Мой замечательный грузин

От Гори до Тифлиса

Молодой Сталин и его любимая книга юности

Утреннее солнце осторожно влезло в маленькую комнатку через небольшое окно, затянутое двойной марлей от мух, осветило белёные мазаные стены и дверь, справа от которой на железной кровати спал мальчик лет тринадцати, не больше. Над его изголовьем висела икона с ликом Спасителя и маленькой лампадкой. На полу лежала книга с вложенной вместо закладки соломинкой. За окном одиноко кричал чей-то петух, то тут, то там слышался хриплый сонный лай собак. Громко замычали коровы, которых погнали пастухи курды в общее стадо под звон колокольчиков через мост, на пастбище к крепости Горисцихе. И наконец ухо уловило громкий голос старой тётушки Додо и скрип телеги дяди Резо, её мужа, на которую тот грузил товар для тифлисского рынка. Пятница.

Дверь комнаты отворилась, и в неё осторожно вошла женщина лет тридцати с небольшим. Её звали Катерина, по паспорту, а соседи величали просто Катеван или по-свойски – Кеке. На ней было чёрное платье, а чёрный платок на её голове был так органичен, что казалось, он к ней прирос. Она носила траур по умершему первенцу Мишико и второму ребёнку Гиви. Катеван подошла к спящему мальчику. Он у неё родился такой слабенький и болезненный, и она боялась, что он тоже умрёт, да ещё не крещёным, но Бог миловал. Она тронула его за плечо.

– Сусик, вставай.

Мальчик открыл глаза, удивлённо уставился на мать.

– Уже?

– Отец Чарквиани принёс письмо в духовную семинарию. Чтобы тебя приняли как лучшего выпускника нашей приходской школы. Вставай, вставай, сынок. Дядя Яков уже фаэтон прислал с кучером.

Сосо в одно мгновение спрыгнул с кровати с радостным криком: «Ура! Мы едем в Тифлис! Тифлис! Тифлис! Тифлис! Я люблю этот город!». Он вдруг неожиданно умолк и обратился к матери с вопросом:

– Кеке, а не получится так, что отец снова меня похитит и засунет на эту вонючую фабрику? Как я тогда буду учиться?

– Не бойся, мой хороший. Он тебя больше не тронет. Он от нас отрёкся. Он для нас теперь чужой. Слава богу, дядя Яков не даёт нам по миру пойти с протянутой рукой.

– Мне страшно, Кеке, – тихо прошептал Сосо и прильнул к матери. – А как ты здесь будешь без меня, совсем одна? Кто тебе будет помогать, Кеке? – спросил он её.

– За меня не беспокойся, мой родной. Здесь я не одна, здесь мы как одна семья, все мне помощники и друзья. Кеке нужна всем, глядишь, и мне помогут, если будет нужда. Ты, главное, учись, сынок, хорошо, а когда станешь епископом, я буду самой счастливой мамой на свете…

Она наклонилась и нежно поцеловала его волосы.

Провожали Сосо всем двором и всей школой, надавали всякого снадобья. Сосо видел, как купец Яков Эгнатошвили, борец, владеющий несколькими харчевнями, которого знала вся Грузия, незаметно сунул матери деньги, а отец Георгий всплакнул, сожалея, что потерял лучшего певца церковного хора.

Тифлисская духовная семинария находилась в самом центре города на Эриванской площади. Она была построена в 1838 году швейцарскими архитекторами – братьями Джованни и Джузеппе Бернардацци. Ещё совсем недавно нашим современникам это здание было известно как Государственный музей искусств. Это название оно получило в 1950 году. А до революции это была престижная гостиница «Царские номера». Но сейчас оно вновь соответствует своему первоначальному предназначению. Это духовная семинария.

Однако обратимся к истории и вернёмся в тёплый летний день 1894 года, когда на проходной семинарии появилась наша героиня Катерина Джугашвили. Женщина, одетая во всё чёрное. С ней был подросток, одётый в тёмные штаны и такую же тёмную куртку поверх серой рубашки. На нём были новые чёрные ботинки, левый из которых жутко натирал ногу, а на голове – гурийская войлочная шапочка. Мальчик вертел туда-сюда головой, оглядывая уже знакомые дворцы, большие дома, и фаэтоны, и красиво одетых людей: в Гори всё совсем не так. «И одеваются не так красиво», – думал он.

Мать тем временем объясняла охраннику, что она приехала по протекции настоятеля храма Пресвятой Богородицы отца Георгия к архимандриту Серафиму, который должен их ждать.

– Понятно, понятно, – недовольно фыркал охранник, открывая журнал посещений. – Фамилия?

– Джугашвили, – ответила она. – В девичестве Геладзе.

– Этого не надо.

– Год рождения?

– 1860.

– Откуда?

– Горийский уезд.

– Сословия какого будете?

– Так, из крестьянского будем.

– Зачем приехала?

– К батюшке вашему архимандриту Серафиму по протекции от отца Георгия, – сказала она громко.

Охранник поднял глаза. Он был, скорее всего, отставной нижний чин. На него смотрели жёсткие карие глаза молодой симпатичной женщины, готовой порвать всех, кто встанет на её пути к заветной цели.

– Извините, сударыня, – сорвалось с его языка, – только заступил, ещё не разобрался.

Она жестом успокоила его.

– Ничего, дорогой, мы не спешим.

– Мальчик кто будет?

– Иосиф, сын мой, 15 лет.

– Что-то мелковат он для 15 лет, – усомнился охранник и позвонил в колокольчик.

Услышав это, Сосо насупился, сжал кулаки, набрал полные лёгкие воздуха и, выражая своим видом несогласие с охранником, выпалил:

– Большие – да дурные, а маленькие – удаленькие!

Тут же прибежал дежурный семинарист. Охранник вручил ему записку.

– Бегом к отцу Серафиму. Скажи, к нему пришли по протекции.

Он вышел из-за стола, и только тут Кеке увидела, что он на одной ноге. Вместо второй к культе была приторочена кожаным ремнём деревянная ступа. Увидев смущённое лицо Кеке, он грустно объяснил:

– Под Ахалцихом осколками посекло, врачи решили отнять. Сказали, от гангрены сгинёшь, если не дашься. А кому я такой нужен! Вот и остался здесь. Служу на воротах.

– Главное, что живой! – подбодрила его Кеке.

Прибежал посыльный и, задыхаясь, объявил скороговоркой:

– Вас ждут.

Он проводил Катерину и Сосо к Его преподобию в кабинет. Архимандрит вышел навстречу из-за стола и подошёл к ним. Она припала на колено и поцеловала руку. Сосо поцеловал тоже.

– Наслышан, наслышан о вашем вундеркинде.

– Это кто? – не поняла Кеке.

– Широко образованные люди. Талантливый ребенок в данном случае, – пояснил священник.

Катерина покраснела и согласно кивнула головой.

– А что же ты такой маленький и щупленький, дорогой Иосиф? И что у тебя с рукой?

– Под фаэтон попал пять лет назад. Косточки вот здесь, – она показала на руку сына в районе локтя, – плохо срослись.

– Я смотрю, он у вас и прихрамывает.

– Опять фаэтон. Два года назад. Но тут всё хорошо. Полгода лечились здесь, в Тифлисе, и сейчас почти не хромаем.

И тут выпалила, что привезла с собой подарки.

– Вот это вам, святой отец. От всего сердца. – И она протянула ему баул с подарками.

– Ладно, ладно. Давайте документы и рекомендательное письмо.

Он взглянул на бумаги, потом на Иосифа.

– Ты смотри, лучший ученик школы. Молодец. А вы в курсе, что здесь надо платить за каждый год обучения?

– Я готова, святой отец. Я всё готова сделать ради того, чтобы мой Сосо стал священником.

– А он хочет? – строго спросил отец Серафим.

– Очень хочу, – серьёзно ответил Сосо. – Хотите, я вам наизусть Евангел…

– Не нужно, – остановил его Серафим. – У меня сомнений нет! – И, помолчав, продолжил:

– Ладно, за вас столько людей просило. Я бы и без них допустил его к экзаменам. Вижу, умница. Послезавтра первый экзамен – Слово Божие. Потом математика, грузинский и русский. Если сдашь на отлично, будете платить половину: 20 рублей вместо 40 в год. А если будешь круглым отличником, то за тебя будет платить церковь. Храни вас Господь, раба Божия Катерина, – сказал Серафим и перекрестил её и Сосо крестным знамением. – Абитуриента Джугашвили проводят, а вы… У вас есть где остановиться?

– Есть, у нас родственники здесь недалеко. В Гардабани живёт брат двоюродный, Сандро.

– Хорошо. Внизу зайдите в канцелярию и внесите в кассу три рубля пятьдесят копеек. Неделю, на время сдачи экзаменов, Сосо будет жить вместе со всеми. Это на кормление и проживание.

