Мерцающий огонь

Глава 1

Я должна была это предвидеть – почувствовать дрожь земли в ожидании стихийного бедствия. И тогда знала бы, что делать с рухнувшими стенами собственной жизни. Но я не сориентировалась – и выбрала побег. Не оценила ситуацию, не стала искать выход, а просто сорвалась с места. Провела полночи на заднем сиденье желтого манхэттенского такси. Одна часть меня хотела ехать в нем всю ночь напролет – мимо Хартфорда, до самой бабушкиной фермы. Другая стеснялась появиться на пороге ее дома в неурочный час. А как перепугался бы мой папа! Ведь он тоже жил на ферме – присматривал за бабушкой. Что бы он подумал, открыв дверь и разглядев в предрассветном полумраке меня – заплаканную, со следами туши на лице?

Бедный папа. Явившись на ферму посреди ночи, я бы по нему словно катком проехала. Он и так сильно обо мне беспокоился. Потому что я росла непростым ребенком – особенно после того, как потеряла маму. Она умерла от рака молочной железы в девяносто пятом – и с тех пор отец воспитывал меня в одиночку.

На самом деле… все было несколько сложнее. Но говорить окружающим, что она скончалась от болезни, оказалось легче, чем признать правду: возможно, мама смогла бы побороть рак – если бы прошла курс лечения. Я долгие годы несла на себе этот крест – мой крест.

Отбросив в сторону белоснежное гостиничное одеяло и непрошеные воспоминания о маме, я села на край кровати и потерла глаза. Пришла пора взглянуть в лицо наступившему дню. Не то чтобы я вчера много выпила – всего-то два бокала шампанского, – но сегодня меня настигло похмелье. Вероятно, его усилили мои ночные рыдания вперемежку с приступами гнева. Как только я еще не вскочила и не начала крушить номер.

Что мне сейчас было нужно, так это душ. Встав с кровати, я прошлепала в ванную. Как хорошо! Наконец струи теплой воды вымыли из моих мыслей душераздирающий образ Малкольма с той молоденькой блондинкой.

С трудом верилось, что всего двадцать четыре часа назад жизнь казалась мне почти идеальной. Я была влюблена в удивительного мужчину, с которым собиралась обручиться, создать семью и провести вместе долгие годы. Мне думалось, будто я все-таки нашла свое счастье. Что ж, наверное, не судьба. Не суждено мне было стать матерью. Может, кто-то всесильный дразнил меня, позволяя ненадолго воспарить к облакам и насладиться открывающимся оттуда дивным видом только для того, чтобы тут же швырнуть обратно на землю и ткнуть лицом в грязь.

Я вышла из душа и остановилась у окна, за которым хмурилось серое ноябрьское небо. Ветер разворошил кучу опавших листьев на краю парковки, закружил их маленьким смерчем и разбросал по асфальту. В точности как недавние события разметали мою жизнь.

Я достала мобильный, стиснула зубы и набрала бабушкин номер. Отец поднял трубку после первого же гудка.

– Джиллиан? – В его голосе прозвучало странное воодушевление.

– Угадал. Прости, что так рано. Надеюсь, я тебя не разбудила?

– Нет, ничуть. Вообще-то ты очень вовремя. Не сплю уже несколько часов – собирался тебя набрать, но тоже боялся разбудить.

Меня охватило смутное беспокойство: отец не звонил мне просто поболтать. Мы были не слишком близки – обычно он связывался со мной, если хотел сообщить что-то важное.

– Ничего не случилось? – спросила я. – С бабушкой все в порядке?

– Да, не переживай. Пустяки. – Он запнулся. – Но все-таки ты позвонила первой. Так что давай начнем с твоих новостей. Как вчерашняя вечеринка?

Отвернувшись от окна, я подавила любопытство и села на кровать.

– Не очень, если честно. – Некоторое время я молча грызла ноготь большого пальца. Как рассказать отцу грязную, унизительную историю моей разрушенной личной жизни? Одна только мысль об этом меня ужасала. – Мы с Малкольмом… не сошлись во мнениях.

– Звучит печально. Что случилось?

– Долгая история, пап. Если вы с бабушкой не против, давайте оставим это до личной встречи. Можно приехать к вам сегодня? И, вероятно, пожить у вас несколько дней?

Отец напряженно переваривал услышанное:

– Серьезно вы не сошлись, я смотрю.

– Так и есть.

Повисла еще одна пауза.

– Ну конечно, приезжай. – Он понизил голос до шепота и, судя по всему, поднес телефон близко к губам. Я едва сумела разобрать его следующие слова. – Очень рад, что ты приедешь, – мне тоже надо с тобой поговорить.

– О чем? – нахмурилась я. – Что у вас стряслось?

– Вероятно, я слишком остро реагирую, – уклончиво ответил он. – Даже не знаю. Хочу узнать твое мнение кое о чем. Когда ты будешь у нас?

Я посмотрела на часы:

– Скоро. Я в отеле в Уэстчестере. Запрыгну на поезд – и через пару часов приеду.

– Отлично. Буду очень рад тебя видеть.

Я беспокойно сглотнула. В последний раз отец был так встревожен, когда маме поставили диагноз.

– Взаимно, пап. Похоже, нам будет о чем поговорить. До встречи.

Я завершила вызов и стала поспешно собираться – мне хотелось поскорее приехать на ферму и выяснить, что же так взволновало отца.

Малкольм был одним из немногих людей, кто знал, что я внучка английского графа. Правда, я ни разу не виделась ни со своим дедом, ни с кем-либо из европейских родственников – вскоре после окончания Второй мировой войны бабушка иммигрировала в Америку.

Ее первый муж, Теодор, погиб во время Лондонского блица[2] в 1940 году. По словам бабушки, он был очень важным чиновником, одним из приближенных Уинстона Черчилля, и отвечал за производство оружия. Бабушка сильно любила его и была убита горем.

Война оставила ее матерью-одиночкой с маленьким сыном – моим отцом – на руках. Она жила с семьей своего покойного мужа, в их загородном поместье в Суррее, благодаря чему избежала многих невзгод того времени. Но в конце концов влюбилась в пилота из США, часть которого стояла на аэродроме неподалеку. Это был дедушка Джек – папин отчим. Он работал пилотом в коммерческой авиакомпании, базировавшейся в американском аэропорту Брэдли в Хартфорде. После окончания войны он сделал бабушке предложение и забрал ее из Великобритании.

Так что мой отец появился на свет во время войны, когда люди дорожили каждым мгновением. Он мало что помнил об этой главе своей жизни: прогулки по просторам английской глубинки с доброй нянюшкой в черной униформе, копошащихся в пруду уток, каменные заборы и гигантский дом со множеством слуг.

Что до его самоидентификации, то папа всегда считал себя американцем. Потому что единственным отцом, которого он знал, был дедушка Джек, сын водопроводчика из Коннектикута, родившийся и выросший на обычной ферме. На той самой, к которой вот-вот помчит меня утренний поезд.

Едва состав тронулся, мой телефон звякнул, извещая о полученном сообщении. Малкольм. Сердце болезненно сжалось – я пока не была готова что-либо обсуждать с ним. Все, чего я хотела, – чтобы он держался подальше и оставил меня в покое.

В то же время меня снедало любопытство: что он там написал? Решил извиниться? В этом случае он зря суетился, потому что прощать его я не собиралась. Ни сейчас, ни когда-либо еще – между нами все кончено раз и навсегда.

Я несколько раз моргнула. Мысль показалась мне отрезвляющей. Мое сердце было разбито не только из-за его предательства – сегодня я проснулась тридцатипятилетней одинокой потрясенной женщиной без собственной крыши над головой. В одно мгновение вся моя жизнь пошла кувырком. Мой корабль погружался на дно, оставив меня, сбитую с толку, барахтаться в воде посреди огромного житейского моря.

Я сделала несколько глубоких вдохов и все-таки коснулась маленькой зеленой иконки на дисплее. Высветилось сообщение:

«Привет. Ты где? Я волнуюсь. Ты в порядке?»

Мерзавец! Ни словом не обмолвился о том, что произошло накануне, – о своей неверности. Будто ничего не случилось. Словно я распереживалась из-за пустяков, не имеющих к нему никакого отношения. А он такой заботливый и внимательный друг.

Я не стала отвечать. Положила телефон на пустое сиденье рядом и отвернулась к окну. Проплывающие мимо зубья домов странным образом вторили мерному стуку колес.

Я попыталась успокоиться, но телефон снова пискнул. Раздраженно покачав головой, я решила выключить звук и игнорировать все сообщения до прибытия на место. Однако на сей раз Малкольм разродился большим посланием, поэтому я не смогла удержаться и открыла его. Видимо, в глубине души меня все-таки снедала жажда посмотреть, как он ползает передо мной на коленях.

«Полагаю, ты игнорируешь меня потому, что злишься, и я тебя прекрасно понимаю. Игнор – меньшее из того, что я заслужил. Я чувствую себя ужасно из-за того, что произошло, и до сих пор не могу поверить, как мог сделать такую глупость. Не знаю, как выразить тебе, насколько мне стыдно. Вчера, после того как ты ушла, я опустился в ад, а утром мне стало только хуже. Пожалуйста, вернись домой, Джилл. Давай поговорим. Я хочу, чтобы ты знала: вчера ты видела не меня, а кого-то совсем другого. Какого-то пятидесятилетнего идиота, словившего в свой день рождения кризис среднего возраста. Но вечеринка закончилась, и тебя нет рядом, а я не могу представить свое будущее без тебя. Пожалуйста, ответь. Дай мне надежду или хотя бы скажи, что с тобой все в порядке. Я не нахожу себе места, когда словно вижу тебя валяющейся где-нибудь в канаве».

Стиснув зубы, я тихо зарычала. И быстро напечатала ответ:

«Я в порядке и ценю твои извинения, но прошу не писать мне больше. Я пока не готова с тобой разговаривать. Мне нужно побыть наедине с собой. Если ты напишешь мне что-то еще, я тебе не отвечу».

Только отправив сообщение, я осознала, что все-таки дала ему надежду. Мои слова прозвучали так, будто однажды я, возможно, найду в себе силы с ним поговорить.

Может, и правда найду – но только чтобы поставить точку. Я вряд ли когда-нибудь смогу забыть то, что видела прошлой ночью, и вряд ли буду снова ему доверять. А доверие всегда казалось мне фундаментом добрых отношений.

Я никогда не считала бабушкину ферму в Коннектикуте своим домом. Мое детство прошло в нью-йоркской квартире, откуда я съехала, поступив в колледж, потому что не могла смотреть на ванну, в которой умерла мама. Тем не менее, когда такси свернуло на обсаженную деревьями дорожку, ведущую к бабушкиному дому, меня охватила радость: я вернулась в знакомое место, где чувствовала себя в безопасности. Обшитый белой вагонкой столетней давности дом показался мне идеальным прибежищем. Здесь можно было залечь на дно, спрятаться ото всех, и в первую очередь от Малкольма.

Слегка подавшись вперед, я выглянула из окна машины. Газон по обеим сторонам дорожки устилали сухие листья. Зато лужайку перед домом отец заботливо расчистил и подстриг траву. Ему всегда нравилось садоводство – жизнь за городом привлекала его в том числе возможностью работать на свежем воздухе. Он продал нашу квартиру и переехал сюда несколько лет назад – после того как бабушка упала и сломала бедро. Сейчас она выздоровела, в постоянном уходе уже не нуждалась, но папа все равно оставался на ферме.

Такси остановилось почти у самой крытой террасы. Пока я расплачивалась с водителем, из дверей вышел папа.

– Привет. – Он спустился по деревянным ступенькам, как только такси отъехало. – Рад тебя видеть. – Другой отец на его месте подошел бы и обнял свою единственную дочь, но наши с ним отношения не походили на общепринятые. Нас разделяла небольшая эмоциональная пропасть, существование которой мы оба предпочитали отрицать. Первые мгновения наших встреч всегда были слегка неловкими.

– Пошли в дом, – предложил он и взял у меня чемодан. Я поднялась за ним по ступенькам, с ностальгией глядя на потертые серые качели неподалеку – сидя на них, мы с бабушкой часто играли в шашки.

Сразу за порогом меня окутал аромат свежесваренного кофе.

Я прошла мимо гостиной, выхватив взглядом потертое зеленое кресло дедушки Джека, которое по-прежнему стояло в углу, и бабушкину плетеную корзину, с разноцветными клубками и спицами для вязания. На бортике корзины лежала незаконченная работа – вероятно, очередная шерстяная шапочка. Бабушка вязала такие для детей из онкологического отделения больницы.

– Где бабушка? – спросила я, удивленная непривычной тишиной.

– В доме престарелых. Сегодня же суббота.

– Ах да, точно.

Бабушка лет двадцать каждую субботу играла на пианино для постояльцев дома престарелых – в основном мелодии из шоу тридцатых и сороковых годов. Меня слегка забавляли ее рассказы об удовольствии от игры для «стариков», притом что ей самой было за девяносто.

На кухне папа спросил:

– Есть будешь? В холодильнике осталось немного курицы – или могу быстро пожарить тебе сырные тосты. – Совместные обеды всегда ускоряли таяние ледяной стены между нами.

– Я не голодная. Съела в поезде салат. А вот кофе пахнет превосходно.

Папа налил мне чашку.

– Хорошо. Ты первая. Что у тебя стряслось?

– О боже. История отвратительная. – Я села за стол. – Даже неловко тебе рассказывать.

– Не переживай. Уверен, я слышал вещи и похуже.

– Может. Не знаю. В общем. Как ты помнишь, вчера мы праздновали пятидесятилетие Малкольма. В музее Гуггенхайма.

– Прости, что не смог подъехать.

Я успокаивающе махнула рукой:

– Не страшно. Оно, пожалуй, даже к лучшему, потому что… – Я уткнулась взглядом в свой кофе. Мне хотелось провалиться сквозь землю. – Потому что я застукала Малкольма с другой женщиной.

Как изящно я описала увиденное. Мужчину, за которого собиралась выйти замуж, со спущенными до лодыжек штанами. И с абсолютно голой блондинкой, подпрыгивающей у него на коленях. В пустом кинозале музея Гуггенхайма. Прямо во время вечеринки по случаю его дня рождения.

– О боже… – Папа поморщился.

– Именно. Она фотомодель. – Я откинулась на спинку стула. – Новое лицо последней маркетинговой кампании его косметического бренда.

Малкольм владел не только этим брендом. Генеральный директор нескольких успешных корпораций и фирм. Среди них международная игровая компания, бродвейский театр «Рейд» и крупная инвестиционная фирма. Кроме того, ему принадлежала кое-какая недвижимость на Манхэттене. Добавьте к этому благотворительные пожертвования на множество достойных целей – включая спонсирование некоммерческой организации, в которой работала я. Понятно, что в определенных кругах его считали чуть ли не богом.

– Я просто сбежала, когда увидела их вместе. Выскочила на улицу, поймала такси и вернулась домой, в нашу квартиру. А потом собрала чемодан и уехала.

Папа опустился на стул напротив меня:

– Вы с ним поговорили? Он как-то объяснился?

– Еще бы! Кинулся за мной, умолял остаться, но я не хотела слушать его жалкий лепет – и укатила в отель. Сегодня получила от него сообщение, когда ехала сюда. Он снова извинялся. Но я не могу его простить.

Отец вгляделся в меня:

– Еще раз: что именно ты увидела? Он флиртовал с ней или…

– О нет, какой там флирт? Я застукала их… Как бы это сказать… В процессе. Мне открылась голая правда – в буквальном смысле. Ну, ты понял.

– Вот как. – Отец вскинул брови и принялся изучать кофе в своей чашке. – Такое действительно не прощают. – Он дружески похлопал меня по руке, даже не взглянув мне в глаза.

Не самая приятная тема для разговоров с замкнутым отцом. Мы никогда не показывали друг другу свои эмоции – по причинам, никоим образом не связанным с Малкольмом. Как же мне сейчас не хватало мамы!

Я тяжело вздохнула и подытожила:

– Из-за этого и приехала. Пока не придумаю, что делать дальше, мне и жить-то негде. – Я помешала свой кофе, не отрывая от него взгляда. – Придется искать новую квартиру. Непросто, конечно, мне будет после пентхауса на Пятой авеню – но такое жилье на свою зарплату не потяну. Но я скорее на свалку переберусь, чем обратно к Малкольму.

– Ну, по крайней мере, у тебя есть работа. Ты самодостаточна. И надеюсь, ты понимаешь, что можешь оставаться у нас столько, сколько потребуется.

– Спасибо, пап. Я хоть выдохнуть смогу. А там и подыщу себе вариант.

По двору заметался порывистый ветер.

– У тебя есть какие-нибудь сбережения? – осторожно поинтересовался он.

– Да. Совсем немного, если честно, – Малкольм всегда покрывал наши расходы на проживание. Я откладывала по чуть-чуть с каждой зарплаты. Может, подсознательно ждала такого поворота судьбы. Не знаю. Просто хотела припрятать заначку на черный день. И правильно сделала.

Мобильный звякнул. Я выудила его из кармана джинсов и покачала головой:

– Опять он. Не сдается.

Откинувшись на спинку стула, я пробежала глазами очередное сообщение.

«Джилл, я не могу перестать о тебе думать. Пожалуйста, ответь и скажи, когда мы сможем увидеться. Я хочу извиниться лично, чтобы ты поняла, насколько я подавлен. Я вчера был сам не свой. И совершил самую большую ошибку в своей жизни. Прошу тебя, поверь мне. Клянусь, это был первый и последний раз. Меня тошнит от одной только мысли о моем поступке. Пожалел о нем сразу же – и теперь просто ненавижу себя. Пожалуйста, ответь. Дай мне еще один шанс. Я люблю тебя и не могу без тебя жить».

Я молча откинула со лба волосы.

– И что пишет? – спросил папа.

– Извиняется и умоляет дать ему еще один шанс. Но зачем? Изменил один раз – изменит и второй, верно?

– Не знаю. – Отец тяжело вздохнул.

Не собираясь отвечать Малкольму, я положила телефон на стол.

– Вы с мамой когда-нибудь изменяли друг другу?

– Боже милостивый. Нет, конечно.

– Вот видишь. – Я выразительно подняла палец. – Ты либо изменник – либо нет. Середины быть не может.

– Наверное, так и есть.

Я наклонила голову и с любопытством уставилась на отца.

– Как-то неуверенно это прозвучало. Ты со мной не согласен?

Папа пожал плечами:

– Иногда кажется, будто знаешь человека от и до. А потом вдруг понимаешь, что знать все о ком-то – даже о самом близком – попросту невозможно. Вероятно, люди, которых мы считаем хорошими – очень-очень хорошими, – всего лишь умеют хранить секреты лучше других.

Я нахмурилась:

– Ты о чем, пап? Это как-то связано с тем, о чем ты хотел поговорить?

Он невидящим взглядом уставился в окно над раковиной.

– Вчера я кое-что нашел на чердаке – и теперь не знаю, как поступить.

– Что именно ты нашел?

Он снова посмотрел мне в глаза:

– Думаю, сначала тебе самой надо взглянуть, а потом… – Он так и не сумел закончить мысль.

– Что потом, папа?

– Не знаю. Пойдем на чердак – а то мне скоро за бабушкой ехать. Она освободится в три. – Он глянул на часы. – Немного времени у нас есть. Примерно час.

– Хорошо. – Заинтригованная, я опрокинула в себя остатки кофе и встала из-за стола.

Глава 2

Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз переступала порог бабушкиного чердака – еще до смерти мамы. Тогда мы поднимались по скрипучей лестнице с дедушкой Джеком, и я строила дом из простыней, накинутых на древнюю мебель и ворохи коробок. Настоящее приключение! Дедушка рассказывал мне страшилки, я просила еще и еще, пока с визгом не сбегала от него вниз по лестнице.

Бабушкин чердак всегда казался мне обиталищем призраков. Возможно, дело было в паутине и дохлых мухах на подоконнике. Или в завываниях ветра под крышей, от которых весь дом поскрипывал, будто застигнутая штормом старая каравелла. Или в прелом запахе сырого дерева и коробок с заплесневелыми фотоальбомами, бережно хранившими снимки давно ушедших из этого мира людей.

Чердак остался таким, каким я его помнила: крышу поддерживали толстые деревянные балки, сквозь щели в стенах пробивались солнечные лучи. Только вот раньше он не казался мне таким тесным. У окна по-прежнему скучало плетеное кресло-качалка. Я отчетливо, словно это было вчера, вспомнила, как привязывала к его ножке веревку и раскачивала, воображая, будто это делает призрак. Лишь бы напугать дедушку Джека.

– Я поднялся сюда вчера, – начал папа. – Думал немного утеплить стены – говорят, зима будет суровой. И нечаянно наткнулся на кое-что… памятное.

Я покосилась на большой сундук. Бабушка хранила в нем свадебное платье, в котором выходила замуж в первый раз. Выполненное в стиле ар-деко из шифона и кружева шантильи, оно было поистине великолепно. Я часто примеряла его, когда была маленькой, – и бабушка, казалось, совсем не возражала. В том же сундуке лежала кожаная летная куртка дедушки времен Второй мировой, его медали за храбрость и старый плюшевый мишка Тедди, с которым в детстве играл мой отец.

