Новые райские кущи

Размер шрифта: 13

Дизайн переплета Н. Каштыкиной

В коллаже на обложке использованы фотографии: © Martin Mecnarowski, Studio KIWI, Inna Taran, BGStock72 / Shutterstock.com; В оформлении форзаца использована фотография:© Bozena Milosevic / Shutterstock.com

* * *

Глава 1

– Добрый день, Софья Павловна, – распахнув капитальную, широкую калитку с элементами архитектурного декора в высоком, солидном кирпичном заборе, поприветствовал девушку охранник.

То, что на звонок Софьи дверь на участок открыла не добрейшая, милейшая Людмила Аристарховна (многолетняя помощница по их большому хозяйству, которую бабушка упорно называла на англицкий манер экономкой), а охранник (пусть не столь милый, улыбчивый и открытый, как Людмила Аристарховна, но вполне себе приятный и симпатичный молодой мужчина, однако охранник же!), заставило Соню мгновенно заволноваться пуще прежнего и даже немного испугаться. Особенно если рассматривать факт неожиданного присутствия охраны в связке с поводом, который как-то туманно-неопределенно озвучила по телефону бабушка, настоятельно попросив Софью приехать.

Ну, «попросив» – это, пожалуй, слишком дипломатично названо, скорее Эльвира Аркадьевна высказала старательно смягченное требование, плохо закамуфлированное в форму просьбы.

Охранника этого Софья знала и даже, как ни удивительно, помнила его имя, хоть и видела не более пары раз и то мимоходом. Парень был из числа тех, которых ее папа время от времени, по различным поводам, делам и необходимостям его фирмы, нанимал в одном известном охранном агентстве, с которым много лет и вполне себе удачно сотрудничал.

– Здравствуйте, Вадим, – поздоровалась Соня и, не сдержав тревожности, спросила: – Что-то случилось?

– Все объяснит Эльвира Аркадьевна, – ушел от прямого ответа охранник, посторонясь и пропуская девушку вперед.

– Папа, Костя? – постаравшись сильно не пугаться, все же не удержалась и уточнила Соня, всмотревшись в лицо парня острым, внимательным взглядом, отслеживая реакцию на свой вопрос.

Нет, понятно, что, если бы – не приведи боже! – произошла какая-то беда бедовая, ей бы сразу сообщили, но мало ли… От бабушки можно ждать самого непредсказуемого.

– С Павлом Егоровичем и Константином Павловичем все в порядке, – ответил Вадим, позволив себе намек на скользнувшую по губам еле заметную улыбку, и напомнил девушке: – Проходите, Эльвира Аркадьевна вас ждет.

– Да, – кивнула ему Софья и двинулась к дому по широкой, выложенной плитами из дикого камня дорожке.

Когда дорожка, обогнув старую высокую липу, вывела Софью на прямой отрезок, тянувшийся к самому входу, и фасад дома предстал перед ней во всей своей красе, она остановилась, не отказав себе в удовольствии просто постоять и полюбоваться открывшимся видом.

Дом, любимый дом!

М-да… любимый и некогда бывший родным. Единственно родным.

Хотя данное строение назвать домом было бы категорически неверно. Это скорее малая усадьба в два этажа с классическим портиком с колоннами центрального входа и мансардой над ним на третьем уровне, с большим круглым окном, разделявшим все строение на правую и левую части.

Мама посмеивалась над отцом, когда тот замахнулся на проект в стиле русского усадебного классицизма позапрошлого века, говоря, что это в нем проявляются гены знаменитого рабоче-крестьянского прадеда, во что бы то ни стало стремившегося перещеголять и переплюнуть всякого барина. Папа возражал, выдвигая версию, что это в нем как раз таки не прадедовы корни трепещут торжеством наведенной социалистической справедливости, а бунтует прабабкина дворянская линия, подпортившая им всем родословную своим аристократизмом.

Они начинали шутливо препираться и спорить, выдвигая варианты отцовской тяги к помпезности, хохотали и смотрели друг на друга, сияя влюбленными веселыми глазами, не замечая никого и ничего вокруг.

Они вообще у них с братом Костей такие были оба… смешливые и веселые.

М-да. Были когда-то у них и оба. Нет, сейчас, конечно, тоже есть, слава богу, и тоже оба, но теперь не такие веселые, как тогда, и не совсем чтобы только у них, и… в общем, все сложно и неважно.

Просто в ней говорит чистая ностальгия по детству, по той счастливой и беззаботной жизни. Когда ты маленький и защищен со всех сторон любовью, а родители молодые, улыбчивые, смелые и задорные. И кажется, что весь мир наполнен солнечным светом, простотой бытия и бесконечной радостью, и принадлежит только вам, и так будет бесконечно… Такая печальная, теплая и щемящая грусть по времени, которое всегда и у всех безвозвратно проходит.

Софья вздохнула и резко выдохнула. Ладно, что она на самом деле-то застряла, надо идти, раз приехала, да и барыня… ах, пардонте-с, то есть бабушка стоит вон уже, встречает. Позвонили-доложили, видимо, про Сонино прибытие. Или сама увидела со второго этажа, как подъехало такси к воротам.

Бабушка Эльвира Аркадьевна у них дама весьма неординарная, наделенная той особой, тяжеловато-царственной статью, которая бывает лишь у редких крупных женщин – ровная, как доска, спина, неторопливые, плавные, наполненные смыслами и значимостью движения и жесты, подборок неизменно на определенном уровне горделивости (то бишь всегда параллельно полу) – женщина, постигшая всю глубину своей исключительной значимости и недосягаемой иными величественности.

Привычно безупречная, облаченная в обманчиво простое и лаконичное платье с длинным рукавом и подолом до середины голени (не иначе как от известного модельера), в туфлях на невысоком каблуке одной из крутейших итальянских фирм. Она стояла меж двух центральных колонн с опущенными руками, перехватив одной ладонью кисть другой. И этот жест – сцепленные руки – пожалуй, единственное, что следовало трактовать как легкую степень укора за то, что ей приходится дольше положенного ожидать Софью.

Ну точь-в-точь их сиятельство с безупречными манерами, основной добродетелью которой является бесконечное терпение по отношению к трудным родственникам. Графиня, не иначе. Ага, разве что не титулована, ну так это глупая формальность и чистый недосмотр, в любой момент легко исправляемый.

Как-то так.

Привычный сарказм и злую иронию в адрес бабушки Софья давно уже научилась сдерживать и язвила исключительно про себя, за крайне редким исключением, когда бабушка Эля совсем уж теряла края и Соне приходилось вслух напоминать той о своих личностных границах.