Екатерина вышла от отца Серафима окрылённая. Она не сомневалась, что её Сусик сдаст все экзамены на отлично.

Закончив с формальностями, она села в фаэтон, который выделил ей Яков на всё время поездки в Тифлис, и направилась к родственникам. По дороге она расслабилась и в полудреме, как наяву вдруг увидела, как приехал из Тифлиса её муж Бесо и категорически заявил:

– Мой сын пойдёт в школу только через мой труп. Сапожнику школа ни к чему.

– Я всегда мечтала, чтобы мой сын стал епископом, – возразила она в бешенстве, чувствуя, что сейчас её никто не остановит. Она или умрёт, или решит этот вопрос раз и навсегда!

– Нет! – дико заорал он. – Этому не бывать! Я вас заставлю слово отца уважать!

Он был страшно пьян.

Они начали драться, он бил её ногами, таскал по полу за волосы, орал на неё матом на весь дом. Испуганный Сосо забился под кровать и трясся там от ужаса.

Неожиданно в дом ворвался дядя Яков. Он услышал с улицы крики Кеке и заподозрил неладное. Он схватил Бесо сзади и повалил его на пол. Кеке, вырвавшись из рук мужа, схватила кухонный нож и двинулась на Бесо.

Яков, державший Бесо со скрученными за спину руками, буквально заорал:

– Стой! Кеке, подумай о сыне!

Только это её и остановило.

Бесо собрал какие-то свои пожитки. Кеке ему помогла. Он зло выругался и вышел во двор.

– А с тобой, сучка, – сказал он Кеке, – мне теперь всё понятно. Ни копейки ты от меня больше не получишь. Тебя есть кому кормить.

А утром Катерина отправила своего Сусика в школу, чистеньким и нарядным. Однако радость была недолгой. Прошло две недели, и однажды соседи принесли её сына без сознания – его сбил фаэтон. Она очень волновалась из-за травмы, полученной её мальчиком, главным образом потому, что это может повредить его церковной карьере.

– Когда ты станешь священником, как же ты будешь держать чашу, сынок, для причастия? – спросила она его.

– Не волнуйся, мама, – ответил он. – До того, как я стану священником, рука заживет, и я смогу держать хоть всю церковь на своей руке.

Колёса фаэтона монотонно стучали по мощёной мостовой, а Катерина всё вспоминала и вспоминала, как однажды её сын пришёл домой с разбитым носом и твёрдо сказал матери:

– Кеке, никогда на людях не называй меня Сусиком. И дома постарайся тоже этого не делать. Если не перестанешь, я уйду из дома.

Она так перепугалась, что три ночи не могла спать. Оказалось, что соседский мальчишка назвал его так, насмехаясь как бы над маленьким его ростом. Сам он был заметно здоровее Сосо. Завязалась драка. Они дрались так долго, что здоровяк Симон сдался и поклялся больше его так не называть. А победитель гордо поднял вверх правую руку и сказал всем собравшимся пацанам:

– Прошу всех, кто считает меня своим другом, отныне звать меня Коба. Это имя моего любимого героя. Кто не хочет, я готов драться.

Откуда ей было знать, что соседский мальчишка Симон вскоре станет зваться Камо и на долгие годы станет другом её любимого Сусика?

Она ехала и говорила себе: «Спасибо Господу нашему Иисусу Христу. Если бы не твоё божественное участие, разве бы я смогла спасти своего сына от этого ирода рода человеческого (мужа её – Бесо)?». А дело было так. После того, как Сосо попал второй раз под фаэтон за год до окончания школы, случилось невероятное. Отец дождался, когда у мальчика заживёт нога, выкрал его и отвёз в Тифлис. Теперь Бесо и сын вместе трудились на Адельхановской кожевенной фабрике за мизерный заработок в залитом водой помещении, освещённом керосиновыми лампами, с испарениями от дубившейся кожи, которая пахла как экскременты. От этого смрада тошнило и взрослых, и детей. Сосо жил в одной комнате с отцом в рабочем районе Авлабари. На работу ходил через мост мимо Метехской крепости. Ему приходилось носить башмаки с фабрики в магазин-склад на базаре возле Эриванской площади.

В Гори в училище все были ужасно расстроены потерей Сосо. Но больше всех переживала мать. Она подключила всех своих знакомых, чтобы вызволить сына. Эта гордая красивая женщина приехала в Тифлис, заручившись поддержкой учителей, отца Чарквиани, купца Якова Эгнаташвили и других. Даже экзарх грузинской православной церкви, услышав эту историю, предложил устроить Сосо в церковный хор. Но Катерина была непримирима. Сосо очень хотел вернуться в училище в Гори. Священники возвратили его Кеке. Бесо второй раз поклялся больше не давать семье ни копейки и вычеркнул её из своей жизни.

А Сосо вернулся в училище, где его возвращению все были очень рады. Но справедливости ради надо сказать, что не все. Дело в том, что юный Сосо, как и все его товарищи по училищу, разделял ненависть к новым русским порядкам, введённым царём Александром III, которые запрещали общение на родном языке, ввели палочную дисциплину, жёсткие меры контроля над учащимися. Особенно свирепствовал учитель по фамилии Лавров. Видя, что Сосо пользуется авторитетом среди учеников, он решил сделать Джугашвили своим заместителем и требовал стучать на товарищей. Это Сосо взбесило. Он договорился со старшими парнями, пригласил Лаврова в пустой класс, где его уже ждали, и пригрозил ему, что опозорит на всю страну, если тот продолжит свои издевательства над учениками. И посоветовал чистосердечно покаяться. Лавров на долгие годы притих и впоследствии вообще исчез из преподавательского поля деятельности, а Сосо до самого выпуска оставался первым учеником и получил в дар от школы книгу Псалмов Давидовых с дарственной надписью «Иосифу Джугашвили за отличные успехи в учёбе, примерное поведение и превосходное пение псалмов».

Надо сказать, что когда мать ценой неимоверных усилий забрала у Бесо своего сына и вернула его в Гори, он продолжал оставаться лучшим учеником и певчим в училище. Но это был уже совсем другой человек. Он стал проявлять сочувствие к беднякам, зная уже не понаслышке об их проблемах, поработав на фабрике с отцом. Но самое удивительное было в том, что вместе с появлением сочувствия у него пропадала вера в Бога. Это казалось невозможным у столь набожного ученика. Но факт остаётся фактом. Сосо дружил с сыновьями священников, братьями Ладо и Вано Кецховели, и Мишей Девиташвили, который, как и он, хромал на левую ногу. Старший брат Ладо Кецховели поступил в духовную семинарию, вскоре был отчислен из неё и вернулся в Гори, где поведал своим товарищам о том, как организовал в семинарии забастовку и протестное выступление. За что и был отчислен. Сосо вдохновляли такие рассказы старших товарищей, но он всё ещё хотел стать священником, для того чтобы с именем Бога бороться за справедливость и защищать неимущих. Однако именно тогда он обратил свой взгляд на политику. Именно тогда он заявил своему другу Ладо:

– Ты знаешь, я, чем больше читаю, тем больше прихожу к мысли о том, что причина всех бед в отсутствии твёрдого порядка и правильных законов.

– И как ты намереваешься с этим бороться? – настороженно спросил его Ладо.

– Я думаю, что надо для начала стать волостным старшиной. Навести в нашей волости порядок, а потом за других взяться.

Кецховели почесал затылок.

– Не знаю, – ответил он. – В семинарии старшие ребята говорят, что только силой можно изменить положение дел.

Сосо по-хорошему был помешан на книгах. Если он у кого из товарищей видел новую книгу, на него это действовало магнетически. Он искал момент, чтобы её незаметно утащить. Правда, потом по возможности возвращал. Книга для него была наркотиком. Он постоянно говорил о книгах. Когда ему было 13 лет, Ладо Кецховели повёл его в книжную лавку. Там Сосо уплатил 5 копеек членского взноса и взял книгу Дарвина «Происхождение видов». Он читал её всю ночь, не ложась спать. Кеке спросила его:

– Ты что не спишь, полуночник?

– Мама, книга просто сказочная, не могу оторваться.

И чем больше он читал, тем меньше в нём оставалось Бога. Как-то Сосо отдыхал вместе с друзьями, и, лежа на траве, они разговаривали о том, как несправедлива жизнь, что есть бедные и богатые, и как Господь может допускать такую несправедливость. К всеобщему изумлению Сосо, который лежал на траве и спокойно жевал соломинку, тупо глядя в небо, вдруг сказал:

– Он не несправедлив. Он совсем другой, или его вообще нет!..

Когда друзья попытались возразить, он пообещал им завтра принести книгу Дарвина «Происхождение видов»:

– И тогда сами делайте выводы – есть он, Бог, или нет. И какой он!

