Братья Карамазовы 3 том Книга 1

К 200-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского

по мотивам одноименного романа Ф.М. Достоевского

Кто живет по Слову Моему, тот живет

во Имя Мое. Кто же живет супротив Слова

Моего, тот живот свой правит супротив

Имени моего. Потерявший живот свой

во Имя Мое, обретет ее. А сохранивший

живот свой супротив Имени Моего

потеряет ее.

От автора

Книга, которую вы держите в руках, – это третий том, первая книга трилогии «Братьев Карамазовых». Действие третьего тома, первой книги продолжается спустя двадцать четыре года после окончания второго тома, в канун первой русской революции. В нем речь пойдет об Алексее Федоровиче, которому в то время исполнилось пятьдесят шесть лет (его брату Ивану шестьдесят). Он попытается решить грандиозную по тому времени, да и в наше время, задачу: создание действительно независимого от кого бы то ни было профсоюза рабочих и фабрикантов на основе Евангельского учения. Здесь Алексей Федорович выступает в роли прототипа или прообраза священника Григория Гапона. (Чтобы воссоздать его жизнь буквально по дням, автор использовал более двадцати источников-свидетельств.)

Написан роман все так же в стиле документального реализма. Своей судьбой Алексей Федорович, словно лакмусовая бумага, ознаменовал окончание эпохи христианства, и не только в России, но и в целой Европе, и наступление постхристианского времени.

Пролог

«Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: один за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16: 13—18).

Часть

I

СМЕРТЬ

– Алексей Федорович… по смерти моей вы… заботу о рабочих и фабрикантов не оставляйте ни на день… и в горе… не впадайте. Погорюйте сорок дней… и довольно будет. Найдите себе пару… потому как нехорошо… быть вам одному. Только не моих лет, а значительно моложе… чтобы она в вас жизнь вдохнула… а то вы… передо мной сейчас… сидите и весь-то бледный… и безжизненный какой-то. На вас даже… страшно взглянуть, до того вы… весь измучены переживаниями. Тело в сыру землю уйдет, а душа на небо… там я вас поджидать буду… потому в расстройствах нечего… вам пребывать. И вот еще что… гроб должен быть обит… розовой материей, чтобы видно было сразу… вот девочка для Бога созрела.

– Не беспокойтесь, это вам вредно. Уж будьте покойны, все устрою, как завещаешь, моя дорогая Lise, – отвечал Алексей Федорович, – вы только лежите и старайтесь поменьше говорить.

– Вот еще что, в грехе… не живите, а непременно… венчайтесь и только… тогда познать друг друга… должны. Это я… вам наказ даю. (Пауза.) Любите, любите… нашу Катеньку… не оставляйте ее… одну, а то она с горя помрет… Ее еще замуж… надо выдать… вы уж расстарайтесь… это первоочередная задача… для вас… Алексей Федорович.

– Исполню, исполню все, чему наставляешь, выполню в точности и даже более того, – сказал Алексей Федорович, утирая выступившие самопроизвольно слезы.

– Алексей Федорович, что это с вами?.. К лицу ли… вам это? Утрите сейчас же… и больше не позволяйте… себе эту слабость… по крайней мере при мне… Я же… жду от вас… благословенного слова, а не раскисшего…

На пороге стоял ноябрь тысяча девятьсот четвертого года, Lise исполнилось пятьдесят два года, и она лежала на смертном ложе, очень истощенная, поедаемая собственным организмом, она уже отказывалась от еды и пила только святую воду.

– Мама, мама, – залепетала только что вошедшая в комнату их приемная дочь Екатерина Алексеевна, – мы с Родионом Ивановичем по Адмиралтейской набережной гуляли, наконец-то погода позволила вдохнуть свободно чистого воздуха над Невой. Вы знаете, маменька, он спрашивал про вас, про ваше здоровье и говорил, что хотел бы быть чем-то вам полезен. Он так же, как и я, очень переживает за вас.

– Спасибо, доченька… А что, ты, верно, увлеклась им?

– Ну что ты, маменька, мы просто дружим.

– Понятно. Алексей Федорович, вы идите к себе… Мы тут посекретничаем.

– Как скажешь, любимая. Оставляю вас наедине, только прошу Екатерину Алексеевну не переусердствовать, помня, что длинные разговоры отбирают у вас много сил. Потому берегите маменьку, и не давайте ей расстраиваться, – сказал Алексей Федорович и направился в свою комнату, переделанную в его кабинет, поставив кожаный диван вместо кровати, письменный стол, обитый зеленым сукном, на нем письменный прибор и стопа чистых листов бумаги, шкафы с книгами по богословию и поучения святых старцев.

За то время, что мы остановили повествование, прошло двадцать четыре года, многое изменилось. Событий, связанных с Алексеем Федоровичем, было множество. Нам следует вернуться в прошлое и рассказать, как обстояли дела, приведшие его на то положение, которое он занимает к началу нашего повествования.

По настоянию Lise, а она говорила: «Алексей Федорович, ваше знание о Боге нуждается в систематизации, и потому хорошо бы вам закончить семинарию», он так и поступил в это учебное заведение и сразу на второй курс. Был самым старшим из учеников и с похвальным листом закончил ее, получив по окончанию приход в Ольгином приюте. Там он узнал, насколько горестна доля рабочих и фабрикантов, в это же время ему попала брошюра Л.Н. Толстого, где он высказывается крайне негативно о церкви. Ему чуть не стоило места это прочтение, а затем и проповедничество этих еретических мыслей – карьеры. Только вмешательство митрополита Антония помогло ему избежать полного провала своей судьбы как священника. Ведь на его проповедях собиралось около двух тысяч человек, и это весьма обеспокоило его начальство. Но Алексей Федорович мало заботился о своей репутации, руководствуясь одной мыслью: «Поступать так, как поступал Христос, а там Господь управит».

Последствия были тяжелые, его устранили из прихода Ольгиного приюта. Он уже полагал, что его священническая карьера закончилась. Но через два года, при помощи обер-прокурора Саблера и самого Победоносцева, он поступает, с большими трудностями касательно его репутации, в духовную академию. В начале зимы Саблер вызвал Алексея Федоровича и сообщил, что приглашает его участвовать в службах в церкви Скорбящей Божьей Матери, где он был почетным старостой. Церковь находилась в Галерной гавани, и ее прихожане – бедный люд. Штатский священник оказался сухим начетчиком, его проповеди не доходили до сердец прихожан, и храм часто пустовал, а от преосвященного Антония Саблеру известно, что проповеди Алексея Федоровича в приютской церкви пользовались большим успехом.

В ближайшее воскресение Алексей Федорович отправился в саблеровскую церковь и протиснулся в самую гущу прихожан. Священник, красивый старик с густой черной бородой, начал проповедовать на тему «Греховность в мыслях и деяниях». Сначала он вкрадчивым голосом перечислил разные искушения и соблазны, а затем громогласно на всю церковь предостерег всех присутствующих о каре небесной, об аде огнедышащем. Стоящий рядом с Алексеем Федоровичем высокий дядька с обвислыми усами, склонившись к его уху, прошептал:

– Что он адом стращает? Зашел бы ко мне в плавильный цех. Я бы показал ему ад на земле.

Алексей Федорович ничего не ответил, а только осенил себя крестным знамением. После службы они вместе вышли на улицу.

– Про плавильный цех вы хорошо сказали, – начал беседу Алексей Федорович.

– Правду сказал, – угрюмо сказал рабочий. – Ну что он, в самом деле, басит про искушения, когда мне каждый день надо голову ломать, как семью прокормить? Вот и получается, что в церковь идешь душу утешать, а тебе знай грозят карами небесными. Получается, что из Бога делают городового и добиваются, чтобы впереди всего был страх перед Богом.

Они поравнялись с чайной Нежданова, у входа в которую горела тусклая лампочка.

– Зайдем погреемся, – пригласил рабочий.

В тесной чайной было полно народа, от раздававшегося тут и там говора стоял сплошной гул. В центре возвышался громадных размеров самовар, обвешанный связками баранок. Между двумя большими столами метался половой, разносивший кружки с чаем. Они принялись искать свободное место за столом.

– Савельич, иди сюда, – позвали усатого рабочего.

Они послушно сели за стол и заказали себе чай с баранками, и как-то так получилось, что оказались в центре застольного разговора.

– Что припоздал, Савельич? – спросил кто-то.

– В церкви был, – ответил тот.

– Ну и что там? – послышался насмешливый голос.

– Все то же – «не надо грешить».

– Иначе в рай не попасть, – продолжал все тот же насмешливый голос, и большинство рассмеялись.

– Но ты же, Савельич, у нас святой и без церкви. Даже курить бросил. Тебе райская жизнь еще на земле положена.

– На райскую жизнь у него денег нет, – вставил Алексей Федорович, и его слова тоже вызвали смех у собравшихся.

Так, вроде бы легко и беспечно, вошли они в застольную беседу, но очень скоро разговор принял совсем другое направление. Отсмеявшись, сидевший напротив Алексея Федоровича худощавый мужчина со смуглым лицом посерьезнел и, обратившись к нему, сказал:

– Это известное дело, что рай начинается с денег и бедному на рай рассчитывать нечего.

– Ну а что же тогда нам?

– Что? – подхватил другой, и стало понятно Алексею Федоровичу, что в разговор вовлекаются все больше и больше людей. – Одиннадцать часов работай, получи свои копейки, живи как можешь и помалкивай, вот и все наши дела. А если невзначай забурчишь – вон, за ворота, на голодный отдых! У нас двоих рассчитали за то, что прилюдно мастера матюгнули. А у одного из них трое детей и жена в больнице – как он жить-то теперь будет? На что?

– Надо шапку пускать по кругу, – предложил Алексей Федорович. – Двое по полтиннику, а ему рубль в дом.

– А что? Он дело говорит, – поддержали его. – Я слышал, на Металлическом так несколько товарищей спасли.

И сразу загудел весь стол. Кто-то гневно сказал:

– В том и вся механика – нас бьют поодиночке, а нас-то вон сколько. Нас бьют, а мы по своим норам разбегаемся – и скрипим там зубами. Никогда так плохо не было, как теперь.

– У нас на верфи студент побывал, – заговорил немолодой рыжеватый рабочий, – газетенку принес и читал нам, что для хозяев забастовка хуже смерти.

– А на кожевенном как-то не вышли красильщики, – добавил другой, – так хозяин закрыл на две недели всю фабрику.

– Ну и что? Для хозяина каждый стоячий день – одни убытки, а от стоячего месяца у него глаза на лоб полезут.

Возле самовара возник хозяин чайной.

– Что, братцы, расшумелись? Не ровен час – заглянет городовой, вам и мне беды не обобраться.

На этом Алексей Федорович тихо собрался и покинул стихийное собрание рабочих. Уже дома, запершись в своем кабинете, он написал конспект своей будущей проповеди в новом приходе.

«1. Почему народ говорит, что на миру и смерть красна?

2. В Сибири говорят: на медведя в одиночку ходить – только сирот плодить.

3. Вы стоите сейчас перед ликом Христа каждый сам по себе. А вы возьмитесь за руки, и на душе у вас станет светлее и теплее.

4. Всегда помните: все от Бога. Абсолютно все. Бог дарит нам радости, но Бог посылает нам и испытания».

«Тяжело тебе – уповай на Бога, но помни, не одному тебе тяжело, рядом с тобой братья и сестры, которым не легче. Открой им свою душу, и они ответят тебе душевностью, будь готов помочь им, и они помогут тебе. Христу как тяжело было, но он любил всех, и люди отдали ему свою любовь и веру. Добро и зло живут в каждом из нас, Христос завещал нам: откажись от зла, открой людям свою доброту, и в ответ люди согреют тебя своей добротой, и жизнь твоя станет легче».

В то время Алексей Федорович и понял, что свяжет свою дальнейшую жизнь с борьбой за права рабочих. Было очевидно, что нужна организация, которая смогла бы объединить рабочих, и он одновременно с учебой в академии направит все свои силы на создание такой организации. И название он придумал: «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. СПБурга». Умело балансируя между политическим отделом полиции, градоначальником, которые были уверены в том, что управляют недовольством рабочих, не давая ему вылиться в серьезную борьбу за свои права, и митрополитом Антонием. Что и было сделано под конец его обучения в академии.

Основною целью его было укрепление в русском рабочем его национального самосознания и развитие его сил для самопомощи. Средством для достижения этой цели предположено было устройство чайных, потребительских обществ, клубов, чтение на различные экономические и другие темы и устройство взаимопомощи, причем при болезни, несчастных случаях или неспособности к работе помощь должна быть выдаваема возможно скорее.

Одновременно с этим Алексей Федорович по совету Lise начал строительство на окраине Петербурга, в рабочем квартале свечного заводика, который был бы спасительным оазисом, последней надеждой для рабочих, потерявших работу. Предполагалось, что будут выпускать не только свечи парафиновые и восковые, но и различные фейерверки и петарды. К моменту начала работы завода уже были заказы от митрополита Антония на свечи и от железнодорожников на петарды.

Проходило время, его проповеди в новом приходе приносили свои плоды. С каждым воскресеньем прихожан становилось все больше и больше, и сердце дьякона, служившего с ним, не выдержало, и он, обуреваемой завистью, написал на Алексея Федоровича донос о том, что тот дает верующим прихожанам всякие сомнительные советы о политике. Мало того, что вокруг него уже крутились два информатора из охранного отделения: Прохор Кудерин, кличка Пахарь, и агент наружного наблюдения Проня – так посылают еще одного агента Охламонова, Юриста, которому было поручено прослушать проповедь его и поговорить с ним.

И вот что написал он в своем отчете:

«В проповеди священник Карамазов говорил о том, откуда обездоленный человек может ждать помощи. Обращаясь к тем, кто уповает не на Бога, а на разных политиков, он призвал не верить социал-демократам, так как все они евреи, инаковерцы, и призвал молить Бога, чтобы царь сам даровал своему народу лучшую жизнь, однако в отношении ныне царствующей особы государя-императора никаких осуждающих слов сказано не было и моления ему “многие лета” также не было. Проповедь тем не менее слушалась с удивительным вниманием, и после люди с благодарностью подходили к священнику и даже прикладывались к его руке. В последовавшей затем моей беседе с ним священник высказывал разные оригинальные мысли вроде того, что самая деловая партия – это эсеры, но они, к сожалению, нерелигиозны и нарушают завет “не убий”. Или что привычка народа к монархии сильнее всех ее врагов и что России нечего бояться революции в силу неграмотности, что царь может вполне положиться на свою армию в силу того, что он сам полковник и знает все необходимые приказы и команды. Общее впечатление, что в голове у священника царя нет, а только так, разные случайные и спорные мысли».

И на этом пассажи в сторону власти не закончились. Председатель комитета патронирования всех приютских домов и церквей, гласный городской думы Аничков, написал в департамент полиции служебную, деловую записку:

«Считаю своим долгом засвидетельствовать, что проповеди Карамазова, о которых последнее время так много разговоров, вызывают серьезные нарекания многих священнослужителей, которые обвиняют его в подмене высокой религиозной духовности земным меркантилизмом. В свое время слушал его проповеди в церкви Ольгинского приюта, и всегда в них была очень легкая манипуляция словами и понятиями с целью создания впечатления о себе как о защитнике бедного люда, но от кого защитник – неизвестно. Но здесь я должен сделать отступление, уточняющее фигуру самого отца Карамазова. Дело в том, что в минувшие времена у меня с ним были вполне дружеские отношения и мы не раз сиживали с ним за столом, ведя исключительно доверительные беседы, в которых он, особенно выпив вина, откровенничал безоглядно, и тогда в нем непонятно соединялись заверения в верности престолу и мелкое критиканство монаршей власти, любовь и сочувствие бедному люду с издевкой над его бескультурностью. Однако эту двойную сущность с лихвой перекрывают его гипертрофированное честолюбие и стремление к славе. Он говорил мне, например, что хочет и добьется, чтобы его имя стало так же известно, как Сергея Радонежского. За популярность и славу он готов лечь костьми».

Окончание его обучения в академии, венцом которого была защита диссертации. Алексей Федорович блестяще справился с этой задачей, получив высшую оценку и предложение издать ее отдельной книжкой, на что он дал согласие. А 9 ноября семнадцать ответственных членов его организации пришли к Клейгельсу, чтобы представить ему устав; ему и самому приходилось часто бывать в департаменте полиции, чтобы ускорить его прохождение по бесконечным бюрократическим инстанциям. Обыкновенно утверждение уставов тормозится годами, его же при даче взяток некоторым лицам был утвержден через три месяца, хотя и в очень искаженном виде.

11 апреля 1904 года в районе Выборгской стороны, по Оренбургской улице в доме № 23, состоялось открытие «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга». Около полутораста человек собралось на церемонию, и после речей ораторов-рабочих начались музыка и танцы. Алексей Федорович с тревогой всматривался в ближайшее будущее, но вскоре его страх прошел. На первом же вечере присоединились к организации 73 человека и сделали взносы. К концу первого месяца было уже триста членов. Несмотря на повторные отказы с его стороны, он был выбран представителем.

Наконец-то у него была твердая почва под ногами для осуществления своих планов. И Алексей Федорович всецело отдался организации и развитию союза, присутствовал на всех собраниях, образовал массу рабочих кружков для изучения истории промышленности и политических вопросов. Несколько профессоров взялись помогать ему в этом деле. Но все внимание его было обращено на то, чтобы деятельность свечного заводика, чайных и сбор взносов стояли вне всяких подозрений и в то же время находились в руках самих рабочих.

Ему часто необходимо было ходить к управляющим фабрик и в мастерские, чтобы добиться какого-либо улучшения в условиях труда или как-то сгладить возникшие недоразумения, или во что бы то ни стало найти кому-либо подходящее рабочее место. Часто предприниматели, которым не нравилось его вмешательство, обращались с ним очень грубо. Его дом, к великой радости, Lise, далеко за полночь был полон рабочих, их жен и родных. Одни приходили, чтобы поговорить об общем деле, другие – чтобы получить помощь, третьи, наконец, чтобы пожаловаться на своих мужей или отцов, которых он должен был убеждать. И хотя у него не было ни минуты покоя, это было счастливейшее время его жизни.

Самый лучший день был суббота, когда члены тайного комитета и еще несколько верных людей собирались у него, чтобы потолковать об общем деле. Рабочие снимали свои пиджаки, а он – свою рясу, и тем не менее было душно. Они говорили до рассвета, так что некоторые шли от него прямо на работу. Алексей Федорович сознавал, что теперь его жизнь обрела и наполнилась смыслом, время беспрерывных исканий прошло. О себе ему некогда было и думать.

Дело шло великолепно, и, открывая собрание, он говорил рабочим, что основание союза станет эпохой в истории рабочего движения в России и если они напрягут все усилия, то станут орудием спасения для себя и для своих товарищей.

Иногда ему приходилось навещать нового градоначальника Фуллона, заменившего Клейгельса, чтобы просить его содействия для достижения некоторых уступок со стороны работодателей. Фуллон отнесся сперва недоверчиво к нему и к его делу.

– Все это хорошо, – сказал он, – но революционеры будут приходить на ваши собрания и говорить там.

– Пускай приходят, – сказал Алексей Федорович, – мы их не боимся, мы действуем открыто.

