Между храмом, стадионом и парком

Писатель должен обладать богатым воображением и фантазией. Но при этом, как правило, он избирает, хотя бы в качестве стартовой площадки своих произведений, реальные факты, которым был свидетель, либо полученные из источников, заслуживающих безусловного доверия.

Я часто и с удовольствием путешествую по собственной памяти в поисках достойных сюжетов, коих множество хранится там, в её «архивах».

Детство и юность, проведённые в благодатном краю, в солнечном интернациональном городе, столице Абхазии, не могли не стать естественными источниками формирования столь удивительной коллекции различных событий, часто забавных, озорных и очень смешных, порой драматичных и даже трагических. И огромного количества столь же уникальных, ни на кого не похожих персонажей. Настолько уникальных, что явно заслуживают стать героями книг. Причём судьбы некоторых из них сложились так неординарно, что порой и не нуждаются в литературной обработке, а лишь в простом их переносе на бумагу.

Новеллы, собранные в сборнике, как и другие мои произведения, посвящены любимому городу, моему беззаботному и счастливому детству и юности, насыщенной интереснейшими событиями и эмоциями.

Написаны они в разное время и, возможно, некоторые из них знакомы моим читателям, но какие-то будут для них открытием, я надеюсь.

С глубоким уважением и теплом! Ваш автор

Между храмом, стадионом и парком

Удар такой силы не оставил ему шансов. То ли карты легли именно так в тот трагический вечер, который, кстати, казался изначально фантастически весёлым и очень крутым. Или он сам выбрал карту из колоды своей судьбы, решив сыграть с ней, с судьбой, в орлянку. Или, скорее, в русскую рулетку.

Во всяком случае идея оставить вечеринку, танцы с девушками под медленную романтическую музыку, угнать автомобиль, отправиться на нём неизвестно куда в поисках приключений, принадлежала ему, Жорику. Именно он моментально отреагировал на информацию, что рядом, на улице одиноко стоит «УАЗ», грузовичок или «полбуханки», как его называли, ибо у машины был деревянный кузов, в отличие от «буханки», цельнометаллического фургона.

«УАЗ» принадлежал строительному тресту, водитель жил двумя домами выше по улице, ведущей к Сухумской горе, он, очевидно, в этот вечер поленился поставить его в гараж. Да и кто мог позариться ночью на грузовую машину в спокойном нашем городе?

Ещё двое слегка подвыпивших друзей-подростков выразили горячее желание поучаствовать в авантюре, стоило ему только озвучить свои мысли.

Открыть кабину перочинным ножом оказалось легко. Затем, толкая руками, автомобиль развернули в сторону спуска, «экипаж» занял места, и с незаведённым двигателем, с погашенными огнями машина бесшумно покатилась вниз.

Зажигание включили при помощи того же ножичка, уже отъехав на приличное расстояние, мотор запустился «с толкача» и радостно заурчал.

Чувства, овладевшие парнями, были сродни ощущениям какой-то безбрежной, неописуемой свободы! Представьте автомобиль, летящий на предельной скорости по пустым улицам ночного города, покорный лишь воле и умению юного водителя! Свист ветра в приоткрытом окне, восторженные, слегка театральные возгласы на виражах, колкие реплики и громкий смех. Стопроцентный адреналин! И разве кто-то думал о такой мелочи, что внутри домов с погашенными окнами спят реальные люди, горожане, и что двигатель грузовика, даже такого небольшого, издаёт на больших оборотах звуки, сродни рёву крупного дикого животного.

План, пришедший Жорику на ум, был опасным, это была авантюра чистой воды, но, пожалуй, в духе той самой русской рулетки.

Дело в том, что часть республиканского начальства проживала в доме на углу улиц Чавчавадзе и Фрунзе, выходящем фасадом на площадь имени Ленина. С целью оградить высоких чиновников и их семьи от шума проезжающих автомобилей, движение по площади по ночам запретили.

Замысел юных фрондёров как раз и заключался в желании «позлить медведя в берлоге», то есть устроить гонки на площади именно под окнами «сильных мира сего». Смысл же сравнения грядущего действия с игрой в русскую рулетку заключался в том, что здание, о котором идёт речь, соседствовало с городским отделением милиции. Так что под медведем подразумевались, в большей степени, именно слуги закона.

Позлить, а вернее, разозлить жильцов элитного дома явно удалось, судя по большому количеству окон, в которых загорелся свет. И, спустя совсем короткое время, со стороны горотдела на площадь въехал на приличной скорости мотоцикл с коляской, на котором восседал милицейский офицер.

Решение, очевидно, единственно верное пришло моментально. Уйти на тихоходном, по большому счёту, «УАЗике» от мощного «УРАЛа» на широких и гладких городских улицах было нереально, и Жорик, совершив прощальный круг вокруг площади, отсалютовав округе протяжным сигналом, направил грузовичок в сторону Сухумской горы. Милицейский мотоцикл упорно «сидел на хвосте», побаиваясь, видимо, идти на обгон.

На перекрестке, у подножия горы, рядом со старинной виллой Алоизи машина ушла правее. Там, на улице Ласуриа, метров через триста заканчивался асфальт, и дальше шла совершено разбитая грунтовая дорога. Мотоцикл здесь становился бесполезным механизмом, в отличие от проходимого шустрого грузовичка.

Резво прыгая, как горный козёл с кочки на кочку, «УАЗ» быстро преодолел горизонтальный участок неосвещённой дороги и, почти не сбавляя скорости, резко провалился, как на американских горках, под восторженные возгласы любителей адреналина вниз. Крутой спуск вывел машину на асфальтированную улицу Чанба.

Здесь бы «экипажу» перестать испытывать судьбу, оставить автомобиль в тёмном месте и разойтись пешком по домам. Ну а как же тогда адреналин?!

Хоть игра и становилась рискованной, парни решили, образно говоря, сделать новые ставки и продолжить.

Улица Чанба уходила вправо, к небольшой площади у Красного моста, откуда можно было попасть в центр, однако возвращаться в город было крайне опасно, поэтому на ближайшем перекрёстке водитель свернул налево, переехал речку Беслетку по Белому мосту и выехал на Тбилисское шоссе, пустынное ночью.

Асфальт шуршал под колёсами, мотор ровно и довольно гудел, будто радуясь свободе, автомобиль мягко и достаточно быстро летел внутри тёмного тоннеля, образованного кронами деревьев, проскакивая иногда пятачки неяркого света редких уличных фонарей. И адреналина пока, образно говоря, у «экипажа» хватало.

Свет фар быстро приближающегося автомобиля Жорик увидел в зеркале заднего вида. То, что это милиция, сомнений не было. И что преимущество было у легковушки, догонявшей «УАЗ», тоже было ясно.

Справа от шоссе находилась площадь перед железнодорожной станцией Келасури. Она была ниже уровня шоссе, от тротуара вниз спускалась широкая лестница.

Проехав её, Жорик немного сбросил скорость, резко свернул направо и выехал на площадь уже в обратном направлении. В самом конце площади, на небольшом островке между станцией и шоссе стояло одноэтажное здание продуктового магазина, к которому с задней стороны были пристроены складские помещения.

Притормозив у магазинчика, Жорик крикнул своим пассажирам:

– Прыгайте!

Подростки буквально выкатились из кабины автомобиля в спасительную тень пристройки. «УАЗик» же, набирая скорость, вновь выскочил на шоссе, пытаясь уйти от погони. Но милицейская «Волга» уже шла на обгон.

Пистолетный выстрел показался негромким хлопком из-за рёва автомобильных моторов. Друзьям из убежища было хорошо видно, будто на экране кинотеатра, как на приличной скорости грузовичок неожиданно вильнул, накренился и вылетел на тротуар. Ударившись о бордюр, машина будто взмыла в воздух, как птица в замедленной съёмке, грациозно пролетела над лестницей и ещё на лету врезалась в массивное чугунное основание фонаря. Удар такой силы, как я уже говорил, не оставил Жорику никаких шансов…

Не знаю, почему воспоминания мои начались со столь трагического эпизода. Наверное, потому что именно тогда я, подросток, впервые напрямую столкнулся со смертью, ибо был участником описываемого события, одним из «пассажиров». И всё произошло на моих глазах, что само по себе явилось страшным шоком. Ведь одно, когда уходили из жизни чьи-то бабушки или дедушки, люди почтенного возраста. Это было как бы естественным атрибутом повседневной жизни, ведь похороны и поминки – грустная, но привычная, рутинная её часть.

И совсем другое – потеря ровесника, близкого друга, с которым ты был связан огромным количеством незримых дружеских нитей, человека из плоти и крови, с которым всего несколько минут назад мы, смеясь, вместе испытывали судьбу.

Я допускаю: это память подсказывает мне, что жизнь наша сложна и многообразна, в ней есть место и для радости, и для печали, а вернее, грустное и весёлое всегда идут по жизни рука об руку. Потому, путешествуя во времени, стоит избегать соблазна одинаково идеализировать всё, что случилось с нами когда-то. Образно говоря, если мы усыпаем дорогу в прошлое виртуальными розами, не стоит забывать и о шипах!

Хотя, должен признать – лично мои детство и юность были, в большей степени, радостными, весёлыми и интересными. Солнечными, можно сказать, как и сам город, в котором я родился и вырос и в который я постоянно возвращаюсь, стоит только закрыть глаза.

В 1954-м году, после окончания двух классов русской школы №2 меня перевели в школу №3, где только что открылся абхазский сектор.

По сухумским меркам, до школы было достаточно далеко, примерно двадцать минут ходьбы. Рядом находился городской кафедральный православный храм, чуть дальше – живописный парк, называемый «Пионерским», а в нескольких десятках метров от школы располагался городской стадион. Да и само здание школы дореволюционной постройки, из тёмного кирпича, с арочными окнами, белыми колоннами, двумя большими террасами на фасадной части, обрамлёнными каменными перилами с балясинами, и с открытой парадной лестницей было красивым и внушительным

Поговаривали, что в этом здании обучался до революции Лаврентий Берия, вошедший в историю как душитель и палач и одновременно как выдающийся организатор оборонной промышленности СССР.

Я быстро подружился с одноклассниками, но, к великому сожалению, плохо знал родной язык и вынужден был перейти в параллельный класс русского сектора, в котором и проучился восемь лет, вплоть до окончания десятилетки в 1962-м году.

Классы абхазского сектора вскоре переехали в здание 10-й школы, в центр города. Но тёплые дружеские отношения никуда не делись. Хоть жизнь и разбросала многих одноклассников, как говорится, по городам и весям, мы, оставшиеся, и сейчас, спустя десятилетия, с радостью общаемся при малейшей возможности. Я и мои одноклассники – Астамур Дзидзария, Валерик Касландзиа, Даур Сарсаниа.

В новом коллективе меня приняли хорошо. Собственно, новым он являлся номинально, ибо все мы, ученики одной школы, прекрасно знали друг друга. Но, как обычно бывает, с кем-то в классе устанавливаются более тесные связи, перерастающие в настоящую дружбу. И я благодарен судьбе за то, что она подарила мне такую дружбу и таких друзей!

Каждый из них заслуживает отдельного, обстоятельного и долгого рассказа.

Но я считаю, что не стоит утомлять читателя описанием событий и деталей, сродни летописи, представляющей интерес для узкого круга причастных, посему постараюсь «выдёргивать» из архива памяти наиболее яркие, забавные, порой уникальные истории своего школьного детства без соблюдения хронологического порядка.

Итак, стадион был совсем рядом. Мы, мальчишки, часто ходили туда после занятий или срываясь иногда с уроков. Стадион в те годы выглядел достаточно удручающе: обшарпанные стены, ржавые ворота без замков, искривлённые доски трибун с облезлой краской.

На территории стоял маленький домик, в котором жила семья тренера детской футбольной секции, грека по имени Тула. Он ещё присматривал по возможности за полем, ибо, помимо тренировок спортсменов, здесь проходили и матчи профессиональных команд.

Для нас, школяров, стадион был символом свободы, абсолютной вольницы. Можно было вволю погонять мяч, громко обсуждать любые темы, курить, ни от кого не таясь.

Ну, и конечно, сам футбол, не только как красивый, зрелищный и азартный спорт, но и как некое мировоззрение, как жизненная философия большинства южан, стал для многих наших учеников не просто забавой или временным увлечением, но делом всей жизни или, по крайней мере, важной её частью.

Центром же общественной жизни города, местом неформального общения горожан было открытое в конце пятидесятых кафе, получившее неофициальное название – «телевизор», поскольку три из четырёх стен были стеклянные. Располагалось оно в стратегически безупречном, всегда людном месте, в ста метрах от набережной, вблизи гостиницы «Абхазия» и ресторана «Амра»!

Небольшую открытую площадку перед стеклянным кубиком очистили, обрамили газоном, засыпали гравием и установили высокие столики без стульев. Именно здесь, на этом пятачке и зародилось уникальное явление, названное позже – «Брехаловка», без которого потом уже невозможно было представить наш город.

