Hotel Rодина

Сомнамбулическая фантасмагория

Однажды мне пришлось клеить обои. Пришлось снимать старые. Под обоями были наклеены газеты. Газеты были конца прошлого и начала нашего двадцать первого века. Отковыривая их от стены шпателем, между делом я иногда читал и наткнулся на маленькую заметку, вызвавшую во мне мучительные мысли, переживания и долгие размышления о нынешнем разладном времени, о беде постигшей наш народ, отдавший Родине свои силы и жизни и в одночасье ставших шлаком, мусором, отработанным материалом по воле торгашей и мизантропов.

В короткой заметке говорилось о смерти шахтёра, который свёл счёты с жизнью. Последний раз на работе его видели перед Новым Годом, а хватились лишь во время новогодних сатурналий. Всё это время ни соседи, ни знакомые, ни сослуживцы не поинтересовались его судьбой. Когда вскрыли дверь, увидели ужасную картину. Перед работающим телевизором висел в петле человек. Казалось, что и умерев, он не в силах был оторваться от гипнотически мерцающего экрана.

Я долго обдумывал, а ещё дольше писал свою повесть, навеянную прочитанной заметкой в газете. Судить о ней моему читателю. Надеюсь, что я не напрасно потратил своё время на её написание, и она тронет живые сердца. Это не юмористическое повествование, как может показаться по прочтению первых глав. Повесть требовала именно такого развития сюжета, по крайней мере мне так думалось. Это что-то вроде антиутопии, фантасмагория, местами саркастический памфлет и гротеск, мистический реализм с размышлениями о том, что произошло и происходит с раздробленным демократической смутой народом, нещадно ломаного, битого, унижаемого, обманутого и «товарищами» и «господами», изобретающими разные «измы», загоняющие великий народ в пандемонический, апостасийный и апокалипсический капкан, целенаправленно разрушающий духовный смысл бытия. Временные рамки в повести смещены в один поток, как это и бывает во сне. Блуждание моего героя Караваева в иллюзорных лабиринтах страшного сновидения на пути к своей Голгофе, заканчивается пробуждением в беспощадной реальности. С уважением к читателю Бахтин Игорь Иванович.

***

И шуточку «даёшь стране угля», мы чувствуем на собственных ладонях. (Из песни В.С.Высоцкого)

– – –

Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет потряс все кости мои. (Библия. Книга пророка Иова XV-13–14)

– – –

Смотри всегда на сердца сограждан. Если в них найдёшь спокойствие и мир, тогда сказать можешь воистину: се блаженны. А. Н. Радищев.

– – –

Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был, и тогда главврач Маргулис телевизор запретил.

(из песни В. С. Высоцкого)

1.

Внизу неумолимо сияло приближающееся море отсвечивающее миллионами солнечных бликов. Приводниться Караваеву совсем не хотелось, хотя управлять парашютом было невероятно сложно (ужасно мешал чемодан), он всё же умудрился, не выпуская его из руки, приземлиться совсем рядом с морем, слегка подвернув ступню. Он разжал сведённые судорогой пальцы, бросил чемодан на песок, погасил купол парашюта и, массируя болезненно покалывающую кисть левой руки, огляделся.

Приземлился он на обжитом по виду, но почему-то пустынном пляже с кабинками для переодевания и густо разбросанными по песку деревянными лежаками. Под разноцветными зонтами на пластмассовых столах стояли бутылки, стаканы, тарелки с едой, на песке валялись пляжные шляпы, полотенца, детские панамы, очки, игрушки. Один из множества мангалов ещё слабо дымился, а на волейбольной площадке, под провисшей сеткой, ожидали игроков разноцветные мячи, у пирса покачивались белоснежные катера.

У Караваева возникло ощущение, что люди только что, скопом, спешно куда-то убежали смотреть нечто очень интересное и вот-вот вернутся, шумно усядутся за столы, начнут играть в волейбол, побегут купаться в море.

Но мысли о странной безлюдности пляжа занимали его недолго. Он с восторгом уставился на лениво накатывающееся на берег близкое море.

Нещадно палило солнце. Его расплавленный диск замер в зените, вдоль влажной береговой линии причудливо колыхалось знойное марево, истерично кричали голодные чайки, камнем падающие в море за добычей, стояла звонкая тишина.

Море! Море ласковое и бескрайнее манило, призывно нашёптывало: разбегись, оттолкнись посильнее от берега и нырни в мою голубую бездну! Плыви под водой долго, долго – сколько сможешь, после вынырни, пофыркивая радостно, ляг на спину, широко раскинув руки и ноги, полежи так улыбаясь блаженно солнцу, которое над бескрайней живой водной гладью теряет свою испепеляющую силу. Поплавай всласть, поныряй к холодному сумрачному дну за отполированными вечным движением воды камешками и ракушками; покувыркайся и попрыгай с пирса, а когда вымотаешься, замёрзнешь, а тело покроется «гусиной кожей» – выйди на берег и с наслаждением обессиленно плюхнись на горячий песок, который уже не покажется тебе раскалённым.

– Эх, мама дорогая! Красотища-то какая! – задохнувшись от восторга, выпалил Караваев и суетливо разделся, как попало, скидывая с себя одежду на песок. Он так торопился, что забыл снять с руки часы.

Оставшись в сатиновых семейных трусах с весёленьким овощным рисунком, радостно потирая руки и ускоряя бег, с криком: «Милое море, я иду-у-у к те-е-е-бе-е!», он рванул к берегу, предвкушая невыразимое наслаждение от свидания с морской прохладой. Но у самой воды «притормозил» и растерянно остановился, упёршись взглядом в объявление на здоровенном щите, установленном на пирсе, начинающееся со слова «Внимание» с тремя восклицательными знаками.

Из объявления следовало, что данный пляж является собственностью Корейско-Российского Пляжного Концерна и купание в море платное с поминутной тарификацией, а именно: 0,02 У. Е. за минуту нахождения в воде. Сообщалось так же, что прыжки с пирса платные – «солдатиком» – 0,1У.Е. за прыжок же «ласточкой», пришлось бы выложить 0.2 У. Е. Крупным шрифтом подчёркивалось, что ведётся скрытое видеонаблюдение, а нарушителям данных правил грозит штраф в 200 У. Е. Послабления в виде скидок в полтора процента предоставлялись не умеющим плавать бойцам Чапаевской дивизии и строителям Беломорканала.

На проржавелых бетонных опорах пирса, облепленных у воды водорослями и гроздьями мидий, сохранились полустёртые крупные буквы. На каждой опоре было по одной букве. Вместе они составляли надпись: «Сектор для купания пионерлагеря «Чайка» завода «Красный резинщик». Караваев машинально пересчитал количество опор, – у него с детства сохранилась чудна́я привычка пересчитывать одинаковые предметы. Опор было шестьдесят, букв пятьдесят четыре. Ещё раз, перечитав объявление, он повертел головой и внимательно оглядел окрестность, начиная, наконец, тревожиться от того, что в прекрасную солнечную погоду он присутствует здесь в единственном экземпляре.

Пляж простирался вдоль берега моря извилистой неширокой песчаной полосой. Метрах в ста от моря он переходил в гряду невысоких дюн, поросших редким кустарником с пожухлой от зноя листвой. По мере удаления от дюн обозначался невысокий лесок, за ним торчали верхушки редких худосочных сосен. Где-то недалеко шумела автострада и это обрадовало Караваева, подумавшего: «Местность, слава Богу, обитаемая, но людей, будто корова языком слизала. Карантин, что ли какой здесь ввели? И, ёш твою два, почему бы мне разочек и не окунуться в море, пока здесь никого нет?»

И он чуть было не прыгнул в воду, но вспомнил о «скрытом видеонаблюдении», о штрафах, пресловутых У. Е. которых у него не было, и остановился.

Потоптавшись в воде, охлаждая ноги, озираясь, и раздражённо думая о диких ценах на здешние пляжные услуги, он вернулся к своим вещам, снова удивляясь безлюдности, которая начинала его смущать и вызывать нарастающее беспокойство.

Отряхнув одежду от песка, он аккуратно сложил её на чемодан, рядом поставил туфли. Носки определил для просушки на горячий песок и улёгся на парашют, подложив руки под голову, пробормотав с саркастической усмешкой: «Позагораю, пока и за это не ввели плату».

Он пытался задремать, но сон не шёл. Очень хотелось пить, ещё сильнее курить. Он лежал и маялся, периодически приподнимался, поглядывал на часы и ему стало казаться, что время остановилось. Несколько раз он подносил часы к уху, но старенькая «Победа», купленная много лет назад с первой его зарплаты, тикала чётко и ритмично.

Приподнявшись в очередной раз, он ещё раз оглядел пляж, и взгляд его задержался на щите с объявлением. С обратной стороны он был выкрашен в красный цвет, на нём большими белыми буквами сияла надпись «Всегда Coca-Cola».

«Частная собственность! – дёрнулся он, озлившись. – Купаться – плати! Нырять – плати! Шарики за ролики заскакивают у коммерсов?! И почему это «солдатиком» прыгать дешевле, чем вниз головой? Бред какой-то! Изгаляются над людьми, запудривают мозги, – поминутная тарификация, понимаешь, видеонаблюдение, У. Е. эти, скидки! Кто их видел эти У. Е.? Весь народ от пляжа этими самыми У. Е. отладили, наверное. И это, что ж получается… если часок здесь поплавать, (шевеля губами, он произвёл вычисление) – это же надо! За час удовольствия придётся выложить аж 1,2 У. Е.?! Тебе, кстати, Иван Тимофеевич, это удовольствие не грозит, чёртовых У. Е. у тебя нет. Прощай, море! Посчитаем: за двадцать один день курортнику придётся за удовольствие поплавать выложить около тридцати У. Е. Но это, если только часик в день всего поплавать. А народу-то здесь, пожалуй, не меньше тыщи разместится. Да куда там – больше, больше! И даже если каждый пляжник по часику всего поплавает в день, то навару хозяевам этого пляжа с тыщи человек за один только час примерно перепадёт тысячу двести этих самых У. Е. ежедневно! А за месяц? Больше тридцати тысяч набежит! По часу это я, пожалуй, маловато на человека беру. Кто ж на пляж-то на часик всего приходит? Весь день на солнышке поджариваться и часик один только в море поплескаться? Я лично вообще из воды не вылезал бы весь день. Помню в Сухуми в восемьдесят втором году такая жарища была – в море только и спасались. Да и лето оно, видать, здесь долгое не то, что у нас на Северах. Скажем, только за три месяца, если в день тысяча народу по часику всего поплавает, выйдет навару где-то… под сто тысяч. Это опять же, если только по часу поплавать. А ежели к этим деньгам прибавить прыжки с пирса, лежаки, небось, не бесплатные, да водички с пивком попить, да ещё пожевать чего-нибудь. Наварчик-то с морской водички совсем, совсем неплохой получится, м-да…».

– Вниз головой дороже! Комбинаторы! – Раздражённо дёрнув головой, он рассмеялся:

Он принялся размышлять, пытаясь понять, почему прыжки с пирса оплачиваются в зависимости от способа прыжка, но никак не смог себе этого объяснить. Различие тарифов на прыжки с пирса не поддавалось логическому объяснению и он, в который раз взглянул на часы, закрыл глаза и попытался вздремнуть, но тут с моря неожиданно потянуло прохладой, и на пляж стала наползать гигантская тень.

Караваев приподнялся на локтях и с надеждой посмотрел в небо, но увидел не облака, сулившие живительную прохладу, а торжественно двигающуюся клином со стороны моря на небольшой высоте армаду жевательной резинки «Wrigley’s spearmint».

Он сел. Протёр глаза, с изумлением наблюдая за этим невероятным явлением, думая, что ему напекло голову, а «эскадрилия», словно по чьей-то команде, спикировала к пляжу, и, пролетая над его головой, сбросила на маленьких парашютиках несколько пачек жвачки. Быстро набирая скорость, жвачная армада скрылась за горизонтом.

– Здесь чудеса, здесь леший бродит, русалка на ветвях. Мама дорогая, что это было? В сказку попал? Голову напекло? – пробормотал Караваев, растерянно озираясь.

С опаской он поднял одну пачечку жвачки приземлившуюся рядом с его чемоданом. Она оказалась вполне осязаемой и развернул все пять пластинок. Понюхав, положил в рот и стал задумчиво жевать. Вкус жвачки ему понравился, он напомнил ему вкус мятных леденцов, но жажда только усилилась. С досадой выплюнув быстро ставший безвкусным комок, он решительно встал и поёжился, ощутив, что уже успел «подгореть» на полуденном солнцепёке.

«Пожалуй, топать в отель по такой жарище в костюме и кожаных туфелёчках жарковато будет, – решил он. – Оденусь полегче, а на подходе к городу, где-нибудь в лесочке переоденусь».

Он достал из чемодана спортивные брюки, майку с логотипом «Русское лото» на спине, сланцы и выгоревшую бейсболку. Оделся, затем вытащил из внутреннего кармана костюмного пиджака, зашпиленного на булавку, паспорт, за обложкой которого лежали пять десятирублёвок и его путёвка.

Положив паспорт в боковой карман спортивных брюк, который закрывался молнией, он аккуратно уложил вещи в чемодан, закрыл его на замок, зачем-то хлопнул удовлетворённо ладонью по крышке и оглядел ещё раз пустынные окрестности, бормоча:

– Ну, прощай, чудно́й необитаемый остров. Пятницу я здесь так и не встретил, но, слава Богу, что и туземцы-людоеды не высадились на берег позавтракать.

Подняв чемодан, он сделал несколько шагов, но тут на покосившемся столбе ожил репродуктор. Из него раздался скрежет, покашливание, щелчки и вслед за этим мужской голос с пугающе-торжественными интонациями:

– Уважаемые господа и милые дамы! Прослушайте, пожалуйста, экстренное сообщение. В связи с циклоном над Восточно-Европейской равниной очередной перелёт жевательной резинки «Wrigley’s Spearmint» над территорией нашего пляжа, в рамках уникального проекта «В XXI век с чистыми зубами», временно откладывается. Компания «Wrigley’s», дирекция Корейско-Российского пляжного концерна и сеть стоматологических клиник «Всем по зубам» приносит свои глубочайшие извинения. А теперь, господа, прослушайте наш ежечасный рекламный блок…

«Всё-таки были летающие жвачки, не привиделось», – покачал головой Караваев, поставил чемодан торцом на песок и присел на него, решив прослушать всё объявление.

Голос диктора тем временем усилился. Он стал ещё торжественней, в нём появились едва скрываемые нотки восторга, концы фраз он обрывал чётко и твёрдо, делая между фразами многозначительные паузы. Тембр его голоса всё время модулировал в сторону басовых тонов, он как-то странно придыхал, будто кто-то хватал его за горло или давил на живот.

«…сегодня вечером в десятизвёздном отеле «Родина» наконец-то состоится главное событие этого года, которое мы все так долго ждали. В Большом Концертном Зале отеля состоится грандиозное мега-шоу – Третий международный фестиваль «Звёзды года». Не упустите свой счастливый шанс, господа, приходите в семь вечера в БКЗ отеля «Родина», чтобы своими глазами увидеть великолепный звёздный десант любимых артистов, певцов, певиц, политиков, музыкантов, телеведущих, ярких деятелей нашего и зарубежного шоу-бизнеса. Приходите и насладитесь феерическим супершоу. Билеты в кассах пока есть, хотя количество их ограничено. Цена вполне приемлемая: от тысячи У. Е. в VIP зоне и от трёхсот У. Е. в партере. Имеется гибкая система скидок с амфитеатра, (диктор запнулся на несколько секунд), прошу прощения, имеется гибкая система скидок на места в амфитеатре…

«Такие мероприятия господа-товарищи нам не по карману», – хмыкнул Караваев, с интересом слушая диктора.

… ну, а сейчас я передаю микрофон очаровательной Лялечке Негусто. Она вам подробно расскажет обо всех развлекательных и культурных мероприятиях, запланированных на сегодня в отеле, – закончил своё выступление диктор.

– Дорогой Федот, какой же ты невозможно серьёзный мальчик, – рассмеявшись, заговорила девушка звонким, молодым и радостно-беззаботным голосом. – Кто тебя выучил говорить таким страшным голосом? Прям как в той детской страшилке, типа, «в чёрной, чёрной комнате сидит чёрный-пречёрный человек…». Как там дальше? Не помню. Ну, да ладно. На самом-то деле, други мои, фестик этот я ждала весь год. Всё ждала и верила, а пошла, проверилась, – двойню родила. Шутка. Люблю пошутить. Но это, в самом деле, событие. Ох, как же я его ждала! Такая шикарная тусня только раз в год собирается в одном месте! Просто супер, супер, супер тусня, други мои. И я как бы всем рекомендую сходить и сама, как бы, пойду. Не могу я пропустить такой кайф. Там же такие как бы мальчики будут! «Как бы мальчики» – это я неплохо скаламбурила. Заценили?! Как бы мальчики, тоже там будут, ха-ха-ха! Мальчики-симпомпончики, хипстерочечки, мажорики. Пальчики оближешь! Меня заранее в дрожь как бы бросает. Но, други мои, на самом-то деле я как бы отвлеклася. Отвлеклася я, а работа есть работа, как бы. Но к делу, к делу, к делу. Что же сегодня такого интересненького будет в нашем распрекрасном отеле? Хочу для начала вот, что вам сказать, господа. Слушайте, слушайте, слушайте! Отель «Родина» для тех, кто хоть раз побывал в нём, становится как бы домом родным. Двери этого заведения как бы всегда широко открыты для тех, у кого в бумажнике водится звонкая монета или кредитка. Отвлеклася я опять. Счас, счас, счас, в шпаргалку гляну, что же у нас вкусненького-то на сегодня? Сегодня мероприятий будет как бы поменьше, чем обычно, все ж попрутся на фестиваль, но оттянуться всё же, ещё есть где. Во-первых, в шесть тридцать вечера в Президентском конференц-зале отеля пройдёт презентация книги Германа Кошкина «Из варягов в крекинг». Ха, как можно с такой фамилией жить?! Книга недавно была издана в США миллионными тиражами и мгновенно стала как бы бестлетером… пардон, господа, я хотела сказать бестселлером. Бестлетер, бестселлер, бестлетсер – бред какой-то! Одним слово бест, то есть лучший, как бы лучший, ну, вы понимаете. Бест – это на английском «лучший», как бы. Что такое крекинг, господа, я вам не могу сказать, но это точно не с изготовлением крекеров связано. Но думаю, что это дело хорошее, судя по тому, что наш уважаемый депутат-писатель является владельцем нефтяного концерна «Трансгазнефтьойл» и сети продовольственных гипермаркетов «Хавчик Сити». Вас ожидает интереснейший рассказ автора, говорят, бывшего бригадира Новогопниковской преступной группировки, а ныне депутата какой-то там Думы. Он как бы думает чего-то, в думках он постоянно, блин. Под «дымом», ха-ха-ха, типа. Потом будет раздача книг с его автографом и распродажа элитных подгузников «Хаггиз» по специальной, очень, очень привлекательной цене. А после фуршет, господа разумеется! Естественно на халяву, други мои, на халяву. За счёт автора книги, богатенького Буратино, бывшего ворюги. Тьфу, ты! – варяга. Варяги – это не ворюги, а печенеги не печеньки пекли, господа, это другое как бы. На самом-то деле я рекомендую вам побывать на этой презентации и непременно впрок купить подгузники. Да, непременно купите подгузники. И это нужно сделать за-вла-го-вре-мен-но. Врубились в игру слов? Я как бы не оговорилась, да, да, – завлаговременно. Это, други мои, как бы каламбурчик мой. Очередной. Лично мой бренд, ха-ха-ха! Хочу продать его фирме «Хаггиз». Клёво я придумала, а? Ха-ха-ха, да клёво, клёво же – завлаговременно! Клёво, клёво! Согласитесь? Ну, согласитесь, что клёво?! Не слышу возгласов одобрения.

Караваев рассмеялся. Его позабавило, что дикторша нисколько не заботилась о рамках присущих публичному выступлению, раскованно тарабанит, что на ум придёт.

