Цеховик. Книга 8. Запах денег

1. Королева красоты

В закутке позади стойки проходит второе совещание за один вечер, правда, на этот раз в другом составе.

– Повтори, что ты мне сообщил, – киваю я капитану Торшину.

Цвет и Ферик молча буравят его глазами.

– Ашотик Большой заманил Абрама и его людей в шашлычку к Рубенчику и там всех порешил, включая и Рубенчика. Шашлычку поджог, все улики сгорели. Было это днём. Я когда узнал, сразу поехал. Там уже милиция работала. Я всё осмотрел лично.

Воцаряется тишина. Через некоторое время Ферик поворачивается ко мне и спрашивает:

– Кто это такой, Егор? Ему можно верить?

– Это капитан Торшин. Он был помощником майора Плешивцева из ГУБХСС. Они, собственно, крышевали Ашотика по катранам, может и в других вопросах помогали. Это те, что схватили меня с Айгюль и с моим человеком.

– Я в вашем захвате не участвовал, – сразу реагирует Дольф и даже делает полшага назад.

– Правда, – подтверждаю я. – Зато в другом участвовал, когда Абрам Ашотика поймал и пытал в гараже. Нахрена ты туда попёрся? Ашотика уже в живых бы не было и вопрос был закрыт.

Все взгляды обращаются на капитана, но он не смущается и пытается держать марку.

– Тогда приказ был лично от генерала Рахметова, заместителя министра. Он знает, что Ашотика мы с Плешивцевым курируем. Ему сообщили, что Абрам взял Ашота. И адрес точный сообщили. Задача была одна, отпустить Ашотика, а с вами возиться никто и не собирался, потому что это вообще не наша задача, у нас БХСС, сами понимаете, замучились бы объяснительные писать. Так что это было чисто для видимости.

– Кто сообщил? – спрашиваю я.

– Мне неизвестно, – разводит руками капитан. – Я получил приказ с конкретным адресом и всеми установками.

– А кто живым сегодня остался, тот и сообщил, – заявляет Цвет. – Есть выжившие?

Пока неизвестно. Ферик молчит, внимательно глядя на капитана.

– А твой резон какой? – спрашивает Цвет. – Зачем тебе Ашотика нам сдавать.

– Во-первых, – отвечает Дольф немного подумав, – с Ашотиком мне работать не хочется. Во-вторых, я Егору уже говорил, я бы хотел, чтобы все игровые точки в городе были в одних руках. Всё в одной корпорации. Это более устойчивая машина, и в таких условиях я вижу больше возможностей роста для себя лично. Как карьерного, так и финансового. И, в-третьих, безопасность. Находиться в вечном состоянии войны с соперниками удовольствие сомнительное. А так можно выстроить взаимные противовесы и обеспечить друг другу спокойную работу.

– Не знаю, Фархад Шарафович, можно ли ему верить, – говорю я. – Но теперь все мы об этом человеке знаем примерно одно и то же. Если бы я принимал решение единолично, я бы попробовал с ним посотрудничать.

– Другими словами, ты ему доверяешь? – прищурившись, смотрит на меня Ферик.

– В определённой степени, да, – киваю я.

– Где сейчас находится Ашотик? – спрашивает Цвет.

– В бане. Гуляет, празднует победу. Их там человек десять, включая приближенных. И шестеро в охране.

– У тебя есть люди? – спрашивает у меня Ферик, бросая короткий взгляд на Цвета. – Как думаешь с этим разбираться?

– Варианты имеются, но я хотел бы обговорить последствия, – отвечаю я. – Для кого я буду рисковать своими людьми, да и собой тоже? Кто займёт место Ашотика?

– Это будет собрание решать, – уклончиво отвечает Ферик и снова скользит цепким взглядом по Цвету.

– А какие есть варианты? – настаиваю я. – Просто, поймите, какая мне разница с кем работать, если от моего мнения ничего не зависит? А вдруг новый человек, например, будет ещё хуже Ашотика? Пусть уж тогда Ашотик и остаётся. Зачем менять шило на мыло, рискуя жизнями своих людей, да и собственной жизнью?

– Ашотика по-любому уберут, он беспредельщик, – гнёт своё Фархад Шарафович. – Да и если бы всё перешло к нему, он бы тебя выкинул отсюда, это точно. Опять же кандидатуру надо с «конторой» согласовывать и с ментами теперь уже, раз так всё разворачивается.

– Я предлагаю нам сейчас здесь всё согласовать, а органы поставим перед фактом.

– Некогда согласовывать, – нервничает Торшин. – Они сейчас разбегутся и будут дальше беспредельничать. Они и за тобой придут. Я же слышал, что в тебя стреляли. Думаешь отцы обесчещенных девиц? Это Ашотик, сто процентов.

– Нет, если моё мнение не учитывается, я не буду участвовать, – твёрдо говорю я. – Хотя у меня есть кандидат, который точно устроит «контору» и в ценности которого я смогу убедить ментов.

Ферик поджимает губы и дышит недовольно и громко.

– Рано ему ещё, – наконец, выдаёт он. – Молодой больно. Ещё не все свои дела переделал, чтобы за чужие хвататься.

– Ну, уж не моложе меня, правда? – развожу я руками.

– Воры будут недовольны.

– Так вы их убедите, с вашим-то авторитетом. Решайте, Фархад Шарафович. По сути это единоличное ваше решение. Только человек с максимальным авторитетом может принять на себя бремя таких решений.

– Да хватит меня разводить, – мотает он головой. – Я тебе не девка, чтобы на лесть вестись!

– Всё сошлось, все звёзды с нами. – не сдаюсь я. – Сегодня наш день. Подумайте сами, кандидат этот имеет к вам уважение и практически сыновьи чувства, советуется с вами, ценит ваше мнение. Где вы ещё такого союзника найдёте? Вы, можно сказать, непосредственно в дело входите, а не со стороны наблюдаете, как это до сих пор было. А тут ведь не только катраны, планы у нас куда как серьёзнее.

При этих словах глаза Ферика резко сжимаются, превращаясь в узкие щёлочки. Он внимательно смотрит сначала на меня, а потом на Цвета. Цвет едва заметно кивает, подтверждая сказанное мной. Ферик Матчанов стискивает зубы, пытаясь оценить щедрость только что полученного предложения и, наконец, соглашается.

– Да, – говорит он. – Хорошо. Пусть будет Цвет.

Да будет Цвет, сказал электрик.

Мы пожимаем руки под недоумёнными взглядами Торшина, который, кажется не совсем понял, что сейчас произошло.

– Капитан, – говорит Ферик. – Вот твой новый партнёр. Паша Цвет. Говори, куда ехать.

Он говорит, а я звоню Александру и объявляю подъём по тревоге. Мы вылетаем в холодную декабрьскую ночь. Я, Игорь, Цвет и непобедимый Иван Драго, он же капитан Торшин. За рулём ветеран такси Сергей Сергеич, он город, как свои пять пальцев знает. Следом за нами мчит второе авто. Там сидит охранник Цвета и два человека из охраны казино.

Оружия у нас нет, но это сейчас и не важно. Отряд, спешащий сейчас из деревни Дьяково вооружён до зубов. И, в конце концов, есть же палки и обломки арматуры, есть камни, орудие пролетариата. Я смотрю на своих спутников, на их сосредоточенные лица и вижу в глазах огоньки пламени, вызываемого адреналином, и мне становится даже весело, что ли. Неправильное слово, но как лучше сказать, не знаю. В бой, братья, в бой! Наше дело правое! Да даже, если и нет, победа будет за нами!

Шины шуршат по асфальту. Мы несёмся по пустынным улицам, расцвеченным новогодними кометами и звёздами, слепящими глаза серпами, молотами, ёлками и снеговиками. Дорогая моя столица, золотая моя Москва! С Новым годом, товарищи! Пролетарии всех стран, присоединяйтесь к нашему празднику. Да здравствует «Оливье»!

Когда мы подъезжаем к деревне, где парится Ашотик с друзьями, замечаем на обочине «Кубань» защитного цвета. Тормозим и я иду туда с Торшиным. Забираемся внутрь и немного проезжаем вперёд.

– Здесь останови, – отдаёт он команду. – Вплотную не будем подъезжать, чтобы не услышали.

Останавливаемся. Я выглядываю, «Волги» подъезжают следом и тоже останавливаются. Гасят огни.

– Самохвалов! – вызывает бойца командир отряда.

– Тута… – появляется из темноты салона мужик в афганке.

– Толян, иди проверь. Осмотрись. Там вроде охрана выставлена.

– Понял, – кивает Толян. – Антоха, пошли со мной, поглазеем.

Торшин показывает, куда нужно идти.

– А у вас чё, задание? – спрашивает сержант водитель.

– Разговорчики, – чеканит командир, – отставить! И потуши папиросу, не отсвечивай и воздух не порть.

Толян с Антохой растворяются в темноте. Дом, к которому они уходят, с дороги не видно. С улицы тянет дымком. Вдалеке лает собака. Лунные отблески едва пробиваются через хмурую вату облаков.

Проходит минут пятнадцать, и разведчики возвращаются.

– Отдельно стоящий бревенчатый дом, – докладывает Толян. – Во дворе баня и гараж. Баня с верандой или сенями, довольно большая, примыкает к деревянному забору. Высота забора примерно метр семьдесят. Объект находится на краю улицы, окружён заброшенными строениями, соседей в непосредственной близости нет. На территории два охранника, прохаживаются около дома. Один ствол на двоих у них точно имеется, может, и два. Ещё четыре человека сидят на веранде дома, играют в карты. Снаружи, у ворот никого. В бане пьянка. Количество людей в бане около десяти. Я в окошко глянул, но там стёкла запотели, хрен чё увидишь.

– Девки есть? – спрашиваю я.

– Не знаю. Не установлено.

– Да, в бане и должно быть человек десять, – говорит Торшин. – Ближний круг Ашотика.

– Так, – командует Александр. – Все на выход. Водитель, из машины ни на шаг. И не курить.

– Саш, – тихонько говорю я командиру. – Хорошо бы без огнестрела. Спалим их к херам потом и всё. Чтоб без следов.

Как они Абрама, так и мы их.

– Посмотрим, – кивает он. – Но ты не идёшь.

– Иду, ещё как иду. И Игорёк идёт и ещё тут у нас один, ой, два даже.

Я машу Цвету и Игорю.

– Я тоже иду, – не терпящим возражений голосом заявляет Торшин.

– Нахера столько народу-то? – злится Александр.

– Так нам поговорить ещё надо с товарищами бандитами, – усмехаюсь я. – Так что тех, кто в бане сразу не гасим.

Выдвигаемся.

– Переговорщики остаются снаружи, – шёпотом командует Александр и протягивает мне ТТ. – Остальные вперёд.

Переговорщики – это я и прочие не члены моего отряда. Мы останавливаемся у калитки, а остальные крадутся вдоль забора. Они проходят гуськом, неслышно ступая по промёрзшей земле едва припорошённой снегом. Снега ещё мало, но в ближайшие несколько дней должно насыпать, навалить столько, что Москва и все окружающие её деревеньки превратятся в настоящую сказку.

Я приникаю к забору и вглядываюсь, стараясь в маленькую щёлочку разглядеть как можно большую часть двора. Кровушка бежит, циркулирует, волнуется, горячится и вскипает. Ага… вижу пока одного из наших бесшумно спрыгивающего с забора во двор. Блин, хреново видно…

Я чуть отстраняюсь от своего перископа и осматриваю доску. Есть, есть счастье в жизни. Нахожу сучок и пытаюсь выдавить пальцем. Он поддаётся и чуть выдвигается со своего места. Сухой, вымороженный. Поддавливаю и он летит во двор. Ну, это уже совсем другое дело, просто театр оперы и балета. И цирк, заодно.

Оглядываюсь на своих спутников. Все прилипли к воротам и калитке и глядят в щели. А посмотреть действительно есть на что. Мои ниндзи беззвучно перепрыгивают через забор и крадутся вдоль стен с двух сторон дома. Ай, да Скачков, ай, да молодец! Круче китайского боевика. Надо возвращаться к регулярным тренировкам, иначе буду скоро, как мешок с луком…

Один орк-охранник стоит у крыльца и внимательно смотрит на веранду, где за большим окном две смены его товарищей играют в карты. Гогочут они так, что даже здесь, по другую сторону забора слышно. Им весело, а ему холодно и неуютно при минус семи градусах. Он переминается с ноги на ногу, не отрываясь глядя туда, где светло, тепло, сухо и азартно.

Его напарник понуро курит сигарету на противоположном углу дома. Он задумчиво смотрит в снег перед собой и подрыгивает правой ногой, будто пританцовывает.

Пык… Я даже не успеваю заметить, что именно происходит. Задумчивый курильщик начинает оплывать и сминаться, как пустой пакет. Он утрачивает внутренний стержень и теряет равновесие, заваливаясь вперёд. Но упасть ему не дают. Заботливые руки подхватывают и аккуратно укладывают на припорошённую снегом землю.

Его напарник ничего не замечает. Его внимание по-прежнему приковано к тёплой и уютной веранде, посылающей во всемирный эфир волны инфернального веселья. Я не вижу лиц этих весельчаков, но представляю, что у них свиные рыла и козьи морды.

Вдруг тело охранника чуть вздрагивает и он, даже рукой не взмахнув падает, как подкошенный. Блин, просил же не стрелять. Хотя ладно, хрен с ними, пусть уж палят, всех не перережешь. Появляется Толян. Он подбегает к телу и, нагнувшись, проверяет, жив или не жив. Судя по всему, второе.

За Толяном появляются ещё бойцы. Толян, не глядя на них, выпрямляется и подняв руку с зажатым в ней длинным как у Пушкина ПБ, несколько раз нажимает на спуск. Его «космическая труба» щёлкает, но щелчки эти оказываются практически неслышными за забором. Да не практически, вообще неслышными.

Он опускает руку и пожимает плечами, как бы говоря, что работа эта не для такого матёрого чувака, как он, а для новичка. Так, всё понятно. Я тут же перемахиваю через ограду и, отодвинув засов, открываю калитку. «Зрители» заходят внутрь и оказываются на поле боя.

Не глядя на нас, Толян перебегает от избы к бане. Туда же направляются и остальные бойцы, контролируя периметр. Обращает на нас внимание только Александр. Мы двигаем к нему, и он дёргает нам навстречу. Останавливаемся так, что оказываемся закрытыми от бани стеной дома.

– Саня, ёпрст! – шепчу я. – Я ж просил. Теперь давай, чтоб из другого ствола никто не вздумал палить. Ясно? Только из одного! Этих в бане сразу не валим. Ты понял?

– Пошли, – кивает он. – По обстановке посмотрим.

Выходим из-за дома. Он перебегает к Толяну, но не успевает добежать. В этот момент открывается дверь и на крыльцо выходят три распаренных бандоса с простынями на бёдрах.

– О! – говорит первый из них стоящему прямо напротив Толяну. – А ты кто?

На его толстой потной морде застывает выражение дружеского недоумения.

– Х*й в кожаном пальто, – добродушно отвечает Толян и кладёт любознательному любителю бани пулю прямо между глаз.

Это происходит моментально. Настолько быстро, что двое других даже не успевают испугаться, не то что вскрикнуть или, тем более, позвать на помощь.

Щёлк. Щёлк, щёлк. А потом – грохот падающих тел.

– Э, вы чё тут, попадали? – пьяно ржёт коренастый толстяк, открывая дверь и выходя на крыльцо. – Чё за гро… хот… Шухер, братва!!! Шу…

А вот этого не надо было делать! Он валится на крыльцо с дыркой в башке, не успевая договорить.

Не добежал, бегун-беглец,

Не долетел, не доскакал,

А звездный знак его – Телец —

Холодный Млечный Путь лакал.

– Ствол сюда! – ору я Толяну. – Быстро! И магазин!

– Так, не стреляем больше! – спокойно и буднично, словно на совещании, объявляет Александр. – Давайте, сюда все, сейчас заходить будем. Не стреляем, ясно? Оставшиеся живыми нужны. Гром, ты у окошка! Чет, ты у второго. У них оружие может быть, повнимательнее. Если что – только по конечностям. Толян, стол тащи. Давайте, ребят, погнали наших заводских. Без шума и пыли.

Гром и Чет занимают позицию так, чтобы не оказаться под пулями. У забора в нескольких точках, просматривая весь периметр стоят, трое ребят с автоматами.

– Ашотик! – кричит Цвет в дверь. – Ты здесь? Базар есть!

– Пошёл ты нах*й, легавый! – доносится в ответ.

Толян скидывает с тяжёлого массивного стола, удачно оказавшегося на веранде, алюминиевый чайник, эмалированную миску и кружки и двигает его к двери. Вместе с Саней они ставят его на попа и, прикрываясь, как щитом, вламываются в предбанник.

