Канатоходцы. Том II

Кромкин

Во сне он идёт к воротам, к которым никто не идёт добровольно… В этой древних времён темнице много народа отстрадало… Для новеньких только старт. И они пройдут путь от надежды до отчаяния. Адовы круги людей, заработавших наказание, – работа Кромкина.

Непонятная тревога. Усольцев, и у него тревога.

– Фигурант повесился?

– Нет. Но мог бы… Все трое могли бы. Утром звоню в тюрьму, мол, как там ребята?.. «Брали на допросы». Кто, куда?! Этот, – жест надо лбом, как шляпа, – хуже любого уголовника.

– …и сухенький?

– И он. Шеф и «герой революции» в кабинете. С видом не геройским: «Что делать, делать нечего»… Цитирую: «Допрос (такого-то) провёл следователь ГП Долгиков А. А..» «…Это ты убил Хамкиных?..» «Какие ещё Хамкины!..» Ответы один в один.

– Вот и планируй…

– Нет, каково! Берём, называя одну причину, а вопят о другой. Негодяев много… И не только в рядах негодяев. Нетерпеливые…

– …но из органов не уходящие.

Тюрьма – это феня. Однокоренное немецкого «турм», башня. В таковых и находились преступники давних времён. Данная «турма» рядом с прокуратурой. Какие-то пять минут – и ты в кабинете начальника «турмы»…

– Вот на Филякина. Колодникову дана ориентировка: нужен немолодой, кто знал Ферреру.

«…Вталкивают одного хмельного парня. Ударяет по нарам рукой: “Какую курву надо благодарить?!” Бакланит на нормальном языке, на фене, матом и на иностранном немного. Говорю: ты мне напоминаешь одного человека. У него такая-то кликуха… “Ты кукушка?“ Отрицаю. А он: „Меня путают с Ивановым. Мы тёзки”».

– Немного сообщает это сообщение. Ко мне его…

– Кого? Серебрянникова?

– Тёзку Иванова. А Серебру напомни: не болтать – золото.

– Да, немного не так…

Главный в тюрьме Тупохвостов не тупой, каким является его второй зам Колодников.

– Ну, где, когда милиционера в августе?

– Сон, блин! Как мы у дома отдыха в бору с Алёшкой! Первый гриб пацана! Белый…

– Ладно.

– Я не вру, Семён Гершевич!

Времени в холле на часах! Свои, как и портмоне, дома. Рулетка и лупа в кармане.

У кабинета майор:

– Меня хвалил Александр Александрович (имеет в виду Долгикова). – Звезды подполковника ближе. – Это доклад Слободина.

«Мы во дворе дома номер шесть. Наболдин идёт в дом разыгрывать пьяного. В одной из комнат москвичи. Они в доме отдыха. Чамаев предлагает наведаться в квартиру. На лыжном катании он был в свитере, без шапки, с шапкой волос, а тут надевает тёмные очки, бороду… Он даёт ориентировку: пары нет. Только „миленькая брюнетка“. Объект явно в квартире. Иду выманивать фигуранта. Объект выходит на крыльцо. Бойцы его – в автомобиль. Объекта увозят. Мы с Наболдиным идём в квартиру, где делаем обыск в комнате, кухне и ванной. Слободин В. И.».

– Чамаев убирает маскировку. И в квартиру на обыск. Протокол, да вот это…

Записка фигуранта – дополнительный материал для графолога.

– Рубильник…

«Дома, кроме объекта, женщина. Рубильник с двумя вёдрами в одной руке, идёт дорожкой ледяной на параллельную улицу, где водопроводная колонка. Мы – следом. Набрав воды, он идёт обратно. Мы – на захват…»

– Найдено?

– Ничего! И…

– Долгиков говорит: «Мой конёк».

Шуйков (пока майор) в недоумении:

– Он матрасы резал.

– ?

– Да вот и я думаю…

– Где дом отдыха «Металлист»? Филякин находился там. Его жену…

– Будет.

– И тех, кому в стену палят. Они контактируют с участковым.

– Как ты догадался?

– По запаху.

Майор уходит.

– Что делать! Как дела, Святоний Кондратьевич?

– Никак.

– Вот! – выкрикивает Сухненко. – Семён Григорьевич, вы, наверное, не тех…

– Да, «ТТ» Фили (его палец)! И он у Крыловых в стену, а у Хамкиных – в пол! Еду я мимо: шторы не тонкие. Никаких деталей не увидеть! А девица плетёт: и нос будто длинный (у Фили нормальный), и оружие в руке! – Вольгин вновь о деле, над которым не работает.

– А паренёк… Он из немцев и говорит немного неправильно, наверное, ему удобней говорить по-немецки: «Не уголовник я, а высокообразованный индивид!» Он где-то учится? – «Мудрый прищур» парторга.

– На фабрике ремонтирует оборудование, – ответ Кромкина.

Дол гиков долбит:

– Командировка к концу. И я не увижу, как вы будете их выпускать…

Чамаев довольно:

– Мы надеемся на хороший результат.

Благодаря «герою революции», как называет его Усольцев, никакой революции. «Парилку» покидают. Правда, не все:

– Так и не найдены убийцы студентки Голубевой! Ну, что делать!

У кабинета глава оперов.

– В подвале нарыть пальцев с тайника.

– И убрать наблюдение…

– О, нет!

– Не всех крутанули[1]?

– Вполне вероятно.

– Ладно, напомню капитану Мазурину, чтоб аккуратней.

– Да уж напомни.

Владельцами тайника налеплена на ящик нитка, которую капитан и его команда обрывают, не налепив обратно. Хотя могли и крысы… И те и другие не «идут в сознанку»[2].

– Любопытный факт: в том доме, где Крыловы, работник тюрьмы… Это он у тебя в холле, в форме контролёра?

– Ну да. Ему в стену…

– И ты был прав! Вонь от его дверей! Тюремный контролёр – свиновод! А Чурбаков бывает у него.

– …и тем вечером?

– Да какая разница?! Входи! Садись, – по-хозяйски Шуйков в кабинете Кромкина, – пока не посадили… У тебя дела с этим, – листает блокнот, – Брюхановым?

– Никак нет, товарищ майор!

– У некоторых прямо в центре города ферма… На твоей территории… Да ладно, не дрейфь. У свинодела был в конце января?

– Повестки ребятам, когда на улице Нагорной…

– А двадцать шестого? Брюханову в стену ба-бах!

– Как это «ба-бах»?

– Те ребята… Вот так ты ведёшь участок!

– У меня на контроле, товарищ майор.

Кромкин даёт бланк.

– Двадцать шестого января я был у Брюханова, и в двадцать тридцать… – диктует майор, – в квартире номер десять гремит выстрел… А теперь давай друга…

– Наверное, хватило бы и одного… «фермера»?

– …но с ментом железней. – У майора в улыбке пять «железных» коронок.

– Ну, ты, канатоходец…

Входят любители свинины.

– Чурбаков, ты пока в холл, мы тут с Александром Андреяно-вичем пару добрых фраз.

Кромкин видел этого дядьку из окна микроавтобуса…«Рафик» на краю «Осинового оврага», напоминает об осиновым коле в древние времена варваров. Пуля в лоб куда гуманнее.

Но того фигуранта и на кол нормально: с жертвами он обходился примерно также… «ТТ» в немолодой, крепкой руке… Хлопок! В прокуратуре «поправка нервов». Кромкин у кромки алкогольного падения. Но не падает, обивая плечами коридор в квартире на улице Декабристов, не терпимых к правлению царя. Вопль Людмилы: «Как ты мог так напиться!» Больше на расстрелы не ездит.

– Андреяныч, характерный хлопок был?

– Был, товарищ майор!

– Вы оба, и Чурбаков, и ты… Он любит отбивные твоего, Андреяныч, мясокомбината. Н-да, прикрыть бы это твоё дельце… У них много пушек?

– Ружьё для охоты. Как-то предлагают мне, мол, денег нет…

– А у тебя, Андреяныч, денег навалом, – со свинским намёком.

«…Выстрел был. У них умеют. Даже бабка. Но в квартире впервые. Крик! Не убит ли кто? В коридоре у открытой двери Крыловых соседка, говорит: никто не убит. Брюханов А. А.».

– Да баба моя! А я чё? Велят ликвидировать – ликвидирую, – ответ палача, кем и подрабатывает.

Подаёт бумагу: «Я, Брюханова А. А., двадцать шестого января услыхала выстрел… Мой муж любит стрелять, но только не в дому…»

– Из чего?

– Из пистолета… Могу идти?

– Давай.

– Там в коридоре Юрка. Он в техникуме совторговли, – уходя говорит отец.

– На этого совторговца кое-что не советское.

Отец в форме надзирателя, а сынок в таком же импортном плаще, как на его соседе Крылове.

– Где находился двадцать шестого января в одиннадцать?

– Дома.

– Говорят, контрабанду гоняешь. Выстрел у Крыловых?

– У меня нет с ними общей стенки.

– Может, будет. Давай информацию о них!

– Я бы рад, но нет у меня ничего!

– Но тогда ты их засёк, – напоминает Кромкин.

– Мы с ребятами бегаем, а Крыловы в дровянике пистолет прячут. Меня обещают утопить.

– И где он?

– У них, наверное.

– А марка?

– «Вальтер». Им пять лет дали.

«И тебе бы годик», – Юрка Брюханов не улавливает эту идею.

Торговцу музыкой велено уйти.

Отбыл и майор с видом ударно выполненной работы.

Руки Кромкина перебирают бумаги, будто ноты, по которым ему играть.

– Гляди-ка! – Усольцеву. В «Деле» фото. – Копия Эккерман.

– Кто такой?

– Биограф Гёте. Эрудиция Лолиты (ну, этой девушки из Риги), и правильно: на портрете в книге вылитый Генка-Рубильник.

– Напоминает бубнового короля. Все короли прямо и только один боком.

– Давай игру. Не в карты, но этот король будет козырным тузом. Его ответы: «…Ты убил пятерых?» – «Чтобы в таком обвинить, надо иметь немало козырей. А это неумственная клевета».

– Мощно выражается парень.

– Так и в протоколе, вёл друг Вольгина, ну, этот, как его, новенький…

– Мешковатых.

– Да? Такая фамилия?

– Его отец – директор торга.

– Я не контактирую. Не пользуемся блатами…

– …не дружим с Мешковатыми.

– «Кто твои друганы?» – «Мои друзья – музыканты. Я высокоумственный индивид».

– Да, «высокоумственный» протокол.

– Фамилия Мельде. Он – немец?

– Вывод Сухненко.

Агентурное сообщение (источник Берёза): «Нахожусь в камере с парнем (фамилия Мельде). Он арестован на ледяной дорожке от водопроводной колонки к дому с двумя вёдрами, полными воды. Говорит: “Я – высокородный субъект”. О том, по какому обвинению он тут, не даёт ответа».

Агентурное (источник Берёза): «…Родители Геннадия Мельде – немцы, дали ему имя Генрих. В ранние годы он кантовался в детдоме. “У меня тут плохая мелодия”. Якобы, чуть не убийство на улице Нагорной. “Ты – убийца?”– спрашивает Дундуков. “Такой, как я, никогда не признается”. – “И ты не признался, хотя грохнул кого-то?” Он готов не говорить “того, чего не надо”. “Яумею вырубать некоторые тумблеры головы и тела”. Дундуков в хохот. Я говорю: „Ты, Гена, видно, йог?“ – “Я, – говорит с намёком на меня, – не какой-то желторотый птенец”. Мельде рядится под бандита. Но и на щипача не тянет. Готов к откровениям, но мешает Дундуков».

«Рекомендация: перевести Дундукова И. В. в другую камеру».

– Молодец щипач! – хвалит агента Березина Кромкин.

Обговаривают план.

Звонок Тупохвостову:

– Юрий Иванович? Надо в кабинет номер пять…

«Крылова!»

У каждого тут индивидуальный план работы по делу, которое ведут не они, а Кромкин.

Кабинет из двух комнат. В центре первой фигурант на табуретке лицом к свету и к Усольцеву. Дверь во вторую открыта, и там Кромкин (проглядывает бумаги). Этот молодой парень в рваной телогрейке. Дыры на коленях коротковатых штанов. Одет не на его уровне. В оперативном: «…пальто новое, дорогое», а на катании с гор: «…свитер фиолетового цвета с белым орнаментом». Вид фанатика. В таком-то состоянии он любые тумаки выдержит. «Молодая гвардия», Рахметов, который на гвоздях… Облик «высоко стоящего индивида». Внутри наивный мальчик.

– Предъявите мне верные примеры о моих делах. Только тогда буду говорить.

– Ну, да. – Тихое. И – крик: – Это ты убил Колпаковых! Это ты удушил милиционера Дружелюбова! Это ты ограбил не виноватых торговцев плохими цветами! Мы знаем о тебе давно. С малолетки вор и бандит!

Горделивой мины как не бывало. На данный момент он и не в тюрьме, а в ТЮЗе, удивлённый ребёнок, с которым общается Карабас Барабас.

– Ты утаиваешь имя! Правильно говори имя, отчество и фамилию! Генрихом называешь себя?

– На-зы-ва-ю.

– Генрихом Иоганновичем, так?

– Т-а-к…

– А национальность? В твоём паспорте как?

– Ру-русский.

– Именно! Враньё не поможет тебе! Прикинулся немцем, сколотил банду для нападений на мирных людей! Немец! Ну-ка переведи: ихь бин хойте кляссендинст. Какой ты немец, это школьная программа! Как руководитель банды, ты отнимаешь у народа еду, боты «Прощай молодость» и… водку!

Кромкин подавляет хохот:

– Это неправда…

– Ты в банде главный!

– Я не… Не могу быть каким-то главным… – Лепет мальчугана, таковой и в двадцать пять лет.

То, что «главный», ему льстит, но, не дай бог, пойти по какому-либо делу как организатор.

– А я утверждаю – ты главный! Фамилия как?

– Ме-ме-ме…

– Твоя банда – это «Банда Мельде». Как твоё имя?

– Ген-на-дий…

С мольбой глядит в комнату, где мирно работает Кромкин, готов кинутся к нему, как ребёнок, к доброму воспитателю детдома с жалобой на злого.

Наконец, Кромкин к ним выходит:

– Ну, как вы тут?

– Да вот, главарь. Его гаврики идут в сознанку.

Кромкин не успевает до конца выключить улыбку, для фигуранта – огонёк во тьме.

– Генрих…

– Генна, – блеет вымуштрованный.

– Да ладно, фамилия у тебя не Иванов, а Мельде. Имя Генрих тебе идёт.

– Я понял крик на немецком!

– Мой коллега строг. Но справедлив. Наверное, путаница. Ты не похож на убийцу и негодяя.

– Я – музыкант!

– Училище на пятёрки? (Для Кромкина не тайна его биография, в которой никаких пятёрок нет.)

– Мне и школу не удалось…

– Но природных данных, наверное, довольно?

– Нет! Ноты кое-как. Хотя могу играть и без нот. Я на трубе… Я трубач.

– В музыкальную я, например, ходил бес толку. А какой у тебя репертуар?

– Моцарт, Верди… Армстронг, Эдди Розен…

Пальцы будто давят кнопки на трубе. Голову в профиль «рубильником». Кромкин немало играет без нот, но не так бегло, как во сне накануне дела о трагедии в доме Хамкиных.

– Видимо, Генрих, не ты убийца и грабитель, а твой однофамилец. Повторите, как того бандита?..

– Мельдов Иван Геннадиевич. – Ответ коллеги, который, купируя хохот, глядит в окно.

Там троллейбус мимо стадиона, далее улица Нагорная…

– А я Геннадий Иванович (в русской конфигурации). А в немецкой – Генрих Иоганн. Какой-то неразумный орангутанг болтает, а вы меня – с ног (падают вёдра с водой, одно на ногу), пытаете в подвале…

– Выходит, Генрих, о «банде Мельде» неправда? Так?

– Неумная клевета! – Ухмылка. – Мельдов! Вот его и ловите! Музыкант поймёт музыканта! – надменно глядит на поверженного Карабаса Барабаса.

Тот в борьбе с хохотом. Обнаглевший фигурант этого не видит.

– И какое время будет тянуться эта проверка о том, что я никакой не бандит, а индивид, который и мухи не убьёт?

– Ну, дня два, Генрих.

– Два дня! – брезгливо оглядывает телогрейку (в дырах вата) и наглеет ещё на октаву. – Я не требую белый концертный пиджак, который у меня есть, но одежду другой конфигурации хотел бы иметь.

– Да-да, Генрих. На тебе бумагу. Пиши: начальнику следственного изолятора Тупохвостову Ю. И. от Мельде Г. И. Прошу разрешить мне посылку…

Болтлив, как тот, кому удалось миновать беду:

– Не бандит, но я тот, кто укрепляет волю. Умру под пытками, но не выдам вредных для меня вариаций. – И без перехода: – А колбасы? Сестра купит, она работает на главпочтамте оператором в отделе ценной корреспонденции. – Горд и собой, и роднёй: – У неё имя правильное – Эльза Иоганновна. Я ведь тоже Иоганнович. Но в детдоме каким-то Ивановичем…

– Дополни про колбасу…

Дополняет.

– Генрих, кто твои друзья? Мы должны опровергнуть неверную информацию.

– A-а… У меня музыканты! Фредди, Гарри… Мы играем для комсомольцев, пионеров и других ребят… Э-э… мелодии советские… – И называет русские фамилии этих Фредди и Гарри.

Когда его уводят, Усольцев:

– Мало дел по делу, так ещё и переделывать! В театральном эта скороговорка пригодилась бы.

– А ты бы пригодился в театре для детей. Надо же: «У народа водку отнимал!»

Хохот…

– Вы мама Крыловых?

Старовата. Хотя не первое уголовное дело деток ненаглядных. Воруют винтовки, идут на большую дорогу, грабят (отнятый бумажник фигурирует в деле). Клиенты милиции и в более ранние годы. На вокзале оба карманники. Уличаются в мордобое. Неудивительно: из колонии выходят бандитами. Удивительно другое: более пяти лет тихо. Правда, процент раскрытых дел невелик…

– Бабушка.

…«Гера, умоляю! Отдадим ребёнка на стадион пионеров! С этим Филей он мог утонуть в ледяной воде!» – «Мама! Он мне помог вылезти!» В поликлинике дают добро, но в таком деле необходимо авторитетное мнение. «У Яши друг».

В кабинете фолианты. Натёртый паркет. Песочные часы. Одни огромные. У них дома маленькие, и он любит наблюдать, как песок утекает в нижнюю воронку. Дяденька с бородой рекомендует бег на коньках. Многовато денег берёт, но мнение «настоящего доктора»… «А эти реально, в принципе (так говорит папа) перевернуть?» У доктора улыбка: «Какой умный пациент! Да, «в принципе», реально». Но ни одни не перевернул. Мама делает большие глаза ещё больше, не одобряя любопытного «пациента».

В той квартире доктора, вернее, не доктора, а его внуков никаких таких часов. Да и время в ином ритме. У Кромкина каждая минута на счету, пока старушка и ребёнок вне дома. На кону карьера. И не догадывается: он в квартире «настоящего доктора», тем более что кабинет, в котором они были с мамой, за другой дверью, откуда (ну, и ну!) кукарекает петух, пахнет скотным двором.

Фамилию доктора не упоминают дома. Вот баснописец, о волке, у которого неплохой аппетит… В голове кликухи[3] фигурантов, фигурирующих в агентурных, оперативных докладных как негодяи, вероятно – убийцы, а не интеллигенты в пенсне. Доктор Крылов. И эти Крыловы. Прямые потомки. Тот им родной дедушка.

А это… докторша.

Февраль – враль: капель, а на другой день лёд, на который хитро падает снег, друг грабителя и враг сыщика (мало сыщет на нетронутой белизне). И эта дама двойная. Недаром её день рождения второго февраля. То гордая и бойкая, то болтливая и невменяемая…

…В квартире идёт нормальная работа. Пуля, «иголка», крупица драгметалла в горе дурной породы, но вынута и в кармане кителя. Далее книжки… Молодая, идеально прекрасная девушка и ребёнок за перегородкой. Но не бабка. Монолог: «Верующих хватаете!» Ну, какие гады, думает он, им плевать на матерей.

Наконец, закончен обыск. Бабка идёт к двери. «Пьера арестовали». – «Когда?» – «Летом». А тот визит в марте… Мир тесен. И тесен иногда нелепо. «У вашего прадеда фамилия с буквой “д”: Кромкинд». – «У меня без “д”». – «А какая должность?» – «Прокурор-криминалист». – «В такое время!» – «А, какое… время?» – «Тридцать седьмой год…» Глядит в бинокль с обратной стороны, находясь далеко. «Вы племянник Яши Строкмана. Он погиб на войне. А Евгения с дочкой в новой квартире. А дед ваш Соломон Кромкинд – управляющий на руднике, на Строгановском. Я Строганова в девичестве. А тогда кабинет Пьера в квартире Брюханов, пардон, Брюхановых. Из Вятки они».

Неверный вывод – будет болтать. У неё двойственность натуры.

– Никакого выстрела в квартире.

Приводят Мельде.

– Вы его знаете?

– Пардон, где моё пенсне? – Рытьё в древнем ридикюле.

Очки, какие в аптеках. Одной дужки нет. Внуки удивляют: могли бы новые купить.

Надев окуляры:

– Незнакомый мне джентльмен.

– Внимательней: он одет не так.

– Впервые вижу.

– Мельде…

– Я… не…

– Генрих, ты нам говоришь правду, а мы проверяем твои правдивые слова. Мы ведь найдём (такая работа) и давние твои контакты…

– Ладно, это бабушка Крыловых.

– Дурачок ты, батюшка! Они тебя впутывают в заговор. Пятьдесят восьмая…

– Наталья Дионисовна, вот эту бумагу предъявите на выходе.

– Она думает… другой год?

– Генрих, ты на нервах, но твои товарищи не только музыканты, а Крылов, например, и он, как ты, деятель культуры…

– Да, этот… Но я с ним не так…

– Ладно, выдам тебе как умному индивиду новую информацию: ты не причастен к Мельдову и его банде, но в другом деле мы никак не найдём оружие, а один товарищ (кто – не могу выдать) находился рядом с братьями Крыловыми, когда они про тебя говорили: «Мельде у нас бабахнул!»

– Я в тот вечер дома!

– Двадцать шестого января?

– Ну, да… – нехотя.

– Генрих, верю тебе, правдивому индивиду! Изложи правду об этом инциденте…

– Ладно, в полной конфигурации этого юридического дела… И могу домой?

– Немного проверим.

– С чего начать?

– С Крылова младшего. Где вы познакомились?

– В одном неприятном месте.

– В учреждении номер 1317. Так?

– Давно и нет охоты об этом говорить. А на воле в «Гамлете» он Гамлета играет, я флейту, но на трубе… А инцидент был в понедельник, в кафе дэка Дэзэ. Там я пиво пью, вдруг Крыловы. Ну, и говорят, улыбаясь, что мой друг Мишель…

– …улыбаясь?

– Ну, да, мол, такой он гусар…

– Револьвер какой марки?

– Не револьвер… Не имею понятия!

На бумаге: «Двадцать седьмого января я пил пиво в кафе ДК имени Дзержинского. И вдруг подходят братья Крыловы. И говорят о том, как у них в квартире М. С. Крылов произвёл выстрел из какого-то оружия. И с того дня я с братьями не виделся».

Мельде отправлен в камеру.

Другой фигурант «делает заявление»… Форма – монолог. Эмоций – одуреть! Ну, будто находишься не в кабинете тюрьмы, а в первом ряду партера. Кромкин повидал гадов. Этот немного удивляет.

