Преданные

Пролог

23.06.1996, вечер 23 часа 30 минут. Санкт-Петербург.

Я все еще здесь. В городе на Неве.

В пятницу и субботу ничего выдающегося не происходило (рутина!): поездки в лаборатории, общение с инженерами и технологами.

А сегодня произошло замечательное событие: я встретил Ее. Совсем не зря я отказался от русской бани и вечеринки с друзьями в пользу прогулки по городу. Бывший Ленинград, ныне Санкт-Петербург или, как его называют местные, Питер производит двойственное впечатление: уникальная архитектура и великолепные памятники – с одной стороны, и унылость и обшарпанность – с другой. Да, работы русским предстоит много, город надо приводить в надлежащий вид.

Пройдя километра два по Невскому, я решил завернуть на набережную канала Грибоедова (был такой русский писатель и дипломат), где продают разные народные сувениры; здесь я задержался и накупил свистулек и две матрешки. Затем пошел в Екатерининский сад: там собираются уличные художники. Они бывают в саду и по будням, но в воскресенье их особенно много. Еще больше зевак и туристов. Захотелось посмотреть на работы питерских живописцев. Промелькнула мысль: «Почему бы не сделать свой портрет? Будет отличная память о северной столице России».

Иду, присматриваюсь к портретистам и их работам. Кому-то из них удается схватить «натуру», кому-то не очень. Около художника-шаржиста ажиотаж. Мне такая манера рисования не нравится, однако собравшиеся, видимо, не разделяют моего мнения: очередь «за портретами» и бесшабашное настроение, визги и пляски окружающих привлекают остальных прохожих. Надо сказать, что парень рисует лихо! И шаржи выходят милыми, смешными и необидными.

Прохожу дальше. Слышу английский язык. Американцы. Их манеру разговаривать и своеобразный (не британский) акцент я хорошо знаю. Молодой американец позирует художнице. Переговаривается со своей спутницей, стоящей напротив. Она заглядывает через плечо художницы, причмокивает языком и показывает большой палец вверх. Ей нравится, как девушка рисует. Мне тоже нравится.

Я останавливаюсь. Наблюдаю, как она работает. Смотрю на портрет и на «натуру». Сходство потрясающее. Но есть еще что-то в портрете, кроме сходства. Какая-то магия. Наконец, я обращаю внимания на саму девушку-художницу. И уже не могу оторвать от нее взгляд. Она не все время рисует, иногда задумывается и так мило наклоняет голову, как будто размышляет: так взмахнуть кисточкой или эдак. Потом снова рисует, покусывая нижнюю губу.

Charmante! Très charmante!

Не могу сказать, что она красавица. Очень приятная, да. Но в России столько красивых женских лиц! Глаза разбегаются… одна другой краше. Эта совсем другая: трогательная в своей простоте. Зеленоглазая русая девушка с типично славянским лицом. И талантливая. Таким, каким она увидела американца, это… я бы сказал, что она вытащила из него все потаенное. Он смешлив – а на портрете глаза отчего-то грустят, и полуулыбка намекает, что «натурщик» на самом деле не так-то прост и открыт, каким хочет казаться. У американца светлые вьющиеся волосы до плеч – а на портрете шевелюра темнее и короче. В общем, американец получился красивым, эффектным и скрытным.

Когда он увидел свой портрет, он даже как-то растерялся, сказал девушке, что она не только талантливый художник, но и хороший психолог. Она не совсем поняла его быструю американскую речь, наверное, восприняла его слова не как похвалу, а как недовольство и расстроилась. Но он заверил ее, что очень доволен, и добавил к оговоренной сумме чаевые.

Пока они разговаривали, я уселся на стул для натурщиков. Интересно, каким она увидит меня?

– О, француз! – засмеялась девушка. – Вчера у меня уже был француз. Из Бордо. А вы откуда?

– Я бретонец. Но сейчас живу в Париже. А вы прилично говорите по-французски.

– Учила в школе. Потом выбрала французский в институте. Но, знаете, я все равно путаюсь в артиклях, – она смеялась, – и еще м-м-м… как сказать… вот, например, кисточка, – она подняла кисточку, которой рисовала портреты, – у нас женского рода, а у вас мужского. Или, вот, полотно. У нас среднего рода, а у вас женского, – она снова рассмеялась. – Еще картина. Ну вот скажите, как может быть картина мужского рода? А? «Ан табло»! У вас «табло» – картина – мужского рода. Это же невозможно запомнить.

– Но вы отлично справляетесь.

– Приходится.

Я все время улыбался. Мои губы были как будто натянуты к ушам. Мне так нравился ее милый разговор!

– Так… – она задумалась. – Для вас черный цвет не подойдет. Пожалуй, коричневый! Да, это будет в самый раз.

– А как называется техника, в которой вы рисуете?

– Су-ухая кисть… – протянула она медленно. Она уже начала набрасывать контуры, и я понял, что дальнейшие вопросы будут ее отвлекать.

Пока она рисовала, пришло осознание: я влюбляюсь в эту русскую художницу. И понимаю, что хочу ее забрать с собой во Францию, хочу с ней жить, иметь детей. Не знаю, обрадуется ли Филипп, родители… Но это не имеет значения. Любой ценой! Она мне нужна.

«Послушай, дружище… – ворчал мой внутренний голос. – Ты готов жениться на незнакомке?» – «Почему нет? – отвечал я ему. – Что в этом плохого?» – «Но ты ничего о ней не знаешь». – «Я узнаю». – «Она тоже ничего о тебе не знает. У тебя сын и… тяготеет странная смерть Амели. Ты не справишься». – «Ах, оставь!» – «А как же Амели? Она всегда с тобой…» – «Прошло пять лет. Пора начинать новую жизнь».

Так я вел диалог сам с собой, пока она рисовала мой портрет.

– Как вас зовут, мадемуазель?

– Анна, – просто ответила она, прикусив губу и сосредоточившись над какой-то деталью.

А между тем около нас проходили люди и обязательно задерживались, поглядывая на портрет и на меня, натурщика. По их удивленным и восторженным лицам (какая жалость, я плохо понимаю русский язык) я догадался, что мой портрет вызывает неоднозначную реакцию. Интересно почему? Что такого она увидела во мне?..

– Я закончила, – вдруг сказала Анна.

Жаль, потому что я готов был позировать всю ночь. Тем более, что июньские ночи в Санкт-Петербурге белые.

– Э-э-э… прежде чем я увижу свой портрет, я хотел бы вас пригласить на ужин. Сегодня вечером.

Анна, видимо, не совсем поняла, что я сказал, и мне пришлось повторить.

– А если я откажусь, вы не расплатитесь за работу?

– Как можно? Конечно, расплачусь.

– Я не знаю… Я не привыкла так.

– Почему? Что плохого в том, что мужчина приглашает девушку на ужин?

– Хорошо, я соглашусь, если… только ужин. – Она была смущена и подбирала слова. – Если вы рассчитываете на большее, то – нет.

– Только ужин! – робко подтвердил я. Честно говоря, в тот момент я и не предполагал чего-то большего.

Моя невольная растерянность ее позабавила.

– Ладно, – улыбнулась она. – Завтра. Сегодня я еще немного поработаю.

– Но уже ночь.

– Белая ночь. Я люблю работать в это время.

– А где я вас завтра найду? – озадаченно спросил я. Вдруг она не придет?

Мой испуганный голос снова ее развеселил.

– Здесь. Приходите в семь вечера. Завтра понедельник, будет не так много желающих позировать.

– Я приду.

– А портрет свой вы забирать будете?

– Естественно!

– Тогда смотрите. Вот, месье, ваш портрет.

Сначала мне показалось, что это не я. Анна пошутила и показала мне кого-то другого. Я был ошарашен, смотрел на портрет и прозревал: это я! Только другой. Непохожий и одновременно истинный «Я».

Видя мое удивление, Анна озадаченно спросила:

– Вам не нравится?

– Нравится, – глухо ответил я. – Я впечатлен. Анна, вы настоящий художник.

Я достал из портмоне рубли, начал считать. Кажется, у меня не хватало. Надо было больше взять наличных. Но в городе криминальная обстановка, позавчера у одного нашего коллеги свистнули кошелек. В другом отделе портмоне лежали франки. «Возьмете франки?» – «Да, у нас меняют, спасибо».

А к ней уже подсела девушка. Совсем молоденькая, наверное, школьница. С огромными синими глазами, каштановыми волосами, собранными в узел. А потом она распустил волосы… Ох! Красивая. Очень красивая девушка. Она какое-то время следила за работой Анны, пока та меня рисовала, потом открыла свой блокнот и делала наброски карандашом. Мне показалось, что синеглазка тоже художница. Они о чем-то переговорили, и Анна начала ее рисовать… Возле них крутились молодые парни. Мне стало завидно: парни были веселые и беззаботные, молодые и привлекательные. В свои тридцать три я выглядел стариком по сравнению с ними. Я решил, что на этом празднике жизни я лишний…

Какое все-таки чудо – эти белые ночи! Смотрю в окно: крыши Санкт-Петербурга. Невдалеке виден купол Исаакиевского собора. А передо мной – портрет незнакомого меня. На рисунке заурядный человек невыразительной внешности. Только глаза! Анна разглядела, что внутри этого неприметного человека бушуют страсти. Неужели я такой и есть?

Значит, мне предстоит большая работа, чтобы завоевать эту девушку. Моя неброская внешность ее не впечатлила, это понятно. И вряд ли здесь, в своем городе, она сможет разглядеть во мне нечто более важное, чем внешность. А вот в Париже! В Париже я смогу покорить ее сердце. В Париже нет белых чарующих ночей, но есть нечто иное – парижский шарм. А еще я покажу ей Бретань. И многое другое. Необходимо время…

Два часа ночи. За окном светло. Удивительный город! Удивительные люди, непохожие на нас, французов. Здесь много красивых лиц; русские немного наивные, гостеприимные и открытые, но, если им что-то не нравится, они говорят об этом прямо. Даже сердятся. Кажется, что они проявляют агрессию. Но это не так, это просто их сущность: и радоваться, и проявлять недовольство открыто. В Париже так себя вести не принято.

Глаза слипаются. С мыслью о русской художнице Анне я засыпаю. Завтра мы увидимся снова…

Глава I

Анна Карель прошла паспортный контроль, досмотр ручной клади и расположилась в зале ожидания аэропорта Шарль-де-Голль. Она настроилась на долгий вояж. Сначала Стамбул. Затем предстоит провести около пяти часов в транзитной зоне. Из-за дурацких санкций попасть в Москву прямым рейсом сейчас нет возможности, приходится искать варианты с пересадками.

Рейс ранний; в ожидании приглашения на посадку пассажиры дремлют, облокотившись на спинки кресел. Анна пристроилась на сиденье прямо перед стойкой регистрации: в числе первых можно зайти на борт самолета.

До посадки оставалось еще полчаса.

Тревога и подавленность не оставляли ее. Череда необъяснимых событий, разыгравшихся вокруг, не прекращалась вот уже шестой месяц. Жизнь Анны превратилась в нереальную, запутанную, бесконечную драму. С ней происходило нечто совершенно немыслимое. И осознать, почему все это происходит, ей не удавалось, как она ни старалась. Поначалу было страшно; и страх от сознания своего одиночества и непонимания происходящего, страх перед неизвестным и могущественным кем-то или чем-то преследовал ее. Потом страх утих и появилось безразличие. Потом тоска.

Полгода назад судьба послала Анне Карель, урожденной Верещагиной, испытания. Двадцать шесть лет счастливой и безбедной семейной жизни завершились в одночасье. Она бы стойко преодолела свалившиеся на нее невзгоды и несчастья, если бы не одно «но»: все, что случилось с ней за эти месяцы, произошло не по воле Случая или зигзагов Судьбы, а по чьему-то злому велению. Она осознала это достаточно четко. Кто-то (сам дьявол, видимо) по необъяснимой причине стал ее преследовать. Если бы Он (кто – Он?) просто убил ее, то пусть бы так и случилось. Но Он действовал более изощренно: причинял зло тем, кого она любит, наслаждаясь ее страданиями.

Она не понимала, по какой причине этот «кто-то» так поступает с ней.

Все началось со смерти мужа. Любимого мужа. Счастливая жизнь закончилась в один момент.

С Ноэлем Анна прожила двадцать шесть лет. Познакомившись с милым французом в Санкт-Петербурге в июне девяносто шестого года, она поначалу не восприняла его ухаживания всерьез. На тот момент, будучи студенткой последнего курса российской Академии художеств (только-только были сданы экзамены летней сессии), Анна, как и большинство студентов-художников, подрабатывала портретистом на улицах города. Ноэль приехал в северную столицу в командировку: французская фирма сотрудничала с российскими компаниями в области биотехнологий.

Гуляя по питерским улицам, Ноэль застрял в Екатерининском саду и наблюдал за работой художников. Портреты Анны ему понравились больше всего: кроме внешнего сходства, в ее работах было еще нечто, чего он не мог объяснить. Как только Анна закончила писать портрет заезжего туриста, Ноэль плюхнулся на освободившийся стул.

Позже он рассказывал друзьям, что влюбился в русскую художницу именно в тот момент, когда позировал ей. Ему нравилась роль натурщика, и он отчаянно хотел продлить этот момент… Потом пригласил симпатичную девушку в ресторан, сообщил, что вдовец (в тридцать-то лет!) и воспитывает маленького сына. Анна не поверила, решила, что он «давит на жалость», и никаких романтических свиданий не позволила. Надо сказать, что француз и не настаивал на более смелых отношениях. Однако, вернувшись во Францию, Ноэль девушку не забыл, часто звонил и приглашал в гости. И Анна приглашение приняла. Когда еще будет возможность увидеть Париж?

Жил Ноэль в богатом предместье французской столицы в большом доме (французы называют такие дома виллами) с видом на средневековый замок. К тому же оказалось, что Ноэль Карель действительно вдовец, а сыну – милому, подвижному и любознательному мальчику Филиппу недавно исполнилось пять лет.

Приятный, умный, нежный и немного наивный француз покорил ее сердце. В следующий раз Анна въехала во Францию с визой невесты. На церемонию бракосочетания пришли старенькие родители Ноэля (он был поздним ребенком, матери в то время исполнилось семьдесят два, отцу – около восьмидесяти), четверо друзей Ноэля и месье мэр с супругой. Поженившись в мэрии городка, они вместе с немногочисленными гостями отправились в ресторан и отметили радостное событие.

Друзья не оценили выбор Ноэля (какая-то непонятная русская!), а родители и мэр были в восторге: красавица, умница, вполне сносно изъясняется по-французски. Никакого секрета: в школе и институте Анна изучала французский, и вот поди ж ты – пригодился!

А дальше началась счастливая жизнь. Омрачало семейную пару лишь отсутствие совместных детей. Два года после свадьбы они вовсю старались! Потом решили испытать новые медицинские технологии – искусственное оплодотворение. Они пробовали, пробовали и пробовали… Но почему-то долгожданная беременность не наступала. Через три года консультаций специалистов и многочисленных попыток забеременеть Анна сказала: «Хватит, я устала. Есть Филипп. По каким-то причинам Господь не хочет, чтобы у нас были еще дети. А если суждено, дети появятся без всяких технологий». Она смирилась. Или убедила себя, что смирилась. Она стала заботливой и любящей мамой для Филиппа, а его дочурку Лею Анна полюбила как свою родную внучку.