Совершенно нетипичное для лексики горожан слово, как ни странно – прижилось! Именно здесь, за чашкой ароматного кофе можно было узнать все новости: мировые, городские, дворовые и т.д. Причём вся будто бы фактическая информация сопровождалась эмоциональными, остроумными, порой саркастическими комментариями.

Люди собирались самые разные, поэтому дискуссии, переходящие иногда в словесные перепалки, могли напоминать соревновательную форму научно-философских олимпиад либо являть собой образчики виртуозных фраз на типично сухумском «сленге» с применением, как правило тактичном, элегантной, характерной «сухумской» ненормативной лексики.

И темы обсуждались самые разные, но чаще и более всего говорили, конечно, о футболе. Эмоционально, как правило, но часто объективно, со знанием дела. И всегда интересно!

Словом, если сказать, что футбол был популярен в народе, значит – не сказать ничего. Им попросту «болела» большая часть мужского населения города.

Я не входил в эту самую большую часть, поэтому могу быть неточным в оценках, но думаю, что можно смело назвать отношение к футболу в те годы – романтическим. В самой игре ценились игроки, владеющие, в первую очередь, виртуозной техникой, а уже потом атлетизмом, скоростью, мощным ударом. Не сходили с языка имена Пеле, Эйсебио и других кумиров мирового уровня! Да и советский футбол дал миру много славных имён.

Любимой, самой главной, «своей», выступавшей в Высшей лиге была для горожан, конечно, команда тбилисского «Динамо»! И в ней играли высококлассные «технари»! Стоит только назвать Михаила Месхи, Георгия Сичинава, Шоту Яманидзе, Владимира (Сёму) Баркая!

В те годы добрыми были и отношения между болельщиками и спортсменами различных команд. Возможно, время моего детства просто было добрым и романтичным!

Вот и моих школьных друзей футбольный «вирус» не обошёл стороной. Многие были записаны в детскую футбольную секцию. Я уже как-то рассказывал о своих одноклассниках, ставших профессиональными известными футболистами. Это – Константин Янулиди, Арчил Еркомаишвили, Алексей Илиади.

Алексея, Алика, «Альдоса», как мы его обычно называли, вообще не могу вспомнить или представить без мяча. Такое впечатление, что футбольный мяч был вручён ему при рождении как обязательный атрибут жизни. И появлялся Альдос каждое утро в школе с мячом на носке ботинка, умудряясь обвести каждого, кто попадался на пути, будто игроков на поле, не теряя, как правило, мяча. Не обращая никакого внимания ни на возгласы, ни на шутки, отпускаемые мальчишками, ни на восхищённые взгляды школьниц.

Школьницы! Девочки!

Конечно, невозможно обойти эту волнующую тему. Тем более, что она обширна, разнообразна, ибо включает в себя, как сложное музыкальное произведение, огромное количество оттенков и нюансов, характерных для конкретного городского уклада жизни в те времена.

Маленький наш интернациональный город, переплавив, как в горниле, идеологию марксизма-ленинизма, нормы поведения и традиции, религиозную философию живущих в нём народов, сохраняя глубокое к ним уважение, получил некий сплав, кодекс поведения, устраивающий всех. Понятия о чести и достоинстве, мужество, справедливость, уважение к старшим и высокие моральные принципы семьи, предусмотренные этим «сводом законов», были ясны и близки всем жителям.

Правда, строгость этого негласного кодекса в части моральных принципов «разбавлял» некий средиземноморский «флёр», типичный для южных курортных городов. С одной стороны, он развивал такие качества, как деловитость, предприимчивость, коммуникабельность, с другой же стороны, плодил сибаритов, «профессиональных» курортных сердцеедов, любителей импровизаций и приколов, густо замешанных на специфическом тонком местном юморе!

Что же касается темы наших рассуждений, ситуация была простой и понятной, хотя порой двоякой. И вот почему.

Девочек воспитывали строго, посему и наши мальчишеские симпатии, и предпочтения рассматривались с обязательным учётом сего факта. Конечно, мы увлекались, влюблялись в наших сверстниц и часто не без взаимности. Но каждый факт «дружбы» конкретного мальчика с конкретной девочкой моментально становился «достоянием широкой общественности» и протекал обычно под строгим контролем родителей, родственников, близких и дальних, соседей, сослуживцев родителей и так далее.

Танцы на школьных «вечерах», вечерние прогулки по оживлённой набережной, редкие походы в кино – вот и, пожалуй, весь набор вариантов общения.

Робкие, как бы случайные соприкосновения рук заставляли сердце биться с удвоенной силой, а «добытые» иногда невинные поцелуи «в щёчку» становились волнующим событием, не дававшим потом уснуть всю ночь. Ни о чём большем по отношению наших сверстниц мы даже и не мечтали.

Двоякость ситуации, о которой я вёл речь выше, в том-то и заключалась, что мы, мальчишки, на самом деле не были монахами. Наоборот, юноши-южане созревают рано, и, конечно, тема любви, романтических отношений с женщинами очень даже волновала. Ведь этот самый «флёр», о котором я говорил, не обходил нас стороной.

Вспоминаю забавную историю. Как-то раз, будучи в классе пятом-шестом, я обнаружил дома в книжном шкафу, мамины учебники по акушерству и гинекологии, тексты в которых сопровождались большим количеством очень подробных и наглядных рисунков. Естественно, первое, что я сделал, так это «потащил» книги в школу, где на большой перемене предъявил рисунки одноклассникам.

Картинки вызвали огромный интерес у мужской части класса, тут же возникла стихийная конференция на заданную тему с детальным обсуждением материала, с соответствующими репликами и комментариями. Мы так увлеклись, что ослабили бдительность, так что всех застукали на месте преступления, как говорится.

В результате виновник, «закопёрщик», то есть я, был препровождён с вещественными доказательствами в кабинет директора школы!

Вера Константиновна, наша директриса, была добрейшим человеком, к тому же бывшей студенткой моего отца, которого она глубоко уважала, а посему часто прощала мне мои «художества». Но сегодняшний проступок выходил за рамки привычных школьных происшествий, ни с чем подобным здесь ещё не сталкивались, и, конечно, сама директриса и завуч находились в смятении, да и в некотором смущении, учитывая щепетильность темы.

Я же, интуитивно уловив это самое смущение, решил, согласно классической пословице, использовать в качестве обороны нападение.

– Вера Константиновна! – возмущённым тоном выдал я моментально возникшую в голове достаточно длинную, но не лишённую логики тираду:

– Не могу понять, что вызвало такую реакцию классного руководителя. Вы прекрасно знаете, что у нас в плане стоит сочинение на тему: «Кем ты хочешь стать?»! Я уже решил – врачом, причём, как и моя мама, хочу стать гинекологом. Я поделился своими мыслями с одноклассниками, но многие ребята не поняли, что же я имею в виду. Так вот, чтобы не объяснять на пальцах, чем гинеколог-акушер отличается, скажем, от врача ухо-горло-нос, я и принёс ребятам эти учебники. Теперь они разобрались принципиально и одобрили мой выбор! А тут меня, как преступника на аутодафе, ведут под охраной в Ваш кабинет! Пожалуйста, распорядитесь, чтобы мне вернули книги.

Говорят – наглость берёт города! Дело в том, что мой монолог явился ещё и «спасательным кругом» для директора школы!

– Вот, Вы же видите, – обращаясь к завучу, уверенно произнесла она – мальчик ничего плохого не замышлял. Просто он ещё не очень хорошо понимает, о чём можно открыто говорить со сверстниками, а о чём нежелательно. Проводите его домой и там у дома верните книги!

– А ты, я надеюсь, сделаешь правильный вывод! – Эта фраза уже предназначалась мне.

Мужское население города, вынужденное жить зимой по строгим законам «гор», очень даже «оттягивалось» летом, когда начинался курортный сезон, и город заполняли отдыхающие, «курортники», среди которых, так уж повелось, было огромное количество женщин, красивых, свободных, не имеющих ничего против мимолётных курортных романов.

Но это не значит, что и не в «сезон» все без исключения горожане придерживались пуританского образа жизни. В эпоху моей юности, например, минимум две особы женского пола, известные всем, Машка и Марго, открыто торговали телом. Правда местные мужчины редко пользовались их услугами, боясь подхватить какую-нибудь «нехорошую» болезнь. Так что дамы работали обычно на железнодорожном вокзале, находя клиентов среди одиноких приезжих мужчин. Но и среди внешне благопристойных женщин и девушек находились такие, о которых говорят: «исключение из правила, правило подтверждающее»!

В первый раз меня совратила в пятнадцать лет разбитная и шумная Сусанна, из старшего класса. Девочка была явной акселераткой, довольно рано сформировалась физически, в силу чего восьмиклассницей была выдана замуж за дальнего родственника, недавно демобилизованного из армии. В регистрации брака сельсовет отказал, так что расписались молодые только после рождения ребёнка, которого девица уже носила, как говорится, под сердцем.

Но спустя три месяца неукротимая Сусанна «наставила рога» новоиспечённому супругу с офицером ближайшей воинской части, была застукана на месте грехопадения, в служебном военном «Козлике» и с позором изгнана из семьи свёкра. Родителям пришлось взять воспитание внука на себя, а распутницу отправить из родного села в город, к тёте, которая и определила девицу-переростка в ближайшую среднюю школу, то есть – в нашу.

Конечно, никто в школе не знал о приключениях сельской Кармен. По крайней мере, на первых порах.

На школьном «вечере» во время танца Сусанна вдруг шепнула мне:

– Знаешь, а я тебя полностью оккупирую сегодня. Ты мой и только мой. Договорились?

Меня совершенно не смутили слова девушки, произнесённые с улыбкой. В конце концов, почему и не пофлиртовать, в шутку?

– Договорились, – так же шёпотом ответил я.

Я даже, по неопытности, не придал значения тому, как порывисто вдруг прижалась ко мне Сусанна. Как бы случайно, на секунду, всем телом.

Танцы в школах были традицией. До этого я танцевал со многими девушками, но не помнил ничего подобного. Неожиданный импульс, похожий на несильный электрический разряд, пронизавший всё тело, прилив жара, дрожь в руках и лёгкое головокружение. Отчего вдруг? Я догадывался – отчего, но времени на анализ не было.

– Мне нужно домой, к тёте, проводи меня, – дыша мне прямо в ухо, попросила девушка.

И опять от неожиданного жара запылали щёки и лоб.

Вечер был тёплым. Смеркалось, но было достаточно светло. Чтобы сократить путь, решили идти через Пионерский парк. Парк располагался недалеко от школы, на отшибе. По вечерам он был, как правило, безлюден.

Здесь, в Пионерском парке, в зарослях густого кустарника всё и произошло.

Честно говоря, я не мог себе даже представить подобного натиска, пылкого, агрессивного и уверенного.

Да, я и раньше целовал сверстниц, но это были невинные, робкие, иногда обманом сорванные мгновенные прикосновения губами к девичьим щекам.

Как целуются взасос я, к своему стыду, знал только по фильмам. Сегодня же мне предстояло пройти «ускоренный курс» возмужания, причём по всем дисциплинам сразу.

Всё было впервые. И взрослые поцелуи, и возможность ласкать упругое и податливое девичье тело.

Меня смутило, когда Сусанна ловким движением стянула с себя платье и сорвала лифчик. Конечно, как любой подросток, я знал, как устроена женщина. Но одно дело фотографии сомнительного качества, которые продавали глухонемые в электричках и цыгане у Центрального рынка, или рисунки из маминых медицинских книг, и совсем другое дело, когда рядом с тобой доступная, манящая тёплая плоть, наполненная энергией страсти и желания.

Я долго не осмеливался дотронуться до груди девушки и так и не заставил себя смотреть на её тело, когда она сняла оставшееся бельё.

В конце концов, инициативу полностью взяла на себя Сусанна. От начала и до конца.

Ночью я не мог заснуть. Память постоянно возвращала в Пионерский парк. Я пытался, уняв эмоции, вспомнить все детали, все тонкости своего любовного приключения и оценить его объективно.

С одной стороны, я вроде бы купался в лучах славы. Ну как же! Вот и я стал настоящим мужчиной, мачо, опытным сердцеедом и состоявшимся любовником. И теперь мог с пониманием и даже с некоторой высоты внимать восторженным рассказам своих друзей-сверстников об их похождениях. С пониманием – потому-то уже знал предмет, а с высоты – потому что большинство историй были моими друзьями просто выдуманы.

С другой стороны, меня смущало многое из того, что произошло вчера. К примеру, полная неожиданность происшедшего, к которой я оказался не готовым. Безумный темп действий, заданный партнёршей, её натиск, не дававший возможности приспособиться, понять и принять правила игры. В результате сознание моё, мои эмоции оказались психологически заблокированы.

И если физиология всё же взяла своё, и «дама сердца», как мне показалось, осталась довольной, сам я явно доволен не был. Впечатления мои были далеки от тех романтических встреч и страстных любовных свиданий, что виделись мне во снах, о которых я часто читал и, чего греха таить, тайно мечтал.