Что-то она взялась брюзжать не по-детски, – поймала себя на едкой язвительности Софья и, вздохнув, мысленно одернула: «Прекрати!» Как обычно, она несправедлива в настолько негативной и даже немного злой оценке бабушки и прекрасно это осознает. Просто так сложилось, что у Софьи с детства выработалась и закрепилась на уровне привычки (или даже скорее некоего рефлекса) такая вот обвинительно-язвительная реакция на Эльвиру Аркадьевну. А это неправильно хотя бы потому, что, в конце концов, бабушка совсем не высокомерна и никакой наигранной надменности в ней нет и в помине – просто она такая.

Такая – и все.

Софья тоже такая, какая есть, и никогда ничего из себя не изображала, однако ж всю жизнь из-за своеобразного характера окружающие воспринимают ее как надменную гордячку и заносчивую особу, в чем не забывают попенять и упрекнуть.

А уж у бабушки и характер имеется железный, и врожденная величавость под стать характеру, ну и ум с мудростью к ним прилагающиеся. Да еще и многолетняя работа на руководящей идеологической должности… И, как результат – соответственная манера держать себя с непоколебимой уверенностью в своей правоте.

О! Бабушкина уверенность в своей правоте – это особая тема: если Эльвира Аркадьевна посчитала, что права (а считает она так в девяноста процентах из ста), то практически без шансов переубедить ее и заставить принять иную точку зрения. Правда, следует честно сказать: если бабушка Эля убеждается, что все же ошибалась, она всегда признает свою ошибку и непременно извинится, хотя надо признать и то, что ошибается Эльвира Аркадьевна, к сожалению, крайне редко.

Что не отменяет сложившегося в странную привычку способа общения между Эльвирой Аркадьевной и Софьей – бабушка доминирует в своей неистребимой манере руководить и непоколебимой уверенности в правоте и правильности принятых ею решений, ну а Софья якобы противостоит ее мнимому диктату с элементами автократии и навязыванию своего мнения.

Так и живут, каждая отыгрывая ставшие привычными для них роли.

Может, от испытанного облегчения после того, как Вадим заверил, что с отцом и братом все в порядке, или от досады на бабушку за то, что напугала, вызвав под предлогом какой-то возникшей ужасной проблемы, связанной с папой, завелась Софья недовольством и ворчит про себя на бабку. Впрочем, как показывает практика, чтобы раздражиться на Эльвиру Аркадьевну и брюзжать про себя в ее адрес, Софье особого повода не требовалось – достаточно поговорить по телефону или встретиться.

– Здравствуй, Софья, – поздоровалась плоским, нейтральным тоном бабушка.

– Здравствуйте, Эльвира Аркадьевна, – ответила в тон ей Соня.

– Вот как? Не бабушка, а по имени-отчеству, – приподняв показательно-осуждающе одну бровку, попеняла ей хозяйка дома. – Недовольна, значит, и откровенно хамишь.

– Ты сказала, что возникла какая-то глобальная неприятность, связанная с отцом, и отказалась сообщать по телефону подробности, кроме того единственного факта, что он жив, – напомнила Соня и, не удержавшись, все-таки попрекнула: – Ты хоть понимаешь, что́ я передумала, пока сюда ехала?

– Столь скупая информативность вызвана необходимостью, – туманно-неопределенно пояснила бабушка.

– Чистой воды шантаж, – дала определение оглашенному бабушкой поводу для вызова Соня.

– Да, – только и сказала Эльвира Аркадьевна, соглашаясь с внучкой. И предложила, плавно-продуманно поведя рукой приглашающим хозяйским жестом: – Проходи в дом, я скоро все объясню.

Спорить с принявшей решение бабушкой было так же бесполезно, как добиваться диалога с одной из колонн портика, возле которых она стояла. Если та отказалась объяснять на ходу, можно быть на сто пудов уверенным, что делать она этого не станет, хоть тут что произойди: реальный конец света в виде пушистого арктического зверька или какие-нибудь «белые в городе».

Хотя «белые в городе» – это, пожалуй, самая бабушкина тема…

Но спорить Соня, собственно, и не собиралась – зачем? Не ее история зазря себе нервы дергать и вступать в заранее бесполезные препирательства ради самих разговоров и прокачивания эмоций.

– Оп-па! – не удержалась от восклицания Софья, пройдя через дверь из большой уютной прихожей в малую гостиную («комнату ожидания приема», как называл это помещение папа) и увидев собравшихся.

Вот чего она точно никак не могла ожидать и даже близко предположить, так это увидеть столько народа в большой полукруглой комнате. Ну, не совсем народа, а все-таки родни – от близкой до дальней, местами и вовсе лишь номинальной, – но таки представителей их многочисленного семейства, стоявших или сидевших на банкетках и креслах, расставленных вдоль стен у кофейных столиков гостевого холла. Все что-то жарко обсуждали и шумно переговаривались.

– Сонечка Пална!!! – разнесся громкий, восторженный девичий визг, и откуда-то сбоку стремительно выскочила и ринулась к Софье ее младшая сестрица Дарья. Подлетела, обняла-обхватила и повисла на шее.

– Я тоже очень рада тебя видеть, – не удержавшись, она обняла Дашку и разулыбалась.

– Я соскучилась ужасно! – орала, тормошила и расцеловывала Соню в щеки Дашка. – Круто, что ты приехала!

– Все, Даш, отпусти меня, – попыталась освободиться из ее захвата Софья, не любившая проявлений столь ярких эмоций и нарочито показательных, чрезмерных чувств.

– Все, все! – подняв руки сдающимся жестом, расхохоталась Дашка. – Не мучаю, не зажимаю, не обнимаю!

Дашка никогда не обижалась на Сонину природную сдержанность, отстраненность и холодность в проявлении чувств. Во-первых, потому что принимала такой, какая она есть, а во-вторых, потому что нисколько не сомневалась и совершенно точно знала, как сильно и глубоко любит ее старшая сестрица.

– Мама, что происходит? – недовольным тоном с легкой ноткой капризности вечного престарелого дитяти потребовал ответа у вошедшей в гостиную следом за Софьей Элеоноры Аркадьевны сын, он же дядя Сони и Дарьи. – Зачем ты нас здесь всех собрала?

– Терпение, Алексей, – холодно, как раздухарившегося мальчугана, одернула сына Эльвира. – Скоро я все объясню.

– Объясни сейчас, – поддержав брата, предложила Глафира. – Все недоумевают и нервничают.

– Да, Эльвира Аркадьевна, – поддакнул жене дядя Леня, – хотелось бы уточнить формат этой неожиданной встречи.

– Поразительно, как тебе удалось их собрать? – подивилась Софья, быстренько пересчитав и идентифицировав родню, которую в таком составе собрать вообще было нереально. По крайней мере, на памяти Сони такое случилось впервые.

– Подкуп, шантаж, игра на слабостях, привязанностях и тайных страстях, разжигание любопытства, – с явно читаемой, совсем чуть-чуть, ноткой гордости в голосе объяснила бабушка.

– Класс! – от души восхитилась Софья и повторила: – Вот просто класс! Все как ты любишь.

