Рассказы и стихи

Михалыч

Нелегко со взрослыми детьми. Совсем нелегко.

– Чего тебе? – зашипела дочка, как только Георгий Михайлович открыл дверь в её комнату.

– Ничего. Газету ищу, – попытался как можно строже произнести отец. Но со стороны это выглядело как оправдание, Георгий Михайлович это понял сам.

– Нет тут газет. На кухне поищи.

– Сейчас поищу, – не торопился отец уходить, желая показать дочке, что он всё-таки в доме хозяин и волен входить в любую дверь. Но всё это было натянуто и неубедительно.

«Вырастил на свою шею, – подумал Михалыч. – Кобылица, быстрей бы замуж!» Он походил по комнате дочери туда-сюда, уже из упорства не желая уходить сразу, попытался тронуть какие-то бумаги на письменном столе – вдруг газета под ними, – но дочка вскипела: «Я же сказала, что нет здесь твоей газеты!»

– Она моя такая же, как твоя, – с упрёком выпалил отец и, не желая больше тратить нервы, вышел. Прошёл во вторую комнату, которая была его с женой, лёг на диван и включил телевизор. Астра, беленький пудель-девочка, тут же запрыгнула ему на живот и уставилась в глаза хозяину. Георгий Михайлович утопил пальцы в её курчавой шерсти и стал бессмысленно и не слушая диктора смотреть на экран.

Зазвонил телефон. Георгий Михайлович приподнялся аккуратно, чтобы не потревожить собаку, и потянулся к трубке:

– Да, слушаю.

Попросили к телефону дочку.

– Ольга! – крикнул он за стену. При этом собака вздрогнула, и Михалыч, извиняясь, накрыл ей голову ладонью и погладил.

На пороге комнаты появилась дочка.

– Тебя к телефону, – опять же строго сказал он, протягивая трубку, и снова лёг.

Дочь взяла трубку в одну руку, телефонный аппарат в другую и, путаясь в длинном шнуре, вышла в коридор.

Георгий Михайлович видел, да и вообще знал, что эта операция перетаскивания телефона раздражает дочь. Сколько раз она просила установить второй аппарат, но он этого не делал – из-за какого-то упрямства характера.

Он посмотрел сейчас ей вслед и даже на её спине прочитал злость, почти ненависть к нему и к «такой» жизни.

«Записалась бы в какую-нибудь секцию или пошла бы на улицу, погуляла, хотя бы вот с собакой; сидит всё дома, – думал сокрушённо Георгий Михайлович. – Одиннадцать лет в школе проучилась, на третьем курсе института, а никого во дворе не знает, даже в своём подъезде. И не здоровается ни с кем; сколько раз об этом бабульки говорили и мне, и Гальке. Нет, мы не такими были; играли всем двором в футбол, в волейбол, в этот – как его… штандер, в салочки, в казаки-разбойники… А они!.. По физкультуре в аттестате «четвёрка», а я бы ей и «тройку» не поставил. Ведь есть же у неё данные: стройная, высокая, и ноги длинные… Но зад рыхлый. Это оттого, что все дни сидит. Через десять лет обрюзгнет, как старуха… Э-хе-хех! Оля не такая была…» И Георгий Михайлович стал вспоминать Олю, свою одноклассницу и первую любовь, в честь которой и назвал дочку. Но это была его самая сокровенная тайна, о которой никто не знал, включая и близких. Когда родилась дочка, Михалыч даже обрадовался, что не сын, и сам предложил назвать её Ольгой, мотивируя, что Ольга Георгиевна – звучит, и жена, ничего не подозревая об истинных причинах мужа, согласилась. А та Оля, Оля Голикова, так и осталась в его жизни единственной настоящей любовью.

Входная дверь хлопнула. Георгий Михайлович очнулся от своих воспоминаний и услышал в коридоре женские голоса. Это пришла с работы жена и о чём-то разговаривала с дочкой.

– Пойдём погуляем, – сказал вслух Михалыч, обращаясь к собаке, и поднялся с дивана.

Жена, не заходя в комнату, прошла сразу на кухню, и оттуда уже раздавались звон посуды и шум льющейся из крана воды.

– Мы гулять пошли, – одеваясь в коридоре, крикнул Георгий Михайлович жене. Она выглянула в дверной проём и молча проводила его взглядом.

На улице, хотя не было ещё снега, но ощущался морозец, и Георгий Михайлович застегнул молнию на куртке почти до самого подбородка. Достал из кармана «Приму», закурил и пошёл в темноту, налево от подъезда, где сбоку дома росли старые каштаны, посаженные его отцом и другими мужиками, когда маленький Гоша ещё ходил в детский сад.

Через пятнадцать минут, выгуляв собаку, Михалыч вернулся к подъезду, сел на скамейку и закурил вторую сигарету. По тротуару кто-то шёл.

– Здорово, Михалыч! – весело приветствовал его подошедший мужчина. Это был Валерка Павлов, бывший одноклассник Георгия Михайловича, живший в этом же подъезде. От него сильно пахло спиртным.

– Здорово, – ответил Михалыч и протянул руку.

– Что-то сегодня похолодало, – сказал, передёрнув плечами, Павлов, чтобы начать разговор.

– Присядь, Валер, посиди, – предложил Михалыч и кивнул на свободное место возле себя.

Валерка присел. Хотя был он того же года рождения, как и Георгий Михайлович, но по отчеству его ещё никто не называл. Впрочем, и остальные их бывшие одноклассники, которые жили в этом же районе, тоже оставались для всех них Сашками и Андреями. Просто комплекция Георгия Михайловича – а весил он далеко за сотню – располагала к уважительному обращению.

– Где ты сейчас? – спросил Михалыч, имея в виду работу.

– Кровельщиком в кооперативе.

– По жёсткой кровле?

– Нет, по мягкой. – И Валерка принялся рассказывать про свою работу. Потом, хитро улыбнувшись, спросил сам: – А ты всё прорабом или уже начальником СМУ?..

Михалыч помялся и, предупредив, чтобы одноклассник никому из «наших» не рассказывал, сообщил, что четвёртый месяц сидит на инвалидности, на второй группе.

– И что с тобой? – нерешительно спросил Павлов. Хотя жили они рядом, но встречались только так, случайно, и друг о друге знали мало.

– Тромб у меня, – прямо ответил Михалыч.

– Где?..

Георгий Михайлович приподнял штанину на одной ноге и продемонстрировал довольно большой вертикальный рубец на икроножной мышце.

– Операцию делали, – пояснил он, – но поймать его не смогли. Только с места тронули. Теперь возле лёгкого застрял. – И Михалыч поводил рукой по грудной клетке.

– На себе не показывай, – предупредил Валерка, – примета плохая.

– А-а-а!.. – сплюнул Михалыч. – Может, завтра подохну… Вон, жена волком смотрит, и дочка огрызается.

– Да ладно, – стал ободрять его Павлов. – У дочки возраст такой, а мы пока не старые! Ещё с женским полом побалуемся, водочки попьём! Кстати, у меня сегодня день рождения, давай по пятьдесят грамм…

Михалыч заколебался: «Мне нельзя». Но всё же спросил: «А какая у тебя?»

– Не водка. Коньяк, Михалыч, восемь звёздочек!..

– Такого не бывает.

– Бывает. Это сколько лет выдержки: пять лет – пять звёздочек, восемь лет – восемь звёздочек. Ну, правда, восемь звёзд никто тебе рисовать не будет, но написано точно – из коньячного спирта восьмилетней выдержки. – И Валерка достал из полиэтиленового пакета, который поставил на асфальт между ног, чуть початую пол-литровую бутылку. При тусклом свете лампочки, висящей у подъезда, он, запинаясь, прочитал вслух надпись на этикетке, чтобы товарищ удостоверился.

– Ну, наливай тогда, – сказал Михалыч.

Валерка следом за бутылкой выудил пластмассовый стаканчик и плитку шоколада «Алёнушка».

– За тебя, за твой день рождения! – поднял Михалыч руку с налитым наполовину стаканом.

– Давай… – подбодрил его Валерка. Потом налил себе.

– Значит, тебе сорок четыре? – спросил Михалыч, закусывая шоколадом.

– Да, – ответил Павлов. – Столько же, сколько и тебе.

– Но у меня день рождения полгода назад был, весной, а у тебя сейчас. Как же мы тогда в один класс попали?

И мужчины стали анализировать этот нюанс и вспоминать школьные годы. Собачка Михалыча, Астра, покорно сидела возле скамейки и смотрела на хозяина.

За полчаса допили бутылку, и Валерка предложил «покрыть сверху лачком». Он наказал товарищу дожидаться его здесь, а сам отлучился до ближайших коммерческих палаток.

Через два часа, сильно покачиваясь и хлопая друг друга по плечам, бывшие одноклассники вошли в свой подъезд.

Всякий раз, когда перебирал, Валерка Павлов спал плохо. Вот и сейчас он проснулся в полной темноте, включил настольную лампу и посмотрел на часы. Было десять минут третьего. Болела голова и хотелось пить. Он встал и осторожно, чтобы не шуметь, прошёл на кухню. Жена спала за закрытой дверью, в зале. Она всегда ложилась отдельно, когда он был нетрезвый.

Валерка включил газ и поставил на плиту чайник. Сам сел на табурет и стал ждать. Когда чайник зашумел, навёл себе крепкого чаю без сахара и с кружкой подошёл к окну. Сердце неприятно кольнуло. У подъезда тихо, с выключенными фарами, стояла скорая помощь. На ум сразу пришла передача «В мире животных» и сцена, когда львы пируют на убитой туше, а грифы сидят в стороне и ждут своей очереди на добычу. «Тоже стервятники, – подумал Валерка. – И как тихо подъехали, ничего не было слышно!» Ещё раз посмотрев с неприязнью на белую «газель» с красной полосой и крестом на боку, Валерка отступил от окна, допил чай и пошёл спать.

Кончилась осень. Наступила зима. Возвращаясь однажды после работы, Павлов встретил Михалыча. Тот выходил из подъезда с собакой и выглядел ещё более грузным, чем в последний раз, когда они сидели здесь на скамеечке три месяца назад. Остановились.

– Что-то тебя не было видно давно? – спросил Валерка.

– В больнице лежал. Третий день всего дома.

Валерка сразу вспомнил свой день рождения и машину скорой помощи ночью, под окном.

– После того раза?.. – спросил он.

– Ага, – устало выдохнул Михалыч. Помолчал и сказал, обращаясь к своей собачке: – Пойдём, Астроч-ка, погуляем.

Валерка посмотрел вслед своему товарищу, на его совсем старческую походку, обвисшие плечи и вдруг до боли ясно осознал, как быстро, как невыносимо быстро прошла их жизнь.

Свинг

– Что-то я не напился, – сказал Костя и попросил таксиста остановить машину.

Серёга и Толик, сидевшие на заднем сиденье и знавшие своего приятеля, промолчали. А Костя Волгин вышел из такси и, не до конца прикрыв дверь, проваливаясь по щиколотку в снег, направился к ближнему киоску, стеклянный фасад которого украшали десятки сортов алкогольной продукции.

Приятели и таксист наблюдали, как Костя купил бутылку водки, тут же, у палатки, выпил её залпом из горлышка и, нисколько не покачиваясь, пошёл обратно к машине, закусывая на ходу чипсами из пакетика.

– Вот теперь можно ехать дальше, – удовлетворённо сказал Костя, садясь опять на своё место рядом с шефом.

– Первый раз вижу такое!.. – с восхищением и даже с завистью произнёс тот. Серёга, и особенно Толик, видели это не один раз и поэтому опять промолчали.

Костя повеселел, язык у него, обычно неразговорчивого, развязался, и он принялся рассуждать с водителем обо всём подряд: о водке, о работе, о машинах, о президентских выборах, о сотрудниках ГАИ…

– А машину ты вести сейчас сможешь? – спросил шофёр.

– Спокойно смогу, – ответил Костя.

– Сколько же тебе надо, чтобы упасть? – не унимался шеф.

– Ведро, – с заднего сиденья ответил за Костю Толик, проработавший с ним уже семь лет и знающий его лучше Серёги, который был самый молодой из них – и по годам, и по работе в бригаде.

– Ну, не ведро, – поправил Волгин приятеля, – а трёхлитровую банку на спор выпивал.

– Водки?! – изумился водитель.

– Самогонки.

– Спортсмен, что ли?.. – оценивающе посмотрел водитель на пассажира.

– С чего ты решил?

– Да видно, что не слабый. – И через паузу добавил: – Брат у меня, двоюродный, спортсмен был. Борец, мастер спорта. Четыре бутылки подряд выпивал…

– И что с ним?

– Спился. Два года как умер… – грустно констатировал шофёр.

Недолго помолчали. Машина с Ленинского проспекта въезжала на Калужскую площадь.

– На Полянку вас или на Ордынку? – спросил водитель. – Что-то я забыл.

– На Полянку, – донеслось с заднего сиденья.

– Понятно. Там покажете, где остановить.

Машина поехала по Якиманке, свернула направо в один из переулков и через минуту была уже на нужной улице.

– А вот здесь давай у светофора нас и высади, – сказал Костя.

Когда расплачивались, шофёр, ещё раз посмотрев на квадратную фигуру Кости, не удержался и спросил:

– «Вольник» или «классик»?..

– Боксёр, – чуть улыбнувшись, ответил Волгин. – Бывший… Тоже мастер. – И вышел из машины.

– Серёга, беги очередь к «кормушке» занимай, – распорядился Толик. – Мы следом подойдём.

Серёга быстро, на красный свет перешёл улицу и стал спускаться вниз по ещё одному переулочку, спеша попасть в контору и занять место возле кассы. Сегодня был день получки.

Минут через сорок все трое выходили из небольшого двухэтажного здания строительного управления. Деньги лежали в карманах, и по этому поводу, перед тем как разъехаться по домам, необходимо было «добавить»… Пошли в ближайший магазин, взяли литр водки, закусить и стали искать место, где бы спокойно пристроиться, подальше от посторонних глаз.

– Я знаю местечко, – сказал Толик. – Там дом сносят, забором огородили, и ментов нет. Пошли!

По переулкам вышли к нужному дому. Вокруг него был дощатый забор, в котором виднелось пара дыр.

– Давай сюда! – уверенно командовал Толик, направляясь к одной из них.

Он первым и пролез в неё. Когда Костя собирался проделать то же самое, Сергей обратил его внимание на четырёх взрослых, тридцатилетних, примерно, ребят, которые, вроде бы, шли в их сторону.

– За нами идут, – сказал парень. – Я их ещё у магазина заметил.

Костя несколько секунд молча смотрел на незнакомцев и потом полез за забор.

– Вы чего тормозите? – нервно спросил Толик, когда его приятели оказались рядом с ним. – Не май месяц, да и темнеет уже…

– Ребята там какие-то подозрительные, – стал объяснять Серёга. – Десять минут уже за нами идут.

Толик глянул на самого молодого из их компании, потом на Костю и высунул голову в дыру. Когда он после этого опять посмотрел на Волгина, тот, окинув взглядом утоптанную снежную площадку, на которой они стояли, спокойно произнёс:

– Тут я их и буду класть…

– Ты что, правда боксёр? – даже как-то испуганно поинтересовался Серёга.

– Нет, инструктор по аэробике, – съязвил Толик. – По Союзу в десятку сильнейших полутяжев входил. Смотри, что сейчас будет! – И, обращаясь к Косте, заботливо, почти как доктор, спросил: – Плечо не болит?