И при этом он прибавил, что организация, которую он представляет, нуждается в большем, чем сочувствие генерала; мы нуждаемся в том, чтобы градоначальник верил, что если он встретит в нашем обществе кого-либо из ранее заподозренных, значит, эти люди сами поняли, что лучше примкнуть к законному образу действий. Фуллон был простодушен и добр, и ни в его натуре, ни в его предыдущей карьере не было ничего полицейского. Раньше он служил в Варшаве и так ладил с поляками, что немедленно был вызван в столицу. Чтобы обеспечить свое дело, Алексей Федорович обратился к генералу Скандракову и агенту полиции Гуровичу с просьбою ходатайствовать перед Фуллоном. Мало-помалу Фуллон стал благосклоннее к нему, и Алексею Федоровичу все же удалось получить от него обещание, что ни один рабочий из союза не будет арестован, так как это подорвало бы в корне доверие к делу и вынудило бы его отказаться от него. Насколько была важна поддержка Фуллона в критические моменты, стало видно в последующие месяцы деятельности «Собрания…».

Тем временем параллельно с работой представителем он искал подходы получить приход при психиатрической больнице имени Святого Николая Чудотворца. Там находился его брат Иван. Митрополит Антоний ничего не имел против, но вот окончательное решение было за попечительским советом больницы. Тогда Алексей Федорович взялся за дело очень рьяно, и первое, к чему он приступил, – это то, что выпросил рекомендательные письма у митрополита Антония и епископа Сергия – ректора академии, потом каждому члену попечительского совета он преподнес дорогие подарки. И их согласие было получено, и теперь он получил возможность видеться с Иваном. Следующей задачей он поставил перед собой вызволение Ивана из этого лечебного заведения.

По пятницам, субботам и воскресеньям Алексей Федорович исповедовал и творил литургию. Когда Иван Федорович впервые увидел своего брата, то у него затряслись руки и выступили слезы на глазах, он что-то быстро зашептал и подошел к Алексею Федоровичу для исповеди. Но как таковой исповеди не получилось, время, что отпущено на покаяние в грехах, отнял рассказ о том, что, чтобы спасти его голову от смерти, Катерина Ивановна заплатила двести тысяч, сама же померла от чахотки десять лет назад. Он страстно просил Алексея Федоровича вызволить его отсюда, говоря: «Хоть перед смертью вольным воздухом надышусь». Естественно, Алексей Федорович обещал ему приложить все силы для его вызволения.

Закончив богослужение, Алексей Федорович направился в «Собрание…». Он недавно посылал на Путиловский завод несколько своих доверенных рабочих для агитации, и вот явились на их собрание пятьдесят рабочих с этого завода с просьбой их также организовать. Алексей Федорович до того был рад, что оставил должность представителя в основной их организации, а стал представителем нового отдела. В конце июня тысяча девятьсот четвертого года нарвский отдел союза насчитывал более семисот членов.

Одновременно с этим Алексей Федорович написал на имя Николая II ходатайство о помиловании Ивана Федоровича. Также преподнес дорогие подарки старшему врачу О.А. Чечотт, всему попечительскому совету с прошением о написании характеристики его брату Ивану Федоровичу, что было сделано достаточно быстро. Эти два документа были отправлены для ознакомления и одобрения министру внутренних дел Вячеславу Константиновичу Плеве, с которым был знаком Алексей Федорович, и потому эти два документа не были положены им под сукно, а достаточно скоро с одобрением отправлены адресату. Рассмотрение было также недолгим, и освобождение Ивана Федоровича было назначено на двадцать седьмое июля тысяча девятьсот четвертого года, а на следующий день произошло убийство Плеве эсером, студентом Егором Созоновым, бросившим бомбу в карету министра внутренних дел. Назначенный на эту должность виленский генерал-губернатор князь П.Д. Святополк-Мирский был умеренным либералом.

Задержись одобрение на освобождение на день, и все, не видать бы воли Ивану Федоровичу. А так в тот же день за ним пришел Алексей Федорович, и они вместе поехали к нему домой. Надо сказать, что Lise была не в восторге, когда увидела Ивана Федоровича у себя в квартире, но промолчала. Его поселили в комнате Екатерины Осиповны, которая скончалась, когда Екатерине Алексеевне исполнилось шестнадцать лет. Заметив негативное отношение к брату со стороны Lise, Алексей Федорович подыскал ему двухкомнатную меблированную квартирку на Невском проспекте не далеко от Александро-Невской лавры за девять рублей в месяц.

– Конечно, конечно. Раз супруга против, я завтра же съеду, – сказал Иван Федорович.

– Вот, возьми на первое время. Наймешь служанку, и так, на мелкие расходы, – сказал Алексей Федорович, протягивая ему сторублевую купюру.

Как это часто бывает, в большом коллективе всегда найдется несколько людей, которые недовольны течением работы организации. Не миновал этот признак и нашего союза, и этим же летом возникли распри между союзом и отделениями. Тогда в голове у Алексея Федоровича родилась мысль собраться вместе и разобраться в возникшем недовольствии. И 6 августа Алексей Федорович организовал вечер в большом зале Павлова – одном из лучших помещений в Петербурге. Рабочие, около тысячи человек, пришли большой толпой с женами и детьми. На этот вечер Алексей Федорович пригласил известных артистов, чтобы они пели и играли. Кроме того, у его союза был свой духовой оркестр. Собрание открылось многочисленными речами, посвященными делу союза; на столе лежали чертежи и отчетные книги, чтобы каждый мог сам убедиться в честности и целесообразности делопроизводства. Генерала Фуллона, снова посетившего «Собрание…» и проходившего к столу, рабочие встретили радостными восклицаниями. Алексей Федорович знал, что теперь он может на него рассчитывать. Мужчины и женщины были весьма довольны, что находятся в великолепном зале, в центре города, на своем собственном вечере и слушают концерт.

Со всех концов столицы стали поступать к Алексею Федоровичу просьбы об открытии новых отделов союза, и хотя ввиду скудости средств они должны были быть более расчетливыми, но в октябре у союза было уже 9 отделений с 5 тысячами платных членов, а в следующем месяце уже одиннадцать – с семью тысячами членов. Два месяца спустя, когда уже началась общая забастовка, насчитывалось 20 тыс. членов, и если бы они могли действовать еще несколько месяцев без помехи, то, вероятно, к ним примкнули бы все рабочие всего Петербурга. Не следует забывать, что это была единственная прочная рабочая организация в России.

Для каждого нового отдела союза они нанимали большое помещение, и излишне описывать то удовольствие, с каким рабочие и их семьи собирались в эти клубы после дневной работы. Сначала женщины очень восставали против этих собраний, говоря, что мужчины так увлекутся, что будут все время проводить там. Тогда мы решили, что женщины каждого отдела будут иметь для своих собраний один день в неделю, и это успокоило их.

При открытии коломенского отдела произошел неприятный случай. Генерал Фуллон, все более и более интересовавшийся нашими собраниями, пригласил фотографа снять всех присутствовавших, включая его и Алексея Федоровича. Но ему это очень не понравилось, так как он предвидел время, когда начнется смута и полиции эта фотография будет очень полезна; но он счел лучшим не возбуждать подозрения.

Когда Алексей Федорович окончил окропление нового здания святой водой и рабочие стали подходить целовать крест, то некоторые из них целовали при этом руку Фуллона. Это так возмутило Алексея Федоровича и его помощников, что он на этот раз не мог скрыть своих чувств, и когда генерал Фуллон уехал, то он горячо стал говорить с рабочими. Рассказав им историю бедного Лазаря, разъяснил им, что на свете есть бедные и богатые и отношения между ними никогда не могут быть хорошими. Фуллон на стороне богатых, и ему нет никакого дела до бедных, и если он оказывает им какие-либо милости, то это только евангельские крохи Лазаря со стола богатого, и заключил упоминанием о сохранении собственного достоинства и самоуважения.

Все отделы союза были связаны между собой совместной работой, направленной на преуспевание рабочего движения. С этой целью они пригласили поляков, финнов и евреев примкнуть к ним. Через шесть месяцев своего существования наш союз и свечной заводик стали приносить доход, и они открыли потребительские лавки и чайные.

В начале октября заболела Lise, болезнь была настолько жестокая, что развивалась стремительно. Тяжесть от нее нарастала как снежный ком, катившийся с высокой вершины, но Lise стойко переносила потерю веса и аппетита. Алексей Федорович немедленно взял отпуск по уходу и почти не появлялся на собраниях. Если были какие-то неразрешимые вопросы, то рабочие сами приходили к нему домой и сидели допоздна, а он постоянно прерывался, заглядывая в их с Lise комнату, спрашивая, не надо ли чего ей.

Вот и сейчас, оставив Lise с их дочерью, Алексей Федорович занялся написанием проповеди, он был готов немедленно вернуться к своей жене и что-то сделать для нее.

– Алексей Федорович, папа, папа, открой мне скорей, – кричала Екатерина Алексеевна, барабаня в дверь кабинета Алексея Федоровича.

– Да что случилось такое, – сказал Алексей Федорович, отрываясь от рукописи, и, встав тут же со стула, немедленно открыл дверь. – И отчего такая тревога?

– Мама, мама, мамы больше нет, – сказала, всхлипывая сквозь слезы, Екатерина Алексеевна. – Мы говорили о моем будущем, мама наставляла меня, а потом замолчала и все…

Дальше Алексей Федорович слушать не стал, а направился в их с Lise комнату. Увидев ее бездыханное тело, он подошел к ней вплотную и, встав на колени, горько зарыдал.

Дневник Николая II: Встал в 8 час. и, окончив утренние бумаги, поехал в Петергоф. Охота происходила в Знаменском фазаннике; принимали участие: т. Михень, д. Алексей, Петюша и Галл. Погода стояла очень приятная, тихая, серая оттепель. Охота началась в 10½ и кончилась в 3 часа, с часовым перерывом для завтрака в домике конторы охоты.

Убил 144 фазана; всего убито: 522, фазанов 506, зайцев 16. Вернулся в Царское в 4 часа. Милица пила с нами чай. Принял доклад Мирского.

БРАТ ИВАН И ЕГО СЫН РОДИОН

Обжившись в квартире, снятой Алексеем Федоровичем, Иван Федорович решил отправиться на встречу с сыном Родей. И вот воскресным утром в десять до полудня он сел в конку и поехал туда, где раньше жил. Откуда однажды ушел и не вернулся, и теперь с замиранием сердца он возвращался обратно с надеждой, что его простят, ему поверят и все образуется в положительную сторону.

Позвонив в знакомую дверь, Иван Федорович начал гадать, кто ему откроет, но ждать пришлось недолго. Скрипнув, дверь распахнулась – на пороге стояла женщина в летах.

– Вам кого? Откелево будете? – спросила она сразу, оглядывая с ног до головы Ивана Федоровича.

– А Родион Иванович здесь проживает?

– Видимо, так.

– Доложите тогда обо мне.

– А вы кто будете?

– Я отец его, Иван Федорович Карамазов.

– Ждите, – ответила она и закрыла дверь, а Иван Федорович остался ждать на лестничной площадке.

– Заходьте, – неожиданно вновь появившись, сказала служанка.

Иван Федорович тут же зашел в квартиру, думая о том, что надо же, в свою квартиру когда-то, он будет ожидать, чтобы войти. «Да, времена меняются», – подумал он, пока снимал обувь в передней.

– Проходьте в гостиную, – сказала служанка.

Иван Федорович, войдя в гостиную, увидел Родиона Ивановича, стоящего около круглого стола.

– Чем могу служить? – встретил его вопросом Родион Иванович.

– Сын, я вернулся, чтобы тебя увидеть, – сказал Иван Федорович.

– Так у вас нет никакого дела ко мне?

– Я бы хотел жить с тобой, загладить свою вину перед тобой, – сказал Иван Федорович.

– Боюсь, что это невозможно.

– Как невозможно, что ты такое говоришь. Родя, я твой отец! Да, я виноват перед тобой и покойной мамой твоей безмерно, но ты должен дать мне попытку исправиться.

– Может, вы стесненные в средствах и пришли просить у меня помощи? Так я помогу вам, вот, возьмите, – сказал Родион Иванович, подавая двадцатипятирублевую ассигнацию.

– Это лишнее, Родя. Как ты не поймешь, за свой поступок я выстрадал очень много, и теперь я пришел к тебе с повинной. Я тысячу раз раскаялся в том, что бросил вас, и теперь неужели ты будешь таким черствым, держа обиду на меня.

– Отнюдь, я давно простил вас и начал новую жизнь после смерти мамы, спасибо огромное Алексею Федоровичу, который помог мне разобраться во всем. Я просто не хочу иметь с вами дело, папа.

– Ты презираешь меня?

– Так неверно думать, скорей, вы просто умерли для меня.

– Но я, приняв страдания за свой поступок, воскрес. Почему ты с миром не примешь меня?

– Да я и ссориться с вами, папа, не желаю. Вы просто предали всех своих родных: меня, маму, Алексея Федоровича. Маменька вас до конца дней своих любила, теперь сходите к ней на могилку, там покайтесь, а меня прошу оставить в покое.

– Я не знаю, знакомы ли вы с Евангелием. Там есть одна притча: «Возвращение блудного сына». Так вот, отец, когда вернулся сын, зарезал лучшего быка. У меня, конечно, сложилась ситуация ровно наоборот. Видимо, и вы действуете ровно наоборот, прогоняя меня.

– Я знаком с этой притчей, но вам хочу сказать, что есть жизнь и мы выбираем свой путь согласно нашему умонастроению. Вы сделали свой выбор, потому примите плоды вашего избрания. И не жалуйтесь, что все сложилось очень печально и не такой финал случился, как вы ожидали.

– Сын, а в Бога ты веруешь или так?

– Верую, насколько могу, исполняю Его требования.

– Тогда почему ты гонишь меня?

– Дело в том, что я при поступлении в университет дал письменный отказ от вас, и при поступлении в царскую канцелярию, где я сейчас имею удовольствие служить, также дал письменный отказ от вас, папенька. Так что я просто выполняю условия его, и ничего личного.

– Это очень жестокое требование.

– Да, в первый раз мне было очень тяжело, но во второй раз я уже был лояльно настроен.

– Значит, сейчас уйду и мне больше нельзя будет прийти?

– Лучше не надо.

– Но я не могу, у меня бездна нерастраченной любви к тебе, сынок. Своим поступком ты обрекаешь меня на вечные муки.

– Я бы хотел не делать этого, но договор обязывает, и вы должны понять меня.

– Меня сам Государь наш простил, не значит ли, что этот пункт в вашем договоре отменяется?

– Не думаю, хотя я могу на этот счет навести справки.

– А если я прав окажусь, тогда мы сможем видеться?

– Если мой отказ уже денонсирован, тогда встретимся и поговорим, но только не в этих стенах, а на нейтральной территории.

– Почему не дома?

– Мне так удобней будет.

– Хорошо. Сейчас же ты разрешишь ли мне с тобой чаю выпить, и я уйду после этого.

– Я не против, можете располагаться, я немедленно прикажу, чтобы поставили самовар, – сказал Родион Иванович и позвал служанку, дал ей необходимые распоряжения, а Иван Федорович выдвинул стул и присел на него.

– Сынок, как ты вырос и возмужал. Тебе, наверное, уже тридцать?

– Тридцать один, – поправил его Родион Иванович.

– Да, время бежит, а о женитьбе ты не задумывался?

– Извините, но это личное и я никого не склонен в это посвящать.

– Прости, прости меня, старого дурака. Разумеется, это личное, а я лезу, совсем отжил мозги свои.

Тем временем на столе уже появились две чашки, сахарница и конфетница. В заключение всего служанка принесла дымящийся самовар и заварочный чайник.

– Как полагаешь, война с япошками еще долго продлится? – спросил Иван Федорович, беря чашку и наливая в нее заварку.

– Даже не знаю. Все зависит от того, как долго продержится в осаде Порт-Артур. Яков Дмитриевич пошел на эту войну добровольцем.

– Сын моего брата Дмитрия?

– Да. Сам-то Дмитрий помер два года назад, и все дела его ведет теперь жена Аграфена.

– Печальная новость для меня. Груша, конечно, боевая бабенка, но все же без мужского плеча ей, наверное, тяжело.

– Об этом я не знаю, но рядом с ней братья: Николай и Осип.

– Мне надо будет ее навестить, может, я чем-то ей помочь сумею, – сказал Иван Федорович, допив чай.

– Все, извините, но меня ждут еще другие дела, – заметив, что у Ивана Федоровича пустая кружка, сказал Родион Иванович.

– Сынок, подожди минуточку, – сказал Иван Федорович и начал копаться в карманах. – А, вот она, – сказал он, найдя вчетверо сложенный лист бумаги. – Вот возьми.

– Зачем мне это?

– Это адрес мой, пошли по нему мне весточку, если будет положительно решен вопрос об отцовстве.

– А, вот вы о чем. Конечно, я тут же извещу вас.

– Вот и хорошо, теперь я могу идти со спокойной душой, – сказал Иван Федорович, вставая со стула и выходя из-за стола.

– Значит, до свидания. Евдокия, проводи, пожалуйста, гостя, – сказал Родион Иванович и позвал служанку в гостиную.

Дневник Николая II: После чтения утренних бумаг пошел гулять. Принял доклады д. Алексея и Ермолова. Вместе с Аликс простился и благословил офицеров и команды подводных лодок: «Фельдмарш. гр. Шереметев», «Касатка», «Дельфин» и «Скат», отправляемых во Владивосток. После завтрака был доклад Мирского. Гулял. Много читал до обеда.

«ЧАСТНОЕ СОВЕЩАНИЕ ЗЕМСКИХ ДЕЯТЕЛЕЙ»

(Общеземский съезд)

В дни, когда Lise лежала на смертном одре, в Петербурге состоялся общеземский съезд. Алексей Федорович, конечно, не мог пропустить такое важное событие и отправился на его заседание, которое проходило на Фонтанке, 52 в квартире земского деятеля И.А. Корсакова. На собрание прибыли около ста участников: председатели почти всех 34 земских губернских управ, полтора десятка председателей уездных управ, остальные были их членами. Он хотел, чтобы ему, как представителю общественной организации, предоставили возможность сказать несколько слов собравшимся. Но получилось все иначе: ему сказали, что на этом собрании могут записываться для выступления только делегаты съезда, а представители общественных организаций могут иметь лишь статус наблюдателей.

Итак, шестого ноября в два тридцать после полудни состоялось открытие заседания. И первым делом было избрание председателя (им стал Д.Н. Шипов), товарищей председателя – князь Г.Е. Львов и И.И. Петрункевич, секретарями – Ф.А. Головин, Н.Н. Хмелев, Л.Д. Брюхатов и Ф.Ф. Кокошкин. Надо сказать, что все выбраны единогласно.

Далее слово взял новоизбранный председатель Шипов:

– Я сердечно благодарю делегатов нашего съезда за избрание меня председателем и товарищей председателя. И хотя оно состоит из частных лиц, выражающих лишь свои личные мнения, тем не менее решения его будут иметь огромное общественное значение, причем ответственность членов его усугубляется тем, что они не являются лицами, уполномоченными на обсуждение тех или иных вопросов от каких-либо общественных групп.