– Благодарю, – сдержанно приняла похвалу внучки Эльвира Аркадьевна, произведя даже не кивок, а легкий намек на оный.

– Нет, ну на самом деле, Эльвира Аркадьевна, это уже несерьезно, честное слово. Зачем мы все здесь собрались и чего ждем? – раздражался Владимир. – Лене нельзя нервничать, ей необходимо гулять на воздухе и больше лежать, отдыхать. – Он кинул быстрый взгляд на жену и продолжил выкатывать претензию: – А вместо этого вы напугали нас каким-то ужасным происшествием, которое отказались объяснять по телефону, и мы помчались сюда, в Октябрьское. Объясните уже, в конце концов, что случилось?

– Мы ждем еще одного человека, который с минуты на минуту присоединится к нам, – в своей любимой манере отвечать на вопрос сообщила та, чуть повысив тон: – Сейчас Людмила Аристарховна и девочки накрывают в столовой к чаю, будут поданы легкие закуски и сладости.

– Как у вас тут куртуазненько, однако, – съехидничал дядя Валя.

Судя по блестящим глазам, слегка раскрасневшимся щекам и умеренно задиристому настроению, дядюшка успел уже где-то «поправить прицел», втихаря закинувшись для уравновешивания нервов «живительным полтинничком», а то и доброй соточкой коньячку, ибо уважал только этот напиток.

– Прямо «Дворянское гнездо»: «кушать подано, извольте к столу-с», – хохотнул он вдогонку своей сомнительной остроте.

Дядюшка Валя с большим скепсисом относился ко всему тому политесу и жизненному устою-укладу с закосом под дворянскую жизнь, что обустроила в усадьбе железной хозяйской рукой бабушка Эльвира. И всякий раз, когда оказывался в гостях, не забывал продемонстрировать пролетарскую недобрую иронию. Правда, дальше этого осмотрительно не заходил и от всегда богатого, вкусного угощения за великолепно сервированным столом не отказывался, как и от возможности погостить несколько деньков, и от баньки с пивком и продолжением.

Иногда, надо признать, дядюшку заносило чуть более дозволенного самому себе уровня критики, поскольку, чем больше было залито внутрь дядюшки лечебного коньяку от нервов, тем жестче становилась его язвительность на данную тему.

– А чо, правильно! – поддержала инициативу с чаем Дашка и нарочито хрюкнула сатирическим смешком: – Буфет в театре – первое дело!

– А почему в доме охрана? – задал Володя единственно верный в данной непонятной ситуации вопрос. – Нам что-то угрожает?

– Никакой угрозы нет, – заверила его Эльвира Аркадьевна и повторила: – Немного терпения, я все объясню.

В скрытом боковом кармане платья Эльвиры пискнул смартфон, оповещая о входящем сообщении. Не делая лишних суетливых движений, как всегда неспешно, тщательно выверенным элегантным жестом она достала аппарат и прочитала сообщение. Убрав телефон обратно в карман, обвела всех собравшихся взглядом.

– Человек, которого мы ожидаем, прибыл.

– Ревизор? – дурашливо поинтересовалась Дашка.

– Хуже, – не поддержав дурашливой веселости внучки, отрезала Эльвира Аркадьевна холодным, не обещающим ничего хорошего голосом.

В неожиданно наступившей после слов хозяйки тишине донесся приглушенный стенами звук захлопнувшейся тяжелой входной двери. А после короткой заминки (видимо, прибывший снимал верхнюю одежду и вешал во встроенный шкаф) – шаги двух человек, прошедших через прихожую к холлу. Дверь в гостевой зал открылась и…

Ты-дын-н-н…

Софья закаменела – телом, лицом, словно в секунду превратившимся в бесстрастную гранитную маску. На какое-то затянувшееся в безвременье мгновенье ее дыхание оборвалось, остановилось… Сердце вдруг глухо с силой бухнуло по ребрам, приводя Софью в сознание, как будто прокричало: «Ты чо там, сдурела совсем? Дыши давай! Небеса не рухнули, небо не разверзлось и никто не умер, а все остальное – решаемые житейские ситуации!» И, видимо, совсем осерчав, наддало еще разок, пребольно бабахнув под ребро.

«Да, действительно, – опомнилась Софья, судорожно втянув в себя воздух и задышав. – Небо не рухнуло, ничего к хренам не разверзлось, никто не умер и ничего не случилось».

Обычная жизнь с ее нежданчиками и приветами.

«Обычная жизнь» – повторила она про себя мысленно, окончательно справляясь с первичной шоковой реакцией на появление этого мужчины. К тому же эта встреча предполагалась. Пусть в туманной перспективе и под большим вопросом, но все же предполагалась. Но не здесь же и не таким вот манером из разряда «обухом по темечку»!

Зато Дарья оценила появление этого самого «нежданчика» по самой высокой шкале радости и, заверещав от восторга:

– Ярослав Олегыч!

…ринулась к прибывшему гостю обниматься.

– Так круто, что ты здесь! – верещала она восторженно.

– Привет, красавица! – Мужчина открыто, радостно улыбаясь в ответ, коротеньким поцелуйчиком чмокнул в макушку обнимавшую его девочку и, аккуратно-нежно высвободившись из ее шальных объятий, искренне признался: – Я тоже очень рад тебя видеть, Дашуня.

– Ладно, ладно! – как чуть ранее с Софьей, Дашка наигранно-показательно подняла руки сдающимся жестом и, улыбаясь во всю ширь своей прекрасной белозубой улыбки, пожаловалась: – Знаю-знаю, ты – как Сонечка Пална: терпеть не можешь бурных проявлений чувств. А я, между прочим, молодая девушка с неустойчивой эмоциональностью и люблю открыто и яростно выказывать все, что чувствую.

– Давай ты продемонстрируешь свою несдержанность чуть позже, Дарья, – остудила ее порывы холодным назидательным тоном подошедшая к ним Эльвира Аркадьевна и, сменив тон на официально-нейтральный, обведя собравшихся внимательным взглядом, добавила: – Имею честь представить вам Ярослава Олеговича. Некоторые из нас, как вы уже заметили, с ним хорошо знакомы. Остальным я представлю Ярослава Олеговича (а ему – тех, с кем он незнаком) чуть позже. А сейчас предлагаю пройти в столовую и выпить чаю. Нам всем нужна небольшая пауза.

И Эльвира Аркадьевна, обведя родню предупреждающе-строгим взглядом, вопросительно-настороженно посмотрела на Софью.

Внучка же бабушку разлюбезную взором своим девичьим ответным не удосужила, а под перекрестьем родни, смотревшей на нее кто с любопытством, кто с озабоченностью, а кто и с сочувствием, первой направилась к дверям столовой, разбивая возникшую тишину ровной дробью своих четких, решительных шагов.

