Учение о категориях. Том второй. Категории мышления

I. Первичная категория – Рефлексия

(173) «Рефлексия» – это образ, заимствованный у света; поскольку луч света, испускаемый источником света, отражается обратно к источнику света отражающей поверхностью, то между источником света и отражающей поверхностью, которые прежде были удалены друг от друга без связи, устанавливается отношение, которое ведет не только от одного к другому, но и от другого обратно к одному, т. е. является взаимным отношением. Подобным же образом рефлексивное мышление переплетает свои нити туда и обратно между двумя объектами представления, которые без этого соотносительного мышления стоят в сознании как отдельные и отличные друг от друга. В то время как источник света и зеркало представляют собой весомые массы, лучи света, посредничающие между ними, относятся к области невесомых вещей; однако отношение последних к первым всегда использовалось в качестве образа и притчи для отношения субъективного мышления к объектам.

Во-первых, это отношение не принадлежит ни одному, ни другому объекту. Если бы это было так, то, с одной стороны, каждый объект должен был бы нести отношение в себе, даже если бы другой объект вообще не существовал, а с другой стороны, один и тот же объект должен был бы иметь противоречивые определения, поскольку, как отмечали уже софисты, он стоит в противоположных отношениях к различным другим объектам. Во-вторых, отношение не принадлежит сумме двух объектов, поскольку такая сумма не существует сама по себе, но сама уже является отношением (174), в которое объекты помещаются мышлением. В-третьих, отношение не витает между двумя объектами в качестве третьего, ибо тогда оно само было бы объектом, стоящим в ряду с другими, и должно было бы быть таким же данным, как они, тогда как на самом деле от произвола мышления зависит, в каком отношении (сравнение, связь и т. д.) оно хочет расположить объекты друг к другу и к какому другому объекту оно хочет отнести каждый из них. Таким образом, отношение – это нечто, добавляемое к объектам мышлением, субъективное дополнение к объективно данному, связь, которая сначала обматывается вокруг объектов мышлением. Мы пока оставим эту точку зрения без проверки, чтобы посмотреть, какие последствия из нее следуют, но вернемся к ней позже, когда выясним, что эти последствия сводят на нет всякую возможность познания. Если мы хотим познать истину, действительность, как она есть, без субъективных составляющих, то, согласно этому взгляду, мы должны устранить отношения, которые добавляет только субъективное мышление, и принять вещи такими, какие они есть, без этих составляющих. Во-первых, существует предпосылка, что после устранения отношений останется нечто, что, именно потому, что оно не связано, является действительным и истинным бытием. Но эта наивно-реалистичная предпосылка тает под рукой, если критическое дело устранения отношений последовательно довести до конца.

Вера в то, что «то, что воспринимается, есть», а именно в смысле бытия, которое теперь лишено отношений, не выдерживает критики ни в каком направлении. Даже с позиций наивного реализма восприятие и познание мыслится как отношение между вещью, которая есть, и эго, которое ее осознает, и в этом смысле греческие философы постоянно приводили его в качестве типичного примера категории отношения. То, что для сознания воспринимающего является воспринимаемым, может, с точки зрения наивного реализма, быть совершенно таким же образом и тем, что не воспринимается; но из этого скорее следует, что воспринимаемое есть только как воспринимаемое, а как воспринимаемое оно не есть, постольку, поскольку оно не воспринимается. Другими словами, из этого следует, что воспринимаемое или содержание восприятия существует только как отношение между вещью и «я», т. е. подобно лучам света, которые устанавливают отношение между источником света и зеркалом и создают зеркальное изображение. То, что это зеркальное изображение напоминает вещь, является наивно-реалистической предпосылкой, которая сохраняется даже тогда, когда числовое тождество вещи и воспринимаемого уже растворено критикой и превращено в дуализм. То, что для трансцендентального реализма восприятие – это лишь очень косвенное отношение между вещью-в-себе и Я-в-себе, которое отражается в сознании и для сознания отношением между субъектом и объектом, формой и содержанием сознания, здесь объяснять не нужно. Для трансцендентального идеализма, отрицающего отношение между Я в себе и вещью в себе, отношение между субъектом и объектом, формой и содержанием сознания, теряет свое репрезентативное значение и занимает его место; но восприятие и познание всегда сохраняют характер отношения.

Если наивный реализм будет утверждать, что воспринимаемое есть то, что оно есть, постольку и поскольку оно воспринимается, то из этого следует только то, что оно должно быть членом отношения постольку и поскольку это отношение установлено, т. е. что его бытие зависит от того, что оно связано. Но если бы, с другой стороны, утверждалось, что пребывание в отношении восприятия действительно является для нас основанием познания бытия вещи, но что само бытие вещи не зависит от этого основания познания, то тогда утверждалось бы, что логически допустимо заключение от отношения к независимому от него бытию связанного, т. е. от субъективного, имманентного ингредиента к транссубъективному, трансцендентному бытию, что наивный реализм справедливо отрицает.

Воспринимаемое растворяется в чистых синтезах, то есть отношениях, пространственные объекты – в синтезах непространственных качеств ощущения, те – в синтезах последовательных изменений интенсивности, а интенсивность ощущения каждого момента в конечном счете раскрывается как отношение между двумя динамическими интенсивностями. То, что предстает в сознании высших уровней индивидуальности как нечто непосредственно данное, разлагается на синтез (т.е. отношения) содержаний сознаний низших уровней индивидуальности, пока, наконец, не приходит к бескачественным сенсорным интенсивностям как низшему содержанию сознания.

Но если мы перейдем от содержания восприятия к тому, что вызывает восприятие, к вещам объективно-реальной сферы, бытие которых предполагается независимым от восприятия, то получится то же самое. Конечно, пока пустое пространство воспринимается как материальная субстанция, а материя – как непрерывная масса, движущаяся в нем, существование кажется свободным от отношений, но пока это так, мы проецируем в потусторонний мир сознания лишь сенсорный продукт наших бессознательных синтезов (отношений). С другой стороны, как только объективно реальное пространство вместе с материей понимается как позиционирование и объективно реальное возникновение сил, все изолированное, не связанное друг с другом бытие прекращается.

