Июньские зорьки

Фея сна

В нашей жизни скучной, бедной,

Сон – большая благодать.

Будут маятником медным

Мне о том часы стучать.

Над подушкой над моею,

Тихо, от меня тайком,

Ослепительная фея

Водит праздничным жезлом.

Есть пророческая сила

В тонком радужном жезле:

В ночь на святки сон красивый –

Признак счастья на земле.

Шум шагов своих не слышу

Почему-то я во сне,

Но мне снится: милый вышел

В майский сад, навстречу мне.

Словно юные мы оба…

И исчезла связь времен,

А проснулась – то сугробы,

Сад метелью занесен.

Фея сна неуловима,

Только все таки она

Предвещала, что с любимым

Обвенчает нас весна.

Осенняя элегия

Сырая дорога от ветра продрогла,

Румянцем в небесной дали

Заря полыхает, а в сердце тревога,

Что лучшие годы ушли.

В потерянных чувствах теперь разберись-ка,-

Ты в них не отыщешь тепла,

Смородина тоже склоняется низко,

Что листьев не сберегла.

И долго ль до первого снега осталось…

Звенит по кустам ветерок.

Не молодость это, но также не старость:

Круг солнца зарей не истек.

И только блестят эти тонкие лужи,

Морозца в них хрупкого след,

Быть хочется близкой кому-то и нужной,

Ведь каждый лишь этим согрет.

Увы, я во многом сама виновата…

Продрогла теперь на ветру,

И пламенем тонким, холодным объята,

Жду первого снега к утру.

Зимняя элегия

Желтый месяц, гибкой,

Золотою рыбкой,

Проплывал устало

В океане звезд.

Вечно одинокий,

Плыл он от востока,

Вслед звезда смеялась,

И крепчал мороз.

Ласковую землю,

Ту, что сладко дремлет,

В снежном одеянье,

– Освещал, как мог.

Плыл скиталец гибкий,

Золотою рыбкой,

В звездном океане,

Там, где тьма дорог.

13 дек.1969г.

Посвящается Коробко Лидии.

В селе.

Водянистыми сжатыми нивами,

Край родной, что еще напоешь?

Как осенняя песня счастливая,

– Твои лужи, дорога и дождь.

Запотевшими светится окнами

Этот день, а у самых ворот,

Отряхаясь в туман шерстью мокрою,

Лошадь белая сено жует.

В низких тучах, остывшею влагою,

Затянуло горячие дни.

От рябин полумгла над оврагами,

От дождя – светлых капель огни.

Дорогие окошки родимые,

Не забыть мне людей из села,

Свежим ветром и листьями дымными,

Так дышать я нигде не могла.

Я иду по дороге проселочной

В полевую российскую даль.

Пузырьками мечты моей солнечной

В желтых лужах вскипает вода.

1972г.

Абрикосы

Скверная погода: сырость и туман,

Я смотрю в окошко, и опять грустна.

Наши абрикосы в розовом цвету,

Холодно беднягам на сыром ветру,

Лепестки угрюмо по ветру летят,

Землю, покрывая в розовый наряд.

Наши абрикосы -Им бы солнца свет

Им бы ласки солнца, только солнца нет.

Моя юность тоже нынче так цветет,

То туман, то дождик.…Так весна пройдет.

1967г.

После дождя.

Посветлели тучи,

Оживились нивы,

Стог вдохнул пахучий

Капли дождевые.

И прохладно-сладок

Молодой горошек,

Меж морковных грядок,

Лег июльский дождик.

И колышет просо

Ветерок игривый.

И свежа береза,

И упруга ива.

В синем небе чистом

Вдруг заулыбалось

Солнце, и на листья

Жемчугом упало.

Посвящается семье Фурсовых

Соседи.

До чего же люблю утро свежее раннее,

И восторга полна, я на звезды смотрю,

Недоступны они в своем вечном сиянии,

Но вот вышли, чтоб встретить со мною зарю.

Двор наш маленький, только в нем люди хорошие,

В их окошках еще не зажегся и свет.

Пусть от звезд серебро – это звонкое крошево –

Осыпает их счастьем и стелется вслед.

