Элин видела, как мужчина упал, а Аяш стал душить его и бить головой об асфальт. На этот раз Аяш, вернувшись в машину, молчал. Водитель завел мотор. В зеркале заднего вида на тротуаре можно было разглядеть неподвижное тело, истекавшее кровью.

Наконец они въехали в спальный район. Среди жилой застройки всего пара магазинчиков на отдалении друг от друга. Аяш попросил водителя остановиться у одного из них, на вывеске которого значилось «Маринады и оливки». Элин думала, что он намерен что-то купить, но на самом деле все оказалось не так. Из магазина с Аяшем вышел пожилой человек и скрутил вывеску перед входом. Аяш сел в машину, бормоча:

– Будто им неизвестно, что маринады и продукты брожения запрещены!

Машину припарковали на той же улице у двухэтажного рыжего дома. Аяш кивнул Элин, чтобы она заходила внутрь, в то время как он остался разговаривать с водителем у машины. Дверь оказалась приоткрыта, и Элин переступила порог.

Дом, обставленный, обжитой, но пустой, произвел на Элин давящее впечатление. Вместе с тем вкус хозяев вызывал восхищение, особенно тонкой работы ковер с персидскими мотивами в зале и изящная керамическая ваза ярко-бирюзового цвета на овальном деревянном столике. Теплых оттенков диванные подушки гармонировали с ковром. Ящик с игрушками у кресла навел Элин на грустные мысли. Она представила, как дети вынужденно покидали свои кроватки, оставляя здесь свои любимые вещи. На тумбочке сбоку брошен уже почерствевший кусок хлеба. Хозяева уходили из дома в такой спешке, что ничего не могли взять с собой – ни габаритные вещи, как телевизор, прикрепленный на стене, ни даже мелочи вроде валявшихся у порога сандалий. Элин казалось, что она видит отпечатки пальцев бывших владельцев на мебели и может считать с вещей их воспоминания. Перед ее глазами пронеслась сцена, как они убегали отсюда в чем были. Ведь все произошло неожиданно. Так же людей и из ее деревни внезапно разбило и разметало, словно бильярдные шары.

В тот день, когда попала в плен, Элин вышла из дома одна. О том, что люди, спасаясь, стали взбираться на гору, она узнала от других пленниц. Не все из них дошли до вершины. Боевики на машинах преградили им путь.

В гостиной взгляд Элин задержался на картине, на которой была выведена замысловатая арабская вязь. Она попыталась разобрать слова. Вглядывалась, но надпись с трудом поддавалась расшифровке. Наконец, она прочитала первые три слова: «Половина… твоей… красоты». Догадаться, что значило остальное, было невозможно. Она из любопытства хотела понять смысл фразы, но дальше буквы были так перекручены, что Элин сдалась. Художнику нужна была не читабельность, а чтобы буквы сплетались в красивый узор. Элин зажмурилась, услышав приближающиеся шаги Аяша. Она стояла с опущенными глазами, пока он рассекал по комнате туда-сюда. Наконец он застыл перед ней, сообщив:

– Мое имя Аяш.

Элин ничего не ответила, но отметила про себя, что у него длинная курчавая борода и крупная голова без шеи.

– Я наполовину тунисец, наполовину француз, – добавил он.

Элин молчала.

Он снова заходил. Дошел до стены с телевизором и повернул обратно к ней.

– Жену и дочь оставил во Франции, – он говорил на тунисском диалекте, в котором много французских слов.

Аяш отвел взор на окно.

– Сюда прибыл по зову Всевышнего.

Элин продолжала хранить молчание. Тогда он сказал:

– Брак с тобой – моя повинность на пути к Аллаху. Ты станешь мусульманкой и очистишься от скверны. Наше Государство творит благо для таких, как ты.

В этот момент Элин так хотелось ему откровенно сказать, что благо для нее – если он ее сейчас же оставит, ради Аллаха.

– Ты неверная. Но ты не виновата. Ты такой родилась.

Элин отвела глаза в сторону.

– Останешься езидкой – попадешь в ад.

Она ничего не ответила.

– Прими душ и иди в спальню, – закончил он разговор.

Элин тянула минуты в ванной. Она знала, что затем последует молитва, а после нее – насилие. Это их схема. Несколько девушек, похищенных в деревнях, покончили с собой в ванных комнатах в тех домах, куда их привезли. Элин вгляделась в свое лицо в зеркале, обрамленном металлической серебристой оправой. Странно! Она выглядит естественной и свежей. А кажется, должна была покрыться морщинами. Так она ощущала себя изнутри. Она прикрыла глаза. Слезы жгли. Элин сполоснула лицо водой еще раз. Если бы она могла убить себя, как те девушки! Сердцем она была сильно привязана к близким, и это удерживало ее. Она все еще надеялась спастись, пройдя через все испытания, из которых живой выбраться было почти невозможно.

В спальне она встала на колени рядом с Аяшем, который позвал ее присоединиться к молитве. «Господи! Прошу Тебя! Помоги мне! Верни меня домой! Во имя Господа двух миров! Малак Тавус![7]» – взывала всей душой Элин, сама не понимая, молилась ли она или умоляла.

Закончив намаз, он приказал ей раздеться и лечь в постель. И тут Элин словно наэлектризовало, как прибор, на котором нажали кнопку. Она всегда противилась насилию, с первых же дней плена, и просила оставить ее в покое. Элин сжалась и свернулась комочком. Аяш поедал ее взглядом с головы до пят.

Он взял ее за левую руку и стал рассматривать татуировку.

– Это что?

– Долго рассказывать, – проговорила она.

– Я бы послушал.

Элин насупилась. Тогда Аяш потребовал еще раз, чтобы она поведала ему историю, связанную с татуировкой птички. Элин пришло в голову, что таким образом можно заговорить Аяша и не обнажаться сейчас перед ним. Но он успел раздеться. Элин решила, что он передумал и уже не жаждет ее слушать. Очевидно, что он намерен заняться с ней сексом. Но он откинул одеяло, укрыл их обоих и переспросил:

– Так что там насчет птички?

Элин сомневалась в том, что он искренне хочет знать ее историю. Есть ли смысл довериться ему? Действительно ли он из этих? Кто вообще этот Аяш? Он не собирается ее ни насиловать, ни избивать. Зачем тогда приказал принять душ и снять одежду? А если он не из этих, что тогда ему нужно?

– Можешь рассказать мне все. Не бойся, – попытался подтолкнуть ее Аяш.

– Ты из ИГИЛ?

– Исламское Государство Ирака и Леванта, так нужно говорить. Служу в полиции нравов. Занимаю ответственную должность. Государство дало мне работу, оплачивает счета за воду и электричество. Они наводят порядок, налоги собирают по справедливости. Нам предоставляют все необходимое на каждый день, чтобы мы работали за идею, а не за кусок хлеба.

Элин сдержалась, чтобы не поинтересоваться, что это за идея, ради которой они с такой жестокостью убивают людей, делают их рабами, выгоняют семьи из их жилищ.

На минуту повисла тишина, Аяш стал ее гладить, и Элин тут же пожалела, что не начала рассказывать ему свою историю. Возможно, он бы сейчас слушал, а не лез к ней своими ручищами.

– Ты попадешь в рай. Ты знаешь об этом? – спросил он ее.

Элин помнила, как один из них сказал, что в раю она будет не человеком, а гурией и будет услаждать правоверных.

– Нет, я не попаду в рай. Мне уготован ад, – отозвалась Элин, решив, что если в раю окажется Аяш и ему подобные, то она предпочла бы ад.

– Почему? Какой грех ты совершила?

Элин не знала, что ответить.

– Встречалась тайно с мужчиной?

– Да, было один раз.

– У тебя с ним что-то было?

– Нет, этого у него со мной что-то было, – совсем поникнув, ответила Элин.

Она замерла и лежала камнем, пока он щупал ее тело. Элин не подавала виду, что у нее побаливают синяки. Она не могла найти в себе сил, чтобы сопротивляться, и смирилась с тем, что с ней сделают, что захотят, с ее согласия или без оного. А может, он не такой дикарь, как другие, к кому она попадала в рабство? Вдруг он окажется человеком, просто заколдованным? И, как в сказке про красавицу и чудовище, обретет свой прежний, человеческий облик. Элин была готова расплакаться под грузным телом Аяша, слушая его прерывистое дыхание. Ей вспомнилась семья. Они понятия не имеют, где она сейчас. Что будет с отцом, если он узнает, что с ней делают? Отец был всегда мягок к ней и все ей тут же прощал, когда видел, что у нее подступают слезы. Даже в тот день, когда она разбила калейдоскоп. Один из родственников подарил его Азаду, а ей принес куклу. Она тут же предложила брату: «Обменяемся?» – «Не-а», – ответил Азад, продолжая крутить картинки и глядеть в трубу. Да, узоры повторялись через несколько оборотов, и в них не было ничего особенного, но у детей эта забава вызывала ни с чем не сравнимое любопытство. Она попросила дать ей посмотреть, но он продолжал вертеть колесико, будто не слыша. Тогда Элин выхватила калейдоскоп у Азада из рук и пустилась наутек. Он бросился за ней. Они так и гонялись друг за другом по всему дому, пока не грохнули игрушку об пол и не сломали ее. Нахмурившись, Азад толкнул Элин. И когда отец увидел их, дерущихся над разбросанными деталями подарка, то он сорвал злость на Азаде, а не на ней. Потому что Азад не плакал.