Избранное ранее организационное бюро, созванное председателем Московской губернской управы, Ф.А. Головиным, 3 сентября 1904 года признало необходимость созвать совещание на 6 и 7 ноября и поставить на обсуждение его следующие четыре вопроса: 1) о ревизиях земских учреждений, произведенных за последнее время министерством внутренних дел; 2) об утверждении земских должностных лиц как выбранных, так и приглашаемых управами; 3) об устранении земских учреждений от участия в пересмотре крестьянского законодательства; 4) о нуждах, вызываемых войной.

Когда программа эта уже была установлена, до сведения бюро дошло, что пятого октября министр внутренних дел представил Государю Императору записку, в которой, доложив, что в последние годы происходили частные совещания председателей губернских земских управ и некоторых гласных по вопросам, входящим в компетенцию земских учреждений, и что совещания эти встречали противодействия со стороны правительства, ходатайствовал, чтобы названные совещания по примеру совещаний губернских предводителей могли впредь собираться с высочайшего соизволения. На означенный доклад министра последовало испрашиваемое им высочайшее соизволение.

Получив вышеприведенное известие, члены бюро решили собраться вновь для пересмотра программы совещания. В то же время прибывший в Москву начальник главного управления по делам местного хозяйства, С.Н. Гребель, передал мне приглашение приехать в С.-Петербург для переговоров относительно назначенного на 6 и 7 ноября совещания председателей губернских управ. Организационное бюро, собравшись 17 октября, решило пересмотреть программу. Имея в виду как известные слова г. министра внутренних дел о доверии к общественным учреждениям и населению, так и испрошенное им высочайшее соизволение на совещания председателей управ, организационное бюро пришло к заключению, что прежняя программа, носившая характер протеста против отдельных мероприятий правительства, является несвоевременной и что ныне предстоит другая задача – выяснить недуги нашей общественной и государственной жизни и основы, на которых должно быть построено взаимодействие правительства и общества. Ввиду этого было решено поставить на обсуждение совещания общий вопрос – об условиях, необходимых для правильного течения нашей общественной и государственной жизни, и некоторые частные вопросы, указанные в приглашениях.

25 октября состоялась моя поездка в Петербург и беседа с министром внутренних дел, из которой выяснилось, что министр был введен в недоразумение доставленными ему главным управлением по делам местного хозяйства не вполне точными сведениями относительно состава прежних совещаний и вопросов, на них обсуждавшихся. Когда я сообщил о программе и составе предстоящего совещания, г. министр, не встречая против программы возражений по существу, выразил мнение, что подобные вопросы могли бы быть обсуждаемы лишь выборными представителями общественных учреждений. Находя поэтому, что совещание следовало бы отложить, министр считал себя обязанным доложить Государю Императору, по возвращении его Императорского Величества в Петербург, о составе и программе совещания.

Для дальнейших переговоров с г. министром организационное бюро избрало депутацию в составе князя Львова, Петрушкевича и меня. Названные лица были у министра 31 октября и 1 ноября. После доклада Государю Императору министр, руководствуясь указаниями его Императорского Величества, пришел к заключению, что тот съезд, на который испрошено высочайшее соизволение, не совпадает ни по составу, ни по предметам, намеченным к обсуждению, с предложенным на 6 и 7 ноября совещанием. Официальное разрешение совещания с намеченной программой невозможно, так как это значило бы, что правительство, считая необходимым обсуждение этих вопросов, поручает это обсуждение частному кружку лиц. На вопрос, не встретится ли препятствий к устройству частного совещания на прежних основаниях, министр ответил, что частные беседы на частных квартирах не могут быть воспрещаемы на основании закона и что поэтому такое совещание не встретит противодействие со стороны полицейских властей. На основании изложенного организационное бюро решило оставить в силе первоначальное постановление свое о созыве на 6 и 7 ноября частного совещания земских деятелей, перенеся лишь место совещания из Москвы в Петербург.

Затем членом организационного бюро В.Е. Якушкиным были доложены приветствия и пожелания, адресованные съезду земских деятелей от учреждений, общественных групп и отдельных лиц, включая и «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга» – всего двадцать семь приветствий.

Единогласно выразили всем учреждениям, общественным группам и отдельным лицам искреннюю благодарность совещания и обязательство сообщить им в копиях его постановления.

Обсуждение вопроса

об административных ограничениях работы съезда

Князь Н.С. Волконский: Я желаю выяснить практическое значение совещания. Того официально разрешенного съезда, к которому, собственно, обращены доложенные заявления и который мог бы обратиться с известными ходатайствами к правительству, нет. Сочтет ли настоящее совещание возможным обратиться с каким-либо заявлениями к министру внутренних дел? Разрешение этого вопроса тем более важно, что обсуждение большинства затрагиваемых в приветствиях вопросов в земских собраниях невозможно.

В.Е. Якушкин: Бюро при составлении программы имело в виду официально разрешенный съезд, почему и полагало, что кроме подготовки вопросов для внесения в земские собрания следует иметь в виду доведение решений совещаний до сведения правительства и общества. Что меняет отсутствие разрешения? Министр внутренних дел не обязан принимать от совещаний его протоколов, но едва ли ему останутся неизвестными постановления совещания. Отношение к обществу останется то же. Таким образом, обращение к земским собраниям останется лишь как дополнительная цель.

Гр. П.А. Гейден: Я полагал, что о решениях совещания необходимо довести до сведения министра внутренних дел и просить его доложить о них Государю Императору. Без этого обсуждение общих вопросов теряет практическое значение.

Гр. В.В. Стенбок-Фермор: Я прошу организационное бюро разъяснить, отчего приглашенные не были своевременно извещены об отсутствии официального разрешения и отчего различные губернии представлены на совещании неодинаковым количеством лиц.

Председатель: Я вам объясняю, что последовавшее 1 ноября со стороны министра внутренних дел разъяснение, что на настоящее совещание не может распространяться высочайшее соизволение, испрошенное на совещание председателей губернских управ, не могло быть сообщено на места за краткостью оставшегося срока, почему пришлось ограничиться принятием мер для уведомления о том лиц, прибывающих в С.-Петербург, до принятия ими участия в совещании, и состав совещания определен организационным бюро, согласно постановлению совещания, происходившего в мае 1902 г. Состав совещания, несомненно, носит до известной степени случайный характер. Поэтому на будущее время следует подумать о более правильной организации совещания.

Н.Н. Глебов: Я полагаю, коренной вопрос о центральном земском представительстве не выходит из пределов компетенции земских собраний, не вижу препятствий к обсуждению на этих последних означенного вопроса.

В.В. Измайлов: Соглашусь, что решения съезда должны быть доведены до сведения министра внутренних дел и общества в целом, полагаю так же, что следует кроме того принять конкретную, может быть, более узкую программу с нравственным обязательством для членов совещания проводить ее на земских собраниях. Постановления земских собраний и для общества, и еще более для правительства будут иметь большое значение, нежели мнения частного совещания.

Ф.А. Лизогуб: Я поддерживаю мнение Измайлова, скажу только, что постановления земских собраний могли бы иметь значения голоса всей земской России. Поэтому следовало бы не только довести до сведения министра о заключениях совещания, но и добиться разрешения на обсуждение затронутых в программе вопросов в земских собраниях, каковое разрешение могло бы последовать в виде циркуляра господам председателям земских собраний. Следует также на будущее время позаботиться о равномерном представительстве от губерний на совещании.

Далее последовало единогласное постановление: а) вопрос о равномерном представительстве губерний оставить открытым впредь до обсуждения будущей организации совещания; б) при обсуждении поставленных организационным бюро вопросов иметь в виду 3 цели: 1) представить постановления совещания через особо избранную депутацию г. министру внутренних дел; 2) по возможности внести их на рассмотрение предстоящих очередных губернских земских собраний; 3) распространить возможно широко в обществе сведения о заключениях собрания.

Прения по проекту программы Оргбюро об изменении

государственного устройства и принятии конституции

Гр. В.В. Стенбок-Фермор: Мне кажется, что первый вопрос программы сохраняет неопределенность. Я предлагаю переработать программу, поручив это дело комиссии из представителей губернских управ.

В.Н. Ладыженский: А вот я думаю, что нет времени для пересмотра программы в комиссии и широта постановки вопроса в положениях организационного бюро не может встретить возражения уже потому, что совещание имеет частный характер.

А.А. Свечин: Я за широкую постановку подлежащих обсуждению вопросов.

В.В. Ковалевский: Считаю несвоевременным выбор комиссии до обсуждения первого вопроса.

М.В. Родзянко: Я поддерживаю высказанное ранее мнение гр. Гайдена, думаю, что при обсуждении программы следует иметь в виду представление заключений совещания министру внутренних дел с просьбой доложить о них Государю Императору.

Совещание единогласно постановило, согласно предложению гр. Гайдена и Радзянко, представив заключения совещания министру внутренних дел, просить его доложить о них Государю Императору.

Председатель, прочитал программу, составленную организационным бюро, предложил баллотировать предложение гр. Стенбок-Фермора о переработке программы в комиссии из представителей губернских управ.

Совещание, отклонив большинством всех голосов против одного предложение гр. Стенбок-Фермора, постановило принять программу, выработанную организационным бюро.

Поставлен на обсуждение первый вопрос программы – об общих условиях, необходимых для правильного течения и развития нашей общественной и государственной жизни. Председатель сообщил, что для облегчения обсуждения указанного вопроса бюро выработало тезисы и составило объяснительную записку к ним.

Потом был объявлен перерыв, в течение которого членам совещания были розданы составленные организационным бюро положения по вышеозначенному вопросу.

По возобновлении заседания В.Е. Якушкин прочел объяснительную записку к положениям по вопросу об общих условиях, препятствующих правильному течению и развитию нашей общественной жизни.

Кн. Г.Е. Львов прочел положения, выработанные организационным бюро, и после этого приступили к обсуждению их по пунктам.

Пункты 1—4 не встретили возражений и были приняты единогласно в следующей редакции:

1. Ненормальность существующего в нашей жизни порядка государственного управления, с особой силой проявившаяся с начала восьмидесятых годов, заключается в полной разобщенности правительства и общества и отсутствии необходимого в государственной жизни взаимного между ними доверия.

2. Отношения правительства к обществу имели в своем основании опасения развития общественной самодеятельности и постоянное стремление к устранению общества от участия во внутреннем государственном управлении. Исходя из этих оснований, правительство стремилось к проведению административной централизации во всех отраслях местного управления и к опеке над всеми сторонами общественной жизни. Взаимодействие с обществом признавалось правительством исключительно в смысле приведения деятельности общественных учреждений в соответствие с видами правительства.

3. Бюрократический строй, разобщая верховную власть с населением, создает почву для широкого проявления административного произвола и личного усмотрения. Такой порядок лишает общество необходимой всегда уверенности в охране законных прав всех и каждого и подрывает доверие его к правительству.

4. Правильное течение и развитие государственной и общественной жизни возможно лишь при условии живого и тесного общения и единения государственной власти с народом.

Затем приступили к обсуждению 5-го положения, изложенного организационным бюро следующим образом:

«Для устранения возможности административного произвола и для обеспечения прав личности необходимо установление и последовательное проведение в жизнь принципа, в силу которого никто без постановления независимой судебной власти не должен быть подвергаем взысканию и ограничиваем в своих правах».

В.Д. Кузьмин-Караваев: Я хочу сказать, что вопрос, затрагиваемый этим пунктом, более сложен, чем он представлялся с первого взгляда. Права личности гарантируются не только процессуальным правом, но не в меньшей степени и материальным правом, разграничивающим действия преступные от дозволенных. Может быть установлен принцип, в силу которого всякий гражданин подвергается взысканию и ограничению в правах только по постановлению судебной власти, и тем не менее, если материальный закон по своему содержанию будет неудовлетворителен, вышеуказанное постановление не будет гарантировать неприкосновенность личности.

Ф.Ф. Кокошкин: Позвольте возразить, что хотя процессуальные гарантии личности без соответствующих изменений материального права являются неполными, но тем не менее они имеют самостоятельное значение. Отсутствие судебной охраны личности есть один из самых основных недугов нашего строя, тяжесть которого мы все ощущаем. Правда, и наше современное законодательство провозглашает, что никто не может быть лишен свободы без постановления надлежащей судебной власти, но действующее в большей части Российской империи положение об усиленной охране совершенно устраняет судебную охрану личности. Положение, устанавливаемое 5-м тезисом, далеко не такое общее и бессодержательное, как думает Кузьмин-Караваев; оно категорически требует отмены таких исключительных постановлений, как положение об усиленной охране, и ограждения личности независимой судебной властью; что же касается гарантий со стороны материального права, то они содержатся в последующих тезисах.

А.А. Савельев: Хочу указать на пропуск в 5-м тезисе еще одной стороны, а именно – установление ответственности должностных лиц вне зависимости от согласия их начальства, которое, само собой очевидно, далеко не всегда заинтересовано в том, чтобы преступные деяния их подчиненных выплывали на свет Божий. Следствием такого порядка является у нас полная безнаказанность должностных лиц.

В.Д. Кузьмин-Караваев: Я вполне присоединяюсь к словам Савельева. Ответственности должностных лиц у нас, можно сказать, совсем не существует. Необходимо создание особого органа, который бы имел за этим наблюдение.

К.К. Арсеньев: Я также не удовлетворен редакцией 5-го пункта. По моему мнению, следовало бы установить, что без постановления надлежащей судебной власти не только никто не может быть подвергнут взысканию или ограничению в правах, но также обыску или лишению свободы. Тезис, может быть, следовало бы дополнить упоминанием о необходимости отмены чрезвычайных правил, ограничивающих существующие коренные законы (каково, например, положение об усиленной охране) и включением особого требования относительно права преследования административных лиц, нарушивших права частного лица.

В.В. Измайлов: Я высказываюсь за сохранение предлагаемой редакции. Для ограждения личности необходимы следующие три условия: 1) процессуальное правило, охраняющее неприкосновенность личности законом; 2) материальное право, определяющее различные виды свободы и дающее содержание праву процессуальному и 3) гарантии того, что существующий закон не может быть произвольно отменен. Совокупность всех трех приведенных условий дает полную гарантию свободы личности, и все эти условия предусмотрены предложенными на обсуждение положениями; в 5-м положении речь идет о гарантиях процессуального права, в дальнейших положениях изложены остальные стороны, причем все они выяснены достаточно.

Ф.Ф. Кокошкин: Я заметил, что организационное бюро не включило те положения, которые намечены Арсеньевым, потому что они представляют собой частные выводы из общего начала, число которых могло бы быть и увеличено. Сверх того, относительно них нельзя высказаться столь категорично, как относительно общего положения. Аресты и обыски в некоторых случаях должны быть производимы и без постановления судебной власти, например, для предупреждения преступнику возможности скрыться или скрыть следы преступления. Употребленное в тексте тезиса выражение «ограничение прав» обнимает собой и меры, предшествующие суду, каковы обыски и аресты, а слово «постановление судебной власти» имеет в виду не только судебные приговоры в точном смысле, но и акты предварительного следствия. Вместе с тем я высказываюсь за поправку Савельева относительно установления иного, чем действующий ныне, порядка привлечения к ответственности должностных лиц.

К.К. Арсеньев: Я нахожу, что ни обыски, ни аресты не подходят под употребленные в тезисе выражения. Приводимые Кокошкиным примеры, когда аресты и обыски являются необходимыми, не должны вводить в смущение, так как полиция действует здесь лишь как заместительница судебной власти.

Ф.И. Родичев: Отмечу, что редактировать положения в самом заседании очень трудно, я полагаю, что надо только договориться относительно мысли, редактирование же ее следует поручить организационному бюро как редакционной комиссии.

Хижняков и Родичев предложили дополнить 5-е положение провозглашением принципа неприкосновенности лица и жилища.

Затем совещание приняло пункт 5-й в общем и просило организационное бюро перередактировать его, приняв во внимание те замечания, которые были сделаны.

С.Г. Бередников: Я выскажу, что в соответствии с принимаемой редакцией тезисов должна подвернуться изменениям и объяснительная записка.

Поставлено на обсуждение положение 6-е следующего содержания:

«Для беспрепятственного выражения общественного мнения и для всестороннего выяснения и удовлетворения общественных нужд необходимо обеспечение свободы совести, слова и печати, а также свободы собраний и союзов».

В.Д. Кузьмин-Караваев: Я полагаю, что вслед за свободою совести должна быть упомянута свобода вероисповедания, ибо понятия эти не тождественны.

Пункт 6-й принят с поправкой, предложенной Кузьминым-Караваевым, и организационному бюро поручено в соответствии с этим перередактировать мотивировку этого пункта.

Затем совещание перешло к положению 7-му, изложенному в записке организационного бюро так:

«Самодеятельность общества является главным условием правильного и успешного развития политической и экономической жизни государства. Так как значительное большинство населения России принадлежит к крестьянскому сословию, то следует прежде всего поставить это последнее в положение, благоприятствующее развитию в нем самодеятельности и энергии, а это достижимо только путем коренного изменения нынешнего неполноправного и приниженного состояния крестьянства. В этих целях необходимо: а) уравнять крестьян в личных (гражданских и политических) правах с лицами других сословий; б) освободить от административной опеки сельское самоуправление, и в) оградить крестьянство правильною формою суда».

А.А. Свечин: Я замечу, суд должен быть один для всех; специальный крестьянский суд существовать не должен.

В.М. Хижняков: Я полагаю, что крестьяне должны быть уравнены во всех правах с лицами других сословий, а потому отдельное упоминание о них в п. 7 излишне.

Гр. П.А. Гейден: А вот я недоумеваю, почему 7-е положение специализируется на крестьянах; в настоящее время ограничения прав и несообразности существуют и по отношению к другим сословиям. Гражданские и политические права должны быть одинаковы для всех граждан; надо идти к уничтожению тех сословных перегородок, которые существуют теперь.

В.А. Кудрявый: Я присоединяюсь к предыдущему оратору и так же, как он, недоумеваю. Из текста обсуждаемого положения можно вывести заключение, что политические и гражданские права других сословий признаются достаточными и с ними следует уравнять крестьян. Так ли это?

Ф.И. Родичев: Я нахожу, что вместо того, чтобы выдвигать одно сословие, следовало бы выставить общее положение о равенстве всех граждан независимо от их происхождения, племени и вероисповедания.

Н.А. Карышев присоединился к предложению Родичева.

Кн. Н.С. Волконский: Позвольте высказаться за сохранение оспариваемого положения, хотя бы и в ущерб строгой логической последовательности, ввиду того важного практического значения, которое имеет вопрос крестьянский в жизни России.

В.Е. Якушкин: Хочу указать на крестьянский вопрос, который был организационным бюро выдвинут отдельно ввиду того, главным образом, что изменение законодательства о крестьянах поставлено на первую очередь и правительством; вопрос этот, как известно, предложен на обсуждение особых комитетов; указания настоящего совещания по этому вопросу явятся, может быть, наиболее осуществимыми в настоящее время. Обходить молчанием крестьянский вопрос неправильно уже и потому, что крестьянство есть самый многочисленный класс, благосостояние которого имеет преимущественное значение для правильного развития государственной жизни.

С.Г. Бередников: Я также отстаиваю сохранение в положениях особого упоминания о необходимости крестьянской реформы, но вместе с тем полагал, что пункты а и б рассматриваемого положения в видах логической стройности должны быть представлены один на место другого; пункт же в, говорящий об ограждении крестьянства правильной формой суда, следовало бы совсем исключить, так как этот вопрос уже разрешен для всех сословий принятым совещанием 5-м тезисом.