Мир перевернулся в одно мгновение. Все стало по-другому с уходом Ноэля. Хотя нет. Гибель мужа – это было уже следующее событие.

Сначала ее избили на улице. Били сильно, но явно не с целью убить, а просто напугать. Как только она более-менее выкарабкалась и физически, и психологически, следующий удар – убийство мужа – свалил ее с ног и в прямом, и в переносном смысле. Похоронив Ноэля и не зная, куда себя деть от горя, она столкнулась с новым испытанием: жандармерия заподозрила ее в убийстве собственного мужа. Ее! Анну! Это немыслимо. Ее допрашивали и задержали на несколько дней. Потом отпустили (у офицера судебной полиции не было прямых доказательств ее вины), но – она чувствовала! – подозрения с нее не сняли. Слухи поползли по их небольшому городку, и уже соседи стали сторониться ее. И лишь пасынок Филипп не давал в обиду свою «вторую маму».

Но случилась новая беда. Авария.

После смерти Ноэля Филипп с семьей часто наведывались к ней на уикенд. В тот субботний вечер Леа осталась ночевать у мами́1, а взрослые после ужина уехали. На повороте у автомобиля отвалилось заднее колесо, машина ушла в занос. К счастью, Филипп и Жанет отделались легкими травмами. От дорожных аварий никто не застрахован, и поначалу все объяснили неисправность простой случайностью. Однако в данном случае пострадал еще один автомобиль (колесо вылетело на встречку), и страховщики начали расследование. Они обнаружили, что на левом заднем колесе у машины Филиппа не были затянуты болты! Значит, кто-то, пока они оставались в доме у Анны, смог пробраться на территорию виллы и ослабить болты. Или он сделал это раньше. Большая удача, что в машине не оказалось ребенка! На что рассчитывал злоумышленник? Он планировал новое убийство?!

Снова подозрение пало на нее. Начались допросы и, самое мучительное, – отчуждение Филиппа. Неужели он поверил, что она могла так поступить с ним? Анна любила пасынка как собственного ребенка, а уж во внучке Лее так и вовсе души не чаяла.

Она пыталась объяснить полиции, что ей нет смысла убивать своих близких. Зачем ей это нужно?

Как зачем? – Наследство! Вилла в престижном городке под Парижем! Дом в Бретани!

Ответ инспектора привел ее в замешательство. Очевидный для следствия мотив убийства казался ей отвратительным. Убить собственного мужа, организовать покушение на пасынка! И все для того, чтобы стать единоличной владелицей виллы? Так она была ею! При живом и любимом муже. Двадцать семь лет она жила в богатом и красивом доме Ноэля, была его хозяйкой и душой.

После разговора с офицером судебной полиции Анна решила отказаться от недвижимости. Вилла принадлежала Анне по праву «узуфрукта» – личного пользования пожизненно (об этом позаботился Ноэль, нотариально заверив несколько лет назад соответствующий документ). Собственником дома по праву наследования оставался Филипп, но пользоваться им он мог лишь после ее смерти. Анна решила отказаться от своего права. Было немного жаль расставаться с дорогим сердцу домом, но, в конце концов, отношения с Филиппом и возможность видеться с Леей были для нее значительно важнее, чем проживание на роскошной вилле.

Анна переехала в свою небольшую квартирку, которую купил для нее Ноэль еще до свадьбы.

Филипп был удивлен ее решением и обрадован: поступок Анны развеял его сомнения в отношении «второй мамы». Теперь их общению ничто больше не мешало. Он даже попросил прощения за то, что усомнился в ней, и предложил оставаться в доме столько, сколько она пожелает. Как-никак это ее дом, а у него есть отличная квартира в Париже и останется владение в Бретани, недалеко от моря. Но Анна от предложения отказалась.

Однако странности не закончились. Ей стали присылать букеты роз. Иногда с непонятными сообщениями внутри. И если поначалу чья-то игра с розами лишь забавляла ее, то впоследствии ей стало страшно. Чего добиваются эти таинственные отправители? Они хотят ее напугать? Свести с ума? Вот ведь… они явно не хотят ее убивать, нет. Это Анна поняла. Значит, довести до сумасшествия? Кто эти люди, и зачем они это делают?

Конечно, ей очень хотелось найти объяснение всей этой фантасмагории, хотелось найти и покарать убийцу мужа и того, кто покушался на жизнь ее пасынка. Но следствие велось медленно и безуспешно, а на все заявления об угрозах в ее адрес полиция отвечала невнятно. И Анна решила уехать из страны, в которой прожила четверть века. Хотя бы на время. Уж в России-то, у мамы, ее не достанут!

До посадки осталось несколько минут. К стойке подошли два стюарда и два агента транспортной полиции. Стюарды занялись привычным делом: настройкой компьютеров для идентификации пассажиров и регистрации посадочных билетов; полицейские сверяли какие-то бумаги с данными на мониторе. Пассажиры принялись выстраиваться в очередь на посадку в самолет. Анна тоже встала с места.

Полицейские окинули взглядом очередь и направились к ней, Анне.

– Мадам Карель? – спросил один из них.

– Да, это я.

– Сожалеем, мадам, но вы должны пройти с нами.

– Э-э-э… – от неожиданности Анна снова опустилась в кресло. – Что случилось, господа?

– Пожалуйста, возьмите свои вещи и следуйте за нами. – Тихо, но властно, сказал офицер, наклонившись к ней. Судя по полоскам на шевроне – лейтенант. – Не надо истерик.

– Я не истерю, месье. Надеюсь, это ненадолго? Мой самолет отправляется через полчаса.

– Не уверен, что вы сможете полететь этим рейсом. Пройдемте! – настаивал он.

– Но мой багаж? Я сдала багаж…

– Он ждет вас в отделении полиции аэропорта, – ответил ей второй полицейский, сержант. Он был не столь резок и смотрел на нее даже несколько сочувственно.

Анна поняла, что сопротивление бесполезно, покорно встала и пошла за лейтенантом. Сержант взял ее рюкзак и шел сзади.

Что произошло? В чем ее обвинят на этот раз? У нее не было сил сопротивляться. И не было сил подумать, как себя защитить. Она ни в чем не виновата, но последние полгода вынуждена постоянно оправдываться.

Покинув зону вылета, они втроем спустились на лифте, прошли в «неконтролируемую» часть аэропорта и остановились у металлических дверей. Лейтенант прислонил магнитную карточку к диску на двери. «Проходите», – отрезал он. Сержант передал ей рюкзак и пожелал удачи. Он остался по ту сторону. Жаль, что он не зашел вместе с ними. Этот парень был настроен не так агрессивно, он мог бы поддержать ее. Хотя бы улыбкой. Ей так не хватало сейчас простой человеческой улыбки.

Анна прошла в комнату, увидела в углу свой большой, перевязанный разноцветной лентой, чемодан, перевела взгляд на троих мужчин и женщину, находившихся в комнате, и – сюрприз! – увидела знакомое лицо. Это был офицер судебной полиции Малих Заки, который вел дело ее мужа. Именно благодаря ему Анну тогда отпустили из-под стражи. Следственный судья согласился с доводами Заки, что для ее ареста у полиции нет оснований, так как доказательств причастности мадам Карель к преступлению недостаточно.

Малих Заки – красивый мужчина. Имя у него арабское, которое удивительно ему подходило2. (Анна с мужем несколько раз по три-четыре месяца жили в Ливане и Алжире, арабский язык она понимала и даже могла поговорить на бытовые темы, поэтому у нее было много знакомых среди жителей Магриба.) Заки принадлежал этнической группе кабилов. Серо-голубые глаза и более светлая кожа говорили о его берберском происхождении. Его родной язык был кабильский. Однако и арабским он владел отлично.

Во время расследования Заки отнесся к ней и ее истории с пониманием: разговаривали они много, иногда не по делу, а просто о жизни. А в последний раз (оказалось, что не в последний, сегодня они вновь встретились) он даже посочувствовал ей. Тогда Анне показалось, что он поверил ее рассказам о неких неизвестных людях, которые желают ей зла. Заки пообещал, что дело о смерти мужа не закроют и будут продолжать искать убийцу. А ведь существовали еще и те, кто покушался на жизнь Филиппа, кто избил ее и кто присылал букеты с записками. А может, это одни и те же люди?

И вот сейчас Малих Заки здесь. Значит, случилось что-то неординарное. Неужели нашли убийцу Ноэля?

Анна взглянула в серо-голубые глаза месье Заки, и внутри у нее словно что-то оборвалось.

– Если вы здесь, месье, в семь утра, в аэропорту, значит, случилось что-то… – она искала слово, – м-м-м… серьезное. Что? Пожар? Катастрофа? Кого-то убили? – Она начала кричать. Нервы не выдерживали. – Зачем вы сняли меня с рейса? В чем на этот раз вы меня обвиняете?

– Успокойтесь, Анна. Хотите воды?

– Хочу.

Второй полицейский принес ей пластиковый стаканчик с водой из кулера. Она отхлебнула, отставила стакан. Он хотел его забрать, но Анна покачала головой: оставьте!

– Итак? – она ждала.

– Расскажите, как прошел вчерашний вечер, Анна.

– Вчерашний вечер? – она удивилась. – А что именно вас интересует?

– Все. У вас были гости, не так ли?

– Гости? Вы имеете в виду Жанет и Лею? Это не гости. Это мои родные люди. Вы о них спрашиваете?

– Да. Во сколько они пришли, ушли?

– А что случилось, месье Заки?

– Ответьте, Анна, на мой вопрос, – мягко попросил он ее.

– Они приехали около шести… наверное. Мы ужинали в семь, разговаривали. Потом они уехали. Обычно Лея остается по субботам у меня ночевать. Мы любим проводить время вместе. Я ей читаю, мы играем, – она чуть смягчила тон. – Но так как я уезжала утром, девочка со мной не осталась. Это все.

– В котором часу они уехали?

Анна хотела спросить, зачем он задает эти дурацкие вопросы, но осеклась, видя, как напрягся взгляд Малиха Заки.

– В девять, – глухо ответила она и добавила: – Может, в четверть десятого. Они недолго оставались. Малышка рано ложится спать. Хотя им недалеко ехать.

Она говорила отрывисто. Только бы ничего не случилось с девочками! Только бы ничего не случилось!

– А потом? Они уехали, я понял. Что было дальше? Вы начали собирать багаж для отъезда?

– Багаж? Собирать?

Что за вопросы он задает? Какой багаж?

– Вы про этот? – она показала рукой на стоящий в углу чемодан.

Он кивнул.

– Боже мой, а что такого вы нашли в моем багаже? Вы из-за этого меня не пустили на рейс? Там мои личные вещи, кисточки, краски, гуашь, бумага. Во Франции отличная бумага для рисования.

– Нет, Анна, содержание чемодана нас не интересует. Я спросил у вас: когда вы его собирали? Как только ушли гости?

– Да нет же! Я собрала багаж вчера днем. Все уложила и закрыла, перевязала лентой. Утром только в рюкзак бросила несколько вещей.

– А чем же вы занялись, когда уехали Жанет и Лея?

– Господи, что за вопросы. – Анна снова начала повышать голос. Это от нервов. И от неизвестности. – Я пошла спать. Наверное. Я не помню… Я встала в четыре утра. Умылась и вызвала такси. В пять уже открывалась регистрация.

– Это утром. А вечером? Вспомните, Анна. Это важно. – Он как-то смущенно уговаривал ее. – Вы выходили из квартиры?

– Нет. То есть да. Я провела девочек до ворот. Жанет оставила Пежо на гостевой парковке во дворе дома. Я вышла с ними, открыла ворота. Они сели в машину и уехали, а я зашла в дом. Поднялась на третий этаж. По лестнице. В доме нет лифта… Хотя вы знаете, вы однажды заходили ко мне. Помыла посуду, приняла душ и легла спать.

– В котором часу вы легли спать?

– В десять. Или чуть позже. Мне же надо было рано вставать, – снова повторила она.

– Вы поставили будильник?

– Да, на четыре часа.

– У вас будильник в телефоне?

– Нет. Телефон, ноутбук и зарядки я уложила в рюкзак заранее, чтобы не забыть. У меня часы-будильник.

Малих Заки переглянулся с другими полицейскими. В комнате воцарилась тишина. Все молчали не меньше минуты. Наконец, Анна не выдержала.

– Да что же это такое? Что вам от меня надо? Месье Заки, что происходит?

– Дело в том, что Жанет и Лея вчера домой не вернулись.

– Не вернулись… – шепотом выговорила она и всплеснула руками. – М-м-м… – вместо слов Анна смогла лишь что-то промычать.

Малих подал ей воды. Дрожащими руками она поднесла стакан к губам, выпила и заскулила.

«Только не это. Девочки… Только не девочки», – подумала она и разрыдалась.

– Филипп звонил вам, но вы не отвечали.

– Филипп… Звонил?

Она торопливо открыла дамскую сумку, достала телефон, открыла.

– Да… Он звонил. Я спала. Боже мой, я спала. Почему он не приехал, не разбудил меня?

– Он ожидал их до одиннадцати. Потом начал звонить. Жена не отвечала. Он позвонил вам и также не дождался ответа. Потом он к вам поехал. Увидел, что машины Жанет на парковке не было. Он вернулся домой, решил, что Жанет с дочкой уже дома, а он просто с ними разминулся. Но увы. В час ночи он позвонил в полицию. Потом мне. Разбудил. Сказал, что вы улетаете сегодня утром. Поэтому мы вас и задержали, Анна.

– Это неважно, что задержали. Надо найти девочек. Месье Заки, надо найти девочек, понимаете!

Ей показалось, что она очень тихо сказала эту фразу. И она ее снова повторила:

– Месье, надо найти девочек, по-ни-маете?!

И тут у него зазвонил телефон. Громко зазвонил.

– Да…

Он слушал какое-то время, потом что-то переспросил, ответил: «Мы сейчас приедем» и посмотрел на Анну.

Она привстала с места, не спуская с него взгляда. Дрожь охватила ее тело.

– Что? – она затряслась.

– Звонил Филипп. Жанет и девочку похитил какой-то тип. Полчаса назад он их отпустил.

– Отпустил… – повторила она механически.

– Они сели в машину и только что приехали домой. Нам надо срочно поговорить с Жанет.

– Значит, они в безопасности? – тихо спросила Анна и рухнула на пол.

Он зашел в дом и сразу же отворил настежь окно. Свежий морской воздух заполнил пространство. Сквозь щели деревянных ставен светила полная луна. Отворил ставни, закрепил их по бокам шпингалетами и стоял, вглядываясь в морскую даль. Луна – круглая, резко очерченная, шероховатая – смотрела в окно. Он протянул руки к луне, «положил» ее на одну ладонь, перекатил на другую. Потер ладонь о ладонь – ощутил эту шероховатость; затем прошелся ладонями по лицу, как будто умылся лунным светом. Улыбнулся.

