Современный индийский рассказ
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2024
Коллектив переводчиков выражает сердечную благодарность д-ру Мину Шарма (Dr. Meenu Sharma), без которой эта книга не смогла бы увидеть свет.
Читра Мудгал
Читра Мудгал является одной из ведущих индийских писательниц современной литературы хинди. Она родилась 10 декабря 1944 г. в г. Ченнай, штат Тамилнаду, получила степень магистра по литературе хинди в Женском университете в г. Бомбей (ныне Мумбай). С юности Читра Мудгал – или, как ее называют в Индии, Читра джи – жила и работала среди слабых, социально незащищенных слоев индийского общества, среди людей разных каст, сословий и вероисповеданий. Поэтому в ее рассказах отражены все реалии современной индийской жизни. По своему характеру Читра джи – бунтарь, и ее жизнь – это вечная борьба с «системой» и ее правилами, которые она прекрасно отражает в своих произведениях.
Читра Мудгал стала первой индийской женщиной, удостоенной награды «Вьяс Самман» за роман «Аваан», изображающий жизнь и борьбу профсоюзного движения во времена Датты Саманта, индийского политика и профсоюзного лидера, возглавившего профсоюзное движение в забастовке 1982 г. в г. Бомбей, в которой участвовало около 300 тыс. работников текстильной фабрики. Эта забастовка привела к закрытию большинства текстильных фабрик в городе. Роман «Аваан» был признан критиками шедевром и получил множество наград как классический роман в литературе хинди. За свою профессиональную карьеру Читра Мудгал работала во многих организациях: она была секретарем неправительственной организации «Джагаран», которая занималась образованием женщин, работающих в трущобах г. Мумбай (1965–1972); активистом другой неправительственной организации «Свадхар», занимающейся продвижением экономической независимости страны (1979–1983); директором Отдела по изучению проблем женщин, занимающегося планированием книг «Дахей Даванал», «Бегум Хазрат Махал», «Стри Самта» (1986–1990); членом Индийской комиссии цензуры фильмов (1999–2001); членом жюри премии «Айширвад» (1980) и Национального конкурса драмы (1980), 49-й Национальной кинопремии (2001) и индийской панорамы (2002). Она также работала с различными общественными организациями, такими как «Саманвей», «Стри Шакти», «Абхивякти», национальная газета «Таймс оф Индия» и знаменитый киномагазин «Мадхури». Читра Мудгал вела авторскую колонку в газетах «Саатпахика Хиндустан», «Сурья», «Махараштра таймс», «Шри» (Гуджарати) и публиковалась под псевдонимом Chimu в четырех детских журналах «Параг».
Читра Мудгал несколько раз принимала участие во Всемирных и региональных конференциях по языку хинди и имеет множество наград от Национальной Академии по распространению языка хинди за публикацию романов, сборников рассказов и статей, пьес, драм, сборников для детей, переводов произведений с английского, гуджарати, маратхи на язык хинди. В 2019 г. Читра Мудгал была удостоена высшей литературной премии Индии от Литературной академии за свой роман «Почтовый ящик № 203, Нааласопара», в центре которого повествование о бесчувственном отношении к трансгендерам.
На сегодняшний день Читра Мудгал – один из ведущих литературных деятелей современной литературы на хинди. Плодовитый писатель, она написала почти 60 книг и романов, сборников рассказов как для взрослых, так и для детей, а также важные научно-популярные произведения. Некоторые ее произведения переведены на иностранные языки и многие из ее рассказов были экранизированы.
Представленные в сборнике рассказы неоднородны. Читра Мудгал выбирает маленькие жизненные случаи и описывает их достаточно остро и напряженно, показывая читателю всю правду социальной реальности индийского общества. Для нее это способ объяснить необъяснимое. Семья для писательницы – самая большая правда жизни и ее уникальное повествование. Внутреннее содержание всех этих семейных историй развивается за счет присутствия в них различных средств художественной выразительности, стилистических фигур речи, вкраплений диалектизмов. Все истории Читры Мудгал являются отголосками меняющегося времени и общества.
Благодарим Читру Мудгал за предоставленные ею права для перевода нескольких ее рассказов с языка хинди на русский. В проекте принимали участие преподаватели и студенты СПбГУ, МГУ и независимые исследователи.
И. А. Газиева
Бабу Джагдамба едет в деревню
Сукхан Бхауджи изо всех сил отскребала прилипшую ко дну таза муку, а про себя негодовала: «Ох уж эти девицы из господского дома, что с ними стало теперь?! Готовку закончат, посуду перепачкают, в кучу соберут, так что ж водой не замочить-то?!» От этой работы ее ладони воспалились и болели. А как иначе? Все эти котлы и тазики – попробуй хотя бы зернышко не заметить, хоть капельку на дне пропустить и, считай, на крючок к ним попалась. Им только дай пожужжать, да, чисто осы. «Эй, Сукхан, да ты сегодня посуду едва сполоснула. Давай-ка поскреби еще немного, а? Не бесплатно ж ты этим занимаешься, мы тебе двадцать рупий платим, еду даем, к каждому празднику еще и подарки дарим. Может нам лучше не с тарелок, с листьев есть начать?» Особенно средняя невестка – та, что старается, из Динапура, до печенок тебя проберет, словно не язык у нее, а нож острый, да еще и шипит по-змеиному. А она что? Она полностью в их власти, так что, будь добра, рот держи на замке да знай горшки натирай. Раньше все по-другому было: не успеют девицы из господского дома опомниться, а не то чтобы шуточки свои начать, а она уже все закончила. Люди говорят, у той, что из Динапура, отец из военных. Вот она всех и задирает, отыгрывается. Одна беда! Известна же поговорка: «Дай той девушке, что радуется латунному колечку в носу, колечко золотое, так та от счастья на седьмом небе окажется».
Она собрала вычищенную посуду в корзину и уже повернулась, чтобы уйти, но так и застыла на месте, услышав у входа кашель господина Сумера Сингха. Все прежде занятые делами девицы разом скрылись во внутреннем дворе. Для них, чтящих обычай и прячущих свое лицо под покрывалом, кашель у входа служил сигналом: нужно тщательнее соблюдать приличия – в доме мужчина. Высокий и сильный, господин Сумер Сингх принадлежал к одному из самых славных родов помещиков-тхакуров Байсвары. Он владелец четырех упряжек буйволов. Конечно, некогда принадлежавший его роду огромный надел земли теперь уже не его, да и прежняя слава уже не та. До прошлого года его неизменно избирали деревенским старостой, но на этот раз Сумер Сингх проиграл выборы пандиту Бубханешвару Ваджпеи из Индийской народной партии. Однако он по-прежнему остается аристократом до кончиков ногтей, самым видным во всей Байсваре, его усы все так же залихватски закручены вверх. Ну и что с того, что он потерял полномочия деревенского старосты, теперь он занимает пост в Союзе молодежи, работает уполномоченным по делам низших каст.
Заложив руки за спину, господин Сумер Сингх пересек большой двор и остановился справа у стола, на котором Дидда фаршировала перцы чили разными специями:
– Матушка, передайте Сукхан Бхауджи, чтоб не уходила, когда закончит работу. Пусть найдет меня, я буду в гостиной. У меня к ней важный разговор.
– Не о Лалуне? Что, доктор из города приехал? – тут же предположила Дидда.
– Приехал, матушка, – коротко ответил Сумер Сингх и пошел к выходу, но Дидда задержала его, внезапно вспомнив:
– Господин, завтра праздник. Я хотела спросить, можно будет утром взять машину. Я хочу съездить к учителю Чандикану.
– Поезжайте, конечно.
Сумер Сингх не поинтересовался, кто будет сопровождать пожилую женщину, и, не дав ей возможности спросить о чем-либо еще, вышел так же стремительно, как появился некоторое время назад; стук его деревянных сандалий уже раздавался на улице.
Сукхан Бхауджи, сгребая разбросанные по площадке остатки еды и мусор, больше не придумывала, что можно было бы ответить на колкости динапурской девицы, ей казалось, что ее окатили ледяной водой, и глупости ее уже не волновали. Своим чутким слухом она уловила все, что говорил господин Дидде. Каким же он стал! Настоящий хозяин, милостивый, с большим сердцем, как вода для иссушенной земли. Вот и отец его, пока жив был, всегда заботился обо всех деревенских, никого не забывал. Для него важно было, чтобы те, за кого он отвечает, не голодали, и у них всегда была необходимая одежда. Сукхан Бхауджи никогда не забудет, как по случаю рождения Лалуны он преподнес ей украшение из серебра.