Она, конечно, выскажет бабушке все, что думает об этой ее затее с появлением Ярослава, но позже. А может, и не выскажет. Даже скорее всего не выскажет, подумав, пришла к выводу Соня. Абсолютно бесполезное занятие объяснять Эльвире Аркадьевне степень ее заблуждения и жестокость такого поступка.

Поэтому в данной конкретной ситуации спорить с бабушкой Соня не собиралась, а была с нею даже согласна: чай – это то, что сейчас нужно, прямо в самый раз. – Уж кому-кому, а ей точно требуется небольшая пауза. Да и перекусить от нервов и с дороги не мешало бы. А с неприятностями и проблемами потом можно разобраться.

Родня за спиной у девушки загомонила, зашепталась, видимо, делясь впечатлениями и размышлениями по поводу устроенного хозяйкой неожиданного «представления», но высказывать свое мнение Эльвире Аркадьевне никто не ринулся, а постепенно потянулись за Софьей в столовую.

Разумеется, кроме Дашки. Дашка-то как раз шепотом что-то выговаривала бабушке, но та лишь отмахнулась от девочки, заспешив следом за гостями.

На центральном месте напротив двери, во главе стола, в отсутствие хозяина дома расположилась Эльвира Аркадьевна, остальная же родня рассаживалась произвольно, в некоторых случаях объединяясь по семейным интересам.

Софья оказалась на левой стороне столешницы между Дашкой и Еленой, женой Владимира, в свою очередь сидевшего между женой и Ярославом Олеговичем. Который по указанию бабушки занял место по левую руку от ее «царствующей» особы.

Помощницы по хозяйству под руководством Людмилы Аристарховны принесли пузатые керамические чайники с чаем разных сортов – черным, зеленым, с добавками и травками.

Народ засуетился, разливая горячий напиток по чашкам, увлеченно выбирая и накладывая закуски себе на тарелки, проигнорировав и начисто позабыв и неясную причину, по которой здесь оказался.

Ели-пили, закусывали, говорили о чем-то пустом и неважном, рассказывая друг другу про дела свои семейные и свои мелкие проблемы, словно сбегали, отодвигали на неопределенное «потом» это самое «происшествие» непонятной этимологии.

К слову сказать, с Эльвиры Аркадьевны станется закрутить какую угодно интригу и придумать мифический повод, чтобы собрать родню и воплотить известную только ей одной идею, – подумалось привычно обличительно в адрес бабушки Софьи, то и дело изучающе посматривающей на нее (при этом Соня очень старалась ненароком, даже мимолетно не скользнуть взглядом по сидевшему рядом с той приглашенному гостю).

«Нет», – вздохнув и осторожно, чтобы не звякнуть фарфором о фарфор из-за мелкой предательской дрожи, поколачивавшей все тело от напряжения, в который раз мысленно одернула себя Соня, опустив пустую чашку на блюдце. Это она от обиды от пережитого краткого шока наговаривает. Бабушка Эля, конечно, еще та стер… интриганка, но столь крутой кураж-вираж с наймом охраны, выдергиванием младшей дочери с мужем из Питера и, главное – непонятное явление Ярослава замутить Эльвира Аркадьевна не способна. Хотя бы в силу продуманной осторожности и четкого понимания ограничений своих возможностей и уровня ресурсного влияния.

А посему…

– Ну что ж, – оборвала размышления Софьи Эльвира Аркадьевна, – вижу, вы все перекусили, утолив первый голод. Позже вам будет предложен полноценный обед, – не спросила, а констатировала факт и дала отмашку к окончанию чаепития бабушка. – Сейчас девочки уберут, и мы сможем спокойно поговорить.

Как по волшебству, именно на этих ее словах «девочки» и Людмила Аристарховна закатили в столовую сервировочные столики, на которые молниеносно переставили все со стола, и столь же стремительно покатили тележки на выход. Замыкая процессию трех «девочек», экономка шустренько собрала со стола в комок льняную белоснежную скатерть, улыбнулась Софье и поспешила за горничными. А, покинув помещение, плотно закрыла за собой дверь.

– Итак, – дала старт серьезному разговору Эльвира Аркадьевна, – я собрала вас здесь, чтобы сообщить…

– К нам едет-таки ревизор! – перебила ее, рассмеявшись, Дашка. И, увидев, обращенные на нее осуждающие взгляды родных, пояснила: – Ну а что? Прикольно же: «К нам едет ревизор», всегда хотела это сказать. А то вы какие-то все душные, напряженные.

– Если «ревизор», – сделав упор на этом слове, холодно отчеканила Эльвира Аркадьевна, – приедет к нам до того, как мы разрешим возникшую непростую ситуацию, то всем нам – я подчеркиваю: всем! – станет очень невесело. Или, как ты изволишь выражаться, Дарья, «настанут конкретные кранты».

И, обведя всех сидевших за столом (за исключением Ярослава) давящим тяжелым взглядом, Эльвира Аркадьевна продолжила свою речь:

– Чтобы предотвратить возможные неуместные замечания, сразу перейду к сути: из сейфа пропали сокровища Октябрьских.

– Что значит – пропали? – Бабушке не удалось-таки предотвратить то самое неуместное замечание, прилетевшее от сына Алексея.

– Выражусь более ясно: из сейфа в кабинете главы рода были похищены сокровища Октябрьских.

– А…

– Помолчите! – холодно лязгнула голосом Эльвира Аркадьевна, останавливая всякого пожелавшего что-то еще вякать.

О да, это она умела – припечатать голосом так, что прямо э-эх! Ей бы погоны и эскадроном командовать – лошади бы честь отдавали. Очередной раз язвительно хмыкнув про себя, Софья посмотрела на родственничков: а что, прониклись. Вон глазки прячут, румянчик неловкости по щечкам разлился.

– Давай, бабуль, жги! – махнула рукой широким жестом Дашка и хохотнула: – Теперь тебе точно никто не помешает. Забоятся!

Ну да, Дашку каким угодно голосом и гневливыми громыханиями не проймешь, для нее авторитетов не существует напрочь. Современный ребенок восемнадцати годов, что вы хотите? У них концепция мира и жизненная установка: все равны и в принципе имеют право на все, – не удержавшись, улыбнулась Софья, посмотрев на развеселившуюся сестрицу.

– Сокровища были похищены. – Эльвира Аркадьевна одарила строгим взглядом Дарью и продолжила: – При обнаружении пропажи я немедленно известила начальника службы безопасности компании Павла Егоровича. Посоветовавшись, мы обратились в охранное агентство, с которым много лет сотрудничает Павел. Они помогут провести предварительное расследование, по результатам которого мы примем решение о дальнейших действиях и шагах.