Громко, не глядя на публику. Наверное, репетировал… на нарах:

– Как меня могли в таком обвинить! Бабушка, Сержик (это дорогие мне люди), недочитанный Кант… Там мальчик! А у меня племянник… Вы думаете, я могу ребёнка убить?!

«Можешь», – готов ответить зритель (этот актёр, не как Усольцев, – дилетант).

– Кровавый пир! Ха-ха-ха! Я не могу убивать! – Энергия ударяет в галёрку (тут её нет). – Я – интеллигент! Мой дед врач. Грандмаман говорит на двух иностранных языках! И на каких фактах вы обвиняете меня в кровопролитии?

Антракт.

– А никто в этом не обвиняет.

Будто вырублен водопроводный кран с горячей водой. Удивление, недоумение…

– В квартире выстрел. Участковый милиционер на тот момент у Брюхановых. Ищем «ТТ». И мы с того дня ведём наблюдение…

Гладит шрам на горле, оттянув ворот «водолазки». И у Кромкина такая, надевает в гости. Не в мундире же идти к родным и товарищам, не говоря о любовнице, которой нет? Этого прямо от любовницы в «воронок»…

– Девятого февраля вы входите в дом в переулке Шнайдера. В подвале в клети находим «ТТ» убитого милиционера, а пулю в квартире.

– Великолепно работаете, – хрипит. Вылитый самурай. Немного – и харакири.

– Миронова ты?

– Я купил!

– Портрет продавца…

– Где теперь его… Что мне будет?

– До одного года или штраф. – (И Филя лелеял этот вариант.) – Фотографии понадобятся у тайника, чтоб дело отправить в суд.

– Будьте добры, ваше имя и должность?

– Советник юстиции прокурор-криминалист Кромкин Семён Григорьевич…

– Ого, какие люди, а дело вроде маленькое.

– Табельный милиционера. Убитого.

– Ах да, продавец наверняка его убийца!

– Вы стрелялись?

– О, нет! Чистил, думая идти в милицию для оформления… Но был напуган, ну, и убрал в тайник от греха… – Доволен.

Довольным бывает иной пленник в тюрьме!

Кромкин добавляет:

– Никто не убит из него… Но так хранить не имели права! – грозит пальцем и велит отправить в камеру.

– До скорой встречи! – Михаил Крылов уверен: публику одурманил.

– Да, много дел, так ещё и переделывать…

Филя

По утрянке[4] в кандее[5] братва занята делами. Уголовными. Он тоже. Контролёру брякает. Мол, вспомнил кое-чё…

…Они с ребёнком в тихом бору. Впервые пацан видит гриб. «Папаня! Это кто?» Там грибы на кухне кухарки готовят. Но первый свой гриб не отдаёт пацан. Папаня обещает: найдём таких много!

Ведут… Кромкин рад: у Фили с памятью нормалёк. Алёшкой отец гордится:

– Утром тянет: айда, а то другие найдут! А у тебя кто?

– В смысле?

– Ну, сын, дочь, дети?

– Никого. На Злоказовке шампиньоны у бани…

– …и на сковородку! Пока дядя Гера и тётя Раня на работе…

Бакланят, как два другана. В тюрьме, которая отвратная баня, не будет долго парить! Воля, бля!

Время тикает. В камеру наталкивают жориков[6], утомлённых на исповедях[7]. Труба не утихает. Эту музыку[8] блатную выдумал башковитый мужик (кликуха Морзе), кент он браткам. Отбить «Фил» не проблема, но плоховато отгадывает, один тут легко:

– «Я – Пётр Крылов». У кого друган Пётр Крылов?

Никто не идёт в сознанку. Филя дёрнулся, будто в бубен[9]дали. Что теперь с ним, ведь этот в допре! А второй брательник? Будут гонять по делам с ними. Он так ответит: «Доверие ко мне Крыловых из-за Генки. Жизнь парню спас. И они дали пушку на хранение, мол, с давнего их дела. О милиционере трёпа не было».

В родовом доме контора мертвецкая. Над дверью в камне: «Купец третьей гильдии Филякин». Буквы видно плоховато, но эти хвалят… Именно с болтовни о родовом доме и начались его дела с Крыловыми.

Мельде

Будто он не в камере, а на воле, в дэка строителей перед фильмом, в котором неприятный японский гамадрил проявляет насилие к миленькой японке. «А ты напомнил Артуру о катании с гор?» Ответ неверный: «Да-да!» Инструкция Петра: выведать, где обитает, – и никаких напоминаний! Мишель не уточняет о вариации, о том диалоге, которого не было в задании, расписанном по нотам во дворе ресторана с ударом под дых. И узнай об этой вольной интерпретации братья, Мельде мог бы схлопотать на лыжной прогулке и в голову (минимум – лыжной палкой). «Ладно, давай в кино, барон». Как ему надоело их кино, оно не в лад с его музыкой!

Или «операция», когда ездил с ними туда, откуда мог и не вернуться. На окраину к Артуру, как на смерть. Не на свою, на чужую, но и о личной думка в темени. И… никого. Парни не верят. Пинают в дверь, молотят в окна. Какой-то мужик говорит: «Наверное, нет их». – «Его нет! – У Петра гляделки – два тонких сверла фирмы “Золинген”. Тык – в череп, и – боль. – Барон, ты предупредил друга?» И тут бабулька: «Обоих на “скорой”!» – «В больницу?» – выдаёт малоумное его брат. «А куды ещё на “скорой”?» – «Дурак ты!» – шипит Пётр на брата. Мельде благодарен этой бабульке. «Надо найти больницу», – вывод Петра. Мельде отговаривает: «Не надо, Артур поправится…» – «А с передачкой навестить?» – хохоток актёра. Да, братья найдут Артура! Тот ответит правдиво. Но не найден вёрткий индивид! Наверное, далеко от города!

Пётр выведывает в ментовке: «Дело отправят в архив» «Когда?» – мажорная нотка. «Ну, две недели… Как в октябре». В октябре грибов много, но не берут, так, для видимости. В корзине трёхлитровая банка с пивом. А в тюрьме теперь по какому делу? Надо Азбуку Морзе. Два тире буква «м», а буква «е» как?

Дундуков дундит:

– Не для себя! Напарник мой в цехе: «Кувалда нужна»! Дачный забор городить. Зайцы обдирают малину, деревья. У друга пальто короткое. А мне прикрепляют к ремню. Подхватывают (этот друг и его товарищ) и охране говорят: «Больного ведём». Я делаю вид: умираю, да и кувалда тяжёлая. На нашу беду охранник новенький, внимательно оглядывает. Милиция.

Ну, и дело! Кувалду упёр! Глупый субъект! Ему и года не дадут. Кувалда и так на родном заводе, его вернут туда же. Этим людишкам далеко до благородного индивида. Водят его в наручниках. А ребята делают вид, что не видят супермена, болтая о мелких делах.

– Много лет с твоей ходки? – Направляет взгляд, как магнит, бывалый Генрих на этого, с кувалдой. Интонация Андрея.

– Немало!

– А срок?

– Полтора… Драка. Превышение самообороны. Не превысишь – мертвец.

– Курорт?[10]

– Воркута.

– Ивдельлаг! – Опять, как Андрей.

– Ты прямо студент, – говорит робко паренёк. – Термины научные.

– Мои извилины имеют немалый объём.

…двадцать девятого января он идёт с вёдрами, а у студентов-медиков (Алла и её муж, резальщик мертвецов) умишка не хватает печку растопить!

– Школьник! – Гамадрил пенсионного возраста говорит о нём, как о желторотым птенце.

– Прощай, молодость! – Ответ бывалого Генриха. – Не о ботах, о немалых годах.

– Да тебе лет двадцать пять! Моим детям и то…

– Некоторые немолодые индивиды имеют мало ума в лобных долях!

Парень – в хохот. Да, глупый этот работяга…

Камеру отворяют.

– Дундуков, на выход!

– С вещами?

– Нет.

Дверь опять, ключ: блямк-блямк-блямк – три оборота.

– Дундуков! Кувалда!

– Да, такая у него фамилия… Моя – Березин. Мамка моя употребляет, – щёлкает по горлу, – и меня маленького – на интернат. А теперь с этим портмоне влип… В очереди я, купить билет, и – вдруг бац, менты! И ко мне в карман! Будто я! Как мог дед с котомкой иметь дорогой гуманок[11]?

– Для процента раскрытых дел. – Юридические знания. – А я не Геннадий, а Генрих… С трёх лет в детдоме, в отдельном доме – с тринадцати.

Приятный для тюрьмы диалог. У парня бойкое лицо, ловкие руки, которыми он вертит новую колоду. Не предлагает играть, а только тасует. И когда выводят Дундукова, не прячет от охраны. Это немного удивило. Общаются в конфигурации двух друзей, но опять Дундуков. И опять кувалда… Обед Генрих глотает, как истинный йог. Гремит дверь, будто обвешана кандалами, одна пара щёлкает на его руках.

Ведут, но мимо лестницы, которая ведёт в подвал! Лифт вверх. Удивительно: идти вверх неприятно, к такому не готов.

Никаких ламп в морду. Окно нормальное. Решётка фигурная, белая. Как бухгалтерия, где трудятся сотрудники, а не пытальщики для пытки. Но какой-то бред: «Ты «убил дружелюбного мента и кавказцев за торговлю плохими цветами». А семья убита не еврейская, а русская. Фамилия то ли Петровы, то ли Кулаковы, но не Хамкины. Этот немолодой орангутанг (голова седоватая) орёт: в городе орудует банда Мельде! Неплохое название. Однофамилец? Второй Мельде в полуторамиллионном городе? Но выясняется, что у того фамилия Мельдов. Путаница! «Ты не немец, ты не Генрих, ты Геннадий». – «Я дежурный в классе». Что-что, а это с детдома помнит.

Выходит из другой комнаты, видимо, немалый чин. И этот музыкальный мент (Семён Григорьевич) играет по нотам Генриха!

В камере ни Березина, ни Дундукова… Но никакого отдыха, опять куда-то. Вроде договорились: два дня – и домой!

Наталья Дионисовна! Не узнаёт его! Мол, ты дурак… Удивительно – бабушка? Не чёртова она бабушка, чтоб её в тюрьму! Неужели братья о Генрихе плетут, будто он стрелок у них квартире?

Семён Григорьевич (неплохой ментяра) проверил: он не бандит, не Мельдов. Ему и вещи, и еда вот-вот, имя уважительно: Генрих! Вытерпит и вторую маленькую проверку о пальбе в квартире Крыловых. Эх, трубу бы! И он бы поиграл из «Серенады солнечной долины» в этом кабинете с видом на Центральный стадион. Далее улица Нагорная…

В тюрьме перестук. Не определить ему, какая буква точка, а какая тире.

Мишель

Во время пытки крик: «За убийства!» Но хоть убей, в момент ареста такого не говорили!

Он выходит от Ривы, а следом – «друг»… Пинок в голень, падает… «Ты арестован… за ранение и хуже…» Экая абракадабра! Но ни о каких убиениях, о которых ор на пытке! Это «…ранение и хуже…» – обрывок.

То обвинение внятное – «воровство…».

…Мишутка стреляет в клубе ДОСААФ. Винтовки новые. Ну, что ж, «берём винтовки новые»… Электропроводок к оконцу легко вырвать клещами… Ого, «Вальтер» с боевыми патронами! И боевой паренёк, уходя с винтовкой, хвать ручонкой! Пётр ругает: «Болван! Пистолет оформлен в милиции!» На суде выявилось: у владельца нет документа. Не нашли бы! Но желание надавить курок! В дровянике как-то… А тут пацан Юрка Брюханов! Пётр ему по голове натренированной рукой. Ябеда ябедает. Его отец – в тюрьме в то время не контролёр, а портной: мундиры для начальников. «Дядя Саша».

«Возьмём винтовки новые, на – штык флажки и с песнею в стрелковые пойдём кружки». Они берут винтовки, но идут не туда… Врут дома: мы к другу в деревню. Уходят через дровяник на тёмную дорогу. Суд и дело. Грандмаман как адвокат: «Они совершили глупую выходку!» Но не совершили ни единого выстрела! Этих глупарей – в ад колонии!

В тюрьму отправляют так… Рано утром, когда оба братика в кроватках, наглое бряканье. «Кто там?» – удивлена бабулька. – Ребята, тут люди из присутствия» – «Какие люди?» – крутят братики головами на тёплых подушечках. «Милиция… – грубое. – Вы с нами для беседы». И не выпрыгнуть в окно удалыми зайками! Их ведут до воронка, вталкивают. Далёкий август, ужас сентября. Но арестовывают именно так, тихо: «Вы с нами, поговорить…» А тут оборотень выманивает. А улик нет (тогда две винтовки), да и телега о хранении в дровянике «настоящего пистолета».

Мог кому-то наболтать Ильин? О монологах… «В тот понедельник роковой, без меры жалко откровенный»… И во вторник, и в другие дни… Он принят не только в Строгановском доме, но и у тёти Алекс. Много лет она – квартирантка в домике её бывшего кучера. Ему с женой и детьми дают квартиру, а ей – в тихой коммуналке комнату с эркером. Дальняя родня миллионеров Второвых рада. Пенсия за многолетнюю работу в инфекционной больнице. Архангельский, друг юности… Эти милые люди – индикатор. Ильин им нравится. И на их доме теперь антенна, неприметная, но эффективная, как на Строгановском. Нет, Ильин не мог. Абракадабра: «За ранение и хуже».

Отрепетирует некий спич. Войдёт в роль. Он далёк от дела, которое ему хотят вменить. «Ты убил Хамкиных?» Добропорядочного гражданина обвиняют в невероятном! Да, побойтесь бога! Он с преклонением пред грандмаман, любит племянника, штудирует Канта… В итоге рука, а тем более нога не поднимутся для ударов! Взор неподкупного дворянина над головами сокамерников в даль неба, увы, непонятного дня. Когда наконец выводят, он готов для игры!

Ба! Не вниз идут (спич для подвала), а вверх. В коридоре на полу плитка. Деревянные двери. На стене часы. Как на телевидении… Не мелькнёт ли в коридоре прямая гордая фигура Ильина?

Граф Мишель и его рабы входят в нормальный кабинет. У главного стола кто-то главный. Удаляют наручники. Не теряя времени, говорит… «Сыграй эту роль…» – немного глупо в голове брат, но в целом великолепно! Зритель перебирает бумаги и явно в тупике: пред ним юноша-романтик, которого ругают убийцей! Провоцируют падения, и он обдирает о бетон пола руки! Тут крепкий табурет, не хрустко-хрясткое орудие пыток! И лампы нет.

Наконец-то! Ха-ха-ха! «За ранение и хуже» – это «за хранение оружия»!

Горностаева колотит в дверь! Её отца, дядю Ваню, радовал маленький Мишутка: «Тебе только в цирк!» Она злая, но не будет сообщать, «куда надо», о каком-то громком хлопке!

Участковый. Этот мог. У него работа: найти «ТТ». А участковые чурбаки и чурбаковые… Деликатен: тук-тук, отворите-отоприте, вам повестки… В доме не тайна: Брюханы «кое-кого» одаривают. Приходит за мясом, уходит с информацией. Варька тоже могла: «Миша чуть не убил себя, а это грех…» Ну, и далее наблюдение За Мишей. И выследили, так как следят внимательно. И тридцатого января, когда с большой торопится к Артуру? Пусть ищут, пусть снежной равниной идут… Метель заметёт, запорошит твой след… Но, видимо, не до конца запорошила. «Сыграй эту роль…» Выдумка Петра: для Артура метроном, коробка с которым тикает в кармане миной. Но мина и эти визиты. Первый – к Мельде. «ТТ» рядом с книгой Ларошфуко, дар братьев Генриху, хранит как тайную литературу. Второй – на улицу Вайнера. В ноги – лай. «Фу, Муму!» – хрипит оборотень. Роль, которую велит отыграть Петя, режиссёр. Им принят Артур в ряды борцов, из которых выпадает в пьяном виде алкоголика. «Умелец!» В водопроводном деле у него умения, как у гамадрила. Но с крыши гололёдной не рухнул! А надо было подтолкнуть!

Артём Горцев в печали:

– Колония для меня жуть. А ты не впервой?

Делится опытом: берут они с братом винтовки… А главное, пистолет.

– Мой первый настоящий…

В малолетке он двигает головой «по-индиански», танцуя танцы народов мира, ходит на руках (по полу – бегом, по канату – медленно). Воспитатель Зверь Рваный (порвана ноздря) определяет талантливого в клуб. И не работать ему в цехе на клейке коробок для электроприборов, которых не хватает тёмной родине, которая тебе мать, но никак не родная.

Артёмка внемлет, открыв рот. Комедия из быта уголовного контингента. Поэт Франсуа Вийон творил в тюрьме…

Горцев ворует… Недавно раритеты в университетской библиотеке.

– Это будет гимном клептоманов! – валится от хохота Артём.

Чтоб в тюряге, да хохотать…

Пётр

Овсянка на молоке с маслом (дома), перловка на воде с маргарином (в тюрьме). Нет чая «цвета дёгтя», как говорит грандмаман, тут «байкал»[12]. И обед отвратный в той же камере и с теми же сокамерниками.

…На экзаменах по математике он решает билет и для другого абитуриента… Их ловят. Грандмаман идёт в деканат… Там преподаватель Ванька, вернее, Иван, сын дворника Касьяна: «На другой год примут». Целый год терпеть! Революционный огонь пылает в груди. Глашка в стильной компашке, тоже абитуриентка. До рокового (для Петра) экзамена они в квартире её родителей, но без них. Пётр ночует. Любовь навек, думает он, но не думает так она. Угрюмо он идёт не мимо (как надо бы): попытка вырвать её из компашки. Стиляги в атаку, убегают, девица с ними. С мостовой Петра поднимает лютая злоба на белый свет, для него – цвета гудрона.

Брата нет в тюрьме? Отбивает: «Я Пётр Крылов». И – более прицельно: «Мишель, я Пьер, ответь». Французские имена. Они не какие-то плебеи… «Метрономос»… Мимо мелькают круглые головы Пулемётовых. Кривой недоволен маятниковым движением Петра от окна до дверей и обратно.

…Уроки труда давались легко. Учитель, видя его умение колотить табуретки не так криво, как другие колотят, устраивает в Дом быта выпиливать рамочки для фотографий. Уходит с этой работёнки с презрением абитуриента, а деньги тратит до копейки: ботинки, куртка. И опять на рамочки? У брата стипендия в техникуме, а летом – ни рубля. Дома неплохо кормят, в деревне полно овощей, куры, Фёка прёт оттуда. Но им, нетерпеливым, этого мало. Будем охотниками – идея легкоумного Мишки. В ДОСААФ направлены от военкомата. Но армия им не светит. Отключён свет, повреждена охранная проводка. Винтовок много, берут две.

Пётр ненавидит богатую девицу. Дома у неё картины, канделябры, скульптуры… На некоторых названия на немецком. «А кто у неё отец?» – «Военный. Во время войны в Германии». – «Мародёр», – определяет грандмаман. Глашка – дочка мародёра! У дверей два рыцаря. В головах фонарики. «Надо их в музей! – Идея брата. – Денег дадут!» Выкрав винтовки, обернут их одеялом, но оголят их перед домработницей, которая будет на тот момент в квартире одна. Хватают рыцарей и наутёк! Но Мишель хватает пистолет… Юрка Брюханов видит их в дровянике в момент разглядывания оружия и ябедает отцу. «Вальтер» не выдают дяде Саше (с той поры Брюхан), который докладывает в милицию:

– Такая история… – Тут вкратце.

В одинаковых лицах юных Пулемётовых почтение. Глаз кривого непонятный, но кивок кривой головой.

Его ведут под конвоем… Грандмаман в дореволюционном пальто: «Держись, Пьер!» Ей и в голову не приходит, – отправят на пять лет за винтовки, из которых ни единого выстрела! В суде ей аплодирует кто-то, кого хотят удалить в коридор: «У мальчиков любовь к оружию…» И о том, как она, младая дева, в тире наравне «с господами».

Благородно навредить мародёру и передать государству реликвии… Хотя вряд ли выполнимо. Дядька-охранник, а тут два паренька с непонятными предметами в детском одеяле… Другой план. Опробовать винтовки на большой дороге… Но эта тема не для откровения того, кто неправедно угодил в тюрягу.

Поймав миг, когда только начат новый ход:

– Волнуетесь, Пётр Сергеевич? Бывает…

– Я не волнуюсь. Неприятно, будто и я криминальный индивид, ведь я их ловлю! – Взмах руки, мол, и не помню много.

На деле не так, но тянет (метрономос) на гиперболу, которую не квалифицирует как обыкновенную ложь.

– Как-то ловим ихнего брата целую банду. Я ранен.

И это немного не так. Фингал. Но «ранен» – солидней.

– На дружине на этой?

– Да, во время патрулирования.

– Вроде идут толпой, где фонари на людной улице, и не заглядывают в тёмные углы. – Выдаёт напрямую кривой.

– Смотря, кто патрулирует.

Оба Пулемётовых кивают.

– У автовокзала хулиганов отдаём в милицию! А оттуда их тут же на волю! И, на тебе, кто-то убивает милиционера! – Вдруг умолк: ну их, примеры отваги. – А я люблю доводить дело до конца.

– Упорный вы, – поддакивает Вадька.

– Правильно! Я и упорный, и… праведный! И вера в бога у меня! Такого другим, ох, как не хватает! – Оглядывает, будто не только тюрьму, – город, не говоря о Пулемётовых и об этом Кокшарове (Кошмаров для него идеальная фамилия). – Я тут за веру страдаю.

Давление на религию, гонения. Так говорят американцы, англичане. Ха-хи-и-ха! В это Пётр не верит, как и в бога. Кого эта религия волнует! Но образ выгоден. К тому же верует иногда так, как никто другой. Не дают молиться, мать твою, Петру! А «Голос Америки» голосит много вранья. Уломает пытателей и на аудиенции одну фразу выпалит дяде Аристарху. Тот – в Ригу… И далее выход в эфир свободных голосов. Органам не в кон адепт (только о погромах проорали), которого пытают в тюрьме. Правда, секту прихлопнут. Жертва дядьки ради «брата Петра», вернувшего органеллу, минуя печать милиции на двери, вытащившего в окно и втащившего в квартиру.

Ходит и ходит. Маятник, метроном. Сидеть в тюрьме куда удобней, чем стоять в ней, а тем более бегать от окна до дверей и обратно. Но напротив другого, сидящего, невольно ты в диалоге, будто в коварном омуте.

– Вы вроде директор, Пётр Сергеевич. – Уверенность опытного агента.

– Зам.

– Начальник, партийный. И верите в бога. Как терпят по партийной линии вашу веру?

Не намерен докладывать: беспартийный, завхоз.

– Никто об этом не догадывается на работе. – «Невольное» откровение с «товарищами».

– Так вы в церковь не ходите?

– Верить можно и так.

– А вот моя бабка в храм…

Опять от двери до окна: метрономос, метрономос.

– …религия удивляет индивида умного. Не тёмную бабку. – Кивок на Вадьку Кокшарова, внука таковой. – Например, нет второго пришествия. Что там, на небе? Наверное, бог-отец уговорил бога-сына на Землю ни ногой? Итог для божественной родни непредвиденный. Ради кого парень муки терпел? Ради людей! Долбят в ворота не первый век, но им не отворяют. И никто не идёт к тем воротам…

Замер. Весь (и ходьба и речь). Видит ворота, калитку в них, тропу, деревья как память о приятных деньках, которых там не будет.