Дышит синей прохладой опять небо чистое,

Стал восток по краям все сильней розоветь,

Если б песни мои, что о людях написаны,

Петухи на рассвете сумели пропеть.

Ах, Дружок, ты не лай, работяги – хозяева

Пусть поспят. Я ценю неустанный их труд:

Потому что они до вечернего зарева

На работе тяжелой своей устают.

Облака, облака, жизнь такая же быстрая…

Как прожить без соседей, без добрых, когда

Среди ночи, пусть даже они и не выспятся,

Прибегут, если рядом случится беда.

Очень скоро окошки соседей засветятся,

А потом из-за гор солнце сразу взойдет,

Мне соседи теперь только вечером встретятся,

И с улыбкою каждый мне молча кивнет.

Начинающему поэту.

Автологических стихов

Учти тяжелые вершины,

В них прозу ты любить готов?

Знай, – в прозе отпечаток сильный.

Ведь проза может быть звучна

И без метафор и сравнений,

Коль чувств и мудрости полна,

Правдивости изображений.

Смысл автологии простой:

В ней краски те, что есть в природе.

Готов писать уже? Постой!

Есть переливы в ней мелодий.

И про читателя, мой друг,

Везде и всюду помнить надо:

Воспримет ли стихи на слух,

Не будет ли рассеян взглядом.

Знай, начинающий поэт,

Коль посвятишь ты душу музе:

В капризной славе – счастья нет!

Не будь ее ленивый узник.

Но честный труд тебя спасет,

Работай до изнеможенья,

И прозе и стихам – почет,

Когда в них есть души движенье.

Когда поэзией полна

Твоя задумчивая проза,

То для стихов как раз она,

Стихи должны цвести как розы.

Учение Эпикура.

Что ни движение – есть смерть.

И впрямь – святое изреченье,

Но надо здесь в виду иметь

Смысл философского ученья.

Движенье – часто суета,

Лишь душ и разума блаженство –

Предел движенья, высота.

(Здесь душ должно быть совершенство)

Но Эпикур не отрывал

От тела души, вот в чем дело.

Он с телом их соединял,

Чтоб все в гармонии звенело.

Блаженство тела? Что ж и в том

Я в жизни назначенье вижу,

Мы с каждым приходящим днем

В движении к блаженству ближе.

О, Эпикур! Мудрец большой!

Кто понимал его превратно

В движенье был, но только шел

Он в направлении обратном.

Он создавал себе комфорт

Любым путем и без предела.

Не думая, что вдруг умрет

И отделят комфорт от тела!

Что ни движение – есть смерть,

Но жалок тот в своем движенье,

Кто движется, чтоб умереть

В проклятии, или в забвенье.

Памяти брата Шевченко Владимира

Фото и снег

О если б я одним мазком сумела

Все передать – весь колорит зимы,

От серых туч и до снежинок белых,

До серебра вечерней полумглы.

Я помню: снег валил, и я, с восторгом,

В себя вбирала радость бытия,

Тогда казалась юность долгой-долгой,

В 16 лет была я как дитя.

Не знала я про моды и наряды,

И для любви не расточала сил,

Но этот снег, когда на землю падал,

– Он счастьем мою голову кружил.

Не передать какой у снега запах…

Торжественно шумели тополя,

Мое пальто зеленое, из драпа,

Таким же стало белым, как земля.

И со ступенек фотоаппаратом

Запечатлел тот чудный миг мой брат.

И вот теперь я вижу, что когда-то

Со мною было, много лет назад.

На фото я в платке, чуть подбоченясь,

Гляжу на снег…. О юное лицо!

Где сумрак синеватый тот вечерний,

И где мое родимое крыльцо?

Все в даль ушло. Вот новые снежинки,

Чью юность схватит фотоаппарат,

А мне как память, те мгновенья жизни,

Где я в снегу, и на ступенях брат.

Липовый цвет

Липа тенью соткала

На земле узоры.

Липы цвет я собрала

– Отойдет он скоро.

Раскидаю на столе,

И на полках – лето,

Мне ей Богу, веселей

Жить под запах этот.