По столовой прокатилась сдержанная волна недовольства, но все вмиг замолчали, когда Эльвира Аркадьевна продолжила:

– Изложу факты. За сутки до отъезда Павел завершил оформление своих деловых вопросов и документов и, как обычно, когда он отбывает надолго, для моего душевного спокойствия проверил и показал мне содержимое всех футляров с драгоценностями, а также некоторые важные документы, касающиеся недвижимости и находящиеся в сейфе. Весь следующий день он провел в сборах и подготовке к отъезду и сейф более не открывал. Утром же следующего дня он уехал. Через сутки после его отъезда я легла в клинику для проведения планового обследования и прохождения курса укрепляющих процедур, откуда вернулась через двенадцать дней. На следующий день после моего возвращения у нас была назначена запланированная с нашим ювелиром обычная процедура осмотра и чистки драгоценностей, составляющих сокровища Октябрьских. Юлий Маркович прибыл в усадьбу, я отрыла сейф, и… мы обнаружили пропажу всех футляров с сокровищами, а также валюты, завещания Павла и некоторых важных документов о собственности и недвижимом имуществе. Первым моим порывом было сообщить в полицию, но, посовещавшись с Евгенией, – легкий пасс ручкой направо, в сторону невестки, сидевшей рядом с ней, – с Юлием Марковичем и Дмитрием Васильевичем, начальником охраны Павла, мы пришли к общему мнению, что не стоит спешить с обращением в органы. На данный момент специалистам охранного агентства (как выяснилось, имеющего еще и розыскное направление) и Дмитрию Васильевичу удалось установить со всей достоверностью, что ни взлом, ни проникновение в усадьбу посторонних людей не имели места. Это первое.

– Обалдеть! И первого более чем достаточно. Но, оказывается, есть еще и второе? – не удержалась от реплики тетя Маша.

– Второе, – проигнорировав возглас Марии, продолжила Эльвира Аркадьевна. – Евгения, – снова легкий пасс рукой в сторону молчавшей все это время невестки, – не захотела оставаться одна в усадьбе на время отъезда мужа и меня и приняла решение пожить в Москве вместе с дочерью. Дарья, как вам известно, постоянно проживает в московской квартире, поскольку учится в институте. Таким образом вышло, что на период моего отсутствия на участке постоянно находились только охранники из службы безопасности нашей фирмы, которые проживали в гостевом доме, в саму же усадьбу не заходили.

– А Людмила Аристарховна и горничные? – поинтересовалась Глафира.

– За несколько дней до отъезда Павла Людмила Аристарховна слегла с гриппом и все это время проболела, находясь у себя дома. Горничным мы с Евгенией дали короткий отпуск, в связи с чем всю обеспечивающую жизнедеятельность усадьбы аппаратуру перевели в экономный режим работы, а усадьбу – закрыли и, можно сказать, практически опечатали. Единственный, кто заходил в дом, – это Федор Петрович, наш разнорабочий и помощник, и даже не в сам дом, а в бойлерную пристройку, для проверки оборудования. Всем вам известно, что на участке установлена глобальная система безопасности. Но вряд ли кто-то из вас знает, как именно она устроена. Дело в том, что весь приусадебный участок «простреливается», как говорят специалисты, камерами видеонаблюдения. То есть на участке вокруг дома, а также на прилегающей к забору территории на расстоянии тридцати метров нет ни сантиметра, который бы не попадал в зону видеонаблюдения. Но в доме оно отсутствует везде, кроме прихожей и гостевого холла. Даже в кабинете, где находится сейф, наблюдения нет. Таково было твердое решение самого Павла Егоровича.

– То есть увидеть, кто потырил ваше сокровище, не получится, – с ехидцей усмехнулся Леонид.

– Нет, – Эльвира Аркадьевна недобро посмотрела на него, – в самом кабинете увидеть вора не получится. Зато можно пересмотреть все записи с видеокамер и отдать их на экспертизу, которая подтвердила бы их подлинность, отсутствие монтажа и вмешательство сторонних компьютерных программ или иного взлома.

– И что это значит? – поинтересовался дядя Валя, поутратив блеска в глазах и задиристости настроения.

Эльвира Аркадьевна с ответом не поспешила, а, обведя тяжелым изучающим взглядом всех сидевших за столом, помолчала, несколько театрально затянув паузу и нагнетая атмосферу. Видимо, почувствовав тот предел, за которым начнутся вопросы и негодования, она все же оповестила:

– А это значит, что украсть сокровища Октябрьских мог только тот, кто побывал в усадьбе за те трое суток. Между моментом, как Павел Егорович закрыл сейф, и до момента моего отъезда и консервации усадьбы. – Снова помолчала, обведя очередным свербящим взглядом родственников, и внесла главное и основное уточнение: – Это три. И это плохое три, потому что люди, побывавшие в усадьбе за этот период, сейчас здесь присутствуют. И, чтобы выяснить, кто именно украл сокровища, не вынося при этом сор из семьи, я и собрала вас.

– Ну ни хрена себе у нас тут трабл замутился… – ошарашенно протянула Дашка и резко заткнулась под строгим взором бабушки.

– Дарья! – не удержавшись от назидания, резко осадила внучку Эльвира Аркадьевна. – Оставь, будь любезна, неуместный сленг для своей подростковой компании. Человеку, уважающему русский язык, сентенции из американизмов и завуалированной ругани режут слух.

– Да кому сейчас до политесов! – возмутилась Дашка. – Все сидят и матерятся про себя, поверь, еще и позаковыристее! – И напомнила форсированно-наигранно: – Але, ба! Нас обокрали! На минуточку, скоммуниздили охренительное семейное добро-богатство! А ты тут топишь за чистоту языка!

И именно после этой отповеди Дашки, произнесенной бесшабашным, почти веселым голосом, попавшей в «крутой замес-интерес», как она любит выражаться, все собравшиеся в полной мере осознали то, о чем именно сообщила им Эльвира Аркадьевна.

И тишина заполнила собой столовую…

В юности Софья была уверена, что классификация тишины, как то: «гробовая», «давящая», «тяжелая», «звенящая», «легкая», «романтическая», «многозначительная» или еще какая-то там – все есть чистой воды литературный (как правило – заезженный) штамп и не более того. Но как показал дальнейший опыт ее жизни, это мнение девочки Сони было ошибочным. Тишина на самом деле имеет разные свойства и по-разному воздействует на человека. Одно дело, когда в абсолютно пустом помещении просто покинуто тихо, и совсем другое – когда в нем находятся ошарашенные люди.

В данный же момент над столом повисла напряженная, странная и какая-то… растерянная, что ли… неопределенная, но ощутимая плотная тишина.

– Подожди, мама! – разбивая давящее на нервы затянувшееся молчание, первым возмутился Алексей. – Ты что-то путаешь. Этого просто не может быть, поскольку сейф у Павла известной швейцарской фирмы и закрывается на специальный код, буквенный пароль и ключ в придачу. И никто из нас даже близко никакого пароля вместе с тем кодом не знает.