В камере тихо: не нормальные уголовники, не орут, не кроют матом; кукушата[13] добывают информацию.

Он недавно и ребёнку лекцию… Как он там, бедный? От грандмаман мало проку, так, болтает по-французски, не более… Как нянька и бонна она никакая… Мишель: танцы с племянником – два клоуна в цирке… Жанна. Эта, да. Готовить умеет, правдива, эрудированна и ответственна. Ей бы и доверить. Но идеология вредная: декламирует книгу про мента, «друга» детей, метрономос! Варя в тюрьме. Она варит кое-как, молитвы, неграмотна, но мать. Мать твою! Он, что ли, у ребёнка отнял его маму! Виноват подлый советский миропорядок! Жанна наверняка у родителей. И как они едят? Опять макароны, которые то и дело подгорают!?

Он удивит этих троих: воры, бандиты, они не переведутся никогда, так как трудно выйти к богу. И в тюряге голова работает! Не ординарный! Да-да, он не то что эти. То не люди – хлам.

– Обман о второй ходке[14] божьего курьера удваивает зло. Отринутые богом индивиды – уголовники и более никто. Святые – явление редкое.

– Одна тётенька в деревне говорит, в старину попадались. – Этого мелкого хулигана волнует тема религии!

– Ответьте, кто такой Моисей? – оглядывает лектор аудиторию.

– В мифах вроде, – робко Юрка Пулемётов.

Он обычно тараторит как из пулемёта, а его брат Олег будто немой, но и тот о «старине»… Пётр обещает: как из пулемёта будешь отвечать, кто такой Моисей.

– Дело было в Египте. Там жили евреи, потомки Иосифа, проданного родными братьями в рабство. В переводе на наши деньги за тридцать три рубля. Цена нормальная для того времени. Иуда выдаёт Христа за ту же цену. Евреи вкалывают на плантации, их бьют плётками египтяне, коренные жители. Одного убивает Моисей. Он революционер, нетерпелив. Так начал карьеру. Характерно для начала многих карьер…Он народу врёт: ему явился бог. Выпрыгнул из кустов кроликом каким-то. А куст этот терновый горит, но не дотла. Бог не обгорел. Этим небылицам евреи верят. И – молва: один парень – доверенное лицо бога, который у них теперь на связи и у которого план вывода евреев в другие края, но навредив аборигенам. Бог этот прямо бандит. Его ребята «оберут египтян» (цитата, Ветхий завет). Обокрадут их в конфигурации одежды и драгоценных вещей. Бог обучает Моисея некоторым трюкам. Цирковым. Рука выглядит поражённой проказой, но вмиг очищается. В реке не вода – кровь. И так далее. В итоге и природные аномалии того времени – град, падение скота, обилие оводов, легионы лягушек – считают делом рук талантливого парня. Евреи и их бог не могли тихо свалить…

В камере хохоток.

– «Ветхий завет», глава «Исход», – правила для людей, данные богом Моисею, и переходят в Евангелии как «Нагорная проповедь» Иисуса: не убий, не кради и так далее. Клеймится гомосексуализм, скотоложство…

– Его бы в лагеря, – реплика Кокшарова.

Опять хохот.

– «Кодекс строителя коммунизма»… Его автор тот же.

– Вы прямо лектор! – оценивает Юрка Пулемётов.

Олег кивает.

– Пётр Сергеевич, вы не верующий, – недоволен Вадим.

– Но знающий, – опять Олег.

Эрудиция, авторитет! Не какое-то уголовное паханство!

– Жена моя – вот кто верует! – И умолк.

Варя дана ему Богом. Третья. Первая – дочка мародёра. А вторая баба – оторва неуправляемая, хотя с виду великолепная… Накануне его выхода говорит: «Как отбыл парень, так будто для меня умер». В этой истине много печали для фельдшера Зойки Зиновьевой, младшего лейтенанта внутренних войск.

Эндэ

Утро. Холодно и тихо! Пётр и Варя рано встают. В комнате диван, как днём. Ах да! Пётр и Варя за веру… Долго будут люди муки принимать за эту веру?

Жанна твёрдо:

– И Михаил там.

– Вряд ли… У товарища.

– У товарки.

Эндэ авторитетно:

– Хватают либо дома, либо на службе. Надо в девять ему на работу позвонить.

– Позвоните.

– А теперь ты к родителям?

– Ладно, не уеду. До Вари. Ребёнок требует внимания.

Холод (нет Петра!). Придётся им печи топить. Мишель наверняка у Светланы, ведь там дочь.

– А тебе на когда?

– Я не имею никакого отношения к делам братьев Крыловых.

Готовит. Вёдра выносит.

Перед уходом на работу:

– Следите за электроплиткой: жаркое, щи… А когда пойдёте, проверьте электроприборы.

Будто с больной!

– Ну, что ты, милочка! Я, напротив, сделаю пожар…

На телевидении говорят: «Крылова нет». И Светлана давно не видится с ним. Нет энергии говорить о плохом. «Привет моей правнучке Натали!» Видимо, права Жанна. И куда теперь? Набирает телефон коммунальной квартиры. Архангельский дома. Дело не в этой вере. Те бумаги в книгах, – нелегальная литература! Революционеры! Этим горда. Да, и время неплохое. Убиений не будет.

Телефонирует Коровиным. Так и так, Петя и Варя… Племянница Саша: «Опять религия!» Да-да, ребёнок побудет у них, «тёте Натали» в прокуратуру, тем более, дом от этой конторы неподалёку. Кузина Ольга давно умерла. Её дочь Саша – вдова. А внучка Валя за Валентином, у них маленькая, имя Ольга, как у прабабки. С ними нет как такового общения. Но и другой родни нет.

В кафетерии куплены булочки. Валентин и Валентина на работе. Племянница на пенсии с маленькой Олей.

Кромкинд («Моя фамилия без «д»):

– Вы… мама Крыловых?

И второй внук в тюрьме!

Удивительно. В центре внимания выстрел в конце января. Видимо, ищут тот револьвер. Э-эх! Неприятно. Её отрицательные ответы. Приводят! Не внуков. Немецкий мальчик! И его?

Давно он тут: одет в неновое, но казённое. Такие телогрейки выдают в лагерях. А теперь и в тюрьмах? Он глуповат. А надо хитрить.

Ребёнок доволен: «бабулька Саша» читала им с Олей про Карабаса Барабаса…

С работы Жанна: полная сумка еды.

Она манкировала допросом!

– И Мишель там.

– Видели?

– Нет. Только немца…

– Мельде?

– А ты как жена…

– Я подала на развод.

– Ты плохая декабристка.

– Декабристы не бегают в общежитие на улице Нагорной!

Эндэ чистит морковь на винегрет. Жанна капусту тушит для пирожков. Тесто из «Кулинарии». Пирожки у неё объедение… Неплохо, что не уедет до Вари. А с Мишелем тверда. Вид фарфоровый, характер кремень. Терпелива. Но он, да… канатоходец.

Горностаева отворяет в один момент, как отлипнув от дверного глазка.

– Танечка, твой отец был таким добрым!

– Думаете: я?! Вы с ума сошли!

– Но ты говорила: пение молитв!..

– Это не предлог докладывать в прокуратуру.

Видимо, Брюхановы…

– Мы никуды ничего… – мямлит Брюханиха. – Вот придёт супруг из тюрьмы… Робяты ваши давно не фулюганят, навроде…

Пантелеймоновна:

– Как могли – Варю! Женщину-мать! А проституток полно в гостиницах города!

И она в гостинице. Маникюршей. Отец Пантелеймона (её предание) – командированный интеллигент.

– Жанну – вот кого берегите! В милиции могут надругаться!

У этой глупые фантазии.

Телефон:

– Наталья Дионисовна? Добрый вечер! Ильин. Мишель дома?

– A-а, господин Ильин… Князь? Его нет…

– Всё нормально?

– Не по телефону…

– Вы не против, я к вам подъеду буквально на пять минут?

– Давайте завтра. Буду рада вас видеть.

Радости нет…

«Вена. Унтер-офицер стоящего в Герцеговине полка застрелил в казарме троих и троих ранил. Когда его обезоруживали, он убил четвёртого. После сопротивления унтер-офицер убит». Молодой, у него, наверное, мать, или тётка, или бабка. Родился для того, чтобы умереть. «Философия уходящих», – говорил Пьер. Как у Ницше. Вполне вероятно, унтер-офицер не больной, а ницшеанец. А внуки? И они полны нетерпения. Куплен револьвер! Из него наверняка убит кто-то, и оттого так много арестов.

Кромкин

Яснов с бумагами. Но не уходит.

Агентурное сообщение (источник Светлячок): «Крылова Варвара приехала из далёкой деревни в город к бабушке братьев Крыловых, которая вековала одна-одинёшенька. Оба её внука отбывали в лагерях. И вот вернулся Пётр. Он аккуратный, не пьёт допьяна, не курит, одеваться любит хорошо. Поженились они. Как-то тихим летним днём говорит он ей: “Хватит на пне сидеть. Я люблю жить богато. А ты будь мне преданной и молчи о моих делах“. Проходит год, другой… И вдруг 12 февраля милиция. Варе говорят: “Оденьте его”. – “Я накинула ему пальто…” И ей говорят одеться. И её отправляют в другом воронке навстречу новой судьбе. Он ей велел: если его отправят в лагерь, то “будь умницей, расти ребёнка таким, как его отец. Завербуйся далеко, смени документы на девичью фамилию“. „Я обещала ему, – говорит Варя, – и выполню его наказ”».

– Молодец Светлячок?

Воровка Светка Полуянова (шутят: Полупьянова). Опять квартирная кража.

– Молодец, – аналог: уходи.

Яснов, как юный графоман, но не дождался более полной оценки.

«Расти ребёнка таким, как его отец». И у таких дети… У Кромкина вот нет. И у Фили «пацан», как он говорит. И будет наверняка «как его отец».

Более актуальное от Ловкой. Бухгалтер-мошенница: «Варя Крылова говорит: в конце января брат её мужа Михаил Крылов пытался убить себя. Её бабушка кричала: “Немедленно выкиньте”. Пётр дал ей пистолет, и она его выкинула».

Огромная Капитолина Алтухова вводит Варвару, у которой голова какой-то «квадратной» формы. С виду коровьи рога. Видимо, косы под платком.

Говорит охотно. И добавляет:

– Нам бы домой. Мы молить бога будем о вас.

Приглашают из коридора Наталью Дионисовну:

– А вас почто в тюрьму? А дитя теперя с кем?

– Варя, я дома. Во время этой аудиенции дитя гостит у Коровиных.

– Храни вас бог…

– Двадцать шестого января в квартире выстрел?

– Я не помню.

– Варвара Афанасьевна…

– Вы ругались, мол, «это не тир, а квартира»…

– Варя, меньше болтай.

– Варвара, какое это оружие?

– Пистолет.

– Отчего такой вывод?

– Дак, мне Петя говорит: на, вот… Я его туды, где не найдёте!

– В мусорный ящик, – утвердительно говорит бабка.

– Нет! Я его… в пучину. – Кивок квадратной головой.

– В нужник?! Добудут!

Варвара оттягивает от горла платок. Её уводят. Опытной – на волю.

Двойной кабинет. В тюрьме, а будто не в ней, на окне решётка крепкая, но белая. Город, огни над стадионом. Далее улица Нагорная…

Направляют к нормальному крепкому табурету. А фигурант оглядывает мебель демонстративно. Полный тёзка доктора.

Но не доктор. «Пьера арестовали». Этот приличный, как и в милиции, когда предъявил больничный, выглядит так, будто нацелен прыгнуть с трамплина.

– Могу я кое-что разъяснить?

– Будьте добры.

– Это для более нормальной работы правоохранительных органов. Я не имею отношения ни к каким криминальным делам как таковым. Я верую в бога. Выписываю журнал Московской патриархии «Братский вестник». И в школе веровал, и с ребятами инцидент: удары прямо в крестик, и от него рубец на груди… Школа с медалью, а выше не вышло из-за веры моей. Вам надо немедленно обеспечить явку моих единоверцев Архангельских: Аристарха Владиславовича, Александру Георгиевну, тётю Алекс, как мы её зовём. Но не пытайте их, как меня. Пытки тут практикуют. А то и божьих людей отведёте в бункер для пыток! А теперь о главном. – Пальцем в пол. – Дайте хоть какой-нибудь факт, уличающий меня в убиении невинных. А то, не имея никаких улик… А ведь их нет? Нет.

– Напомню, вы подозреваетесь в хранении оружия. В квартире выстрел… Мы ищем «Макаров», убито пятеро…

– Да?!.

– Проверяем. – Интонация полной рутины.

– О, боже! Так глупо! – Театральное восклицание, и умолкает.

– Пётр Сергеевич, опишите…

– Да-да. – Переходит, как робот, на более мягкий режим.

Благодать наполняет кабинет. Троллейбус мимо стадиона. Далее – Нагорная…

– Рад помочь. – Бумага готова.

Он замдиректора целого НИИ! Правда, кандидат наук Строгановский, с которым он бывает на лыжных гонках, считает его неадекватным.

«…У меня берданка, на которую имею официальное разрешение. 26 января с.г. чистил перед охотой. Случайно на курок…» Бумагу в папку.

– Такая формальность: с кем общаетесь? Много тех, у кого криминал в биографиях?

– С криминальными элементами не имею контактов!

– И с братом?

– Брат, как и я, не криминальный. И друг детства не криминальный: Краснооков Эдуард Иванович. Окончил МГУ, работает там на кафедре. На моей работе в НИИ главный инженер Шелестин, кандидат наук, друг с юности. На Народной дружине лейтенант милиции Зернов, рядовые бойцы. Таков круг общения. И как мне? Опять в камеру? – Тон руководителя Крылова, не довольного подчинённым Кромкиным.

– Оформим, – кивнув на пухлую папку.

В агентурном: «…Крылов выбивает по трубе много, но я уловил только это: “Пётр страдает за веру”. Кривой».

Хватит в тюрьме сидеть!

В личном кабинете кофе, бутерброды… С докладом майор Степан Евграфович Шуйков:

– Одна не явилась.

– Кто?

– Крылова Жанна Григорьевна.

Какое-то недоразумение. Не до разума ему было, что ли? Не в тюрьму она отправлена, а как бабушке вручена ей повестка!

…В квартире бабка активная, любопытная. Молодуху с ребёнком не видно, но слышно (дверь неплотно). Грамотно декламируются стихи для детей. Манера правдивая. Не Варвара. Но и у той криминальный муж! Правда, взят не дома, а там, куда «уходил налево». Когда Кромкин уходит, не налево, а домой, она на подоконнике, рядом – ребёнок. Её малыш? Нет, тому лет пять… А ей? Выглядит молоденькой… Ну, и что – на подоконнике! Инна Пинхасик тоже, но это не мешало ей врать до того, как стала «юной помощницей прокуратуры». А эта чья помощница? Она не длинная (не как Инна), но и немаленькая.

Шуйков разворачивает к себе телефон Кромкина:

– Велю направить ПМГ.

Гремят «веления»…

– А теперь давай Филякину.

– Она в холле…

В цехе говорят Антонине: нет Фили на работе. Едет к Марго. Там узнаёт: он в больнице. Ни в одной больнице города такого пациента нет, в «Скорой помощи» никакой информации. Далее морги…

– Об отдыхе тем летом.

Клянётся, не выезжал он из дома отдыха! Данные оперативника: с пятнадцатого по двадцатое августа Филя в компании других отдыхающих дома отдыха «Металлист» готовит летний театр к культурному мероприятию «Здравствуй, осень!». Девятнадцатого видят его на корте, в бане, в баре, в кино. Да и не мог уехать в город. Не на чем: маршрутка только днём. Бдительная охрана у ворот, дежурные в корпусах.

Привели Сорокину.

– Когда до этого общалась с братцем?

– Летом. Им с Тоней денег не хватало на телевизор. Но и у меня таких не было. Он неплохо женат. Дом в центре. Но тёща его недолюбливает.

– А в августе?

– Мне вдруг премию дают! Ну, думаю, подкину им на телик рублей двадцать. Из ЦУМа (это рядом) к ним на минутку. Ольга Леонидовна одна, брат с Тоней и Алёшей в доме отдыха. Телевизор в комнате, у тебя одолжил. Семён – бывший сосед. Нам не чета, мы с братом не выучились, – добавляет для майора милиции. – Вернул долг?

– Да. Его друзей знаешь?

– Когда-то давно, фамилия Дурнов. Братец скрытный.

– Вот тебе справка. Можешь идти.

– Красивая… Есть муж?

– В колонии. – Кромкин глядит немного вбок.

– А чё за трёп, будто он – родня тебе?

– Не родня.

– Давай Филю агентом оформлю. Кандидатом на вербовку…

– Как там на их работах?

– В кабинете Петра Крылова ничего…

– Кабинет? Ну да, он замдиректора…

– Вне штатного расписания. А кабинета уже нет. Табличка убрана: «Заместитель директора» (крупно). «По хозяйственной части» (мелко). Опять там кладовка. Директор говорит: Крылов убедил его в необходимости кабинета. Так удобней руководить дворниками, уборщицами, электриками. И прав: благодаря ему в НИИ культурно.

Характеристика: «Крылов Пётр Сергеевич работает в НИИ Метрологии инспектором лаборатории механических измерений. Исполнительный работник, нареканий нет. Защищает честь коллектива в спортивных соревнованиях. Боец Народной дружины. В коллективе пользуется авторитетом».

Кстати, об авторитете[15].«...Крылов Пётр – друг моего брательника… У него в друганах авторитет (кликуха Грызун). Прудников А. М.»: витиеватый автограф. Удивительно. Уголовник неграмотный, а подпись такая – иному грамотному не вывинтить. Пётр вроде не этого уровня. Но вот его автограф. Круче.

– Кто такой Грызун?

«…не имею контактов». Так врёт – брата родного не помнит. Ну, а этого тем более.

– Пробьём, кто такой…

– Ко мне Зернова, лейтенанта милиции…

– А когда привод?

– Не его, он – других!

– A-а, дружинник…

– Давай объект номер два.

– Ривекка Абрамовна Михельсон…

– ?

Такие имена и фамилии нормальны от убитых, но не от подозреваемых в убиении людей с такими именами и фамилиями.

– …миловидная брюнетка, в квартире которой объект перед арестом. Она инженер. Бумага от неё: какой «интеллигентный и талантливый Миша Крылов»… Рыдает, умоляет не томить его в тюрьме…

– А как у него на работе?

– Киногруппа в «курилке»… Тупик коридора. Коллеги говорят о нём: «весёлый парень»…

– Оператор?

– Нет, рабочий.

– ?

– Подгребёнкин вызван. А вот подруги на телестудии.

Плавкова Татьяна Николаевна (редактор литературно-драматических передач). «Вы давно общаетесь с Михаилом Крыловым?» – «Нет. Где-то в конце января или в феврале донёс купленные мной яблоки из буфета в редакцию. Он показался нам талантливым, и режиссёр Снегирёва хотела ему дать рекомендацию во ВГИК». – «Вне работы видитесь с Крыловым?» – «Нет! А недавно неприятный момент: Снегирёва в больнице, а он про рекомендацию…»

Объяснительная Зайцевой Л. Ф., музыкального редактора: «Мишель Крылов – творческая личность. Он пишет стихи, имеет талант актёра. Мы видимся иногда на работе, но это духовная близость двух творческих людей. Об его интимных делах не имею никаких фактов».

– Мельде…

– На обувной фабрике в цехе летней обуви его хвалят как неплохого работника. Допрошен его напарник Панфилов И. Н.: «…Где-то в январе Мельде заказал мне четыре ножа» – «Бесплатно?» – «Нет, по двенадцать рублей» – «Для какой цели?» – «С парнями на охоту. На кабанов» – «И как охота?» – «Не говорил».

– В «наладке» прибирают?

– Наш объект – да, он аккуратный. А этот дядька немолодой… Ладно, направлю туда Мазурина…

– Предельно корректно!

– Ну вот! Один прокол, и теперь будешь напоминать! С этой ниткой оборванной никакой беды.

Агентурное сообщение (источник Кривой): «…Крылов Пётр говорит, что его пытали. “Будут выбивать показания”. Но второй допрос оценивает как нормальный. Он тут за ерунду: «берданку» чистил, да случайно на курок…»

Кривой: «Пётр Крылов говорит, что он директор, а в камере на трубе отопления выбивает. Думаю, ты такой же директор, как я, и в допре не впервой».

Горностаева (мелкий зверёк, но не горностай) работает в канцелярии обкома партии.

– Мой отец (он умер), член обкома, рекомендовал Наталью Дионисовну в машбюро Дома Контор. Она трудилась без нареканий. Но её внуки… И с такими дверь в дверь. У меня сын.

– Татьяна Ивановна, вы одна его воспитываете?

– Мой муж – кандидат наук, работник метеостанции. Много помогает материально, с Димой летом отдыхают на юге.

– …о двадцать шестом января.

– У Крыловых громкий хлопок, напоминает выстрел, крики. Спрашиваю: «Что такое? Никто не убит?» Ответ Петра: «Какое вам дело!»

Вводят Крылова.

– Татьяна Ивановна, расскажите ещё раз…

– Охотно…

– …Пётр, это так?

– Так. – И добавляет: – Татьяна Ивановна правдива, как и её отец, светлая ему память.

Та удивлена:

– Благодарю.

Её сменяет Брюханов.

Пётр опять – добрый сосед:

– Из ружья. Дядя Саша, из того.

Данное обращение не только кошке приятно, но и тюремному контролёру.

– Я тебе чё говорил, плохонькое, – «дядя» в тон «племяннику», – вот и стрельнуло, когда не надо.

Крылов презрительно глядит на уходящего, да и на следователя как на форменного дурака.

Телефон. Усольцев: «Жена Крылова младшего допрошена. Она в камере, а бумаги тебе отправлены в тюрьму».

Бумаги доставлены, Петра выводят.

Допрос Крыловой Ж. Г… Провёл ст. советник юстиции Усольцев С. К.: «Жанна Григорьевна, вы в браке с Крыловым Михаилом Сергеевичем?» – «Да» – «Много лет?» – «Два года. Наталья Дионисовна узнала от следователя, что он в тюрьме».

От какого «следователя» информация у бабки об её втором внуке? Да, ведь он ляпнул: «Вы мама Крыловых?» И та делает правильный вывод. Нет, с фигурантами в этом деле… С этой семьёй «доктора Петра Сергеевича»…

«12 февраля утром я подала на развод, а вечером вновь укладка чемодана. Жду Михаила: объявлю и уеду. Но тут арест Петра и Вари. И я решаю побыть до Варвары, так как Наталье Дионисовне одной трудно с ребёнком». – «Причину развода не хотите говорить?» – «Многократная ложь Михаила Крылова. Ещё десятого февраля я уехала к родителям. Но Михаил явился… и такой наглый обман, будто у Натальи Дионисовны нервный срыв от моего “резкого ухода”». – «Где вы находились двадцать шестого января этого года вечером в одиннадцать?» – «Дома». – «Михаил Крылов выстрелил?» – «Да». – «Как-то мотивировал?» – «Нет». – «А у других какая реакция?» – «Наталья Дионисовна – Петру: “Выброси немедленно!” Пётр – Михаилу: “Сволочь, погубить нас хочешь?” Варя идёт выбрасывать». – «Вы работаете?» – «В Доме моды». – «Кем?» – «Демонстратором одежды». – «Давно?» – «Два года, я комсорг в коллективе». – «Давайте о противоправных делах Михаила Крылова». – «Об этом я не знаю наверняка. И говорить об этом не буду».