Ф.Ф. Кокошкин: Я отстаиваю предложение организационного бюро, указывая вам, что осуществление всеобщей равноправности не может быть осуществлено одним росчерком пера, но требует сложных работ по пересмотру соответствующих частей законодательства. В числе этих работ должна быть поставлена на первом месте по важности ее крестьянская реформа. Земским деятелям особенно уместно подчеркнуть это обстоятельство ввиду близкой связи земского дела с положением крестьянского населения. Обойдя крестьянский вопрос молчанием, совещание, быть может, придало бы своим заключениям большую логическую стройность, но погрешило бы против неотразимых практических требований жизни. Необходимо, кроме того, иметь в виду, что если крестьянство упразднится как сословие, то оно останется как класс населения и при сохранении общинной формы землевладения класс этот во многих проявлениях своей экономической жизни будет подлежать действию норм, разнящихся от общего права. Именно поэтому следует особо подчеркнуть необходимость освобождения крестьянства от административной опеки.

С.А. Котляревский: Сохранение 7-го пункта, может быть, грешит против логики и эстетики, но выделить крестьянский вопрос необходимо, потому что он теперь самый наболевший вопрос и подвергается опасности быть разрешенным неправильно. Для устранения недоразумений следовало бы выражение «сословие» заменить словом «состояние»; пункт же в, упоминающий о гарантиях судебных, совсем исключить по мотивам, уже указанным лицами, ранее говорившими.

Гр. П.А. Гейден: Я считаю, во всяком случае необходимым устранить из этого положения сословную окраску. Сама община не есть форма владения исключительно сословно-крестьянская, а прежде всего экономическая. Известны случаи, когда в состав общины входили лица, не принадлежащие к крестьянскому сословию.

В.В. Измайлов: 7-й тезис следовало бы разделить на два самостоятельных тезиса: 1) всякие классовые разграничения должны быть уничтожены путем отмены привилегий, принадлежащих ныне одним классам, и ограничений, связывающих другие классы, и 2) ввиду производящегося в настоящее время пересмотра положения о крестьянах, необходимо нашему совещанию подчеркнуть, что крестьяне должны быть уравнены в своих правах с лицами других сословий.

Председатель: Подводя итог нашим прениям, я склонен думать, что большинство говоривших высказалось за необходимость подчеркнуть в тезисах крестьянский вопрос ввиду того, что в настоящее время происходит пересмотр положения о крестьянах и разрешение этого вопроса не допускает отлагательства. Что касается вопроса о полном упразднении сословий, то разрешение его, по моему мнению, еще преждевременно, так как вопрос этот недостаточно еще выяснен в сознании самих земских людей. Пока мы говорим о том, что крестьяне должны быть сравнены в своих гражданских и политических правах с лицами других сословий, все мы станем обсуждать вопрос о сохранении общины или обычного права для крестьян; к единогласному решению мы здесь не придем и для правильного решения этих вопросов было бы необходимо прежде всего спросить мнение самих крестьян.

Большинством против 16 голосов признано необходимым удержать в тезисах особое упоминание о крестьянстве и поручено организационному бюро перередактировать этот тезис применительно к вышесказанным замечаниям.

По предложению председателя признано желательным, чтобы вопросы, связанные с общеземской организацией помощи больным и раненым на Дальнем Востоке, были рассмотрены комиссией в составе всех присутствующих председателей губернских земских управ, заседание которой было назначено в этот же день вечером в помещении С.-Петербургской губернской управы.

На следующий день Алексей Федорович не пришел на заседание, ему стало совсем плохо. Весь день он пролежал в кровати, а вызвав доктора на дом, узнал, что болен банальной простудой. И только на следующий день он, превозмогая сильную слабость в теле, сходил на совещание, чтобы взять копию петиции. Уже дома он принялся ее изучать, и тут же пришла мысль, что и им нужно принять свою петицию.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ II СЪЕЗДА ЗЕМСКИХ ДЕЯТЕЛЕЙ

Частное совещание земских деятелей в заседаниях, происходивших 6, 7 и 8 ноября 1904 г. в Петербурге, обсудив вопрос об общих условиях, необходимых для правильного течения и развития нашей общественной и государственной жизни, пришло к следующим заключениям:

1. Ненормальность существующего в нашей жизни порядка государственного управления, с особой силой проявившаяся с начала 80-х годов, заключается в полной разобщенности правительства с обществом и в отсутствии необходимого в государственной жизни взаимного между ними доверия.

2. Отношения правительства к обществу имели в своем основании опасения развития общественной самодеятельности и постоянное стремление к устранению общества от участия во внутреннем государственном управлении. Исходя из этих оснований, правительство стремилось к проведению административной централизации во всех отраслях местного управления и к опеке над всеми сторонами общественной жизни. Взаимодействие с обществом признавалось правительством исключительно в смысле приведения деятельности общественных учреждений в соответствие с видами правительства.

3. Бюрократический строй, разобщая верховную власть с населением, создает почву для широкого проявления административного произвола и личного усмотрения. Такой порядок лишает общество необходимой всегда уверенности в охране законных прав всех и каждого и подрывает доверие его к правительству.

4. Правильное течение и развитие государственной и общественной жизни возможно лишь при условии живого и тесного общения и единения государственной власти с народом.

5. Для устранения возможности проявления административного произвола необходимо установление и последовательное проведение в жизнь принципа неприкосновенности личности и частного жилища. Никто без постановления независимой судебной власти не должен быть подвергаем взысканию и ограничиваем в своих правах. Для вышеуказанной цели необходимо, кроме того, установление такого порядка привлечения к гражданской и уголовной ответственности должностных лиц за нарушение закона, который обеспечил бы практическое осуществление начала законности в управлении.

6. Для полного развития духовных сил народа, для всестороннего выяснения общественных нужд и для беспрепятственного выражения общественного мнения необходимо обеспечение свободы совести и вероисповедания, свободы слова и печати, а также свободы собраний и союзов.

7. Личные, гражданские и политические права всех граждан Российской империи должны быть равны.

8. Самодеятельность общества является главным условием правильного и успешного развития политической и экономической жизни страны. Так как значительное большинство населения России принадлежит к крестьянскому сословию, то следует прежде всего поставить это последнее в положение, благоприятствующее развитию в нем самодеятельности и энергии, а это достижимо только путем коренного изменения нынешнего неполноправного и приниженного состояния крестьянства. В этих целях необходимо: а) уравнять крестьян в личных правах с лицами других сословий, б) освободить от административной опеки сельское население во всех проявлениях его личной и общественной жизни и в) оградить его правильной формой суда.

9. Земские и городские учреждения, в которых по преимуществу сосредоточивается местная общественная жизнь, должны быть поставлены в такие условия, при которых они могли бы с успехом выполнить обязанности, присущие правильно и широко поставленным органам местного самоуправления; для этого необходимо: а) чтобы земское представительство было организовано не на сословных началах и чтобы к участию в земском и городском самоуправлении были привлечены, по возможности, все наличные силы местного населения; б) чтобы земские учреждения были приближены к населению путем создания мелких земских единиц на началах, обеспечивающих их действительную самостоятельность; в) чтобы круг ведомства земских и городских учреждений простирался на всю область местных польз и нужд и г) чтобы названным учреждениям были предоставлены должные устойчивость и самодеятельность, при наличности которых только и возможно правильное развитие их деятельности и создание необходимого взаимодействия правительственных и общественных учреждений. Местное самоуправление должно быть распространено на все части Российской империи.

10. Мнение большинства.

Но для создания и сохранения всегда живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом, на основе вышеуказанных начал, и для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни безусловно необходимо правильное участие народного представительства как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации.

Мнение меньшинства.

Но для создания и сохранения всегда живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом, на основе вышеуказанных начал, и для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни безусловно необходимо правильное участие в законодательстве народного представительства как особого выборного учреждения.

11. Ввиду важности и трудности внутреннего и внешнего состояния, переживаемого Россией, частное совещание выражает надежду, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа.

Председатель совещания Д. Шипов.

Товарищ председателя Ив. Петрункевич.

Товарищ председателя кн. Г. Львов.

Секретарь Ф. Кокошкин.

Секретарь Л. Брюхатое.

Секретарь Ф. Головин.

Закончив читать, Алексей Федорович постелил себе на кожаный диван белье и, раздевшись, лег, и вскоре заснул.

Дневник Николая II: Была оттепель с ветром. В 12 час. отправился в экзерциргауз с Мишей; мамá и Аликс так же. Праздник гусар удался вполне – полк представился особенно блестяще. После здравиц у нижних чинов все собрались в «дежурке» на завтрак с полковыми дамами, предложенный Енгалычевым. Назначил Княжевича флигель-адъютантом. Вернулись домой около 3 ч. Мамá уехала в Гатчину. Вечер провели как всегда.

Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ

ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛИСЬ ВЫ,

КАК МИМОЛЕТНОЕ ВИДЕНИЕ,

КАК ГЕНИЙ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ

Lise скончалась десятого ноября (четверг), а в субботу Алексей Федорович с вожделением смотрел на другую женщину. Все же случилось намного раньше. По пятницам на службу приходят арестанты, по субботам женщины, а по воскресениям мужчины. Так вот, она в первый раз появилась в позапрошлую субботу. Вошла, взглянула на него, их взгляды сошлись, и она, словно одернув себя, опустила голову и больше ее не поднимала. То же произошло и в прошлую субботу, но в эту субботу было все иначе. Она смело встала в очередь на исповедь и терпеливо ждала своего череда. Алексей Федорович то и дело украдкой поглядывал на нее. Если б он угадал в ней девушку, он бы запретил себе, а так он видел в белокурой особе женщину с изящным и стройным станом, что не могло не обращать на себя внимания.

Наконец подошла ее очередь, и она с колыхающейся грудью сделала два смелых шага и оказалась вплотную к Алексею Федоровичу. Тут же ее конфетное дыхание ударило ему в нос.

– Святой отец, я грешна, отпустите мне мои грехи, – сказала она едва слышно.

– В чем твой грех?

– Я распутна, святой отец.

– Снова тебя спрошу: в чем твое распутство?

– Мне идет двадцать третий год, а я уже была два раза замужем, и оба раза неудачно, меня познали одиннадцать мужчин, и Бог мне не дал ребенка, быть может, он стал бы моим успокоением.

– Да. Для твоих лет это много, – серьезно заключил Алексей Федорович.

– Я на Пряжку попала из-за этого. Мой бывший муж сговорился с моим отцом, и они вместе меня сюда запрятали, чтобы я, видимо, одумалась, но я не властна над собой, если чувствую, что мужчина хочет меня.

– Красота женщине Господом дана для того, чтобы они радовали мужчин, а не соблазняли, – начал очень неуверенно Алексей Федорович. – Вы и в будущем должны контролировать свои желания и немедленно пресекать все искушения своей плоти. Поверьте, ваша добродетель – красота – не в наказание вам дана, а в награду, которую вы должны дарить людям, но всему есть предел и его надо знать. Сахар тоже вкусен, а если переборщить, то будет приторно. Так и с вами. Как зовут вас?

– Ева Александровна Шуберт, урожденная Куликова. Святой отец…

– Что еще?

– Бабушки, которые сюда ходят, говорили мне о вас, что вы очень хороший священник. Я бы хотела, чтобы вы стали моим духовником. Я скоро буду выписываться из больницы, так вот, я бы не хотела потерять вас. Мне просто необходим проводник в этом мире, полном до краев греха. Иначе я захлебнусь в нем и погибну.

Алексей Федорович, ничего не говоря, показал ей знаком, что необходимо нагнуть голову. Она безропотно исполнила его просьбу, и он совершил таинство прощения грехов. Затем она пошла вглубь прихода и смешалась со стоящими на службе женщинами, а он уже исповедовал другую.

Когда все желающие причаститься исповедовались, Алексей Федорович подошел к санитарке и попросил ее, чтобы Еву Шуберт он привел самолично в отделение. Та пожала плечами и ответила добром на его просьбу.

В конце службы, когда отец Сергий поздравлял причастников с принятием Святых Даров, Алексей Федорович вышел из алтаря и самолично нашел Еву, которая стояла в задних рядах с растерянным видом, и, пригласив ее сесть на скамью, заговорил:

– Если хотите, чтобы я был вашим духовником, то должны мне рассказать о себе.

– Я, я… – растерялась Ева от поворота событий в положительную для нее сторону. Она уже и не чаяла, что ее желание сбудется.

Тем временем приход опустел, и они вдвоем сидели в уголочке.

– Да, вы! Иначе, как я смогу вам помочь, – удивленно сказал Алексей Федорович.

– Мой отец Александр Терентьевич Куликов – купец третьей гильдии, мать Варвара Исаевна Куликова из бывших крепостных крестьян. Я четвертый ребенок в нашей семье, у меня три старших брата: Евстафий, Николай и Василий. Свою красоту я унаследовала от мамы, а порочность – от отца, он мягкий человек, не может отказать себе в удовольствии как пития, так и женщин.

– Ева Александровна, давайте о себе говорить, а не искать виноватых, – сделал замечание Алексей Федорович.

– Я не ищу виноватых! – сказала Ева, ее передернуло от замечания, сделанного Алексеем Федоровичем. – Я просто пытаюсь найти ответы на вопросы, которые зарождаются в моей голове.

– Не будем на этом останавливаться, прошу вас, продолжайте.

– По достижении двадцати одного года я была выдана за купца второй гильдии Афанасьева, который был старше мня на сорок лет. С ним я прожила неделю и сбежала к родителям. Но отец меня не принял, и я жила практически на улице. Тут и пошла моя жизнь куртизанки. Отец, узнав об этом, выдал меня вторично за мещанина Шуберта, с ним я прожила целый год, но, случайно встретив одного интересного мужчину, его звали Вадимом, такой залихватский гусар… Ну как тут устоять – и я изменила мужу. Наш роман продлился недолго, он бросил меня, как только мой второй муж застал нас в интересном положении. Естественно, последовал развод и помещение меня сюда.

– Как думаете, что ждет вас в ближайшем будущем?

– Я здесь пробыла целый месяц, отец, как я уже говорила, мягкий человек и должен меня простить, и вскоре забрать отсюда. Замуж я больше ни за что не пойду, буду около матери находиться. Я нашла вас, если, конечно, вы не откажетесь от меня, буду с вашей помощью готовиться уйти в монастырь.

– Смелое желание, а не сбежите через неделю?

– Это во многом зависит от вас. Как вы меня подготовите к этому серьезному шагу.

– Прошу вас не перекладывать ответственность на другие плечи. Учитесь отвечать за свои поступки. А то, по-вашему, выходит, здесь вот этот виноват, там тот виноват, а я вся такая безгрешная и слабая, что допускаю, кто захочет, тот и лепит из меня, что пожелает.

– Вы не ответили на мой вопрос. Будете ли вы моим духовником-спасителем?

– Пока не знаю. Я дам при вашей выписке свой адрес. Вы напишете мне, не угасло ли ваше желание идти в монастырь. Если нет, то мы встретимся и вы мне исповедуетесь, а там будет уже видно. Пока же ходите на службы и молитесь, чтобы Господь вас помиловал, – сказал Алексей Федорович, вставая со скамьи. – Пойдемте, я вас отведу в отделение.

Ева покорно встала и последовала за ним.

Проводив Еву Александровну, Алексей Федорович на обратном пути почувствовал, как, дремавшая уже много лет, предательски зашевелилась порочная, безудержная карамазовская страсть. Спасительными явились часы, которые он достал из кармана. Они показывали ровно полдень, вот-вот должна выстрелить пушка с Петропавловки. У него оставался ровно час до выноса из дому тела Lise.

Дневник Николая II: Утром был очень занят, приехали Алек, Костя. После докладов принял ген. Каханова, нового команд. войсками Одесского воен. округа, и Гадона, на днях получившего Преображенский полк. Завтракали: Сергей и Дмитрий (деж.). Был еще доклад Будберга. Стоял туман, таяло. Погулял до чая.

ЗА СОВЕТОМ К ДРУГУ

На следующий день после похорон Lise Алексей Федорович пошел к самому близкому другу и единомышленнику Петру Рутенбергу за советом.

Они познакомились на съезде земских деятелей, Рутенберг был там в качестве наблюдателя от партии эсеров.

– Простите за мое любопытство, но мне вы кажетесь знакомым. Мы с вами нигде не встречались? – спросил его Алексей Федорович.

– Я посещал ваши встречи с рабочими в Нарвском отделении, – ответил Рутенберг.

– Что ж, это интересно. И как вам наша работа по организации рабочих в силу, способную постоять за свои права?

– Я бы сказал, довольно все слаженно сделано.

– Извините меня, а вы на каком положении здесь? – спросил его Алексей Федорович и прищурился.

– Я?! Скорей как наблюдатель.

– Очень хорошо, я тоже, если так можно выразиться, как наблюдатель.

– Значит, мы с вами преследуем одну цель.

– Да, и я думаю, это хорошая почва для сотрудничества.

– Согласен.

С этого времени они и подружились. Рутенберг каждое воскресенье приходил домой к Алексею Федоровичу, и они много говорили о положении русского народа, о целях и задачах, а также о политическом положении Российской империи. Единственное, в чем они не могли найти общего, – это вопрос о вере в Бога. Петр Моисеевич довольно деликатно и ловко уходил от темы, поднимаемой Алексеем Федоровичем.

На счастье он застал того дома, и тот тепло его принял.

– Ну-с, сказывайте, с чем пришли, – сказал Петр Моисеевич сразу, как они сели за стол в гостиной.

– Я за советом пришел. Вы человек практичный и прекрасный организатор, потому ваше мнение очень ценно для меня, – начал с предисловия Алексей Федорович. – А дело вот в чем состоит. Я намедни был на заседании общеземского съезда, и они приняли петицию, в которой нет ни слова о рабочих. Только о крестьянах. Так вот, мне в голову пришла мысль о том, что нам тоже нужно составить петицию. Вот только как ее составить, когда в моей голове только два пункта – это свобода собрания и отмена циркуляров, увеличивших рабочий день до 16 часов в сутки. Потому мы должны потребовать возвращения закона от 1897 года, устанавливающего продолжительность рабочего дня одиннадцать с двумя четвертями.

– Полагаю, необходимо созвать всех председателей отделений и их товарищей, чтобы они выяснили, что на данный момент волнует рабочих и как мы можем им помочь. Постойте, Алексей Федорович, тут в темноте ничего не видно. Я сейчас фонарь к вашей голове поднесу. Ага, точно, на вас что-то и лица-то совсем нет. Что-то случилось?

– Жену вчера схоронил. Горе мое и тоска совсем заели меня, – ответил Алексей Федорович, утирая выступившие слезы на глазах.

– Соболезную. Но позволить себе расслабиться преступно, сейчас этого делать никак нельзя, да и неразумно, когда подступает время решительных действий. Своими усилиями мы можем добиться перелома в сложившейся жизни, и тогда наступит время перемен.

– Я все прекрасно понимаю, но чувств не остановишь. Моя душа изнывает в муках по безвременно ушедшей Lise. Такое испытание послал мне Господь. И я с честью пытаюсь его нести, но человеческие возможности не бесконечны.