Где сейчас брат, Элин не знала. Разыскивает ли он ее? Известно ли маме, что ее похитили? Элин представила, как мать поет свою заунывную песню, больше похожую на стон. Она всегда затягивала ее, когда теряла кого-то из близких или узнавала плохие новости о знакомых. Их дом наполнялся соседями каждые выходные. Под вечер, когда темнело, они пели. У матери был очень красивый голос. Элин нравились и веселые и грустные песни в ее исполнении. Иногда отец рассаживал гостей в саду у дома и угощал их инжиром, срывая свежие плоды прямо с дерева. Отца в деревне знали все. Никто не мог провести обрезание так быстро и безболезненно, как он. Через его руки прошли все мальчики не только их деревни, но и соседней. Так он зарабатывал себе на жизнь, принимая подношения от благодарных родителей. Но заработка его не всегда хватало, так как он был щедрым хозяином и тратился без счета на гостей. Если кто-то из соседей терял урожай, он помогал им деньгами, не оставаясь в стороне. Однажды их гостиную усыпали гранатами. Их принес сосед, когда отец отказался принять у него обратно деньги, данные в долг в черный день. В тот же вечер из города приехал мамин брат – дядя Мурад. Он попросил мать, чтобы она сопровождала его, когда он пойдет свататься, и предложил взять с собой Элин и Азада. Ведь им нравилось ездить в соседний Синджа́р. «Я еду!» – воскликнула обрадованная Элин. Азад же отказался: он условился с другом встретиться в саду, где на дереве они обнаружили змею. Забаву со змеей он пропустить не мог.

– Никуда вы не поедете, если не увезете отсюда все эти гранаты. Складывайте в мешки, сколько поднимете! – заявил отец. – По-моему, хороший подарок семье невесты, Мурад. А?

Мать Элин набрала два полных мешка. Отец вручил еще два мешка Мураду. Элин наполнила гранатами сумку. Можно было ехать. В городе дядя Мурад занес их ношу домой, и они сразу направились на рынок. Он усадил племянницу себе на плечи так, что она плыла поверх прилавков и толпы. Элин то и дело чихала ему на голову, когда они проходили мимо открытых огромных бочонков с приправами и пряностями. Дядя остановился у афиши с новым фильмом. Кинотеатр был через две улицы отсюда, и он предложил им сходить в кино. Элин замерла перед казавшимся гигантским экраном. Мама и дядя переглянулись с усмешкой: Элин сидела как взрослая, положив ногу на ногу. По возвращении домой она скакала перед отцом, хвастаясь: «Мама испугалась в кино, а я нет!»

– Детям никогда не страшно в кино. Вот станешь взрослой и будешь трястись, как мама, от любого ужастика, – ответил отец.

Ах, отец, как мне сейчас страшно от того хоррора, что творится вокруг. И мне приходится в нем жить. Если на основе моей жизни снять киноленту и показать на экране, меня будет просто колотить от жути. Отец, а помнишь, как ты пришел в бешенство, когда учительница влепила мне пощечину и я разревелась? Ты вообще запретил мне ходить в школу, и мне пришлось убеждать тебя, что пощечина была понарошку и я ее даже не почувствовала. «Я никому, никому не позволю поднять на тебя руку. Никому!» – нервно повторял ты. Если бы ты знал, папа, сколько я без тебя получила ударов по лицу, сколько раз надо мной надругались! А помнишь, как однажды ночью ты взобрался на крышу нашего дома и смотрел в небо? «Что там? Куда ты смотришь?» – любопытствовала я, и ты указал пальцем наверх. «У каждого есть своя звезда на небосклоне. Вот смотри, это горит твоя. Такая яркая, как ты сама. Я хочу, чтобы ты всегда сияла, как она, и держала голову так, будто смотришь ввысь на эту звезду. Никогда не вешай голову, Элин!»

Вот бы сейчас прижаться к тебе, папа, и выплакаться. Я бы умоляла тебя, чтобы ты ни за что меня от себя не отпускал. Из глаз Элин полились слезы. Она просила помощи у отца, но его не было рядом.

Аяш только что кончил и теперь вытирал ей слезы.

– Чего расхныкалась? Потому что я теперь твой муж?

– Нет, вспомнила родных.

Спустя месяц пребывания в этом доме Элин рискнула включить телевизор. Она долго держалась, потому что Аяш запрещал ей это делать, предупреждая, что по нему транслируются блудливые песни и телепередачи неверных. Однако в тот вечер ей не терпелось посмотреть новости, и она решилась. Ей нужно было удостовериться, что весь остальной мир знает, что стряслось с ней и что вообще происходит с людьми в этой части света. Она нажала на кнопку, и экран вспыхнул на канале, по которому читали Коран. Хотя в том, чтобы послушать Коран, не было ничего предосудительного, Элин с опаской поглядела в окно: не следит ли охранник за тем, что она делает, и не возвращается ли Аяш? После Корана транслировали мультики. Она выключила телевизор. Посмотрит позже, когда будут новости. Но через десять минут в окне промелькнула фигура Аяша. Он разговаривал с водителем у машины. Как только Аяш вошел, она спросила его:

– Мне ведь можно смотреть религиозные программы и мультики? Я одна, и время тянется так медленно.

– Нет! Мы отдадим телевизор кому надо, – ответил строго Аяш. – Послушай! Сюда едет еще одна семья. Организация выделила второй этаж в доме одному чеченцу. Его все называют Эмир Пустыни. Он заключил брачный контракт, взял женщину с детьми. Он одаренный человек. Придумывает разные фасоны. Первоклассный дизайнер! Для нашего Государства он разработал линию мужских моделей, которые ничем не отличаются от одеяний времен Праведных Халифов[8].

– Когда они заезжают?

– Дня через два-три. Как только его жену выпишут из больницы. Ей сделалось плохо в дороге. Оказалось, у нее обезвоживание. А она и не просила пить. Но она уже идет на поправку. Теперь тебе не будет здесь так скучно.

Элин никак не могла заснуть. Не потому, что Аяш громко храпел. Она вообще стала засыпать с трудом. Бессонница мучила ее с первого же дня плена. Только прикроет глаза – и сон как рукой снимает. Точнее, не бессонница ее терзала, а воспоминания. Стоило сомкнуть веки, и тут же приходили образы ее близких. А этой ночью ей не давали покоя мысли о пленнице, которую должны были сюда привезти.

Утром Аяш сообщил ей, что за телевизором уже едут. Элин пережидала в спальне, пока Аяш помогал явившемуся от Организации мужчине перенести телевизор в пикап. Дверь скрипнула. Это означало, что Аяш ушел. Элин поднялась с кровати, вышла в гостиную и увидела на стене выцветший прямоугольник на том месте, где висел телевизор. Она подошла к входной двери, зная, что заперто на ключ. Но у нее уже вошло в привычку подходить и дергать ручку, тщетно проверяя. Закрытая дверь – просто еще одна стена. Забудь о ней! А окно? Что, если в него швырнуть тяжелым предметом? Ведь стекло разбить проще, чем выломать дверь. За последнее время Элин осунулась. Может, у нее получится пролезть между прутьев решетки? Она внимательно изучила окно. Да, лаз узкий, но, может быть, этого хватит, чтобы спасти ее жизнь? Окно милосерднее, чем дверь. Через него хоть что-то видно. Но сейчас она наблюдает человека, которого бы глаза ее не видели! Водитель, привезший ее сюда. Ему поручено охранять ее. Он стоял перед домом у своего «шевроле» и болтал по телефону. Отослать бы его куда-нибудь! Элин разбила бы стекло и попыталась выбраться. Как она тогда помчится! Изо всех сил! Без остановки! Какое солнечное утро! Однако какая разница, ярко ли светит солнце? Заточенному в тюрьму все равно. Светит, не светит. В ее случае это не имеет никакого значения.

Элин взяла одну брошюру из стопки на столе. Вчера горка этих проспектов была больше. Аяш взял часть с собой, чтобы распространить среди жителей района. В них сообщалось, что «все госслужащие должны присягнуть на верность Исламскому Государству и покаяться в том, что служили прежней власти. Служащие обязаны сдать мобильные телефоны для проверки на отсутствие в них запрещенных в Государстве мобильных приложений… Музыка – грех, за исключением той, под которую исполняются религиозные нашиды». Элин перелистнула и прочитала обращение Эмира Правоверных по поводу ценностей, «которые воплотит в жизнь Государство, противодействуя коррупции и справедливо перераспределяя доходы… Государство, которому перейдет былая слава Халифата».