Господин Сумер Сингх совсем не такой, как его средние братья – Субхаг и Сукхдев – они почти все время проводят в столице штата. Вроде как у них там завод по производству патронов. Так вот, насмотревшись на городские нравы, Субхаг Сингх бросил нареченную ему жену Шергарх и женился второй раз в городе. И даже когда Шергарх ушла из родного дома и поселилась в доме мужа, когда завершились свадебные ритуалы и наступила брачная ночь, даже тогда Субхаг Сингх не осчастливил ее своим приходом. А с городской зазнобой у них трое детей. Его брат Сукхдев Сингх тоже между городом и деревней мотается: что там, что здесь – одинаково время проводит. Третий брат, самый младший, Нарендр Сингх сейчас в армии. А ему тем временем со всех уголков Индии невест предлагают, но как Дидда ни настаивает, тот наотрез отказывается жениться. Господин Сумер Сингх уже устал ее увещевать, что от современной молодежи ничего не добьешься силой. Или она хочет, чтобы получилось как с Субхагом? Уязвленная Дидда кричит ему в ответ: «Мой Ламбардар так и умер, не увидев на голове Нарендра свадебного тюрбана. Видно, и меня это ждет – умру, даже и не узнав своей младшей невестки». Наверное, господин Сумер Сингх тоже расстраивается, что его слова вызывают такую реакцию. Но он, как священный баньян, продолжает стоять, не сгибаясь, давая убежище птицам, защищая их от дождя, ветра и засухи. Все они, деревенские, – птицы в его ветвях.
Закончив работу, Сукхан Бхауджи протерла руки краем сари и как обычно уселась на землю возле сиденья Дидды, чтобы аккуратно размять ей стопы и освободить их от отмершей кожи.
– Как там твой Лалуна, сестрица Сукхан? – Дидда отставила миску с перцем и взяла Сукхан за руку. Неожиданное сочувствие заставило молодую женщину ощутить свою боль с новой силой:
– Что вам ответить? Ноги-то толком и не ходят… Сделала ему деревянные подпорки в школу ходить. А вчера… – Сукхан Бхауджи промокнула краем сари внезапно навернувшуюся слезу и постаралась взять себя в руки, – вчера говорит мне: «Мама, под мышками больно». Я глянула, а там, там все до крови подпорками стерто.
Растроганная ее муками, Дидда похлопала Сукхан по плечу:
– Ш-ш-ш. Ты пасту из куркумы подогрей и ему перед сном на раны прикладывай. Держись, не раскисай! Калека он, это правда, но все ж сынок, есть кому тебе после смерти в рот каплю воды из Ганги влить!
Чуть помолчав, она продолжила намного строже:
– Подумай о Шергах, ей-то каково приходится, а, сестрица Сукхан.
Сукхан Бхауджи переступила порог и, прижавшись к стене, застыла у входа в расположенную на веранде большую гостиную. По раздававшимся из нее обрывкам фраз и смеха было понятно, что там собралось достаточно много людей. Сукхан разволновалась: как же господин узнает, что она стоит здесь и ждет его? Может, попросить кого-нибудь из детей позвать его. А иначе она здесь весь день простоит, а с господином так и не увидится. Она уже развернулась, чтобы уйти, когда кто-то из находившихся в гостиной наконец заметил ее. К ней тут же вышла Дукхи и жестом велела ей остаться:
– Господин сейчас выйдет к тебе, Сукхан Бхауджи.
Поблизости раздался стук деревянных сандалий, и Сук-хан натянула конец сари себе на голову так, чтобы не было видно и кончика носа. Ее сердце забилось как у трусливой птицы, вот-вот выскочит из груди. Ну и что, что из короткого разговора господина с Диддой Сукхан Бхауджи узнала, о чем пойдет речь, ведь она в первый раз окажется с глазу на глаз с господином Сумером Сингхом, даже будет говорить с ним. Так что ее волнение вполне естественно.
– В нашу деревню едет бывший министр здравоохранения, бабу Джагдамба. Он лично собирает информацию о нуждах народа, хочет всех выслушать, – господин Сумер Сингх перешел прямо к делу без всяких предисловий, – он организовал Ассоциацию помощи инвалидам. Цель этой Ассоциации – помочь инвалидам самостоятельно себя обслуживать, чтобы люди с ограниченными возможностями стали полноценными членами общества, такими же, как все остальные. Я отправил ему список инвалидов нашего округа. С ним приедет врач из областной больницы, он лично обследует калек. После его осмотра все получат необходимую помощь.
Чтобы Сукхан Бхауджи лучше понимала его, господин Сумер Сингх пытался выражаться как можно яснее:
– Тем, кому можно поставить искусственные ноги, их поставят. А остальным дадут коляски, которыми можно управлять самостоятельно, руками. От нашей деревни я послал ему имя твоего сына. Доктор приедет уже завтра. Приводи сюда мальчика часам к десяти. Еще через два-три дня на спортивной площадке организуют большой праздник, бабу Джагдамба будет раздавать инвалидам подарки.
Не в силах поверить в услышанное, Сукхан склонилась и благодарно коснулась стоп господина Сумера Сингха, как того требовал обычай. Она еще не успела разогнуться, как, не сказав больше ни слова, господин Сумер Сингх вернулся в гостиную. Взволнованной женщине казалось, что еще несколько мгновений назад рядом с ней стоял вовсе не ее господин, а великий учитель, воплощенное божество.
Она выпрямилась и почувствовала, что больше не ощущает своего натруженного тела и может парить над землей, словно перышко. Вот уже пятнадцать лет у нее не было покоя: она не могла ни говорить, ни смеяться, как другие люди; мечта о том, чтобы увидеть Лалуну нормально двигающимся, не давала ей ни есть, ни спать.
Чего она только не перепробовала… Нетрадиционная медицина и колдовство, лекари-знахари, заговоры-ритуалы, травяные отвары и чудодейственные притирки – ничто не смогло исцелить безжизненные ноги ее сына.
Едва Сукхан вышла из господского дома, в деревне ей встретилась группа школьников с писчими досками и портфелями в руках. С какой тоской смотрела на них уставшая Сукхан Бхауджи! Лалуна тоже настаивал, что должен ходить в медресе. Ковылять на подпорках ему помогала двоюродная сестра Бхаггу. Девочка всегда уговаривала Сукхан не переживать: «Не волнуйтесь так, тетушка, он же со мной». Она забирала из дома его чернильницу и писчую доску и несла их до школы. Раньше Сукхан сама отводила сына в медресе, но тогда она даже бегом не всегда успевала на работу. А попробуй опоздай хоть на минуточку, девицы уж своим языкам волю дадут, так ядом брызгать и начнут.
Какие же они славные, эти ребятишки! Одной рукой прижимают к себе писчие доски, а в другой держат чернильный прибор. Вот эти шалуны, болтая и смеясь, приближаются к ней, и кажется, будто мимо пронеслась стайка милых оленят. Внезапно ее осенило: вот же он, ее Лалуна, идет по правой стороне улицы, такой высокий, сильный и крепко сбитый, вразвалку ковыляет со своей писчей доской. Его босые ноги покрывает, точно материя, плотный слой пыли и грязи, но он очень красивый мальчик, его портит только отвратительная, латаная-перелатанная повязка на бедрах. Больше она не позволит ему ходить в медресе в этой ужасной повязке. Его ровесники давно одеваются как взрослые, носят штаны. Она сберегла несколько заработанных мытьем посуды монет и хранит их в кувшине в кухне. Это деньги на черный день, но уродливая одежда так портит ее мальчика! Если откладывать исполнение желаний на потом, можно вовсе разучиться радоваться жизни.
Ее окружала толпа детей, а ей захотелось растолкать их, броситься, словно сметающая все преграды на своем пути корова, к своему ребенку, сжать его в объятиях, рассказать, что прямо сейчас она закажет ему штаны и рубаху из недорогой материи. И еще сандалии на ноги. Вот прямо сейчас, в ближайший четверг, на ярмарке в Дханухикхеда все и купит.
– Тетушка, здравствуйте!
– Послушайте, тетушка, сегодня главный учитель наказал весь класс Лалуны. Всех заставили стоять на улице, на самом солнцепеке. Они час простояли, не меньше. А все потому, что какой-то гад разбил кувшин для воды.