Полундра! Танки в городе!

– Э! Это чё такое! – раздаются крики. – Сука!

– Мусора поганые!

– Я твой рот е*ал!

– Сука!

Раздаётся звон разбитого стекла, но выстрелов нет. Вслед за стенобитным орудием в баню забегают оставшиеся бойцы. Вместе с Игорем их шестеро. Ну, и в конце заходим я, Цвет и Торшин.

В комнатёнке тесно и жарко. У разбитого окошка сидит амбал с окровавленной башкой. Получил от Чета, походу. Куда лез дурак, оконце маленькое, застрял бы, как Винни-Пух.

На лавке за столом сидит волосатый, как обезьяна Ашотик Большой. Глаза навылупку, пузо надутое, мокрый, перепуганный и злой. Сжимает в руке вилку. На столе раздрай. Консервы, холодный шашлык, водка, пиво, суджук, жареная картошка, квашеная капуста.

Выглядит Ашотик жалко. Он матерится, шлёпает губами, как рыба, да только в глазах страх и ужас. Слева от него весь синий от татуировок чувак почтенного возраста. Он сплёвывает на пол и смотрит, как загнанный волк. Чистый зверь.

А вот справа от Ашотика обнаруживается большой сюрприз. Это Амир. Он не дёргается и ведёт себя спокойно. Воин, твою дивизию. Знает, чем дело кончится, самурай, мля.

Чего тебе не хватало, Амир? Мне от этого открытия хреново становится. Обидно, бляха-муха. Нормальный же чел, и пригодился бы мне здесь и Цвету ой, как пригодился бы…

Я киваю Александру, чтобы выводил бойцов. Теперь они уже не нужны. Сажусь на лавку напротив Ашотика и молча оглядываю его и его спутников.

– А это чё за х*й моржовый? – киваю на синего. – Ты в законе, деда? Кто такой?

Тот разражается злобной тирадой, состоящей исключительно из фени и мата.

– А ты сам кто такой? – несмотря на страх ерепенится и не сдаётся Ашотик. – А я тебе сам скажу, кто ты такой! Ты покойник! Тебя нет, я тебя завтра…

Он поднимает толстые, густо поросшие волосами руки и, сжав левую в кулак, интенсивно хлопает по ней основанием ладони.

– Я тебя вы*бу! – хрипит он, повторяя раз за разом.

Жалко смотреть. Всё-таки, я всегда был ментом, но не палачом. Я ловил вот таких упырей, но никогда не казнил, не лишал жизни и сейчас не желаю этого. Поэтому смотрю на них с грустью.

– Да заткнись ты, – негромко говорю я Ашотику.

И он затыкается. Ещё бы, доходит, не может не доходить, к чему дело идёт.

– Дурак ты, Ашотик, – качаю я головой. – Ты думал, завалишь Абрама и всё, будешь жить-поживать, да добра наживать?

– Его приговорили! – отвечает он, тыча в меня пальцем. – Ему всяко конец был! Вот, у Игната спроси, Игнат всю Москву держит. Он и приговорил. У нас всё по закону! А ты кто такой, а? Ты чмо!

Красиво говорит, смачно.

– Ты что ли Игнат? – спрашиваю я у синего. – Больше ты ничего не держишь. Вообще ничего. Только душу свою и то недолго уже осталось.

– Э-э-э, ты дурак! – снова разъяряется Ашот. – Тебя похоронят завтра же! Ты, чушкан пробитый, ты кто такой, вообще, чтобы на Игната хлебало разевать? Ты…

– Слышь ты, штрибан, – не могу сдержаться я, чтобы не процитировать Свердловского классика, – ты фильтруй хрюканину. А ещё лучше, закуси своё поганое жало.

Ашотик вскакивает, но Игорёк, стоящий сзади, тут же усаживает его обратно, отвешивая крепкую затрещину. Я поворачиваюсь к Амиру.

Какое-то время мы смотрим друг другу в глаза. Наконец, я вопросительно киваю, и он лишь качает головой и пожимает плечами. А потом отворачивается. Он точно знает, что сейчас будет.

– А ты кто такой вообще? – не может уняться Ашотик. – Ты как с ворами законными говоришь, чмо? Нас только воры могут судить, ты понял?

– Ошибаешься, – хмыкаю я. – Особое совещание может, ОСО, слыхал? Полевая тройка. Видишь, у нас тут представители воровского сообщества, МВД и трудящихся.

Я поочерёдно показываю рукой на Цвета, Торшина и на себя.

– И приговор, по сути, мы уже вынесли. Но ты можешь сказать что-нибудь, чтобы облегчить участь свою горемычную. Например, кто тебе велел убрать Абрама. Ещё меня очень интересует, через кого ты организовал покушение на меня и кто его выполнил. Давай. Если не расскажешь, тебе сделают очень и очень больно, так больно, что ты захочешь скорее умереть.

Ашотик пугается, бледнеет и снова начинает сыпать матом.

– Абрама он сам хотел устранить, – поясняет Амир. – Хотел наше казино к рукам прибрать. Он Плешивцева давно подбивал, уговорил уже, а тот у начальства своего добро выбил. Поэтому они тебя и взяли в тот раз. Выйти ты не должен был.

– Вместе с племянницей Ферика? – хмыкаю я. – И КГБ не побоялись?

– А ему всё равно. Он и Ферика хотел вальнуть, но это вон Игната идея. У того аппетит вообще неуёмный. Короче, все чего-то хотели. Менты хотели Абрама из дела выбить, потому что катраны это типа их дело. Ну и конторских умыть заодно. Ашотик хотел твоё казино себе забрать и столицей править, дебил.

– Э! Ты базар фильтруй! – разъяряется Ашотик.

– Игнат хотел, – продолжает Амир, не обращая на того внимания, – вместо Абрама Ашотика двинуть, и через него из казино лавэ сосать.

– Ну, а ты как с ним заодно оказался? – спрашиваю я.

– Да… Был косяк когда-то, вот он меня и взял за жабры… Крысятничал я, у Абрама бабки уводил, а этот пронюхал и подцепил на крючок. А там раз за разом, увяз я. Ашот меня вальнул бы, сколько я сделал всего. Так что выходило или он меня, или я его. Ну, короче, у нас тут свои рамсы. Только какая разница уже…

Это точно, разница уже невелика.

– А со мной что? – спрашиваю я. Это Ашотик меня заказал? Кого нанял? Через кого организовал?

– Не знаю, – качает головой Амир. – Он говорил пару раз, что типа тебя менты убрать хотят, но сам не видел в тебе большого смысла. Так что это не он, наверно…

Не он? Выходит, второй раз тоже Печёнкина работа? Очень интересно получается…

Я ещё какое-то время пытаюсь выудить информацию, но потом заглядывает Александр:

– Пора бы уже. Не стоит здесь так долго сидеть.

Ну что же, пора – значит пора.

– Держи, – отдаю я пушку Цвету. – Ты теперь босс и хозяин Москвы. Вместе с Фериком.

Встаю и не оглядываясь выхожу.

– Уходим, – бросаю я Сане, держащему баню в оцеплении. – Мы всё.

Через минуту выходят Цвет и Торшин. Бледные, у обоих глаза горят. Союз, замешанный на крови и на деньгах.

– Ствол, – протягиваю я руку.

Оставлять его оперативникам желания нет. Пусть ищут обычный ПМ, пули и гильзы одинаковые. Вчера сожгли Абрама, сегодня расстреляли Ашотика. Бандитские войны.

Потом возвращаемся в гостиницу. По дороге останавливаемся на мосту, и я выбрасываю пистолет в холодные чёрные воды, катящиеся вдоль заснеженных берегов. Разбираю и раскидываю по частям в разные стороны и как можно дальше. Ищите, кому надо. Скоро речку скуёт льдом, вообще ничего не найдёте.

Дальше едем молча. Несёмся по пустому городу, не говоря ни слова. Сергеич клюёт носом и, чтобы встрепенуться, включает радио. Машина наполняется жизнерадостным голосом Магомаева:

… и я иду к тебе навстречу,

И я несу тебе цветы,

Как единственной на свете

Королеве красоты…

Меня аж в жар бросает. Королева красоты, твою дивизию! Про королеву-то красоты я и забыл со всеми этими делами!

Я влетаю на последний этаж и врываюсь в зал. Народу уже почти нет, только самые упёртые выпивохи сидят ещё за столами и добивают начатое. Крупье убирают карты и фишки, официанты собирают посуду и скатерти. Начинают подметать пол уборщики.

Все снуют, бегают носят тарелки, коробки и не пойми что ещё. Праздник закончился, а работы ещё хренова гора, к утру всё должно блестеть и быть готово к приёму новых посетителей.

Лида сидит, устало развалившись на стуле и сбросив туфли. Она курит, стряхивая пепел прямо на пол и пьёт шампанское прямо из горлышка бутылки. Увидев меня она проворно вскакивает.

– Где?! – спрашиваю я, подлетая к ней.

– Кто? Миша? Я его отдыхать отправила…

– Какой нахер Миша! Я тебе что велел?! Где победительница конкурса?!

Она хлопает глазами, пытаясь сообразить, о чём я говорю.

– Лида, очнись! – ору я. – Мата, бл*дь, Хари! Где королева красоты, победительница твоего конкурса?

– Она в номер пошла… – говорит подошедший охранник, белобрысый стеснительный парнишка.

Где нашли-то такого?

– В какой ещё номер? – я поворачиваюсь к Лиде. – Ты девчонок здесь что ли разместила? Или победительницу только?

– А она не к себе в номер… – смущённо поясняет паренёк.

– Прости, Егор… – качает головой Лида. – Я так закрутилась, здесь то одно, то другое… Я про неё забыла. Её толпа окружила. Там мужики все кинулись, а меня тут на части стали рвать буквально… и то, и сё…

Она наблюдает за моим лицом и на её собственном лице отражается настоящий ужас.

– Давно? – спрашиваю я, хватая парня за лацкан пиджака.

– С полчаса наверное, – кивает он. – Она выпила хорошо и он… Короче, предложил, чтобы она отдохнула немного…

– Кто он? Веди, не стой, пошли скорее, ты видел в какой номер?

Я тащу его в коридор.

– Да, – отвечает он, – я нёс подарки за ними…

– Кто он такой? Ты его знаешь? Раньше видел у нас?

– Нет, первый раз сегодня. Он такой ну… немного неприятный, в возрасте уже, тоже выпивший был, рожа… ой, то есть лицо такое брезгливое, жирное… Ему жарко было, он лицо вытирал всё время.

– Сука!!!

Сто процентов, Печёнкин. Бля… Ну всё, конец тебе, жаба! Конечно, он. Победительницу, говорит, мне отдашь, тогда прощу…

Я долблю по кнопке вызова лифта. Ну же!!!

– Какой этаж?! – едва сдерживаясь, практически кричу я.

– Седьмой…

– Пошли пешком!

Я бросаюсь к лестнице, ошарашенный охранник кидается за мной, но в этот момент раздаётся звонок. Приехал, сука, лифт. Блин!!! Я лечу обратно, вскакиваю в кабину и долблю по семёрке, но никак не могу попасть по кнопке. Твою же, бл*дь, дивизию!

– Разрешите, я попробую, – испуганно предлагает парнишка.

Он нажимает на кнопку с первого раза и она загорается. Двери закрываются, и мы начинаем плавно спускаться. Почему так медленно?! Надо было бежать пешком. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь считать до десяти, но постоянно сбиваюсь. Наконец, раздаётся «дзинь»… седьмой этаж.

Дежурной за столом нет. Её счастье, я бы её убил, если бы она встала на моём пути. Сука! Кто придумал такую огромную гостиницу с такими длинными коридорами!

– Ну, где этот номер? Ты почему цифры не запомнил?!

– М-м-м… – рассеянно отвечает мой проводник. – Где-то здесь…

– Что значит где-то?! Ты издеваешься надо мной?! Где, твою мать, дивизию?!

– Так… вот эта стеклянная дверь, она была вот так же приоткрыта… ага… и вот тут, по правой стороне… Да. Вот эта комната. Здесь.

– Уверен?

– Да, точно, – кивает он. – Это здесь.

Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Ничего не слышно. Тогда я с силой стучу в красивую деревянную дверь. Красивая – это ненадолго. Сейчас я её изуродую! Вышибу, разобью, разломаю!

Никто не отвечает. Тогда я берусь за ручку, нажимаю и толкаю дверь. И… и она оказывается не запертой. Я распахиваю её, будто открываю портал в свой собственный ад. В комнате темно и я ничего не вижу.

Шарю рукой по стене в поисках выключателя, прислушиваясь к шорохам и скрипам и вдруг… Моё сердце вскипает, взрывается, выскакивает из груди, проламывая рёбра и разрывая плоть!

– Нет, – слышу я сдавленный девичий голос. – Не надо, пожалуйста. Ну, не надо…

2. Плохая работа

Я нахожу выключатель и зажигаю свет. Проскакиваю через маленькую прихожую и оказываюсь в комнате. Здесь тоже включаю свет и вижу перед собой тушу Печёнкина. Со спины. Ах, ты, сука!

Он стоит на карачках на кровати, без пиджака, в помятой и задравшейся белой рубашке. Из-под неё вываливаются жирные бока. И белая прыщавая жопа. Штаны спущены, а сам он, как упырь склоняется над своей жертвой.

Я вижу только её руки и ноги, торчащие из-под туши этой жабы.

– Не надо, пожалуйста! – раздаётся жалобный стон и меня переклинивает.

Планка или флажок, я не знаю, что именно там у меня падает, но я чувствую страшный беспощадный и разрушительный гнев, рвущийся из груди. Сердце тоже рвётся – в клочья, в хлам, в ремки.

Я хватаю стул, стоящий у стены и, подлетев к Печёнкину, обрушиваю на его хребтину. На голову надо было.

Печёнкин падает вперёд, сильнее прижимая Наташку, а я наношу удар за ударом – по спине, по голове, по рёбрам. Я бью остатками стула, я бью кулаками и ногами.

Он хрипит и сипит, не в силах произнести ни одного слова, а я продолжаю обрушивать на него свою ярость. Он ухитряется вывернуться и посмотреть, кто же это решил его прикончить. Посмотрел? Теперь получай, гнида. Колено приходится ему в нос. Он всхлипывает, разбрызгивая кровь и хватаясь за нос. Кровища заливает постель, пол и всё, что оказывается рядом.

Я стаскиваю его с кровати и молочу, выбиваясь из сил, заставляя выть и захлёбываться в собственной крови. Вот тебе, урод! Сластолюбец. Получай козлина.

– Брагин… – хрипит он. – Перестань… Прекрати… Тебе конец… По… по… жалуйста…

Немного придя в себя, он пытается обороняться. Масса-то у него будь-будь, но ничего, пусть попробует меня достать. Я подпрыгиваю и в прыжке бью носком ботинка ему в голову. Получай фашист гранату от советского солдата.

Я ведь мирный человек. Я даже не возмущался, когда ты послал Суходоева меня завалить, да? Сука! По роже его текут сопли, смешанные с кровью и слезами. Это тебе конец, а не мне! Кажется, перестарался. Да, точно… Печёнкин хлопает глазами, крутит головой и медленно сползает на пол. Я поворачиваюсь к воющей Наташке и… Капец! Это просто жесть…

– Ты кто такая?!

– Эля-я-я… – воет девчонка, размазывая по лицу слёзы, тушь и помаду.

Она пытается натянуть на себя простынь, залитую Печёнкинской кровью, но у неё не получается.

– Какая, нахрен, Эля?! – нависаю над ней я. – Где победительница конкурса?!

– Я… – заикаясь, трясёт она головой, – и… и есть по… бедитель… ница…

– Чё ты мне голову морочишь?! Наталья из Новосибирска победила! Где она?!

– Она, – хнычет Эля, – отказалась… и поэтому я стала побе… дительницей…

– От чего она отказалась? От выигрыша? От титула королевы красоты?

– Да-а-а…

– И где она?

Я смотрю на это горемычное существо и мне так жалко её становится, вот честное слово. Да, мне и Печёнкина уже жалко, уделал я его на волне гнева. Ну, и какой из меня мент и теневой воротила? Тьфу, название одно.

Зелёное платье изодрано в лоскуты. Слава Зайцев счёт космический выставит, тут и к бабке не ходи.

– Откуда ты, Эля? – вздыхаю я и присаживаюсь на край кровати, держась за живот. – Ты проститутка что ли?

– Ты дурак?! – вспыхивает она и тут же заливается горючими слезами.

Желудок схватило. Бляха-муха, больно как, будто ножом вживую вспарывают. Это от нервов, у меня такое бывает. Ещё и не жрал ничего сегодня. Ну и денёк…

– А зачем тогда с этим боровом припёрлась сюда? – устало спрашиваю я.