Элин проверила все шкафы на кухне в поисках подходящего инструмента, которым можно было разбить окно. В куче карточек различных магазинов и пожелтевших обрывков со списками покупок она наткнулась на небольшого формата альбом с надписью «Семейные фото». Она раскрыла его, и перед ней предстала история семьи, которой раньше принадлежал этот дом. Самые старые карточки, на которых запечатлен утопающий в цветах жасмина дом, были черно-белые. Элин не была уверена, что снят именно этот дом. Она видела его фасад мельком, один лишь раз, перед тем как войти сюда. Портрет пожилой дамы, судя по жестам, беседующей с кем-то, кто находился за кадром. На нескольких других цветных снимках – коротко стриженная молодая женщина в медицинских очках. А здесь она с двумя девочками в парке, они позируют на фоне развесистых деревьев. Какая милая у нее улыбка! Человек улыбнется для фото, и эта улыбка будет храниться всю его жизнь, как бы судьба ни повернулась. Посмотрит, и, может, улыбка снова просияет на его лице. А этот мужчина, он, должно быть, отец семейства, хотя его нет нигде на совместных фотографиях. Похоже, он торговал антиквариатом и коврами, работал в лавке или был ее владельцем. Вокруг него разложено и развешено множество ковров с восточными узорами и шедевры каллиграфии. А! Вот откуда в этом доме такие роскошные ковры. Только тот, на котором вытканы волшебные птицы с разноцветными крыльями, чего стоит! Даже часы на кухне – классика в хорошем обрамлении. Только вот они остановились на десяти минутах одиннадцатого. Стрелки, когда время перестало идти, застыли, словно руки, воздетые в мольбе.

Элин открыла и тут же захлопнула холодильник, ни к чему не притронувшись. Она ничего не брала в рот со вчерашнего утра, все инстинкты притупились, есть ничего не хотелось. Она стала призраком, который бродит по миру с единственным желанием – отыскать родные души. Обернуться бы привидением! Невидимым, скользящим легко с места на место. Ей часто снится сон: она бродит среди мертвецов, ощущая запах гниения их тел и не зная, когда этот кошмар закончится и она очнется. В этом омерзительном видении на мертвецах шоры, как на лошадях в Средневековье. А ведь от нее хотят именно того, чтобы она смотрела на мир, будто из Средних веков, чтобы для нее не существовало другого мира и другой жизни, которой живут близкие ей люди. Она же скучала по своей семье до боли. Полжизни готова была отдать, чтобы знать, что с ними все в порядке.

Она бесцельно металась между кухней и гостиной. Когда развернулась в очередной раз, ее взгляд упал на картину с арабской вязью. Она подошла к ней вплотную с решимостью на этот раз разобрать, что там написано. И буквы поддались. Это было известное изречение «Половина твоей красоты в красоте языка твоего».

Элин понимала, что надпись кроме всего прочего означала, что ей следует молчать и не открывать рта в присутствии гостей-мужчин. Посторонние мужчины не должны были слышать ее голоса. С их точки зрения, это грех. Она может говорить только про себя, говорить сердцем.

Когда в тот вечер к Аяшу пришли гости, она свой голос заперла в глотке, а сама закрылась в комнате. По правде говоря, в ее распоряжении было целых три помещения, и она могла свободно перемещаться из спальни в ванную, а из ванной на кухню. Элин приготовила ужин, но не вынесла его сама им в гостиную. Не дозволялось, чтобы ее видели. За подносом пришел Аяш. Ей оставалось только заварить чай. Большой чайник на плите уже закипал, и из него вот-вот струей вырвется пар. Сейчас он засвистит, и этот гул смешается с их религиозными песнопениями, которые они исполняли с таким воодушевлением, прославляя Государство, будто сердце при этом должно разорваться.

В тот вечер одним из гостей Аяша был Эмир Пустыни. Поэтому, когда Аяш зашел на кухню за чаем, Элин тихим голосом спросила его о семье гостя. Привез ли он их?

– Нет! Завтра. Может быть, – бросил Аяш и вышел, звеня стеклянными стаканами на подносе.

Элин ждала приезда этой женщины. С ней ей делить свое заточение. Это было не просто ожидание, а ожидание себе подобной. Такой же несчастной, лишенной голоса. Элин эта женщина была не знакома, но она чувствовала, что они сблизятся. Заключение в стенах дома теперь не будет столь невыносимым. Не исключено, что они сбегут вместе. Замотаются во все черное и выскользнут из дома, не вызывая никаких подозрений. На каждом углу полиция, но их не узнают, так как их лица, кроме глаз, будут скрыты. Даже Аяш пройдет мимо, ему и в голову не придет, что это Элин с соседкой. Его дело – следить за порядком в городе, за тем, как исполняются предписания Государства: длинные ли бороды у мужчин, одеты ли женщины по шариа́ту[9]. Кто торгует одеждой по европейским лекалам – тому штраф, пытается продать футболку с надписями на латинице – штраф. А если во время пятничной молитвы Аяш обнаружит юношу, болтающегося на улице, то погонит его в мечеть. Посмеет кто-то хихикнуть во время молитвы – Аяш того показательно арестует. Курильщику полагалось двадцать пять ударов плетью и сверх того удар за каждую выкуренную сигарету, недостающую в пачке. Если поймают мальчишку со штанами ненадлежащей длины, накажут его отца двадцатью ударами. Столько же получит муж за жену, у которой часть тела проглядывает из-под черной накидки. За свою работу «по исправлению общества», как он сам говорил, Аяш получал сотню долларов в месяц. Организация обеспечивала его всем необходимым, поэтому эту сотню он мог и не тратить. Так, по крайней мере, он рассказывал Элин. Но она-то знала, что он покупает на эти деньги наркотики. Он употреблял их у нее на глазах. На прошлой неделе каждый вечер предлагал попробовать и ей. Для нее было очевидно, что наркотики под запретом, но, чтобы убедиться, Элин поинтересовалась:

– Только курить нельзя, так?

– Алкоголь тоже вне закона, – ответил он и посмотрел на Элин так пристально, что ей показалось: он хочет сообщить нечто важное. И он произнес то, чего она совсем не ожидала услышать: – Я отпущу тебя, Элин, и вернусь к семье. Согласно нашей вере, отпустившему раба зачтется на небесах.

Элин вздрогнула и напряглась: что он скажет дальше? Аяш потер ладонью лоб и спросил:

– У твоих какой номер телефона? Я тебя им продам. Мне нужны деньги, чтобы уехать. Если ты уж сюда попал, выбраться невозможно. Но есть проверенный контрабандист. И он много берет.

– Мне нужен телефонный справочник Курдистана. Может, так я найду чей-то номер.

– Посмотрим. Давай позже.

– Когда?

– Не знаю. Я сказал, позже.

Как только гости ушли, Аяш сразу захрапел. Он был так утомлен, что не помолился и не дотронулся до Элин. Ей не терпелось, чтобы наступило многообещающее утро завтрашнего дня. Почему-то из головы у нее не выходило дерево жасмина, которое она разглядела на фото в альбоме. Когда утром Аяш хлопнул за собой дверью, Элин подскочила к окну, чтобы увидеть дерево. Но его не было. Как ни странно, не было и охранника. «Это шанс бежать!» – промелькнуло в голове у Элин. Стекло разбивается любой увесистой вещью, которая найдется в доме. Она дойдет быстрым шагом до центральной улицы, а там проголосует и сядет в такси. Платить ей нечем, но, когда таксист довезет ее, она попросит подождать и принесет ему деньги. В крайнем случае займет у соседки – Шаймы. Но если она попадется, ее вернут Аяшу, и тогда по законам Государства он должен будет забить ее камнями до смерти. Даже если он и не желает ей смерти, он должен будет исполнить это предписание, иначе понесет то же наказание. Он сам ей об этом рассказывал. Может, стоит подождать и Аяш поможет ей добраться до родных, пусть это и дорого обойдется? А что, если он передумает? Вдруг вчерашний разговор – просто бред, который он нес под воздействием наркотиков! Нет! Не будет она его ждать!

Элин кинулась на кухню искать нож, которым можно было бы разбить стекло.

Кубики

Элин облачилась в никаб, с длинным кухонным ножом в руке вернулась в гостиную и тут же обмерла: у ящика с игрушками сидела девочка. Она была повернута к Элин спиной и не обращала на нее внимания, увлеченно складывая из кубиков башню. «Небоскреб» рос, пока в какой-то момент не накренился и не рухнул. Девочка принялась строить снова и соорудила дом, но затем сдвинула стены так, что он схлопнулся. Она возводила и рушила, целиком погруженная в свое занятие, совсем не замечая Элин.

Элин так и застыла на месте с ножом в руке. Шевельнись она – девочка испугается шороха и убежит, вспорхнет, как легкокрылая бабочка, которая почувствовала, что ее вот-вот кто-то настигнет. «Разрушила бы она так же и этот дом», – подумалось Элин, следившей за игрой девочки. Снести бы стены одним махом, как кубики. Оторвать потолок и посмотреть в небо. Может, тогда ее молитвы быстрее дойдут до небес? Как только стены падут, Элин, обретшая свободу, понесется. Нет, не к себе домой. У нее никого нет. К соседке, к Шайме, с которой оставила свою дочь. Она должна убедиться, что с дочкой все в порядке. Она даже не дала дочери имени. Элин долго не могла прийти в себя после родов и не успела придумать, как назвать ребенка. Интересно, какое имя выбрал бы Элиас, будь он рядом, когда дочка появилась на свет. Он был бы счастлив, узнав, что у них дочь, как он и мечтал. Ясер родился и сразу получил имя. Элиас только взглянул на него и проговорил: «Ясер». И Элин выбор Элиаса не удивил, она знала, что он фанат футболиста Я́сера Ра́ада[10]. Она часто слышала, как он, следя за напряженной игрой, взывал к своему кумиру, чтобы тот забил гол: «Давай, Ясер, жги!»