Сила не есть сила; только из взаимодействия сил возникает возможность конкретной реальной действенности каждой из них. Изолированная сила без связи с другими – это просто возможность действия, т. е. одно из условий, необходимых для реализации выражения силы, но которое, пока не добавлены другие, не способно действовать. Две силы, однако, оказывают реальное воздействие друг на друга, только соотносясь друг с другом; их действенность – это взаимное, динамическое отношение, и за его пределами они вообще ничто. Все внешнее или материальное бытие, все существование – это только отношение сил друг к другу, динамическое отношение, или, точнее, система таких отношений, в которой они постепенно устанавливаются во все более полные связи, объединяются во все более сложные синтезы. Существование – это игра сил, неустойчивое равновесие, которое постоянно нарушается и постоянно восстанавливается, не caput mortuum прошлого производства, а постоянное производство из взаимосвязи сил, постоянное возникновение и распад мгновенного действия, в котором нет ничего постоянного, кроме регулярности отношений и непрерывности динамической интенсивности.

Таким образом, все существование – это такая же родственность, как и все сознание. Как бы усердно ни искали в объективно-реальной и субъективно-идеальной сфере то, что не является отношением, ничего не находят; искомое тает, как (177) мираж, в пустом воображении. Но результат не сильно отличается, если мы полностью покидаем сферу видимости и проникаем в метафизическую сущность. Телистическая интенсивность – это пустая, бессильная стремительность, если она не поставлена в связь с идеальным содержанием через логическое, которое она должна реализовать динамически. Само это идеальное содержание возникает только благодаря тому, что дремлющий логический формальный принцип символизируется и актуализируется в бессознательную синтетическую интеллектуальную функцию через импульс волевой инициативы, а его пустота телеологически оплодотворяется и наполняется содержанием через отношение к нелогическому волению. Оба атрибута, таким образом, являются лишь возможностями, пока они не поставлены логическим в отношение друг к другу. Логическое может относиться к нелогическому только потому, что оба они едины в металогическом; его отношение к нелогическому уже предполагает его отношение к общей субстанции.

Троица субстанции и атрибутов, или металогического, алогического и логического, действительно является сущностью, даже без внутренних отношений, которые предваряются сущностями, возникающими как таковые; но таким образом нельзя сказать, что она есть или что она имеет бытие. Сущность, помимо своей видимости, действительно существует, но она еще не есть; чтобы быть, она должна проявиться в бытии и сознании, чтобы существовать в них как основание бытия. Металогическое становится субстанцией или существующим только тогда, когда возникла реальная функция и через нее было положено нечто существующее, относящееся к субстанции как способу. Сущность может проявиться только в том случае, если моменты ее триединства будут связаны друг с другом логическим, или если актуализируются лежащие в ней возможные отношения; именно таким образом логическое одновременно актуализирует лежащее в сущности возможное отношение к тому, что им постулируется, но постулируется как противоположное себе, т. е. не как сущность, а как видимость. (Gr. IV. 75.) Бытие непричастно только как дремлющее, неактивное, чистое бытие без видимости; как только оно проявляется, оно есть, с одной стороны, внутреннее отношение трех его моментов друг к другу и, с другой стороны, внешнее отношение триединого бытия к двусторонней видимости. Как понятие Бога цепляется за свое отношение к миру, а понятие сущности – за свое отношение к проявлению, так и понятие Абсолюта цепляется за свое отношение к относительному. До сотворения мира Бог может быть всем остальным, но он не является Богом, ибо он становится Богом только через свое отношение к религиозному сознанию человека. «Чем было бы бытие, если бы оно не появилось!» Таким образом, и Абсолют, как не имеющий отношения, имеет свое понятие только в отрицании отношения, и это цепляется за оппозицию к реляционному или относительному, противоположному ему. Другой член каждой оппозиции также отменяется, когда отменяется один ее член, и таким образом отменяется сама оппозиция как отношение между двумя. Об абсолютном, выведенном из этой оппозиции, мы уже не можем сказать ничего, даже отрицания относительности, поскольку отрицание само по себе уже является видом отношения, как и всякое высказывание. Когда мы говорим об абсолютном, мы уже говорим о нем в его отношении к относительному, т. е. фактически о не-абсолютном. Абсолютное само по себе есть лишь категория референтной мысли, относительное понятие, которое имеет свое содержание только в своем отрицательном отношении к относительному. Все, о чем мы можем говорить и мыслить, уже релятивно, относительно, и все бытие есть связанность, даже сверхбытие абсолюта, который лежит за пределами бытия и сознания, но имеет свое бытие именно в том, что он выше и позади них, то есть в отношении к ним. Все разговоры и размышления заканчиваются отношением; все остальное – бездумное молчание. Искать бытие там было бы глупостью. (Gr. IV. 58.) (Gr. V. 139.)