Я сижу к ней спиной и смотрю в пол. Сейчас, когда дикий гнев и страх за Наташку отступили, я немного плыву, как гипертоник, резко сбивший высокое давление. У меня с бабушкой такое бывало…

– Он меня напои-и-л…

– А ты что, не знаешь, что молоденьким королевам красоты нельзя с толстопузыми козлами напиваться? Мама не учила? Тебе лет-то сколько?

– Семнадцать… Через месяц…

Я только головой качаю.

– Ты москвичка или приезжая?

Ясное дело, не местная она.

– Из Твери, я. На конкурс приехала.

– Понятно. А где остановилась? В какой гостинице?

– У меня билет был на поезд. На ночной. Я думала сразу и уеду.

– Опоздала? – я поворачиваюсь и пристально вглядываюсь в её испуганное лицо.

Она кивает.

– Ну ничего, поезда часто ходят, уедешь на следующем. Тебе призовые выплатили?

Она снова кивает.

– Ну и всё, не переживай. Всё нормально будет. Этот хер тебя изнасиловал?

– Что? – распахивает она глаза.

– Что-что, акт у вас был половой?

Она краснеет так, что даже помада на её лице кажется недостаточно красной.

– Нет, – мотает она головой. – Он не успел.

– Ну, и хорошо, что не успел. Всё, Эля, иди, вот он тебя проводит. Сюда провожал и обратно проводит.

Я бросаю взгляд на молодого охранника, всё это время находившегося здесь. Выглядит он совершенно ошалевшим. Толку от него ноль, конечно, кто только такого на работу принял. Мог бы и помочь в неравной схватке с врагом. Стоит тут.

– Ты живой, как тебя?

– Костя…

– Костя, давай, бери девушку и тащи её к Лиде. Скажешь, что я велел позаботиться.

Раздаётся резкий стук в дверь. Печёнкин стонет, лёжа на полу. Кого там ещё принесло? Номер перевёрнут вверх дном и принимать посетителей сейчас не время. Стук повторяется, на этот раз более настойчиво.

– Откройте немедленно, это дежурная! – раздаётся рассерженный голос.

Этого только не хватало, почему все неприятности вечно прилетают одновременно! Я делаю знак Косте, чтобы открыл, а сам хлопаю себя по карманам, готовясь коррумпировать охранительницу порядка и нравственности.

– Это что тут… – охает дежурная, увидев пока лишь малую часть вселенской катастрофы, разразившейся здесь.

Я подхожу к двери, закрывая собой панораму сражения.

– Вас сколько здесь после одиннадцати?!

Всё-таки, удача иногда поворачивает ко мне своё капризное лицо. В дежурной я узнаю уже однажды подкупленную мной лжесвидетельницу Лену Петрук.

– Елена, я вам всё сейчас объясню, – тихо и дружелюбно начинаю я. – Давайте только выйдем из номера.

Я грудью выдавливаю её в коридор.

– Это форменное безобразие, – качает она головой, давая понять, что дёшево от неё не отделаться.

– Согласен, – с ласковой и смиренной улыбкой киваю я. – Мы сейчас всё с вами уладим. «Всё» значит всё, до малейшего замечания.

Она хмыкает. Зачем этот скепсис, если ты хочешь заработать, милая?

– Елена, я хочу подарить вам всё самое дорогое, что имею, – продолжаю улыбаться я и вкладываю в её моментально захлопывающуюся руку соточку. – Портрет Ильича, вождя международного пролетариата, между прочим.

– Соседи жаловались, девица распутная, драка, – отрицательно мотает головой дежурная. – Боюсь, одного портрета будет недостаточно, чтобы покрыть все расходы.

Я вздыхаю:

– Знакомство с вами мне обходится слишком дорого.

Запускаю руку в карман и выуживаю ещё одного Ильича.

– Что? – хмурится она. – Ну, знаешь, я не…

– К счастью, – не даю я ей договорить, – у него оказался брат близнец.

– Лучше бы у них была тройня, – качает головой дежурная.

– Елена, побойтесь Бога! – говорю я тоном, не терпящим возражений. – Я и так переплатил! Вся ситуация яйца выеденного не стоит.

Она поджимает губы и взяв вторую купюру милостиво разрешает остаться в номере.

– Только, чтобы больше ни одного замечания, иначе я не смогу ничем помочь и буду вызывать милицию. И руки вымой, в крови все. Артист.

Не нужно милицию. Достаточно уже сегодня милиции было. На этом мы расстаёмся. Она идёт на пост, Костя с Элей поднимаются в казино, а я остаюсь с Печёнкиным. Кто-то же должен привести его в чувства и проследить, чтобы он кони не двинул.

Сбрасываю куртку, а потом приподнимаю его за грудки. Ну и туша! Приваливаю спиной к кровати. Он начинает что-то бессвязно мычать. Изо рта вытекает струйка слюны. Присаживаюсь на стул, их тут два было, и жду.

Он шевелит головой и издаёт что-то среднее между стоном и кличем индейцев. Потом открывает глаза и долго тупо и тяжело смотрит на меня. Я тоже на него смотрю. Но думаю сейчас не о нём, а о Рыбкиной.

Куда она делась? Почему отказалась от титула? Поняла, что этот путь приводит вот сюда, в постель Печёнкина или кого-нибудь такого же мудака, как он? Или что? Может быть, она хотела бросить победу к моим ногам, но я не оценил, даже не подошёл? Возможно, она подумала, что так я выразил своё презрение, поэтому психанула и умотала?

И где её искать? И надо ли искать? И вообще, хрен знает, что у неё на уме. А мне надо сожрать «Альмагель», целый флакон и сесть в горячую ванну. Хотя нет, хрен с ней, с ванной, сразу в постель. Очень долгий день сегодня. Долгий и утомительный.

– Брагин, – хрипит Печёнкин, – дай воды…

Я встаю, подхожу к тумбочке и наливаю из графина полный стакан. Возвращаюсь и подношу стакан к пересохшим, покрытым запёкшейся кровью, губам Печёнкина.

Он жадно пьёт, потом морщится и отворачивает голову.

– Там на тумбочке «Анальгин» лежит, – выдыхает он. – Дай две… нет, три таблетки и воды ещё.

Я помогаю ему принять обезболивающие.

– Брагин, – снова начинает говорить он. – Ты е**нулся что ли? Ты чё устроил?

Сказав несколько слов, он останавливается, переводит дух и только тогда продолжает:

– Ты понимаешь, бл*дь, что теперь тебе пи**ец? Тебе надо было меня убить, а сейчас всё. Всё, бл*дь. Сядешь ты, да так, что я тебе не завидую… Но ты мне объясни, правда. Что на тебя нашло?

– Да никуда я не сяду, – устало отвечаю я и поднимаюсь со стула. – Пошёл я, дальше ты уж сам, как-нибудь. В зеркало только смотреть не советую.

– Нет, погоди. Неужели так и не скажешь ничего?

– Сказать тебе?

Я запихиваю руки в карманы и качаю головой.

– Что тебе сказать, Глеб Антонович? Я ведь тебе много раз уже объяснял, неудачную ты ставку сделал. Херовый ты игрок, чуйки нет. Тебе надо было за меня держаться, как за дар небесный, а ты против меня попёр. И что имеешь? Побои? И в ближайшей перспективе обвинение в изнасиловании несовершеннолетней.

– Чего?! – расширяется он.

– Её, кстати, на освидетельствование увезли. Побои снимут, травмы опишут.

– Не было ничего! А если бы и было, то это лучшее, что с ней могло бы случиться в этой жизни. Так ты из-за этой мокрощелки что ли?

– Скорее, из-за того, что ты мудак по жизни. Держался бы ты меня, был бы в шоколаде, в золоте и жемчугах, мы бы с тобой такие дела делали, закачаешься. Но я рад, что ты не дотумкал, тугодум, и не примкнул ко мне. Рад, потому что ты ведь чмо по жизни и мудила. Девчонка шестнадцатилетняя для тебя мокрощелка, понимаешь? Мерзкий ты тип, Печёнкин. Аморальный и отвратительный.

– Ты на себя посмотри! – злится он. – Я все твои делишки знаю, они у меня вот где, все записаны. И ЛВЗ и коньяк твой палёный и джинса. Конец тебе, Брагин, всей шайке вашей.

– Да что ты, серьёзно? – усмехаюсь я. – Прямо всей шайке? Поэтому ты Суходоеву велел меня завалить?

– Что?!

– Как он согласился-то? Да похер, вообще-то, тоже мудила тот ещё был, я даже нисколько не удивлён, что вы спелись. Пусть земля ему будет пухом. Видать всю шайку-то нельзя устранить, не разрешают, да? Расскажи в час роковой, кто тебе команду-то дал? Караваев? Не для записи, просто для понимания. Кому я так насолил? Это из-за катранов московских? Из-за Ашотика? Ты слыхал, кстати, что он Абрама грохнул сегодня?

Печёнкин хмыкает. Знает, конечно. Ну, ещё бы.

– А то, что Ашотика самого уже в живых нет не слышал ещё?

– Чего?! – сдвигает брови Печёнкин.

– А что всей вашей банде кирдык пришёл, тоже не знаешь? Ну да, откуда, у вас об этом никто ещё не знает. Но ничего, на Новый год будут вам подарочки – и тебе, и Караваеву твоему, и Рахметову. В лучшем случае пойдёте на заслуженный отдых, а в худшем – просто пинком под зад с потерей званий и наград. А может и под суд. Ты-то точно, педофил и насильник, своё получишь. Если я не передумаю.

Он не может понять вру я, блефую или действительно знаю то, что он не знает.

– Кто в меня стрелял второй раз? Кого ты подрядил на это дело? Говори, а то бока намну. Думаешь, если на таблетосах, боли не почувствуешь?

Он молчит, думая о своём.

– Эй, – задеваю я его кончиком ботинка. – Не слышишь? Кто стрелял, я тебя спрашиваю.

– Не знаю, – качает он головой. – Не знаю.

Видать, «Анальгин» начинает действовать, потому что он пытается подняться. В это время за дверью раздаются голоса. Я приоткрываю дверь и вижу дежурную по этажу Лену Петрук, пытающуюся задержать белобрысого Костю и… сбежавшую невесту Наташку Рыбкину.

– Лена, – тихонько окликаю я дежурную, – тише, Ильич не любит шума. Мы сейчас уйдём все. Костя беги давай.

Костя молча разворачивается и испаряется.

– Сейчас, Наташ, – киваю я, будто всё нормально, ничего не произошло и меня не выворачивает наизнанку от боли и пережитого за неё. – Куртку только возьму и пойдём.

Говорю так, будто мы расстались пять минут назад, и я просто забежал в комнату за курткой.

Я возвращаюсь в номер и бросаю взгляд на поднимающегося в раскоряку Печёнкина, растерзанного и окровавленного.

– Ладно, товарищ генерал, пошёл я. Жалко, что так разговора и не получилось. Плохой ты человек, неоткровенный. Надумаешь сознаться, звони, посмотрим, что по тебе решить можно будет. Видишь, я даже и в такой момент не отворачиваюсь от тебя. Только ты уж не зли меня больше, сам понимаешь, нервишки истрёпанные, могу и сорваться.

Он хрипит в ответ, и я поворачиваюсь чтобы выйти и… замираю. В дверях стоят Наташка и дежурная Лена. Обе бледные, с раскрытыми ртами, будто приведение увидели.

Ну да, Печёнкин выглядит не лучшим образом, тут не поспоришь. Вся рожа чёрная от крови, рубашка разодрана и в кровавых разводах, да ещё и штаны до сих пор спущены. Я осматриваюсь. Правда, ощущение такое, будто я нахожусь внутри одного из фильмов Тарантино. Обломки стула, смятая, залитая кровью постель, даже штору как-то зацепить умудрились.

Ну, ладно, стёкла не побили, телевизор в окно не выбросили, чего бледнеть-то? Я сую в руку онемевшей Лены Петрук ещё соточку. Дорого мне кураж обходится, с этими Печёнкиными и денег не напасёшься.

Мы молча идём по коридору, подходим к лифтам и ждём. Потом заходим в тускло освещённую кабину, и я нажимаю кнопку последнего этажа. Попадаю с первого раза. Встаю спиной к зеркалу, приваливаюсь к нему. Мой совет Печёнкину распространяется и на меня самого, смотреть не надо.

– Что это было? – тихо спрашивает Наташка. – Это ты его так?

– Ага, – киваю я.

– За что? – качает она головой и смотрит на меня так, будто никогда не видела или, например, не догадывалась, какие страсти кипят в моей душе.

– Он к себе победительницу затащил и пытался изнасиловать. А я подумал, что это ты.

– Ты… Ты из-за меня?

– Ага…

Я смотрю спокойно, с едва заметной улыбочкой. Устал, если честно, да и брюхо никак не отпускает. А вот в её глазах мелькает какое-то беспокойство. Не страх, а беспокойство.

– Ты же знаешь, за тебя я и убить могу, – подмигиваю ей я. – Иди сюда. Подойди.

Она делает ко мне шаг и обнимает за талию, прижимается ко мне и кладёт голову на грудь.

– У тебя что-то болит? – спрашивает она.

– Да, пустяки, – отвечаю я, утыкаясь в её волосы и вдыхая аромат. – Пустяки. Главное, ты цела.

– Я весь вечер… – тихонько начинает она и замолкает.

– Знаю, – говорю я. – Прости, что не смог насладиться твоим триумфом. Дурацкая работа. Ну, ты сама видела…

– Нет, у тебя что-то болит…

– У меня болело сердце, когда я не мог тебя найти. Где тебя носило? Я, между прочим, чуть генерала милиции на тот свет не отправил. Впрочем, он тот ещё засранец. Он первый начал, вообще-то.

Она хмыкает.

– Что? Уехать хотела? Да? Наказать меня?

Она молча кивает у меня на груди.

– Злая девочка.

– Ты тоже злой, – обиженно пыхтит она.

– Я три недели дозвониться не мог.

– Я там танцы разучивала, чтобы тебя поразить, а ты тут… Видела я сколько баб вокруг тебя вьётся… И молодые и старые…

– Зачем ты вообще это затеяла? Разве ты не знаешь, через что проходят королевы красоты?

– Откуда мне знать? Я ни через что не проходила. Принесла фото в Новосибирске в твоё казино и ждала, когда придёт письмо.

– Ладно. Просто больше так никогда не делай.

Лифт останавливается.

– Всё-таки, объясни, почему ты решила участвовать? Ты хотела больше внимания?

Двери открываются.

– Ты дурак?

Она сердито хлопает меня ладошкой по груди и я чуть сгибаюсь от боли – хлопок отдаёт в желудке.

– Что болит? – тревожно отстраняется она и внимательно меня оглядывает.

Двери закрываются.

– Не отвлекайся! – требую я. – Отвечай на вопрос.

– Просто… – она отворачивается. – Просто мне хотелось быть… нет, мне хотелось, чтобы ты мной гордился. Нет, не так… Чтобы… ну…

Лифт начинает медленно двигаться вниз.

– Чтобы ты радовался со мной не только… не только в постели… Чтобы… В общем, я не хочу просто сидеть дома, потому что ты меня стесняешься. Вокруг тебя всегда шикарные бабы, а я… ну, я никто. Просто какая-то смазливая дурочка. А зачем тебе такая? Я хочу быть… быть для тебя кем-то большим… Да что с тобой? Ты не ранен?

Лифт останавливается и в кабину заглядывает элегантный старичок.

– Простите, вы наверх?

– Нет, мы вниз, извините, – отвечаю я и нажимаю кнопку верхнего этажа. – Нет, не ранен, надо перекусить просто. Слушай, ты не смазливая дурочка. Да, во-первых, не смазливая, а красивая, а, во-вторых, не дурочка… Ну, вообще-то иногда бываешь… ну ладно, да, дурочка ты моя.

– Что?!

– Дурочка, – подтверждаю я. – Но в хорошем смысле. И знаешь, ты меня поражаешь. Я всегда жду, что ты выкинешь какой-то фортель. Ты прям загадка всех загадок, не даёшь мне расслабиться. Не надо было это говорить, да?

Она поднимается на цыпочки и тянется ко мне губами. Мы целуемся до самого верха, до момента очередного «дзинь» нашего лифта.

А потом я сижу за стойкой и ем «Геркулес», сваренный для меня Наташкой. Лида ни жива, ни мертва от усталости лежит на стульях и спит. А я заставляю свою королеву красоты рассказывать о подготовке к конкурсу и, собственно, о самом конкурсе.

– Очень жаль, – замечает она, – что ты не видел ни одного моего выступления.