Она утаивает какие-то факты! «Говорить не будет». Кремень. Недаром… комсорг. Но опытная кукушка[16] вытянет. У него в голове видение на подоконнике, ноги… Да и другое…

Из объяснительной Жанны: «…26 января Михаил и Пётр Крыло вы являются домой где-то в одиннадцать вечера. У братьев конфликт. Михаил уходит к нам в комнату. И – выстрел. Он – на диване. Пистолет на полу. Дым, пахнет порохом».

Вернул Петра.

– Тут такое: участковый… Тогда, у дяди Саши-то Брюханова, – напоминает Кромкин. – «…В квартире братьев Крыловых пистолетный выстрел».

– На улице иногда шина так грохнет.

– Ну да. Но Жанна Крылова… «Пистолет на полу. Дым, пахнет порохом». Не вы – из берданки. А брат – из пистолета.

– Я говорил ему! Внедряет в дом инородный элемент!

Для неё брат Петра не так и красив: шрам на горле… Она, как у Пушкина: «прелестной прелести» какой-то образец. Вдруг ощущает прокурор: горько ему! Жанна эта в камере, в тюрьме. Трудно работать на таком эмоциональном фоне.

– Введите…

Крылов глядит на дверь. Предполагает увидеть «инородный элемент».

Светлячок: «…Варя говорит: “Михаил хотел пулю в голову, а это грех, он в бога не верует. Но мой муж Крылов Пётр не виноват. Умелец по плотницким работам. Не бьёт ни меня, ни сына. Никогда не бывает пьян, не курит. С трамплина прыгает. Командир Народной дружины. Имеет грамоту за привод в милицию хулиганов. Это подтвердит лейтенант Зернов. Петра хотят выбрать старшим в дому. Пётр – праведный. На этом стояла и стоять буду”».

Пётр торопливо:

– Варя, вокруг хитрые люди, молись богу! Для молитвы только и отверзай уста!

– Тихо-тихо-тихо! Варвара Афанасьевна, оружие у Михаила Крылова какое?

– Пистолет.

– А марка?

– Я в их не петрю.

– Пётр Сергеевич, ответьте: какой марки?

– Не вышло у меня взять вину. Я молю Господа бога простить мне неправду во спасение брата. Это «Вальтер». Владелец – Михаил.

– Варвара Афанасьевна?

– Мой муж правду говорит!

Перегляд чревовещателя с куклой. Она безмолвно: «Ну, как я, молодец?» Он – с одобрением.

– Куда вы кинули пакет?

– В мусорный ящик, Варя! – Пётр, как бабушка, не чёртова, а его родная.

– Крылов, тихо. Варвара Афанасьевна, говорите правду…

– Петя, я его в… пучину…

Её уводят в кабинет рядом. И Кромкин туда, где говорит с Варварой о мероприятии, которое теперь необходимо.

Вернулся.

У Петра на бумаге одно предложение: «…Согласен с показаниями Чурбакова, Горностаевой и Брюханова, моей жены Варвары Крыловой и Крыловой Жанны о том, что двадцать шестого января в двадцать три часа тридцать минут в нашей квартире номер… в доме номер… по улице Братьев Фарберов был выстрел, который произвёл мой брат Крылов Михаил из пистолета “Вальтер”, который он выкрал в клубе ДОСААФ во время хищения двух винтовок, за которые мы отбыли немало лет в колониях, и более никаких таких дел не творим».

– «Грехи молодости и преступлений моих не вспоминай», как говорит в двадцать четвёртом псалме царь Давид.

Похвально цитирование такого источника. Не агентурного, Кривого или Бляхи-Мухи… И хотя на бланке немало линеек для вранья Петра Крылова, но интонация у Кромкина, будто враньё для этого фигуранта неприемлемо, как для царя Давида.

– Пётр Сергеевич, участвовать в опознании будете? Вы ведь дружинник, – глядя не на Крылова, а в бумаги.

– Почту за честь.

Будто и честь, и совесть у него в норме.

– Мы вам не меняем меру…

– Да, я согласен. – Не требуется его согласие. – И напоминаю. Для правильного ведения дела необходима моя аудиенция с верующими людьми. Их данные… – Диктуе.

– А, ну, да, – кивает Кромкин.

И на кой они тебе? Информация от Усольцева: этот Архангельский не такой и ангельский. Например, то и дело гоняет в Ригу, вроде оттуда ушла на «Голос Америки» байка о погромах. Никаких таких «аудиенций».

Крылова выводят.

Звонок Евграфовичу:

– Эту акцию надо до темноты. Оцепление.

«Технику нелегко добыть. Но уговорю кое-кого».

Вдвоём в эркере у Святония: бутерброды, чай, коньяк… Рады отмене оперативки. Публика на проводах кураторов.

– Чамаев передаёт тебе привет…

Филя

В кабинете у Кромкина мент в погонах:

– Филякин, едем…

У крыльца бобик[17]. Майор рядом с водилой, Филе – в коробок.

Легавка. На дверях: «Заместитель начальника горотдела милиции майор С. Е. Шуйков». Филе ждать в приёмной. Нет, не для битья. Молодой ментик с чаем в подстаканнике:

– Это вам…

«Вам»! Хвать татуированной рукой. Да ведь он на воле!

– Благодарю. – И не добавляет: «гражданин начальник».

– Там один, пусть входит, – громкая связь.

Майор в кабинете. Обращение полным именем. Это немного пугает. Редкое и громкое. И у майора. Евграфович! Немалый начальник открывает сейф. Пододвигает бумагу, в ней не фамилия – «Агент “Ар.”». Пятая часть оклада в «крематории»! И оправдательный документ. В цехе поймут: водитель автокары ни дня не прогулял.

Удовольствие идущего из тюрьмы. Ни с одним корешом не фиг корешиться. Алкоголя ни капли. Но и в эти минуты: эхма, винный не работает… Вот и картинная галерея, в которой не бывает. Увидит пацана! Да и Тоньку… Даже Ольгу Леонидовну. В торбе нет её пирогов. В легавке деньги дают! Он на тайной работе. Отец пацана – в органах, не в оцепке. «Агент “Ар.”».

До ареста (на «скорой») хоронят они дуру на верховой[18], откуда могли его спихнуть с крыши… А прятки у Марго? В туалет не выйди – вдруг караулят! «Я – Пётр Крылов», – в голове «точки-тире». Без этого Капитана его гаврики вряд ли будут активны. Харакири выдумает налёт на инкассатора, ещё какую-нибудь хрень. На такое ответ: «Ага, я в деле» – и в картинную галерею, где телефон-автомат: «В2-22-22 (номер – двойки, родная цифра школьных годов). Степан Евграфович, надо бы перетереть». Не в ментовке. Я, говорит, подъеду на автомобиле… Во как!

Во дворе нет Муму.

– Кто?

– Дед Пихто!

– Ой!.. – Тонька открывает.

В комнате Алёшка, Ольга Леонидовна… Но кроме них румянолицый парень, улыбающийся робкой улыбкой.

У Ольги Леонидовны морда пятнами.

– Где Муму?

– Удяди Васи! – Ребёнок кинулся.

– Мы уходим, – говорит тёщина товарка.

«Вовчик» – её сын, «боец пожарной команды», – проходя мимо, виновато подмигивает, даёт руку, но Филя не принимает этой руки.

– Папа, идём к дяде Васе за Мумою!

От Митрича втроём.

Водку переливает в гранёный стакан. Еды много. Тонька говорит, как искала его, как на работе обзванивала больницы.

– Я у Кромкина, это мамина инициатива: тётя Анфиса – «борец с огнём»…

Он и на улице Нагорной боролся.

Опять мечта об отдельном доме. И обида: не будет денег с кодлы. Но и небольшая сумма радует бабу. Главное, сын! Его-то в пять лет батяня то в форточку, то в чердачное окно. Они храбрые, удалые, как в цирке акробаты, канатоходцы!

Мельде

Будит троллейбус. Тот же. Но слышит не оттуда. Медленно катит мимо тюрьмы. Отъехал. А с ним и мелодия о том, будто он в домике на диване «Юность» фирмы «Авангард». «По тебе бы товарняк отправлять», – ремарка Андрея. Во двор с лопаткой. Отгребёт от окна, ледяную дорожку обколет ломиком.

Камера у входа. В низком окне и вольные ноги и ноги тех, кого конвоируют. Мелкий паренёк Лёшка, но иногда говорит в правильной конфигурации: «И прокуроры отдыхают». Думал, будут долго пытать. Ведь что гады творят! Табурет ломкий! Падая, мог вывихнуть руку! А как кнопки нажимать на трубе? Как играть? Эх, надо бы трубу! «Будешь играть, если не сыграешь в ящик!» – Дундуков в обиде, ведь Генрих прямо в рыло ему догадку: ты агент! Они дрыхнут. А в правильном немецком черепе удивление: пальба в далёкой от него квартире – и он в допре? Второй троллейбус… Волшебная думка: он в домике, Эльза в кухонном уголке… Не выходить бы из сна в тюрьму.

– Ты во сне говоришь.

– Что?

– Ты и наяву трепло, – ремарка Дундука.

Дверь: железом по железу…

– Стоеросов! Вернее, Дундуков…

Они с молодым парнем – в хохот!

– Хорошо тому, кто смеётся не в тюрьме, – говорит Дундук перед тем, как скрыться в коридоре.

– Я говорю, он выдаёт! – хвалит Березин.

– И фамилия Стоеросов идёт этому немолодому орангутангу. Лёшка опять в хохот.

Одобрительно реагирует новый друг на физзарядку:

– Таким правильным парням, как ты, тюрьма не пытка!

В кране холодная вода. Кипятильника не хватает. Да и полотенец. В передаче. Но, наверное, отменённой. Дие Орднунг. Будет порядок – будет жизнь. Непорядок накануне ареста привёл к аресту. Игра одной мелодии, а дверь туалета неплотно. Кто обколет лёд? А свист дуэтом? А подглядыватель у окна? Генрих в тапках выбегает на улицу, и тот берёт барьер штакетника, драпает туда, где трещит мотор автомобиля. Вот когда надо было делать ноги, удрав далеко от этой камеры!

«Я уверенный, я крепкий духом и телом», – наука мистера Карнеги. Уроки этого мудреца отпечатаны на грязноватой бумаге тайно в подвале НИИ, где работает Пётр. Он тут? Оба?

Неплохо: камера маленькая, друган по нарам.

– У меня фройнды музыканты, один великий. – Но имени Василия Курасина не говорит, да и об Америке. – Дома Андрей, уркаган.

– Ты вроде считаешь себя не уголовным. А ведь статьи наши в Уголовном кодексе.

Они в тюрьме, не в тайге! Там бы признался: он политик! Но о политике в будущем. Их дружба в начале, иногда нет-нет и мелькнёт неприятное.

– Меня хватают пятеро горилл на льду с полными вёдрами воды!

– А воду ты куда?

– Домой.

– A-а… И у нас в посёлке в некоторых домах нет водопровода.

– А какой посёлок?

– А… это… Первоуральск…

– Мы как-то концертировали там с джаз-бандом (это и была «банда Мельде»!).

– Да ты что! А мне говорит на улице какой-то парень: в клубе джаз! Так ты там был? Дай пять!

Хлопают друг другу ладони, радуясь. Но Первоуральск не посёлок, а город, и там не только клубы, но и Дворец культуры.

Андрей в лобной части, будто и он в этой камере. Выйдя из колонии, какое-то время проявляет культуру, ведь из-за него могли удушить Генриха: к стулу накрепко, на горло – полотенце. Удавку сжимают. От братьев верная ремарка: пытка фашистов, когда не планируют убивать. Арест Андрея: икра неровно на буттере и броде.

– …укатают на два года за очередной ларёк.

– Так ты за ларёк?

– Какой ещё ларёк!

– Говоришь, «укатают за очередной ларёк».

Ну и ну! Громко думает!

– Вот-вот, а гнёт бандита. – Дундуков опять.

– Я про Андрея. Он ларьки берёт с пятнадцати лет. В малолетке, в лагерях, малоумственный гамадрил.

Березин – в хохот!

«Ведь и Андрей в крытой!»[19]

– Брательник… он, как и я, бывалый. – Они трое на диком берегу, где каннибалы-дикари. Неплохо в их коллективе иметь родных. – Я – за целый универмаг.

– Ого! Расскажи!

– Троица смельчаков. «Банда Мельде»…

– «Банда Мельде»! Прямо как в кино!

– Я, главный бандит этой банды, говорю: братва, готовим налёт… Едем мы в деревню с татарским названием, но без татар… Тупик-двуходка[20]. Там балда[21]. Мы его по балде… И вдруг громкоговоритель: «Выходите с поднятыми руками!»

– Ну, и налёт! – кривит рыло Дундуков. – Тренькнули о деле! И какой ты глава банды, тогда и вообще зелёный! Такому на стрёме… Я-то с братвой в лагере…

– Никто никому не тренькал! – ответ удалого Генриха. – Охранник – дружелюбный гамадрил. С ним у Андрея уговор, мол, дадим ему в калган. А тут менты…

– И «Банда Мельде» – всё? – недоволен короткой байкой Лёша. – Или новое дело, из-за которого ты тут опять как главарь банды?

– Об этом я не могу говорить по субординации процесса…

– Вот и не говори! – Опять глупый Дундук.

Лёшу, жаль, выводят.

Думка о далёких годах…Он молоденький. Ремеслуха окончена, работа на конвейере нравится. Клуб, труба. Надо бы в музыкальное на духовое отделение. Там недобор. Эльза, тётенька, как мать. И вдруг на тебе, у неё кавалер. Горе под видом счастья вошло в их дом: Андрей с лагерной фуфайкой. Любит накидывать, когда дремлет днём, будто пледа нет, об этом ему напоминает Эльза. И мальчик Мельде свыкся с телогрейкой и нет-нет надевает за водой, вот и двенадцатого февраля идёт с вёдрами, а с двух сторон двое гадов в крепких ботинках, удар в щиколотку…

На этом допросе нет битья, на другом будет. Не выбьете тайну храбреца! Перед вами тот, кто на пути к сверхчеловеку! И этот путь он одолеет. Он, как великий Вольф, одурманит, кого надо, работой умной головы и выйдет на волю крепким орешком революционера, наследника деда, барона. «Генрих фон Мельде», – громко, но не вслух. Так рекомендует мистер Карнеги, американец, добрый к таким ребятам, как он.

В уме крик: «Матёрый ты уголовник…» Уголовник – это Андрей… «Один такой в фамилии, и у других плохая судьба», – говорит Эльза. «Ты – бандит, и у тебя банда!» «Банда Мельде», – даже плохо, что такой банды нет.

Мишель

Будто киноленту крутит обратно: «Двадцать шестого января в квартире выстрел. И мы ведём наблюдение». – «С двадцать шестого?!» Упав с каната, летит в тартарары. Умелый канатоходец падает… Не так и жарко в кабинете, а на лбу пот, да и за воротник с головы…

А кудрявый блондин (такой вид у этого клерка) нацеливает карие очи в какие-то бумаги: «Вы, Крылов, идёте к дому… Открываете дверь подвала… – Монотонно, характерно для маленького дела (не уголовного). – В клети найден табельный милиционера, он погиб»… И далее монотонно: «На предмете тайника ваш палец правой руки. У тайника – левой руки. Такое хранение – это около двух лет. Хотя и условно могут дать».

Непонятный обрывок: «За ранение и хуже» это – «За хранение оружия»!

«Вами убит Миронов?» – «Нет!» – «Но его “ТТ” в вашем тайнике» – «Дайте собраться!» Да, он разобран. Но, прикрыв лицо руками, идёт на восстановление. Отняв руки, глядя в угол кабинета, где никого: «Я купил…» – «Где и когда?» Опять край трапеции. Но – хвать канаты, и на качелях.

Мирный диалог (не допрос). «Такое хранение – около двух лет!» – поднимает вверх палец! Ну, вылитый пионервожатый грозит пионерам, которые бьют о камни (с «выстрелами») перегоревшие лампочки. Тупой пионервожатый! Руку не дать на прощание – велят вытянуть обе и цепляют неновые браслеты (кое-где с металла облезла краска). Семён Григорьевич Кромкин. Вроде фамилия его прадеда имела букву «д» на конце. Кромкинд? Да и наивен, как ребёнок. Монолог помог! И никто ни в каких убиениях не обвиняет!

Евгения Эммануиловна «у лягушек» говорит грандмаман: «… племянник ведёт дело, о котором гудит город!» Она и об её Аське: «Вторая Софья Ковалевская!» Никаких фундаментальных открытий… Глупенькие, право, эти тётеньки. И грандмаман. Пётр у неё директор. Тогда как завхоз. Племянник одет не в мундир. У него мелкие дела, о которых не «гудит город». Ха-ха-ха! Два года колонии – ерунда. А условный дадут – с телевидения не уйдёт, вот и все дела. Всё дело.

Но захват ошеломительный! В оконце «воронка» проплывают мирные окна дома, где так хотят его видеть к ужину. Территория тюрьмы, гладиаторская арена…

Кромкин говорит: «Было наблюдение…» Да? Разве? Ая в это не верю! Готов опровергать всё и вся! Впереди дуэль интеллектов! К вашим услугам, Лаэрт! Полоний и другие давно мертвы. У него великолепная память! Припомнит, какие тени и какие люди… Девятое февраля. Артура нет на лыжной прогулке. Для него она могла быть последней. Ха-ха-ха! А вдруг и была, ведь никто так и не видел Артура! Идут втроём перекладывать пакет с чердака одного дома в подвал другого. Пётр и Мельде впереди, он замыкает. Идеально, но откуда у дома плохо одетый паренёк? Кого он там караулит? Увидев, отвернулся. Теперь, как день, хвост.

А в гостях у Ильина? Кто там перед окнами, выходящими на рельсы, где обычно никого и ничего, кроме поездов? И с остановки виден, крутит головой, а Мишель юрк в трамвай. А на телестудии? «Тебя друг спрашивал»… Немало он приобрёл таких друзей…

Поэт он замечательный, но никем, кроме филеров, не замечен.

От окна до двери в облике великого актёра… Радировать! «Телефон» тут. Батарея тёплая, труба отходит в потолок. «Даши» и «доты». «Иду за хр. ТТ. Хар». Цели две. Первая: тут ли Пётр? Вторая: грузчик[22] готов (Харакири). Ухо к трубе. Но непонятная тишь. Ба! Архангельский говорил: тюрьма удвоена[23], некуда девать граждан, превращаемых в неграждан (и архиангелов хватают). Отрезан от Петра, Мельде? И Артур не в больнице и не в проруби? Кроме этой, где вода в водопроводе, но утопят, как на горпруду.

– Видимо, отдельный отсек, – кивает Боровкову.

– Сам ты «отдельный отсек».

Врёт? Непонятный Боровков с огоньками в гляделках уткнулся в журнал «Огонёк».

Новенький Илья. Немолодой. Лицо овальное, как ноль. Глаза, как два нолика. Нос – перевёрнутая единица. Рот – знак вычитания. Он у стола, который прибетонирован к полу. Вокруг табуретки. И они – намертво. Не огреть охрану мебелью. Илья мирно глядит в новенькую бухгалтерскую книгу. Обвиняют его в краже… Бегло до копеек огласил немалую цифирь. Юмора ноль.

В двери вертят ключ, но будто в груди. Вперёд к тайнику! А там и на волюшку вольную! Ура!

– Ступаков! С вещами на выход!

Нолики с мольбой на контролёра.

– Тебе изменили меру, – являет тот эрудицию. – Тебя под подписку.

Илья бухкнигу – в огромный портфель и прощается. Оперативно с ним… И ясность до копейки.

Мишель учит Артёма Горцева отправке радиограмм.

Дверь-великан наяривает суставами.

– С вещами на выход!

«Воин» затягивает рюкзак.

– Доброго пути!

– И тебе того.

Мытьё над раковиной. Халат, дар Ривы, увы, у неё…

Артём, одолживший новенькое полотенце:

– Какой у тебя рубец! От чего это?

– Я боксёр.

– Гопник, – поправляет Боровков.

Вот кем его никогда не называют! Ха-ха-ха! В спортивную школу отводит грандмаман, а на другой день уводит Мишка-шалунишка перчатки у партнёра на ринге. Отдавать с пропуском.

В камеру водворён мелкий кадр. Нудное откровение:

– …когда братья брали в бакалеи шоколад, я так много употребил, какое-то время не мог его видеть…

«Не мог видеть», хотя в очках. Охранник им убит из-за конфет, которых навалом! Ха-ха-ха!

Боровков:

– Ну, ты хохотун…

Кого-то выводят… Кого-то сажают… Дверь – телега в пути на эшафот…

Но когда будет этот променад к тайнику? Он не против. Но, главное, не против покинуть навсегда эту обитель зла!

Пётр

Ключ царапает:

– Крылов, на выход.

Так-так-так! На пытку! Будут бить. А он – молитву… До отключки. И не ощутит боли. В нём много духовной энергии. И тело не подведёт. С удивлением видит: не туда… Коридор какой-то не тюремный. И – к «телефонной» будке. Как покойник, а гроб вертикальный. Ни шагу в некоем ритме «метрономос», к которому привык в тюряге в эти неполных два дня.

Холл, линолеум: лиловые и бордовые квадраты. Таким именно будут покрывать пол в НИИ «Мер и весов». И он как руководитель отмерит и взвесит этот дефицитный материал. Паркет в кухне и тамбуре глупо натирать, как в комнатах. Линолеум легко тряпкой. Они, Крыловы, культурные.

И кабинет культурный! И в нём объёмный хмырь в пиджаке. Да, это он, но в мундире руководил захватом! Но будто и до этих дней он был где-то в этом пиджаке! У них в НИИ? Но что ему делать в НИИ? И пред этим мурлом он, великолепный индивид, непонятный таким типам нетерпением. Вроде и не надо бормотать молитвы.

– Могу я кое-что разъяснить? – Напор по инерции.

Прокурор тихо:

– Будьте добры.

И он тихо (больше идёт религиозному):

– Чтоб вам правильнее работать… Дело в том (и это дело не уголовное)……я верую… – Рука – к вороту: готов вытянуть предмет культа. – Я в секте, недавно неправоверно ликвидированной. И моя жена…

Гипнотик внемлет.

– Необходима аудиенция со мной моих родных по духу. Пишите: Архангельские (мои дядя и тётя)… Но не для пыток. Они подтвердят: я предан вере… – Глядит между бровей, как того требует методика внедрения внушения в голову объекта.

Но тут поверх этой головы в окне троллейбус мимо стадиона… А там и улица Нагорная… Мгновенная оторопь, но волю в кулак… Прокурор доверчивый! Наверняка, мигом приволокут тех, кто подтвердят праведные деяния.

– Да-да… Я не представился. Советник юстиции Кромкин Семён Григорьевич.

Кромкин? Тот, кто ведёт мелкие дела мелких индивидов. Ну, бывает, в одной конторе два работника с почти одинаковыми фамилиями. И тот, который Кромкинд, ведёт дело о Нагорной. Этот о каком-то оружии, не более того. Он корректен. Как орёт Евгения Эммануиловна! Давно было: играют во дворе, и Пётр ей мячом в окно. Холод на улице. Грандмаман нанимает стекольщика.

«На какой халде женился Яша Строкман!» Ася не напоминает отца: нос семерым рос, кудри тёмные. Как-то неприятно: этот тип – его копия! На фотографии Яков, дед и грандмаман. И у Кромкина нос не длинный, кудри белые! Итак, Кромкин одновременно Кромкинд! Далеко не ребёнок. Но в его глазах с лохматыми ресницами нечто детское. Он не говорит ни о каких убиениях! Так ведёт он или не ведёт такие дела, о каких болтает его тётка? Да, он её племянник, вернее, родной племянник Якова, фамилию подредактировал, это иногда делают евреи. Халда ещё и врунья? Нет, она не врунья. Она хвастлива. Какие хвалы её дочке! В науке ноль, а с виду, как её мамка неприглядная. Если бы в папу, была бы не хуже этого Кромкина-Кромкинда!