Услышав, что Лалуна назвал ее «тетушкой», Сукхан Бхауджи словно очнулась от глубокого сна. Это же не Лалуна, это сын Субхаги Дидии. Надо же, почудится же такое!
Узнав о наказании, она тут же забыла о своем прежнем волнении, ей стало горько. Утром ее сын съел лишь кусок лепешки с острой пастой. Он и так от голода измучился, да еще раны в подмышках как огнем теперь жгут! Ей давно надо было обмотать верхнюю часть его подпорок кусками старой материи, тогда бы они так больно не врезались ему в подмышки. Да только все изношенные дхоти – старые набедренные повязки, что отдают ей в доме господина Сумера Сингха, – уходят на то, чтобы она сама наготу прикрыть могла. А теперь вылечить его раны будет очень трудно!
Когда Сукхан Бхауджи отыскала спрятанный в складках сари ключ и зашла домой, то снова испытала надежду, смешанную с отчаянием. Неужели чудо, о котором рассказал ей сегодня господин Сумер Сингх, случится на самом деле? Ну должны же случаться чудеса! То, что оказалось не под силу местным колдунам и знахарям, вполне могут осуществить городские доктора со своими стетоскопами. Она много чего слышала. Вот в том году Каличарна, шофер деревенского старосты, ей сам говорил: «Бхауджи, видишь мою левую ногу. Кость ненастоящая, мои только мясо и кожа. Я на повозке в аварию попал, ее и раздробило. Я уж и не надеялся, что на жизнь себе смогу заработать. На что я годен?! Но, Бхауджи, только посмотри, что со мной сделали в народной больнице. Они очень хорошо поставили мне в ногу вместо кости штырь, и теперь я ни от кого не завишу». Каличарна не врал, не такой он человек. Когда он задрал штанину и Сукхан Бхауджи увидела длинный шрам у него на ноге, то не смогла сдержать сочувственного возгласа: уж если Каличарану помогли, неужто ее Лалуне не смогут помочь?!
Доктор велел сгорающему от любопытства Лалуне лечь на спину на столе и склонился со стетоскопом над пыльным с дороги мальчиком. Он приподнимал его иссохшие ноги, крутил суставы, щипал, мял и колол пальцы и наблюдал за реакцией Лалуны, то и дело спрашивая, чувствует ли мальчик хоть что-то, когда его ноги мнут, колют и растирают.
– У него с самого рождения такие ноги?
И без того растерявшаяся от происходящего, Сукхан Бхауджи так смутилась, когда доктор обратился к ней, что не смогла ответить. Она всегда закрывала лицо и никогда в жизни не разговаривала с незнакомым мужчиной. Если бы и решилась, то только с кем-то из родственников. А здесь собрались такие большие прекрасные люди – господин Сумер Сингх, господин Ламбардар Путан Сингх из деревни Манджкурия, пандит Матадин Тивари, Раджау-кака, – как можно осмелиться рот открыть в их присутствии?! Да если бы она случайно столкнулась с кем-нибудь из них на дороге, то безмолвно склонилась бы и отошла в сторону.
Доктор понял, как сильно смущена женщина. Вкрадчивым голосом он подбодрил ее:
– Если ты будешь стесняться, я ничего не пойму, и мы не сможем начать лечение. Никто, кроме тебя, не сможет мне рассказать все как есть.
Эти слова услышал Раджау-кака. Прямо со своего места, повернувшись в сторону женщины, он громко и строго проговорил:
– Почему ты мешаешь доктору работать? Ты должна рассказать ему все, о чем он спрашивает.
Доктор повторил свой вопрос:
– Он не чувствует ног с самого рождения?
Сукхан Бхауджи хватило духу лишь помотать головой в ответ.
Поняв ее ответ, доктор задал следующий вопрос:
– Откуда ты знаешь, что раньше с его ногами было все в порядке?
– Он по двору бегал, – выговорила она уже вполне твердо, хотя совладать с чувствами так и не смогла. У нее перед глазами стоял Лалуна, такой, каким он был много лет назад, – невероятно красивый малыш с точкой на лбу, охраняющей его от сглаза.
– И когда ты поняла, что у него отказали ноги?
Стараясь обуздать волнение, сдавленным голосом она рассказала, как однажды Лалуна остановился, упал на живот и больше не смог двигаться. С тех пор она втирала ему в ноги все существующие на свете масла, горькие и нет, но чувствительность к его омертвевшим ногам больше не возвращалась.
– Это полиомиелит, – задумчиво сообщил доктор подошедшему к ним господину Сумеру Сингху свой диагноз. – Помочь ему сейчас не в моих силах. Он не получил своевременного лечения, а теперь уже поздно. Если бы он сломал ноги, или даже их оторвало, можно было бы что-то сделать. Мы могли бы поставить протезы. Но тут… Тут только одно – костыли или инвалидная коляска. Я отправлю бабу Джагдамбе запрос на коляску.
– Я завтра утром сам увижу бабу Джагдамбу в региональном офисе, послезавтра из Дели приезжает глава нашей партии, нам нужно обсудить партийную структуру. Поговорю с ним. Сколько деревень вы охватили?
– Из ваших – от Дханухи Кхеры до Бары. Калек очень много, особенно детей. Это бич вашего региона, очень многие дети имеют осложнения после полиомиелита.
Сумер Сингх выглядел озабоченным:
– Вы абсолютно правы. Из-за своей безграмотности люди верят во всякую чушь, суеверия. Ладно бы медицина была недоступна, так нет, просто они не верят, что прививка поможет. Давайте перекусим и поедем прямо в Бхаратпур.
– Перекусим у бабу Васудева. Хорошо бы успеть до вечера осмотреть всех в оставшихся трех деревнях.
Выходя из дома Сумера Сингха, доктор увидел ковыляющего на подпорках Лалуну. Это было печальное зрелище. Он повернулся к Сукхан Бхауджи:
– Вы не переживайте. Вот увидите, ваш сын скоро будет передвигаться так же свободно, как и другие дети. Ноги мы ему вылечить не в силах… Но это не повод для отчаяния. Я отправлю запрос бабу Джагдамбе, он лично подарит ему коляску на колесах.
Он подошел к испуганному Лалуне и ободряюще похлопал его по плечу:
– У тебя есть две руки. Они будут делать то, чего не могут ноги. Смотри, следи за здоровьем, парень.
Слова доктора воодушевили Сукхан Бхауджи, в сердце вновь затеплилась надежда. В ее воображении бабу Джаг-дамба, которого она никогда не видела, представал чудотворцем, праведником, практически божеством, при мысли о котором на глаза женщины наворачивались слезы восхищения. Доктор правильно сказал Лалуне следить за здоровьем. Чтобы поддерживать здоровье сына, она даже завела козу. Но получается по-разному. Порой, привлеченная перспективой заработать четыре пайсы, она створаживает предназначенное для Лалуны молоко на продажу. Больше она никогда не станет продавать молоко, даже думать об этом забудет, будь она проклята.
По дороге домой женщина поняла, что новость о том, что ее Лалуне скоро помогут, разнеслась по деревне так же быстро, как распространяется весть о приезде бродячих артистов, и вызвала большой ажиотаж. Люди говорили ей:
– Четырнадцать лет прошло, а вот оно как, конец твоим страданиям пришел. Правду говорят: бабу Бхоле, наш Господь, милостив к матерям.
Сукхан Бхауджи только успевала смахивать слезы и вновь и вновь возносить хвалу великодушию господина Сумера Сингха и благодарить бабу Джагдамбу. Все были с ней согласны, ведь был же в тяжелые времена бабу Ганди. Он и страждущим помогал, и к свободе страну привел. А еще был бабу Виноба, тот в одной набедренной повязке ходил из деревни в деревню и помогал обездоленным. Похоже, этот бабу Джагдамба тоже из таких – не человек, божество в человеческом теле воплотившееся. А кто еще раны беднякам залечит?
– Это все наш господин Сумер Сингх, вот у кого душа за нас болит. А пандит Бхуванешвар, староста деревенский, только и делает, что благами от своей должности наслаждается. Ему до бедняков аккурат до выборов дело было. А теперь, эх… Если для народа что-то в деревне делается, это все заслуга господина Сумера Сингха.