Так что наш Сосо ещё до зачисления в духовную семинарию уже имел твёрдые зачатки атеистического учения.

Теперь о самом поступлении в духовную семинарию. Что этому предшествовало. А то читатель подумает, всё было так же гладко, как написано. Вовсе нет!

Та забастовка, которую организовал старший товарищ Сосо Ладо Кецховели, привела к тому, что на зачисление в семинарию лиц, не имеющих церковного происхождения, был наложен запрет. Узнав об этом, Сосо плакал целый день. Он не видел своего дальнейшего существования без учёбы и очень боялся того, что отец заберёт его работать на фабрику. Но упрямая Кеке решила всё по-своему. Она собрала сына и добралась до Тифлиса, отыскала там своего родственника с большими связями, Сандро, который снимал жильё у священника, связи которого были значительно шире, а его жена была известной деловой дамой в самом Тифлисе.

– Прошу вас, помогите этой женщине. Это будет такое же благое дело, как храм построить, – сказал ей Сандро.

Как ей удалось уговорить архимандрита Серафима зачислить Сосо на полупансион, никто не знает. Известно лишь то, что последнее слово в этом деле сказала княгиня Бараташвили. Что было дальше, я уже написал. Кеке и её сын вышли из фаэтона на проходной Тифлисской духовной семинарии, откуда она вернулась одна.

Сосо был счастлив. Его мечта сбылась, он стал семинаристом вожделенной духовной семинарии. Он, казалось, про неё знал всё из рассказов своих старших товарищей. Но реальность превзошла все его ожидания.

Мальчишка из Гори, привыкший к свободе, дракам до крови во дворах с местными пацанами, подросток, который уже знает, что такое слово чести и что такое таинственное погружение в мир любимой книги, оказался в одночасье лишённым всего этого.

Теперь практически всё время Сосо сидел взаперти. Один из исследователей Сталина Саймон Джонатан пишет: «…в заведении, которое больше напоминало самые строгие закрытые школы Англии конца XIX века, чем духовную семинарию. Общие спальни, обиды, сносимые от старших товарищей, нередкие случаи содомии, жёсткие ханжи учителя, долгие часы в карцере – всё это превращало жизнь в семинарии в кавказское подобие школьных лет Тома Брауна». Пусть эти слова автора останутся на его совести. Но сравнивать Тифлисскую духовную семинарию с английскими закрытыми школами было бы не только неправильно, но и кощунственно…

Почему? Во-первых, какими бы строгими ни были порядки в семинарии, сами семинаристы находили возможность почитывать запрещённую литературу, организовывать кружки, не имеющие никакого отношения к богословию. И потом, у них был выход в город. И последнее: в семинарии, в отличие от английских закрытых школ, не было педофилии. Это считалось смертным грехом. В то время как в закрытых школах Англии это было обычным делом.

Вот как писали об учёбе в семинарии её выпускники Иосиф Иерамишвили, и Пётр Копанадзе: «Мы чувствовали себя избранными. Потому что семинария была истоком интеллектуальной жизни Грузии того времени. Казалось, что её исторические корни лежали в идеальной культуре».

Конечно, к семинаристам младших курсов требования были завышены. В Российской империи во всех закрытых учебных заведениях это считалось нормой.

Сосо и шестьсот других будущих священников жили в четырёхэтажном неоклассическом здании семинарии, с величественными белыми колоннами. Сосо ночевал в спальне на верхнем этаже. В ней стояли двадцать кроватей. На других этажах располагались домовая церковь, классы и трапезная. Колокола звоном отсчитывали время. Семинаристы просыпались в семь утра, облачались в стихарь, затем шли на молитву в церковь. Далее пили чай и приступали к занятиям. Дежурный ученик читал молитву. Занятия длились до 2 часов. В 3 был обед. Затем полтора часа свободного времени перед перекличкой, после которой выходить на улицу запрещалось. В 8 вечера после вечерней молитвы следовал ужин. Дальше семинаристы готовили уроки и в 10 ложились спать. По выходным – бесконечные богослужения. Три или четыре часа на одном месте, переминаясь с ноги на ногу под неусыпными пронизывающими взглядами монахов. Правда, между 3 и 5 часами дня мальчиков выпускали на улицу.

В год поступления Сосо Джугашвили в семинарию там, как нам уже известно, начальствовал архимандрит Серафим, его помощник Гермоген и отец Дмитрий – в миру князь Абашидзе – среди начальствующего состава. Этот Абашидзе, вскоре повышенный до инспектора, был толстым смуглолицым педантом. Сам себя он называл «смиренным и недостойным рабом Божьим и слугой царя».

Монахи были своеобразными людьми. Они считали, что семинаристы погрязли в грехе, и потому были полны решимости выбить из гордых грузинских юношей всё грузинское и заодно человеческое. Грузинская литература была строжайше запрещена. Впрочем, как и все русские авторы, публиковавшиеся после Пушкина. В том числе Толстой, Достоевский и Тургенев. В обязанности этих инспекторов входило неусыпное наблюдение за учениками. Все наказания и плохие отметки записывались в школьный журнал. Попал им на карандаш – всё, следующий шаг – исключение из семинарии, волчий билет. Отец Дмитрий ввёл среди учеников шпионов. Очень часто можно было видеть, как он крадётся на цыпочках по семинарским коридорам или совершает мелодраматические набеги на спальни, надеясь застать учеников за чтением запрещённых книг, онанизмом или руганью. Сосо, умевший придумывать хлёсткие прозвища, вскоре окрестил этого гротескного персонажа Чёрным Пятном. Поначалу наводивший ужас, этот человек в конце концов оказался смешон, как бывают смешны только самые безумные педагоги.

Понятно, что Сосо и все остальные семинаристы кто больше, кто меньше знали о знаменитых семинарских восстаниях. Сосо знал от своего старшего товарища Ладо. Несколькими годами ранее, в 1885-м, семинарист побил ректора за то, что тот сказал: «грузинский собачий язык». На следующий год ректора закололи кинжалом. Как позже выяснилось, убийца бежал во время этапа на каторгу и вскоре оказался в Северной Америке. Там его след затерялся.

В глазах властей семинарии – это исчадие ада, из глубин которого выползают на поверхность непримиримые радикалы. Враги империи: они, семинарии, выращивали для русской революции самый активный контингент. В особенности Тифлисская духовная семинария. Она стала гнездом всех недовольств, имевших место среди грузинской учащейся молодёжи, как напишет Сосо много лет спустя.

С первых дней Сосо был спокойным, внимательным, скромным и застенчивым, это состояние никак не вязалось с его характером и прошлой жизнью. Друзья заметили, что недавний задавака и глава дворовой шайки стал задумчивым и, казалось, замкнутым. У него прошла любовь к играм и забавам детства. Сосо начал взрослеть, но и всерьёз учился, превращаясь в застенчивого романтического поэта.

Экзамены первого года он сдал на отлично и показал 8-й результат в классе. В 1894–95 годах он получал одни пятёрки по грузинскому пению и русскому языку, четвёрки и пятёрки за знание Священного Писания. Он был образцовым учеником и отличником по поведению.

Сосо не был так стеснён в деньгах, как пытаются преподнести некоторые исследователи. За учёбу платил дядя Яков Эгнаташвили, который фактически стал для него названным отцом, он же подбрасывал на карманные расходы. Да и Сосо зарабатывал карманные деньги, 5 рублей, тем, что пел в хоре Русского драматического театра, который находился по соседству с семинарией. Он был первым тенором в правом полухории, то есть ключевым солистом. На старших курсах семинаристы находили и другие подработки, такие как репетиторство.

Первое время Сосо и его друзья читали безобидные книги, но запрещённые в семинарии. Мальчики нелегально стали членами книжного клуба «Дешёвая библиотека» и брали книги из магазина, владельцем которого был бывший народник Имедашвили.

Именно тогда Сосо открыл для себя романы Виктора Гюго, особенно «93-й год». Герой этого романа Семурден – революционер-священник – станет для него одним из образцов для подражания.

По ночам Чёрное Пятно ходил по коридорам, проверяя, погашены ли огни, и не читает ли кто, и не предается ли другим порокам. Как только он уходил, ученики зажигали свечи и возвращались к чтению. Сосо обычно слишком усердствовал и почти не спал. Выглядел сонным и больным. Когда он начинал кашлять, Иремашвили брал у него из рук книгу и задувал свечу. В книгах молодой Сосо черпал не только знания, в них была другая жизнь, другой мир, в котором, хотя и иллюзорно, он проживал какое-то время вне гнетущей реальности.