– Сейчас давайте-ка чаю, и вам полегче станет, – сказал Петр Моисеевич и, позвав слугу, дал необходимые распоряжения. – Кстати, как Екатерина Алексеевна?

– Да думаю, что у них с Родионом Ивановичем все движется к венчанию. Она все, конечно, скрывает, но по ней видно, что праздник в ее жизни не за горами. Думаю, что в последний момент она меня уведомит об этом. Жаль только, что Lise не дожила до этого счастливого момента.

– Жду от вас приглашения на столь грандиозное событие, Алексей Федорович.

– В этом не извольте беспокоиться, вы будете в первых рядах приглашенных.

– Это хорошо, однако перейдем к делу. Падение Порт-Артура не за горами, нам грозит испытать горечь поражения в войне с японцами. Но нам это будет на руку, потому что проигрыш ослабит правительство и отсюда грядущий экономический кризис. У нас появится возможность выйти на улицы города и потребовать от правительства уступок и облегчения жизни рабочих.

– Я думаю, что не к правительству мы должны обратить наши воззвания, а к Государю Императору. Он должен узнать, насколько тяжела жизнь рабочих, и принять меры по облегчению ее.

– Согласен с вами полностью, нужно только выбрать форму протеста.

– Мне в голову приходит только одна мысль по этому поводу – это выйти к Зимнему с иконами в руках. Тем самым показать ему, что мы не на бунт собрались, а на мирный диалог с ним. Вручим петицию и разойдемся в надежде, что он внемлет нашему зову.

– Так ведь кровь прольется. Власть очень не любит, когда указывают, как ей поступать.

– Кто против нас будет, если с нами Бог, и к тому же пойдут только добровольцы, зная о том, что могут погибнуть в этом марше совести.

– Такое понятие – совесть – незнакомо нашему правительству, иначе оно уйдет быстро в отставку. Это скорей относится к нашему Государю Императору, но и он что-то не видно, чтобы обладал ею. Он благополучно взвалил весь воз проблем на плечи кабинета министров, а сам занимается исключительно собой и своей семьей.

– Пришла пора ему услышать голос своего народа, для этого мы и выйдем на улицы столицы. Нужен только подходящий случай, и из искры возгорится пламя.

– На это пламя прольется свинцовый дождь и затушит его, тем все и кончится.

– Не кончится, на всех патронов не хватит. Я часто наблюдал толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Это ужасное зрелище! Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их.

Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После пятнадцати или двадцати лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Там они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, – эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль: нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.

Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом.

– Да, положение, конечно, критическое с нашим рабочим классом, но вот для этого и существует ваша организация. Я считаю, что есть широкий фронт работы для вас. Возглавить этакую силу, и можно любые преграды снести. В этом и заключается ваша первоочередная задача, Алексей Федорович.

– Так-то оно так, но это очень сложно, когда есть революционеры, которые переманивают наших членов, а еще запрет на общественные собрания действует и нам приходится собираться на съемных квартирах, которые не могут вместить всех желающих.

– Трудности обычно закаляют человека, побуждая его с новыми силами преодолевать непреодолимые преграды. Разве не так?

– Так, Петр Моисеевич. Пойду я домой, завтра буду штурмовать преграды, которые учинило наше правительство.

– Что ж, не смею больше вас задерживать. Я рад, что вы посетили меня, успехов вам в вашем нелегком деле, – сказал Рутенберг, вставая из-за стола.

Алексей Федорович так же встал со стула и направился в переднюю.

Дневник Николая II: День рождения дорогой мамá и десятилетие нашей свадьбы! В 10¼ поехали в Гатчину. Обедня, поздравления и завтрак в Белой зале. Сидели у мамá долго и вернулись в Царское в 3½ часа. Приняли депутацию от Уланского полка по случаю 10-летия со дня назначения Аликс шефом и двух офицеров и команду с подводной лодки «Осетр», отправляемой на Дальний Восток.

За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.

У ГРУШЕНЬКИ

Иван Федорович заблаговременно узнал у Алексея Федоровича адрес Аграфены Александровны и теперь спешил ее навестить. Дверь открыла толстая служанка.

– Вам чего? – спросила она, чавкая яблоко.

– Мне бы госпожу Карамазову, – ответил Иван Федорович.

– Как вас рекомендовать? Каких чинов будете?

– Я господин Карамазов, брат ее мужа, покойного господина Дмитрия Федоровича.

– Поняла. Проходите в переднюю. Пошла, хозяйке доложу, – сказала служанка и скрылась за занавесками. Через минуту она вновь появилась. – Вас ожидают, проходите.

Иван Федорович медлить не стал и вошел в гостиную. За круглым столом сидела Аграфена Александровна. Первая мысль, посетившая его, была о том, как сильно она изменилась. Он помнил ее озорную и улыбчивую, а тут сидела уставшая от забот, уже со следами на лице признаков старения женщина.

– Проходи, Иван Федорович, не стесняйся. Давно ли тебя выпустили?

– Да летом этого года Государь Император прошение о помиловании подписал.

– Дмитрий Федорович, жаль, тебя не дождался, он же хотел тебе лучшую шкурку в подарок преподнести. Но ты не волнуйся, я сделаю это за него. У меня магазин в Гостином дворе есть, там мы торгуем шкурками, мои сыновья Николай и Осип мне помогают в этом деле. Я им скажу, они подберут для тебя исправную шкурку, справишь себе в ателье пальто богатое.

– Я слышал, что Яков Дмитриевич на войну с японцами добровольцем ушел.

– Да, старшой мой сынуля, уж как я только ни отговаривала его, а он: мама, Отечество в опасности и мой долг быть не в сухом и тихом тылу, а на периферии угрозы. Написал, видимо, из вагона, что едут на восток, и все, больше писем не было.

– А когда ушел-то?

– По весне, в мае месяце.

– Может, не с руки пока. Свидетельств о его гибели не было?

– Нет. И без вести не пропал. Ничего нет. Между небом и землей где-то.

– Тогда нужно ждать, в надежде, что все в лучшую сторону закончится, а вот мой Родя от меня отказался в документальной форме.

– Да Господь с тобой, Иван Федорович! Как такое возможно?

– Возможно. Я же предал: и Алексея Федоровича, и жену мою Катерину Ивановну, и его. Совершил мерзкое злодеяние, за что и отбывал срок безвременный. Спасибо братику моему Алексею Федоровичу, он выхлопотал мою свободу, а так сидел бы до сих пор на Пряжке.

– Грех великий ты на душу свою взял.

– Да. И потому мне бы капитально нужно исповедоваться. Алексею я не могу, он брат все-таки мой, как-то не с руки мне душу перед ним раскрывать, хоть и люблю его безмерно. Нет ли у вас на примете священника толкового?

– Только отец Иоанн, в миру Иван Ильич Сергиев; он служит в Кронштадте. Он там настоятель кафедрального Андреевского собора. Тебе обязательно к нему нужно попасть. Он занят все время бывает, но ты упорствуй, стучи, как говорится, и отворят.

– Попробую, но не знаю, что получится.

– Берись за это дело, оно должно быть для тебя первостепенным. Хочу еще тебя спросить, а где ты квартируешь и на что живешь? Служишь где-нибудь?

– Вот возьмите, здесь адрес мой, – сказал Иван Федорович и протянул бумажку, сложенную вдвое. – А живу я пока на деньги Алексея Федоровича.

– У Алексея Федоровича денег больше не бери, у него организация помощи рабочим, ему и так туго приходится. Если деньги понадобятся, приходи ко мне, я тебе не откажу, а пока на вот тебе, – и Аграфена Александровна протянула сторублевую ассигнацию.

– Да мне пока без надобности, – попробовал отказаться Иван Федорович.

– Бери, говорю, жизнь дорожает, а тебе новую одежду купить надо, – настойчиво сказала Аграфена Александровна.

– Спасибо, – взяв со стола деньги, сказал Иван Федорович.

– Теперь давай-ка тебе погадаем. Митрофановна, иди к нам, – позвала гадалку Аграфена Александровна, и тут же в гостиной появилась старушка с колодой карт Таро. Она тщательно перемешала карты и стала по одной выкладывать на стол.

– На что гадаем? – спросила она.

– На судьбу, на судьбу гадай, матушка, – ответила Аграфена Александровна.

– Восьмерка монет, займите выжидательную позицию, чтобы в будущем, не жалея сил, достичь намеченной цели. Облегчите душу, дабы не тяготила вас. Поклонитесь тому мертвому человеку, кровь которого не дает вам спокойно жить.

– Спасибо тебе, Митрофановна, вот целковый возьми за гадание, – сказала Аграфена Александровна.

– Благодарствую, кормилица. Может, на желания погадать или на личную жизнь?

– Не надо, в этом совершенно нет необходимости, – возразил Иван Федорович.

– Иди, Митрофановна, к себе, а мы еще потолкуем, – сказала Аграфена Александровна. И когда старушка ушла, добавила: – Раз гадалка сказала об отягощенной душе вашей, надо вам адресок батюшки Иоанна, он знаменит в лечении греховных душ. Вот только, где он, куда я его запрятала, даже не знаю, позабыла совсем. Вы посидите пока, Иван Федорович, а я пойду, может, и сыщу его для вас.

И она отправилась в свою комнату на поиски, но не прошло и пяти минут, как она вернулась с бумажкой в руках.

– Вот возьмите, двадцать первый дом по Посадской улице.

– Спасибо вам, не буду больше медлить, а отправлюсь немедленно. Позвольте за сим откланяться, и пойти нанести к нему визит, – сказал Иван Федорович, забирая бумажку с адресом.

Дневник Николая II: Завтракали многочисленным обществом: д. Владимир, только что возвратившийся из Берлина, т. Михень, д. Алексей, д. Сергей, Элла и Борис (деж.). Гулял с ним. После чая много читал. Обедали вчетвером.

ПИСЬМО

– Итак, повторюсь еще раз, внимательно ознакомьтесь с петицией общеземского съезда и подумайте, а скорей выясните, чего ждут от нашей организации рабочие, и зафиксируйте это на бумаге, затем передайте ее мне. Я же по вашим извещениям составлю нашу общую петицию, которую передам министру внутренних дел, с тем чтобы он представил ее на рассмотрение Государю Императору, – сказал Алексей Федорович собравшимся у него дома наиболее доверенным членам «Собрания…». – Будут какие-то вопросы?

– Условия труда в одночасье не поменяешь, – сказал кто-то из дальнего ряда.

– Если условия труда тяжелые, то необходимо платить повышенную зарплату, – сказал Алексей Федорович.

И тут раздался звон колокольчика над входной дверью. Алексей Федорович пошел сам открывать дверь. На пороге стоял почтальон.

– Вам письмо заказное, вот, распишитесь в получении, – сказал он.

– Спасибо, – сказал Карамазов, поставив свой автограф и дав пятьдесят копеек медью, получив белоснежный конверт. – Я думаю, на этом закончим наше собрание, – заключил он, вернувшись к собравшимся. Все как по команде поднялись, что-то обсуждая между собой.

Проводив последнего из собравшихся, Алексей Федорович, пошел к себе в кабинет. Достав нож для бумаги, вскрыл конверт и вытащил из него листок, начал читать.

Многоуважаемый отец Алексей!

Обращается к Вам недавняя пациентка психиатрической больницы им. Святого Николая Чудотворца. Мы с вами познакомились накануне моей выписки. Я тогда просила Вас стать моим духовником. Мне дали Ваш адрес, и я, как уже Вас заверяла, хочу пойти в монастырь отмаливать свои грехи. Я помню Ваши слова, что если не иссякнет мое желание, то обратиться к Вам за поддержкой. Вот пишу эти строки и глубоко надеюсь на Вашу помощь. Я готова встретиться с Вами, где угодно и когда угодно для беседы и исповеди, так как при выписке домой положение мое стало тяжелое, но это я рассчитываю Вам рассказать лично при нашей встрече. Сообщите мне, пожалуйста, когда вы сможете меня принять.

Шуберт Ева Александровна.

Алексей Федорович вторично перечитал письмо, повертел конверт и, достав чистый лист бумаги, начал писать ответ:

Дорогая раба Божья Ева.

Я с несказанной радостью прочел Ваше письмо, узнав из него, что искра Божья зиждется в Вашей душе. Я немало возрадовался и, естественно, отложу все свои дела и займусь Вашей подготовкой в невесты Христовы. Ни о чем не беспокойтесь, потому что (я хочу Вас заверить) Вы во мне приобрели друга, который всегда поможет Вам. Буду поджидать нашей встречи на углу магазина Зингер завтра в два часа после полудня.

С уважением Карамазов А.Ф.

Алексей Федорович аккуратно сложил письмо и положил его в конверт, и тут к нему вошла Екатерина Алексеевна.

– Папа, вы заняты? – спросила она.

– Да нет, я закончил, а что у тебя?

– Я к крестной, к Настасье Филипповне сходить хочу, она должна мне новое платье сшить. Дело в том, папа, Родион Иванович меня в салон к одной богатой женщине пригласил, а там вся высшая знать соберется, сам понимаешь, что нужно выглядеть на все сто. Ведь будут шептаться, разглядывая от макушки до пят.

– Что ж, дело и впрямь серьезное. Ты, когда придешь к Настасье Филипповне, от меня привет передавай, скажи, что как время свободное появится, я непременно к ней загляну. Хорошо?!

– Обязательно передам. Ну все, я тогда пошла?

– Иди с Богом, дочка, я вот дело одно закончу и сейчас же следом за тобой пойду, – сказал Алексей Федорович, вставая со стула, предварительно написав на конверте какой-то адрес, и как только он окончил, то вышел из-за стола и направился в переднюю одеваться.

Екатерина Алексеевна и Алексей Федорович вышли на улицу одновременно, она пошла в сторону Исаакиевского собора, а Алексей Федорович, наслаждаясь чудной погодой, еще не решил, куда ему идти, то ли сразу на почту, то ли прогуляться и, сделав крюк, подойти к почте совсем с другой стороны. И вот пока он в таком ключе размышлял, прямо перед ним остановились сани, в которых сидела с тремя большими кожаными чемоданами Ева Александровна.

– Отец Алексей, отец Алексей, – соскочив с саней, плаксиво заверещала Ева Александровна и начала целовать его руки, – я больше не могла ждать, у меня случилась целая трагедия.

– Да что с вами приключилось-то? И перестаньте целовать мои руки, – пораженный ее тоном и неожиданным появлением, сказал Алексей Федорович, отнимая аккуратно свои руки от ее губ. – Вот ответ на ваше письмо, извольте с ним ознакомиться, успокоиться и утереть слезы, – доставая конверт из-за пазухи пальто, потребовал Алексей Федорович.

Прочитав письмо, она подняла свой взор на Алексея Федоровича, ее глаза блестели от радости, она хотела обнять его, но не позволила себе идти на поводу своих желаний, только часто задышала, а сердце ее так и норовило выпрыгнуть из груди.

– Так, значит, вы меня не бросите, не оттолкнете от себя? – вкрадчивым голосом спросила она.

– Нет. И покончим с этим, – отрезал Алексей Федорович и распорядился, чтобы поклажу Евы Александровны, с которой она приехала, подняли в его квартиру, заплатив за это три рубля серебром.

– Прошу! – сказал Алексей Федорович и знаком руки пригласил Еву Александровну взойти в парадную.

Она молча приняла его приглашение. Взойдя в квартиру, они разделись и прошли в гостиную, там сели друг напротив друга, а служанка Юля принесла еще не остывший самовар.

– Излагайте вашу трагедию, – сказал Алексей Федорович, поднося дымящуюся кружку ко рту.

– Я, я… – волнительно произнесла Ева Александровна.

– Ну-ка, давайте смелее, можете мне спокойно исповедоваться, хотя при нынешнем положении это слово вряд ли подходит. Но я жду от вас объяснений. Согласитесь, что вот так подъехать ко мне прямо под ноги с горячим желанием броситься мне на шею, и только глубокое уважение, которое вы питаете ко мне, вас остановило это сделать… Все это требует, чтобы вы рассказали мне всю подноготную не до конца осуществленного своего поступка. По-моему, вы в глубоком отчаянии, и я последняя ваша надежда. Разве не так? – спросил Алексей Федорович, глядя в ее раскрасневшееся лицо.

– Вы проницательны, отец Алексей, – вымолвила, не поднимая своих глаз, Ева Александровна.

– Распрекрасная особа, вы, видимо, посланы мне Богом во испытание. Да тут и проницать-то нечего, вы уж поверьте мне, на вас и так все написано, бери и читай, – сказал Алексей Федорович.

– Я когда выписалась из больницы, меня на поруки взял мой бывший муж, господин Шуберт, и отвез к отцу. Он принял меня холодно, даже не поздоровался со мной. Мама же пыталась меня утешить и приободрить, но почему-то из этой затеи ничего не вышло, и я так в молчании и прошла в свою комнату и заперлась. Тут же бросилась на кровать и разрыдалась, а потом, чуть успокоившись, принялась писать вам письмо, которое вы и получили. Только дождаться вашего ответа мне было не суждено. Отец, молчавший три дня, сегодня поутру заявил, чтобы я собирала вещи и уходила к своему бывшему мужу господину Шуберту. К нему у меня, естественно, возвращаться не было никакого желания, наши брачные отношения строились на удовлетворении его низменных потребностей, я была вроде постоянной гулящей девки, которую он приобрел в свое услужение. Все это мне было противно. Я терпела сколько могла, но больше в этот им созданный ад я не вернусь, уж лучше уличной девкой стану, тем более опыт у меня уже имеется.

– Нет, на улицу я вас не выгоню, – тут же отреагировал Алексей Федорович, – вот только куда вас поселить: я сплю в своем кабинете, Екатерина Алексеевна в комнате покойной Екатерины Осиповны, а в спальне Lise нельзя, потому что я не хочу оскорблять память о ней.

И тут хлопнула входная дверь и из передней уже скоро показалась вся сияющая от счастья Екатерина Алексеевна.

– Вот и я, папа, платье потрясающее, я буду словно Золушка в нем на балу, – сказала она, подошла к Алексею Федоровичу и поцеловала его в щеку.

– Я рад, дочка.

– Ты меня не представишь? – спросила Екатерина Алексеевна.

– Прости, это моя любимая дочь Екатерина Алексеевна, а это Ева Александровна, она поживет у нас какое-то время. Вот только куда ее поселить, ума не приложу.

– Это поправимо, я перееду в мамину комнату, надеюсь, я не оскорблю память о ней, я же все-таки дочь ее, а ваша гостья пусть занимает мою. Так приемлемо?

– Ты просто умница, а то мы тут сидим гадаем и, кажется, без тебя зашли бы в окончательный тупик, – сказал обрадованно Алексей Федорович.

Дневник Николая II: Завтракали многочисленным обществом: д. Владимир, только что возвратившийся из Берлина, т. Михень, д. Алексей, д. Сергей, Элла и Борис (деж.). Гулял с ним. После чая много читал. Обедали вчетвером.