Итак, если, с одной стороны, бесспорно верно, что всякое бытие, которое должно быть больше, чем сущность, должно быть связанностью, а с другой стороны, считается само собой разумеющимся, что всякая связанность есть лишь субъективный компонент человеческого мышления, то из этих двух предпосылок неизбежно следует абсолютный агностицизм. Ибо если все, что мы можем воспринимать и мыслить, есть лишь отношения, а отношения имеют лишь субъективную обоснованность и значение, то мы полностью вплетены в паутину наших субъективных ингредиентов; все, что мы считаем бытием, есть тогда лишь паутина самосплетенных нитей отношений, и там, где они прекращаются, для нас начинается непознаваемое, немыслимое, невыразимое, которое, если оно есть, не имеет к нам отношения, а потому так же хорошо для нас, как если бы его не было. Сплетенная нами паутина отношений ошибочно представляется нам как (179) познание бытия, не будучи таковым; там, где мы полагаем, что знаем, мы оказываемся в иллюзии, и там, где истинное познание только начинается, оно для нас и заканчивается. Абсолютный агностицизм в отношении того, что прежде всего следует называть знанием, и абсолютный иллюзионизм в отношении того, что предстает перед нами под видом знания, – это взаимозависимые обратные стороны одной и той же точки зрения. Нет никакой разницы, подчеркивать ли ту или иную сторону вопроса, отталкиваться ли от этой или от той стороны при обосновании своей точки зрения. Абсолютный агностицизм, основанный на относительности всякого знания и исключительной субъективности всех отношений, был реализован магометанской сектой мотекаллеминов, чтобы водрузить знамя ортодоксальной доктрины, полученной из откровения, на объявленное таким образом банкротство человеческого стремления к знанию. Субъективность реляционных понятий и относительность знания и бытия также играют важную роль в христианском номинализме, но не доводятся до его конечных последствий. Субъективность реляционных понятий недавно подчеркивал и Кирхман, но без признания относительности всего знания и бытия; именно поэтому он не пришел к агностицизму, а застрял в смеси наивного реализма и агностицизма. Хотя неокантианство подчеркивает субъективность всех категорий, оно не совсем основывается на субъективности одной категории отношения; оно расширяет свою точку зрения скорее со стороны иллюзионизма, и только некоторые его ответвления, отсылающие к ранней теоретической позиции Юма, пришли к агностицизму, которому, по крайней мере, не хватает мужества последовательности. Затем ричлианство возобновило попытку магометанского мотекаллемина в христианской теологии, с тем же намерением использовать агностицизм, чтобы отсечь любые научные возражения против догмы, а также дать возможность образованным людям вернуться к вере Церкви.

Правильность вывода, ведущего к агностицизму, нельзя отрицать, если вторая посылка – субъективность всех отношений – столь же несомненна, как и первая – относительность всего сущего. Эта субъективность отношения вытекает из того, что отношение не может ни (180) содержаться в одном из отнесенных объектов, ни в сумме обоих, ни даже витать посередине между ними, но что оно скорее зависит от субъективного произвола, к какому другому объекту я отношу произвольно выбранный объект и в какое отношение я его помещаю. Первое должно показать, что отношение не может быть чем-то объективно реальным, второе – что оно подвержено субъективному произволу. Однако в обоих случаях попытка обоснования оказывается неполной.

Трехчастная дизъюнкция лишь доказывает, что отношение не может быть чем-то объективно реальным, если референтами являются мертвые, чисто пассивные вещи, не способные к действию, какими являются части содержания сознания или бессильные движущиеся субстанции в пустом пространстве, какими их представляет себе кинетический взгляд на мир. Но при этом остается нерассмотренной возможность того, что вещи сами по себе, которые лишь представлены для сознания объектами его представлений, являются живыми, активными, нематериальными, динамическими функциями, которые сами динамически соотносятся друг с другом и через эти самые взаимные отношения образуют пространство и материю. Способность соотноситься, таким образом, присуща каждой из двух функций; реальные отношения не висят между ними в центре в качестве независимого третьего лица, а являются самосплетенной лентой, которой они переплетаются между собой.

Субъективный произвол в выборе референта и вида отношения неограничен только там, где с отношениями просто играют, не претендуя на обогащение знания с их помощью; но там, где есть серьезное стремление к знанию, выбор референта и вида отношения всегда более или менее ограничен тем, что служит цели. Если в природе каждая часть находится в объективно-реальных отношениях к каждой другой части, то репродуктивное, субъективное мышление может также проследить каждое из этих отношений и тем самым развить определенный произвол в своем выборе; но поскольку объективно-реальные отношения между различными частями природы имеют различную близость и различное значение для существования целого, субъективное мышление также должно будет отдавать предпочтение одним перед другими в своем воспроизведении, в зависимости от степени их объективно-реального значения, чтобы удовлетворить цели познания. Точно так же характер и способ объективно реальных отношений между двумя природными вещами может быть весьма многообразен, так что (181) произволу остается выбор – подчеркнуть то или другое; но истинное познание должно будет стремиться воспроизвести мышлением все эти отношения и тем самым упорядочить их в соответствии с их объективно реальной значимостью для естественной связи вещей. При этом любой субъективный произвол исключается.

Даже в сфере игровых отношений, не имеющих познавательной ценности, существует неизмеримое число объектов для выбора, но не типов отношений. Игривое воображение может достать объект отношения из самых отдаленных областей; но виды отношений, между которыми оно может выбирать, вскоре исчерпываются. Даже в случае простого игрового отношения выбор объектов будет тайно и незаметно обусловлен видом отношения, для которого ищется пример; с другой стороны, если объекты отношения выбираются или даются случайно до того, как вид отношения был определен, природа объектов окажет незаметное влияние на выбор вида отношения. Произвол в выборе отношений состоит только в неосознанности определяющих мотивов. Но то, что природа объектов в целом может влиять на выбор вида отношения, и наоборот, следует из того, что и те и другие имеют найденную в сознании и независимую от всякого произвола природу, которая благоприятствует установлению данного вида отношения, но препятствует этому, приглашает к нему, отталкивает от него.

Но как только выбор референта и вида отношения сделан, от произвола уже не зависит, даже видимо, то, каким окажется заданное отношение, а зависит только от природы референта. Устанавливая определенное отношение между двумя определенными объектами, мышление вовсе не ведет себя творчески, а лишь воспринимает, констатирует, регистрирует. Это одинаково верно как при заимствовании объектов из восприятия, так и при их выдумывании самым экстравагантным воображением; только в первом случае предполагается, что при констатации отношения признается что-то из объективно-реального мира, а во втором – только что-то из случайного характера собственных продуктов воображения. Являются ли две (воспринимаемые или воображаемые) фигуры конгруэнтными, равными, подобными, симметричными или нет, и на сколько одна из них больше другой, зависит только от данной конституции фигур, а вовсе не от произвола референтной мысли, хотя применение или неприменение этих видов отношения к двум фигурам находится на усмотрении мыслителя. Об этом говорит и тот факт, что природа вещей заставляет нас при ближайшем рассмотрении исправлять ошибочные или неточные определения их отношений.