На столах громоздились ветхие картонные коробки, полные книг, журналов и фотоальбомов. Среди множества послевоенных фотографий, на которых была запечатлена жизнь бабушки и дедушки Джека в Америке, иногда попадались сделанные в самом начале войны снимки с ее первым мужем.

Папа кивнул на небольшую антикварную шкатулку. Бабушка всегда держала ее запертой, но однажды открыла по моей просьбе, когда мне было двенадцать. Поэтому я знала, что там внутри и где находится ключ – в ящике одного комода. Бабушка не стала упрекать меня, когда я, тайком пробравшись в ее комнату, стащила ключ и примерила все хранящиеся в этой особенной шкатулке украшения.

Мама рассказала мне по секрету, что это были подарки от первого мужа бабушки, англичанина, и что она чувствовала бы себя виноватой, если бы продолжила носить их после того, как вышла замуж за дедушку Джека.

Был ли первый муж бабушки любовью всей ее жизни? Я спросила об этом маму. Она ответила, что понятия не имеет, так как бабушка не любила о нем говорить.

– Все это в прошлом, – отмахивалась бабушка и умело переводила тему на что-нибудь не связанное с войной – например, интересовалась нашими планами на отпуск.

Отец смерил меня нетерпеливым взглядом, и я, снова ощутив смутное беспокойство, подошла по расшатанным половицам к шкатулке, которая стояла на полке рядом с креслом-качалкой.

Я провела пальцами по медной пластине, на которой была выгравирована фигура дамы в платье эпохи Регентства[3].

– Мне известно, что здесь. Куча драгоценностей от первого бабушкиного мужа. Она всегда прятала их от чужих глаз, но, когда я была маленькой, показала мне, где лежит ключ. Она хранила его в своей спальне.

– Сама показала? – удивился папа. – Ну, я так понимаю, она недавно сюда наведывалась и забыла ключ в замке. Теперь он у меня. – Он сунул руку в карман, достал ключ, отпер шкатулку и поднял крышку. В розовой атласной колыбели беспорядочной грудой лежали жемчужные ожерелья, колье из драгоценных камней, браслеты и бархатные коробочки с кольцами. – Об этом, насколько я понимаю, ты знаешь.

– Да. В детстве я называла эту шкатулку сундуком сокровищ. Мама сказала, что все это подарил бабушке твой родной отец.

Но отчего папу так встревожила эта шкатулка? Непонятно. И почему он не рад находке? Ведь дело не только в сентиментальных соображениях, но и корыстных: эти драгоценности, вероятно, стоили целое состояние. В конце концов, его настоящий отец был сыном графа.

– Это мне известно, – кивнул он. – Но здесь нашлось кое-что еще – то, о чем, думаю, не ведал никто. Подозреваю, и дедушка Джек не знал.

– И что же это? – с любопытством уставилась я на него.

Он указал на обтянутую атласом пуговицу на дне сундука. Затем, не без труда, отодвинул ее в сторону. Раздался щелчок, и я увидела, как открылся потайной ящичек.

– Ого, – пораженно выдохнула я. – Никогда его не замечала.

Снаружи ящичек был замаскирован медной фурнитурой, украшавшей шкатулку. Я подошла ближе и открыла его, намереваясь осмотреть, однако внутри было пусто.

– Но здесь ничего нет, – протянула я.

– Смотри внимательнее.

Я провела пальцем по гладкому деревянному дну ящичка и обнаружила ленту, которая его приподнимала. Еще одна обманка. Ниже было спрятано несколько черно-белых фотографий. Я вытащила их и нахмурилась, осознав наконец, что так взволновало моего отца.

– Это бабушка? Как ты вообще умудрился наткнуться на них?

– Не знаю. Меня с детства преследовало ощущение, как будто… что-то с этой шкатулкой не так. Бабушка слишком пеклась о ее содержимом. И вчера, когда я увидел в замке ключ… Ничего не мог с собой поделать. Меня разобрало любопытство, вот я и решил все тщательно обследовать.

Я пролистала четыре фотографии моей любимой бабушки. Молодая, симпатичная, светловолосая, она походила на кинозвезду сороковых годов. И казалась безмерно счастливой рядом с красивым молодым офицером.

Только вот это был не просто офицер. Никакой не мой английский дедушка Теодор, который работал с самим Уинстоном Черчиллем. Папа нашел фотографии бабушки с немецким военным, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять: они любили друг друга.

Я в замешательстве уставилась на отца:

– Это кто вообще?

– Теряюсь в догадках. Посмотри на обороте.

Я послушно перевернула фотографии. На каждой из них почерком, похожим на бабушкин, было указано: Апрель в Берлине, 1940 год.

– Сразу после начала войны, я не ошиблась?

– Нет. Германия вторглась в Польшу в сентябре тридцать девятого, и Британия немедленно объявила ей войну.

Догадавшись, о чем думает отец, я почувствовала, как в животе сворачивается тошнотворный комок страха.

– Папа… – Я покачала головой. – Уверена, этот человек не… – Я так и не смогла заставить себя произнести это вслух.

– Мой отец? – закончил он за меня.

Я сглотнула:

– Это абсурд. Бабушка была замужем за тем английским аристократом. У нас есть их совместные фотографии, и я совершенно уверена, что где-то видела их потрепанное свидетельство о браке. И ты провел первые годы жизни в их загородном поместье в Англии. Ты же помнишь это.

– Помню, но… где свидетельство о браке? – Он подошел к большому сундуку, в котором лежало бабушкино свадебное платье и дедушкины медали, поднял тяжелую крышку и достал пухлый конверт со стопкой старых, пахнущих плесенью документов военных лет. Здесь были и продовольственные карточки, и бабушкино удостоверение личности, и тонкая брошюрка с известным лозунгом тех дней – женщин призывали не тратиться на новую одежду: «Чини и перешивай». Папа осторожно развернул чрезвычайно тонкий пожелтевший листок бумаги и протянул его мне.

– Ну вот, видишь? – подбодрила его я. – Здесь сказано, что Вивиан Хьюз и Теодор Гиббонс поженились в Англии в ноябре 1939 года.

– Тогда что она делала в Берлине в апреле следующего года с немецким нацистом? – спросил папа, ткнув пальцем в фотографии. – Ты только посмотри. Их точно связывали не платонические чувства. Это же ясно как божий день.

Я подошла к окну, чтобы получше разглядеть фотографии. На одной из них бабушка и немецкий офицер сидели в ночном клубе в стиле ар-деко, на сцене позади них играл оркестр. Рука немца покоилась на спинке бабушкиного стула. Он сидел в начищенных черных сапогах, вольготно закинув ногу на ногу. Бабушка – светловолосая, завитая по последней моде того времени, в блестящем белом платье – выглядела бесконечно чарующе, пленительно. Сизый офицерский китель немца был увешан нацистскими медалями и знаками отличия. Светловолосый, голубоглазый, он показался мне удивительно красивым мужчиной – этого я отрицать не могла.

Папа тоже был светловолосым и голубоглазым.

Как и бабушка.

На другой фотографии они стояли рядом с блестящим черным кабриолетом марки «мерседес» с флагами на передней решетке: вероятно, автомобиль был в пользовании офицера очень высокого ранга. Они с улыбкой смотрели друг другу в глаза. Все та же сизая форма, все те же начищенные сапоги.

Но сильнее всего меня встревожила другая фотография. Бабушка валялась на незастеленной кровати с полупустой бутылкой виски в руке. Она лежала на животе, ненакрашенная и растрепанная, и с игривым, соблазнительным блеском в глазах смотрела в камеру. На бабушке не было ничего, кроме тонкой белой сорочки на бретельках, одна из которых сползла с ее плеча. Яркое утреннее солнце просачивалось сквозь прозрачные белесые занавески, а квадратное пятно света в изножье кровати частично размывало фотографию.

На последнем снимке они сидели верхом на лошади посреди луга, заросшего полевыми цветами. Позади них виднелись заснеженные горы. Офицер был одет в штатское: клетчатую рубашку и брюки. Но кто их фотографировал? Что это был за день? Может, еще до войны? Снимок не был подписан. Радовались ли они этой прогулке? Смеялись ли? Казалось, они были очень счастливы вместе.

– Как такое вообще возможно? – прервал мои размышления отец. – Что она делала в Берлине, когда должна была быть в Англии? Как посмела крутить роман с немецким нацистом, будучи замужем за моим отцом? И эта дата… Согласись, выглядит подозрительно.

Снова перевернув одну из фотографий, я принялась считать в уме. Апрель сорокового. Отец родился в марте сорок первого – одиннадцать месяцев спустя.

– Это вовсе не значит, что он твой отец. Мы не знаем, где она была за девять месяцев до твоего рождения.

– Однако знаем, что незадолго до моего зачатия она проводила время с этим мужчиной – и явно была влюблена в него. Не понимаю, почему и как это вообще получилось, ведь Британия и Германия тогда находились в состоянии войны, – но здесь все черным по белому написано. А особенно меня поражает, что она много лет молчала об этом – наверняка и Джек не знал правды. Иначе эти фотографии не были бы спрятаны в потайном отделении запертой шкатулки на чердаке. – Папа растерянно провел рукой по лбу. – Боже, я могу быть сыном нациста. Одному богу известно, какие преступления он совершил. Что, если он руководил концлагерем и лично отправил тысячи евреев на смерть? А теперь в моих жилах течет его кровь. Как бабушка могла полюбить этого типа? – Он махнул рукой на фотографии. – Она любила его – это совершенно очевидно. По ее глазам вижу. И меня тошнит от одной мысли об этом.

Я подошла к папе и ободряюще потрепала его по плечу.

– Мы не знаем этого точно. Но даже если он и правда твой отец, ты не имеешь ко всему этому никакого отношения. Ты хороший человек, ты не причастен к тому, что он делал.

– Но если мы родственники, – возразил он, – значит, моя мать… Как она могла скрывать это от меня? Неужто стыдилась? Она знала, что он творил и за кого сражался. В конце войны, когда все это выплыло наружу, уж точно поняла. И она была замужем за другим мужчиной. Одного этого достаточно, чтобы полностью перечеркнуть все то, что я о ней знал. Думал, что знаю. Уж ты-то, Джилл, должна меня понять – после того, как Малкольм поступил с тобой. Я много лет прожил в неведении. Как она могла скрывать это от нас? Особенно от дедушки Джека?

Его лицо залилось краской. Мне искренне хотелось его успокоить:

– Может, это не то, чем кажется? Незачем нам гадать. Я так понимаю, с ней ты пока не говорил?

– Нет. Я просто не могу в это поверить. Она всегда казалась мне идеальной матерью, а Джек был героем, сражался с Гитлером, рисковал своей жизнью. Не могу даже представить, как бы он отреагировал на эти фотографии.

– Мы пока не знаем, что за всем этим скрывается. – Я очень старалась говорить непринужденно. – Может, есть какое-то объяснение, например… вдруг она была разведчицей и муж сам отправил ее в Берлин, чтобы она соблазнила этого мужчину? Ну, знаешь… шкатулка с потайным отделением, секреты… Очень в духе Джеймса Бонда.

– Давай, смейся надо мной.

– Я вовсе не смеюсь. Это не выдумки, тебе и самому известно. Во время войны было много разведчиц.

Он снова поднял на меня глаза:

– Знаю. Но моя мать не была одной из них. Она бы рассказала мне об этом.

Я сделала шаг назад. Зачем напоминать отцу его собственные слова о том, что знать о ком-то все попросту невозможно – даже если это кто-то очень близкий? Вероятно, люди, которых мы считаем хорошими, всего лишь лучше других умеют хранить секреты.

Папа посмотрел на часы:

– Нам пора. Мне скоро забирать ее из дома престарелых.

– Я поеду с тобой. Заодно и расспросим ее.

Папа покачал головой, как будто ему претила сама мысль об этом:

– Не представляю, с чего начать.

– Просто покажем ей фотографии, – предложила я, – и послушаем, что она скажет.

– Привет, Эдвард, – улыбнулась нам дежурная медсестра. – Она все еще играет, благослови ее Господь.

До нас донеслись звуки пианино. Бабушка резво наигрывала I'm Looking Over a Four-Leaf Clover[4] и пела от всего сердца.

– Попробуйте оторвать ее пальцы от клавиш, – хохотнула медсестра, жестом приглашая нас следовать за ней. – Она бы всю ночь играла, если бы мы ей разрешили.

– Она это дело любит, – согласился папа.

Мы прошли мимо пустых инвалидных колясок у стены и тихо скользнули в общую комнату. Не хотелось прерывать бабушку посреди песни, поэтому мы встали сзади нее. Некоторые старики сидели в инвалидных креслах, наклонившись вперед. Их ноги были укрыты пледами, а невидящие взгляды – устремлены в пол. Другие расположились на диванах, хлопали в ладоши и подпевали. Пианино стояло в углу – время от времени бабушка посматривала на слушателей, оглядываясь через плечо.

Для своих девяноста шести лет она была весьма неплохой исполнительницей – очень скоро я поймала себя на том, что хлопаю и пою вместе со всеми. Закончив играть, бабушка повернулась на банкетке и заметила нас. Ее глаза загорелись.

– Смотрите! – Она указала на меня. – Моя прекрасная внучка приехала.

Слушатели посмотрели на меня. Я помахала старикам, смутившись из-за того, что оказалась в центре внимания.

– Я сыграю еще одну? – спросила бабушка.

– Конечно, – кивнул папа, будто напрочь забыв о ее неподтвержденном романе с нацистским военным преступником. Бабушка, с ее вьющимися седыми волосами, теплой улыбкой и добрыми глазами, казалась милейшей женщиной на свете, не способной даже помыслить о чем-то недостойном.

Она задумчиво уставилась на клавиши пианино, решая, что играть дальше.

– Сыграйте Tea for Two[5]! – крикнула медсестра в дверях.

– Одна из моих любимых, – согласилась бабушка.

Она начала играть. Медсестра отбила короткую чечетку и, поклонившись, усеменила прочь.

Бабушка прощалась с каждым стариком лично – мне казалось, нам пришлось ждать ее целую вечность. Наконец я помогла ей сесть в машину, и мы двинулись в сторону дома. По дороге мы с папой обменялись встревоженными взглядами – нас совершенно не радовал грядущий разговор.

– Уже четыре часа? – спросила бабушка, едва мы вошли в прихожую. Я помогла ей снять шерстяное пальто и шарф и повесила их на вешалку. – По субботам в четыре я пью джин-тоник, – сказала она.

Я улыбнулась. Эта привычка водилась за ней, сколько я себя помнила.

– Знаю, бабуль. Иди посиди в гостиной, а я тебе все принесу.

Она потрепала меня по щеке:

– До чего же ты милая! И какая хорошенькая! Умница, что приехала. Очень скучала по тебе.

– Мне тоже тебя не хватало. – Я взяла бабушку за руку и поцеловала тыльную сторону ее ладони.

Поставив машину в гараж, папа тоже зашел в дом, закрыл за собой дверь и промолвил:

– На улице-то холодает.

Даже не взглянув на бабушку, он снял пальто и последовал за мной на кухню.

– У нее время джин-тоника, – прошептала я. – Вот и хорошо. Намешаю ей двойной – а потом спросим о фотографиях.

Папа выглядел обеспокоенным:

– Сам бы выпил чего-нибудь горячительного.

Приподнявшись на цыпочки, я достала с полки над холодильником бутылку «Танкерея»[6], поставила ее на серебряный поднос вдобавок к трем высоким хрустальным бокалам и ведерку со льдом – и отправилась в гостиную намешивать всем коктейли.

– Держи, бабуль. – Я протянула ей ледяной бокал и уселась в кресло напротив. – За очередной день, наполненный прекрасной музыкой.

– За музыку. – Она подняла бокал и, отпив немного, поставила его на столик рядом. – Ну, Джиллиан. Как поживает твой молодой человек?

Мое сердце предательски сжалось:

– О… не такой уж он молодой. Не далее как вчера отпраздновал свое пятидесятилетие.

– Полвека, говоришь? Ну, для меня-то он совсем юнец. – Она улыбнулась нам, однако папе было не до шуток и светской болтовни. Он ссутулился, упер локти в колени и ждал, когда я достану из сумочки фотографии.

Но не так-то все было просто. Мне хотелось, чтобы сначала бабушка насладилась своим субботним джин-тоником. Тем не менее я сказала:

– Боюсь, он больше не мой молодой человек. Бросила его вчера – после вечеринки.

– В его день рождения? – вскинула брови бабушка.

– Да, но погоди его жалеть. Я застала его с другой женщиной. Он мне изменил.

– Вот же негодяй паршивый! – ахнула бабушка. – Я всегда знала, что с ним что-то неладно. Как в воду глядела. Слишком уж он был чистюлей. Весь правильный и лощеный. Горжусь тобой, Джиллиан! С подобными выходками мириться нельзя. Бывает, женщины закрывают глаза на измены своих мужчин, но я с этим подходом категорически не согласна. Правильно сделала – гнать таких в шею надо.

Ее поддержка согревала, но когда я взглянула на отца, он приподнял бровь, словно хотел напомнить мне о фотографиях в моей сумочке. Бабушка там смотрела влюбленными глазами на мужчину, который не был ее мужем.

Я поднесла бокал к губам. Лед тихо звякнул, врезавшись в хрустальную стенку.

Бабушка тихо подбодрила меня:

– Не отчаивайся. Все образуется.

Я снова подумала о Малкольме и том идеальном будущем, которое только вчера ясно видела перед собой.

– Думаешь? Не вполне разделяю твою уверенность.

Бабушка изо всех сил старалась меня утешить – папа же за все это время не проронил ни слова.

– Послушай, что я тебе скажу. У тебя доброе сердце, и ты заслуживаешь хорошего мужчину. Он существует, ждет тебя где-то там – впереди – и непременно встретится на твоем пути. Не могу сказать тебе, когда, где и как это произойдет, но не теряй веры. Чему быть – того не миновать.

Я не могла не улыбнуться ее оптимизму:

– Предлагаешь тихо отойти в сторону? И безропотно ждать? Пусть судьба-злодейка сама собой налаживает мою личную жизнь! А как насчет «Тиндера»?

Бабушка взяла бокал, отпила немного джин-тоника и снова поставила его на поднос.

– Как я могу ответить тебе «да» или «нет», если понятия не имею, о чем речь? Это что-то из «Твиттера»?

– Вроде того, – усмехнулась я.

Бабушка закатила глаза:

– Еще одна несуразица. В мое время люди встречались по-настоящему, а не в телефонах сидели.

Мы с папой переглянулись, и мне стало ясно, что больше откладывать момент истины нельзя. Я наклонилась к сумочке, которая лежала на полу у моих ног, и достала из нее фотографии.

– К слову, бабуль, – неуверенно начала я, – мы с папой сегодня поднимались на чердак и кое-что нашли там. Пару старых фотографий. Не могла бы ты рассказать нам о них? – Я встала и протянула ей снимки.

Увидев первую фотографию, бабушка не выказала никаких признаков беспокойства. Не уверена, что она даже ее узнала. Просмотрела снимки один за другим – казалось, наше открытие ничуть ее не смутило. Она выглядела так, будто листала скучные фотографии из чьего-то чужого альбома – не более того.

Папа наблюдал за ней с нетерпеливым беспокойством.

– Мама, – не выдержал он. – Кто этот мужчина на фотографиях? Почему ты с ним?

Я вскинула ладонь. Может, он поймет намек? И не станет продолжать? Зачем бабушке думать, что мы на нее ополчились.

Прикрыв рот кончиками пальцев, она долго, безотрывно смотрела на одну из фотографий. Наконец опять потянулась за своим бокалом и, отхлебнув чуть больше обычного, спросила:

– Как вы их нашли?

Я почувствовала себя виноватой. Стоит ли нам совать нос в бабушкину личную жизнь? Но папа! Ведь он очень нуждался в ее ответах. Боже! Хоть бы всему этому нашлось простое объяснение – чтобы мы вздохнули с облегчением и вместе посмеялись над ситуацией.

Однако где-то внутри себя я знала, что объяснение простым не будет. Ведь бабушка явно забеспокоилась, в ее глазах застыла тревога.

Подвинувшись к ней ближе, я тихо промолвила:

– Папа поднялся на чердак, хотел утеплить его к зиме. Он разбирал вещи и увидел в замке твоей шкатулки ключ. Вот так он на них… и наткнулся.

Бабушка смерила меня ледяным взглядом. Она ни разу в жизни не смотрела на меня с такой отчужденной холодностью. Затем повернулась к отцу:

– Эдвард! Это не то, что ты думаешь.

Ну конечно, она уже просчитала все как дважды два четыре и догадалась, что так взволновало ее сына.

Откровенно говоря, после ее слов я тоже испытала облегчение.

Это было не то, что мы думали.

Папа подался вперед, но с дивана не встал. Сидя в противоположном конце комнаты, он буравил бабушку обжигающим, словно лазерный луч, взглядом.