– Так что запасайтесь подгузниками впрок сегодня, – продолжала девушка, – ведь многие из вас могут как бы стать родителями, если вы, конечно, не забудете, други мои, принимать эффективнейший половой стимулятор-бальзам «Вань-встань» всемирно известный продукт китайской фармацевтической компании «Фармкомбикорм». Кстати, теперь этот бальзам выпускается в новой компактной упаковке. В каждой пятой упаковке ценные призы от компании: упаковка сверхтонких презервативов этой же фирмы и стильная расчёска. Хм-м, чё за связь презерватива с расчёской? И чё в расчёске-то стильного может быть? Странный гигиенический комплект, но рекомендую, господа, рекомендую. Китайцы в этом деле, как бы, толк знают. У них население уже давно за миллиард перевалило, благодаря бальзамчику этому, ха-ха-ха. Или оттого, что презервативы у них, ха-ха-ха, хлипкие. Заболталась я, как бы, звиняйте. Чего там ещё в закромах родины имеется на сегодня? В восемь вечера в стриптиз-холле, что на тридцать шестом этаже, будет выступать очаровательная Нинелька-тарахтелка в народе Нинка Тамбовская. Злые языки утверждают, что шикарная ейная грудь силиконовая. Не знаю, не знаю, где столько силикона–то взять? Но котируется Нинка наша в Европе, знай наших! Прилетела она к нам сегодня на частном самолёте из Италии, где снимается в нашумевшем порнофильме «Блуд». Теперь вот уже снимают «Блуд-136» с нашей шлю… штучкой. Ох, заблудилася наша Нинка сисястая, заблудилась в двух сиськах. У меня, что не слово, то намёк. Врубились, други мои? Так что, господа, спешите видеть только одно как бы эксклюзивное выступление Нинель. Говорят, такое вытворяет, такое! Узлом, говорят, завязывает доилки на спине. Далее. Музыка. Музыки, как всегда, у нас много. В полночь в модном ночном клубе «Blue Dust» – переводится, как «Голубая пыль», – в народе просто «Дустом» зовётся, – стартует танцевальный супермарафон, который продлится до восхода солнца. И как только взойдёт красно солнышко и петушок первый прокукарекает, так этот шабаш, ха-ха, и закончится, а все участники марафона окочурятся, как в фильме Тарантино «От заката до рассвета». Шучу, но выжить там проблемно как бы. Эти танцульки как бы ни для слабаков, други мои. Музыка, естественно, будет звучать в режиме нон-стоп, а радовать вас будут самые, самые, самые яркие звёзды шоу-бизнеса. Перечислю только часть звёзд: трио «Обмороженные дятлы», культовая группа «Дай-дай», – «Попрошайки», как их тусовка зовёт, открытие этого года сексуальные парни из далёкой Сибири «Машки Интернешнл», (обожаю их!); ветераны рока «Пипифакс саунд» и «Оральный Кодекс», – они орут громче всех, не подумайте плохого. Будет ещё куча всяких певиц, певцов и групп. И, конечно, будут ди-джеи. Ди-джеев будет! Как картошки в огороде в урожайный год. Выступят «Антуан Сидорофф», «Гинеколог Блюменталь», «Лёлик и Болик», «Mув налево», «Катрина Mикс», «Порося диско», «Мистер Самогон». Грозились приехать заграничные звёздочки и звездули. Параллельно с танцевальным марафоном на тридцать шестом этаже, в клубе «Клубничком» будет идти шоу трансвеститов, а в клубе «69» выступит балет «Гейславяне». 69 – это не год рождения директора клуба, ну это, знаете, в «Русском лото» выпадает «туда-сюда»? Вот – это и есть «69». Поза такая. «Валет» в народе называется. Фи, как вульгарно. Туда билетов, увы, други мои, уже нет – все распроданы как бы. Успех, на самом-то деле, полный. Но не огорчайтесь, сходите в клуб «Атлант» на восемнадцатом этаже, там сегодня всю ночь будет проходить «Шоу мускулистых мачо». Это мероприятие у нас очень любят дамочки бальзаковского возраста, мечтающие найти своего Шварценеггера или Сталлоне. Вот такая, на самом-то деле, у нас сегодня культур-мультур шаверма, други мои. Уф-ф-ф, взопрела! У меня как бы всё. Передаю микрофон коллеге Федоту Нетотову. Ау, Федот да не тот, ты где? Федот вам сейчас подробно расскажет, что ещё имеется вкусненького в необъятных закромах «Родины». А с вами была Ляля Негу́сто, фамилиё у меня такое – Негу́сто. Полное имя моего папани Унас Вкассе Негусто, он чёрненький мой папочка, из Гвинеи-Бисау, а мама у меня хохлушечка, но не чернявая, а блондиночка. Вот такая вот смесь как бы гремучая получилась ваша неподражаемая, как бы загорелая брюнетка, Лялька Негу́сто. И напоследок: никакой ответственности за сказанное я не несу, не несла и не буду нести. Я вам, понимаешь, не несушка, ха-ха-ха! Ку-ку – каламбур! Ну, пока, пока, аривидерчи, бай, бай, до свиданья. Всех нежно целую, ваша Лялька. А забыла… угадайте, чего я больше всего сейчас хочу? Фи, какое свинство. Нет, конечно! Снега! Я снега дико хочу, метели, снегопада, гололёда, на лыжах хочу кататься. Я его здесь ещё застала, когда в детский сад ходила. Эх, сани бы, да по снегу! Да к цыганам в табор! А? Хотелось бы тебе, Федот, в сани да к цыганам? Ладно, стеснительный ты наш, держи микрофон. Встретимся в КПЗ, свят, свят, свят, в БКЗ. Вся тусня будет там сегодня. Федот, не пугай людей. Ты будто о начале войны сообщаешь слушателям. Пока, пока, как бы мои дорогие».

«В весёленькое же местечко я попал», – резюмировал выступление дикторши Караваев, и хохотнул, – как бы». И опять ему захотелось курить, да так сильно, что в висках застучало и подташнивать стало.

– Спасибо, Лялечка, ты, как всегда, на высоте. А рекламный блок продолжу я Федот Нето́тов, – смущённо начал диктор. – Господа, отель «Родина» – идеальное место для отдыха. Здесь вас всегда рады видеть, и обеспечат вам самые комфортные условия, исполнят любые ваши прихоти и желания. Девиз отеля: «Для нас нет ничего невозможного!» Круглые сутки в нём функционируют триста шестьдесят шесть ресторанов, где вы сможете насладиться изысканными блюдами, приготовленные лучшими поварами из разных стран, оцените вкус самых знаменитых вин, встретите самое любезное обслуживание; в уютной комфортабельной атмосфере, под звуки прекрасной музыки проведёте самые незабываемые часы вашей жизни. Во всех ресторанах выступают популярные артисты эстрады и звёзды отечественной и зарубежной эстрады. Кроме ресторанов отдохнуть, перекусить и расслабиться можно также в многочисленных кафе, закусочных, бистро, барах, которых более шестидесяти на каждом этаже отеля. Для самых азартных широко открыты двери тридцати трёх казино, принадлежащих холдингу «Орёл и Решка», а на каждом этаже функционируют залы игровых автоматов. Круглосуточно работают триста тридцать шесть саун, шестьсот тридцать три бассейна, триста тридцать три аквапарка, девяносто девять теннисных кортов, множество залов для игры в боулинг, три миллиона шестьсот шестьдесят шесть тысяч биллиардных…

Откуда-то издалека в небе возник быстро нарастающий свистящий вой, заглушивший голос диктора. Караваев поднял голову к небу и увидел пикирующий в сторону моря лайнер. Он испугано втянул голову в плечи. Ему показалось, что самолёт падает на него, так низко он ревел над ним. Но самолёт дотянул до моря, упал на брюхо, подняв в воздух высоченный каскад воды, и переломился пополам.

Караваев привстал с чемодана и с отвисшей челюстью и уставился на исчезающий под водой самолёт. Когда исчезал его хвост, он успел прочесть надпись – Авиакомпания «Икар». После наступила пронзительная тишина. И в этой зловещей тишине торжественно звучал голос диктора, продолжавшего перечислять нескончаемый набор услуг отеля:

… на каждом этаже отеля имеются роскошные массажные кабинеты, в которых вам предоставят весь спектр релаксионных услуг, включая эротический массаж. Вас на самом высоком уровне обслужат красивые юные девушки и юноши. Они помогут вам снять напряжение, обрести отличную форму, уверенность в себе и испытать чудесную гамму изумительных, наиприятнейших ощущений. Только что поступила новая партия специалистов в этой области из бывших республик СССР: Молдовы, Украины, Беларуси, Киргизии, прошедшие обучение и стажировку в Турции, Египте и Таиланде…

Голос диктора обрёл силу, уверенность и пугающие интонации. Караваев слушал рекламу, смотрел на море, по глади которого расплывалось масляное пятно, и не знал верить или не верить ему в происшедшее.

… для домашних животных, – крепчал восторг диктора, – при отеле работают мини-гостиницы, в них имеются рестораны, парикмахерские, ветлечебницы, салоны ювелирных изделий для ваших питомцев, зимние сады, бассейны и многое другое. Так что, если вы не можете расстаться с вашими любимцами, приезжайте с ними. Здесь позаботятся и о них и о вас. Здесь решат любые ваши проблемы. В отеле работает сеть салонов красоты «Обаяшки», столы заказов интимных услуг, в том числе нетрадиционных открытых на каждом этаже. Для крутых мужчин широко открыты двери клубов «Шварц и Негр». Девиз клуба: «Сделал тело – гуляй смело». Трудно перечислить, сколько в отеле секс-шопов, кинозалов, фитнес и бодибилдинг залов, салонов спиритических сеансов, модельных агентств, туристических компаний, спортбаров, магазинов, бутиков, банкоматов, салонов «Тату», пиццерий, буфетов, филиалов самых надёжных банков, клубов «по интересам», интернет-кафе, бизнес-центров. Невозможно всё осветить в одном рекламном блоке. Полный перечень услуг вам дадут бесплатно операторы связи отеля по телефону 06-06-06. Последняя новость: завтра премьерное открытие опиумных курилен треста «Дым Отечества» и клиники мужского здоровья академика Сулико Аденомашвили. Внимание! По просьбе наших посетителей, настоящих патрициев, бои гладиаторов теперь будут проводиться три раза в неделю!»

Диктор говорил и говорил и в какой-то момент слух Караваева отключился. Он не мигая, заторможено смотрел на увеличивающееся на глади моря масляное пятно, в котором, мерно покачиваясь плавают чемоданы, ящики, тюки, сумки, подгоняемые волной к берегу. Большую, величиной с крупного ребёнка куклу в свадебном наряде, прибило к берегу. Волны периодически переворачивали её. Кукла поворачивалась к Караваеву, то глупо улыбающейся мордашкой, то затылком, вернее местом, где должен был бы он находиться – у куклы была лишь одна половинка головы, лицевая.

Он потёр виски, закрыл и открыл глаза, ущипнул себя за лодыжку, но ничего не изменилось. Масляное пятно не исчезло, оно уже плескалось у берега, отливая на солнце зеленовато-перламутровыми и радужно-фиолетовыми керосиновыми оттенками.

Присев на чемодан, он тут же импульсивно вскочил, зачем-то побежал к морю, но остановился на полпути; постоял, нервно переминаясь с ноги на ногу на горячем песке, и вернулся назад, опять усевшись на чемодан.

Его охватило нервное возбуждение. Не отрывая глаз от моря, он растерянно шептал: «Не в добрый час прибыл я сюда. Что же это делается? Жвачки летают, теперь самолёт упал. Хорошо ещё, что на пляже и в море никого не было, вовремя народ разбежался. Большое же кладбище здесь получилось бы! Горе-то, какое, что ж стряслось-то? Как же так? Ясная погода, чистое небо, безветренно. Топливо что ли закончилось? Пора бы и спасателям появиться, хотя, видимо спасать-то уже некого. Мама дорогая, что делается-то, что делается!»

Неожиданно слух к нему вернулся.

– Горячо благодарим спонсоров нашего рекламного радиоблока, – заканчивал своё выступление диктор, – китайскую фармацевтическую компанию «Фармкомбикорм» и акционерное общество «Вешние воды», официального мастурбатора…

Диктор запнулся и быстро поправился… официального дистрибьютора компании «Coca-Cola». Телефон рекламного отдела: 60-60-60. Оставайтесь с нами.

Сразу за этим из репродуктора зазвучала музыка. Беззащитный женский голос отрешённо выводил:

– Мама ма-марихуана – это не крапива, не бери её. Мама, ма-марихуана, ты её не трогай: лучше без неё…

2

.

За дюнами родился быстро нарастающий рёв мощного двигателя и вскоре, поднимая во все стороны струи песка, показался чёрный джип. Машина неслась прямо на Караваева, и он испуганно попятился. Как вкопанный джип остановился в метре от него. Из него легко выпрыгнула по виду цыганка, молодая, черноглазая, в длинной красной юбке с кружевными оборками и цветастой шалью на плечах. Левой рукой она прижимала к груди голенького ребёнка в подгузнике с пустышкой во рту.

Девушка подошла к нему, а он торопливо и взволновано заговорил, почему-то полушёпотом, часто кивая головой в сторону моря:

– Здравствуйте! А я уже думал, что не встречу здесь людей. Здесь такое сейчас случилось, такое случилось! Прямо на моих глазах самолётище в море упал! Вон туда посмотрите. Вещи, видите, в воде плавают? Пополам переломился, как игрушечный, и затонул. Всё так быстро произошло, так быстро… страшное дело. У вас телефона нет? Надо бы в МЧС позвонить или ещё куда…

– А, шо ж здесь страшного? – не дала ему договорить цыганка, бесцеремонно и хищно его разглядывая. – Они здесь каждый день падают по два-три на дню.

Непроизвольно отметив, что цыганка поразительно похожа на артистку Анастасию Заворотнюк из популярного телесериала «Моя прекрасная няня», Караваев, растерянно затоптался:

– Как это? Не понял? Как такое может быть, чтобы в одном и том же месте каждый день самолёты падали?

– Падают, соколик, ещё как падают, – зевнула цыганка, – мы, дядя, тут уже попривыкли к этому. Мы тут, блин, ко всему привыкли.

Караваев ошарашенно переваривал сказанное.

– Не веришь? Да, вот те крест, чистую правду говорю, – зевнула цыганка, быстро и небрежно перекрестившись почему-то слева направо. – Падают, падают, дядечка. Место здесь гиблое, дыра тут какая-то над морем образовалась. Её облетать нужно. Дыра эта, дядечка, типа, как пылесос в себя всё всасывает. Ну, а кто в неё угодил, тому «кирдык». Врубаешься?

Мягкое «г» цыганки выдавало в ней южанку. Водитель курил. Он внимательно разглядывал Караваева. Цыганка повернулась к нему.

– Ну, шо, Колян? Я ж тебе говорила, шо никого на пляже не будет. Шо они враги себе, шо б после вчерашнего морские ванны здесь принимать? Блин, бензин только зря пожгли. А этот, – она коротко хохотнула, кивая головой в сторону Караваева, – этот видать с Луны свалился.

– Так поехали на аллею. Хрена ж здесь торчать? – грубо бросил водитель.

Цыганка медлила, раздумчиво качнула головой.

– Погоди, Колян, дай раскумекать, не пустыми же ехать.

Ветерок донёс до Караваева сладкий запах табачного дыма. У него закружилась голова и он, краснея, обратился к водителю:

– Друг, угости сигареткой. Курить дико хочется, а купить здесь негде.

Парень ногтем «выстрелил» недокуренную сигарету к его ногам, ощерившись, прогнусавил:

– Докури, лошок, но учти, что у меня СПИД. Знаешь, что это такое?

Совсем не ожидавший такого обхождения Караваев обиделся.

– Зачем же так, парень? Я вроде к тебе по-человечески, как мужик к мужику, как курильщик к курильщику, а ты хамить. Ты, видать, в армии не служил, и родители тебя не пороли, когда поперёк лавки лежал, а надо было бы, – сказал он.

– Чё ты сказал, козёл старый? Ты, чё гонишь, сохатый? – озлился водитель, оскаливаясь и приподнимаясь в кресле. – Может тебе ещё и «косячок» забить? Или харю тебе надрать? Надрать тебе харю, обмылок?

Караваев укоризненно покачал головой и взялся за ручку чемодана.

– Пойду я, золотые вы мои. Прощайте. Консенсуса, чувствую, у нас не предвидится.

Цыганка остановила его, придержав за руку, строго прикрикнув на водителя:

– Ну, шо ты опять, Колян? Понесло? Шо ты волну гонишь? Сейчас спугнёшь хорошего, доброго человека. Одного единственного лошка́ на этом пляже. Метлу-то придержи, неврастеник.

– Заткнись, кротиное отродье! – заорала она на ребёнка, который проснулся и захныкал.

Ребёнок смолк, закрыл глаза и обиженно зачмокал пустышкой. Водитель засопел обиженно, но возражать не стал. Снова закурив, он прибавил до максимума звук в радиоприёмнике. Мощные динамики выплюнули хриплый голос: «Гоп-стоп, – мы подошли из-за угла, гоп-стоп, – ты много на себя взяла…»

– Да сделай же потише, придурок! – прошипела цыганка и водитель, нехотя, убавил звук, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. А цыганка отпустила руку Караваева, не сводя глаз с его лица, сказала:

– Дядечка, ты не Коляна не обижайся, он маленько с прибабахом, с головой не всегда дружит. В яме у чеченов просидел целый год. Как думаешь, добавляет здоровья такой дом отдыха?

Караваев ещё обижался, но после этих слов цыганки обида прошла. Он с жалостью посмотрел на задремавшего водителя и уже спокойным тоном сказал:

– Да, ладно. Чего уж там.

Цыганка подошла к нему вплотную и, буравя глазами, заговорила жалобно-просительным тоном, но ему казалось, что глаза её смеются:

– Подмогни, добрый человек, дай пару баксив дитю на хлеб.

Караваев вздрогнул. Сделал шаг назад, кисло улыбнулся.

– Да ты шутишь, наверное? Какие баксы? Это мне впору у вас просить. Вы, вон, на каких тачках крутых разъезжаете! На один бензин, наверное, тратите…

Цыганка заученно и равнодушно повторила, будто не слышала его слов:

– Подмогни, чернобровый. Дай пару баксив дитю на хлеб.

Караваев досадливо пожал плечами.

– Какие могут быть у шахтёра баксы-шмаксы? Я их и в руках-то никогда не держал. Мы рубли, милая, забывать начинаем, как выглядят. А ты баксы!

Цыганка будто ждала, что он занервничает, запричитала быстро и жалобно, но лицо её при этом сохраняло бесстрастно-презрительное выражение:

– Подмогни, милай. Дитя без отца. Три дня ничего не ели. Можешь «деревянными», если «зелени» нет. А хошь я те погадаю? Давай погадаю тебе, соколик. Судьбу тебе наперёд расскажу, дядя. Не хочешь? Дитя без отца… три дня ничего не ели… дай пару баксив, дядечка… Чернобыльские мы, не дай Боже никому такую родину, мать её, иметь…

Караваев развёл руками.

– Да, нету, нету. Нету у меня валюты, милая. Была бы дал бы и баксов, и евро, юаней и тугриков с манатами.

Цыганка ещё несколько секунд смотрела гипнотически на него и вдруг зло проорала:

–Я, шо, не ясно говорю? Дашь денег или нет, пень лохматый? Да, шо ж за народ пошёл, а? Никакой жалости нет ни к женщинам, ни к детям! Я ж говорю, – не ели три дня. Дай денег! Чернобыльские мы, шо не понятно? Фу, взопрела я вся! Колись, жмотяра.

Караваев посмотрел на ребёнка, у которого над губкой пробивались чёрненькие усики, и ему показалось, что ребёнок усмехнулся и подмигнул ему. Вздрогнув, он быстро отвёл взгляд в сторону.

– Вот привязалась, что тот репейник. Не дави на меня, пожалуйста. Не люблю я когда на меня давят, – Караваев присел на корточки и открыл чемодан.

Пошарив в нём, извлёк из него скромный бутерброд: ломоть серого хлеба с жёлтой полоской подвялившегося от жары сала. Сглотнув слюну, вздохнул, закрыл чемодан, встал и протянул сальбургер цыганке.

– На вот, поешь. Чем богаты, как говорится…

Она машинально взяла бутерброд. Недоуменно его рассматривая, почему-то озлилась.

– Ты, шо ж мне дал, придурок?

Караваев обиженно поджал губы.

– Что ж ты всё ругаешься? Это, ни в какие ворота, так с людьми разговаривать. Мы с тобой вроде не ровесники и пиво вместе не пили. Повежливей бы надо со старшими, девочка, повежливей.

– Та я с двенадцати лет не девочка, – скривилась цыганка, всё ещё недоумевающее разглядывая бутерброд.

– Ты, шо ж мне дал? И вот это, шо, есть можно? – хохотнула она и швырнула бутерброд в сторону дюн.

Караваев проводил глазами улетающий сальбургер, расстыковавшийся в воздухе на свои составные части, и не смог сдержаться.

– Что ж ты, дура, вытворяешь-то? – сказал он строго. – Что ж ты хлебушком-то разбрасываешься, а? Как рука поднялась? Что ж ты вытворяешь, бессовестная? Ни стыда, ни совести! Это ж надо над хлебом глумиться! Это же хлеб! Понимаешь, хлеб?!

Цыганка скривилась.

– Ой-ё-ёй, расстроился дядько. Та понимаю я, понимаю, шо хлеб это. Ты мне лекций не читай, профессор. В Библии знаешь, шо написано? Не дураки её писали, написано, шо не хлебом одним жив человек. И правильно написано. Знали люди, как жить. Потому как человек, дядя, жив ещё и салатиками вкусненькими, пивком добрым да джин тоником, да вискарём, мобильником и тачкой классной, бумажником толстым, виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой и шмотьём фирменным. Человеку много чего надо, чучело музейное.