От этих воспоминаний Элин прослезилась и прикрыла глаза. Должно быть, соседка места себе не находит с того ужасного дня, гадая, куда делась Элин. А дочка, наверное, и не спрашивает про маму, ведь Элин была с ней разлучена, когда та была еще младенцем. Но все-таки она начала кормить ее грудным молоком, и, может быть, ребенок ощутил потерю матери?

Элин сделала шаг назад, девочка обнаружила ее присутствие, испуганно вскрикнула и бросилась бегом на второй этаж. Элин подошла к окну и увидела в нем свое отражение: замотанная в черное фигура с ножом, похожим на мачете. Неудивительно, что девочка кинулась наверх! В этот момент Элин заметила припаркованный во дворе «шевроле».

Водитель вышел из машины и направился в дом. Элин поспешила положить нож на стол. Дважды постучав, он вошел.

– Сегодня Аяш выполняет важную работу. У него джиха́д[11]. Вернется только завтра. Что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо, ничего не надо.

– Я буду поблизости, вдруг что-нибудь понадобится.

С этими словами он развернулся и вышел. Стоило ему уехать, Элин вернула нож в ящик, стянула никаб и подошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Она остановилась на нижней ступеньке. Шум сверху был доказательством того, что она была не единственным живым существом в этом гробу. Подняться наверх она не смела, ведь Эмир Пустыни мог быть там. Раньше ее окружали совсем другие мужчины, с которыми не нужно было так церемониться. Элин и другие девушки деревни свободно общались с юношами. Когда она вышла замуж и переехала в город, посторонние мужчины также не вызывали у нее страха или опасений. Раньше ей и не встречались эти бородачи из ИГИЛ. Некоторые старики, прислуживающие в храмах, отпускали бороды, но они и мухи не могли обидеть, настолько были добродушны. Откуда пришли игиловцы? Как им позволили делать здесь с людьми все, что они хотят? Неужели, как говорит Аяш, в будущем они будут править миром, даже Китаем? Чего он сегодня так вскочил с постели, когда ему позвонили, и впопыхах засобирался куда-то? Элин испытывала смешанные чувства: не только тревогу, но и радость от того, что сегодня он не придет. Целый месяц он насиловал ее каждый день, и сегодня она, заключенная в тюрьме, где преследуют жертву, а не преступника, получила передышку. И все же она хотела, чтобы он вернулся и исполнил данное ей обещание – даровал свободу.

Вода закипала в чайнике, когда раздались шаги. Элин выключила газ и вышла в гостиную. По лестнице спускалась женщина, за ней – мальчик и девочка, та самая, которую час назад Элин спугнула своим видом. Женщина кивнула Элин.

– Здравствуй! Я тоже пленница, – проговорила Элин.

Женщина смотрела на нее грустными глазами и ничего не говорила.

– Чай готов. Будешь пить?

Женщина утвердительно кивнула. Элин налила и подала ей чашку. Та поблагодарила кивком и присела. Элин показала на холодильник.

– Есть хлеб и плавленый сыр треугольничками.

Мальчик, казалось, собрался ответить Элин, но отвернулся и пробормотал что-то матери. И в тот момент, когда женщина начала жестикулировать, до Элин дошло, что она немая. Мальчик не замедлил перевести для Элин:

– Мама говорит тебе спасибо.

Элин улыбнулась женщине и увидела, как та попыталась улыбнуться в ответ уголками рта. Элин предложила ей выпить кофе и пошла на кухню посмотреть, есть ли зерна для помола. Кофе в шкафчиках она не отыскала, но в стопке кухонных полотенец наткнулась на два журнала. У нее сердце чуть не вырвалось из груди, когда она прочитала название на верхнем их них – «Найнава»[12] – ежемесячник, в редакции которого работал Элиас. На обложке в правом верхнем углу указан номер – июнь 2014, наверное, последний его выпуск. После боевики ИГИЛ вошли в Мосул. Все журналы, на страницах которых размещали фотографии женщин с непокрытой головой, попали под запрет. Как было ими сказано, этих женщин ждал адский огонь. Элин попался на глаза один из заголовков, вынесенных на обложку: «Как избавиться от менструальной боли?» С тех пор как она оказалась в плену, она с большим облегчением встречала начало каждой менструации, потому что боялась забеременеть. У нее оставались еще противозачаточные таблетки, и она прятала их под одеждой, как драгоценности. Ей передала их Рейхана, обнаружившая гору всяких лекарств в шкафу на кухне, где работала. Может, она убила себя, глотнув горсть пилюль? Кто знает?

Элин вспомнила Лейлу, как девочка провожала ее взглядом, когда ее уводил Аяш. Элин сейчас сильно жалела, что не обманула их и не сказала, будто Лейла ее дочь! Но было уже поздно.

Элин листала журнал. Есть ли в этом номере статья Элиаса? К сожалению, иногда он не подписывался. «Солнечный удар». Не это ли сочинил Элиас? Элин склонилась над страницей:

Был очень душный день, не похожий на обычный весенний денек. В то утро была объявлена война. Она получила название «Операция по освобождению Ирака». По Фаренгейту градус подскочил до ста. Пыль стояла столбом. Командующий американскими войсками колебался, продолжать ли наступление на Багдад. Но для иракцев ничего особенного в том дне не было. Небо как небо. Они привыкли к палящему солнцу и состоянию войны. Ничего не говорило им о том, что должно случиться нечто из ряда вон выходящее. Ни один иракец не мог, посмотрев на небо, представить, что иностранные солдаты, переброшенные сюда из-за океана, проедут по улицам его города на своих танках. Попав сюда, американцы жаловались, что у них начинала болеть голова от слепящего солнца, а от абсурдного поведения некоторых местных жителей можно было рассудка лишиться. В первые дни иракцы радовались приходу Дядюшки Сэма и раздавали на площадях сладости, а потом стали скандировать: «Нет американской оккупации!» Тот, кто потерял работу, придумал себе другое дело – расправляться с переводчиками, служившими американцам. Переводчиков они считали предателями, а то, чем они теперь сами занимались, гордо называли сопротивлением. Потом они стали похищать людей и требовать у родственников выкуп. Это они называли сбором пожертвований. Потом начали терроризировать жителей, выгоняя их из их же домов. Все это под вывеской «предоставление жилья правоверным». И вот, обретя силу, они стали государством с флагом, законами, паспортами, печатями. Они набрали к себе на службу наемников со всех концов света и поставили новую задачу – стереть у людей память. Театр Шекспира стал Театром шейха Зубе´йра[13], а магазин «Подарки» переименовали в «Дары свыше».

Элин показалось, что статья написана в присущей Элиасу саркастической манере. Она прижала журнал к груди и забылась. Пришла в себя, только когда услышала голос мальчика. «Можно взять?» – робко спросил он, указывая на лежащий на столе ломтик лепешки. Элин открыла холодильник и достала сыр. Мальчишке на вид было лет восемь-девять. Десяти ему точно не было. Аяш говорил, что мальчики по достижении десятилетнего возраста уже не живут при матерях, их отправляют в тренировочные лагеря.

– Как тебя зовут? – спросила Элин.

– Зейдо.

– А маму как зовут?

– Газа́ль. А сестру Джава́н, – ответил он, запихивая кусочек сыра внутрь лепешки. – Мама раньше умела говорить. Но замолчала с того дня, как у нее на глазах расстреляли отца, брата отца и ее брата, а мою старшую сестру они забрали с собой, – добавил мальчик и, помедлив, отложил сэндвич, который сделал, в сторону.

Элин пожалела, что задала вопрос, причинивший ребенку страдания. Но она точно знала, о каком именно дне он говорил. Она прикрыла глаза и увидела то, что видел своими глазами ребенок. Кровавая бойня, как в триллере. Людей сбрасывают в яму и прошивают автоматной очередью. Ряды обнаженных по пояс юношей с поднятыми руками. Их осматривают. Тех, у кого под мышками растут волосы, отправляют в тренировочный лагерь. У кого их нет – вместе с матерями выставляют на продажу. С закрытыми глазами она видит детей, которых никак не могут отцепить от платьев бабушек. Кого не разделили, закапывают живыми вместе.

На кухне появилась Газаль. Она приблизилась к Элин и обняла ее.

– Моего мужа тоже забрали, – проговорила Элин, и слезы, как из горячего источника, побежали по щекам. – Не знаю даже, жив ли он.