Отсюда следует, что в заданной детерминированности объектов должно быть нечто такое, что определяет связь в каждом типе отношений, которые могут быть к ним применены. Если, например, даны два треугольника, то они могут быть связаны по форме (подобие, симметрия, конгруэнтность, соотношение углов, соотношение сторон, порядок углов и сторон) или по размеру (площадь); но в каждом из этих типов отношения результат мысли о связи определяется данными как таковыми. Это качество данности, определяющее отношение, можно назвать «основанием отношения» или fundamentum relationis. Теперь необходимо прояснить, в чем состоит основание отношения; ведь кажется, что само основание отношения уже должно иметь отношение к отношению, пусть даже изначально скрытое, чтобы иметь возможность определять отношение.

Что касается объектов в сознании, то можно сказать, что возможные отношения между ними зависят от качества и пространственно-временной протяженности; но они, в свою очередь, зависят от функционирования самих вещей, на основе которых они реконструируются. С одной стороны, субъективная цель добавляет новые объекты с помощью воображения; с другой стороны, она выбирает объекты, которые должны быть связаны, и типы отношений, но всегда основывает конкретные отношения на качестве и протяженности (через которые также измеряется интенсивность). Но качество и протяженность, как уже было показано, являются продуктами синтетической интеллектуальной функции, то есть результатами бессознательных синтезов, которые, хотя и не демонстрируют сознанию в явном виде синтетический характер своего происхождения, тем не менее имплицитно содержат его. Синтез, однако, сам является отношением; кажущаяся несвязанной данность, таким образом, имплицитно включает в себя все отношения, которые были включены в ее синтетический генезис.

Если, таким образом, рефлексивное мышление берется эксплицировать для сознания то, что в нем бессознательно и имплицитно закономерно, то неудивительно, что в логическом процессе оно может сознательно извлечь лишь то, что бессознательно в него заложено. Ведь бессознательная, синтетическая интеллектуальная функция по самой своей природе бессознательно логична; сознательная дискурсивная рефлексия должна поэтому аналитически эксплицировать то же самое, что бессознательное интуитивное первичное мышление подразумевало синтетически, если она остается верной основному логическому характеру последнего, который также действует через нее. Если, например, интуитивно-логический синтез упорядочил сенсорный материал таким образом, что возникло восприятие круга, то все отношения, которые можно вывести из круга, имплицитно определены, например, отношение между периферийным углом и центральным углом на одной и той же дуге.

Части содержания сознания являются пассивными продуктами, которые могут имплицитно нести в себе предсознательно установленные отношения, но не могут устанавливать или поддерживать активные отношения друг с другом, так что для экспликации имплицитно установленных в них со-субъектов необходимо сначала добавить субъективное мышление.

Вещи в объективно-реальной сфере, напротив, представляют собой силы или группы сил, которые вполне могут вступать в активные отношения друг с другом. Поэтому, когда субъективное мышление устанавливает такие отношения между объектами воображения, которые представляют для его сознания сами вещи, оно реконструирует живописно то, что уже существует эксплицитно в исходной картине, то есть, добавляя эти отношения к объектам воображения, оно просто продолжает субъективную реконструкцию объективно-реального мира, которую оно уже начало, добавив пространственность к ощущениям. Если принять объекты воображения за то, чем они являются, – за части содержания сознания, – то это выглядит как субъективное добавление, когда референтное мышление придает им динамические отношения, даже как добавление, противоречащее их пассивной и бездеятельной природе. Однако если они берутся не как то, чем они являются непосредственно (184), а как то, что они означают или представляют косвенно (через трансцендентальные отношения), т. е. как представители вещей в себе для сознания, то приписываемые им отношения оказываются уже не субъективными дополнениями, а простыми мысленными изложениями тех отношений, которые действительно установлены между соответствующими вещами в себе и посредством которых ощущения вместе с конструируемыми из них представлениями и объектами представлений впервые становятся возможными и определяются.

Если вышеупомянутая точка зрения, что силы определяют пространственность своим действием, верна, то все пространственные отношения также определены имплицитно, в то время как явно определены только те, которые динамически актуальны в любой данный момент. Каждое изменение в констелляции сил по отношению друг к другу также изменяет их соответствующие эксплицированные динамические отношения и, таким образом, также их соответствующие эксплицированные пространственные отношения. Исследуя законы динамических отношений, субъективное мышление, однако, не может ограничиться экспликацией соответствующих актуальных отношений, а ищет общие формулировки, охватывающие как явные, так и неявные динамические и пространственные отношения вещей. Субъективно, таким образом, эксплицируются и такие отношения вещей самих по себе, которые порой содержатся в них лишь имплицитно, но динамически эксплицируются условно и возможно в объективно-реальной сфере.