Так нагадить! Именно в тот день, когда у Петра подъём. Прыжок с трамплина. Он не какой-то тупой прыгун – индивид, готовый пройти по вершинам, как по головам. А дома дурацкий, но, увы, громкий хлопок!

Невероятно быть довольным в тюрьме, но Пётр доволен. Не для него готовили ту пытку табуреткой. И Кромкин: «Я никого не пытаю». Правду говорит: в подвале не замечен.

Первая птица, которую Пётр убил, синица. Клюёт она на кем-то сляпанной кормушке, и – лапки кверху… Целился в голубя. «Голубей мира» они только так из рогаток… И в камере на голой тюремной решётке она… Но улетает в даль вольного неба, крыльев нет у Крылова.

– Никакого крика. Но глупо! Выстрел! На ружьё у меня документ, я охотник… Охотник – не убийца! Звук!

– За звук ещё никого не арестовывали. – Вадим кривеет от улыбки, хотя кривее быть, вроде, некуда.

– Чищу… На охоту идти… А оно – бабах… Соседу! Он тут, контролёром.

– Он и стукнул, – хмыкает Вадим.

– Да-да, Вадим.

Пулемётовы внимают бывалым людям, попивая компот, хрустя белыми сухарями.

Но Варя! Берданку от автомата не отличит, пистолета от револьвера. Другое дело бабушка, которая наверняка дома. Отбить вновь о муках верующего? Для ГА» (для «Голоса Америки»). Поглядывают любопытно карлики, которые никогда не вырастут (не в том сне). Они – обыватели. Он – революционер. Для него нормально пройти и тюрьмы, и лагеря… Недаром тренировки тела. Вера в бога! Отходит от трубы, как от телефона, – будет ли ответный «звонок»? В «телеграмме» нет тайного. Наоборот. Какое-то время ждёт ответа. Брата тут нет! Это хорошо. Наверное, узнав о них с Варей, у какой-нибудь бабёнки.

Крестное знамение! Ей-богу, и однокамерники перекрестятся под влиянием его добрых намерений, не таких, как у воров и убийц. Он и прокурора обведёт. Видный индивид, крепкий субъект. Опять лучик с неба канатом для подъёма. По канату, как по себе! На одного бога тут невыгодно уповать. Не время думать, божий или нет сверхчеловек. В тюрьме будет и тем и другим.

Немного удивляет: минуло около трёх недель! И на днях открывают дело. Это правильно? Так не тиранят народ в нормальных странах, где капитализм!

Идёт время. Но никто не идёт за томящемся в неволе. А пора бы отработать главный момент! Будто он, руководитель в НИИ, не доволен дворником Кромкиным. От тюрьмы до дома на машине не более пятнадцати минут. И в квартире не более пяти, хотя в квартиру и не надо входить. В тамбуре дрова. «Хранимое им оружие» у дров. «Берданка», образно говоря.

Ведут…

В кабинете мадам боком, лица не видно, изящной комплекции. Тётя Алекс? Вот и она! Но у той ветхое пальто. На этой новая шубка. Какой-то птичий кивок головы. Да, эта птица-не-синица Татьяна Горностаева.

…Как-то давно идёт она коридором в белых туфельках. «Добрый день, Татьяна Ивановна» – «Добрый день, Петя». Она добрая: Митька Погостов не на «погосте» Крайнего Севера. Не взяла она фамилию мужа, тем более такую негативную. Девичья в память о любимом отце. Ведёт за руку Погостов а-младшего, и он назван Дмитрием. Но не Митька, а Димка. Мода на другое краткое имя. Ни одного тумака ему не влепить. Умело ныркает в квартиру, у двери которой его мама подслушивает, дабы упредить какой-нибудь удар. И вот парню пятнадцать, но ни одного привода в милицию!

Обкомовская выдра нагло:

– У Крыловых гвалт, грохот, что-то падает…

Надо бы её нейтрализовать во мраке двора на ледяной тропе.

Там падают головой. «По голове на надо!»

– Ружьё, Татьяна Ивановна…

– Этого не определю, но громко!

– А вы когда-нибудь бывали в тире? – берёт процедуру в свои руки!

– Пётр Сергеевич! – влезает Кромкин.

А та уверенно:

– С Дмитрием Погостовым.

Хвалебная тирада: её отец – золотой… Ну да, их бабушка – его протеже в Доме контор. Она по гроб благодарна, хотя в гробу он первый от инфаркта.

Кромкин благодарит её.

– До свидания, товарищи!

Она свинья, но «товарищи» и на его счёт, так как в кабинете других нет.

Вот и увиделись с тюремным работником в тюрьме (на его работе)!

– Да, был, – немного нехотя Брюхан.

– А из чего?

– Короткий ствол вроде…

Надзиратель, надзирающий за ними, невнятно бубнит, а Пётр ему команду:

– Дядя Саша, та «берданка»…

– Тебе, Петя, желаю домой…

– Спасибо, дядя Саша. – «Петя» передаёт привет Анастасии Алексеевне, Брюханихе (ещё бы её хрюшкам).

И этот обработан. Как марионетка в умелых руках. Брюхан отваливает. Кромкин в недоумении. Какой-то клерк к нему с бумагами, а Петру:

– Прервёмся.

Опять в будке телефонной, но без телефона. Табурет тут на винтах. Но не отвинтить.

…Осенний денёк. Едут на шахты: клятва над могилой деда и над могилой царя. Оба в одной гадкой яме. Ружьё куплено накануне. Для оценки показано Брюхану. Опытный: бьёт уток влёт, а белок – в глаз, но «редко подворачивается пальнуть», – ехидная ухмылка. Чтоб думал: идут куда-то боевой гурьбой – на охоту. Идеальнее тюремного работника не найти свидетеля. «Дядя Саша» рад: дополнительные сведения на Крыловых. Он, как Горностаева, думает о Юрке: не дай бог, угодит туда, куда он сам ходит на работу.

Будку отворяют. Кромкин там же.

– Вот, ознакомьтесь.

Какой отвратный документ! И коли тюремщик свидетель защиты, то мент идеальный свидетель обвинения.

– Но мог напутать, – говорит, проваливаясь. Тот вариант, когда проваливаются от стыда…

Бумага Жанны. Её законный целился в дурную голову, но промазал. И кукла выбалтывает: «Сволочь, погубить нас хочешь». Ему, будь он этим Кромкиным, хватило бы для обвинения братьев Крыловых и в других деяниях. Благодаря Богу тот не так умён. Но эта яркая картинка: «…на полу пистолет… дым, пахнет порохом». Вот миг, когда этот инородный элемент, эта пятая колонна…

– Вы верите нервной даме, у которой одно на уме: не верен благоверный!

Хотя нервы у неё, как у фигуристки, на которую обучалась когда-то. В том марте впервые рыдает. Беременная, а ходок в общаге на Нагорной…

– Введите задержанную.

«Ну, выдаст ей!» Уверен: войдёт модель, а это Варя. Он, уходящий, а та на подоконнике, рядом, – ребёнок. Горький миг, будто не увидит его никогда. Она и теперь на подоконнике, коли не в тюряге. Варины богомольные глаза.

– Варвара Афанасьевна, оружие выкинули вы?

Наконец-то дошло: понятно, отчего они тут с Варей, а модель никто никуда! Именно Варя идёт в коридор, где, например, Горностаева… Но бедная Варя не виновата. Его Варвара, данная ему Богом. Они оба крестятся!

– Варя, только для молитв и отверзай уста. – Мол, не тре-пись! Дотюкало до неё или нет?

Брюханихе она, вот кому! Любит с ней перекинуться словцом. Как-то предлагает: «А чё, и нам бы хрюшек?» – «Кака-то пальба!» – говорит Брюханиха. И Варя в ответ: «Я на помойку иду…» Диалог уходит к Чурбакову, который и засёк «пальбу». Вывод: оружие Петра Крылова, ведь он велит выбросить. Эту пару в кутузку!

Варю выводят. Да и Кромкин куда-то… Не туда ли, где Варя? Полный контроль над ней утерян!

…Пётр отдаёт бумагу с видом руководителя:

– Ну, теперь не храним? – Мол, давай вытуривай, деятель.

– Да, в доме нет. Кроме ружья. Поищем «Вальтер»…

…Ветра в поле.

– А как идут дела с моими главными фигурантами (напоминаю, преданная богу пара преклонных лет)?

– А, учтём…

Опять формальный ответ! Ему в эфир великих радио «Голос Америки» и «Свобода»! На свободу «узника совести» Петра Крылова! Пытают, применяя ветхую мебель! Выдворяйте из допра, да в Америку прямиком! Он такую ложь во спасение загнёт на целый мир – решётки лагеря под именем Советский Союз рухнут!

И вдруг этот тип меняет интонацию:

– Нам необходима помощь… Как дружинника… Надо опознать преступника.

Как-то в милиции не могут подобрать пятерых не маленьких (но не огромных, какой, например, Кичинёв – Сарынь на кичку). Лейтенант Зернов обращается к Петру… И тогда и ныне ответ дворянина:

– Почту за честь.

В конце концов, ищут оружие, убито пятеро (так говорит Кромкин)… Откроют бак для отходов и убедятся: в нём нет. А на нет и суд нет. Да и следствия. А держать тут имеют право. И, как только минует опознание…

– Опять вы тут, а не дома, – комментарий Юрки Пулемётова.

– Пистолет, – брякает Пётр, – с того дела завалялся.

– Вот это дело, если «пистолет завалялся»!

Неболтливый брат Олег молчит.

Вадька кривой (глубоководная рыба) повёрнут слепой половиной лица, но явно внимательней пареньков. Пусть эти трое агентов передадут в цвет[24].

– Мы с братом, как вы слышали, детьми уводим две винтовки из клуба ДОСААФ, но брат прихватывает «Вальтер». Я рекомендую утопить. На суде верят: в пруду. А этим январём выплывает… Вот и велю жене: швырни в бак во дворе. Она об этом – соседке. Теперь тут и я, и она…

– А невестка не могла? – Поворот зрячим профилем.

– В обмороке: благо неверный немного – и в лоб…

– Да, Пётр Сергеевич, подгадил вам брат. – Кривая улыбка. – Надо бы его на нары. А он на воле?

– В том-то и дело. Где-то гуляет.

– А ты чего о берданке заливаешь? – вдруг нагло, на «ты».

– Не могу я брата топить!

Кривая голова втянута в плечи. Попало ему в драке или в автокатастрофе.

Их недавняя «очная» с Варей (очи в очи) для проверки, кто правдив, а кто нет. «Мой муж говорит правду». Варя и не знает марок. Не грандмаман. Та определит. Оттого и доверяет не ей, а Варе как идеальному исполнителю. Молодец! «Вы видели вещь, обёрнутую газетой?» – «Нет. Так и кидаю…в пучину». Глупо проверять тех, кто и в тюряге памятуют бога… Чёрт! Куда-куда? Отходы ежедневно отправляют в некую «пучину» свалки, где такая свалка! Не найти маленький предмет, хотя название не подходит. Другое дело: топь, болото, пучина моря. В пруде добудут, но могут не добыть. Этому советскому прокурору не одолеть индивида крепкого ума. А в деле «исполнителя»? Грандмаман разглядела бы. Варя дворами – на набережную, к лунке? Двенадцать, тьма… Нет, она не далее двора! Видимо, верна догадка.

«Поищем Вальтер», – говорит Кромкин. И не ветра в поле. Деревня, возвышенная им до супруги, «пучиной» даёт идею о яме в уборной для тех, кто в трёх деревянных домиках неподалёку. Ему теперь тут болтаться, как дерьмо в ней. А-а-а-и-и-и! По голове не надо! – опять проклятый крик в голове. Не орал эти дни в тюрьме. Демонтаж деревянненького домика! Причина в пучине! Оттого и некогда везти верующих к нему, главному международному сектанту. Ха-хи-и-ха! Петрушка! Впереди выводы от глубокого (метра два в глубину) копания копов… Нервный хохот! Наверное, карлики думают: не в допре они, а прямо в палате для буйных.

Еда: комок макарон, непонятная котлетка. Говорят, в тюрьме великолепная кухня. Для работников тюрьмы, метрономос!

Эндэ

Холодно. Не топлено. Вдвоём с Жанной перекладывают дрова с верха поленницы к печам. Пламя гудит. Тонкие ломтики окорока. До Петра сохранить бы. Жанна тащит вёдра…

У неё линия: «Надо добиваться благоустроенной квартиры». Как-то находит она обмен (четыре комнаты, кухня, ванная, вода и горячая, и холодная). Дом вроде капитальный, но окраина, требуют приплату. Она готова отдать накопленную пенсию за умершего отца. «Из этого дома я уеду только на Ивановское кладбище!» – ответ Эндэ. И внуки против. Варина реакция: «Ты чё, тута центр!»

Дров в тамбуре много, но требуют добавления. Дровяник под горкой, обратно в гору с дровами! Наталья Дионисовна освобождена от такой работы: Фёка умерла, – Варя, а там и внуки, отбыв в лагерях… Помощницу не нанять, тем более на короткое время. Её опора – ребята. И дрова, и картофель, и мука… Мелкий инцидент с допотопным револьвером. Непонятно. Например, Генрих. Он имеет какое-то касательство?

Жанна вроде готова, но дрова…

В прокуратуре опять Варя. Она, бедная дурёха, кидает не в мусор револьвер, а в туалет во дворе! Глупее немецкого мальчика.

Каков результат обыска: что в книгах, вынута ли пуля? Понятые в комнате, а дверь не открывают, говорят тихо. Каков итог?

С Жанной вдвоём коврик крепят обратно. Дыра чуть не до Брюхановых. Мишель бедный мог убить себя! А Пётр с непонятными упрёками: «Навредить хочешь?» И о ремонте: «Надо делать!» Зимой (!) Мол, и в отпуск уйдёт, его работу будет выполнять этот… внук белого офицера…

Да, окружение внуков… Ильин – князь. Генрих – немецкий барон. Осипцев, дальняя родня Демидовых; его прадеда видела: дородный господин… Артур, и тот не круглый плебей. Лавка его предка: вёдра, кадки, бадьи… Иван Захарович – внук богатых крестьян.

Не убедила Петра не идти путём Ульянова-Ленина. У того на деле революция, у этого в теории направить именитых на борьбу с плебеями. Благородная цель. Она не таит от детей былого. Иногда вкрадывались интерпретации в её правдивую речь. Например, внуки говорят: «Мы графы». Папа – дальняя родня графу Строганову, который где-то в Италии. Они просто интеллигенты.

В восемнадцатом году папа говорит: интеллигенты приравнены к…насекомым. «К каким?» – ирония Натали. «Не говорят. В зоологии не компетентны, как и в делах рудного карьера». Папа умер в шахте. Конюх едет туда под покровом ночи (Пьер дал ему на водку). Хоронит у карьера. Бывают, как на могиле, и с Пьером, и с Сержем, пару раз с внуками.

И дед убит, говорит ребятам. Доктор, не навредивший никому, объявлен каким-то вредителем. Далее – их отец, её сын Сергей Петрович, необыкновенно одарённый, окончил техникум, но предан царю. Ни Пьер, ни папа не боготворят монарха. Она не ругает Николая, тем более «кровавым». Царь глубоко верует, покорный, как овца. Хотя да, кровавое началось именно с его гибели.

…Ходят к Ипатьевскому дому. У забора дети. И Натали видит в щель: царь колет дрова. Ударяет топориком (интеллигент, занятый грубым трудом). Сержик удивлён: «Царь дрова колет, у них Власа нет? У нас колет Влас… Ты вели, он и царю наколет». Это впечатление имеет влияние на его гибель в зените лет. Обвиняют в какой-то аварии, какая-то балка ухнула на работяг! Но не в этом он виноват, как и его коллега и жена Евдокия! Он шепчет на свидании в тюрьме: «Мой добрый спич о “дяде Коле”». Отправляют в какую-то Ухту. Переписка длится год. И вот Ольга Коровина с каторги. Ну, и о том, как умерла Ева. А как Серж – непонятно, яко бы от пневмонии.

С тех пор Эндэ иногда видит во сне царя с топориком. А ведь неделя – и убьют, а он дрова колет. Накануне какая-то тревога. Некоторые, правда, говорят: не могли убить. Но чтоб убедиться в обратном, не надо в подвале видеть следы от пуль. Многие не верят, ходят туда, ведь в доме работает некий музеум.

Папа, Пьер, Серж с Евой… Квартира ужалась до одной диванной.

– Бабаната, а кушать мы будем?

Жанна с работы. Готовит еду.

Звонок в дверь! Вот и они! Ребёнок метнулся, падает домик, который он делает из книг. Удивлённо-нервные интонации Жанны. Мишель! Э-э, нет…

– Я сама приеду!

Два молодца в тёмных пальто и тётка, одетая как милиционер. Ребёнок напуганно:

– Бабуля Натали, прогони их! Дядьки, убирайтесь! Тьфу, плохие!

Один из гостей:

– Нехорошо плеваться!

– А хорошо отца при ребёнке арестовывать? – реплика Эндэ.

Жанна и так одета на уровне Дома моды, но уходит в комнату. Оттуда элегантная.

– Едем. Но у меня нет никакой информации.

– Разберутся, – говорит, улыбаясь, один.

– Да уж разберитесь! – выкрикивает Эндэ.

– И не приходите! – плюёт на них ребёнок.

Уходит, уверенная, налегке с одной новой сумочкой.

Как довершить готовку котлет? Да, ладно, будут макароны по-флотски…

Обыска не было. Не так с Варей, вывела её, будто преступницу, тётка-конвоир.

«Голод в Царицыне. О положении голодающего населения. Обычный спутник голода – цинга. Кормов нет. Скот падает». «Блаженненькие (Психосоциальный набросок). Их развелось теперь, как никогда… Они далеки от веры, у них другая цель…» «Огромный выбор готового платья. Меха, меховые товары, горжеты, муфты, боа». «Галоши “Богатырь”. Полная гарантия за прочность». «Э. Кисельман. Ружья охотничьи». «Торгово-промышленное товарищество В. А. Девятова. Фуражки, обувь…» «На дачу. Вы куда дели утюги? Мы их, барыня, в фортепьяну…»

Настроение такое, что не до шуток. Да и макароны пригорели…

Кромкин

Февраль напоминает март. Оттого и поёт эта птица.

– Не воробей, – уверен «орнитолог».

Дерево напротив кухонного окна. Маленькая, грудка желтоватая. Синица! Кромкину лет пять, папа крепит на окно кормушку. И впервые это чудо вблизи: живая, милая птичка! Она поёт!

Автомобиль медленно передвигается плохо чищенной дорогой вдоль Ипатьевского дома. На крыльце снег убран с краю маленькой лопаткой. Вполне вероятно, прабабка с правнуком (ребёнок Петра). У второго Крылова детей нет (оттого что она «демонстратор одежды»?)

…Пётр плетёт о «Вальтере», а Кромкин в другом кабинете плетёт Варваре: «Ваш супруг нам помогает. А вы?» – «Ладно, коли так. В туалете во дворе». Отрицательное влияние бабки: «Добудут». И Варвара не усмехнулась: «…в пучину» – «А как ехать?» – «Довезут» – «Прямо туды, к дому? А мне надо сынка увидать!» Уговоры: не выйдет, вот когда выйдете, тогда и увидите.

Во дворе Варвару фотографируют рядом с туалетом. Чуть не закрыла лицо платком. На юге Милка просит её фотографировать и на фоне белых, и на фоне лиловых… Не будьте преступниками, ребята, ведь жёнам вашим придётся позировать не на фоне цветов.

Откачка. На дне выгребной ямы пакеты… Нанятые пьянчуги в полиэтиленовых плащах и броднях, выданных на акцию, удивляя любопытный народ, выгребают, поднимая в вёдрах, и у белого домика – рядами…

– Варя! – Наталья Дионисовна мимо рук милиции в центр круга.

– Гражданка бабушка, отойдите, – умоляет милиционер.

Но «гражданка бабушка» как глухая, и он её ведёт в дом.

Предмет плотно обёрнут газетами. На одной видна дата: двадцать пятое января. Рукой почтальона: «Кв. 10», квартира Крыловых, и «гусара», который целил в голову, но промахнулся.

– Что это?

– Носок мой.

Плотный. С дырой на пятке.

– Ну, а в нём?..

«Револьвер», как говорит тёща Филякина. Нетрудно определить и не вынимая из «чехла».

– Пистолет, – шепчет Варвара, которую отправляют обратно в тюрьму.

Артёмка Горцев крадёт в библиотеке книги, и не впервые. Любитель раритетов, которые никогда не оплатить отцу, майору милиции. Тупохвостов говорит: этот «орёл» неплох в разработке объектов определённого типа.

Агентурное сообщение (источник Горный Орёл): «…Я болею клептоманией. Таких надо лечить, а не на нары. Мишель (так он просит его называть) болен тем же. В школе у ребят мелкие вещи крал. Когда-то давно “Вальтер” (утоплен в пруду). А „ТТ“ подвернулся, и не мог не купить. Неприятно: владелец – убитый милиционер. Ладно, из него никто не убит. Будет штраф или дадут условно. О колонии говорит: “Отбыл великолепно”. Вначале, правда, “инцидент”: мог умереть – горло себе полоснул бритвой. Но далее в клубе. Журнал “К новой жизни” об этом опубликовал хвалебную статью. Он уверен: невинных людей не хватают и, тем более, не убивают. Он много передаёт по трубе. К сожалению, не владею этим методом».

Агентурное сообщение (источник Бухгалтер): «…Крылов Михаил выбил: “Идузахр. ТТХар”. Минут девятнадцать слушает и делает вывод: “Видимо, не идёт труба в другие камеры”. Он не болтлив. Процентов пятьдесят информации выдаёт намеренно».

«Хар» – Харакири. А «несчастье»[25] у ребят общее. Выезд через пятнадцать минут тридцать пять секунд. Влияние бухгалтера Ступакова. Мошеннические махинации. В этот раз пятьдесят тысяч двести рублей тридцать две копейки. Удивительно, на такую работу его берут вновь и вновь.

Вмиг доехали. Вон дом Мельде. Оконце глядит сиротливо, хозяин в камере. Крылов мероприятию рад «как разнообразию тюремного быта». Однообразная воля намного приятней разнообразия в тюрьме, но не планирует подследственный быть долго под следствием. Отыграют этот акт драмы – и вперёд на волю.

На углу дома капитан Мазурин, майор Шуйков, в центре – Михаил Крылов. Руки не в наручниках, в карманах плаща. Яркий шарф. Нарядней обоих оперов: на трупы и в такие углы, как правило, одеты не парадно. А молодой, модный – прямо гид на фоне не «исторического места». Конвой вне кадра. Да и Кромкин с понятыми (привет от Святония Кондратьевича).

Крылов заказывает фотографию на память. Другие фотки будут делать в цокольном этаже.

Лестница, не видно куда.

– Где рубильник?

– Вот он!

– Крылов, в какой кладовке?

Клеть номер четыре. Отделена от других дощатыми перегородками. А бетонная стена с тылу – одна для всех клетей.

– Тут наверху одна девица. Её отец – прокурор.

– Кто? – удивление другого прокурора, Кромкина.

– Зайцев.

Феникс Терентьевич, друг зама.

– Он в этом доме?

– Центр! Дом капитальный, а подвал! – хохмит Шуйков.