Он обвел присутствующих вопросительным взглядом в ожидании поддержки, которая не преминула последовать практически мгновенно.

– Конечно, не знаем! – возмутилась тетка Мария с горячей убежденностью. – Да и на кой нам эти пароли и коды? Павел – хранитель, он отвечает за сохранность ценностей. И никому и в голову не придет ни за каким надом открывать его сейф!

– Да, мам, – поддержала старшую сестру Глафира, – как-то ты поспешила с такими чудовищными обвинениями. Не секрет, что ключ от сейфа только один, а код и пароль известны лишь Павлу и тебе. Мы же не медвежатники какие-то, чтобы взламывать сейфы. Ужасно неприятно слышать, что ты числишь всех нас потенциальными преступниками.

– Домушниками, – хохотнул дядя Валя, поддержав Глафиру.

– Да, – ровным, холодным тоном подтвердила высказанные претензии и факты Эльвира Аркадьевна, – вы правы. На самом деле есть два ключа от сейфа: один у Павла, а второй хранится в банковской ячейке, как и код с паролем на непредвиденный, самый ужасный из возможных вариантов случай: гибель Павла и Константина, в результате которой сын Константина Левушка наследует статус хранителя. Истина и то, что в данный момент код и пароль известны только Павлу и мне. Но при всей чудовищности, как сказала Глафира, выдвинутых мной обвинений, правда еще и в том, что кроме присутствующих здесь людей никто иной открыть и украсть ценности и документы не мог. Это установленный и доказанный факт. И нам придется разобраться в этой истории, сколько бы времени это разбирательство ни заняло. Надеяться на то, что совершивший это деяние человек раскается и признается, я бы не стала.

– То есть мы для тебя тут все мутные пассажиры, бабушка? – звонким, в меру возмущенным голосом разбила Дашка гнетущую напряженность, повисшую после отповеди Эльвиры Аркадьевны, расставившей все по четким и конкретным местам.

– Именно так, Дарья, – невозмутимым тоном подтвердила Эльвира Аркадьевна.

– Вона оно ка-а-ак… – растерянно протянул дядя Валя и с тоской посмотрел на закрытую дверь, явно прикидывая, как бы ему смыться, чтобы раздобыть лечебного коньячку и подлечить нервишки.

– Ну, классно! – воинствовала без огонька, просто в силу характера и ставшего уже привычным для всех противостояния с бабушкой Дарья. – Типа каждый из присутствующих может быть ворюгой, осталось самое простое: выяснить, кто именно. И мы вот так посидим рядком, побуравим друг дружку взглядом с подозрением, устроим массовый перекрестный допрос, и эта плохая «редиска», не выдержав мук совести, тяжести раскаяния и эмоционального накала, признается во всем! – И хрюкнула провокационным смешком, которым любила донимать бабушку, демонстрируя той свои вульгарные манеры.

Иногда Дашка, воспитанная той самой бабушкой, позволяла себе переходить с молодежного сленга (порой полуматерного, а то и откровенно матерного, лишь припорошенного легкими эвфемизмами), на вполне приличный, почти литературный русский язык, которым прекрасно владела, а сейчас продолжила троллить ситуацию как таковую и бабушку в частности:

– А что, это прям сильно, прям мощно. И атмосферненько так получилось, реально, как у Агаты Кристи. Типа «Десять негритят». – И, разведя руки полукругом, перебирая растопыренными пальцами и изображая паучьи лапы, заговорила замогильным низким голосом, растягивая слова: – И будет нас Эльвира Аркадьевна всех души-и-и-ить по очереди…

Повернулась к Софье, ухватила игриво ту за горло и начала трясти, продолжая наговаривать тем же низким басом:

– Признайся, ты украла сокровища…

– Дарья! – одернула своим особым голосом-лязгом внучку Эльвира Аркадьевна. – Прекрати балаган!

– Я так понимаю, – решила уточнить Анастасия, заинтересованно-оценивающим взглядом осмотрев незнакомого мужчину, – Ярославу Олеговичу так же, как нам, не повезло оказаться в числе тех, кто появлялся в усадьбе в эти три дня?

– Нет, – ответила дочери Эльвира Аркадьевна, – он не посещал усадьбы в это время и не имеет даже косвенного отношения к этому происшествию. Ярослав Олегович занимает высокую должность в «Центре стратегического планирования, исследований и прогнозов» и является уникальным аналитиком и очень занятым человеком…

– Аналитические способности Ярослава Олеговича, без сомнения, весьма полезная и хорошая опция, – с неприкрытой язвительностью в тоне, перебив мать, выступил Алексей Антонович, – но я решительно не понимаю, зачем посвящать постороннего человека в дела семьи?

– Я обратилась к Ярославу Олеговичу как к выдающемуся ученому, умеющему решать логические задачи любой сложности, и смогла-таки уговорить его помочь нам разобраться в этой истории, поскольку совершенно уверена в его порядочности и точно знаю: все, что здесь произойдет, что бы ни открылось и ни было здесь сказано, не будет предано огласке с его стороны за порогом этого дома.

«А вот в этом ты сильно ошибаешься, бабуля, – усмехнулась про себя Соня. – Ярослав Олегович, конечно, скала. Из него инфу клещами не вытащишь, хоть пытай изощренно, особенно если эта инфа секретна и закрыта для общего доступа. Только служит наш разлюбезный Ярослав Олегович не в «Институте статистики», как они сами изволят шутить о своем месте трудоустройства, а в весьма-а-а закрытой и настолько нигде и никак не отсвечивающей организации, что простым гражданам знать не положено. Зато о своем участии в расследовании кражи драгоценностей крутого как денежного, так и культурного уровня Ярославу Олеговичу доложить положено, как бы даже и обязательно. Он и доложит, и инфа обо всех нас, о сокровищах Октябрьских и самом происшествии осядет где-нибудь в секретной папочке. А вот где и у кого будет находиться та самая папочка, это уже вопро-о-ос. Так что, перехитрила ты, Эльвира Аркадьевна саму себя».

– Беседовать с вами, изучать, сопоставлять факты и данные будет Ярослав Олегович, а проводить оперативно-розыскную часть расследования – Дмитрий Васильевич, его подчиненные и следователь охранного агентства. Все они прекрасные специалисты и сведущие в своем деле люди и втроем составят что-то вроде следственной группы и, будем надеяться, быстро разберутся в проблеме, – продолжила вступительно-организационную речь Эльвира Аркадьевна.

– Ну да, – и не думала сдерживать себя в пикировке с бабушкой Дашка. – Чтобы изба наша осталась грязной и засоренной, к полицейским специалистам мы обращаться не станем, это ж не по-барски, вы что!

– Дарья, хватит! – строго осадила ее мать.

Соня подивилась: надо же, молчала все это время, с того самого момента, как вошла в малую гостиную. Нет, что-то Евгения, конечно, говорила Людмиле Аристарховне и горничным, пару раз обращалась в Эльвире Аркадьевне, но очень тихо, а тут вдруг высказалась.