– Если это не то, что я думаю, – тогда что? Выглядит, знаешь ли, так, будто ты была влюблена в немецкого нациста, а не в англичанина, о котором мне рассказывала. Ты вообще была за ним замужем?

– Не говори глупостей. Конечно, была.

– Я знаю, что на чердаке валяется свидетельство о браке и ваши фотографии. Но, судя по всему, ты была влюблена в другого. А за моего отца вышла потому, что он был сыном графа? Ради титула или чего-то такого?

– Нет! Все было совсем не так. Жизнью клянусь – Бог мне свидетель.

– Тогда что ты делала в Берлине через год после того, как вышла замуж за моего отца? Если он вообще был моим отцом.

Бабушка остановила его предупреждающим взглядом:

– Ты не знаешь, что было на самом деле.

– Да – потому что ты никогда мне ничего не рассказывала, – парировал он. – Все, что я помню, – это огромный загородный особняк и няню, которая читала мне по ночам. А потом мы переехали сюда – к Джеку.

– И прожили отличную жизнь, – ответила она. – У тебя было замечательное детство.

Она говорила твердо, словно отчитывала его и напоминала, что сделала правильный выбор, когда решила переехать из Англии в Америку.

– Конечно, отличную. Но я все равно хочу знать, кем был этот мужчина. На фотографиях стоит дата – апрель сорокового года. Ты была с ним незадолго до моего зачатия.

Откинувшись на спинку кресла, бабушка тихо рассмеялась. Этого я совершенно не ожидала.

Кем была эта женщина, сидевшая рядом с нами? В этот момент она показалась мне чужой.

Бабушка медленно покачала головой:

– Говорю же, ты понятия не имеешь о том, что было на самом деле.

Отец посмотрел на нее с непередаваемой грустью:

– Тогда расскажи мне, мама. Пожалуйста.

Выражение ее лица смягчилось, но она отвернулась и погрузилась в задумчивое молчание. Мы ждали. И ждали долго. Наконец она глубоко вздохнула:

– Хорошо, Эдвард. Я расскажу, раз уж ты так хочешь это знать. Но сначала мне надо еще выпить. И тебе, пожалуй, тоже не помешает.

Встревоженная ноткой предупреждения в ее голосе, я быстро встала и занялась джин-тоником. Решила сделать еще одну порцию и для себя тоже – что-то подсказывало мне, что ночь будет долгой и непростой.

Глава 3

За несколько часов до того, как Теодор Гиббонс встретил любовь всей своей жизни, он возвращался в Лондон в вагоне первого класса. Все его мысли занимало то, как он будет делать предложение совершенно другой женщине.

Теодору был тридцать один год от роду, и буквально на днях его назначили заместителем министра снабжения. Глава правительства Невилл Чемберлен учредил одноименное министерство совсем недавно – для лучшего обеспечения вооруженных сил боевой техникой. С учетом маячившей на горизонте войны Теодор не мог не чувствовать некоторого давления со стороны близких, да и самого себя. Поэтому он озаботился не только гражданским, но и семейным долгом, а именно – жениться и произвести на свет пару наследников титула и поместья Гранчестер.

Сам он не был первым в очереди на наследование титула – эта честь принадлежала его старшему брату Генри, на которого, как все знали, ни в чем нельзя было положиться. В детстве мать сильно его баловала, а отец – сурово наказывал. В результате из него вырос импульсивный и не поддающийся никакому контролю человек. Генри дважды исключали из престижных школ, и не лучше сложилась его судьба в университете – в Кембридже он продержался всего год. Безответственный повеса, он не проявлял никаких признаков того, что собирается остепениться и жить ради чего-то, выходящего за рамки его сиюминутных желаний. Дома, в Гранчестере, его не видели уже больше пяти лет, и своему поместью он предпочитал квартиру в одном из центральных районов Лондона – в Сохо. Мать презрительно называла ее «холостяцкой берлогой».

Отец нередко заявлял, даже в присутствии гостей, что, будь у него выбор, он назначил бы наследником поместья Теодора, а не Генри. Потому что старший сын мог запросто спустить за карточным столом все, что осталось от их семейного состояния.

Конечно, чтобы Теодор стал наследником, Генри должен был умереть. Вероятно, на это отец и намекал. Он никогда не был ни мягкосердечен, ни сентиментален – Теодор иногда подумывал, что именно это и подтолкнуло его брата на темную сторону жизни.

Но как он мог отца судить? Сам он родителем не был – по крайней мере пока.

Хотя нынешние времена были не лучшими для того, чтобы обзаводиться детьми.

Положив документы на пустое сиденье рядом с собой, он уставился в окно на холмистые просторы английской глубинки. Все здесь казалось таким далеким от его лондонской жизни, от бесконечных министерских разговоров о вооружении и нежелании премьер-министра признать неизбежность войны.

Очередная шумная домашняя вечеринка, которые так любила устраивать мать, стала его долгожданным отдохновением. На самом же деле планировалось сосватать Теодору невесту. Это поняли все – даже сам Теодор, когда прочел письмо, в котором мать звала его на выходные и перечисляла гостей. Среди них значилось несколько ее близких друзей – и леди Клара.

«Она превратилась в довольно красивую и умную молодую женщину, тебе не кажется?» – якобы невзначай обронила она в письме.

И не ошиблась – Теодор не мог отрицать редкую привлекательность леди Клары. Он искренне наслаждался их беседами за ужином, после которых они вместе с остальными гостями до рассвета играли в карты и шарады, пили неприлично много коктейлей и горячо обсуждали войну и политику.

Их помолвке не удивился бы никто, включая саму леди Клару, которая никогда не скрывала своих чувств к нему. Они дружили много лет, почти с самого детства, и искренне привязались друг к другу. К тому же Теодор не сомневался, что она будет отличной женой: рассудительная хорошенькая дочь герцога со всеми прилагающимися к ее положению в обществе связями. Идеальная партия!

Не то чтобы Теодора привлекал титул – зато он заботил его семью. А Теодор не хотел их разочаровывать – не желал идти путем Генри. Конечно, старшему брату в этом не было равных, и все же… Теодор гадал, когда он в следующий раз увидится с леди Кларой. Она не раз упоминала, что летние месяцы проведет в Лондоне и что ей нравится бывать в джаз-клубах.

Он пообещал себе держать руку на пульсе и, несмотря на свою занятость – а возможно, даже наперекор ей, – не забыть нанести визит леди Кларе и ее матери, когда они прибудут в свой лондонский дом. Он устал думать только о назревающей войне и работе, какой бы важной она ни была для него и для страны, стоящей на пороге непростых времен. Времен, в которые важно было не забывать о своей жизни.

Несколько часов спустя поезд прибыл на вокзал Виктория. Джексон – личный водитель – уже ждал Теодора, готовый отвезти его в Гранчестер-хаус, дом их семьи в Мейфэре[7].

К счастью, поезд пришел вовремя, потому что у Теодора был всего час, чтобы одеться к ужину и танцам и поспешить в «Савой»[8], где его коллега отмечал свой выход на пенсию. Гостей ожидалось много. Теодору было интересно, кого он там встретит помимо известных политиков и чиновников.

Он не подозревал, что вот-вот познакомится с девушкой, которая навсегда изменит его жизнь – и жизни многих других людей.

– Теодор, это правда? – тихо спросил Нолан Браун, перегнувшись через элегантный стол в бальном зале.

Они только что покончили с десертом. Речи подошли к концу, и дирижер в белом смокинге стоял перед оркестром, постукивая палочкой.

Теодор потянулся за бокалом шампанского:

– Что правда?

– Я слышал от Огилви, что поступает все больше заказов на самолеты. Как ты на это смотришь?

Теодор бросил взгляд на часы – на утро у него было назначено несколько встреч, и танцевать ему совершенно не хотелось. Он ждал возможности сбежать с вечеринки.

– Знаю только, что Чемберлен после марта изменил свое мнение – наконец осознал необходимость подготовки к войне.

– Ты не ответил на вопрос. Сколько самолетов? Полсотни? Сотня?

– Двести бомбардировщиков, – ровно проговорил Теодор под тихую оркестровую увертюру.

Нолан поднял свой стакан скотча так, будто собирался произнести тост:

– Что ж, ладно. На этой ноте мне захотелось танцевать! – Он повернулся к своей жене: – Пойдем, дорогая. Отпразднуем.

Кокетливо улыбнувшись, она взяла его за руку.

– Отпразднуем приобретение еще двух сотен машин для убийства? Иногда задаюсь вопросом, за кого я вышла замуж.

Они, смеясь, удалились. Теодор, оставшийся в одиночестве, чувствовал себя подавленным. Танцпол оккупировали пары, отплясывающие свинг под мелодию Don't Sit Under the Apple Tree[9].

Мгновение он наблюдал за гостями, подумывая откланяться, но тут к нему подсел другой его коллега, Фрэнк Смит, чтобы обсудить модернизацию фабрик при вступлении Великобритании в войну. Вопрос казался важным, и Теодор, до этого момента увлеченный исключительно подаваемой едой и напитками, обрадовался возможности провести вечер хоть с какой-то пользой. Он настолько погрузился в дискуссию, что не заметил, как музыка стихла и дирижер пригласил на сцену вокалистку. Теодор обратил на нее внимание, только когда она начала петь. Он вгляделся в девушку: она была красива и пела опьяняющим голосом, который просачивался в кровь, словно крепкий коньяк.

– Кто это? – спросил Теодор, откинувшись на спинку стула. Он не мог оторвать глаз от ее стройной фигуры, от красного вечернего платья из шелка и шифона и изящных черт ее лица. Слегка заостренный подбородок, пухлые алые губы, огромные голубые глаза и уложенные по последней моде светлые вьющиеся волосы. Создания прекрасней он никогда не видел.

– Понятия не имею, – ответил Фрэнк. – Но что-то в ней есть, скажи? Голос просто сногсшибательный.

Девушка выводила блюзовую песню с легкой хрипотцой. Теодор искренне удивился, что до сих пор ни разу эту исполнительницу не слышал: он побывал в большинстве лондонских джаз-клубов и ресторанов, был лично знаком со многими музыкантами и дирижерами. Но не с ней. Не с этой поразительно красивой и исключительно талантливой певицей.

К их столику подошел официант с подносом шампанского.

– Кто сегодня поет? – поинтересовался у него Теодор.

– Вивиан Хьюз.

– Почему я не слышал ее раньше? Где она пряталась до сегодняшнего дня?

– Это местная девушка, сэр. Просто время от времени поет в «Савое» – она впервые поднялась на эту сцену с год назад.

Теодор взял себе еще один бокал шампанского.

– Надо же. Я, видимо, много упустил.

Как только официант удалился, Фрэнк наклонился к Теодору в надежде продолжить дискуссию о переоборудовании фабрик. Однако Теодор стал необычайно рассеянным. Ему хотелось откинуться на спинку стула, смаковать шампанское и любоваться очаровательной Вивиан Хьюз. И больше ничего.

Во время короткой паузы между песнями Вивиан под аплодисменты сошла со сцены. Оркестр снова заиграл инструментальную композицию.

Певица подошла к бару и заказала джин с тоником. Она не удивилась, когда рядом с ней возник джентльмен в черно-белом смокинге. Он заказал для себя виски со льдом и попытался завязать разговор. Это случалось постоянно, когда она выступала на подмостках Вест-Энда.

– У вас необыкновенный голос, – сказал он.

Она повернулась к нему и замерла, пораженная глубиной его темных глаз, блестящими черными волосами и припухлыми губами. Высокий, красивый, широкоплечий, он показался ей совершенно обворожительным.

– Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

– Это не просто любезность. Это чистая, незамутненная правда. – Он взял стакан, который пододвинул к нему бармен. – Не могу поверить, что не видел вас раньше. О таком голосе должны легенды слагать.

Вивиан одарила его едва заметным намеком на улыбку:

– Не хотелось бы вас расстроить, но я не в первый раз слышу эту фразу.

Скривив губы в усмешке, он повел рукой со стаканом. Кубики льда глухо звякнули.

– Простите. Очевидно, я недостаточно хорош в поиске нужных слов.

Неожиданно она почувствовала себя заинтригованной: он выглядел и говорил как мужчина, который может заполучить любую женщину, какую захочет. Как человек из высших эшелонов общества, уверенный в себе, утонченный, но вместе с тем очаровательно непосредственный. Он казался очень привлекательным – ей понадобилось немало усилий, чтобы не покраснеть от его улыбки.

– А в чем же вы хороши? Если не секрет?

Он немного расслабился и устремил задумчивый взгляд на сцену:

– Не знаю. В работе, наверное. Вся моя жизнь крутится вокруг нее – поэтому у меня и нет привычки знакомиться с красивыми женщинами в бальных залах отелей.

Она украдкой взглянула на его левую руку – обручального кольца не было.

– Работа работой – но вы ведь и развлекаетесь?

– Боюсь, не так уж часто.

– Какая жалость. Особенно теперь, когда все готовятся к войне. Знаете, как говорят: сейчас – или никогда.

Он кивнул:

– Вы совершенно правы. В последнее время стараюсь почаще напоминать себе об этом. – Он задумчиво поднес к губам стакан.

Вивиан указала на смеющиеся пары, которые кружились в танце:

– Посмотрите на них. Кажется, они берут от жизни все.

– Да, судя по всему, умеют насладиться моментом.

Она скользнула по нему взглядом:

– И вам тоже стоит. Почему вы не танцуете?

– Это приглашение?

Она усмехнулась:

– Ну, вот я и попалась. А вы говорите, будто не хороши в этом. Трудно поверить.

От взгляда его неотразимых карих глаз ее сердце затрепетало. Это очень удивило Вивиан: она не имела привычки влюбляться в мужчин, которые пытались флиртовать с ней между выступлениями. Ей всегда хватало ума не связываться с ними. Особенно с теми, кто принадлежал к высшим слоям общества. Такие отношения не могли привести ни к чему, кроме катастрофы.

– Итак, чем же вы занимаетесь? – спросила она. – Должно быть, сделали головокружительную карьеру, раз так одержимы своей работой.

– Я заместитель министра снабжения. – Он протянул ей ладонь, чтобы скрепить знакомство рукопожатием. – Теодор Гиббонс. Рад нашей встрече.

– Звучит впечатляюще. А я просто Вивиан Хьюз.

– Ваше имя мне известно. – Он, словно нехотя, отпустил ее руку, но взгляда не отвел.

– Министерство снабжения, – протянула она. – Его учредили совсем недавно, так ведь? Оно связано с производством оружия?

– Да.

Она завороженно наблюдала, как он подносит стакан к губам и медленно отпивает виски.

– Тревожная, наверное, работа, – предположила она.

– Тревожная?

– Быть в курсе дел правительства и знать, что война неизбежна.

Он облокотился на барную стойку:

– Ну… Этого пока никто наверняка не знает. Лучше подойдет слово «облегчение» – ведь мы делаем все от нас зависящее, чтобы вооружиться против вероятной угрозы.

Она заглянула ему в глаза:

– Думаете, поможет? А если Чемберлен договорится с Гитлером о мире? Кажется, он этого хочет. Прикладывает столько усилий.

– Увы, мы не всегда получаем то, чего хотим. Да и какой смысл вести переговоры с сумасшедшим?

От этих слов по коже Вивиан пробежал холодок.

– По-вашему, мы все же вступим в войну, мистер Гиббонс? Я правильно понимаю? Что это наш долг?

Он снова погремел кубиками льда:

– Не хочу этого всем сердцем. Однако считаю, что мы должны действовать решительно, если Гитлер продолжит свою нынешнюю политику. Доверять ему нельзя, это точно. Он не уважает договоры, не сдерживает обещания. Просто делает то, что хочет.

– Полагаю, в этом вы правы, – кивнула Вивиан. – Тогда я благословляю вас, сэр, погружаться в работу с головой. Ведь вы будете у руля, когда мы окажемся на линии огня.

Их взгляды встретились, но мистер Гиббонс даже не улыбнулся, и она поняла, что все у них будет очень непросто.

Он будто прочитал ее мысли и решил сменить тему:

– Вы еще споете сегодня?

– Да, через несколько минут вернусь на сцену.

– Тогда я останусь и послушаю вас. Как вы правильно заметили, сейчас – или никогда.

Она подняла свой бокал:

– За то, чтобы брать от жизни все.

– До последнего.

Допив коктейль, Вивиан оставила мистера Гиббонса у бара, а сама пошла освежиться перед следующей песней.

Когда она вернулась к микрофону, он сидел за столиком на краю танцпола и разговаривал с каким-то джентльменом. Судя по всему, беседа мало его увлекала, потому что он то и дело поднимал глаза, чтобы встретиться взглядом с Вивиан. В эти моменты у нее земля уходила из-под ног. Она так остро ощущала его присутствие, что едва могла сосредоточиться на текстах песен. Иногда ей и вовсе приходилось закрывать глаза.

В конце вечера, после выступления, она отправилась в гримерную, чтобы снять макияж и переодеться. Затем, проходя по коридору, не смогла удержаться и заглянула в бальный зал, выискивая глазами мистера Гиббонса. Его столик успели убрать, персонал отеля расставлял стулья и подметал пол.

Вивиан поспешила к выходу – до отправления последнего вечернего поезда у нее оставалось не так много времени – и лоб в лоб столкнулась в вестибюле с мистером Гиббонсом.

– Ой. – В животе запорхали бабочки.

– Прошу прощения. Не хотел вас напугать. – Он взял ее под локоть, чтобы поддержать. – Вы в порядке?

– Конечно. Извините.

Она откинула с глаз волосы и попыталась взять себя в руки, гадая, узнал ли он ее вообще в повседневной одежде. Без макияжа и гламура она чувствовала себя другим человеком.

Медленная улыбка расплылась по его лицу, и в это мгновение она поняла, что он видит ее насквозь.

– Я надеялся застать вас до того, как вы уйдете. Могу я предложить подвезти вас домой? Мой водитель ждет на улице.

Она пристально на него посмотрела. Неужели он посчитал ее легкодоступной? Раз она поет на сцене?

– Очень великодушно с вашей стороны, но я поеду на метро.

Он нахмурился:

– Уже поздно. Вы уверены, что это безопасно?

– Раньше проблем не возникало. Метро близко. В двух минутах ходьбы отсюда.

Несколько секунд он молча буравил ее взглядом:

– Вы выглядите иначе.

– Разочарованы?

– Вовсе нет. Вы… вы милая.

Нервно сглотнув, она отступила назад.

– Мне пора. Приятно было с вами познакомиться.

И почему ей вдруг захотелось сбежать, будто мелкой воровке? Совсем недавно она наслаждалась их беседой – а он был очарован пленительной женщиной на сцене. Но теперь она была просто Вивиан – продавщица в отцовском винном магазине. Девушка в поношенном пальто и рваных туфлях.

Она направилась к выходу, но мистер Гиббонс последовал за ней:

– Позвольте мне хотя бы проводить вас. Это совсем не трудно.

– В этом нет необходимости. – Она спустилась вниз и толкнула двери, выходящие на набережную, темную, мглистую, равнодушную к тусклому свету уличных фонарей. На улице не было ни души.

Он надел шляпу и молча зашагал рядом с ней. Воцарившаяся тишина казалась Вивиан мучительно неловкой. Она ускорила шаг, стук ее каблуков гулко отлетал от каменной мостовой.

– Когда я снова вас услышу? – наконец спросил он.

– Не раньше чем через несколько недель. Я буду петь в «Савое» на свадебном приеме.

– И я смогу прийти и повидаться с вами?

– Нет, если только вы не знакомы с женихом или невестой.

Он тихо рассмеялся:

– Вот же невезение – не припомню в своем расписании ни одной свадьбы.

Вивиан остро почувствовала, как они соприкоснулись рукавами, сворачивая на Вильерс-стрит – к станции. Она остановилась у входа:

– Здесь я пожелаю вам спокойной ночи. Спасибо, что прогулялись со мной.

– Я наслаждался каждым мгновением.

На несколько секунд она задержала взгляд на его красивом лице, ее ноги словно приросли к земле.

– Спокойной ночи, мистер Гиббонс.

– Спокойной ночи, мисс Хьюз.

Наконец она отвернулась, собираясь уйти, но он окликнул ее:

– Подождите! Поужинаете со мной?

– Поужинать? Когда?

– Не знаю. Завтра?

Сердце в груди бешено заколотилось. Облизнув губы, Вивиан все же сумела ответить ему связно:

– Даже не знаю. У меня работа.

– Вы не только поете?

– Работаю в винном магазине отца. В Ист-Энде.

Он наклонил голову, и она пожалела, что сказала ему это. Ей казалось, будто окутывающие ее чары окончательно рассеялись.

– А во сколько заканчиваете? Вы наверняка будете голодны.

Она не сдержала улыбки:

– Где? Во сколько?

Он улыбнулся в ответ и снял шляпу. Ее согласие явно доставило ему удовольствие:

– В «Савое»? В семь часов? – Шляпа вернулась на голову.

– Хорошо. Увидимся там.