В белых чистых тополях

Будут перезвоны,

Вот тогда достану я

Липы цвет сушеный.

Быть счастливой – мой удел,

Он зовет и манит.

Снег пойдет, но летний день

Умещу в стакане.

Буду светлый пить настой,

Рифм ловить круженье.

Право, в жизни смысл простой

– Быть всегда в движенье.

Пусть печален, мглист и сед,

Вечер снегом тянет.

Жизнь – душистой липы цвет,

Жизнь, как день в стакане.

Только надо не ворчать,

Зря не тратить силы,

Время так распределять,

Чтоб на все хватило.

За здоровье чаще пить

Липы цвет – не водку,

И живое все любить,

Счастье – в сердце кротком.

Лень

Словно в замке, в заточенье,

С ленью я судьбу делю,

Лень моя – мое мученье.

С ней зеваю лишь, да сплю.

О, моя голубка, муза,

Отгони скорее лень.

Кругозор ее так узок,

И она глупа, как пень.

С нею мне главу Монтеня

Дочитать – тяжелый труд.

Или я умру от лени,

Иль ее не будет тут.

С каждым днем она наглее,

Боже, праведный, спаси,

Никогда не знались с ленью

Мои предки на Руси.

А не то бы прекратился,

И заглох наш крепкий род,

Нет, еще не обленился

Терпеливый наш народ.

Скажет так философ каждый

Шопенгауэр, Монтень:

Смерть порой приходит дважды,

Первый раз, она – есть лень!

Лунная ночь.

Погас давно закат багровый,

Взошла холодная луна,

Сквозь ночи темные покровы,

Льет серебро свое она.

Какой равнинной пеленою

Снег лег на землю и дома,

И он сверкает под луною.

Прекрасна русская зима!

Во двор я выйду: в гаммах чудных

Играет легкий этот свет.

И жить и радостно и трудно,

И скоро мне 15 лет.

1965г.

Усталость

Зачем обнял? Случайно, или как?

По дружески, или по уваженью,

Иль то души неясное движенье,

Иль роз прекрасных увяданья – знак?

В нем все от роз, как в алых лепестках,

В его щеках пылающих та свежесть,

Что юности полна, рассвет в них брезжит,

Хоть седина давно уж на висках.

Зачем спросил: могу ли плакать я,

Зачем пытался выразить намеком

В своем простом неведенье жестоком,

То, что могла принять я не шутя?

Не знаю я, любил ли он меня,

Но осенью цветы вот так прохладны,

Как чувства, что во мне, и я лишь рада

Забыться, отдохнуть на склоне дня.

Не трепещу от этих милых рук,

Себе внушая, что они не милы,

Но если б я совсем душой остыла,

Не волновал бы даже лиры звук,

А так, не надо больше ничего:

Вот звуки лиры все нежней и ближе,

Ему ж сказала: «Как Вас ненавижу!»,

Бесчувственна в объятиях его.

Вишня

Вишня цветет у меня под окном,

Вишня весенним омыта дождем.

Солнце, сквозь тучи, на вишню глядит,

И лепестков белизну золотит.

Солнце заходит, а завтра опять

Станет цветущую вишню ласкать.

К вишне моей воробей подлетел,

Неугомонный, на веточку сел,

Ах, непоседа, притих тут и он…

Видно весной, как и я, восхищен.

Снова я верю, что все впереди:

Долгая юность и счастье в груди.

Зря, что ли капельки нежно блестят,

Переливая веселый закат?

Зря ли пахучая эта пыльца,

Мне обещает весну без конца.

Кладбище.

За декабрьским не вижу я сумраком

Скорых, будущих, долгих ли дней,

Вот заря потонула угрюмая

В серебристых просторах полей.

Все вокруг и туманно и горестно

– Это белого кладбища жуть,

Как печальный конец долгой повести,

Завершен чей-то жизненный путь.

Может быть, ни любовью, ни ласкою

На земле не отмечен тот был,

Чью могилу засыпали наскоро,

Тут же снег ее припорошил.

Пробирается к небу возвышенность,

Что меж памятников и крестов.

Всех сравняла земля: нету нищих здесь,

Нет порядочных, нет подлецов.