Он старался приезжать в дом на скале как можно чаще, особенно любил он бывать здесь в полнолуние, когда луна как никогда великолепна: манит и завораживает, а море по-особенному отсвечивает лунной магией.

Этот маленький дом достался ему от матери… Вернее, от той, которая называла себя его матерью и которую он любил. Да, любил. Настолько, насколько он вообще мог любить. Мама ушла год назад. Ей не было даже пятидесяти. Проклятый рак подобрался незаметно и очень быстро превратил ее из цветущей женщины в хрупкое подобие человека.

Он помог ей уйти: не мог видеть, как она страдает. Не мог видеть…

Дом на скалистом берегу с видом на море. Он вырос в этом доме. Удивительное место. Морская стихия возбуждает в нем странное чувство, похожее одновременно на страх и восторженное любопытство. Когда он открывает окно и всматривается в морскую даль, то становится сентиментальным. Слезы наворачиваются на глаза; эпизоды из детства, события, лица проносятся в памяти яркими цветными кадрами, словно меняющиеся узоры калейдоскопа…

После школы он поехал учиться в Нант; жил он в студенческом кампусе, но старался приезжать домой как можно чаще – на уикенды и каникулы. Получив водительскую лицензию, он купил старенький, но хорошо сохранившийся Ситроен и в летние месяцы, во время каникул, объезжал с севера на юг и с запада на восток всю Бретань. Мама часто путешествовала с ним. А вечера они проводили дома, у камина. Мама пекла вкусные блинчики, а сосед, месье Ле Гофф, угощал их сидром собственного приготовления.

А однажды, приехав на весенние каникулы, он увидел в доме двух симпатичных студенток-англичанок. Мама сдала им комнату на неделю. Это было здорово! Он обнаружил, что ему интересно проводить время с девушками. Они были такие славные, хохотуньи. Он катал их на катере. Потом они втроем помогали Ле Гоффу отчищать его суденышко от ила и водорослей (почему-то в тот год водорослей было особенно много); втроем они бродили по тропинкам, спрятанным в прибрежных скалах, о которых известно только местным жителям.

А еще он возил девчонок в Сен-Мало к Шатобриану.

К могиле знаменитого француза на остров Гран-Бе они пришли во время отлива. А когда он сказал им, что пора возвращаться, потому что «идет волна» и добраться до берега вскоре можно будет только вплавь, девчонки не поверили поначалу, а потом еле унесли ноги с острова. Англичанки визжали от восторга, наблюдая, с какой скоростью прибывает вода и начинает с шумом бить по дубовым волнорезам. Это невероятное зрелище: наблюдать, как изношенные временем и морем дубовые волнорезы-великаны, двухсотлетние «гвардейские пилоны» Сен-Мало защищают город корсаров от ударов волны, погружаясь в воду во время прилива. Для молоденьких англичанок такое буйство стихии казалось забавным шоу. А для него – самым ярким впечатлением детства. Однажды мама привезла его в Сен-Мало, чтобы он увидел это чудо прибытия воды и игру волн с вековыми дубовыми волнорезами. Этот эпизод навсегда врезался в память: он, шестилетний мальчик, крепко держит маму за руку и задыхается от восторга, подставляя лицо соленым брызгам бушующего моря. И сейчас, когда выдается свободная минутка, он приезжает в Сен-Мало и наблюдает за этим действом. Нет, это не шоу, это фантастическая феерия!

Он может много рассказать об этом городе. О том, как отсюда в поисках богатства и приключений уходили в море корсары Его Величества. Да-да, французский король выдавал им специальную каперскую лицензию, разрешавшую корсарам захват торговых кораблей неприятеля, а проще сказать – грабеж. Он может часами пересказывать истории о своем любимом крае – Бретани.

Сколько чудесных воспоминаний хранит этот райский уголок и маленький уютный дом на скалистом берегу с видом на море…

А потом мама заболела. Он учился на последнем курсе университета. Оставалось несколько месяцев до получения диплома, когда позвонил месье Ле Гофф и попросил его срочно приехать. Маму забрали в больницу. Диагноз неутешительный: лейкоз. Он оформил учебный отпуск (благо, администрация университета пошла навстречу) и стал ухаживать за ней. Мама переживала, что он не закончил учебу, но он пообещал, что обязательно получит диплом в следующем году. Обещание свое он сдержал: получил диплом инженера-биолога по специализации зоология, энтомология.

Да-да, насекомые – его слабость. Жучки, паучки, муравьи, бабочки… Знакомые удивляются и не понимают, как можно любить «такую гадость», но они просто не знают, какая насыщенная жизнь у этих жучков и паучков!

Интерес к насекомым у него появился с детства. Свою роль сыграл и мультсериал «Крошечные». Ему было пять лет, когда по телевизору прошла серия мультяшек с героями-насекомыми. Они были такими потешными! Божья коровка, например, любила дразнить других собратьев-насекомых, а жук-навозник постоянно старался ухватить для себя шар навоза побольше. Это было так смешно и забавно! А еще он веселился, когда насекомые появлялись в фильмах ужасов. Почему-то всем, кроме него, было страшно. Жуки-скарабеи пожирали людей… Ну, не смешно ли? Ведь на самом деле эти жуки питаются навозом!

Люди почему-то представляют насекомых нелепыми и некрасивыми. Человеческая фантазия наделяет их страшными чертами, наводящими ужас. Наверное, это от незнания.

И все же его любимое насекомое – не жук, не муравей, не пчела и даже не бабочка. А невероятно красивая одоната. А проще – стрекоза…

Дивное существо… Изящная, многоцветная, невероятно привлекательная. Мама тоже была такая: красивая, легкая, подвижная. Она кружилась словно стрекоза.

Если бы не мамина болезнь, он никогда не узнал бы ее тайну…

После первой химиотерапии врачи отпустили ее домой. Они сказали, что без пересадки костного мозга выздоровление вряд ли возможно. Он сдал анализы (кому как не сыну стать донором!). Его костный мозг не подошел. И не мог подойти. Потому что мама оказалась не мамой. Анализ показал, что никакого родства между матерью и сыном не наблюдалось.

Это стало ударом для него. Значит, она его усыновила?! В тот день, когда он узнал об этом, он не вернулся в дом… Спал в машине на берегу. Утром все же взял себя в руки, вернулся к маме. Она ждала его и волновалась.

Спросить? Сказать, что он знает? Он не смог. Маме и так нелегко, зачем обрекать ее на новые страдания? Пусть сначала выздоровеет, потом они поговорят.

После второй химии врачи снова отпустили маму домой. Она стала лысая и некрасивая. Но он все равно любил ее. Она страдала, плакала от боли… Однажды взяла его руку, пыталась что-то сказать и потеряла сознание. Потом очнулась и произнесла лишь, что ей очень больно. Она не уверена, что вытерпит еще одну химию и переливание донорского костного мозга.

Она лежала в постели такая жалкая, маленькая, без волос… Он не мог вынести ее боль и молил Бога, чтобы тот забрал ее. Он как будто сам ощутил ее немощь и тоску… Ему хотелось облегчить ее страдания. И Бог забрал…

Это случилось как-то внезапно, и на него накатил страх. Либелюль… Pantala flavescens3. Перед уходом она затрепетала как стрекоза. Или ему так показалось?

Утром он позвонил в клинику и сказал, что мамы больше нет. Он рыдал и отчаянно хотел вернуть ее. Хорошо, что давний мамин друг Шарль Ле Глюадек и сосед помогли с похоронами. Он с трудом помнит момент погребения… Гроб был такой маленький. Почему-то это врезалось в память больше всего. Как будто там, внутри, находилось тело ребенка, а не взрослой женщины.

Мама ушла. Вспоминает ли он ее? Да, вспоминает… Вот сейчас он стоит у окна в маленьком уютном доме и вспоминает женщину, которая назвалась его мамой. Нет-нет, не просто назвалась. Она была ею. Но с того момента, как он узнал, что мама не была родной по крови, жизнь его изменилась.

И где же та, настоящая, которая бросила его? Маленького, уродливого, родившегося с заячьей губой! Он стал не нужен той, родной матери. Не нужен! И тогда именно эта мама, ненастоящая, забрала его, вырастила, спасла от уродства. После двух операций он с трудом произносил длинные фразы, запинался и коверкал слова. В детском саду все потешались над ним и передразнивали. Мама переживала и старалась сделать все возможное, чтобы ее сын не чувствовал себя ущербным. Кроме занятий с психологом, которые рекомендовал детский врач, мама оплачивала частные уроки логопеда, тратила сбережения, которых у нее было не так-то и много. Она хотела, чтобы ее сын стал таким же ребенком как все дети: здоровым и счастливым, без комплексов. И она все сделала, чтобы он стал таким как все!

И когда в шесть лет он пошел в школу, никто не заподозрил, что он родился уродом. Учителя говорили, что он «миньон гарсон»4 и любознательный ученик, дети общались с ним как с равным. Он лишь немного не выговаривал сложные звуки. Но уже через год и этот недостаток был преодолен. Доктор Лурье, логопед, не зря брал деньги за уроки. Он пообещал, что маленький Серж Дювалье к восьми годам будет разговаривать как другие дети, и он выполнил свое обещание.

Серж Дювалье стал как все! К тому же в школе он определенно выделялся пытливостью и усердием. Первый класс он закончил со средним результатом, во втором он стал одним из лучших учеников, а уже на третий год обучения в начальной школе он стал первым! Мама плакала от радости, гладя его белокурую голову. Он рос хорошим и добрым ребенком, гордостью мадам Дювалье.

Воспоминания не отпускали. Так всегда происходит, когда он возвращается в свой дом. В дом на скалистом берегу с видом на море.

Да еще эта луна! Полная и шероховатая.

Глава II

Максим Омский повернул в двери ключ, зашел в квартиру, которую он обустроил под офис. Небольшая квартирка, удачно купленная несколько лет назад специально для деловых контактов, устраивала Макса как нельзя лучше: находилась в соседнем подъезде, так что тратить драгоценное время на проезд от дома до работы не приходилось. Для Москвы – редкая удача!

Еще из прихожей Макс услышал легкий шорох и тихое напевание знакомой мелодии, доносившиеся из кабинета. Жена. Он усмехнулся: раз Аня не реагирует на хлопанье двери и продолжает напевать, значит, в наушниках слушает музыку. Он заглянул в комнату, остановился в дверном проеме, оперся на стену и наблюдал за ней, улыбаясь, не менее минуты. Так и есть: в ушах блютус, в руках лейка.

Наблюдать ему явно нравилось: жена двигалась в такт музыки, поливала цветы и мурлыкала под нос нехитрые мотивы. Наконец, она обернулась, увидела его и сердито фыркнула.

– Макс! – она вытащила наушники, – ты меня напугал. Пробрался тихо, как… как…

– Как преступник! – он засмеялся и обнял ее.

– Да ну тебя. Правда, испугал.

– Так ты же в наушниках. И вся в работе. Я не специально.

– Ты вообще за цветами следишь? Фикус – ладно, он не такой нежный, но спатифиллум надо поливать чаще.

– Спати… чего? Вот этот, что ли?

– Ну да. Его нужно хотя бы два раза в неделю поливать. Но я так и знала, что ты забываешь.

– Забываю. Каюсь. – Он наиграно сложил руки: изобразил раскаяние.

– Да ну тебя, – снова повторила она. – Если б я не зашла, ты бы и не подумал полить цветы. Честно скажи, ведь не подумал бы?

Макс покачал головой.

– Я просто знаю, что ты сделаешь это лучше меня. И вообще… – он обнял жену, руки постепенно опускались, скользили по ее телу, губы искали ее губы… – и вообще, – глухо повторил он, – что-то мне не хочется работать. Диван здесь хороший…

Она ответила на поцелуй, но потом, смеясь, указала на телефон:

– А между тем тебе придется поработать.

– А?

– Тебе звонили. Женщина. Она хотела с тобой срочно встретиться. Сказала, что перезвонит. Я подумала, что она плачет.

– Спасибо. М-м… моя жена… – Макс продолжал обнимать ее: руки блуждали по ее телу, – мой любимый секретарь… моя… хм…

– Уборщица… – она рассмеялась.

– Анюта! Слово уборщица мне не нравится. Вот… Весь мой романтический настрой улетучила.

Аня чуть отстранилась.

– Еще Андрей звонил. Собирался к тебе. Хорошо же будет, если мы с тобой устроимся на диване и…

Она не договорила, раздался телефонный звонок. Макс вздохнул, нажал на громкую связь.

– Слушаю.

– Максим Максимыч? Здравствуйте.

Макс мимикой спросил у жены: не эта ли женщина звонила раньше? Аня утвердительно кивнула, отправила мужу воздушный поцелуй. «Я домой», – указала рукой на дверь и вышла из офиса.

– Да-да, слушаю вас.

Женщина была взволнована. Она нуждалась в помощи. В помощи частного детектива…

Прошло двадцать три года с тех пор, как Максим Максимович Омский (для родных и друзей – просто Макс), отработав два года оперативником, ушел из милиции и открыл свое детективное агентство. С того времени сыщик Омский расследует уголовные преступления и оказывает детективные услуги частным образом. Все законно: у Макса есть лицензия, позволяющая ему заниматься частной сыскной деятельностью и оказывать услуги, предусмотренные частью Второй, статьи Третьей Закона о частной детективной и охранной деятельности.

Сейчас он респектабельный сыщик с репутацией человека умного, аналитически мыслящего, порядочного, которому удается расследовать сложные дела и распутывать загадочные преступления. Но это заслуга не одного Макса. Главный помощник, партнер и друг – Андрей Шустров. Все эти годы они занимаются сыщицкой деятельностью вместе. Кроме Андрея, у него много помощников во всех регионах России. И не только в России! У него замечательный друг и коллега Мишель во Франции! В Италии – сыщик Алехандро, к которому всегда можно обратиться за помощью, даже в Китае и Америке есть сыщики, с которыми приходилось сотрудничать.

Агентство Омского редко простаивает без дел и пользуется отличной репутацией: у клиентов, которые предпочитают по тем или иным причинам обращаться к частным детективам, и у полицейских. Со многими оперативниками, криминалистами, следователями Макс хорошо знаком, и такое знакомство отнюдь не мешает его профессиональной деятельности. Частенько даже приходится обмениваться с ними информацией. Разумеется, если речь идет о тяжких преступлениях.

Но это сейчас. А поначалу, до середины двухтысячных, нужно было доказывать свой профессионализм. Сперва дела были попроще, потом шел период с перестрелками. Он с трудом справлялся. Но все же ему удалось, не без помощи Андрея, найти нужную тропу, направление деятельности, перенести акцент с перестрелок и бандитских разборок на разгадывание необычных убийств и криминальных загадок.