Если Элиас жив, он не перенесет случившегося с ней. Когда она в муках рожала Ясера, Элиас сидел за дверью и плакал, переживая боль вместе с ней. Тогда акушерка шепнула ей:

– Первый раз вижу такого чувствительного мужчину. Как же он тебя любит!

Газаль плакала вместе с ней, вместо слов издавая хрипы. Она стала жестикулировать, и Элин, поняв, что она показывает «Бежим вместе!», кивнула: да! У них есть подходящая одежда, и оба мужчины в этот день не дома. Пленницы знали, что, когда мужчины сразу после обеда не приходят домой, чтобы сидеть до ночи с приятелями, принимать наркотики, совершать намаз, смотреть на телефонах порно и насиловать их, значит, они участвуют в боевых действиях.

Элин выглянула в окно: охранник разговаривал по мобильному, опершись о капот. Как его убрать, хотя бы на время? Придумав способ, она снова надела никаб. Она попросит его купить им хлеба. Но он опередил ее, дважды постучав в дверь. Элин открыла и услышала:

– Пришла весть, что Аяш сегодня погиб. Ты должна вернуться обратно. Мне поручено тебя отвезти.

Элин была ошеломлена.

– Я могу остаться здесь еще на день, чтобы присутствовать на его похоронах?

– Его тела не нашли. Собирайся и выходи прямо сейчас.

– Нет! Я никуда не пойду. Я останусь с Газаль! – закричала она.

– Это приказ. Если не подчинишься, твоего трупа тоже не найдут.

Элин взвыла так, что, казалось, потеряет сознание. Всхлипывающая Газаль обняла ее.

– Шевелись! – пригрозил охранник.

Элин не двигалась с места. Тогда он вытащил пистолет и направил ствол на нее. Газаль взмахнула руками, обняла Элин и прижала ее к себе. Охранник двинулся на них, и Газаль громко заревела. Он оттолкнул девушку, схватил Элин за плечо и потащил за собой из дома. Заперев входную дверь снаружи на ключ, он выстрелил в воздух, проволок Элин через весь двор, затолкал ее на заднее сиденье и хлопнул дверью. Машина рванула с места на огромной скорости, но в конце улицы водитель затормозил из-за выскочившего на дорогу ребенка. Из ближайшей лавки выбежал мужчина, дернул мальчишку за плечи назад и жестом поблагодарил водителя. Элин прочитала вывеску на его лавке «Продажа сиропа из фиников». Это был тот самый магазин, где раньше торговали маринадами и оливками.

А кто спасет ее, выдернув из лап беды, как этого мальчика? Сокрушаясь об этом, Элин проклинала про себя водителя, который лишил ее шанса на побег вместе с Газаль.

Татуировка птицы

На заднем сиденье Элин рассматривала сквозь слезы татуировку в виде птицы у себя на пальце. Она погладила изображение птички. Среди жителей ее деревни было распространено поверье, что потеря обручального кольца грозила супругам расставанием. Поэтому в деревне ходили слухи, что молодые Элиас и Элин, чтобы не разлучаться, отказались носить кольца. Дядя Элин обронил где-то свое кольцо и через месяц развелся. А татуировка остается навсегда, ее невозможно потерять. Элиас и Элин открыли изумленным гостям на своей свадьбе, что сделали татуировки на безымянных пальцах и не будут носить привычных колец, но не по этой причине. Их тайна заключалась в том, что они познакомились благодаря птице, поэтому выбрали ее символом своей любви.

Пятнадцать лет прошло со дня их знакомства. Ей только исполнилось двадцать, она шла из долины в свою деревню, что располагалась на склоне горы, и вдруг остановилась, заметив на дороге кеклика, попавшего в расставленные у дерева силки. Птица билась, но разноцветные плетеные веревочки прочно удерживали лапки. Элин слышала от местных жителей, что охотники считают большой удачей поймать кеклика и что красота этой птицы – ее же проклятие, поэтому волей эти птички наслаждаются недолго и очень быстро оказываются в клетке. В окрестностях ее деревни этих птиц водилось видимо-невидимо, так как жители их не ловили и не употребляли в пищу. Наоборот, они завели обычай раз в год сжигать пустые клетки и водить вокруг костра хоровод. Устраивая праздник птиц, они давали пернатым знак, что здесь им ничего не угрожает. Деревенские думали, что птицы не покинут эти места и будут садиться к ним на подоконники, предсказывая хозяевам скорые вести. Люди сжигали клетки как олицетворение зла в надежде, что птицы принесут им лишь добрые новости. Даже в своем танце они подражали полету стаи, выстраиваясь косяком. Птицы не сразу слетались к местному источнику. Сначала появлялась одна, осторожно пила и приглядывалась, выжидая. Если убеждалась, что охотников нет, давала стае знак своим квохтаньем, что на водопое безопасно. Эти птицы были чем-то даже похожи на жителей деревни – бесхитростные, но гордые. Если пуля стрелка пробивала кеклика, он взымал ввысь и стремился наверх, истекая кровью, а с последней ее каплей падал. Если охотник несмертельно ранил кеклика, птица корчилась от боли, и ее страдания напоминали танец. В деревне Элин его так и называли – «танец боли» – и исполняли его под грустную музыку, изображая мучения птицы.

В домах местных жителей много чего не хватало, но никогда у них не было недостатка в наигрышах свирели, барабанной дроби и звуках танбура. Хотя бы один инструмент в доме да был, иначе как жить без музыки и песен, которые передаются от отца к сыну? Большинство безграмотно, школа слишком далеко, но все – стар и мал, мужчины и женщины – умели петь и играть на каком-нибудь инструменте. На заходе солнца они собирались, расставляли свечи, зажигали их и заводили свои песни. Когда кто-то умирал, чья-то одинокая свирель насвистывала грустную мелодию. Другим их увлечением было рассказывать сказки, будь то интересные случаи из жизни или выдуманные истории. Зачинали они всегда словами «Было ли то, не было». И надо сказать, что некоторые реальные истории оказывались более волшебными, чем вымышленные.

Для Элин, как и для всех в деревне, привычным делом было наблюдать копошащихся близ смоковниц кекликов. Но первый раз она увидела птицу, угодившую в силки. Элин выронила вязанку сушняка, которую несла, и бросилась высвобождать пленницу. Птица сначала нахохлилась, захлопала крыльями, потом прильнула к руке Элин, словно благодаря. Как только Элин сдернула веревки, птица проделала несколько неуклюжих шажков. Элин погладила ее, кеклик расправил крылья и взмыл. В этот момент Элин вздрогнула, так как за спиной раздался сердитый возглас:

– Эй, ты! Что ты там делаешь?

Элин обернулась и увидела бегущего в ее сторону молодого человека.

– Да ты знаешь, что наделала?

Элин не отвечала.

– Я битый час ждал, пока она попадется. И когда наконец это произошло, ты просто так ее выпустила?

– Я не знала, что это твоя птица. Она была полужива, грех-то какой. А если у нее птенцы? Кто их будет кормить? Ты подумал?

Элин сама не знала, зачем она это выпалила, и не думала, что ее слова так подействуют на впечатлительного молодого человека, но он сначала показался обескураженным, затем внимательно с грустью посмотрел на Элин и отвел взгляд на холмы, утопающие в зелени, а когда снова взглянул на нее, его глаза были полны слез.

Он отошел в сторону и, обхватив голову руками, сел прямо на землю под смоковницей. Элин присела рядом. От смущения она не знала, что и сказать. Рассудив, что ему лучше побыть одному и выплакаться, она подобрала свою вязанку и направилась, куда шла. Метров через двадцать она остановилась и поглядела назад: молодой человек оставался на том же месте, будто вместо птицы сам попал в силки. После минутных колебаний она вернулась.

Когда он поднялся, утерев слезы, она была так же сильно рада это видеть, как обретшую свободу, взмывающую в небо птицу.

– У меня жена умерла недавно. И оставила маленького ребенка. Ее не стало, когда еще кормила его. Поэтому твои слова – что соль на кровоточащую рану.

– Ах! Мои соболезнования. Печальная история.

Элин снова выронила вязанку. Он поднял ее со словами:

– Давай помогу! Куда тебе?

– Спасибо. Но я живу далеко. На той горе, – ответила она и показала рукой.

– Ничего! Буду признателен, если на вершине мне подадут стакан воды.

– Можем угостить айраном.

Он кивнул, и она заметила, что в глазах его еще блестят слезы.

Уже час они шагали по неровной горной дороге. Элин привыкла спускаться и подниматься. Она выгоняла овец на выпас со своей подругой Аминой, носила воду, собирала сухие ветки. Но сегодня она шла налегке. Они взбирались в гору, скалистую и грубую, но привычно-близкую, как морщины на лице родных стариков. Через полкилометра, запыхавшись, молодой человек проговорил:

– Подумать только, здесь еще что-то выращивают!

Элин остановилась у куста помидоров, растущего у обочины, сорвала алый плод и протянула его:

– Хочешь?

Он положил вязанку на камень, взял помидор из ее рук и предложил:

– Может, устроим привал?

Они присели на большой плоский выступ. Сбоку от него из расщелины пробивались молодые деревца.