– Побаливает, – дотронулся Волгин до плеча. – Вчера с сыновьями ещё повозился, потянул немного.

– Сколько им уже? – полюбопытствовал Толик. Он и Костя как будто забыли о тех четверых, что были сейчас по ту сторону забора, и непринуждённо разговаривали о семейных делах.

– Шестнадцать и семнадцать, – ответил Костя на последний вопрос. – Греблей занимаются. Здоровые, почти с меня. В последнее время, когда с ними борюсь, уже еле с двумя справляюсь. На той неделе…

За забором послышался скрип снега. Волгин слегка отстранил Толика в сторону и развернулся чуть боком к дыре, чтобы вложить в удар всю силу. В проёме показалась голова незнакомого парня, но, увидев Волгина, стоящего наизготовку, парень исчез. С той стороны послышались неразборчивые голоса и потом удаляющийся снежный скрип.

– Ушли, – сказал Сергей.

Толик высунулся в дыру и подтвердил: «Ушли». Костя, никак не отреагировав на это известие, открыл первую бутылку и стал разливать её содержимое по стаканчикам. Выпили за сегодняшний день, в который работали «не бесплатно…», и завязался обычный в таких случаях разговор, наподобие того, что был в такси.

Закончилась одна бутылка. Открыли вторую. К этому времени уже стемнело. Когда разливали по последнему разу, за забором опять послышался скрип снега под ногами.

– Вернулись… – констатировал Толик, намекая на тех самых ребят.

– Пусть все сюда залезут, – сказал Волгин, не оборачиваясь к забору и допивая свою дозу.

В дыре показался чей-то силуэт. Через несколько секунд человек был уже на этой стороне. Следом за ним пролез ещё один, и они оба шагнули к троице. Когда незнакомцы почти приблизились и один из них сказал, как показалось, с ехидной издёвкой: «Добрый вечер!» – Костя резко повернулся, и его правый крюк достиг цели; при этом он даже, как давным-давно, в спортивной школе, развернул пятку наружу. Парень отлетел к забору, чуть не проломив дыру по соседству с уже имеющейся, и осел на снег. Второй хотел что-то сказать, но не успел и тоже лёг рядом со своим товарищем.

Костя растирал костяшки сжатых в кулак пальцев.

– Вот это хук справа!.. – восхищённо произнёс Толик.

– Свинг, – поправил Волгин.

– Чего? – не понял приятель.

– Свинг, – повторил Костя. – Удар так называется. Двадцать шесть нокаутов…

– Двадцать восемь… – поправил уже Толик. И серьёзно добавил: – Надо посмотреть, может, они того…

Он подошёл к лежащим на снегу.

– Матерь божья!!! – донеслось через секунду. – Делаем ноги! Это менты!..

Все трое замерли.

– Как менты?! – удивился Волгин и приблизился к неподвижным телам.

– Надо уходить, – опять сказал приятель. – Ты одного, кажется, совсем… – и кивнул на милиционера, который привалился к забору. Второй милиционер, постанывая, подавал признаки жизни.

Костя принялся приводить бесчувственного в сознание. Сначала похлопал его по щекам, потом стал растирать ладонями уши.

– Вроде оживает, – сказал Волгин, когда милиционер мотнул головой.

– Ну и хорошо, – обрадовался Толик. – Уходим!..

– Погоди, – остановил его Костя. – Пускай совсем очухается. Мало ли что. У него, кажется, сотрясение…

Ещё несколько минут ушло на хлопоты над милиционерами. Один из них более-менее пришёл в себя, поднялся с помощью Толика и Серёги, но говорить не мог, шатался, мычал и держался за скулу.

– Ты ему вроде челюсть сломал, – сказал Толик.

– Их в больницу надо, – определил Волгин.

– Здесь травмпункт недалеко, – вспомнил Толик. – Давай мы с Серёгой этого поведём, а ты того тащи, сам он вряд ли сможет.

Кое-как через дыру выволокли покалеченных милиционеров, которые оказались сержантами, подхватили их под руки и потащили к травмпункту, который, по словам Толика, был тут где-то рядом.

– Они с пистолетами!.. – удивился Серёга.

– Вот только пистолетов нам не хватало! – отозвался Толик. – За то, что ментов изувечили, лет восемь могут дать, да за оружие ещё…

– Три за побег, пять за детсад… – вспомнив известный фильм, пошутил Сергей.

– Будет нам скоро детсад, с решётками на окнах… В общем, так, мужики, оставляем их у входа и линяем, иначе нас возьмут за задницу и уже точно не отпустят.

Костя слушал приятеля, почти нёс на себе «своего» милиционера и молчал.

Закоулками, чтобы никого не встретить, вышли прямо к травмпункту. Он, правда, оказался довольно близко. У его входа висела светящаяся вывеска: «ДЕТСКИЙ ТРАВМПУНКТ». У дверей была прикреплена табличка: «ДЕТСКАЯ ГОРОДСКАЯ КЛИНИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА № 20».

– Нам без разницы – детская или взрослая, – махнул рукой Толик. – Сдаём их в регистратуру и уходим.

– Нас могут запомнить… – сообразил Серёга.

– Это правильно, – согласился Толик. – Поэтому оставляем их прямо за дверью; кому надо, тот найдёт…

Так и сделали. Стонущих и не проронивших ни слова всю дорогу милиционеров завели за входную дверь. После этого трое приятелей быстро ретировались.

Когда отошли от травмпункта на несколько десятков метров, Толик предусмотрительно сказал:

– Лучше здесь больше не появляться.

– А как ты думаешь, они нас запомнили? – спросил Серёга, имея в виду милиционеров.

– Вряд ли, но бережёного Бог бережёт.

Ещё через два дома подошли к метро.

– Кто вниз? – спросил Толик.

– Я, – ответил Сергей.

– А ты, «Константин Дзю»?.. – пошутил приятель.

– Нет, я пройдусь до «Добрынинской». Там ещё чекушечку возьму. Что-то я не напился…

И, попрощавшись, Костя Волгин влился в толпу прохожих.

День рождения

Женьки на перроне не было. «Опаздывает, как всегда», – подумал, сердясь, Виктор, отошёл к одному из пилонов и стал ждать.

Прошло минут двадцать, и наконец среди толпы вышедших из поезда пассажиров Виктор разглядел товарища. Тот подошёл торопливым шагом и произнёс своё обычное: «Прости, пожалуйста…» – «Бог простит», – хотел ответить Виктор фразой Никиты Михалкова из фильма «Я шагаю по Москве», но утомлённость ожиданием не располагала к шуткам.

– С днём рождения тебя! – произнёс Женька оправдательным тоном и протянул товарищу большой полиэтиленовый пакет.

Виктор молча взял пакет за ручки и заглянул внутрь. Там была цветная высокая коробка явно чего-то алкогольного.

– Спасибо, не ожидал, – произнёс он, оттаивая, и улыбнулся. – Порадовал старика, – это он намекал на свой возраст, что в их группе он самый старый из «мальчиков». Но тут же вспомнил: – У меня же день рождения неделю назад был!..

– Ну и что! – ответил Женька. И потом, будто вспомнив: – Мы стоять будем или пойдём?

– Пошли, пошли, – опомнился и Виктор. И они направились к эскалатору.

На улице моросил дождь. Часы на Тверской показывали половину пятого.

– А не поздно? – засомневался Виктор. – В деканате, наверное, уже никого нет?

– Они до пяти или даже до шести работают, – успокоил его Женька. – Я туда час назад звонил. А если никого нет, то завтра приеду.

Под мелким дождиком, без зонтов, товарищи заспешили мимо «Макдональдса» и редких прохожих вниз по Большой Бронной.

При входе, в маленьком каменном домике охраны, никого не было, и они, не доставая студенческих билетов, вошли на территорию Литературного института. Здесь тоже было безлюдно. Видно, «дневники» уже закончили занятия и разошлись.

Оставив с левой стороны центральный корпус, направились к двухэтажному зданию заочного отделения. Открыли входную дверь и также не обнаружили охранника. Навстречу попались только двое мужчин, но это были не преподаватели и не студенты, а сотрудники какой-то фирмы, арендующей в институте одно из помещений.

Поднялись по лестнице на второй этаж и подошли к дверям деканата.

– Тихо-то как, – проговорил почти шёпотом Виктор. Его всегда завораживала вечерняя тишина учебных заведений – будь то школа или институт. В такое время казалось, что опустевшее помещение только твоё и ничьё больше, ты понимаешь его и оно тебя, и вы с ним старые-старые друзья.

– Сейчас мы его разбудим… – зловеще улыбнулся Женька и, не постучавшись, открыл дверь.

В первой комнате деканата они увидели сидящего за столом Александра Владимировича, заведующего учебной частью. Его молчаливого, сосредоточенного вида можно было и испугаться – так одиноко и зловеще он выглядел в замершем, почти уснувшем здании. «Как монах в келье, – подумал про него Виктор. – Нет, как летописец. Нестор-летописец…»

Поздоровались, и загадочность, таинственность ситуации была разрушена. Женька стал выяснять свои вопросы, связанные с зачёткой, не выданной ему методичкой, оплатой следующего семестра обучения, а Виктор стоял ближе к входной двери и ждал. Он вообще приехал за компанию – товарищ попросил.

Дверь вскоре открылась, и вошла преподаватель русского языка и практической грамматики. Виктор посмотрел на Женьку. Он знал, что его товарищ к ней неравнодушен, как, впрочем, ко всем дамам «бальзаковского возраста». Насчёт последнего как раз у них даже вышел однажды спор: Виктор утверждал, что «по оригиналу» это возраст женщины от тридцати до сорока, Женька сдвигал эти рамки на десять лет вперёд.

Но сейчас это не имело значения, потому что Она вошла, и Женька, «сделав стойку», глупо заулыбался и стал отпускать какие-то комплименты о «нашем любимом преподавателе». В общем, выглядел смешно, тем более, что Она, пусть и улыбалась всем этим намёкам, но была равнодушна к «школяру». И это чувствовалось.

Виктор хотел побыстрее уйти, но Женька, хотя и решил уже все свои вопросы, уходить теперь не собирался и с сияющим видом пожирал глазами свою «безответную любовь».

Наконец Она прошла в смежную комнату и стала там звонить по телефону. Виктор вздохнул. Можно и нужно было быстрее прощаться и уходить. Время и случай – самые подходящие.

Сказав Александру Владимировичу «до свидания» Виктор чуть ли не за рукав ветровки вытащил Женьку в коридор. Тот ещё продолжал светиться радостью встречи со своей «Дульсинеей». «Дон Кихот несчастный!..» – думал про него старший товарищ.

Спустились на первый этаж. Выглянули на улицу – дождь всё идёт и даже усилился.

– Слушай, – предложил Виктор, – раз такой случай, давай мой день рождения отметим. И выпить у нас есть…

– А ты разве домой не заберёшь коньяк? – спросил Женька.

– А это коньяк?.. Я даже не посмотрел.

– Да, коньяк, и очень хороший.

– Зачем же забирать?! – удивился Виктор. – Аудитории сейчас пустые, зайдём в одну и выпьем, чего нам куда-то ходить. Представляю я, сколько в этих стенах было за семьдесят лет выпито!..

Женька понимающе ухмыльнулся. У них на памяти был случай, когда прошедшей зимой, в феврале, в один из дней экзаменационной сессии, когда они сдавали литературоведение, в помещение заочного отделения пришёл бывший выпускник, окончивший институт десять лет назад. Пришёл пьяный, чуть ни подрался с одним из «ихних», рассказывал, сколько здесь предыдущими поколениями было «употреблено», и читал стихи. Стихи, посвящённые своей жене. Замечательные стихи…

Этот парень, уже мужчина, товарищам сейчас и припомнился, и они принялись искать открытую аудиторию.

На первом этаже оказалась открытой только тридцать первая, «Аудитория Платонова». Но, зайдя в неё и посмотрев на большой портрет Андрея Платоновича, висящий слева на стене, Женька вдруг заявил, что здесь он пить не будет: «Здесь пить грешно…»

Виктор отнёсся сочувственно к принципам товарища, но идти на второй этаж тем более нельзя, там деканат, и он ещё открыт.

– Пошли в читальный зал, – предложил Виктор. – Может, Генка ещё не ушёл.

Генка был из их группы и кроме учёбы работал также в читальном зале институтской библиотеки. В это время он должен ещё быть на рабочем месте.

Под дождём перебежали двор и ввалились в двери одноэтажного строения читального зала. Генка сидел за компьютером в первой направо комнатке. Но зал закрывался. Заведующая уже выключала свет и звенела ключами. Ничего не оставалось, как втроём вернуться в корпус заочного отделения.

– Придётся переступить через принципы… – сказал Виктор и открыл дверь «Аудитории Платонова».

Генка, не зная предыстории выражения, не комплексуя, заявил:

– Бог ты мой, да какие принципы! Заходим.

Зашли, но включили не весь свет, а только две пятирожковых люстры по одну сторону. Сели у стены вокруг второй парты, и Виктор наконец-то достал коробку с коньяком.

– «Наполеон»! – прочитал он и, обращаясь к Женьке, спросил: – Не жалко?..

– Нет, – ответил тот. – Это коньяк моего деда. Когда он умер, то после него запасы остались…

– И когда он умер? – полюбопытствовал Генка.

– Десять лет назад.

– Да у самого коньяка лет десять-пятнадцать выдержки!.. – присвистнул Виктор. – Никогда такого старого не пил…

– И дорогого… – добавил Генка.

– А из чего пить будем? – спросил Виктор. – Стаканов нет. И закуски, между прочим, тоже.

– Закуска есть, – обнадёжил Генка и извлёк из кармана куртки два квадратных печенья. – А вот стаканов нет, – развёл он руками. – Надо было сразу сказать, я бы захватил из читального зала.

– Ладно, ждите меня здесь, – заявил Виктор. – Я сбегаю к метро, куплю стаканчики в палатке и ещё пару шоколадок.

– И воды какой-нибудь, – наказал Генка.

Виктор захватил пустой пакет и быстро вышел за дверь.

Он отсутствовал недолго. Вернулся намокший и принёс укрытые от дождя в полиэтилен три пластмассовых стаканчика, вставленных один в один, и две плитки шоколада.

– А вода где? – возмутился Генка.

– Вода под краном, – ответил Виктор. – Коньяк запивать водой – грешно.

– И пить здесь «грешно»… – повторил свою мысль Женька, разворачивая одну шоколадку и разламывая её на дольки.

Виктор стал открывать бутылку. Но толстая металлическая фольга на ней, предохраняющая пробку, была какая-то «бронированная» и не поддавалась.

– Дай я!.. – сказал Генка, взял бутылку и, достав складной нож, вскрыл.

– Профессионал!.. – определил Женька.

Разливать взялся именинник и намерил всем граммов по пятьдесят.

– За что пьём? – спросил Генка.

– За мой день рождения, – ответил Виктор.

– А у тебя день рождения?.. – удивился Генка. Он до последнего момента так и не знал этого. – И сколько же вам, Виктор Иванович… стукнуло? – перешёл он шутливо на отчество.

– Столько же, сколько вам на двоих…

– А точнее?

– Точнее – сорок пять. «Баба ягодка опять…» Ладно, давайте выпьем.

Руки потянулись к налитым стаканам, но Женька, случайно задев рукавом, опрокинул два из них.