Сегодня же в памяти всплывали только стыд, неудобство поз, раздражающий запах чужого пота, неестественные и слишком громкие стоны девицы. И страх, что в любой момент раздвинутся ветви кустарника, и мы, двое обнажённых подростков, окажемся в центре гогочущей толпы.

К рассвету я окончательно решил, что ни при каких обстоятельствах с Сусанной больше дел иметь не буду. И тут же уснул, будто сняв с души тяжкий груз.

Засыпая, почему-то вспомнил фразу из газетного объявления о гражданской панихиде усопшего горожанина. В тексте обозначался час окончания ритуала и было написано: «Доступ к телу прекращается».

Конечно, какое-то время я вспоминал о своём приключении, потом оно постепенно выветрилось из памяти вместе с образом искусительницы, которую из школы куда-то забрали родственники.

Жизнь на школьной территории между храмом, стадионом и парком продолжалась, суля новые знания, опыт, приключения, открытия.

Мне с детства нравилось зарисовывать всё интересное, что привлекало внимание, или придумывать сюжеты, ложившиеся потом на бумагу.

В конце концов, родители отвели меня в городскую художественную школу. Директором в те времена был Николай Онуфриевич Табукашвили. Прекрасный живописец, он обладал даром устанавливать добрые, доверительные отношения с учениками, умел распознавать скрытые в детских душах таланты и тонко, ненавязчиво «подталкивал» каждого в нужном направлении. И с чувством юмора у него было всё в порядке.

После просмотра моих рисунков и дружеского собеседования я был принят. Как выяснилось позже, решение о зачислении предопределило мою дальнейшую судьбу.

Школьный интернациональный коллектив оказался дружным и весёлым. Классов как таковых не было, так что мы, ученики, занимались вместе по одной программе независимо от разницы в возрасте.

Несмотря на характерное для подростков озорство, а порой и разгильдяйство, Николаю Онуфриевичу удалось самое, пожалуй, важное – он привил нам любовь к тому, чем мы занимались, и огромный интерес к жизни, воспринимаемой опять же через призму искусства.

И ещё он научил нас относиться с юмором ко всем жизненным ситуациям.

С улыбкой вспоминаю забавные случаи, происходившие в стенах школы.

Как говорится, «материальная часть» заведения была очень скромной. Директору приходилось периодически покупать на рынке из скудной своей зарплаты фрукты и овощи для учебных натюрмортов.

Здесь надо пояснить, что школа располагалась на первом этаже двухэтажного дома, на втором же находилось общежитие для наших иногородних учеников и студентов музыкального училища. Учитывая, что двери первого этажа были хлипкими, а аппетит жителей второго этажа как раз очень даже не «хлипким», наутро из предметов, составлявших вчерашний натюрморт, оставались только несъедобные: драпировки, керамические кувшины или вазы, ну и огрызки былой рыночной флоры.

Однажды, закончив постановку новой композиции, Николай Онуфриевич, хитро улыбаясь, поставил рядом с натюрмортом картонную табличку. На ней крупными буквами было написано: «Кушать фрукты не рекомендую, они облиты керосином, можно отравиться».

От натюрморта действительно исходил характерный знакомый запах, различимый даже здесь, в классе, в воздухе которого постоянно витал «букет» ароматов красок, растворителей, лаков. Директор довольно потирал руки. Ну вот, найден способ борьбы с ночными едоками. Вряд ли теперь даже самый голодный подросток решится употребить в пищу керосин.

Какой же наивностью оказалось предположить нечто подобное.

На следующий день на столике рядом с драпировками сиротливо лежала лишь виноградная кисточка. Без ягод, естественно.

Николай Онуфриевич не сдавался. Вернувшись, в очередной раз с рынка, поставив натюрморт, он демонстративно достал бутылку керосина, медицинский шприц и терпеливо, методически, «поставил укол» каждой ягоде принесённого винограда и каждому фрукту в отдельности. Теперь-то всё! «Против лома нет приёма»! Конечно! «Окромя другого лома»! Я понятно намекаю?

Когда «троглодиты» сожрали и эту «снедь», директор опустил руки. Позвонил своим друзьям в Тбилиси, и нам прислали из Академии художеств несколько наборов овощей и фруктов, выполненных из стеарина. Муляжи выглядели настолько правдоподобно, что директор на всякий случай заготовил новую табличку, где предлагал едокам избрать и делегировать одного доверенного «эксперта», который попробовал бы стеариновые изделия, как говорится, «на зуб», и выдал авторитетное заключение о несъедобности реквизита. На этот раз вопрос был закрыт!

Моему другу Павлу захотелось попробовать себя в лепке. Группу скульптуры в школе вёл Юрий Чкадуа, недавний выпускник Тбилисской Академии художеств. Для занятий ему выделили небольшую отдельную комнату, стеллаж, два стола, а также несколько гипсовых голов и фигур в придачу. Замка на двери комнаты не было.

Юрий показал Паше несколько обязательных начальных навыков, необходимых для работы с глиной, предложил выбрать любую из гипсовых голов и попытаться вылепить её копию. А уже потом продолжить обучение, используя хоть и небольшой, но наработанный учеником личный опыт.

Ученик так и поступил, выбрал одну из женских голов и приступил к работе. Так сложилось, что приходил он обычно в аудиторию в неурочное время и «творил» в одиночестве. Сначала ничего не получалось, но будущий скульптор был юношей с характером, к жизни и творчеству относился философски, а любые трудности считал временными.

– Знаешь, Вова, – рассказывал он мне потом – несколько дней я реально мучился, но дело, в конце концов, пошло, с каждым днём мне работалось всё легче и всё интересней, а спустя время я с ужасом осознал, что влюбляюсь в женщину, чей портрет я усердно копировал. Она стала приходить каждую ночь в мои сны, печально глядела на меня, покачивала головой, ничего не говоря. Глаза скульптуры были прикрыты, а ночью, во сне я не мог разглядеть их цвет, рот её застыл в скорбной гримасе, и вообще лицо женщины несло на себе печать горя. Меня терзала мысль, что я не знаю причин этого горя, не могу ничем помочь своей любимой, и сознание своей беспомощности мучило меня всерьёз.

Прошло время, Павел закончил работу, и решил показать её своему наставнику.

Я хорошо помню этот день, ибо и я находился в школе. Юрий пригласил всех в аудиторию.

В окна широкими тёплыми, радостными потоками текли солнечные лучи, в непривычно светлой комнате на столе рядом стояли две головы, гипсовая и глиняная, точная её копия, а рядом со столом, скромно опустив голову, стоял автор копии.

– Дорогие друзья, – торжественно произнёс преподаватель, обращаясь к нам, ученикам, – я собрал всех, чтобы в вашем присутствии похвалить и поздравить нашего коллегу Павла с успешным завершением первого, но очень сложного задания! Собственно, сложность задания «на совести» самого Павла, ибо именно он выбрал, пожалуй, самый сложный для копирования объект. Ведь мне не надо напоминать вам, что это фрагмент скульптуры великого Микеланджело. Оригинал её находится в Париже, в Лувре, называется она – «Умирающий раб»!

Надо было видеть лицо моего друга в тот момент! Через некоторое время он расскажет, как тяжело перенёс сей удар судьбы и как радовался, что никто, кроме меня, не знал о его любви к печальной «незнакомке»!

Много лет спустя, встретив Павла, я пошутил:

– Павлуша, какое счастье, что ты не Пигмалион, а то оживил бы любимую свою Галатею, всю, целиком, а тут вдруг такой облом в нижней части тела!

Часто встают перед глазами лица друзей моих по художественной школе: Валерия Гамгиа, Венеры Гагулиа, Темура Дидишвили, Володи Войцеховского, Василия Мхонджиа, Виталика Лакрба, Гурама Гетия…

Многие, к сожалению, уже ушли за грань, разделяющую жизнь на «сейчас» и «потом»! Иных судьба разбросала по разным странам и континентам.

Годы пролетели, «просвистели, как пули у виска», но память продолжает цепко удерживать эти живые, чёткие, как карандашные наброски, картинки из моего детства.

В эпоху моей юности имели хождение многочисленные анекдоты, в том числе с местной спецификой, так сказать, с региональным ароматом.

Вот, к примеру, – призывают в Советскую армию парня из горного села. Отправляют его в строительный батальон, в окрестности озера Байкал. Тёплые казармы, непривычная и невкусная, но обильная еда, в общем, жить можно, да вот неувязка – солдат по-русски не «бум-бум». Командует старшина – «принести лопату», показывая знаками, для чего лопата служит, и вроде всё понятно, и головой новобранец кивает, а сам умудряется не начальству инструмент шанцевый доставить, а самому плац перекопать, да и землю вёдрами за территорию части вынести.

Видит командир художества сии, ну и старшине «впаивает». А старшина, понятно, новобранцу: «Дурак ты, … твою мать», ну и нарядов несколько в придачу, сортиры солдатские чистить.

Однако усваивает потихоньку новобранец, чего нужно бывает начальству, слова русские запоминает. Вот и притаскивает с радостью лопату, когда снова её требуют. «Молодец, – хвалит старшина, – спасибо, солдат!»

По прошествии полугода пишет сын письмо матери в горное село на родном языке. Так, мол, и так, мама, служу нормально, хоть здесь и мороз, но одежда тёплая, да и кормят хорошо, три раза в день. Начальство доброе, только один, старшина называется, строгий, а так ничего. За полгода службы я получил 167 «… твою мать» и 43 «спасибо».

Отвечает сыну мама, ну и дела, а правда ведь, что эта Красная армия наша воистину народная, ведь когда твой дядя Артём служил у меньшевиков, так их кормили один раз в неделю, а сапог выдавали одну пару на двоих солдат, да и эти потом назад забирали.

В общем, сынок, ты там присмотрен благодаря родному нашему Советскому правительству, а здесь, в горах, совсем нас колхоз задушил, ты ведь знаешь. Поэтому, прислал бы ты своей любимой маме тех, которых у тебя 167, ну тех, что тебе дали в награду, а оставшихся 43-х штук, тебе хватит, я думаю, если их разумно расходовать.

К чему это я анекдот вспомнил? Поясню чуть позже.

В школьных программах в советские времена значился предмет – «военное дело». Предназначен он был мальчикам. Девочки же в это время изучали что-то типа домоводства отдельно в другом помещении.

В моей школе преподавателем или, как мы его называли, военруком был пожилой, но неплохо сохранившийся отставной майор. Небольшого роста, щуплого телосложения, с тихим, совершенно не «командирским» голосом, он скорее походил на учителя истории, литературы или географии, но никак не на бывшего военного, специалиста по грозному «военному делу». Да и характером он обладал мирным, был мягким и сговорчивым.

Мы, школьники, относились к нему с нежностью и теплотой и, как могли, опекали. Был он для нас кем-то вроде «сына полка», только наоборот. Уроков военного дела мы, как правило, ждали с нетерпением, ибо…

Были у нашего учителя два секрета Полишинеля, известных всей школе.

Во-первых, майор любил «тайно» прикладываться к стаканчику. Перед уроком, как правило. Нормой была одна стограммовая ёмкость, к которой полагался кусочек лаваша и блюдечко с квашеной капустой «по-гурийски».

Почему слово – «тайно» – в кавычках? Да потому, что военрук принимал горячительное в будочке мелкой розницы, стоящей в тридцати метрах от входа в школу, где дядя Ражден, продавец, похожий, как две капли воды, на товарища Сталина, носивший такую же рубашку цвета хаки с нагрудными карманами, как и Отец народов, приторговывал домашней чачей и щедро делился со всей округой информацией о своих клиентах.

Все знали о «тайной» привычке военрука, но школьное начальство закрывало глаза. И действительно, не могли же отразиться на профессиональной деятельности отставного майора какие-то жалкие сто граммов чачи.

Во-вторых, военрук был, очевидно, человеком… как бы это сказать, «озабоченным», ну, по женской части. Ибо каждый, обычно сдвоенный урок военного дела, превращался в увлекательное и, как правило, смешное, но весьма познавательное путешествие с майором в военные годы. Почему смешное? Потому что преподаватель плохо владел русским языком, говорил с чудовищными ошибками и сильным акцентом, порой забавно выстраивая свою речь, коверкая слова так, что нам, школьникам, приходилось с трудом скрывать смех.

Но главное то, что военные истории майора обязательно включали в себя сюжеты, наставления и даже инструкции по поведению в ситуациях, когда речь шла о физиологии, конкретно в плоскости отношений между мужчиной и женщиной.

Вот, к примеру, образчик такой инструкции (с попыткой сохранения стиля и лексики оригинала):

– Прежде чем вступить с женщином в палевой снашения, необходимо пайти на аптека и купить имеющийся там предохранител, – с серьёзным видом напутствовал военрук нас, учеников старших классов, уже прекрасно знающих, хотя бы в теории, многое из того, о чём он вёл речь. Но, конечно, мы слушали майора с якобы преувеличенным вниманием, делая вид, что он открывает нам глаза на то, с чем нам ещё только-только придётся столкнуться. Когда-нибудь.