И достоин здесь каждый сочувствия,

Здесь не делят людей на сорта.

Над холодной сверкающей пустошью

Здесь последняя их высота.

Снежинки.

Какое чудо! Словно светлячки

Мелькают редкие снежинки,

Зовут к успокоенью, к жизни.

К надежде грусть моей строки.

И снег и солнце, небо ж все синей,

Снег с радужным дождем в отожествленье,

Но легче, серебристей и звучней,

И каждая снежинка, как мгновенье.

Я не поймаю их никак рукой,

Они то вверх, то вниз летят по ветру,

Но есть в них относительный покой

В сравненье с сердцем, в нем – покоя нету.

Посвящаю Рожко Лидии

Вечер

Помню я: у дома вечером

Под ракитою стою,

И снежинки с Пути Млечного

Я ладонями ловлю.

Как звенят они серебряно

В колосках июльской ржи.

Блестки счастья сыплет небо мне

С неразгаданной межи.

Я смотрю, как рожь колышется,

Сколько в поле красоты.

Хорошо от сена дышится,

Коль в нем – разные цветы.

С освещенными комбайнами

Заиграет в прятки тьма,

Серебро от звезд туманное,

Ссыпят с хлебом в закрома.

Костер.

Цвет розовый в полутонах, -

Костра веселого основа,

Но если искры есть в глазах –

Душа еще гореть готова.

Но помню девочку одну,

С которой я училась в школе,

Там, за малейшую вину,

Она страдала поневоле.

Я помню глубину ту глаз,

Что исходила пеплом тусклым.

Не знал принципиальный класс,

Как горько девочке, как грустно.

Она училась кое-как.

Такие были не в почете,

Таких вогнать старались в мрак,

И душу оторвать от плоти.

А, акварелей все цвета

Никто в девчонке не заметил,

Не оценил, что доброта

Превыше есть всего на свете.

Девчонка эта, втихаря,

Жалела каждую букашку,

В ее душе плыла заря:

Цвели там васильки, ромашки.

Под ласковым зари огнем,

Ах, я зашла к девчонке в гости…

Отец гонялся с топором

За матерью, дрожа от злости.

Был на лице его костер,

Глаза – как пламенные искры…

А я все слышу до сих пор

Как говорит учитель чисто:

«Кто не горит, тот лишь коптит».

И плакала девчонка тайно,

Она, невзрачная на вид,

Коптила на земле печальной.

Волны.

Нахлынут волны как-то сразу,

Притихнув, катятся назад,

Как много в них оттенков разных:

То красный в них плывет закат,

То голубые переливы,

То легкий и прозрачный свет.

То редкий изумруд красивый,

Как глубины бездонной след.

Они спокойны, иль мятежны,

Иль в черный превратились шторм,

В ночи еще бывает нежным

Цвет волн, под лунным серебром.

Я молодая… Берег моря…

О, как же явь та далека.

В ней пальмы, темный цвет лимонов,

Блеск светлячков и облака

И я бегу по гальке гладкой:

Зари вечерней красота,

И сердцу весело и сладко

И в чувствах волн морских цвета.

Памяти однокласснице Л. Суриковой

Висячий мост

Жизнь динамична, вот она

Качается, как мост висячий,

Белеет над мостом луна,

Круг солнца скрыт горой горячей.

Еще не вечер, и не день,

У нас с тобою просто зрелость.

Мы – повторенье чувств людей,

Которым подражать хотелось.

Я вижу: рифмы под мостом –

Цвет радужный их в мутной пене,

Ты ж Люба, думаешь о том,

Что в детях – жизни назначенье.

Как ты права. Качнулся путь

Опять под нашими ногами.

Тебя поддержит кто-нибудь,

Кого я поддержу стихами?

Ах, сколько ж пролетело лет,

Но не забыть нам детской дружбы.

Вот мост. Махни рукой мне вслед…

А дальше провожать не нужно.

Ноктюрн.

От одуванчиков легких ли пух?

Ветер сбивает периной – ли луг?

День, истоптавший зной летних дорог,

И, утомленный, в перину ту лег.