– Эх, да ты уже пьяный!.. – вырвалось с лёгким упрёком у Виктора.

– Да-а!.. – коротко прокомментировал это же самое Генка.

Отыскали возле доски тряпку, которой с неё стирают, и удалили лужу. Налили по второму разу.

– Берём по очереди и аккуратно, – скомандовал серьёзно Виктор и первым взял ближайший к нему стаканчик. За ним, как священнодействие, то же проделали два его товарища.

– Ну, второй раз, за день рождения! – объявил Виктор.

– Чтобы сбылись все ваши творческие начинания! – высокопарно и опять на «вы» добавил Генка.

– За тебя! – закончил Женя.

Осторожно и с опаской поднесли сминающиеся, хрупкие стаканчики к губам.

И тут погас свет.

– Это уже свинство!.. – возмутился Генка. – Эй, кто там балуется? – крикнул он в темноту, и все трое посмотрели в направлении входной двери, где были выключатели. Но дверь была по-прежнему закрыта, и, естественно, возле неё никто не прятался.

– Мистика… – заключил Виктор. – Месть классика. Видели, как Он смотрел на нас?! – произнёс он зловеще. – А всё из-за тебя, Жень, это ты «грешишь»…

Женька молчал. В темноте почти нельзя было разглядеть его выражения лица. Но через секунду он всё же произнёс трагически:

– Конец света… Прямо по Платонову…

– Нет, это Он шутит, – совсем невесело сказал Генка. Он электриком, кажется, в молодости работал, вот и отключил…

– Электротехником, – поправил Виктор. – А электриком я работал.

Он встал и подошёл к двери. Пощёлкал выключателем, свет не зажигался. Щёлкнул соседним, загорелся второй ряд из двух люстр.

– Перебираемся сюда, – позвал Виктор.

Осторожно, чтобы не разлить, перенесли стаканы и другие вещи на стол у противоположной стены. Расселись.

– Так за что будем пить?.. – спросил с иронией Виктор, глядя на дорогую бутылку и на янтарную влагу в стаканах.

– За твой день рождения, Виктор Иванович, уже точно не будем, – сказал Генка. – От него одни неприятности.

– Давайте за технический прогресс! – бодро провозгласил Женька.

– Опять «платоновщина»! – возмутился Виктор. – Это он самозабвенно верил в науку, в технику…

– Они все тогда верили, – вмешался Генка. – Вспомни Герберта Уэллса, Ленина того же…

– Ладно, ладно, – сдался Виктор. – Итак, за науку! За её свет!

– Не к ночи будет сказано… – с сомнением добавил Генка.

– Типун тебе на язык! – упрекнул его Виктор. – Берём осторожненько стаканы, а то уже полчаса прошло, а я ещё ни в одном глазу…

И Виктор приподнял свой стаканчик. Чокнулись ещё раз. Но теперь смотрели друг на друга – ждали, кто первый начнёт пить. Генка с показным испугом оглянулся по сторонам.

И вдруг что-то вверху вспыхнуло, лопнуло, и на стол посыпалось стекло. Все трое отпрянули в стороны и задрали головы.

Одна из ламп в люстре, которая висела прямо над ними, взорвалась.

Генка выругался и поставил стакан на стол. Виктор и Женька продолжали свои держать. Заглянув в них, увидели на дне стеклянные осколки.

– Такое только в романах Наталии Медведевой бывает, – произнёс Виктор. – Если бы электричество было открыто при жизни Гоголя, то и у него случилось бы… – И, глядя на так и не выпитое спиртное, с грустью констатировал: – А коньяк придётся вылить…

Поминая и электричество, и свой «грех», и мистику, и Платонова, отряхнули с себя стекло. Виктор взял стаканчики и направился выливать содержимое в туалет. Когда вернулся, то стали собираться из «нечистой» аудитории. Шоколад выбрасывать было жалко, и его, тоже очистив от осколков, завернули с собой.

– Пойдёмте в рюмочную, – предложил Женька.

– Там со своим спиртным не разрешат, – предупредил Гена.

– Купим у них бутылку водки, тогда и свою можно будет выпить, – нашёл выход Виктор.

Осторожно нажав на клавишу, чтобы ничего больше не взорвалось, Женька потушил свет в «Аудитории Платонова».

– Вот что значит тревожить классиков, – уже в коридоре сказал ему назидательно Виктор.

– Я же говорил, что не надо сюда идти, что «грешно»!.. – принялся «обиженно» возмущаться Женька.

– Да, – согласился Виктор. – Вот мы и не «согрешили»…

И, дружно усмехнувшись, три однокурсника вышли на улицу.

Тир

Сашка снял навесной замок и открыл дверь тира. После пятнадцатиградусного мороза его стылая прохлада показалась ему спасительной. Он пошарил в окошке рукой и повернул щеколду замка будки-кассы. В темноте, наткнувшись плечом на сейф, занимающий почти четверть всего пространства, сделал два шага к стене и включил, наконец, свет.

Около окошка, на полке, лежала записка от сменщика: «“Часы” не работают. Приду завтра, исправлю». Сашка поглядел через стекло будки и увидел в противоположном конце тира, на щите с мишенями, надетый на кнопку «часов» белый листок, перечёркнутый крест-накрест красным фломастером. «Опять Петрович испортил!..» – подумал он с досадой, смотря на квадратный циферблат из десятимиллиметрового оргстекла, на котором нарисованные стрелки навечно замерли на без пяти двенадцать. Это была юношеская память Петровича о «Карнавальной ночи».

Сашка включил автомат, нижние мишени – «летящие» и «плывущие» лебеди – задвигались слева направо. «Хоть эти не сломал!..» – облегчённо вздохнул он и пошёл проверять ружья и кнопки остальных мишеней.

Через пять минут он вошёл в будку, сел в разболтанное «офисное» кресло, врубил электрическую печку и остановил мишени. Круглые электронные часики, висящие перед глазами над окошком, показывали ровно 17.30. Всё было готово. Сашка стал ждать посетителей.

В 18.10, когда в выдвижном деревянном ящике под полкой набралась уже небольшая стопка бумажной выручки, в окошко просунулась детская рука и высыпала мелочь.

– Пожалуйста, два выстрела, – попросил небольшой худенький парнишка в чёрной поношенной курточке и такой же вязаной шапочке.

Сашка пересчитал монеты, захватил пинцетом из жестяной миски две пульки и положил на подставленную грязную ладонь.

– Заряжать-то умеешь?

– Умею, – заверил парень. Он отошёл к стойке и стал возиться с ружьём.

Когда оба выстрела удачно легли в «молоко», Сашка выключил мишени и перестал обращать на мальчишку внимание. Включил приёмник погромче и принялся слушать погоду на завтра. Опять обещали холод. Сашка поёжился и поставил ноги на печку. Парень не уходил и шарил глазами по полу, высматривая «посеянные» пульки.

«Пусть погреется», – решил Сашка и принялся разглядывать давно знакомые картинки полуголых и голых девиц, украшающие внутренние стены будки.

– Дядя! – парень снова появился в окошке. – Вы мне пятьдесят пулек дадите, если я вам девочку приведу?

– Какую девочку? – не понял Сашка и посмотрел со строгостью родителя на замызганную физиономию.

– Ну, двадцать… – сбавил цену парень.

Сашка, стараясь отвязаться от него, отмахнувшись рукой, с напутствием «Иди, иди…» прикрыл окошко. Парень быстро исчез за входной дверью.

В 18.33 дверь тира открылась, и Сашка уже с любопытством посмотрел на вошедших. Это был всё тот же парнишка и с ним ещё один, поменьше.

– Вот, я привёл, – заявил как-то спокойно «старый знакомый».

– Кого привёл? – по возможности грубее спросил Сашка.

– Девочку… – ответил парень и мотнул головой на своего приятеля.

– Какую девочку?! – уже по-дурацки вырвалось у Сашки.

– Он – девочка, – стал убеждать парень. – Если не верите, проверьте!..

– Я щас вам проверю! – угрожающе приподнялся Сашка с кресла.

Ребята по ту сторону перегородки не отступили и даже не выразили испуга. Один молчал, а второй канючил:

– Он правда девочка… Ну дайте десять выстрелов…

Сашка опять опустился в кресло и молча сунул в окошко пробку от пластиковой бутылки, в которой лежало десять патронов.

– Чтобы через пять минут вас здесь не было! – буркнул он как можно серьёзнее. Знакомая рука взяла осторожно пробку и понесла к стойке с ружьями.

Ребята испарились ровно через пять минут. Провожая их взглядом, Сашка попытался представить, кто они, есть ли у них родители, вообще – из Москвы ли они? Но ничего, кроме стандартного набора телевизионных сюжетов на эту тему, не приходило в голову.

В 18.55, не видя больше клиентов, Сашка решил сходить к коммерческим палаткам, расположенным через дорогу, возле отделения милиции, купить выпить – и от «такой» жизни, и чтобы согреться. Он вышел, ощутив сразу пронизывающий холод, закрыл тир и направился мимо кинотеатра к пешеходному переходу. На стене кинотеатра красовалась огромная афиша какого-то очередного американского фильма. Сашка, не читая названия, посмотрел только на трёхметровое мужественное лицо заокеанского супермена в ковбойской шляпе. Запоздалые зрители спешили к стеклянным дверям входа.

«Через полтора часа ко мне будет очередь», – отметил он про себя довольно.

В палатке, когда покупал «Столичную», заметил в уголке тех двух пацанов. Склонившись головами, они напряжённо считали мелочь. Сашка сунул им сверху в ладони два червонца. Они подняли головы, но он уже выходил.

На улице был час пик. Недалеко, около станции метро и трамвайной остановки, толпились сотни людей. Возвращались с работы. Машины, светясь белыми и красными огнями фар, то и дело создавали минипробки. Сашка ещё раз с удовлетворением отметил, что у него, по сравнению с большинством из этих людей, очень хорошая работа: без жёсткого распорядка рабочего дня и довольно прибыльная.

В тире он поставил водку поближе к печке, но не совсем близко, стал ждать, когда согреется, – не любил холодную. Часы показывали 19.12.

И тут пришла она. Жена.

Последний месяц она как с цепи сорвалась. Стала приходить к нему на работу и нюхать его, заставляя дышать ей в лицо.

«Тоже мне, блин, гаишница выискалась!.. – тихо ругался Сашка в таких случаях. – И деньги домой ношу, и дочке всё покупаю, компьютер вот недавно, и с ней у нас в постели всё нормально… Что ей ещё надо?!»

Но, видно, у Надежды было другое представление о семейном счастье, и она с суровым видом, без малейшего намёка радости от вида мужа, застыла по ту сторону стекла.

Он, заслоняя ногой бутылку, открыл дверь и впустил её в будку. Стандартная «милицейская» процедура повторилась: жена приблизила своё лицо к лицу мужа и заводила ноздрями. «Хорошо, что никто не видит!» – мелькнула облегчённо мысль в голове Сашки. Но она была преждевременной.

– Опять выпил! – грозно произнесла жена.

«И зачем я на этой колхознице-лимитчице женился!» – с тоской пронеслось в его мозгу. А вслух начал возмущённо оправдываться:

– Ты что, Надь, не пил совсем, вот дыхну! – И дунул на неё.

– Пил, – не отступала жена, не желая уже просто идти на попятную. – Если придёшь домой пьяный, можешь не приходить! – почти выкрикнула она, не понимая, что несёт бессмыслицу.

– Да не пил! – разгорячился и Сашка, махнул рукой, отвернулся и замолчал.

В это время в тир вошли двое. Сашка их сразу узнал: Ибрагим, владелец ближайшего продуктового магазинчика, и Кулачок, молдаванин, работающий уже месяца три на Ибрагима. Была ли у него фамилия Кулачок или это кличка, Сашка не знал, но, как и все, называл его именно так.

– Привет, Саша! – от порога, совсем без акцента, поздоровался Ибрагим.

Кулачок тоже произнёс бесполое «здрасте», видя, что за стеклом есть ещё и женщина.

– Я домой, – засобиралась сразу жена и одарила на прощанье мужа таким взглядом, что тот, с рекламы на кинотеатре, позавидовал бы.

– Привет! – ответил Сашка вошедшим только после того, как вышла жена. Освободившееся пространство было заполнено двумя. Входная дверь за женщиной захлопнулась, и Ибрагим спросил:

– Жена?

– Она, – грустно изрёк Сашка. – Ходит проверяет, чтобы не пил.

– Я тебе говорил: переходи на травку. Хочешь? Есть очень хорошая!..

– Нет, я уж как-нибудь вот это, – и Сашка убрал ногу, показывая бутылку.

Ибрагим равнодушно посмотрел на поллитровку.

– Мне укол сделать надо, – сказал он.

– Делайте, – ответил Сашка. – Вот, шторкой загородитесь.

Кулачок занавесил промасленной шторой полбудки, и они с Ибрагимом кое-как втиснулись за неё.

– Что за укол? – просто так поинтересовался Сашка.

– Да залетел… – неопределённо донеслось из-за материи.

Там завозились, места явно было маловато; штора несколько раз отходила в сторону, и Сашка видел заголённый волосатый зад Ибрагима и одноразовый шприц в руках молдаванина. Потом на второй половине закряхтели, что-то уронили, раздавались советы; наконец штора отошла.

– Золотая у тебя рука! – похвалил дагестанец Кулачка.

Тот довольно осклабился:

– Я в армии два года уколы колол!

– А служил где? – спросил Сашка.

– В Тирасполе. Не в самом, там рядом… – хотел начать рассказывать Кулачок, но Ибрагим прервал его:

– Нам идти надо, – и подтолкнул своего рабочего к выходу.

– Заходите пострелять, – сказал им Сашка вдогонку. Ибрагим молча кивнул и поднял в знак благодарности руку.

Как только они вышли, Сашка взял бутылку, ощутив её уже нагретую теплоту, открыл и налил себе сто грамм. Время было 19.35.

Появились, наконец, и посетители. После водки Сашка согрелся и чувствовал себя очень хорошо. Он выдавал патроны, считал выручку и, сортируя купюры, складывал их в ящик под полкой. Стопка приятно утолщалась.

Тут в тир вошёл Димка. Он был не один, а с «очередной» дамой. В руке держал бутылку «Старого мельника», а ещё одну, откупоренную, пил прямо из горлышка. Димка оставил свою спутницу у стойки, а сам зашёл в будку. Поздоровались.

– Как дела, Димон? – повысилось настроение у Сашки при виде приятеля.

– Отлично! – Димка пошевелил борцовскими плечами. – Сегодня шеф задание дал, целый день одну тёлку «пас». Бензина потратил полтора бака. У неё «БМВ», а я за ней на своей «семёрке» по всему городу.

– Не эту? – Сашка кивнул в сторону спутницы.

– Нет, – Димка усмехнулся.

– А зачем ты за ней ездил? – стал любопытствовать Сашка.

– Да муж её попросил. Подозревает, что она ему изменяет. Но, кажется, дохлый номер. Нет у неё никого.

Димка сделал большой глоток из бутылки. Он, бывший капитан милиции, работал сейчас помощником у частного сыщика и периодически заходил в тир рассказать что-нибудь интересное про свою новую работу. Ну и пострелять.

– А это кто? – снова кивнул Сашка на его даму.

– Сегодня познакомился, пока за той следил. Сейчас постреляем, куплю шампанского – и ко мне.

Сашка улыбнулся – и с завистью, и с грустью.

– А хочешь, тебе оставлю?.. – И Димка весело толкнул приятеля в бок.