Максим и Андрей часто вспоминают свою первую встречу друг с другом. Очень удачно тогда сошлись звезды. Эту историю их жены слышали не раз, но мужчины повторяли ее снова и снова – воспоминания волновали и будоражили воображение. А если еще под вино! Уф…

А встретились Макс и Андрей случайно (хотя вряд ли что-то в этой жизни происходит случайно!) в конце девяностых в парижском кафе на Сан-Жермен-де-Пре. Макс тогда первый раз выехал за границу. И сразу в Париж! Андрей в то время учился на специальных курсах, организованных факультетом истории искусств в Сорбонне. Там же, в Париже, он познакомил Макса с криминалистом, экспертом в области живописи и, по совместительству, частным детективом Мишелем Дебре. Эта поездка изменила жизнь Омского. По возвращении из Франции он уволился из милиции и организовал свое детективное агентство. С тех пор Андрей помогал Максу в разгадывании запутанных преступлений. И с Мишелем они не раз сотрудничали, расследовали не одно дело5.

– Максим Максимыч, мне посоветовал к вам обратиться наш общий знакомый Павел Долин.

– Вы из Питера? – Макс удивился.

Подполковник Долин работал в районном отделении полиции Санкт-Петербурга; знакомы они были уже лет пятнадцать. Павел вчера прислал ему эсэмэску, мол, прими одну даму и, если получится, помоги. Интересно, а почему он сам помочь не может? Либо лень разбираться (на Долина не очень похоже: он грамотный и дотошный оперативник), либо дело сложное. Спихнул, значит!

– Нет, я из Новгорода. Великого Новгорода. Антонова Елена Сергеевна. А Павел – друг нашей семьи.

– Так что же у вас за дело, Елена Сергеевна?

– У меня пропала дочь…

Только этого не хватало! Исчезновения людей – одни из самых сложных дел в криминалистике и, по правде сказать, часто бесперспективные. Найти пропавшего человека и определить причину его исчезновения невероятно сложно. Неужели Елена Сергеевна считает, что ему, частному детективу, под силу раскрыть дело, с которым не могут справиться полицейские? Ведь если Долин «посоветовал обратиться» к Омскому, значит, у него самого результата нет.

– Понимаете… – Макс не знал, как отказать.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Я недалеко от вашего дома. Павел дал мне адрес вашего агентства. Мы с мужем были в Питере. И я сразу оттуда на ночном поезде в Москву приехала. Можно мне прийти? Пожалуйста… – она расплакалась.

– Ну хорошо… Если вы недалеко, – вздохнул он.

– Спасибо, Максим Максимыч. Я буду через пятнадцать минут.

«Теперь гадай, как отказать…» – пробубнил Макс. Вышел в прихожую, глянул в зеркало. М-да, седых волос полно и…

Звонок в дверь. «Она же сказала, через пятнадцать минут. И двух не прошло», – недовольно подумал он и открыл дверь.

– О, Андрей! Привет. А почему своим ключом не открываешь?

– Так ты же в офисе. И чего такой недовольный?

– А что, заметно?

– Посмотри в зеркало – увидишь раздраженного и угрюмого человека.

– Только что смотрел. Вроде ничего… – он снова глянул в зеркало, хмыкнул. – Седой сорокавосьмилетний мужчина.

– Немного небрит.

– Аня сказала, что мне идет.

Макс был рад видеть Андрея. Работали они вместе, но виделись не так часто, как хотелось бы. Все больше по телефону или «на бегу». Его друг работал не только в частном агентстве Омского. Шустров читал лекции в двух вузах, консультировал полицию и таможенные органы по вопросам искусства.

– Хорошо, что ты приехал, Андрей. Сейчас должна подойти одна дама. По просьбе Долина. Помнишь опера из Питерского УВД?

– Помню. Так чем ты недоволен?

– Боюсь, придется отказать ей. У нее пропала дочь. Сам знаешь, как такие дела раскрываются. Послушаем вместе.

– Отка-за-ать? Пфф. Макс, на тебя не похоже. Бурчишь. Про седину рассказываешь, видимо, старость подступает… – Андрей скорчил гримасу.

– Эй, ты потише. Я все-таки твой начальник.

Шустров потешно фыркнул, развел в сторону руки – ничего не поделаешь, приходится подчиняться.

– Я, кстати, тоже по делу. Может, уехать придется.

– Далеко?

– Угадай с трех раз…

– Так… Таможня? Или музей какой?

– Не-а.

– В условиях санкций – точно не Париж. – Макс засмеялся.

Андрей удивленно протянул: «Э-э-э…»

– Неужели угадал?

– Ну… Ты сказал: «Точно не Париж». Получается, не угадал!

– Серьезно, что ль? Париж?

– Он самый. Столица Французской республики.

– О-ля-ля! А с Мишелем связался? Может, он без тебя справится?

– Еще два дня назад я с ним связывался. Сегодня утром он позвонил и сказал, что без меня не обойдутся… Наверное. То есть желательно, чтобы я приехал.

– Расскажешь?

– За тем и пришел. Только давай сначала с твоей дамой разберемся. А я пойду кофе сделаю.

Он пошел на кухню, включил кофемашину.

– Там и печеньки есть. Анюта пекла, – крикнул Макс.

– Жена у тебя – золото. Нет, моя тоже – золото, – он появился в проеме двери, жуя печенье, – только она печь не любит. Нездоровая это, понимаешь ли, пища. Ты же знаешь, как я все это люблю.

– Думаю, ты с лихвой восполняешь «нездоровую пищу», забегая к маме. Заметно. – Макс ткнул пальцем в чуть выпирающий Андреев живот – отыгрался за «угрюмого и раздраженного».

– Ну а кто еще, кроме мамы, накормит сына? – Андрей выпрямился, похлопал по животу. – И не так уж я растолстел. Пару кэгэ всего.

Звонок в дверь прервал их шуточную беседу.

– Проходите, – Макс провел женщину в кабинет, вежливо предложил: – Присаживайтесь. Это мой коллега Андрей Шустров. Мы больше двадцати лет работаем вместе.

Елена Сергеевна, приятная женщина лет шестидесяти пяти, высокая и стройная, прошла в кабинет, неловко улыбнулась Андрею, подала руку, представилась. Дамскую сумочку она оставила в прихожей, а в кабинет зашла с большим плоским пакетом, перетянутым лентой. Темные волосы с проседью были небрежно убраны в узел; две тяжелые волнистые пряди выбились из пучка и свисали по плечам. В этой небрежности не было неряшливости, а, скорее, непринужденность и неважность: женщине было все равно, как она выглядит, это не имело для нее значения. В синих грустных глазах читалась мольба. Она боялась, что ей откажут. Откажут в помощи.

– Елена Сергеевна, я надеюсь, Долин объяснил вам, что я всего лишь частный детектив. Мои возможности гораздо… хм… у́же, чем у полиции.

– Да, он сказал. И еще он сказал, что вы очень хороший сыщик. У вас много раскрытых преступлений. И если вы мне не поможете, мне никто другой не поможет. Потому что уже двадцать шесть лет никто не может объяснить, где моя дочь. Она пропала.

– Двадцать шесть лет? – вырвалось у Андрея.

Макс и Андрей переглянулись. В их взглядах читалась безнадежность. Елена Сергеевна правильно поняла этот перегляд.

– Да… Скоро будет двадцать семь… – тихо сказала она и как будто сжалась. – Не отказывайтесь от меня, пожалуйста. Выслушайте. Хотя бы…

– Елена Сергеевна, успокойтесь.

– Простите, Максим Максимыч.

– Давайте проще – Максим.

Ему стало как-то неловко. Даже стыдно. У него самого двое детей и если бы… если бы… с кем-то из них произошло несчастье… Нет, об этом даже думать страшно!

– Успокойтесь, – повторил он, – и расскажите все по порядку. Мы выслушаем и потом примем решение. Договорились?

Она кивнула и начала рассказывать.

– Это случилось двадцать третьего июня девяносто шестого года. То есть в этот день Вареньку видели последний раз. Она сдала в школе все экзамены и двадцатого числа поехала в Питер. Варя хотела поступать в Российскую академию художеств. Там проходил творческий конкурс среди абитуриентов. Да, еще хочу сказать, что она уже приезжала в академию в апреле и показывала свои работы. Они очень понравились преподавателям.

Рассказывая, Елена Сергеевна как будто оттаивала. Она говорила медленно, обдумывая каждую фразу.

– Варя очень хорошо рисовала. Мы с мужем не возражали, чтобы она училась мастерству и развивала свой талант дальше. Тем более в «Репина». Волновались только, чтоб она не попала в какую-нибудь плохую компанию. В то время в Петербурге было непросто: наркотики, криминал. Да… Варя уехала утром на поезде. Ехать недолго, вы знаете, три часа всего. Она должна была вернуться в Новгород двадцать пятого утром. Как раз на выпускной вечер. Доехала отлично и сразу пошла в академию. Ее работы похвалили. Двадцать четвертого у нее должен был состояться еще какой-то творческий конкурс. Так она нам сказала по телефону. Она звонила с почты рядом с домом.

– Что за дом? – уточнил Макс.

– Варя остановилась у моей подруги. Земфира, подруга детства, в то время тоже жила на Васильевском острове, от них до академии можно было дойти пешком. За полчаса уж точно. – Елена Сергеевна на мгновенье задумалась. – Это был воскресный день. Варя позавтракала и вышла погулять по городу. Земфира предложила ей вернуться домой пообедать, но дочь ответила, что придет на ужин, вечером, часов в восемь-девять. Ну, разве что устанет, тогда пораньше. Она забежала на почту и позвонила нам. Можно было позвонить от Земфиры, но междугородние звонки стоили тогда дорого, не хотелось обременять хозяев расходами. Мы договорились, что от Земфиры она будет звонить только в случае, если очень-очень нужно. И просили, чтобы она звонила почаще. За три дня Варя звонила нам три раза, каждый день. Тогда мобильники еще были в диковинку, а вот пейджеры уже вовсю использовались. И мы с мужем решили, что купим ей пейджер, когда она приедет. Что еще? Вот. В тот день, в воскресенье, мы с ней разговаривали около одиннадцати утра.

Елена Сергеевна замолчала. Воспоминания давались ей с трудом. Макс не торопил.

Молчание затянулось, Андрей решил помочь:

– А как вы узнали, что Варя… пропала? Когда это случилось?

– В тот же день. Вечером, около двенадцати позвонила взволнованная Земфира. Сказала, что Варя еще не пришла. Естественно, мы не могли заснуть. Ждали звонка, надеялись, что она вернулась. Звонка не было. Муж поехал в Питер первым же поездом. Я не могла… У меня отнялись ноги. От волнения что-то стало с моими ногами. Я еле передвигалась по квартире. Я почувствовала, что с ней случилась беда. Простояла весь день у телефона. Виталий… – она подняла на них глаза, – это мой муж… Виталий позвонил в три часа, сказал, что в полиции пишет заявление. Сказал, что побудет несколько дней в Питере. Вот. Потом начались поиски.

Сейчас есть камеры повсюду, отряды поисковиков, интернет. А тогда ничего не было. А еще… вся полиция в городе готовилась к выпускному. Мне кажется, первые часы, когда можно было отыскать ее следы, были упущены. Через месяц поиски официально прекратили, через год нам пришла бумага, что Варю… зачислили в категорию пропавших без вести.

– В девяностые в стране пропадало очень много людей. Сотни тысяч. Более двухсот тысяч в год – точно. Криминалистам это хорошо известно. И трудности с поисками пропавших людей тоже известны. Даже сейчас людей не всегда находят. А уж в те годы! Я понимаю, что вы не смирились с пропажей дочери. У вас есть еще дети?

Она покачала головой:

– Варя была единственным нашим ребенком. А потом… мы не смогли. Ну, психологически мы с Виталием не смогли. Хотя мы были молоды: мне тридцать семь, ему тридцать девять. Вполне получилось бы. Но… Понимаете, если бы мы знали, что с ней случилось. Хотя бы знать точно, что Вари больше нет. Наверное, было бы легче. Понимаете, мы же не можем даже свечку за упокой поставить. Это так трудно. Даже помолиться не можем, потому что не знаем, жива ли Варя. А если она жива? Как же можно ставить свечу за упокой? Ведь есть же шанс…

Елена Сергеевна вытащила из кармана бумажную салфетку, вытерла глаза.

– Простите.

Макс сел рядом с ней. Положил руку ей на плечо.

– Шанс невелик, Елена Сергеевна.

– Я знаю. Но он есть. Пока существует надежда… Понимаете меня?

Исходя из своего сыщицкого опыта он понимал, что Вари нет в живых. Но Елена Сергеевна права: она имеет право знать, что случилось с ее дочерью.

– Думаю, вы будете ее ждать всегда. Но ведь есть причина, почему вы пришли к нам именно сейчас? Что произошло? Какая-то новая информация? Что?

– Да-да. Сейчас расскажу.

Она начала распаковывать сверток. Сначала вытащила небольшой конверт. В нем лежали фотографии.

– Вот, посмотрите, это Варя. Вот это фото сделано буквально за десять дней до… ее исчезновения. Она примеряла платье на выпускной, и мы сфотографировались. Вот здесь крупно – ее лицо.

Она разложила снимки. Макс и Андрей рассматривали. Они поняли, что в большом пакете есть еще нечто, что она хочет показать.

– А теперь… – она тяжело вздохнула.

Ей было трудно говорить, Андрей принес стакан воды, подал ей.

– Позавчера я гуляла по Питеру. Хоть этот город и украл у меня дочь, но мы с мужем любим его. Мы остановились в отеле на три дня. Виталий остался в номере, а я… Вы знаете, что-то заставило меня выйти. Мы планировали вечером пойти в Мариинку, а перед спектаклем немного отдохнуть. Муж заснул после обеда. А я вышла. И пошла. Иду по Невскому. Потом через Катькин сквер… Екатерининский то есть, его так любовно питерцы называют… Как будто кто-то меня вел в направлении немецкой кирхи… – слезы закапали по ее лицу, она их вытирала, извиняясь. – Иду, а там полно уличных художников. Рисуют. И вдруг… Вот.

Она вытащила рисунок, вставленный в простенькую деревянную рамку. На нем – никакого сомнения! – ее дочь Варя.

– Я сначала подумала, что схожу с ума, что это другая девушка. Потому что этого не может быть. Ведь не может же! Но нет: я вижу свою дочь. Такую, какая она была тогда. Он, портрет ее, стоял на мольберте рядом с другими работами одной немолодой художницы. Значит, она рисовала Варю? Когда? Как этот портрет оказался здесь? Я взяла себя в руки… Если б вы знали, как мне было тяжко! Художница как раз зазывала желающих позировать. Я села на стул и сказала: «Рисуйте меня, я хочу». Она стала рисовать. Вот, небольшой портрет получился. – Она достала лист бумаги, без рамочки. – Я его забрала, хотя он мне и не очень понравился поначалу. Вы видите разницу? Мне кажется, это две разные руки. Портрет Вари и мой. Это я сейчас вижу, а в тот момент, когда я позировала, я только и думала о Вареньке. И я начала выспрашивать художницу. Я спросила ее: «Это очень красивый портрет, почему же девушка его не забрала?» – «Я не знаю. Куда-то спешила». – «А когда вы ее рисовали?» Мне кажется, она заподозрила, что я не просто так интересуюсь. «А вам зачем знать?» – «Мне нравится этот портрет. Я хочу его купить. Вместе со своим, разумеется». Ну, художница, наверное, поняла, что впоследствии я увижу разницу и смутилась.