Ивушки – ивы мимо плывут,

В капельках росных сон берегут.

Звезды своим одеялом цветным

День укрывают, склонившись над ним.

Вот мимолетный качнулся туман,

Заняло счастье передний весь план.

Парень девчоночке руку все жмет…

Пахнет душицей ли, клевер цветет.

Щеки пылают, сиянье ли глаз.

Отблеск ли дальней зари не угас,

Есть в перспективе чудесный закон:

Чувствам людей обязателен фон.

Тоска о маме

Уж кругом потушен свет,

Лепит снег на рамы.

Вот знакомый силуэт-

Это моя мама.

И она пришла встречать

Наш ночной автобус.

Вижу издали опять

Светлый мамин образ.

Я с автобуса бегу

К теплому сердечку,

И хоть мама вся в снегу,

Греюсь, как у печки.

Ночью столько тишины,

И прохожих нету,

Мамины глаза полны

Дружеским приветом.

Не гремит уж так завод,

Не летит снег чистый.

Нас с работы не везет

Тот автобус быстрый.

Но прошу я, заверни

В снежный сумрак, память,

На углу том тормози, -

Побегу я к маме.

Чтоб согреться, чтоб спросить,

Где еще сердечко,

Так способное любить

Верно, бесконечно?

Память промелькнет и – нет,

Шум колес лишь слышу…

Вот ее – слабее свет,

Вот она – все тише.

Молча сяду у окна:

Снег ночной… да ветер…

У меня была одна

Мамочка на свете…

Любовь монаха.

Меж виноградника тенистого,

Шел в келью молодой монах,

И вдруг увидел искры чистые

В девичьих озорных глазах.

Он вскрикнул, и рукою бледною,

Как от пожара, заслонясь,

Хотел бежать.… Но сердце бедное

Уж грешную познало страсть.

Амур на золоченом куполе

Играть с монахом захотел,

Стрела была такая глупая,

Амур насмешлив был и смел.

Девчонка в зону ту запретную

Зашла не по своей вине,

Ведь две стрелы взметнулись светлые,

Два сердца – вспыхнули в огне.

Огонь тот с разными оттенками:

Малиновый и золотой, -

За монастырскими за стенками

Нарушил жизни ритм святой.

Под виноградными, под лозами,

Монах печально так бродил…

Увидел снова в платье в розовом

Девчонку. И лишился сил…

Бывает в жизни необычное, -

Девчонка эта увела

Из кельи парня симпатичного:

Сильна любовь ее была!

В монастыре том, под Печорами,

Был странный случай вот такой,

Что снял монах одежды черные,

И вновь увидел свет мирской.

И долго-долго стены душные

Шептались тихо, меж собой.

Здесь всех монахов и послушников

Предательства коснулась боль.

Они бледны…. Без света, воздуха,

Молились молча, и скорбя,

За виноградными за лозами,

Живьем похоронив себя.

Бог есть! Все люди православные,

Однако с семьями живут…

Но вот Амура презабавного

Никто с тех пор не видел тут.

И прихожане с изумлением,

Светлее, радостней молясь,

Сказали: Чудное явление

Любви земной всесильна страсть.

Памяти Порфирия Иванова

В белом халате природа матушка,

Снег пропитался хвойным бальзамом,

Мудрый старик, под седыми закатами,

Ходит по снегу босыми ногами:

Взял у морозца он милосердие,

Ради людей, без возврата долга,

Под луной, как под звонницей медною,

Бились льдинки, искрясь над дорогой:

Не разбрелись чудаки во времени,

Шли в туман и в безвестность по полю.

Пальцем у лба вслед крутили гению,

Чтоб после смерти был гений понят.

Плакал пророк над бездушной косностью,

Голую грудь подставлял насмешкам,

Дети смеялись над ним, а взрослые

Кто жалел, а кто кланялся нежно.

В белом халате, природа Матушка

Лечит души по правилам «Детки»,

Что ж в молву погружаясь проклятую,

В инее скорбном дрожали ветки?

Ведь он в исканье приблизился к Богу

Что ж его мучили психиатры?