А анекдот о нерадивом новобранце из горного села, 167-ми «…твою мать» и 43-х «спасибо, солдат», я вспомнил вот к чему.

И нашего будущего военрука призвали в Красную армию тоже из затерянного в горах села, в аккурат, когда началась так называемая «Финская кампания» 1939-го года, и попал он сразу на фронт. При этом, как и герой анекдота, ни «бум-бум» по-русски.

Но, как и в анекдоте, методом проб и ошибок постигал понемногу боец премудрости «великого» и «могучего» во всём, можно сказать, его богатстве.

И жить (служить), в общем, было можно, только холодно вот очень, спать-то приходилось в палатках, а днём мёрзли ноги в тонких сапогах. Хорошо хоть уши в тепле, ибо их защищал плотный суконный шлем на ватной подкладке.

А тем временем вроде война идёт, но странная; где-то, по слухам бои, но где и с кем конкретно – непонятно, стоит часть уже вторую неделю в лесу, недалеко от дороги-зимника, по которой иногда проезжают грузовики, и проходят с надрывным воем двигателей небольшие колонны танков. Ну, и самолёты, конечно, в небе летают, но изредка.

Однажды рано утром вызывают героя нашего к командиру части. И командир лично сообщает бойцу, что решил доверить ему очень-очень важное задание.

– Необходимо, товарищ красноармеец, – медленно, с расстановкой говорит командир, зная, что новобранец владеет русским, скажем так, не очень уверенно, – добраться до наших танкистов и вручить командиру вот этот пакет. Понимаешь?

– Да! – отвечает боец, стоя по стойке «смирно». И, перепутав всё на свете, радостно и торжественно добавляет: – Служу Савецки Саюза!

– Ладно! – улыбается командир. – Вот тебе пакет, пойдёшь направо, но не по дороге, а рядом с ней, параллельно, понимаешь? Там наши уже ходили, есть тропинка, понимаешь? А по дороге нельзя, там на деревьях «кукушки» сидят, снайперы финские, понимаешь? Ты, правда, понимаешь? А то всё головой киваешь да киваешь. Ну ладно, раз так. Идёшь, значит, по тропинке, всё время прямо, никуда не сворачивая, восемь километров, это часа два примерно, и выходишь прямо на часть. Часовому скажешь, что пакет у тебя для командира, и передашь. И он, возможно, передаст что-либо для меня. Сразу же назад. Ты понял, боец? Отлично, раз понял. Выполнять!

Выдали нашему герою «сухой паёк», валенки с шерстяными носками вместо сапог и белый маскировочный халат с капюшоном.

И ступил он, как и было приказано, на узкую лесную тропинку в нужном направлении.

Стоял светлый, солнечный, в меру морозный день. Мороз, кстати, почти не ощущался, к тому же было безветренно. Да и для нашего героя, горца, холод не был экзотикой! Зимою в горах Кавказа морозные дни, а особенно ночи – дело привычное.

Воздух был чистым, прозрачным и сухим, дышалось легко. Он даже пьянил немного, этот непривычный финский воздух, будто настоянный на хвое величественных, очень высоких сосен, между которыми петляла в нужном направлении почти незаметная тропинка.

В тени деревьев снег светился загадочным голубоватым светом, на кронах же сосен и на части ветвей вспыхивал неожиданно под яркими солнечными лучами розовым или оранжевым.

В лесу царили мир, покой и торжественная тишина, не верилось, что где-то совсем недалеко, на опушках среди деревьев люди в военной форме прячут железных монстров, готовых извергать из своих орудий смертоносное пламя, а на стволах высоченных корабельных сосен, спрятавшись в хвое, тайно сидят другие люди, снайперы, которых называют «кукушками», а в руках у них винтовки с оптическими прицелами.

В воздухе, выше верхушек деревьев послышался негромкий звук, напоминающий тарахтенье бензинового насоса. Боец остановился, машинально поднял голову. Звук всё усиливался, затем в стороне, над заснеженными кронами сосен промелькнула какая-то тень.

– Самолёт, – догадался наш герой.

Через несколько секунд в небе опять затарахтело, уже громче, и вскоре появился второй аэроплан. Он пролетел совсем низко, почти над тропинкой, на нижних плоскостях крыльев были хорошо видны красные звёзды.

– Наш! – обрадовался боец. Нахлынула гордость за родную Красную Армию, за Советский Союз, за великого и мудрого земляка, руководившего огромной страной из Кремля!

Он широко улыбнулся и ускорил шаг.

Попетляв меж сосен, тропинка неожиданно оборвалась, уткнувшись в широкую просеку. Дорога выглядела безлюдной, однако тщательно укатанный снег со следами автомобильных шин и танковых гусениц указывал, что ею активно пользовались. И, вероятно, совсем недавно.

Оглядевшись, боец пересёк зимник, но продолжения тропинки на противоположной стороне не обнаружил. Этот факт смутил его. Вставал вопрос – куда же дальше? И что делать с пакетом, надёжно спрятанным под шинелью и маскхалатом? Принимать решение нужно было незамедлительно. Почему-то, направление влево на уровне интуиции, показалось более предпочтительным.

И вскоре наш герой, облегчённо вздохнув, обнаружил за поворотом, чуть в стороне от дороги два больших дома, сложенных из бруса. Территория вокруг была обнесена массивным забором, за которым виднелись несколько грузовых машин и три танка, окрашенных белой краской. У ворот дежурили двое часовых в таких же белых маскхалатах с капюшонами, только вместо привычных винтовок за плечами на груди у каждого висели коротенькие, будто игрушечные, ружья с круглыми, как консервные банки, приспособлениями под стволами.

Боец вспомнил, что такие же он видел издалека у солдат, сопровождавших приезжавшего неделю назад в часть большого военного начальника.

– Интересно, – произнёс он негромко, – а дома здесь и раньше были или танкисты сами их по-быстрому построили?

Но времени на поиск ответа не было.

Растеряв от радости почти весь запас русских слов, подойдя к часовому, просто предъявил тому пакет и указал рукой на здания; мол, начальство же ваше там, скорее всего. Вот туда мне и нужно, передать послание.

Часовой всё понял, но вестового в калитку не впустил, чётким, волевым движением отобрал пакет, махнул рукой второму часовому, подзывая к калитке, сам же, не дав опомниться нашему герою, быстрым шагом направился к ближайшему дому.

– Покормят меня здесь? Если нет, надо съесть «сухой паёк» и тут же назад, – рассуждал боец в ожидании ответа от командира танковой части.

Где-то вдали опять затарахтел невидимый пока самолёт.

Через несколько минут дверь дома отворилась. На пороге показался часовой в компании с высоким военным, одетым в незнакомую серую форму, очевидно, танкистскую. Ружьё часового уже не висело на груди, он держал его в руках.

Звук авиационного мотора становился нестерпимо громким, затем машина появилась над зимником, и к характерному шуму двигателя прибавился нарастающий свист.

Внезапно будто ударила по глазам яркая вспышка света, на миг ослепив, затем раздался ужасающий грохот. Неведомая сила оторвала тело бойца от земли, отбросив на добрый десяток метров от калитки. Теряя сознание, успел он увидеть, как крышу одного из домов подняло в воздух, она развалилась на части, и огромные горящие куски кровли, вместе со стропилами рухнувшие на землю, накрыли стоящие грузовики и две человеческие фигурки, спешившие к калитке.

Сколько пролежал без чувств, определить было трудно, но, в конце концов, медленно стал приходить в себя, не понимая, правда, где он и что с ним произошло. Звуки воспринимались неестественными, искажёнными, и только правым ухом, второе же не слышало совсем, сукно красноармейского шлема под капюшоном слева оказалось влажным и липким.

Да и со зрением далеко не всё было в порядке, глаза воспринимали окружающую картинку нечёткой, будто наблюдаемой через мокрое стекло. К тому же в голове гудело, будто находилась она внутри старого церковного колокола. Он помнил медный этот гул с детства, когда забрался как-то на колокольню заброшенной церкви в соседнем селе и спрятался внутри колокола.

Зрение постепенно восстанавливалось, а вместе с ним и способность хоть как-то оценивать происходящее.

Он лежал в сугробе рядом с порушенным забором, во дворе же догорали бесформенные остатки домов и остовы грузовиков. Танки, недавно буквально сиявшие девственной белизной, сейчас были сплошь покрыты чёрной копотью.

В памяти возник военный в непривычной серой шинели, низко летящий самолёт, рёв двигателя и резкий, закладывающий уши, свист.

«А потом? Что случилось потом? Слепящий свет, грохот, удар! Землетрясение? Да нет же! – осенило вдруг, – он же сбросил бомбу, значит, оказался вражеским, этот самолёт. Вот ведь в чём дело».

Боец попробовал подняться, но левую сторону тела пронизала острая боль, и он снова потерял сознание.

Очнувшись, услышал шум моторов. Из-за поворота медленно выползли один за другим несколько танков и грузовых автомобилей с тентами. Бронированные машины на этот раз были привычного серо-зелёного цвета.

Колонна остановилась невдалеке, рядом с остатками ворот. Из первого танка выбрались двое мужчин в чёрных комбинезонах и танковых шлемах. Знаки отличия на одежде отсутствовали, но один из них, крупного телосложения, явно был командиром.

Из кузовов автомобилей высыпали бойцы, часть из них по знаку командира отправилась на пепелище, остальные построились, ожидая, видимо, дальнейшего приказа.

Опять загудели вдали двигатели, теперь с другой стороны дороги показалась автомобильная колонна, впереди которой двигался броневик с красной звездой на боку. Наш герой узнал машину, она была приписана к его части. И действительно, на ней, как оказалось, прибыл командир, вручивший, в своё время тот самый злополучный пакет, судьба которого стала загадкой.

Боец, собравшись с силами, снова попытался встать, но смог всего лишь сесть в сугробе. К нему устремились с винтовками наперевес несколько красноармейцев.

– Финна живого нашли! – громко кричал один из них, держа нашего бойца на мушке, – руки подними, гад. – Эта фраза предназначалась уже самому «финну»!

– Деда ватирэ»! (Мать твою). Какая я тэбэ фина! Грузин я, грузин! Саветски я! – в сердцах произнёс наш герой, но руки на всякий случай поднял.

– Грузин?! – опешил красноармеец. – Но откуда?!

– Специальни заданиа имел! – поважничал боец, опуская руки, – там мая началник стоит, пазави эму сюда!

Командир подошёл в компании с танкистом.

– Тебя как сюда занесло? – удивлённо спросил он. – И где пакет?

– Ваша приказа выполнил! – бодро, как ему казалось, доложил боец. – Пакета вручил!

– Вручил? – этот вопрос был адресован уже танкисту.

– Пакет? Какой пакет? Я твоего вестового вообще первый раз в жизни вижу. – Пришла очередь танкиста удивляться.

И когда сбивчиво, путая слова, включая язык жестов, кое-как объяснил боец, что же произошло, между командирами, отошедшими с сторонку, состоялся примерно такой разговор:

– И что теперь с этим мудаком делать, который секретный пакет врагу добровольно, сознательно отдал? Расстрелять на месте или под трибунал отдать, а, Васильич?

– Да, ладно, чего это ты таким кровожадным вдруг стал. Новобранец же! Неопытный. Старался ведь! Задание и вправду выполнил. Ну, перепутал слегка. Бывает. Финны ведь тоже в маскхалатах, пойди там разбери. А тут и наступление наше кстати пришлось! Базу неприятеля уничтожили. Пакет к тому же сгорел, нет его больше. Да и ценности в нём, как теперь оказалось, нет. Никто ведь не знал, что командующий примет такое решение. И что новый приказ мы получим оперативно.

Теперь у нас на всех направлениях полная победа! А ты – расстрелять на месте! А парень, ко всему, ещё и грузин. Соображай! Так что отправляй ты его в госпиталь, а фамилию укажи в наградном списке, мол, внёс товарищ весомый вклад в победу над врагом!

Вот так, волею судьбы, получил будущий наш военрук первую свою боевую награду. В дальнейшем отправили орденоносца, героя, можно сказать, на артиллерийские курсы, по окончании которых получил он «ромбики» младшего командира. Потом – Великая Отечественная… В общем, демобилизовался в конце сороковых в звании майора.

Кстати, эту историю наш герой сам рассказал лично мне, по секрету, когда, спустя годы, мы случайно встретились на набережной. Я позволил себе пригласить бывшего наставника в кафе, выпить по рюмочке. Военрук приглашение, к моей радости, принял!

Я задумываюсь порой, как же непредсказуемо и загадочно складываются судьбы тех или иных людей. Возможно, благополучное завершение истории с пакетом было задумано в небесной канцелярии, но, на мой взгляд, здесь сыграли свою роль и объективные факторы.