– И ещё человек хорошим «косячком» жив и автоматом Калашникова, – подал голос водитель, дремавший в кабине джипа.

– Значит, нет у тебя денег? – заключила цыганка уже не фальшивым, а гнусным и злобным тоном. – Плохо это, шахтёр. Ты у меня время отнял, бизнес мой обломал. Я-то думала, шо в твоём чемоданчике миллиончик лежит, и ты пару долля́рив выделишь несчастной матери с дитём, а ты просто жлоб, а жлоб, он и в Африке жлоб. Ну, прощай, жлобяра. Меня, тошнит от таких нищебродов, как ты, в натуре.

Но ушла она не сразу, спросив с заинтересованным видом:

– А ты, дурень, никак в море купался?

– Вам-то, что? – насупился Караваев, глядя себе в ноги.

Сейчас он желал только одного, чтобы эта бесцеремонная и наглая парочка поскорее исчезла. Сам он почему-то не мог уйти, ноги будто вросли в песок.

– Мне-то ничего, а вот тебе делов привалило, дурень, если купался, – хохотнула цыганка. – Там вчера страшная беда с атомной подводной лодкой случилась…

– Она утонула, – хохотнул водитель, не открывая глаз.

Рассмеялась и цыганка:

– Утонула и взорвалась. Видать в дыру её засосало. Так что жди теперь, когда у тебя третий глаз появится или уши ослиные вырастут.

– Или елдырь второй на лбу, – вставил водитель.

Он завёл двигатель и раздражённо кинул цыганке:

– Погнали, погнали, Наталка. Двинем на аллею. Вся «блудня» там сейчас, а мы время на этого жмурика теряем.

– Та сейчас, сейчас, – отмахнулась от него цыганка.

Она почему-то медлила, разглядывая Караваева странным бегающим взглядом. Ребёнок проснулся и заплакал. Цыганка вытащила из блузки грудь, сунула сосок ему в рот, ребёнок жадно присосался, зачмокал интенсивно, но быстро выплюнул сосок, сказав вдруг хриплым баском, повергая Караваева в транс:

– Просил же тебя! По-человечески, просил дуру не пить пива. Молоко пивом отдаёт, а у меня желудочек слабенький. Я ведь ребёночек, как-никак, дражайшая мамаша, хочу тебе напомнить.

– Заткнись, ублюдок, – прошипела цыганка, не сводя глаз с обмершего Караваева, – Не доставай меня. Ты меня знаешь. Вот брошу тебя здесь и уеду. Доболтаешься.

По спине Караваева побежали холодные мурашки, гулко застучало сердце, он мгновенно пропотел.

– Ой-ёй-ёй-ёй! Как мы испугались! Первый раз, что ли? Не пропаду. Спорим на пять баксов, что я вперёд вас доберусь до аллеи? У меня, мамуля, изжога от твоего молока. Хочу пепси-колы холодной, от йогурта и от «Актимеля» не отказался бы. Просил же тебя не пить пива, не отравлять меня. Не жалеешь ты дитя, – издевательским тоном пробасил ребёнок.

– Ну, всё. Достал ты меня, добазарился! – закричала цыганка и швырнула ребёнка на песок.

Караваев вздрогнул, на лице отразилось болезненное выражение. Он представил себе, как должно быть больно малышу от падения пусть даже на песок. Но ребёнок не заплакал, а рассмеялся:

– Дура, дура, – сказал он, показывая язык, – Дура! И Колян твой чокнутый обкурок. От меня вам не избавиться, на аллею я всяко быстрей вас доберусь. Мне-то под землёй, напрямик, шалава, а вам по «пробкам» круголями придётся переться. И вообще, я ведь могу, куда надо на тебя дуру заявить, за такое отношение к дитю.

В следующее мгновение он принялся быстро-быстро, по-собачьи рыть песок и вскоре погрузился в него с головой. Мелькнули и исчезли розовые пяточки, и он пропал в песке весь. Некоторое время хорошо была видна шевелящаяся песчаная трасса, по которой он двигался, но признаки движения под песком быстро исчезли.

«На глубину ушёл», – глупо улыбаясь, подумал Караваев.

Он оторвал взгляд от песка и перевёл его на цыганку, а она, как ни в чем, ни бывало, усмехнулась.

– Видал? Землеройка грёбаная! А я ведь точно бы проспорила малявке. Ему ж, в натуре, напрямик, а нам на машине по пробкам ползти. Ну, всё, прощай, дядя. Сил больше нет, видеть твою постную харю.

Она смачно плюнула ему в ноги, ругнулась грязно, ловко подцепила чемодан, птицей взлетела на подножку джипа, выкрикнув:

– Варежку закрой, недоумок.

Джип взревел мотором, окатил опешившего Караваева песком и мощно стартовал с места. Караваев едва успел отскочить в сторону, упав при этом на «пятую точку».

Сидя на песке, он зачарованно провожал глазами быстро удаляющийся джип, а с ним и свой чемодан с нехитрым скарбом: кожаными туфлями Гомельской обувной фабрики, нейлоновой рубашкой зелёного цвета, почти неношеным бостоновым костюмом, галстуком, тремя парами носков заштопанных на пятках, креплиновыми брюками купленными в 1980-ом в год Олимпиады, куском турецкого мыла «DURU», новым китайским полотенцем, джинсами «варёнками» приобретёнными на областной толкучке в обмен на ваучер во времена Чубайсовской приватизации, парой выстиранных и отглаженных «семейных» трусов, портативным радиоприёмником с наушниками, плавками, болоньевыми шортами набором для бритья, книгой Джеральда Даррелла «Великаны и пигмеи», изданной в Алма-Ате в 1984-ом году издательством «Кайнор» и тремя журналами «Вокруг Света» за 1988-ой год.

Обворованный нагло и бесцеремонно, оплёванный, униженный и оскорблённый, готовый вот-вот расплакаться от разъедающей обиды, он в трансе сидел на песке, не сводя глаз с дюн, за которыми исчез джип, а руки его в это время бесцельно сгребали горки из горячего песка.

Продолжая сгребать песок, он заторможено думал о том, как ему теперь быть без своих вещей. И чем дольше он об этом думал, (а ничего другого в голову ему не шло), тем большее его охватывало отчаяние.

В голове вырисовывалась мрачнейшая картина. Быстрой чередой неслись безрадостные, разлагающие волю мысли: «Судя по тому, что наговорили по радио Федот с Лялькой-балаболкой, отель – шикарное заведение, а не какой-нибудь занюханный автокемпинг на второстепенной дороге, – думалось ему, – Там останавливаются люди обеспеченные, прилично одетые. И тут является к ним чучело в сланцах на пыльных ногах, в спортивных штанах с «пузырями» на коленях, старой майке и выгоревшей бейсболке и говорит: «Здоро́во живёте, господа хорошие! Прошу любить и жаловать! Я – Караваев Иван Тимофеевич, шахтёр, прилетел к вам отдохнуть». Вообще-то могут и на порог не пустить, прогонят в три шеи, дадут под зад пендаля и гуляй, Ваня. Ну, предположим, что пустят? Как же я три недели буду обретаться среди людей в таком пляжном виде? Нет, скорей всего не пустят. Не резон нам позорить фирму, скажут, клиентов распугивать чучелом в сланцах. Но как же, как же, мне продержаться-то целых три недели с пятьюдесятью рублями в кармане? Где спать? Что есть? Хорошо бы было сразу домой улететь, коли не пустят в отель, да бесплатный билет до дому, обещан лишь по окончании срока действия путёвки, то есть через три недели. Просить, чтобы из дома прислали? Да кто ж пришлёт? Просить не у кого, дома народ безденежный».

Он яростно сгрёб кучки песка в одну и встал. В голове роились одни вопросы. Он ещё немного постоял, глядя отрешённо вдаль, и тихо проговорил, обращаясь к самому себе – была у него и такая привычка.

«Значит, так, Иван Тимофеич, давай-ка без паники, без паники. Соберись, возьми себя в руки, ничего особо страшного не произошло. Голова, руки, ноги целы, нужно жить дальше. Не паникуй, не паникуй, не паникуй, Иван Тимофеевич, не паникуй. Кругом люди живут, в конце-концов. Не ты первый, кого в этом мире обворовали. Бывает и похуже. Бывает, люди враз всего лишаются – наводнение там, война, землетрясение, пожар, да мало ли чего. Соберись, не куксись. Всё утрясётся. Мир не без добрых людей. А не утрясётся с отелем, пристроишься где-нибудь грузчиком или рабочим, руки-то у тебя не отняли. Всяко не пропадёшь, как-нибудь продержишься три недели, перекантуешься. А пока, дорогой Иван Тимофеич, у тебя нет другого выхода, как шагать в отель. У тебя есть путёвка и паспорт, против этого пункта администрации отеля трудно будет возразить. И в милицию нужно будет сразу обратиться, заявление написать, мол, ограбили. Кстати, номерок джипа засветить, номерок-то приметный – 666. Короче, Тимофеич, дорога тебе одна – в отель, больше некуда».

Горестно вздохнув, он отряхнулся от песка и задумался. Какая-то тёмная и невнятная мысль, не оформленная в ясный посыл, вертелась на задворках мозга, не проявляясь явно, но создавала смутное, неосознанное беспокойство, как сон, который пытаешься мучительно вспомнить и почему-то никак не можешь этого сделать, хотя в голове вспыхивают и тухнут неясные и тревожные пятна этого сна. Эти вспышки не дают ясной картины, и ты мучаешься, потому что думаешь, что в этом сне было нечто важное, имеющее для тебя значение, касающееся каких-то сокровенных тайн.

«Паспорт!» – грохотнул камнепад в голове и внезапное прояснение повергло его в полную деструкцию. Руки предательски задрожали, ноги стали ватными, он судорожно схватился за карман брюк и, с трепетом, ощутив в нём заветный прямоугольник, выдохнул облегчённо: «Уф-ф-ф! Пронесло! Видать не просветила воровка мой карман. Цыгане, они же людей гипнотизируют. Аглая, нормировщица наша, рассказывала, что она на рынке сама своими руками отдала цыганке кольцо, серёжки и кошелёк с авансом. И эта Наталка-воровка она ж всё ко мне притыкивалась, прилипала. Тьфу, подлюка, в глаза, как кобра смотрела, бесстыжая».

Настроение поднялось на пару пунктов. Вытерев ладонью испарину со лба, он вынул из кармана своё главное стратегическое оружие – паспорт, за обложкой которого лежали заветная путёвка и деньги.

Он развернул путёвку и уже в который раз с удовольствием её перечитал. На листке хорошей глянцевой бумаги, обрамлённой золочёными виньетками, красивым шрифтом было отпечатано, что он, Караваев И. Т. – проходчик шахты № 13 им. Н. К. Крупской будет отдыхать три недели в отеле «Rодина» в одноместном номере № 6393, где будет обеспечен четырёхразовым питанием, экскурсионным и медицинским обслуживанием, а по окончании срока действия путёвки, предъявив её в авиакассу, получит бесплатный обратный билет. И всё это за счёт турфирмы с броским названием «Интертурсикретсервис», заключившей с ним, полюбовное бартерное соглашение о том, что он, Караваев И. Т. отдаёт им уголь в количестве девяти вагонов, а они ему, Караваеву И. Т. – полноценный трёхнедельный отпуск.

Далее были три разноцветные печати и красивая размашистая подпись генерального директора турфирмы «Интертурсикретсервис» с прибалтийской фамилией Недождётис.

Аккуратно сложив путёвку, Караваев заложил её обратно за обложку паспорта. Паспорт сунул в карман, застегнул его на молнию и, удовлетворённо хлопнув по карману ладонью, рассеянно провёл рукой по щеке, ощутив заметную щетинку. «К концу отпуска обрасту бородой. Ну и хорошо. Я давно хотел бороду отрастить», – решил он и посмотрел на небо, отметив, что солнце, наконец, сдвинулось с мёртвой точки и идёт по своему извечному пути на запад.

Нелепо задирая ноги в сланцах, увязающие в песке, он двинулся к дюнам. Но, не дойдя до них, испуганно вздрогнул и остановился, услышав зарождающийся в небесах быстро усиливающийся гул. Он поднял глаза к небу и вскрикнул: со зловещим воем в море пикировал горящий самолёт!

– Мама дорогая, второй! Что делается, что делается! Не соврала цыганка, падают самолёты. День только начался, а это уже второй. Что же здесь делается, что делается, а?! – шептал он, с напряжением, ожидая падения самолёта.

Вслед за допредела усилившимся воем, раздался оглушительный взрыв. Пригибаясь, Караваев бегом преодолел гряду дюн, пустошь с сухим кустарником и выбежал к шоссе.

По многополосной автостраде с односторонним движением, с невероятной скоростью нёсся плотный поток машин. Из дорожного указателя следовало, что до города девять километров.

«Неблизко, однако», – почесал затылок Караваев и побрёл по пыльной обочине, периодически поднимая руку в надежде, что кто-нибудь остановится и подбросит до города. Машины проносились мимо, обдавая его пылью и выхлопами глушителей. Когда он в очередной раз остановился и поднял руку, размалёванная девица из ярко-красного кабриолета метнула в него пивной бутылкой, он увернулся. Из другой машины какой-то юнец обложил его крепким матом, показывая кулак с вытянутым средним пальцем, а через мгновенье Караваеву пришлось резво отпрыгнуть на обочину: «Мерседес» с затенёнными стёклами, нёсшийся в общем потоке задним ходом чуть не сбил его. Караваев оторопело приостановился, провожая взглядом сумасшедшего лихача. Машины шарахались в стороны, сигналили и моргали фарами, но «Мерседес» продолжал, неимоверно виляя, задевая не успевших увернуться, мчаться задним ходом.

Караваев, было, собрался продолжить путь, но тут, из медленно ползущего грузовика, по нему открыли стрельбу из автомата. Пули были настоящими – они вздыбили буранчики пыли у его ног, просвистели над головой и он с криком: «Атас, пехота!», сообразив, что всё серьёзно, шепча: «Свят! Свят! Свят! Не в добрый час я сюда явился», – кубарем скатился с дорожной насыпи в некошеный бурьян.

Он долго лежал на животе, закрыв голову руками. Когда же поднялся с земли, то не рискнул идти по обочине, трезво решив, что бережёного Бог бережёт. Он пошёл параллельно шоссе, вдоль леса на безопасном от дороги расстоянии.

Шёл быстро, не останавливаясь, по хорошо вытоптанной тропке, но вскоре был вынужден остановиться: шоссе упёрлось в круговую развязку, от которой в разные стороны лучами разбегались несколько дорог. Опасливо озираясь, он поднялся по насыпи на шоссе и подошёл к щиту, на котором была схема движения транспорта. Разобравшись в схеме, он свернул на одно из ответвлений, где стоял ещё один указатель: «Hotel «Rодина» – 8 км, Аллея Славы – 3 км. Проезд транспорта платный».

Дорога шла через берёзовый лес. Его обрадовала тишина, прохлада и малое количество машин, спокойно едущих в этом направлении. Обойдя шлагбаум под пытливым взглядом контролёра в стеклянной будке, он совсем успокоился и перестал спешить. Дошёл до здоровенного рекламного щита и остановился.

На щите была изображена лучезарно улыбающаяся красотка-златовласка. Она грациозно возлежала в купальнике на краю мраморного бассейна, подперев загорелой ручкой головку с чудесными, отливающими золотом волосами. На купальник дивы было потрачено материала, которого едва ли хватило бы на распашонку для новорождённого младенца. На мраморном борте бассейна, рядом с ней, стояла ваза с апельсинами, на них поблёскивали капли прозрачнейшей воды, пепельница с дымящейся сигаретой, открытая пачка «Мальборо», и высокий бокал коктейля, покрытый изморозью. Низ рекламного щита занимала надпись: «Hotel «Rодина» – счастье совсем рядом!»

Караваев полюбовался рекламой, облизал пересохшие губы и живее зашагал к обещанному на щите счастью. Через каждые двадцать-двадцать пять метров по обе стороны дороги появились одинаковые по размеру рекламные щиты призывающие покупать машины, телефоны, квартиры, пиво, мебель, алкоголь, парфюмерию, страховки, сигареты, стиральные машины, лекарства, телевизоры и ещё невесть чего. Вначале он останавливался и рассматривал рекламу, но быстро утомился и перестал обращать на щиты внимание.

Минут через двадцать ветерок донёс аромат жареного мяса, неясный людской гомон, сигналы машин, звуки музыки. Лес закончился, он вышел на открытое пространство. Дорога упиралась в монументальную, но обветшалую триумфальную арку, перед ней было множество кафе под открытым небом. Под зонтами сидела разморённая жарой пьющая и жующая публика.

С колонн арки местами обвалилась штукатурка, краска почти вся облупилась. На её перекрытии сохранилась цементная композиция, в центре которой находился герб СССР, серп с него отвалился. По обе стороны от герба «свисали» опять же цементные флаги, олицетворяющие единство бывших республик СССР. Поверх этого былого великолепия над перекрытием арки, на металлической сварной конструкции были установлены новенькие огромные и объёмные буквы, образующие слово Panasonic. Ниже же герба шли старые цементные буквы, на которых местами сохранилась позолота.

Караваев невольно улыбнулся: к этой старой рельефной цементной надписи «Аллея Славы», на аттике арки какой-то умелец кривовато приписал краской из баллончика слово «Кобахидзе». Получилось – «Аллея Славы Кобахидзе». Стараясь не смотреть на людей, лениво потягивающих пиво из запотевших кружек, глотая слюну, Караваев двинулся к арке.

У колонны стоял длинноволосый парень с гитарой. У ног его лежал футляр, в нём сиротливо ютились несколько смятых купюр и мелочь. Гитарист самозабвенно и азартно терзал гитару, играл что-то испанское. Караваев остановился послушать, но парень хлёстким ударом правой руки заглушил последний аккорд и произнёс, улыбаясь:

– Не спрашивайте, откуда у парня испанская грусть. Во мне грусть всего мира живёт. Добро пожаловать, уважаемый путник, во врата непостижимой мудрости и сострадания. Вижу ваши карманы насквозь, поэтому денег не прошу, но и аплодисментов не надо, потому что с тех пор, как древние финикийцы придумали проклятые денежные знаки, музыканты перестали принимать аплодисменты в знак оплаты своего труда. Это хохма, дружище, а вообще-то, вы первый, кто остановился меня послушать, обычно люди пробегают мимо. Бросят деньги в футляр, как подаяние, и пробегают. Я вам сейчас ещё сыграю, безвозмездно, как говорила сова в одном хорошем мультике.

Он извлёк из гитары резко зазвучавший диссонансный аккорд, подождал, вслушиваясь в него, и резво пробежав по струнам длиннющим, рассыпавшимся горохом быстрым пассажем, заиграл нежнейшую мелодию. Сам он будто слился с гитарой, забыл об окружающем мире и о стоящем перед ним слушателе.

Караваев немного послушал гитариста, прошёл между колонн арки и остановился. По другую её сторону расположились живописнейшие группы загорелых, мускулистых славянской внешности мужчин, в шортах, оранжевых майках с номерами и именами на английском языке.

Караваев подумал, что это спортсмены-легкоатлеты, собравшиеся для пробежки, но тут же засомневался: «спортсмены» все до единого дружно курили, скалили зубы, пересыпали речь таким рассыпчатым матом, что хоть уши затыкай.

Табачный дым подействовал на него удручающе. Не выдержав, он подошёл к одной группе «спортсменов». Увидев его, они повернули головы и замолчали, а он, тушуясь и краснея, приложил руки к груди:

– Мужики, простите наглеца, Бога ради. Дайте, пожалуйста, закурить. Ну, нет уже сил, терпеть, честное слово, так курить хочется.

Сразу несколько человек протянули ему пачки сигарет. У Караваева задрожали руки. Он вытянул сигарету из пачки молодого голубоглазого парня, прикурил, жадно затянулся, закашлялся. Голова у него приятно закружилась.

Сигарета прогорела быстро и парень, угостивший его сигаретой, протянул ему пачку со словами:

– Кури ещё, батя.

Он взял сигарету и в этот раз курил, смакуя каждую затяжку. «Спортсмены» отошли в сторону. Они остались с парнем вдвоём.

Тот закурил и спросил:

– Чё, попал, батя?

Караваеву тошно было рассказывать о своих злоключениях и он коротко бросил:

– В точку.