– И эта клеть его?

– Ну, да.

Оперативники в хохот. И Крылов:

– С его дочкой Лелькой работаем на телевидении…

«…об интимных делах не имею информации…» Эти «интимные дела» немного удивляют, будто «информации» вагон…

Любовник тараторит:

– Её младшая сестра с матерью и отцом в другой квартире, она наверху в однокомнатной. В клети бывает редко. К чему Лельке клеть?

– Ей не прятать оружие! – Опять хохот оперов.

Фотографу дедку Илье Михайловичу не нравится такое общение представителей закона с тем, кто его нарушает:

– Давай входи…

Крылов входит. Рука в направлении уголка, где найден ящичек. Под фонарём на рукаве буроватое пятно. На экспертизу!

– Обернись! – рявкает фотограф.

Поворот головы. Глаза зажмурены от яркого фонаря. Открывает, а в них – бездна. Мгновенная перемена. «А жить тебе совсем ничего», – в голове Кромкина.

Наверху Кромкин велит конвою, кивнув на свои руки, сцепить другому.

Обратный путь, милиция вновь: тайник прямо у Феникса! Крылов глядит тупо. Вот она оплошка хохотливых оперов («С этой ниткой оборванной беды нет»). Теперь есть.

В холле пугливый интеллигент в очках, молодой, но выглядит немолодо. И друг Пётру Крылову! Хотя тот притворяется верующим. Этот и с виду адепт. Шелестин Никанор Александрович, главный инженер НИИ. Немалый ранг. Да, и Пётр «зам директора» или хотел так именоваться… Но Никанор, наверное, и тут неподдельный… Когда-то обоих с экзаменов выдворили.

– …один другому помог…

– Вы – Петру?

– Нет, он. У него данные в математике. Нам говорил милиционер: он арестован. За что?

– За хранение оружия.

– Ах, да! И много?

– Пистолет.

– A-а! Брат! И обоих в колонию… детьми.

Ещё один молодой, но энергичный. Красное от мороза лицо. И фамилия Краснооков. Наводка Петра: «Работает в МГУ» (это правда). Мельде, например, не упомянут, как и брат-уголовник. «С криминальными элементами не контактирую».

– Вы друг братьев Крыловых?

– Нет, когда-то в одном доме… Нам с мамой квартиру дали. За отца, героя войны. У братьев Крыловых давно нет родителей. Да няня верующая.

– О пистолете…

– О каком? Винтовки из клуба ДОСААФ – давняя история.

– Видитесь?

– Редко, я в другом городе. Первого февраля встретил Мишеля в кафе Клуба имени Дзержинского. Второго февраля у Эндэ, у Натальи Дионисовны, «день ангела», как она говорит.

– И кто там, не помните?

– Их тётя и дядя. Два парня, один Мельде (играет на трубе), а другого не разглядел. Ну, этот… уголовник.

– Его разглядели?

– В ноябре видел впервые. Роста, как я, худой, лицо темноватое, голова фиником, волосы ёжиком.

Портрет «братца» Фили.

– Как его имя?

– Артур.

– Кроме Артура?

– Уголовник немолодой, коротковат, но крепкий. Речь южная. Полный рот золотых коронок. Пётр с намёком: друг в колонии. Этого видел впервые.

Прудников говорит: «Авторитет. Петька с ним в лагере скорешился». Костогрыз Иван Захарович. Кличка Вампир. И такого криминально типа Пётр Крылов нетерпеливый терпит на «дне ангела» интеллигентной бабки! Бесов немало в этот день…

– У Петра пунктик: любит бога искушать (моя тема о негативном влиянии религий). В Евангелии такой эпизод…

Эдуард Иванович не только недруг, наблюдает определённую категорию. И отдельно – Петра. Потолковать бы о вере, о верующих… О том, чем же ныне Пётр Крылов искусил бога… Но работы до чёрта.

Из объяснительной записки Красноокова Э. И.: «…У Петра Крылова неадекватное самолюбие… Он не общественник – и вдруг народный дружинник, ловит хулиганов. Возможно обретение новой концепции».

Подгребёнкин Андрон Никитович. В облике нечто одинаковое и с Крыловыми, и с Мельде. Информация от звукооператора, агента КГБ: «У Крылова Михаила на работе друг декоратор («князь Ильин», как он говорит), у которого голова обмотана…» Вид «раненого командира». Уши ему пригнули к черепу хирурги, но торчат уши каких-то тёмных дел. Нетерпеливый, как эти. Ему двадцать пять. Пальто «то ли зелёное, то ли синеватое» – определение оперов. Бинтов нет, видимо, уши готовы.

– Вы знаете об оружии Михаила Крылова?

– Нет.

– Вы бывали у него дома?

– Да! Культурные люди, – лицо нервненькое.

– Но оба брата – уголовники.

– Какие это уголовники! Личности – да! Благородные – да! Волевые – да!

– Оружием интересуетесь?

– Я? Нет. – Глядит вбок.

Имел ключ от реквизиторской, откуда украден парабеллум.

– Вы пока никуда не уезжайте.

Декоратор готов к битью, но «не выдаст явок и паролей». «С этим потом…» Кромкин не является нетерпеливым и уходящим (немного в мире юристов, но много в мире бандитов). Он терпелив. Такие никуда не уходят, работают. Но с «декоратором» (в мае отругает себя) был бы лучше менее терпеливым.

Из допроса Зернова: «Крылов дружинник. Самбист. И в НИИ секцию ведёт. И я там бываю. И в чём он провинился?» – «У них дома выстрел». – «У него ружьё. Аккуратный, активный. Недавно грипп, но как штык… на разводе в обморок…»

Кичинёв: «Пётр Крылов неплохой боец, здоровье плохое. Недавно обморок. Мы в Красном уголке, Петя с краю. Если б он не с краю… В это время говорит лейтенант приметы убийц на улице Нагорной, и он падает в проход. Мы с ним не дружили, только на дружине».

Член Народной дружины Куликов: «С Петей столкнулся в августе у автовокзала…»

Подчёркнуто Кромкиным.

Телефон. Колодников:

«Семён Григорьевич, фигурант Михаил Крылов, сороковая камера, пятое отделение, передаёт по трубе. У агента нет навыков. – Имеет в виду „Горного Орла“, Артёмку Горцева. – Другой отпущен, – бухгалтер на воле. – Тут один полуграмотный, три класса, но опытный. Удивительно, правда?»

– Как его фамилия?

– Дёгтев.

– Этого Дёгтя неплохо бы в ту камеру, где Крылов.

– Да-да, этот поймёт!

Глава оперов с бодрым видом:

– Ты чё волком глядишь?

– А как на тебя и на твоего Мазурика глядеть?

– Парень на обратном пути мрачный. Оттого что нитка оборвана?

– Мы не с идиотами имеем дело.

– Это могли быть и крысы.

– Но твои опера могли бы быть немного внимательней на операциях…

– Ну да…

– Отправь домой к Прудниковой с этим списком. Вещи, еда для брата. Обязательно.

Агент Берёза: «Гена болтает, какой он бывалый “индивид”, такие делают “серьёзные дела”. Я говорю: какие? “Не могу выдать. Это тайна трёх мужественных сердец”. Его брали на очную “с одной умной бабулькой”, но “с провалом памяти в интеллекте головы”».

– Ха! Генка!

Прудников рад. Дело об ограблении ларька. Они с тем «полуграмотным» Дёгтевым не только воруют тушёнку и сгущёнку, но отбирают у работницы ларька кольца и серьги, отметив её лицо фингалом.

– Кто это?

– Брательник бабы моей, фамилио Мельде! Чё, загремел?

– Мельде?..

– Это Андрей. Муж моей сестры, немалый уркаган.

– Вы знаете его товарищей?

– Петька и Мишка Крыловы.

– Мельде, Пётр и Михаил Крыловы твои товарищи?

– Нет!

– Чё «нет»? Твои первые друганы!

– Мельде, ну, как?

– Друзья.

Прудникова выводят.

Дама в белом. Пальто напоминает медицинский халат.

– Кем работаете?

– В терапевтическом отделении медсестрой.

– А ваш муж Туков Юрий Арнольдович?

– Прозектором в морге больницы номер один.

– Мельде, кто эта гражданка?

– Алла.

– Алла Андреевна, это кто?

– Генрих, сосед.

– В документах – Геннадий.

– Да?

– Когда вы увиделись впервые?

– В декабре. Мы снимаем дом номер три «а». И в первое утро Генрих, Геннадий, метёт тропинку во дворе.

– Есть у него товарищи?

– Братья Крыловы. Эльза Иоганновна попросила давление смерить Андрею. И тут двое молодых людей. Генрих, Геннадий, говорит: «Это Алла, она живёт рядом». – «Мишель Крылов, племянник ротмистра Крылова», – говорит один. Второй недоволен, мол, не болтай. На это Мишель: «Да ладно, брат» – и что-то на французском языке. Культурные люди.

– Брюханов, кто это?

– Друг братьев Крыловых. Они со мной в одном доме. Пётр, Михаил и Мельде как-то выходят в коридор. Братья мне говорят: это друг Генрих…

– Мельде, согласен?

– Да. Но они мне дают верную ремарку: «Хочешь в колонию, обратись к нему». Данный индивид выдал их, когда они взяли винтовки в клубе ДОСААФ.

– Не взяли, а украли, – исправляет меломан Юрка.

Военный. Глядит командиром на Мельде:

– A-а, этот…

– Фамилия, имя, отчество…

– Борунов Павел Петрович.

– Павел Петрович, кто этот гражданин?

– Докладываю: он и никто другой. Фамилия Мельде. Имя Геннадий, но представляется Генрихом. Неудивительно встретить его в таком учреждении.

– Мельде, кто этот военный?

– Отец Лоры.

– В биографии – колония! Я запретил дочке видеться с ним. Её ответ: «Я с ним не общаюсь».

– Она иногда бывает вне дома.

– У подруги. Работает в центре, а мы – в военном городке.

Бдительный отец.

– Хотите дополнить, Мельде?

– Лора – фактически моя жена, и мог быть ребёнок. Но летом она избавилась.

Подполковнику на выход.

Лора в новой шубке, белые локоны на воротнике. С нею влетает аура духов.

– Лора Павловна, кто это?

– Генрих, – плачет.

– Лора Павловна, вы давно знаете Геннадия-Генриха?

– В том году в мае…

– Многократное общение?

– Да.

– Кто его друзья?

– Альфред Данько, ударник. – Косметика плывёт, вытирает платком.

– А братья Крыловы?

– И они.

– Вы бывали у Крыловых дома?

– Да.

– А когда в последний раз?..

– На дне рождения Натальи Дионисовны, в начале февраля.

– С Мельде?

– Да.

– Кто ещё был там?

– Интеллигентные пенсионеры. Какой-то дядька с золотой челюстью. Молодые: он – в Москве, она – в музыкальном училище. Какой-то Ильин… Этот… как его… Филя, но имя Артур.

– Не плачь, Лорчик! – На лице её друга мука смертная.

Но «Лорчик» так и уходит, рыдая.

Мельде уводят в «телефонную будку», откуда никому, кроме бога, и не позвонить.

Маленький, хроменький паренёк.

– Мельде говорит, вы его друг. Это так?

– Да-да-да! – барабанит.

– Выстрел у Крыловых дома… и вроде Мельде…

– Да-да-да! Генрих мне как-то говорит: братья Крыловы от него требуют добыть оружие. А у меня друг Вася Немов. Мы с ним в ВОСХИТО на пересадке мышц в области голени. У меня удачная операция. А он на костылях. Он мог трубку превратить в ружьё. Мы с Генрихом идём к нему. Обещает «Нем-первый». Цена триста рублей. Крыловы «думают», а Немов продаёт другому. Его сестра видит у брата много денег. «“Нем-первый” куплен, буду делать “Нем-второй”». Но он пьяный, попадает под трамвай. У Генриха нет никакого пистолета!

– А чего они «думали»?

– «Большая цена».

В кабинет приводят Мельде. Увидев гостя, в слёзы:

– Фредди!

– Кто этот гражданин?

– Это Альфред Данько, мой друг, барабанщик…

– Данько, повторите то, что говорили мне.

Барабанщик барабанит…

– Мельде, вы пытались раздобыть пистолет для братьев Крыловых?

– Фредди, ты неверно играешь этот фрагмент, но подтверждаю.

Полиомиелитик Фредди ускакал.

У этой тётки и у Мельде одинаковые «рубильники».

– Фамилия, имя, отчество…

– Прудникова Эльза Иоганновна.

– Вам известны братья Крыловы Пётр и Михаил?

– Да.

– Они – товарищи Генриха?

– Да.

– Вы сможете их узнать?

– Да.

– Часто бывают?

– Да. Но Фредди друг. – И жалобно с немецким акцентом: – Генрих ошань болейт! Он играль на трубе только одну мелодию!

У Мельде мимика: вот-вот слёзы хлынут, но хлынула носом кровь. Откинув голову, рукой лицо прикрывает, и его сестра прикрывает лицо руками, будто эта же кровь и на её лице.

Эта кровь… И – догадка!

В коридоре:

– Эльза Иоганновна, вы домой? Мы с вами, подождите.

Набирает тюрьму, Тупохвостова:

– Юрий Иванович. Надо взять кровь у Мельде. И показать ему Петра Крылова, проведя внутрянкой. А Михаила – в коридоре при ярком свете.

Набирает милицию, Шуйкова:

– Отправь кого-нибудь на автовокзал с фотографиями фигурантов…

«Ладно».

– А ты ко мне. Едем.

– На откачку?

– Обыск у Мельде дома.

– Там Долгиков тюфяки на кроватях вспарывал!

У окна воробьи (синиц нет). Оперативка пернатых. Будто решают, как им быть: грядёт нападение ворон или ястребов, не дай бог. У всех чёрные клювики. У одного – желтоватый. Из агентурного: «Мельде говорит мне: “Я видал виды, не какой-то желторотый птенец”» Вот он прыгает с другими: «Чирик-чирик, я опытный!» – «Дурачок ты, батюшка», – правильный вывод. Оперативка пернатых к концу. Летают в тюремном дворе, который для них воля. Выбирайте волю, ребята. Любая воля – не тюрьма, не говоря о «вышке», если она впереди…

Эльза Иоганновна одинокая: ни Пруда, ни Генриха…

В домике Мельде комнатка Мельде. Диван «юность» фирмы «Авангард». Торшер новый. Ящик с бельём, папка с документами. Футляр с трубой (музыкальный инструмент). Тренога для нот, «пюпитр», добавляет Кромкин, и он музыкант. Но не трубач. В кухне перегородка, рядом – лавка, цинковое ведро с кипятильником. Ага, это у них такая «ванная». «Каждый запечник, каждый залавок и подлавок». На веранде под лавкой обувь. Вот у него дома кладовка. Там бывает трудно найти какой-нибудь предмет (реальней новый купить). Но недавно найдены «Прощай, молодость», на подошвах которых фрагменты почвы того оврага, где найден труп…

– Брата ботинки?

– Генриха. Генрих ошань болейт. Ер ист кранк[26], – добавляет для непонятливых.

В окуляре лупы немало фрагментов той почвы, того оврага или двора или подъезда, где не было трупа, но в который мог превратится человек от ударов ногами, обутыми в эту обувь. У ранта беловатые налипания. На носках – тёмные пятна. Упаковка ботинок, как хрустальных.

– А на полке?

– Лестница.

– Я про полку…

– На ней. – Эльза Иоганновна, как плохо говорящая немка. Длинный Запекайло двигает в потолке доску. Люк!

– Туда не поднимались?

– Нет, чёрт! – вопль Евграфовича. – Резал матрасы! На фига! мать!

– А ведь фигурант иногда уходит верхним окном…

Из оперативного донесения: «Объект вошёл в дом номер три и нет его, но на улице объявился. Следы от горки угля. Наверное, объект выпрыгнул на уголь из чердачного окна». Не так майор милиции виноват, как Долгиков («Обыски – мой конёк!») Хоть бы не видеть его долго.

А вот его коллега Чамаев… Усольцеву говорит тет-а-тет: «Сеня – гений, а гениев в Генпрокуратуре не хватает». Видимо, порция коньяка немалая, но приятно вспоминать такую оценку своего труда, обычно одна ругня. И в предыдущую командировку, как мама: «Сеня, ты гений». Тогда не конкретно, мол, их в Генеральной нехватка. Кромкин не какой-то романтик, готов делать карьеру.

Оконце легко открывается во двор. Внизу уголь (топят немалую печь маленького дома); с одного бока чернеет (берут ежедневно), с другого под снегом. Деревянный окованный сундук того объекта, который прыгает на уголь. Книга Ларошфуко «Максимы». Лохматый парик. В докладной: «…мужчина в ушанке на лохматой голове, лет на пятнадцать старше Мельде, который не выходил, видимо». «Видимо» нет, а в парике-невидимке, имея и походку другую, и волосы.

Опять птица! Царапает лапками раму окна. «Это ты, Аня?» – обращение к убитой в доме тридцать три на улице Нагорной Фане Пинхасик. Для родных – Аня.

Ночь, но дело – хоть не спи! И какое-то время Кромкин не спит… от счастья.

Филя

Так как водки было мало, утром с памятью нормалёк. Тёща, бля, пожарника! Не от пожара, а для Тоньки, которая в браке с Филякиным А. Ф. А надо бы в её халупе огонька. Вон на Нагорной! Нет другой халупы, бля!

В «крематории» на автокаре новый.

– А ты давай увольняйся, а то уволим «как добровольно оставившего производство».

На это бумага с грифом «Горотдел милиции»: «Выдана гр. Филякину А. Ф. в том, что он задействован в раскрытии преступления. Заместитель начальника майор милиции Шуйков С. Е… Справка дана для предъявления по месту работы…»

Мастер удивлён:

– Я к руководству!

А Филя – к работягам в Красный уголок, где «Моральный кодекс строителя коммунизма» («человек человеку друг, товарищ и брат»). У него другой опыт. И в крытой, и в лагере любой готов прилепить рядом с этим кодексом, да нажать курок…

Мастер в дверях, манит пальцем.

Идут (Филя впервые) к начальнику (галстук[27]).

– У тебя какое образование?

– Пять классов, один коридор.

– Маловато. А пишешь как?

– На «ять»!

Мастер не одно заявление читал:

– Он грамотный.

– На складе готовой продукции будешь у кладовщика подручным.

Копейки! Но уверяют: платить будут, как токарю. Ну, это другое дело.

Тут тепло и вроде ничего не хранится. Вторая дверь в холодную, где ящики с крепежом, который делают на токарных, сверлильных и резальных станках. Они для каркасов, их монтируют в другом цехе. Эти металлические рамы грузят в бортовые машины и с ними отправляют болты, гайки, уголки. Одни говорят – для коровников и теплиц, другие, – в оборонку для самолётных ангаров. Филе по фигу. Главное, на блатной работёнке. Кладовщик еврей напоминает отца Кромкина. Кроме него, Мыков и Зыков, форменные алконавты. Филякину (так он думает) далеко до этой категории. Оба родились в деревне и окрепли там на самогоне.

Подходит автокара. Не та, на которой отходы из цеха металлообработки он отволакивал в отвал, а с готовой продукцией. Амбалы[28] прут в конторку к столам. Для Якова Михайловича, правда, не Свердлова, а Шекиса. И для его зама.

– Пиши, болт номер двадцать два в количестве… Раз, два, три….

Как до верху, Мыков и Зыков тащат.

Шекис «шикает», мол, аккуратно веди амбарную книгу:

– Под страницу – копирку! Готовый документ – туда. Заколотят при тебе: гляди, а то болты или гайки украдут.

Перекур. Филя про дядю Геру, какой он весёлый еврей. Яков Михайлович хмыкает неопределённо:

– Так ты – вор? Но воровать тут нечего. Кроме крепежа.

– Яков Михайлович, не дрехорьте, я «выпрыгнул», и не вор.

К воротам во двор вкатывает грузовик. Мыков и Зыков прут ящик на стапели. Матерятся, мол, неподъёмен. Филю умоляют втроём толкнуть.

– Как тебя?

– Артур Ферапонтович.

– И не выговорить.

– Ладно, Филей…

Во как! Повышение в «крематории»! Не такой это и крематорий…

– Надо ещё пиджак, – говорит Тонька.

На Шекисе новый под халатом, который скидывает, идя на обед, и вид в столовой немалого главаря.

– И рубаху не ковбойку, – дополняет Антонина.

Ольга Леонидовна Вовчика подогнала!

– А за что тебя в тюрьму?..

– За дружбу. У них пушка убитого мента.

– И всё?

– И это не наверняка.

– А, ну-ну. Ладно, они уж там!

– Откуда трёп? – Было по трубе: «Я – Пётр Крылов».

– Не трёп! Бегаю, тебя ищу! Генкина сестра говорит: «Генриха увезли». И Андрей в тюрьме. Еду к Крыловым, в квартире никого. А в коридоре какая-то тётка с помоями… И Петра, и даже Варю!

«Я – Пётр Крылов»! Видно не мог о других…

– А Мишку?

– Вот о нём непонятно!

Всыпались![29] Кроме Харакири? Да и с ним, Филей, непонятная лафа: воля, должность. Тоньке велит набрать. От картинной галереи она с выводом: и этот припухает. Насчёт бадяги[30]: алиби, в доме отдыха, первый гриб пацана. А как то, главное?

Мельде

Тюрьма для Дундукова не паровоз дальнего следования, а электричка.

– В понедельник на работу! Мой начальник цеха меня хвалит моему следователю Григорию Ивановичу Кокарекину. Вас, ребята, не допрашивал Кокарекин? Правильный мужик! Вот вам курево, Гена, Лёша, хоть и не курящие вы, но тут в цене.

Когда уж его выведут, этого довольного… Наконец, отваливает с радостью в центре неумной головы.

– Теперь и маленький молоток не украдёт с родного предприятия, не то что кувалду! – хохот Березина.

И его выводят.

В голове оркестр наигрывает мелодии без музыканта Мельде. Прокурор, тоже на чём-то играет, но только по нотам. Генрих обыгрывает этого хмыря на пару октав. «Генрих, напиши о выстреле у Крыловых…» И он грамотно об этом неграмотном инцинденте. А вот мелодия непонятная: бабка парней. Как ляпнет: «Дурак ты!» Дураком иногда ругают не для оскорбления, а для подсказки. Видимо, второй вариант. «Дурачок ты, батюшка…» Да наверняка не думая обидеть! Он дойдёт в думах до сути и соли…

Гремит дверь железом о железо. Отвратительный гимн тюрьмы. Вталкивают Лёшу: очная с ментом, который ему в карман сунул полный денег кошелёк.

– Вы не имеете права толкать!

Вместо Дундукова деревенщина. И нудный опус: у него банька, любит парится. Но парится тут. Из деревни Будка. Какое глупое имя у целой деревни, где и дома, и бани, да и будка какая-нибудь.

– Я в центре города. Моюсь у печки…

– Как это «у печки»? – Лёша ведёт диалог двух дружных индивидов.

– Культурная гигиена тела. Но необходима и гигиена духа. Для тех, у кого много мозга в голове.

– У меня ванная комната.

Вроде в бараке паренёк, мать пьяница… Откуда у такого целая ванная комната? Он, наверное, врёт? Но думать об ерунде нет охоты.

Оркестр железом по железу…

– Буд ков! На выход…

Вот и одни они тут, болтают как давние товарищи.