В общем, мне все-таки удалось разговорить ее немного. И она призналась, что не она автор, а ее знакомая. Я поинтересовалась, можно ли встретиться с ее знакомой? «Вам не нравится, как я рисую? Вы же еще не видели свой портрет!» – она сначала сопротивлялась. Я объяснила, что к ней не имею претензий. Просто мне нравится это лицо. В общем, потом она сказала, что ее знакомая давно не живет в России, но портрет она мне продаст. Только дороже, потому что он в раме. «За три тысячи возьмете?» – спросила. Я взяла, конечно.

Вот такой разговор был. Она закончила, я расплатилась, попросила ее запаковать оба рисунка. Я ее тайком сфотографировала, чтобы позже отыскать. Снимала и место, где она сидела, все портреты, что у нее выставлены. У нее их было несколько. И мне показалось, что не все работы ее. Хотя рисует она неплохо.

Конечно, в театр мы не пошли. Муж позвонил Павлу. Они знакомы еще по Новгороду, Долин раньше работал у нас в городе, потом пошел на повышение. Вчера мы поехали к нему в отделение. Он нашу историю знает, сочувствует. Обещал найти эту художницу и расспросить подробно, откуда у нее этот портрет. И посоветовал обратиться к вам. Еще он обещал, что поможет вам, если надо будет… Ну, уточнить что-то, разузнать. По оперативной части. Так он сказал.

Я села на ночной поезд, поехала в Москву. А Виталий остался.

Мы хотим, чтоб вы взялись за это дело, Максим. Сколько бы это ни стоило! Если надо, мы продадим все: бизнес, квартиру, машину. Нам ничего не нужно. Единственное – знать, что случилось с Варей. Вы согласны?

Ее синие глаза, полные слез, смотрели на него с надеждой. Затем она встала, подошла к Максу, взяла его за руки и всем своим видом молила о помощи.

– Елена Сергеевна, сядьте. Давайте успокоимся.

Андрей молча собрал с дивана фотографии и стал снимать каждую на телефон. Потом рассматривал портреты.

– А работы дочери у вас есть?

– С собой нет. Я не заезжала домой, сразу в Москву. А фотографии всегда со мной. Но я привезу, если надо. Есть фото ее работ в телефоне, сейчас я поищу…

Макс неодобрительно глянул на Андрея – зачем он дает надежду этой несчастной женщине? Андрей сделал вид, что не заметил его взгляд.

– Я хочу вам честно сказать, – обратился Макс к Елене Сергеевне, – найти человека, пропавшего двадцать шесть лет назад – это, при всем нашем желании, почти невозможно.

– Почти! Вы сказали – почти. Значит, есть маленький шанс. Максим, давайте попробуем! Давайте используем этот шанс. Мне достаточно знать, жива она или нет.

– Это и значит – найти. А я даже не представляю, с какой стороны подойти к делу.

– Вы сможете. Мне почему-то кажется, что вы сможете. Я думала… Я эти дни все время думаю… Ведь неслучайно мы поехали в Питер, неслучайно я встретила эту художницу и увидела Варин портрет, неслучайно Павел посоветовал обратиться к вам. Все эти события неслучайны, Максим.

Она говорила возбужденно, уверенная в своих доводах. В череде случайностей она увидела некие мистические знаки. Но для сыщика Омского подобные знаки – отнюдь не те аргументы и факты, с помощью которых можно начать расследование. В этом конкретном случае данных для анализа – чуть больше ноля.

– Елена Сергеевна, – вздохнул Макс. – А что, если я не смогу оправдать ваши ожидания? Не потому, что не захочу. А потому, что не найду… м-м… необходимой информации, которая могла бы пролить свет на исчезновение вашей дочери. Да и времени столько прошло! Двадцать шесть лет. Ей сейчас… – он осекся, хотел сказать: было бы сорок пять. Если бы она была жива. Что маловероятно. Макс сказал по-другому: – Вашей дочери сейчас лет сорок пять, не так ли?

– Сорок четыре. – Елена Сергеевна посмотрела на него с благодарностью. Она уловила его замешательство и поняла, отчего оно возникло.

– Кого мы должны искать: сорокачетырехлетнюю женщину, подростка? Я всегда честен с клиентами. Поэтому и вам скажу честно: я не уверен в результате. Но это еще не все. Поиск потребует много денег. А результат неясен.

– У нас есть деньги. Мы готовы. Вчера с мужем мы все обсудили. На днях Виталий начнет продавать бизнес. У нас несколько моек машин, станция техобслуживания. Сколько нужно?

– Для начала тысяч двести. Потом понадобится много больше.

– Да, у меня с собой.

Она вышла в прихожую, взяла сумочку. Макс и Андрей переглянулись. Андрей вопросительно мотнул головой, что означало: берешься, что ли? Макс вздохнул, пожал плечами. Но что-то внутри мешало ему отказать этой женщине.

– Вот, Максим. Здесь двести тысяч. Когда еще понадобится, мы тут же переведем на ваш счет любую сумму. Любую.

– Вы не спрашиваете, какой у меня гонорар? А еще есть зарплата моих сотрудников, которые будут работать по вашему делу, поисковиков, агентов.

– Не спрашиваю. Я вам так благодарна. Если вы сказали: «по вашему делу», значит, вы беретесь!

Наконец, она улыбнулась. Глаза – синие и огромные – наполнились слезами. Но это уже были другие слезы.

***

Проводив Елену Сергеевну до лифта, Макс вернулся в офис и подошел к окну: следил взглядом за уходившей женщиной. Какое-то время Макс и Андрей молчали. Тишину нарушил «младший партнер»:

– Во всяком случае, ты честно предупредил… – Андрей догадался, о чем думает главный сыщик.

– А ведь она ушла с надеждой. Даже походка изменилась.

– Да понял я. Еще когда она показала портрет дочери, я понял, что ты возьмешься. У тебя глаза… ну, такие были… Загорелся!

– Не мог я ей отказать. Хотя понимаю, что найти следы пропавшей четверть века назад девушки так же нереалистично, как найти убийцу Листьева, например. Или раскрыть дело Анны Мезиной6.

– Думаешь, Вари нет в живых?

– А ты думаешь иначе? Какие-нибудь твари увидели на улице красивую девчонку, пригласили в бар и… как это бывало в девяностые… изнасиловали, убили. От тела избавились. Это скорее всего. Тварей найдем вряд ли, а вот следы девушки… Можно попробовать. Через эту портретистку, а? Как думаешь? – спросил Макс и, не ожидая ответа, продолжил: – Вообще через питерских художников… Надо изучить материалы дела, может, какие зацепки там найдем.

– Что от меня требуется, шеф?

– От тебя? Пфф… Пока не знаю. Девочка была художницей, может, по этой части что-нибудь. Но ты же уезжаешь.

– Я ненадолго.

– А что случилось у нашего друга Мишеля, отчего ты ему так срочно понадобился?

– Это не я ему, это он мне понадобился. Это я просил его помочь в одном деле.

– Так, рассказывай. Только сначала – кофе.

– И печеньки.

Макс заложил капсулы в кофемашину, разлил кофе по чашкам и приготовился слушать.

– Рассказываю. – Андрей поставил возле себя чашку с кофе и протянул руку к печенью. – Значит, так. Три дня назад моя мама звонит мне и просит срочно прийти. Был вечер, я поворчал, конечно, мол, подождать нельзя? Ну, ты знаешь мою маму. Нельзя! Говорит, что у нее сейчас тетя Надя. Я не сразу сообразил, кто такая тетя Надя. В общем, мамина двоюродная сестра, а моя, получается, тетя. В детстве они сильно дружили. Надя живет в Питере. А ее дочь – во Франции. Я тебе когда-то рассказывал, что у меня есть родственница, которая живет недалеко от Парижа и замужем за французом. Помнишь?

Макс покачал головой.

– Ладно, это неважно. Короче, приехал я к маме. Там тетя Надя вся в слезах. Анна, ее дочь, собиралась приехать в Россию. Но ее сняли с рейса по какому-то надуманному обвинению. До этого у нее убили мужа, потом было покушение на ее пасынка, потом еще всякие истории. Она решила, что лучше на какое-то время пожить у мамы, но, в результате, ей так и не удалось никуда уехать.

– А ей сколько лет, этой Анне?

– Кажется, сорок семь, я точно не помню.

– Не девочка.

– Нет, не девочка. Кстати, она тоже художница.

– У вас в семье все художники?

– Если ты на меня намекаешь, то художник из меня – не очень, я все-таки искусствовед. А это не одно и то же. Но, видимо, гены такие в семье есть. Завидуешь? – он рассмеялся.

– Нет, мне хватит Ани. И Татка, кажись, тоже пойдет по художественным стопам. Так что не завидую никак. Продолжай, дорогой.

– Насколько я понял, убийство мужа пока не раскрыли. Самое интересное то, что подозревали именно ее. Но судья счел, что доказательств ее причастности недостаточно, и Анну отпустили. Потом было покушение на жизнь сына ее мужа, и опять подозрение пало на нее. Снова бездоказательно. Она стала получать письма с угрозами. И в то утро, когда она ждала самолет, чтобы улететь в Россию, ее задержали в аэропорту по подозрению в организации похищения невестки и внучки.

– У нее есть дети и внуки?

– Нет. Это жена и дочь пасынка.

– Их похитили?

– Да. Но потом они нашлись. То есть похитители их отпустили.

– Странные похитители.

– Там много странностей. В общем, с Анны взяли подписку о невыезде, поэтому она никак не может уехать из Франции. Это то, что мне рассказала тетя Надя. В общем, они, мама и теть Надя, уговорили меня позвонить Мишелю. Я попросил его проведать Анну и, если надо, помочь в ее деле.

Но история на этом не заканчивается. Мишель к ней поехал и у дверей ее квартиры столкнулся с фликом7: тот как раз выходил от Анны. Пока переговаривались и разбирались, кто есть кто, они услышали грохот, вбежали в квартиру и увидели Анну, трепыхавшуюся в петле. Понимаешь, она решила покончить с собой. К счастью, они услышали, как падает стул, и успели вытащить ее из петли. Слава Богу, все обошлось.

Анна рыдала и говорила, что ни в чем не виновата, а ей никто не верит. Ее преследуют неизвестные люди, не дают ей жить спокойно, угрожают. Вот она и решила покончить со всем разом. Этот полицейский ее, конечно, успокаивал и заверял, что все будет тщательно расследовано. Мишель решил, что есть смысл поработать параллельно с полицией. Он мне позвонил и попросил приехать. Во-первых, Анне нужен кто-то из родных, кто мог бы ее поддержать. У теть Нади нет визы и получить ее быстро сейчас не получится. Да и какой толк от матери? Вместе будут горевать и только. И, во-вторых, им однозначно понадобится помощь в расследовании. Что-то не то происходит с женщиной. А может, кто-то старается сжить со свету всю семью? Чертовщина какая-то.

Так что я решил лететь в Париж. Все-таки она мне родственница. Хотя последний раз я видел ее лет пятнадцать назад. А с мужем ее, вообще, ни разу не встречался.

Я понимаю, что с делом Елены Сергеевны тебе будут нужны помощники…

Макс покачал головой:

– Про это не думай. Я сам поеду в Питер. Там договорюсь с ребятами, найму на время сотрудников. К тому же Долин обещал помочь. Я, конечно, не сильно на это рассчитываю, но от него не отстану. Раз уж он мне дельце подкинул.

Макс снова взял в руки портрет Вари.

– Красивая девушка, – в который раз повторил он. – И портрет мне нравится. А что ты думаешь о портретисте? Скажи мне с точки зрения профессионала. И что за техника такая? Прямо фотография.

– Тут дело не совсем в технике. А в художнике. Очень хороший художник, настоящий. Посмотри на фото Вари и на портрет. Художник уловил не только внешнее сходство, что тоже очень трудно дается, между прочим. Хороших портретистов – раз-два и обчелся! Но вот глаза… уловил внутренний мир. Я сначала подумал, что рисунок сделан по фотографии, но нет. Разная она: на фото и на портрете. А техника называется «сухая кисть».

– Так это же краски? Или графит? Я не понимаю. Просвети сыщика.

– Коротенько расскажу. Сухая кисть – это краски, конечно. Но специфический способ нанесения. Такой способ помогает получить эффект неровной окраски и показать сквозь один тон верхнего мазка другой тон нижнего слоя. Посмотри, – Андрей указал на глаза и волосы девушки, – как художник плавно растирает. Или растушевывает. Видишь, тон от самого светлого постепенно переходит в очень темный. В этом и прелесть. Техника родилась еще в восьмидесятых как раз у уличных художников. Сначала на Арбате, потом в Питере, и пошло-поехало. Что удобно – рисунки портретов сухой кистью не нужно закреплять фиксативом или лаком, как рисунки углем, сангиной или пастелью. Масляная краска хорошо держится на бумаге и такой портрет можно свернуть в рулон для транспортировки, прежде чем поместить в рамочку. И рисуют уличные художники в такой технике достаточно быстро.

Он снова взял в руки портрет, рассматривал:

– Так… Карандаш есть. Акварельная бумага. Кисть, скорее всего, шестнадцатый номер, овальная. Есть двоечки, четверочки. Это я про кисти, – пояснил он Максу. – Латекс. Черная краска. Интересно почему? Я бы коричневую использовал.

– То есть портрет сделан с натуры, не по фото?

– Да. Варя позировала художнику. И настроение у девушки здесь очень хорошее. Я бы не сказал, что ее что-то угнетает. Портрет сделан до того, как что-то с ней произошло. И художник, и девушка находились, так сказать, в добром расположении духа.

– Спасибо. Это важно.

Макс достал из холодильника бутылку белого вина.

– Ты на машине?

– Угу. – Андрей вздохнул.

– А я выпью.

Он налил бокал вина и сказал:

– Надеюсь, мы поможем Елене Сергеевне. – Помолчал. – И она сможет поставить в церкви свечу за упокой.

– Или за здравие.

– Или за здравие, – с сомнением ответил Макс и добавил: – А ты поезжай в Париж. Надо помочь твоей Анне.

Глава III

Мишель Дебре, консультант при Французском синдикате профессиональных экспертов по произведениям искусства и предметам коллекционирования, а также известный парижский частный детектив, по просьбе русского друга и коллеги Андрея Шустрова отправился к некой Анне Карель, проживающей в шестнадцатом округе Парижа. Он не предупредил ее заранее, хотел пообщаться без протокола – получить представление о Мадам, как говорится, с ходу, без заготовок. Андрей рассказал вкратце, что Анну преследуют несчастья и просил разобраться, насколько это серьезно. Возможно, ее волнение и страхи – лишь преувеличение и психологическая травма из-за смерти мужа, с которой она не может смириться. Анна – художница; и этот факт особо заинтересовал Мишеля. Конечно, он выполнил бы просьбу Андрея в любом случае, но – кто знает! – возможно, он найдет что-либо примечательное в работах неизвестной французским собирателям русской художницы. В последнее время он активно занялся коллекционированием, организацией торгов и проведением сделок на арт-рынке.