Во-первых, напоминаю – всё произошло во время «финской кампании», то есть когда ситуация складывалась далеко не столь трагично, как в грядущей страшной войне, не существовало приказа – «Ни шагу назад», не зверствовали пока фронтовые особисты.

В стране царила определённая эйфория по поводу победы над финнами, а у советского вождя, Верховного главнокомандующего, грузина Иосифа Сталина, в то время действительно был непререкаемый авторитет!

Заканчиваю рассказ, а в ушах продолжает звучать негромкий голос военрука, с радостью и ответственностью наставляющего нас, школяров: «Прежде чем вступить с женщином в палевой снашения…»

Пролетели годы, растворились в тумане времени многие события и факты из моих детства и юности, весёлые и грустные. Жизнь вплотную приблизилась к тому периоду, который называют финишной прямой.

Но при этом память продолжает удерживать со всеми малейшими деталями, в цвете, в качестве, как сейчас модно говорить –3D, реалистические картинки того, что происходило когда-то, в том числе на благословенном «пятачке» между храмом, стадионом и парком, в сухумской средней школе №3.

Ну и, конечно же, стоит опустить веки, как передо мной возникают лица моих школьных друзей. Разные путеводные звёзды, разные предназначения в жизни, разные судьбы… Но смело могу утверждать, все они – Личности! Каждый по-своему уникален, а истории жизней некоторых – готовые сюжеты для увлекательных толстых романов!

За написание романа я взяться не рискнул, но рассказать об одном из друзей решился! О человеке, в определённом смысле гениальном, в котором врождённые способности, философский склад ума, трудолюбие и тяга к знаниям причудливым образом переплелись с авантюризмом, криминальным талантом и неуёмным азартом.

Игрок

Я артист, я игрок. Игрок в каждой мелочи, в каждой сцене реальной жизни. Без игры – я труп. Деньги для меня вторичны, главное – перманентное творчество. Non stop. Двадцать четыре часа в сутки – игра.

Александр Потёмкин

Известие настигло меня уже в Москве, на третий или четвёртый день после возвращения. Шёл привычный, рутинный процесс акклиматизации, я только-только начал приходить в форму.

Долго не мог сообразить, о чём или о ком ведёт речь незнакомый мне человек, звонивший на рассвете с другого континента, а может, вообще с другой планеты, говоривший негромким хриплым голосом с сильным акцентом.

– Что? Плохо слышу Вас. Кто, кто умер? Нет, простите, я не расслышал имя. А кому Вы вообще звоните? Да, это действительно я. Как Вы говорите – какой сеньор? О да, конечно, теперь ясно, о ком речь. Но Вы ошибаетесь, уважаемый, он жив и здоров, мы виделись всего несколько дней назад. Да, да, именно там. Да, в ресторане. Тромб, Вы говорите? Скоропостижно? Действительно умер?

Разговор давно закончился, но я продолжал машинально держать у уха телефонную трубку, из которой доносились короткие беспокойные гудки.

Наконец до меня дошло, я осознал смысл произошедшего. Вспомнилось, как в юности один знакомый острослов произнёс с умным видом фразу: «Существует расстояние между ушами и серым веществом внутри черепа. Чтобы это расстояние преодолеть, организму нужно время на дорогу». Произнёс, когда компания друзей встретила гробовым молчанием рассказанный им анекдот. Наградой, спустя мгновение, был дружный хохот и аплодисменты.

Видимо, в конце концов, и мой организм справился, одолев тот самый путь от ушей. Но серое вещество продолжало отчаянно сопротивляться, не желая принимать услышанное мною как факт.

Он что, вправду умер?! Но ведь немыслимо было даже представить такое сочетание слов: он и смерть! Смерть и он! Постойте, а может, это хохма? Очередная мистификация? Ведь по части приколов и розыгрышей именно он был специалистом высочайшего класса. Магистр, профессор, нобелевский лауреат, образно говоря. И сейчас, скорее всего, хохочет где-то над нами!

Из-под опущенных век предательски выкатилась капля тёплой влаги, стекла по щеке и затерялась где-то под скулой. Перед глазами возникла вдруг чёткая цветная, но почему-то беззвучная картинка: яркая скатерть, старинные гравюры в тёмных рамках на стене, огромный пирог цвета солнца на белом блюде, и он, Эдуард, Эдо, со стаканчиком граппы в руке, весёлый, сам какой-то солнечный, с сияющими глазами, смеющийся и жестикулирующий, очевидно произносящий тост…

Картинка исчезла. Почему-то я представил, как он, обнажённый, лежит на чёрном дубовом столе, беззащитный, холодный. Ведь ночи там, где он жил последние годы, бывают очень даже морозными…

Меня самого словно бы поместили в некий замкнутый и холодный объём, в неуютное пространство волнения и печали. В голове моей, казалось, кто-то щёлкал пультом управления, выдергивая из памяти, как видеоролики, фрагменты сюжетов из прошлой жизни, связанные так или иначе с другом моего детства по имени Эдуард. Картинки возникали беспорядочно, вне какой-либо системы или хронологии.

В какой-то миг я вдруг увидел циферблат настенных часов, стрелки на которых двигались с огромной скоростью, вопреки правилам в обратном направлении. «А время-то раскручивается назад», – подумалось мне.

Гигантским тёмно-коричневым ковром уходили за горизонт вспаханные поля. Недалеко от просёлочной дороги, в тени серого от пыли трактора отдыхал в компании местного почтальона тракторист. Велосипед его собеседника, такой же пыльный, был аккуратно прислонён к гусенице «Беларуси».

Неторопливую беседу нарушил лихо подкативший «Козлик» со снятым тентом и военными номерами. Из остановившегося неподалеку автомобиля вышли, потягиваясь, разминая мышцы, трое молодых людей, один из которых был в военной форме, с капитанскими погонами. Разложив на капоте вездехода большой лист бумаги – то ли карту, то ли чертёж – мужчины склонились над ним. Водитель, совсем юный солдат, извлёк тем временем из-под сложенного брезента треногу, установил её на обочине дороги и стал прикручивать к ней прибор, издалека напоминающий бинокль.

Тракторист и его собеседник с удивлением переглянулись, затем почтальон встал, натянул, видимо, по привычке, кепку и направился к военной машине. Однако офицер, не отрываясь от дел, предупредительно поднял руку. Жест означал только одно: приближаться нельзя!

Парламентёр немного потоптался на месте, пожал плечами, оседлал свой двухколёсный транспорт и, оставляя за собой пыльный шлейф, укатил по просёлку.

Примерно через полчаса вдали, в той же стороне, куда ранее уехал почтальон, на дороге возник шар серого цвета, который быстро приближался, увеличиваясь в размере. Впереди этого шара из пыли, опережая его, нёсся на приличной скорости такой же «ГАЗ-69», ласково называемый в народе «Козликом», какой уже стоял у обочины. Скрипнув тормозами, автомобиль остановился в двух десятках метров.

Человек, сидевший рядом с водителем, резко откинул металлическую дверцу, уверенно ступил на пыльный просёлок и быстро зашагал в сторону незнакомцев. Седой мужчина высокого роста, пожилой, но с тренированным телом и прямой спиной, производил впечатление решительного человека. В левой части его серого пиджака, на груди, отражая золотыми своими гранями солнечные лучи, сверкала звезда Героя.

Увидев гостя, капитан поправил фуражку и пошёл навстречу.

– Я председатель здешнего колхоза, разрешите узнать, что происходит? Вы находитесь на нашей земле!

– Представитель Генерального штаба, капитан Доренко, – офицер взял под козырёк. – Я знаю, кто Вы, Кондрат Антонович. Могу только сказать, что выполняю секретный приказ, не подлежащий оглашению!

– Я понимаю, сам в прошлом офицер Советской Армии, Герой Советского Союза! Хоть намекните мне, капитан, в чём дело! И почему меня никто не предупредил о вашем визите? Что, местные власти не в курсе?

– Я говорил, что задание секретное, думаю, что не только местные власти, но и руководство края никто в известность не ставил. Я рискую попасть под трибунал, Кондрат Антонович, – офицер понизил голос, – мой отец тоже воевал… вопрос стоит о строительстве военного полигона, и, к сожалению, земли именно вашего колхоза идеально подходят для этой цели.

– И о какой территории идёт речь? – с дрожью в голосе произнёс председатель.

– Порядка пятисот гектаров, – после паузы очень тихо ответил капитан.

Председатель побледнел.

– Это ведь больше половины пахотных земель! Это – катастрофа! Колхозу просто не выжить!

Постояв некоторое время молча, обречённо махнул рукой и направился к своему автомобилю. Но, не доходя, остановился, потёр лоб и вернулся к капитану.

– А как тебя зовут, сынок? Владимиром? Так вот, Володя! Что случилось, то случилось! Работу свою вы закончили, а здесь, на Юге России, у нас особое отношение к гостям. Сейчас вы поедете следом за мной, тут совсем недалеко до центральной усадьбы, пообедаем вместе, немного отдохнёте, помоете машину и спокойно отправитесь дальше. И не возражать! В конце концов, я ведь подполковник, хоть и в отставке, так что считайте это приказом!

Стол, накрытый в кабинете председателя на скорую руку со словами: «Чем богаты, тем и рады» – воистину радовал! Чего тут только не было: зернистая икра в хрустальной вазочке, консервированные крабы с надписью «CHATKA» на металлической банке, сырокопчёная «Московская» колбаса. Загадочным янтарём светился в косых лучах проникающего сквозь окно солнца ростовский рыбец, соседствуя с огромным свиным окороком, тускло поблёскивали глянцевыми боками крупные аппетитные помидоры, дразнили запахами специй домашние соления, споря с ароматами свежей зелени.

Когда же умывшиеся и немного отдохнувшие в тени веранды гости уселись за стол, в кабинет внесли большой каравай свежеиспечённого тёплого хлеба и огромную сковороду с жареной на шкварках картошкой.

Кондрат Антонович как радушный хозяин следил, чтобы тарелки молодых людей не оставались незаполненными, сам с удовольствием подкладывал им разную снедь, рассказывая при этом, что многое приготовлено из своих колхозных продуктов по старинным местным рецептам.

Когда председатель распечатал бутылку армянского коньяка «Двин», капитан, улыбнувшись, накрыл ладонью свой бокал.

– Мне, Кондрат Антонович, только минералку, а коллеги мои – люди гражданские, им я не указ!

– Извините, товарищ капитан, Вы сейчас не при исполнении, а у нас есть несколько обязательных для всех тостов, не заставляйте меня, – председатель улыбнулся, – снова применить полномочия старшего по званию, соблюдайте субординацию. Хороший коньяк в небольших дозах никому ещё не вредил. А в качестве первого тоста предлагаю поднять бокалы за мир!

Потом пили за родителей, за советскую власть, за родную Партию, её ленинский Центральный Комитет, за светлое коммунистическое будущее! Выпили, как полагается в мужской компании, за женщин, за любовь и процветание. Потом пили за что-то ещё…

Солнце тем временем давно перевалило зенит, небо за окном, напоминавшее серо-голубое марлевое покрывало, будто напиталось синей краской, тени от деревьев стали длиннее. Пора было собираться в дорогу.

Солдат-водитель, пивший, естественно, только лимонад, отправился за машиной в колхозный гараж, где её уже помыли, и на всякий случай осмотрели слесари.

Гости же шумно и тепло прощались с гостеприимным хозяином. Провожая ребят к двери, председатель придержал капитана за локоть, взглядом попросив того остаться.

Усадив офицера в своё служебное кресло, Кондрат Антонович вынул из сейфа и положил на стол пистолет ТТ в коричневой кобуре и небольшой металлический ящик.

– Послушай, Володя, сынок. То, что я тебе скажу, не достойно коммуниста, но выбора у меня нет. Это оружие наградное, из пистолета никогда не стреляли, и сейчас от нас с тобой зависит, сохраним мы его благородную девственность или нет. Ты же знаешь, и по нашим местам прокатилась война. Видел бы ты, какое печальное зрелище представляло хозяйство, когда я принял его в 1947 году. Я вложил в колхоз всю свою жизнь, опыт, упорство, нервы, здоровье, наконец. Сейчас – это колхоз-миллионер, один из лучших в Российской Федерации, и главное наше достояние – пахотные земли. Ты понимаешь меня, сынок? Если земли заберут, я пущу себе пулю в лоб! Другого выхода я не вижу, ибо в дальнейшей жизни мне места не будет, и смысла жить не будет!

Слушай меня внимательно – в ящике сорок восемь тысяч рублей, это всё, что было в кассе. Деньги большие, но колхоз справится, будь уверен. Вот смотри, я перекладываю купюры в сумку. Я не знаю, что ты скажешь ребятам и как ты решишь эту проблему. Просьба моя проста – одна строчка в рапорте: эти земли не годятся под полигон! Итак, у нас две чаши весов: на одних моя жизнь, на вторых эта самая фраза! – дрожащим голосом произнёс председатель.

Капитан сидел, опустив голову. Когда он поднял её, в глазах стояли слёзы.