Как-то отец Гермоген поймал Сосо за чтением «93-го года» и приказал наказать его продолжительным карцером. Затем ещё один священник-шпик обнаружил у него другую книгу Гюго: «Джугашвили, оказывается, имеет абонентский лист из «Дешёвой библиотеки», книгами из которой он и пользуется. Сегодня я конфисковал у него сочинение Гюго «Труженики моря», где и нашёл названный лист. Помощник инспектора Мураховский». Гермоген наложил резолюцию: «Мною Джугашвили уже предупреждён по поводу посторонней книги «93-й год» Гюго». Гермоген был одним из немногих служителей семинарии, кто понимал, что процесс познания и тягу к книге никому не остановить. Молодые, горячие, пытливые души всё равно докопаются до истины и поймут, что мирская жизнь, хоть и наполнена грехами, но это жизнь, а не служение. И с этим дано смириться не всякому. Здесь нужна воля Божья. По статистике только тридцать процентов выпускников становились священнослужителями.

Однако коренным образом повлияли на сознание Сосо и изменили его русские писатели, будоражащие радикальную молодёжь. Стихотворения Николая Некрасова и роман Чернышевского «Что делать?», его герой Рахметов были для одарённого юноши образцом несгибаемого аскета-революционера. Как и Рахметов, Сосо считал себя особенным человеком, рождённым для великих целей.

Запретный плод всегда сладок, и семинаристы запоем читали и Бальзака, и Мопассана, передавая книги из рук в руки и зачитывая их до дыр… Но это было чтение чисто развлекательное.

В семинарии Сосо снова вернулся к прочтению своего любимого романа Александра Казбеги «Отцеубийца», где был выведен классический кавказский разбойник – герой по прозвищу Коба, об этом я рассказывал ранее.

Он и здесь, в семинарии, стал настаивать, чтобы его звали Коба. Это имя удивительно быстро приросло к нему, и Сосо очень нравилось на него откликаться. Но близкие по-прежнему называли его Сосо.

Осенью 1896 года уже появлялись в газетах его первые стихи, которые вызывали восторг не только у семинаристов, но и у читателей газет. Ему было семнадцать лет.

Но вот что интересно: именно в это время наш Коба начинает терять интерес не только к духовному образованию, но и к поэзии, которая, казалось, захватила его навсегда. Он писал стихи не только для издательств, но и на заказ друзьям, для их девушек, на дни рождения, различные торжества и т. д. Короче, стихи писались так же легко, как в детстве в Гори, а потому быстро надоели. По успеваемости в этот период он переместился с 5-го на 16-е место…

«Я стал атеистом в 1-м классе семинарии», – говорил Коба много десятилетий спустя.

Биографы Сталина пишут, что у него случались споры с однокашниками, например, с набожным другом Симоном Натрошвили. Коба ему сказал, что Бога нет. Симон резко возразил. Но какое-то время поразмыслив, он пришёл к нему и признал, что ошибался. Коба слушал это с удовольствием, пока Симон не сказал:

– Если Бог есть, то есть и ад, а там всегда горит адский огонь. Кто же найдёт столько дров, чтобы адский огонь горел? Они должны быть бесконечными. А разве бывают бесконечные дрова?

Сталин вспоминал: «Я захохотал. Я думал, что Симон пришёл к своим выводам с помощью логики. А на самом деле он стал атеистом потому, что боялся, что в аду не хватит дров».

В этот период Коба от простого сочувствия революционным идеям уже двигался к открытому бунту. Приблизительно в это время его дядю Сандро, брата Кеке, того самого, который помогал поднять очень важных людей для его поступления в семинарию, убили полицейские. Это ещё больше укрепило его веру в необходимость вести непримиримую борьбу с самодержавием и существующими порядками. Теперь власть стала его личным врагом. Сосо никогда об этом не говорил, но наверняка это сыграло свою роль.

Он очень быстро, как ртуть, от французских прозаиков перетёк к самому Марксу. За 5 копеек семинаристу одолжили «Капитал» на две недели. Он пытался изучать немецкий, чтобы читать Маркса и Энгельса в оригинале. А английский – у него был экземпляр «Борьбы английских рабочих за свободу». Так начинались его попытки выучить иностранные языки, особенно немецкий и английский. Они продлятся всю его жизнь, и небезрезультатно. Однако это всё из области лирики. Но увлечения революционной литературой неизбежно предполагают и какую-то деятельность.

И вот Сосо начал втихаря выбираться под покровом ночи за пределы семинарии вместе со своими товарищами… Оказывается, в маленьких лачугах на склонах Святой горы проходили его первые встречи с настоящими рабочими-железнодорожниками. Из этих конспиративных встреч разгорался пролетарский огонь. Кобе наскучили просветительские дискуссии в семинарском клубе Девдориани. Он хотел, чтобы кружок перешёл к активным действиям. Девдориани сопротивлялся. Поэтому Коба начал бороться с ним и стал создавать собственный кружок. Вернувшись в семинарию в 1897 году после каникул, он порвал с Девдориани.

Бывший друг Кобы Иремишвили, оставшийся на стороне Девдориани, позже напишет: «Серьёзную и не всегда безобидную вражду обычно сеял Коба».

Надо признать, что по молодости Коба считал, что рождён быть лидером, и не терпел никакой критики. Он прекрасно понимал, что намного умнее и талантливее многих семинаристов, которые были куда более привлекательными и материально обеспеченнее его. Они его считали малорослым выскочкой, он их – недоразвитыми дылдами. Неприязнь была взаимной.

Итак, после разлада образовались в семинарии две партии: одна за Кобу, вторая – против.

Он сблизился с вдохновляющим его со времён Гори Ладо Кецховели. Того успели выгнать и из Тифлисской, и из Киевской семинарий, арестовали и теперь отпустили. Сосо никого так не уважал, как Ладо. Его наставник познакомил своего младшего друга с пламенным черноглазым Сильвестром Джибладзе – тем самым легендарным семинаристом, что избил ректора.

В 1892 году Джибладзе вместе с Ноем Жордания и другими основали Грузинскую социалистическую партию – «Третья группа» – «Месами-даси». Теперь эти марксисты собирались в Тифлисе. Они организовали типографский выпуск газеты «Квали» и принялись сеять семена революции среди рабочих. Джибладзе пригласил юного Сосо на квартиру к Вано Стуруа, который вспоминал, что, желая принять участие в работе партии Сосо, обратился к лидеру группы Ною Жордании.

Он пришёл к нему в редакцию «Квали», где были напечатаны его последние стихи. Жордания, будучи носителем непомерного самомнения, покровительственно порекомендовал Сосо ещё поучиться. «Подумаю», – ответил ему недовольный Сосо. Теперь у него появился враг. Он написал письмо с критикой Жордания в «Квали». Газета отказалась напечатать его, после чего Сосо говорил, что редакция целыми днями сидит и не может выразить ни одного достойного мнения.

Ладо также претила мягкость Жордании. Вероятно, именно Ладо ввёл Сосо в кружки русских рабочих, которые как грибы вырастали вокруг тифлисских мастерских. Они тайно встречались на немецком кладбище, в домике за мельницей около арсенала. Коба предложил снимать комнату на Святой горе. Там нелегально собирались один, иногда два раза в неделю в послеобеденные часы до переклички. Аренда стоила 5 рублей в месяц. Участники кружка получали от родителей деньги на мелкие расходы и из этих средств платили за комнату. Коба начал вести рукописный ученический журнал на грузинском языке, в котором освещал все спорные вопросы, обсуждавшиеся в кружке. Этот журнал в семинарии передавался из рук в руки.

Из школьника-бунтаря он уже превращался в революционера.

Романтический поэт становился убеждённым фанатиком с почти мистической верой, которой он посвятил свою жизнь, в которой никогда не сомневался. Сосо, вчитывающийся в марксистские тексты, в то же время грубил в лицо священникам, но ещё не сделался открытым мятежником, как другие семинаристы до и после него. Пока что он был лишь молодым радикалом, только-только заходившим в воды революции.

К началу 1897 года Джугашвили открыто и даже вызывающе враждует с Чёрным Пятном.

Как-то Абашидзе начал обыскивать их вещевые ящики и даже корзины с грязным бельём. Казалось, что неуёмный Абашидзе – Чёрное Пятно – думал только о том, чтобы изловить Сосо с запрещёнными книгами. Он видел, что юноша весьма одарён и отдаляется от церкви. Это его бесило, и он терял над собой контроль, забывая об элементарных рамках приличия.

– Вы, отец Дмитрий, хотите наше грязное бельё в прачечную отнести, разрешите, я вам помогу, – сказал ему Коба как можно вежливее, при этом смиренно наклонившись.

Это ещё больше взбесило отца Дмитрия.

– Пошёл вон, нечестивая душа! – Он почти кричал, потому что собравшиеся семинаристы начали смеяться над происходящей перебранкой.

– Я-то нечестивая душа? – возмутился Коба. – Разве не вы оскверняете своим безбожным поведением все божественные заповеди? Своими мерзкими поступками, которые противны Богу, вы отвращаете от церкви людей. Калечите им души. Вам должно быть стыдно за то, что в ваших жилах течёт грузинская кровь. Вы её недостойны!