– Это с каждым может случиться. Такая теперь житуха, – спокойно резюмировал парень. – Не бери в голову. Жив, значит, жизнь продолжается. Да, чего? Не мне тебя учить ты ж не пацан. Жить везде можно, если не филонить, да головой вертеть. Если есть желание, можешь к нам прибиться, батя, «кабриолет» как раз свободный имеется Серёги-белоруса, форму тебе выдадут. Запил пацан, а это надолго, недели на две. Заработки у нас нормальные в курс дела я тебя введу. В общем-то, всё как везде: вовремя платишь ментам, коляску ремонтируешь за свой счёт, за аренду «кабриолета» отстёгиваешь рикшепарку № 6, ну и Славе Кобахидзе за парковку на аллее, остальное всё твоё. На жизнь хватает, домой грошей подбрасываю. Есть ещё дополнительный и неплохой навар на «бегах». Иностранцы валютой платят.

– А что делать-то надо? – спросил Караваев.

– Ты ещё не врубился? Смотри, туда, – сказал парень, указывая на клумбу с пылающими на ней алыми розами.

Рядом с клумбой стояли велоколяски с тентами над пассажирским местом. Такие велоколяски Караваев видел в документальных фильмах об азиатских странах. Он рассмеялся.

– Так вы рикши?

– Рикши – это у индусов, – рассмеялся и парень, – а мы велотаксисты. Телефонизированные, между прочим, ни халам-балам.

– Да зачем это, когда здесь машин полно? Можно ведь с комфортом и на обычном такси доехать куда надо, – удивился Караваев.

– Не скажи, батя, – покачал головой парень. – В том-то и дело, что с машинами тут давно перебор. Здесь пробки дикие были, аварии, оторвилы давили людей, как котят, стрельбу устраивали «отморозки», а загазовано было так, что хоть в противогазе ходи. Решили власти в центр города въезд запретить, сделали въезд только по спецпропускам. А в центре-то вся здешняя лабуда: банки, торговые и развлекательные центры, магазины, казино, кинотеатры, клубы, рестораны, офисы, бардаки, биржа – сходняк денежный, тут-то мы и понадобились. На городском транспорте-то панам западло париться с трудовым народом, а на человеческой тяге с ветерком прокатиться прикольно и показательно. А тут ещё гонки. На большие деньги спорят между собой и нам хорошо отстёгивают. Если конкурента обойдёшь, неплохие призовые снимешь. Тут, правда, Слава Кобахидзе, пункт приёма ставок на наши бега открыть хочет, как на ипподроме – это плоховато. Он всё под себя здесь подгребает, если и бега подгребёт, заработок наш упадёт.

– А кто он такой этот всемогущий Слава Кобахидзе?

– Хозяин аллеи. Здесь при советской власти городской парк культуры и отдыха был. Слава Кобахидзе – всё это богатство в аренду взял, торжище здесь устроил. На девяносто девять лет, говорят, арендовал, – долго жить собрался, такие вот дела, батя. Вообщем, жить можно, если не пить, не жадничать и себя не очень насиловать.

– Рабством каким-то попахивает. Вашим пассажирам ещё кнуты или хлысты дать то-то картина будет! – недовольно пробурчал Караваев.

Парень пожал плечами.

– А что делать? У нас на Черниговщине туговато с работой. Брательник мой, аж в Португалию подался, на фермера ихнего ишачить. Пятый год уже домой не наведывается. Бабу там себе нашёл чернявую, сын у них родился. Теперь у меня, хе-хе, племянник мулат, смугленький, Тарасом назвали в честь деда. У всех сейчас какая-нибудь головная боль, батя. Мне вот жениться пора, невеста дома ждёт. Гроши край нужны пора семью заводить, детей состругать. Приходится пахать пока здоровье есть. Я на большегруз коплю. Подержанный какой-нибудь куплю в Польше, как-никак я водитель-профессионал, все категории у меня и опыт работы.

Караваев рассмеялся.

– Получается деньжат-то отложить?

– На колёса с «запаской» уже собрал. Короче, батя, если у тебя нужда такая есть, давай к нам. Будешь при деле. Мужик ты по виду не хилый, а как здесь правильно жить я тебя проинструктирую.

Караваев почесал затылок, думая: «А, что? Как не пустят в отель? Надо же будет где-то обретаться до отъезда, да одежонку какую-то справить. А паренёк, по всему, ушлый, в курсе всех здешних дел. Подучит меня как в этой сказке обретаться».

– Предложение нужное. Только вот что, сегодня до отеля добраться бы. Дельце у меня там на сто миллионов. Я тебе после всё расскажу, когда свидимся. Если дело не выгорит, придётся запрячься в велорикши, а выгорит, обязательно приду тебя повидать. И спасибо тебе, парень, за человечность и участие.

Он приложил руку к сердцу, поклонился парню и протянул ему руку.

– За что ж спасибо? – крепко пожал руку парень. – Мы ж люди. Приходи. Спросишь Миколу Иванченко. Если вдруг меня не будет, подожди. И слушай сюда внимательно. Пойдёшь через аллею, варежку не разевай – «обуют» в момент. Здесь палец в рот никому не клади – откусят по локоть. Сама аллея с двух сторон бетонным забором огорожена, но чтобы через бардак этот не переться, к отелю можно ещё за забором пройти, там тропки партизанские есть, правда и шансов на ментов нарваться больше. Прибодаются, мол, прописка, гражданство, регистрация ещё к чему-нибудь, ты это имей в виду. Денег-то отмазаться, думаю, у тебя нет. Короче, думай, что тебе больше подходит. Через аллею идти долго и нудно, потолкаться придётся. Там всегда давка и уродов полно, но всегда с толпой можно смешаться, если что. Не знаю, что за миллионные дела у тебя в отеле, но в опасный поход ты собрался, батя. Рядом с отелем ментов и охраны сейчас, как ёлок в лесу, а вид у тебя не панский. Я в Зазаборье утром возил клиента. Сейчас у них там вообще сурово, вроде военного положения. Шмонают всех подряд, солдаты с оружием, БТРы стоят. Слушок прошёл в народе, будто террористы отель собираются взорвать. Там этот, как его, саммит должен собраться, сходка мироедов. Вот, так вот, батя.

– Ну, что же, ещё раз тебе спасибо, хотя последняя информация с фронтов меня совсем не обрадовала, да живы будем, не помрём, – сказал Караваев и немного помолчав, продолжил:

– А у меня брательник средний в Севастополе живёт. Да и я сам родился под Луганском и на Черниговщине твоей бывал. Красиво там у вас – природа, озёра, пруды, церкви, леса. Брательник мне пишет, что жить тяжко стало. Я давно с ним не виделся, а списываемся редко. Денег нет, не то, что на поездку, на конверт не всегда бывает. А тянет меня в родные места, во сне часто вижу, да возможности нет съездить. По телевизору ваши паны талдычат, что воздух свободы на Украину прорвался, дескать, зажили, наконец-то, как свободные люди.

– Брешут, собаки, – махнул рукой парень, сплёвывая. – Мы, что, не знаем, откуда этот «воздух свободы» дует? Воздухом этим детей не накормишь. Чего бы я сюда припёрся, если бы дома работа была? Сам знаешь: паны дерутся – у холопов чубы трещат. Ну, бывай, батя. Мне работать нужно, перекур наш затянулся. Ушами не хлопай, верти головой.

Крепко и с удовольствием, ещё раз пожав крепкую мозолистую ладонь парня, Караваев, озираясь, двинулся вперёд по аллее и обрадовался: у забора он увидел жёлтую бочку на колёсах с надписью «Квас».

Он живо подошёл к бочке, поздоровался с продавщицей, которая не ответила на его приветствие, она была поглощена разгадыванием кроссворда. Цены на квас его неприятно удивили. Поллитровая кружка кваса стоила двадцать пять рублей, 250-граммовая кружка – пятнадцать, а стаканчик примерно в сто пятьдесят граммов десять рублей.

«Дороже пива квасок-то выйдет», – раздосадовано подумал он, но пить хотелось так сильно, что он полез в карман за деньгами. Достал из паспорта десять рублей, спрятал его назад в карман и кашлянул в кулак.

Девушка подняла голову и шустро наполнила большую кружку кваса, в котором было больше рыжей пузырчатой пены, чем жидкости. Радушно улыбаясь, она поставила кружку на металлический прилавок, вкрадчиво проговорив:

– Отведайте кваску, мужчина. Квас наисвежайший, холодненький! Супер квасок! Изготовлен по старинным уникальным русским рецептам.

– Мне за десяточку, пожалуйста, стаканчик, – попросил Караваев вежливо.

– Берите большую кружку. И выгодней и удовольствия больше, квасок-то отменный, ещё ведь захотите. Берите, берите большую кружку, мужчина, – настаивала девушка.

– Давайте пока стаканчик. Попробовать нужно, – не поддался на её уговоры Караваев.

С лица девушки вмиг слетела любезная улыбка, будто какой-то невидимый манипулятор нажал в это мгновение выключатель. Лицо её приняло обиженно-презрительное выражение. Она раздражённо сунула десятку Караваева в карман грязноватого передника, вылила квас из большой кружки в трёхлитровую банку, наполнила залапанный стакан, поставила его на прилавок, так стукнув днищем стакана, что из него высоко вылетела пена и снова уткнулась в журнал.

Караваев взял стакан, закрыл глаза, и чтобы продлить наслаждение, растянуть процесс, сделал один маленький глоточек, но тут же захлопал глазами и скривился – квас был тёплым, кислым и с отвратительным привкусом плесени. Не поверив своим ощущениям, он сделал ещё глоток и его чуть не вырвало. Передёрнувшись от отвращения, он поставил стакан на прилавок, неприязненно посмотрел на продавщицу, которая оторвалась от кроссворда и спросила у него, мусоля во рту карандаш:

– Псевдоним писателя Чехо́ва, первая «Ч», последняя «Е»? Всего семь букв.

– Не Чехо́ва, а Че́хова Да Чехонте это будет, Чехонте! В школе не училась? – проговорил быстро Караваев, играя желваками. – Ты сама-то пробовала свой «наисвежайший» супер квасок изготовленный по старинным русским рецептам? Да в старину тебя бы за такой квасок в лучшем случае отстегали по филеям, чтобы впредь неповадно было людей травить! И чего ты вид делаешь, что перед тобой пустое место? Тут я, тут! Вот он я – Караваев Иван Тимофеевич, которого ты чуть на тот свет не отправила. Хорошо, что залпом не выпил я этой древней отравы…

Продавщица не дала ему договорить, она почему-то вызверилась:

– Ну, чё те надо? Чё те надо? Ты в зеркало на себя давно смотрел? Голова в репейнике, рожа небритая, алкашина конченый, а тоже туда – права качать. Валил бы отсюда! Все пьют, не жалуются, только нахваливают, а ему, видишь, квас не такой. Нежный больно! Давай, дёргай отсюда, ты мне работать мешаешь, зануда. Или проблем захотел?

– Погоди, погоди! Я тебе работать мешаю? – опешил Караваев. – Я тебе людей мешаю травить тухлым квасом! Ну, надо же! Расплодились, грымзы базарные. Главное, товар пихнуть, а что после будет – плевать, даже если люди передохнут. Эх, молоденькая девушка, а такое вытворяешь. И не стыдно тебе, а?

Девушка состроила противную гримасу, деланно рассмеялась и швырнула ему в лицо скомканную десятку.

– Стыдно – у кого видно. Подавись, деревня, и вали отсюда.

– Так, так, продолжаем хамить, значит? – строго сказал Караваев. – Придётся тебя, девушка, боярыня городская, иметь теперь дело с милицией и с этим, как его, Союзом Потребителей.

– Глянь, деловой какой! Не успокоился, идиот! Союзом Потребителей он меня пугает! Я вот сейчас вызову своих ребят из союза истребителей дешёвых покупателей, они по башке твоей дурьей настучат, как следует, может тогда соображалка у тебя начнёт работать, – прошипела зло девушка и вытащила из кармана телефон.

Караваев, крякнув, нагнулся, чтобы поднять деньги, но его опередил мальчуган-оборвыш с ярко-рыжей всклокоченной шевелюрой. Буквально из-под его носа он цапнул бесхозную купюру и юркнул в толпу.

– Эй-эй-эй, пацан, – бросился за ним Караваев.

Пока бежал, кто-то сдёрнул у него с головы бейсболку и пропал в толпе. Некоторое время он ещё видел быстро меняющую курс рыжую голову мальчишки, но вскоре потерял его из виду.

– Лопухнулся, – плюнул Караваев в сердцах себе под ноги. Он повертелся на месте, озираясь и разыскивая взглядом бочку с квасом, но нигде её уже не увидел, хотя точно знал, что ушёл от того места, где была эта самая бочка совсем недалеко.

Его толкали со всех сторон, ругались злобно, наступали на ноги и он, осознав, что ему будет лучше идти, чем стоять вот так столбом в этой толчее, пошёл по течению шумной людской реки.

3

.

Купив у лоточника пачку сигарет без фильтра, которые назывались «Ностальгия», (на пачке был изображён профиль Сталина), он пробился к забору и, прикурив от сигареты безногого мужчины на тележке, жадно затянулся. Но насладиться курением ему не дал, будто из-под земли появившийся, небритый тип с бегающими глазами в черной сетчатой тенниске и давно не стираных жёваных белых брюках. Он попросил у него сигарету и Караваев протянул ему пачку, сразу решив, что перед ним ярко выраженный прощелыга и надо быть готовым ко всяким неожиданностям.

Закурив, тип ловко выпустил изо рта несколько колец дыма и, прищурив и без того узкие глаза, спросил гундосо:

– Недавно здесь?

– Оно тебе надо? – намеренно грубовато бросил Караваев. – Что поговорить не с кем? Не до тебя мне, друг. Давай в другой раз.

Тип не обиделся.

– Нервишки шалят? Это бывает, – сказал он спокойно. – Тебе расслабиться нужно. Могу тебе в этом помочь. Есть хорошенькие девочки от двенадцати лет. Исполняют на самом высоком уровне. Нимфетки – пальчики оближешь! Классика! Цены эконом класса – договоримся. И мальчики есть, если настроен. Не желаешь стариной тряхнуть, подмолодиться, так сказать?

Караваев поперхнулся дымом, закашлялся. Он ожидал чего угодно, но не такой мерзости, а тип рассмеялся и бесцеремонно хлопнул его тяжёлой ладонью между лопаток.

– Взопрел! Пробрало тебя, старина? Взыграла кровушка-то, а? Признавайся.

Караваев покраснел, замахал руками и поднёс кулак к носу ничуть не испугавшегося типа.

– Исчезни с моих глаз, гад. Не то я тебе сейчас так трахну вот этой стариной! Уйди, Иудина, уйди! Я за себя не ручаюсь.

– Блин, нервный какой, – скривился тип, – я это сразу просёк. Крыша, ясный пень, у многих сейчас едет, но только, чё так нервничать-то? Чё я такого сказал? Другие сами расспрашивают, что да, как и почём. М-да-а, народ пошёл дёрганый. С такими клиентами, вроде тебя, здоровья не наживёшь. Дай-ка мне ещё сигаретку, что-то и я занервничал.

Караваев быстро протянул ему пачку. Наглец, ухмыляясь, нахально вытащил из пачки три сигареты, сунул их в нагрудный карман тенниски и сказал в этот раз строго и назидательно:

– Ладно, живи пока, новобранец. Да башкой-то крути и базар фильтруй. Нарвёшься на беспредельщиков – умоешься юшкой. А я на сегодня тебя прощаю, потому что вижу, что дурак ты ярко обозначенный и лошара конченный. Пока, старче.

Развинченной походкой он двинулся вдоль обочины, а Караваев вздохнул облегчённо и быстро ощупал карман брюк – паспорт был на месте. Поразмыслив, он решил, что в этом людском водовороте нужно быть бдительным и по возможности стараться не контактировать с подозрительными личностями, а если вдруг и придётся вступать в контакт, то лучше прикидываться глуховатым и туповатым, «шлангом», несообразительным мужичком.

– К людям надо хорошо относиться, потому что, как вы к ним будете относиться, так и они к вам станут. Возлюби ближнего своего, как себя самого, самая правильная формула, – обернулся он на глубокий грудной голос за спиной.

Статная женщина в просторном балахоне до пят, расшитом бисером и бусинками, с длинными распущенными волосами, перехваченными на лбу вязаной лентой, смотрела на него в упор пронизывающим взглядом выразительных глаз. Поверх балахона на её груди висел большой деревянный крест.

«Ну, держись, Иван Тимофеевич», – внутренне поёжился Караваев и вежливо сказал:

– У меня всё есть. Извините, мне ничего не нужно.

– Вы так думаете? Зря. У вас нет самого главного – везения. А нет у вас его потому, что порча на вас. Страшенная престрашенная порча! Пока ещё у вас нет только везения, но это уже звоночек, дальше зазвонят колокола, колокольный звон перерастёт в набат, и начнутся уже настоящие и большие неприятности. Не хочу вас травмировать, молодой человек, но дела ваши очень и очень плохи, – назидательно закончила женщина.

Караваев чуть не рассмеялся, думая: «Дураку за километр видно, какие у меня дела».

Женщина же продолжила:

– Но ход событий вполне можно переломить. Нужно быть готовым и защищённым к страшному грядущему. Тогда можно направить свою судьбу в нужное русло реки жизни, где вас будет ожидать денежный успех, спокойствие и множество других приятных вещей. Разрешите, кстати, представиться – Касандриева Амалия Аристарховна. Профессор прогрессивных эзотерических практик, почётный член Международной Ассоциации Медиумов Мальтийского и Стокгольмского Университетов. Суггестолог, медиум, харизматолог, целительница и ясновидящая. Коротко о том, что мне доступно. А доступно мне следующие: снятие порчи и родового проклятия, диагностика кармы, постановка якорей удачи, защита от суда, привороты, золотой обряд на деньги, зеркальная защита от колдовства, восстановление сексуальной энергии без препаратов, излечивание болезней, в том числе и неизлечимых. Я могу входить в любое ментальное поле, нахожу угнанные автомобили и украденные деньги, ценности и вещи, работаю с каузальными полями, а также многое, многое другое.

«Профессор! На ведьму больше похожа, хотя и симпатичная, чёрт бы её побрал», – решил Караваев, сохраняя на лице почтительное выражение

И тут к нему пришла шальная мысль: «Она сказала, что находит украденные вещи. Вот сейчас и проверим, какой из неё профессор ясновидения».

– Вы тут говорили, что украденные вещи находите, уважаемая Амалия Арестантовна, – самым любезным тоном произнёс он.

– Аристарховна, – поправила его женщина с неудовольствием.

– Простите, Аристарховна. У меня, знаете ли, как раз такой случай случился сегодня. Чемодан у меня умыкнули. Есть и некоторые данные о похитителях. Это девушка, по виду цыганка или хохлушка. У неё ребёнок грудной, разъезжает она на чёрном джипе с номерным знаком 666, буквы не запомнил. Водителя, кажется, Николаем зовут.

Ясновидящая изменилась в лице, словно уксуса хлебнула.

– И это всё? Это всё, что вас волнует? Знаете, для специалиста с моим именем несерьёзно такими пустяками заниматься, чемоданами какими-то. Боже мой, виданное ли дело мне, суггестологу с именем, чемоданы искать! – криво ухмыльнулась она одной щекой.

– Так вы ж сами говорили, что умеете находить украденные вещи, – с наивным лицом сказал Караваев.

– Нет, я, конечно, могу находить, но я имела в виду вещи, имеющие некоторое, так сказать, материальное обеспечение. А в чемоданчике вашем были какие-то ценности, раритеты, дорогие вашему сердцу реликвии, и вы боитесь мне об этом сказать? – заинтересованно вперила она острый взгляд в его лицо. – Доверьтесь мне, уважаемый, я вам гарантирую полную конфиденциальность и быстрый эффективный поиск.

Она принялась нервно крутить кольца и перстни на пухлых пальцах, не сводя глаз с Караваева.

– Да какие там ценности! – махнул он рукой. – Вещи мои. Я на отдых сюда прибыл. Видите, в чём остался? Ну, так что, будем искать?

– Что мне с вами делать? – вздохнула женщина и достала из кармана многогранный хрустальный шар, блеснувший ярко в её руках. Несколько мгновений она смотрела на него, поворачивая в разные стороны, а затем изрекла:

– Так это же Наталка-хабалка! И не цыганка она вовсе, а косит под неё. Хохлушка приблудная, гонит, мол, пострадавшая из-под Чернобыля, аферистка наглючая.

– Здорово! – восхитился Караваев. – И где же найти можно эту Наталку?

– Где, где, здесь на аллее она и шустрит. Здесь её и ищите. И это всё, уважаемый, что вас интересует? – раздражённо сказала женщина. – На вас порча смертельная, а вы о каком-то чемоданчике! Страшной силы порча на вас, страшной силы! Чем дольше я с вами общаюсь, тем страшней мне за вас становится. Я, кажется, на несколько лет постарела от общения с вами, такая чёрная волна от вас исходит! А вы всё о каком-то чемодане. Не бережёте вы себя, не бережёте, а ведь это не самая дорогая процедура – снятие порчи. Можно и скидочку организовать… процентов пять-семь.