Вивиан вся дрожала внутри. Да помогут ей небеса – она была совершенно очарована этим мужчиной. Его темные глаза, его длинные ресницы… Он походил на сказочного принца из предрассветного сновидения. И она согласилась с ним встретиться. Это правда? Она сошла с ума?

Эмоции захлестнули ее, и она не смогла им противостоять. Конечно, добром это не кончится. Но что ей было делать? Как поступить правильно? Она этого не знала. А иначе отказалась бы, соврала, придумала себе какое-нибудь неотложное дело. Но вместо этого она молча повернулась и зашагала в сторону метро.

Глава 4

Вивиан надеялась, что в столь поздний час ее отец будет уже в постели, но ей, как обычно, не повезло. Он, конечно, уже закрыл магазин, но в их квартире на втором этаже все еще горел свет.

Вивиан выросла не здесь. Она знала куда более счастливые времена, когда ее мать, Марго, была еще жива. Помнила их очаровательный городской дом в Блумсбери – рядом с Рассел-сквер, всего в двух шагах от особняка Вирджинии Вульф. В свое время ее мать – красивая и стильная француженка – была довольно известной певицей. Отец очень гордился их связями и благосостоянием.

Но произошла трагедия. Мать Вивиан погибла в автокатастрофе вместе с женатым мужчиной, который оказался ее тайным любовником. Разразился нешуточный скандал. За два года отец Вивиан спился, а его некогда успешный бизнес по импорту вина покатился под откос. Они потеряли дом и все сбережения и переехали в Ист-Энд – в крошечную съемную квартиру над единственным магазином, который отцу удалось сохранить. Вивиан с сестрой помогали ему поддерживать торговлю – но год назад сестра сбежала.

Она всегда была своевольной и неугомонной – прямо как мама. И теперь бросила Вивиан и уехала во Францию, в Бордо – петь в ночном клубе, на сцене которого когда-то выступала их мать.

Именно там Марго познакомилась с их отцом. Наверное, в те времена он был красив, богат и обаятелен (Вивиан с трудом представляла его таким), раз уж они влюбились друг в друга с первого взгляда. Через месяц он сделал маме предложение руки и сердца и увез ее из привычного мира в Англию, где хотел жить и растить детей.

Незадолго до смерти Марго призналась Вивиан, что зря поверила в прекрасного принца, который превратит ее жизнь в сказку. Она взяла дочь за плечи, посмотрела ей прямо в глаза и сказала: «Помни, дорогая, сказок не бывает. Мечты не воплощаются в реальность. Будь осторожна. Хотя в твоем благоразумии я не сомневаюсь. А вот о твоей сестре того же сказать не могу. Она другая. Живет в воздушных замках».

Так оно и было. Вивиан всегда отличалась практичностью, а вот ее сестра была вольной пташкой. Поэтому Вивиан и не ожидала от себя, что так легко согласится поужинать с мужчиной, который выглядел и говорил, будто принц, – а может, и был им. В любом случае ей до него было – как до Луны. И связываться с такими не стоило.

Но теперь она вернулась в свою неприглядную реальность. На мгновение она замерла перед винным магазином своего отца на южном берегу реки, рядом с доками. Откуда-то издалека доносилось пение загулявших выпивох, слышался заливистый собачий лай.

Конечно, ей не следовало принимать это приглашение на ужин, – и все же она не могла дождаться новой встречи с мистером Гиббонсом.

Поднявшись на второй этаж, она услышала хриплый смех. Видимо, отец снова играл в карты на деньги, сидя за столом на кухне.

Она тихонько повернула в замке ключ, надеясь незамеченной прокрасться в свою спальню, и вздрогнула от крика отца:

– Вивиан! Ты где была?

С покорным вздохом она посмотрела на него. Он сидел за столом с двумя незнакомцами. Между ними стояли три пустые винные бутылки.

– Пела, – пояснила она.

Помрачнев, отец вперил в нее неприветливый взгляд:

– Прямо как мать. Идешь по ее стопам.

Вивиан хотела сказать, что она никогда не пойдет по стопам своей матери и за такого мужчину, как он, не выйдет, но придержала язык.

– Я люблю музыку, – ответила она. – К тому же в «Савое» хорошо платят.

– Ого-о-о! – Один из мужчин пошевелил своими короткими пальцами. – «Савой». На голову выше, чем Ист-Энд, а?

Вивиан вздернула подбородок:

– Да, хорошее место для пения со сцены. Но я устала. Прошу меня простить. – Быстро повернувшись, она ушла в свою комнату и закрыла дверь. На мгновение она застыла и прислушалась. Не кинется ли отец за ней? Не продолжит ли ее отчитывать? Но он уже смеялся и чокался бокалами со своими приятелями.

Вивиан глянула на часы. Было уже за полночь. Завтра ей придется встать пораньше, чтобы открыть магазин. Видит бог, отец с утра глаза не продерет. Оставалось надеяться, что она сможет заснуть под доносящийся с кухни шум.

К счастью, примерно через час мужчины ушли, и в квартире стало тихо. Но ненадолго. Она с ужасом прислушивалась к тяжелым неровным шагам.

Живот скрутило от страха. Дверь ее спальни распахнулась. Отец схватил ее за волосы, стащил с кровати и бросил на пол.

– Ты такая же шлюха, как твоя мать! – Он ударил Вивиан по одной щеке, затем впечатал тыльную сторону ладони в другую. – Я, по-твоему, дурак? Это она тебя науськала? Мучить меня? Она?

Вивиан свернулась на полу, пытаясь защититься от его ударов.

– Нет, папа! Все не так! Я люблю петь и стараюсь заработать пару лишних фунтов!

Хуже оправдания она придумать не могла.

– Думаешь, я не способен тебя обеспечить? – Он рывком поставил ее на ноги и снова ударил по лицу. – Считаешь меня неудачником? Если и так, то в этом виновата твоя мамаша. Вытянула из меня все деньги – вон до чего нас довела! – Он отступил назад. – Когда мы с ней познакомились, я был богатым человеком. Меня уважали. Теперь у меня нет ничего.

– У тебя есть я, – заверила его Вивиан. Она съежилась и вскинула руки, чтобы заслониться от очередного удара, который мог настигнуть ее в любую секунду. Но отец прислонился спиной к стене, сбив на пол картину.

– Больше никакого пения! – Он ткнул в нее пальцем. – Я не собираюсь смотреть, как ты превращаешься в нее.

– Хорошо! Никакого пения!

Она согласилась, только чтобы успокоить его, ведь наутро он все забудет. Поймет, что ударил ее, когда увидит синяки, но не сумеет вспомнить из-за чего.

Он, шатаясь, вышел из комнаты, и она тут же закрыла за ним дверь. Привалилась к ней спиной, тяжело дыша и молясь, чтобы он не вернулся, откинула голову назад и задумалась о своем выборе.

Наверное, ей тоже следовало уехать в Бордо, когда была такая возможность. Но кто-то должен был остаться в Лондоне и позаботиться о потерявшем надежду отце и его захудалом винном магазине.

Вивиан знала, что винить может только себя, – никто не заставлял ее быть самоотверженной и оставаться с отцом. Но сейчас она злилась на сестру за то, что та пошла другим путем и бросила ее здесь.

У Теодора выдался на редкость трудный день в министерстве снабжения. Он провел его в бесконечных спорах с коллегами по поводу тендеров на производство танков – возможно, именно поэтому ему не терпелось поскорее встретиться с мисс Хьюз. Что-то в ее голосе и музыке «Савоя» дарило ему надежду на светлое будущее.

Которое становилось все призрачнее. Чемберлен не спешил заключать военный союз с Советами, а Гитлер тем временем откровенно планировал вторжение в Польшу.

Но все проблемы мира, казалось, обращались в ничто, когда Теодор вспоминал голос мисс Хьюз, который так запал ему в душу. Он не мог выбросить ее из головы с тех самых пор, как они расстались у станции метро. Он не спал полночи – и вовсе не потому, что беспокоился о переоборудовании фабрик.

И вот он сидел в баре «Савоя», потягивая виски в ожидании ее появления. Но что же ее так задержало?

Он взглянул на свои карманные часы. Они договорились на семь вечера. Было без четверти восемь. Он не сомневался, что отель придержит для него столик, но чувствовал себя неловко: заказывал уже третий напиток и все чаще ловил на себе сочувственные взгляды бармена.

Неужели обман?

Он редко приглашал женщин поужинать с ним – не был бабником, как его брат, – но такого уж точно не ожидал. Он почувствовал незримую связь с мисс Хьюз и был совершенно уверен, что она тоже не осталась равнодушной.

А теперь его разочарование все сгущалось и сгущалось, пока не вцепилось в него множеством мучительных вопросов.

Почему она не пришла? Может, уже встречается с кем-то? Или причина не в этом? А вдруг с ней что-то случилось?

Теодор так и не смирился с мыслью о том, что мисс Хьюз передумала и больше не желает его видеть. Поэтому с утра он первым делом попросил свою секретаршу миссис Лэтем во что бы то ни стало найти адрес винного магазина в Ист-Энде, принадлежащего некоему мистеру Хьюзу, у которого была дочь по имени Вивиан. Миссис Лэтем потратила на это большую часть утра, но к обеду адрес лежал на столе Теодора.

После работы Теодор вышел из офиса и вручил своему водителю листок с адресом.

– Скорее, Джексон. Надо проскочить мост и пробки на нем.

– Да, сэр. – Джексон включил передачу, и они отправились в путь.

Сорок минут спустя они остановились перед небольшим магазинчиком на первом этаже углового здания, и Теодор вышел из машины.

Теодора поприветствовал тихий звон глухого колокольчика. Увидев Вивиан за прилавком, он вздохнул с облегчением. Она изумленно уставилась на него и, казалось, лишилась дара речи.

– Добрый вечер. – Он снял шляпу и подошел к прилавку. Она поспешно отвернулась. Несколько мучительных секунд он чувствовал себя отвергнутым – пока не увидел ужасный синяк на ее левой скуле.

– Святые угодники, мисс Хьюз. Что с вами случилось?

Он вспомнил прошедший вечер и как переживал, не попала ли она в какую-то беду. Он до последнего в это не верил – но, как оказалось, его догадки были не безосновательны.

Она покачала головой и снова отвернулась – будто опасалась встретиться с ним взглядом.

– Вас кто-то обидел? – Он сразу понял, что она не просто упала с велосипеда, или с дерева, или откуда-то еще. Он всегда узнавал следы насилия. – Скажите.

– Пустяки. Простите, что не пришла на ужин, но вам не стоило появляться здесь.

– Я хотел вас увидеть.

Она поставила на полку за стойкой несколько бутылок вина.

– Очень это ценю, но, как видите, я работаю.

Теодор нахмурился – это была уже не та очаровательная и уверенная в себе вокалистка, с которой он беседовал в «Савое». И дело не в гламуре – в его глазах она выглядела столь же красивой, даже в поношенном платье и без макияжа, – но ему было больно видеть ее такой отрешенной и подавленной. И сдаваться он не собирался:

– Я видел табличку на двери. Магазин закрывается через десять минут. Мой водитель ждет на улице. Вы позволите пригласить вас на ужин сегодня?

– Не стоит. – Вивиан продолжала расставлять бутылки, не глядя на него.

– Почему нет?

– Потому что… просто не могу.

– У вас есть важные планы на вечер?

Наконец она повернулась к нему. В ее глазах застыла немая боль:

– Мистер Гиббонс. Я не думаю, что нам стоит знакомиться ближе.

– Но почему?

– Потому что вы – это вы. – Она указала на него рукой. – Заместитель министра чего-то очень важного. Вы одеваетесь в шитые на заказ костюмы и колесите по городу с водителем в униформе. – Она мотнула головой в сторону окна, на Джексона, который стоял у блестящего «бентли». – А я… я… просто девушка, которая работает в винном магазине.

– И поет, словно ангел, – напомнил он.

Ее глаза сузились:

– Хотите услышать, как я пою, – заглядывайте в «Савой». Как-нибудь.

– Если только удастся вас там застать. Но я не хочу ждать. Что случилось с той девушкой из «Савоя»? Которая советовала мне пойти потанцевать? Брать от жизни все? Неужели она не согласилась бы провести вечер за нескучной интеллигентной беседой в хорошем ресторане?

Ее лицо смягчилось, и он почувствовал облегчение от того, что все-таки сумел до нее достучаться. Ее взгляд едва заметно потеплел, губы дрогнули в призрачной улыбке.

– Значит, считаете себя нескучным и интеллигентным? – наконец ухмыльнулась она. – Не слишком ли это… самонадеянно?

Он тихо рассмеялся:

– Пожалуй. Это вы так на меня влияете.

Дверной колокольчик звякнул, извещая о новых посетителях. Теодор не сдвинулся с места и прошептал:

– Скажите «да». Я буду ждать на улице – столько, сколько потребуется.

– Вы очень настойчивы.

– Да.

– Ладно. – Она застенчиво улыбнулась. – Но давайте найдем что-нибудь поскромнее. Не могу же я идти в приличное место в таком наряде.

– Вы прекрасно выглядите.

Она подняла глаза:

– А вы бессовестно мне льстите.

Покупатели подошли к прилавку, и Теодор понял, что ей надо поработать. Надев шляпу, он бросил короткое «извините» вошедшим мужчинам и вышел на улицу. Он собирался ее дождаться – даже если ради этого просидит в машине всю ночь.

Вивиан постучала в окно машины. Оторвав взгляд от производственных контрактов у себя на коленях, Теодор открыл для нее дверцу. Она поспешно села рядом с ним.

– Я закончила. Поехали.

– Судя по всему, мы торопимся? – уточнил он, закрывая папку и убирая ее в свой кожаный портфель.

– Да. – Она с тревогой смотрела в окно, пока они отъезжали от обочины.

– Мы как будто прячемся. Вы ведь не замужем? Или вы из-за этого так волнуетесь? Мне стоит беспокоиться о ревнивом муже?

Откинувшись на спинку сиденья, Вивиан нервно вцепилась в лежащую на коленях сумочку:

– Нет, конечно нет.

– Тогда кто вас так? – Он кивнул на ее синяк.

К счастью, на этот раз она не стала отводить глаз и отрицать очевидное.

– Мой отец. Ему не нравится, когда я пою на сцене.

– Почему?

– Потому что моя мать была певицей. Они так и познакомились – в кабаре в Бордо. Он приехал закупить вина для своих магазинов – и по уши в нее влюбился, потому что был околдован звуком ее голоса. Знакомая история?

Теодор пожал плечами, словно это не имело никакого значения, но уловил прозвучавшие в ее словах обвинительные нотки. Теперь он понял, почему она не пришла на свидание – просто не хотела повторить судьбу матери.

– И что же было дальше?

– Они поженились, – ответила она как ни в чем не бывало. – И жили долго и счастливо.

Теодор подался вперед, загородив окно и стараясь перехватить ее взгляд:

– Подозреваю, что это не конец истории.

Наконец она посмотрела ему в глаза:

– Какое-то время они правда были счастливы, а потом мать завела скандальный роман с одним аристократом, с которым в итоге разбилась на машине.

Теодор откинулся на спинку сиденья и тихо выдохнул:

– Вот как. Сочувствую. Когда это случилось?

– Мне тогда было шестнадцать.

– Ужасно потерять мать в таком возрасте.

– Да. – Лучи заходящего солнца, проникавшие сквозь лобовое стекло, золотыми брызгами вспыхивали на ее волосах. – Но я уверена, что вы пригласили меня на ужин не для того, чтобы услышать трагическую и гнетущую историю. Вам понравилось, как я пою, и мне следует помочь вам спрятаться от ужасов современного мира. Вы хотите забыться, увлечься чем-то, что выходит за рамки ваших досадных обязанностей по планированию грядущей войны.

Ее слова были пропитаны горечью – той же самой, которая давно тлела в его собственном сердце.

– Возможно. А еще я очарован тем, как нечто столь трагичное может обернуться подобной красотой.

Она рассмеялась:

– Перестаньте. Вы как будто соблазнить меня пытаетесь. Я на это не куплюсь. Слишком практична.

Он невольно хохотнул в ответ:

– В этом я не сомневаюсь. Может, именно поэтому вы так меня заинтриговали. Похоже, за вашим хорошеньким личиком и волшебным голосом скрывается незаурядный ум.

– И вам это нравится? Вы отличаетесь от других мужчин. Большинству хватило бы красивого голоса.

Он хотел заверить мисс Хьюз, что не собирается соблазнять ее или играть с ней, но неожиданно задумался о своей жизни и причинах, по которым он до сих пор не женился на леди Кларе.

– Мне всегда было мало одного только волшебства, – признался он.

– Пожалуй, оно и к лучшему. Это правильнее бездумного потакания своим страстям. Я знаю людей, которые придерживаются иного мнения. Обычно это плохо кончается.

Конечно, она говорила о матери.

Они отвернулись друг от друга и устремили взоры каждый в свое окно.

Пока они ехали по Тауэрскому мосту, Теодор думал о своем прошлом и будущем. И о том, что никогда не потакал своим страстям. Он признавал только чувство долга.

– И часто отец поднимает на вас руку? – спросил он у Вивиан.

– «Часто» – растяжимое понятие, – почти непринужденно ответила она. – Если бы он только перестал пить… но это не так просто, учитывая, что у нас собственный винный магазин. Увы, все деньги он тратит на карты и выпивку.

– Сколько раз в месяц он вас бьет?

Вивиан глубоко вздохнула:

– Да не знаю. Раз или два, наверное, – после концертов.

Теодор сжал руки в кулаки:

– Он должен вами гордиться. Хоть слышал когда-нибудь, как вы поете?

Вивиан усмехнулась:

– Боже милостивый, нет, конечно. Уж точно не с оркестром. Скорее всего, это напомнило бы ему о матери, и он лупил бы меня всю следующую неделю – и еще сильнее.

Совершенно невыносимо. Теодор не понимал, как мужчина мог поднять руку на собственную дочь – вообще на женщину, раз уж на то пошло. Это шло вразрез со всей его системой ценностей и жизненных приоритетов.

– Почему вы не уйдете? – прямо спросил он.

– Потому что он мой отец и, кроме меня, у него никого нет.

– Но вы ничего ему не должны. С таким-то отношением к собственной дочери. Он вас недостоин. А вы – вы заслуживаете лучшей доли.

Она вздохнула:

– Знаю. Но не могу просто взять и бросить его. Да и куда мне идти?

– Должны же у вас быть хоть какие-то варианты.

Водитель остановился перед рестораном. Машины позади них нетерпеливо засигналили.

– Спасибо, Джексон, – кивнул Теодор. – Ты пока свободен – возвращайся через два часа.

Вивиан сжала руку Теодора:

– Пожалуйста, давайте через час. Мне нужно будет вернуться домой – приготовить отцу что-нибудь на ужин.

Теодору очень не нравилось, что этот человек имел над Вивиан такую власть, но спорить он не стал.

– Через час, Джексон. Не опаздывай.

– Можете положиться на меня, сэр.

Они вышли из машины и направились к ресторану. Теодор галантно придержал для Вивиан дверь – и поспешил за ней.

– Вот это да! – удивленно присвистнул Теодор, когда Вивиан сделала заказ по французскому меню. – Вы говорите по-французски? Свободно?

Она протянула меню официанту и пригубила вино:

– Да. Это мой родной язык – один из. Моя мать говорила по-французски дома.

– Вот как. – Теодор откинулся на спинку стула, зачарованно глядя на Вивиан. – А набирать тексты вы умеете?

– Да. Я занимаюсь магазином, а это подразумевает и оформление бумаг. Но печатаю не очень быстро.

У Теодора начал созревать план. Он подался вперед и, наклонившись над столом, сказал:

– А что, если я предложу вам работу в министерстве? Вы говорите по-французски – и это очень кстати. Мы каждый день нанимаем новых людей. В аппарате правительства нужны именно такие.

Снова отпив вина, она уколола его любопытным взглядом:

– Нужны на случай, если мы отправимся воевать в Европу?

– Именно. Если это произойдет, может понадобиться что угодно. И, вероятно, ваши навыки очень нам пригодятся, Вивиан.

Она выглядела так, словно прикидывала, чем ей будет грозить должность в аппарате правительства.

– Хотите сделать меня своей секретаршей?

– Нет. Секретарша у меня уже есть. Я бы устроил вас в другой отдел. Возможно, вас зачислят в штат стенографисток, но потом, скорее всего, переведут на должность поинтереснее. У нас не так много девушек, которые говорят по-французски. Кто знает? Если мы действительно вступим в войну, такие навыки могут понадобиться для чего-то совсем другого. Как я уже сказал, вероятно, они очень нам пригодятся.

Официант принес им первые блюда, и они взяли ложки.

– Так что вы об этом думаете? – спросил Теодор.

– Не знаю. Как я могу бросить магазин? Отец без меня не справится.

– Может, это пойдет ему на пользу. Если вы уйдете, он, вероятно, станет меньше пить.

Она медленно ела, не поднимая глаз от своей тарелки.

– Надеюсь, вы хотя бы подумаете о моем предложении, – сказал он.