ПОРЫВ ОБНАЖЕННОЙ ДУШИ

Иван Федорович вышел на мостовую и спешно заискал глазами извозчика, который бы доставил его в Кронштадт, несмотря на то что навигация уже закончилась, а лед в заливе еще не такой толстый, чтобы по нему можно было проехать без опасения провалиться. Долгое время никто из извозчиков не решался пускаться в дальнюю поездку, но вот перед Иваном Федоровичем остановились сани с запряженным черным конем, а на козлах сидел молодой человек. Иван Федорович уже без особого энтузиазма сказал, что ему необходимо попасть в Кронштадт. Молодой человек оглядел его с ног до головы и предложил, сделать это за двадцать пять рублей. Радости Ивана Федоровича не было предела, он хотел было даже расцеловать его за согласие.

– Садитесь, сейчас поедем ко мне. Сегодня мой отец с похмелья не смог выйти на работу. Заболел. Возьмем его кобылу еще и отправимся в Ориенбаум, там расседлаем лошадей и поедем верхом, – сказал молодой извозчик и встряхнул поводья, лошадь сдвинулась с места.

Дорогой Иван Федорович узнал, что его спасителя зовут Пантелеймон, ему двадцать шесть лет и отцу он помогает с восемнадцати лет, мать умерла от чахотки, когда ему было двадцать лет. Семья у них большая, у него два старших брата и две маленькие сестры-близняшки.

Запрягая кобылу, Пантелеймон поинтересовался у Ивана Федоровича целью его поездки в Кронштадт.

– Там же одно отрепье и пьянь обитает, а их «посадскими» называют еще, как в усмешку.

– Там отец Иоанн еще проживает, вот к нему-то я и еду.

– Понятно. Тогда усаживайтесь покрепче и поудобней. Пора в путь! – Сказал Пантелеймон и сам резво уселся на место извозчика, тронув поводья. – Но, родимые, пошли давай, – скомандовал он, и сани двинулись со своего места.

Ехали довольно быстро. Пантелеймон сказал, что до Кронштадта нужно успеть до темноты, потому гнал лошадей не жалея их. До Ораниенбаума добрались, когда солнце уже склонялось к горизонту. Пантелеймон, как только встали на почтовой станции, быстро распряг и оседлал лошадей.

– Как, барин, скакать не разучились?

– Вот уж и не знаю, надо попробовать, – растерявшись, ответил Иван Федорович.

– Так вас с почином значит?

– Ну да, так оно и есть.

– Не беда. Я вперед поеду, а вы на кобыле, она более спокойная, метрах в пяти, за мной и постарайтесь ехать след в след.

Через два часа после того, что они вступили на ледяную корку и пошли цепочкой на остров, они благополучно – если не считать, когда у лошади Ивана Федоровича поехала передняя нога, – прибыли в Кронштадт. Там в специально организованном под почтовое отделение «отца Иоанна» (так как к нему приходили мешки писем) они встали на постой, заплатив за эту возможность по пяти рублей с человека и лошади.

Переночевав на сене, они встали рано, около шести утра, и пошли в ближайший трактир перекусить. После этого отправились на улицу Посадскую, дом 21, в квартиру номер 13. Подойдя к парадной, Иван Федорович и его спутник увидели столпотворение народа (около пятидесяти человек). Позже они узнали, что люди, которые собрались около парадной, ведущей в квартиру отца Иоанна, ждали, когда он выйдет и будет раздавать милостыню. Дав указание молодому извозчику ожидать его среди этого скопления народа, Иван Федорович вошел в парадную двухэтажного дома. Оказавшись около искомой квартиры, он позвонил в колокольчик. Ему открыла молодая особа с покрытой головой.

– Слушаю вас, – процедила она.

– Я хотел бы увидеть отца Иоанна, – как-то растерявшись, сказал Иван Федорович.

– По какому вопросу?

– Исповедаться хотелось бы у него.

– Отец Иоанн уже давно дома не исповедует. Идите в собор и там, если, конечно, вам повезет, вы и облегчите свою душу. Когда в последний раз вы участвовали в этом таинстве?

– Лет в двадцать пять, если память мне не изменяет.

– Да, коротко этим дело не решишь. Ждите здесь, я сейчас спрошу, сможет ли вас принять отец Иоанн, – сказала незнакомка и, прикрыв дверь, исчезла в передней. Прошло не более трех минут, и она снова появилась. – Вам разрешено зайти, отец Иоанн примет вас, но только помните, что его нельзя задерживать, поскольку его и другие, более важные дела ждут, – сказала незнакомка и впустила его в квартиру.

Иван Федорович сразу вошел и скоро разделся, а затем девушка проводила его к кабинету, и он робко постучал в дверь.

– Заходите, – донеслось из кабинета. Вероятно, заключил Иван Федорович, это его пригласил войти отец Иоанн, и он, осмелев, открыл дверь и увидел небольшого роста, худощавого, с маленькими бегающими живыми глазами старичка. – Проходите и садитесь рядом со мной, – сказал отец Иоанн и придвинул стулу к своему креслу. – Так вы на исповедь пожаловали, мой друг?

– Да. Мне, отче, очень нужно исповедоваться.

– Как вас звать и какого вы чина или звания?

– Зовут меня Иван Федорович Карамазов, дворянин.

– Что ж, в столице исповедника не нашлось?

– Мне вас рекомендовали, тем более моя исповедь будет отчетом за двадцать пять лет, именно тогда я в последний раз принял Святых Даров, чем очистил свою душу от всякой скверны.

– Прежде я, если, конечно, буду вас исповедовать, хочу вам задать несколько животрепещущих вопросов, и от ваших ответов на них будет зависеть наше дальнейшее общение.

– Что ж, я готов. Задавайте, а я при своих ответах на них берусь быть предельно откровенным.

– Не торопитесь так, вот, сначала возьмите первый пакет. В нем Крейцерова соната – была запрещена цензурой и продолжалось это благополучно до 1891 г., пока жена Толстого, а он автор, не передала через своих знакомых Государю нашему Императору ходатайство об отмене запрета. Разрешение было получено, но только на ее печать в составе собрания сочинений, отдельной брошюрой запрет решили оставить.

Сюда бы еще присовокупить письмо Толстого Александру III с увещевательным тоном о помиловании убийц его отца. Как вам, кстати, такое?! Жаль, что я не располагаю сим документом. Это же не простая просьба или мольба о снисхождении, а вызов сакральности власти. Вот мне насчет этого и нужно знать ваше мнение, но не только. Теперь второй пакет – это граф Толстой написал обращение к нашему духовенству. Это, я считаю, также прямой вызов нашим святым отцам церкви Христовой, тут же лежит мой ответ ему. Ваше мнение меня так же интересует. И по завершении нашего будущего разговора я вынесу свое решение – исповедовать вас или же нет. Это, если хотите знать, испытание вашей веры, – сказал отец Иоанн, отдавая пакеты и конверт Ивану Федоровичу.

– Когда, отче, можно вас посетить? – спросил Иван Федорович, принимая документы.

– Сами больше не ездите сюда. Я сам вас навещу недели через две. Оставьте только мне адрес ваш, – сказал отец Иоанн.

– Вот, сейчас напишу, – и Иван Федорович на большом листе бумаги быстро написал, где он проживает, и отдал отцу Иоанну.

– Так, значит, ресурс нашей встречи исчерпан, пришла пора расстаться, – сказал отец Иоанн, вставая с кресла.

– Отче Иоанн, а отчего вас так сильно волнует персона графа Толстого?

– Потому что он большой писатель и мне обидно, что он все свои усилия тратит на негласную борьбу с Церковью, из-за чего впал в ересь. Чего он этим добился? Того, что двадцатого февраля месяца, года тысяча девятьсот первого Священный синод отлучил его от церкви. И это очень прискорбный факт, а сколько полезного он мог бы сделать для Христа, но нет, все пошло прахом. Потому и хочу у вас узнать, насколько его идеи проникли в вас. Можно ли вас спасти от них или уже поздно.

– Да не могли они проникнуть в меня и разум мой они не занимают. Я же, двадцать лет как в психиатрической больнице находился, – сказал Иван Федорович, встав со своего места, – благословите меня, отче. – Испросил у священника одобрения и напутствия и, как только получил его, то тут же направился в переднюю.

– Алена, доченька, проводи гостя. Сделай милость.

Дневник Николая II: Утром погулял с д. Сергеем. Имел два доклада. После завтрака принял Трепова – московского обер-полицмейстера; просил уйти. Долго и много читал до и после обеда.

В. И. УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН) В ТУМАНЕ БУДУЩЕГО

Плеханов – основоположник «Земли и воли», из которой выродились народовольцы, убившие царя. В рабочем движении начало марксистскому течению и истории российской социал-демократии положила прежде всего группа «Освобождение труда» (1883 г.) во главе с Г.В. Плехановым. Плеханову принадлежит выдающаяся заслуга и в теоретическом обосновании необходимости создания марксистской рабочей партии, а непосредственным ее предвестником стал основанный В.И. Лениным петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» (1895 г.).

На первом съезде Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в Минске (март 1898 г.) было провозглашено образование такой партии, но объединить все действовавшие группы и кружки в масштабах страны им не удалось. Решению этой задачи способствовали газета «Искра», основанная в декабре 1900 года, распространение теоретических работ В.И. Ленина, Г.В. Плеханова и других видных деятелей российской социал-демократической партии.

Затем, находясь за границей, Плеханов организовал РСДРП, опирающуюся на идеи Маркса и Энгельса, из которой выросла РСДРП(б). Партия большинства, примкнувшая к ней, и буквально сразу возглавивший ее В.И. Ульянов (Ленин), поставили перед новой партией задачу по захвату власти в России, в результате чего меньшевики во главе с Плехановым не поддержали его идей и наметился раскол.

К началу 1905 г. РСДРП насчитывала до 10 тысяч членов (в России и за границей). Меньшевики численно преобладали, но большевики были активнее, напористей. Основную ставку решили сделать на рабочих. Если с крестьянством ничего не получилось, то рабочие к тому времени уже сами организовывали кружки, на которых шло обсуждение их прав.

Шла жесткая конкурентная борьба между объединениями и политическими, и социальными, за умы рабочих, почему Ульянов в газете «Искра» выступил с призывом, что с карамазовщиной нужно немедленно кончать. Он почувствовал в Алексее Федоровиче ораторского конкурента и теперь немедленно хотел с ним разделаться, иначе его идеи могут пропасть прахом. Так же, но намного позже Ульянов в той же газете, видя, что их партия отстает в своем развитии, поводом чего явилось созыв вне очередного общеземского съезда принявший ряд радикальных постановлений, и публикацию:

ИЗВЕЩЕНИЕ ОБ ОБРАЗОВАНИИ

ОРГАНИЗАЦИОННОГО КОМИТЕТА

И О СОЗЫВЕ III ОЧЕРЕДНОГО СЪЕЗДА

РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ

РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

Тяжелый кризис, переживаемый нашей партией в течение уже полутора лет, со времени II съезда, привел к неизбежному и давно предвиденному результату, к полному разрыву центральных учреждений с партией. Мы не будем повторять здесь тяжелой истории кризиса и напоминать факты, достаточно освещенные в партийной литературе вообще и в частности в целом ряде резолюций и заявлений российских комитетов и конференций комитетов. Достаточно указать, что последняя из таких конференций, северная, в которой участвовали комитеты Петербургский, Рижский, Тверской, Московский, Северный и Нижегородский, выбрала бюро и поручила ему выступить в качестве Организационного комитета для немедленного созыва III очередного съезда Российской социал-демократической рабочей партии.

В настоящее время бюро выждало все сроки, назначенные комитетами для ответа так называемому Центральному Комитету, и вошло в соглашение с уполномоченными трех южных (Одесский, Екатеринославский, Николаевский) и четырех кавказских комитетов. Бюро выступает теперь в качестве организационного комитета и созывает, помимо согласия центров, подотчетных партии и уклонившихся от ответственности перед партией, III очередной съезд Российской социал-демократической рабочей партии.

Россия переживает небывалый политический подъем, и на пролетариат ложатся величайшие исторические задачи борьбы с самодержавием. Все работающие в России социал-демократы знают, какой гигантский вред принесен нашим партийным разбродом делу организации и сплочения сил пролетариата, какой неизмеримый ущерб потерпело дело пропаганды, агитации и объединения рабочих в России благодаря тлетворному влиянию заграничной кружковщины. И если нет возможности объединить заграничные кружки и их ставленников, то пусть объединятся, по крайней мере, все социал-демократические работники России, все сторонники выдержанного направления революционной социал-демократии. Такое объединение есть единственный верный путь к будущему полному и прочному единству всех социал-демократов России.

Да здравствует российская, да здравствует международная революционная социал-демократия!

* * *

Относительно условий созыва съезда Организационный комитет считает нужным опубликовать во всеобщее сведение следующее:

1. OK признает безусловное право на участие в III очередном съезде с решающим голосом за всеми российскими комитетами и организациями, утвержденными II съездом Российской социал-демократической рабочей партии (комитеты Петербургский, Московский, Харьковский, Киевский, Одесский, Николаевский, Донской, Екатеринославский, Саратовский, Уральский, Северный, Тульский, Тверской, Нижегородский, Бакинский, Батумский, Тифлисский, Горнозаводский, Сибирский и Крымский).

2. OK признает условное право участия на съезде комитетов, утвержденных Центральным Комитетом после второго съезда (Мингрельский, Астраханский, Орловско-Брянский, Самарский, Смоленский, Рижский, Курский, Воронежский, а также Заграничная лига). Все эти комитеты утверждены центрами, которые потеряли доверие партии. Мы обязаны пригласить их на III съезд, но только сам съезд может окончательно решить вопрос об их участии (действительность комитета, право на совещательный или решающий голос и т. д.).

3. OK выражает, от имени большинства российских комитетов, пожелание, чтобы на III очередном съезде Российской социал-демократической рабочей партии участвовали все как заграничные, так и русские организации Российской социал-демократической рабочей партии и в особенности все рабочие организации, считающие себя принадлежащими к Российской социал-демократической рабочей партии. Участие этих последних кажется нам особенно желательным потому, что партийный кризис и демагогическая проповедь выборного начала и рабочедельского демократизма вызвали уже целый ряд расколов. Надо воспользоваться съездом, чтобы при участии представителей большинства российских комитетов попытаться устранить эти расколы или ослабить вред их.

4. OK приглашает поэтому немедленно отозваться и войти в сношение с ним (чрез посредство одного из названных выше 13 комитетов) всех желающих участвовать в съезде.

5. Условия приглашения на съезд в случае споров будут определены по решению двух ближайших комитетов и третьего лица от ОК.

6. Условия участия на съезде (с совещательным или решающим голосом) комитетов и других организаций, не утвержденных вторым съездом партии, определит сам III съезд.

7. Время и место съезда назначит ОК.

Дневник Николая II: Стоял тихий день при 10° мороза. В 11 час. поехали к обедне. Элла утром вернулась из Москвы. Завтракали семейно. Простились со Шлиттером, который возвращается в полк из сводного батальона. Гулял с д. Сергеем. Читал и писал. Обедали вчетвером.

ТАЙНОЕ СОБРАНИЕ

В начале декабря на открытии VII отдела Общества, на Шлиссельбургском тракте, присутствовал градоначальник Фуллон. Он обратился к рабочим с сочувственной речью:

– Первым долгом как первое лицо города я буду во всякое время способствовать, чтобы рабочие могли бы всегда одерживать верх над капиталистами и всегда добиваться того, чего они желают. А я всегда сторонник народа, всегда готов помочь вам в ваших интересах и нуждах.

Раздались громогласные аплодисменты, но Алексей Федорович был всегда начеку и этим словам, конечно, не поверил, а только натянуто улыбнулся.

В середине декабря на конспиративной квартире он собрал председателей отделов союза на совещание для обсуждения способа проведения более широкой агитации и постановления общеземским съездом о политической амнистии.

Решено было подготовить и распространить среди рабочих заводов и фабрик листовки, в которых бы говорилось о необходимой поддержке всего рабочего класса столицы, нам важен каждый человек, лишь только в том случае правительство прислушается к нашим требованиям.

Все согласились и оставили этот вопрос на конкретной проработке и перешли ко второму, самому главному, ради чего и собрались в таком узком составе.

– Я, господа, не буду снова повторять, что был на общеземском съезде и взял его постановления и одно из них, вот оно, – сказал Алексей Федорович и показал бумагу, – содержит… я даже не стал его копировать для вас, а просто прочитаю: «[Проект постановления о политической амнистии].

«Частное совещание земских деятелей в заседании 8 ноября 1904 г. по обсуждении вопроса об общих условиях, необходимых для правильного течения и развития нашей общественной и государственной жизни, независимо от основных заключений по означенному вопросу, изложенных в особом протоколе, признало необходимым высказать следующее свое мнение:

а) находя, что Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия 14 августа 1881 г. является одним из главных условий, создающих почву для административного произвола и общественного неудовольствия и тем препятствующих взаимному доверию и единению правительства и населения, признает желательной немедленную отмену названного Положения;

б) имея в виду, что основанная на вышеупомянутом Положении система административной репрессии, применявшаяся в последнее время с особой силой, имела своим последствием множество жертв административного произвола, подвергшихся различным карам и ограничениям прав, совещание считает долгом высказаться за необходимость полного освобождения от всех взысканий, наложенных в административном порядке;

в) вместе с сим совещание выражает надежду, что актом помилования по отношению к лицам, подвергшимся преследованию и наказаниям по политическим делам, верховная власть внесет в страну умиротворение».

Оглашенная редакция этого постановления принята собранием.

– Теперь хочу вас спросить, нужно ли нам принимать что-то подобное или в политику мы лезть не будем, потому что нас интересуют исключительно трудовые вопросы, а именно взаимоотношения собственника и нанятых им рабочих? – спросил Алексей Федорович и посмотрел на собравшихся.

– Не повредит ли такое постановление деятельности нашей организации? – сказал представитель текстильщиков.

– А без этого, эту «глыбу», правительство, и не сдвинуть с места, – сказал представитель плавильщиков.

– Я лично думаю, что об этом пока рано говорить. Нужно думать, как удвоить или даже утроить членов нашей организации, чтобы мы имели полновластный голос, а не писк из-за угла, – сказал представитель с Путиловского завода, и все собравшиеся заулыбались.

– О свержении существующей власти думают социал-демократы. Рабочие и фабриканты для них лишь средство, чтобы достигнуть своей цели. Я думаю, им глубоко наплевать на бедственные условия, в которых сейчас находятся рабочие, но все-таки полагаю, что с ними и другими общественными организациями нужно, может, не объединяться, но хотя бы координировать свои действия, – сказал Алексей Федорович.

– А я считаю, что думать о смене власти необходимо именно сейчас. Оглянитесь, какие перемены назревают, и, если мы не возглавим протестные настроения в рабочей среде, мы тогда окончательно и бесповоротно уйдем в прошлое, откуда уже возврата не будет, потому что наше место займет какая-то другая организация или партия, которая идет в ногу со временем и отвечает на его запросы, – сказал Рутенберг.

– Ставлю на голосование… – сказал Алексей Федорович. – Кто за то, чтобы начать проработку постановления об амнистии политзаключенных? И выработку нашим собранием политической программы? Трое. А кто, чтобы этого вопроса пока, я подчеркиваю, пока не касаться, думаю, до середины февраля, когда станет ясно с положением на русско-японском фронте? Шесть. В результате, значит, займемся агитацией за вот такую программу. Ее же я хочу вам сейчас представить и поставить на голосование:

 Меры против невежества и бесправия русского народа: 1) свобода и неприкосновенность личности, свобода слова, печати, свобода собраний, свобода совести в деле религии; 2) общее и обязательное народное образование за государственный счет; 3) ответственность министров перед народом и гарантия законности управления; 4) равенство перед законом всех без исключения; 5) немедленное возвращение всех пострадавших за свои убеждения.