Женщина из регионального представительства партии Конгресса с большим трудом уговорила смущенную Сукхан Бхауджи сесть на стул, и то только в самом конце площадки, в последних рядах. Отсюда до празднично украшенного цветочными гирляндами помоста было метров 15–20. Хорошо еще, что здесь были другие женщины – головы их были непокрыты, а на груди красовались приколотые бейджики. Они приехали из Лакхнау или, как называли этот город в их деревне, Накхлау. Увидев их, Сукхан Бхауджи более-менее успокоилась. Она не могла вспомнить, сидела ли она когда-нибудь на чем-то выше скамеечки для ног или плетеной из циновок кушетки. К тому же сидеть хоть на чем-то она позволяла себе только среди равных, таких же, как она. А в господских домах, у тхакуров и пандитов, она уже ощущала себя царицей на троне, если удавалось присесть на голую землю.
Из-под натянутого на голову конца сари Сукхан Бхауджи восторженно рассматривала помост, где на расставленных с правой стороны стульях рассадили калек. Она думала о бабу Джагдамбе. Его называют слугой народа. Защитником обездоленных. В правительстве Гупты, том самом, что больше других пеклось о нуждах народа, он занимал пост министра здравоохранения штата. А на последних выборах удача им изменила. Те голоса, что партия Конгресса много лет получала по праву, ушли к Народной партии, да еще к такому кандидату, как развратник Гаядин, он с перевесом в 700 голосов выиграл. Чтобы у такого человека такой прохвост выиграл! Не иначе молодчики с дубинками пришли и урны подменили! И конечно, свою роль в этом деле сыграло то, что в комиссии и секретарь, и председатель из той же общины, что и Гаядин. Сам-то по себе он бесхарактерный, да к тому же и развратник. Его же прямо за руку поймали в Бхусоре, когда он развлекался с Сукхни, дочерью Шивлала. Ее брат их тогда в канаву рыбным ножом загнал. Да и в тюрьму его отправляли в Бхартипуре, подозревали в грабеже в доме господина Шивбали Сингха. И чтоб такой человек честно победил у бабу Джагдамбы на выборах?! Быть не может! Говорят, он и в Законодательном собрании за все три года не больше трех раз показывался. А народу он вот как служит: всем своим друзьям и родственникам важные посты раздал, кабаков наоткрывал, разрешения на торговлю алкоголем направо и налево раздает, ну несколько дорог обычным гравием посыпать велел. В деревне Дханухи Кхеда Гаядин обещал построить большой роддом на тридцать коек, с оборудованием, с детским отделением – и что, до сих пор даже фундамента нет. А когда его партия больше не будет у власти, так все его обещания простым пшиком станут. Говорят, что бабу Джагдамба, чьего приезда все в деревне сейчас ждут, помогает беднякам сам, а не берет деньги на это у правительства. Это он из собственного кошелька оплачивает швейные машинки, костыли и инвалидные кресла, которые раздает калекам. Вот кто всего себя служению страждущим посвятил…
Какой красивый будет праздник! Спортивную площадку по всей длине украсили разноцветными флажками и вымпелами, как для большой ярмарки. Включили запись голоса бабу Ганди, поющего молитву Раме. А еще запись последней речи Индиры Ганди, которую она произнесла незадолго до убийства. Люди собрались, многие прибыли издалека – пешком, на волах, телегах, машинах и повозках. Говорят, здесь будут работать корреспонденты из всех изданий, откуда только можно, они будут всех фотографировать и обо всех напишут.
Сукхан Бхауджи очень хотелось попросить кого-то из снующих повсюду женщин-организаторов показать ей поближе инвалидное кресло. Просто притронуться к нему, представить, как ее Лалуна, сидя в нем, будет разъезжать повсюду. Ей больше никогда не придется натирать рану у него под мышками куркумой. Если его раны заживут, ей снова будет хватать куркумы для приготовления чечевичной похлебки.
Она снова осмотрела все вокруг и задержала взгляд на сидящем на помосте с краю Лалуне. Одетый в новую домотканую рубаху и штаны цвета хаки с цветущими ветками на иссохших ногах, ее сын выглядел сказочным принцем. Она выпросила у тетушки Бакрихайн горсть семян горчицы, растолкла их и растерла, и этой массой соскоблила грязь с тела сына. Глянула на него, чисто вымытого и наряженного в обновки, и внезапно вспомнила его отца. Горько ей стало: в один прекрасный день ее муж оставил их навсегда, отошел в мир иной, так и не узнав надежды вновь увидеть сына стоящим на ногах.
Головы зрителей припекало солнце. Организаторы объявили, что к одиннадцати часам бабу Джагдамба появится на спортивной площадке. По окончании программы его ждет встреча со старостой, бабу Бхуванешваром, а потом он хочет лично встретиться и побеседовать с инвалидами. Их жалобы он передаст правительству и проследит, чтобы все возможное было сделано как можно скорее. А после этого все они вместе с бабу пообедают в здании школы.
Внезапно на безжизненной от жаркого солнца дороге начали подниматься клубы пыли. Заметив это, организаторы мероприятия пришли в полную готовность. Господин Сумер Сингх забрался на помост и радостно провозгласил, что собравшиеся наконец-то дождались своего благодетеля. Уже через несколько секунд их почтит своим присутствием известный всем слуга народа, основатель Ассоциации помощи инвалидам бабу Джагдамба. Сумер Сингх попросил всех не вставать со своих мест и выражать свой восторг по возможности негромко.
По периметру площадки расставили мужчин с дубинками на случай, если сторонники конкурирующей партии, особенно действующий староста, пандит Бхуванешвар, решат ворваться и сорвать собрание.
Джип бабу Джагдамбы не успел даже остановиться, а толпа уже приветствовала прибывшего восторженными возгласами. Господин Сумер Сингх подскочил к гостю и помог ему подняться на помост. Тот прибыл с целой свитой из чиновников всех мастей и прочих подручных. Несмотря на то, что бабу Джагдамба больше не был министром, как один из лидеров партии он был влиятельным человеком. Ни для кого не было секретом, что для него были открыты все двери.
Общее радостное воодушевление передалось и Сукхан Бхауджи. Мало того, впервые в жизни она удостоилась чести сидеть на равных среди людей, занимающих намного более высокое положение. Редко какой матери ребенка-инвалида, пусть даже из богатой семьи, выпадает такая удача. Так еще сегодня она увидит, как ее несчастный мальчик снова сможет двигаться! Когда она переводила взгляд от лица бабу Джагдамбы, которому в знак приветствия надевали на шею цветочную гирлянду, на лицо сидящего на помосте Ла-луны, ей казалось, что каждая клеточка ее тела радуется.
Господин Сумер Сингх провозгласил:
– Братья! Сейчас бабу Джагдамба будет вручать людям с ограниченными возможностями подарки, которые позволят им больше не зависеть от помощи окружающих! – и толпа разразилась одобрительным рокотом.
Бабу Джагдамба спустился с помоста и отправился туда, где во всей красе были выставлены его будущие дары. Когда одно за другим зазвучали имена, усталые, измученные лица инвалидов озарила радость, словно свет от сотен светильников разлился по темным водам священной Ганги.
– Я приглашаю сюда Санкатху Прасада из Сагвара, у которого не работает правая рука, – и вот бабу Джагдамба уже вручает молодому человеку швейную машинку с ножным приводом…
Раньше Санкатха Прасад был подручным в лавке у портного, а теперь сможет и собственную швейную мастерскую открыть, а его нынешний хозяин Джумман Мия будет помогать ему на этапе кройки… Фото на память: с одной стороны от бабу Джагдамбы швейная машинка, с другой – Санкатха Прасад. У Сукхан Бхауджи сжалось сердце – вот уже сколько имен прозвучало, а ее Лалуну так и не назвали. Не получилось бы так, что все подарки раздадут, а ее Лалуна так и уйдет ни с чем! Инвалидов продолжали приглашать за подарками, а она напряженно прислушивалась. Вот кого-то вызывают уже во второй раз… «Боже ж мой, это мой Лалу-на», – ей пришлось прикусить губы, чтобы не закричать от счастья, как эти молодые бесстыдницы-девицы. Она-то все время зовет его Лалуной и думать забыла, что некий Бишнукумар Бари – не кто иной, как ее родной сын, ее Лалуна.
И откуда только у ее несчастного ребенка взялось столько сил?! Опираясь на свои подпорки, Лалуна вразвалку, но очень быстро устремляется к бабу Джагдамбе, рядом с которым стоит похожая на велосипед инвалидная коляска с одной ручкой. Подоспевший на помощь мальчику организатор подводит его ближе. Сложив обе руки в почтительном приветствии, Лалуна здоровается с политиком. Ой, плохо! Он должен был склониться и коснуться стоп своего благодетеля, а не бормотать тут свои приветствия, словно великий человек ему ровня. Да она сгореть со стыда готова! Хотя нет, что она такое придумала – как он со своими подпорками смог бы склониться, да еще и коснуться стоп! Тут даже не в боли дело, он просто не смог бы этого сделать физически.