Поскольку пространственные отношения, составляющие содержание динамических отношений, также логически детерминированы в объективно-реальной сфере, так же как и в бессознательно-синтетической конструкции содержания сознания, субъективная логическая реконструкция может также устанавливать логические детерминации относительно возможного, необходимого и невозможного в объективно-реальной сфере, от которых конечная реальность не отклоняется. Соответствующие реальные пространственные отношения, составляющие содержание соответствующих реальных динамических отношений, могут быть, с другой стороны, лишь непосредственно взяты из опыта или выведены косвенным путем. В отношении возможных, невозможных и условно необходимых пространственных и кинетических отношений вещей чисто логический анализ пространственных и кинетических отношений содержания сознания может поэтому дать важную информацию, тогда как для динамических отношений объективно реального мира логический анализ формальной конституции содержания сознания в его пассивной непосредственности не дает никаких точек опоры, (185) а в своей трансцендентальной репрезентативной ценности полностью зависит от эмпирических впечатлений и их рациональной обработки. Если обобщить значение субъективного реляционного мышления для субъективно-идеальной и объективно-реальной сфер, то оно может быть экспликацией имплицитных отношений по отношению к обеим и воспроизведением эксплицитных отношений по отношению к последней. Однако как экспликация имплицитных отношений она является прямой экспликацией субъективно возможного по отношению к субъективно-идеальной сфере и косвенным воспроизведением объективно-реально возможного по отношению к объективно-реальной сфере. Поскольку соответствующие эксплицитные отношения в объективно-реальной сфере также являются лишь экспликациями имплицитных отношений или актуализациями объективно возможного, каждое «основание отношения» в обеих сферах видимости в конечном счете прямо или косвенно возвращает к отношению, имплицитно заданному логическим. – Имплицитное или просто возможное отношение, которое, тем не менее, является решающим по содержанию для возможной экспликации этого отношения, конечно, не может быть пропозиционировано дискурсивно-логическим, но только интуитивно-логическим. Не является противоречием то, что существенный fundamentum relationis позиционируется по существу без того, чтобы его позиционировала логика; но противоречием является то, что дискурсивно-логическое имплицитно позиционирует больше, чем эксплицитно позиционирует в данный момент. Если, таким образом, следует предположить, что все фундаментальные отношения (fundamenta relationum) как в объективно-реальной, так и в субъективно-идеальной сфере определены и идеально пропозиционированы логическим по своему содержанию, то пропозиционировать их в качестве имплицитных отношений могло только интуитивно-логическое, но не дискурсивно-логическое. Дискурсивно-логическое появляется за ним в субъективно-идеальной сфере только для того, чтобы дискурсивно эксплицировать имплицитные отношения, установленные интуитивно-логическим. Интуитивно-логическое не только бессознательно конструирует содержание объективно-реального мира и сознания, но и является бессознательным корнем дискурсивно-логической рефлексии. (Gr. 111. 160.)

Как логическое, интуитивно-логическое способно вместить в себя все, что дискурсивно-логическое может эксплицировать из данного содержания логических отношений; как интуитивное, оно способно охватить одновременно uno obtutu то, что дискурсивная мысль может пройти только последовательно. Как интуитивная (186) логическая или интуитивная интеллектуальная функция или интеллектуальный взгляд, она, таким образом, объединяет логичность с охватывающей одновременностью и помещает всю логичность в мгновенный взгляд, который впоследствии извлекается реферирующей мыслью. Как не дискурсивное и неабстрактное мышление, интуитивно-логическое, однако, не рефлектирует явно над отношениями, которые не должны быть динамически реализованы в тот же момент, а лишь имплицитно предполагает их, так что из этой отправной точки они должны достичь экспликации с логической последовательностью в том случае, если они логически требуются в соответствии с обстоятельствами, как содержание, которое будет реализовано. Поведение интуитивно-логического по отношению к отношениям совершенно такое же, как и по отношению к соответствующему содержанию восприятия вообще; последнее тоже никогда не включает в себя больше того, что в данный момент реализуется, хотя, по возможности и имплицитно, оно одновременно включает в себя все предыдущие содержания восприятия, из которых оно логически развилось, и все будущие, которые будут логически развиваться из него. Всякое бытие, как мы видели выше, есть связанность; но только поэтому объективно реальное бытие может быть связанностью, поскольку все его содержание определяется в каждом случае интуитивной интеллектуальной функцией или интеллектуальным взглядом, а все содержание последнего состоит в отношениях. То, что эти отношения, как явные, так и неявные, несмотря на свою логичность, не представляются дискурсивно отдельными, а одновременно слитыми в каждом случае, как раз и составляет их интуитивность, благодаря которой они противопоставляются рефлективному отношению. Именно поэтому, рассматриваемые с точки зрения рефлексии, они изначально не выглядят как отношения, хотя таковыми являются. Анализ чувственного восприятия уже научил нас, что то, что мы называем интуитивностью, является продуктом, возникающим из одновременности и мгновенности бессознательных синтезов; но здесь, по крайней мере внешне, еще существуют фиксированные данные, которые связаны этими синтезами, хотя при ближайшем рассмотрении даже определенные отношения интенсивности, составляющие ощущение, состоят лишь в количественных отношениях, которыми они постепенно определяются. Интуитивно-логическое не имеет всех этих данных для синтеза; все, что должно быть связано, должно быть сначала постулировано (187). Но то, что логическое может быть про позиционировано, есть, в конце концов, не что иное, как логические отношения, например, экстенсивные размерные отношения движения, посредством которых степенные отношения интенсивности предопределяются для теологической функции. Таким образом, они есть не что иное, как отношения, которые синтетически связаны и приобретают характер интуитивности благодаря этому слиянию в мгновенную одновременность.

В соответствии с этим предрассудок о простой субъективности отношений, похоже, основан на правильном ядре, который лишь завуалирован обезображивающей оболочкой. Это верное ядро – основная идея о том, что отношения должны быть чем-то логическим, идеальным, продуктом интеллектуальной функции, и что ничего другого быть не может. Обезображивающая оболочка, однако, – это ошибка в том, что мышление, которое изначально устанавливает отношения, является сознательным дискурсивным мышлением, а не предсознательным, бессознательным, интуитивным мышлением. Все отношения, которые сознательное мышление эксплицирует дискурсивно, являются, однако, лишь воспроизведением эксплицитных отношений, или экспликацией имплицитных отношений, или эксплицитным воспроизведением имплицитных отношений, которые уже были установлены или со-установлены бессознательным, интуитивным мышлением. Это верно даже там, где мышление играет с продуктами воображения референциальным образом; ведь все отношения объектов воображения, эксплицируемые таким образом, уже заранее имплицитно заложены в них бессознательным синтетическим мышлением, породившим эти объекты. Это не менее верно и там, где спекулятивная мысль эксплицирует отношения между метафизическими моментами сущности; ведь она не смогла бы сделать эти отношения эксплицитными сознательно. Оно не смогло бы мыслить эти отношения явно и сознательно, если бы логическое не мыслило их ранее бессознательно и неявно как отношения и тем самым не открыло бы впервые мировой процесс.