– Товарищ председатель, Кондрат Антонович! – голос военного стал внезапно хриплым. – Я, я… – только и смог выдавить он из себя. Порывисто встал, не глядя на председателя, поднял за обе ручки сумку с деньгами и быстро вышел из комнаты.

Через пять дней команду «маркшейдеров» можно было наблюдать в ресторане ялтинской гостиницы «Ореанда-Интурист». Одетые по последней моде молодые люди удобно устроились на мягких стульях за роскошно сервированным столом в углу зала.

Лёгкий ветерок теребил шторы на окнах, принося извне пряные запахи цветов и морской соли, смешивавшихся внутри помещения с ароматами женских духов и виргинского табака.

Потягивая из узких высоких бокалов коллекционное шампанское «Новый свет», друзья неспешно переговаривались друг с другом, не забывая при этом разглядывать красивых, стильных девушек, коих достаточно много собралось в этот летний вечер в престижном заведении популярного курорта, весёлых, кокетливых, готовых к романтическим курортным приключениям.

Самый младший член группы Даур, в недавнем прошлом «водитель-солдат», восхищенно произнёс, обращаясь к «капитану»:

– Да ты гений, Эдик! До сих пор не понимаю, как тебе удалось всё придумать, просчитать и организовать? Ну, с «Козликом» ладно уже, хозяин, я понимаю, мужик надёжный, не проговорится, надеюсь! Да и найти эту лайбу нелегко будет. Но форма, ксивы, теодолит. Откуда? А главное, как уверенно и убедительно ты себя вёл. Чего не скажу о себе. Всё время бздел, а вдруг мусора остановят или, что ещё хуже, военная инспекция. Тогда прощай, любимый институт, и, как поётся в популярной песне: «По тундре, по железной дороге, где мчится ско-о-рый “Воркута-Ленинград”».

– Ой, пацаны, сколько же у нас бабок? Не верится даже. Куплю себе белую «Волгу», экспортный вариант, с никелированными молдингами, чувихи в очередь выстроятся, трусиками голосовать будут. Вот покайфую! – сияя, произнёс Виктор, рыжеватый крепыш, которого все ласково называли Витюлей. – Тост за Эдуарда! Эдо, пьём за тебя. Ты чего грустный сидишь, или уснул? Нам всем, кстати, интересно, как тебе в голову пришла такая фантастическая, но, если подумать, блестящая идея?

– А как думаешь ты, Ованес? – повернулся Ви-тюля ко второму «гражданскому специалисту».

– Чуваки, я, как и все. За Эдика! – с радостью отозвался тот.

Эдуард, действительно сидевший с отсутствующим видом, погружённый в свои мысли, потёр виски, возвращаясь в реальность.

– Спасибо, ребята. А я пью за вас! Складывается, я думаю, прекрасная команда, уверен, у нас прекрасное будущее. За нас, за наши успехи! А на вопросы постараюсь ответить тремя цитатами древнеримского философа Квинтилиана: «Честолюбие само по себе, может быть, и порок, но оно часто является источником достоинства», «Надо развивать ум, читая много, а не многих авторов», «Учиться никогда не поздно».

Это как раз про меня. Я честолюбив, это точно, и стараюсь всегда использовать честолюбие как достоинство. Я вправду много читаю и анализирую именно те книги, которые реально нужны и полезны для дела. И делаю это, то есть учусь, постоянно.

А что касается моего грустного, как сказал Ви-тюля, вида, так оказалось, что ещё я – совестливый. Не могу забыть, как обманул достойного человека, фронтовика. Ведь отец мой, Алмасхан, тоже достойно воевал. И вот получается, что я его, по сути, предал. Так что мне трудновато сейчас, но, ребята, даю слово – я справлюсь.

Видеопросмотр в личном домашнем кинотеатре моего сознания завершился, но никто, образно говоря, не включил свет. Опять щёлкнул пульт, и снова засветился, замерцал виртуальный экран моей памяти. Некто извлек из неё, и запустил очередной ролик.

Скорый поезд «Сухуми – Москва» прибыл на Курский вокзал столицы СССР, как и положено, по расписанию, ранним утром. Проводники тепло прощались с благодарными пассажирами, вагоны быстро пустели, когда на перроне появились трое хорошо одетых молодых людей. Разделившись у поезда, они заходили в вагоны и просили у проводников никому не нужные уже билеты.

Я и сейчас хорошо помню небольшие эти прямоугольники из жёлтовато-серого плотного картона, на которых были просечены и читались на просвет все данные: номера поезда и вагона, место в купе, и дата отправления. Проводники отбирали их у пассажиров и складывали в специальные холщовые сумки с ячейками. По окончанию рейса билеты возвращали тем, кому они были нужны для отчёта, а остальные, я думаю, просто выбрасывали.

Если у отдельных проводников возникал в тот день из чувства любопытства вопрос к кому-то из необычных визитёров, а зачем тому нужны недействительные уже билеты, да ещё и в большом количестве, хорошо воспитанный юноша с удовольствием объяснял, что он, мол, представитель футбольной команды «Токтогула», которая проводила в Абхазии серию товарищеских матчей. Так сложилось, что спортсменов привезли в Москву на автобусах, но для отчета требуются именно железнодорожные проездные документы. Это, по сути, пустая формальность, но её нужно соблюсти.

Проводниками в те далёкие годы служили в основном мужчины, а футбол являлся самым уважаемым и обсуждаемым в республике видом спорта, посему спросить, что это за Токтогула такая, было равноценно признанию в своей полной футбольной некомпетентности, что грозило в перспективе издевательствами и приколами земляков. Проводники уважительно ахали: ну конечно, «Токтогула», кто же не знает, – и с радостью отдавали билеты.

Через несколько минут тройка «токтогульцев» – Даур, Ованес и Витюля, а это были именно они, покинули территорию вокзала с чувством выполненного долга.

Спустя месяц, в последние дни августа, то есть в конце большого курортного сезона, когда южные приморские города массово покидают отдыхающие, связанные так или иначе с началом учебного года, а таких набиралось большинство, разгорались нешуточные страсти вокруг простого, казалось, вопроса: «А как, собственно, уехать домой?»

Ведь в те времена билеты «туда-обратно» не продавали, так что те, обратные, курортникам-дикарям приходилось добывать самим любыми праведными и неправедными путями.

В тот день, как и в предыдущие, толпа жаждущих заполучить заветный картонный прямоугольник осаждала городские железнодорожные кассы столицы Абхазии.

Изнывающие от жары люди терпеливо ждали, когда подойдёт их очередь, хотя общение с кассиром совершенно не гарантировало наличие билетов на нужный поезд, а вернее, на любой поезд в нужном направлении.

И вот тут-то на сцене вновь появились «токтогульцы». Благожелательные молодые люди объяснили стоящим в очереди, что в связи с изменением графика футбольных матчей неожиданно стали не нужны купейные билеты на поезд «Сухуми – Москва» на следующий день. И что они, сотрудники администрации футбольного клуба, уполномочены реализовать данные проездные документы по цене их номинала.

Билетов было много, так что когда до измученных жарой, жаждой и стрессом людей дошёл смысл предложения, они ринулись к спасителям, забыв об очереди и заодно о правилах приличия, оттесняя и отталкивая друг друга. Билеты разлетелись, как горячие пирожки.

Позже стало известно, что подобные события, один в один, произошли у железнодорожных касс в Новом Афоне, Гудауте и Гагре.

Обладатели заветных картонных прямоугольников, которым неожиданно повезло, спешили, не веря своему счастью, обрадовать домочадцев, Они и предположить не могли, какой сюрприз ожидает их на следующий день.

А на следующий день, приехав на вокзал, счастливые пассажиры обнаружили, что их места в вагонах поезда заняты другими, не менее счастливыми людьми, у которых были такие же (ну, или очень похожие) билеты.

Разгорелся невиданный ранее скандал. В конечном итоге на место происшествия прибыли руководители Автономной республики, в том числе все силовики.

Чтобы разрешить сложившуюся драматическую ситуацию, пришлось срочно сформировать дополнительный состав, и вывезти всех обманутых граждан за счёт Министерства путей сообщения СССР.

Расследование ни к чему не привело, хотя к нему был привлечён внушительный десант следователей Генеральной прокуратуры и КГБ. Мошенников так и не нашли, единственное, что было точно установлено экспертами-криминалистами, – на всех билетах после римской цифры VII, что соответствовало июлю, была просечена, при помощи неустановленного устройства, но очень качественно, ещё одна вертикальная полоса, превращавшая VII в VIII, то есть июль в август.

Гениальная в своей простоте идея, я думаю, правда, если не говорить о нравственной стороне операции. Ещё я думаю, что и в ней без труда угадывается авторство известного нам поклонника философа Квинтилиана!

Я сидел в полной тишине, с закрытыми глазами, ожидая следующего сюжета. Но никто не спешил нажимать на кнопки виртуального пульта. Выждав какое-то время, я перехватил инициативу у невидимого режиссёра. Теперь я сам решал, какие именно воспоминания извлекать из архивов памяти и в каком порядке.

Эдика я помню с тех пор, как он появился в нашей школе. Учился я тогда в девятом классе, его же перевели в восьмой, ибо он был младше именно на год. На нового ученика невозможно было не обратить внимания

Было нечто притягивающее, харизматичное в этом подростке. Рослый, на голову выше многих одноклассников, да и старшеклассников тоже, был он спортивного телосложения, хотя спортом не занимался, прекрасно воспитанный, начитанный и доброжелательный. Обладающий недюжинным чувством юмора. Волевое лицо, светлые волосы с необычным медово-рыжеватым отливом и ярко-голубые глаза. Прямо викинг из древнескандинавского эпоса.

Помню, как часто покрывались румянцем щёки учениц старших классов при случайных встречах с Эдуардом на школьном дворе, в спортзале или в буфете. Квинтилиана тогда он ещё не цитировал, а вот Ильфа с Петровым, О. Генри и Ходжу Насреддина – часто и всегда к месту.

Я считаю совершенно естественным то, что мы достаточно быстро подружились.

Школа наша № 3 находилась рядом с городским стадионом.

На стадионе в те годы довольно часто собирались любители поиграть в карты, как говорится, «на интерес». Не профессиональные игроки, каталы, а состоявшиеся, независимые в финансовом плане, взрослые азартные мужчины, получавшие от игры дополнительный адреналин.

Играли в «Буру», «Очко», «Терц». Но наиболее популярной была «Сека». По-разному называли её на просторах огромной страны: «Три карты», «Трилистник», даже экзотически – «Лябляби», но чаще всё же – «Сека».

Нехитрая, казалось бы, игра, немного напоминающая «Покер», зависящая от случайного, механического набора комбинаций всего трёх карт, тем не менее требовавшая от игроков умения, опыта, самообладания, знания психологии. Ведь, помимо везения, важнейшими факторами, сопутствующими победе, являлись именно поведение игрока, умение сохранять внешнее спокойствие, способность блефовать, то есть уверенно играть при высоких ставках со слабой картой, вызывая у противника сомнение или страх, вынуждая того проявлять слабость, уступать напору и сдаваться, пасовать.

«Стадионные картёжники», как мы, мальчишки, между собой называли игроков, являлись на свой турнир два-три раза в неделю, около часа дня и, как правило, в одном и том же составе, хотя, конечно, бывало, что кто-то не приходил или появлялись новые, незнакомые нам персонажи.

Конечно, они представляли для нас интерес, эти самые – интернациональная команда людей, разных по возрасту и профессиям, по мировосприятию и эмоциям. Во время игры эта разница ощущалась особенно ярко. И было очень увлекательно отслеживать поведение каждого игрока, его реакцию, самообладание или, наоборот, повышенную эмоциональность, пытаться анализировать и предугадывать ход событий.

Нам, школьникам, позволялось наблюдать за происходящим вблизи, правда, с тремя жёсткими условиями: в карты не заглядывать, вопросов не задавать и вообще сидеть тихо, будто нас здесь и нет вовсе. Что мы и делали: сидели тихо и наблюдали за поведением игроков и за ходом самой игры.

Поскольку, как уже говорилось, картёжники собирались на стадионе не столько ради денег, сколько в поисках острых ощущений, то особо высоких ставок, как правило, не наблюдалось. Возможность их повышения ограничивалась, по специальной договорённости, перед каждой игрой. Это позволяло избегать ситуаций, когда один из игроков мог задавить других непомерно высокой ставкой, которая оказывалась неподъёмной для партнёров и вынуждала их сдаваться, сбрасывая сильные карты.

Итак, игроки сражались, мы наблюдали, в общем, ситуация становилась привычной, даже рутинной, во всяком случае, какой-то необычный всплеск эмоций не предвиделся.

Однажды на стадионе появился человек, которого раньше здесь никто не видел. В нашем небольшом городе многие знали друг друга, хотя бы в лицо. Но новичок никому не был знаком. Относительно молодой, но с седыми висками, щуплого телосложения, хорошо воспитанный и доброжелательный. Приятные черты лица, застенчивая улыбка, очки в круглой металлической оправе делали его похожим на школьного учителя.