Что это там бабу, уже взявший в руки ножницы, вещает Лалуне о коляске, что показывает? Он выглядит вполне довольным. К ним подходит господин Сумер Сингх и просит бабу перерезать розовую ленточку на коляске. Ленточка перерезана, и публика разражается оглушительными аплодисментами. Воздух вокруг точно наэлектризован. Кто-то из организаторов показывает Лалуне, как правильно садиться в коляску и как управлять ею с помощью ручки. В изумленных глазах мальчика уже светятся уверенность, вера в себя. В деревне он не раз видел, как ребята ездят на велосипедах, ему так хотелось тоже крутить педали. И вот – словно его руки внезапно стали и ногами тоже: он манипулирует ручкой, а она заставляет крутиться педали под его ногами.
На своей коляске Лалуна быстро, но еще неуверенно проезжает по неровной земле спортплощадки. Увидев это, восхищенная толпа взрывается восторженными криками, такими, что услышат даже на небесах.
Лалуна проезжает большой круг и снова возвращается к бабу Джагдамбе, который поздравляет его и хлопает по плечу. Их окружает толпа фотографов. Такого еще не случалось ни с кем из их деревни. Внезапно подошедшая к Сукхан Бхауджи милая женщина-организатор поднимает ее с места и подводит к Лалуне, фотографам и бабу Джагдамбе. Во всеуслышание она объявляет:
– Это мама нашего Бишнукумара!
Фотографы тут же решают сфотографировать ее рядом с Лалуной и инвалидной коляской и просят открыть лицо. Но никакие уговоры не заставят Сукхан Бхауджи хоть на миллиметр сдвинуть покрывающий голову край сари! Поступить по-другому она не может, иначе все увидят ее глаза, пойдут пересуды… Не к добру лить слезы, когда с тобой случилось такое счастье!
Сукхан Бхауджи убрала остатки еды в корзину и подвесила ее повыше, чтобы не добрались кошки, и тут вспомнила, что до сих пор не напоила Лалуну молоком. А он, едва подушки коснулся, так и захрапел, ну чисто Кумбхакарна, демон, большую часть жизни погруженный в беспробудный сон! Не будет она сейчас мыть посуду, вообще не понятно, откуда ее столько берется, ведь их только двое, мать и сын. Но и до утра оставлять нехорошо, ведь завтра екадаши, день, когда настоящие индуисты не посуду моют, а молятся и держат пост. Она уже собрала по всем дорогам достаточно навоза, нужно встать пораньше, чтобы успеть, как того требует обычай, обмазать им стены до того, как на небе появится солнце. Не хватало только к началу работы опоздать хоть на минуточку, тогда уж ругани девиц из господского дома конца-края не будет!
Инвалидная коляска Лалуны сейчас стоит во дворе справа, рядом с грядкой мяты и холмиком, на котором посажена высокая вьющаяся лиана. Оставлять ее на улице Сукхан Бхауджи ни за что не хотела. Для того чтобы коляску можно было завозить в дом, пришлось сломать порожек и подровнять земляной пол. Ну и вредный же этот Лалуна! Вывозит коляску во двор и давай круги наворачивать, а она переживает! Кричит на сына в сердцах: «Ты что творишь, всю мяту мне подавишь! Только попробуй! Так тебе задам, мало не покажется, вернись мне только!» А он все продолжает насмехаться над рассерженной матерью; до тех пор катается, пока не почувствует, что она готова воплотить свои угрозы.
Сукхан Бхауджи налила подогретое молоко в стакан, добавила в него ложку жирных сливок и, обмотав горячий стакан краем сари, направилась к кровати Лалуны, но вдруг услышала, что кто-то гремит дверной цепочкой. Испуганная женщина замерла от неожиданности. Может, послышалось? Да нет, вот опять. Там кто-то есть! Поставив молоко у изголовья кровати, она взяла в руки лампу и подошла к двери. Видимо, это тетушка Бакрихаин, у нее невестка на сносях. Наверное, схватки начались, мучается девушка, вот и пришли ее на помощь позвать.
– Это вы, тетушка? – решительно прокричала она стоявшему за дверью.
– Это я, Сумер Сингх! – в ответ она услышала громкий голос своего господина.
Без сомнения, это был он, но в такой час! Значит, произошло нечто из ряда вон выходящее. Что-то с Диддой?.. Но все равно, какой смысл господину лично приходить за ней? Послал бы кого-то из соседских ребятишек. Сукхан Бхауджи покрыла голову краем сари, подняла лампу и встала на цыпочки, чтобы открыть дверь. Господин впервые пришел к ней в дом, и она понятия не имела, как себя с ним вести. Предложить ему сесть? Но куда? И как спросить, что ему нужно?..
Господин лично положил конец ее смятению:
– Нам нужно поговорить, это важно.
Женщина почувствовала, что в ее жилах стынет кровь.
– Дело в том, что завтра в Видхапуре Ассоциация помощи инвалидам организует очередной праздник, бабу Джагдамба опять будет раздавать подарки инвалидам, министр энергетики тоже должен приехать. Все спланировано, а тут такое дело… В общем, инвалидные коляски доставить не успели. Телевидение будет, журналисты, важных людей пригласили… Тысячи людей соберутся, даже из соседних областей приедут. Выборы совсем скоро. Отменить все сейчас просто невозможно… Коляску Лалуны придется вернуть, – господин говорил ей все это, а сам уверенным взглядом при тусклом свете масляной лампы искал то, что ему было нужно.
Увидев в одном из углов двора коляску, он добавил уже много мягче:
– Я завтра же закажу для Лалуны пару хороших костылей. Мне очень хочется, чтобы он мог передвигаться без всяких проблем.
Сукхан Бхауджи стояла как громом пораженная. Зачем она вцепилась в эту лампу, ей бы отшвырнуть ее да и пасть к ногам господина, точно срубленное дерево, и закричать: «Господин! Я умоляю вас, не разрушайте жизнь моего сына! С тех пор, как у него появилось это кресло на колесиках, он так и скачет, что твой молодой олень. Он – все, что останется у меня, несчастной вдовы, в старости! Как ему жить дальше, если вы заберете у него эту коляску!» Но она была так потрясена самим фактом присутствия в ее доме господина Сумера Сингха, что просто стояла как вкопанная и рта не могла раскрыть.
Господин закончил разговор с ней и подошел к двери. Тихим голосом он пригласил войти троих молодых людей, ожидавших его распоряжений снаружи. Даже не глянув в сторону Сукхан Бхауджи, он указал на коляску и громко приказал:
– Аккуратно погрузите коляску в машину. Ехать надо не по главным улицам, а по дороге за деревней.
Потом он обернулся к дрожавшей всем телом Сукхан Бхауджи, которая изо всех сил пыталась сдерживать рыдания, душившие ее изнутри, и уже по пути к двери добавил:
– Если люди будут спрашивать, скажи, что коляску украли.
На ватных ногах женщина подошла к двери, накинула цепочку и поспешила в маленькую каморку. Она высоко подняла масляную лампу, чтобы осветить приколотую к стене вырезку из газеты, которую она взяла в здании правления. Там, на фотографии, Лалуна сидел на своей коляске, а рядом с ним, хлопая в ладоши, стоял улыбающийся бабу Джагдамба.
Карточный домик
– Послушай! – с раздражением в голосе она остановила Нишитха, который, завернувшись в полотенце, выходил из ванной.
Нишитх, вытирая ноги о коврик, вопросительно посмотрел на нее.
– Я хотела…
– Ты хотела, чтобы я сегодня взял выходной?
Она взволнованно кивнула:
– Остались выходные?