Разобравшись со своим супом, Теодор откинулся на спинку стула. Официант забрал его тарелку и снова исчез, оставив его в компании молчащей Вивиан. Теодор подозревал, что она не согласится на новую работу – ни за что не решится так кардинально изменить свою жизнь. По крайней мере, сразу. Скорее всего, от него потребуются терпение и настойчивость. Возможно, ему придется поужинать с ней еще несколько раз, прежде чем она сдастся. Эта перспектива, впрочем, казалась весьма заманчивой.

Они вернулись в Ист-Энд около восьми часов. Вивиан спешно открыла дверцу машины и выскользнула на улицу.

Теодор наклонился, чтобы лучше ее видеть, и напомнил:

– Обещайте мне подумать об этом. Мой рабочий номер у вас есть. Звоните в любое время.

– Хорошо. И спасибо вам за ужин. Я отлично провела вечер.

Она захлопнула дверцу, и ее сердце бешено заколотилось. Вдруг отец наблюдает за ней из окна и гадает: с кем она была, куда пропала после закрытия магазина?

Вивиан, ни разу не оглянувшись, взбежала по лестнице и отперла дверь квартиры. Остро чувствуя тошнотворный комок страха в животе, она на цыпочках вошла внутрь.

Дома было тихо. Она молилась, чтобы отец проспал все время ее отсутствия.

Половицы предательски скрипнули, когда она прошла по узкому коридору к его комнате и осторожно толкнула дверь.

Отца не было.

Резко выдохнув от облегчения, Вивиан отправилась на кухню – поискать, что можно приготовить ему на ужин.

Внизу громыхнула дверь. Она обернулась на звук тяжелых отцовских шагов. Он поднялся по лестнице, вставил ключ в замок…

Только бы он был трезвым.

Дверь отворилась, скрипнув ржавыми петлями. Вивиан тяжело сглотнула. Высокая фигура отца раскачивалась, а его налитые кровью глаза сверкали от гнева. Он сразу накинулся на нее:

– Тебя где черти носили?

– Нигде. – Ей хотелось придумать оправдание получше, но, возможно, она просто устала от тщетных попыток его задобрить. Ей казалось, что она уже целую вечность только этим и занималась.

– Врешь. Я видел, как ты возвращалась. Ты была с мужчиной. Кто он?

Мускул на левой щеке отца дрогнул, и она поняла, что сполна расплатится за свой побег. Вивиан инстинктивно попятилась и врезалась спиной в раковину.

– Ты его не знаешь. Но это в любом случае не твое дело. Я уже не ребенок. И не мама. Могу гулять с кем пожелаю.

Отец неуклюже качнулся в ее сторону:

– Что ты сейчас вякнула?

О боже. Вивиан осторожно двинулась к сушилке, на которой стояли кастрюли и сковородки.

– Я сказала, что я не мама. И ты не имеешь права указывать мне, что делать.

Она просчиталась! В пьяном угаре ему перечить не следовало. Он надвигался на Вивиан, как набиравший скорость паровоз, пока не вцепился пальцами в ее шею. Раньше такого не случалось, и Вивиан растерялась – она-то ждала пощечины или удара кулаком.

Она судорожно пыталась вздохнуть, пока он сжимал и разжимал руку. Его глаза пылали адской яростью и жаждой насилия. Хватит! Отпусти! Но говорить она не могла. Он зажал ее трахею, лишив возможности что-то сказать.

– За дурака меня держишь? – выдавил он.

В ее жилах билась обжигающая паника. Она ударила его по рукам, отчаянно пытаясь высвободиться. Затем она почувствовала слабость, мир вокруг начал затуманиваться, голова безвольно запрокинулась назад. Но сдаваться она не собиралась. Ее всколыхнула дикая ярость, она потянулась в сторону и схватила сковородку.

Бам!

Не мешкая, она с силой ударила отца по голове. Он разжал руки и упал навзничь, она рухнула рядом с ним на колени.

Потребовалось несколько секунд, чтобы шок и паника отступили. Вивиан судорожно хватала ртом воздух. И вдруг поняла, что отец лежит неподвижно.

Она перевернула его и встряхнула за плечи:

– О боже. Папа! Вставай!

Неужели он умер?

Она прижалась ухом к его груди, пытаясь уловить биение сердца. Услышав ровный стук, с облегчением отстранилась. Осмотрела его голову в поисках крови, но обнаружила только вспухшую в месте удара шишку.

– Папа, проснись.

Наконец он застонал, ее ноздрей коснулся отвратительный запах перегара. Она всерьез боялась заболеть от всех этих переживаний.

Пьяно моргнув, он уставился на нее снизу вверх.

– Что случилось?

– Ты упал и ударился головой. – Ложь далась ей легко.

– Правда?

– Да.

– Который час? Нам пора открывать магазин?

– Нет, сейчас вечер. Пойдем-ка уложим тебя в постель. Стоять сможешь?

Он кивнул и кое-как сел.

Вивиан помогла ему подняться и выйти из кухни, хотя он пошатывался. Они прошли по коридору в его комнату. Он рухнул на кровать, как срубленное дерево, и сразу же погрузился в глубокий сон.

Она не была уверена, что именно его вырубило: травма головы или алкоголь. Вероятно, и то и другое вместе.

Решив заглядывать к нему каждый час, она вышла из комнаты. И молилась, чтобы он забыл о том, что произошло на самом деле. И ее беспокоил не только удар сковородкой. Куда хуже будет, если, проснувшись, он вспомнит, почему пытался ее задушить – дочь осмелилась поужинать с мужчиной.

Она вспомнила о Теодоре. Долго ты будешь это терпеть? Сколько еще надо синяков, чтобы ты наконец решилась уйти?

А дело принимало очень опасный оборот. Однажды отец просто убьет ее. Конечно, пожалеет об этом, протрезвев на следующее утро и осознав, что натворил. Но это уже не спасет Вивиан – потому что она будет мертва.

Глава 5

Теодор вошел в министерство в половине девятого, поздоровался с миссис Лэтем и сел за стол, намереваясь заняться работой. Он только начал просматривать предлагаемый контракт на поставку стрелкового оружия и боеприпасов, когда ему позвонила миссис Лэтем. Она сообщила, что его хочет видеть какая-то женщина. Ей не было назначено, но зовут ее Вивиан Хьюз.

– Из винного магазина, – шепотом добавила секретарша.

Сердце Теодора подпрыгнуло. Он изо всех сил старался не думать о ней и смирился с тем, что придется выждать – по крайней мере день или два, – прежде чем продолжить начатые уговоры. И все же она пришла.

– Спасибо, миссис Лэтем. Направьте ее ко мне немедленно.

Положив контракт на поставку оружия в папку, он поправил галстук. Как только дверь открылась, он встал.

На Вивиан был костюм кофейного цвета, вокруг шеи она повязала кремовый шарф, а глаза спрятала за темными солнцезащитными очками.

Теодор обошел стол, чтобы поприветствовать ее:

– Доброе утро. Как вы?

Вивиан подождала, пока миссис Лэтем закроет за собой дверь, затем сняла очки, развязала шарф и показала ему несколько синяков у себя на шее.

Он обеспокоенно нахмурился:

– Боже праведный. Что случилось?

– Если вы не против, в подробности вдаваться не буду. Я пришла сообщить, что хотела бы принять ваше предложение, если оно все еще в силе.

– Вы имеете в виду работу?

– Да. Если вы можете назначить меня на какую-нибудь должность… Мне подойдет любая. Я трудолюбивая. Обещаю, что справлюсь. – Она вздернула подбородок.

– Я найду вам работу сегодня же. Когда вы сможете приступить?

– Завтра, если это можно устроить. – Очевидно, ситуация была ужасной. – Я знаю, что прошу слишком многого в сжатые сроки, – добавила она.

– Это не проблема. Я займусь этим прямо сейчас. – Он был полон решимости не подвести ее. – Подождете, пока я найду вам место? Это не займет много времени. Я скажу, к кому вам завтра обратиться.

– Нет. К десяти мне нужно вернуться, чтобы открыть магазин. Не могли бы вы позвонить мне туда, когда что-нибудь прояснится? Я дам вам номер. – Она порылась в сумочке и достала маленький листок бумаги с ее контактной информацией. Казалось, листок был поспешно вырван из какой-то книги. – Пожалуйста, ничего не говорите, если на звонок ответит мой отец, хотя я сомневаюсь, что он вообще спустится сегодня. – Она запнулась и смущенно кашлянула. – У него болит голова. Но я планирую рассказать ему обо всем позже вечером. Объясню, что теперь ему придется управлять магазином самостоятельно. И мне все равно, что он скажет и как сильно будет мне на это пенять. Решение принято. Я ухожу.

Теодор сунул листок бумаги в нагрудный карман:

– Рад это слышать. Но когда вы ему расскажете? Он не поднимет на вас руку?

Казалось, она была не в состоянии ответить на вопрос. Долго смотрела на Теодора, пока уверенность в ее глазах окончательно не истаяла. Затем она отвела взгляд.

– На самом деле я ни в чем не уверена. Если хотите знать, напугалась до полусмерти.

Теодор, не раздумывая, сделал два шага вперед и осторожно, ободряюще сжал ее руку:

– Не волнуйтесь. Мы найдем вам жилье. Миссис Лэтем вам поможет. Она уже поселила нескольких девочек в квартирах неподалеку. Мы все устроим в кратчайшие сроки.

Из взгляды встретились.

– Спасибо. Вы не представляете, как много это для меня значит.

Она повернулась, собираясь уйти, но он не хотел ее отпускать. Не хотел, чтобы она возвращалась туда – в место, где над ней издевались.

Снова надев солнцезащитные очки, она открыла дверь:

– Еще раз спасибо, мистер Гиббонс. Я буду с нетерпением ждать вашего звонка.

Это было уместно сказать и в присутствии миссис Лэтем, которая сидела за своим столом рядом с его кабинетом и наблюдала за происходящим.

Как только Вивиан ушла, Теодор попросил миссис Лэтем зайти к нему.

– Пожалуйста, отложите все дела в сторону и сделайте кое-что для меня. Это крайне важно, и я очень на вас рассчитываю.

– Конечно, сэр. – Она открыла свой блокнот, чтобы записать его указания.

Весь день Вивиан старалась быть тише воды ниже травы. Она обслуживала покупателей и расставляла товары по полкам в ожидании телефонного звонка. Было нелегко вести себя как ни в чем не бывало, особенно когда отец ненадолго заглянул к ней. К счастью, он вскоре отправился в паб, несмотря на болезненную шишку на голове. Она заставила себя притвориться, будто все нормально, – на случай, если что-то пойдет не по плану и мистер Гиббонс все-таки не сможет найти ей работу.

Но он, казалось, был вполне уверен в своей способности подыскать ей место в министерстве и даже жилье.

Какая заманчивая мысль! Собственная квартира, в которой не будет места пьяным выходкам отца, работа в аппарате правительства бок о бок с другими девушками, прокладывающими себе дорогу в этом беспокойном мире. Учитывая все, что творится в Европе, такой опыт обещал быть трудным, но полезным. Ведь она начнет трудиться в министерстве снабжения и помогать своей стране укреплять обороноспособность перед неизбежной агрессией Адольфа Гитлера.

И, конечно, у этой работы будет приятный бонус – если они с мистером Гиббонсом окажутся в одном здании, она сможет видеть его каждый день. Он был так добр к ней, так галантен – поэтому она и решилась принять его помощь. И у нее были хорошие предчувствия. Рядом с мистером Гиббонсом она почему-то чувствовала себя в безопасности.

Но, конечно, ей не стоило им увлекаться. Она рассчитывала на свою осторожность и благоразумие – в конце концов, понятно, что интрижка с ним не приведет ни к чему хорошему. Он появился из другого мира, а она не была наивной девочкой. Если ее начнет тянуть к нему, придется себя сдерживать. Особенно если он будет ее начальником.

Наконец пришло время закрывать магазин. Она опустила шторку на двери, но, когда ее заперла, кто-то постучал в стекло. Она снова подняла шторку и встретилась взглядом с мистером Гиббонсом. Он стоял за дверью в своем шитом на заказ черном пальто и стильной фетровой шляпе. Охваченная волнением, Вивиан щелкнула замком и распахнула дверь.

Он протянул ей большой конверт прямо через порог. Выражение его лица было очень серьезным:

– Я решил не звонить вам, а зайти лично. Принес вам официальное письменное предложение о трудоустройстве в министерство снабжения. В нем указаны должностные обязанности, часы работы и зарплата. Также в конверте вы найдете ключ от вашей новой квартиры. Надеюсь, вы не откажетесь разделить ее с двумя другими стенографистками, которых мы наняли в прошлом месяце.

Лучезарно улыбнувшись, Вивиан рассмеялась:

– Боже мой! Да, я согласна! Заходите. И спасибо вам.

Она взяла у него конверт. Мистер Гиббонс закрыл за собой дверь.

– Может, сначала прочитаете? Вдруг вас что-то не устроит?

– Меня устроит все. Это лучший день в моей жизни.

Она все-таки подошла к стойке и открыла конверт. Он проводил ее взглядом:

– Ну что ж. Рад, что смог в этом поучаствовать.

Вивиан вытащила документы. Она пробежала взглядом напечатанное на машинке предложение и обрадовалась зарплате – но больше всего ее восхитил большой латунный ключ внутри. Она достала его и радостно на него смотрела. Он олицетворял все, к чему она так отчаянно стремилась: свободу, взрослую жизнь и возможность не прокрадываться в дом после вечеров, которые она любила больше всего на свете, – после концертов на сцене в «Савое».

Она резко повернулась к мистеру Гиббонсу:

– Вы сделали меня по-настоящему счастливой.

– Я рад.

Он рассмеялся – и она залюбовалась морщинками во внешних уголках его глаз. Его смех казался таким теплым.

Но радоваться было пока рано. Ей еще предстоял разговор с отцом – перспектива отнюдь не радужная.

– Где он сейчас? Наверху? – Мистер Гиббонс словно прочитал ее мысли.

– Нет. Он в пабе неподалеку. – Настроение Вивиан стремительно портилось. Она убрала документы и ключ обратно в конверт.

– Вы можете перебраться в квартиру сегодня же, – сказал Теодор. – Я хотел бы отвезти вас – если вы не против.

Она наконец поняла, почему он пришел к ней лично. Он знал, что может произойти, когда отец узнает о ее планах.

– Я быстро – соберу необходимые вещи.

Она заглянула в кладовку, чтобы взять несколько коробок, и Теодор с готовностью их подхватил.

Вивиан планировала забрать только свою одежду и фотографию матери, которая стояла на прикроватном столике. Этот гламурный снимок был сделан в те времена, когда мать еще пела во французском кабаре – до рождения дочери. В детстве Вивиан часто любовалась этой фотографией, потому что на ней мать походила на голливудскую кинозвезду. Это было последнее, что Вивиан запихнула в свой потрепанный коричневый чемодан, прежде чем закрыть его.

На пороге ее спальни появился Теодор:

– Я отнес коробки в машину. Что-то еще будет?

– Нет, больше ничего. – Она защелкнула металлические замки на чемодане, и Теодор подошел, чтобы взять его.

– А с отцом что? – поинтересовался он. – Вы сказали, он в ближайшем пабе?

– Да. – В ее сознании, подобно вспышке молнии, сверкнуло воспоминание – руки отца, сомкнувшиеся на ее шее и перекрывшие ей доступ к кислороду. Как сказать ему, что она уходит навсегда? Одна эта мысль отдавалась в ее душе паническим трепетом. Она почувствовала, как краска отхлынула от ее щек.

– Если вы боитесь, – сказал Теодор, – можете просто оставить ему записку. Только не сообщайте ваш новый адрес. Иначе он может прийти за вами.

– Да. Уверена, что так оно и будет. Выпивка делает его агрессивным.

Она все еще обдумывала, как лучше поступить, когда внизу открылась дверь и раздался пугающий стук тяжелых ботинок ее отца. Он поднимался по лестнице.

– Это он. Да помогут нам небеса.

Теодор ее успокоил:

– Не волнуйтесь, Вивиан. Все будет хорошо. Но лучше ему найти нас не в спальне. Пойдемте на кухню.

Он поставил ее чемодан на ковер.

К тому времени, когда ее отец добрался до лестничной площадки, отпер дверь в их квартиру и распахнул ее, Теодор уже расслабленно сидел за кухонным столом, закинув одну длинную ногу на другую. Вивиан стояла у раковины, наполняя чайник водой. Ее руки тряслись, а сердце колотилось так сильно, что она боялась упасть в обморок.

Отец вошел в комнату – и сразу же нахмурился:

– Ты кто такой?

Вивиан изобразила улыбку, от которой у нее задрожали губы, но она была полна решимости держаться непринужденно.

– Папа, позволь представить тебе мистера Теодора Гиббонса. Он заместитель министра снабжения.

Губы отца сжались в тонкую линию:

– Что здесь происходит? Это с ним ты вчера где-то околачивалась?

Вивиан была готова умереть от стыда.

Теодор встал.

– Я проводил собеседование с вашей дочерью на должность в министерстве, сэр, которую она только что приняла.

– С чего бы? Она работает здесь. В магазине внизу.

– Именно об этом я и хотела поговорить, папа, – прямо сказала Вивиан, шагнув вперед. – Сегодня был мой последний день здесь. А завтра я приступаю к работе в министерстве, так что утром тебе придется открывать магазин самостоятельно. Уверена, ты с этим справишься, и надеюсь, что порадуешься за меня. Работа хорошая.

Его сердитый взгляд метался между Вивиан и Теодором:

– Порадуюсь за тебя? Что ты сделала, чтобы получить такую должность? Ты что, обесчестила себя?

Вивиан едва могла дышать. Ей хотелось немедленно сбежать вниз по лестнице вместе с Теодором, уехать и никогда больше не видеть своего отца – до самой смерти.

– Уверяю вас, сэр, предложение о новой работе было получено вашей дочерью честным путем – и это для нее прекрасная возможность. – Голос Теодора был тверд, как сталь. – Мы уже нашли ей жилье, и сейчас она уезжает со мной. – Он повернулся к ней. – Мисс Хьюз?

Его уверенность была заразительной.

– Да, я готова. До свидания, папа. – Она приподнялась на цыпочки, быстро чмокнула его в щеку и поспешила в спальню за чемоданом. Теодор ждал ее на лестничной площадке. Отец наблюдал за происходящим из кухни, безмолвный и потрясенный.

Однако несколько коротких секунд свободы тут же закончились. Как только она закрыла за собой дверь, отец снова ее распахнул. Он выскочил на лестничную площадку, схватил дочь за руку и грубо притянул к себе:

– Ты никуда не пойдешь.

Вивиан замешкалась. Не успела она и глазом моргнуть, как Теодор встал между ней и ее отцом. Он заслонил ее собой и поднял руку, чтобы помешать отцу рвануться вперед.

– Вернитесь в дом, сэр. Вивиан пойдет со мной.

– Черта с два. – Он толкнул Теодора, который в ответ с силой прижал его к стене, уперев предплечье в его горло.

– А теперь послушайте, мистер Хьюз, – промолвил он ледяным голосом. – Вашей дочери надоело терпеть ваше жестокое обращение, и сегодня этому пришел конец. Если вы еще хоть раз поднимете на нее руку, я вернусь сюда лично и разорву вас на куски. Понятно?

Из-за прижатой к его горлу руки отец смог только кивнуть в знак согласия.

Теодор отступил назад, поднял чемодан Вивиан и проводил ее вниз по лестнице в машину.

– Трогай, Джексон, – сказал он своему водителю.

Когда они отъехали, Вивиан вздохнула с облегчением, но потом оглянулась и задумалась, не будет ли скучать по оставленной квартирке и винному магазину.

Нет. Не будет, потому что с этим местом ее не связывало ничего, кроме страха и одиночества. Надо было уехать раньше – вместе с сестрой. Вивиан пыталась убедить себя в собственной ответственности и самоотверженности, но, скорее, просто боялась прыгнуть в неизвестность. Она всегда старалась подстраховаться. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Закрыв глаза, Вивиан сделала глубокий, успокаивающий вдох, но, когда они добрались до перекрестка, вдруг поняла, что кое-что забыла.

– Подождите, а можно я заберу велосипед?

Теодор выглядел непоколебимым и неустрашимым:

– Конечно. Где он?

– У магазина. На улице.

Он подался вперед:

– Джексон, развернись, пожалуйста.

– Да, сэр. Сейчас.

Мгновение спустя они подъехали к обочине перед магазином, и Теодор вышел из машины.

– Который из них ваш? – спросил он, глядя на два одинаковых велосипеда, прислоненных к кирпичной стене здания.

Вивиан показала пальцем:

– Вот этот. Второй принадлежит моей сестре.

Он обернулся:

– У вас есть сестра?

– Да, но она во Франции, поет в ночном клубе.

Он на мгновение задумался:

– Возможно, нам следует забрать с собой оба. Зачем их разделять?

Вивиан кивнула.

Он подхватил ее велосипед и отнес в багажник. Джексон тоже вышел из машины и помог погрузить второй.

Вскоре они снова поехали прочь – в сторону Тауэрского моста.