– Нет, не надо, – дружелюбно и в тон ему ответил Сашка, вспомнив, что это уже вторая девочка, которую ему предлагают за вечер.

– Как хочешь. Дай-ка нам полсотни штучек! – И Димка выложил деньги.

Сашка отсчитал патроны и предложил ему выпить, хотя знал, что тот пьёт только пиво и от водки наверняка откажется. Димка, как всегда, отказался, оставил Сашке не начатую бутылку и пошёл стрелять.

Сашка разглядывал сзади совсем молоденькую, лет двадцати, спутницу приятеля и завидовал. Стал вспоминать, когда последний раз изменял жене. Выходило, очень давно, года четыре назад. И то, можно сказать, получилось тогда только наполовину…

В 19.57 Димка ушёл. Сашка налил себе ещё сто грамм. Открыл пиво и запил им водку.

В 20.40 началось столпотворение. Кончился сеанс в кинотеатре, и казалось, что половина того народа повалила в тир. Сашка только успевал выдавать патроны и отсчитывать сдачу. Некоторые «снайперы», красуясь перед своими девчонками, просили поставить спички, копейки, повесить бумажные мишени; лупили и по «часам», возмущаясь, что те не работают. Сашка то и дело выходил из будки и продирался сквозь толпу. Но всё равно он урвал минутку, чтобы налить себе «соточку» и допить пиво.

Постепенно толпа стала рассасываться. Когда последний стрелок покинул тир, Сашка достал выручку и пересчитал. Для буднего дня выходило прилично. «Посижу ещё полчасика, – решил Сашка, – и домой». Он отмерил в стакан половину остатка из бутылки, выпил, расслабился и, включив транзисторный приёмничек, настроил его на музыку.

На улице послышались голоса, смех, и в тир ввалилась очередная припозднившаяся компания. Человек восемь-десять. Они сунули деньги в окошко кассы и взяли сразу на двести выстрелов.

«Придётся задержаться», – подумал Сашка. Но подумал без сожаления. И тут же огорчился: почти у всех ребят в руках было пиво, которое быстро оказалось на стойке для стрельбы.

«Эх, нальют опять!..» – пронеслось в голове. Но думать об этом уже не хотелось. Сидел и машинально отмечал точные попадания.

Когда закрылась дверь тира и последний «студент», как называл таких молодых ребят про себя Сашка, ушёл, он посмотрел через стекло на стойку. Так и есть: пустые бутылки разбросаны, лужа, ружья валяются, как на поле боя.

«Надо идти убираться, – подумалось с грустью. – Да и время уже 23.46. Пока здесь подмету, пока на улице…» И хотел уже встать, но входная дверь вновь открылась, и вошли двое парней.

– Ребят, закрываюсь, – без эмоций, устало объявил им Сашка.

– Командир, дай двадцать патронов и закрывайся, – сказал ближний.

Сашка прикинул, что это им минут на пять, и выдал пульки. Потом вылил остатки водки в стакан и только хотел выпить, но тот же парень попросил:

– Спички поставь.

Сашка опустил стакан на полку рядом с окошком и вышел из будки. Привычно поднял откидной барьер, сделал два шага к мишеням и тут боковым зрением заметил висящий перекушенный тросик. Он быстро перевёл взгляд на ружья: так и есть – вместо пяти штук их было четыре.

«Вот суки «студенты»! – пронеслось в мозгу. – Своровали одно. Кусачками, наверно, тросик перекусили. – И сразу же пришло на память, что это второй случай за восемь лет, что он здесь работает. – Придётся из дома принести своё», – подумалось с горечью.

Сашка на минутку забыл о спичках, которые сейчас нужно было ставить, и хотел подойти к ружьям, но вдруг парень, только что покупавший патроны, опустил барьер, отрезая Сашке проход, и выхватил из кармана «нож-бабочку».

– Стой там и не рыпайся! – пригрозил он, держа нож на полу вытянутой руке.

Второй парень метнулся в будку. Сашка видел через окно кассы, как он склонился там и вытряхивал содержимое ящика с выручкой. «Так подставиться!..» – обиделся на себя Сашка.

– Мужики, может, не надо… – хотел он по-мирному уладить дело. – Половину берите…

– Молчи, сука!.. – пригрозил с ножом.

Его напарник уже выскочил из будки, и через три секунды они исчезли за дверью. Послышалось, как на улице завелась легковушка. Гнаться за ними было бесполезно.

Сашка с досады выругался, поднял барьер и прошёл к себе в будку. Ящик, в котором ещё недавно лежали деньги, валялся на полу. Здесь же на полу была раскидана и мелочь. Стакан с водкой стоял на месте.

Сашка взял водку, выпил одним глотком и грохнул стакан об пол. «На счастье!..» – злорадно подумал он. Потом постоял, посмотрел угрюмо на весь этот бардак – и здесь, и где стойка с ружьями, – и полез за сейф. Стартовый пистолет, переделанный под боевые патроны, приятной тяжестью лежал в ладони. Эта их с Петровичем «заначка», приобретённая год назад, была уж на самый крайний случай. И за это время она ни разу не понадобилась. Сашка достал из сейфа патроны для «мелкашки», откинул в сторону барабан и зарядил револьвер.

Хотелось стрелять во всё, что он видел вокруг. Но машинально отметил время. Было 23.55. Перевёл взгляд на испорченные «часы» и подошёл к стойке. Расставил ноги, как это делают ковбои в американских вестернах, и, держа двумя руками пистолет, прицелился.

Шесть хлопков непривычно громко ударили по барабанным перепонкам в небольшом помещении. За этим грохотом Сашка не сразу сообразил, что «часы» сработали. Лампочка за толстым стеклом циферблата замигала, и мелодия гимна России и бывшего Советского Союза наполнила пространство.

Сашка стоял ошарашенный, ничего не соображая, тупо уставившись на «испорченную» мишень. А её заклинило, и, отыграв один раз гимн, она заиграла снова. Потом ещё, ещё раз…

– Притормози-ка! Кажется, пистолетные… – с сомнением сказал молоденький лейтенант милиции, обращаясь к сержанту-водителю.

Патрульный «жигулёнок» остановился, и двое милиционеров, каждый на всякий случай держа руку у кобуры, вышли на морозный воздух и направились к деревянному вагончику тира, с опаской поглядывая по сторонам.

Сашка и не думал сопротивляться. Ему дали закрыть тир и повели к машине. Сержант шёл рядом, чуть придерживая за рукав, а лейтенант сзади, неся отобранный пистолет. Когда садились в машину, Сашка вспомнил, что не обесточил будку. «При нашей проводке загорится всё к чёртовой матери!.. – пронеслось у него в голове. И тут же он чуть ли не обрадовался: – Ну и чёрт с ним, с этим бардаком, пускай горит!.. Даже к лучшему…» И не стал просить милиционеров вернуться.

Работа на одного

«…Ведь такова жизнь, суетная и скоропреходящая. Только жизнь заставляет страдать. Умереть не больно. Умереть – уснуть. Смерть – это значит конец, покой. Почему же тогда ему не хочется умирать?»

Интересно, сколько весит эта глыба? Две тонны? Три? Если она сорвётся – конец. Но нет страха. Нет реального страха. Как будто всё происходит не с ним, а с кем-то другим. В кино. И он смотрит этот фильм со стороны. Из зрительного зала. Ведь не может быть, чтобы он вот так умер! Так просто. В этот мартовский день. Седьмого марта. Завтра праздник, а его не будет. Найдут ли его? Конечно, найдут. Но что с этого? Пока откопают, пока вытащат, он будет уже десять раз мёртвый. И всё-таки так не хочется умирать. Так глупо. Ничего ещё в жизни не сделано. Ничего!..

– Эй, тебе чего, мотор в жопу засунули?.. Сейчас краном через туннель всё подадим. Защиту клади, а то ничего ещё не сделал!..

Это бригадир. Сволочь! Ведь сам же поставил на эту работу, не организовав её. Где раствор, где шлакоблоки? Приходится за всем на пятьдесят метров ходить туда-сюда. И так два часа. За это время уже больше половины бы сделал и сидел бы скоро, как остальные, в кандёйке, ждал положенного времени. Сегодня работаем до трёх. Короткий день. Завтра праздник, выходной.

И Игорь, выругавшись, идёт к своему рабочему месту. Раствора и блоков хватит минут на пятнадцать. Натаскал. А дальше – подадут. Можно было бы сходить самому раньше и попросить об этом бригадира, но оробел, ведь всего второй день на практике в бригаде, всё незнакомо, непривычно. В Технической школе, за партой, всё представлялось по-другому…

А солнце греет вовсю. И, как назло, прямо в этот откос. Снег на стене котлована плавится на глазах.

Вода бесчисленными ручейками стекает вниз и оставляет после себя влажные борозды. Рыже-коричневая глинистая жижа сползает маленькими селевыми потоками. Сколько сейчас времени? Где-то начало первого. Через час будет самое пекло. На солнце, наверное, градусов под двадцать. Такой ослепительно-яркий склон. На остатки сверкающего под лучами снега невозможно смотреть. Это какое-то торжество весны. Буйство тепла и света. Но ноги уже сильно замёрзли. Холодно и животу. Хорошо, что надел ватники. А телогрейка снята. Ещё в начале работы. Сейчас бы она очень мешала…

– Что за книга?..

Парень, это спросивший, был старше лет на восемь. Он почему-то сразу понравился Игорю. Простой, уверенный в себе, по-крестьянски степенный. Все называли его Палычем, хотя к бригадиру обращались по имени. А бригадир был постарше.

– Джек Лондон. Рассказы, – ответил Игорь. Он носил эту книжку с собой несколько дней и уже дочитывал.

– Дашь почитать?

– После праздников, – пообещал Игорь.

Это было утром, до распределения на работы. Книжка так и лежит в вагончике (почему они все называют его кандейкой?..). Если Палыч свою работу закончил, то сидит сейчас в тепле и читает. Пусть хоть книжка ему на память останется…

Игорь попытался ещё раз вылезти из плена.

Дотянуться бы до лопаты! Но она далеко. Метров пять. Стоит, прислонённая к туннелю. Эх, хотя бы мастерок был! Но и его похоронил сошедший грунт. Найти невозможно. Он где-то там, у сапог, внизу, под толстым слоем глины.

Как он не заметил этого обвала! Ведь что-то внутри ему подсказывало: будь осторожен. Что-то заставляло оглядываться на эту нависшую коричневую стену. Да и бригадир напоминал о технике безопасности.

Где он читал или слышал, что каждый миллион тонн добытого в стране угля уносит жизнь одного шахтёра? Где? Сейчас уже неважно. Но где-то он слышал. И что каждый километр московского метро забирает одну жизнь проходчика. Неужели сейчас это его жизнь? Не хочется в это верить. Страшно верить. Надо кричать, звать на помощь!..

Он боялся, что его не возьмут в Метрострой. Представлялось, что там работают исключительно сильные люди. Очень сильные. И когда получал направление на медкомиссию и встречался с начальником строительномонтажного управления, боялся, что не дадут направления, «зарубят». Начальник, высокий, широкоплечий мужик, в присутствии таких же своих замов произнёс непонятную тогда фразу: «Второй такой за месяц…» Что это означало? И ещё Игорь боялся за зрение. Хотя один глаз видел стопроцентно, но у другого – минус единица.

Но прошёл. И почти уже отучился. Остались только практика и экзамены. Ещё каких-то полтора месяца, и ему бы присвоили четвёртый разряд. Четвёртый разряд проходчика…

«Он закрыл глаза и бесконечно бережно собрал все свои силы. Он крепился, стараясь не поддаваться чувству дурноты, затопившему, словно прилив, всё его существо. Это чувство поднималось волной и мутило сознание. Временами он словно тонул, погружаясь в забытьё и силясь выплыть, но каким-то необъяснимым образом остатки воли помогали ему снова выбраться на поверхность».

Рухнул край подтаявшего откоса. Где-то с полкуба. Игорь следил, как мокрая глина, разбиваясь и разваливаясь по пути вниз, плывёт на него. Удар был несильный, в бок, на уровне солнечного сплетения. Игоря качнуло, и он одной рукой упёрся в свежую кладку.

Только бы она ещё не рухнула! Упадут блоки на голову, потеряешь сознание, и тогда точно конец. Жаль, снял каску! Один подшлемник не спасёт. Надо придерживать блоки. На всякий случай. И кричать.

Он кричал долго, но из этого «медвежьего угла» его, конечно, никто не услышал. Охрип. Понял, что бесполезно. Была одна надежда, что кто-нибудь придёт его проведать. Но сколько ждать?..

По ту сторону туннеля заработал дизель. Скоро сверху, с перекрытия, бригадир крикнул, чтобы он принимал. Опустились четыре поддона со шлакоблоками и следом через пару минут растворный ящик.

– Если раствор останется, выкинешь лопатой на землю, чтобы не застыл. Его потом трудно выбивать…

Это бригадир дал указание, исчез, а работа пошла быстрее. Изоляция на стеновые блоки поклеена, теперь её надо защитить кирпичной кладкой, чтобы при засыпке не повредилась. Дело не сложное, но торопиться надо, так как крутой откос вот-вот норовит сам засыпать этот неудобный выступ туннеля. А начальство не дремлет, заставит откапывать незащищённый участок и делать кладку. Это лишняя работа, лишнее время. Время – деньги. А работа – сдельная…

Вспомнился почему-то вчерашний день. Первый день практики. Стоя на этом же откосе, но метров на двадцать в сторону, они кидали на перекрытие туннеля рулоны гидростеклоизола. Один рулон попался очень тяжёлый. Игорь чувствовал, что не докинет его до крышки. Но всё-таки кинул. И рулон по небольшой дуге ушёл вниз и навеки сгинул в глине. Цена рулона – его дневная зарплата. Вспомнилось лицо стоявшего рядом сменного инженера. Игорь мог проработать с ним ещё сто лет, но тогда за несколько секунд он понял, что тот за человек, и инженер его понял. Они посмотрели друг другу в глаза и как будто рассказали о себе всё. После таких взглядов людям уже просто не о чем говорить. Словно они прожили на необитаемом острове много лет, наговорились до того, что уже затылком, с закрытыми глазами угадывают слова и мысли собеседника.

Но сменного сегодня не было…

Кусачки-бокорезы он нашёл вечером, когда метростроевцы закончили работу и ушли домой. Они с ребятами играли около строящихся туннелей, и там, на плитах, он их увидел. Чёрные, с неизолированными ручками. В них было что-то притягательное, а не просто инструмент. Они до сих пор у него. «Живы». А прошло уже двадцать лет. Мог ли он, глядя на этих рабочих, прокладывающих поблизости от его дома метро, представить, что сам станет метростроевцем?! Стал. А тогда с пацанами резвились на недостроенных туннелях, прыгали с них на песчаные откосы. Сердце замирало от этих сумасшедших полётов. И ждали. Ждали, когда метро будет построено. Хотя оно так изменило места их привычных игр! Места его детства…

Надо вырываться! Во что бы то ни стало! Ещё полметра – и всё… Его засыплет, зальёт этой жидкой грязью. И ног уже не чувствуется. Ниже колен. И давит на всё тело, как в тисках. Первые минуты этого не ощущалось. Но постоянное равномерное давление даёт о себе знать. И холодно. Рукавицы намокли и выброшены. Руки замёрзли. Пальцы и ладони. Вегетососудистая дистония – вспомнилось название замысловатого заболевания. Если бы здесь было солнце, то было бы тепло и рукам. Но оно светит и греет через туннель на этот мирный и смертельный откос. А он в тени. Не отстраняя руки от защитной кладки, Игорь повернул голову и посмотрел вверх. По краю откоса вышагивала ворона. Остановилась, заметила его, человека, и уставилась удивлённым глазом. Стало страшно, что под её весом обрушится эта глыба. Так и смотрели: он – на неё, она – на человека.