– Мне всегда видно эту гору, но не думал, что однажды на нее поднимусь.

– Ты издалека?

– Из Мосула. Элиас меня зовут.

Элин зычно свистнула вместо того, чтобы, как ожидал Элиас, назвать свое имя в ответ. Она пояснила вздрогнувшему Элиасу, что так она дает своей семье знать, что идет с гостем. Она привстала и свистнула еще раз. В этот момент откуда ни возьмись выползла крупная змея и обвила ствол деревца прямо перед ними.

Элиас резко потянул Элин за руку:

– Берегись!

– Не бойся! – ответила Элин. – Я возьму эту змею домой. Это хорошая примета!

Не успела она сделать шаг, как Элиас вскрикнул:

– Нет! Ради Бога! Это опасно. Как страшно!

Через секунду он пожалел о вырвавшихся у него словах.

– По правде говоря, я не боюсь змей. Просто не знаю, как себя вести при встрече с ними. Никогда не видел змей вживую.

Элин улыбнулась.

– В нашей деревне еще увидишь. Они не причинят тебе вреда. Они безобидные.

Когда до деревни оставалось всего ничего, Элин приложила пальцы к губам и снова свистнула, и через считаные секунды в ответ раздался еще более громкий свист.

– Это отец. Он приветствует тебя.

Элиас признался, что он первый раз в этой местности, приходит только на равнину ловить кекликов, чтобы продать их в Мосуле. Это его дополнительный доход. А так он пишет статьи в журналы. За них не всегда платят, и тогда он идет охотиться на птиц. «Мне и в голову не приходило, что на горе кто-то живет», – сказал он и шатнулся в сторону, заметив у ствола дерева еще одну змею.

Они ускорили шаг, так как преодолели перевал и теперь устремлялись в долину, которая неожиданно расстелилась перед ними гигантским зеленым ковром. Деревня располагалась за его дальним краем. Здесь издавна жило племя Хали́ки. Никто в точности не знал его истории, как и возраста растущих здесь старых деревьев. За столетия в мире произошли разительные перемены, но не в Халики. По крайней мере, когда летом 1999 года Элиас переступил порог их дома, там не было ни интернета, ни телефона, ни даже электричества. Воду носили в бурдюках из источников, бивших повсюду. Элиас понимал, что в деревне жизнь устроена по-простому, но был поражен, насколько она была первобытная в долине Халики. Их уклад показался ему фантастичным, когда весь остальной мир гудел, стремительно приближаясь к концу двадцатого века.

Новости до них доходили скудно. Обычно в деревне узнавали о том, что происходит в мире, от кого-то, кто, как Элиас, наведывался из города. Когда являлся гость, местные обязательно свистели, приглашая всех поздороваться с пришлым человеком и услышать от него, будто он был диктором на радио, последние новости. Узнав, что творится на свете, они возвращались к своим делам: пасти скот, ремесленничать и заботиться друг о друге. Если замечали, что в каком-то доме не горит огонь в печи, то спешили туда поделиться хлебом. Ведь если не пекут, значит, сегодня вечером здесь остались без муки.

Отметив про себя, что в доме нет ни телевизора, ни радио, Элиас задумался: они пребывают в таком прекрасном расположении духа, потому что не смотрят плохие новости и не ведают, какие беды сотрясают мир, или потому что ведут такой расслабленный образ жизни? Они просыпаются не от дребезжания будильника, а под птичьи трели. У них нет расписаний и нет замков на дверях. Двери они оставляют распахнутыми для солнца и гостей. Даже война, охватившая страну, не затронула долину Халики и осталась для них просто новостью, пришедшей издалека. Жители, слышав о войне, лишь ударяли ладонью о ладонь, горестно и осуждающе качая головой. Здесь нет полиции и нет сигнализаций, нет тюрьмы и выхлопных газов. Дети бегают по улице, и никто из родителей не боится, что ребенок потеряется или пропадет. Здесь нет чужаков. Да и секретов в деревне друг от друга не было. Про всех всё знали на этом спрятанном далеко от зла и прелестей мира клочке земли.

На грубо склоченном из досок столе в углу просторной гостиной лежала свирель. Это первое, что заметил Элиас, войдя в дом Элин. Как только Элиас появился в дверном проеме, отец Элин встретил его как близкого родственника – поцелуями в обе щеки. Мать Элин протянула ему руку для рукопожатия, а он поцеловал ее, как это принято в деревне в знак почитания старших. Его пригласили сесть на пол, точнее, на сшитое из лоскутов толстое цветастое покрывало, выделяющееся среди других ковриков в доме, которые все были светло-бежевыми. Элиас сбросил обувь у двери и присел. Перед ним на стене оказалась вышитая нитками картина в рамке, на которой люди воздевали руки к небу, усеянному разного размера звездочками. Элиас не знал тогда еще, что это работа Элин и что она обучалась этому рукоделию. Она была их тех немногих девушек в деревне, кто ходил в школу. Дорога до ближайшей к Халики школы занимала четыре часа. Три часа уходило на спуск пешком на равнину, а затем час на машине до поселка, где была школа. Это дядя Мурад предложил определить Элин и Азада в школу, в которой он сам преподавал. Сначала мать Элин противилась, так как путь был неблизкий и дети успевали бы только к концу занятий. Но дядя Мурад убедил ее. Можно три дня посещать уроки, а остальные дни только выполнять домашние задания, что разрешалось ученикам из отдаленных районов. На три будних дня пусть остаются у него, будут больше проводить времени с бабушкой и дедом.

Элин любила не столько школу, сколько саму дорогу до нее во всех подробностях. Их путешествие начиналось на рассвете, когда они с Азадом усаживались на спину осла и тот спускал их с горы. А там их на своем пикапе поджидал дядюшка Мурад. Элин с Азадом забирались в открытый кузов. Машина с ревом трогалась с места, и они, подскакивая на кочках, оставляли позади одно здание за другим и хохотали, когда кто-либо из них опрокидывался назад или плюхался вперед, не удержавшись. После уроков дед выдавал им сладости, а бабушка при этом приговаривала: «Смотри, наедятся сладкого, потом обедать не будут». Дед научил Элин играть в кункен[14], и она оставалась с ним сидеть дома, а Азад с дядей выходили на прогулку. Закончив начальную школу, они не продолжили образование, но Элин не бросила живопись и достигла в ней определенных успехов. Ее картины и вышивки нашли своих почитателей среди местных жителей.

Элиас как раз рассматривал ее работу на стене, когда Элин подала ему таз с водой, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо. Она указала ему рукой, где будет удобнее, и он уселся на лавочку. Элиас вытянул ладони, она плеснула воды, и он вытерся поданным ему белым полотенцем. Тогда отец Элин пронзительно свистнул и, повернувшись к Элиасу, сообщил:

– Я объявил о том, что сегодня будет торжество. С вами придут поздороваться соседи.

– Это большая честь. Но я не хотел бы причинять вам неудобство. Да и поздно возвращаться будет, я дороги не увижу, – отозвался Элиас.

– Но у нас всегда соседи собираются, когда принимаем гостя. Здесь любят такие посиделки. Мы рассчитывали, что вы заночуете здесь. Не стоит подвергать себя опасностям на ночной дороге. Разумнее спускаться после восхода. Да и утро вечера мудренее, как говорится. А день глазастее.

– Боюсь, сестра моя поднимет переполох. Я оставил с ней сына и сказал, что сегодня же заберу. Я рад был бы остаться у вас, но… Лучше мне вернуться сегодня домой, а к вам я зайду завтра или через день.

– Тогда уж через три. Как раз у нас будет праздник птиц, – пригласил его отец Элин. – Посмотрите, как мы его отмечаем, сжигая клетки. Вы заметили по дороге, сколько здесь водится птиц? Они обитают по соседству с людьми и летают очень низко. Только вот являются сюда время от времени охотники из города и соседних поселков да ставят силки.

Опустивший глаза Элиас украдкой бросил взгляд на Элин. Она тоже потупила взор.

Из кухни ее позвала мать: «Элин! Подойди сюда!» Так Элиас узнал, как ее зовут, и его охватила необъяснимая радость. Элин вернулась из кухни с подносом, на котором принесла айран и пирожки с инжирным джемом.

– Ничего в жизни вкуснее не пробовал, – проговорил Элиас, присев с ними и надкусив пирожок.

Услышав похвалу, Рамзи́я, мать Элин, приосанилась:

– Я сама пекла! Из Синджара ко мне каждый месяц торговец наведывается, заказывает горы выпечки, потом продает на рынке в городе.

– И в Багдаде даже продает, и в Мосуле! – добавил Шаммо, отец Элин.

– Теперь буду их искать на рынке в Мосуле, есть и вас вспоминать, – сказал Элиас и посмотрел на Элин, сидевшую между родителей. Он встал и засобирался.

– Секундочку! – остановил его Шаммо и поспешил на кухню.

Элин улыбнулась Элиасу и тоже встала. Она была копия матери, только в современном образе. Она не носила белую повязку на голове и широкое платье, перехваченное на талии льняным поясом. На ней была юбка и рубашка из хлопка. Волнистые волосы кофейного оттенка спадали прядями на плечи. Среднего роста, как и мать, но стройнее.