Впрочем, надо признать, дочь она окоротила весьма деятельным окриком. По крайней мере, Дарья замолчала, не преминув красноречиво изобразить всем своим видом и живой мимикой видимость подчинения и покорности. Но, насколько Софья знала сестрицу, это ненадолго. Не умеет та сдерживать свои порывы. Да и не считает это нужным.

Эльвира же Аркадьевна, проигнорировав выступления внучки, посмотрела на приглашенного гостя и поинтересовалась, бросив на Софью короткий, но острый взгляд:

– Ярослав Олегович, вам известна история сокровищ Октябрьских?

Ну да, оно и понятно: рассказать господину Ладникову о семейных сокровищах могла только Соня.

– Ну так, в самых общих чертах. Я бы сказал: пунктирно, – ответил Ярослав. – Только то, что в семье хранятся некие очень ценные вещи, которые переходят из поколения в поколение по отцовской линии старшему сыну, когда тот становится главой рода. И эти драгоценности следует хранить и ни в коем случае не реализовать никоим образом, отчего наследующего и называют хранителем. Это все, что мне рассказали.

– Собственно, если не вдаваться в детали, эти сведения являются базовой сутью явления под названием «сокровища Октябрьских», – подтвердила достоверность фактов Эльвира Аркадьевна. – Ну, а если вдаваться в подробности, то в тысяча девятьсот семнадцатом году Прохор Храмов и Агриппина Добружинская, поженившись, основали новый род. Прохор Поликарпович был из простой рабоче-крестьянской семьи, но сумел получить образование, закончив церковно-приходскую школу и проучившись два года в земских учительских классах. Поскольку началась Первая мировая война, он был призван в армию, вернее, во флот, до достижения призывного возраста (проще говоря, в восемнадцать лет вместо двадцати положенных). И, как человек умный, очень смелый, решительный и смекалистый, к тому же считавшийся хорошо образованным для простого парня, уже за год сумел дослужиться до звания боцманмата, то есть помощника боцмана, что соответствовало званию унтер-офицера. В семнадцатом году, в составе экипажа корабля, на котором он служил, Прохор Поликарпович принял сторону большевиков и вступил в их партию. Агриппина же Александровна, барышня восемнадцати годов, происходила из дворян, принадлежавших к одной из ветвей графского рода Шуваловых. Правда, ветви, скажем так, далеко отошедшей от известной фамилии и уже давно сильно обедневшей. Еще в гимназии, в пятнадцать лет, Агриппина увлеклась революционной идеей и принимала активное участие в этом движении. А к семнадцатому году уже состояла в партии большевиков, работая телефонисткой и занимаясь агитацией.

– Ребята нашли друг друга на почве политического согласия, – усмехнувшись, неожиданно вставил реплику Леонид.

– Прохор и Агриппина встретились в октябре, в Петрограде, в самый разгар революционных событий, – проигнорировав неуместную репризу зятя, продолжила Эльвира Аркадьевна, ни на секунду не сбившись с ритма и тона повествования. – На третий день после встречи они повенчались в церкви. Но, поскольку оба были убежденными большевиками, к тому же партийными, а Великая Октябрьская революция в прямом смысле их соединила, они решили отказаться от всего старого и начать новую династию, сменив фамилию. Что и проделали на третий день после венчания в Совнаркоме, зарегистрировавшись как молодая семья уже в новом государственном органе власти под фамилией Октябрьские. Впрочем, Ярослав, если вам интересна история образования семьи и судьбы ее членов, вам лучше расспросить об этом Софью, она обладает самой обширной информацией и даже документами. Что же касается сокровища, то доподлинно установить, как, когда и каким образом оно появилось у Прохора и Агриппины, невозможно. Разыскать хоть какие-то сведения об этом не удалось даже Софье, а это значит только то, что таких сведений нет. Считается, что драгоценности были своего рода приданым Агриппины. Вернее, в качестве такового ее родные намеревались сохранить ценности, принадлежащие Добружинским, надеясь, что у большевички товарищи по партии их не отнимут. Не отрицается и версия о том, что они каким-то образом попали к Прохору. Так или иначе, но вещи оказались в семье. Сокровищем Октябрьских Прохор Поликарпович обозначил несколько ювелирных шедевров, в число которых входят подлинные работы ювелирного дома Фаберже (включая и одно из пасхальных яиц, сделанных им для семьи Романовых), ветка сирени из темно-фиолетовых редких рубинов и бриллиантов и еще несколько уникальных произведений ювелирного искусства «Дома Фаберже». Все эти вещи прошли экспертизу, их подлинность установлена. И они внесены в российский реестр культурного ювелирного наследия страны. Полную опись вещей, входящих в сокровища Октябрьских, я вам предоставлю.

– Да натырил-помылил предок у кого-то ювелирку во время этих их пролетарских экспроприаций, верняк. А вы носитесь с ней, как с тухлым яйцом в кармане, – выступила недолго отмалчивавшаяся после материнского окрика Дашка. – Лежит годами, хранится… На кой фиг, спрашивается? Никому никакого толка от нее.

– Побольше уважения, Дарья! – одернула внучку очень недовольным тоном Эльвира Аркадьевна. – Семейные сокровища – наследство вашей прапрапрабабушки!

– Ой, да не свистите, а то улетите! – скривившись, как от кислого лимона, эмоционально отмахнулась Дашка, с огромным удовольствием отрываясь своей правдой-обличением: – Предок был революционным на всю голову матросом. Боевитым, смелым и героическим, никто не спорит, но экспроприацией занимался с преспокойной душой и во весь рост. И наверняка насобирал не только то, что у тебя в списочке перечислено. А иначе как бы они пережили Гражданскую войну и голод-нищету того времени? А лютую блокаду Ленинграда, разруху и голод после войны? Мне Сонечка Пална понарассказывала такие жуткие ужасы про блокаду, что зомби-апокалипсис отдыхает. Зашибись какая хрень у нас тут творилась. А они выжили и всех детей сохранили, да и потом семья не бедствовала. Ну, а мы на кой, спрашивается, его храним? Оберегай, видишь ли, но руками не трожь – ни-ни. Да и вообще все это давно минувшие дела и глухая лютая архаика. Жизнь уже сто раз изменилась и давно пора продать хотя бы ту часть, что не произведения искусства, за нее наверняка охапку денег дадут. Вот ее и разделить на равные доли и раздать всей родне. Семья большая, народ бы свои проблемы порешал. А ценную ювелирку давно пора отдать государству, чтобы ее в музее выставили, чтобы люди видели и любовались. А то лежит мертвым грузом, ни два ни полтора: ни полюбоваться, ни покутить и шикануть с размахом и от души. Может, и хорошо, что его стырили, к делу какому пристроят.