Это обеспечивает логически идеальный характер отношений, который совпадает с логически идеальным характером содержания бытия. Но не хватает еще второго определения, чтобы интуитивно-логическое стало активным в отношениях, воспроизводство которых показывает нам наше референтное мышление. Мы уже видели при рассмотрении динамических функций пространственного схватывания, что для пространственного схватывания необходимы динамические отношения, но что динамические отношения между существенно отдельными силами вообще были бы невозможны. (188) Как при построении множества субъективно-идеальных феноменальных миров, так и при построении единого объективно-реального феноменального мира пространственность является фундаментальным способом отношения, посредством которого мир-процесс становится синтетической геометрией. Пространственные отношения между различными силами были бы невозможны, если бы они содержали различные идеи, различные идеальные или возможные пространства, а не были бы частичными функциями одной воли и одной идеи. То же самое относится и ко всем другим отношениям, кроме пространственных отношений между различными вещами самими по себе. Интуитивно-логическое, действующее в той и другой вещи само по себе или индивидуально, должно быть одним и тем же не только по виду, но и по количеству, чтобы между ними можно было установить интуитивно-логическое отношение. Поэтому определение логической идеальности должно быть дополнено другим определением монизма; это должна быть одна всеобъемлющая идея, в которой все явные и неявные отношения логически идеализированы. (Gr. IV. 43.) Утверждение о том, что все отношения логически идеализированы, кажется, терпит исключение только в метафизической сфере самого Абсолюта, то есть в отношениях субстанции к ее атрибутам и атрибутов друг к другу, но и это лишь кажущееся. Ведь в спящем Абсолюте на самом деле нет никаких отношений, поскольку принципы остаются несвязанными. Инициатива процесса исходит только от воли, без всякой связи с другими принципами. Участие логического в процессе, инициированном волей, происходит, однако, через отношения, в которые логическое помещает себя, логически идеальное, к возвышенному нелогическому, и только таким образом позволяет логическому стать реальным принципом. Логическое позволяет воле стать реальной, определенной волей и тем самым установить мировой процесс, оно также втягивает субстанцию в мировой процесс и ведет ее от сущности к бытию.

Таким образом, из трех принципов только логический устанавливает отношения между собой и двумя другими, и только логический устанавливает эти отношения. Только логически идеальная детерминированность мысли сама по себе имплицитно характеризует отношения, связанные с другими атрибутами, как антилогические и металогические, противопоставляя их своей собственной сущности или устанавливая их в безразличии к этому противопоставлению (189). Антилогический характер воли и металогический характер субстанции не являются предикатами, которые придерживаются этих принципов как таковых, но лишь предикатами, вытекающими из * логически идеальных отношений, в которые логическое вынуждено помещать себя по отношению к ним в силу своей собственной природы. – На первый взгляд может показаться, что* отношение к идее «существует и в воле, которая возникла в логическом из его отношения к нелогическому; но при ближайшем рассмотрении эта видимость исчезает. Воля не приобретает никакого отношения к логическому благодаря своему разворачиванию в идею; она уже была в существенном единстве с ним до инициативы и остается в этом существенном единстве с ним во время процесса. Только если воля мыслится в функциональном единстве с идеей, т. е. не в оппозиции к ней, можно сказать, что различные части воли получили различный характер благодаря связи с различными частями идеи, или что индивидуальный характер является рефлексом идеи в воле, подобно тому как идея является рефлексом нелогического в логическом. Ибо воление, как единая тотальность, так и индивидуальное воление, в той мере, в какой они оба взяты как чисто формальная интенсивность стремления к осуществлению в противоположность их идеальному содержанию, не имеют характера; характер дается только индивидуальному волению, наполненному идейным содержанием. (Gr. IV. 61.)

Сущностное единство двух атрибутов, из которого при переходе от покоя к деятельности сразу же вытекает их функциональное единство, не следует понимать как отношение; это нечто, что предшествует и превосходит всякое отношение, то, что присуще всему бытию, то есть всему реляционному бытию, которое по этой самой причине называется субстанцией. Ведь субстанциальное единство атрибутов – это не что-то рядом с субстанцией, а сама субстанция, которая, следовательно, не может иметь никакого отношения к сущности атрибутов, но является тем, что существует в обоих. Для нашего мышления, однако, противопоставление атрибутов по их сущностям и их единство в субстанции и в ее функционировании выглядят как отношения; но мы не должны забывать, что они кажутся нам таковыми лишь постольку, поскольку мы мыслим, то есть лишь постольку, поскольку мы рассматриваем их с точки зрения логического, которое с самого начала мирового процесса поместило отношения в себя (190) и также утверждает их в нас, как только мы логически мыслим. Мы не можем рассуждать о принципах абсолюта, не придерживаясь этой логической точки зрения, но не забываем всегда добавлять поправку на то, что эта точка зрения уже логически окрашена. Мы не можем сказать, что такое множественность субстанции с ее атрибутами, если она не мыслится как отношение, потому что мы должны были бы перестать мыслить логически, прежде чем мы смогли бы мыслить ее иначе, чем в терминах отношения. Но то, что как немыслимое единство оно должно быть также единством без отношения, мы можем утверждать с уверенностью, потому что знаем, что отношения – это нечто логически идеальное, то, что впервые постулируется логическим и в логическом. Когда логическое начинает говорить о воле и субстанции, у него нет выбора, но оно логически вынуждено определять первое в оппозиции к самому себе как антилогическое, а второе в его возвышенности над оппозицией как металогическое. Таким образом, перед нами единственный известный нам случай фундаментального отношения, которое, хотя и определяет возможное отношение конкретным образом, само еще не определено логически через явные или неявные отношения, единственный случай фундаментального отношения, которое даже не является неявным отношением. (Gr. IV. 53.)