– Мне тоже, – соглашаюсь я. – Но у меня были очень важные дела, поверь. И ты не предупреждала, что будешь выступать.

– Ты кого-то убил сегодня? – тихо спрашивает она.

– Что? – округляю я глаза. – Нет, конечно.

– У тебя плохая работа, – качает она головой, понимая, что поделать с этим ничего нельзя. – Она тебя изнутри съедает …

– Егор Андреевич, – прерывает нас охранник Костя. – Вас там к телефону.

Я с удивлением смотрю на часы. Времени-то ого сколько. Кто же там, Злобин?

– Кто? – спрашиваю я.

– Новицкая, сказала очень срочно.

Что глубокой ночью может быть срочного у Новицкой? В это время даже и любовью заниматься поздно и лениво. Качнув головой, я встаю и иду к телефону. На Наташку не смотрю, и так чувствую её прожигающий взгляд на затылке.

– Алло.

– Егор… – голос её звучит как-то странно, глухо и испуганно.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– У меня тут Голубов…

– Кто это? Арсений что ли? Зачем ты его впустила?

В один миг усталость и расслабленность оказываются далеко, где-то в другой жизни. Сердце срывается в галоп, а по спине пробегает озноб.

– А я сам вошёл, – раздаётся развязный, злорадный голос. – И знаешь, что я собираюсь делать? Я собираюсь причинить кому-нибудь жуткую боль и страдания. Скорее всего, это будет Иришка. Хотя, ты можешь её от этого избавить. Приезжай сюда, и я её не трону, удовлетворюсь тобой. Только приезжай один, иначе ей будет очень и очень плохо.

– Егор, у него нож! – раздаётся вскрик Ирины, но резко обрывается и мне кажется, что я слышу сдавленный стон.

– Ничего не бойся, – шепчет он. – Приезжай, нам есть о чём поговорить…

3. Кино да и только

Не бойся, так не бойся. Не буду. Честно говоря, я уже настолько вымотан за эту ночь, что единственное, чего я боюсь, это то, что она никогда не закончится, замкнётся в петлю и будет болтать меня вечно, в этом дне сурка, в ночи, вернее.

Нажимаю на кнопку звонка. Динь-дон, дон-дигидон. Дверь приоткрывается, правда соседняя с квартирой Новицкой. Чуть-чуть, не больше, чем на ладонь. В щель, фиксируемую цепочкой, выглядывает встревоженная старушка.

– Ходють-ходють по ночам… – ворчит она.

Наверное из первых комсомольцев бабуся, а может тёща или бабушка какого-то цекашного функционера, Иркиного коллеги.

– Здравствуйте, – спокойно говорю я. – Извините за беспокойство.

– Ты с кем разговариваешь, хорёк? – раздаётся приглушённый голос Арсения из-за двери Ирины.

– С соседкой вашей. Спать ей мешаем.

Соседка торопливо хлопает дверью.

– Я тебе сказал, чтобы ты один пришёл?

– Так я один пришёл, – отвечаю я. – Посмотри в глазок-то.

Главное, не вру ведь. Пришёл я один, а остальные не пришли, а прибежали. Прибежали и затаились, ждут команды старшего. Нет, с этим дураком я бы и сам справился, но решил не превращать эту эпопею в бесконечную историю.

Ну, наваляю я ему, отметелю, не сдержусь опять, изуродую. А он на меня снова заяву напишет, опять молодая следовательша Шелюхова будет меня допрашивать, дела заводить и всё такое.

Нет, у меня, конечно, руки чешутся взгреть этого козлёнка по первое число, но я свой суточный лимит взбучек уже исчерпал, так что всё, хватит. Да и силы уже не те, утренней свежестью от меня и не пахнет… ну, то есть…

– У меня нож, ты понял? – распаляется майор Голубов. – Одно неверное движение и ей конец! Ну-ка, скажи ему.

– Егор, у него нож!

– А чего не парабеллум? – спрашиваю я.

– А? – раздаётся из-за двери.

– Я понял, у тебя нож! – говорю я чётко и громко. – У него нож!

– Ты с кем разговариваешь?! – зло спрашивает он.

– С тобой, дебил, – качаю я головой. – Говори, чего хотел!

«Дебила» он, кажется не слышит, потому что орать не начинает.

– Сейчас мы откроем дверь и ты медленно зайдёшь.

– А потом?

– А потом суп с котом! – жёстко срезает меня он.

– Тебе, я вижу, палец в рот не клади, да? По локоть отхватишь. Так что ли?

– Закрой пасть и делай, что велят! – командует злодей.

Даже смешно как-то. Нет, Ирка, наверное, ни жива, ни мертва от страха. Действительно, кто знает, чего от него ждать вообще. Может я ему мозги стряхнул, и он теперь стал отъявленным психопатом. А может, и всегда был.

Ведь он же не может не понимать, что если я навалял ему раз, то и сейчас, скорее всего, приведу процесс к тому же результату. Ну хорошо, он с ножом. И что? Будет Новицкую на куски кромсать? Он же трусливый щегол.

Правда, когда у него реле перещёлкивается, он становится непробиваемо упрямым и твердолобым. В тот раз я его окучивал, а он что орал? Вот то-то и оно. Тем не менее, в чём цель мероприятия, я не могу понять, просто движ ради движа? Ладно, сейчас всё узнаем.

– Ира, он один? – кричу я через дверь.

– Да! – успевает ответить она.

– Главное, чтобы ты один был! – кричит Арсений.

А я-то, как раз, не совсем один. Кореш Торшина из МУРа командует московским ОМОНом, созданным два года назад. Ну, и вот, собственно, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Народная мудрость работает, подтверждая, что жизненный опыт глубинного народа бьёт любой, даже самый красный диплом. по всем фронтам

Щёлкает замок и дверь медленно со скрипом начинает открываться. В подъезде горит свет, а в прихожей у Новицкой темно. Великий тактик, блин.

– Заходи медленно, – командует майор-психопат.

Psycho Killer

Qu’ est- ce que c’ est?

Fa fa fa fa far…

Я подчиняюсь и медленно захожу, всматриваясь в темноту. Ага, всё понятно.

В глубине прихожей стоит Ирина. Даже в полумраке видно, какая она испуганная и бледная. Сзади неё, закрываясь ею, маячит террорист Голубов. Одной рукой он обхватывает заложницу за живот, а второй сжимает охотничий нож, приставив его к горлу своей жертвы.

– Драматические последствия неразделённой любви, – вздыхаю я.

– Ты больной? – зло и немного разочарованно спрашивает он. – Тут твоей женщине голову отрезают, а тебе всё смехуёчки, я не пойму?

– Кто из нас больной надо внимательно разобраться, – пожимаю я плечами. – Итак, вот я пришёл, чего ты хочешь?

– Закрывай дверь! – тяжело дышит он. – И смотри, без глупостей.

Я закрываю дверь и повернувшись к ней, поворачиваю замок. Раз-два. Хохма в том, что дверь не захлопывается. У замка нет язычка, или как это называется, защёлки. Нет защёлки. Поэтому, пользуясь тем, что он видит мою спину, но не видит, что именно я там вытворяю, я делаю один оборот по часовой стрелке, а другой – против. То есть закрываю и тут же открываю замок.

А теперь заходи, кто хочет и бери, что хочешь.

Арсений этого не видит, он может только на слух понять, какое количество оборотов я сделал. Раз-два, всё чётко. Я оборачиваюсь и прислоняюсь спиной к двери, чтобы она ненароком не отворилась.

– Повернись ко мне задом, заведи руки за спину и медленно подходи сюда. Пяться.

– Пяться? – Переспрашиваю я, – Серьёзно? А зачем это?

– Ты пасть прикрой и делай, что говорят! – теряет терпение он и прижимает нож к горлу Ирины.

Она вскрикивает, и мне приходится подчиниться. Рисковать Иркой я не хочу. Нет, я понимаю, что, скорее всего, он не будет её резать, но от волнения и перевозбуждения может случайно полоснуть. Лезвие приставлено к горлу, так что я делаю то, что он требует.

– Ну, это как-то странно, – удивляюсь я переступая мелкими шажками. – Пяться… На ритуальные танцы похоже. Это в каком больном мозгу рождаются такие идеи? Ах, ну да… Надеюсь, это всё без сексуального подтекста? Успокой меня, маньячино, ты же не возбуждаешься от того, что люди пятятся назад, заложив руки за спину?

– Заткнись! – бесится Арсений. – Вяжи его, шлюха! Вот верёвка! Чтобы я видел.

– Ах, вот в чём дело, хочешь лишить меня подвижности, да?

Меня касаются пальцы Ирины, на запястья ложится грубая колючая верёвка.

– Прости, – шепчет она. – Это я виновата…

– Конечно, ты, – соглашаюсь я. – Променяла меня на какое-то ебанько.

– Ага! – торжествует захватчик. – Проговорился! Променяла, значит! А я всегда говорил, что ты с ним спишь. Туже вяжи, туже!

Совместными усилиями кое-как они справляются.

– А теперь, – хрипло говорит он, – поворачивайся лицом и вставай на колени. Ну!

Ирина опять вскрикивает.

– Это ещё зачем? – удивляюсь я. Помолиться я и без твоего участия могу. Да убери ты уже нож от неё! Я же связанный. Куда денусь-то?

– На колени!

– Ой-ёй, Иван Грозный прям, на колени, смерд…

Я изображаю невозмутимость и вроде как даже подшучиваю, но, прямо скажу, мне это всё не нравится. У него глаза начинают бегать, и дышит он прерывисто, возбуждённо.

– Ай! – вскрикивает Ирина. – Голубов, ты вообще что ли пи*данулся?

Таким житейским вопросом она пытается удерживать ситуацию в русле, обычной логики, но его, кажется, уже несёт:

– Заткнись, проститутка!

Так, похоже, шутки кончились. Почти. Я встаю перед ними на колени.

– Тише-тише, Ира, делай, что говорит товарищ майор.

Всё это время я пытаюсь ослабить узлы и высвободить руку. Навязали они там всякую хрень, много и бестолково. Бестолково, но, всё равно, хрен развяжешь! Бляха-муха.

Арсений, тем временем, чуть отодвигает Ирку в сторону и, размахнувшись, как по футбольному мячу, со всей дури пинает меня по голове.

Я, конечно всё это вижу и резко дёргаюсь вправо, пытаясь увернуться. Это нелегко в таком-то положении, поэтому я теряю равновесие и падаю набок. Я дёргаюсь, совершая немыслимые движения и в момент падения у меня освобождается левая рука. И, когда он снова, отталкивая Ирину, пытается достать меня носком ботинка, я дёргаю рукой его за ногу и он летит на пол.

– Гавана! – ору я так, что весь дом трясётся и, того и гляди развалится на куски. – Гавана!!!

Это условный сигнал. Дверь тут же распахивается и в прихожую врывается отряд милиции особого назначения уголовного розыска ГУВД Москвы.

Мне кажется, даже высадка марсиан произвела бы на Арсенчика меньшее впечатление. Главное, он вмиг излечивается от своего психоза, навязчивого состояния или что там у него было и лепечет, что типа я на него напал.

Вот такие шоу я люблю! Тут вам и сопереживание персонажам, и спецэффекты, и дикий драйв, а, самое главное, очень убедительные и натуральные крики жертвы. Ну, то есть, тот, кто был палачом, в один миг стал жертвой.

Прессуют его жёстко, а он дурак с перепугу никак не выпускает нож из руки. Террорист хренов. С такими у нас разговор короткий.

– Ты что, всё это время знал, что тут милиция? – бьёт меня кулаком по плечу Ирина, когда маньячелу сгибают в бараний рог и под усиленной охраной, как Ганнибала Лектера, выволакивают в подъезд.

– Отец! – кричит он. – Мой отец вас всех…

– Поможет тебе профсоюз на зоне организовать, – подбадриваю его я и поворачиваюсь к Новицкой. – Ты чего дерёшься? Я тебя от маньяка спас, а ты мне синяки расставляешь! Налей лучше.

– Чего тебе налить? – злится она.

– Кофе налей, не шампанского же.

– Кофе тебе… Иди сюда! Давай скорее!

Я подхожу и она вцепляется в меня и прижимает так сильно, что я даже начинаю опасаться, не сломала бы.

– Знаешь, как я испугалась?

– Всё уже позади, Ириш, всё уже позади, – приговариваю я и глажу её по волосам. – Всё позади, теперь ты его уже не увидишь. Он поедет туда, где обстановка поможет раскрыть его потенциал и страсть к насилию.

– Ты думаешь его посадят?

– Посадят? Ты видела, какую бригаду прислали на поимку маньяка? Им же нужно показать, что они не зря приехали. Не удивлюсь, если он признается ещё в десятке преступлений.

– Нет, ты что, думаешь он правда… маньяк?

– Как тебя угораздило маньяка подцепить-то? – хмыкаю я.

– Ты только никому не говори, ладно? – тихонечко просит она. – Вообще никому. И Платонычу своему тоже не говори, а то я знаю, ты ему всё рассказываешь. Обещаешь?

Она чуть отстраняется и смотрит на меня, как на самую дорогую вещь в своей жизни, на бриллиантовое колье или продвинутый гаджет. Нет, вообще-то, это я так, чтобы самого себя обмануть. Совсем не так она на меня смотрит. Не так. Да только что поделать? Она же сама всё знает и сама определила наши отношения. Сейчас и тогда, и на веки веков.

Ирина всё-таки не сдерживается и целует меня в губы. Не страстно, не как любовница и жрица любви, нет, она целует меня нежно и невесомо, как… не знаю… как облако, как растаявшая мечта. А в глазах у неё… не тоска, конечно, но… В общем, ни себе, ни людям, мучения одни.

– Замуж тебе надо, Ирка, – тихонько говорю я. – Ты когда рожать-то собираешься?

– Что?! – вскипает она. – Иди ты знаешь куда? К невесте своей!

Ого! Ну, дядя Юра, находка для шпиона, берегись! Я смотрю они плотненько пообщались сегодня.

Кофе она мне всё-таки даёт и, заглотив большую чашку, я возвращаюсь в гостиницу с Игорьком и Сергей Сергеичем. Сергеич уже никакой. На ближайшие дни даю ему выходной. Повозит меня Толян пока, у него права есть. А через пару дней уже вернётся Пашка Круглов и наша команда воссоединится. Сейчас он в кагэбэшном санатории в Минеральных Водах, Де Ниро помог пристроить.

Я захожу в свой номер совершенно никакущий, но собираю волю в кулак и встаю под душ. Горячая вода расслабляет и мышцы блаженно плавятся и становятся желейными.

Наташка стоит, обхватив себя за плечи. На ней футболка и короткие пижамные шорты. Она молча смотрит как я медленно превращаюсь в воду и пар.

У меня глаза слипаются, а ноги подкашиваются. Я… блин, я засыпаю. Стоя, как конь в стойле. Наташка успевает меня подхватить и я встряхиваю головой и всхрапываю. Точно, как конь.

– Егор! – мягко, по-матерински, улыбается она. – Ну подожди ещё секундочку, сейчас ляжешь нормально. Не спи, как лошадь.

– Я не лошадь, – мотаю я головой. – Я кентавр.

– Да, ты мой кентавр, – смеётся она и вытирает мне голову полотенцем.

А я прижимаю её к себе и…

– Нет, даже не думай, – выворачивается она. – Немедленно спать, а всё остальное завтра.

И то верно. Я падаю в постель и засыпаю раньше, чем успеваю коснуться головой подушки.

Завтра наступает для меня ближе к обеду. Звонит телефон, и я просыпаюсь. Наташка лежит рядом, зажатая между мной и стеной. Да, кровать не кинг-сайз, ничего не поделать. И вообще, одноместный номер больше похож на домик кума Тыквы, но нам хватает.

– Алло, – отвечаю я.

– Привет, Егор. Ты как там, живой? Отоспался немного?

– Ага… Немного… Привет…

Это Платоныч.

– Слушай, мы с Андреем сейчас поедем квартиру смотреть, нам Жора нашёл отличную трёшку.

– А Андрюха когда прилетел?

– Да вот только что. У них вчера контрольная последняя была, а сегодня он уже не пошёл.

– Ясно. А квартиру же тебе давно показали уже.

– Нет, это другая, прямо на Патриарших, представляешь? Можете с нами съездить? Наталья с тобой? Это ненадолго. Глянем все вместе, а потом пойдём пообедаем.

– Ну ладно… – соглашаюсь я. – А тебе не надо на работу?

– Так сегодня суббота, а я ещё официально не начал работать, со второго числа приступаю. В общем, собирайтесь, мы минут через двадцать заедем.

– Через двадцать?

– Да, примерно…

Приходится подниматься. Чувствую себя, как побитая собака. И это мне считай восемнадцать лет, а если бы я в своём оригинальном теле был? Вообще бы не встал.