– Да шут с ней, с порчей. Прорвёмся как-нибудь, – ответил Караваев, потирая руки. – Ну, Натуля, встретимся мы с тобой, поговорим по душам, а вам, уважаемая ясновидящая, огромное спасибо, от всего сердца спасибо.

– Спасибо в карман не положишь, тем более, когда оно огромное, – сказала женщина почему-то басом.

– Сколько? – покраснел Караваев.

– Ну, учитывая ваше нынешнее положение, за такие мелочи… рублей пятьдесят достаточно будет, – ответила ясновидящая, закуривая длинную ароматную сигарету.

– Я тут поистратился. У меня столько уже не наберётся, – признался Караваев, опуская голову.

– Вот так даже? А кто вы по профессии?

– Горняк я.

–Горняк? Ну, это в корне меняет дело. Вам повезло. По тарифным расценкам нашей ассоциации скидка в пятьдесят процентов предоставляется горнякам, водолазам, подводникам, пожарным, космонавтам и ветеранам труда. Приятный кешбэк, так сказать.

Караваев вынул паспорт, взял из него двадцать рублей, из другого кармана достал пятирублёвую монету, – сдачу, оставшуюся от покупки сигарет, и протянул деньги ясновидящей. Она небрежно сунула их карман.

– Ох, уж эти горняки, вечно у них кризис ликвидности. А вы о порче подумайте. Подумайте всё же о порче, – хохотнула она, выбросила сигарету и неожиданно волчком закрутилась на месте, убыстряя вращение. Вскоре она скрылась в перевёрнутом конусе пыли, вращающемся с дикой скоростью. Что-то засвистело так пронзительно и тошнотворно, что Караваев испуганно отпрянул. Когда пыль осела, ясновидящая исчезла.

– Ведьма! – пробормотал он, повертев головой. – Что же это такое? Жвачки летают, самолёты падают, дети под землёй ползают, в людей стреляют, рикши вместо такси, гадалки куда-то исчезают? Попал ты, Тимофеевич в сказку, а до постельки гостиничной ещё добраться нужно, так, что держись, коли леших да вурдалаков встретишь. А вот Наталку было бы совсем неплохо встретить, совсем неплохо.

Он двинулся по течению людского потока. Поток этот, как полноводная река, шевелясь, шумливыми человеческими волнами, медленно продвигался по аллее, полого поднимающейся вверх.

Далеко на возвышенности, на самой её вершине, сияла зеркальными стёклами громадина отеля, отбрасывая лучи солнца; над его крышей ярко горели огромные буквы – Hotel «Rодина». Первые шесть букв были латинскими, а остаток слова «Родина» на кириллице.

– Наша Виа Делароза, – негромко сказал сгорбленный старик с клюкой, ковыляющий рядом с ним, – там на вершине наша Голгофа. Нас распнут и мы не воскреснем. По грехам нашим, по грехам воздаётся.

– Не понял, я, дедушка, ты о чём? – посмотрел на старика Караваев.

Старик ткнул клюкой в сторону отеля:

– Там собрание нечестивых патрициев и фарисеев-первосвященников, менял, банковских Иуд, кровожадных вампиров, жаждущих нашей крови, а мы агнцы для заклания.

Старик больше ничего не сказал. Сгорбившись, он брёл с горестным выражением, губы его что-то беззвучно шептали.

Караваев шёл сквозь сборище оборванцев обоего пола, сидящих или лежащих вдоль забора, закусывающих, пьющих, дерущихся, спящих. Рядами стояли попрошайки в рванье с разбитыми испитыми лицами. Они тянули трясущиеся руки, но быстро теряли к нему интерес, сообразив, что здесь поживиться нечем.

Наглее вели себя проститутки, опустившиеся женщины не первой молодости и развязные пьянчуги. Эти привязывались, нахально хватали за майку, руки, шли за ним, настырно клянча деньги, мерзко ругались, не получив подачки.

Одна женщина, ей было далеко за сорок, увязалась за ним. Из-под потёртой кожаной мини-юбки торчали худющие ноги в лиловых, вздувшихся венозных узлах. Караваев сразу прозвал её Кармен из-за красной шёлковой кофты с глубоким вырезом на плоской груди и искусственной алой розы в седых закубленных волосах. Хриплым прокуренным голосом, кривя нелепо и ярко накрашенные губы, Кармен настырно предлагала ему свои сомнительные услуги, вгоняя в краску тем, что запросто называла всё, что предлагала своими именами. С её лица не сходило злобное выражение, когда говорила, было видно, что у неё не хватает нескольких верхних зубов.

Вздрагивая от её «простоты», Караваев тщетно пытался оторваться от женщины, но она шла за ним, как привязанная. Плотность толпы возрастала. По мере продвижения женщина всё снижала и снижала тарифы на свои услуги и отвязалась от него лишь тогда, когда они упёрлись в молчаливый и плотный круг людей, глазеющих на что-то в центре живого кольца.

Задние ряды приподнимались на носки пытаясь заглянуть вперёд, люди пошустрей и нахальней протискивались в центр круга, работая руками и локтями, а круг всё увеличивался за счёт новых любопытствующих, в результате чего Караваев был зажат плотными рядами людей.

Женшина оставила его. Она ловко вклинилась в толпу и, «поливая» матом направо и налево, пробилась к центру. Но неожиданно толпа стала раскалываться. Послышался близкий вой автомобильных сирен: сюда медленно пробивался милицейский Уазик, за ним ползла неотложка.

Толпа расступалась, уступая дорогу машинам, и вскоре оголился «пятачок» вытоптанной земли, на котором неподвижно лежал на спине длинноволосый бородатый мужчина. Глаза его были открыты и смотрели в небо, мощные руки лежали вдоль тела. Одет он был в драные джинсы и майку с изображением группы «The Beatles», переходящей через улицу по пешеходному переходу. На грудь мужчины поверх майки выпростался серебряный крестик на шнурке, ноги с разбитыми пальцами были босы.

Сам не зная отчего, Караваев подошёл ближе. Застывшие глаза мужчины смотрели в небо заинтересованно, будто нечто интересное приковало его остановившийся взгляд к невидимому для других объекту. На лице застыло покойное и умиротворённое выражение.

Из подъехавшего Уазика тяжело вылезли два милиционера: молодой, с румяным лицом и явно наметившимся брюшком, и постарше – низкорослый, крепко сбитый, с угрюмым выражением лица, обильно потеющий.

Проходя рядом с Караваевым, молодой милиционер явно намеренно больно саданул его локтем в бок. Милиционеры подошли к покойнику и остановились. Молодой ткнул труп ботинком в бок, сдвинул фуражку на затылок и изрёк:

– Издох, тварюга.

Из машины высунулся водитель.

– Ну, чё опять трупак?

Милиционеры кивнули головами, задумчиво разглядывая умершего.

– Скорее бы все уже передохли бомжары вонючие, – сказал водитель и громко включил радио. Из кабины понеслось разухабистое: «Ты скажи мне скажи, чё те надо, чё те надо…»

Из неотложки вышла хорошенькая девушка в белом халате, подошла и стала рядом с милиционерами. Глянула на покойника, скривилась:

– Опять? Жрут, что придётся.

– Ну, чё, Светка, забирайте клиента. Дело ясное морг и крематорий ему родные дома, – повернулся к девушке молодой милиционер.

– Подождать придётся немного, Коля. Санитар мой Сашка, выскочил из машины джинсы сыну купить, раз такая оказия подвернулась. Сейчас подойдёт, – ответила девушка, закуривая.

– Щас! Вот ещё. У нас пять вызовов, – сказал тот, что постарше и, повертев головой, повёл дубинкой в сторону застывшего Караваева.

– Слышь, бомжара, давай сюда, да поживей, – прикрикнул он.

Забыв, в каком он виде, Караваев изумлённо коснулся рукой груди и пробормотал растерянно:

– Это вы мне?

– Тебе, тебе, не придуряйся, клоун, – сказал милиционер и, выхватив в толпе цепким взглядом замешкавшегося оборванца, крикнул и ему:

– И ты сюда, отребье.

Тот, не мешкая, подбежал к милиционеру и покорно стал недалеко от него.

– Ты чё не понял? Сюда давай, я сказал, – закричал на мнущегося Караваева милиционер.

Караваев подошёл и обиженно сказал:

– Я не бомж, я…

– Ну да, ты у нас премьер-министр и олигарх, – оборвал его милиционер. – Забыл вкус резиновой дубинки?

Оборванец незаметно толкнул Караваева локтем в бок, тот быстро глянул на его фальшиво услужливо-преданное лицо и не стал больше пререкаться с милиционером.

– Значит так, – сказал милиционер, – берёте носилки и относите труп в машину, после свободны.

– Ты не ввязывайся, – просветил Караваева неожиданный напарник по пути за носилками, – у мента этого погоняло «Пиночет». Зверюга! Подлечит дубинкой по почкам, будешь потом ссать кровью. Молчи и со всем соглашайся.

Они принесли носилки, положили их рядом с телом и немного замешкались.

– Вы, чё не пили сегодня? – заорал молодой милиционер. – Грузите, грузите – он уже пованивать стал.

– Сейчас, сейчас, начальник, – засуетился бродяга.

Он перекрестился, нагнулся, закрыл глаза покойнику и скомандовал:

– Бери, кирюха, за ноги, я – за голову.

Погрузив погрузили тяжёлое, влажное и деревенеющее тело на носилки, они подняли их, но тут старший милиционер, наблюдавший за ними, указал на Караваева дубинкой.

– А ты, премьер-министр, после ко мне.

Караваев покорно кивнул головой. Они с бродягой отнесли носилки с телом в машину и тот, сорвав с шеи покойника крестик, сказал смущённо:

– Ему он уже не нужен, отмучился. А нам, брат, с тобой лучше смыться, пока Пиночет нас не видит.

Караваева не нужно было уговаривать. Они бегом вклинились в толпу, быстро смешались с разномастной публикой и довольно скоро потеряли друг друга из вида.

Караваев пробился на обочину в надежде найти место поспокойнее и перекурить, но тут очередной проситель с редкими волосёнками на лысом черепе, прилипшими к подживающим коростам, со страшным лицом в кровоподтёках и безобразно проломленным носом, схватил его за руку. Придвинувшись к нему близко, обдав запахом давно немытого тела и дичайшего перегара, он прохрипел:

– Подай, браток, человеку на льдине, на пропой ещё живой души.

Караваев высвободил руку и хотел уже сменить место, чтобы отделаться от попрошайки, но что-то его остановило. Он вглядывался в это обезображенное лицо, а тот бормотал, глядя куда-то вдаль застывшим и бессмысленным взглядом:

– Не пожалей копеечки, браток, на пропой ещё живой души. Льдину оторвало – беда! Дрейфую. До берега далеко, до людей – ещё дальше. Страшно, браток, холодно, голодно. Все погибли, я дрейфую… дай копеечку на пропой живой души…

«Голос!» – осенило Караваева. Человек говорил голосом до боли ему знакомым. Голосом, который нельзя было спутать ни с каким другим, только хрипотцы и надломленности добавилось в этот своеобразный голос. Это был голос добрейшей души человека Лёши Лысенко его соседа по лестничной площадке, с которым он много лет был в дружеских отношениях.

«Такого и мать родная сейчас не узнала бы», – думал он, продолжая разглядывать оборванца, пытаясь найти в этом лице хоть какое-то сходство с Алексеем Лысенко. Но единственное, что кроме голоса напоминало о соседе – это крепкий, ещё не потерявший формы крепкий торс.

А мужчина топтался на месте босыми ногами и продолжал монотонно бормотать. Кажется, он позабыл о Караваеве, а обращался теперь к какому-то невидимому объекту за его спиной. Был он в рваной тельняшке, заправленной в красные спортивные штаны с белыми лампасами, по которым шла надпись Royal Canin.

«Нет, это просто совпадение, – засомневался Караваев. – Бывают же голоса похожие? Когда же я с Лёшей виделся-то в последний раз? В 1994-м? Да, в девяносто четвёртом. Он тогда съезжал от нас. На юга подался в город Будённовск, жена у него из тех мест. Зимой это было на Богоявление. Провожали честь по чести всем подъездом. Он писал нам из Будённовска регулярно. Писал, что устроился хорошо, работает тренером, жена акушеркой в роддоме, купил дом. Правда, после лета девяносто пятого перестал писать и на наши письма не отвечал».

Тут он вспомнил, что у его соседа на тыльной стороне правой ладони была татуировка – якорь, а под его рогом, по овалу надпись «Североморск – 1967». Он взял бродягу за разбитую опухшую ладонь. На руке синела та самая наколка!

– Алексей Петрович? – тронул он человека за плечо.

Тот вздрогнул и, словно очнувшись, задрожал, уставился на него расширенными глазами.

– Алексей Петрович, – повторил Караваев, и горячая волна жалости прилила к сердцу. – Это я, Иван Тимофеевич Караваев, сосед ваш. Узнаёте меня? Вы в двадцатой жили, а я в двадцать второй квартире. Мы с вами в шахматы по выходным играли, вы почти всегда у меня выигрывали. Помните наш дом по улице Октябрьской? Сынишку моего Андрюшку? Вы всё чемпиона собирались из него сделать, он хорошо играл. Что случилось, Алексей Петрович, дорогой? Вы же писали исправно, потом вдруг перестали. Что с супругой вашей Прасковьей Ивановной, Панечкой, как мы её все звали? Сынок ваш Алёшка, где он? Да не молчите, пожалуйста. Рассказывайте, рассказывайте! Что стряслось, как вы здесь оказались?

Несчастный встревожено мычал, дрожал, топтался на месте. На мгновенье в его мёртвых глазах что-то ожило, вспыхнул живой свет, но тут же погас, и он, как заведённый, снова захрипел:

– Оторвало льдину, браток… сгинули товарищи… один я… один… дай… хоть рублик пропащей душе… не увидеть мне уже берега, не увидеть… сгину я… сгину… оторвало… дай… льдину… оторвало… далеко до земли… сгину…

Он стал заговариваться. Караваев с горечью смотрел на него, начиная понимать, что человек этот безумен и бесполезно о чём-то его расспрашивать, да и засомневался он уже в том, что это Алексей, думая: «Мало ли моряков в 1967 году сделали себе такие татуировки во время службы в Североморске?»

Он достал свои последние пять рублей и протянул бродяге.

– Возьми, друг. Больше у меня нет. Бери, бери. Не знаю, сосед, ты мой, не сосед. Да и неважно это. Что же жизнь с человеком сделать должна была, чтобы он вот так, как ты выглядел? Вот ведь беда! Бери, бери деньги, что ты застыл и дрожишь, бедолага? Бери, друг…

Бедняга смотрел на него непонимающе по его грязной, изуродованной щеке текла слеза. Караваев вложил ему в руку монету, а он неожиданно порывисто схватил его руку и прижался к ней сухими треснувшими губами. Караваев, смущаясь, высвободил руку, а человек с голосом Алексея Лысенко, припадая на одну ногу, втиснулся в толпу и исчез.

Забыв, что он хотел перекурить, Караваев пошёл вверх по аллее. Он шёл и думал о горькой, печальной участи всех этих обездоленных людей, которых здесь было так много. Людей, теряющих человеческий облик, бродящих, как неприкаянные тени, как какие-то инопланетяне или мутанты из современного фантастического фильма, к которым все уже давно привыкли, как к бездомным кошкам и собакам, как к реальности пусть и неприятной.

Он даже не понял, как это произошло. У столика, вокруг которого собрались хорошо одетые парни с подозрительно невинными лицами, девица с подбитым глазом сунула ему в руку игральные кубики и фальшивым голосом запричитала:

– Ну, наконец-то! Нашёлся, наконец, счастливец! Тысяча процентов, что сегодня ваш день, молодой человек. Сорвёте хороший куш и отлично поправите своё финансовое положение. Ставка минимальная сто рублей, но выигрыш может достичь миллиона.

Расстроенный встречей с несчастным безумцем и находясь ещё под впечатлением от этой встречи, пробудившей в нём воспоминания о жене, сыне, соседях, той жизни, когда он был молод и счастлив, он растерянно топтался с игральными кубиками в руке, а девица красочно и жарко увещевала его сделать ставку.

Он повертел головой и тут увидел «цыганку», – ту самую, обворовавшую его. Она гадала по руке симпатичной девчушке в короткой маечке, из-под которой был виден живот. Выпучив глаза и приоткрыв рот, девушка, заворожено слушала гадалку.

Он вернул кубики опешившей девице, расталкивая людей пробился к «цыганке», схватил за локоть и издевательски проговорил:

– Здоровеньки булы, чайоре, хохлацкого разлива. Сколько верёвочке не виться, а конец обязательно будет. Сам никогда не воровал, а воров всегда не уважал. Гони чемодан, Наталка-Полтавка.

Он хотел добавить, что сейчас милицию вызовет, но вспомнив свою недавнюю встречу со здешними представителями правопорядка, передумал и закончил свою тираду так:

– Начистил бы морду твою воровскую, да женщин не приучен бить, так что давай чемодан и разойдёмся, как в море корабли. Хотя забыть, как ты подлюче со мной обошлась, Натулечка, я ещё долго не смогу.

Ребёнок на руке гадалки рассмеялся:

– Салют, Тимофеич! Опять встретились, значит. Рад тебя видеть, дружище, без петли на шее. А я, как и говорил, вперёд этой шалавы сюда добрался. Ты с ней не связывайся, она больная на всю голову.

Караваев с опаской глянул на ребёнка-крота и повторил строго, сжимая руку воровки.

– Чемодан, чернобровая, чемодан.

Она, однако, совсем не испугалась. Не отпуская руки девушки, которой гадала, расхохоталась.

– О-ба-на! Объявился наш шахтёр. Удивляюсь я вам, шо вы лезете всё время под землю чертей булдачите спать им не даёте? Ладно бы вам за это платили, так нет, вас за лохов держат, а вы прётесь и прётесь под землю. В чём тут прикол, шахтёр, с чего тащитесь? Ты руку мне раздавить удумал? Я же женщина, в конце концов, и мать. Да, не дави же, дурак, синяки будут! (Караваев засопел недовольно, ослабил нажим, но локоть не отпустил). Ох, и напужал ты меня, дядечка, ох, и напужал, я чуть не описалась от страха. Чемоданчик, значит, пропал у тебя, да? Тот, шо на полочке лежал? С трусами штопанными?

Караваев покраснел. Вокруг них собирался любопытствующий народ.

– Ай-ай-ай! Беда-то какая у человека, товарищи, – продолжила цыганка громко. – С виду не старикашка ещё, а за старьё зубами цепляется. Да твоими тряпками, дядя, полы стыдно мыть. Хочешь я тебе сейчас дюжину турецких плавок одноразовых куплю, а то смотреть на тебя страшно так ты распереживался? Тебя ж кондрашка сейчас хватит. Успокойся, успокойся, болезный.

Она подмигнула девушке, та икнула и растерянно хихикнула, а воровка прошипела напористо и зло:

– Отпустил руку, дурак.

И Караваев почему-то покорно отпустил руку.

– Вот так лучше будет. Свидетели у тебя есть, дядя? Врубаешься в ситуацию, недоумок? Я, да ты, да водитель, ещё ребёнок, но он не в счёт – он крот наполовину. Тут всё не в твою пользу, придурок. Понял? Так, шо, дёргай, давай. Противно на тебя смотреть, раздолбай. Уши не надо развешивать, искатель чемоданов. Ну, ты, шо, не понял? Не обламывай мне мой бизнес. Да, шо ж это такое, товарищи, а? Упёрся, как баран! Свали поскорее с моих глаз! Люди, гляньте-ка на этого барбоса небритого! – заключила она раздражённо.

Задохнувшись от ярости Караваев смог только выдохнуть «Ах, ты…», но тут, как из-под земли появились два дюжих амбала с одинаковыми печальными бульдожьими мордами. Они без лишних разговоров заломили ему руки за спину и повели вверх по аллее, как тараном, разбивая плотные ряды людей его головой.

Через некоторое время «близнецы» отпустили его. А он, захлёбываясь от обиды, попытался им объяснить, что с ним произошло, но один из них положил тяжёлую руку ему плечо и устало сказал:

– Не лезь, батя. Можешь ненароком железа в организм схлопотать.

А второй добавил:

– Потерял – не плачь, нашёл – не радуйся.

Амбалы растворились в толпе, а Караваев остался стоять чуть не плача, посреди шевелящейся аллеи, чувствуя себя абсолютным нулём. Скользкой змеёй душила обида: какая-то мерзавка, действуя с наглым смешком, будто он и не человек вовсе, а червяк какой-то, которого можно просто раздавить, втоптать в грязь, унизила его и оскорбила второй раз за день, обошлась с ним, как с презренным жалким ничтожеством, не имеющим никакого права голоса! Никогда ещё за всю свою жизнь он не был так унижен и оплёван. Настроение и так неважное упало до нулевой отметки. Ощущение безысходности, бессилия, бесправности охватило его, и как следствие возникла апатия, усталое равнодушие, злость и усилившаяся внутренняя тревога.