– Недостоен! Недостоен! – поддержали ребята.

Отец Дмитрий, ссутулившись, тенью исчез в глубине коридора.

Как правило, на молитве ученики держали Библию открытой, на столе, а на коленях у них лежали книги Маркса, Плеханова, проповедника русского марксизма. Во дворе стояла большая поленница, она тянулась практически вдоль всего забора, в которой Сосо и его друзья прятали запрещённую литературу. Там же они её и читали. Как-то Абашидзе, который долго не надоедал семинаристам после стычки с Кобой, подкараулил их и выскочил, чтобы поймать, но они успели бросить книги в дрова.

Их тут же заперли в карцер, до позднего вечера без ужина. Но голод не тётка, побудил семинаристов поднять шум, и они начали громко стучать в двери, пока монах не принёс ужин.

На каникулы Сосо отправлялся в деревню погостить у младшего товарища Георгия Елисабедашвили, сына священника. Всё лучше, чем возвращаться к матери, с которой отношения у него испортились вконец. Она намеревалась командовать им, как в детстве. Священник попросил Сосо подготовить Георгия к вступительным экзаменам в семинарию. У Сосо всегда был развит педагогический инстинкт, но ещё больше он хотел обратить подопечного в марксистскую веру. В деревню они приехали на телеге, сидя верхом на стопке нелегальных книг. Они устраивали разные проделки, смеялись над крестьянами, с которыми Сосо прекрасно говорил на крестьянском языке. Когда они зашли в старую церковь, он подбил своего ученика на то, чтобы снять со стены икону, бросить её об пол и помочиться на неё.

– Не боишься Бога? – спросил Сосо.

– Боюсь!

– Тогда не надо!

Ученик Сосо провалил экзамены. Разгневанный отец Елисабедашвили винил в этом репетитора. Но мальчик поступил со второй попытки, а впоследствии стал сталинским большевиком.

По возвращении в семинарию Сосо то и дело нарывался на неприятности. В кондуите записано, что он грубил, не кланялся учителю и был заключён в карцер на пять часов. Сосо отказывался стричься и носил вызывающе длинные волосы. Это была мода революционеров. Другие, кто не из семинарии, носили чёрные рубашки с красными галстуками как вызов властям и тоже не стриглись. Он не расставался с длинными волосами даже по приказу Чёрного Пятна. Он смеялся и разговаривал во время молитвы, рано уходил со всенощной, опаздывал к акафисту Богородицы и убегал с литургии. Похоже, что в карцере он проводил немало времени.

В декабре 1898 года Сосо исполнилось 20 лет, и он всё больше терял интерес к учёбе. К началу 5-го класса он был на 20-м месте из 23 и получал тройки по тем предметам, которые раньше знал на отлично. В письме ректору, архимандриту Серафиму, он объяснял снижение успеваемости болезнью, и ректор ни разу ему не отказал, вид у Сосо действительно был болезненный.

Тем временем Чёрное Пятно следил за ним ещё строже. Ученикам предлагали доносить на бунтовщиков, но Сосо с каждой неделей вёл себя всё более дерзко. Когда он с друзьями начал читать вслух смешные стихи из тетради, шпионы тут же донесли об этом Абашидзе, который подкрался к двери и стал слушать. Он ворвался в комнату и схватил тетрадь. Сосо попытался отнять её. Священник и Сосо подрались, но победа осталась за Чёрным Пятном. Он потащил семинариста в свои комнаты, принёс туда керосин и заставил нечестивца самого сжечь крамольную тетрадь. Но нечестивец категорически отказался. Он забрызгал одежду керосином, взял спички и сказал Абашидзе:

– Я сейчас на ваших глазах подожгу себя. А завтра весь Тифлис будет говорить, что это сделали вы, отец Дмитрий. Немедленно верните мне все мои книги и мою тетрадь.

Книги он вернул, но сдаваться не собирался. Абашидзе ещё больше усилил надзор за Сосо. Как-то в 9 часов вечера в столовой инспектором была усмотрена группа воспитанников, столпившихся вокруг Джугашвили, что-то читавшего им. При его приближении Джугашвили старался скрыть рукопись и только при настойчивом требовании решился обнаружить её. Оказалось, что Джугашвили читал посторонние, не одобренные начальником семинарии книги. И такие эксцессы были постоянно.

До матери Сосо дошли слухи, что её сын стал бунтовщиком. Разумеется, Кеке нарядилась и отправилась в Тифлис, чтобы спасти положение.

Здесь он на неё серьёзно обозлился. А как же. Он теперь взрослый и самостоятельный человек. Зачем она лезет в его жизнь? Он кричал, что это не её дело.

Она сказала ему:

– Сынок, ты мой единственный ребёнок, не убивай меня. Как же ты победишь императора Николая? Оставь это тем, у кого есть братья и сёстры.

Сосо успокоил её и обнял. Сказал, что он не бунтовщик. «Так он впервые солгал мне», – с горечью вспоминала Кеке.

Похоже, что с возрастом Сосо перестал бояться и своего отца Бесо. А марксизм сделал его терпимее к нему. Бесо, который теперь тихо работал в ателье, вдвойне полюбил своего сына, всё время говорил о нём. Сосо часто вместе с друзьями навещал его, он не повышал голоса на Сосо и говорил: «Слыхал я, что ты теперь бунтуешь против Николая II. Как будто тебе под силу его скинуть. Пупок не надорвёшь?».

Война Чёрного Пятна с Сосо разгоралась всё сильнее. Кондуитный журнал сообщал, что Джугашвили провозгласил себя атеистом, ушёл с молитвы, разговаривал в классе, опоздал к чаю, отказался снять шапку перед монахами. Он получил ещё 11 предупреждений. Их конфронтация быстро превращалась в фарс, потому что ученики потеряли всякое уважение к своему инквизитору. Однажды Сосо беседовал с друзьями в Пушкинском сквере у Эриванской площади. К ним подбежал один из учеников и сообщил, что Абашидзе опять проводит обыск у Джугашвили. Они помчались в семинарию. Увидели, что инспектор взломал ящик Сосо и нашёл там нелегальные книги. Он схватил их и гордо понёс свои трофеи по лестнице на второй этаж. Тогда один из участников, Васо Келбакиани, подбежал к Абашидзе и толкнул его. Тот едва удержал книги. Но Чёрное Пятно дал храбрый отпор. Семинаристы набросились на него и вышибли книги у него из рук. Тут подбежал Сосо, подхватил книги и бросился наутёк. За это ему запретили выходить из семинарии, а Келбакиани исключили. Но, как ни странно, успеваемость Сосо улучшилась. По большинству предметов он получил «очень хорошо», четвёрки и пятёрку по логике. Он по-прежнему с удовольствием ходил на уроки истории. Учителем истории был Николай Махатадзе. Из всех семинарских преподавателей Сосо восхищался только им. Он так любил Махатадзе, что впоследствии спас ему жизнь в советские времена во время репрессий и выпустил из тюрьмы.

Тем временем Чёрное Пятно потерял контроль над Джугашвили, но не мог перестать преследовать мятежника. Дело близилось к развязке. Однажды монах подкрался к нему и застал его за чтением очередной запрещённой книги. Он накинулся на Сосо и отнял у него книгу. Но тот попросту вырвал её у него из рук, к немалому удивлению других учеников. После этого он продолжил чтение. Абашидзе был изумлён:

– Как? Ты меня не видишь?! – воскликнул он.

Сосо протёр глаза и ответил:

– Как же, вижу какое-то чёрное пятно.

Но в этот раз он хватил через край. Чёрное Пятно, должно быть, мечтал, чтобы кто-нибудь помог ему отделаться от этого буйного семинариста.

Был почти конец учебного года, Сосо получил последний выговор 7 апреля за то, что не поздоровался с учителем. Через два дня семинарию распустили на каникулы. Сосо в неё больше не вернулся.

В мае 1899 года в журнале появилась лаконичная запись: «Увольняется за неявку на экзамены».

Как всегда, с Сосо всё было не так просто. Возможно, Чёрное Пятно докопался до кое-чего более пикантного, чем грубые выходки в церкви или марксистский кружок в городе.

Ученики, у которых водились карманные деньги, а у Сосо они водились, так как его финансово поддерживал дядя Яша, снимали комнаты на Святой горе для того, чтобы проводить заседание кружка вольнодумного чтения. Но не только это.

Семинаристы – грузинские юноши, для которых любовные похождения были предметом особой гордости. Как без этого? Вполне вероятно, что в этих же комнатах устраивались вечеринки с вином и девушками. Священники, и особенно инспектор Чёрное Пятно, прочёсывали город, чтобы вылавливать своих подопечных в театрах, кабаках и притонах. И это было обычной практикой. Тем более что проверяющие и сами были не прочь заглянуть в злачные заведения.