Мы быстро собираемся, перенося утренние планы на вечер, и выходим из гостиницы. Игорь и Толян идут за нами.

– Игорёк, ты как после вчерашнего, выспался?

– Нормально, – кивает он, а глаза красные, сонные.

Мы садимся в машину к Платонычу, а ребята едут следом.

– Эх, Андрюха, не мог ты на день раньше прилететь? Посмотрел бы на Наташку в шикарных нарядах. И в купальнике.

Она двигает меня локтем в бок.

– Харэ, – хмурится она. – Не сочиняй, ты не видел. А то чего ты не видел, не было. Ясно?

– Ладно, – улыбаюсь я. – Не вопрос. Но я жалею, что не видел, поэтому, если ты може…

– Хватит, – злится она.

– Ну ладно. Хватит, значит хватит.

Квартира оказывается шикарной. Её держали для какой-то крутейшей шишки, но что-то пошло не так и она оказалась свободной. И Жорик проявил волю и порешал вопрос в пользу дяди Юры.

– Ого! – восхищается Трыня богатой лепниной. – Вот это да, это прямо, как в музее. И паркет в ёлочку!

– В музей завтра пойдём, – говорит Большак, – посмотришь, как там.

– Куда пойдёте? – интересуюсь я.

– В Третьяковку, – отвечает Андрюха. – Пошлите с нами. Там «Апофеоз войны» и «Явление Христа народу», я уже прочитал всё.

– Посмотрим, – пожимаю я плечами. – У Наташи спросить надо, а то вдруг у неё завтра какой-нибудь конкурс или модный показ.

– Егор! – она краснеет.

– А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поёт о нас страна… – напеваю я.

– Ну, пожалуйста!

– Ладно, молчу. Всё, прости. Больше не буду. Хочешь в Третьяковку?

– Хочу.

– Значит, пойдём, – великодушно соглашаюсь я и снова пою. – И звонкой песнею пускай прославятся среди героев наши имена!

Обед проходит весело. Мы заваливаемся в «Прагу», там уже тусуются Жора и Скударнов с жёнами. Во всём чувствуется приближение праздника – в атмосфере, убранстве и даже каких-то особых новогодних блюдах. Трыне всё в диковинку – и место, и люди, и еда. Он следит за всеми буквально открыв рот.

Да что там Трыне, и Наташке подобная жизнь неведома, да и я далеко не светский лев и не тусовщик. Наталья меня радует тем, что не зажимается и не молчит в тряпочку, как провинциалка, но и не строит из себя бывалую москвичку. Она спокойна и приветлива, улыбается, участвует в разговоре, со своим мнением не лезет.

Я очень рад этому. На наших друзей она тоже производит приятное впечатление. Когда подают «Птичье молоко» в нашу компанию вдруг происходит вторжение.

– Нет, вы посмотрите! Вот они, притаились здесь, тихушники! Мы сидим в соседнем зале, с народом, а они в кабинете закрылись! Это Жорик любитель уединиться! Привет!

Это Галя, и она, на удивление, не с Борей и не с шумной компашкой, а с законным супругом.

– Вы поели? – интересуется она. – Допивайте чай скорее! Егор, допивай! Мы Егора у вас украдём сейчас, да, Юра? Возьмём его с собой?

– Куда это? – хмурится Жора.

– Ай, тебе не понравится. – отмахивается Галина. – Егор, пошли, брось ты этот торт, поехали.

– Галина, я не могу, – улыбаюсь я и мотаю головой. – Я же с невестой.

– С кем? – у неё глаза округляются. – С невестой? Нет, ты глянь на них, от горшка два вершка, Ромео и Джульетта. Как тебя зовут, невеста?

– Наташа, – отвечает ничего не понимающая Наташка.

– Наташа, смотри-ка, – удивляется чему-то Галя. – Ну что же поделать, поехали с нами, Наташа. Что ж мы звери, жениха с невестой разлучать?

– А что за мероприятие, всё-таки? – спрашивает жена Жоры.

– Кино иностранное смотреть будем, закрытый показ. Ну, идёте вы или нет?

Собственно, выбора у нас нет. Галя буквально выносит нас из-за стола и нам ничего не остаётся, как ехать с ней и Чурбановым. Я успеваю маякнуть Игорю и Толяну, который тоже выглядит немного обалдевшим от смены декораций.

Чурбанов сидит на переднем сиденьи, а я с дамами – на заднем. Галя терзает Наташку вопросами, но та лица не теряет, не зря королевой красоты стала.

– А давно вы познакомились? – спрашивает Галя. – Или ты её прямо с подиума под венец сосватал?

– А куда мы едем? – пытаюсь я поменять тему. – Кинотеатр подпольный что ли? Мы куда-то загород уже умчались.

За окнами мелькают заснеженные сосны и редкие встречные машины.

– Подпольный! – смеются Чурбанов с Галей. – На дачу мы вас везём.

– Кино на даче? – удивляется Наташка. – Ничего себе. А это ваша дача?

– Наша, наша, – смеётся Галина. – Сейчас сами увидите.

Мы проезжаем КПП с суровыми охранниками, внимательно оглядывающими нас через окна машины. Игорь с Толяном остаются снаружи.

– Тут есть кафе недалеко, – говорит Юрий Михайлович. – Могут там посидеть. Позвонишь им, когда надо будет.

Так и поступаем. Мы едем ещё какое-то время по лесу и подъезжаем к довольно большому, но выглядящему вполне обычно и даже скучно зданию. Как маленький ведомственный дом отдыха. Выходим из машины и заходим в дом.

– Ну наконец-то, – встречает нас крупная женщина. – Галя, Юрочка, проходите скорее, а то мы волнуемся уже, начинать надо. И гостей своих проводите.

– Идём-идём, – говорит Галя и, сняв пальто, обнимает и целует эту женщину.

– Ты же знаешь, его не надо сейчас волновать. Бегите. А потом поужинаем все вместе.

Мы проходим по коридору и оказываемся в плохо освещённом зале действительно очень похожем на кинотеатр. Собственно, это и есть кинотеатр, только маленький. Здесь всего несколько рядов. И всего несколько зрителей.

– Леонид Ильич, – раздаётся чей-то вкрадчивый голос. – Можно начинать, Галина Леонидовна с Юрием Михайловичем приехали.

– Да? – раздаётся очень знакомый голос. – М-м-м… А это кто?

Я кручу головой и, встретившись взглядом с генсеком, понимаю, что этот вопрос касается меня и Наташки. Он удивлённо смотрит прямо на меня:

– Галина, а это кто у тебя?

4. Я тебя поцелую

– Папа, это мои друзья, – с улыбкой говорит Галина. – Как ты?

– Привезли? – спрашивает Леонид Ильич, переводя взгляд на дочь.

– Да, Юра понёс уже ленту механику.

Галина подходит и, наклонившись, обнимает и целует отца в щёку. Он долго пристально смотрит на неё, а потом переводит взгляд на Наташку. В огромных очках и спортивном костюме, он кажется похожим на большую добрую черепаху.

Вдоволь насмотревшись и налюбовавшись моей невестой, он с «чувством глубокого удовлетворения» крякает и качнув головой, вроде как «ну, надо же», вновь поворачивается ко мне.

– Как… зовут? – с тихим скрежетом, в своей поздней манере, спрашивает он.

– Егор Брагин, – представляюсь я. Комсорг швейной фабрики «Сибирячка». В Москве в командировке.

– Из какого… хм… города?

Я отвечаю. Он молча кивает. К нам, насколько мне известно, он никогда не приезжал.

– Откуда Галину… мою… кх… знаешь? – по-стариковски причмокивая и хмыкая продолжает спрашивать он.

– Нас Жорик познакомил, пап, – вступает она. – Это тот самый мальчик, который с кабаном ему помог в тайге.

Ильич опять качает головой, вроде как «ну, надо же»:

– Это что же… мм… выходит… ты сына моего спас?

– Ну что вы, Леонид Ильич, – улыбаюсь я и отрицательно мотаю головой. – Это ещё разобраться надо, кто кого спас. Если бы не Георгий Леонидович, я бы тут, наверное, не стоял сейчас.

– Это если бы не мы с Юрой, – смеётся Галина, – ты бы тут сейчас не стоял.

– Скромный… значит… комсорг, – кивает Брежнев. – Как тебя… хм, Егор?

– Егор, – подтверждаю я.

– А это… хм… что за королева… красоты? Невеста?

Попадает в точку.

– Да, – удивляюсь я. – Как вы догадались? И то, и другое верно. Наталья Рыбкина, студентка Новосибирского университета. Будет математиком.

– Какой кх… курс?

– Первый, – отвечает Наташка, смущаясь от взглядов Ильича.

Она, кажется совершенно обалдевшей от происходящего и немного теряется. Генсек это подмечает и улыбается.

Входит Чурбанов.

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – широко улыбается он, и я ловлю себя на мысли, что вот так, при взгляде изнутри, отделённые от досужей молвы, все они очень обаятельные люди – и папа, и дочка, и зять.

– Ну, давайте, – кивает Брежнев. – Начинайте. Потом поговорим.

Мы рассаживаемся и начинается кино. «Парамама кукчерс представляет». Шучу, голос не гнусавый, нормальный голос. «Хука продакшнз», а это уже не шутка. Я про таких и не слышал никогда, но имеется номинация на пальмовую ветвь, надо же. Фильм идёт с параллельным переводом, сделанным для генсека, ну и ещё для кого-нибудь из высокопоставленных партработников.

Остальным гражданам смотреть не стоит, чтобы не растлиться и не утратить свои морально-этические свойства и, разумеется, идеологическую непроницаемость.

На экране банда головорезов после войны Севера и Юга грабит поезда и банки, превращаясь в глазах политически неподкованных масс в настоящую легенду. Но злодеи проходят всю свою бандитскую эволюцию и оказываются у неизбежного и до ужаса трагичного финала.

Актёры известные, кстати, братья Кэррадайн, братья Куэйд и ещё две пары каких-то братьев. Ну, так, ничего, но слишком явное морализаторство, на мой взгляд. Я этот фильм не помню из детства, если честно. Всё-таки, у нас не показывали.

После просмотра мы все проходим в просторную столовую пить чай с пирогами. Помощник генсека или безопасник, высокий круглолицый дядька идёт с нами, и проверив всё, выходит. Жена Брежнева, Виктория Петровна, кино не смотрела, но в чаепитии участие принимает. Даже, можно сказать, играет руководящую роль.

Столовая большая, действительно, как в ведомственном доме отдыха, но роскоши никакой нет. Всё очень просто. А пироги шикарные, надо отметить. Они-то, как раз, роскошные.

– Ну что… молодое поколение, – смотрит на меня Ильич. – Понравилось кино? Ты же охотник, да? Знаешь как с ружьём обращаться?

– Знаю, немного, – с улыбкой соглашаюсь я.

– Почему это, немного? – прихватывает меня дед. – А как же ты… кхе… в армию пойдёшь?

– А его не возьмут, – отвечает за меня Галя. – Он по здоровью не проходит.

Ну, надо же, она больше меня обо мне знает. Леонид Ильич хмурится:

– Хм… больной? На охоту молодец, а в армию больной?

– Он не больной, у него ранение недавно было.

– Ничего, – киваю я. – Я с врачом разговаривал, он сказал, что можно будет. Так что пойду со временем.

– И откуда это… хм… ранение? – поднимает брови генсек.

– А он бандитов ловил, – опять успевает Галя. – У него и медаль есть за охрану правопорядка, или как она? Как, Юра?

– Хм… – крутит головой Ильич. – Медаль?

Чурбанов рассказывает суть моей истории. Надо же, осведомлённость какая.

– А ещё, Леонид Ильич, он вчера помог предотвратить убийство майора КГБ, вам Андропов не докладывал ещё?

У Наташки глаза становятся по полтиннику. Она ничего понять не может. Вроде я был вчера отпетым отморозком, избившим генерала милиции, и она приняла это довольно спокойно, давно смирившись и проявляя, наверное, внутреннюю готовность следовать за мной и на каторгу, и в острог:

Жулик будет воровать,

а я буду продавать,

мама, я жулика люблю…

А сегодня я предстаю перед самим генеральным секретарём в ореоле героического борца с преступностью. Диссонанс, однако. Когнитивный.

Далее следует облегчённая версия вчерашних событий. Облегчённая, потому что здесь женщины и дети. Но, опять же, хоть и облегчённая, а ориентирующая в нужном направлении.

– Я уже поговорил с Николаем Анисимовичем, – продолжает зять, – попросил его, чтобы он это дело не спускал на тормозах, а своей волевой рукой вычистил скверну. А то знаете, сейчас побегут злопыхатели кричать на всех углах, что Щёлоков работу завалил. А он, как раз, за чистоту рядов борется.

– Молодец, – кивает дед, – Егор Брагин. Потом, Юра, доложишь по порядку. Зачем женщин утомлять… А Брагину надо награду… Я скажу Коле, чтобы он ему не медальку, а орден… хм… Если есть за что…

– Леонид Ильич, да мне не за что, – начинаю я, но он перебивает.

– Тихо… ммм… Не забудь, Юра, проконтролируй.

– Не забуду, – улыбается Чурбанов.

– Так… кхе… Наталья, понравилось… тебе кино?

– Довольно увлекательно, – уклончиво отвечает она, опасаясь по-видимому, не попасть в линию партии.

– Довольно… Хм… А тебе?

Он поворачивается ко мне.

– Понравилось, Леонид Ильич. Действительно увлекательно и наглядно показано, что зло, даже такое эффектное и привлекательное, а герои там по началу выглядят действительно привлекательно, так вот, зло всегда бывает обречено. Как бы это ни начиналось, конец один.

– Хм… – жуёт губами Ильич.

– А вообще, – продолжаю я, – я люблю вестерны. Ковбои, индейцы, приключения, торжество справедливости, простые и ясные мысли.

Я знаю, это его любимый жанр. Он даже, когда в Штаты летал, ему Никсон организовывал встречу с каким-то известным актёром, которого Ильич очень уважал. Они вроде даже подружились, что-то там было такое. Я фотку помню генсек в ковбойской шляпе и с «кольтом». А потом, когда наш дорогой кормчий почил, этот ковбой хотел приехать на похороны, но «свободные» и «либеральные» америкосы ему почему-то не разрешили выехать в наш «тоталитарный» совок.

– Хм… про ковбоев? И какие тебе нравятся?

– Ну, – чешу я в затылке, вспоминая фильмы и опасаясь назвать что-нибудь ещё не снятое, типа «Омерзительной восьмёрки» или «Джанго освобождённого». Ильич ведь потребует мир перевернуть, но найти.

– «Великолепную… семёрку» смотрел?

– Конечно, – киваю я. – «Зорро» тоже, «Золото Маккены»…

Он кивает.

– «Виннету», – продолжаю я шпарить по классике жанра, – «Оцеола», «Чингачгук», «Верная рука»…

Интересно, они в Черногории снимали все эти каньоны? Наши Югославские друзья гойкомитичи.

– Молодец… – улыбается Ильич. – Много… видел.

– А, ну «Лимонадный Джо» ещё. Но мне знаете что больше всего нравится, Леонид Ильич?

– Ну, – смотрит он на меня с прищуром и улыбочкой, с какой обычно высокопоставленные дедушки любуются своими внезапно осмелевшими внучатами.

– То, что наши собратья по соцлагерю снимают про индейцев, а мы свои собственные вестерны делаем, на родной и всем понятной фактуре. Вот «Белое солнце пустыни», хотя бы.

– Откуда… ты взялся мм… такой? Где тебя Жора… хм Нашёл?

– Я с его другом в госпитале лежал после ранения, – улыбаюсь я.

– И куда тебя?

– В грудь.

Он качает головой.

– Леонид Ильич, а вы «Хороший, Плохой, Злой» смотрели?

– Нет… хм… Говорят, барахло.

– А мне кажется, это один из лучших фильмов жанра.

– А где ты… э-э-э… видел? – прищуривается он.

– Я не видел, читал только про него. В журналах да газетах. Или вот книжка ещё есть, кажется «Живопись, театр и кино в США» называется. Как-то так. Там ругают, конечно.

– Так зачем… смотреть, если ругают?

– Так они и «Белое солнце» ругали, на экран не пускали и «Руку бриллиантовую». Если б не вы, так и не увидел бы никто.

– Откуда это… ты знаешь? – хмурится генсек.

Упс… Правда, откуда? На «Кинопоиске» прочитал, а может, в «Википедии» или ещё где, не помню точно…

– Так все знают, в народе говорят, – пожимаю я плечами.

– В народе… говорят? – удивляется он. – А что ещё… кх… в народе говорят?

– Про кино?

Он лукаво улыбается, будто говоря, мол, не увиливай, понял же, о чём спрашиваю.