Он с озадаченным видом поправил мокрые волосы и прошел дальше в комнату. Она встала у него на пути. Нужно было договориться. Она не может остаться дома. Сегодня начинается ее семинар на конференции «Образование для равноправия женщин». Конференция продлится с тридцатого по пятое число. Она три месяца переписывалась с чиновниками из разных ведомств, чтобы организовать этот самый семинар. Решила финансовые вопросы, подготовила список предполагаемых экспертов, разослала всем приглашения… Хайдерабад, Калькутта, Бомбей, Мадрас – уже отовсюду должны были съехаться участники конференции. Если ее не будет, то вся проделанная работа пойдет насмарку! Глава Центра женских исследований, профессор Катхури, уехала на другой семинар в Мизорам. Поэтому вся ответственность за проведение семинара, который начнется сегодня, лежит на ней. Кто же знал, что болезнь Баччу примет такой серьезный оборот и как раз теперь станет ясно, что колеблющийся в течение двух недель жар – не простуда, как предполагали, а тиф. С утра поставила градусник – была температура 40. Дала ему выпить немного молока – его тут же вырвало. На губах выступила пена, глаза провалились. Она перепугалась. Кинулась к телефону, позвонила доктору Шриваставе. Тот уже собирался выходить из дома. Доктор прямо сказал, что ребенка нужно немедленно отвезти в больницу. Состояние ухудшилось. Он и так страдает от малокровия, возможно, придется ставить капельницу с глюкозой и другими препаратами. Дрожащим голосом она пыталась объяснить свои обстоятельства, спросила, не может ли вечером завезти Баччу в клинику, когда вернется домой после семинара. «Нет», – оборвал доктор. Она не осмелилась звонить повторно и спрашивать. По резким ответам доктора Шриваставы было понятно, что он спешит и наверняка, положив трубку, тут же спустился по лестнице, и уже сидит в машине.
– Всем лишь бы заработать! Привозите, мол, в клинику! – надевая брюки, проговорил Нишитх с гримасой презрения на лице. – Ничего, это всего лишь тиф, не рак! Не умрет Баччу! Все с самого утра на ногах, так еще и этот врач! Все они воры, эти врачи, все воры, сволочи! – швырнув вешалку на кровать, он стал надевать футболку. Уже спокойнее продолжил:
– Брось ты эту глупость с больницами-клиниками, просто приезжай после обеда. Мама за ним присмотрит пока. Доктор Баттра – нормальный врач, пусть Баччу сначала пропьет лекарства по его курсу!
– То есть ты не сможешь отвезти его в клинику?
– Я лично совет доктора Шриваставы стоящим не считаю. Ну а если ты решила упрямиться, то сейчас неподходящее время.
У нее не было сил больше его упрашивать. Да и времени тоже. Ровно в восемь от остановки напротив молочной лавки отходит маршрутный автобус. Потом в полдевятого идет городской автобус № 344, который доезжает прямо до второго входа в Национальный совет по академическим исследованиям и обучению. От второго входа до ее отдела – метров пятьсот. Но не дай бог пропустить автобус! Больше прямых автобусов нет. Либо доезжать до мединститута и пересаживаться на другой автобус, либо брать моторикшу или такси. Только зря потратила время на уговоры Нишитха. Еще и самой собраться надо, подготовить и взять все необходимые документы. В течение получаса нужно было дать Баччу другие лекарства, а она совсем забыла. Он заметно ослаб после того, как его организм не принял молоко, выглядел безжизненным и уставшим, словно росток, который не поливали неделями. Она даже не может никому из коллег позвонить и спросить совета, что ей делать в таком случае. Наверное, все уже уехали на работу…
«Ничего, это лишь тиф, не рак, не помрет Баччу!» – от этих слов показалось, будто она забралась на вершину какой-то горы и вдруг кто-то сзади толкнул ее в спину. Почему Нишитх с каждым днем становится все более черствым, как негибкое, сухое дерево? Они с Баччу словно птицы, сделавшие себе дупло в этом дереве и живущие в нем. Но ему нет никакого дела до них. Что же произошло между ними, отчего Нишитх стал похож на сухое дерево, а они на птиц, нашедших пристанище в дупле?
Взяв Баччу на руки, она помогла ему перегнуться через кровать, и он тут же истошно закричал, чуть не лишившись чувств. От рвоты его буквально выворачивало наизнанку. Разве подходящее было время злиться на Баччу? И взрослый-то человек теряет волю к жизни, когда оказывается прикованным к постели и вынужден все свои потребности разрешать там же: есть, справлять нужду. А Баччу совсем еще малыш! Был бы где-нибудь в деревне, забрался бы к маме на руки и уткнулся бы в грудь.
Заламывая запястья, она взглянула на часы, и вдруг ее словно молния пронзила: маршрутный автобус ушел. Даже если она спустится и сразу поймает рикшу, все равно не успеет доехать до остановки и сесть в автобус. Одна надежда – успеть на городской. Она сделала складки на плече кораллового сари, зафиксировала их булавкой с внутренней стороны блузки и побежала к свекрови. Пока она говорила, лицо исказилось страданием.
– Может быть, я заведу Рону перед работой в ясли?
– Зачем? Я же дома… – смуглые морщинки на лбу свекрови превратились в глубокие складки и соединились с пробором.
– Вам несложно будет за обоими присмотреть?
– Конечно, сложно. Ты не отвезешь Баччу в клинику?
Ответ свекрови был словно пощечина.
– Не могу взять выходной, – она почувствовала, что не может больше говорить от подступивших слез. То и дело старалась взять выходной. Когда получалось, брала, а когда не могла, то никто не был готов отвечать за Баччу. Разве за две недели, что ребенок прикован к постели, были какие-то неприятности? Разве Баччу доставил кому-либо трудности? Когда может вставать, сам принимает лекарства по рецепту, пьет молоко. Вроде и не скажешь, что его не любят, нет. Но и права на обычную жалость или хотя бы иллюзию сострадания у него как будто нет. А свекровь только сидит с утра и молча, бесстрастно смотрит, как Баччу становится все хуже и хуже. Ни сама не спросит, как он, ни Нишитху не попытается объяснить, что от одного отгула мир вверх дном не перевернется. Она ведь прекрасно знает, что у Нишитха остался еще весь отпуск. Время уходит. Дерзить свекрови сейчас совсем не стоит. С утра уже все вверх дном, голова идет кругом. Непонятно, как она сможет провести семинар…
Она взяла два пакетика с лекарствами со столика у изголовья кроватки Баччу и принесла свекрови, стала объяснять: «Через полчаса дайте ему эту желтую таблетку и бело-зеленую капсулу, дайте запить водой. Днем – вот эти три белые таблетки. Если его начнет тошнить, то эту маленькую белую». Как только она заговорила о тошноте, лицо свекрови исказилось от отвращения. У Рону зубки режутся. Часто бывают несварения: то молоком стошнит, то случится понос. И ни капли отвращения на лице свекрови, она спокойно за Рону ухаживает.
С каждой минутой напряжение нарастало. Она испробовала уже все возможные варианты: давала Баччу жевать лечебные ягоды, проводила обряды от сглаза, обносила его заговоренным горчичным семенем с солью.
Свекровь не смогла примириться с решением сына жениться. Поклялась, что проведет остаток вдовьей жизни среди почитательниц Радха Свами в Агре. Три года прожила там. Когда они с Нишитхом узнали, что на свет появится Рону, свекровь нарушила свою клятву никогда не ступать на порог их дома. И как ей хватило сил оставаться верной своему решению так долго? А теперь свекровь постоянно прижимает Рону к груди, всю себя ему отдает. С кем ни говорит, всем повторяет, что внуков любят больше, чем детей. Как поселилась с ними, не дает Рону даже в ясли отвести. Каждое утро и вечер усердно массирует ему голову горьким маслом, наносит мазь из чароли. Жалуется Нишитху на невестку, показывая, что ребенок неухоженный, и упрекает сына в беспечности: «Так разве детей воспитывают? Еще молочные зубы не прорезались, а уже поите молоком из бутылки! Неужели нужно было грудь перетягивать? У невестки прямо такая хорошая должность, что локти кусать будет, если уволится?»
Перебросив сумку через плечо, Шубху взяла папку с файлами в охапку и склонилась над Баччу: «Бабушку слушаться!»
Еле открыв глаза, Баччу взглянул на нее безжизненно и кивнул.
Она быстро вышла из комнаты, прошла по коридору и выскочила из дома. Даже Рону забыла обнять, а он так тянулся к маме из бабушкиных объятий, когда она на ходу объясняла свекрови дозы лекарств для Баччу.
Автобус только собрался отъезжать, когда она пришла на остановку. От сердца отлегло. Она даже не стала требовать у рикши полрупии сдачи, когда увидела, что автобус отходит. Подошла к местам, предназначенным для женщин, две женщины чуть сдвинулись, чтобы она могла опереться. Она поблагодарила их и присела. Женщина у окна взяла к себе на колени ее папку с кипой бумаг.