II. Меры против нищеты народа: 1) отмена косвенных налогов и замена их прямым, прогрессивным и подоходным налогом; 2) отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земель народу.

III. Меры против гнета капитала над трудом: 1) охрана труда законом; 2) свобода потребительно-производительных рабочих союзов; 3) 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ; 4) свобода борьбы труда с капиталом; 5) участие представителей рабочего класса в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих; 6) нормальная заработная плата.

Все! Товарищи! Ставлю на голосование как основу для выработки более подробной программы наших действий. Прения, я думаю, оставим на более позднее время. Прошу проголосовать. Кто «за» товарищи? Поднимите руки. Так, я вижу, все «за», значит, дальнейшее голосование уже не имеет смысла. Я прекращаю процедуру голосования и на этом предлагаю закончить наше собрание, – встав и задвинул свой стул под стол, сказал Алексей Федорович.

Дневник Николая II: Холод увеличился и дошел до 15°. Был занят все утро. Завтракали в половине второго: д. Алексей и все остальные. Пошел гулять после доклада Пратасова. Вечером принял Мирского. К обеду приехал Миша. В 9½ простился с д. Сергеем, Эллой, Марией и Дмитрием, они поехали в Москву. Провели вечер вдвоем.

КРЕЙЦЕРОВА СОНАТА

БЕТХОВЕН.

Соната № 9 для скрипки и фортепиано

(1802 год)

Прелюдия

Вряд ли найдется другая такая соната Бетховена, чье название, репутация и популярность основывались бы на стольких недоразумениях. Французский скрипач и композитор Родольф Крейцер (1766—1831), которому Бетховен посвятил свою сонату, ни разу ее не сыграл.

Л.Н. Толстой

А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Матфея, V, 28). Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие: но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые сделали себя сами скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит. (Матфея, XIX, 10, 11, 12).

Мы не будем передавать весь текст повести графа, такой задачи перед данным произведением не стоит, а скажем лишь о том, что отложилось в голове Ивана Федоровича после ее прочтения.

«Ранняя весна. Конец века. По России идет по чугунке поезд. В вагоне случилась оживленная беседа; купец, приказчик, адвокат, курящая дама и другие пассажиры спорят о женском вопросе, о браке и свободной любви. Только любовь освещает брак, утверждает курящая дама. Тут, в середине ее речи, раздается странный звук как бы прерванного смеха или рыдания, и некий не старый еще, седоватый господин с порывистыми движениями вмешивается в общий разговор. До сих пор на заговаривания соседей он отвечал резко и коротко, избегая общения и знакомства, а все больше курил, смотрел в окно или пил чай и в то же время явно тяготился своим одиночеством. Так какая любовь, спрашивает господин, что вы разумеете под истинной любовью? Предпочтение одного человека другому? Но на сколько? На год, на месяц, на час? Ведь это только в романах бывает, в жизни никогда. Духовное сродство? Единство идеалов? Но в таком случае незачем спать вместе. А, вы, верно, меня узнали? Как нет? Да я тот самый Позднышев, что убил свою жену. Все молчат, разговор испорчен.

Однажды вечером они ездили в лодке и ночью, при лунном свете, возвращались домой. Позднышев любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси (это ему хорошо запомнилось), и вдруг решил, что это – она. Ему казалось, что она понимает в эту минуту все, что чувствует он, а он, как ему тогда казалось, думал самые возвышенные вещи, и на самом деле джерси было ей особенно к лицу, и после проведенного с нею дня он вернулся домой в восторге, уверенный, что она – «верх нравственного совершенства», и уже назавтра сделал предложение. Поскольку он женился не на деньгах и не на связях (она была бедна), да к тому же имел намерение держаться после женитьбы “единобрачия”, то гордости его не было пределов. (Свинья я был ужасная, а воображал, что ангел, признался Позднышев своему попутчику.) Однако все сразу пошло наперекосяк, медовый месяц не складывался. Все время было гадко, стыдно и скучно. На третий или четвертый день Позднышев застал жену скучающей, стал спрашивать, обнял, она заплакала, не умея объяснить. И ей было грустно и тяжело, а лицо выражало неожиданную холодность и враждебность. Как? Что? Любовь – союз душ, а вместо этого вот что! Позднышев содрогнулся. Неужели влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и они остались друг против друга совершенно чужие? Позднышев еще не понимал, что эта враждебность была нормальным, а не временным состоянием. Но потом произошла еще ссора, потом еще одна, и Позднышев почувствовал, что «попался», что женитьба не есть нечто приятное, а, напротив, очень тяжелое, но он не хотел признаться в этом ни себе, ни другим. (Это озлобление, рассудил он позднее, было не что иное, как протест человеческой природы против «животного», которое подавляло ее, но тогда он думал, что виноват женин дурной характер.)

В восемь лет у них родилось пять детей, но и жизнь с детьми была не радость, а мука. Жена была чадолюбива и легковерна, и семейная жизнь обернулась постоянным спасением от воображаемых или действительных опасностей. Присутствие детей дало новые поводы к раздорам, отношения становились все враждебнее. На четвертый год они уже разговаривали просто: “Который час? Пора спать. Какой нынче обед? Куда ехать? Что написано в газете? Послать за доктором. Горло болит у Маши”. Он смотрел, как она наливает чай, подносит ложку ко рту, хлюпает, втягивая жидкость, и ненавидел ее именно за это. “Тебе хорошо гримасничать, – думал он, – ты вот промучила меня сценами всю ночь, а у меня заседание”. – “Тебе хорошо, – думала она, – а я всю ночь не спала с ребенком”. И они не только так думали, но и говорили, и так бы и жили как в тумане, не понимая себя, если бы не случилось того, что случилось. Жена его будто проснулась с тех пор, как перестала рожать (доктора подсказали средства), и постоянная тревога о детях стала утихать, она будто очнулась и увидела целый мир с его радостями, о которых она забыла. Ах, как бы не пропустить! Уйдет время, не воротишь! Ей с юности внушали, что в мире одно достойно внимания – любовь; выйдя замуж, она получила кое-что из этой любви, но далеко не все, что ожидалось. Любовь с мужем была уже не то, ей стала представляться какая-то другая, новая, чистенькая любовь, и она стала оглядываться, ожидая чего-то, снова взялась за брошенное прежде фортепьяно… И тут явился этот человек.

Он был музыкант, скрипач, сын разорившегося помещика, окончивший консерваторию в Париже и вернувшийся в Россию. Звали его Трухачевский. (Позднышев и теперь не мог говорить о нем без ненависти: влажные глаза, красные улыбающиеся губы, нафиксатуаренные усики, лицо пошло-хорошенькое, а в манерах деланная веселость, говорил все больше намеками, отрывками.) Трухачевский, приехав в Москву, зашел к Позднышеву, тот представил его своей жене, тотчас же зашел разговор о музыке, он предложил ей играть с ней, она обрадовалась, а Позднышев сделал вид, что обрадовался, чтобы не подумали, что он ревнует. Потом Трухачевский приехал со скрипкой, они играли, жена казалась заинтересованной одной музыкой, но Позднышев вдруг увидел (или ему почудилось, что он увидел), как зверь, сидящий в них обоих, спросил: “Можно?” – и ответил: “Можно”. У Трухачевского не было сомнений, что эта московская дама согласна. Позднышев же поил его за ужином дорогим вином, восхищался его игрой, звал опять в следующее воскресенье обедать и еле сдерживал себя, чтобы тут же не убить.

Вскоре был устроен званый обед, скучный, притворный. Довольно скоро началась музыка, играли Крейцерову сонату Бетховена, жена на фортепьяно, Трухачевский на скрипке. Страшная вещь эта соната, страшная вещь музыка, думал Позднышев. И это страшное средство в руках у кого угодно. Разве можно Крейцерову сонату играть в гостиной? Сыграть, похлопать, съесть мороженое? Услышать ее и жить как прежде, не совершая те важные поступки, на которые настроила музыка? Это страшно, разрушительно. Но Позднышев впервые с искренним чувством пожал Трухачевскому руку и благодарил за удовольствие.

Вечер кончился благополучно, все разъехались. А еще через два дня Позднышев уехал в уезд в самом хорошем настроении, дел была пропасть. Но однажды ночью, в постели, Позднышев проснулся с “грязной” мыслью о ней и о Трухачевском. Ужас и злоба стиснули его сердце. Как это может быть? А как может этого не быть, если он сам на ней ради этого и женился, а теперь того же от нее хочет другой человек. Тот человек здоровый, неженатый, “между ними связь музыки – самой утонченной похоти чувств”. Что может удержать их? Ничто. Он не заснул всю ночь, в пять часов встал, разбудил сторожа, послал за лошадьми, в восемь сел в тарантас и поехал. Ехать надо было тридцать пять верст на лошадях и восемь часов на поезде, ожидание было ужасно. Чего он хотел? Он хотел, чтобы его жена не желала того, чего она желала и даже должна была желать. Как в бреду он подъехал к своему крыльцу, был первый час ночи, в окнах еще горел свет. Он спросил лакея, кто в доме. Услышав, что Трухачевский, Позднышев чуть не зарыдал, но дьявол тут же подсказал ему: не сентиментальничай, они разойдутся, не будет улик… Было тихо, дети спали, лакея Позднышев отправил на вокзал за вещами и запер за ним дверь. Он снял сапоги и, оставшись в чулках, взял со стены кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Мягко ступая, пошел туда, резко распахнул дверь. Он навсегда запомнил выражение их лиц, это было выражение ужаса. Позднышев бросился на Трухачевского, но на руке его повисла внезапная тяжесть – жена, Позднышев подумал, что смешно было бы догонять в одних чулках любовника жены, он не хотел быть смешон и ударил жену кинжалом в левый бок и тут же вытащил его, желая как бы поправить и остановить сделанное. “Няня, он меня убил!” – из-под корсета хлынула кровь. «Добился своего…» – и сквозь физические страдания и близость смерти выразилась ее знакомая животная ненависть (о том же, что было главным для него, об измене, она не считала нужным говорить). Только позже, увидев ее в гробу, он стал понимать, что сделал, что он убил ее, что она была живая, теплая, а стала неподвижная, восковая, холодная и что поправить этого никогда, нигде, ничем нельзя. Он провел одиннадцать месяцев в тюрьме в ожидании суда, был оправдан. Детей забрала его свояченица».

Иван Федорович откинулся на спинку стула, положив на стол последний листок повести, свечи в канделябрах почти догорели. Он потер глаза и подумал: «Ах ты, женский вопрос, сколько уже лет прошло, а он все там же – на повестке дня. А ведь у меня история в чем-то совпадает с этим произведением, нет, конечно, все не то, но основная мысль все та же: есть люди, которые позволяют их любить, а есть люди, которые любят до отчаяния.

И в цифрах граф Толстой перебрал, и сильно, хотя никто не говорит, что эта тема, поднятая в повести, неактуальна для сегодняшнего дня, напротив, она будет еще долго актуальна, пока круг обеспеченных людей не уверует всем сердцем во Христа и не будет исполнять, что Им завещано. А утратим окончательно веру, национальные традиции, и пропадем как единый и неделимый русский народ, потому что оно все есть фундамент, на котором покоится здание государства Российского и его национальная идентификация. Разобщенность тогда войдет в наши души, и все, пропал такой народ, как единое целое самоопределение, растворился в других более сильных – жизнелюбивых народах. Если посмотреть на жидов, они веру свою не теряют, уж сколько столетий прошло, потому и сплоченное их общество, хоть и административной единицы у них своей нет, но надежда в них зыблется, что когда-нибудь наступит время и они вернутся на Святую землю и образуют свое государство».

И уже ложась в постель, Иван Федорович мельком подумал: «А старичок-то не промахнулся, точно в цель попал, угадал-таки, что разговор наш с ним о семье пойдет».

Дневник Николая II: Мороз держался на 16°, при этом дул ветер. Завтракали Ольга и Петя (деж.). После доклада Танеева погулял. В 4¼ поехал с ними в Гатчину. Сидел у мамá с самого чая до 8 ч. Аликс приехала к обеду. В 10½ вернулись в Царское.

ПЕРЕПИСКА

Обуреваемый мыслями о только что прочитанной повести, Иван Федорович заснул поздно, а встал рано и, только умывшись, сразу сел за стол и вскрыл второй пакет. Из него достал два десятка страниц типографского текста и принялся читать:

Л.Н. Толстой

К духовенству

I

Кто бы вы ни были: папы, кардиналы, епископы, суперинтенденты, священники, пасторы, каких бы то ни было церковных исповеданий, оставьте на время свою уверенность в том, что вы, именно вы, единые истинные ученики Христа Бога, призванные проповедывать его единое истинное учение, а вспомните о том, что вы, прежде чем быть папами, кардиналами, епископами, суперинтендентами и т.п., – прежде всего люди, т.е. по вашему же учению существа, посланные в мир Богом для исполнения его закона; вспомните это и подумайте о том, что вы делаете. Вся ваша жизнь посвящена тому, чтобы проповедывать, поддерживать и распространять среди людей учение, по вашим словам, открытое вам самим Богом и потому единое истинное и спасительное.

В чем же состоит это проповедуемое вами единое, истинное и спасительное учение? К какому бы из так называемых христианских исповеданий – католическому, православному, лютеранскому, англиканскому – вы ни принадлежали, учение ваше признается вами вполне точно выраженным в символе веры, установленном на Никейском соборе 1600 лет назад. Положения же этого символа, следующие:

Первое: Есть Бог Отец (первое лицо троицы), сотворивший небо и землю и всех ангелов, живущих на небе.

Второе: Есть единый сын Бога Отца, не сотворенный, но рожденный (второе лицо троицы). Через этого сына сотворен мир.

Третье: Сын этот для спасения людей от греха и смерти, которыми они были все наказаны за неповиновение их праотца Адама, сошел на землю, воплотился от Духа Святого и Марии девы и стал человеком.

Четвертое: Сын этот был распят за грех людей.

Пятое: Он страдал и был погребен, и воскрес в третий день, как это было предсказано в еврейских книгах.

Шестое: Войдя в небо, сын этот воссел по правую сторону Отца.

Седьмое: Этот сын Божий в свое время придет еще раз на землю судить живых и мертвых.

Восьмое: Есть Святой Дух (третье лицо троицы), который равен Отцу и говорил через пророков.

Девятое (для некоторых, самых распространенных исповеданий): Есть единая, святая, непогрешимая церковь (или, точнее, единой, святой и непогрешимой признается та церковь, к которой принадлежит исповедующий). Церковь эта состоит из всех верующих в эту церковь живых и умерших.

Десятое (тоже для некоторых, самых распространенных исповеданий): Существует таинство крещения, посредством которого крещаемому сообщается сила Святого Духа.

Одиннадцатое: При втором пришествии Христа души умерших соединятся со своими телами, и тела эти будут бессмертны; и

Двенадцатое: После второго пришествия настанет вечная жизнь праведников в раю, и вечная жизнь грешников в адских мучениях.

Не говоря о проповедуемых некоторыми из вас самых распространенных верованиях – католическом и православном – в святых и в благодетельность поклонения телесным остаткам этих святых и их изображениям, так же как изображениям Христа, Богородицы, – в этих 12 пунктах состоят основные положения той истины, которая для спасения людей, как вы говорите, открыта вам самим Богом. Некоторые из вас проповедуют эти положения прямо так, как они выражены, другие стараются придать им иносказательный, более или менее согласный с современным знанием и здравым рассудком, смысл, но все вы одинаково не можете не признать и признаете эти положения точным выражением той единой истины, которая открыта вам самим Богом и которую вы, для их блага, проповедуете людям.

II

Ну хорошо, вам открыта самим Богом единая спасительная для людей истина, людям свойственно стремиться к истине, и, когда она ясно передана им, они всегда с радостью признают ее и руководятся ей.

И потому для сообщения людям вашей истины, открытой самим Богом и спасительной для людей, казалось бы, достаточно просто и ясно, устно и печатно, разумным убеждением передавать эту истину людям, способным принять ее. Как же вы проповедуете свою истину? С тех пор, как образовалось общество, называющее себя церковью, ваши предшественники преподавали эту истину преимущественно насилием. Они предписывали эту истину и казнили тех, которые не принимали ее. (Миллионы и миллионы людей замучены, убиты, сожжены за то, что не хотели принять ее.)

Средство это, очевидно не соответствующее своей цели, с течением времени стало менее и менее употребляться и употребляется теперь из всех христианских стран, кажется, в одной только России. Другим средством было внешнее воздействие на чувства людей посредством торжественности обстановки, картин, статуй, пения, музыки, драматических представлений и ораторского искусства. С течением времени и это средство стало менее и менее употребляться. В протестантских странах оно, кроме ораторского искусства, большей частью почти не применяется (исключение составляет только армия спасения, придумавшая еще новые средства внешнего воздействия на чувства).

Но зато все силы духовенства направлены теперь на третье и самое могущественное средство, всегда употреблявшееся и теперь особенно ревниво удерживаемое вами. Средство это есть внушение церковного учения людям в том состоянии, в котором они не могут обсудить того, что им передается.

Находятся же в таком состоянии люди совершенно необразованные, рабочие, не имеющие времени думать, а главное, дети, которые принимают без разбора и навсегда запечатлевают в своей душе то, что им передается.

III

Так что в наше время главное ваше средство передачи людям открытой вам Богом истины состоит в преподавании этой истины необразованным взрослым людям и нерассуждающим и все принимающим детям.

Преподавание это начинается обыкновенно с так называемой священной истории, выбранных мест из Библии, еврейских книг Ветхого завета, которые, по вашему учению, суть произведения Святого Духа и потому не только несомненно истинны, но и священны. По этой истории ваш ученик составляет себе первое понятие о мире, о жизни людей, о добре и зле, о Боге.

Священная история эта начинается с описания того, как Бог, живший вечно, сотворил 6000 лет назад из ничего небо и землю, как потом сотворил зверей, рыб, растения и наконец, человека, Адама и его жену, сделанную из ребра Адама. Потом описывается, как, боясь того, чтобы человек с женой не съели яблока, имеющего волшебную силу давать могущество, он запретил им это; как, несмотря на запрещение, первые люди съели яблоко и были за это выгнаны из рая и как за это же было проклято все их потомство и проклята земля, которая с тех пор стала рожать дурные травы. Потом описывается жизнь потомков Адама, которые так развратились, что Бог потопил не только их всех, но и всех зверей и оставил в живых только одного Ноя с семейством и с взятыми в ковчег зверями.