Анна жила в хорошем зеленом районе, недалеко от метро. Несколько домов были объединены в одну «виллу», и вход во двор преграждали металлические ворота. Он не предусмотрел такой вариант. Хотя это было очевидно: коды на входных дверях установлены повсюду в Париже. А тут придется преодолеть не одну преграду: сначала двор, потом подъезд. Видимо, надо ей позвонить.

Мишель полез в портфель за телефоном, однако – удача! – из подземного паркинга «виллы» выезжала машина, и Мишель проскользнул в открывшиеся ворота. В нужный ему подъезд тоже просто так не войти – дверь из толстого стекла закрыта для посторонних. Но и за этой дверью, пройдя через небольшой холл, была следующая, которую без кода не преодолеть. Пожалуйте код, дамы и месье! Звонить Анне или подождать, пока кто-нибудь объявится из местных жителей?

Минут через пять, когда Мишель уже начал терять терпение, к подъезду подошел пожилой мужчина. Он неодобрительно посмотрел на незнакомца:

– Вы кого-то ждете?

– Хочу зайти, месье. Здесь живет моя знакомая. Я записал все коды на бумаге, но, как это часто бывает, забыл записи дома. Пфф… столько дел, – он пожал плечами.

– Как зовут вашу знакомую?

– Анна Карель. Третий этаж. Квартира двадцать четыре.

– Позвоните ей.

– Звоню. Она не отвечает. Женщины, знаете ли… Не возражаете, если я пройду с вами? Вот мои документы, – Мишель доброжелательно улыбнулся и достал из портмоне свою ID-карту. – Вы правильно делаете, что не доверяете незнакомым личностям. Но я не грабитель. Я эксперт в области искусства. А мадам Карель художник, хочу познакомиться с ее творчеством.

– Ну хорошо, – проворчал он. – Я вас запомнил, если что. И у нас здесь в холле камера.

– Отличная идея – устанавливать камеры, – заверил Мишель жильца, и они вместе прошли к лестничной клетке.

– У нас нет лифта. И это плохо.

Мишель не особо желал продлевать разговор, кивком головы простился с ворчуном и направился к лестнице. Между вторым и третьим этажом он замешкался: из двери справа выходил мужчина. На площадке две квартиры; получается, что мужчина выходил от Анны. Красивый, статный, спортивной выправки, южных кровей. Он прикрыл дверь и начал спускаться. Мишель поднимался. Вежливый кивок и едва уловимая встреча взглядов. А когда Мишель остановился у двери и собрался позвонить, мужчина быстро вернулся.

– Извините, месье, вы к мадам Карель?

– Да.

– Могу я посмотреть ваши документы?

– А в чем дело?

– Капитан Заки, – представился он. – Офицер судебной полиции.

– Пожалуйста. – Мишель вытащил документы. – Мишель Дебре, криминалист, эксперт в области изобразительного искусства, частный детектив.

– Ого. А что нужно частному детективу от мадам?

– Я не обязан перед вами отчитываться, капитан.

– Я не требую отчета. Во всяком случае, пока. Но имею право поинтересоваться.

– Допустим, я скажу вам, что пришел посмотреть работы мадам Карель. Она ведь художник. Но вы же не поверите?

Заки покачал головой: не поверит.

– Вы знакомы с Анной? – спросил он.

– Нет. Я никогда ее не видел. Иду к ней по просьбе моего русского друга. Ее мать волнуется. Это она попросила зайти к ней и, если потребуется…

В этот момент как будто что-то упало в квартире. И вскрик.

На секунду они замерли, переглянулись и разом рванули в квартиру. К счастью, дверь не была заперта на ключ: Заки лишь притворил ее при выходе.

– Быстрее, – крикнул он Мишелю, – приподнимите ее. Держите. Надо освободить натяжение петли…

Картина была трагическая: на петле, сделанной из бельевой веревки и накинутой на стенной крюк, на котором раньше, очевидно, висела картина, болталась и хрипела женщина. Она пыталась свести счеты с жизнью. Отброшенный из-под ног табурет валялся рядом.

Мишель приподнял женщину за ноги, чтобы ослабить узел на шее. Заки быстро схватил нож, стал на табурет и надрезал веревку. Глаза женщины закатились. Неужели опоздали?

Мишель отнес ее на диван, Заки начал реанимационные действия и через несколько секунд она закашлялась.

Успели!

– Фу… – выдохнули оба.

– Я, между прочим, видел, что вы от нее выходили. Что такого вы ей сказали, что она решилась… хм… – Мишель сердито посмотрел на Заки.

– Я? Да вы с ума сошли. Я пришел ее проведать. Э-э-э… мы не разрешили ей улететь из Франции. Я хотел убедиться, что с ней все в порядке.

– Убедились? – с сарказмом спросил Мишель. – Ей, наверное, нужен доктор.

– Не-ет… – Анна хрипела. – Не надо-о докто… – пролепетала она и разрыдалась.

– Анна, зачем вы так? Что случилось? Мы же нормально разговаривали.

Она никак не могла успокоиться.

– Малих, вы верну-у-лись… – она все плакала. Посмотрела удивленно на Мишеля, прохрипела: – Вы кто?

– Мишель Дебре, мадам. Друг Андрея Шустрова. Он прислал меня к вам. Зачем вы, Анна, пытались лишить себя жизни? Ваша мама места себе не находит в Москве. Хотя бы о ней подумали.

– Ма-а-ма…

Она уткнулась лицом в подушку, рыдая.

– Это стресс, – тихо сказал Заки Мишелю. – Думаю, она не будет больше пытаться. На самом деле, это просто невероятная удача, что мы столкнулись у дверей. Если бы разминулись, то…

– Да, удача.

Мишель протянул ему руку:

– Будем знакомы, капитан. Возможно, мы видимся не последний раз. Даже уверен в этом.

– У вас официальный статус частного детектива?

– Конечно.

– Будете работать по ее делу?

– Думаете, это необходимо?

Заки пожал плечами. Мишель не понял, что на самом деле думал майор.

– Палки в колеса ставить не будете? Полиция не любит, когда сыщики вмешиваются.

– Я офицер судебной полиции, месье Дебре. Пришел к Анне, чтобы сообщить ей, что мы объединили все дела в одно, и назначили команду, которая будет вести расследование. Комиссар поручил мне координировать их действия. Не понимаю, почему она так отреагировала. – Заки увидел, что Анна немного успокоилась и стала прислушиваться к их диалогу. – Да, Анна, я не понимаю, почему вы так… глупо поступили. Сейчас, когда создалась настоящая команда, мы можем полноценно работать, собрать доказательства и отыскать виновных, а вы… – он подбирал слова.

– Я глупая, да? – спросила она, глядя на обоих мужчин. – Простите, я больше не буду. Нервы не выдержали… Я подумала, что ничего у вас не получится, никого вы не найдете, а в очередной раз пришли успокоить, сказать, что работаете.

– Мы работаем, Анна. Думаю, сведения от Жанет очень важны. Есть зацепки… И что на вас нашло?!

– Я больше не буду, честно. – Она вытерла глаза и протянула ему руку.

Заки взял ее руку в свои ладони, затем смущенно отпустил и погрозил пальцем как маленькому ребенку.

– Мне надо идти на самом деле. Сегодня я дежурный папа. Мои двойняшки ждут меня в детсаду. Оставляю вас с месье Дебре, – сказал, наклонившись к ней, целуя в щеку: – Надеюсь, вы меня не разочаруете.

Она попыталась встать и попрощаться, но мужчины жестом остановили ее и пошли к выходу.

– Месье Заки, мне разрешат ознакомиться с делом? – поинтересовался Мишель, когда они были уже у двери. – Не хочу искать то, что уже давно известно.

– Приходите завтра… мм… – он потер лоб. – Пока не могу сказать, во сколько. Запишите мой телефон и позвоните утром. Я скажу, куда подойти. – Он вышел из квартиры, но остановился на лестничной площадке, сделал шаг назад и попросил: – Побудьте с ней немного.

Они пожали друг другу руки.

Мишель вернулся в гостиную. Анна полулежала на диване, завернувшись в плед. Из-под пледа торчала маленькая ступня в теплом носке. «Прямо как ребенок, – подумал Мишель, – миниатюрная такая». Лицо Анны было все таким же бледным, выделялся лишь красноватый от рыданий вздернутый носик. Приятная внешность, отличная фигура и наивный взгляд зеленых глаз, русые волосы с небольшой сединой – о таких говорят «женщина без возраста». Мишель догадывался, что ей под пятьдесят, но, если бы он встретил Анну случайно, мог бы подумать, что ей тридцать пять или сорок.

Анна спустила ноги вниз, села.

– Спасибо, что остались. Вас зовут Мишель? – спросила она.

– Вот моя визитка. Мишель Дебре.

– Месье Дебре…

– Просто Мишель.

– Частный детектив?

– Да.

– Ого! Вы состоите в Си-Эф-И-Пэ8?

Он кивнул.

– И Андрей ваш друг?

– Да. Мы знакомы еще с девяностых. Он совсем юным студентом-юристом приезжал на стажировку в Сорбонну. А я читал курс лекций по криминалистике и экспертизе в живописи.

– Я давно с ним не виделась. Помню его мальчиком восьми лет, потом подростком, – она улыбнулась. – Мы, дети, всегда отдыхали у нашей бабушки Гали под Псковом. Я чуть постарше. С какого-то момента мне стало с малышней неинтересно… – она продолжала улыбаться: воспоминания были приятны. – А последний раз виделись лет пятнадцать назад. Он стал таким красивым мужчиной. Андрей часто приезжал в Париж. Но как-то не случалось нам встретиться. Значит, он попросил вас прийти ко мне? Из-за картин? Вы же коллекционер.

– Не только. Андрей просил разобраться, что с вами происходит. Но это, – он указал на стены, – меня тоже очень интересует. И о ваших работах мы обязательно поговорим.

Наконец, Анна немного отошла от пережитого стресса, успокоилась.

– Хотите чаю? Или кофе… Мне стыдно, если честно. Ну… за то, что я…

– Проехали. Не будем об этом. Но на вашем месте доктору я бы показался. У вас что-то со связками.

– Пройдет. Это пустяки по сравнению с тем, что могло бы быть. Вас и капитана мне ангел послал. Наверное.

– Наверное, да, – Мишель улыбнулся, подождал, пока Анна разлила чай по чашкам. – Ну что ж, мадам. Слушаю вас. Расскажите все, что с вами произошло.

Поначалу сбивчивый, рассказ Анны постепенно становился более связным, а события, которые происходили с ней и членами ее семьи, явно выходили за рамки ординарных. Анна не просто перечисляла факты, но и делилась с Мишелем своими мыслями и переживаниями. Слушая ее, Мишель понимал, что все события укладываются в некий план, сценарий, тщательно кем-то разработанный. Пока неясно, чего добивается «сценарист» от мадам Карель! Но он чего-то добивался. Это не похоже на шутки. Убийство, покушение на убийство, угрозы и странное похищение – совсем не шуточные истории. Да, классический детектив, требующий расследования.

Все несчастья Анны, по ее словам, начались шесть месяцев назад.

В тот вечер она выскочила из дома в супермаркет. Она решила пройтись пешком. И правда, зачем ехать на машине – до магазина чуть более километра, а продуктов она планировала купить совсем немного. Был конец октября, погода теплая, сумерки еще не успели завладеть улицей. На перекрестке, недалеко от дома, ее сбили с ног два молодчика. Одеты они были в кофты-балаклавы, лица прикрыты капюшонами, но в тот момент она даже не пыталась их разглядеть, настолько произошедшее ее шокировало. Анна упала, пакет с продуктами отлетел на проезжую часть. Один тип стянул с ее плеч дамскую сумочку, второй подобрал пакет с покупками. Когда она начала возмущаться (да-да, Анна не какая-то кроткая овечка, она сопротивлялась!), они не убежали сразу (что странно для таких типов: они трусливы; схватив добычу, сразу убегают), а стали пинать ее ногами. Было больно, она закричала. Рядом залаяла собака, в соседнем доме открылись двери. И только после этого типы от нее отстали.

В тот момент Анна восприняла нападение как случайное, которое может произойти с каждым. Несмотря на то, что в их районе живут небедные люди (есть даже знаменитости), а по улицам часто прогуливается конная полиция, однако грабежи вполне возможны и там. Но чтоб избить кого-то! Такого еще не было.

Анна с мужем подали заявление в полицию. А через два дня Ноэль нашел ее сумочку на их собственном участке. Сумку с документами, ключами, пустым кошельком и остальными дамскими безделушками закинули во двор, перебросив через зеленую изгородь, за ветки которой она и зацепилась. Помимо ее вещей, внутри лежала роза и записка с извинениями. Коротко печатными буквами: «Просим прощения, возвращаем документы». Грабители оказались не совсем подлецами: забрали только наличные, которых было не так-то много. Но зачем они так избили ее? У нее оказались треснутыми два ребра, а на руках и ногах полно синяков.

Еще через неделю курьер принес цветы – пять больших бордовых роз. Неизвестно от кого. Без записки и объяснений. В тот момент Анна подумала, что это все те же грабители. А кто еще? Они что, решили таким образом загладить свою вину?

Еще через неделю на пороге дома она вновь нашла букет. Снова бархатные бордовые розы. Только теперь к ним добавилась стрекоза. Маленькая стрекоза-зажим из разноцветного пластика. Что за игра? Ноэль, увидев букет, не на шутку рассердился. Особенно его разозлила стрекоза. Он выбросил цветы в мусорное ведро, а стрекозу кинул на пол и растоптал.

Анна никогда не видела мужа в таком состоянии, пыталась его успокоить. Он быстро взял себя в руки, извинился за несдержанность, обнял ее и сказал, что надо написать новое заявление в полицию. Зря они забрали то, первое, когда сумка нашлась. Пусть бы продолжали искать этих негодяев.

Ребра потихоньку заживали, синяки сходили. Анна даже немного развеселилась, когда получила третий букет. Розы были белые. Со стрекозой.

А через два дня случилось страшное.

Был воскресный день. В соседнем городе мэрия совместно с ассоциацией «MyBrocante»9 организовали блошиный рынок. Анна старалась не пропускать барахолки, которые проводились поблизости: на них можно приобрести массу занимательных вещей, например, старинные статуэтки, посуду или антикварную мебель.

Ноэль ехать не захотел, сказал, что надо навести порядок в гараже. Анна же, как обычно, в девять утра уже бродила по барахолке. К тому же броконт – отличное место для встречи с приятелями. Многие знакомые Анны также приехали на рынок: кто просто поглазеть, кто скупиться. Все приценивались к нужным и ненужным, но понравившимся, вещам и обменивались мнениями.

Анна купила по смешной цене две симпатичные фарфоровые китайские статуэтки и подсвечник. Подумала, что Ноэль снова будет ворчать из-за подсвечника: это, кажись, двадцать первый, купленный ею на барахолках, – нравятся ей подсвечники, что же делать! В полдень Анна присоединилась к приятелям – время аперитива! Около часа отправилась домой.