Игорь взял кусок глины и кое-как кинул. Промахнулся. Ворона нехотя отошла от края. Даже не испугалась. Пришла мысль, что она выжидает. Ждёт…

Он наклонился за очередным шлакоблоком, когда сверху ухнуло. Почти бесшумно. Если бы порода оказалась твёрдой, то его бы покалечило, поломало. Но это был поток грязи. Она бы растеклась, но течь ей некуда. Здесь находился выступ. И она поймала человека в свои объятия. Залила сразу до пояса.

Сначала Игорь думал, что выберется без труда, и мысли о смерти и жизни не приходили. Он попытался выдернуть ноги, но не получилось. Наклонялся вперёд и в стороны, чтобы сдвинуться с места. И снова безрезультатно. Хотел вытащить ноги из сапог, оставив эту «жертву» потоку грязи, но ноги в резиновых сапогах сидели твёрдо. А сапоги были словно привинчены к земле. Вот тогда к нему и пришёл первый испуг. Он знал, что следом должен прийти и страх, ждал его и не верил в него…

«…Руки у него вскинулись кверху – по крайней мере он хотел их вскинуть, – пальцы согнулись, как когти, но схватили пустоту. Для быстрых и уверенных движений нужна сила, а силы у него не было».

Прошло ещё с полчаса. Остатки снега на откосе дотаивали. Грязь постепенно поднималась к груди. Послышались голоса. По ту сторону туннеля. Игорь попытался крикнуть, но получилось очень слабо. Хрипел. Через полминуты голоса стихли. Даже не разобрал – мужские или женские. Значит, спасение не придёт. Надежда только на себя. И стал опять пытаться выбраться. Грязным сделалось уже всё лицо. Сдёрнул подшлемник и им вытерся. Отбросил в сторону. Со злостью и на себя, и на ребят из бригады. Что они сейчас делают? Может, уже ушли? Нет. Не может быть. Должны в конце рабочего дня проверить его, новичка, «молодого». Должны. Обязательно должны. Бригадир-то должен! Значит, надо ждать. И опять взгляд на откос. Кто придёт первым: бригадир или смерть?..

Зачем он ушёл с прежней работы? Да, зарплата в два раза меньше. Ну и что? Ходил бы себе с отвёрткой да лампы перегоревшие менял. Нет, «занесло», как говорила мама. За романтикой! В Метрострой! Чтобы вот так засыпало, завалило… Нашёл приключение на свою задницу! Опять же, мамино выражение.

Но нельзя, нельзя так думать! Ты же человек. Для чего ты родился? Для чего-то всё-таки родился. А засыпать тебя уже засыпало. В детстве. Снегом. Когда прыгнул с откоса оврага. И увяз. По шею. Если бы снега было больше, ушёл бы весь… С головой. Хорошо, что оказался не один. С сестрой и её подружками. Откопали. Еле-еле. За два часа. И тонул однажды. Было страшно. Очень. Страшнее, чем сейчас. Страшнее?.. Проклятие! Когда это кончится?! Скорее бы. Бригадира, наверное, посадят…

Грязь поднялась до подмышек. Игорь положил руки сверху неё и так застыл. Уже не смотрел на откос. Зачем? Наступило состояние полной апатии, когда не понимаешь, что происходит, ты это или не ты. Солнце пекло, как летом. Стало почему-то жалко, что лето пройдёт, а он, Игорь, так и не позагорает. Каждый год он загорал до полной коричневости кожи. Считал это чуть ли не обязательной летней программой. Так нестерпимо захотелось последний раз раздеться и полежать на солнце, поиграть в футбол в одних трусах.

Стало жалко себя. Игорь закрыл глаза, чтобы сдержать слёзы. Заставил себя забыть про жалость. Пришла мысль о маме. Он стиснул зубы и попытался вспомнить прошлое…

Они переехали в многоэтажный кирпичный дом, где сейчас жили, когда вокруг была ещё деревня. Настоящая деревня. Окраина Москвы. Пошёл в школу и в четвёртом или в пятом классе впервые влюбился. По-детски, но сильно. Она была очень красивая. У неё была подружка, и с ними два их приятеля, мальчика. Так и гуляли постоянно вчетвером. А Игорь им завидовал. Однажды на школьной площадке видел, как они все целовались. Считались, и на кого выпадало, те двое целовались. Он и она. Через кепку… Девчонки при этом смущались и кокетничали, но продолжали играть.

Она ему снилась несколько лет.

Встретил её два года назад. Случайно. В магазине. Не узнала…

Вверху кто-то закричал. Что крикнули – не разберёшь. Игорь отреагировал на голос. Поднял голову. Узнал, кажется, Палыча. Почему-то у того перепуганное лицо. Или так показалось? Потом сверху стали опускаться стропы с крюками. Палыч стоял во весь рост и что-то показывал рукой. А, это он крановщику, догадался Игорь и только сейчас услышал работающий двигатель. Сразу пропала пелена и пришла ясность. Надо хвататься за стропы или за крюк! Палыч подсказывает и руководит невидимым крановщиком.

«Вира!..»

Голые руки скользят по стропам…

Надо ухватиться за крюк!..

Сорвалось!..

Ещё раз!..

Когда кажется, что тянущая вверх сила готова разорвать тело, Игорь разжимает пальцы…

«…Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом».

Сколько можно терпеть боль? Где тот порог, за которым она уже безразлична?

В седьмом классе сосед Игоря по парте, на два года старше его, стал выкручивать ему руку. Из озорства. От избытка силы. Сначала было очень больно. Кричал. Потом только ненависть. И одноклассник понял, что переступил черту, которую переступать нельзя. Но понял поздно. Друзьями они не стали…

Дверь кандёйки открылась, и в клубы сигаретного дыма, перемешанные с шумом послеобеденного веселья и начавшегося уже празднования Международного женского дня, проникло что-то новое. В проёме двери стоял Игорь. Грязь, налипшая на нём многокилограммовым панцирем, стекала на пол. Его не сразу узнали. В наступившей тишине он прошёл босыми ногами к дальнему торцу стола, где бригадир и ещё трое играли в домино, медленно, с трудом поднял руку и ударил бригадира в скулу. Удар вышел не сильный, голова бригадира только качнулась, а на щеке остался косой грязный след.

Никто его не остановил. Все смотрели то на бригадира, то на Игоря. А он хотел ударить ещё, но в бессилии опустился на скамью и вдруг заплакал.

Он сидел, размазывая по лицу грязь и слёзы, и не видел, как кто-то протягивает ему кружку с водой.

Сослуживцы

Они назначили встречу на площади Маяковского, у памятника. Олег приехал первым и стал ждать. Минут через десять появился Борис. В одной руке у него была барсетка, он опаздывал и спешил. Хотя они не виделись больше двадцати лет, Олег сразу его узнал. Борис остался таким же, только чуть располневшим, и волосы на голове заметно поредели; сквозь них просвечивала уже намечающаяся лысина. Борис подошёл, и Олег подумал, что они пожмут руки, обнимутся, похлопают друг друга по плечам, но Борис полез целоваться. «Как азиаты какие-то или как Брежнев…» – пришло на ум Олегу, и он, смутившись, тоже коснулся губами щетины на щеке старого армейского товарища.

– Ну, ты не изменился! – воскликнул Борис. – Всё такой же, спортивный!..

– Да и ты не меняешься, – ответил Олег, – только вот волосы…

– Лысею, – усмехнулся Борис.

Принялись расспрашивать и рассказывать о себе. Больше говорил Борис.

– Мне тут надо на работу заскочить, – сказал он. – Поехали со мной. Заодно там и посидим, там есть где…

– А ты что же, в Москве работаешь?

– Полгода.

– И кем?

– Массажистом.

– Ты же прапорщиком в Мурманске служил!..

– Мичманом, – поправил Борис. – Но всё, почти год как в запасе…

Олег был удивлён. Тем, что товарищ работает в столице массажистом, – особенно.

– Курсы, наверное, кончил? – спросил он.

– И курсы, и медицинское училище перед этим.

– Когда же ты успел?

– Успел, – хитро улыбнулся Борис. – Крутиться надо… Потом расскажу. Поехали ко мне на работу.

– А где это?

– На «Войковской».

– Хорошо, – согласился Олег, и они пошли к метро.

Войдя внутрь, спустились по лестнице, и Олег направился к турникетам, по пути доставая из кармана куртки проездной билет. Борис же предъявил какие-то корочки контролёру и прошёл по ним.

– Что это у тебя? – полюбопытствовал Олег уже на эскалаторе, имея в виду удостоверение товарища.

Борис раскрыл его и показал. Это было удостоверение ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС.

– Ты там был? – спросил Олег.

– Три месяца. Из Мурманска направляли.

– Ну и как, без последствий?..

– Нет, всё нормально, – заверил Борис.

– Льгот, наверное, – море?

– Да. Проезд бесплатный на городском транспорте, выслуга лет, доплаты, пенсия уже…

– Большая?

Борис назвал сумму. Олег, не имея постоянной работы, позавидовал; деньги по нынешним меркам хоть небольшие, но одному на них прожить можно. В кармане у него сейчас было гораздо меньше, и он в уме прикидывал, хватит ли их, чтобы угостить товарища в кафе или баре. Борис же добавил:

– Но работаю ещё.

– На «Войковской»?

– Да, в спортивном центре. Там для «крутых» теннисный корт, тренажёрный зал, бассейн, сауна… А у меня отдельный кабинет. Массажный.

– Новых русских массируешь? – улыбнулся Олег.

– Ну а кого же! Простые работяги туда не ходят – не по карману… – Борис как-то пристально взглянул на товарища.

– А если тебе в спортивное общество устроиться, в «Динамо» или в «ЦСКА», например? Загранкомандировки, мир увидишь!..

– Зачем? «Бабки» там меньше, а работа!.. Попробуй у спортсменов мышцы промни, – легче самому матч отыграть. Полный массаж, без халтуры, – больше часа. Двоих таких отмассируешь – и баста, выдохся. А тут мужик какой-нибудь из «новых» или баба: мышц нет, тело мягкое, двадцать минут – и следующий. Человек семь или восемь за день примешь, а сеанс – до шестидесяти долларов; вот и считай, сколько выходит.

– Долларов триста, четыреста, – умножил вслух Олег.

– Ну, четыреста – это очень хорошо. Такого почти не бывает. Ещё хозяину надо отдавать половину…

– «Крыша», что ли?..

– Да, «крыша», без этого нельзя. Но в день около ста пятидесяти долларов на кармане имею, – похвалился Борис.

Олег позавидовал, но говорить ничего не стал; к деньгам он относился спокойно, без фанатизма – словечко его племянника.

– А живёшь где? – спросил Олег.

– Квартиру купил. Сейчас ремонт в ней делаю. Кстати, ты плитку не можешь положить на стены, ты же сказал, что на стройке работаешь?

– Смочь-то смогу, но я не по этому профилю, лучше специалистов найми, чтобы потом без претензий.

Борис стал задавать ещё какие-то ремонтно-строительные вопросы. Олег отвечал. Так за разговорами доехали до нужной станции. От метро к спортивному центру шли пешком минут десять. Завернули в какой-то двор, и Олег увидел большой металлический ангар, выкрашенный в синий цвет и напоминающий по виду склад. С одной его широкой стороны был вход со ступеньками и стеклянными дверями. Вошли, и Борис сказал охраннику, что Олег пришёл с ним. Их пропустили.

Внутри спортцентра было два этажа. Массажный кабинет Бориса располагался на первом. Это были его владения, здесь он переодевался, ел во время перерыва, спал временами на массажном столе или на кушетке, когда не было клиентов. В большом шкафу на полках стояли всевозможные баночки с кремами, пузырьки с чем-то, лежали бинты, вата, лекарства – целая миниаптека.

– Форму взял? – спросил Борис.

– Взял, – ответил Олег. Борис предупреждал его по телефону перед встречей, что спортивная форма может понадобиться.

– Большой теннис не обещаю – за него надо платить, а в настольный обязательно сейчас сыграем.

Начали переодеваться. Олег достал из спортивной сумки, которая была при нём, полукеды, футболку, трусы.

– Нам на второй этаж, – сказал Борис, когда они были готовы.

Прошли мимо охранника и поднялись по лестнице.

– Подожди минутку, – предупредил Борис, – я к Назиму зайду.

– Хозяину?.. – догадался Олег.

– Да. – Борис, держа в одной руке барсетку, открыл дверь, на которой не было никакой таблички.

Пока он находился в кабинете, Олег зашёл в расположенный рядом довольно просторный зал, посередине которого стоял теннисный стол. Окна в зале были только с одной стороны и выходили внутрь спортивного объекта, как раз на корт для большого тенниса. На корте в это время играли двое – парень и девушка, оба молодые, лет по двадцать, играли вполне прилично.

Вошёл Борис, по дороге пересчитывая купюры и складывая их в свою сумочку. Вид у него – в спортивных трусах и с барсеткой – был довольно комичный.

– Сегодня не густо… – немного огорчённо объявил он, не обращаясь конкретно к Олегу. – Всего сто двадцать…

Олег понял, что это долларов. Сто двадцать долларов, может, чуть больше, он зарабатывал лишь за неделю.

– А что здесь за материя? – спросил он, показывая на разбросанные по полу и даже на теннисном столе кучи ткани.

– Это женщины днём работают. Шьют, – объяснил Борис, конкретно не говоря, что именно шьют.

Он убрал со стола наваленную на него ткань и достал из большого ящика, стоящего в углу, несколько ракеток и шарик.

– Я последний раз лет пятнадцать назад играл, – как бы оправдываясь, признался Олег, выбирая ракетку.

– Тогда сначала разомнёмся?.. – предложил Борис.

– Ага, а то я уже забыл, как ей бить.

Стали играть. Олег на удивление быстро вспомнил подзабытые приёмы и через несколько минут уже довольно уверенно отбивал шарик и гасил.

– На счёт?.. – спросил он.

– Давай, – ответил Борис.

– До каких играем?

– До двадцати одного…

Началась игра. Первую партию Олег выиграл -21:16. Настроение поднялось, мышцы разогрелись и были такими же упругими, как в юности. Вторая партия проходила более напряжённо, и верх уже взял Борис -21:18. Третья тоже была за ним.

Потом счёт партиям потерялся, и полтора часа они резались с переменным успехом, но всё-таки Борис был впереди; сказывалось то, что он имел возможность периодически тренироваться здесь. Но Олег не огорчался, он был благодарен товарищу, что тот дал ему возможность поиграть, пригласив сюда.

– В сауну пойдём? – спросил Борис, когда уже наигрались.

– Пошли, – согласился Олег.

Сауна оказалась тоже на втором этаже и представляла собой что-то вроде деревянной палатки. Наверное, разборная и переносная. Рядом с ней был довольно приличных размеров бассейн, длиной метров десять-двенадцать. Олег удивился, что такая крупная ванна находится не внизу, ведь в ней несколько десятков тонн воды. Но, видно, проектировщиками здания все нагрузки были рассчитаны.