Наивно полагать, что такой жизнелюб, как Сосо, мог быть в стороне от всего этого.

Позже его мать Кеке скажет: «Я забрала его из семинарии, он не хотел её покидать». Но наверняка она была горько разочарована. И вот что интересно: после исключения он сохранял с семинарией дипломатические отношения. В некоторых биографиях говорится, что он был отчислен за неявку на экзамен. Однако церковь делала всё, чтобы его облагодетельствовать. Она позволила ему не возвращать стипендию за пять лет. Сосо даже предложили пересдать выпускные экзамены и занять место учителя. Другие считают, что правда заключается в том, что отец Абашидзе нашёл удобный способ избавиться от своего мучителя. Мне же кажется, что Кобе, вставшему на путь революционной борьбы, сан священника был совершенно ни к чему. Как сказал один известный герой: «В кругах, где мне часто приходится общаться, это звание не пользуется популярностью!»

А вот его друг Авель Енукидзе, ещё один бывший семинарист, с которым Сталин познакомился в то время, выразился так: «Он вылетел из семинарии, но всё было не так однозначно». Так что сколько людей, столько и мнений. Оставим это на их совести.

Книги, которые Сосо взял в семинарии, остались у него. С него попытались взыскать 18 рублей, а осенью 1900 года ещё 15, но тогда он уже был в подполье, вне досягаемости семинарского начальства. Церковь так и не получила денег, а Чёрное Пятно – своих книг.

Складывается впечатление, что Коба, покинув семинарию, твёрдо знал, чем он будет заниматься. Он ведёт себя словно птица, вырвавшаяся на свободу. Если обратиться к хронологии жизни молодого Сталина тех лет, то не успеваешь проследить за динамикой его деятельности: то он руководит марксистским кружком в железнодорожных мастерских, куда входят Василий Баженов, Алексей Закомолдин, Леонид Золоторёв, Пётр Монтин, Яков Кочетков. То организовывает там же забастовку рабочих. То проводит занятия с рабочими фабрики Адельханова. В другой раз – на заводе Карапетова или на табачной фабрике Бозарджянца.

В ходе политической работы он знакомится и начинает тесно сотрудничать с представителем Петербургского отделения союза борьбы за освобождение рабочего класса Михаилом Калининым.

Вскоре вместе с П. А. Джапаридзе, А. Г. Цулукидзе, С. В. Джибладзе организовывает типографский выпуск листовок от имени Тифлисского крыла Российской социал-демократической партии. Эти листовки всколыхнули весь Тифлис. Забастовки прошли практически на всех заводах и фабриках города. В них приняло участие более 4000 человек.

А уже 22 апреля 1901 года Коба руководит первомайской демонстрацией возле Александровского парка, у Солдатского базара. Практически в самом центре города. Власти были предупреждены провокатором и готовились к этому мероприятию, потому демонстрация и длилась всего 45 минут. Но газета «Искра» дала ей самую высокую оценку, как событию, имеющему непреходящее значение для революционного движения Закавказья.

А уже летом Коба вместе с Ладо Кецховели при финансовой поддержке бакинского купца Петра Исаевича Багирова организовывает открытие типографии «НИНА» и выпуск социал-демократической газеты «Брдзола» (Борьба). Впоследствии Пётр Багиров профинансирует открытие подпольных типографий в Тифлисе, Батуми, Кутаиси и Баку. А сейчас в первом номере газеты Коба напишет обращение: «Мы призываем всех грузинских социал-демократов принять участие в судьбе «Брдзола». Оказать всяческое содействие в её издании и распространении и тем самым превратить первую грузинскую свободную газету «Брдзола» в орудие борьбы».

И вот 11 ноября Коба избирается в состав первого Тифлисского комитета РСДРП. Сбылась его мечта. У Сосо Джугашвили появилась профессия. Он стал профессиональным революционером.

А уже второго декабря комитет РСДРП направляет его в Батуми для организации марксистских кружков и революционного движения.

Батуми – рабочий город

Батуми, 1904 год

Батуми сегодня – это один из красивейших черноморских городов. Являясь составной частью Грузии и столицей Аджарии, за последние тридцать лет он расцвёл, словно цветок лотоса в волшебном озере желаний. Он поражает красотой своей очаровательной природы, величием Кавказских гор, обилием лесов, горных рек и ручейков, несущих свои воды в Чёрное море, берега которого обрамляют великолепные пляжи, на которые сегодня стремятся попасть туристы со всех уголков света. Батуми очень похож внешне на все города Средиземноморья своей исторической, а теперь уже и современной архитектурой. Однако стоит зайти в прибрежный ресторан или в центре города в небольшую кафешку, или, проще говоря, духан, не обязательно в пять звёзд, как все ваши сомнения отпадут. Нет! Не похож! Грузия неповторима. А грузинская кухня – это то, что делает её и, конечно, Батуми для всех, кто побывал здесь хотя бы однажды, местом бесконечного притяжения.

Но так было не всегда. И хотя сегодня это мало кого интересует, история этого замечательного города хранит в себе такие события и тайны, которые оказали в своё время влияние на весь ход исторического развития страны. Об одном из них я и хочу вам в этой главе рассказать.

Британский историк Джеймс Брайс, побывавший в Батуми за несколько лет до прихода русских войск, даже назвал его сонным городком на Чёрном море. Брайс также отмечал среди недостатков этой местности расположенные поблизости болота и нездоровый климат. В Батуми часто идут затяжные дожди, а с Чёрного моря дует сильный ветер. После подписания Сан-Стефанского мирного договора, который завершил Русско-турецкую войну 1877–1878 годов, Батуми отошёл к Российской империи. Город начал постепенно преображаться.

Во-первых, европейские страны вынудили Россию дать ему статус порто-франко, или свободного порта. Это означало, что торговать там можно без каких-либо пошлин. Но что особенно важно, руководство Российской империи в начале 1880-х годов затеяло два больших проекта – строительство трубопровода Баку – Батуми и железной дороги из Батуми через Тифлис в Баку. С этого момента Батуми стал главным нефтяным портом России. Это во-вторых…

Здесь можно было купить абсолютно всё! Появились ювелирные лавки, часовые мастерские, ломбарды. Неожиданно выяснилось, что в городе есть еврейская диаспора и синагога.

Был построен великолепный католический собор с лучшим в Европе органом. Вызывал восхищение железнодорожный вокзал. В центре города появилось большое количество зданий европейской архитектуры и православная церковь. На улицах кучковались менялы и фарцовщики. В городе было три публичных дома и множество ресторанов и харчевен. Но была и другая жизнь.

В город, рассчитывая на неплохие заработки, потянулись многочисленные рабочие со всех уголков Российской империи. Ещё бы! Из порта Батуми вывозилось 60 процентов мирового экспорта нефтепродуктов. Иностранные компании, закрепившиеся в порту, думали, что пришли сюда навечно, и не жалели денег на инфраструктуру города. А город с радостью проглатывал эти средства, хорошел и развивался. Время покажет, что это свойство вошло у него в привычку.

В Батуми Сосо Джугашвили приехал 15 ноября 1901 года. В этом городе всё для него было в диковинку: море, огромные пароходы и парусные суда, стоящие на рейде, множество складов с грузами, запах мазута и бесчисленное количество бочек, наполненных керосином и сырой нефтью (баррели), стоящих практически на всех причалах. А также непрекращающийся стук и скрежет металла из кузнечных и жестяных мастерских, где эти бочки клепались.

Порт был похож на муравейник. Начиная от нефтекеросинового завода и до самых причалов, где стояли суда, намертво привязанные к кнехтам швартовыми канатами. А рядом тянулась гигантская, набранная из дерева труба, по которой текла нефть в большие клёпаные танки. А из них в железные бочки, которые тут же чеканились и кранами загружались на суда. На причалах, что ближе к городу, было значительно чище. На них грузили в мешках зерно, сахар. Чуть подальше – лес и уголь. Рабочих была тьма – рай для революционного активиста.

Коба попал в родную стихию. Ещё в Тифлисе, в железнодорожных мастерских, общаясь с рабочими, он приобрёл бесценный опыт находить с ними общий язык, чего не было у большинства революционеров из интеллигентной среды. К тому времени в Батуми сформировалась уже местная радикальная интеллигенция из числа социал-демократов. Она была пассивной и, так как состояла в основном из интеллигентных выходцев, сторонилась рабочих, предпочитая дискуссионную деятельность. Были, правда и слабенькие, ничего не значащие акции. Но Коба решил с ними пока не общаться и держал в тайне свой приезд. Ему претил их либерализм, стремление мирным путём проникнуть во властные структуры города и продвигать реформы через государственные органы власти.