– Про… меня что говорят?

– Любят вас в народе, – улыбаюсь я в ответ.

– Любят? За что это?

– Ну… – заминаюсь я. – Это уж лесть будет, Леонид Ильич. За то, что вы сами из народа, за то что вы вот такой, какой есть. Помните имена всех секретарей обкомов, да много за что. Неловко говорить.

– Хм… – качает он головой.

– Лёня, ну ты замучил мальчика, – хмурится его жена.

– Нет, погоди… кх… если хвалить неловко, расскажи… анекдот.

– Анекдот? – удивляюсь я.

– Да, про меня.

– Я вообще анекдотов не знаю.

– Егорка! – грозит он мне пальцем. – Рассказывай.

Блин, я правда мало анекдотов знаю. Ёлки… Надо отметить, что все анекдоты про Леонида Ильича какие-то не очень добрые. Вообще недобрые, если честно. Расстроится ведь.

– Не знаю…

– Папа, – вступает Галина.

– Тихо, – отмахивается он. – Рассказывай.

Твою ж дивизию. Что делать-то? На попятную не солидно без пяти минут орденоносцу. Но и голову на плаху тоже не хочется…

– Леонид Ильич…

– Боишься? – прихватывает генсек.

Ладно, где наша не пропадала.

– Я анекдот, правда, не знаю. Могу стишок.

– Матерный? – спрашивает он.

– Нет.

– Ну, давай стишок.

– Но только…

– Не бойся. Ты же герой… э-э-э… пулю от бандитов схлопотал. Дальше Сибири не сошлют. Давай.

– Хорошо….

И я декламирую. Скучно так, без выражения.

– Народное творчество, автор неизвестен.

Дохнул в ладонь украдкой Брежнев,

поправил брови, вздёрнул нос,

ну всё, подумал Чаушеску —

взасос…

Повисает тишина. Я смотрю на Рыбкину и вижу, что у неё челюсть отваливается. На Ильича даже взглянуть боюсь. Бляха-муха, ну что за дурак. Сказал бы, нет и точка. Нет, на тебе. Поэт-песенник, мля…

Краем глаза, боковым зрением я замечаю какое-то колыхание и невольно поднимаю глаза. Ужас, ему плохо что ли? Вдруг я его раньше времени прикончил «пирожком» этим?

Но оказывается, что он колышется от беззвучного смеха. Потом в голос начинает хохотать Галина. Чурбанов прикрывает лицо ладонью и подрагивает. Виктория Петровна смотрит на меня недовольно, а вот сам Ильич просто ржёт. Сначала беззвучно, но постепенно он начинает скрипуче и хрипло смеяться во весь голос.

– А… а… ну… давай ещё… ещё раз, – стонет он, вытирая слёзы

– Леонид Ильич… – мне, честно говоря, страшно неловко.

– Давай!

И мне приходится продекламировать ещё раз. В столовую заглядывает безопасник и с подозрением смотрит на ржущую гоп-компанию.

– Ну… Егор Брагин… – говорит Ильич отсмеявшись, – иди… кхе… я тебя поцелую!

Наташка смотрит на меня не переставая, всю дорогу, пока мы возвращаемся в гостиницу.

А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут.

– Наташ, ну ты чего? – улыбаюсь я.

Она не отвечает, лишь качает головой. Уже вечер и начинается снегопад. Толяну небольшой напряг, а нам – снежное шоу. Крупные снежинки под тихую музыку «Маяка» бьются в лучах фар в причудливом танце. Их захватывает воздушный поток и выбрасывает в тьму, непроглядную, белёсую и рябую от падающих хлопьев.

Наконец-то. Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только… в конце декабря.

– Что ты думаешь? – выходит из оцепенения Наташка.

– Что я думаю? – переспрашиваю я. – О чём? Или о ком? О тебе? Много чего. Иногда мне хочется тебя так следует…

Она пихает меня локтем и кивает на ребят, мол, ты чего при посторонних!

– Нет, не про меня, хотя это тоже интересно. Интересно, но потом расскажешь, позднее. Я спрашиваю про Геленджик. Ты хочешь поехать?

– А ты? – улыбаюсь я.

– Дурацкая привычка вопросом на вопрос, – хмурится она. – Скажи.

Галина пригласила нас встречать Новый год в Геленджике. Чурбанов против, потому что хочет второго числа быть на работе, а два дня провести в дороге и одну ночь в Геленджике ему не улыбается. Но Галя настаивает, а если он не желает, она поедет одна, вернее с друзьями.

При упоминании друзей Юрий Михайлович рассердился, хоть и попытался не подать виду. В итоге сказал, что поедет. Не захотел, стало быть, чтобы Галя ехала с Борисом, ревнует. Значит, и на работу позже вернётся.

– В принципе, второе число – говорит Наташка, – это пятница, а там и выходные.

– Ага, – соглашаюсь я. – Да только у таких людей, как Галин муж, выходных практически не бывает.

– У тебя тоже, – вздыхает она.

– Как не бывает? – усмехаюсь я. – Мы же с тобой на море ездили, забыла?

– Балбес, – мотает она головой. – Я это всю жизнь помнить буду, до самой смерти. Потому что такое…

Она замолкает и бросает быстрый взгляд на парней. Но они не обращают на нас внимания и тихонько говорят о будущем чемпионате мира по хоккею. Жалко, не помню результатов, можно было бы ставки принять. Я усмехаюсь, вспоминая, как поднял банк во время Олимпиады. Кажется, так давно было…

– Что? Почему ты смеёшься? Ты вообще надо мной всё время подшучиваешь. Даже вот над такими вещами. Это у тебя, наверное от количества подобных воспоминаний…

Она ничего не говорит и сидит какое-то время насупившись, отвернувшись к окну. Я её не трогаю. Пусть сама остывает.

– Я вообще, не это тебе хотела сказать, – тихонько говорит она, не глядя на меня через пару минут. – Я хотела сказать… Ну, что вообще не могу тебя понять… Объять разумом твоё существование и то, что ты в моей жизни занимаешь такое место, а я вообще не соображаю, что ты такое. Кто ты такой? Я же ещё год назад тебе тангенсы объясняла и синусы…

– Ага, – подтверждаю я, – было дело. Сека-масека, или как там?

– Вот видишь, ты без насмешечек своих не можешь…

– Ну, прости. Так что, ты в Геленджик хочешь? Тебе когда в универе надо быть?

– Я сдала досрочно три экзамена вообще-то. Мне только один остался, двенадцатого числа. Матанализ.

– Ах, ты ж, моя зубрилка. Молодец.

– Ты даже над… над… – она понижает голос до шёпота, – над генсеком насмехался. Это уж вообще ни в какие рамки.

– Да? – игриво спрашиваю я. – Точно? Прям ни в какие? А тебе понравилось с ним целоваться? Иди-ка сюда.

Я обнимаю её и притягиваю к себе.

– Иди, я тебя поцелую. Взасос. Как Ильич.

– Ну, Егор! Перестань. И вообще, нам надо с тобой поговорить.

– Да, – соглашаюсь я. – Очень надо. И максимально серьёзно.

Надо, конечно, но не хочется. Снег, фонари, кремлёвские звёзды. Надо гулять в такую ночь, а не серьёзные разговоры разговаривать. Устал я от серьёзного. Вон даже наш самый главный человек ржёт, как пацан, а я что? Я ж пацан и есть. Как бы…

– Наташ, а пойдём сейчас на Красную площадь, а? Знаешь, как там красиво?

Она смотрит на меня, покачивая головой а потом берёт под руку, прижимается и опускает голову мне на плечо.

– Горе ты моё луковое, – вздыхает она. – Пойдём, конечно. Только сначала в гостиницу зайдём, мне в туалет нужно.

Мы подъезжаем к нарядной предновогодней гостинице и заходим в фойе. Швейцар бросается к нам, но узнав меня широко улыбается и отвешивает небольшой поклон. Кажется, так и скажет, мол здравия желаю, ваше благородие. Или барином назовёт. Пережитки прошлого. Изживать да изживать ещё.

Я тоже улыбаюсь и киваю. Мы идём через вестибюль и подходим к лифтам. Я нажимаю на кнопку и в этот момент к нам подходят три амбала в штатском. Морды протокольные, сразу ясно откуда.

– Брагин Егор Андреевич? – обращается ко мне один из них и запускает руку во внутренний карман.

– Да он это, он, – раздаётся неприятный высокомерный голос. Из-за колонны появляется Печёнкин.

Ну почему я тебя не убил, любезный?

Амбал вытаскивает из кармана красные корочки и, открыв, тычет мне в нос.

– Майор Карюк, – представляется он. – Пройдёмте с нами, пожалуйста.

– Куда это? – хмурюсь я.

– Я вам потом объясню. Вы, главное, не привлекайте внимания, зачем людям мешать отдыхать? У нас здесь целый наряд дежурит, мы вас по-любому увезём, так что вы проходите спокойно, без лишней суеты.

Ну всё, подумал Чаушеску,

Взасос…

5. Налево пойдёшь – коня потеряешь

– Нет, – усмехаюсь я, – вы уж протокол не нарушайте, дипломатический, а то я очень сильно к вашей личности внимание привлеку и к незаконным действиям. Скандал будет, не представляете какой, товарищ Карюк, международного уровня. Так что лучше рассказывайте, что там у вас на душе.

Мордоворот в штатском моментально чернеет, лицо его наливается королевским пурпуром, а глаза – злобой. Хоть бы не окочурился здесь. Один из его спутников, между тем, не теряет благоразумия и чуть похлопав своего товарища по плечу, пытается разрядить обстановку.

– Вас Артур Николаевич Рахметов приглашает на беседу, – доверительно сообщает он, пока Карюк кипит, как паровой котёл.

– На беседу? – повторяю я. – Замминистра? Приглашает? Серьёзно? То есть я могу отказаться от приглашения?

– Не можете, Егор Андреевич, – качает он головой. – Вопрос государственной важности.

– А вы ничего не перепутали? Я, вообще-то не решаю вопросы государственной важности.

– Нет, не перепутал, – спокойно отвечает он. – Вы не решаете, зато Артур Николаевич решает.

– Ну, вот, – говорю я, поворачиваясь к Наташке, – не получилось, но не расстраивайся, потом погуляем. Я отлучусь ненадолго. Вопросы государственной важности, сама понимаешь. С гвардейцами кардинала лучше не спорить.

Я поворачиваюсь и в сопровождении мощной охраны двигаю к выходу. Замечаю при этом встречное движение. Это Игорёк.

Ах, Игорёк, Игорёк,

Пошли со мною на Рагнарёк.

Ты слышь, чего я изрёк…

Незабываемые слова и музыка М. Елизарова.

Но на Рагнарёк, тем не менее, я его не приглашаю, а наоборот, делаю знак не лезть на рожон. Он сигнал принимает, понимает и отступает в сторону.

Артур Николаевич, значит.

– А Печёнкин здесь для чего? – интересуюсь я, пока мы следуем к автомобилю.

Ответом мне служит звук шагов по мраморному полу. Античная роскошь и торжество пролетарского стиля. Чётче печатайте шаг на марше!

– Присаживайтесь, пожалуйста, – любезничает второй, неназвавшийся мордоворот, а Карюк, сжав зубы, мысленно выбирает казнь, которой подверг бы меня, будь его воля.

«Плохой» коп Карюк садится рядом с водителем, я – за ним, слева от меня – второй, «хороший» коп. Остальные делегаты пленума рассаживаются в других автомобилях кортежа. Едем мы солидно. Жёлтый бобик с маячком подсвечивает летящую на нас снежно-звёздную лавину великолепными космически-синими всполохами.

За ним едет чёрная «Волга», в которой нахожусь я. За нами вторая чёрная «Волга», а там, я надеюсь, едет и третья чёрная «Волга», купленная за бешеные деньги на авторынке «Южный порт» и оформленная там же, через комиссионный отдел магазина «Автомобили». Владелец Игорь Владимирович Зырянов. Игорёк.

«Волги» с ручным управлением у нашего автопрома не нашлось, так что не «Запорожец» же было покупать, правда?

По пути все молчат. Ну ещё бы, государственные дела не терпят пустозвонства. Нужно хранить достоинство, приличное советскому человеку при исполнении важных служебных обязанностей.

Мы подъезжаем к выглядящему старинным дворцу на Огарёва, 6 и проскакиваем в арку, охраняемую бдительными стражниками. Игорька с Толяном мне засечь не удаётся и приходится просто верить в их расторопность и удачливость.

Меня, словно заморского гостя, проводят в палаты каменные и под неусыпным приглядом принимающей стороны ведут по длинным коридорам.

– Ожидайте тут, – говорит вежливый амбал и запускает меня в некое подобие небольшого конференц-зала.

Здесь стоит кожаный диван и два больших кресла. Стол для совещаний, обязательный графин с водой и стаканами. Питьевой режим нужно соблюдать.

Я разваливаюсь в кресле и закрываю глаза. Надо попробовать задремать. Начинаю пробовать, но особых результатов в этом деле достичь не успеваю. Открывается дверь и входит Печёнкин.

– О, быстро вас, – усмехаюсь я, глядя на его помятое лицо, – в конвойные перевели. Охранять меня прислали?

Он проходит и садится напротив.

– Не зарывайся. Скажи спасибо, что я на тебя заявление не написал.

Полагаю, ему с огромным трудом даётся спокойствие да и вообще нахождение в одном помещении со своим обидчиком. Мы замолкаем. Я кручу головой, осматриваюсь. На стене висит большой парадный портрет Леонида Ильича. Рядом – Щёлоков.

– И зачем вы меня сюда привезли, товарищ генерал? – интересуюсь я. – Планы на вечер мне сломали.

– Планы ему сломали, – брезгливо складывая губы, бросает он.

«Ты мне кости сломал», – как бы говорит он своим видом и, наклонившись, тянется в карман пиджака за носовым платком, вытягивает несвежую тряпицу и вытирает мокрое от пота лицо.

– Скажите, Глеб Антонович, вы же москвич?

– Тебе-то что? – недовольно прищуриваясь, отвечает он.

Надо же, ещё и разговаривает со мной, не орёт и не плюётся. Интересное кино. И это после того, как мы… повздорили… Хм… Видать крепко их припекло.

– Да просто странно, – пожимаю я плечами.

– Странно ему…

– Странно, да. Вы же москвич, так почему в гостинице живёте? Вас что, с конфискацией имущества в провинцию перевели? Из квартиры вытурили?

– Не твоего ума дело, – обиженно говорит он. – Дохера знать хочешь. Меньше знаешь, лучше спишь, слышал мудрость житейскую?

– А может, вы её сдаёте внаём? Интересно же, в чём дело? А вы женаты, вообще? Ну, то есть, были когда-нибудь?

– Брагин! – взрывается он. – Засунь язык себе в жопу и молча сиди. Когда спросят – ответишь, а мне мозги канифолить не надо! Заткнись. А если ты не…

Он зависает, оставляя фразу без продолжения.

– Что? Чего вы замолчали? Изобьёте меня, если я не заткнусь?

– Найдётся, кому избить, – с сожалением и тоской по неосуществлённой мечте бросает он.

– Кстати, – не реагирую я на его слова, – я догадался, что с вами случилось. Вас жена домой не пускает, да? Пошёл, говорит, ты Печкин нахер! Сатир похотливый! Угадал? Да ладно, мы же хорошо с вами знаем друг друга и ладим, нет разве? Что за тайны, в конце концов?

Он отворачивается и пыхтит, пытаясь держать себя в руках. Неприятно, да?

– Слушайте, а вас что, дёргать уже начали, да? – поднимаю я одну бровь. – Не пойму я, ради чего аудиенция эта? Уже почувствовали петлю на шее? Что за хрень происходит, скажите по старой дружбе. Хотя бы в память о море дармового коньяка.

– В тюрьму тебя будем сажать. И коньяк, кстати, у тебя палёный.

– И почём сейчас генерал-майоры? Сколько дают за них?

Он издаёт неопределённый звук и, отвернувшись от меня, снова прикладывает платок к лицу. Я замечаю, что он морщится, но старается, чтобы это осталось незамеченным. Побаливают отдельные участки лица.

– Про коньяк зря вы, такого отличного коньяка во всём Союзе не сыщешь, включая «Берёзки» и «Альбатросы».

Печёнкин вздыхает.

– Слушайте, Глеб Антоныч, дело прошлое, расскажите, кого вы наняли, чтобы меня заземлить?

– Много думаешь о себе, – высокомерно отвечает он. – Кому ты нахер нужен, руки ещё пачкать.

– Да вы что, а Суходоев, значит, просто с катушек слетел?

– Понятия не имею, о чём ты толкуешь.