Борис сказал, что перед тем как зайти в сауну, надо помыться. Пошли в душ. Дверь, ведущая в него, была рядом. Когда разделись, Борис, глядя на своё мужское достоинство, как бы извиняясь, сказал, что «он» у него «так и не вырос…»

– Проблем-то у тебя с женщинами нет?.. – спросил, подбадривая, Олег.

– Проблем нет, – ответил Борис. – Некоторые сюда ходят не столько за массажем, сколько за «этим»… – намекнул он. – С одной я уже второй месяц… У неё муж бизнесмен, сама вся «упакована», на «мерседесе» два раза в неделю приезжает. Вчера была. Затрахала… А отказаться нельзя, очень выгодная клиентка…

– Значит, у тебя сегодня выходной… – пошутил Олег, намекая на «трудную» жизнь товарища, и вспомнил слова Бориса, что тот четыре месяца как развёлся. Борис не понял, о каком выходном было сказано, и продолжал смывать с себя пену от шампуня. А Олег подумал весело, без злобы: «Если бы вдруг он родился женщиной и у его мужа был «такой», он бы тоже развёлся…»

Вышли из душа и перешли в сауну.

– Что-то в ней совсем не жарко, градусов шестьдесят, не больше, – критически оценил Олег.

– Она выключена. Последние клиенты часа два как ушли.

– А включить нельзя? – спросил Олег.

– Хозяин не разрешает. Только для клиентов.

«Слив», – припомнилось Олегу словечко знакомого парня, с которым одно время пришлось работать в бригаде. Тот парень до стройки работал официантом и рассказывал, что «сливом» у них называлось недопитое в бутылках вино и водка после посетителей. Когда ресторан закрывался и вся обслуга садилась поздно ночью ужинать, то пили этот слив из бутылок. Олег, вспомнив это, брезгливо передёрнулся. «Слив…» – ещё раз повторил он про себя.

Посидев в полутёплой сауне, нырнули в бассейн. Было необычно купаться в конце октября. Последний раз Олег плавал почти три месяца назад.

Поныряв, вылезли на бортик.

– Где будем выпивать? – спросил Борис.

– Надо сначала сходить купить, – ответил Олег.

– Уже всё куплено, – успокоил товарищ и предложил, показав на два круглых пластмассовых столика у бортика бассейна: – Давай здесь.

– А можно? Хозяин не заругает?

– Он уже ушёл, – заверил Борис. – Я сейчас всё принесу, – и пошёл к лестнице.

Олег смотрел вслед своему товарищу и думал, что тот всё-таки изменился, стал не таким, как прежде, другим, и отличается от него, Олега. Правда, они в армии все были тогда равны и одинаковы, это «гражданка» расставила их по ступенькам и полочкам. И всё же было странно, что один – вот, Олег – на стройке пашет за копейки, а второй – его товарищ – работает массажистом, «бабки» имеет, квартиру купил, москвичом стал… Но он ведь «ликвидатор», – успокаивал себя Олег, он заслужил. Да, к тому же, крутится мужик… Но словечко «слив» не отставало.

Олег сидел, ждал Бориса и тусовал в голове мысли, как колоду карт. И никак у него ничего не получалось. Получалась – ничья. А ничьей не бывает, кто-то должен остаться в дураках. Выходит, это он, Олег.

Пришёл Борис, принёс семисотграммовую бутылку водки и четыре пива. Из закуски были солёные ржаные сухарики.

– Я тебе деньги отдам… – сказал Олег.

– Не волнуйся, – успокоил его товарищ. – Это презент сегодня от клиента…

– Ты так тут сопьёшься… – пошутил Олег.

Борис усмехнулся.

Разлили.

– За встречу!.. – предложил тост Олег.

– Чтобы больше не теряться… – добавил Борис.

Выпили и стали вспоминать армию. Кроме службы, их практически ничто не связывало, и поэтому разговоры на другие темы как-то не клеились.

Когда всех армейских друзей вспомнили, начали опять расспрашивать друг друга о сегодняшней жизни.

– Сколько ты в месяц получаешь? – поинтересовался Борис.

– Сколько ты за пять дней… – честно признался Олег.

– Хочешь со мной работать?

– Я же не массажист…

– И не надо, – сказал Борис. – Ко мне клиенты приходят; пока они в сауне попарятся, пока я им массаж сделаю, ты в это время стол приготовишь, за пивом сходишь… – Борис смотрел на товарища внимательно, как сегодня днём в метро.

Олег тоже посмотрел на него.

– Выходит, ты мне предлагаешь «шестёркой» тут быть… – с обидой в голосе ответил он.

– Почему «шестёркой»?! Нормальная работа, и «бабки» будешь получать приличные, не как у себя на стройке…

– И слив пить… – продолжил Олег.

– Какой слив? – не понял Борис.

– Ладно, это я так, о своём.

– Подумай… – уговаривал товарищ.

Олег сидел и думал. Но о другом. Борис тоже замолчал. Так прошло минуты две.

– Ты в Чернобыль сразу после аварии попал? – неожиданно спросил Олег.

– Давай выпьем, – не отвечая на вопрос, сказал Борис.

Выпили ещё.

– Я там и не был. – Борис запил водку пивом.

– Как не был?! – удивился Олег. – А корочки, удостоверение?..

– Я в Мурманске при Штабе флота в это время массажистом работал. Знаешь, какая у меня клиентура была!.. Одни «лампасники». Адмиралы, контр-адмиралы!..

– Значит, ты там не был… – сказал Олег утвердительно, но обращаясь не к Борису, а к себе. И вспомнил парнишку из соседней бригады, тоже ликвидатора, ставшего инвалидом и устроившегося, в конце концов, у них на участке ночным сторожем. В двадцать пять лет…

А Борис продолжал рассказывать о своей службе в Мурманске, как ему по блату сделали удостоверение, как адмирал – он назвал даже фамилию – не хотел отпускать его в запас. И отпустил лишь после того, как Борис подготовил себе замену…

«Слив…» – опять завертелось у Олега на языке словечко. Он взял бутылку и разлил остатки водки. Получилось почти по полному стакану.

– Много!.. – засомневался Борис.

– Тащи!.. – коротко скомандовал Олег и залпом выпил.

Борис, давясь, тоже выпил. Молча допили пиво, и Бориса развезло. Он откинулся на спинку стула и дремал.

А у Олега всплыл в памяти один подзабытый армейский случай, когда он подрался с Борисом и ещё двумя сержантами. Всё началось шутя, вроде борьбы, но потом перешло в неприкрытую драку. Они, трое, сменяли друг друга, а он стоял за себя один. В конце, через тридцать минут, так устал, что едва держался на ногах и с оторванными пуговицами на хебешке, с выскакивающим из груди сердцем еле вышел из подсобки. Всплыла и причина драки: они хотели сделать его таким же, как они, чтобы думал, как они, поступал, жил… Не вышло. И не выйдет…

Олег встал и пошёл к лестнице. По дороге, вдруг вспомнив что-то, остановился и вернулся к столику. Рядом с Борисом, у ножки стула, стояла барсетка. Олег знал, что в ней, кроме денег, было ещё удостоверение «ликвидатора» и записная книжка с его номером телефона. Он взял сумочку, не раскрывая, кинул в бассейн и теперь уже ушёл совсем.

Когда оделся в кабинете Бориса, то вынул из кармана своей рубашки деньги и, не отсчитывая, бросил на массажный стол. «За слив и за всё…» – проговорил про себя он и вышел.

Охранник отвлёкся от просмотра футбола по телевизору и выпустил его на улицу.

– Какой счёт? – спросил на прощанье Олег.

– Два – один, наши ведут…

«Наши», – повторил Олег, застегнул повыше молнию на куртке и нырнул в холодную темноту.

Писатель-сатирик

Людмила Ивановна давно хотела написать юмористический рассказ. От кого-то она слышала, что за него могут заплатить аж две тысячи долларов! На две тысячи она, пожалуй, не рассчитывала, но на то, что он будет опубликован на 16-й полосе «Литературки» и за него дадут гонорар, – надеялась.

Дождавшись однажды поздно вечером, когда дети и муж лягут спать, она зажгла настольную лампу и потихонечку пристроилась за письменным столом. Сюжет, в общем-то, ею был уже придуман, она вынашивала его несколько недель; теперь предстояло воплотить всё это на бумаге. Казалось бы, просто, но дело в том, что Людмила Ивановна ничего, кроме всевозможных заявлений и поздравительных открыток, в своей жизни не писала, если исключить, конечно же, школьные сочинения. Но это было давным-давно.

Итак, она села, взяла ручку и приготовленные листки бумаги. Название рассказа – вернее, пьески – и первые несколько предложений у неё уже сидели в голове, за них она не беспокоилась. А дальше, она надеялась, сюжет вывезет. Он был незамысловат и, прямо скажем, из её личного опыта. Самое главное, Людмила Ивановна знала, чем «всё дело» должно закончиться. А это, она считала, вместе с уже заученным началом – костяк всему. Она даже сочинила последнюю фразу и, чтобы не забыть, записала её отдельно.

Людмила Ивановна стала писать. Но вначале она вывела – как напечатала – большими заглавными буквами:

ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ВОПРОС

(современная пьеса)

И продолжила:

Пятница. Конец рабочей недели. Просторная светлая комната, являющаяся одним из помещений коммерческо-производственной фирмы. За столами сидят женщины-сотрудницы. На стене большие кварцевые часы. Время – 15.30. Одна из женщин, черноволосая, за сорок, с ещё не погасшим блеском в глазах, снимает трубку местного телефона и набирает номер.

Здесь Людмила Ивановна остановилась и задумалась. Перечитала написанное, и ей понравилось, как ей показалось, во всём этом была интрига. Сразу же появились новые мысли. Она, чтобы не потерять и их, и кураж, начала быстро водить авторучкой по бумаге:

«Игорь Алексеевич, это Вера Ивановна. Детей не пора делать?..»

Игорь Алексеевич: «Пора, пора, я и забыл об этом!..»

Вера Ивановна: «Тогда сегодня с Петровой».

Игорь Алексеевич: «Нет, с Петровой не буду. Приходи сама».

Вера Ивановна {взглянув искоса на совсем молоденькую Петрову): «К вам в кабинет?»

Игорь Алексеевич: «Да, ко мне. Здесь сделаем».

Вера Ивановна (отводя взгляд от Петровой, говорит так, чтобы все слышали): «Девочки, ну я пошла к Сидорову детей делать».

Встаёт и уходит. Все с пониманием смотрят вслед.

Кто-то с завистью тихо произносит: «Красивая!..»

Вера Ивановна (входя без стука в кабинет начальника): «Игорь Алексеевич, я пришла».

Игорь Алексеевич (что-то торопливо дописывая): «Хорошо, сейчас и начнём. Располагайся».

Вера Ивановна устраивается на кожаном диване.

Людмила Ивановна опять остановилась и подумала: удобно ли, что её героиня устраивается на кожаном диване, не слишком ли это? И решила, что не слишком, тем более, что этот диван и в самом деле существует, и Людмиле Ивановне не раз доводилось на нём сидеть. Воодушевившись, она принялась снова за своё произведение:

Игорь Алексеевич (отрываясь, наконец, от бумаг, нетерпеливо): «Ты готова?»

Вера Ивановна: «Не совсем».

Игорь Алексеевич (с лёгким раздражением):

«Что же ты не приготовилась?!»

Вера Ивановна (тоже раздражаясь): «А что вы до конца рабочего дня тянули?..»

Игорь Алексеевич (чувствуя свою вину и сглаживая её): «Хорошо, хорошо. Сколько тебе времени нужно?»

Вера Ивановна (ещё не успокоившись): «Минут пятнадцать…»

Игорь Алексеевич задумчиво смотрит на женственно-привлекательную фигуру Веры Ивановны

В этом месте рука Людмилы Ивановны вновь замерла: хорошо ли так хвалить свою фигуру? Но дело в том, что фигура у неё и вправду была очень привлекательной; и начальник, и другие мужчины на неё засматривались – она это знала. Взглянув на экран выключенного телевизора, который стоял слева на тумбочке, и увидев там свой чёрно-серый силуэт, Людмила Ивановна, отбросив уже все «предрассудки» и сомнения, смело стала писать:

Он же (глядя сотруднице прямо в глаза и на что-то решившись): «А отсюда я в тебя войду?..»

Вера Ивановна (с сомнением): «Ну, если сможете, но вряд ли».

Игорь Алексеевич (обиженно): «Почему же? Вчера смог, а сегодня не смогу?!»

Вера Ивановна: «Ну, попробуйте. Может быть, у вас и получится. (И, что-то вспомнив, с опаской): А вы не заразите?»

Игорь Алексеевич (успокаивая сотрудницу): «Я проверялся!..»

Вера Ивановна наклоняется и кладёт локти на стол начальника. Он мучается, но у него ничего не выходит. Вера Ивановна пытается ему помочь. Но и вдвоём у них ничего не получается.

Игорь Алексеевич (чувствуя, как вспотели ладони): «Ладно, оставим до понедельника. Кажется, время терпит».

Вера Ивановна (повернув к нему голову, настойчиво): «Ну, давайте ещё раз попробуем!..»

Снова пытается ему помочь. Но всё безрезультатно.

Усмехнувшись своим вольным мыслям, Людмила Ивановна на минуту застыла, перечитала последние строчки и игриво представила: что будет, если её муж это прочитает? Её муж в это время спал за стеной, и его дыхание в окружающей тишине можно было услышать.

«Ничего, – решила Людмила Ивановна, – он это, скорее всего, никогда не увидит, ему просто не попадёт в руки. Но всё же надо умерить пыл», – подумала она и стала снижать обороты:

Игорь Алексеевич (отдав инициативу сотруднице и не зная, чем занять руки): «Знаешь, приготовься и приходи в понедельник».

Вера Ивановна (с чувством превосходства): «Я-то всегда готова!..»

Игорь Алексеевич (глядя в сторону, куда-то в пол): «Вот ещё что забыл: мы же с третьим ничего не решили. Что с ним делать будем?»

Вера Ивановна (уверенно): «А что третий! Он у нас всегда считался лишним…»

Игорь Алексеевич (наконец решившись поднять глаза): «Так-то так, но он всё-таки есть. Что с ним делать?»

Вера Ивановна (с лёгкой иронией): «Что-что?.. Разбросаем по разным кучкам: если инвалид – отдельно, если вредный – отдельно. Потом, во вторник или в среду, сделаем и его.

Начальник задумывается. После короткой паузы:

«Ты считаешь, так лучше будет?»

Вера Ивановна (без тени сомнения): «Я уже больше двадцати лет так считаю. Было бы из-за чего переживать!..»

Игорь Алексеевич (почти серьёзно): «Тебя бы на это место…»

Вера Ивановна (тоже серьёзно): «Вы бы лучше зарплату мне повысили, за консультации».

Людмила Ивановна оторвала авторучку от бумаги и с удовольствием пофантазировала: что, в самом деле, случится, если она займёт должность начальника. «Уж, во всяком случае, многое изменится, – подумала она. – Этой блондиночки, Петровой, уж точно в отделе не будет. Да и этого Игоря Алексеевича… Он, по правде говоря, ни на что не годится; помогаешь ему всякий раз, как мальчику…»

Снова поймав себя на мысли, что отвлеклась, Людмила Ивановна принялась завершать своё творение. Нужно было подойти к аккордной фразе. Как ей показалось, это надо было сделать так:

Игорь Алексеевич (делая вид, что хочет заняться чем-то неотложным): «Ладно, иди. В понедельник, в десять, жду тебя».