Когда въехала в ворота дома, то услышала звук работающего двигателя машины внутри гаража.

«Сумасшедший, – подумала Анна, – оставил заведенным свой Ситроен!»

– Ноэль! – позвала она мужа, выйдя из Ауди. Муж не отозвался, Анна снова окликнула его, открывая дверь дома: – Ноэль, ты оставил в гараже заведенную машину!

Ноэль не отвечал. Анна положила покупки в прихожей, взяла со столика пульт от ворот гаража и снова вышла на улицу…

Все, что происходило потом, она помнит кусками, фрагментами чего-то огромного и ужасного, и пересказывать ей случившееся до сих пор очень трудно. Когда гаражные ворота открылись, резкий запах угарного газа ударил в нос. Она на мгновение закрыла глаза: «Нет, не может быть». Но это было. Было! Ноэль… Ее любимый муж сидел, пристегнутый ремнем, на водительском сиденье… мертвый.

Анна выскочила из гаража и закричала. Она выбежала на улицу и кричала, кричала, кричала. Сбежались жители соседних домов. Она только показывала руками на дом и ничего не могла объяснить.

– Посмотрите кто-нибудь, он живой? – только и смогла выговорить. – Там, в гараже…

Двое мужчин ринулись во двор, женщины остались с ней, пытались ее успокоить.

Анна не унималась и все кричала, а увидев, что мужчины уже выходят из ворот, подбежала к ним и глухим, треснутым от надрыва, голосом попросила:

– Выключите зажигание. Выключите, пожалуйста. Ему трудно дышать.

– Не надо, Анна. – Анри, сосед из дома напротив, обнял ее и прижал к себе. —Вы ничем ему не поможете.

– Выключите этот долбаный Ситроен! – всхлипывая, причитала она.

– Ничего нельзя трогать, – сказал Анри, – Ксавье вызвал полицию. До ее приезда ничего нельзя трогать.

Она не могла понять, как такое могло произойти. Ноэль никогда не осматривал машину внутри гаража. Может, ему стало плохо? Почему он пристегнут? Почему был закрыт гараж?

До вечера она не могла успокоиться и все время плакала. Приехал Филипп, сын Ноэля; они сидели молча, обнявшись и вытирая глаза.

Через три дня Ноэля похоронили. На поминки пришли несколько его друзей, Филипп с семьей, три подруги Анны и знакомый месье – торговец на рынке. Когда все начали расходиться, приехали жандармы и представитель прокуратуры. Капитан Пети́ зачитал ей постановление о задержании на сорок восемь часов до выяснения обстоятельств убийства Ноэля Кареля, ее мужа.

– Убийство? – всплеснула руками Анна. – О каком убийстве речь?

– Первоначальные выводы полиции говорят о том, что ваш муж был убит.

– Но кто? Кто убийца?

– Это еще предстоит выяснить. В настоящее время следствие подозревает вас, мадам.

Друзья загалдели, что это какая-то чудовищная ошибка.

– Анна? – воскликнул Филипп. – Вы подозреваете Анну? Что за бред! Более любящей женщины я не встречал. Анна и отец любили друг друга.

– И тем не менее, месье Карель, Анна задержана.

– Не волнуйся, – Филипп обнял ее. – Все выяснится. Полиция обязательно разберется…

***

– Подождите… – Мишель прервал рассказ. – Я не понимаю, как они могли вас обвинить? Вас же не было дома! Множество свидетелей могут подтвердить ваше алиби!

Анна вздохнула.

– В том-то и дело. Я возвращалась. На пять минут буквально. Около одиннадцати. Вышла из машины, поздоровалась с соседкой. Видимо, она сказала об этом следователю.

– Зачем?

– Я обещала одной приятельнице книги для ее ребенка. Она ехала из Парижа, потратила столько времени. А я забыла их захватить. Мы приехали вдвоем, но она осталась ждать меня в машине, и я одна заходила в дом.

– В то время ваш муж был жив?

Анна виновато посмотрела на Мишеля.

– Я не знаю. В гараже звучала музыка. Он любит… ну, любил все делать под музыку. Я подумала, что он там работает. Может, если бы я одна приехала, я бы к нему забежала, но я лишь поднялась на этаж, взяла приготовленные книги и ушла.

– И полиция посчитала, что вы за это время успели его убить? Но каким образом?

– Они определили, что одиннадцать часов – приблизительное время смерти Ноэля. Потом они посчитали, что у меня было достаточно времени, чтобы его убить.

– А мотив?

– Вы не поверите! – Анна покачала головой, произнесла с надрывом: – Якобы я хотела завладеть домом и деньгами Ноэля! Вот он – мотив! Другого ничего не могли придумать.

– А что смутило полицию? Почему они решили, что это убийство?

– Поначалу они считали, что самоубийство. Мы с Филиппом никак не могли согласиться с этим. Такого просто не могло быть. Мы не сомневались, что это несчастный случай. А что еще подумать? Но, оказывается, Ноэля сначала оглушили… Или как это называется, я не помню. Ударили по голове. Он потерял сознание. Потом его усадили на водительское сиденье, пристегнули ремнем и запустили двигатель. К такому выводу пришли криминалисты. Потом они скорректировали время смерти: полдвенадцатого. Но это уже потом. А в тот момент… И еще. Ноэль большой. Я бы не справилась. Да еще за пять минут. Бред какой-то. Но знаете, этот капитан… Пети́… он до сих пор считает, что мужа убила я. Я несколько дней провела в камере предварительного заключения. И только благодаря месье Заки меня освободили из-под стражи. Он смог убедить судью, что доказательств моей вины недостаточно для ареста и содержания под стражей.

– Вас отпустили?

– Да. Но взяли подписку о невыезде. Я осталась одна. Бродила по дому. Перебирала вещи Ноэля. Я не знала, что теперь с ними делать. Кому отдать? Беднякам? Это было ужасно. Воспоминания. Счастливые годы… А потом…

Она встала, включила электрический чайник. Затем выключила.

– Ах, лучше виски. Мне надо выпить. А вы? Хотите виски? Или бокал вина?

– Лучше вино. Я за рулем.

Анна открыла дверцу шкафа, где стояли бутылки с алкоголем. Бутылок было много.

– Вы не думайте. Я часто не пью.

– Я ничего плохого не думаю, – мягко ответил Мишель.

– Могу предложить красное. Белое надо в холодильник поставить.

– Отлично, пусть будет красное.

– Вот хорошее: «Кот-Роти» или…

– Оставьте это.

Анна поставила бутылку на столик, принесла штопор:

– Открывайте.

– Кот-Роти Шато д’Ампюи10, шестнадцатого года. Э-э… Анна, это дорогое вино.

– Я знаю. Неужели я буду угощать вас плохим вином, Мишель? Это из запасов Ноэля. Я взяла из погреба несколько бутылок. Пожалуй, я составлю вам компанию, выпью бокальчик. А виски в следующий раз.

Анна пошла за бокалами. Мишель рассматривал гостиную. Просторная комната, условно разделенная на столовую и гостиную с помощью небольших стенных выступов и отделенная от прихожей и кухни неширокой перегородкой из стеклянных разноцветных кирпичей приятного оттенка. В каждой «комнате» по окну. В той, где они расположились, стояли диван, небольшой журнальный столик, пара изящных антикварных шкафов, библиотека, во второй – большой ореховый стол, два комода из хорошего дерева. На одном комоде икона и несколько русских сувениров. Убранство со вкусом. Здесь же, в углу, у окна, мольберт. На небольшом столике этюдник, палитра, краски. На стенах много картин. Работы разных художников. На той, что прямо напротив дивана, работы одного автора. Мишель сразу отметил единый стиль, но разную технику, с которыми экспериментировал художник. Очевидно, это картины Анны. Очень необычный стиль, работы заслуживают внимания. Он подумал, что коллекционеры заинтересуются. Одна картина как будто незакончена, но именно она особенно привлекла внимание Мишеля-эксперта.

– Давайте пробовать, – сказала Анна, улыбнувшись, когда хрустальные бокалы были наполнены вином.

Мишель покрутил свой изысканный бокал, держа его за тоненькую ножку, затем вдохнул аромат, подержал во рту глоток напитка.

– Бесподобно. Пикантное и танинное вино. Мощный вкус.

– Ароматы чернослива. И вкус… М-м-м… Неплохо, да.

– Неплохо? Я бы сказал – отлично!

– Я рада, что вам нравится. Хотите послушать, что было дальше?

– Я за этим и пришел. Вино – это приятный бонус. Кстати, цветы больше не приносили? После смерти мужа?

– Пока я жила в доме, еще дважды. Вернее, трижды.

– Со стрекозой?

– Да. Во второй букет был вложен небольшой конверт, а в нем кусочек картона, наподобие визитной карточки. На нем было написано: «Кто следующий?» Я не понимала, что это означает. – Она снова сделала глоток, задержала вино во рту, поставила бокал. – Но потом все объяснилось.

– Объяснилось?

– Это была угроза. Я так поняла. Со смерти Ноэля прошло сорок дней. Ко мне приехали Филипп с женой и дочерью. Я говорила им, что в православии есть традиция поминать усопшего на сороковой день. Мы ходили на кладбище, а потом ужинали. Взрослые уехали не очень поздно, Лея осталась у меня.

В общем, на повороте их автомобиль ушел в занос, Филипп с трудом затормозил. Слава Богу, с ними ничего серьезного не случилось. У них отвалилось заднее колесо, которое выкатилось на встречную полосу и задело еще один автомобиль. Так что пришлось оформлять протокол аварии с водителем второй машины. Страховая компания начала расследование, по чьей вине произошла авария, и обнаружила, что на заднем левом колесе, которое отвалилось, были не затянуты болты. То есть болты были сознательно кем-то ослаблены, понимаете!

– Откуда такой вывод, что м-м-м… сознательно?

– А как еще может быть? С чего вдруг такое случилось?

– То есть кто-то пробрался на территорию вашего дома, пока гости находились у вас, и раскрутили болты, так?

– Наверное, так. С кладбища мы ехали на машине Филиппа, все было нормально. Значит, пока мы ужинали. Я не знаю… Но самое ужасное… – Анна вдруг снова заплакала: то ли алкоголь, то ли воспоминания вызвали слезы. – Простите. Самое ужасное – Филипп… Он тоже подумал, что это я. Я, понимаете?

– Не понимаю.

– Ну как же! Полиция вновь обвинила меня!

– В чем вас обвинили? – не понял Мишель.

– В том, что я захотела избавиться от пасынка и его жены. То есть я сама эти болты раскрутила или наняла кого-то! Я даже не знаю, что это за болты такие и как их затягивать. А нанять кого-то? Полный бред!

– И какой мотив?

– Ну как же! Снова то же самое. Якобы я хочу единолично владеть всем состоянием Ноэля. Я спрашивала у них: зачем мне это? Что мне делать с этим состоянием?

Она снова пригубила вино. Мишель дал ей выговориться, не перебивал.

– Я отказалась от своего права «узуфрукта» и оставила дом Филиппу. Мне казалось, этот жест избавит меня в дальнейшем от подобных гнусных предположений. Я отказалась от доли дома в Бретани и переехала в эту квартиру, купленную для меня Ноэлем еще до свадьбы. Квартиру я никогда не сдавала в аренду, иногда здесь жили родственники или знакомые, приезжающие в Париж.

– Вы могли не отказываться! Никому не могут предъявить обвинение без доказательства вины.

– Знаете, отношения с Филиппом и возможность видеться с Леей для меня важнее, чем проживание в роскошном доме.

– Понимаю. А что случилось три дня назад? Почему вы решили… извините, Анна, но этот ваш поступок сегодня…

– Да, глупо. Очень глупо. Простите меня. Сама не знаю, что на меня нашло. Я устала бороться, устала доказывать, что ни в чем не виновата. И мне никто не верит! Вот что самое главное. Даже Заки! Я считала, что он понимает мою ситуацию, но и он сомневается, что я говорю правду. И потом – эти цветы! Здесь он меня тоже нашел! Это угрозы, никак иначе.

– Кто – он?

– Этот человек. Который убил Ноэля, хотел убить моих близких, угрожает мне.

– А почему вы думаете, что это он. Может, она?

– Женщина? Нет, невозможно. Женщина не могла три дня назад похитить девочек!

– Каких девочек?

– Жанет и Лею. Из-за этого меня сняли с рейса. Опять заподозрили, что это я во всем виновата. Что я их спрятала. Представляете?! Но этот тип их отпустил! Он отпустил их в семь часов утра. Как раз, когда мой самолет улетел. Без меня.

– Какая-то непонятная история. А зачем ему это нужно было?

– Ну как же! Он не хотел, чтобы я уезжала из Франции. В России он бы меня не нашел.

– А девочки при чем? Он… Если это все же Он… мог бы вас задержать другим способом. Зачем все так сложно? Он похитил девочек, а утром отпустил?

– Да!

– Бред какой-то. И что говорит Жанет? Полиция ее допрашивала?

– Конечно. Как только мы узнали, что девочки вернулись, прямо из аэропорта поехали с капитаном Заки к Филиппу. Вы не поверите! Он держал их у нас в доме!

– В каком доме, Анна? Я не понимаю.

– В нашем. То есть это уже дом Филиппа. Тот, от которого я отказалась. Он остановил машину Жанет, дал ей подышать какую-то гадость и отвез в наш дом! Там они оставались до утра. Телефон он забрал, выходить из комнаты не разрешал. В то время, когда Филипп от волнения чуть не поседел, а полиция поехала за мной в аэропорт, Жанет с Леей всю ночь находились у нас, то есть у себя дома! Под присмотром этого сумасшедшего!

Мишель понял, что за разъяснениями лучше обратиться к капитану Заки. Анна рассказывала какие-то небылицы. Что-то странное происходит, ей-Богу.

– Анна, а цветы вам продолжали приносить?

– Да. Несколько раз. Розы. Разного цвета. Со стрекозой.

– А письма какие-нибудь, записки?

– Кроме «кто следующий», были еще две. Одна перед моим переездом сюда, а вторая совсем недавно.

– Что в них?

– «У тебя был выбор» и «Разве можно предать ребенка?»

– Вы можете объяснить, что это значит?

Она покачала головой.

– Но какие-то же мысли на этот счет у вас есть?

– Никаких. – Она подняла бокал и выпила все вино. – Я пыталась найти объяснение. Я не знаю, чего Он от меня хочет.

– О каком ребенке идет речь, вы не знаете?

– Есть только Лея. Я люблю эту девочку. Еще Филипп… Но он уже давно не ребенок. – она задумалась. – Знаете, я воспитывала Филиппа с пяти лет, у нас с ним прекрасные отношения.

– Простите, Анна, за вопрос. У вас нет совместных детей с Ноэлем. Почему?

– Не получилось. – Она вздохнула. – Мы пытались, знаете. Даже искусственное оплодотворение пробовали несколько раз. Но беременность не наступала. Я очень хотела детей. Но…

– А у Ноэля только один сын?

– Один.

– А где его первая жена? Они в разводе?

– Она умерла. Насколько я знаю, во время родов. Или сразу после. Мне казалось, это болезненная тема для Ноэля, поэтому я не расспрашивала.