Раньше она была «плохой» и неблагополучной. Одинокой? Да разве ж она была одна, с ребенком-то! Была у нее родная тетушка, разделявшая в некоторой степени с ней ответственность, присматривая за Баччу. Но только она ступала на порог после работы, едва успевала повесить сумку, как тут же тетя передавала ей Баччу и уходила домой. Порой у тети случались прострелы в спине, и ей приходилось отлеживаться. В такие дни она вынуждена была менять весь уклад и договариваться по-другому. Тогда Баччу брал ключ у соседской тетушки Сулабхи, сам открывал дверь, ел оставленную на столе еду, затем просил тетю Сулабху закрыть дверь снаружи, отдавал ей ключ и после ложился спать. Бывало, Баччу спал до тех пор, пока она не возвращалась с работы. Но часто случалось и так, что Баччу просыпался до ее возвращения, выполнял домашнюю работу и сидел у окна в ожидании мамы. Увидев ее из окна, он кидался к двери и начинал радостно прыгать и повторять: «Мама пришла! Пришла! Пришла!» Она открывала дверь, он подпрыгивал, повисал у нее на шее, поднимал ножки и так они доходили вместе до кровати. Кроме них, в мире никого больше не было, да и не могло быть…
Она прямо сказала Нишитху, что не потерпит никого, кто встанет между ней и Баччу. В ее жизни есть смысл, решимость. И цель тоже. Потому и телесные желания совсем пропали.
– Это самоограничение и преодоление природы, – сказал Нишитх.
– Это не так… Не осталось ни самоограничения, ни попыток преодолеть природу… Тело не только понимает свои границы, но и само их создает.
– По мне, это подавление.
– Ты не можешь объяснить мне, зачем жить…
– Ты преувеличиваешь. Не хочешь на меня смотреть даже…
– Для меня не осталось никакого смысла в этих разговорах.
– Вот, – Нишитх аккуратно пододвинул к ней маленький черный дневник.
– Что это?
– Посмотри сама.
– Но зачем?
– Чтобы узнать меня.
– Разве я тебя и так не знаю?
– Это другой я.
– Мне совсем не обязательно знать тебя другого, если это так.
– Может быть… Но, Шубху, я хочу, чтобы ты узнала и другого меня.
– Нишитх, читать чужие дневники – преступление!
– Но не тогда, когда кто-то сам хочет, чтобы его дневник прочитали.
Ее нерешительность все более нарастала, подобно тому, как в чашке с кофе, стоящей на столе, сгущались сливки. Она захотела выпить кофе залпом, сдвинув сливки. Но не смогла. Кофе, который принесли минут пятнадцать назад, на вкус казался приготовленным несколько дней назад. Словно кто-то приготовил, забыл выпить, а теперь этот же кофе принесли ей. На душе становилось тяжело, словно сгущались сумерки. Пора уходить. Рядом с Международным индийским центром моторикшу не поймать. Придется идти пешком до Кхан маркета. Баччу уже волнуется: мама обещала вернуться через час-полтора, а так и не пришла.
– Пойдем?
Погруженный в себя Нишитх очнулся и посмотрел на нее:
– Давай еще выпьем по чашке кофе?
Она встала:
– Я и первую-то не выпила…
– Почему? Кофе не очень?
– Не хочется… – поднявшись, она отодвинула стул, повернулась к Нишитху спиной, ей показалось, что он поднял дневник со стола и посмотрел на нее с мольбой. Он тихо подошел к ней.
Они вышли из ворот и по счастливому совпадению им попалась на глаза свободная моторикша. Садясь в нее, она попыталась изменить выражение своего лица, чувствуя, что маска равнодушия отражает какую-то безнадежность, что это нехорошо. Ей не хотелось быть такой.
– Нишитх, спасибо за кофе!
Лицо Нишитха было очень грустным, как будто сгустились сумерки.
– Я и теперь хочу, чтобы ты прочитала дневник.
Ей хотелось сказать ему: «За это прости, Нишитх». Но она не смогла отстранить протянутую с радостью и надеждой руку Нишитха, держащую дневник.
Ночью, уже в постели, она стала перелистывать страницы дневника.
«Когда ты решила быть с Дивакаром, ты поставила меня перед выбором. Я принял это как знак судьбы и подавил свои чувства. А теперь Дивакар ушел из твоей жизни… Я хочу сказать тебе, что счастье, которое было рядом с тобой долгие годы, теперь разрушено».
«Люди расстаются… Я тебя до сих пор… Я на самом деле хочу быть вместе с тобой, Шубху! Хочу стать настоящим отцом для Баччу. Все, что я говорю, выполню и дам тебе, это не просто мои мысли или выражение чувств, это – обещание быть с тобой в любой жизненной ситуации. Как для тебя Баччу – трепет дыхания, так ты для меня – мое сердцебиение».
Содержание дневника глубоко ее тронуло. Его листы как будто передали ей, как месяцами эти страницы трепетали в чьей-то руке словно пойманный голубь. Боль не имеет границ.
– У меня будет одно условие… – они сидели на той же лужайке недалеко от Международного индийского центра.
– Я согласен.
– Я не хочу больше иметь детей, кроме Баччу.
И секунды не прошло, как Нишитх сказал о своем решении:
– Согласен. Но почему?
– Хуже всего быть разделенной пополам матерью.
Из-за их неосторожности появился Рону. Она была уверена, что сделает аборт. Нишитх сначала тоже согласился. Но когда доктор Котвани назначил дату аборта, заколебался. Он не выдержал, начал просить ее прямо перед доктором Котвани, чтобы она подумала еще раз. Если уж забеременела, то почему не оставить ребенка? В свою пользу Нишитх приводил довод: «Не навредим ли мы Баччу тем, что навязываем ему силой свои представления? Когда он вырастет, ему может быть одиноко. Да и почему когда вырастет? Может, ему и сейчас одиноко! Как он будет счастлив, если у него будет брат! А если родится девочка, то у нас будет и сын, и дочь. Твое условие можно объяснить появившимся в твоем сердце чувством незащищенности: опасаешься, как бы наша родительская любовь не разделилась. Но разве я отношусь к Баччу как к неродному? Неужели ты чувствуешь, что я люблю его недостаточно сильно?» – ей показалось, что он прикрывается Баччу, а на самом деле страстно желает иметь своих детей. Он хочет быть отцом. Не жестоко ли с ее стороны убивать своим условием право Нишитха стать отцом? Может быть, когда Нишитх сам станет отцом, он будет более чутким и добрым и к Баччу… Вдруг ребенок, который появится на свет, станет мостом, прочно соединившим их троих. И она передумала делать аборт.
Она откинулась назад на стуле и прикрыла глаза. Какой же у нее тесный, темный кабинет! Когда выключают электричество, оказываешься словно в темном туннеле, стены которого будто обрушиваются сверху. И сколько раз она уже писала чиновникам, чтобы ей выделили какой-нибудь другой кабинет для работы. Хоть какой-нибудь. Пусть и без кондиционера, но с несколькими зарешеченными окнами с видом на небо. Она могла бы прислониться к оконной решетке и почувствовать, что жива. И дома, и на работе она мучается в поисках себя. Дома окон много, но даже несмотря на то что они открыты, она не ощущает полноты жизни. Ей кажется, что дома не окна, а стены с дверями, у которых заржавели засовы, и она обречена на то, что никогда не сможет их открыть.
– Мадам, можно войти?
Она вздрогнула и выпрямилась. Это был господин Гупта из отдела издательства.
– Кажется, я помешал?
– Ой, нет, что вы!
– Так вы о чем-то размышляли?
– Садитесь, садитесь, – она показала на стул, не обращая внимания на его вопрос.
– Шобхна джи, дело в том, что я понимаю ваши переживания. Те, кого нужно перевести, преспокойно будут сидеть на своих местах в Дели. Нет ли у вас связей в полиции или какого-нибудь знакомого министра?
Она вопросительно посмотрела на господина Гупту.
– Директор – настоящий негодяй! Пишите ему дальше! Приводите одни причины, другие. И дальше говорите о своих проблемах. Само собой ничего не происходит. И придется вам поехать в Шимлу в качестве местного советника. Вы корректор, ну и что с того? Директор может отправить вас куда угодно. Существует только один способ, и ваш перевод завтра же отменят, сказать по правде, хоть сегодня отменят! Пусть министр только позвонит этому негодяю, вот увидите представление! Как запляшет вокруг вас! И обоснуетесь вы прочно-прочно в Дели, как дерево баньяна!