Вера Ивановна, улыбаясь и поправляя на ходу причёску, выходит из кабинета. Пройдя немного по коридору, она открывает дверь с табличкой «Бухгалтерия» и прямо с порога обращается к программистке, сидящей возле окна:

«Леночка, у нас сейчас с начальником ничего не получилось, у него компьютер завис, и он в мой не смог войти. Поэтому попробуй на своём по сети распечатать ведомость на детей. И по третьему цеху, где у нас инвалиды заняты и есть вредное производство, тоже ведомость приготовь, пожалуйста. Но с ней можешь не торопиться, её ко вторнику».

И последняя фраза легла на бумагу, как выстрел в «десятку», – в юности Людмила Ивановна ходила в стрелковую секцию и даже хранила в альбоме вместе со старыми фотографиями несколько завоёванных грамот. Рука её сейчас не дрогнула, и она, как когда-то на огневом рубеже, задержав дыхание, «спустила курок»:

После этого Вера Ивановна прошла и заняла своё место главного бухгалтера

Занавес

Дар

Лев сидел в тридцати метрах, возле мусорных контейнеров. Перед ним, на невысоком деревянном столбике, гордо восседал то ли орёл, то ли ястреб – Аркадий Андреевич точно не знал. Он стоял возле своего подъезда с тремя молодыми людьми и девушкой. Каким-то шестым чувством мужчина вдруг ощутил, что лев готовится к нападению на них, на людей. И люди стали поспешно входить в подъезд. Последним не вошёл, а уже вбежал Аркадий Андреевич. И вовремя, так как лев огромными прыжками мчался сюда. Но перед собой он гнал малайского медведя – Аркадий Андреевич видел таких на картинке и по телевизору в передачах о животных. Медведь был в два раза мельче по сравнению со львом, и хотя у него были очень длинные изогнутые когти – Аркадий Андреевич их разглядел, – ему было так же страшно, как и мужчине. Аркадий Андреевич захотел спасти его и держал железную входную дверь приоткрытой. Он думал закрыть её, как только медведь вбежит в подъезд. Он ждал этого момента и ухватился двумя руками за дверную ручку. Медведь влетел в подъезд с перепуганными от ужаса глазами. Аркадий Андреевич уже хотел прихлопнуть дверь, но опоздал, лев успел проскочить в последнюю секунду. На площадке первого этажа столпились люди, которые оказались в подъезде ранее, и лев набросился на них. Ребята отскочили в сторону и кинулись по лестнице на второй этаж, но девушка не успела. Лев стал рвать её…

Аркадий Андреевич проснулся в ужасе и несколько секунд ничего не мог сообразить, приходя в себя. Он поднял руку и щёлкнул настенным выключателем; загорелась лампа светильника. Часы за стеклом серванта показывали без пяти минут восемь. Надо было вставать. Аркадий Андреевич ещё раз прокрутил в голове «страшный» сон и, окончательно освоившись с действительностью, откинул одеяло вбок и поднялся со своей софы.

Войдя на кухню, он поставил чайник на плиту. Надо было позавтракать и ехать к сестре, обещал быть к половине десятого. Пока вода закипала, вспомнил, что в левом кармане куртки должны лежать сто рублей, на них по дороге предстояло купить продукты. Прошёл в коридор, к вешалке, и засунул руку в карман, проверяя деньги. Денег не было.

Аркадий Андреевич расстроился. Он вернулся снова на кухню, встал у окна и начал вспоминать, куда он мог деть деньги. Как он ни силился, но выходило, что они должны быть на месте, никуда он их не перекладывал и ни на что не тратил.

Закипел чайник. Аркадий Андреевич выключил газ и опять пошёл в коридор. На этот раз он вывернул левый карман наизнанку и осмотрел каждый его квадратный сантиметр. Денег по-прежнему не было.

Мужчина ушёл пить чай. Пока засыпал заварку, пока намазывал бутерброды, мысли крутились вокруг исчезнувших денег. Было чуть-чуть жалко их, но больше брала досада на свою расхлябанность, забывчивость и рассеянность. Аркадий Андреевич любил во всём порядок.

Уже допивая вторую кружку чаю, он вдруг почувствовал уверенность, что деньги на месте. Он знал, что они сейчас, в эту минуту, лежат там.

Аркадий Андреевич отставил пустой стакан, встал и решительно направился к куртке. Засунул руку в карман – рука нащупала сложенную пополам купюру. Мужчина проверил – карман был левый. «Мистика…» – только и подумал Аркадий Андреевич.

Одевшись, он вышел на улицу и пошёл на проспект, к автобусной остановке. Было воскресное утро, и сам проспект, и двор, которым проходил Аркадий Андреевич, были безлюдны. Тишина и покой. Этот день и это время суток – воскресенье до обеда – Аркадий Андреевич любил больше всего.

Он перешёл по «зебре» на противоположную сторону проспекта и встал под навес павильона остановки. На ней, кроме него, никого не было. Не было и автобусов, даже машин на дороге. Вдалеке, в полукилометре, показалась одна «легковушка», и Аркадий Андреевич посмотрел на неё с пониманием и с сочувствием. Она приблизилась, проехала мимо, и опять проспект стал пустынен.

«Тридцать шесть машин проедет, тогда и автобус подойдёт», – подумал мужчина, будучи почему-то на сто процентов уверен, что так именно и случится. И стал ждать, считая редкие машины. Они проезжали с большими интервалами, и Аркадий Андреевич уже ругал себя, что не направился сразу к метро, – прошло уже двадцать минут.

Проехала тридцать первая машина. Автобусов – никаких – всё не было. Аркадий Андреевич только сейчас догадался, что по воскресеньям они ездят очень редко, и ещё раз обругал себя за несообразительность насчёт метро.

«Тридцать два… Тридцать три…» – считал он, провожая взглядом проезжающие – в основном, легковые – машины. За «тридцать пятой» показался, наконец, автобус. Аркадий Андреевич даже позлорадствовал, что его предсказание не сбудется. Но когда автобус был в ста метрах от остановки, из-за него вдруг выскочила легковая – «тридцать шестая» – иномарка и буквально на двадцать метров раньше пересекла перед Аркадием Андреевичем «финишную черту».

«Мистика!..» – второй раз за утро прозвучало в мозгу у мужчины, смотрящего вслед удаляющемуся «опелю».

Аркадий Андреевич вошёл в автобус и, несмотря на то, что салон был почти пустой, встал на задней площадке у окна. Он редко садился в транспорте и любил постоять, глядя на улицу, машины и прохожих. И хотя сегодня ни прохожих, ни машин почти не было, но привычка осталась привычкой.

У метро, правда, пассажиров прибавилось. Потом автобус въехал на мост, и в обе стороны от него можно было увидеть не замёрзшую ещё Москву-реку. Дальше потянулся длинный перегон по старой речной пойме, и Аркадий Андреевич посмотрел направо, где на огромной пустующей площади власти города одно время собирались строить совместно с иностранцами трассу для «Формулы-1». Но всё, кажется, заглохло.

Проехав ещё под одним небольшим мостом и переехав следующий – через железную дорогу, – Аркадий Андреевич вышел у рынка. Купив полкило колбасы, сметану, хлеб, мужчина перешёл проспект по подземному переходу и знакомым переулком зашагал к дому сестры. Здесь так же было безлюдно, как и в нескольких остановках отсюда, даже, казалось, ещё тише. Справа остался военкомат; из него Аркадий Андреевич когда-то уходил в армию. Сейчас, в выходной день, его двери были закрыты, как и двери картинной галереи напротив.

Аркадий Андреевич прошёл ещё около ста пятидесяти метров, пересёк площадь и нырнул в арку, ведущую во двор, где жила сестра. Он издали увидел, что под козырьком нужного ему, пятого подъезда горит лампочка, хотя на улице уже давно наступил день. У соседних подъездов лампочки не горели. И Аркадий Андреевич в который раз посетовал на нерадивость жильцов именно этого подъезда. Он открыл магнитным ключом входную дверь и вошёл внутрь. Прежде чем подняться на шесть ступенек к лифту, щёлкнул настенным выключателем и потушил наружный свет. «Кроме меня, это, наверное, никто не делает!..» – с лёгким раздражением отметил Аркадий Андреевич.

Выполнив свою «гражданскую обязанность», поднялся по ступенькам, задержавшись на минуту и заглянув в почтовый ящик, – в нём что-то лежало. Мужчина выбрал в связке ключей самый маленький, открыл ящик и достал целую кипу рекламных листовок. Проверил, чтобы в ней не затерялся телефонный счёт или письмо, и выкинул всю пачку в картонную коробку, стоящую у стены, под батареей, и, кажется, только для этого и предназначенную.

У лифта Аркадий Андреевич приостановился: ехать или нет. Вообще он почти всегда поднимался к сестре на пятый этаж пешком, но сегодня был не в настроении и к тому же опаздывал. Указательный палец потянулся к красной кнопке вызова, но на полпути остановился. «Не надо давать организму послаблений», – приказал сам себе мужчина и шагнул на первую ступеньку. И тут же почувствовал, что лучше бы он поехал на лифте. Но, переборов свою секундную слабость, Аркадий Андреевич зашагал вверх. Одна рука у него была занята ключами, во второй он держал пакет с продуктами.

На площадке между вторым и третьим этажами Аркадия Андреевича ещё раз посетило сожаление, что он пошёл пешком. Через десять ступенек он снова притормозил у лифта. Но оставалось пройти уже совсем немного, ровно половину, и он, обругав себя «слабаком», продолжил восхождение.

Преодолев ещё один пролёт, он услышал, как открылась дверь на четвёртом этаже, и вспомнил, что там, в одной из квартир, хозяева держат восточноевропейскую овчарку, огромного чёрного кобеля. Аркадий Андреевич замедлил ход и стал гадать, какая квартира открылась – с собакой или без. Шансы выходили – один к трём. Это его немного успокаивало, но собак он всё же очень боялся, несмотря на то, что уже давно считался взрослым мужчиной. Но не возвращаться же назад, на третий этаж, чтобы вызывать лифт – проехать оставшиеся два этажа. Это даже как-то стыдно. Он собрал в кулак всю свою мужественность и пошёл.

Когда до площадки четвёртого этажа оставалось три ступеньки, из-за угла выскочило чёрное чудовище. «Проклятые хозяева, – пронеслось в голове Аркадия Андреевича, – выпускают без намордников и без поводков!..» Но было поздно. Собака бешено залаяла, её морда была на уровне лица мужчины, она бросилась на него и стала рвать. Аркадий Андреевич инстинктивно поднял согнутую левую руку, в которой сжимал ключи, и пытался загородиться. Он слышал отчаянный крик хозяйки, не успевшей ещё выйти из своей квартиры, но видел только оскаленную, багрово-чёрную пасть Дика.

И в тот момент, когда он падал затылком назад под напором тяжёлого собачьего тела и двух толстых лохматых лап, его мгновенным мысленным видением была косматая грива льва, которую он уже где-то видел, но не помнил, где…

Цена победы

Посвящается Иванову М.Г., механику-водителю Т-34

• Плохая им досталась доля:
• Не многие вернулись с поля…

М.Ю. Лермонтов

Каждый вечер они садились за один стол: мальчик – делать уроки, прадедушка – писать свои записки. Дома все знали, что дед, так его, Николая Александровича, называли, пишет воспоминания, и у всех к этому было своё отношение: сын одобрял, потому что и сам потихоньку от всех вёл уже не первый год дневник, который озаглавил «Дневник делового человека»; невестка, жена сына, видела в этом просто блажь выжившего из ума старика; внучка, разведённая тридцатилетняя женщина, никак к этому не относилась, а правнук, тоже Николай, смотрел на пристроившегося рядом с ним за большим письменным столом прадеда-деда и видел в нём чуть ли ни своего одноклассника, тоже готовившего домашнее задание. Вот здорово было бы, думал он, если бы дед ходил ещё с ним в школу, получал оценки и отвечал у доски. Но такое вряд ли случится. И правнук смотрел на седую голову деда, склонённую над толстой тетрадью в клеточку, и старался вести себя тихо. Только это не всегда получалось, ведь на дом задавали ещё учить наизусть, поэтому он порой зубрил стихи, но шёпотом, и искоса поглядывал на деда – не мешает ли? А тот в эти минуты отрывался от своей тетради, глядел в тёмный угол комнаты и прислушивался. Иногда, если это был Лермонтов, повторял за правнуком или даже подсказывал – Лермонтова дед любил. Синий двухтомник поэта стоял в книжном шкафу, и дед часто доставал его. Особенно часто перечитывал «Бородино»:

Губы у деда шевелились, он отводил книгу подальше от глаз. Правнук всякий раз говорил ему, что так хуже видно, но дед неизменно усмехался: «Большое видится на расстоянии». Или что-то совсем странное: «И ты под старость дальше будешь видеть ближе, а ближе – дальше». Правнук не мог это понять и принимал деда таким как есть. А по выходным они часто гуляли вместе, даже катались на лыжах: правнук спускался с горы, а дед стоял внизу, смотрел, как он съезжает, и давал советы: «Ты пригибайся ниже и коленки сгибай». Правнук и сам знал, что делать, ведь он смотрел по телевизору горнолыжный спорт, и мама хотела отдать его в эту секцию. Сама она в юности каталась, даже хвалилась какими-то грамотами, полученными на городских соревнованиях.

А ещё дед читал внуку свои записки. Никому не читал, а ему читал. Коле-младшему в них мало чего было понятно, интереснее, когда дед просто рассказывал о «давнем времени». Мама называла это время «допотопным», говорила, что оно было до Потопа. Коля слышал что-то о Потопе, о каком-то Ное, но в голове у него это перемешалось со сказками об Илье Муромце и Бабе-яге.

Вот и сейчас он закончил делать математику и следил за тем, когда дед тоже остановится передохнуть. А дед дописывал страницу и чему-то улыбался.

– Ты что смеёшься, деда? – спросил Коля.

Николай Александрович оторвался от своего занятия, отложил авторучку и, не прекращая улыбаться, ответил:

– Да случай один вспомнил военный. Сейчас о нём пишу.

– Какой? – поинтересовался правнук.

– Стояли мы весной сорок пятого в Померании, это на берегу Балтийского моря. Невдалеке небольшой городок. А рядом с ним замок старинный. Наша танковая дивизия около этого замка и расположилась. В замке организовали штаб. Вечером собрались в замке офицеры, в большом нижнем зале, вечеруют, значит, отмечают взятие города, и наш батальонный там же. Меня взял с собой, как адъютанта: поднести там чего, подать; ужин-то для них повара наши приготовили. А хозяев замка нет, сбежали. Да так быстро драпанули, или мы так быстро пришли, что не успели они ничего с собой взять. Золото, может, или бриллианты какие прихватили, а картины, вазы огромные, красивые, статуэтки, мебель – всё в целости осталось, всё на месте. Командир дивизии первым делом дал приказание ничего в замке не трогать и не пускать туда никого, выставить охрану, караул. А замок большой, в три этажа, да из камня, не какого-то там кирпича, а из дикого. Глыбы здоровые. Как их только наверх, под крышу подымали! Ну вот, стоит караул, офицеры днём заняты, а вечером – ужин. Что там в верхних этажах или в подвале, толком неизвестно – комнат очень много. Офицеры наши, ясное дело, выпили по первой – за Победу, по второй – за погибших товарищей, потом по третьей – чтобы всем живым остаться, и пошли замок осматривать. Я – рядом со своим капитаном. Хороший был капитан, Селезнёв, сам из-под Казани, его через месяц в Берлине уже убило. Идём мы с ним, нам левое крыло досталось, и во все комнаты заглядываем. А там – ковры, старинные ружья на стенах, шкафы дубовые. В общем – роскошь, как в сказке. Подходим к одной двери, я дёргаю – не открывается, я сильнее – подалась, вроде. Тяну на себя створку и – Бог ты мой! – прямо на меня тигр бросается: пасть открыта, клыки с палец, глаза горят и сам весь полосатый. Я до войны часто в Москве в зоопарк ходил и в цирк, там таких много раз видел… Ну, бросается на меня тигр и уже в двух шагах, у меня сердце чуть не разорвалось от страха.