Заглядывает «хороший» полицейский. Карюк – «плохой», а этот вот, типа хороший, хоть и не представился и корки в лицо не сунул.

– Пройдёмте, – говорит он тоном тюремщика, будто произносит традиционное «с вещами на выход».

Ну что же, пройдёмте. Чего тянуть-то? Я встаю и Печёнкин тоже встаёт и выходит вслед за нами.

Меня проводят через просторную приёмную и заводят в большой роскошный кабинет. Паркет, ковёр, кожа, портреты вождей. Из-за стола поднимается статный дядя в генеральском мундире, грудь колесом и вся в орденских планках. Мужчина в самом расцвете. Волос у него нет, но его это не портит, наоборот, как Котовскому, добавляет мужественности. Орлиный нос, волчий взгляд, высокий рост, фальшивая ментовская улыбочка и вкрадчивый голос.

Голос, правда, я слышу не сразу. Сначала он проходит мне навстречу, рассматривает и протягивает руку. Ну, надо же, честь какая.

– Вот значит, ты какой, Егор Брагин, – улыбается он

Я вот, лопух, не научился за годы службы так улыбаться. Прямой был, как лом, и такой же гибкий.

– Ну что же, будем знакомы. Можешь меня называть Артуром Николаевичем. Я заместитель министра внутренних дел. Присаживайся.

Он радушно указывает на стул у длинного приставного стола из дуба. Я принимаю приглашение и сажусь, а он поворачивается к Печёнкину.

– Глеб Антонович, голубчик, вы бы не могли в приёмной подождать?

Пощёчина.

– Так точно, – поникшим голосом отвечает тот и идёт на выход.

Хозяин кабинета обходит стол и располагается напротив меня. Вот, такой либерал. Не показывает, кто здесь хозяин, а унижается до моего положения. Передовой руководитель, чё?

– Чеботарь, – поворачивается он к «хорошему» полицейскому, ещё стоящему здесь, – организуй нам чай с… с пирожными. Да, Егор? Попьём чайку?

Почему бы и нет? Лишь бы не подсыпали чего.

– Благодарю, – киваю я.

Чеботарь исчезает, а мы оказываемся наедине. Сидим какое-то время и разглядываем друг друга.

– Хочу с тобой поговорить, – начинает Рахметов, отводя глаза в сторону. – Давно познакомиться хотел, да случай не представлялся. Ещё с того раза, когда Троекурова вашего снимали, того, что до Печёнкина был. Николай Анисимович тогда крепко на тебя разозлился. Для него честь мундира, знаешь, превыше всего. Он ведь столько всего совершил для нашей службы. Можно сказать, что современная милиция и вообще все органы, как мы их сегодня знаем, возникли благодаря его стараньям. Наш министр очень много сделал, и вклад его невозможно переоценить.

Он говорит доверительным тоном, но смотрит мимо меня, чуть в сторону. Я усмехаюсь, видел сто раз подобные повадки у коллег своих. Ладно, смотри, куда хочешь, заход в целом ясен.

Он даёт мне понять, что, какие бы ни были инсинуации и нападки, министр будет биться как зверь, независимо от того, виноваты его люди или нет. А после того, как я посмел повлиять на снятие Троекурова, я враг и рассчитывать мне в этом деле не на что. Никакой пощады не будет.

Да, я и не рассчитываю и в гости, собственно, не напрашивался.

Заходит пышногрудая девушка в милицейской форме с подносом в руках. Она ставит перед нами наполненные чаем гранёные стаканы в подстаканниках, как в поезде, небольшие десертные тарелки и блюдо с пирожными. М-м-м… прелесть какая, эклеры с «Новичком».

– Ты ещё совсем юный, – продолжает Рахметов. – А уже столько дел успел наделать. Как, расскажи мне, чем тебя родители кормят, что ты такой вот акселерат получился?

– Как всех советских юношей, – невинно улыбаюсь я. – «Геркулесом». Плюс свежий воздух и занятия спортом.

– «Геркулесом», – хмыкает он и поднимает глаза.

Ага, «геркулесом». Я только что генсеку стихи читал и жив остался, а от тебя волк и подавно уйду.

Теперь он смотрит пытливо и из-под напускной мягкости слегка пробивается жёсткость и нетерпимость.

– Ты ешь-ешь, угощайся, – улыбается он.

– Спасибо, – проявляю я вежливость и кладу пирожное на тарелку.

Он прикусывает губу и некоторое время размышляет, потирая указательным пальцем переносицу. Так же вот, наверное, сидел перед Караваевым своим, когда давал распоряжение отправить меня на небушко. Надеюсь тот второй стрелок уже получил команду «отбой».

– Скажи, Егор, а как так получилось, что вот именно ты вышел на след тех… м-м-м… сотрудников на «Ждановской».

– Это случайно, Артур Николаевич. Не думаете же вы, что у меня агентура или что-нибудь такое…

– Хм… нет, про агентуру я не думал, – качает он головой. – Я думал о другом. О том, что это очень сильно похоже на провокацию. Как будто кто-то очень хочет скомпрометировать внутренние органы.

– А кто может этого хотеть? – спрашиваю я с наивным выражением лица.

Он едва заметно дёргается, кажется, я начинаю его подбешивать. Нет, я, конечно, прикрыт, как мне кажется, Чурбановым и даже немножко его тестем. Но между мной и Щёлоковым ясно, кого выберет тесть. Игорёк, я надеюсь, уже позвонил Злобину, а если его не оказалось на месте, то Большаку, а тот дальше по цепочке. Такой у нас протокол.

Но не следует забывать, что в моей, той, первоначальной реальности менты конкретно прессовали и прокурорских и даже кагэбэшников, и только чудом там никого не постреляли, когда шло расследования убийства майора Афанасьева со «Ждановской». Что говорить-то, они из-за конченных катранов меня самого чуть на тот свет не спровадили. Акулы те ещё.

– Враги, – говорит он, кивая для убедительности. – Враги нашей Родины, враги органов, враги лично товарища Щёлокова…

Себя не называет. Интересно, понимает он, что сейчас на волоске висит именно он, и всё зависит только от того, как хорошо поговорил Чурбанов со своим тестем? Нет, ещё от Андропова многое зависит и от других людей тоже, но кандидатура стрелочника, насколько мне известно пока одна. Я на эту роль вряд ли гожусь. Это было бы несерьёзно.

– Поэтому я и пригласил тебя сюда, – продолжает Рахметов, – чтобы побеседовать, как мужчина с мужчиной, без посторонних, без увёрток и недомолвок. Прямо и откровенно.

Ну-ну, прямо и откровенно, верю, конечно. Себе не верю, а тебе верю.

– Я именно такой стиль общения и предпочитаю, Артур Николаевич, – согласно киваю я.

– Отлично. Ты, как говорят, талантливый руководитель и уже многого добился в свои годы. Это достойно похвал и может открыть тебе широкую и успешную дорогу в будущее. Уверен, ты не можешь не задумываться о будущем, так ведь?

– Да, – соглашаюсь я. – Задумываюсь.

– Это хорошо. Значит ты действительно умный парень и понимаешь, насколько всё серьёзно. Ведь возможность, которую ты вовремя не разглядишь или не используешь, может стать самым большим провалом, привести к падению, после которого уже никогда не оправишься. Представляешь, вся жизнь впереди, а ты понимаешь, что для тебя уже всё кончено?

– Честно говоря, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас говорите, – спокойно отвечаю я, но чувствую неприятный холодок между лопаток.

На самом деле, это только на первый взгляд кажется, что всё уже решено и пасьянс сложился окончательно и бесповоротно и ничто не может измениться. Может, конечно. Андропов подумает, что ещё не время, Щёлоков переубедит Брежнева, Чурбанов получит более интересное предложение, или тот же Злобин. Или инерционная волна не успеет докатиться, а меня возьмут в работу. И, например, уработают, они это могут. А что будет потом, я уже не узнаю, если не получу новую попытку в новой эпохе.

– Ты пей чай, – улыбается Рахметов, и улыбка его из вегетарианской становится плотоядной. – Остыл уже. Может, сигарету?

Он протягивает ко мне лежащую на столе пачку «Честерфилда».

– Я не курю, благодарю вас.

– А я закурю, с твоего позволения.

Он достаёт сигарету и, щёлкнув зажигалкой, с видимым удовольствием затягивается дымом.

– Всё-таки, что ни говори, американцы сигареты делать умеют.

Дым клубящейся струйкой подбирается к моему лицу. Козёл, в лицо дует. Через стол, конечно, но всё равно козёл.

– Так что же я могу сделать для родных внутренних органов? – спрашиваю я. – Насколько мне известно, подозреваемые арестованы, улики собраны, потерпевший отправлен на излечение. Разве могу я хоть что-то из этого изменить? К тому же, вы наверняка знаете, что свидетель указавший на преступление не я. От меня здесь ровным счётом ничего не зависит. Что я могу для вас сделать?

– Для меня? – усмехается он, откидывается на спинку стула и подносит сигарету ко рту. – Для меня ничего, а вот для себя ты можешь сделать очень много. Ты, считай, Добрыня Никитич и находишься сейчас на перепутье. Стоишь ты перед камнем и читаешь: налево пойдёшь, коня потеряешь; направо пойдёшь, голову потеряешь. Понимаешь ты это?

Он снова затягивается и снова посылает свой зловонный выдох в мою сторону.

– Не совсем, – хмурюсь я.

– Если ты расскажешь всё о провокации, о том кто её спланировал и вовлёк тебя в эту грязную игру, то ты только коня потеряешь, понимаешь меня? Но придётся рассказать вообще всё, от самого начала до конца, невзирая на личности и должности. Мы всех провокаторов должны найти и в ЦК, и в других органах, понимаешь? Всех-всех, начиная с истории с Троекуровым и до самого конца. Будешь искренним, сохранишь живот и, может быть, кое-какие доходы.

В этот момент я вижу только его лицо, словно показанное крупным планом на большом экране. Как в «Хорошем, Плохом, Злом», вестерне, который ещё не видел генсек. И лицо это хищное и злое. Для этого человека нет разницы, что нужно делать, причинять лёгкую боль, рвать на куски, или достаточно просто запугать. Он, как медведь, настигший жертву. Ничто не имеет значения, он её настиг, а значит своего добьётся. Если жертва не достанет двустволку с серебряными пулями и не сделает «бах».

Но двустволки у меня нет…

– Ну, а если ты не захочешь сотрудничать, – с фальшивым сочувствием вздыхает Рахметов. – Придётся допрашивать тебя снова и снова. И всех, кто может хоть что-то знать. А методов у нас много. Поверь. И названного дядю твоего пригласим, и невесту, и может быть, родителей. А насчёт возраста ты не беспокойся, представителя мы тебе предоставим, есть у нас надёжные и проверенные представители. Так что вот так, Егор. Такая диспозиция. Ты парень умный, всё понимаешь. Давить я на тебя не хочу, сам решай, куда тебе – налево или направо.

Он встаёт, подходит к столу и, нажав на селекторе кнопку, говорит одно слово:

– Карюк!

Почти тут же дверь открывается и в кабинет входит «плохой» коп Карюк. Он без пиджака и в коричневой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Волосы у него прилизаны, как у фюрера и ему бы отлично подошёл резиновый фартук мясника.

– Забирай свидетеля, – кивает Рахметов. – Давай, Егор, иди с майором, он с тобой побеседует.

– Товарищ генерал-лейтенант, – подобострастно говорит Карюк. – Вы Николаю Анисимовичу хотели доложить.

– Да, – бьёт себя по лбу генерал. – Молодец, хвалю.

Он снимает трубку «вертушки» и подносит её к уху.

– Так точно, – чётким голосом отвечает он. – Готовы, да. Понял вас. Да, ждём.

Он кладёт трубку на место и с усмешкой кивает:

– Сейчас подойдёт. Хочет лично посмотреть на тебя, пока есть на что смотреть.

Пара минут тянется, как вечность. Надо что-то предпринять, потому что по глазам Карюка я вижу, что ему уже не терпится приступить к делу. Скуратов ты, а не Карюк…

Я смотрю в окно. Снег валит и валит, словно решил всех нас, людишек, погрязших в земных мерзостях, покрыть белизной, очистить и укрыть, похоронить и спрятать, чтобы мы не оскверняли своим видом взглядов, кружащих высоко в небе ангелов.

Заходит Щёлоков. Майор вытягивается во фрунт, но министр его даже не замечает. Похожий на тракториста, переодетого генералом, он подходит ко мне и смотрит светлыми, водянистыми глазами.

– Ну что, Брагин, – прищуривается он. – Ты решил, налево пойдёшь или направо?

Я стою прямо перед ним и киваю.

– Решил, товарищ генерал армии.

– Ну, и куда?

6. А снег идёт

– Прямо, – уверенно говорю я.

Щёлоков смотрит на меня холодно, и ни одна эмоция не отражается на его лице.

– Прямо, – повторяет он и кивает. – Прямо…

– Николай Анисимович, – вступает Рахметова, – сейчас майор Чеботарь с ним позанимается, и я вам сразу доложу.

– Доложишь ты, – сердито отвечает министр не глядя на своего зама. – Пусть пока погуляет твой Чеботарь. Иди, майор, погуляй.

«Плохой» коп на мгновенье зависает, он глядит на своего непосредственного начальника, не понимая, что делать. Щёлоков с удивлением поворачивается к нему.

– Иди-иди, – показывает на дверь Рахметов.

– Я не понял, моего слова недостаточно? Повторять нужно? Сказано гулять, давай гуляй! Развели тут, не пойми что!

– Есть! – чеканит Чеботарь, разворачивается и быстро выходит из кабинета.

– Работнички! – щурится Щёлоков. – Ты его откуда взял, из транспортного?

– Так точно, Николай Анисимович, из транспортного.

В голове некстати всплывает голос Жванецкого: «Состояние дел на участке транспортного цеха доложит нам начальник транспортного цеха…»

– «Так точно», – передразнивает Щёлоков.

Рахметов хмурится и кажется, не вполне понимает, чего это шеф на него злится.

– Откуда ты такой взялся, Брагин? – снова обращается министр ко мне. – С того света прилетел? А может ты шпион заморский?

– Нет, Николай Анисимович, свой я.

– А если свой, почему гадишь? – повышает он голос. – Рассказывай! Давай, говори всё, как есть. А то Чеботарь тебе кишки вытянет через задний проход.

– Мой знакомый, Александр Павлович Ножкин ехал в метро с потерпевшим.

– И откуда он знал, что это потерпевший?

Саню сейчас крутят по всем инстанциям, но у него всё железно, кроме того, чтобы узнать друзей Афанасьева в лицо.

– Он не знал, – качаю я головой. – Просто сидел рядом, слышал разговор. Потерпевший Афанасьев ехал с друзьями. Это всё в протоколе допроса имеется, и я вам передаю с его слов.

Щёлоков молчит, и мне приходится продолжать.

– По их разговору Александр, мой знакомый, понял, что они из «конторы»…

– Из КГБ? – уточняет Щёлоков.

– Да.

– И что, они об этом на весь вагон трепали?

– Не знаю, но он как-то сообразил. Потом друзья вышли, а Афанасьев остался и доехал до «Ждановской». Он был выпивши…

– Сильно?

– Нет вроде, не знаю.

Министр качает головой. Ему всё это известно, конечно, сто раз уже все протоколы прочитал.

– Дальше.

– Ну, а дальше, с его слов, пассажира этого вывели контролёры, или кто они там, и передали в руки милиционеров из линейного. Милиционеры сами были пьяные и вели себя по отношению к задержанному грубо и не по уставу. Оскорбляли вроде.

– Вроде?

– Я-то не видел. Приятель мой свидетель, не я.

– Что за приятель, москвич?

– Нет, мы вместе приехали. Ждём решение по организации Всесоюзного патриотического движения. У нас в городе мы состоим в молодёжном объединении «Пламя», хотим опыт на весь союз распространить. Ножкин кадровый офицер, имеет ранения, комиссован после Афганистана. Уважаемый человек. Он, знал, что милиция на транспорте постоянно обирает пьяных…

– Что?! – взрывается Рахметов. – Да как ты смеешь, на советскую милицию…

– Угомонись, – не глядя на него бросает министр. – Дальше рассказывай.

– Так это все знают. И пропадают люди. И в этом пятом отделении пропадали уже.

Щёлоков поворачивается и смотрит на зама, горящего праведным гневом.

– Это долго уже происходит, да только народу куда деваться…

– Хватит! – обрывает меня Щёлоков. – Давай по делу.

– Понял, – киваю я. – Дальше он пошёл на выход, но, как неравнодушный гражданин с высокой социальной ответственностью, вернулся, зашёл в отделение и увидел…

– Как он зашёл?