Шаммо вынес два больших пакета – в одном пирожки с джемом и заплетенный в косу высушенный инжир, в другом – большой пирог в форме птицы с инжирной начинкой.

– Спасибо! – поблагодарил Элиас.

– Всегда пожалуйста!

– Отец! Тяжело будет ему нести все это, – вмешалась Элин.

Шаммо озадачился, потом, воскликнув «Есть решение!», выбежал из дома. Его не было несколько минут, и вернулся он с ослом.

– О, это животное знает дорогу. Он не раз уже отвозил наших гостей, а потом сам возвращался в деревню. Мы его нагрузим, а внизу отвяжите пакеты и отпустите его, он сам добредет.

Уже усевшись на осла, Элиас помахал им на прощание:

– До свидания!

– Всегда рады!

Жители Халики никогда не говорят «До свидания!», только «Приветствуем!» и «Всегда рады!».

Красный мак

Спешившись с осла и пустив его обратно в гору, Элиас встал на обочине пыльной дороги дожидаться, когда мимо проедет автомобиль, следующий в сторону шоссе. Несколько раз, пока осел не скрылся из виду, Элиас оборачивался, чтобы убедиться, что животное идет в правильном направлении. Спустя четверть часа вдалеке показалась машина, и Элиас поднял руку, проголосовав. Машина сбросила скорость и притормозила рядом с ним.

– Тебе куда? – первым спросил его водитель. Под кустистыми усами у него торчала зажженная сигарета.

– Буду благодарен, если подбросите до шоссе.

– Залезай!

Элиас сел рядом с водителем, тот сразу нажал на газ и спросил:

– Мне в Сину́ни[15]. Тебе пойдет?

– Вполне. Там автобусная станция. Сяду в маршрутку до Мосула.

– Тогда высажу тебя на станции.

– Если не трудно.

– Плевое дело. За полчаса доставлю.

– Спасибо большое!

– Добро! – отозвался водитель и выпустил кольцо дыма.

– Вы местный?

– Из Харда́на[16]. Слышал?

– Да, слышал вроде.

– Другой такой нет деревни. Вот там жизнь! – водитель затянулся и выдохнул еще одно кольцо густого дыма.

– А вы знаете такую деревню – Халики?

– Да, очень красиво там. Но далеко, на краю света, можно сказать. Даже на карте нет. Там инжир растет.

– И кекликов полно.

– Кеклики охочи до инжира, поэтому и слетаются туда. Говорят, у них такой завораживающий голос благодаря инжиру, они от него пьянеют. Вот это жизнь! – вздохнул водитель.

– Я только оттуда. Впервые в жизни поднялся на гору. Впечатляет!

– Да, люди там иные. Рады и знакомым, и незнакомцам. А айран у них – сказка. Вот это жизнь!

– Да, точно.

Водитель метнул окурок в окно, закурил следующую сигарету и спросил:

– Ты у кого был?

– Я только что с ними познакомился. Отца семейства зовут Шаммо, а его жену – Рамзия.

– Это не тот Шаммо, который обрезание делает?

– Не в курсе, чем он занимается.

– Ну, конечно! Шаммо! Кто ж его не знает? Душевный человек!

– Да, верно, он.

Элиас отметил про себя, что нрав у водителя, который своим внешним видом производил впечатление человека угрюмого, оказался легким, а ум проницательным. Как многозначно, колоритно он произносил «Вот это жизнь!» и хмурился всякий раз, как делал затяжку. Докурив и швырнув в окошко вторую сигарету, водитель щелкнул радио. Послышался первый куплет песни «Дождем твоя любовь капала мне прямо в сердце». Водитель тут же настроил другую волну, на которой передавали новости. Элиасу хотелось послушать песню, но он стеснялся попросить об этом водителя. Диктор сухим голосом читал: «Согласно последнему отчету ЮНИСЕФ, в Ираке зафиксирован самый высокий в мире показатель детской смертности. Вместе с тем Совет Безопасности ООН выпустил резолюцию, запрещающую снятие экономической блокады с Ирака. За девять лет это уже сороковое голосование, поддержавшее продолжение блокады». После музыкальной перебивки диктор продолжил: «Иракцы не теряют надежды на то, что национальная сборная по футболу выступит в чемпионате-2000. Сегодня сборная сыграет с соперниками из Иордании на стадионе «Король Абдулла Второй» в рамках отборочной игры третьей азиатской подгруппы». Выпуск завершался сообщением: «Этим летом ожидается последнее в двадцатом веке лунное затмение, которое продлится три часа. Его смогут увидеть в Европе, Индии и на Ближнем Востоке. Ирак и Сирия – единственные арабские страны, где затмение проявит себя в полной силе. Самая лучшая точка для наблюдения этого природного явления в Ираке – равнина Найнава».

– Еще и к затмению готовиться, – проговорил водитель и резко нажал на тормоза, так как на дорогу откуда-то выскочил баран. Элиаса мотнуло вперед, потом от резкого торможения откинуло назад.

– Отбился, что ли? – спросил он, не ожидая ответа. Но водитель отозвался со смехом:

– Просто решил вдохнуть свободы.

Они долго ехали молча. Элиас разглядывал пейзаж вдоль дороги.

– Нужно залиться, – сказал водитель и свернул на заправку. Элиас вышел из машины и купил в магазине для себя и водителя по банке колы и пакетику соленых фисташек.

– Фисташки я люблю! – отреагировал водитель.

Элиас хотел ответить ему «Вот это жизнь!», но ограничился улыбкой. На станции он поблагодарил водителя и поспешил на маршрутку, в которой помещалось только восемнадцать пассажиров. Шофер стоял у автобуса, выкрикивая: «Еще двоих берем и трогаемся». Элиас запрыгнул в салон, за ним взобралась пожилая женщина с большой сумкой. Шофер дожидался, пока она сядет. Она горбилась и передвигалась крайне медленно. Из-под голубого платка у нее выбивалась прядь пепельных волос. На ней был серый толстый пиджак, несмотря на жару. Не прошло и трех минут, как они отъехали, и она спросила шофера со своего места:

– А когда будет военный штаб?

– Вроде нет тут штаба, тетушка. В каком районе он? – недоумевал водитель.

– Не знаю. Старик мой умер, завещал перед смертью вернуть все, что в сумке, в штаб.

– Что за сумка?

– Тут все: форма цвета хаки, каска, ремень с пряжкой. Он это носил всю жизнь. А теперь это незачем нам.

– Что ты такое, тетушка, говоришь! – вскипел водитель, идя на обгон автомобиля, который еле тащился перед ним. – Он же собой жертвовал, он был воин! Он защищал арабский мир, арабский дух!

– Остынь, сынок! Все это я завернула и сложила в сумку. Ты меня только до штаба довези.

На конечной женщина спросила:

– Что? Приехали?

Сидевший рядом с Элиасом пассажир обратился к шоферу:

– Плохо вышло. Отвези ее обратно домой. Я заплачу.

Элиас нажал на звонок, дверь открыла его старшая сестра Сана, и он протянул ей пакет с выпечкой.

– Откуда это?! – удивилась она.

– Из деревни Халики.

– Не слышала о такой.

– Я сам раньше знать о ней не знал. О, это особенное место!

– Надо же! Да как же ты попал туда, братец?

– Кеклик привел меня. Через три дня собираюсь туда снова. Оставлю Я́хью у тебя. Лады?

– Хорошо. Видно, предстоит большая охота?

– С охотой всё, завязал.

Она уставилась на него в растерянности.

– Да сегодня ты сам не свой! Зачем же тебе туда тогда?

– Буду отмечать с местными праздник птиц. Может, даже напишу эссе в журнал о неповторимой атмосфере этих мест.

В этот момент зафырчал кондиционер. Обдав их сначала горячим воздухом, он загудел и стал морозить в полную силу.

– Слава Богу! Электричество дали. Мы тут чуть не спеклись, – вздохнула Сана.

В углу комнаты Яхья, которому шел девятый месяц, играл с Ро́лей. Она была старше его на три года. Девочка обмахивала его плетеным веером, он же вырывал его и пытался надкусить, чем вызывал у нее возглас отвращения: «Ыыы». Элиас опустился рядом с ними на колени, сказал Роле: «А ну-ка, зажмурься!» – и, когда она закрыла глаза, накинул ей на шею косу инжира.

– Угадай, что это!

Роля ощупала подарок, не подглядывая.

– Не знаю, дядя!

Она распахнула глаза.

– Можешь съесть эти бусы.

– Все или одну ягодку? – спросила девочка.

К ним подошла Сана.

– По одной, по одной, деточка!

Элиасу же она шепнула:

– Спорим, через полчаса ничего не останется?

Сана переехала из Синджара в Мосул в девяносто пятом, когда ее муж, Карим, получил место в регистрационном департаменте Университета Мосула. Спустя год за ними перебрались Элиас с женой. Ее семья была из Мосула, а Элиас был свободен в передвижениях, ведь он работал из дома и работа была сдельная. Каждый раз, когда он вспоминал, как умирала жена, еще кормящая малыша, на его глазах проступали слезы. Она пожаловалась, что покалывает сердце, потом проговорила, что должно через минуту-другую пройти, и испустила дух, а малыш заревел у нее на руках, словно поняв, что произошло.