– А Филипп общается с родственниками своей матери?

– Нечасто. Родители Ноэля Филиппа любили. Их больше нет. Моя свекровь умерла пять лет назад, а свёкор еще в начале двухтысячных. А родители его первой жены, насколько я знаю, живы-здоровы. Живут на юге Франции. Филипп во время школьных каникул бывал у них: летом в течение двух-трех недель, осенью и весной по несколько дней. Но с возрастом их общение стало не таким частым. Не знаю почему. У них он не единственный внук, есть другие дети, внуки и правнуки.

– Ну хорошо. Я вас замучил своими расспросами. Давайте лучше поговорим о творчестве. Наверняка вот эти работы, – он кивнул на стену с картинами, выдержанными в одной стилистике, – ваши. Я прав?

Анна кивнула.

– Здесь не все, конечно. В спальне, – она указала на дверь, расположенную в углу гостиной, – мои холсты, этюды и эскизы – все неоконченные. Многие картины остались в доме. Как-нибудь, если вам будет интересно, мы можем поехать туда. Это десять километров от Парижа. Филипп не будет против.

Она оживилась и раскраснелась: ей было приятно, что Мишель интересуется ее творчеством.

– Вы что, никогда не продавали свои работы?

– Нет, только дарила. Рисовала для себя, для друзей. Когда накатывало. Я рисую, когда хорошее настроение или, наоборот, грустно.

Мишель подумал, что мог бы продать многие ее картины за приличную сумму.

– М-м… Анна, вы могли бы зарабатывать своим творчеством! А не только радовать друзей и близких.

– Я никогда не думала об этом. С Ноэлем… Знаете, я ведь ни в чем не нуждалась. Он хорошо зарабатывал. Год назад он оформил специальную страховку, и мне выплачивают каждый месяц определенную сумму. Плюс сбережения. Этого вполне хватает для жизни.

– И все же! Разве вам не будет приятно, если ваши картины купят и развесят на своих стенах ценители живописи?

– Да, наверное, мне будет приятно. – Она произнесла эту фразу с сомнением: а так ли это на самом деле?

– Вот эти, – он указал на три картины, – я бы взял прямо сегодня. Как вы к этому отнесетесь?

Она пожала плечами:

– Вы хотите мне польстить? Или вам, правда, они нравятся? – спросила она, а глаза загорелись.

– Зачем мне льстить? Мне действительно понравились ваши работы. Но вот эта… – он подошел поближе: льняной квадратный холст восемьдесят на восемьдесят, акрил, сухая кисть… удивительный портрет. – Это просто шедевр. Сколько вы за нее хотите?

Мишель смотрел на картину без рамы (она не нуждалась в раме!): портрет юноши на фоне бушующего моря. Портрет в пейзаже.

– Это единственная вещь, которую я никому не отдам.

– Почему? Вам дорог этот человек?

– Э-э… Я его не знаю. То есть этот юноша… он существует в моем воображении. Я увидела его во сне. Это было около года назад. Иначе я не понимаю, откуда он взялся. Из сна. Он стоял у могилы Шатобриана, вокруг бушевали волны. За ним крепость Сен-Мало. Такая, знаете, зримая картина. И я как будто наблюдаю со стороны моря: остров, могила Шатобриана… три стены, а четвертая – океан. Сен-Мало там вдали, лишь очертания. И этот юноша. Овеваемый ветром. Я подумала во сне, что ему одиноко, раз он остался во время прилива на острове. Кто он? Проснулась и тут же набросала несколько эскизов. Они у меня все сохранились. Маслом, карандашом… А картина родилась… я искала технику… акриловые краски и сухой подмалевок. Такие мазки, знаете… Море, ветер, волны, одинокий юноша, лицо… необычное, да. Но невероятно красивое.

– Я вас понимаю. В этой картине есть нечто нематериальное.

– Странно.

– Что именно?

– Что вы оценили.

– Странно, если бы не оценил!

– А Ноэлю картина почему-то не нравилась. Не то чтобы не нравилась, но как-то он не выделял ее.

– Он просто не разбирался в живописи, не мог разглядеть сути.

– Наверное.

– Кстати, во Франции мало используют сухую кисть.

– В России это очень распространено. Я рисовала портреты в этой технике еще в юности, в Санкт-Петербурге, будучи студенткой. Мы, студенты, так подрабатывали. И, между прочим, с Ноэлем я познакомилась в Екатерининском саду, когда он подсел ко мне и заказал свой портрет. – Она улыбнулась, глаза осветились радостью. – Воспоминания у меня никто не отнимет.

– Конечно, Анна, никто не отнимет.

Какое-то время они молчали.

– Ну, если не эту, – Мишель развел руками, – то вот эти три я возьму, не возражаете?

– С удовольствием вам их отдам.

– А цена, Анна?

– Понятия не имею. Придумайте цену сами.

С большим свертком Мишель вышел от Анны Карель. Положив картины в багажник припаркованной неподалеку машины, он набрал номер Андрея. Оставил голосовое сообщение и попросил перезвонить. Очевидно, придется заняться делом Мадам.

Начало ноября. Море штормит; волны, клубясь и пенясь, ударяют о скалы. Весь день идет дождь и, кажется, дождь заладил надолго. Капли монотонно стучат по крыше и сбегают причудливыми узорами по оконным стеклам.

Серж Дювалье любил дождь. А наблюдать за бушующим морем – какое удовольствие! Надеть нейлоновый дождевик (в Бретани без этой одежды никак!), обуть резиновые сапоги – и к морю. Смотреть, как волны взлетают высокими валами по береговым скалам, рвутся в небо, а оттуда им навстречу падают дождевые капли, разносимые ветром.

Но сегодня, в субботний дождливый день, Серж решил остаться дома, хотя теплый свитер, дождевик и сапоги были приготовлены в прихожей для морской прогулки. Ему нужны время и спокойная обстановка, чтобы хорошо обдумать свой план. Да и сосед, Пьер Ле Гофф собирался прийти вечером – сыграть партию в «руммикуб»11. Настольными играми, благодаря маме, Серж интересовался с детства, и это занятие ему нравилось. Он также любил шахматы и всяческие головоломки. Отличное проведение досуга!

Соседу логические игры давались нелегко, но он по этому поводу не переживал. Наоборот, признавался со смехом, что его обыгрывает даже шестилетний внук, по словам которого дедушка – игрок никудышний. Серж догадывался, что Ле Гофф приходит к нему не столько поиграть, сколько пообщаться: его взрослые дети, сын и дочь, приезжают редко; с супругой, довольно угрюмой дамой, за столько лет совместной жизни обо всем переговорено. Поэтому, когда Серж возвращался в бретонский дом, сосед обязательно находил какой-нибудь предлог для встречи с ним.

Вчера Пьер позвонил по телефону и пригласил юношу на обед. Серж отказался, ссылаясь на необходимость поработать дома, но предложил соседу зайти вечерком и сыграть партию в «скрэббл» или «руммикуб». Довольный Пьер обещал заглянуть…

В маленьком доме тепло и уютно: Серж разжег камин. Еще летом он и Ле Гофф заготовили дрова на зиму. Пьер каждый год договаривается с лесничим, тот организовывает рубку и доставку дров в деревенские дома. Недешево, но при нынешних ценах на газ и электричество дрова – самое то!

Серж устроился в широком и удобном кресле, взял книгу. Не читалось. Отложил роман, купленный недавно, и открыл свои записи…

Он привыкал жить без мамы. Скучал. Ему не хватало общения с ней. Особенно хотелось поделиться своими успехами. Как ни странно, жизненные трудности и неурядицы обходили его стороной. Более того, ему многое удавалось. После получения диплома он без труда нашел перспективную работу: два месяца, как Серж занимался научными исследованиями в институте биологии насекомых. Когда он предложил администрации свою кандидатуру на вакантную должность инженера-биолога, он был уверен, что его примут. Иначе быть не могло. Потому что символом ИРБИ12 является стрекоза! Именно стрекоза красуется на всех баннерах, интернет-сайтах, плакатах и буклетах Турского университета. Либелюль… Не случайно он с такой нежностью относится к этому восхитительному созданию.

Разрабатываемый проект, научная атмосфера в группе соискателей его устраивали. Тема, над которой ему предложили работать, увлекла его с самого начала. Это так заманчиво – понимать всю сложность функционирования биологических систем! Здесь нужен научный подход на стыке биологии организма, экологии и эволюционной биологии. Через пару лет он защитит диссертацию и станет доктором наук. Мама бы гордилась им! Хотя мама гордилась им и без докторской степени…

Да, жить без мамы было нелегко. Эмоционально. Психологически. Но он справлялся.

А еще ему удалось кое-что узнать о своем рождении. Пока он не выяснил, кто его родители, но он на верном пути. Остался последний рубеж… Серж предпринял собственное расследование, потому что никто другой не поможет ему докопаться до истины. И вскоре он узнает тайну своего рождения. Что делать потом с этим знанием, Серж пока не решил.

Он надеялся на маминого друга Ле Глюадека. И надо сказать, Шарль с энтузиазмом взялся за поиски отца Сержа. Да, речь шла только об отце. Как объяснить Шарлю, что Серж усыновленный ребенок? Каким-то внутренним чутьем Серж понимал, что пока не пришло время раскрывать кому-либо, даже другу, мамину тайну. А тайна эта состояла в том, что у него где-то есть не только отец, но и мать. Родители по крови.

Поначалу активный, Шарль по прошествии двух месяцев как-то сник и перестал проявлять инициативу. Серж решил, что ему не хочется этим заниматься из-за неких обязательств перед мамой. Наверное, он любил ее. Странною любовью, без нежностей и намеков на близость, но любил. А мама? Мама любила его?

Однажды он спросил ее, почему она не хочет связать свою судьбу с Шарлем? Серж ничего не имел против месье Ле Глюадека.

– Почему ты спрашиваешь об этом? – удивилась она тогда его вопросу.

– Шарль часто приезжает к нам… Он же не просто так приезжает. Когда я был маленький, он говорил мне, что очень хорошо к тебе относится, что знает тебя еще с детских лет.

– Да, он хорошо относится к нам с тобой. И мы давно знаем друг друга.

– Мне кажется, он надеется на большее. Он говорил с тобой об этом?

– У него своя жизнь, у нас своя.

– У нас?

– Да, у нас.

– А у тебя, мама? Я закончу школу и уеду учиться. Ты будешь часто оставаться одна. Еще мне кажется, он любит тебя. Ты из-за меня не хочешь быть с ним?

– Знаешь… – она задумалась. – Дело не в тебе. Дело во мне. Я не люблю Шарля. Он хороший друг. Я могу сказать так, да. Но не больше.

Потом они долго стояли на скале, обнявшись, и смотрели на море. Сержу тогда показалось, что она хотела еще что-то сказать, но не решилась.

Да, с Шарлем он стал реже видеться, хотя звонил тот достаточно часто и расспрашивал о работе. Они говорили также о том, какую надгробную плиту установить на маминой могиле, потом вместе заказали надгробие. Поиск отца Сержа они не обсуждали. Казалось, Шарль сознательно избегал разговоров на эту тему. Но и Серж решил не рассказывать ему о своем расследовании.

Он начал поиски с самого очевидного: со дня третьего октября две тысячи первого года. Для этого он отправил запрос в мэрию Сен-Жермен-ан-Ле, где было засвидетельствовано его рождение. Естественно, у Сержа есть так называемая неполная выписка из официальных документов. Однако в ней не содержится вся информация, а ему нужна была полная копия акта о рождении13. Ответ из мэрии пришел быстро. Не совсем такой, на который он рассчитывал, но в нем содержалась отправная точка дальнейшего поиска. В полной копии свидетельства о рождении указывалось, что ребенок мужского пола Серж Мишель Анри Дювалье родился третьего октября две тысячи первого года в двадцать три часа три минуты. Место рождения соответствовало адресу больницы Сен-Жермен-ан-Ле. В графе «отец» стоял прочерк. Мать: Элоиз Мари Дювалье, рожденная 24 июля 1974 года в Сен-Мало, по профессии санитарка. Необычным являлось то, что шестого октября заявление о рождении ребенка сделал врач Дидье Ришар.

Серж очертил для себя три исходных пункта будущего поиска.

1. Архивные записи клиники. В них должна содержаться более подробная информация о рождении каждого ребенка. К тому же Серж родился с пороком развития лица, а подобные аномалии требуют особого контроля, тщательного описания и рекомендаций по дальнейшему лечению.

2. Дидье Ришар. Почему именно врач Ришар заявил в мэрии о рождении Сержа? Какое отношение он имел к родам и роженице?

Серж провел много времени в интернете, чтобы разобраться в официальных процедурах оформления актов гражданского состояния. Оказывается, о рождении ребенка свидетельствует не мать, а другие лица: отец ребенка, врач, акушерка или некие люди, присутствовавшие при родах. Хм, некие люди… Интересно, разве посторонние могут присутствовать при родах? Может, родственники?

Мэрия выдает свидетельство о рождении ребенка на основании выписки из родильного отделения больницы. Это необходимый документ для регистрации новорожденного.

Являлся ли Дидье Ришар врачом, присутствовавшим при родах? Может, он был дежурным врачом? Тогда его заявление в мэрии лишь формальность, которую он исполнял по поручению администрации больницы. Эту информацию тоже можно найти в архиве.

3. Акушерка, принимавшая роды.

Хорошо бы встретиться с акушеркой. Женщины более разговорчивы, от них можно узнать много полезной информации.

Свой план Серж осуществил в августе. Из Тура пришел положительный ответ о зачислении его на должность инженера-биолога с первого сентября (август – период отпусков, и Турский университет не исключение). Сержа это устраивало как нельзя кстати: у него появилось свободное время для поисков. Прежде чем отправиться в парижский регион, он заказал визитные карточки: имя, должность, адрес, телефон. Этот маленький кусочек бумаги может сгодиться: с клерками из администрации – а без них никуда! – легче общаться «человеку с положением». Биологу и магистру энтомологии труднее отказать, чем рядовому гражданину, который ищет архивную информацию. Сотрудники не обязаны исполнять подобную просьбу и вполне могут отказать, сославшись на занятость, закон о нераспространении сведений или чего-нибудь еще, поэтому запастись нужно не только обаянием, но и максимумом полезных бумаг.

В больнице Сен-Жермен-ан-Ле большинство административно-технического персонала также разъехались на каникулы, но это не помешало поиску, а, наоборот, помогло. Достаточно было познакомиться с милой девушкой – социальным работником Соней…

Стук в дверь прервал его размышления. Серж бросил взгляд на часы и ухмыльнулся: Пьер Ле Гофф не преминул воспользоваться приглашением сыграть партию в «руммикуб». Хотя, как он подозревал, не игра интересовала Пьера, а дружеское общение.

Пьер довольно улыбался, извлекая из холщовой сумки две бутылки сидра собственного приготовления и кусок пирога от мадам Ле Гофф.

Серж готовил стол к игре: раскладывал игровые мольберты и плитки с цифрами, протирал салфеткой фужеры для сидра, а Пьер с восхищением и некоторым удивлением рассматривал своего молодого соседа.