– Огромное вам спасибо, – едва дыша, поблагодарила его Вивиан. Она больше не хотела оглядываться назад. – Чувствую себя так, будто вы мне жизнь спасли.

– Не стоит благодарности. Рад, что смог помочь.

Он коснулся ее руки, и она крепко сжала его ладонь. И лишь мгновение спустя поняла, как неприлично прикасаться к мужчине, который теперь был ее работодателем.

Она была благодарна ему за помощь, но какая-то ее часть испытывала грусть оттого, что она больше не могла быть той манящей певицей, с которой он познакомился в «Савое». Теперь он знал о ней слишком много – видел рядом с собой настоящую Вивиан. К тому же ей стоило помнить свое место, когда она начнет работать в министерстве.

Заставив себя отпустить руку Теодора, она отвернулась к окну, за которым сейчас проплывал Вест-Энд.

Глава 6

– Так вот как ты с ним познакомилась, – сказал папа, когда бабушка на мгновение прервала свой рассказ.

У меня возникло ощущение, что она погрузилась в какие-то воспоминания – возможно, в те, до которых пока не дошла.

– Да, – наконец ответила она. – Я хотела, чтобы ты знал – с нами произошло то, что случается лишь раз в жизни. Теодор оказался замечательным, отличным человеком – и это была настоящая любовь. А ее прекрасная история заслуживает того, чтобы вы о ней узнали и она не была похоронена вместе со мной.

Однако папа не успокоился:

– Тогда как ты могла быть с кем-то другим? Потому что на фотографиях вы с тем нацистом выглядите по-настоящему влюбленными.

Я укоризненно его одернула:

– Подожди. Дай ей шанс. Она еще не закончила свою историю.

В этот момент зазвонил телефон, и отец встал, чтобы ответить.

Бабушка меня поправила:

– Не будь к нему слишком строга. Он расстроен, и я это понимаю. Не каждый день узнаешь, что твоя мать была влюблена в немецкого нациста.

Я нахмурилась:

– Ты была в него влюблена? Это правда? И если правда, то как так вышло, что…

Я запнулась на полуслове, потому что папа повесил трубку, вернулся в гостиную и сообщил:

– Звонили из дома престарелых. Спрашивают, сможешь ли ты сыграть на рождественской вечеринке для стариков и их родных в следующем месяце. Пятнадцатого числа.

– Возможно, – ответила бабушка. – У нас ведь ничего на этот день не запланировано?

– Вроде бы нет. – Он сел и, тяжело вздохнув, откинулся на спинку дивана. – Прости, мам. Не следовало мне так поспешно тебя осуждать. Ты права. Мне неизвестно, что было на самом деле. Но я хочу все узнать. Ты расскажешь, что было дальше?

Я повернулась к бабушке. Мне хотелось снова погрузиться в ее историю, но она смотрела в другую сторону:

– Я думаю… Мне бы не помешало вздремнуть.

– Вздремнуть? – хором повторили мы.

– Только сейчас поняла, что не удалось сегодня днем подремать. А от джина меня клонит в сон. – Она встала и направилась наверх.

Едва она ушла, я прошептала:

– Не стоило делать ей второй коктейль.

– У нее выдался долгий день. Она вернется, подождем немного. Всегда была совой.

Запрокинув голову, я задумалась о ее рассказе и призналась:

– Понятия не имела, что отец ее бил. А ты?

Папа кивнул:

– Я кое-что знал. Она упомянула об этом однажды, когда я учился в старших классах и Джек за что-то меня наказал… уже и не помню деталей. Я пожаловался ей на него. А она ответила, что мне повезло, так как меня воспитывают без помощи кулаков – в отличие от методов ее отца. Я знал только, что он был пьяницей. Однако и подумать не мог, насколько все было плохо. Понятия не имел, что он пытался ее задушить и мог запросто убить, если бы она тогда не ушла.

– Бедная наша бабушка. Очень вовремя ей встретился Теодор.

Зная, что раньше чем через час бабушка к нам не вернется, я решила провести время с пользой. Собрала стаканы, чтобы отнести их на кухню, и сказала:

– Сейчас пять. Хочешь, я приготовлю ужин? Бабушка наверняка проснется голодной.

– Заманчивое предложение. Помочь тебе?

– Нет, справлюсь. Хочу занять себя чем-нибудь. Чтобы забыть сам-знаешь-о-чем. – Папа догадался, что я имела в виду неверность Малкольма. Но, оказавшись в одиночестве на кухне, я не нашла в себе сил отвлечься от случившегося. Снова и снова представляла себе Малкольма с другой женщиной, их секс в первом ряду частного кинотеатра. Я никак не могла отойти от шока. И, крепко зажмурив глаза, пыталась выбросить навязчивый образ из головы.

Бесполезно. Он не покидал меня все то время, пока я рыскала по кухне в поисках ингредиентов для запеканки. Я нашла в шкафу немного макарон и поставила их вариться.

Я нарезала курицу, чувствуя себя беспросветной дурой из-за того, что без оглядки доверилась ему. Вступила в эти отношения без малейших колебаний, полагая, что сорвала джекпот, встретив такого мужчину. Как я могла не замечать его лживости? Почему раньше не сбросила эти колдовские чары?

Что за глупый вопрос. Сама виновата.

Я отложила нож, склонила голову и закрыла глаза в ожидании знакомого чувства вины, которое должно было вот-вот меня захлестнуть. За последние годы я научилась чувствовать его приближение. Я уже приготовилась к его сокрушительной мощи, которая заставит меня заново пережить ночь смерти моей матери, принять на себя бремя этого воспоминания, потому что подобное не уходит из памяти. Верно?

Мне было всего девятнадцать, когда мамы не стало. Все говорили, что ее убило лечение от рака, но я знала, что эта смерть была на моей совести.

Как-то вечером мы с ней остались вдвоем. Папа ушел отрабатывать отгул, который взял, когда мы возили маму в больницу на химиотерапию. Я наполнила для нее ванну в надежде выкроить часок-другой для подготовки к завтрашнему экзамену.

Сидя за столом в наушниках, я радовалась каждой свободной от забот минуте. И ждала возвращения отца, чтобы пойти к друзьям в библиотеку.

Чувство вины разлилось по моим венам, подобно ядовитой кислоте. Тем вечером я была недалекой эгоисткой, которая не понимала, что нужно ценить больше всего на свете.

Папа пришел домой и спросил, как дела у мамы. Я сказала, что она в ванной, и вдруг осознала: к этому времени вода уже должна была остыть. Я наполнила ванну больше часа назад. Он спросил, сколько она там пролежала, и, узнав ответ, кинулся к ней. Я слышала, как он постучался и позвал ее, но она не откликнулась. Он начал колотить в дверь, умоляя ее открыть, но ответа по-прежнему не было. К тому времени я уже выбежала в коридор, молясь, чтобы она что-нибудь сказала. Хоть что-нибудь.

Отцу пришлось выломать дверь. Он вреза́лся в нее плечом снова и снова, и в итоге выбил ее ногой.

Моя любимая мама лежала под водой, ее тело стало призрачно-белым. Во мне всколыхнулась колючая, раздирающая душу агония, и я рухнула перед ванной, крича, будто меня скинули в огненную яму.

Вытащив маму из воды, папа бросился вызывать «скорую», но было слишком поздно. Когда он вернулся в комнату, я плакала над ней, качая ее на руках и приговаривая: «Мама, пожалуйста, проснись». Отец прислонился спиной к стене, смотрел и плакал. Скоро приехали парамедики и оттащили меня, чтобы забрать ее тело.

Ни до, ни после той ночи я не видела своего отца плачущим.

Позже врачи заключили, что мама утонула в ванне, потеряв сознание. Мы знали, что она не могла сделать это намеренно. Мама слишком сильно любила нас и не страдала от депрессии. Она боролась с раком.

Я вернулась в настоящее, когда бабушка спустилась в гостиную и сказала отцу, что так и не смогла заснуть.

Потом я осознала, что макароны уже закипели. Быстро сняла кастрюлю с конфорки и убавила огонь.

В кухню вошел папа:

– Она встала. Приготовлю ей чаю.

Я попыталась скрыть то, что минутами раньше заново пережила мамину смерть и все еще была потрясена этим.

– Скоро закончу, – пообещала я. – Только набросаю всякого в форму для запекания и отправлю ненадолго в духовку.

Он прошел мимо меня, чтобы наполнить чайник.

Бабушка допила чай, ужин был готов, и мы сели за стол. Съели мы немного – были слишком увлечены следующей частью бабушкиной истории, которую она продолжила рассказывать, как только мы устроились рядом с ней.

Глава 7

Все лето Вивиан добросовестно трудилась в министерстве снабжения. Она работала в бухгалтерии, и Теодор почти не пересекался с ней по службе. В основном они встречались на набережной Виктории, где Вивиан обычно перекусывала бутербродами, сидя на скамейке. Теодор замечал ее издалека и тут же шел поздороваться.

Шли недели, их встречи случались все чаще – и это не было совпадением. Вивиан сама сказала ему, что всегда обедает в полдень на одной и той же скамейке. Узнав это, Теодор стал брать перерыв на обед в тот же час, что и она. Каждый день он выходил на улицу и с радостью обнаруживал ее сидящей на солнышке.

Во время этих дружеских встреч среди цветочных клумб, памятников и голубей они говорили обо всем на свете. Вивиан рассказывала ему о своей новой жизни в Вест-Энде и о том, как подружилась со своими соседками. Она ни разу не навещала отца с того самого дня, как Теодор забрал ее из Ист-Энда, и радовалась, что тот не пытается ее разыскать и затащить обратно в винный магазин. Иногда она чувствовала себя виноватой за то, что бросила его, но потом вспоминала, как он напивался по ночам и избивал ее, – и сожаления отступали.

– Я с большим оптимизмом смотрю в будущее, – как-то заметила она, прежде чем куснуть яблоко.

Теодор отвел взгляд, потому что не хотел испортить ей настроение малоприятным известием. Ведь только что Гитлер заключил с Советами соглашение – Пакт о ненападении в случае вторжения в Польшу.

В ответ премьер-министр Чемберлен проинформировал Гитлера о намерении Британии выполнить свои обязательства по защите Польши, если ее независимости будет угрожать опасность. Теперь война казалась неминуемой.

Тем не менее, сидя под ясным синим небом рядом с Вивиан, поедая сандвич с ростбифом и бросая крошки воркующим голубям, даже Теодор позабыл о мрачных реалиях в Европе. Легкий ветерок, словно песня, звенел в верхушках деревьев, а цветы наполняли воздух чудным ароматом. Он тоже не испытывал ничего, кроме оптимизма. Что было странно, учитывая происходящее в мире.

Вивиан похлопала его по руке и улыбнулась:

– У меня есть новости. Очень хорошие, между прочим. Меня попросили спеть в «Кафе де Пари» в следующую среду.

– Да ладно? – вскинул брови Теодор.

– Представляешь? Я у них даже не была ни разу, но всегда мечтала там петь. Обязательно приходи. Я буду нервничать.

– И зря. Ты всем понравишься.

– Надеюсь.

Сверившись с карманными часами, он понял, что опаздывает на деловую встречу.

– Прости, мне пора.

– Придешь послушать меня в среду?

– Ни за что на свете это не пропущу, – ответил он в радостном предвкушении.

«Кафе де Пари», с его сверкающей хрустальной люстрой над танцполом и обитыми кожей круглыми диванами, по праву считалось самым элитным ночным клубом Лондона. С балкона открывался вид на сцену, где сейчас выступала музыкальная группа. Здесь собирались самые сливки общества. Посетители щеголяли элегантными вечерними нарядами. Кругом было множество красивых женщин.

Теодор мог бы догадаться, что встретит здесь своего брата Генри. В конце концов, это был вечер пятницы, тревожные разговоры о войне щедро заливались шампанским.

– Кого я вижу! Мой крошка-брат. – Генри втиснулся на диван, придвинув Теодора к соседям по накрытому белой скатертью столу. Генри поставил свой стакан с виски и, лениво откинувшись на кожаное сиденье, положил руку на спинку. – Что ты здесь делаешь, Тео? Вот уж не думал, что ты решишь выбраться из-за рабочего стола и выйти из офиса. Как там война? Мы уже побеждаем?

Теодор не видел ничего смешного в бесцеремонном поведении брата – как и все остальные за столом. Он сидел с весьма уважаемыми членами кабинета министров и их женами. Все они знали, что ситуация была ужасной.

– Войны нет, Генри. По крайней мере, на сегодняшний день.

Генри достал из нагрудного кармана позолоченную сигаретницу и чиркнул спичкой:

– Я и сам знаю, что войны нет. Просто подкалываю тебя. Ты никогда не понимал шуток.

Теодор виновато взглянул на джентльменов, сидевших напротив. Все они знали Генри как грубияна и бездельника, но наследника графского титула, из-за чего ему все сходило с рук.

Когда Вивиан начала петь The Way You Look Tonight[10], все ушли танцевать, оставив Теодора наедине с братом.

– Что-то в ней есть, скажи? – Генри затянулся сигаретой. – Откуда, черт возьми, она взялась? Почему я не видел ее раньше?

Внутренности Теодора скрутились в тугой узел.

– Она новенькая, – ответил он, не собираясь раскрывать ему подробности. Генри мог ухватиться за них и использовать против Теодора. Они всегда соперничали друг с другом. Конечно, дело было не в титуле – Теодора полностью устраивала его работа и место в мире. Но родители любили его сильнее, и Генри на это обижался.

Шагнув вперед, Вивиан обхватила микрофон рукой. Огни сцены отражались в ее блестящих красных ногтях и губной помаде. Теодор был потрясен, но ему претила одна лишь мысль о том, что брат разделяет этот восторг.

Кто-то похлопал его по плечу. Он резко повернулся на сиденье, чувствуя себя так, будто его вырвали из сна.

– Я так и думала, что это ты. Какой сюрприз! – Леди Клара сжала его плечо и тоже села напротив. – Привет, Генри. – Она поставила на стол бокал с шампанским и стряхнула сигаретный пепел в хрустальную пепельницу. – А вот тебе я не удивлена. Как же без тебя в таком заведении?

Генри лишь молча пожал плечами.

– Теодор, я очень зла на тебя, – сказала она. – Почему ты не приехал навестить меня в Лондоне? Лето почти закончилось, мама постоянно о тебе спрашивает. Я уже начинаю подозревать, что она в тебя влюбилась. – Клара приподняла изящно изогнутую бровь, на ее губах появилась дразнящая улыбка.

Теодор легко хохотнул:

– Ты же знаешь, я обожаю твою маму.

– Знаю. Наши матери похожи на парочку школьниц, когда встречаются, вам так не кажется? – Она снова постучала по своей сигарете. – А вы знаете, что девочками они убегали из дома всякий раз, когда наши бабушки и дедушки устраивали вечеринки и, вероятно, были слишком пьяны, чтобы уследить, чем занимаются их дочери? Моя дорогая мама призналась мне в этом буквально на днях. Рассказала, что однажды они с вашей матерью купались нагишом в четыре часа утра. Им тогда едва исполнилось пятнадцать. Как вам такое?

Генри рассмеялся, запрокинув голову:

– Боже милостивый! Жаль, что я не знал этого много лет назад. Мог бы использовать сей факт против нее иногда. Ведь как она возмущалась, что я возвращаюсь домой на рассвете и едва стою на ногах! – Он затушил то, что осталось от его сигареты.

Но Теодор уже не слушал их. Его занимала только Вивиан. Она закончила песню и начала новую.

Клара наклонилась вперед, потянулась через стол и коснулась его руки:

– Потанцуешь со мной?

Генри немедленно встал, чтобы выпустить Теодора. Он хотел лишь одного – сидеть и слушать голос Вивиан, но не мог отказать даме в такой просьбе.

Как только они поднялись, Генри направился к бару. Вскоре Теодор уже вел леди Клару в медленном фокстроте, придерживая ее за талию.

Она призналась:

– Слушай, у меня екнуло сердце, когда увидела тебя здесь. Обычно ты никуда не выбираешься, Теодор, но я всегда мечтала с тобой встретиться.

– И как же ты себе это представляла? – спросил он, все еще рассеянный.

– Именно так. Представляла, как мы танцуем под романтичную мелодию, – хотя в моих фантазиях ты приглашал меня сам.

Он почувствовал себя виноватым:

– Приношу извинения. Я погружен в свои мысли. Работа не дает мне покоя с самой весны. Уверен, ты понимаешь.

– Да. Конечно. Преданность своей стране очень важна. Я бы ни за что это не оспорила. То, что ты делаешь, необходимо – укреплять нашу оборону против этого презренного немца с дурацкими усами, и за это я благодарна тебе, мой дорогой Тео.

Она погладила его по затылку кончиком пальца, и он пожалел, что не может ответить ей в той же кокетливой манере. Флиртовать с Кларой ему не хотелось.

Она вздохнула:

– Но сегодня вечером нам не стоит говорить о политике и войне. Играет такая замечательная музыка. Давай просто насладимся ею.

Он повел ее по периметру заполненного танцпола, стараясь уделять ей все свое внимание. Когда песня закончилась, Теодор отступил назад и зааплодировал.

Вивиан объявила, что музыканты возьмут небольшой перерыв, и он выдохнул с облегчением. Клара сказала, что хочет припудрить носик, и Теодор направился в бар, думая только об одном. Точнее – об одной.

Он заказал виски и замер в ожидании.

Вскоре к нему действительно присоединилась Вивиан. Она попросила джин-тоник. Он смотрел на нее с улыбкой, поражаясь тому, как прекрасно она выглядела в своем отделанном блестками красном шелковом платье в пол. Оно облегало ее фигуру во всех нужных местах. Совсем не похоже на то, как она одевалась днем, когда приходила на работу в правительственное ведомство.

Он наклонился ближе и интимно прошептал ей на ухо:

– Ты всех очаровала.

Она улыбнулась и покраснела.

– Выступила чудесно, – продолжил он. – Подозреваю, что теперь ты будешь нередко выходить на эту сцену.

– Думаешь? Джинни Моран, возможно, найдется, что высказать по этому поводу. Она поет у них с весны. Я здесь сегодня только потому, что ей нужно было присутствовать на семейных похоронах.

– Ах, это прискорбно. И все же…

Вивиан игриво хлопнула его по руке.

Они стояли бок о бок, привалившись к стойке бара, и Теодор остро ощущал, как соприкасаются их локти. Она не сделала ни единого движения, чтобы отстраниться, и благодаря этой мимолетной близости кровь побежала по его венам немного быстрее.

Сегодня вечером все казалось другим. Это не был обычный рабочий день с невинными разговорами на садовой скамейке. Он просто желал ее – так, как только можно желать, – и не хотел этого скрывать. Сегодня все вокруг полнилось напитками, блестками и сверкающими платьями. Они были в джаз-клубе, на сцене которого она пела.

Находиться рядом с ней было своего рода пыткой. Он больше всего на свете хотел раствориться в этом непостижимом блаженстве, но не мог, потому что она была сотрудницей министерства и потому что все ожидали его скорого предложения леди Кларе. Он был бы дураком, если бы отказался от этой идеи. Клара была идеальной парой для такого мужчины. Он не хотел начинать что-то с Вивиан – то, чему не будет конца. Это было бы эгоистично и жестоко по отношению к ней.

– С кем ты танцевал? – спросила она как ни в чем не бывало. – Она очень красивая.

Он уткнул взгляд в свой стакан:

– Это леди Клара, дочь герцога Вентворта.

– Ничего себе!

– Наши матери дружат с детства.

Вивиан заглянула ему в глаза:

– Я видела, как она смотрела на тебя. Она по уши в тебя влюблена, Теодор. Ты знаешь об этом?

Он ответил не сразу – не хотел говорить о Кларе с Вивиан. Но она задала ему прямой вопрос, и он также не мог уйти от ответа. Ему хотелось быть честным и посмотреть на ее реакцию:

– Да, знаю. Наши семьи давно нас посватали. Я, как могу, оттягиваю этот момент, но все ждут, когда я сделаю ей предложение.

Вивиан пригубила свой напиток, наблюдая за Кларой, которая стояла в другом конце зала.

– Ты любишь ее?

Он наклонился ближе и прошептал Вивиан на ухо:

– Она очень богата. Ее дед женился на обеспеченной американской наследнице. Поэтому она идеальная женщина для укрепления генеалогического древа и банковских счетов Гиббонсов. Так что, видишь ли, Вивиан, любовь тут ни при чем.

Она покачала головой и глянула на него снизу вверх. В ее глазах отразилось что-то похожее на сочувствие:

– Ты живешь в совершенно другом мире, Теодор.

– Да.

Странно, раньше его это не задевало. Но сейчас он ощутил непреодолимое желание отхлебнуть виски так, будто это был лимонад, и насладиться его обжигающим вкусом. Он повернулся, поставил стакан на стойку и жестом попросил бармена повторить. Вивиан снова бросила взгляд на Клару.

– Я бы ни за что не вышла замуж за того, кого не люблю. Но, полагаю, мне это и не грозит – у меня нет ни титула, ни должности.

– Считай, что тебе повезло.