Кто-то легко коснулся его плеча. Вздрогнув, он обернулся. Перед ним стоял гладко выбритый старик в старом, но чистом костюме, на лацкане пиджака был прикручен институтский ромбик и пионерский значок.

Погладив его по плечу, он участливо произнёс:

– Не расстраивайтесь, товарищ, я всё видел. Моему возмущению и негодованию нет предела! Это полнейший либеральный беспредел, товарищ! Вот он злобный оскал капитализма! Вот такие вот «господа», как эта гадалка, хамка и мерзавка под бандитской защитой мнят себя, понимаешь, хозяевами жизни. Но они не догадываются, что роют себе яму, которая их же и поглотит. Время «икс» близится, товарищ! Когда оно наступит, мы их всех зароем в эту яму и катком прокатаем, чтобы памяти никакой о них не осталось! Гений двадцатого века Владимир Ильич Ленин предупреждал нас, говоря, что угнетённый класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, заслуживает того, чтобы с ним обращались как с рабами. Мы рабами быть не хотим, а час расплаты близится, товарищ. Всей этой сволочи мы, совсем скоро, укажем их истинное место.

– Кто это – мы? – спросил Караваев.

– Мы – это НРСПСО, Народно-Революционный Союз Патриотических Сил Отчизны, – понизив голос и озираясь, ответил старик.

Он наклонился к его уху и добавил шёпотом:

– Вы можете прямо сейчас вступить в наши ряды. Вступительный взнос мизерный, чисто символический – всего десять рублей, так сказать, на мелкие организационные нужды партии, а я вам дам нашу программу и удостоверение выпишу. У нас скоро съезд будет, мы вас приглашаем.

Он замер в ожидании ответа, пытливо вглядываясь в пасмурное лицо Караваева, а тот, взглянув на часы, отодвинул агитатора, устало проговорив:

– Где вы раньше-то были, товарищи, со своим мудрым Лениным, когда Гайдары с Чубайсами дербанили страну? – и двинулся вперёд.

Он влился в человеческий поток, но далеко не продвинулся. Где-то впереди затрещали выстрелы, пахнуло порохом, ветер донёс раздражённый гул голосов, выкрики, невнятный собачий лай. Движение шумно бурлящего людского потока неожиданно замедлилось и вскоре, будто вода, встретившаяся с запрудой, замерло, закипев раздражённым гулом у преграды.

Толпа затопталась, закачалась волнами, как хлебное поле под ветром. Передние ряды встретились с какой-то непреодолимой, и, по всему, опасной преградой. Недовольно и шумно галдя, человеческий вал сумбурно откатывался назад, потащив за собой задние ряды, а вместе с ними и Караваева.

Основательно помятого и с отоптанными ногами, его вынесло к бетонному забору, где ему удалось притулиться среди плотно сидящих на корточках людей. Он прикурил от сигареты соседа справа, жадно затянулся и спросил:

– Что за беда там впереди, не знаешь?

– Маски шоу. Плановое мероприятие по прессовке торгашеского племени. Ненасытная эта братия втихаря приторговывает наркотой и оружием. Быстрая прибыль – мечта любого торгаша, отказаться от неё этот жаднючий народец не в силах. По молитве живут: «деньги не пахнут», не замечая, что, извлекая так называемый чистоган из дерьма, начинают смердеть при жизни, – ответил мужчина.

Говоря это, он задумчиво глядел куда-то вдаль поверх голов толпы. Докурив сигарету, он рассеянно глянул на Караваева и продолжил:

– Совсем ещё недавно на месте этого торжища был тенистый городской парк, излюбленное место отдыха горожан, здесь я рос с друзьями. Мальчишками мы лазили по деревьям, в пруду купались, на великах гоняли, на пикники с родителями ходили, с девчонками здесь встречались. Посмотрите во что превратила его торгашня: вытоптанная, бесплодная, треснувшая от жары земля. Дай волю этой саранче – обглодает всю землю. Когда-то давно-давно, ещё до Рождества Христова, разрушив главный город кровожадных торгашей Карфаген, римляне перепахали их землю и засыпали солью. Эта земля и пропитанный кровью город, вышедший из чрева древних языческих Тира и Сидона, где опирались надеждами и чаяниями на тёмные подземные адовы силы и ублажали их сжиганием детей, был врагом жизни и света, страшнее орд грубых варваров насильников и грабителей. Смертельная схватка римлян с империей детей Молоха была неизбежна, такова логика жизни: свет обязан победить тьму. Знаете, что такое гекатомба?

– Первый раз слышу, – Караваев посмотрел на соседа с интересом.

Одет сосед был в чистую серую, длинную до колен рубаху, выпущенную поверх брюк, на ногах сандалии, а на голове странная квадратная тюбетейка из чёрного щёлка, из-под которой к крепким плечам струились светлые волнистые волосы. Загорелое без морщин лицо со светло-голубыми глазами обрамляла густая русая борода, в которой поблёскивали редкие серебряные нити, но она его не старила. Караваев на глаз прикинул, что они с незнакомцем скорей всего ровесники. Спокойствие соседа притягивало, отторжения к незнакомцу не было, он ощущал к нему какую-то странную неизъяснимую симпатию и интерес, хотя они и минуты ещё не проговорили.

– Представьте себе штабель дров, приготовленный для костра, в котором будут сжигать живых детей. Такова была жертва демону Молоху, который должен был спасать богатства и роскошную жизнь этих торгашей-язычников. Они был воинственны, в том смысле, что хорошо оплачивали кровавую работу солдат наёмников, силу оружия которых познали и греки, и сицилийцы, и жаркая Иберия. Им вполне по силам было разрушить Рим – своего главного врага, к тому же у них был гениальный воитель Ганнибал способный это совершить. Когда же он увязал в болотах, окружающих Рим, и просил подкрепления у своих, как сейчас сказали бы, спонсоров – карфагенских торгашей, то они стали раздумывать, а подсчитав свои расходы на эту помощь, пожлобились, решив, что гениальный воитель справится сам. Они обрекли на поражение Ганнибала и себя. Молох сожрал своих детей. В истории много таких мистических страниц. Впрочем, Молох жив, он перебрался за океан и построил Новый Карфаген, угрожающий ядерными гекатомбами всему живому. Думаю, что и у нас строят Карфаген со славянским колоритом – у тирании корни одни.

– Интересная история, никогда не слышал, но страшная, – пожал плечами Караваев и посмотрел на часы, – а операция эта войсковая надолго, как думаешь? Он не очень понимал этого человека.

– За час должны управиться, а вы куда-то спешите?

– Не так, чтобы очень, но время, однако, утекает быстро, – ответил Караваев, сам удивляясь своему туманному ответу. Он хотел сказать, что направляется в отель, но почему-то увильнул от прямого ответа. Скорбные уроки сегодняшнего дня, по всему, не прошли даром.

– Ваша правда. Время, в самом деле, убыстрилось. Впрочем, так и должно быть в конце времён, когда время выходит из пазов, а мир слетает с катушек. Вы издалека? – посмотрел на него пытливо сосед.

Караваев помялся.

– Из Красношахтёрска. Слышали про такое райское местечко?

– Эхо вопля бесправного, ободранного и голодного люда из угольной преисподней нашего Севера долетело и до нашей галактики. И каким же ветром вас сюда занесло, северянин, в эту сказочную фикс-галактику? Попавшим в здешние ведьмины круги, выбраться из этой космической магнитной дыры задача задач. Вас не просветили ещё об этом? Хотя, глядя на вас, г-мм, смело решусь предположить, что вас не встретили здесь хлебом и солью, – окинул он Караваева с ног до головы быстрым и пытливым взглядом.

– Угадал он, – усмехнулся Караваев. – Не трудно было, догадаться, думаю. Приголубили северянина, приголубили. Грабанули, как пацана. Уплыл чемоданчик мой со смокингом и штиблетами. Хорошо хоть паспорт и путёвка целы.

В глазах незнакомца блеснула усмешка.

– Паспорт спасли? О, да, – это бесценнейшая вещь! Это успех и везение. Поздравляю. Вы невероятно везучи. Спасли свидетельство принадлежности к останкам великой страны и великого народа. Какая удача! Господи, как же наши бедные праотцы веками живали без паспортов, этой книжицы со штампами, в которой теперь даже не указано племя, к которому принадлежит человек? Предки наши преспокойно обходились без них, прекрасно ведали, какого они рода, племени, ходили по своей земле, женились, рожали, умирали, воевали. В наши дни паспорта нужно выдавать только жителям тьмы. К чему они людям белого света? Хорошему, чистому человеку паспорт не нужен, – он в глазах его, а свет в них из сердца, как у вас, к слову. Но если наличие паспорта вас, г-мм, утешает… то штиблеты, брат, дело наживное.

Караваев не заметил иронии в этих словах и обиженно возразил, не заметив, что проговорился:

– Наживное, как же! Как в таком костюмчике, да в сланцах, ёш твою два, в отель-то явиться? Могут под зад дать, чтоб пейзаж не портил.

– В отель? – сосед упёрся в него взглядом. – Так вы держите путь в Зазаборье, в Тьмуград? Что вы там забыли?

– Что забыл, что забыл, – проворчал Караваев. – Отдохнуть решил. Путёвка у меня. На три недели, с питанием и медобслуживанием.

– Ах, вот так даже! Надо же, с питанием и медобслуживанием. За какие же заслуги такая щедрая премия жителю белого света? Какой магнат-доброхот вам оплатил сей потрясающий вояж, что за Ротшильд? Бросьте, бросьте! Вы подначиваете меня, шутите?

– И не думал. Вот она, путёвка, тут, – похлопал себя по карману Караваев. – Фирма, как её, «Интертурсикретсервис», директор прибалтиец какой-то Недождётис… печати, всё как положено…

– Путёвка, печати, «Интертурсикретсервис», прибалтиец Недождётис? Это мне напоминает балладу, где Морж и Плотник, обещая устрицам рассказ о башмаках, сургуче, капусте и королях, выманили их из воды и съели. Думаю, в вашем случае будет тот же финал – торгаши остроумны. Дельце провёрнуто с юморком и как всегда нагло, с усмешечкой и подковыркой. Это они умеют, юмористы. Так дело обтяпают, что под демократический хохот, прохохочет человек и дом свой, семью и страну, да ещё и аплодировать станет умельцам смехачам. А это «недождётис» – просто конгениально! Эх, народ мой, когда ты думать-то станешь? – покачал горестно головой мужчина, с жалостью глядя на Караваева. – И вам, брат, простите, не пришло в голову, что слишком уж говорящая эта фамилия Недождётис? Что это тонкий намёк на толстые обстоятельства? Не возникло ассоциации с глаголом «не дождётесь»? Я, вот, почти уверен, что так и произойдёт, не дождётесь вы, брат, ни медобслуживания, ни питания, а в скором времени, пожалуй, пенсию и последние штаны у нас всех отберут. Надули вас господа юмористы. И не за бесплатно, скорее всего.

– С чего это ты так решил? – раздражённо уставился на него Караваев.

– Я хорошо разобрался в сегодняшних правилах. В обманной стране Зазаборье жизнь, если этот порядок вещей называть жизнью, построена на системе трёх «О»: обмане, отъёме и оргии. У вас, видимо, ещё живы приятные воспоминания о путёвках по профсоюзной линии? Советский народ не веровал, но словам доверял. Деньги – вот универсальный ключ, который открывает самые крепкие двери в Зазаборье. Но не стоит переживать, вы ж сами никого не надули. Это было б для вас худшим испытанием, так что утешьтесь сердцем честным. Обидно, конечно, но это мелочи жизни. Нас всех надули в очередной раз. Всю страну надули господа недождётисы, раздав бесплатные путёвки в прекрасный мир равных возможностей и свободы самооголятся. А ещё раньше надули прошлые поколения, тоже немало прекрасного обещали прежние недождётисы: землю крестьянам, заводы рабочим, миру мир, братство и равенство, но те хотя бы пытались выполнить кое-какие обещания из своей программы и кое-что стоящее смогли воплотить в жизнь…

Караваев не дал ему договорить, насупился и хмуро перебил:

– Да, ладно, ладно, тебе пугать-то! Чего это сразу-таки – надули? Не пугай меня, не пугай. Говоришь, деньги двери открывают? Так я тебе докладываю: путёвочка моя кровными девятью вагонами угля оплачена. Она, дорогой товарищ, по этой причине и есть ключ к дверям моего гостиничного номера. И я, – кровь из носа, – постараюсь дойти до вечера к заветным дверям моего номерочка. За тридевять земель прилететь и отступить? Некуда! Нужно идти в отель, а там дальше видно будет, что из всего этого выйдет.

– Дорогу осилит поевший, – усмехнулся незнакомец. – Но боюсь, что вас ожидает ходьба по кругу, а может быть и по всем кругам ада. Лучшая придумка дьявола – это создать видимость, что его нет. Ну, скажите, где доказательства того, что этот ваш клочок бумаги с печатями гарантирует вам право на отдых в отеле? Вы заглядывали в головы шутников, предлагающих вам этот комфортабельный отдых в Зазаборье, могли видеть превращение вашего угля в деньги и их движение? Кто-то из ваших коллег по работе уже отдыхал по путёвкам «Интертурсикретсервиса»? Вы поверили на слово, в бумажный фантик…

– Да чего это ты всё учишь? – разозлился Караваев. – Что ж, по-твоему, выходит никому, никому нельзя верить? И что за жизнь тогда будет, когда ни матери, ни отцу не будешь верить? И, вообще, больно умным и вёртким себя выставляешь, не обижайся, конечно. Расскажи ещё, что тебя самого никогда и нигде не надували. Насквозь людей видишь, наперёд всё знаешь? Что ж ты, ёш твою два, такой чистый, умный, не обманутый, сидишь у бетонного забора на этом заплёванном торжище среди обманутых? Сам же говорил, что всю страну надули. И выходит и тебя вместе со всеми, даже если ты всё это наперёд видел…Кашпировский.

– Так, так, так, – удовлетворённо потирая ладони, проговорил незнакомец, – кажется, я встретил честного, наивного, русского человека, от сердца говорящего. Это мне нравится, здешний люд полемизирует только тогда, когда появляется возможность что-то урвать и больше кулаками заканчивает полемику. Отлично, поговорим. По крайней мере, не напрасно убьём время, пока ОМОН будет совершать свою благородную и полезную миссию. Да я, брат, и не говорил, что я сухим из воды вылезаю и в огне не горю. Грешен, как все, ибо в грехе зачат. Но к моменту, когда заработал в стране коллективный «недождётис», я по счастью, сподобился найти Утешителя и Учителя. Понимаешь? В грязную воду с пираньями не полез, людям не советовал и сам ваучер брать отказался. Это, конечно, маленькое утешение и гордыней называется, но и твёрдостью тоже можно назвать, наверное. Да, коллективный «недождётис» в этот раз победил, он сомкнулся с мировым злом для окончательной победы дьявола. Но это временно. Сказано: ибо семь раз упадёт праведник и встанет, а нечестивые впадут в погибель. Свет побеждает тьму. И не умный я – спокойный. Я спокоен с тех пор, как всем сердцем прочувствовал, что никакие обманы не страшны человеку, когда в его сердце мир и взор устремлён в небо.

– Вот! Теперь я всё понял. Ты – этот, как его… миссионер, – рассмеялся Караваев. – У нас ходят по домам старушки. Призывают: «Вернись, блудный сын к своему Отцу. Он ждёт тебя».

Рассмеялся и мужчина.

– Нет, нет, я не миссионер, но с Заветом в ладу. А за спинами многих нынешних миссионеров в священническом облачении стоят те же «недождётисы» с кошельком для взносов для всегда нуждающегося их бедного Господа в костюме от кутюр и с дубиной за спиной. Они твердят о любви к богу и требуют любви от паствы. Но чего может стоить слово «люблю», произнесённое без любви, а ещё чаше по принуждению и внушению? Это великое слово «люблю» и очень трудное. Во времена, когда кругом зло, смерть и ночь, сама реальность движет сердца к отрицанию и вниз. У людей столько обид на Бога! Мы все больны обидами, но упорно не желаем идти в Его лечебницу, где двери всегда открыты. Мы Его пациенты и по-прежнему живём в том же мире, где властвует гордый дух пустыни, который когда-то искушал Господа нашего тремя соблазнами, которые Он без раздумий отверг. Но Ему это было легко сделать – Богочеловеку, Властелину бытия. А мы… муравьишки в людском муравейнике…

– А говорил, что не миссионер, – опять рассмеялся Караваев и погрозил собеседнику пальцем, – красиво изъясняешься, а сам, небось, подбираешься, это… охмурять.

– А вы чего боитесь? Что я у вас отниму ваше Евангелие – паспорт-оберег и путёвку-икону с подписью всемирного Недождётиса? Денег на сгоревший храм попрошу, да? Или разрушу ваши глубокие и надёжные представления о мироздании и вам станет хуже? Вам разве сейчас хорошо? Непохоже…

– Будем живы, не помрём, – раздражённо махнул рукой Караваев. – Чего тебе паспорт-то мой дался?

– Я пытаюсь объяснить, что вокруг нас создают нереальный мир, где мысль и жизнь, логика, правда и ложь – вещи обесцененные, а грани между ними стёрты. Это разделённый мир, где легимитизированно неравенство людей, это кривое зеркало ирреальности с заспешившим временем. Паспорт вам здесь не помощник, здесь действуют другие законы. Настало время, в котором придётся подтверждать имя человека или зверя выбором. Не тем лукавым, дающим иллюзорную свободу выбора в универсаме между микроволновкой и кофемолкой, а тем, который всегда стоял перед человечеством на развилке его дорог – это выбор между хлебом земным и хлебом небесным, ибо от этого выбора и зависит жизнь человечества.

– Про хлеб понимаю, про паспорт не очень. Что с ним не так? На нём моё фото, не чужое, это же документ, – пожал плечами Караваев. – Гладко ты чешешь. Прям, как армейский политрук. Сам-то, что ж воздухом одним питаешься? Смотрю, жив и здоров, румянец на щеках. Вон по телевизору попов показывают, они тоже о небесном всё, да так разъелись, ёш твою два, на воздухе небесном, что в телевизор не влезают. А мы против неба ясного ничего плохого не держим, но без хлеба-то долго не протянешь.

– Так вы, что ж, хлеб лишь в булочной и на столе представляете? – улыбнулся собеседник и, не ожидая ответа, продолжил, – а его, хлеб этот, всё трудней и трудней добывать стало, правда?

– Эт точно. Платят мало. Цены в магазинах – ого-го, коммунальщики дерут, болеть нельзя – себе дороже будет. Да сам, не знаешь, что ли, какая нынче житуха?

– Знаю. А вы когда-нибудь видели или слышали, чтобы хоть кто-то из тех, кто сейчас живёт, не тужа и припеваючи, вы их в «ящике», эту передовую часть общества видите, наверное, каждый день, когда-нибудь жаловался на высокие тарифы ЖКХ, на дорогое здравоохранение или на дороговизну продуктов? Они всё больше скорбят, что свободы маловато…

– Дык… сказал Караваев и, не найдясь, что сказать дальше, почесал затылок.

Его собеседник, наблюдая за ним, выждал и продолжил:

– Не слышали. Выходит, что у нас две страны: меньшая счастливая, она не думает о мелочах, которыми забиты головы второй и большей части населения, а мы с вами, входим в эту большую половину – лузеры и лохи по их мнению. И хлеба земного у этой, меньшей половины человечества в избытке, но вся жизнь их проходит в бесконечной заботе о нём. И эта забота о хлебе земном, став единственным счастьем человека, его центральной заботой, приводит к похоронам свободы, любви, совести, милосердия, истины, достоинства, лишает человека этих духовных благ. Это и есть великая цель и идея дьявола – мировое подчинение его воле, требование отдать ему свою свободу и совесть в обмен на хлеб земной и счастье сытости. Но ведь не стал Иисус превращать камни в хлеба, ни хлебом одним жив человек…

Караваев не дал ему договорить.

– Тут цыганка одна с дитём, жалилась мне, что совсем оголодала, мол, дня три не ела. Жалко мне её стало, ну, я последний кусок хлеба ей отдал. Так она обиделась и выкинула мой неправильный бутерброд, ёш твою два. Тоже сказала не хлебом одним жив человек, сказала, что жив он ещё салатиками вкусненькими и пивком добрым, телефоном хорошим и машиной, бумажником толстым и виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой, шмотьём и аппаратурой. Чучелом музейным обозвала, чемоданчик мой цап! и – в джип! Не хлебом одним жив человек, но ещё и чемоданами чужими. Тут, друг, я кумекаю, что всё дело в том, какое сердце в человеке – звериное или человечье. У кого оно человечье тот поделится хлебом с голодным, а оголодав, не станет вырывать из горла у другого человека кусок. Есть на этом свете какая-то общая справедливость, которая не прописана в теперешних законах, она внутри человека, в его сердце. Ведь есть же, скажи? Ни за что не стану я невинного, больного, старого, ребёнка, мучить, и сердце моё болит, когда горе чужое вижу. Да один я разве такой? Прикинь, что было бы, когда все, как эта Наталка-цыганка думали? Людоедство сплошное.