– Именно в этом и трудность, – на ее лице появилось отчаяние, словно она попала в сети охотника.
– Ничего трудного здесь нет! Скажите Нишитху джи, пусть подключит свои связи! Останетесь в Дели и без милости всяких министров и генералов!
На его губах дрогнула усмешка. Господин Гупта не торопился, пришлось заказать для него чай. Попивая чай, господин Гупта принялся хлестко судачить обо всех сотрудниках ее отдела. Она слушала, но не слышала его. Когда Гупта ушел, она сразу написала третье жесткое письмо против своего перевода на имя директора и попыталась читать прошлогоднюю копию специального издания для школьных учителей.
Может ли она поделиться с Нишитхом? Уже неделю они друг с другом не разговаривают. Поначалу, когда свекровь только стала жить с ними, они избегали каких-либо ссор. Но теперь, несмотря на всю ее старательность и тактичность, положение становилось ровно зеркальным. Нишитха начали одолевать внутренние противоречия. Он невольно стал заложником своих мыслей и вынуждает ее задыхаться в зловонной, гниющей паутине своих сомнений, от которых сам он свое лицо закрыл. Закрыть ли ей свое?
Готовясь ко сну, она прилегла на кровать, листая журнал. Нишитх пошел умываться. Вдруг в комнату влетел испуганный, промокший от пота Баччу, прижался к ней и стал плакать. Она поняла, что он испугался во сне, стала его успокаивать. Баччу рассказал, что видел во сне огромное чудище, которое шло к нему с высунутым языком, собираясь его проглотить. Она крепко прижала к себе Баччу и попыталась успокоить ребенка от пережитого страха. Объяснила, что бояться – значит быть трусом, а он очень смелый мальчик, попросила его вернуться к себе и спать с включенным светом. Но Баччу не захотел этого делать и спать в одиночестве. Стал капризничать: пусть она либо у него в комнате спит, либо разрешит ему остаться здесь. Она подумала: не дай бог Баччу снова заболеет из-за какого-то потрясения, прижала его к груди и попыталась успокоить. Не заметила, как Баччу заснул и как задремала сама. Вдруг почувствовала: кто-то резко вырвал Баччу из ее объятий. Не успев еще ничего понять, услышала разрывающий сердце крик сына и тут же вскочила. Сердце замерло, когда она увидела, что происходит в комнате. Нишитх поднял обессиленного Баччу и со всей силы, без капли жалости, бросил на кровать…
Потеряв контроль над собой, она завопила: «Почему ты хочешь его уничтожить, этого маленького, невинного ребенка? Что он тебе сделал плохого? Говори! Что он тебе сделал плохого?»
– Он как осколок в моих глазах, от которого чувствую постоянную боль…
– Но почему?
– Лучше не спрашивай…
– У терпения тоже есть предел!
– Есть, конечно. У меня этот предел уже настал. Баччу – не просто часть Дивакара. Его образ каждую минуту напоминает тебе Дивакара. Он для тебя не прошлое, нет, он и теперь настоящее, настоящее… Хоть он и ушел из твоей жизни, но до сих пор в ней остается…
– Это все путы твоего сомневающегося разума, которые ты хочешь на меня набросить!
– Нет, это правда, горькая правда. Всякий раз, когда я вижу прислонившегося к твоей груди Баччу, я вижу Дивакара…
– Что ты несешь?!
– Я не могу выносить его между мной и тобой. И не только во мне дело. Из-за этого Дивакара ты игнорируешь моего ребенка. Как будто ты и не рожала Рону. Почему ты обращаешься с моим сыном как с пасынком? – Нишитх с особым ударением выделил слово «мой», и она почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Когда же между ними возникла граница, разделяющая все на твое-мое?
– Что ты такое говоришь? Мерзость! Не понимаешь?! – ее голос дрожал от презрения. – Я же мать… Как я могу разделять Рону и Баччу?
– Отлично! Не знаю, почему я настаивал, чтобы ты родила Рону. Почему так настойчиво хотел стать отцом? Ты же не хотела второй раз становиться мамой. Тебе и дела никакого нет, жив он или нет, взяла на руки и отнесла в ясли. Если нужна какая-то помощь, так все мама поможет…
Испуганный Баччу сидел, прижав колени к лицу. Свекровь тоже проснулась и стояла на пороге комнаты. Насколько могла, Шубху сдержанно произнесла, желая успокоить Нишитха и успокоиться самой: «Возможно ли, чтобы ты отбросил все свои беспричинные сомнения и полюбил Баччу как раньше? Став для него отцом, ты сам захотел занять место Дивакара».
– Но ты не позволила мне…
– Это неправда!
– А в чем правда?
– Правда лишь в том, что для Рону в этом доме есть и бабушка, и отец, и мама, а для Баччу… Только мама. Да и не только в этом доме, наверное, во всем мире. Я не могу совершить преступление и отнять у него мать…
– Ты заблуждаешься… Но и сейчас этот дом может остаться домом только при одном условии: Баччу нужно отдать в интернат. Я уже запросил заявление и другие документы для школы Раноде в Панчгани. Подумай, – он пошел в свою комнату, топая ногами. Свекровь молча развернулась и ушла. В комнате остались только она и всхлипывающий Баччу, сидевший на корточках и прижавший колени к лицу.
Сколько всего она хотела сказать. Хотела сказать: «Ты ищешь в невинном ребенке того человека, которого уже давно нет в моей жизни. Нишитх, конечно, Баччу – часть отца, но ведь он частичка и меня тоже. Почему ты не можешь увидеть в Баччу меня и принять его как своего? Какая боль заполнила страницы твоего дневника? Почему она остается в твоем сердце, и, несмотря на прошедшие годы, так и не утихла?»
– Мадам, можно войти? – вошел секретарь и принес напечатанное письмо, которое она писала на имя директора.
– Заходи!
– Письмо сами будете отправлять господину или по почте? – спросил он, протягивая письмо.
– Садись! Это письмо никуда не пойдет.
Он взглянул на нее с удивлением.
– С ним что-то не так?
– Нет, дело не в этом. Это письмо касалось моего перевода. Теперь я готова перевестись.
Секретарь забрал бумаги и ручку и с удивлением снова посмотрел на госпожу. Что это она говорит?
Призрачная тень
– Сестра, ну просыпайся же ты! Давай, вставай скорее, тебя отец зовет!
Младшая сестренка – Чинки – злилась и изо всех сил трясла Ниту за руку, пытаясь стащить с кровати. С большим трудом Чинки удалось проломить прочную стену ее глубокого сна. Эта стена стояла на надежном фундаменте глубокого спокойствия (я уже дома!) и гордости за себя (я боролась и смогла спастись!). Еще в полудреме Ниту села на кровать. Глаза никак не открывались. Перед мысленным взором возникла сцена пережитого унижения, и каждой клеточкой своего поруганного тела она ощутила острую боль. Где найти силы, чтобы хоть немного разомкнуть веки? Вдобавок ко всему тело никак не хотело ее слушаться – и откуда в нем такое бесконечное упрямство? Она уже собиралась снова лечь на подушку, но тут послышался строгий, холодный голос матери. От этого голоса, как от ледяного душа, она сразу пришла в себя: «Ниту! Тебя отец зовет! Ступай на балкон, потом отоспишься!»
«Заснуть было так трудно… Я же вполне смогу сходить к отцу попозже», – подумала Ниту. Но сквозь сон лишь пробормотала: «Прямо сейчас?»
«Нет, знаешь, когда звезды сойдутся!» – ответила мать. В ее поведении было что-то странное. Мать всегда была остра на язык, но кто бы мог предположить, что она станет язвить в такой неподходящий момент? Не она ли этой ночью прижимала Ниту к груди и плакала навзрыд, как мычит корова, отыскавшая своего пропавшего теленка? Не она ли сквозь слезы радости возносила молитву за молитвой и не уставала благодарить Всевышнего за возвращение дочери? Когда утратившие всякую надежду и объятые горем родные Ниту вновь увидели ее, они не могли поверить собственным глазам и от радости так разволновались, что даже забыли предложить воды сотрудникам полиции, сопровождавшим дочь. И старший брат, и средний, Бинну, и младшая сестренка Чинки, и даже отец – все словно рассудка лишились. Ниту и сама не помнила себя от счастья и осознания, что она так важна для своей семьи.