Описывается потом, как из всех людей Бог избрал одного Авраама и заключил с ним условие, по которому Авраам должен почитать Бога за Бога и в знак этого совершить обрезание. Бог же обязуется дать за это Аврааму большое потомство, покровительствовать ему и всему потомству. Потом описывается, как Бог, покровительствуя Аврааму и его потомкам, совершает в пользу его и его потомства самые неестественные дела, называемые чудесами, и самые страшные жестокости. Так что вся история эта, за исключением наивных, как посещение Авраама Богом с двумя ангелами, женитьба Исаака, и других, иногда невинных, часто же безнравственных сказок, как мошенничество любимого Богом Якова, жестокости Самсона, хитрости Иосифа, – вся история эта, начиная от казней, посланных Моисеем на египтян, и убийства ангелом всех первенцев их до огня, попалившего 250 заговорщиков, и провалившихся под землю Корея, Дафана и Авирона, погибли в несколько минут 147 000 человек, и до распиливаемых пилами врагов и казненных Ильей, улетевшим на небо, несогласных с ним жрецов, и Елисея, проклявшего смеявшихся над ним мальчиков, разорванных и съеденных за это двумя медведицами, – вся история эта есть ряд чудесных событий и страшных злодеяний, совершаемых еврейским народом, его предводителями и самим Богом.

1

Но этим не ограничивается ваше преподавание истории, которую вы называете священной. Кроме истории Ветхого завета, вы передаете еще детям и темным людям историю Нового завета в таком толковании, при котором главное значение Нового завета заключается не в нравственном учении, не в Нагорной проповеди, но в согласовании Евангелия с историей Ветхого завета, в исполнении пророчеств и в чудесах: хождение звезды, пение с неба, разговор с дьяволом, превращение воды в вино, хождение по воде, исцеления, воскрешения людей и, наконец, воскрешение самого Христа и улетание его на небо.

Если бы вся эта история и Ветхого, и Нового завета передавалась как сказка, то едва ли какой-либо воспитатель решился бы рассказать ее детям или взрослым людям, которых он желал бы просветить. Сказка же эта передается неспособным рассуждать людям как самое достоверное описание мира и его законов, как самое верное сведение о жизни прежде живших людей, о том, что должно считаться хорошим и дурным, о существе и свойствах Бога и об обязанностях человека.

Говорят о вредных книгах. Но есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем это ужасная книга, называемая «священной историей» Ветхого и Нового завета? А через преподавание этой священной истории проходят в своем детском возрасте все люди христианского мира, и эта же история преподается взрослым темным людям как первое необходимое, основное знание, как единая, вечная божеская истина.

IV

В живой организм нельзя вложить чуждое ему вещество без того, чтобы организм этот не пострадал от усилий освободиться от вложенного в него чуждого вещества и иногда не погибал бы в этих усилиях. Какой же страшный вред должны производить в уме человека чуждые и современному знанию, и здравому смыслу, и нравственному чувству положения учения по Ветхому и Новому завету, внушаемые ему в то время, когда он не может обсудить, а между тем воспринимает то, что ему передается.

Для человека, в уме которого вложено как священная истина верование в сотворение из ничего мира 6000 лет назад, в потоп и ковчег Ноя, вместивший всех зверей, в троицу, в грехопадение Адама, в непорочное зачатие, в чудеса Христа и в искупительную для людей жертву его смерти, для такого человека требования разума уже не обязательны, и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине. Если возможна Троица, непорочное зачатие, искупление рода человеческого кровью Христа, то все возможно, и требования не обязательны.

Забейте клин между половицами закрома. Сколько бы мы ни сыпали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно так и в голове, в которую вбит клин Троицы или Бога, сделавшегося человеком и своим страданием искупившего род человеческий и потом опять улетевшего на небо, не может уже воздержаться никакое разумное, твердое убеждение.

Что ни сыпь в закром с щелью в полу, все высыпается. Что ни вкладывай в ум, принявший за веру бессмысленное, – ничто не удержится в нем.

Такой человек, если он дорожит своими верованиями, неизбежно будет всю жизнь или остерегаться как чего-то зловредного всего того, что могло бы просветить его и разрушить его верования; или, уже раз навсегда признав (в чем всегда поощряют проповедники церковного учения), что разум есть источник заблуждения, – откажется от единственного света, который дан человеку для нахождения пути жизни; или, самое ужасное, будет хитрыми рассуждениями стараться доказать разумность неразумного или, что хуже всего, отбросить не только те верования, которые внушены ему, но и сознание необходимости какой-либо веры.

Во всех трех случаях человек, которому в детстве внушены бессмысленные и противоречивые положения как религиозные истины, если он с большими усилиями и страданиями не освободится от них, есть человек умственно больной. Такой человек, видя вокруг себя явления постоянно движущейся жизни, не может уже не смотреть с отчаянием на это движение, разрушающее его миросозерцание, не может не испытывать явленного или скрытного недоброжелательства к людям, содействующим этому разумному движению, не может не быть сознательным поборником мрака и лжи против света и истины.

Таково и есть в действительности большинство людей христианского человечества, с детства лишенное посредством внушения бессмысленных верований способности ясного и твердого мышления.

V

Таков вред для умственной деятельности человека, производимый внушением церковного учения. Но еще во много раз более вредно то нравственное извращение, которое производит в душе человека такое внушение. Всякий человек приходит в мир со знанием своей зависимости от таинственного, всемогущего начала, давшего ему жизнь, с сознанием своего равенства со всеми людьми и равенства всех людей между собою, с желанием любви к себе и от себя к людям и с потребностью к совершенствованию, и что же вы внушаете ему?

Вместо таинственного начала, о котором он мыслил с благоговением, вы рассказываете ему про сердящегося, несправедливого, казнящего, мучащего людей Бога.

Вместо того равенства всех людей, которое и ребенок, и неученый человек чувствует всем существом своим, вы говорите ему, что не только люди, но народы не равны, и одни не любимы, а другие любимы Богом, люди же одни призваны Богом властвовать, другие подчиняться.

Вместо той любви от других к себе и от себя к другим, которая составляет самое сильное желание души всякого неиспорченного человека, вы внушаете ему, что отношения людей могут быть основаны только на насилии, на угрозах, на казнях, говорите ему, что убийства по суду и на войне совершаются не только с разрешения, но по велению Бога.

Вместо потребности совершенствования, вы говорите, что спасение его в вере в искупление, а что совершенствование своими силами, без помощи молитв, таинств и веры в искупление есть грех гордости, а что для спасения своего человек должен верить не своему разуму, а велениям церкви и исполнять то, что она предписывает.

Страшно подумать о том извращении понятий и чувств, которое оставляет в душе ребенка и взрослого темного человека такое учение.

VI

Только подумать о том, что у меня на глазах делалось и делается в России во время моей 60-летней сознательной жизни.

В академиях и в среде архиереев, ученых монахов, миссионеров идут хитроумные рассуждения о сложных богословских вопросах, говорят о согласовании нравственного и догматического учения, спорят о развитии или неподвижности догмата и тому подобных и разных религиозных тонкостях. Стомиллионной же массе проповедуется одно: вера в иконы казанские, иверские, в мощи, в чертей, в спасительность вынимания частиц, становление свечей, поминания и т.п. и не только проповедуется и практикуется, но с особенной ревностью ограждается ненарушимость этой веры в народе от всякого на нее посягательства.

Стоит только крестьянину не праздновать престол, не пригласить к себе обходящую дворы чудодейственную икону, не оставить работу в ильинскую пятницу – и на него доносы, его преследуют, ссылают. Не говоря уже о сектантах, не исполняющих обрядов: их судят за то, что они, собираясь, читают Евангелие, и наказывают за это. И результат такой деятельности тот, что десятки миллионов людей, почти все женщины из народа не то что знают, а не слыхали даже о том, что был Христос и кто он такой. Трудно поверить этому, а между тем это факт, который каждый может проверить.

Послушайте, что говорят архиереи, академики в своих собраниях, прочитайте их журналы, и вы подумаете, что русское духовенство проповедует хотя и отсталую, но все-таки христианскую веру, в которой евангельские истины все-таки имеют место и сообщаются народу; посмотрите на деятельность духовенства в народе, и вы увидите, что проповедуется и усиленно внедряется одно идолопоклонство: поднятие икон, водосвятия, ношение по домам чудотворных икон, прославление мощей, ношение крестов и т.п.; всякая же попытка понимания христианства в его настоящем смысле усиленно преследуется. На моей памяти рабочий русский народ потерял в большей степени черты истинного христианства, которые прежде жили в нем и которые старательно изгоняются теперь духовенством.

В народе жили прежде (теперь остались только в глуши) христианские легенды, поговорки, изустно передаваемые из поколения к поколению, и эти легенды, как легенда о Христе, ходившем в виде нищего, об ангеле, усомнившемся в милосердии Бога, о юродивом, плясавшем у кабака, и поговорки, как: «без Бога не до порога», «не в силе Бог, а в правде», «жить до вечера и до века» и т.п. легенды, поговорки составляли духовную пищу народа.

Кроме того, были обычаи христианские: пожалеть преступника, странника, подать из последнего нищему, просить прощения у обиженного.

Все это теперь забывается и оставляется. Все это заменяется теперь выучиванием наизусть катехизиса, троичного состава Бога, молитвы перед учением и за наставника и за царя и т.п., так что на моей памяти народ становится все религиозно грубее и грубее.

Одна часть, большая часть, женщины, остаются так же суеверны, как они были 600 лет тому назад, только без того христианского духа, который прежде проникал в жизнь; другая часть, знающая наизусть катехизис, – совершенные атеисты. И все это сознательно производится духовенством.

«Но так это у вас в России», скажут на это европейские люди – католики, протестанты. Думаю, что то же самое, если не худшее, происходит в католичестве, с его запрещением чтения Евангелия, с его нотр-дамами, и в протестантстве с его святою праздностью дня субботнего и библиолатрией, т.е. слепой верой в букву Библии. Думаю, что в той или другой форме то же и во всем квазихристианском мире.

Довольно вспомнить в доказательство этого о продолжающемся веками мошенничестве зажигаемого в Иерусалиме огня в день воскресенья, которое никто из церковных людей не опровергает, и о вере в искупление, с особенной энергией проповедуемой самыми последними формами христианского протестантства.

VII

Но мало того, что церковное учение вредно своей неразумностью и безнравственностью, оно особенно вредно тем, что люди, исповедующие это учение, живя без всяких сдерживающих их нравственных требований, совершенно уверены в том, что они живут настоящей христианской жизнью.

Люди живут в безумной роскоши, составляя свое богатство из трудов униженных бедных и ограждая себя и свое богатство стражей, судами, казнями, – и духовенство во имя Христа одобряет, освящает, благословляет такую жизнь, советуя богатым только уделять малую часть награбленного тем, у кого они не переставая грабят. (Когда было рабство, духовенство всегда и везде оправдывало его, не считая его несогласным с христианством.)

Люди силою оружия, убийства стремятся к достижению своих личных и общественных, корыстных целей, и духовенство одобряет, благословляет во имя Христа военные приготовления и войны, не только одобряет, но часто поощряет их, находя, что войны, т.е. убийства, не противны христианству.

Люди, поверившие в это учение, не только вовлечены этим учением в дурную жизнь, но и вполне уверены, что их жизнь хорошая и им не нужно изменять ее.

Но и этого мало: главное зло этого учения состоит в том, что оно так искусно переплетено с внешними формами христианства, что, исповедуя его, люди думают, что ваше учение есть единое истинное христианство и другого нет никакого. Вы не то что отвели от людей источник живой воды – если бы это было, люди все-таки могли бы найти его, – но вы отравили его своим учением, так что люди не могут принять иного христианства, как то, которое отравлено вашим толкованием его.

Христианство, проповедуемое вами, есть прививка ложного христианства, как прививка оспы или дифтерита, делающая того, кому она прививается, уже неспособным принять истинное христианство.

Люди, многими поколениями установившие свою жизнь на началах, противных истинному христианству, вполне уверенные, что они живут христианской жизнью, не могут уже вернуться к истинному христианству.

VIII

Так это для людей, исповедующих ваше учение, но кроме этих людей, есть еще и освободившиеся от него, так называемые неверующие.

Люди эти – хотя в большинстве случаев и ведут жизнь более нравственную, чем люди, исповедующие церковное учение, – вследствие той душевной порчи, которой они подверглись в своем детстве, так же, как и все несчастные люди христианских обществ – в церковном обмане, до такой степени соединили в своем сознании церковное учение с христианским, что не могут отделить одно от другого и, откидывая ложное церковное учение, откидывают вместе с ним и то истинное христианское учение, которое оно скрывало.

Люди эти, возненавидя тот обман, от которого они так много пострадали, проповедуют не только бесполезность, но зловредность христианства и всякой религии.

Религия, по их понятиям, есть остаток суеверия, когда-то бывшего нужным людям, а теперь только вредного им. И потому, по их учению, чем скорее и полнее люди освободятся от всякого религиозного сознания, тем это будет лучше для них.

И, проповедуя такое освобождение от всякой религии, люди эти, наиболее образованные и ученые и потому пользующиеся наибольшим авторитетом среди людей, ищущих истину, делаются самыми вредными проповедниками нравственной распущенности.

Внушая людям, что-то самое важное, духовное свойство разумных существ установление своего отношения к началу всего – из которого только и могут быть выведены твердые нравственные законы, есть пережитое людьми состояние, отрицатели религии невольно ставят себе в основу человеческой деятельности одно себялюбие и вытекающие из него плотские вожделения.

Среди этих-то людей и возникло то, прежде робко проявлявшееся, хотя и всегда скрытое, латентно присущее в мировоззрении материалистов учение эгоизма, зла и ненависти, которое в последнее время так ярко и сознательно выразилось в учении Ницше и так быстро распространяется, вызывая самые грубые животные и жестокие инстинкты в людях.

Так что, с одной стороны, так называемые верующие находят полное одобрение своей дурной жизни в вашем учении, признающем согласными с христианством все самые противные ему поступки и состояния; с другой стороны, люди неверующие, вследствие вашего учения, придя к отрицанию всякой религии, стирают всякое различие между добром и злом, проповедуют учение неравенства людей, эгоизма, борьбы и подавления слабых сильными, как высшую доступную человеку истину.

IX

Вы, и никто другой, как вы, вашим учением, насильственно внушаемым людям, причиняете то страшное зло, от которого они так жестоко страдают.

Ужаснее же всего при этом то, что, производя такое зло, вы не верите в то учение, которое вы проповедуете, не верите не только во все те положения, из которых оно состоит, но часто не верите ни в одно из них.

Я знаю, что, повторяя знаменитое «credo quia absurdum» (верю, потому что нелепо), многие из вас думают, что, несмотря ни на что, они все-таки верят во все то, что проповедуют. Но то, что вы скажете, что верите, что Бог есть троица или что разверзлись небеса и глас Божий заговорил оттуда, или что Христос вознесся на небеса и сойдет с небес судить воскресших в своих телах всех людей, никак не доказывает того, чтобы вы верили в то, что было или что будет то, что вы говорите. Вы верите, что надо говорить, что вы верите в это, но не верите, что было то, что вы говорите. Не верите вы, потому что утверждение, что Бог один и три, что Христос улетел на небо и придет оттуда судить воскресших, не имеет для вас никакого смысла. Можно произносить слова, не имеющие смысла, но нельзя верить в то, что не имеет смысла. Можно верить в то, что души умерших перейдут в другие формы жизни, перейдут в животных или в то, что уничтожение страстей или любовь есть назначение человека, можно и верить просто в то, что Бог не велел убивать людей или даже есть такую-то или иную пищу, и многому другому, не представляющему в себе внутреннего противоречия; но нельзя верить в то, что Бог в одно и то же время и один и три, что разверзлись небеса, которых для нас уже нет, и т.п.

Прежние люди, установившие эти догматы, могли верить в них, но вы уже не можете. Если вы говорите, что верите в это, то говорите это только потому, что употребляете слово «вера» в одном значении, а приписываете ему другое. Одно значение слова «вера» есть установленное человеком такое отношение к Богу и миру, которое определяет смысл всей его жизни и руководит всеми его сознательными поступками. Другое же значение слова «вера» есть доверие тому, что передает известное лицо или лица.

В первом значении предмет веры, несмотря на то, что определение отношения человека к Богу и миру большой частью берется уже установленное прежде жившими людьми, проверяется и воспринимается разумом.

Во втором же значении предмет веры не только принимается независимо от участия разума, но при непременном условии неупотребления разума для проверки переданного.

Но в этом-то двояком значении слова «вера» и основывается то недоразумение, по которому люди говорят, что верят в положения, не имеющие смысла или заключающие в себе внутренние противоречия. И потому то, что вы слепо доверяете своим учителям, никак не доказывает того, что вы верите в то, что, не имея смысла и потому не представляя никакого значения ни для вашего воображения, ни для вашего разума, не может быть предметом веры.

Известный проповедник Pere Didon в предисловиях к своей «Vie de Jesus» заявляет, что он верит не как либо иносказательно, а прямо, без объяснений, что Христос, воскресши, вознесся на небо и сидит одесную отца. Знакомый же мне безграмотный мужик самарский мужик, как мне рассказывал его духовник, на вопрос о том, верит ли он в Бога, прямо и решительно отвечал: грешен, не верю. Неверие свое в Бога мужик объяснил тем, что он не жил бы так, как живет, если бы верил в Бога: и изругаешься, и нищему пожалеешь, и завидуешь, и объедаешься, опиваешься – разве так стал бы делать, если бы верил в Бога.

Pere Didon утверждает, что он верит в Бога и в вознесение Христа, самарский же мужик говорит, что не верит в Бога, потому что не исполняет его веления.

Ясно, что Pere Didon даже не знает того, что такое вера, и только говорит, что он верит; самарский же мужик знает, что такое вера, и хотя и говорит, что не верит в Бога, истинно верит в него в том самом смысле, который составляет истинную веру.

X

Но я знаю, что доводы, обращенные к уму, не убеждают, – убеждает только чувство, и потому, оставляя доводы, обращаюсь к вам, кто бы вы ни были: папы, епископы, архиереи, священники и др., – к вашему чувству, к вашей совести.

Ведь вы знаете, что неправда то, чему вы учите о сотворении мира, о боговдохновенности библии и многое другое, так как же вы решаетесь учить этому маленьких детей и взрослых необразованных людей, ждущих от вас истинного просвещения?

Положа руку на сердце, спросите себя, верите ли вы в то, что проповедуете? Если вы действительно, не перед людьми, а перед Богом, памятуя о своем смертном часе, спросите себя об этом, вы не можете ответить себе, что нет, не верите. Не верите вы в боговдохновенность всего того писания, которое вы называете священным, не верите во все ужасы и чудеса ветхого завета, не верите в ад, не верите в беспорочное зачатие, в воскресенье, в вознесенье Христа, не верите в воскресенье мертвых, в троичность Бога, не верите не только во все члены того символа, который выражает сущность вашей веры, но часто не верите ни в один из них.

Неверие хотя бы в один из догматов включает в себя неверие в непогрешимость церкви, установившей тот догмат, в который вы не верите. А если не верите в церковь, то не верите ни в один из догматов, установленных ею.

Если же вы не верите, если хоть даже сомневаетесь, то подумайте о том, что вы делаете, проповедуя как Божескую, несомненную истину то, во что вы не верите, и проповедуя ее теми непрямыми, исключительными способами, которыми вы ее проповедуете. И не говорите, что вы не можете взять на себя ответственность за лишения людей тесного единения с большим или малым числом ваших единоверцев. Это несправедливо. Внушая им свою исключительную веру, вы делаете именно то, чего не хотите делать: лишаете людей единения со всем человечеством, заключаете их в узкие рамки одного своего исповедания, невольно и неизбежно ставя их этим если не во враждебное, то во всяком случае в отчужденное положение по отношению ко всем другим людям.