– Возможно.

Черт возьми. Каждое произнесенное ею слово проникало ему под кожу, просачивалось в кровь, как хорошее вино. В этот момент он осознал, что никогда не возжелает леди Клару по-настоящему – так, как желал женщину, стоящую рядом с ним. Клара ему нравилась. Они всегда были хорошими друзьями, но он не испытывал к ней особого влечения. Ничто не могло сравниться с тем изнуряющим желанием, которое терзало его прямо сейчас, когда он стоял рядом с Вивиан, мечтая взять ее за руку и увести в какой-нибудь укромный уголок, где им никто не помешает.

Пытаясь подавить свои желания, он потянулся за стаканом, который пододвинул ему бармен, и, погремев кубиками льда, залпом осушил его.

В этот момент рядом с ним возник Генри – точно надоедливая муха, которая кружит вокруг, сколько бы человек от нее ни отмахивался.

– Эй, крошка-брат, – окликнул он Теодора. – Будь добр, представь меня звезде вечера. Мне так жаль, что до сих пор я не имел удовольствия вас узнать.

Он смотрел на Вивиан с тем печально известным обаянием, которое не доводит женщин до добра.

Теодор боролся с прожигающей его изнутри злостью:

– Позволь представить тебе мисс Вивиан Хьюз. Вивиан, это мой брат, лорд Генри Гиббонс.

– Здравствуйте. – Она тихо хихикнула, когда Генри поцеловал ее руку.

– Я поражен до глубины души, – протянул Генри, поворачиваясь к Теодору. – Откуда ты знаешь эту женщину? Какие еще сокровища ты от меня прятал?

От одной только мысли о том, что Вивиан подпадет под плутовские чары его брата, плечи Теодора сковало напряжением.

Генри обошел Теодора, чтобы встать поближе к Вивиан и вовлечь ее в разговор. Он расспрашивал ее о пении, работе и мечтах. Теодор молча допивал свой виски, с трудом сдерживая раздражение.

Наконец Вивиан повернулась к нему:

– Музыканты уже на сцене. Мне пора.

Генри попытался снова завладеть ее вниманием.

– Было приятно познакомиться, мисс Хьюз. Я с нетерпением жду, когда снова услышу, как вы поете.

Она хотела уйти, но Теодор последовал за ней:

– Вивиан, подожди.

Она остановилась и повернулась к нему:

– Можно сегодня я отвезу тебя домой?

Она с тревогой глянула на сцену:

– Я собиралась поехать на метро.

– Будет поздно. Пожалуйста, разреши мне тебя отвезти. Я буду чувствовать себя лучше, если смогу проводить тебя до дома.

К счастью, она согласилась, хотя и колебалась.

Несколько минут спустя он вернулся к своему столику – только для того, чтобы обнаружить за ним Клару. Она откинулась на спинку стула и пристально наблюдала за его приближением. В ее тонких пальцах снова тлела длинная сигарета, а на столе перед ней стоял полный бокал шампанского.

– Я думала, ты уже не вернешься. – В ее голосе прозвучал узнаваемый оттенок собственничества, который совсем ей не шел.

Он сел, жалея, что между ними все так, а не по-другому. Было бы намного проще, если бы он хотел ее так же, как она хотела его. Но он не мог ответить ей взаимностью и не сможет никогда – теперь он это понимал. Однако он был сыном графа и вряд ли мог привести машинистку, дочь владельца магазина и певицы французского кабаре, в свое огромное загородное поместье, чтобы познакомить с родителями. Ему следовало оставаться реалистом.

– Потанцуешь со мной еще раз, прежде чем я уйду? – попросила Клара. – Знаешь, отец до сих пор настаивает на этом своем нелепом комендантском часе, хотя мне уже двадцать три. Я взрослая женщина.

– Не стоит его винить. Он хочет как лучше.

Она постучала сигаретой по пепельнице и заговорила с горечью, которую попыталась скрыть за улыбкой, беззаботно пожав плечами.

– Естественно, и я люблю его за это. Но я хотела бы провести с тобой сегодня побольше времени, Теодор. Я тебя почти не вижу. Ты так занят на своей службе.

Он почувствовал, как на него обрушивается вся тяжесть ее надежд и желаний. Ему не оставалось ничего, кроме как подать ей руку и проводить на танцпол. Они вальсировали молча, и он старался не отвлекаться на Вивиан.

Скоро песня закончилась, они поаплодировали музыкантам и пошли к столу.

– Когда я увижу тебя снова? – спросила Клара с кокетливой уверенностью, но он понял, что скрывалось за ней на самом деле – отчаяние. Понял и пожалел, что стал причиной ее несчастья. Это было странно. Несколько месяцев назад он был полон решимости наладить с ней отношения и сделать ей предложение. Но больше водить ее за нос нельзя. Он должен был раз и навсегда решить, чего он хочет и каковы его намерения.

– Я заеду к вам завтра после пары встреч, – пообещал он. – В четыре вас устроит?

Ее лицо озарилось улыбкой:

– Да. Идеально. Если будет хорошая погода, можем прогуляться в парке.

Он поцеловал ее в щеку, и она пошла к своим друзьям у бара. Вернувшись к столу, он обнаружил за ним самодовольно ухмыляющегося Генри. Теодор тихо выругался.

– Знаешь, тебе правда пора за это взяться, – сказал Генри, как только Теодор сел и потянулся за бутылкой шампанского. Обычно он не пил так много, но сегодняшний вечер располагал.

– Ты о чем?

– О Кларе, конечно. Она ждала достаточно долго. Теперь ты попросту жесток.

– Я не нарочно.

– Ну, она безумно в тебя влюблена. Ты это наверняка видишь. А если не замечаешь, значит, ты чертов кретин. Она идеальная партия для тебя, Тео. И ты не можешь игнорировать тот факт, что отцу было бы спокойнее, если бы хотя бы у одного из нас появился наследник.

Теодор стиснул зубы:

– Разве эта ответственность лежит только на мне? На самом деле это в большей степени твоя задача.

Откинувшись на спинку стула, Генри усмехнулся:

– Забавно, если вдуматься. Похоже, никто не ждет от меня подобных свершений – удачно жениться, произвести на свет законных детей. Мама однажды сказала, что думала, будто пьянство быстро сведет меня в могилу. Якобы поэтому она не могла любить меня так, как подобает матери. Зато тебя вот… – Он подхватил и осушил свой стакан.

Следующие несколько минут они сидели молча.

Вивиан начала петь джазовую версию Tea for Two, и танцпол заполнился людьми.

Генри швырнул окурок в лицо Теодору – и он подпрыгнул от неожиданности.

– Не могу винить тебя за то, что ты пялишься, – сказал Генри. – Она сногсшибательна. Чего бы я только не отдал за то, чтобы эта женщина провела ночь в моей постели.

Теодор бросил на брата уничтожающий взгляд:

– Заткнись, Генри. Она работает на меня.

– В каком смысле?

– Она машинистка в министерстве. Так что не лезь к ней.

Генри хлопнул ладонью по столу и расхохотался:

– Ах вот оно что! Поэтому ты здесь. Набираешься опыта с секретаршами. И поэтому до сих пор не сделал предложения Кларе? Слишком занят? Спешишь посеять свое семя, прежде чем сковать себя браком по рукам и ногам? Поздравляю, Тео. Это достойно восхищения. Хотя, должен сказать, я чрезвычайно удивлен.

Теодор тяжело моргнул, сознание застилал густой туман виски и шампанского.

Генри снова подался вперед:

– Ты хоть представляешь, как отреагировал бы отец, если бы ты привел в дом такую женщину, как Вивиан Хьюз? Может, сделаешь это ради меня? Тогда я снова заслужу его расположение. На твоем фоне буду выглядеть пай-мальчиком.

Теодор не стал ему отвечать. В конце концов Генри это наскучило, он встал, похлопал Теодора по плечу и ушел.

Когда музыканты закончили играть, Теодор поднялся, чтобы поаплодировать, но потом снова сел, решив дождаться Вивиан за столом.

В отличие от того раза, когда он впервые увидел ее на сцене «Савоя», переодеваться она не стала. Вернулась в зал в вечернем платье и с макияжем, и он понял, что ей больше не нужно скрывать страсть к пению и удалять все свидетельства своего «грехопадения» перед возвращением домой. Она и сама обратила на это внимание: когда они встретились в центре пустого танцпола, сказала, что чувствует себя свободной.

Вскоре они уже ехали в «бентли» по Ковентри-стрит, обсуждая музыку. Теодор был так очарован Вивиан, что удивился, когда Джексон съехал на обочину и заглушил двигатель.

– Приехали, – сказала она. – Быстро.

– Время летит незаметно, – ответил он.

– Не хочешь подняться и выпить со мной? – предложила Вивиан. – Мои соседки уехали на выходные, так что скандала в министерстве из-за этого не случится. Никто не узнает.

Он сонно заморгал, не сводя с нее глаз, и почувствовал, как у него закружилась голова.

– Я даже не знаю, Вивиан. Мне кажется, я и так выпил слишком много.

Она рассмеялась:

– Да, я заметила. Чашка кофе тебе сейчас не помешает.

Его веки отяжелели, но он боролся с опьянением, потому что очень хотел провести с ней побольше времени.

– Ну что ж, ладно.

Они вышли из машины, и он велел Джексону подождать его. Затем они поднялись на четыре лестничных пролета – квартира Вивиан располагалась на верхнем этаже здания. Пока Теодор осматривал уютную гостиную, Вивиан включила несколько ламп. Заставленная книгами комната была маленькой, с выцветшим, потертым диваном и темно-зеленым ковриком. Занавесками служили большие платки с бахромой, а диван украшали экстравагантные бархатные подушки с кисточками. В углу рядом со стопкой нот на подставке стоял граммофон.

– Устраивайся поудобнее, – крикнула ему Вивиан из кухни. – Я заварю кофе.

Он ослабил галстук, снял черный смокинг и, повесив его на спинку стула, опустился на диван.

Несколько минут спустя до него донесся восхитительный аромат свежего горячего кофе. Вивиан вошла в комнату с подносом, на котором стояли две чашки, сливочник и сахарница. Поставив его на кофейный столик, она подошла к граммофону, чтобы включить музыку.

– Как тебе здесь? – спросила она. – Хорошо я все обустроила?

– Еще бы, – ответил он, завороженно наблюдая за ней в свете лампы. – Главное – чтобы тебе нравилось.

– Мне очень нравится. И все благодаря тебе.

Сев на диван, она спросила, какой он предпочитает кофе.

– Со сливками, спасибо.

Она налила кофе в чашку и протянула ее Теодору. Один только запах этого напитка отрезвил его после вечерних возлияний. Или, возможно, так на него действовала компания Вивиан.

Они откинулись на спинку дивана и принялись обсуждать работу в министерстве и то, что происходит в мире.

– Иногда это все кажется нереальным, – эмоционально воскликнула Вивиан. – Вчера я прогуливалась по Блумсбери и видела, как одна семья сооружала себе бомбоубежище. Отец пытался превратить это в игру, притворялся, будто они вместе строят домик на дереве, но я-то знала, что это серьезно. – Она подперла пальцем висок. – Иногда мне хочется накричать на Гитлера. Я хочу потребовать, чтобы он прекратил всю эту глупость и оставил мир в покое.

– Я тебя понимаю.

Даже когда они говорили о войне, Теодор чувствовал себя на удивление спокойно и задавался лишь одним вопросом: как это возможно, чтобы женщина была такой невероятно красивой?

Война? Какая война?

Вивиан встала, чтобы сменить пластинку. Заиграла Mood Indigo Дюка Эллингтона. Вивиан вышла в центр комнаты и протянула ему руку.

– Потанцуй со мной.

Поставив кофейную чашку на край столика, он поднялся на ноги. Его рука скользнула по нежному изгибу ее бедра под шелковистой тканью платья. Взяв ее ладонь в свою, он почувствовал прилив сильного, почти болезненного желания.

– Я ревновала, когда смотрела, как ты танцуешь с леди Кларой, – призналась Вивиан, и ее голос стрелой пронзил его сердце. – Мне тоже хотелось потанцевать с тобой, но я не могла.

Ему не следовало приходить сюда. Воздух был теплым от джаза и задушевных бесед. А ее соседки уехали на выходные. Это было опасно.

– Расскажи мне о своем брате, – попросила Вивиан. – Такой бесстыжий донжуан и льстец.

– Мне не понравилось, как он себя вел.

– Мне тоже, потому что я не из тех девочек, которые влюбляются в таких обольстителей.

– Рад это слышать. Генри не сделал счастливой ни одну женщину из тех, кто поддавался его чарам. Я бы даже сказал, он разрушил их жизни.

– О боже. Ну, обо мне можешь не беспокоиться. Я вижу таких насквозь.

– Вероятно, это меня в тебе и восхищает больше всего, Вивиан. Ты проницательная. Умная.

– Тоже превращаешься в бесстыжего льстеца, – сказала она с дразнящей улыбкой.

– Тебя вообще невозможно очаровать?

Хватит, Теодор… Прекрати это прямо сейчас.

– Я не говорила, что невозможно, – неуверенно ответила она. – Просто для этого мало одного обаяния. Меня привлекает нечто иное.

– Что же? – Он умирал от желания узнать эту тайну.

Она провела рукой по его плечу и коснулась шеи.

– Меня восхищают порядочные и добрые мужчины.

Их взгляды встретились, и Теодор, прежде чем осознал, что делает, прижался губами к ее губам.

Поцелуй был опьяняющим. Он обхватил ее лицо ладонями, наслаждаясь вкусом, о котором мечтал с того самого первого вечера, когда впервые услышал ее пение.

– Странно, – прошептала она, отстранившись, – я ощущаю себя по-другому, когда так одета. Могу позвать тебя домой и пригласить на танец. Но в понедельник утром, когда увижу тебя в министерстве, этот наш танец будет похож на сон. Как будто его никогда не было. И от этого мне грустно.

– Почему грустно?

– Потому что я никогда не смогу быть с тобой.

– Почему нет?

– Потому что ты помолвлен с другой.

Он с удивлением отстранился:

– Нет, Вивиан, не помолвлен.

– Но будешь. Ты и сам это знаешь. И я не могу быть твоей последней интрижкой. Я не могу относиться к тебе легкомысленно.

– Я не хочу заводить с тобой интрижку. Я тоже не могу относиться к тебе легкомысленно.

Она медленно выскользнула из его объятий и направилась выключать музыку. Он почувствовал себя обделенным.

– Наверное, мне не следовало звать тебя сюда, – сказала она, не поворачиваясь. – Сама не знаю, о чем я думала.

Теодор был парализован разочарованием. Он не хотел причинять ей боль, но и терять ее тоже не хотел. Она была права. Он все еще был на грани помолвки с Кларой. Это казалось неизбежным. Слова Генри не выходили у него из головы. Ты хоть представляешь, как отреагировал бы отец, если бы ты привел в дом такую женщину, как Вивиан Хьюз?

– Для меня это ничем хорошим не кончится, – добавила она. – Я боюсь, ты разобьешь мне сердце.

– Не разобью. Обещаю.

– Разобьешь. Не специально – и будешь потом корить себя, – но именно этим все и закончится. А сейчас тебе лучше уйти, Теодор. Пожалуйста.

Он неохотно отвернулся и взял свою шляпу.

– Прости, – сказал он.

Но за что именно он извинялся? За поцелуй? Или за то, что оставлял ее сейчас? Или за то, чего не мог ей дать?

– Не извиняйся, – сказала она. – Это я позвала тебя к себе – и я же прошу тебя уйти. Прости и ты меня.

Он кивнул и направился в сторону двери.

– Спасибо за кофе.

Она ничего не ответила, но напряженная морщинка появилась на ее лбу, пока она смотрела, как он собирается.

Он и сам испытывал сильное напряжение, так как знал, что завтра ему придется отправиться в Вентворт-хаус для встречи с Кларой. Он не мог позволить, чтобы так продолжалось и дальше. Пришло время честно поговорить с ней и настоять на том, чтобы она перестала его ждать. Если она хотела найти мужа, ей стоило обратить взор на кого-нибудь другого, потому что он не собирался делать ей предложение.

Два дня спустя Теодор проснулся от настойчивого стука в дверь. Он сел в постели и, все еще сонный, крикнул:

– Войдите!

В комнату заглянул лакей с раскрасневшимися щеками:

– Мистер Гиббонс, вам звонят. Некий мистер Джонс. Говорит, это срочно.

Теодор отбросил одеяло в сторону и потянулся за своим халатом.

Меньше чем через минуту он уже снимал трубку в своем кабинете.

– Джонс. Что случилось?

– Боже мой, Теодор. Срочно приезжай в офис. На утро назначено собрание кабинета министров для обсуждения дальнейших действий.

– По поводу? – спросил Теодор, хотя он уже знал ответ.

– Германия вторглась в Польшу. Боже, помоги нам всем. Мы уже к этому причастны.

– Выезжаю. – Теодор повесил трубку и принялся спешно одеваться.

Глава 8

В ответ на вторжение Гитлера в Польшу премьер-министр Чемберлен выступил с предупреждением в адрес Германии. Он потребовал, чтобы она немедленно вывела свои войска, иначе Великобритания будет вынуждена выполнить свое обещание и встать на защиту польской независимости.

Но Германия продолжила свою военную кампанию.

Британский кабинет министров вновь собрался поздно вечером в субботу и постановил, что на следующий день в девять утра Великобритания предъявит Берлину твердый ультиматум. Если в течение двух часов Германия не ответит, тем самым она ознаменует начало войны.

Гитлер не ответил.

3 сентября 1939 года в 11:15 утра премьер-министр обратился к нации.

Вивиан села на диван рядом с двумя своими соседками, Джоанной и Элис, чтобы послушать воскресную утреннюю передачу. Элис, самой младшей из них, был всего двадцать один год, и она твердо верила, что Чемберлен ведет переговоры о мире. Повторяла раз за разом: «Все будет хорошо. Я точно знаю».

Но Вивиан всегда была прагматичной реалисткой. Накануне, катаясь на велосипеде, она видела, как мужчины копали в Гайд-парке траншеи. А вернувшись, обнаружила под дверью листовку с заголовком: «Что делать во время воздушного налета». Она не сомневалась, что молодые люди ее страны скоро отправятся на войну – и ничего хорошего ждать не приходится.

Наконец премьер-министр заговорил. Услышав его голос, Вивиан почувствовала облегчение – хотя бы с неопределенностью вот-вот будет покончено.

– Сегодня утром, – начал Чемберлен, – посол Великобритании в Берлине вручил правительству Германии заключительную ноту, в которой говорится, что, если к одиннадцати часам мы не получим от них ответа о готовности немедленно вывести свои войска из Польши, то будем считать, что наши страны находятся в состоянии войны. Сейчас я вынужден вам сообщить, что ответа мы так и не получили, а значит, мы вступаем в войну с Германией.

Безутешно заплакав, Джоанна положила голову на плечо Вивиан, а Элис сильно, до боли сжала ее руку.

Последовала серия объявлений. Сказали, что с этого дня по ночам необходимо соблюдать светомаскировку. Свистки и клаксоны строго запрещались: их могли принять за сирену воздушной тревоги. Лондонское метро планировали использовать для транспортировки, а не в качестве бомбоубежища. Также людям рекомендовали всегда и везде носить с собой противогазы.

Почти сразу неподалеку завыла сирена воздушной тревоги – этот звук скрутил живот Вивиан обжигающим ужасом. Элис и Джоанна, застыв, молча уставились на нее – как будто у нее были ответы.

– Что происходит? – спросила Элис. – Этого не может быть. Наверное, это часть объявления? Чтобы мы знали о начале войны?

Вивиан встала с дивана, подошла к окну и распахнула его. Сирена зазвучала громче, а взор приковывали большие серебристые заградительные аэростаты. Похожие на гигантские надувные торпеды, они поднимались в небо по всему городу. Внизу, на улице, люди отчаянно бежали кто куда. Из-за угла, размахивая руками, вышел военный в стальном шлеме и крикнул:

– В укрытие!

– Боже мой, это не учебная тревога, – сказала Вивиан, закрывая окно. – Должно быть, приближаются бомбардировщики. В брошюре говорилось, что у нас около пятнадцати минут, чтобы добраться до укрытия.

В крови вскипала паника, но она старалась держать себя в руках – обе ее соседки рыдали.

Она трижды хлопнула в ладоши, чтобы привести их в чувство.

– Ну же, поднимайтесь. Хватайте противогазы и куртки. В подвале наверняка будет прохладно. Я выключу газ и наполню ванну водой.

Так учили в листовке.

– Давайте. Живо!

Девушки вытерли слезы и засобирались. Вивиан спешно готовилась покинуть квартиру, думая о своей сестре. Что происходит в Бордо? Объявила ли Франция тоже войну Германии? Она решила написать Эйприл и уговорить ее вернуться домой как можно скорее. Но дойдут ли письма – в военное-то время? Вивиан понятия не имела, чего ждать.