– О «ТТ», – учит Генрих более мелкого в интеллекте, – могли узнать и от Крыловых. И от их друга Эдика. Фамилия Краснооков. Он заложит и войдёт в доверие в кагэбэ да отвоюет какую-нибудь тёпленькую работёнку. А работница обкома, агент в коридорной системе ихнего дома, во время «дня ангела» нотой «ля»: «Я нажалуюсь на пение молитв!» На дне ангела не бабка ангельская авторитет, а Грызун. Надо, перегрызёт главную артерию, как кусачки тонкую проволоку.

Новый друг кивает, ведь в городке Первоуральске, который у него посёлок, не мог набраться так много ума, как Генрих на центральных улицах огромного города. Да и надоело ему мелкое дело с утыркой кошелька.

– И ты брал у них этот пистоль?

– Об этом я не могу говорить. Пётр Крылов: «На фиг нам Нем-первый»! Вася Немов, полимеолитик, – золотые руки. Вот ноги у парня… Умер на рельсах. Прыг-прыг на костылях, но трамвай-то бойчей. И говорит Пётр: «Братва…» Вернее, он культурно: «Высокородные графъя, князья, барон (это я), мы выходим на новый этап светлого будущего для нас».

Опять Будков. Нудная опера о маленьком деле, как у Дундукова. И вот-вот на волю. Огонь не от его окурка, а «от влезших в амбар, полный зерна, фулюганов». Так выговаривает «хулиганов» в неграмотной интерпретации. Хлебом жареным пахло на всю будку. Будкова «с вещами». Уходит, не говоря «до свидания», которого не жаждет.

Немелодичный лязг…

– Мельде, на выход!

Не в подвал. Бить не будут. Потребуется ум для обработки прокуроров. Один-то обработан, Семён Григорьевич, хоть и музыкант, но с малым интеллектом головы.

В кабинете обработанный. Глядя на этого лоха легковерного, готов к новой вариации: меня на волю, ловите (не выйдет!) тех умственных ребят. А он этих братовьёв не узнает, когда увидит! Да, бабку узнал… Э-эх! «Дурачок ты, батюшка». Но их хари… И тут… Вот где харя! И верят этому неумному гамадрилу, урка-гану, величают Андреем Максимовичем! «Это брат моей бабы, фамилио…» Так кривляет немецкую фамилию! И опять о Крыловых! Мол, тут дружба, которую не охладить и ледяной водой, хоть целый пруд с колонки!

– Хватит, Прудников, – прерывает Кромкин.

Дундуков как-то определил: Кромкин – еврей. Гитлер, сверхчеловеческий ариец, не мог всех ликвидировать, некоторые, как этот Кромкин, не только живут, отправляют в могилы других. И о них с Эльзой иногда думают, мол, носы. Андрей накануне регистрации требует метрики, там Эльза немка. А Кромкин на немца не тянет, и евреем не назовёшь. Пруда уводят, не надевая кандалов, которые на руках трубача.

А в кабинете уже медичка Алла. И опять о Крыловых. Не как Андрей (друганы), а – «культурные». Но заткнуть бы ей рот её беленьким, как бинт, шарфиком! Она работает по доходягам, её парень – по жмурикам. Алла выйдет на улицу, на троллейбусе номер три доедет до дома Мельде, пройдёт мимо, как бы передав привет.

Папа и дочка.

Папашке-вояшке правдивую ремарку! Думает: дочка (папина) «принцесса» (говорит Надька с конвейера)?

Уводят в какую-то клетушку.

…Май, игра на танцах. Музыка трубы влетает в открытые окна училища Чайковского. Там документы о его неприёме. В мелодию ныряет: «Кто ты? Не уходи». И не уходит она. Но глупо ведёт на территорию военной зоны. Вдоль тротуаров трава, кирпичные дома, бельё на верёвках. В квартире папашка-вояшка. А на стене ножи. «Нет, я не охотник, – говорит правдиво Генрих и добавляет не правдиво: – Я и муху не могу убить». – «С виду ты не паинька», – его ехидная ремарка. И вот опять идут с танцев, на которых он трубит, а она не танцует, и говорит, мол, отец где-то выведал: в городе только один Мельде, но Геннадий Иванович. «А я – Генрих Иоганнович! Тебе паспорт, и не только мой, но и Эльзин?» Её документ Лоре не нужен, а вот его… Мотивы о детдоме, о колонии. Нелегко о таком. Она равна училищу Чайковского, в которое не берут тех, у кого хоть одна ходка. Её ответ: «Головой надо думать, когда кто-нибудь подбивает на плохое». Прямо как Зоя Марковна, кликуха – Тёртая Морковь. Но имя Генрих Лора одобряет.

А этот хмырь запрещает Лоре крутить любовь с Мельде! Но лето уходит, холода, а они вдвоём, и в домике Мельде, и в трамвае (ему на фабрику, ей дальше). Её варежка отвоюет прогалинку на морозном окне, лишь бы его увидеть… Вот бы с ней тут в отдельной комнате, на нём фиолетовый свитер с белым орнаментом. А то телогрейка Андрея, вата видна в дырах, чуни (валенки урезаны до бот). Втолковывай потом: на колонку ходит не в брюках-дудочках. Думка жениться на ней, а это рандеву дало немалую трещинку их любви.

Обратно в кабинет, где воздух не остыл от Лориных духов.

Фредди! Маленький, как ребёнок… Этот инвалид второй группы не умеет думать головой, если не бьёт при этом в барабан!

– …да, это мой друг Альфред Данько, он поли-мео-литик, и у него был друг поли-мео-литик Немов. Но умер на рельсах. Мы у него с Данько.

– А когда?

– В мае…

– А зачем братьям оружие?

– Так… От хулиганов на улице…

– «Вальтер» имеется у Крыловых?

– Нет.

– А «ТТ» откуда?

– Они не говорят!

Эльза…

Кровь носом от нервов.

Ведут. Посылка! Бельё, тёплые носки, не говоря о тонких. Пальто, ботинки, полотенца и другие вещи. Рюкзак. Книга! 1905-й год: «Тренировка воли». Кружок копчёной колбаски, много другой еды. А икорка куда-то делась (тюремные контролёры любят икру). Сухарей мешок, но и они в цене, а курево – как деньги. Бриолин. Зеркальце в несессере с безопасной бритвой (подарок Лоры на Новый год). Доремифасоль, в душ! Прихватив полотенце, мыло, бельё.

Тёмный бетонный бункер (не только для пыток?) На фабрике воду можно регулировать, а тут один поток от вольной руки конвоя, который вне мокроты. Баня номер один на улице Куйбышева, хоть и древняя, но банщики на полусогнутых: хватит пару? Пивка? Давай!

И в тюрьме у него дие Орднунг. Брюки-дудочки. Свитер фиолетовый в крупных белых снежинках. Надо лбом укладывает эффектный кок. Теперь выкрутится в любой болтовне с Кромкиным. В центре вымытой и набриолиненной головы – «необыкновенный индивид мальчик Мельде!». Он не только гайки и болты на конвейере, он и кое-кому тут завинтит. Лора говорит, он – копия римский патриций. Кто такие (у него школа на трояки)? Но Лора чем-нибудь плохим не назовёт. Будто на новой ледяной дорожке, но не яма, не пропасть или обрыв впереди, а тихая мелодия в тёплом хаусе с питательной едой. Духовная пища, книга: «Тренировка памяти, сила мысли и ума». «Для магнитизма глаз рекомендуем делать такую тренировку: не моргая, глядеть в одну точку» Натренируется и начнёт вертеть вертухаями! Только контролёр откроет дверь – юрк в туалет! Оттуда найдёт выход. «Генрих Иоганн фон Мельде», – глядит, не мигая, на огрызок карандаша. Колбаса пахнет! Угощает и Лёшу Березина.

Камеру открывают, вталкивают кого-то.

– Стоеросов, не двигаться!

Эту фамилию тут путают с Дундуковым. Директор детдома Прокопий Петрович («Прокоп-Дам-В-Лоб») унижал мальчика Мельде: «Дубина ты стоеросовая». Был Дундуков, теперь Стоеросов!

Новенький подходит к койке:

– Кыш!

Березин перемахивает на вагонку Мельде.

– Дай пять. Моя кликуха Стайер, – рука подана только одному.

И он кликуху:

– Шнобель.

– Вот ты где, Берёза! Он агент…

Тот к двери. Оконце открывают, тихо говорит что-то контролёру. Вещи толкает в сумку. Камера вновь отворена – и нет его.

Стайер гудит о том, как убил жену, увидав её с любовником.

Напуганный вундерменш Генрих:

– Откуда такое об этом парне?

– Вдруг дело моё даёт разворот! Я стойку держу[31], мол, аффект, невменяемый. А лепят преднамеренное. Дело ведёт Мешковатых, он минут на пять отваливает, а я – в бумаги, а там эта Берёза о том, как я давно хотел убить.

Первые минуты в тюрьме… Дундуков и Лёшка напротив друг друга.

– Его до тебя, но для тебя в эту камеру впихнули.

Да, именно так… Ох, немало его тайн у паренька, который в «посёлке» Первоуральске имеет «ванную комнату» в бараке!

– А тебя, Шнобель, чего? Такого стилягу! Дефицит толкаешь?

– Да нет, меня из-за краткой дружбы с братьями… Твердят одинаково: Крыловы – мои первые друзья! Очные, с кем угодно, только не с ними.

– А кто они?

– Центровые бандиты. Неверная конфигурация дела.

Стоеросов умнее его фамилии:

– У ментов на тебя мало и хотят прицепить к этим братьям. Говори: они тебе не докладывают о делах.

– Но следователь говорит…

– А ты не верь тому, что он говорит.

«Дурачок ты, батюшка»…

Мишель

Тихо, будто камера на кладбище. Утро. На воле никогда не бодрствует в такую рань. В тюрьме и ночью лежит – жизнь сторожит, а то отнимут её, неровен час. Неровный? Или неверный? Как тот, в который и угодил в этот замок с крепкими замками, в крепость крепкую, где обреталась дальняя родня, владельцы Демидовского дворца, дядя и племянник, такие соплеменники…

Но ведь за хранение! И колония вряд ли… Да, о племяннике о родном. Дядя выгородит его отца! Мишель крайний. Тайник в полу – его. Не у Петра в комнате. И не брат нажал на курок, и не он отдал на хранение тридцатого января Артуру. И клеть не его девицы Лельки Зайцевой. Но этот Кромкин… Или Кромкинд? Евреи русифицируют фамилии. Племянник Евгении Эммануиловны. А предок на руднике управляющим, в тёплых (так хочется думать) отношениях с прадедом. Его внук интеллигентен. А свой свояка… И в этом заведении, где один следователь, а другой подследственный.

…Мишутка делает оружие. Из дерева, металла. Детали могут быть и в баке для мусора. Ба, латунная трубка, готовый револьверный ствол. Оглядывается воровато. К входу в квартиру Евгении Эммануиловны идёт парень. Букетик цветов, коробка с тортом. Тогда Кромкину нет и двадцати, а ему лет девять. Прыгает с края бака. Парень в дверь – а пацан обратно на бак. Виделись. Правда так давно, что Кромкин его таким не помнит.

У него, талантливого, не только яркая память, он автор ярких перевоплощений. С работы – в дровяник. Оттуда – в Фёкиной шубейке, в её длинной, до пят, юбке, валенки, платок. На руке – ридикюль (презент няньке от грандмаман). Бодрая бабка. В горле её речь, готовая на выход. Платок и очки без диоптрий (украдены на телевидении) не роняет в транспортной давке. Но некая тень, дуновение беды около дровяника, когда, ёжась от холода, Бабка Ёжка обратилась Добрым Молодцем.

…Ну, вот ведут! Да прямо на волю! Настроение наподобие температуры прыгает. Не отменили! «Рафик», как на телевидении. И в этом нормальном автомобиле они едут на эксперимент. Войдя в роль, пребывает в ней и тогда, когда они у «Кошкиного дома», где Лелька Зайцева с пятью питомцами. У неё наверху в квартире ни крыс, ни зайцев.

Мягкий ветерок. Вдыхать и вдыхать, проветривая лёгкие от тюремной духоты на людной улице. Троллейбус мимо. Охранники не в кадре. Руки – в карманах, не в наручниках. Двое «коллег» по бокам. Заказ фотографии для альбома. «Мишель в кругу друзей-юристов», – будет наивный комментарий грандмаман.

Подвал во мраке.

– Рубильник левее! – Он установит фонари!

Работал на предприятиях во Дворцах культуры. В одном любительская киностудия. На плёнку и концерты, и трудовые будни! Как-то укладывает макеты револьверов в рюкзак, а директор клуба тут как тут: «Пойман ворюга!» В милицию не отдают, но увольняют. Банальный финал его работ в культурных центрах города, где театры, он на главных ролях, но мелкая кража и – на выход… Но не в темницу.

Тайник у прокурора в клети! Шутки ловкого Мишутки. Хохочут. Кроме фотографа. Они не принимают на равных этого дедка! Михалыч, да Михалыч. И сам чуть так не назвал.

– Тут кто-то! – говорит один.

– Да крыс полно. Как-то вдвоём с Лелькой… Ха-ха-ха!

Именно благодаря ей он помощник оператора. Бывало, оформят то в цех, то дворником, а работает в клубе и.о. худрука. Один звонок её папаши в отдел кадров, и встречают с объятиями, которых ждёт и Лелька, бегая за ним под хохот киногруппы. Ну и ну! Юристы работают с её папой! Опять хохот!

Михалыч хамовато:

– Где тайник?

Кромкин глядит мягко, мол, терпи «ценного работника».

Впервые внутри при ярком фонаре (не фонарике). Вот уголок, где был пистолет, а вот этажерка, которую они с Лелькой втащили, а вот шкаф… Открыт? Нет, нет, только не это!

– Ну, что туда уставился? – хамит Михалыч.

– Крыса.

– Крыс боишься, герой? Руку к тайнику, вполоборота и голову на меня, не двигайся!

Нитки нет! Крысы – тоже. Её и не было. А вот нитка была. Где-то дверь отворена: волна холода, как ветер с кладбища.

Обратно во мраке. Наручники, от которых отвык, вновь на руках. Прямо повторный арест.

От публики таит эмоции великолепный актёр:

– Неплохой у Зайцева дровяник!

– А это – дровяники?

– И в нашем в доме какое-то время топили плиты дровами. Давно – газ, а клети не отбирают.

– А что, удобно!

– Оружие хранить!

Ха-ха-ха!

Он не в этой компании. Не та вольная прогулка, когда фотографировался с двумя плохо одетыми ментами, заказав снимок на память…

Опять в крепость под крепкие замки.

– Кем открыт второй тайник? Крысы!

– Кого ты так? – любопытный Артём Горцев.

– Неплохие рифмовки! А тайник не один?..

– Как «не один»?

– Ты сказал: «второй».

Идея! Эврика!

– Да, мой тайник не в уголке на бетонной балке. Фотограф: «Вытяни руку». Я и вытянул к тому уголку. А на моём оборвана оградительная нитка. Открыт кем-то другим.

– «Моя жизнь висела на ниточке…» Японский стих!

– Неудивительно, у меня две кликухи, и обе японские.

– Ха-ха-ха! Мишель, поэма для детей!

– Если не зверьки, а люди, и один накрысятничал?

– А кто-то… мог?

– Один отпетый уголовник, не дай бог, убийца!

– У тебя такой друг?

– Пригрел мой брат от доброты. Этот тип мог своё упрятать в мой тайник.

– А чего не в тот «уголок»?

– В «уголке» могли изгрызть крысы.

– Он там хранит ценные бумаги или деньги!

– Догадки, не более того.

Великолепная идея о втором тайнике и пригретом рецидивисте. Но, скорей всего, ему оформляют документы на выход, идёт проявка фотографий. Как проявят, так выгонят на волю!

Гора, в ней туннель. Длинный коридор не под домом, под горой. Мишель входит в гору… Выход, увы, не брезжит. Впереди шагает Кромкин. Он не такой, как теперь, не менее пятьдесят шестого размера. Во сне, каким был давно, крепким, но не объёмным. «Семён Григорьевич, идите медленней! Я не пойму, куда мы!» Кромкин оборачивается, а лицо другое! Клацает ружейным затвором рот, не добродушно-толстогубый, а тонкий, как у пытальщика в тот первый, глуповатый допрос.

Пётр

Тюремное утро. Уровень бульдога, которого выгуливают на поводке. В коридор до туалета и обратно. Вышагивает: метрономос; метрономос…

…Они с братом маленькие. Идут в тир. Грандмаман любит оружие и невольно готовит противников режима. Месть тем, кто медленно вызволяет «папа» и он умирает в шахте. Тем, кто анекдоты Пьера о Ленине, не считает анекдотами. Ну, и Серж с Евдокией в лагерях.

Пулемётовым опять удивительный дар с воли: белые сухари и трёхлитровая банка компота (тоже – домашний?)

Пётр не на нарах, а на нервах. То морзянку у трубы ловит, то – ухо к двери. Вот крик. Брата ведут?

Вадим читает книгу. Малоавторитетная литература художественная! И Толстой, и Достоевский, и этот Чехов… Не понять тебе, какие книги бывают! Ходит Пётр, и, будто о порог: некоторые его книги в тайнике. Выполнен умело, не найти. А пуля? Бум! – немного, и головой бы о верхние нары. Но родной дом не отдаст улику! Там дрель необходима!

Опять у трубы. Азбука Морзе – ценное знание наряду с риторикой и рекомендациями Дейла Карнеги.

В «диванной» пистолет видела только модель («…на полу… дым…») Не «слушатель» она, каковым является, например, участковый. Свидетель. И она не обманет. Под пытками будет говорить только правду и ничего, кроме правды! Но Варя… Глупая баба! Хотя вряд ли добудут в «пучине» маленький предмет. И тогда никаких улик. И долее в тюрьме держать не имеют права. Шарьте «Макаров», о котором болтает Кромкин, у других, не у Крыловых Петра и Вари. В конце концов, неумно это, на баланду тратятся деньги казны. Метрономос… Выгребную яму откачивают, ха-хи-и-ха! Но параллельно могли бы верующих к нему на краткое рандеву. И полетит на радиоволнах: «В Советском Союзе в Екатеринбургском централе (эта тюряга имеет громкое давние имя) узник совести!» Таковой и нет ни у кого в этой бессовестной стране.

Вадька наблюдает. Один глаз, но внимательный. Надоел!

– Вынюхиваешь?

На крик контролёр о «нарушении режима». С его уходом Пётр выпаливает:

– Чайником, – рука в направлении посудины, – и проломлю голову этому татарину.

– Кто много болтает, ни на какие дела не годен, а тем более, на такое, – прямой выпад кривого.

– Это я не годен?

– Ага, ты. Дам в лоб и улетишь под нары.

Немалая обида на мир, на людей, наподобие температуры в больном, делает рывок:

– Я пятерых зарезал! Нет, четверых. Пятую только за горло, и готова… А тебе морду выправить?

Удар… Вадька падает. Не «под нары», правда, а на них.

Оперативно, как два оперативника, Пулемётовы. Пётр в ступоре: не только «морду выправить мог», а убить! Охрана в камере. Удар ботинком в голень от татарина. Кокшаров собирает манатки, и книгу. Пулемётовы держат Петра, кривого выводят.

У Пулемётовых рыльца тайные. «Мы внуки сына полка», – гордость Юрки. Во время уличной драки ими отправлена в нокаут и в больницу целая компания. Один на грани. Пулемётовых временно нет в команде самбистов (клуб «Трудовые резервы», «ТР»)

– Ну, и как оппоненты?

– Какие? – не отошёл от усмирения Петра Юрка (у Олега удивлённое лицо). – Нормально…

Олегу – не говорливому – неудобно за враньё брата. Петру они казались и молоденькими, и мелкими, нетрудно, будто карликов, упаковать мордами к двери, привязав к батарее их длинными вафельными полотенцами со штампами на углах «ТР». Но, не будь их, не Пётр бы «под нары» (обещание Вадьки Кокшарова), а Вадька уже был бы не только с кривой головой, но и с проломленной, а Пётр в карцере полумёртвый, но не от руки Вадьки, от охраны. Какая бравада уголовная: «Четверых зарезал, а пятую…» Прямо откровение в кровавом деле, и могут гонять не только по выстрелу, а прямо – по делу на улице Нагорной, как в том бункере на дне тюрьмы.

– Я тут неправду… Аффект. Навеян тюрьмой. Видите, радио убрано? Там датчик для внедрения на подкорку индивида далёких от него идей. Удобно для процента раскрываемости.

Ребята, открыв рты, будто опять лекция на тему мифологии.

Вталкивают нового «кукушонка». Вместо побитого. Не кривое лицо. Очкарик. С виду преподаватель, но не математики, а географии, напоминает школьного (тот глуповат). Пётр даёт информацию: брат в квартире выпалил из «Вальтера» столетней давности.

– Это оружие начали делать менее ста лет назад. – Грамотно, но как-то глупо, и это нервирует.

Пулемётовы опять не играют в шашки: не требуется ли их оперативная помощь? Чёрные – это тюремный хлеб, липкий, годный для лепки, а белые передают игрокам в виде сухариков. Банки с компотом меняют с такой регулярностью, будто с тюремной кухни. Лопают витамины, но и казённую еду не отвергают.

Откровения новенького Григория: в кондитерском отделе он открывает витрину и крадёт шоколад. Ловит его охранник, которого он, ударив кастетом в голову, убивает. И такой любитель конфет имеет реквизит бандита! В допре врут. Следователи подследственным, те друг другу. Тюрьма – дом вранья.

А дорогой брат тут? Когда-то мог голову себе обкорнать. Но дурацкая пальба в квартире свела на нет и такую авторитетную акцию. На другой день круги по воде. Правда, не думают, какими широкими будут эти круги. Пробоина (не в стене, в жизни). Коврик смещают с привычного места. Но привычное место на отвратное меняет не виновник – они с Варей.

Наверху, на вагонке, будто дома или в каком-то доме отдыха: обязанности не тяготят, никуда не надо идти и ехать… А наружка-то работает! Одно радует: прокурор болван.

Лёгкие облака и звёзды… Одна яркая, наверное, инопланетный корабль. Огромное солёное море. А он – капитан Немо, любимый герой из книги. «Наутилус» легко идёт по волнам…

Эндэ

Приснилась Варя. Будто она пьяная. И в праздники не пьёт, ну, кагору капельку. Эндэ и ввела эту тёмную девицу в дом. Пётр с каторги, в то время преданный богу. И она верует. Байковый халат (её дар) тёплый, но в цветах. Другой, в клеточку (австрийские цвета, а карман утерян), на верёвке.

Домашние дела требуют воды: в канализацию тащит. На дверях туалета объявление рукой Горностаевой: «Предметы в унитаз не выкидывать!» Когда засор, помои тащить на улицу, бегать к белому домику во двор. Вновь коридором… А тут Брюханиха с пустыми вёдрами.

– Наталья Денисовна, – этой плебейке прощает коверканье отчества, – во дворе машина милицейская, а рядом Варя.

– Благодарю, дорогая!

Ребёнку – компота. Много ягод было этим летом. Едва расплатились за сахар с Риммой (рядом дома в деревне) и кое-как готовые варенья и компоты автобусом до автовокзала, обратно – Пётр на авто. Ноги – в валенки. На голову платок.

Лестница во двор крутая (как тут Брюханиха с полными вёдрами?) А и вправду, автомобили! Народу вокруг! Двери уборной открыты. В прокуратуре Варя (глупая корова!) брякнула: «В пучину». Но сыщики сыщут. Лицо жалкое, неприглядный платок. Отдать бы ей новый, подаренный на недавний день ангела. Плохая примета – дарение платков. Им не дают перекинуться и словцом.

Какой-то жандарм хватает под руку и уводит, «обругав» «бабушкой». Ей неугодно, чтобы люди так к ней обращались.