Сейчас он нес Яхью на руках домой. Они жили недалеко, через две улицы. Войдя в дом, Элиас положил сына в кроватку, прилег рядом на свою постель и тут же мысленно перенесся в Халики. Вспомнив Элин, он расплылся в улыбке.

На рассвете Элиаса разбудил плач Яхьи, и он бросился разводить ему молочную смесь, отметив про себя ту странность, что сразу, как вскочил от детского крика, первая мысль его была об Элин. Он поил ребенка и продолжал думать о ней. Ему хотелось повторить их пеший переход, даже если вокруг будут ползать змеи. Попозже он сходит на рынок и присмотрит подарок для ее семьи. Сначала он думал купить сладости, чтобы Элин тоже попробовала, но отказался от этой идеи. Съест и забудет. А он хотел, чтобы подарок всегда напоминал ей о нем. Но что именно преподнести, Элиас не мог придумать.

Выбирая подарок, Элиас с Яхьей на плечах провел на рынке «Ас-Сара́й» несколько часов. Было жарко, но высокие потолочные перекрытия рынка, украшенные резьбой, защищали покупателей от солнца. Он бродил по галереям туда-сюда, пока не присел отдохнуть в кафетерии «Аль-Хадба́», который славился своим рецептом гранатового сока с толчеными орешками. Постукивая по стеклянному стакану ложкой, перед их столиком проплыл официант. Яхья прыснул от смеха, официант обернулся и направился к ним. Малыш заливался смехом, а он продолжал звенеть ложкой и качать головой. Элиас попросил чаю для себя и гранатового сока для ребенка.

– Кроха! Что тебе принести? – умилялся официант. – Крохотулечка!

Из радио раздался голос На́зема аль-Газа́ли[17]. И прежде чем закончилась его песня «О черноокая!», Элиас поднялся и, схватив ребенка на руки, засобирался. Он оплатил счет и поспешно вышел, уже зная, что купить. Элиас покинул рынок и нырнул в переулок, который привел его к лавке Джаббара под вывеской «Новая и подержанная техника». Из лавки лилась одна из песен Назима аль-Газали. Хозяин, и это было известно всем, являлся его большим поклонником и ничего другого слушать просто не желал. С правой стороны от входа стоял огромный старый расписанный узорами радиоприемник не меньше метра шириной, а рядом с ним такие же большие марок «Филипс» и «Маркони». Последние, скорее всего, являлись частью декора, поскольку в то, что их ежедневно включали, поверить было трудно. А вот выставленные с левой стороны приемники поменьше действительно ловили волны каждый день. Элиас остановил свой выбор на красном, местной марки «Аль-Кита́ра» и вошел в лавку с намерением его приобрести. В это время другой посетитель, крутя в руках подобный, только белого цвета, расспрашивал торговца:

– А этот почем, уважаемый?

Тот отвечал:

– Семь тысяч. Уважение в карман не положишь. Иностранного производства еще дороже.

Когда подошла очередь Элиаса, он обратился к хозяину с улыбкой:

– Многоуважаемый! Вот тот и еще батарейки к нему.

В ту ночь Элиасу не спалось до двух. Скорее всего, потому что он выпил много чая, пока писал новую статью, к которой приступил за полночь.

«Когда солнце восходит над деревней Халики, нити его живительных лучей сияют так, будто это первое место на земле, куда они проникают раньше всего. А на заходе тени сгущаются под кронами деревьев в проулках меж домов, нежный ветерок обдает все вокруг. Здесь волшебно, хотя это труднодоступное место, дикое. Природа здесь чередует холмы, скалы, долины и подземные, скрытые от глаз, как чувства местных жителей, источники, которые то тут, то там выходят на поверхность и бьют родниками. Открыть такую красоту для себя – полный восторг! Сродни тому, чтобы познать древний секрет мироздания, который изменит твою жизнь раз и навсегда. За столетия в деревне мало что изменилось. Чтобы обозначить ее на карте, нужно поставить точку в северо-западном углу синджарских гор почти на границе с Сирией, и заштриховать склон, спускающийся к руслу пересохшей реки».

Элиас прервал свое занятие, решив доработать текст после поездки, которая должна была состояться завтра. Он и не предполагал, что на следующее утро обнаружится, что Яхья болен корью. Его сын был спокойным ребенком и не хныкал по пустякам. Но на этот раз он надрывался, потому что горел и у него чесалось все тело, покрывшееся красными пятнами. Элиас поспешил с ним в поликлинику. Врач прописал жаропонижающее, предупредив, что ребенок нуждается по меньшей мере в недельном уходе.

Элиас не переживал, так как видел, как улучшается состояние сына с каждым днем. Он развлекал его и шутил:

– Вот приспичило же кори твоей так не вовремя, сынок!

Когда ребенок спал, мысли Элиаса были обращены к Элин. Вспоминает ли она о нем? Расстроилась ли она, что он не пришел, как обещал? Нет, ну с чего же ей скучать по нему, ведь они провели друг с другом не так много времени! Но он-то весь извелся!

Семь дней Элиас не выходил из дома, а на восьмой пришла Сана и с порога запричитала:

– Что стряслось? Не заходишь и Яхью ко мне не приносишь! Роля о нем постоянно спрашивает.

– Он корью болел, а это заразно, – ответил Элиас, приглашая сестру на кухню, где он готовил сыну еду. Яхья сидел там же в детском высоком стульчике. – Он выздоровел. Но в понедельник надо показаться врачу. Если все хорошо, во вторник утром его у тебя оставлю. Приду рано. Поеду в деревню. Нужно успеть до полуденного зноя.

Сана ущипнула за щечку испачканного супом Яхью.

– Все с ним в порядке. Свеж, как цветок.

– Видела бы ты этот цветок неделю тому назад. Весь красный был, как мак.

Вечером, уложив ребенка, Элиас присел на кровать и замечтался о горной деревушке, которая уже сотню лет привлекает гостей на праздник птиц. В этом году Элиас его пропустил. Как теперь явиться с опозданием? И главный вопрос: будет ли Элин рада его визиту? Или для нее он очередной никчемный турист?

Элиас вернулся на кухню. Там в клетке сидела самка кеклика. Глаза птицы будто подведены сурьмой, полосатое, отливающее всей гаммой коричневого оперение. Ее клокотание оживляло дом. За птицу можно было выручить хорошие деньги, если продать, как остальных, но Элиас с прошлого года держал ее в качестве домашнего питомца. Боже мой, если Элин и ее семья узнают, что все это время у него на кухне забавы ради стояла клетка с кекликом, не будут ли они его презирать?

День 10 августа 1999 года, который выпал на вторник, был таким же полыхающим и жарким, как остальные дни того длинного лета. Но от прикосновения горячих солнечных лучей Элиас почему-то чувствовал себя счастливым и полным сил. Взвалив на спину рюкзак с подарком, он вышел из дома и направился на запад.

1 Никаб – женский головной убор, закрывающий лицо, с прорезью для глаз.

2 Нашид – мусульманское мужское песнопение.

3 Исламское Государство – ИГИЛ (Исламское Государство Ирака и Леванта [Великой Сирии, включающей кроме Сирии Ливан, Палестину, Иорданию]), запрещено в РФ.

4 Гази I ибн Фейсал (1912—1939) – второй король Ирака из династии Хашимитов.

5 Революция 14 июля 1958 года, закончившаяся упразднением монархии и установлением республиканской формы правления.

6 Юнус – исламский пророк, упоминается в Коране, отождествляется с библейским пророком Ионой.

7 Малак Тавус – главный ангел в религии езидов, которого изображают в виде павлина.

8 Имеется в виду эпоха Праведного халифата, государства, созданного после смерти Пророка Мухаммада в 632 году. Халифат возглавляли четыре праведных халифа (согласно суннитской традиции): Абу Бакр, Умар ибн аль-Хаттаб, Усман ибн Аффан и Али ибн Абу Талиб.

9 Шариат – свод предписаний и запретов, практические религиозные предписания мусульман.

10 Ясер Раад Мухаммед (р. 1983) – иракский футболист, защитник.

11 Джихад – усердие, борьба за веру. Понятие военного джихада стало основным значением слова для немусульман и получило название «священная война».

12 Найнава – провинция на севере Ирака у сирийской границы, получила название от Ниневии, развалины которой расположены на ее территории.

13 Согласно ближневосточной конспирологической теории относительно личности Шекспира, им был араб по имени шейх Зубейр (обратите внимание на близкое произношение имен).

14 Кункен – карточная игра, цель которой – избавиться от всех карт, выкладывая их в определенной комбинации.

15 Сину́ни – город в Ираке, провинция Найнава, округ Синджар.

16 Харда́н – деревня к северу от горы Синджар с исключительно езидским населением.

17 Назем аль-Газали – популярнейший иракский певец середины прошлого века.

Продолжить чтение