Светлый чудак, по велению Долга,

Шел по Руси, всех лечил бесплатно.

В злой этот век сердце нес он факелом,

Жить на земле учил бескорыстно

Богородица вслед ему плакала-

Слишком чудачество было чистым!

Давний день юности.

Как звезды не светятся листья у клена,

Но все же по-своему ярко горят.

Вчера первый снег мои чувства в них тронул –

То желтый, то красный теперь листопад.

О юность моя, ты тиха и ранима,

И я по аллее гуляю одна,

Потом одиночеством буду ль томима?

Но в юности участь такая страшна…

Я зябну, сутулюсь, смотрю на прохожих,

Его одного грустным взглядом ищу,

Влюблен не в меня синеглазый пригожий

Тот парень, кому осень в чувствах прощу.

Снег тает, и грязь на дороге и сырость,

Такая судьба у одной ли меня?

В ней солнце устало, вздохнуло, и скрылось,

В ней клен облетает, багрянцем звеня.

Ночь.

Вот ночь, уже поздно,

И лунно и звёздно.

Деревья темнеют вдали.

И видно с балкона,

Как линии тонко

На темный Бештау легли.

В домах на квартале почти все уснули,

Лишь чье-то окошко горит,

Внезапно, в темнеющем профиле улиц,

Машина, сверкнув, прошумит.

Я думаю: Море здесь было когда-то,

Плескалась шальная вода,

И звезды с луной, полумраком объяты,

Бродили по небу тогда.

Но вот отступили морские пучины…

Адама ли Евы вина…

Ах, люди, откуда? Поймет кто причины

Рожденья, во все времена.

И вот теперь я. Небо ночью и выше,

И холод в нем есть и тоска,

И словно бы речи я слабые слышу,

Ушедших куда-то в века.

Да что ей за дело – летящей планете,

Что кладбищ их нет, нет имен,

И новые люди, и новые дети

Забудутся тоже, как сон.

Зачем этой ночью пришли ко мне мысли,

От них уж теперь не уснуть,

Великие звездные грустные выси,

Луны – опечаленный путь.

Одна на кухне.

Похолодало. Ночка как темна

Блеск фонарей, трамваев дребезжанье,

На кухне чай с лимоном пью одна,

И думаю о тайнах мирозданья.

Мне грустно, эти звезды с давних лет

Я не люблю, и этот месяц – тоже.

Он высоко, он льет на землю свет.

Как будто выжатый лимон под ложкой.

Как круто поворачивает жизнь,

И так внезапны в ней порой утраты,

Но, кажется, что впереди лежит

Мир, осветленный розовым закатом.

Не веришь в то, что тухнет день в полях,

Он, кажется продлится зорькой ясной,

И вдруг острее ощущаешь страх,

Что каждый миг твой, прожитый напрасно.

Кому в ночи вот также привелось

Быть в одиночестве, тот понимает,

Что жизнь несовершенна, жизни ось

Однако движет все, как ось земная.

О нежных чувств, и старых звезд износ,

Пахнуло тонкою пыльцой от вишни,

А за окном, холодных майских роз,

Склоняются кусты в убранстве пышном.

Астры.

Астры – радуга сама,

Свежий мир ребенка,

В них: и лето, и зима,

Что в снежинках звонких.

Свет зари веселой в них,

Холодок осенний,

Рук любимых и родных,

В них прикосновенье.

Чувства тоже, как цветы,

В них – оттенки мира,

Астры – символ чистоты,

И свиданья с милым.

На столе увял букет,

За окошком вечер,

Пусть с любимым больше нет,

И не будет встречи.

Ну и все же, все же с ним

Я узнала счастье,

Миг любви неповторим:

Он похож на астры.

Посвящается Погосовой Флоре.

Вышла ты меня провожать

В своих туфельках белых, модных.

Пятигорск зажигал опять

Цвет неоновый и холодный

И в твоих волосах, слегка,

От огней золотились блестки,

И сказала ты мне: «Пока»,

У трамвая, на перекрестке.

И под голос этот простой,

И под взгляд твой спокойный милый,

В тот вечерний трамвай пустой,

Я уже на ходу вскочила.