Коба и его товарищи

В Тифлисе товарищи сделали ему несколько рекомендательных писем на случай, чтобы легализоваться и устроиться на работу. И это очень помогло. Ему хотелось живой и интересной и, главное, результативной деятельности. Результат – это то, что интересовало его больше всего. Тем более что накануне отъезда он был избран в состав Тифлисского комитета российской социал-демократической партии. Это говорило о многом, и в первую очередь о том, что у него теперь есть профессия и оплачиваемая из партийной кассы, пусть небольшая, но зарплата. И он хотел показать, что не зря товарищи оказали ему такое доверие.

В декабре в Батуми не самая лучшая погода. Промозглый холод, сырость. Сосо со своим тифлисским товарищем Костей Канделаки снимал квартиру у местных жителей недалеко от причалов. Хозяева квартиры жили в отдельном доме. И это было очень удобно. Наладив связи с рабочими, Коба вскоре узнал, что на жестяно-ящечном заводе Монташева имеется вакансия конторщика. И он туда отправился. Помощником управляющего по найму оказался человек из России, Сергей Прокофьевич Кудасов, отставной майор, всю жизнь просидевший в интендантской службе. Был он обладателем непомерно большого живота и маленькой лысой головы. Остальное не просматривалось. И ещё у него был мягкий приятный баритон. Когда Сосо зашёл к нему в кабинет, Сергей Прокофьевич дремал, закинув голову на угол спинки кресла.

– А? Что? – встрепенулся он, услышав скрип двери. – Вам чего, молодой человек?

Он внимательно изучал Сосо, впившись в него своими поросячьими глазками, поправляя видавший виды монокль.

– Что надо? – спросил он.

– Мне сказали, что у вас есть вакансия конторщика, и ваш человек проводил сюда, к вам, – тихо ответил ему Сосо.

Выглядел он опрятно и производил впечатление воспитанного местного парня.

– Аааа! А где вы раньше работали? – спросил помощник управляющего, понимая, что он возьмёт этого грузина хотя бы потому, что он сносно говорит по-русски. А такие для работы и отчётности ему нужны как воздух.

Торговый порт в Батуми, 1903 год

– Я работал в Тифлисе учителем, служил помощником управляющего князя Чиаурели, – тихо, словно стесняясь, ответил Сосо.

– Ого, это хорошо, – крякнул Сергей Прокофьевич. – Учились где?

– Духовная семинария, шесть классов.

– Священник, что ли?

– Нет! Сан не принимал.

– Это хорошо. Дюже набожных нам не надо. С математикой дружите?

– Конечно, куда сегодня без математики.

– А годков-то тебе сколько, сынок?

– Через неделю 24 стукнет, – подыграл ему Сосо и протянул рекомендательное письмо.

Пробежав по нему несколько раз, Сергей Прокофьевич стукнул по столу кулаком и промолвил:

– Быть тебе конторщиком, сынок. Положу тебе для начала пять рублей в неделю, а там посмотрим. Согласен?

– Согласен, – ответил Сосо, улыбаясь. – Спасибо большое. Что мне делать дальше?

– Аркадий! – громко крикнул помощник управляющего в сторону двери.

Мгновенно дверь приоткрылась, и появилась курчавая носатая голова уже немолодого человека с живыми бегающими глазами. Это он привёл Кобу к своему начальнику.

«Еврей», – подумал Сосо.

– Вот тебе наш новый конторщик. – Управляющий вдруг запнулся, будто ударился головой о стену. – А вы часом не пьющий? – вдруг спросил он.

– Я это дело терпеть не могу. Отец был запойный. Мы с матерью натерпелись. Для меня прежде всего работа.

Управляющий довольно улыбнулся:

– Ну, дружок, тогда тебя к нам сам Бог послал. Православному человеку пить можно только по праздникам и воскресным дням, да за Царя батюшку.

Он только потом поймёт, что этот чем-то привлекательный рябой невысокий чубатый грузин с короткой щёткой чёрных усов, в аккуратном видавшем виды костюме говорит чистую правду. Работа для него действительно самое главное в жизни.

– Хвалю, – довольно отметил он. – Аркадий, ты понял?

– Понял, понял, – защебетал тот, готовясь делать какие-то записи в тетрадь огрызком карандаша.

– Возьми заявление у господина Джи…

– Джугашвили, – поправил его Сосо.

– А вы что, беспаспортный еврей? – настороженно спросил управляющий.

– А с чего вы взяли? – удивился Сосо. – У меня вот паспорт.

Сергей Прокофьевич как-то быстро и решительно почти выхватил паспорт у Сосо и стал листать страницы.

– Вот, есть, грузин. Слава богу. А почему фамилия такая? Джуга – это еврей по-вашему? Швили – сын.

– Нет, не так, – пояснил Сосо. – Предки моего отца из Осетии. В Гори много таких. Их фамилия была Джугаевы. Ну а по-грузински – Джугашвили. А мать у меня Геладзе. Там написано. А почему такая неприязнь к евреям? – спросил он с ехидцей.

Сергей Прокофьевич поманил его пальцем к себе и тихо сказал:

– Вот видишь, Аркадий – голова, а паспорта нет. Только из-за головы его и держу. Без паспорта нельзя – закона нет.

– Аркадий! Обязательно рекомендательное письмо приложи, своди его к фотографу, заполните анкету собственноручно, – подчеркнул управляющий. – Затем проведёте инструктаж. Представьте десятникам и, если господин Джугашвили всё сделает правильно, несите ко мне бумаги и приказ о его назначении на должность конторщика.

Аркадий оказался говорливым, шустрым мужиком, прекрасно знающим то дело, на которое поставлен. И часа не прошло, как они посетили фотографа, он сам быстро заполнил анкету, взял у Сосо заявление на приём на службу и шепнул на ухо:

– Ты, братец, держи уши востро, ты какой-никакой, а начальник для простолюдинов, лишнего не болтай, больше слушай и на ус мотай. Здесь у нас бунтари объявились, какие-то социалисты-демократы. Эсдеками называются. Они в цеха не ходят. У ворот ошиваются и листовки рабочим раздают. Ты от них держись подальше. Полиция их всех наперечёт знает, но не трогает.

Коба сделал удивлённое лицо и вытаращил глаза на Аркадия. Тот перекрестился:

– Крест даю. Держись подальше от пришлых из России. Беглые, видать, от закона-то. Одним словом, смутьяны.

– А может, вы, Аркадий, посоветуете мне, с кем дружбу водить? Можно хотя бы на первых порах, – сказал ему Коба. – А то как одному?

– А ты меня держись, и не пропадёшь.

– Это само собой, – ответил ему Коба.

– Ну, полезнее всего с десятниками. Они с тобой сами будут стараться дружить. Я вас чуток позже познакомлю. И ещё вот у нас недавно совсем молодой появился, тоже из Тифлиса, Канделаки Коция. Мы его по-нашему Костей зовём. Хороший, культурный парень. Десятником поставили.

Коба довольно усмехнулся. Всё срослось, как и задумывалось. И он начал действовать. В этот же день вечером, купив охапку газет, он развалился поудобнее на кровати и стал просматривать прессу. Ему на глаза попалась статья норвежского писателя-филателиста, посетившего Батуми в 1899 году, чуть более года назад. И вот что он писал:

«Город расположен в болотистой, нездоровой, но чрезвычайно плодородной местности. Он окружён лесами, полями кукурузы и виноградниками. Там и сям вершины гор выжжены, и по их голым склонам бродят курды и пасут своих баранов. Над верхушками густых лесов высятся развалины старинных замков. Жизнь в Батуми отчасти носит латиноамериканский характер. В столовую гостиницы люди приходят, одеваясь в модные платья, в шёлковых туалетах и драгоценностях. Улицы в городе широкие, но не мощёные. Ездят и ходят по песку. В гавани кишмя кишат корабли. Небольшие парусные суда, которые приходят сюда с юга, даже из Турции. И большие европейские пароходы, совершающие рейсы из Батуми на Александрию и Марсель».

Сосо отбросил газету и закрыл глаза. Он вдруг вспомнил, как чуть больше трёх лет назад, будучи семинаристом выпускного курса, он, как всегда, спрятался в дровняке и штудировал «Капитал» Маркса. Его нашёл Миха Цхакая и сказал:

– Сосо! Гермоген хочет сегодня с тобой вместе провести вечернюю молитву.

– Помолиться вместе со мной? – удивился Сосо.

– Да, хочет именно с тобой.

– И где?

– У себя, как обычно, где же ещё. Во внутренней церкви.

Сосо знал, что Гермоген иногда приглашает на совместную молитву особо проблемных семинаристов. В этот раз жребий выпал, как видно, на него. Уже стемнело. В семинарии стояла мёртвая тишина, только были слышны шаги надзирателей и монахов, медленно прохаживавшихся по коридорам второго этажа, заглядывавших в спальни семинаристов. Сосо спокойно, даже как-то с вызовом и гордо поднятой головой не спеша следовал к Гермогену.