Он точно заходил, это я знаю, он мне докладывал. Поэтому, в этом отношении совершенно спокоен, Саша рассказал всё с точностью до сантиметра, кто где стоял и что делал.

– Да просто, взял и зашёл, говорит все пьяные были. А там он услышал крики, а потом и увидел своими глазами, как милиционеры избивают комитетчика, несмотря на то, что тот повторяет, что является сотрудником КГБ. Ну, товарищу, что делать было? Звонить в милицию и заявлять на милицию? Он вспомнил, что у меня есть знакомый в КГБ, мой земляк. Он оттуда выско…

– Кто, Злобин? – перебивает министр.

– Да, он. Я ему позвонил и сообщил. Но, зная, что КГБ может немного перевернуть ситуацию и огульно обвинить всю милицию, сообщил о случившемся также Юрию Михайловичу Чурбанову.

– Что?! – опять прорезается Рахметов. – Может ещё самому Брежневу? Врёт он, вы же видите, Никола…

– Да! – резко поворачивается к нему Щёлоков. – Да, бл*дь, и самому Брежневу! Лично сообщил. Пока ты тут штаны просиживаешь, в твоём ведомстве, где ты десять лет порядки заводил, граждан грабят и убивают. И сейчас ты под ковёр это дело не заметёшь!

– Николай Анисимович, да он врёт! – звереет Рахметов. – Это гнусная клевета!

– Это вчера было гнусной клеветой, – повышает голос министр, – но потом мне Чурбанов об этом рассказал, и это уже начало становиться похожим на правду…

– Да он под меня копает! Он сам это всё организовал!

– Но сейчас, – не слушает его Щёлоков, – только что мне позвонил генеральный секретарь, и теперь это чистая правда и твоя проблема, Артур. Твоя, Караваева и ещё, как минимум, человек двухсот личного состава! Ты за такие дела знаешь куда пойдёшь у меня?! Ты к стенке встанешь! А если выяснится, что ты знал о подобной практике…

В этот момент резко открывается дверь в кабинет и в неё буквально врывается Чурбанов.

– Ты по какому праву… – начинает он и осекается, увидев Щёлокова.

– О, прибежал! – хмыкает тот. – Наябедничал тестю?

– Нет, Николай Анисимович, не ябедничал, – качает он головой. – Но пояснения дал, те же, что и вам вчера.

– Почему сразу ему не сообщил? – зло спрашивает меня министр. – Зачем в КГБ пошёл? Чтобы повод дать врагам?

– Побоялся, – говорю я, – что вот бывший начальник транспортного управления попытается замять дело и Афанасьев может пострадать, а ещё и мой приятель.

– Да ты, слова-то подбирай, наглец! – кричит Рахметов, и лысина его становится блестящей и начинает отражать лучи большой парадной люстры.

– Оборотень в погонах, – киваю я.

– Оборотень! – подтверждает Щёлоков. – Так, Рахметов, удостоверение на стол. Я тебя временно отстраняю от должности.

Уф-ф-ф… я выдыхаю. Кажется, политическое решение состоялось. Даже если Рахметов и не настолько виноват, как об этом говорится, жертвовать кем-то нужно. И жертвовать по-крупному. Лично Щёлоков от этого только выиграет и получит репутацию борца с нечистоплотными сотрудниками, а не наоборот. Станет менее уязвимым для Андропова.

Впрочем, это ему пусть Чурбанов втолковывает. Мне незачем, а Юрию Михайловичу пригодится. Ему ещё самому за махровый халат под суд идти.

– Всё, Брагин, – говорит министр и показывает на дверь. – Беги отсюда, пока я не передумал. Если тебя ещё раз увижу, не сносить тебе головы, ясно? Я хочу больше никогда в жизни не слышать твоё имя. Свободен. Юра, пойдём ко мне, поговорим ещё.

– Я… одну минуточку, Николай Анисимович, – отвечает Чурбанов. – Я только Брагина выведу.

– Сам немаленький… Ладно. Потом зайдёшь ко мне. А ты, Артур, сиди здесь и никуда не дёргайся. Я с тобой не закончил ещё.

Мы с Чурбановым выходим из кабинета. В приёмной томится Печёнкин. При виде замминистра он быстро встаёт, но не получает от начальника никаких знаков внимания.

– Ну что, Егор, – говорит Чурбанов, когда мы идём по коридору, – заварил ты кашу.

– Кашу-то, собственно, не я заварил. Просто использовал в вашу пользу.

– В мою?

– Конечно, и в вашу тоже. Но ведь реально упыри лютуют, сколько случаев по стране, что хотят, то и делают, Щёлоков отмажет. Сделайте встряску хорошую, обновите кровушку. И на Узбекистан обратите внимание. Это, мне кажется, вообще бомба замедленного действия.

– Ладно, про Узбекистан давай потом расскажешь, а то меня шеф ждёт. Тут вот что… Я в Геленджик не смогу поехать. Сам понимаешь, что здесь сейчас твориться будет, а выезжать уже вроде завтра нужно. А вот тебя я прошу поехать с Галиной. Не хочу я, чтобы она всю свою свиту тянула. Езжайте вы с Натальей. Мне спокойнее будет.

– Хорошо, не вопрос, поедем, конечно. Жалко, что вас не будет.

– Мне не до праздников сейчас. Совершенно.

Я выхожу из здания министерства и нахожу свою машину. Сидят, ждут родимые. На заднем диване, сжавшись в комок спит Наташка. Времени-то уже немало. Долго я здесь проторчал.

Открываю дверь и она моментально просыпается.

– Всё нормально?

– Да, – говорю я, забираясь в машину. – Всё идёт по плану. Более-менее. Хоть и приходится иногда поволноваться.

– По-моему, – грустно улыбается она, – не иногда, а всегда. И не волноваться, а дрожать от страха, проходя по лезвию ножа. Ты как?

– Нормально.

– А вы как?

– Тоже, – отвечает Игорь.

– Саня звонил?

– Да.

– Ну и чё?

– Да всё в порядке, говорит. Можно ему звякнуть, если хочешь.

– Да, набери. Как вы Чурбанова вызвонили?

– А это не мы, – качает головой Игорь. – Это Наталья. Я-то Злобину позвонил сразу, как и договорено было на такой случай, но его не было ни дома, ни на работе. А она говорит, давайте, мол Платонычу звонить. Объяснила всё ему, попросила поговорить с Жорой и уговорить дать телефон Чурбанова. Тот не дал, но сам ему дозвонился и всё объяснил. А Чурбанов уже нам сюда перезвонил, и Наталья всё ему рассказала. Система «мипель», короче.

«Мипель» тебе.

– Туда дуй, оттуда… – добавляет со смешком Толян, но Игорёк хлопает его по локтю и тот замолкает.

– Голодные? – спрашиваю я.

– Есть малёха, – снова подаёт голос Толян.

– Ну, тогда поедем к нам, Лида что-нибудь придумает.

– Куда это к нам? – настораживается Толик. – Я город-то не особо знаю, надо было Сергеича вашего припрягать.

– Ты ж говорил, по Москве генерала возил, – возмущается Игорёк.

– Так, то когда было! На срочной ещё, а с тех пор и училище, и служба, и война – чего только не было. Тут помню, тут не помню. Мужик в пиджаке и дерево там такое.

– В гостиницу, Анатолий, обратно, – говорю я.

– Ну, это, поди, смогём, – соглашается он.

Лида организовывает перекусить бутерброды с копчёной колбасой и с красной икрой. Парни не возражают, да и мы с Наташкой тоже. Располагаемся в закутке за стойкой и налетаем на закуску.

– Нихера вы здесь царство какое устроили, – крутит головой Толян, выглядывая в зал. – Тридевятое, в натуре.

Устроили, да. Сегодня народу не так много, вот посмотрел бы ты вчера, что тут творилось.

– Лида, ты Элю отправила домой? – спрашиваю я.

– Какую Элю? – удивляется она.

Наташка ничего не спрашивает, но прекращает жевать и внимательно на меня смотрит.

– А как её, не Эля? – хмурюсь я. – Вроде, Эля. Ну, которую победительницей назначили вместо Натальи.

– Ах, эту… – кивает она. – Да, отправила. Да она сама отсюда летела, только пятки сверкали. Печёнкин-то, козёл старый перепугал её до смерти.

– Ещё бы, – хмыкаю я, – ужас такой увидеть прямо перед собой.

Лида улыбается и говорит Наташке:

– Знала бы ты, как он бесился вчера. Не Печёнкин, а Егор. Я думала, он меня убьёт, когда подумал, что этот козёл тебя в номер утащил. Натурально, убьёт, понимаешь?

– Был бы рядом со мной, – вздыхает Наташка, – не пришлось бы беситься.

– Ну, – смеётся Лида. – Такая история не про Егора Андреевича. У него за одну минуту тысяча событий происходит, и все невероятной важности.

– А ты его хорошо знаешь? – чуть прищуривается Наташка.

– Кхе-кхе, – покашливаю я. – Я вам не мешаю, девочки? А то, может мне пойти пройтись?

Лида смеётся, Наташка тоже, но не по-настоящему, как-то делано.

– Любезный, Брагин здесь? – доносится до меня знакомый голос.

Припёрлось чудище.

– Как говорится, помяни его, и вот оно уже здесь.

– Кто там? – спрашивает Наташка.

– Печёнкин, – качаю я головой. – На переговоры что ли прислали?

– О, Егор Андреевич, – улыбается он улыбкой добряка, – замечая меня, выходящим из аппендикса за стойкой.

– Здравствуйте, ещё раз, Глеб Антонович, – отвечаю я безо всякой улыбки.

– Не найдётся минуточки? – заискивающе спрашивает он.

– Найдётся. Пойдёмте за столик присядем.

Мы идём к свободному столику и я делаю знак бармену, кивая на генерала:

– Двести коньяка принеси, пожалуйста.

Тот молча кивает.

– Егор Андреевич, – начинает Печёнкин, когда мы усаживаемся за стол.

– Да прекратите вы, товарищ генерал, не нужно этого. После того, что между нами было, можете меня по имени называть.

– Да-да, – соглашается он с виноватой улыбкой. – Это точно, чего только не было. Ты вон даже поколотил старика.

Смотреть на это унижение неприятно. Он потеет, то и дело вытирая лицо салфеткой и поправляя влажные волосы, постоянно дёргает узел галстука, отдувается и вообще, выглядит крайне растерянно.

– Вообще убить хотел, – хмыкаю я.

– Правильно, правильно, так мне и надо. За дело ведь, я же понимаю….

Тьфу…

– Ну, ладно, кончайте вы этот балаган. Страшно вам что ли?

– Страшно, – тут же соглашается он и наклоняется через стол в мою сторону. – Я ведь к ним отношения не имею. В делах участия не принимал, а сейчас как пойдут без разбора головы рубить, так и мою срубят. А я ведь приказы выполнял и всё.

Подходит бармен и ставит графинчик и пузатый бокал на низкой ножке. Печёнкин наполняет его до краёв и залпом осушает. Возвращает на стол, резко закрывает рот рукой и стреляет глазами налево и направо. Потом убирает руку и выдыхает:

– Уф-ф-ф… хорошо пошла… Благодарствуйте.

– Кто приказал меня убрать? – спрашиваю я. – Не для протокола.

– Караваев, – после паузы и мучительных сомнений выдаёт он.

– Какой бюджет на это выделил?

– Да какой бюджет? Никакого. Я Суходоеву команду дал и всё.

– И он так легко согласился?

– Звание и должность пообещал. Согласился. Чмо был, не человек.

– А вторая попытка? Кто второй раз стрелял?

– Не знаю, – отвечает Печёнкин и лицо его становится испуганным, будто он боится, что я не поверю.

Ну, собственно и боится, наверное… Странное это дело, очень странное. Не хочет говорить или действительно не знает? Ладно…

– Ну а что, собственно вы от меня хотите? – перехожу я к главной теме его визита. – Я ни на что не влияю, к расследованию отношения не имею.

– Брагин, ну ладно, будь ты человеком, – повышает он голос. – Я тебе пригожусь ещё, не последний день живём, правда?

Алкоголь побежал уже по венам.

– Так что я сделать-то могу?

– Да всё ты можешь! Я дурак был, что тебе не верил, идиот! Надо было сразу на твою сторону вставать… Ну, прости, я ж подумать не мог, что какой-то пацанёнок, потрох ссу… э-э-э… прости-прости, короче, что ты вот с генсеком чаи гонять будешь. Ну, так ты же не чмо, ты парень хороший, добрый, вон за девчонку чужую совсем заступился вчера… Скажи Чурбанову, что я пригожусь. Пусть меня переведёт хоть в последнюю дыру, в жопу мира, хоть в Кушку, хоть в Наушки, но только оставит на службе. Куда я без милиции, ты сам посуди. Ну, и потом, у меня же и на Куренкова, и на тебя, и на всю…

– Что-что? – поднимаю я брови.

– Ой… Нет, нет, это чисто… это… нет, я не так выразился…

– Ох, и мудак ты, Печёнкин. Вот нахер ты мне нужен, а? Ты же сдашь сразу, при малейшей возможности…

– Кто, я? – перебивает он, ударяя кулаком себя в грудь. – Не, я нет! Кого я сдавал? Егор Андреич, ну вы войдите в моё…

– Так, ладно, время позднее, идите домой. Я подумаю. Ничего другого не обещаю, обещаю только подумать, ясно? Скажу после Нового года.

– Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо… – рассыпается он в благодарностях и чуть не кидается руку мне целовать.

Нет, ну что за человек, вообще…

– Всё, – подхожу я к своим. – Идём на Красную площадь! Немедленно! Гулять! Мне нужно пройтись по свежему воздуху!

– Ты сума сошёл, уже ведь ночь! – таращит глаза Наташка.

– Вот и отлично, сейчас самое время. Никого не будет, только мы. Я пошёл. Кто со мной – догоняйте.

Разумеется, идут все. Мы выходим из гостиницы и оказываемся в сказке, покруче приключений Маши и Вити, или, как их там звали.

А снег идет, а снег идет,

И все мерцает и плывет.

За то, что ты в моей судьбе,

Спасибо, снег, тебе…

– Наташка, ты чувствуешь восторг первого снега? – спрашиваю я.

Мы идём чуть впереди, а Игорёк и матерящийся Толян плетутся сзади. Ничего, свежий воздух на пользу всем.

– Это уже не первый снег, – немного сердито отвечает она, но я-то вижу, ей тоже нравится и вштыривает от этого всего.

Мы выходим на площадь и останавливаемся, замираем. Говорит и показывает Москва! Мама дорогая, какая же красота! Рубиновые звёзды, куранты, башни. Кругом никого – только мы и могучий, древний и вечный Кремль. А ещё снег. Он валит и валит, засыпая мир мягким лебяжьим пухом. Тепло, ветра нет и пахнет невероятной свежестью. Ох, как же здорово быть молодым!

Я прижимаю к себе свою суженую и оторвав от земли начинаю кружить. Она зарумянилась, на бровях и ресницах снежинки, на шапке снежинки, везде они. Везде.

Глаза Наташки зажигаются восторгом а губы растягиваются в улыбке, но это длится недолго, будто счастье, которое часто бывает скоротечным.

– Поставь, – просит она. – Поставь, Егор.

Лицо её теряет детскую радость и становится серьёзным.

– Пожалуйста, Егор, поставь меня.

Я подчиняюсь. Ну, зачем, Наташ, ведь так всё чудесно…

– Я должна тебе что-то сказать…

– Сейчас? Вот тут? И это не может подождать?

Она качает головой.

– Ну ладно, – соглашаюсь я, – говори, если надо…

– Егор, – начинает она и прикусывает нижнюю губку…

7. Шоб не было эксцессов между нами

Сейчас мне хотелось бы услышать что-нибудь приятное, типа… ну, я не знаю, давай вернёмся в гостиницу и займёмся любовью… Что-то вроде этого. Но судя по тому, как она выглядит, речь о чём-то совсем другом.

Ну, как бы вариант, который сразу приходит в голову, по идее не вариант, в том смысле, что я же не первый день на свете живу и понимаю, что надо делать … Ну, в общем…

– Слушай, Наташ, – наконец, не выдерживаю я, – если не знаешь, как начать, не беда, не начинай. Может, потом и надобность пропадёт.

Я вижу её лицо близко-близко перед собой. На нём таят крупные лохматые снежинки, моментально превращаясь в маленькие водяные капельки…

– Если мы простоим здесь ещё минут пять без движения, – улыбаюсь я, – то превратимся в сугробы. Весной, конечно, нас найдут, но всю зиму мы проведём здесь…

– Нет-нет, – качает она головой. – Я должна сказать… Не знаю только, как… Я чувствую, а выразить не могу. Днём в мыслях всё так чётко было, ясно и понятно, а сейчас все мысли разлетелись в разные стороны.