– Скажи мне, внук, коли бабушкой зовёшь, в недавнее время кто-нибудь убит из револьвера? Открыто какое-нибудь дело? Ведь револьверы теперь не в ходу.

– Не берите в голову. – Ответ не внука, а милиционера.

Телефон. Алекс. У них нормально. Аристарха никуда не приглашают, её, тем более. Ильин, юный князь, телефонирует и обещает быть. Но по аппарату Белла никаких деталей.

Внук Пётр с нетерпением… В том не её вина. Фёка и советская власть. Но и она детям иногда говорит неправду. Например, о том, что они могли бы иметь этот дом, но пять комнат – давно контора рудника. О том, что их мать Евдокия из бедноты, не упоминает.

Ребёнок об еде. Макароны только подогреть на электроплитке. Жанна не успела котлет, и её в тюрьму.

Кромкин

Дровяник немаленький. Дрова доверху. Неудивительно, хозяева в юные годы трудились на лесоповале, но прокурора удивляет обилие дров: у него квартира нормальная, дачи нет.

В задней стене лаз в некий коридор между штакетником детсада и тылом дровяников. И только от этого сарая цепь ямок в снегу. Никто, кроме братьев Крыловых, не уходит «огородами к Котовскому». Ощутим дух «фермы», которую не «ликвидировал» ликвидатор Брюханов.

– Будем перебирать? – майор с ухмылкой оглядывает штабель.

Кромкин направляет фонарик в углы: деревянный ящик – копия того, в котором найден «ТТ». Спичечные коробки, папиросная бумага и…

– …марихуана. – Два имени: Мари и Хуан. Но тут не они, а Пётр и Михаил.

Пни – как табуретки: отдохнуть, курнуть конфиската. Кромкин – на один нажимает ногой педаль виртуального рояля. Звук не тупой, отвечает на удары. Отволок пень. Пол в опилках. В углу два колуна и пила, мелодично дзинькнувшая. Веник, метла – выявлен квадрат люка с кольцом. На дне площадка, не как у Хамкиных. Войдёт только один труп. Но и одного нет. Под рогожей бугорки картошки. Не полита, как там, человеческой кровью. Кадка с капустой плотно упакована, в ней цинковый совок. Портплед нелёгкий, но – наверх.

– Трубка.

– …от стиральной машины «Рига».

– А это?

– Дробь. Для дробовика, для охоты.

От сарая ледяная дорожка к лестнице в некое патио с выходом на улицу боевых братьев Фарберов. Чёрный вход в дом. И тут двойные двери.

Малыш напоминает Петра Крылова (не доктора), плюёт и вопит: «Дядьки убирайтесь». Его прабабка топит печь.

У входа сундук, но не деревянный, как у Мельде, а плетёный.

– Что там?

– Одежда неновая.

Кромкин оглядывает, будто готов купить.

– Куртки. Пьера цвета «шоколад»…

– Мы берём на время обе…

…Накануне он с работы, а дома Евгения Эммануиловна с билетами в филармонию. Он говорил, чтоб прекратила организовывать эти культпоходы, но Милка поощряет. «На какой халде женился бедный Яша!» Мнение мамы о вдове её брата.

«Лена Смирнова так и живёт напротив дворца и говорит: Крыловы в тюрьме. Это ты их туда? Дело Хамкиных? И бабку надменную?» – «Драгметаллом кто торгует?» – напоминает племянник. «Я только три кольца! А она девять с бриллиантами, вернее, её богомолка Фёкла Павловна. Эту Фёку и Наталья Дионисовна боялась». – «Незаконная торговля», – он почти не шутит. «Ха-ха-ха! Сенька, ты гений! Недаром так говорит Раня (и маме перепало)».

– Халат в клетку… – диктует он для протокола.

– …австрийские цвета, – добавляет подельница по золоту.

С очками труднее. Кромкин обещает купить в аптеке новые, ведь эти с одной дужкой.

– Ну, да, а ля пенсне…

Какие эгоцентрики – преступные личности! Плевать им и на бабок, и на детей. Этот ребёнок наверняка в детдоме будет. А у Милки детей не будет. И не хочет, и тридцать пять лет. Усыновить? Бредовая идея.

Олег Логинов открывает портфель лабораторно-химического цвета «морга» (аналог «маренго»), вынимает пакет и документ:

– Вещественное доказательство «Пистолет Вальтер» не пистолет.

– Автомат?

– Макет. Ствол и курок металлические. Рукоять деревянная, выкрашена.

– Умельцы!

– Отпечатков два. Обоих Крыловых Петра и Михаила. Фрагмент газеты с автографом «кв. 10».

«Револьвер» (ударение Филиной тёщи) крепко обёрнут, как новенький, не воняет.

– Вот бы в детстве такой, – Кромкин прицелился.

– Пётр Сергеевич, добрый день… – Интонация с «заместителем директора» (крупными буквами) «по хозяйственной части» (мелкими). – Мы говорили о «Вальтере».

Вводят Варвару. Ныне никаких молитв, он и она кидают беглые взгляды друг на друга. Правда, он кратко, но громко выпаливает про Бога и его подмогу таким, как они.

Олег Логинов выкладывает добытое в «пучине». Крылов бледнеет:

– Варвара Афанасьевна, что это?

– Ну, – глядит на Петра. – «Вальти́р», как Петя говорит.

– Попробуйте на курок.

– Ой, не надо! – Варя укрывает платком лицо.

Пётр – памятник каменный, но не молчаливый:

– Не «Вальтер», «Мишель»…

– А настоящий где?

– Где-то у брата.

– А этот выкинули?

– Крик…

Варвара торопливо:

– Бабушка: «Выкиньте немедленно!»

Мужа наедине с конвоиром. Жену в другой кабинет.

Логинов открывает портфель цвета «морга». Куртки.

– Ой, чё это тако? На них пятен нет. Я отмыла!

– Какая куртка чья? – Кромкин оформляет бумагу.

– Эта Миши. А эта Пети.

– Когда вы «отмывали» куртки? Летом?

– Ну, да.

– А ещё когда?

– Зимой.

– В какой день?

– Чё я каждую стирку помню!

В протоколе: «Вроде бы, в январе».

Фигурантку уводят в дебри тюрьмы. Олег Логинов с портфелем уходит. Кромкин обратно к фигуранту.

Конвоира – в коридор. Папка с фотографиями:

– Это ваш брат у дома. А вот в клети номер четыре, где найден «ТТ». Табельный убитого милиционера Миронова.

Крылов отдёргивает руки, будто фотографии под током:

– Я не имею понятия об этом. Он не в тюрьме? На фотографиях – вольный на воле.

– Документы. Дактилоскопия: палец Михаила на ящичке, в котором и найдено оружие. Баллистика: пуля изъята в его комнате.

– …изъята? – Вид: в обморок упадёт, но не падает. – А как?

– Дрелью. – Кромкин обводит пальцем некий виртуальный овал.

Вводят Михаила.

Пётр делает к нему рывок. Лицо перекошено на миг: реакция на беловатую прядку в волосах брата. Эта прядь, как дыра в иной мир, появилась наверняка в клети номер четыре. Да и лицо, до тайника нормальное, – нервное. Руки вибрируют, вроде рановато для недуга Паркинсона. Нет, он не «белый, как лунь». Кто такой «лунь», Кромкин найдёт. Любит рыться в энциклопедиях, параллельно на проигрывателе проигрывая скрипичные и фортепианные концерты, органные фуги…

– Михаил, в тайнике обнаружен боевой «ТТ» номер… калибр…

– Продал какой-то тип у вокзала, я отдал триста рублей, накопленных на отбытие во ВГИК!

– Ей богу, ненормальный! – Пётр, как педагог.

Михаил дёргает головой, лёгкое колыхание белой пряди.

– Да, купил, но ведь не значит, и милиционера убил? – тихо, кротко.

Готова бумага, в которой брат старший отрекается от брата младшего. А враньё-то грех. Брата-педагога уводят.

– У кого, где и когда, ну, и о стрельбе…

– …и предельно искренне!

Готово! Автора уводят.

Объяснительная («предельно» лживая): «Для чего? Для убийства…» Эффектное начало. «Моя жена Крылова Жанна Григорьевна напоминает актрису Катрин Денёв. Большие голубые глаза. Другие черты – эталон молодого лица. Фигура великолепная. Не трудно понять…»

Кромкин понял. Да, немного напоминает эту актрису.

«…и вот в Доме моды что-то творится. Я вхожу в холл, а там поджидает какой-то парень. Она говорит: маньяк. Необходимо напугать негодяя. А когда кто-то торгует вам пистолет… Цена немаленькая, триста рублей, накоплены для учёбы во ВГИКе, но ради такого дела…»

Буква «ж»: три вертикальные чёрточки, одна вдоль. В книге «Графология»: «Характер решительный». Такой и у автора записки «Так будет со всеми жыдами», найденной на калитке Хамкиных. Но у Крылова в слове «поджидает» после «ж» не «ы» – буква «и».

«Как и многие в городе, я скорблю о недавно убитом у автовокзала милиционере, у которого убийцами (опять пометка, ибо убийца мог быть и один) отнят табельный. Объявись торговец в районе его гибели, я бы не купил».

Агентурное (агент Изольда): «Жанна Крылова не явилась в прокуратуру. На другой день её привозят. С двенадцатого февраля в тюрьме её родня Крыловы Пётр и Варвара. Они – богомольцы. Она не верит в бога, комсорг в коллективе Дома моды. Я говорю, мол, “любовь бывает зла” Жанна в ответ, что никакой любви, так, жалеет. В колонии в момент нападения насильников он горло резанул бритвой (фонтан крови). Там оказался хирург, отбывавший за операцию на сосудах (пациент умер). Но Михаила он спас. Она говорит, что надо было ей уйти от него до того, как узнала об этом инциденте в колонии, решив оберегать его от других бед. Её мнение: такого, как он, интеллигентного, неправильно отправлять в лагеря. В данное время они в разводе. Не жалеешь теперь? – спрашиваю я. Ответ: “Меня угнетает его враньё”. Он, видимо, творит противоправное? “Если вы имеете в виду уголовные дела, то он от них далёк”».

Не только комсомолка, молодогвардейка. А фраза о том, что он далёк от уголовных деяний напоминает тайную идею в деле Хамкиных: дети-внуки – мстители. С ними, не дай бог, выплывет какая-нибудь дрянь международного уровня типа погромов. Среди начальства кое-кто нацелился идти лёгким путём: отработать это дело на мелких урках типа Фили. День крика и битья, и он твой. А эти (да, с виду интеллигенты) опытные бандиты. Но мадам не верит. В квартире на подоконнике она казалась девочкой. Вблизи ещё красивей.

– Михаил Крылов отдаёт триста рублей, накопленных для ВГИКа, дабы напугать оружием какого-то маньяка. Вот бумага.

Читает…

– На показе мод подходит, на другой день караулит у Дома моды. Вполне вменяем, говорю: замужем. Так бывает на моей работе. Тема для шуток, и никаких пистолетов. А деньги… Мы не копим. Приобретаем вещи, неплохо питаемся. О ВГИКе буквально на этих днях, и это только мечты.

– Не мог купить?

– Нет.

– А марка какая?

Нелёгкое откровение:

– Наверное, тот «Вальтер» в клубе ДОСААФ. Дело давнее! – Глядит недоумённо, но прямо и не мигая. – Он боится, говоря высоким слогом, воздаяния, вот и городит ерунду.

Нет, ему не будет воздаяния, – думает Кромкин. Но другое будет. Она умалчивает, готова так до конца, до костра. Жанна.

– О двадцать шестом января… Михаил, наверное, не мог пальнуть, не имея на то причины. Или так бывало?

– Впервые. День выходной. Утром – дома, а в три они с Петром едут кататься на лыжах.

– Когда вернулись?

– В одиннадцать.

– Слалом в темноте?

– Заезд к другу Генриху.

– Лыжи прокатные?

– Нет, свои.

– И в этот день?

– Да.

– Дом друга Генриха – это крюк. С лыжами.

– Ну, да. – Глядит в бок. – Пьём чай, Пётр о Николае Кузнецове в тылу врага. Михаил нервный. «Я не трус!» – и к нам комнату. Грохот. Пётр выкрикнул: «Сволочь! Погубить нас хочешь?» Наталья Дионисовна: «Отдай немедленно и я выкину!» В дверь звонят, Пётр открывает Татьяне Ивановне: «Не ваше дело!» И велит Варе идти к мусорному баку. Нервный хохот Михаила. Я на кухне минут двадцать. Войдя в комнату, вижу: коврик у кровати немного приподнят. А под ним, там, где пуля, пятно оконной замазки.

«Сволочь, погубить нас хочешь!» Двадцать шестое января. А двадцать девятого налёт на дом Хамкиных.

– Вряд ли, реакция на невыгодное сравнение с героем войны. А конкретно?

– «…во многих знаниях много печали». И никакой конкретики. А он тут? Мы увидимся?

– Увидитесь.

– Да век бы его не видеть! – И такая боль в огромных очах!

Вот у мамы огромные, но эти…

Не говорит, хоть и в разводе. Или нет «многих знаний», а печаль и так немалая? «Век бы не видеть»… Велит ей набрать телефон родителей. В ответ улыбка больного ребёнка.

Уютный кабинетик Яснова в тюрьме: на окнах решётки, стальной прут толщиной в палец.

– Чаю, Семён Григорьевич?

– Давайте.

Докладная записка: «В камеру к источнику Дёготь переведён Михаил Крылов. Его сообщение по трубе: “Навредил Артур”. Артур – это, наверное, сын Ферреры. Колодников В. В.». Не Дёгтя в «глухую» камеру! А Крылова в прослушиваемую. И теперь о том, что «навредил Артур», известно многим, а главное, Петру Крылову и Мельде.

– Ох, ты! Его обратно?

– Да.

– Распоряжусь. – Выбегает из кабинета.

Агентурное от Сашки: «…В камеру водворили парня, фамилия Осипцев. Михаил Крылов подговаривает его убитъ Филякина Артура».

Яснов вернулся.

– Кто такой Осипцев? Он вроде друг Михаила Крылова?

– Узнаю!

– И мне – немедленно!

Кромкин уходит в прокуратуру, открывает кабинет – телефон:

– Он выпущен…

Шуйкову:

– Прибудь.

– Чё такое? Я домой.

– Нитка.

Доклад Усольцеву, тот отговаривает:

– Ты бы не ездил. Пусть милиция.

– Эти Лаврентии вышли из доверия.

Снег партиями: прекратит, опять. Будто завод, выпуск продукции. И – метель. В отличие от вьюги метёт, как дворник. А вьюга вьюном. В итоге никаких улик.

До картинной галереи в один момент. Но объекта, галерею не посещающего, нет и в доме напротив. «Ушёл в баню. С веником». Но такие объекты с чемоданом – в баню, с веником – на вокзал, который не перекрыт.

Хоть иди париться, но парятся в машине, глядя сквозь белую пелену на древнюю баню номер один. Баня номер пять новая: колонны, парадное крыльцо.

– Он, видно, не жилец, – каркает глава оперативников.

Ну да, памятно, как они на «скорой», ныне – авто майора. «Депеша» «навредил Артур», отправленная уголовником, равна приговору. Но, мало того, в камере какой-то «кент» Михаила Крылова Осипцев! Вроде не бандит. Некто Грызун далековато. У Крыловых, кроме него, не выявлено контактов с уголовниками, кроме как друг с другом и брат с братом. Но ведь могут и контактировать. С кем-нибудь, кроме инженера Шелестина, аспиранта Красноокова… Декоратор Ильин-Подгребёнкин! Он не криминальный. Годен ли на роль убийцы? На роль Горацио вполне.

Любители парилки с вениками выходят в пургу. Нет того гражданина, иногда лишаемого гражданства, на которого опять ордер. Какое-то время в окне один молочный коктейль.

– Вот он! – вываливается из автомобиля Кромкин. – С кем-то.

Рядом с Филей тип, лицо укутано. Они моментально – за баню. И там вроде драка, не менее трёх мутных фигур. Кромкин к ним, как танк, двое убегают. Третий упал. Труп? Нет, но шапка, будто вогнута в голову.

– Артур!

– Сеня?

– Как выглядят?

– Никакого рыла. Калган трещит. Ладно, шапка на каркасе. В раздевалке подваливает, укутан до лба: мол, друган. Только выходим, ударяет. Но не он. В голове плывёт. Наверное, от вьюги?

– Едем в травмпункт.

Тем временем милиция, обежав территорию, вся в снегу, но без бандитов, и тоже – в машину.

Больница, рентген. Теперь к дому.

– Мама, это сам Семён Григорьевич!

– Меня могли убить на хрен, но Семён Гершевич спас!

– Антонина, кто-нибудь приходил к Артуру?

– Недавно!

– Как он выглядит?

– Из окна вижу: у калитки стройный, как тополёк. Одет в тёмное.

– Алицо?

– Общались через дверь. Э-эх, я ему о бане! Он по-доброму…

Ну да, и волк по-доброму: «Ваша мать…»

Опять едут. Филя, обхватив рюкзак:

– Алёшке обещал с горки в ледяном городке.

Да, неприятно: метель, вьюга, пурга и буран. Теперь ясно, о чём верещали воробьи, о метеоусловиях.

План вывода из разработки кандидата на вербовку «Ар»: «Из материалов камерной агентуры явствует: арестованные считают “Ар” виновником их ареста. Для этого надо укрепить видимость, что братья Крыловы и Мельде находились в поле зрения милиции давно, и с двадцать шестого января имелись данные о выстреле у них в квартире, и наблюдение за ними велось с этого дня непрерывно силами милиции и силами общественности. “Ар” подвергнуть аресту и допросу и провести очные ставки его и фигурантов. И создать видимость, что фигуранты с двадцать шестого января находились на подозрении».

«Тридцатого января мой знакомый Михаил Крылов пришёл ко мне домой. На улице Нагорной убита семья, милиция вызывает ранее судимых, а у него пистолет “ТТ” с боевыми патронами, прячу в голбце, так каку него негде. Филякин А. Ф.» (заковыристый автограф).

…В пути на улицу Декабристов оправдательная ругань майора, которому вряд ли упадут на погоны дополнительные звёзды.

Кромкин мысленно летит туда, где и предотвращает второй и третий удары. Итог – лёгкое сотрясение, а не тяжёлое. Не говоря о летальном исходе. Кромкин ненавидит такие глупые, не по приговорам, уходы в мир иной.

Филя

График скользящий: дни каторги бывают и в выходные. Но в понедельник и во вторник отдых. Пиджак, белый воротник рубахи. Шекис на его вид: «Нормально».

До обеда отправляют грузовик с каркасами. Вот бы налево толкнуть (Феррера толкнул с кругляком). В перерыв Яков Михайлович и Артур Ферапонтович в столовке, где кормят на убой. До конца дня опись готовых уголков, болтов и гаек, и новая отправка: Филя руководит Мыковым и Зыковым. Мужали ребята на самогоне пшеничной возгонки, фиолетовые от употребления.

А Филя и дома трезв.

Ольга Леонидовна напекла пирогов:

– Артур, с картошкой, твой любимый.

– А гулять на пруд? С Мумою? – напоминает сын.

Тонька рада:

– На площадь!

Главная площадь города в одном квартале: горка ледяная, снежный городок.

– Завтра и пойдём!

Муму – удивительный: любит пироги.

– Я квашню ставлю, а он вот так: «И-и-и!», мордочка довольная.

– Цирковой, – ликует Филя от климата в семье.

И на улице вроде тепло, сходит в баню. Жаль, пацану не велят мочить прививку.

– Где, веник, мать?

В ответ не как бывало: «Я тебе не мать», а культурно:

– Вот он.

Офигенная парилка! Выходит он в холл, а там (парлекуа пер-де!) непонятно кто, харя укутана. На улице метель и удар в калган. Шапка на каркасе, а то бы кранты. Кромкин! Легковая, за рулём майор с отчеством Евграфович. Впихивают между двух ментов (не лимузин, бля!) У батяни Ферреры «Победа». Но суд, и конфискуют. Не победа – беда.

В травмпункте говорят: лёгкое сотрясение. Карьера его как агента накрылась. И впереди допр с допросами. Тонька укладывает рюкзак.

Пишет о том, когда, кто дал на хранение «ТТ». День памятный. Тридцатое января. Надеялся, из дела выпрыгнул. Когда-то из тамбура электрички; идёт полями, лугами, ударенный, но свободный… А тут ни хрена не выпрыгнул!

Кто тот «стройный тополёк», как говорит Антонина? «Артур дома?» «Тополёк», одетый в мраковатое, но говорит культурным макером. Друган Крыловых, кликуха Князь? Может этот «тополёк» замочить[32] в каком-нибудь омуте дошлого жигана[33] Сына Ферреры? Да, не фига!

Мельде

Ведут. Не туда ли, где убивают нетерпеливых индивидов? А приводят в другую камеру. Оттого и велено с матрасом (тощим), с одеялом (лёгким), подушка никакая.

О Стоеросове добрая думка. Молоденьким на стрёме, да хранение двух пугачей для двух кентов-умельцев. Но берёт он дело в свои руки и отбывает минимум. Да и Генриху надо взять «дело» в умелые руки. Умеет нажимать пальцами клапаны трубы, крутить гайки не до срыва резьбы, перегородку в доме, дверь на петли. Он трудовой парень. И в делах этого дела проявит умение.

Камера не маленькая и не тёплая. Телогрейку Андрея накинет на одеяло. В окне нет воли – сугроб. Эх, лопатку бы! Не будет говорить с этой толпой гамадрилов, хотя им не до него: в карты режутся. Но пара любопытных взглядов (его водят в наручниках!)

Нет трубы! Другая. Об неё долбят горькие телеграммы. Генрих не умеет. Один тут, как радист, на пачке «Беломора» метит. Труба умолкла.

– «Навредил Артур». У кого кент Артур?

Ответить не может, как бы онемев.

В обед глотает, не нюхая. Какие обеды на фабрике! Биточки с макаронами! Об еде, которую готовит Эльза, жутко думать. Косточка с мозгом в борще. А икра, мёд, бутер унд брод его фрюштуков! Как в раю! Неверная игра в банде-беде, где он играет не главную партию. Петька с Мишкой (не охота их Пьером и Мишелем) могли бы дать наводку: скоро не будет ни единого биточка с макаронами (большой кусок масла в центре тарелки)! И тогда бы он фиг с маком втянулся в эту кодлу, хоть и с громким именем «Наследники»!

Глупая оперетта: снег со льдом в лица, нормальные гомо са-пиенсы в домах, а они, боевые ребята, бегут прятать боевое оружие. В конце «операции», как говорит Пётр, Артуру велят на крышу. «Вроде, не падает, ха-ха-ха!» – «Тихо ты…» – не доволен братом Пётр. Братья с поддельными корками пожарных крадутся огромным чердаком до другого люка, прыгают в коридор на верхнем этаже, а на первом мимо милиции выходят в парадную дверь! У Генриха театральный вариант. Утром ему на фабрику был звонок: «Какую-нибудь декорацию прихвати». Пётр имеет в виду накладные бороды, парики, натыренные его братом на нелёгком актёрском пути. Боевой Генрих почтовой бумагой обёртывает утеплённую немецкую кепку. На лохматый парик напяливает много ношенный головной убор, который давно не надевает. Но и в далёком будущем он рвань не наденет и – никаких лохм! Будет кок, как у Элвиса. Но, видать, глупо рядился он неаккуратным дедом. Их боевая группа и в этот хмурый день на проглядке у ментов. Пётр вроде бы гений наружки, но менты гениальней.