Несколько минут спустя они уже торопливо спускались по четырем лестничным пролетам в подвал, где собрались десятки людей – все жильцы дома. Потолок оказался низким, но как бы сыро и тесно здесь ни было, компания соседей действовала успокаивающе. Под землей Вивиан чувствовала себя в гораздо большей безопасности, чем на верхнем этаже здания.

Люди почти все время молчали. Если кто-то и переговаривался, то только шепотом – все прислушивались и ждали, когда тишину прорежет гул самолетов и свист падающих бомб. Даже Элис и Джоанна перестали плакать. Они держались стоически, смело.

В эти тихие, напряженные мгновения Вивиан о многом сожалела. Больше всего она думала о Теодоре – что, если сегодня это здание рухнет им на головы? О, почему она попросила его уйти той ночью? Если близится конец света, наверное, стоило взять от жизни все? Разве не об этом они говорили? А теперь? Неужели она могла умереть, так и не узнав, каково это – быть любимой таким мужчиной, как он?

Примерно через пятнадцать минут прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, и она мысленно вознесла Богу благодарственную молитву за то, что доживет до следующего дня. Все в подвале вздохнули с облегчением.

– Вероятно, это была учебная тревога, – предположил кто-то, вставая.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что делать.

Все организованно поднялись наверх по узкому лестничному пролету. Вивиан, Элис и Джоанна вышли на улицу и осмотрелись, щурясь от яркого сентябрьского солнца. Воздух наполнял дурманящий, изысканный аромат роз. Машин нигде не было, никто не сигналил, не шумел. Люди опасливо бродили по переулкам. Они говорили приглушенными голосами, высматривая признаки войны и разрушений, но ничего этого не было – по крайней мере, в этой части города. Казалось, в стране все так же царят мир и покой.

На тротуаре Вивиан заметила начальника отдела охраны общественного порядка, который поделился с ней скудной информацией:

– Говорят, это была ложная тревога. Кто-то увидел самолет, но, вероятно, это оказался один из наших. Не могу сказать, что меня это удивляет. Сегодня все немного паникуют. Но лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

– Что правда, то правда. – Вивиан развернулась и последовала за Элис и Джоанной обратно в дом.

Они поднялись по лестнице и вернулись в квартиру, но уже через пару минут Джоанна и Элис решили отправиться домой к своим семьям на воскресный обед, пообещав приехать обратно утром. Вивиан остро ощутила, насколько она одинока. У нее не осталось ни сестры, с которой можно было бы поделиться своими страхами, ни даже отца. В этот момент ей ужасно не хватало матери, и она отдала бы все на свете за то, чтобы снова иметь семью и наслаждаться воскресным обедом с близкими людьми.

Пока Вивиан сливала воду из ванны, соседки убежали, надеясь успеть на следующий поезд до Хитчина. Она сидела и наблюдала, как вода с бульканьем утекает в водосток. С улицы доносился смех играющих детей. Тихо заворковал голубь на подоконнике. Все казалось почти обыденным, но она знала, что это лишь видимость. Война только началась, но мир уже никогда не будет прежним. В ее сердце разверзлась пустота – она ни разу в жизни не испытывала ничего подобного.

Вздрогнув от настойчивого стука в дверь, она поднялась, чтобы открыть. У нее чуть не перехватило дыхание, когда она увидела Теодора, который стоял в подъезде со шляпой в руках. В его глазах плескалось что-то почти безумное. Его грудь быстро вздымалась и опускалась – он только что преодолел четыре лестничных пролета. Но, может быть, за этим скрывалось нечто большее.

– Теодор. – Она немедленно пригласила его войти.

Он закрыл за собой дверь и сказал:

– Мне необходимо было тебя увидеть. Не мог дождаться. Как только прозвучал сигнал отбоя…

Очевидно, он думал о ней во время сегодняшней тревоги так же горячо, как она думала о нем. Вивиан почувствовала прилив счастья. Прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он шагнул вперед и заключил ее в объятия.

– Я люблю тебя, Вивиан. И мне нужно знать, что ты в безопасности.

От его слов по телу пробежала невероятно приятная дрожь.

– Что?

– Я хочу жениться на тебе. – Закрыв глаза, он тихо застонал. – О боже, я все делаю неправильно. Прости меня, пожалуйста.

Он опустился на колени и прижался губами к ее рукам:

– Вивиан, я влюблен в тебя. Я влюбился в тебя в тот самый момент, когда впервые услышал, как ты поешь, и я хочу провести с тобой остаток своей жизни. Мне все равно, кто и что подумает или скажет по этому поводу. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, если ты тоже этого хочешь. Если ты любишь меня.

Воздух вырвался из ее легких:

– Конечно, я люблю тебя, Теодор. Да, я выйду за тебя замуж!

Неужели это происходило на самом деле? Мир сходил с ума после объявления войны и воздушной тревоги – но она никогда не чувствовала себя счастливее.

Теодор поднялся на ноги и страстно поцеловал ее в губы.

– Что дальше? – спросила она.

– Во-первых, мне нужно подарить тебе кольцо. Прости, что пришел без него – я кинулся к тебе, как только прозвучал сигнал отбоя.

– Прощаю. – Она счастливо рассмеялась.

– Хочешь долгую помолвку? Пышную свадьбу? Все будет, как ты пожелаешь. Конечно, мне придется сообщить об этом своей семье. Не уверен, как они к этому отнесутся, но, подозреваю, они уже наслышаны о том, что я сказал Кларе не ждать от меня предложения. Я виделся с ней на этой неделе и ясно дал ей это понять.

– Правда? Боже мой!

Он снова притянул Вивиан к себе и поцеловал ее. Она почувствовала, как тает.

– Я не хочу пышной свадьбы, – сказала она. – Предпочла бы что-нибудь скромное. Я не из вашего мира – уверена, наш союз одобрят не все. Взять хотя бы твою семью. Ты уверен, Теодор? Я всего лишь машинистка.

– Я никогда и ни в чем не был так уверен.

Она улыбнулась:

– И я. Все, чего я хочу, – это быть твоей женой.

Он поцеловал ее руки:

– Нам бы сейчас праздновать и строить планы, но вот-вот соберется палата общин. И есть достоверные сведения, что в течение нескольких часов Франция присоединится к нам в войне против Германии.

– Звучит многообещающе. По крайней мере, мы будем не одни.

– Поужинаешь со мной сегодня вечером?

– Конечно. Но что насчет светомаскировки? В объявлении сказали, что театры и кинозалы будут закрыты. Может, останемся здесь? Я могла бы приготовить воскресный ужин.

– Звучит чудесно.

Он снова поцеловал ее и ушел. Закрыв за ним дверь, она тут же разрыдалась от радости. Потом устроилась за кухонным столом, чтобы написать письмо сестре в Бордо, рассказать ей о Теодоре – о том, как они познакомились и как сильно она его любит, – и слезно попросить ее вернуться домой, в Англию. Не только из-за войны – ей хотелось, чтобы сестра стояла рядом, когда она будет произносить свои свадебные клятвы.

Закончив письмо, Вивиан отложила ручку и вздохнула – никогда прежде она не чувствовала себя такой счастливой. Как же это было странно – испытывать подобные эмоции в день начала войны.

Глава 9

Отец Теодора, Джордж Гиббонс, седьмой граф Гранчестер, предпочитал летние и осенние месяцы проводить за городом, поэтому Теодор очень удивился, обнаружив его за письменным столом в кабинете их лондонского особняка. Перед ним стоял графин виски. Пяти часов еще не было, и Теодор предположил, что отец приехал из-за утренней речи премьер-министра.

– Черт возьми, наконец-то, – сказал граф. – Я тебя весь день тут жду. Где ты был?

Теодор вошел в кабинет и задался вопросом, сколько успел выпить отец, – в графине осталось не так много виски, а нос и щеки графа раскраснелись. Он поднялся на ноги, слегка покачнулся и пронзил Теодора воспаленными от ярости глазами. Вид был привычный – за исключением того, что Теодор никогда еще не оказывался под прицелом отцовского гнева. Это была прерогатива Генри.

– У меня весь день были совещания, – ответил Теодор. – Полагаю, ты знаешь, что мы находимся в состоянии войны с Германией.

– Конечно, я это знаю, – сказал граф и так грохнул кулаком по столу, что лежащие на нем ручки и стоящие в рамках фотографии подпрыгнули. – Я здесь не за этим. На самом деле я раздосадован тобой. Из-за тебя мне пришлось сюда приехать. А Лондон со всеми этими воющими сиренами и воздушными шарами – последнее место, где я хотел бы сейчас находиться. Безумие какое-то. И тем не менее я здесь. Мать послала, чтобы я вразумил тебя.

Так вот оно что. Наконец Теодор все понял. Леди Клара, должно быть, рыдала на плече у своей матери после того их разговора, и герцогиня пожаловалась матери Теодора. В этом не было ничего удивительного. Женщины дружили много лет.

Теодор подошел к окну, которое смотрело на окруженную деревьями площадь.

Молодая пара играла с собакой: бросали мяч, а пес радостно бежал за ним. Заходящее солнце еле пробивалось сквозь кроны дубов и тополей, пятнистым ковром ложилось на траву. То, что Теодор умудрился разочаровать отца в день начала войны, казалось невероятным совпадением. Мир и правда перевернулся с ног на голову.

– Немедленно отправляйся в Вентворт-хаус, – скомандовал граф, – и извинись перед леди Кларой. Скажи ей, что ты совершил ошибку и берешь свои слова обратно. Я объяснил, что из-за всех этих разговоров о войне ты стал принимать необдуманные решения и на самом деле не хотел говорить то, что сказал. Признай свою вину – я уверен, она тебя простит. А потом ты встанешь на чертово колено и наденешь эту штуку на ее палец.

Отец подтолкнул к нему через стол маленькую синюю бархатную коробочку.

– Что это? – насторожился Теодор.

– Это обручальное кольцо твоей бабушки, которое подарил ей мой отец. Упокой, Господи, его душу.

Теодор подошел к столу и взял коробочку. Открыв еe, он увидел знакомое кольцо с изумрудом и бриллиантом, и его тут же захлестнула волна любви. Кольцо напомнило ему о счастливых временах: о том, как он сидел у нее на коленях, будучи совсем маленьким, о том, как в юности играл с ней в карты. Именно к ней он обращался за советом всякий раз, когда мир казался ему жестоким и несправедливым. Бабушка наставляла его на путь истинный и учила доверять самому себе. Как жаль, что ее сейчас не было рядом!

– Оно очень много для меня значит, – сказал он.

– Хорошо, – категорично ответил отец. – Бери его и отправляйся в Вентворт-хаус. Сделай все правильно, Теодор, пока можешь. Чем дольше ты будешь это откладывать, тем труднее будет заслужить ее прощение.

Теодор захлопнул коробочку:

– Боюсь, я не могу этого сделать, отец.

– Почему это, черт возьми?

– Потому что я хочу подарить это кольцо другой женщине, на которой собираюсь жениться.

В глазах отца вспыхнула ярость:

– Прошу прощения? У тебя кто-то есть? Кто? Скажи мне.

– Ее зовут Вивиан Хьюз, – прямо сказал Теодор, уперев руки в бока. – Она работает в министерстве снабжения и потрясающе поет. Я сделал ей предложение сегодня утром, и мы планируем пожениться как можно скорее.

Несколько долгих секунд отец молчал.

– Говоришь, работает в министерстве?

– Да.

– Из какой она семьи? Кто ее родители?

Теодор вздохнул: он знал, что его ответ станет переломным моментом этой беседы и превратит отца в разъяренного зверя.

– Ее мать была француженкой, из Бордо. Она умерла несколько лет назад. Ее отец – виноторговец. У него магазин в Ист-Энде.

Прижав руку к груди, граф обессиленно рухнул на стул.

Этого Теодор не ожидал. Он много раз становился свидетелем подобного рода конфронтаций между отцом и Генри, когда тот вынужден был признаться в каком-нибудь недостойном поступке. Отец никогда не садился. Напротив, он бросался вперед, огибал стол и одаривал Генри парой звонких пощечин. Он бил быстро, наотмашь, но дальше этого дело ни разу не заходило. Две пощечины, после которых Генри неизменно выставляли из комнаты.

Граф взмолился:

– Теодор… Скажи мне, что это дурацкий розыгрыш.

– Нет. Я люблю ее и собираюсь на ней жениться. Надеюсь, вы с мамой примете ее. Она хорошая. Я уверен, что, когда я представлю ее вам, вы поймете, почему я не мог ее отпустить.

Отец смотрел на него с ужасом:

– Представишь? Нет, я не стану с ней знакомиться и никогда не приму ее. Теодор, пойми: ты был предназначен дочери герцога. Ты опозорил нас, ты поступил в высшей степени непорядочно. Подобное можно было ожидать от Генри – но не от тебя.

– Мы с Кларой никогда ни о чем не уговаривались. Я не предлагал ей выйти за меня замуж. Но все вокруг строили такие планы.

– Да! Потому что ты мой сын и однажды вполне можешь стать графом.

Теодор покачал головой:

– Нет. Твой старший сын – Генри. Он твой наследник. Не я.

Откинувшись на спинку стула, отец горько усмехнулся:

– Виски рано загонит этого мальчишку в могилу – а может, он вообще закончит с ножом в спине, ввязавшись в какую-нибудь пьяную драку. Он уж точно вряд ли женится и обзаведется законными детьми. Однажды он сказал мне, что хочет лишить нашу семью наследника, просто чтобы досадить мне.

Теодор не питал особой любви к своенравному брату – у них никогда не было ничего общего, – но в этот момент он понимал желание Генри бросить отцу вызов. На самом деле Генри очень гордился собой: он сумел воплотить в жизнь все то, что отец ему предрекал.

– Мне жаль, что Генри разочаровал тебя, – сказал Теодор. – Но уверяю: я всегда старался поступать порядочно. Поэтому я твердо намерен жениться на женщине, которую люблю. И позволь напомнить тебе кое-что: мы стоим на пороге войны, отец. Тебе не кажется, что нам стоит ловить момент и наслаждаться жизнью и свободой? Гитлер поработит всю Европу, если мы не дадим ему отпор. Будь я проклят, если сдамся в рабство собственной семье.

– Рабство? – закричал отец. – Что за чушь ты несешь? У тебя есть долг перед семьей – и перед страной. Долг чести. Ты обязан поддерживать наши традиции. Ты не можешь просто взять и жениться на какой-то безвестной шлюхе из-за жажды сиюминутных удовольствий. И не надо убеждать меня, будто это нечто большее. Эта женщина, без сомнения, вскружила тебе голову, и я подозреваю, что ты не случайно принял это решение сегодня – после объявления войны. Сейчас ты просто не способен рассуждать здраво. Соберись с мыслями, мальчик, и признай, что война не будет длиться вечно. Через несколько лет настанет день, когда ты порадуешься, что проявил ответственность и женился на леди Кларе, а не пал жертвой импульсивных порывов. Поверь мне – я знаю, что это такое. Еще не поздно. Ты можешь порвать с этой женщиной. Уверен, она поймет, что ты просто был не в себе. И тогда ты уладишь все с леди Кларой.

Кровь застучала у Теодора в висках и в ушах:

– Нет, отец. Я не стану рвать с Вивиан. Я люблю ее и собираюсь на ней жениться. Надеюсь, ты с уважением отнесешься к моему решению и дашь нам свое благословение.

Граф поднялся на ноги, выпрямился во весь рост и застыл:

– Я ни за что этого не сделаю.

Напряжение сковало плечи Теодора, его руки сжались в кулаки:

– Мне жаль это слышать, но я не изменю своего решения. Эта женщина должна стать матерью моих детей, – вот все, что имеет значение.

– Тогда выметайся из этого дома – и чтобы ноги твоей здесь больше не было, – тихо, зловеще прошипел отец. – Ты мне больше не сын. Если женишься на этой женщине, ты будешь мертв для меня.

Слова графа задели Теодора за живое – он-то всегда считал, что отец им гордится. То, что он больше не хотел его видеть, казалось безумием. Конечно, в нем клокотал гнев. Эта новость свалилась на него сразу после объявления войны. Скоро он отойдет от шока. И тогда наверняка передумает: может быть, уже наутро, а может быть, через неделю он извинится перед Теодором за свои слова. Поймет, что Теодор любит Вивиан всем сердцем, и поставит его личное счастье выше их положения в обществе.

– Убирайся, – повторил отец. – Мне даже смотреть на тебя тошно. Забирай свои вещи и уходи. Но имей в виду – с этого дня ты ничего от меня не получишь. Ни пенни. И шиковать с личным водителем и автомобилем ты тоже больше не будешь. В этом доме тебе больше не рады, и слуги не узнают тебя, если ты постучишься в дверь. Разве что ты образумишься прямо сейчас – и мы просто забудем это недоразумение.

Сердце Теодора билось, как молот. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы не схватить графин с виски и не швырнуть его через всю комнату.

Вместо этого он расправил плечи и повторил:

– Мне жаль это слышать, отец. Я не желал такого исхода. Все, чего я хочу, – быть сыном, которым ты гордишься, как это и было прежде. Но ты просишь от меня невозможного – чтобы я женился на той, кого не люблю, и отказался от женщины, с которой хотел бы разделить свою жизнь. Если ты вышвырнешь меня вон, то так тому и быть. Но я молюсь, чтобы однажды ты понял мое решение.

Он развернулся, вышел из кабинета и поднялся наверх, собрать сумку. Его сердце сжимала тоска о семье, которая, возможно, уже никогда не будет частью его жизни. Доведется ли ему хоть раз снова увидеть мать?

И кольцо…

Ему хотелось, чтобы отец оказал ему честь и подарил эту семейную реликвию. Ему было бы очень приятно надеть это кольцо на палец Вивиан.

Вивиан то и дело щипала себя, чтобы поверить в происходящее. Это, без сомнения, был самый странный день в ее жизни. Утром премьер-министр по радио объявил о начале войны. Через несколько мгновений она уже спускалась в подвал, спасаясь от немецких бомбардировщиков, предполагая, что вот-вот будет погребена под обломками здания и не доживет до восхода солнца. А потом она уже целовала Теодора Гиббонса и согласилась быть его женой.

Она открыла дверцу духовки и вдохнула восхитительный аромат хрустящей и сочной запеченной курицы. Пока радоваться ей рано. Все это вполне могло оказаться самым обыкновенным сном – про такое говорят: «слишком хорошо, чтобы быть правдой». Возможно, Теодор уже пришел в себя и понял, что поступил импульсивно, что его одурманили сирены воздушной тревоги. Он мог прийти и, смущенно потупившись, рассыпаться перед ней в извинениях за то, что запаниковал и поспешил со своим предложением.

Она полила цыпленка жиром и решила отпустить Теодора без споров и оскорблений, если он так скажет. Она отнесется ко всему этому легко и продолжит испытывать благодарность за все, что он для нее сделал: за работу и квартиру в Вест-Энде, за двух новых подруг и возможность сбежать от отца. По правде говоря, ей не на что было жаловаться. Даже если их отношения оборвутся, в ее глазах он навсегда останется героем.

О, как лихо и просто она надеялась поступить. Какой гордой и незлобивой предполагала быть. На деле же, если бы он вдруг передумал, она почувствовала бы себя бесконечно опустошенной.

Раздался стук в дверь, и ее сердце подпрыгнуло. Сунув курицу обратно в духовку, она поспешила в прихожую. Открыв дверь, она увидела его – свою воплощенную мечту. Он был так невероятно привлекателен в своем темном пальто и косо сидящей фетровой шляпе. Ее мысли тут же спутались.

Он ухмыльнулся, и она схватила его за руку и втянула внутрь. Едва за ним закрылась дверь, как они заключили друг друга в страстные объятия и начали целоваться. В этот момент она поняла, что он не передумал. Казалось, сейчас он был влюблен в нее еще сильнее, чем утром.

Когда они нашли в себе силы оторваться друг от друга, он снял шляпу и заметил:

– Изумительно пахнет.

– Я запекаю курицу. Еще чуть-чуть – и будет готова. Принести тебе что-нибудь выпить?

– Да. Что угодно. Вино, виски – мне все равно. – Запустив пятерню в волосы, он рухнул на диван. – День сегодня располагает.

Вивиан подумала, что он, должно быть, имеет в виду сигналы тревоги и собрание палаты общин. По крайней мере, она на это надеялась. Казалось, ее не оставлял подспудный страх, что он, возможно, передумал делать ей предложение.

Она вернулась с двумя стаканами виски и села рядом с ним на диван:

– Все в порядке?

– Не совсем, – ответил он, принимая стакан. Наконец он посмотрел ей в глаза и пояснил: – Я сегодня говорил со своим отцом – рассказал ему о том, что собираюсь жениться на тебе.

Ну, началось…

– Он был недоволен. Вбил себе в голову, что я должен жениться на дочери герцога Вентворта, и, когда я сказал ему, что этому не бывать, он вышвырнул меня из дома.

Вивиан нахмурилась:

– В каком смысле – вышвырнул?

– Велел мне уходить. Отрекся от меня. Сказал, что я для него умер. Так что я собрал кое-какие вещи, сел на такси и приехал к тебе. «Бентли» у меня тоже больше нет.