Дверь была открыта, и Сосо зашёл внутрь. Преподобный Гермоген стоял на коленях перед образами и молился.

– Помолимся вместе, сын мой, – пригласил он Сосо, указав на место рядом с собой.

Молились они долго. Затем Гермоген пригласил его в трапезную к столу и предложил сесть.

– Чаю будешь? – спросил он.

Сосо смутился и ответил:

– Буду.

Гермоген налил ему чай и поставил вазу с сушками.

– Ешь, дитя моё.

Какое-то время они пили чай молча. Потом преподобный вдруг начал совершенно с неожиданного.

– Я вчера видел Кеке.

Сосо напрягся.

– Мать волнуется за тебя. Домой, говорит, ты перестал ездить. Пишешь редко. А когда приезжаешь, дома не ночуешь, и друзья твои совсем не похожи на слуг Божьих. И книги какие-то бесовские держишь у себя дома. Она меня попросила поговорить с тобой.

– О чём, отец Гермоген?

– Ты намерен посвятить себя служению Богу или нет? Ответь мне честно.

– Нет, не намерен, – спокойно ответил Сосо.

Гермоген замолчал, словно обдумывая, что сказать человеку, отрёкшемуся от Бога. Казалось, что священник шокирован таким ответом, но Гермоген, сделав паузу, продолжил:

– Я в этом не сомневался. И понимаю, что наша семинария с её порядками хотя и является престижным заведением, существующие в ней порядки далеки от норм и правил, угодных Богу. Палочная дисциплина, унижение, карцеры, запреты на всё что можно и нельзя, всё это, кроме ненависти к руководству и архимандриту, ничего другого не пробуждает. Поэтому семинария и стала рассадником революционных идей. За три года отчисленные семинаристы убили двух архимандритов. Но Господь здесь ни при чём. Не он послал нам эти испытания. Мы сами взяли этот грех на душу. Но Господь призывает нас к терпению. Проходя с молитвой через страдания и муки, мы сами очищаемся от скверны и ближе к Отцу нашему небесному становимся.

Гермоген перекрестился и перекрестил Сосо.

– Ты ешь, – сказал он. – Я же знаю, что вы, семинаристы, всегда голодные. Сколько вас ни корми. Растёте. Не поспешил ли ты со своим решением? – спросил он. – Может, стоит ещё раз всё обдумать? С твоими способностями прямая дорога в епископат, сын мой. Не знаю, что ты найдёшь на своём поприще, а что потеряешь – вижу.

– Святой отец. – Сосо отодвинул чашку. – Я ещё на первом курсе стал атеистом. Вы правы, существующие здесь порядки очень способствуют тому, чтобы человек отвернулся от церкви.

Гермоген печально улыбнулся, перекрестил Сосо ещё раз.

– Храни тебя Господь, сын мой. Вижу, это, по всей вероятности, неминуемо должно было с тобой случиться. Нельзя человеку быть слугой двух богов. Похоже, ты своего выбрал. Ты очень много читаешь всякого и разного, и не все твои книжки лежат на нужных полках. Это пройдёт. И тот, кого ты выбрал – он не Бог!

– А почему вы меня не спрашиваете, верю ли я в Бога? – вдруг с вызовом спросил его Сосо. – Это же главный вопрос, как считает моя мать. И, наверное, вы тоже так думаете.

– Мать, видимо, да. Это из-за незнания. Я же твёрдо знаю, что ты веруешь. Если твоё дело правое, значит, оно Богу угодно. Будешь постарше, ты это поймёшь. Без Бога в этом мире не делается ничего хорошего, доброго и нужного. Мать твоя мне говорила, что из трёх её детей выжил только ты. Хотя был самый слабенький и с проблемной ножкой…

– Вы и про это знаете? – оторопел Сосо.

– Да! Знаю! И значит, ты был Ему угоден. Помни это. Но есть одна опасность. Я хочу тебя предупредить.

– Какая? – спросил его Сосо.

– Когда человек перестаёт думать о Боге, тем паче верить в него, рядом с ним всегда появляется сатана. Душа человеческая не терпит пустоты. Поэтому, как бы там ни было, дорогу в храм не забывай. И не закрывай своего сердца.

Он встал. Сосо встал за ним тоже. Гермоген перекрестил его.

– Иди спать, сын мой.

– И что мне теперь делать? – спросил Сосо святого отца.

– Ничего. Живи как жил. О нашем разговоре никому никогда не рассказывай. А главное, помни: самое важное – это Его вера в тебя. Твоё мнение здесь вторично! Все люди – дети Божьи, независимо от того, верят они в него или нет. Тебе ли это не знать!

От этих воспоминаний его отвлёк скрип открывающейся на улицу двери. Сосо вскочил с кровати и подошёл к окну. Это был Костя. Он словно на крыльях влетел в комнату, держа в руках листок бумаги.

– Что это у тебя? – спросил Сосо.

– Это наши тифлисские парни, которых выслали сюда, они готовы хоть сейчас встретиться и поговорить с тобой.

– А что они из себя представляют, эти ребята?..

– Молодёжь, из фабричных, есть рабочие железнодорожники, и есть каменщик, и даже отчисленный студент из Ставрополя, один типографский рабочий, все оказались здесь за участие в стачечном движении. Наших держат здесь как постоянных рабочих, как ссыльных. Остальные местные, из крестьян в основном, работают на общих условиях, то есть временно. Сейчас поймёшь, почему. Что касается рабочих, работающих у Ротшильда, там картина такая: постоянно работающих нет вообще, кроме конторских… Ну, скажем так, почти нет. Есть заказ на нефть, мазут или керосин – рабочих приглашают. Нет заказа – их увольняют.

– То есть их реально увольняют? – спросил Коба.

– Да, предупреждают честь по чести, за две недели, и на вольные хлеба. Затем снова нанимают, как только появляется заказ.

– Получается, что неквалифицированные рабочие?

– Конечно. У меня таких из десяти десять. Какая там квалификация – тару сбивать. Ящики да бочки. Что такое марксистское учение, здесь особенно не разбираются. Главное – гроши. Тут один из Питера приехал, работяга, языкастый такой, говорит местным, что на Путиловском заводе 35 рублей ему платили, плюс выходное пособие. А здесь 15 рублей. Так они заволновались, вот третью неделю недовольствуют. Спичку брось – и рванёт. Этот питерский, похоже, из анархистов.

– Ха-ха, – тихо засмеялся Коба. – Главное, что он льёт воду на колесо нашей мельницы. Пусть недовольствуют. Вот мы туда и бросим эту спичку. И из искры действительно разгорится пламя. Давай, завтра на вечер собирай людей. И вот ещё что. Меня приняли на работу конторщиком. Я теперь твой начальник. Как и договорились ранее, помни: Кобы здесь нет. Здесь есть Учитель. Жандармы не должны знать, что Коба в Батуми. Откроем для рабочих курсы русского языка и математики, и поехали с песнями и плясками в революцию.

Настроение у него в этот вечер было прекрасное.

– А где?

– Я пока не знаю. Пусть они предложат сами. Только для начала давай соберёмся и встретимся с их вожаками. И пусть будут осторожнее. И место встречи должно быть в секрете, я понял из разговора в администрации: каждый второй здесь стукач, поэтому узнать место они должны в последний момент, а до этого пусть собираются где хотят.

– Сосо, послушай, а что если собраться в Барцхане, на квартире Ило. Это мой родственник. Он живёт один с дочерью и сыном Васико. Он у нас в портовой службе служит, на маяке. Дома почти не бывает, потому что смотритель маяка сейчас на обучении в Петербурге.

– Не подставим человека?

– Нет! Маяк – закрытая территория. У Ило свисток есть, чтобы полицию вызывать, и забор там крепкий. Сам увидишь.

– Хорошо! Давай сделаем встречу на самом маяке. Только не надо толпой ходить. По одному. Раз – и прошмыгнул. Посмотрел, убедился, что никого нет, даёшь сигнал следующему. Я хочу посмотреть это место.

– Учитель! Не учи учёного. Здешний народ живёт на деньги от ворованного на складах керосина. Они ли не знают, как маскироваться?

На том и порешили. Но Ладо не уходил и вдруг спросил:

– Коба, а ты помнишь учителя русского языка Лаврова?

– Конечно, помню. Такую сволочь разве забудешь? А почему ты про него вдруг спрашиваешь?

– Ты знаешь, почему он был такой сволочной?

– Почему?

– У него дочь, как и ты, ещё ребёнком попала под фаэтон и с тех пор не ходила. Вот он на нас и срывал своё горе.

– А зачем ты мне это всё рассказываешь, Ладо?

– Дело в том, что у жены этого Лаврова объявились родственники в Америке, и он с женой увёз ребёнка туда. И девушка уже ходит! Представляешь?