Дед замолчал.

– А ты что? – спросил нетерпеливо правнук.

– В общем, обкёсился я. Натурально обделался. Молодой был, мне ведь тогда девятнадцати ещё не исполнилось. Хоть полтора года уже воевал, два раза в машине горел, а так никогда страшно не было. Это потом, когда меня комбат в сторону оттолкнул да всю обойму из пистолета в тигра выпустил, мы поняли, что к чему. Хозяин замка, когда на запад драпанул перед самым нашим приходом, прихватить своё имущество не успел и решил хоть как-то отомстить нам, русским, покуражиться. Чучело у него тигра было, добыл, наверно, где-нибудь в Индии, у него почти по всем комнатам чучела стояли и висели, так он это чучело за верёвку к низу двери привязал, верёвку по самому полу пустил, её не видно, а тигр на резиновых колёсиках. Бесшумно двигался. Весёлый хозяин был, шельма!.. Попугал… Всё это после выяснилось. Вот так он на нас, то есть, выходит, на одном мне душу отвёл, отыгрался. А капитан Селезнёв, видя мой конфуз, отпустил меня и потом ни словом никогда не обмолвился про этот случай. Ни при других, ни наедине. Хороший был человек… И ты, Колька, никому об этом не рассказывай. Стыдно мне до сих пор. Вот помру, тогда пускай всё в записках прочитают. Тогда уже не стыдно будет. Договорились?

– Договорились, – ответил правнук. – А про одного только тигра можно?

– Про одного можно. Ну, пошли ужинать, мать, кажется, уже звала нас.

За ужином Коля младший рассказывал всем про случай с тигром, который произошёл у деда на войне. Бабушка и дедушка почему-то отнеслись к этому равнодушно, а мама и вовсе не слушала.

– Это же правда, правда, что тигр был на колёсиках!.. – пытался убедить всех Коля.

– Правда то, что ты уже две «тройки» за неделю получил, – строго сказала мама. – Надо ваши совместные занятия прекращать.

– Не надо! – горячился сынишка. – Деда мне не мешает, и я ему.

– Ладно, ладно, ешь, – вроде бы успокоилась мама, но отцу всё же сказала: – Пап, у нас на даче стол ещё один есть. Нужно его сюда привезти, рассадить эту парочку.

– Весной привезём, – согласился отец, – сейчас с прицепом возиться некогда.

– Вы не колготитесь, – успокоил всех прадед. – Мне немного осталось. К весне закончу писать, а то и сам помру, – пора уж.

Взрослые принялись разубеждать деда, что ещё не пора, что ему жить да жить.

– Сколько ж можно!.. И так девять десятков лет землю топчу, никто в нашем роду из мужиков так долго не жил. Надо давать дорогу молодым… – И прадед с той же улыбкой, как полчаса назад при свете настольной лампы, поглядел на правнука.

После ужина Коля младший и Николай Александрович снова сидели за письменным столом. Правнук читал учебник, а дед писал. Пятнадцать минут в комнате стояла тишина, только изредка шелестели листы, переворачиваемые правнуком и дедом. Неожиданно Коля зацепился глазами за одну из строчек в учебнике и спросил:

– Деда, а сорок тысяч – это много или мало?

– Чего сорок тысяч?

– Сорок тысяч километров, длина экватора Земли?

– А как ты думаешь: двадцать семь миллионов – это много или мало? – вопросом на вопрос ответил дед.

– Двадцать семь миллионов чего? – не понял уже мальчик.

– Человек. Столько людей погибло в нашей стране во время Великой Отечественной войны.

– Я не знаю, – признался правнук.

– А ты представь население двух городов, таких как Москва. Много это?

– Много.

– То-то же…

– Это значит, что в одной Москве живёт… – мальчик задумался, пытаясь подсчитать в уме результат деления.

– Тринадцать миллионов человек, – подсказал дед. – Примерно… – поправился он.

Правнук потянулся за калькулятором и стал набирать на табло цифры.

– А без него не можешь? – спросил дед, кивая на миниатюрную счётную машинку.

– Мы миллионы ещё только начали проходить, – пояснил Коля.

Дед открыл последнюю страницу своей тетради.

– Давай я тебе объясню, – предложил он и принялся показывать правнуку, как надо производить арифметические действия с миллионами.

В комнату вошла мама.

– Мам, а мне деда объясняет, как миллионы разделить и умножить!

– Хорошо, – то ли похвалила, то ли согласилась мама. – Ты уроки выучил?

– Выучил.

– Тогда пошли, зубы почистишь, и надо уже спать.

– Мам, ещё пять минуточек… – заканючил сын.

– Никаких минуточек, – строго сказала мама.

– Иди, иди, – стал дед тоже отправлять правнука.

У порога комнаты мальчик остановился, посмотрел на косяк и попросил:

– Измерь меня, мам.

На деревянном косяке виднелись отметки, сделанные карандашом.

– Ты же на прошлой неделе мерился!

– Ну и что. Может, я уже вырос?

С кухни подошла бабушка, и они вдвоём с мамой принялись измерять Колю.

– Сто тридцать сантиметров! – радостно сообщил он деду через две минуты.

– Молодец! – похвалил дед. – Значит, у нас с тобой общий рост – три метра, во мне ведь – метр семьдесят.

– А средний… – мальчик снова задумался.

– Средний – полтора, – опять подсказал дед.

– Вот видите, – вмешалась бабушка, – если вас обоих сложить и поделить пополам, то из вас могут получиться два типичных среднестатистических человека. Сегодня передавали по радио, что средний рост землян составляет сто пятьдесят сантиметров. Имеются в виду все – и взрослые, и дети, – пояснила она. Бабушка была по образованию социолог и увлекалась всевозможной статистикой.

– А теперь спать, – напомнила мама всем то, за чем пришла.

– Только пусть деда ко мне придёт, – попросил Коля младший.

– Придёт, придёт, – успокоила бабушка внука, и они втроём ушли.

Через десять минут Николай Александрович вошёл в спальню к правнуку – пожелать спокойной ночи и «поболтать на ночь» – как они оба называли разговоры перед сном. Однако на этот раз мальчик не лежал, как обычно, в кровати, а сидел, облокотившись на подушку, и что-то считал на калькуляторе.

– Деда, смотри: если двадцать семь миллионов умножить на полтора метра, то получится сорок с половиной миллионов метров, или сорок с половиной тысяч километров. Это даже больше экватора!.. – восхитился он.

– Чего умножить? – не понял прадед.

– Ну, бабушка говорила, что средний рост людей – полтора метра, а ты говорил, что в войну у нас погибло двадцать семь миллионов человек. Если положить всех убитых на землю в цепочку, то получится длина экватора.

До Николая Александровича наконец дошло то, что хотел втолковать ему правнук. Он взял из его рук электронную счётную машинку и посмотрел на табло. Там застыли цифры – 40500000.

– Это метры, деда! – не унимался мальчик. – Если перевести их в километры, то надо три нуля откинуть…

– Откинуть… – тихо прошептал прадед.

А Коля продолжал что-то говорить. Но старик его не слышал. Повторяя себе под нос цифры и впервые не пожелав правнуку доброй ночи, он вышел из комнаты.

В эту ночь настольная лампа так и не погасла. Сын с женой думали, что отец просто заработался, принял близко к сердцу вечерний разговор за ужином и старается побыстрее закончить писать свои воспоминания.

Мёртвого Николая Александровича первой обнаружила невестка, она раньше всех поднималась и начинала хлопотать по хозяйству. Без крика и без лишней суеты были разбужены все, кроме Коли-младшего. Вызвали скорую, чтобы зафиксировать смерть. Два медика, не очень-то торопившиеся и приехавшие только через полтора часа, сразу констатировали инфаркт. Сердце. «Это и не удивительно, – сказали они, – старость».

Когда Коля-младший проснулся, то деды дома уже не было. Ему всё объяснили. У мальчика заслезились глаза, но он не заплакал. Он сидел за письменным столом и смотрел на последнюю страницу дедовой тетради. Там дедовой рукой много раз было повторено одно и то же арифметическое действие.

Дед до последней минуты проверял в столбик умножение, сделанное правнуком на электронной машинке…

Он и она

Они гуляли в Коломенском – он и она. Шли по вымощенной красно-бурым кирпичом дорожке вдоль высокого берега реки. Был конец ноября – сыро, безлюдно, тихо. Только от воды дул пронизывающий ветер, и они ёжились от холода. Первый снег, выпавший в этом году позднее обычного, растаял, оставив на ярко-зелёной траве свои грязно-белые островки. Противоположный низкий берег реки выглядел заброшенным пустырём, раскрашенным большими жёлтыми пятнами.

– …А мы в детстве плавали на тот берег за капустой, – сказал он. – Там тогда огороды были. Сорвёшь по-быстрому кочан, и бегом к воде, пока сторож не засвистел. Потом толкаешь его из последних сил перед собой и проклинаешь: зачем он тебе был нужен?! Но на этом берегу всё забывалось, таким кочан оказывался вкусным!..

– А я плавать так и не научилась, – как бы извинилась она и улыбнулась. – По-собачьи могу немножко…

– Я тебя научу. Вот поедем следующим летом в дельту Волги, в плавни. Знаешь, какая там рыбалка!.. А острова!.. Песок – белый-белый. Загорать будем, купаться… плавать научишься.

– Я воды боюсь, – серьёзно призналась она.

– Со мной тебе будет не страшно. – И он взял её под руку.

Она прижалась к нему плечом, и они молча продолжили прогулку, глядя с высокого берега вдаль, на невесёлый, почти зимний пейзаж.

– Поздняя осень, точнее не скажешь, – произнёс он. – Никогда раньше не замечал поздней осени, всегда была ранняя осень или просто осень, и как-то сразу, вдруг, наступала зима. А в этом году не так. Какая-то правильность природы, а может, её подарок… – Он поднял взгляд выше и посмотрел в то серое пространство между землёй и небом, которое не было ни тем ни другим и заполняло собой почти всё вокруг. Она проследила глазами за его взглядом, посмотрела в сторону и удивилась, совсем как ребёнок:

– Пушки!.. – И сосчитала: – Раз, два, три, четыре…

– Четыре, – пересчитал и повторил он. – Кажется, раньше их было пять… или я ошибаюсь.

Он замедлил и без того медленное их движение и о чём-то задумался. Потом посмотрел на огромную церковь Вознесения и спросил:

– Знаешь, какого цвета она раньше была?

– Какого? – поинтересовалась она.

– Красного, как кирпич, – она же кирпичная. А после того, как её покрасили белой краской, она изменилась, стала не такой… Скажи, на что она похожа?

– Не знаю, – поёжилась она то ли от холодного ветра, то ли от незнания.

– На бутылку шампанского… или вермута – был раньше такой напиток. У меня даже стихотворение есть про эту церковь, но очень старое, юношеское…

– Прочти, – попросила она.

Он остановился, загородил её спиной от ветра, поправил на плече ремень своей сумки и продекламировал с выражением:

Она негромко рассмеялась. Потом посерьёзнела и спросила:

– Ты не веришь в Бога?

– Тогда не верил…

– А сейчас?..

– Сейчас тоже, пожалуй, не верю. Но такое стихотворение уже не напишу. Сейчас я другой.

– Мудрый?.. – Она смотрела на него смеющимися глазами. Он обнял её и пригрозил:

– Если будешь иронизировать, поцелую тебя прямо при всех…

– Поцелуй, – она потянулась к нему всей своей худенькой продрогшей фигуркой. Он поцеловал её и, не отпуская, спросил:

– Замёрзла?

– Нет, – улыбнулась она, оглянулась вокруг и притворно-испуганно переспросила: – При всех?..

Он засмеялся.

Они подошли к краю оврага.

– Водовзводная башня… – прочитала она.

– Отгадай, почему – водовзводная? – предложил он.

– Почему? – сразу сдалась она.

– Она воду взводила, поднимала сюда наверх, к царским палатам и хозяйственным дворам. А вот там, поперёк оврага, – он показал рукой, – была плотина, по ней даже кареты могли проезжать.

– Зачем? – из любопытства спросила она.

– Здесь же дорога была из Москвы: через Коломенское, туда на Дьяковское и дальше на юг, к Коломне.

– Отсюда – и Коломенское?..

– Наверное, – ответил он, – точно не знаю, не ведаю, ваше величество…

– Узнайте и доложите! – шутливо, в тон ему приказала она.

– Слушаюсь, – он, как военный, приложил ладонь к виску.

– А к «пустой» голове руку не прикладывают… – засмеялась она, намекая, что он без головного убора.

– Ах, так!.. – «возмутился» он и попытался вновь обнять её и поцеловать.

– Сначала расскажите про эту постройку, – обманчиво сурово повелела она, – а потом – приз…

– Ну, это совсем просто, – воодушевился он. – Георгиевская колокольня, памятник архитектуры первой половины шестнадцатого века…

– Не подглядывать, не подглядывать!.. – «строго» наказала она и загородила собой табличку с надписью для экскурсантов.

– Зато я знаю, что там внутри, – похвалился он, перестав читать текст.

– Что же?

– Ничего…

Она поджала губки и, «обидевшись», отвернулась. Он обнял её, притянул к себе и повторил:

– Ничего. Там внутри пусто. Мы, когда в школе учились, лазали внутрь через эти окна.

– Разве через них можно пролезть? – засомневалась она, освободилась из его рук и подошла к одному из узких высоких окон. – Здесь и ребёнок не пролезет, – сказала она, стараясь заглянуть внутрь.

– А мы протискивались. Надо только тело развернуть боком. И голову… Чтобы не застряла.

– Опять шутишь?

– Нисколько. Там весь пол усыпан скорлупой от голубиных яиц.

Он тоже заглянул в соседнее окно.

Они обошли вокруг колокольни и опять пошли по дорожке из кирпича.

– А что там внизу оврага? – спросила она, посмотрев налево.

– Два пруда и ручей. Мы в этом ручье монеты старинные искали и даже золото пытались мыть, самородки золотые…

– И много намыли?..

– Ни грамма… – Он с извиняющимся видом посмотрел на неё.

Она приблизилась к нему и уже сама взяла его под руку. Они обогнули Полковничьи палаты с Фряжским погребом, Трапезную, каменное двухэтажное здание которой теперь закрывало их от промозглого ветра, и шли мимо древних дубов.

– Сколько раз хотел найти здесь осенью жёлуди, чтобы посадить на даче, но так ни разу и не нашёл, – пожаловался он ей расстроенно. – Представляешь, на даче могли бы расти молодые дубки – потомки этих, столетних…