Глаза незнакомца светились, он смотрел на Караваева с любовью.

– Вот из-за этого-то малого остатка людей вроде вас, которые без раздумий и философствований, на генном уровне не желают нарушать то, что предписывает космическая справедливость, закон любви к ближнему, не даёт псам святыни, мир ещё жив! Верно, верно, верно, дорогой мой человек, но Зверь не отступится, ему нужна победа. Он хитёр, злобен и коварен. Принявшим его искушения он не позволит выйти их круга, в который он их поместил. Потенциальным рекрутам будет петь лживую осанну, не тронет и царей им назначенных. Но он хорошо видит опасность именно в этом остатке малом, который сохраняет совесть и веру в справедливость, любовь к ближнему и достоинство…

– Смотри, – встрепенулся Караваев и, повертев головой, приподнялся, – народ зашевелился, кажись, распотрошили уже коммерсов. Встаём?

Поднялся невероятный гомон. Притомившаяся от долгого ожидания разношёрстая публика, ругаясь и толкаясь, шумно двинулась вверх по пологому подъёму.

Пошли и Караваев с незнакомцем, который погрузился в какие-то свои мысли, лицо его было печальным. Они долго шли, молча, но когда толпа чуть поредела, и гомон немного утих, его спутник неожиданно громко сказал:

– Они решили, что мы никогда не дадим сдачи…

– Кто? – удивлённо повернулся к нему Караваев.

– Они, – повторил он задумчиво, будто говорил с самим собой. – Тьма не рассеется, если не возгорится светильник, свет нуждается в поддержке, мы не должны дать ему погаснуть.

Он повернулся к Караваеву, протянул ему руку.

– Что ж, я рад был встретить… человека. Если дойдёте до рая земного, я имею в виду отель, поищите там людей, они есть везде, должны быть и там. Люди перестали узнавать друг-друга, но они обязаны прозреть.

– Ладно, будь здоров, – Караваев пожал руку собеседника, – а ты сам-то, чего здесь?

– Ищу человеков, – улыбнулся незнакомец.

– Знакомых? – с интересом спросил Караваев.

Незнакомец рассмеялся, погладил его по плечу, повернулся и пошёл быстрым шагом. Провожая взглядом быстро удаляющуюся фигуру, Караваев непроизвольно потрогал карман с очертаниями паспорта, думая: «Ёш твою два, что он про паспорт-то нажимал всё? Сколько здесь странных личностей! Но этот хоть из тихих, говорун. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Идём дальше».

Вскоре он вступил в часть аллеи, где расположились торговцы. Рядов с узкими проходами между ними было несколько. Горы разнообразных товаров лежали на раскладушках, ящиках или просто на кусках плёнки. У этого товарного изобилия толпились покупатели. Они торговались, ругались, рассматривали товары, спорили. Набив огромные клетчатые сумки товарами, и, погрузив их на тележки, покупатели медленно пробивались вниз по аллее, против основного течения толпы, упорно ползущей вверх.

Эта часть аллеи показалась Караваеву необычайно длинной, казалось, что торговые ряды никогда не кончатся. Хотелось где-нибудь приткнуться, присесть, передохнуть, но сделать это было невозможно: все обочины были плотно заняты торгующими. Толпа напирала, несла его в своём шумном и мутном потоке. Он вертел головой, таращил глаза и плыл в нём, как щепка, плывущая по течению.

Когда торговые ряды, наконец, закончились, его глазам предстало странное зрелище. Плотные ряды пёстрого, разномастного люда шевелились в этой части аллеи, как бескрайнее колосящееся поле. Аллея расширилась почти вдвое. Удивлённо озираясь, он глядел во все глаза по сторонам, пытаясь понять, что здесь происходит. Он пошёл медленнее, впрочем, идти быстрее и не получилось бы: плотность людской массы значительно возросла.

4.

Люди толкались, ругались, кричали, зазывали, что-то предлагали, спорили, собирались в кучки и расходились, хаотично двигались в разных направлениях. Пёстрые толпы зевак, очумевшие от давки и жары, бродили по этому торжищу.

Самым распространённым видом информации здесь были куски картона с надписью, плакаты, транспаранты и мегафоны, многим их заменяли крепкие глотки. Некоторым типажам вовсе не нужно было сообщать что-то о себе и о роде своих занятий, даже неискушённому взору становилось понятно, кто они и зачем здесь. Шумел, колыхался, как море, разноязычной зыбью этот людской океан.

Караваев медленно прошёл мимо ряда молодых ухоженных священников с модными бородками, с фальшиво-скорбными лицами в новеньких чёрных сутанах. У всех у них были ящики для сбора пожертвований. Он приостановился, чтобы прочитать, что написано на ящиках, но его толкнул в плечо старик с клюкой:

– Варежку закрой, сынок. Не вздумай денег этим прохиндеям давать, – они такие же попы, как я китайский император. И, перекрестись, если решишься дальше идти. Ещё и не таких «святош» встретишь в нашем Вавилоне. Завлекать будут – держись.

Караваев вздрогнул, оглядываясь на «попов», двинулся дальше. Рядом с лже-священниками мирно соседствовали колдуны, ясновидцы, разные гадальщики, оккультисты, бабульки Иеговистки с брошюрками в руках, миссионеры разных мастей, сатанисты, экстрасенсы, целители, блаженные, уродцы и калеки, шаманы и ведьмы.

Молодые люди в белых одеждах с крестами на груди, пританцовывая, самозабвенно пели псалмы, а рядом с ними одетые в яркие восточные одежды бритоголовые молодые люди предлагали прохожим книги и дарили апельсины. На земле сидели составители гороскопов. Длинная очередь змеились к чернобородому азиату предсказателю судьбы, рядом с ним продавал амулеты от сглаза негр в расшитой бисером атласной тоге.

Босой мужчина с беспокойными глазами в оранжевом балахоне, до пят обвешанный деревянными бусами, тревожно озираясь, остановил Караваева:

– Махатьму не видел?

Караваев не знал о чём он спрашивает, но на всякий случай улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– А у тебя есть? – опять спросил мужчина.

– Откуда, – развёл руками Караваев. «Оранжевый» смешался с толпой.

Молоденькие жеманные и женственные юноши кучковались, тихо переговариваясь. Рядом с ними стояли их старшие товарищи-наставники: группа женоподобных, солидных мужчин не первой молодости с холёными бледными лицами, умело подмоложенные макияжем, одетые ярко и вызывающе. Один из них, обмахивающийся веером, – Караваев сразу прозвал его «брюханом», – подмигнул ему, высунул отвратительно большой язык и быстро подвигал им по-змеиному. Он призывно помахал рукой, а после быстро повернулся к нему спиной. Караваев смущённо опустил глаза: на кожаных брюках «брюхана», на ягодицах, были вырезаны дырки в виде сердец. У двух молодых людей из этой группы в руках были плакаты. На одном было написано: «Гомофобы – новые фашисты!», на втором – «Любовь нельзя запретить!»

Караваев шёл медленно, ошеломлённо тараща глаза, иногда приостанавливаясь. Седая женщина с печальным лицом, покрытая чёрным платком, тронула его рукой за плечо, тихо и ласково сказав:

– Береги глаза, сынок, испортишь сердце, проходи мимо мертвецов.

– Каких мертвецов, мать?

Женщина ничего не ответила, приложила палец к губам.

Двигаясь дальше он встречал множество людей подобных типам из только что виденной группы женоподобных особей. Встречались и группы странных женщин, в которых больше было мужского, чем женского, несмотря на макияж, роскошные парики, броскую одежду и туфли на высоком каблуке. Выглядели они вульгарно, вели себя развязно и вызывающе. Он попытался идти быстрее, но вязкая гуща бурлящего человеческого потока не позволяла ему этого сделать.

Проститутки здесь были молодые, статные, развязные, всех оттенков кожи, даже для здешней жары одетые чрезмерно легко. Они не приставали к прохожим, как опустившиеся женщины в начале аллеи, а просто стояли с вызывающим видом в ожидании страждущих клиентов, потягивая пиво или джин из банок, покуривая и переговариваясь с товарками.

Группа совершенно голых мужчин в галстуках с независимым видом почитывала красочные журналы рядом с одной из бригад проституток. Караваев остановился, как громом поражённый. Покраснев, как рак, он закрыл глаза, открыл, вновь закрыл и открыл – мужчины стояли спокойно, не обращая на него никакого внимания. Уже знакомый ему старик с клюкой, опять оказавшийся рядом, ухмыльнулся:

– Нравится?

Караваев нервно сглотнул слюну.

– Стыдобище! Они же голые! Вот же народ у вас здесь на голову приболевший!

– Это точно. А насчёт того, что они голые, тут ты, сынок, ошибаешься. Не верь своим глазам, – сказал старик.

– Как это? – вытаращил глаза Караваев.

Старик ткнул клюкой в сторону голых мужчин.

– Они в галстуках. А это значит, что они не голые. Закон такой недавно приняли, если на человеке что-то есть из одежды, считается, что он не голый. К примеру, если ты наголо разденешься и пройдёшься по аллее в одном носке, это будет считаться вполне приличным видом.

– Шуткуешь, отец?

– Ни, ни, ни грамма, – пожал плечами старик.

– Тьфу, ты! – Караваев плюнул в сторону голых мужчин.

Один из них опустил журнал и строго сказал:

– В общественных местах, мужчина, нельзя плеваться.

– Оденься, павлин африканский! – Караваев плюнул ещё раз и двинулся дальше.

Большая группа людей продавала свои органы. Часть их по виду были люди явно опустившиеся. О причинах такого решения сообщали картонки, которые они держали в руках. Караваев внимательно прочитал все сообщения, медленно проходя мимо этой группы: одних душили долги, кому-то нужны были деньги на лечение близких людей, кому-то не на что было жить.

В ожидании заказов стоял длинный ряд суррогатных матерей. Пританцовывая, его обогнала шеренга ярко одетых кришнаитов, обритых наголо. Они пели, дудели в дудочки и колотили в тамтамы. Дальше расположились сотни две матерей разыскивающие своих пропавших детей, вид у них был изнурённый, лица печальны, в руках они держали фотографии. К ним подходили люди, молча, рассматривали фотографии и уходили.

Одиноко стоял грустный мужичок с плакатом «Верните мне корову репрессированного деда!» Рядом с ним примостились представители Гринпис с плакатом «Нет ядерным взрывам в океане» и люди со странным призывом: «Руки прочь от серых тараканов!» Рядом с ними чернокожий проповедник вещал о скором и неизбежном конце света, неистово и яростно матерясь через слово. И тут же мужчина продавал книги, разложив их на картонном ящике. Караваев остановился рассмотреть книги. Обложки книг были цветастыми с восточной символикой.

– Вас что-то конкретное интересует?» – елейно-вкрадчивым тенорком спросил продавец.

Ответить он не успел. Из-за спины Караваева раздался грубый мужской голос:

– Слышь, чудила из Нижнего Тагила, «Майн кампф» Адика есть?

Караваев обернулся. За ним стоял накачанный мужчина в майке без рукавов с густо расписанной цветными татуировками бычьей шеей и руками. «Большая расписная матрёшка», – усмешливо подумал Караваев.

Продавец подобострастно изогнулся, завертелся ужом и тем же вкрадчивым голосом завёл:

– Вот-вот получим в ближайшие дни, уважаемый. Но могу вам предложить прекрасную книгу «Бхават Гита», вот отличное издание «Тайной доктрины», весь цикл «Агни Йоги», «Дианетика» есть…»

«Матрёшка» неожиданно зычно рявкнул:

– Ты кому это говно индусское втулить хочешь, матрас мятый?

Матерясь, он ударил ногой по ящику с книгами и ушёл вразвалочку. Продавец суетливо собирал разбросанные книги, нервно вскрикивая:

– Быдло, быдло, быдло, кругом одно необразованное быдло.

– А ты, что уставился? – озверело вывернулся он на Караваева, который решил помочь ему собрать книги. – Давай, давай, давай, ломай, круши! Быдло! Как с таким биомусором жить в этой недостране?!

Караваеву пришлось пробираться через невиданное количество скупщиков и продавцов орденов, медалей, кортиков, монет, икон, марок, микроскопов, старинного оружия, биноклей, фотоаппаратов, военной атрибутики, книг, открыток, картин и ещё невесть чего.

Художники зазывали публику, обещая быстро и за небольшую плату сделать портрет. За художниками стояла длиннющая шеренга мужчин разного возраста с табличками на груди «Муж на час». У одного остряка на табличке было приписано: «Можно на ночь, но стоить будет дороже».

Группами ходили любопытные азиаты, с видеокамерами и в респираторах. Встречались коротко стриженые молодчики в чёрном с нарукавными повязками с изображением свастики; великое множество продавцов всевозможнейшей видео и печатной порнопродукции; мастера татуировки и пирсинга, делающие своё дело прямо здесь в этой толчее.

Его чуть не сбил с ног лохматый человек с безумно вытаращенными глазами, несущийся напролом, сбивая людей. Он нелепо размахивал руками и кричал одну и ту же фразу: «Нибиру летит! Нибиру летит! Нибиру летит!» Какой-то парень с полным ртом металлических зубов подставил ему ногу и лохматый распластался на земле. Металлозубый заржал:

– Нибиру приземлился.

Лёжа на земле, мужчина плакал, продолжая говорить, как заведённый:

– Нибиру летит, Нибиру летит, Нибиру летит!

Следующий кусок аллеи представлял собой столпотворение митингующих. Огромная пустошь пестрела транспарантами, плакатами, знамёнами, хоругвями. Она была плотно забита шумными группами людей, Караваеву пришлось идти ещё медленнее.

Длинная шеренга людей требовала отмены ЕГЭ и отставки министра образования, рядом с ними митинговали пенсионеры-льготники, за ними стояли матери, собирающие подписи против ювенальной юстиции и противники абортов, дальше топтались старики с транспарантом «Свободу политзаключённым!», за ними люди, растянувшие длинный транспарант: «Долой правительство народного доения!», и женщины, требующие закрыть телепередачу «Дом-2».

Караваев поначалу с интересом подходил к митингующим послушать, о чём говорят, но участники хватали его за руки, пытаясь просветить, горячо объясняли свои идеи, требовали незамедлительного отзыва о проблеме, которую они поднимали. Смущённо улыбаясь он отнекивался и шёл дальше. Продираясь сквозь плотные массы орущих и спорящих людей, разогретых, по всему, не только идейным вином, он крутил головой, читая тексты на разнообразных протестных носителях.

Тексты были разные. Преобладали с политическими и социальными требованиями, немало было религиозных, абсурдных, жутковатых и непонятных. У большей части групп преобладала тематика, хотя и по-разному выраженная. Это были люди, ностальгирующие по развалившемуся СССР.

Караваеву запомнились несколько надписей: «Назад в СССР, но с нормальными макаронами и без либероидов», «Аврора» – выстрели!», «Вернём СССР – вернём порядок», «Судить народным судом Ельцина, Горбачёва, Чубайса и всю сатанинскую гайдаровскую клику!», (митингующее собирали подписи); «Сыты по горло демократией!», «Посадить олигархов на потребительскую корзину!», «Мы оккупированы!», «Убей в себе телевизор!», «Даёшь правду и «ПРАВДУ», «Хазары вернулись с любовью – плати ясак русской кровью!», «Россия-Украина-Белоруссия!», «Кузькина мать рядом!», «Мой друг «Калашников» ждёт работу», «Яхта Абрамовича – «Титаник» капитализма!», «Левой! Левой! Левой!» «Терпение народа не беспредельно!» Такого рода политических лозунгов было множество.

За ностальгирующими по разваленной стране толпились группы противников религии, воинствующих атеистов, научных деятелей и тех, кто утверждал силу и необходимость веры. Атеистов было больше. Они поджучивали верующих, провоцировали их на скандал. Группа солидных людей, по виду учёных, растянула длиннющий плакат: «Блез Паскаль ничего не доказал!». Их соседи стояли, улыбаясь, с плакатом «Ничего не потеряешь, став на путь веры, но приобретёшь благо»; рядом с ними посмеивались молодые люди с однотипными лозунгами вроде: «Мерседес» и поп – синонимы! «Долой РПЦ – логово мракобесия!», «Патриарх и Цезарь едины». Верующие противопоставляли им выдержки из Священного Писания, требования уважать чувства верующих. Атмосфера здесь явно накалялась. Кое-где уже становились лицом к друг-другу, лица были разгорячены, кто-то уже гневно жестикулировал, размахивая руками и толкая оппонентов.

Караваев пробрался вперёд, где опять митинговали, как он прозвал таких типов, «сахарные мальчики» в коротковатых брюках-дудочках с радужными флажками. Они требовали соблюдения прав меньшинств. Два грустных паренька держали плакат: «Люди добрые, помогите кто чем может. Нужны деньги на переделку пола!». Красивые бородатые парни стояли с чёрными флагами и хоругвью с текстом «Анархия – мать порядка», группа людей растянула транспарант: «Сербия! Прости нас!», голые девицы требовали равных прав с мужчинами с плакатами «Мы всё можем!» и «Долой Адамово рабство – да здравствует свобода Лилит!» Последний плакат, который прочёл Караваев, гласил: «Сними очки, дурень!»

Вдоль обочин сидели старухи с выводками кошек и собак, прося денег на прокорм животных. Цыганки с детьми приставали к прохожим. Инвалиды в камуфляжной форме, среди которых были страшно изувеченные люди, клянчили милостыню. Через каждые сорок-пятьдесят метров, на складных столиках были разложены разноцветные фантики моментальных лотерей, у которых толпились люди. Пьяный зазывала у одного из столиков нагло орал: «Подходи прохожий на лоха похожий».

Дальше опять появились «сахарные мальчики» с серёжками в ушах и крашеными волосами, одетые модно, с иголочки. Они стояли парами, обнявшись, или держась за руки, один был с большой иконой в золочёном окладе. Караваев подошёл поближе рассмотреть икону. В оклад иконы были вделаны светодиодные разноцветные лампочки, они мигали. Рассмотрев икону, Караваев удивился, на ней был изображён английский певец Элтон Джон в больших очках похожий на старую жабу.

Тёмные личности сновали повсюду. Сближаясь с людьми, они тихо предлагали оружие, боеприпасы, оптом и в розницу, наркотики и сексуальные услуги, но больше всего здесь было молодых бойких людей с приколотыми к рубашкам визитками.

Чаще всего на визитках значилось: «Меняю-Покупаю $ и €», но были и другие надписи, как-то: «Обналичу», «Регистрация», «Прописка», «Австралийский препарат «АнтиСПИД», «Гражданство», «Бросить курить!», «Кредит за пять минут», «Освобождение от армии», «Липосакция», «Куплю старину», «Приворот на деньги», «Худей за три дня», «Дипломы», «Хочешь стать звездой?», «Таро», Снятие порчи», «Будет стоять, как 28 Панфиловцев», «Фитнес», «Ваша новая грудь – все упадутЪ!» «Полезная Камасутра», «Санитарные книжки», «Гербалайф», «Куплю акции», «Сексуальные расстройства? Поможем!», «Б/у аккумуляторы, лом цветных металлов», «Куплю/продам б/у мобильные телефоны», «Покупаем волосы», «Конкуренты? Есть решение! Результативный метод И. Сталина», «Эмиграция», «Путь к Библии», «Работа», «Фотоссесии. Девушки, юноши», «Саентология. Путь к процветанию», «Возврат прав на любой стадии», «Высокооплачиваемая работа», «Замужество заграницей», «Сниму-сдам жильё», «Юрист без проблем», «Йога», «Девушки. Эскорт», «Сваха», «Отдохнуть?», «Избавление от алкогольной и наркотической зависимости 100%», «Простатит, инфекции, рак. Эффективное излечение», «Коррекция судьбы», и другое.

Была ещё группа улыбчивых людей с визитками, с непонятными для Караваева надписями: «Ашрам Шамбалы». «Всемирная Академия Счастья», «Братство Хранителей Пламени», «Брахма Кумарис», «Братство Майтрейи», «Партия духовного ведического социализма», «Путь к Солнцу», «Сатьи Саи Баба». Эти люди ласково с ним заговаривали, пытались что-то объяснить. Вежливо улыбаясь, он от них уходил.

Молодёжи было много. Они бродили стайками с непременной банкой или бутылкой пива. В большинстве своём это были школьники и не все старших классов, – за плечами многих болтались ранцы и рюкзачки. Вели они себя развязно и нагловато, громко смеялись, плевались, грязно поругивались, задирались с прохожими, громко обсуждали увиденное.