Единственное, что могло вызвать вопросы, так это следы татуировок на руках, на фалангах тонких, аристократических пальцев незнакомца. В те годы никто не увлекался татуировками просто так, баловства ради либо из неких эстетических соображений, как сейчас. Изредка наносили себе специфические рисунки, в виде морских символов, якорей, как правило, бывшие моряки, в память о службе на флоте.

Сомнительной же привилегией наносить наколки на тела пользовалась «зона». Тюрьма или лагерь – вот откуда возвращались бывшие заключённые с рисунками или надписями на коже, выполненными с помощью иголки и туши. Причём сами изображения, их символика несли конкретный смысл и могли подробно рассказать о человеке языком, понятным каждому прошедшему через места не столь отдалённые.

Качество рисунков, как правило, было низким, но иногда на телах зэков наблюдались, можно сказать, шедевры графического искусства.

Думаю, никто на стадионе не знал, что могли означать татуировки на пальцах «школьного учителя», которые к тому же хозяин практически свёл. А то, что осталось, не давало даже представления об изначальном изображении.

Приходил он почти во все игровые дни, садился рядом с картёжниками и с интересом следил за игрой, иногда после её окончания расспрашивая о правилах и нюансах. У меня же возникало смутное чувство, что я уже видел этого человека раньше, но никак не мог вспомнить, где и когда.

Спустя какое-то время новичок, немного смущаясь, попросил принять его в игру. Получил согласие, обрадовался и сел в круг. С тех пор периодически играл, скоро освоился, стал своим в небольшом коллективе «стадионных картёжников». Был нерешительным, чаще проигрывал, чем выигрывал, но всегда небольшие суммы.

Я хорошо помню день, когда Эдуард, подойдя на переменке, произнёс вполголоса мне на ухо:

– Старичок, завтра, после четвёртого урока валим на стадион. Лады? Ованеса и остальных я уже предупредил.

– Валим, так валим. Лады! – в тон собеседнику бодро отрапортовал я, отметив для себя, что вообще-то мы редко планировали что-либо заранее, даже на день вперёд, чаще программа определялась спонтанно. Но предложение друга проигнорировать было нельзя.

Мы ещё играли в футбол одолженным у Тулы мячом, когда стали собираться любители карточного адреналина. Игроки устроились в тени, под импровизированным навесом, мы, как обычно, – рядом. Игра текла в несколько вялом темпе, лишь изредка возникали ситуации, провоцировавшие игроков на всплески эмоций. Наиболее шумно проявлял их, как всегда, таксист по прозвищу Джага.

В те годы в народе были очень популярны индийские фильмы, с участием культового актёра Раджа Капура, в особенности фильм «Бродяга». Эта сентиментальная мелодрама прекрасно встраивалась в южный менталитет местного населения, её многократно пересматривали, растаскивали на цитаты. Так вот, этот самый Джага, имя которого приклеили местному таксисту, был в фильме отрицательным героем, бандитом, главой местных уголовников. Наш земляк-таксист немного напоминал его внешне, но главной причиной, так сказать, обоснованием выбора прозвища, думаю, являлись черты характера: грубость, порой граничащая с хамством, невоспитанность, жадность. Да и внешние его данные не вызывали симпатии: огромная непропорциональная голова, сплошь покрытая иссиня-чёрными кудряшками, не знавшими расчёски, волосатые руки и грудь. Полный рот золотых коронок. Плюс сиплый, низкий, но мощный голос.

Итак, игра продолжалась. Теперь необходимо вернуться к её правилам, смыслу. Комбинацией наивысшего уровня являлся набор из трёх тузов. Ниже шли, по общепринятым канонам, наборы из трёх «картинок»: короли, дамы, валеты. Ну а дальше – остальные карты по ранжиру их достоинства. Некоторые комбинации, к примеру, две или три карты одного достоинства и одной масти, то есть одинакового значения, могли оказаться одновременно у нескольких игроков. Тогда возникала ситуация, называемая секой. В этом случае деньги на кону оставались в игре, карты раздавались заново, остальные игроки, пожелавшие продолжать игру, обязаны были поставить на кон заново. Причём сека могла возникать подряд, что увеличивало сумму на кону и, конечно, разогревала эмоции игроков.

Вот и сейчас сека выпадала пятый раз подряд. На кону скопилась непривычно большая для «стадионных картёжников» сумма денег. Один из игроков неожиданно предложил:

– Такого ещё не было, в смысле бабок на кону и в смысле секи, прёт и прёт. А давайте для фарта поменяем колоду карт на новую. А то эти уже скользкими стали от наших потных рук. Вот попросим пацанву сбегать в магазин «Канцтовары» да и сами чуток передохнём.

Не успел он закончить фразу, как вскочил Эдуард:

– Дядя, я сбегаю, не вопрос.

Получив деньги, исчез со скоростью, не давшей возможности нам, его друзьям, даже предложить сбегать за компанию.

Вернулся запыхавшийся гонец минут через десять, прижимая к груди новую, запечатанную колоду игральных карт в нарядной, блестящей красно-белой упаковке.

Очередь сдавать карты пришлась на «школьного учителя». Он долго перемешивал, неумело тасовал карты, дал «срезать» рядом сидящему игроку, а им оказался Джага, глубоко вдохнул воздух, и приступил к обязанности метчика. На лбу выступил пот, пока он медленно и аккуратно раскладывал карты по кругу перед игроками.

Наконец, все получили свои заветные три листа. Некоторое время ушло на ознакомление с ними. Игроки, пряча, кто как мог, свою нервозность и волнение, долго-долго раздвигали одну за одной игральные карты, эти своеобразные символы Судьбы в бело-красных, элегантных «рубашках».

Теперь все взгляды были устремлены на Джагу, первое слово было за ним. Насупившись и пыхтя, таксист всё ещё не решался посмотреть третью карту. Пот стекал по его потемневшему лицу, на рубашке расплывались пятна влаги. Наконец, он открыл все три карты, долго смотрел, не мигая, затем, сдвинув, аккуратно положил перед собой, прижав для гарантии камнем. Запустил руку в карман брюк, выудив полную пригоршню мятых купюр. Дензнаки в основном были фиолетового цвета. Двадцатипятирублёвки, или, как их называли с уважением, четвертаки. Очень даже большая по тем временам сумма, если не забывать и о немалых деньгах, уже лежавших на кону.

Кто-то попробовал робко возразить, что, мол, давить ставками нельзя… В ответ раздалось рычание Джаги:

– Сегодня договорённости не б-было! (И, как ни странно, на самом деле именно в этот день не было).

Игроки, один за другим с неудовольствием, ворча, сбрасывали карты. Пока очередь не дошла до «учителя». Побледневший человек в круглых очках долго сидел молча, держа двумя руками на уровне груди магические листочки тонкого глянцевого картона.

– Братуха, проснись! Или ты перепутал карты с шахматами? Играешь? А может, и не надо рисковать. Зачем? – просипел неожиданно Джага со злорадством в голосе.

Его партнёр сбросил оцепенение, испуганно посмотрел на волосатого бузотёра, вынул бумажник, пересчитал его содержимое, затем снял с руки часы и выложил вместе с деньгами на кон. Джага отрицательно покачал головой. Тогда его визави перекрестился, снял с шеи массивный золотой крест на толстой, итальянской вязки цепи и присоединил его к ставке. Таксист, немного подумав, махнул рукой, что означало, что он согласен и можно открываться.

Сам же откинул камень, картинно вскинул руку с картами, а затем не без театральности положил все три рядом, лицом вверх. А уже потом, выждав паузу, явно наслаждаясь эффектом, снисходительно произнёс:

– Братишка, я не злой человек! Я же тебе советовал не рисковать! Но ты не послушался.

А эффект на всех присутствующих его карты, безусловно, произвели. Три короля!

Комбинация почти всегда выигрышная! Ибо перебивается только тремя тузами! Но подобное случается в игре крайне-крайне редко.

Джага протянул, было, руку к достаточно внушительной кучке дензнаков различного достоинства. Кучка была увенчана ручными часами и бликующим на солнце крестом. Под аккомпанемент ахов, охов и эмоциональных комментариев игроков и зрителей дрожащими руками рядом с картами таксиста выложил свои карты «школьный учитель», о котором ошарашенная публика на несколько секунд как бы забыла.

Полная тишина будто опустилась… да что там опустилась – обрушилась внезапно на стадион, на весь город, а может, и на всю планету! Как каменные изваяния, застыли все участники и свидетели происходящего. Думаю, если представить, что в тот момент на футбольное поле приземлился бы инопланетный космический корабль, вряд ли бы его сразу заметили!

Все, как загипнотизированные, устремили немигающие взгляды свои в одну точку, именно туда, на карты человека со следами татуировки на пальцах.

Ибо это были ТРИ ТУЗА!!! (Я даже запомнил – два чёрных: пики и крести, и один красный – червовый).

Почему-то первое, что пришло на ум, так это морская волна. В детстве мы были безрассудны и дерзки. Купаться в шторм было делом привычным. Я хорошо помню удивительное состояние моря в момент, когда вода после мощного удара, после штурма откатывается назад. Теперь ей необходимо время, чтобы накопить силы. Совсем недолго вода кажется материей почти статичной, медлительной, но внутри этой живой исполинской массы идут мощнейшие, скрытые от глаз процессы. Вода медленно поднимается, формируя новую волну, всё выше и выше. Вот уже виден её шипящий пенный гребень. Ещё доля секунды… и очередной водяной вал со страшной силой обрушивается на берег, круша и перемалывая всё на своём пути!

Вывел нас из ступора неожиданный протяжный паровозный гудок. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что звуки эти доносятся не со стороны железнодорожной эстакады, что было бы объяснимо, а исторгнуты ртом (или чревом) таксиста Джаги. Удивительно, как удалось ему добраться своим сиплым низким голосом до высокого регистра, почти до фальцета?

Спустя мгновенье тот же рот исторг, но уже в привычной звуковой тональности поток отборного мата.

– Суки! Падлы! – таксист орал, как обезумевший, грозно размахивая волосатыми, мокрыми от пота руками. – Шулеры, мать вашу! Подстроили! Порежу всех, порву на части! Фраера, что ли, безродного нашли? Проклянёте день, когда вас мама родила!

Истерику эту остановил один из игроков, пожилой мясник. Я не знал его имени, ибо все обращались к нему по отчеству, подчёркнуто уважительно: «Ингиштерович». Он действительно пользовался большим уважением в городе: спокойный, доброжелательный, умудрённый жизненным опытом, справедливый человек.

– Поберегись, Джага! Не давай волю языку своему, – негромко, но жёстко произнес старик. – А то как бы не пришлось ответить за свои слова, если они вылетят за пределы стадиона. За это ведь с тебя могут строго спросить. Чем ты недоволен? Заменить колоду предложил я, пацан принёс новую, запечатанную, из магазина. Сдавал, как и положено было, человек, научившийся играть в карты всего пару недель назад, срезал ты сам. Так кого ты обвиняешь в шулерстве?!

Таксист обвёл всех присутствующих мутным взглядом, повернулся и молча направился к воротам, понуро опустив плечи.

– Вас же, ребята, убедительно прошу не выносить эту историю за территорию. А лучше вообще её позабыть! – эти слова Ингиштеровича были обращены, по сути, ко всем присутствующим, но, произнося их, он смотрел на нас, школьников.

Конечно, чего греха таить, первое время нелегко было удержать внутри себя эмоции, которые рвались наружу, и не проболтаться об увиденном и услышанном на стадионе. Но мы оказались на высоте, так что даже в микроскопических дозах информация наружу, в окружающий мир, так и не просочилась!

С Эдуардом в школе мы общались каждый день, но и между собой тема происшествия на стадионе не обсуждалась, ибо находилась под негласным табу.

Спустя примерно неделю он спросил вдруг о моих планах на воскресенье. Узнав, что я свободен, неожиданно пригласил на хачапури.

– Встречаемся в два часа у Горсовета. Хлеб-соль отвечаю я.

На встречу Эдо явился в компании Ованеса и Виктора, своего друга из другой школы, и, как говорится, при полном параде: в новеньких джинсах, клетчатой американской ковбойке, из нагрудного кармана которой выглядывала пачка сигарет «Кэмел», в модных солнцезащитных очках.

В те годы в городе проживало приличное количество репатриантов. Они регулярно получали посылки от родственников из-за рубежа, ну, и немного приторговывали дефицитом. Правда, цены у них кусались, но это, извините, уже другая тема.

Остановив властным жестом такси, Эдуард скомандовал водителю: «В Новый Афон!» Добравшись до места назначения, мы расположились под навесом на открытой площадке ресторана в самом центре большого пруда. День выдался нежаркий – весна ведь ещё не закончилась, со стороны моря дул лёгкий бриз, вокруг, словно парусные каравеллы, не спеша скользили по глади пруда гордые белоснежные лебеди… Идиллия, да и только!