За окном оставалась ты…

Как в стекле, в глазах твоих тоже,

Только глянец блеснул темноты,

А потом цвет луны тревожный.

Вот и все, между нами сны,

Города и поля и реки,

Сколько лет с той прошло весны,

А тебя заменить мне некем.

Вспоминаешь ли ты тот миг,

То стекло, что разлукой стало?

Как давно звон трамвая стих,

На котором я уезжала.

Посвящается Тяпко Тане

Песня.

С дальней ли комнаты вдруг

Твой голосок донесется.

Вся я – Вниманье и слух,

Дар твой счастливый – от солнца.

Чудится поля простор

В песне широкой, без края.

Вот уже вижу твой взор

Гаммами красок играет.

В песне ведь тоже цвета,

Радуги в ней и капели,

Песня прекрасна лишь та,

Если с душой ее спели.

Если в ней чувства и мысль,

В песне тоскующей милой,

Пой мне, ты всю свою жизнь

В песни свои воплотила.

Рядом уж твой голосок,

Редкий по звуку – сопрано.

Как он звенящ и высок,

Браво, ты гений – Татьяна!

Римские бани

Зима, – мороз над нашим временем,

Иль то мираж в снегах седых?

Я вижу Рим, купальни древние

Блеск капелек и стен цветных.

Римляне. И звучит и радует

Гармония их гибких тел.

Над Римом свет далекой радуги,

И теплый дождь, и камень бел.

Тела сопоставляю с лицами,

Лицо в движении, как стан.

Кто там, в тумане, не Патриций ли?

Из ванны, разомлевший встал?

Его душа без нежной пластики,

В его глазах жестокий свет,

Такого не спасут: Гимнастика

Библиотека, Интеллект

Он тот, кто в битве гладиаторов

Лишь наслаждения искал.

Он с грязными на теле пятнами –

Зря грязь в бассейнах отмывал.

А душу не отмыть – тем более,

Он превращал в рабов людей.

Швырни зима, в снега невольника. –

Им падший ангел завладел.

От сильных рук над мыльной пеною,

Где в переливах все цвета,

Плывет особая, нетленная,

Римлян прекрасных чистота.

В веках шедевры Рима выстоят,

Тел – мрамор, золото сердец,

Не верю я искусству чистому,

Но чистым должен быть творец.

О Рафаэль. О Микеланджело

Какие чистые тела –

Под вашей вечной кистью радужной

Помпея, Рим…. Я там была…

Над древними всплывает ваннами

Парок…. И хмурым снежным днем,

Простые у меня желания:

Понежиться в тепле таком.

Тополь.

Становлюсь с каждым годом я мнительней,

Когда ночка подступит стеной,

И улягутся в сердце события,

Новый завтрашний день уж со мной.

Что несет он: какие страдания,

Иль разлуку, или песни любви?

Веток снежных тревожно качание

Шепчут ветки: минутой живи.

Ах вы, веточки, тонкие веточки,

Тополек мой, знакомый давно,

Сердце ждет утешающей весточки,

А глаза грустно смотрят в окно.

Я согласна: не надо загадывать,

Будь что будет, природа сильней,

Только пиковый туз пусть не падает

К светлой даме бубновой моей.

Завтра утро лишь зорькой засветится,

Принесет мне желанную весть,

Может счастье, в какое не верится,

Под созвездьем моим где-то есть.

Белый тополь верхушкой, не в небе ли?

Может быть, он заденет звезду,

И рассыпятся в искрах серебряных

Мои чувства у всех на виду.

Лунное затмение.

Когда по грязной улице вечерней

Блуждала, и хотелось плакать мне,

То будто бы забылась на мгновенье,

И в прошлом очутилась, как во сне.

Ах, вот она, ожившая картина:

Луны затменье, травка, белый кот.

И пахнет ночь фиалкой и жасмином,

И смотрим с мамой мы на небосвод.

Наш общий двор, сараи и колодец,

К порывам ветра чуткий тополек. –

Все кажется таинственным в природе,

Под лунный лучезарный ободок.

Луна плывет, слабеет тень земная,

А мы еще чудес каких-то ждем.