У вбитой в землю металлической трубы работала немолодая женщина-стриптизёрша. Небольшой круг зрителей, мужчин кавказского вида, покуривая, наблюдал это убогое представление. Рядом приткнулся квартет убогих старух в мужских пиджаках с рядами орденских планок. Они воодушевлённо пели военные и послевоенные песни. У одной через плечо висел автомат ППШ. Рядом со старушками стояла группа грустных готов в чёрных одеждах. За ними выстроилась пожилые люди с портретами Сталина и красными флагами. На растянутом транспаранте было написано: «Только массовые расстрелы спасут страну!» Особняком стояла группа бородачей с иконой, на ней был изображён Григорий Распутин.

Плотная толпа людей топталась поодаль. Оказалось, что все они выстроились на приём к прорицательнице из Болгарии, люди говорили, что это родная сестра бабки Ванги.

Караваев остановился послушать двух симпатичных молодых ребят с мегафонами. Одеты они были в чистейшие белые джинсы и белоснежные майки с изображением осётра. Делали они следующее. Первый парень кричал в мегафон: «Осётр, друзья погибает, спасём осётра, друзья!», затем вступал второй: «Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру! Прекратим есть чёрную икру!». После они уже заводили дуэтом: «Вступайте в самую честную и справедливую партию страны «Спасители осётра»! Только мы с вами можем изменить мир к лучшему».

Караваеву стало смешно. Смешно было и небольшой группке зевак. Люди ухмылялись, толкали друг друга в бока. Один мужчина не мог остановиться, он истерично хохотал, хватаясь за живот. Развязного вида парень цыкнул зубом и грубо ткнул его локтем в бок.

– Ты, чё грибов объелся? Закрой варежку, хохотун, достал уже.

Мужчина, утирая слёзы, – плечи его конвульсивно дёргались, – сквозь смех ответил:

– Прикинь, братела, дурики агитируют не жрать икру! Да я её последний раз при Брежневе в пионерском лагере ел, когда мне двенадцать лет было.

– Пацаны, по колено писюны, – обратился он к агитаторам, – вы, чё, в натуре, или прикалываетесь? Чё здесь за фишка?

– Никакой фишки нет, – серьёзным тоном ответил один из парней. – Всё именно так. Осётра нужно спасать. Жизнь этой популяции в наших руках, друзья. И для этого нужно сделать первый шаг – перестать есть чёрную икру.

Мужчина не сдержался и опять захохотал, периодически восклицая:

– Прекратите жрать икру, товарищи! Ой, не могу, умру сейчас, в жизни к ней, противной, не притронусь!

Когда он отсмеялся и вытер кулаками слёзы, то сказал агитаторам:

– Пацаны, хрен знает, что вы городите, но я в вашу партию вступаю. Насмешили вы меня. Давно я так не смеялся, а это тоже чего-то стоит. Где расписываться? Показывайте.

Парень протянул ему лист бумаги и авторучку, сказав при этом строго:

–Только я вас, гражданин, предупреждаю, если вы будете есть икру, мы вас тут же исключим из партии.

Мужчина долго смотрел на него и опять захохотал. Расписывался он, громко говоря:

– Уел ты меня, парень! А из партии вашей вы меня следующие несколько лет исключить никак не сможете. Я, пацаны, долго на свободе не погуляю, – мне зона дом родной, а там с икрой совсем туговато, если только не заморская, баклажанная. Щи да каша – пища наша, с чефирком на десерт. Ферштейн? Но проняли вы меня, пацаны, чувствую себя, как после доброй русской баньки, так меня размяло. Ну, чё, любители икорки, поддержим пацанов спасателей осётров? – обратился он, подмигивая, к собравшимся людям. Несколько человек, улыбаясь, подошли и расписались в каких-то листах. Караваев не стал расписываться. Улыбаясь, пошёл дальше, продолжая с удивлением вертеть головой.

Босоногий человек в женской ночной сорочке долго шёл за ним, уверяя, что он единственный мужчина в мире, родивший ребёнка. Уже знакомый ему «оранжевый» тип схватил его за плечо: «Махатьму не видел?». Не услышав ответа, ушёл быстрым шагом. В одном месте Караваев ненадолго задержался послушать стоящего на постаменте из деревянных ящиков старика в шортах, майке и солдатской пилотке. На шее старика болтался пионерский галстук, на майке был приколот «Орден Ленина» и «Красной Звезды». Со слезами на глазах старик тихо пел «Интернационал». Рядом морщинистый азиат в рваном халате совершал намаз прямо на заплёванном и треснувшем от жары асфальте, а чуть дальше плотный круг стариков-чеченцев в чёрных одеждах, папахах и с кинжалами на поясе, вытанцовывал в упоительном трансе свой воинственный национальный танец.

«Чернобыльцы» требовали вернуть отменённые льготы. Рядом лежали на раскладушках голодающие пайщики долевого строительства, оставшиеся без квартир и денег. Группки мужчин кавказского вида держались особняком. Молчаливо стояли гастарбайтеры из Молдавии, Украины, Белоруссии, Таджикистана, Киргизии и Узбекистана. У их ног в пыли лежали скатанные в рулоны матрасы и ведра с мастерками и шпателями.

В сопровождении охраны из крепких парней в тёмных костюмах несколько улыбчивых кандидатов в депутаты, вступивших в очередную предвыборную гонку, собирали подписи. Парни с мегафонами призывали голосовать за них. Вокруг кандидатов в слуги народа случилась давка. Народ валом подписывал какие-то листки и немудрено: за депутатами шли люди в униформе катили тачки с подарками для электората, а симпатичные девчушки в мини-юбках в коротких топиках раздавали супчики быстрого приготовления «Доширак» и чекушки водки. За подпись люди получали по две пачки супчиков и по чекушке.

Ноздри Караваева вздрогнули, учуяв аромат жарящего мяса, заставив его сглотнуть голодную слюну. За очередной группой проституток он увидел дымящиеся мангалы с аппетитнейшего вида шашлыками. Тут же рядом трое черноволосых джигитов управлялись со здоровенным бараном. Они ловко завалили его на бок, а один, с ножом в руке, умело всадил нож в сердце барана, а когда тот затих, принялся отрезать ему голову. Вытирая тряпкой кровь с рук, он увидел смотрящего на него Караваева и оскалился.

– Иди, сюда, Иван. Голова рэзить буду. Твоя карашо будет!

– Да пошёл ты, – зло бросил Караваев.

Джигиты загоготали, что-то залопотав на своём языке. Больше сотни людей разного возраста, стояли с длиннющим транспарантом: «Мы больны. У нас СПИД, но мы ещё люди».

Большая толпа собралась вокруг человека, который молился на коленях. Рядом с ним стояла пятилитровая канистра. Помолившись, он встал, отвинтил крышку канистры и обильно себя полил. Резко запахло бензином. В толпе зевак рядом с Караваевым стояли военные, какие-то чиновники с кожаными папками в руках, молодые ребята с «Зенитовскими» и «Спартаковскими» шарфиками, пьяные пограничники, женщины и дети.

Караваев разволновался, когда увидел, что мужчина облил себя бензином, но посмотрев на заинтересованные лица зрителей, успокоился, решив, что это, видимо, очередное здешнее представление.

Человек достал зажигалку. Толпа загудела, быстро отхлынула от центра круга, отодвинув и Караваева. За хлопком последовала яркая вспышка огня и ужасающий леденящий душу вопль. Захлопали, как большие крылья огненной птицы руки мужчины. Он упал. Тело его подёргивалось, тошнотворно пахнуло палёным мясом.

Толпа, зашумев, заинтересованно сдвинулась к центру. Подавив приступ тошноты, Караваев двинулся дальше, с горечью думая о том, что заманчивое бартерное предложение фирмы с чудесным названием «Интертурсикретсервис», на которое он «купился», обернулось для него невероятными проблемами и разочарованиями.

Он обошёл казака, как-то умудрявшегося в этой несусветной давке жонглировать шашкой на нервно пляшущем коне. На казака никто не обращал внимания.

Группа ярко одетых и шумных молодых людей требовала узаконить однополые браки, в этой же группе стояли люди с плакатами, на которых значилось: «Даёшь гей-парад!». На некоторых плакатах что-то было написано по-английски. Целая орава телевизионщиков снимала эту группу, бойкие журналисты брали интервью у участников демонстрации. Проходивший рядом казак ненароком ожёг нагайкой одного из компании протестующих. Тот, взвизгнув, закричал: «Гомофобы проклятые! Скоро вас НАТО всех высечет бомбами» «А мы вашу НАТу вами, пидорюгами, закидаем, – рассмеялся казак и замахнулся нагайкой – протестующего как ветром сдуло.

За этой группой стояла другая, не менее многочисленная группа людей разного возраста. У каждого из них в руках был фанерный плакат на деревянной ручке. Сверху на плакате крупными буквами была выведена одинаковая надпись: «Братья! Прочитайте, запомните и поведайте другим людям». Ниже этой надписи шёл текст выполненный шрифтом помельче. Тексты на всех плакатах были разные. Караваев из любопытства подошёл ближе и стал читать.

На первом плакате значилось: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской». От Матфея 18—6. На следующем плакате была надпись: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» От Матфея 16-26. Караваев сделал шаг правее, начал читать: «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали…». Ему не дал дочитать мужчина начальственного вида в костюме и галстуке с портфелем в руке. Он грубо толкнул его в бок.

– Читать учишься, лопух? Знакомые буковки ищешь? Топай, давай, грамотей, пока не схлопотал по ушам.

Караваев хотел возмутиться, но глянул в злое лицо мужчины и передумал. Сделав несколько шагов в сторону, он остановился.

Мужчина с портфелем тем временем прошёлся пару раз рядом с людьми с плакатами, остановился и громко спросил:

– Кто тут в вашей банде старший?

Старик с окладистой седой бородой опустил плакат.

–А в чём, собственно, дело? Мы, что-то нарушаем? И почему это у нас банда?

Начальственный тип подошёл к нему вплотную, ткнул ему в лицо красной корочкой:

– Председатель совета мэрии города по этике Фастфудиди Гераклит. Разрешение на эту акцию у вас есть?

– Какой абсурд! Какое разрешение? Что у всех стоящих здесь на этом торжище, есть разрешение? Мы вроде ничего противоправного не совершаем и даже скорее делаем благое дело, – ответил с удивлением старик.

– Значит, разрешения нет, – констатировал председатель по этике удовлетворённо, доставая из портфеля листы бумаги. – В этом случае ваше мероприятие можно считать не санкционированным, а это означает, что каждый из участников этой акции заплатит штраф, в размере тридцати трёх целых и трёх десятых условных единиц. И это на первый раз. В следующий раз будет уголовное преследование. Будем составлять протокол. Всем участникам приготовить паспорта.

Люди с плакатами дружно загудели, опустили плакаты, окружили чиновника, шумно заспорили с ним. Старик поднял руку и остановил людей. Когда люди замолчали, он спросил у чиновника:

– Так в чём же конкретно наше нарушение? Мы что-то античеловечное пропагандируем? Почему именно нам нужно брать какое-то разрешение? – лицо старика покраснело, глаз подёргивался.

– Этого требует статья 666-я постановления мэрии о толерантности в обществе и о порядке разрешительных и запретительных мер для участников манифестаций, шествий, лекций, собраний, пикетов и других акций. Давайте паспорта, неподчинение властям грозит вам совсем другими санкциями, – ухмыльнулся чиновник.

– И чем же мы попрали эту вашу пресловутую толерантность, хотел бы я знать? – не сдавался старик.

– Сначала штраф, потом уже объяснения. Через суд, господа, через суд, всё через демократический суд, – чиновник ухмылялся, – у нас всё по закону.

– По вашему закону прав тот, кто сильнее, но сила в правде, Гераклит вы наш новоиспечённый. Вы уж, будьте добры, всё-таки объясните нам наивным, пожалуйста, в чём наше нарушение, – упрямо настаивал старик, – что конкретно говорит ваше сатанинское постановление?

Люди опять загудели, стали останавливаться зеваки. Крепкий парень в спортивном костюме встрял в разговор. Подойдя к чиновнику, он плюнул ему в ноги и гнусаво проговорил:

–Ты, чё, Пердуклит, делаешь-то, а? Ты, чё против честного русского народа буром прёшь, козлиная рожа? Зенки-то открой, вокруг посмотри, чё здесь делается, какой беспредел вокруг и срамота. Тебе, что, жить надоело?

Старик успокаивающе тронул парня за плечо:

– Погодите, брат. Пусть этот большой начальник всё же объяснит нам про нашу нетолерантность.

– Объясняй, зараза, чем мы хуже других, – согласился парень, немного успокаиваясь, и поворачиваясь к чиновнику.

Тот, однако, – это хорошо видно было по его поведению, – совсем не струсил. Достал из кармана жвачку, бросил в рот одну пластинку и спокойно ответил:

– Пропагандой своих идеалов, господа, вы наносите чувствительный урон психике людей других идеалов.

–Да, ты чё! А пидоры голые, а шалавы патентованные, которые здесь пачками шастают, не наносят нам урона? – толкнул чиновника в грудь парень в спортивном костюме. – Нет, други, вы прикиньте, мы пидорам зашквареным настроение портим! Добазарился ты, гандонище в костюме, пора тебя пролечить.

Толпа взорвалась возмущением. Раздались крики: не уйдём, братья… будем стоять на смерть… не сдадимся… не ведают, что творят, помилуй, Господи…

Чиновник неспешно достал из кармана телефон, нажал кнопку и спокойно бросил:

– «Пятый» на связи. Сектор одиннадцать – бунт. Срочные действия по программе «пипл не хавает».

И минуты не прошло, как над этим участком аллеи завис вертолёт и из него по верёвке заскользили вниз люди в масках и камуфляже. Опустившись на землю, они стали густо поливать людей слезоточивым газом, дубинками укладывать протестующих лицом вниз на землю. Зеваки шарахнулись от места стычки, неудержимо потянув за собой и Караваева. Протащив его метров сто вверх по аллее, толпа поредела, рассыпалась по сторонам.

Народа в этой части аллеи не убавилось, толпы гудели, как осиный рой. Среди этого разно племенного многоязычного люда бродили оборванные беспризорные дети, похожие на отощавших щенят, шныряли продавцы воды, пива, пирожков, кофе, чая, бутербродов; менеджеры по набору «персонала» в зарубежные бордели привязывались к молодым женщинам. Какой-то писатель бесплатно раздавал свои книги, (всунул он её и в руку Караваеву); несколько старух, сгрудившись шумной кучкой, яростно спорили. Каждая утверждала, что именно она великая княгиня Анастасия. Две «княгини» выясняли отношения, вцепившись друг другу в седые волосы.

Человек со сквозным отверстием в лысой голове и огрызком верёвочной петли на шее, с табличкой, гласившей «Дайте, наконец, умереть», рыдал навзрыд. Доморощенных лекарей и целителей, для которых не существовало никаких неизлечимых болезней и проблем, связанных со здоровьем, здесь было больше, чем проституток и гастарбайтеров вместе взятых.

Представительный мужчина в очках и медицинском халате, кормил с рук леденцами «Минтон» ягнёнка. Он предлагал клонировать за плату любое животное по желанию заказчика. Тут же стояли врачи в белоснежных халатах с холёными, сытыми лицами. У одного из них на открытой волосатой груди висел невозможно большой золотой крест. По команде его коллеги периодически подносили мегафоны ко рту и скандировали:

– Мы – Европа, а не Азия. Нашим людям нужна эвтаназия!

Какой-то азиат в халате с беспокойными чёрными маслянистыми глазами хватал людей за руки и, заглядывая им в глаза, спрашивал: «Аллах акбар?» Люди отмахивались. Азиат схватил за руку проходившего священника и жалобно спросил у него: «Аллах акбар?». Священник погладил его по голове, перекрестил со словами: «Воистину акбар, брат», дал ему конфету, и что-то шепча, продолжил свой путь.

Караваев шёл рядом с ним. Пьяный забулдыга неожиданно схватил священника за руку, и, ощериваясь чёрными гнилыми зубами, выкрикнул радостно:

– Народ! Гляньте-ка – поп! Ну-ка, покажи нам чудо, попик!

Священник попытался вырвать руку, но пьяница вцепился в неё, как клещ. Весело озираясь, он кричал:

– Товарищи, поп гордый – не хочет народу чудо показать.

Пару окружила толпа. Священник, наконец, вырвал руку и весело сказал:

– Ну, ты, выжига, выпросил. Будет тебе чудо.

Он перекрестился, плюнул в ладонь, размахнулся. Удар в нагло ухмыляющуюся харю приставалы был профессионален. Пьяница мешком свалился на землю и затих под гогот, аплодисменты и одобрительные возгласы людей.

Рядом с абсолютно голой девицей, через роскошный бюст которой шла алая шёлковая лента, где золотом было выведено: «Мисс Усть-Уржанск – 2002, 100% —девственница. Дорого», устроилась миссис из Англии, раздававшая гуманитарные консервы, изготовленные в 1941 году по заказу Королевских Военно-Морских сил, а рядом бойкая девчушка торговала эксклюзивными экземплярами презервативов, сообщая покупателям, что этими марками резинового изделия пользуются звёзды Голливуда. Пьяные «братки» избивали ногами извивающегося под ударами их крепких ботинок окровавленного мужчину. Немного поодаль за этим избиением наблюдала группа молодых милиционеров, лакомившихся мороженым. Чуть дальше группа молодых людей со спущенными брюками рукоблудствовала у расстеленного на земле американского флага.

Караваева подташнивало. Он облизал пересохшие губы и поискал глазами место для перекура. Пристроился он между бабулькой, торгующей приворотным зельем и стариком, уверявшим, что был лично знаком с Кагановичем. Прикурив у человека похожего на Жириновского, он присел на корточки.

Мимо шли и шли люди. Прошла живописнейшая группа арабов, похожих, как один на Бен Ладена, за ними прополз настоящий БТР с развевающимся флагом СССР. У флага, на крыше бронетранспортёра, танцевали две полуголые девушки. На номерном знаке БТРа значилось «Вован». Люди, ругаясь, неохотно уступали дорогу металлическому зверю.

Следом проследовала колонна бедно одетых людей с иконами и хоругвями, за этой колонной ещё одна с портретами последнего царя и его семьи с транспарантом «Нас спасёт самодержавие».

Караваев закрыл глаза и несколько минут сидел, отключившись, а когда открыл глаза, то увидел, что рядом с ним присел дружелюбно улыбаясь, босоногий, худющий человек маленького росточка с загорелым лицом в глубоких морщинах. Клетчатый потрёпанный костюм, явно ему большеватый, висел на нём, как на вешалке; из коротких рукавов пиджака торчали худые костлявые руки, под пиджаком была майка «благородного» серого цвета, давно не знавшая постирушки. «Ещё один фрукт, мужичок с ноготок. Алкоголик очередной. Сейчас заведёт какую-нибудь балладу, как здесь полагается, – недружелюбно глянул на него Караваев.

Продолжая улыбаться, подрагивающим старческим тенорком мужичок выдал беззубым ртом:

– Милостивый государь, я был вам безмерно благодарен, если вы, войдя в моё нынешнее бедственное положение, соизволили бы угостить меня сигареткой.

Караваев невольно рассмеялся. Он прикурил от сигареты сидящего рядом старика и протянул пачку сигарет мужчине.

– Артист! Ну, наговорил! Нельзя разве по-человечески сказать, что курить хочешь, без этих, знаешь, здешних подходов со стихами да прибаутками, или у вас здесь так принято?

Взяв подрагивающей рукой сигарету из пачки, и, прикурив от сигареты Караваева, мужчина приложил руку к сердцу.

– Премного вам благодарен, добрый сударь. За стиль простите. Привычка. Тридцать лет на сцене оставляют какие-то следы.

– Артист, что ли?

– Что-то в этом роде. А вы, по всему, из вновь поступивших в наши чудесные по своей лукавости и гнусности места?

– А что, заметно? На лице у меня написано или одежда выдаёт? Ты вроде тоже не при фраке, – хмыкнул Караваев.

– Глаза, сударь, глаза, они у вас ещё не погасшие, плёнкой равнодушия и безысходности не успели зарасти. Есть в ваших глазах томление наивности, огонёк любви к жизни пока ещё мерцает. Но если вы (он показал рукой на аллею), по этой Голгофе до конца дойдёте, есть большая вероятность, что они погаснут раньше времени.

– Глаза? – пожал плечами Караваев. – Причём здесь глаза? Ты, что по глазам читаешь?

– Глаза – зеркало души, – серьёзным тоном произнёс мужчина. – Это у детей особенно заметно. Обращали вы внимание какой в детских глазах небесный свет, когда они улыбаются или грустят? Как они пытливо смотрят своими ясными глазками в глаза людей, будто хотят прочитать мысли взрослых обманщиков.

– Это я понимаю. Про детей это каждый человек замечал, – усмехнулся Караваев, – а ты, случаем, не очередной суггестолог с клизьмастологом в одном флаконе?

Их глаза встретились и Караваева будто током ударило: такая тоска и боль сквозила в светлых, словно выцветших глазах человека, из которого, кажется, вся жизнь уже вытекла.