Этот единственный случай, однако, можно найти не в мире, который, в конце концов, определен через и посредством логически идеального содержания, но только над миром, где вечное, немыслимое определение сущности занимает место временного, логически идеального определения бытия. В мире, где перед нами стоит задача сориентироваться, объяснив бытие в терминах его принципов, нам не остается ничего другого, как основывать это объяснение на гипотезе, что все основания бытия нашего сознательного, референтного мышления представляют собой синтетическую ткань бессознательных логических отношений. Над миром, в сфере принципов, возможность дальнейшего объяснения прекращается вместе с возможностью продуманного определения, а на ее место во всех индуктивных сериях приходит простое утверждение конечных принципов, к которым привели объяснительные усилия. Мы должны объяснить бытие, но не сущность, из которой мы объясняем бытие; мы должны выводить сущность только в обратном порядке из (191) бытия. Мы должны довольствоваться тем, что сущности атрибутов так устроены, что одна должна определяться другой, если она относится к ней в мышлении, как к своей противоположности, и что лишенная сущности субстанция должна определяться атрибутами, стоящими в сущности-противоположности, как стоящими над и вне противоположности, если они к ней относятся. Для нашего мышления, которое движется в чистых отношениях, сущность, как покоящаяся без отношения, есть непостижимая первооснова бытия; но как только сущность переходит в бытие, логический принцип также развертывает в себе отношения себя к другим принципам, выпадение которых предопределено сущностью. Переход сущности в бытие вообще не произошел бы, если бы логический принцип не развертывал эти отношения; ведь без него инициатива воли не вышла бы за пределы пустого воления. Поскольку мы можем мыслить только в отношениях, а там, где мы не можем мыслить отношения, наше мышление заканчивается, мы можем мыслить метафизические принципы сущности только посредством тех отношений, в которые логическое поставило себя к ним и в которые логическое поставило их к миру видимости. Если же мы хотим мыслить их такими, каковы они сами по себе до и после этих отношений, то нам ничего не остается, как отрицать эти отношения как актуальные, а если мы не хотим ничего не мыслить, то удерживать их в мысли как возможные, потенциальные или эвентуальные. (Gr. IV. 55.) (Gr. IV. 64.) Gr. V. 139.)

Если, таким образом, содержание всего бытия и сознания состоит в отношениях и если там, где прекращаются отношения, тем более прекращаются категории, а именно в сверхсущностном бытии в покое, то отношение или связь не есть категория наряду с другими категориями, но первичная категория есть категория общего для всех других категорий, а эти последние – лишь специализации или партикуляризации этой первичной категории. То, что наше сознательное дискурсивное мышление движется только в отношениях и что в этом отношении отношение есть первичная категория, вряд ли можно отрицать; можно лишь попытаться представить категории чувственности как особый вид категорий наряду с отношением. Интенсивность и качество, временность и пространственность предстают перед сознательной мыслью как нечто данное в противоположность произвольности применяемых к ним отношений (192), как материал, с которым оперирует референтная мысль. И это справедливо, поскольку отношения, из которых она возникла в досознательном генезисе, скрыты от сознания. Но как только этот генезис вскрыт, становится очевидным, что они также подпадают под категорию отношения, включая количественное определение интенсивности, но за исключением самой неопределенной интенсивности, которая как таковая вообще не является категорией, а представляет собой метафизический принцип. Единственное различие, которое остается, состоит в том, что в категориях чувственности отношение, в котором они существуют, не входит в сознание, тогда как в категориях мышления оно воспроизводится и эксплицируется для сознания.

Это различие достаточно важно, чтобы сохранить разделение категорий на чувственные и мыслительные, что соответствует различию между бессознательными и сознательными отношениями; но его недостаточно, чтобы отказать этим отношениям в значении общей первичной категории. Однако ее значение можно было признать только после того, как были решены категории чувственности; поэтому по методологическим соображениям было запрещено ставить первичную категорию отношения во главе всего учения о категориях, а не во главе категорий мышления. (Gr. I. 138.)

Мы признали отношение существенной формой деятельности не только сознательной мысли, но и мысли вообще как логической интеллектуальной функции. Мы видели, что как в бессознательном содержании абсолютной идеи и совпадающем с ним содержании бытия объективно-реального мира, так и в содержании субъективно-идеального мира видимостей все построение интуитивного происходит через синтез (т. е. отношение) отношений: с той только разницей, что в бессознательной идее это просто логическое отношение к нелогическому, а в построении содержания сознания интенсивности ощущений как индивидуализированные аффекты самого нелогического составляют импульс и исходный пункт синтетического построения. Оба случая сходятся в том, что логическая интеллектуальная функция не может относиться ни к чему, кроме данного нелогического, но в остальном зависит от конструирования всего содержания из этой бессодержательности путем многократного помещения изначально бедных отношений в более сложные (193) отношения и, таким образом, прихода к все более богатому содержанию. Отнесение – это собственно логическая деятельность логического принципа; из своего отношения к пустому алогическому он сначала раскручивает интуитивное содержание идеи; затем, после того как идея реализовалась через пустое алогическое и из борьбы идейно-индивидуализированных динамических функций возникли индивидуальные интенсивности ощущений, он снова раскручивает субъективные миры видимости вовнутрь от последнего. Таким образом, логическая интеллектуальная функция отношения становится волшебной палочкой, которая из небытия содержания (пустого нелогического и пустого логического формального принципа) вызывает все богатство двух типов феноменальных миров.

Если отношение – это первичная категория, из которой дифференцируются все остальные, то группы, на которые делятся категории мышления, также должны зависеть от различий в отношении. Теперь мы видели выше, что отношение может быть либо экспликацией имплицитного отношения, уже содержащегося в содержании бытия, либо субъективным воспроизведением отношения, уже эксплицитного в содержании бытия. В первом случае данная основа отношения может иметь либо просто субъективную актуальность в сознании (как продукт фантазии), либо одновременно трансцендентальную реальность как субъективное воспроизведение трансцендентального бытия; в обоих подслучаях, однако, субъективное или трансцендентальное восприятие мыслится как данное, а имплицитные в нем отношения лишь констатируются мыслительной экспликацией. В другом же основном случае, когда субъективно воспроизводятся отношения, явно существующие в трансцендентальном бытии, утверждается нечто, что вовсе не дано в данном содержании восприятия и что, следовательно, не может быть утверждено простой экспликацией. В силу этого различия категории мышления должны быть разделены на две резко обособленные группы.