И рядом кот мурлычет, в мире зная,

Лишь лень, да ласку…. Нам тепло втроем.

Мне мама говорит: «Души затменье

Случится если, в жизни стойкой будь».

Вот уж луна светлей в уединенье,

А перед ней холодный темный путь.

«Я дочка, все легко переносила»,-

Луна выходит из-под ободка,

Такой же полновесной и красивой

И в маминой руке – моя рука…

И я очнулась…. Горько, горько стало,

Что нет луны, нет мамы, нет кота.

Лишь улица холодная пустая,

Фонарь потухший, ночь и темнота.

Последняя роза

Последняя роза алеет на грядке -

То молодость сгибшая зря.

Снежинки кружатся над ней в беспорядке,

Как белые звезды горят.

Прекрасная роза, холодная роза,

Я чувствую звон лепестков,

Снежинки срываются в сумрак промозглый,

Серебряным ямбом стихов.

Себя мне не жаль, но я чувствую судьбы

Подружек моих дорогих.

О, кто одиночеству женскому судьи,

Как свеж день декабрьский и тих.

Я чувствую нежно сердца и растенья

Я чувствую нежно цветы,

Я к розе склонилась, присев на колени,

Уйдя от людской суеты.

Целуя ее лепестки, словно в губы,

Шепнула: тебя не спасти,

За женские судьбы, за мир этот грубый,

За снег над тобою, прости.

Посвящается Гребенник Люде

Подснежник.

Сияет день, звенит ручьями,

Распелись птички в вышине,

Подснежник тонкий лепестками

С улыбкой тянется ко мне.

И все равно в лесу тенисто,

Среди безмолвия ветвей,

Пропахло крепко снегом чистым –

В опавших: листьях и траве.

Проснулась жизнь уже незримо,

Подснежник первый гимн весне

Сложил…. И все неповторимо

Уж скоро будет зеленеть.

И жалко этот рвать подснежник

Он – утвержденье новизны,

В нем сила жизни есть и нежность,

И голубого неба сны.

Парок идет от чернозема,

Любуюсь радостью земной,

Мне чувство бурное знакомо,

Что как ручей звенит весной.

Знакома умиротворенность,

Что в нежном бледненьком цветке!

На свет он смотрит удивленно

Сквозь снег на теплом бугорке.

Зеркала.

В открытые гляжу я двери,

Где парикмахер не спеша

Стрижет мальчишку, и одели,

Как будто пажа, малыша.

У мальчика большие уши,

И, мне его кудряшек жаль,

Вот он, восторженный, послушный,

Скорее к маме побежал.

И к зеркалу он обернулся

Последний раз. И в этот миг

Его восторг меня коснулся,

И в душу трепетно проник.

Ах, мальчик…. Жизнь его мгновенья,

У жизни всюду – зеркала.

В другом – иное отраженье:

Он…парень в серебре стекла.

А там, еще чуть-чуть поодаль,

Среди блестящих всех зеркал,

Себя увидит в зрелых годах,

Каким солидным, мудрым стал.

И в тусклом зеркале, быть может,

Узнав морщины старика,

Вздохнет и скажет: Вот и дожил

До лет, где жизнь одна тоска.

И вспомнит он тогда кудряшки,

И пять своих невинных лет.

И зеркало, что прочих краше:

Румянец щек в нем и рассвет.

Первопечатники и книги.

От Кирилла они, от Мефодия,

Буквы чистые в слове родина.

Эти буквы влились печатные

В наши чувства к ней – необъятные.

Звон малиновый в буквах слышится,

Нежный вздох, шелест белых вишенок.

Отрок Пушкин в них – на экзамене,

В них от лекций Карнеги мы замерли.

Узнаем в них мы мир по Дарвину,

Нам печатью Ньютон подаренный.

Ах, мы были бы люди темные,

Если б гениев мы не помнили.

Вот один из них – Иван Федоров –

То Руси моей слава гордая.

И до Киева, и до Вильнюса

Эта слава шла,и все вынесла.

Вся в трудах она, вся измучена,

Письма, письмена есть в ней лучшие.

Типографской краской пропитана