Со стороны, без портфелей в руках мы смотрелись вполне себе взрослыми молодыми людьми! А этот рослый викинг в фирменных очках легко сошёл бы за студента старших курсов. Поэтому, когда помимо различной снеди он заказал две бутылки шампанского, у официантки, я думаю, не возникло и тени сомнений по поводу нашего возраста.

Пока Виктор с Ованесом ненадолго отлучились, я не смог отказать себе в удовольствии полюбопытствовать:

– Эдо, братишка! – вкрадчиво начал я свой допрос. – Ведь сегодня не день твоего рождения? И, к примеру, о помолвке твоей я тоже ничего не слыхал! Может, твой канадский дед оставил тебе наследство? Что именно мы отмечаем?

– Всё может случиться в жизни, – в момент мой друг подхватил заданный смешливый формат разговора, – но ни канадский, ни американский, а вернее, ни один из моих дедов – ни сухумский, ни гудаутский наследства мне не отписывал. Это дядька мой двоюродный подогрел слегка, отслюнил, так сказать, немного бабок от щедрот своих. А что отмечаем? Да так, небольшое удачно завершённое мероприятие. Если честно, я ограбил банк! Ты же видишь мою ковбойскую одежду? Помнишь бессмертную фразу бандита Калверы: «Банки в Техасе могут грабить только техасцы». Вот я и купил подходящие шмотки, смотался в Техас и ограбил банк! Такие вот дела, Сотеро, мой лучший друг!» – закончил Эдик свой монолог очередной цитатой из популярного фильма «Великолепная семёрка».

Хорошо, подумал я, иметь такого дядь…, но непроизнесённое слово вдруг застряло в горле, мешая дышать, я машинально вскинул руки, и именно это помогло мне вдохнуть воздух. Всё длилось, наверное, пару секунд, Эдик занимался распечатыванием бутылки шипучего напитка и ничего не заметил.

Какие-то путаные мысли, былые попытки анализа тех или иных событий и ничего не значивших вроде бы слов и фраз, обрывки неясных воспоминаний покоились в недрах моей черепной коробки. Как вдруг всё это – бессистемный и бессвязный набор непонятно чего – пришло в движение.

Меня будто осенило. И как кусочки цветной смальты, выложенные умелой рукой художника, превращаются в чёткие изображения на мозаичных панно, так и передо мной отчётливо возникла картина, выложенная из мелких фрагментов моей памяти. И многое встало на свои места!

Дядька!!! Ну конечно – дядька! Как же я сразу не вспомнил?! Ведь «школьного учителя» я видел на фото в доме Эдуарда пару лет назад. Он стоял там в компании нескольких мужчин, одетый, как и почти все остальные, в блестящую, видимо, шёлковую, полосатую пижаму, без очков, в кепке-«аэродром».

Увидев, что я смотрю на фотографию, Эдик тогда сказал:

– Это лагерное фото, там мой дяхоз, второй слева, его называют «Золотые ручки», ибо творит он своими руками неимоверные чудеса с игральными картами, нет ему равных в этом деле.

И сотворить очередное карточное, банальное в общем, чудо, не составило для Мастера особого труда. Тем более что – а сейчас это было ясно как дважды два – операция «Сека» готовилась заранее и была разыграна по нотам, хотя теоретически что-то могло бы пойти и не так.

Стало понятным поведение Эдуарда, изначально проявившего повышенный интерес к стадионным «турнирам», его неожиданная активность в доставке новой колоды карт (кто теперь знает, откуда он её принёс?). И самое главное – сокрытие родственной связи со «школьным учителем».

Связав все нити своих размышлений в один узел, я предположил, что предыстория карточного развода могла выглядеть примерно так: племянник рассказывает недавно освободившемуся дяде о карточных баталиях на стадионе, и дядя предлагает план по отъёму чужих денег проверенным способом. Очень даже правдоподобно и логично!

Лишь спустя много-много лет я случайно узнал правду! И правда эта меня, взрослого, достаточно опытного человека, шокировала даже тогда, когда, казалось бы, я научился принимать жизнь в самых разных её проявлениях достаточно сдержанно.

Так вот, та самая операция «Сека» была задумана, подготовлена, просчитана во всех мелочах и нюансах моим школьным другом Эдуардом. И именно он, как опытный режиссёр, распределял роли, где главная, естественно, досталась родственнику, но не по зову крови, а исключительно из-за уникального таланта дяди!

В детстве и юности время течёт медленно, по крайней мере, так казалось нам. Но и остановить его невозможно. Вот остался позади прекрасный, весёлый и романтический выпускной школьный вечер, разъехались повзрослевшие юноши и девушки по городам и весям поступать в вузы. И я укатил в Москву, успешно сдал экзамены и был принят в Московский технологический институт.

Эдуарду же предстояло проучиться ещё один год в школе.

Когда же через год я приехал домой на первые студенческие каникулы, с Эдиком мы разминулись, ибо теперь поступать уехал он. Увиделись мы только в самом конце лета, когда он вернулся из Тбилиси со справкой о зачислении на физико-математический факультет Тбилисского университета. В тот год в разные вузы Тбилиси поступили Ованес и Виктор.

Студенты обычно на каникулах собираются под сенью родительского крова в благодатном нашем курортном городе, но в студенческие годы летом я почти не встречал ни Эдуарда, ни его друзей. Это было немного странно, но тогда популярным у молодёжи делом было участие в студенческих строительных отрядах. Записывались в них обычно в поисках романтики, ребят привлекали новые края, жизнь в палатках, песни под гитару у костра, да и деньги, достаточно приличные, можно было заработать на стройках где-нибудь в Сибири или на Байкале. И в конечном итоге я предположил, что и троицу моих друзей увлекла жажда перемен, волнующих открытий, тяга к приключениям.

Так сложилось, что пути наши разошлись надолго.

За стенами аэропорта творилось нечто невообразимое. Уже несколько часов подряд сильный дождь, почти ливень неиссякаемым монолитным потоком низвергался с небес и, судя по всему, не думал прекращаться, периодически атакуя крыши домов некрупным, к счастью, градом. Там, наверху, в невидимых небесах, что-то ворчало и стучало в огромный барабан, время от времени здания сотрясались от мощных раскатов, сопровождаемых яркими вспышками, будто поблизости била крупнокалиберная артиллерия.

Улететь из КавМинВод в ближайшие часы было делом совершенно нереальным. И факт этот представлялся мне крайне печальным. Командировка в Кисловодск завершилась, мы с моим шефом Михаилом сидели в аэропорту с утра в лёгком похмелье после вчерашних проводов, устроенных принимающей стороной, без денег, если не брать в расчёт мелочь на метро в наших карманах (в те годы авиапассажиров бесплатно возили на автобусах от московских аэродромов до городского аэровокзала).

А тут ещё этот нескончаемый ливень, полное отсутствие информации, переполненный пассажирами гудящий зал ожидания, острое чувство голода, да ещё и «сушняк» во рту. Людей спасал буфет, у предусмотрительных был при себе сухой паёк, все вокруг что-то жевали и чем-то запивали, для нас же ситуация складывалась почти по Высоцкому: «Мимо носа носят чачу, мимо рота алычу».

Дождь начал стихать только к полуночи, прекратилась и небесная канонада, но это ничего не значило, ибо аэропорт всё еще был закрыт, следовательно, наши мучения продолжались.

Я пытался, сидя в жёстком металлическом кресле, принять мало-мальски удобную позу, отгоняя назойливые видения тарелок и блюд с разнообразной едой, возникающих с пугающей реальностью, стоило только опустить веки. У меня это почти получилось, я засыпал, когда уши мои уловили чей-то негромкий разговор.

Не могу сказать точно, что именно привлекло моё внимание, но ведь что-то заставило меня широко раскрыть глаза и прислушаться к диалогу двух мужчин, ловя каждое произнесённое слово или фразу. Собственно, сейчас я слышал уже монолог. Изначальная тема разговора была мне не ясна, тот, кто говорил, скорее всего объяснял что-то своему собеседнику, а возможно, и наставлял того, цитируя, очевидно, для большего эффекта мыслителей древности.

– Видишь ли, – звучал хорошо поставленный бархатный голос, – «Величайшее из достижений оратора – не только сказать то, что нужно, но и не сказать того, что не нужно». Ты просто обязан всегда это помнить. И ещё: «Главное в ораторском искусстве состоит в том, чтобы не дать приметить искусства»! Ты, правда, не оратор, но в остальном эти слова словно для тебя были написаны.

Отточенные фразы плыли над затихшим залом ожидания, как запущенные из лука стрелы, только как будто в замедленной киносъёмке, и исчезали, растворяясь в воздухе.

Автора первой цитаты я не знал, но вторая точно принадлежала Квинтилиану.

Собеседники стояли в нескольких метрах от нас, тот, кто сейчас говорил, – спиной ко мне. Высокий, широкоплечий, светловолосый. Лица его я не видел, но стоило мне посмотреть в его сторону, он словно почувствовал затылком мой взгляд и резко обернулся.

О, Небеса!!! Это же – Эдуард, Эдо!!!

Миша, мой внезапно проснувшийся от шума начальник, с удивлением глядел осоловевшими глазами, не понимая, с какой такой радости меня тискает в объятьях незнакомый блондин.

Собеседник Эдуарда куда-то исчез, нас же с шефом, спустя несколько мгновений, мой школьный друг, чудеснейшим образом встреченный в аэропорту Кавказских Минеральных Вод, обняв за плечи, увлёк на второй этаж зала ожидания.

Сказать, что очередь в буфет была длинной, значит не сказать ничего.

Эдуард, решительно отодвинув мешавшую подойти к стойке даму в соломенной шляпе, не обращая внимания на обречённо стоявших шеренгой измученных ожиданием авиапассажиров, начальственным тоном, каким обычно отдают приказы подчинённым, отчеканил буфетчице:

– Татьяна, у меня гости.

Удивительно, но никто в очереди не возмутился, не высказал обид или претензий.

Через несколько минут стоячий столик, за которым устроилась наша троица, был заставлен изысканной едой. Чего тут только не было: нежнейшая ветчина, салат «Оливье», чёрная и красная икра на половинках яиц, рыбное ассорти, в котором желтоватый маслянистый осетровый балык живописно соседствовал с малосольной розовой сёмгой, ростбиф, печёные пирожки с мясом… Плюс три запотевшие бутылки «Советского шампанского». Честно говоря, такого ассортимента яств не могло нарисовать даже моё подстёгиваемое голодом воображение, посылавшее мне совсем недавно одну виртуальную кулинарную картинку за другой.

Глядя на моего начальника, легко было предположить, что тот ещё до конца не понял – всё происходит во сне или наяву? А если наяву, то что именно происходит? Он беспокойно переводил взгляд с меня на Эдуарда, с моего друга на блюда с едой, то принюхиваясь, то неловко шевеля пальцами, будто намереваясь пощупать Эдика, дабы убедиться, что перед ним человек во плоти, либо ущипнуть самого себя, проверив, не продолжает ли он всё ещё спать!

Но сейчас, честно говоря, мне было не до моего славного шефа! Я молча выложил на тарелку гору разнообразных закусок, слегка хлопнул его по плечу и шепнул:

– Ешь, пожалуйста!

Долго упрашивать Михаила не пришлось. А большой фужер холодного шипучего напитка, выпитый за встречу, а именно таким был тост Эдуарда, я думаю, навёл моего начальника на мысль, что в принципе-то жизнь, порой, совсем неплохая штука.

И я тоже ещё не полностью принимал реальность происходящего. Огромное количество вопросов крутилось в возбуждённом моём сознании, требуя озвучки, расталкивая и оттесняя друг друга на пути к языку.

– Эдо, сколько же лет мы не виделись? Лет восемь, не меньше! Почти никакой информации о тебе? Где ты? Чем занимаешься? Как поживают ребята, Витюля и Ованес, видитесь ли вы? И что делаешь здесь ты?

Эдуард с улыбкой слушал меня, одновременно разливая по бокалам шампанское.

– Целый ворох вопросов, однако. Постараюсь ответить. Да, именно восемь лет прошло с момента последней нашей встречи. За это время я с отличием окончил университет, ты ведь знаешь – я физик. Вот физикой этой самой и занимаюсь. Здесь в командировке. Пока ещё не женат, в отличие от тебя, о тебе я всё же, как видишь, кое-что знаю. Ребята тоже успели получить, как мы иногда шутим, «верхнее» образование. Тоже ещё не женаты. Вижусь ли с ними? Да, и достаточно регулярно, даже принимаем участие в некоторых совместных проектах, несмотря на разные профессии! И очень успешно, надо сказать, ибо относимся к работе очень серьёзно! «Только глупые отдают всё время порокам, сну и ссорам, мудрые же – наукам, знаниям и заботам о здоровье». При этом и мудрым не чужды обычные человеческие радости!

Ну, вот и тост очередной родился! За друзей!

– За друзей! А чью цитату ты привёл сейчас? Опять древние римляне?

– О нет, Володя. Это Восток! Мы же с тобой люди восточные.