Я приведу несколько примеров, чтобы проиллюстрировать это. Если я соотношу между собой две воображаемые или эмпирически воспринимаемые прямые линии, то при их сравнении я просто должен сказать, что они неравны, например, что одна в два раза больше другой. Мое референтное мышление – это экспликация отношения величины, подразумеваемого в данном, утверждение определенного качества содержания бытия. Я не утверждаю, что воображаемые линии или вещи сами по себе воспринимаемых линий эксплицитно связаны друг с другом в том отношении, которое эксплицирует мое мышление; но я утверждаю, что основание бытия моего отношения, которое может быть развернуто, таково, что заставляет меня утверждать неравенство и отношение два к одному с логической необходимостью. Таким образом, я утверждаю нечто об основании бытия или fundamentum relationis, которое я либо черпаю непосредственно из опыта, либо вывожу из него с помощью логически убедительных заключений (как в случае более сложных математических предложений или геодезических измерений). В любом случае мне не нужны индуктивные выводы, которые имеют лишь вероятностное значение и приводят лишь к гипотетическим предположениям. Но это как раз тот случай, когда я воспроизвожу явные отношения содержания бытия для своего сознания посредством мышления. Ибо перцептивное содержание, конечно, отражает имплицитные пространственные и временные отношения трансцендентного содержания бытия, но не его эксплицитные динамические отношения, которые ускользают от восприятия. Можно увидеть изменение пространственных отношений, но не динамические отношения самих вещей, из которых эти изменения возникают; можно воспринять временную последовательность изменений, но не причинную или теофбгическую связь между ними; можно ощутить нечто от случайностей, но никогда от субстанции, которой они присущи. Причина, цель и субстанция не поддаются эмпирическому восприятию; они не являются имплицитными качествами содержания сознания, которые могут быть

Это не имплицитные качества содержания сознания, которые нужно просто констатировать посредством вдумчивой экспликации, а явные отношения в трансцендентном содержании бытия, которые не входят в перцептивную картину содержания бытия в сознании, но должны быть добавлены впоследствии посредством вдумчивой реконструкции. Однако соответствует ли это добавление трансцендентальной реальности в конкретном случае, никогда не может быть установлено с непреложной логической необходимостью, а может быть обосновано лишь индуктивно с большей или меньшей вероятностью. Субъективное воспроизведение эксплицитных отношений бытия, таким образом, всегда имеет лишь гипотетический характер; это предположение мысли, которая вменяет (195) реальности ее субъективное производство как сознательно-идеальное воспроизведение трансцендентного эксплицитного отношения. (Gr. I.138.)

Такие гипотетические допущения или предположения выходят за пределы простой экспликации перцептивного содержания, поскольку они помещают в содержание бытия то, что не входит в перцептивное содержание как таковое. Такое мышление называется спекуляцией или спекулятивным мышлением в отличие от просто рефлексивного мышления, которое довольствуется экспликацией имплицитных отношений содержания бытия, эмпирически данных в перцептивном содержании. Соответственно, категории мышления также распадаются на категории рефлексии и спекуляции, или рефлективного и спекулятивного мышления. Если в теории категорий Аристотеля основное внимание уделяется понятиям отражения, а большинство умозрительных категорий ошибочно трактуется как принципы, то Кант принципиально исключает «понятия отражения» из своей таблицы категорий, хотя и включает ряд из них в группу «математических категорий». Центр тяжести таблицы категорий, однако, лежит у него в спекулятивных, или, как он справедливо говорит, динамических категориях; но почему он включает некоторые отношения рефлексии в таблицу категорий наряду с ними, а другие относит к понятиям рефлексии, он не указал. Теперь возникает задача признать оба типа отношений как категории, но при этом отличить их друг от друга. Окажется, что категории рефлексивного мышления в объективно-реальной и метафизической сфере тесно связаны с категориями спекулятивного мышления. Во-первых, имплицитные отношения объективно-реальной сферы, служащие основой бытия для эксплицитных отношений субъективной рефлексии, часто являются результатом эксплицитных отношений, имевших место ранее, в прошлой фазе мирового процесса, содержание которых имплицитно продолжается в настоящем. Во-вторых, однако, настоящие импликации этих отношений также являются такими импликациями в настоящих эксплицитных отношениях, которые субъективно воспроизводятся нами как спекулятивные категории. Тогда речь идет о том, чтобы распознать ту сторону спекулятивных категорий, через которую они подходят к понятиям рефлексии, приближаются к ним, так сказать, и способны подразумевать их в себе. Иначе говоря, как только категории рефлексии переносятся из субъективно-идеальной сферы, в которой только они и имеют свою конкретную действительность, в объективно-реальную сферу, они настолько изменяют свой смысл, что представляют собой лишь определенную сторону спекулятивных категорий; например, логическая оппозиция становится оппозицией сил, логическое единство – динамикой и т. д., т. е. моментами причинности. Поэтому мы не перестанем отличать эти категории как категории рефлексии от спекулятивных, так как мы исходим из внутреннего опыта нашей собственной сознательной психической жизни и можем прояснить сферы, выходящие за пределы сознания, только соотнося их с нашей субъективно-идеальной сферой и различиями, обнаруживаемыми в ней. Как мы продолжаем называть интенсивность, временность и пространственность категориями ощущения и восприятия, хотя и признали их значение в объективно-реальной и метафизической сфере, так же мы можем продолжать называть оппозицию, единство и т. д. категориями отражения. Мы также можем продолжать называть их категориями отражения, даже если мы признаем их имплицитное положение и значение в спекулятивных категориях сфер, выходящих за пределы сознания. Обозначения, различающие их как категории ощущения, восприятия, рефлексии и спекуляции, просто заимствованы из различных областей субъективно-идеальной сферы, из которой мы эпистемологически черпаем эти категории, не желая тем самым наложить какое-либо ограничение на действительность этих категорий в сферах, выходящих за пределы сознания. (Gr. III. 160.)

II. Категории рефлексивного мышления

1. категории сравнительного мышления