– И как ты предлагаешь поделить? – коротко рассмеялась на пламенное эмоциональное выступление внучки Эльвира Аркадьевна. – Всем поровну? Но среди родственников имеются люди, которые не принадлежат к семье Октябрьских. А в завещании Прохора Поликарповича четко указано, что сокровище переходит только по мужской линии, по старшинству, а наследник обязан его сохранять, беречь и ни в коем случае не продавать.

– Ну-у-у… – задумалась Дашка, – можно поделить между прямыми наследниками. А те пусть поделятся с теми, кто не наследники и пришлые со стороны, – предложила она вариант.

– Видишь ли, Дарья, – наставительно-назидательным тоном пояснила ей бабушка, – компромиссы в коллективе всегда ведут лишь к возникновению недовольства и вражды. И, как итог, к распаду самого коллектива. Один хочет что-то свое, очень ему нужное, другой хочет совсем другого, нужного уже ему, кто-то вообще желает чего-то такого, с чем никоим образом не могут согласиться первые двое, и так далее. В результате обязательно настоят на голосовании и примут такое решение, тот самый компромисс, из-за которого начнутся свары, дрязги, все в дребезги перессорятся до лютой ненависти, считая себя несправедливо ущемленными и обойденными. Коллектив способен отлично функционировать и работать, только если существует в четко прописанной и установленной доктрине, в законах и правилах. Вот почему, прежде чем вступить в этот самый коллектив, человек должен быть ознакомлен с ними, дать свое согласие на их соблюдение и подписаться касательно их исполнения.

Все разом начали обсуждать, перебивая и заглушая друг друга, но разом замолчали, как по команде, когда бабушка продолжила, укоризненно постучав ладонью по столу:

– Как ты предполагаешь заставить наследников делиться с не-наследниками? Как определять, кому и в каком процентном соотношении от общей суммы выделять часть? По степени приближения к роду или удаленности от него? Или по степени вклада своих сил и участия в делах рода-семьи? А как распределять между родными? По той же оценочной категории или по чувствам-эмоциям? – И резким жестом руки остановила Дашку, собравшуюся что-то возражать: – Вот-вот, никакая демократия не катит, как ты выражаешься. И хочу тебе напомнить, что прямых и настоящих наследников не так уж и много. И только они и лишь они имеют полное право глубоко наплевать на все жгучие желания, потребности и, как нынче принято говорить, «хотелки» остальной родни. И если они решатся реализовать сокровища, то точно договорятся, как сделать это наилучшим образом. На этот случай, кстати, в завещании Прохора Поликарповича имеется прямое указание, в котором четко прописаны и учтены различные возможные ситуации в жизни рода.

Обведя строгим взглядом притихшую за столом родню, Эльвира Аркадьевна обратилась уже ко всем сразу:

– Все, что касается семейных сокровищ, находится в определенном порядке и постоянстве, не нами, а основателем династии установленном, и таковым этот порядок и останется, – произнесла она жестко-холодным тоном, закрывающим всякие обсуждения и споры на эту тему.

– Так! – решительно поднялась со своего места Мария Егоровна. – Я не собираюсь принимать участие в этом балагане. Никакого отношения к пропаже ни я, ни Валентин и дети не имеем. Разбирайтесь с этим происшествием сами, а мы немедленно уезжаем! Володя, Лена, уходим, – отдала она распоряжение сыну с невесткой и дернула мужа за рукав: – Идем, Валя.

– Да-да! – Радостно поддержав инициативу жены, Валентин Константинович вскочил с места, узрев перспективу на скорую встречу с целительным «полтосиком», получившую возможность состояться гораздо раньше, чем он предполагал.

– Никто никуда не пойдет, – ровным тоном оповестила Эльвира Аркадьевна. – И не поедет. Все калитки, ворота и выходы с участка заперты, ключи находятся в надежном месте, а охрана нанята не для отдыха за городом, а имеет четкие указания никого не выпускать без моей санкции, согласованной со «следственной», так сказать, группой.

– Ну, это уже ни в какие ворота! – наполнилась возмущением до краев Мария Егоровна. – Ты что творишь, мам Эля?! Я решительно отказываюсь участвовать во всем этом безумии! Немедленно – слышишь, немедленно! – выпусти нас с мужем и Володю с Леной!

– Нет, – жестко отрезала Эльвира Аркадьевна, – кое в чем Дарья права: у нас тут образовался практически классический детектив, и мы просто обязаны разобраться в ситуации здесь и сейчас. Ради самих себя, ради Павла с Константином, ради памяти ваших предков и ради будущего. Единственное, что могу тебе обещать, что «следователи» в первую очередь опросят вас с Валентином.

Она снова обвела давяще-требовательным взглядом всех сидевших за столом и произнесла тоном окончательного приговора:

– И попрошу более никого не поднимать вопрос об отъезде. Можете считать меня таким вот узурпатором, душителем свободы и чужого волеизъявления… да хоть кем считайте, но, пока мы не установим виноватого, из усадьбы и с прилегающей к ней территории никто не выйдет. – Эльвира Аркадьевна помолчала, давая народу возможность осмыслить столь сильное заявление, и, смягчив тон, преподнесла родне «пряник»: – Для каждого из вас отведены комнаты, вы можете выбрать любую, которая вам понравится. Сегодня будет баня (разумеется, бассейн в ней уже подогрели), будет шашлык и барбекю в беседке на ужин. Посидим. В конце концов, пусть хоть и весьма неприятный, но все-таки повод пообщаться, ведь мы давно не виделись таким составом. Гуляйте по парку, отдыхайте. Погода прекрасная, волейбольная площадка подготовлена, качели и беседки, а также библиотека, бильярд, кинозал в цоколе – в вашем полном распоряжении. Расслабляйтесь, мы обязательно разберемся в ситуации. Спокойно, мирно, по-родственному. Не нервничайте и постарайтесь помочь нашим «следователям», просто ответив на их вопросы. – Она повернула голову и посмотрела на Владимира: – Володя, для вас с Леной отдельно приготовлен гостевой дом. Ты совершенно прав, Елене следует побольше гулять, но и лежать, дом в полном вашем распоряжении. Вам будет помогать одна из наших девочек-горничных, я дам вам номер ее телефона. В любой момент дня и ночи вы можете ей звонить.

Вздохнув и чуть задержав дыхание, Эльвира Аркадьевна устало-продленно выдохнула. И только в этот момент, когда она вот так тяжко-безысходно выдохнула, позволив себе непроизвольно выказать свое состояние, стало очевидно и заметно, насколько бабушка устала и испереживалась. И этим своим коротким измученным выражением лица, всего на несколько мгновений прорвавшимся через ее несокрушимую волю, она заставила присутствующих вспомнить, сколько лет их «Железной Бабке», и осознать, как сильно подкосило, сказалось на ней исчезновение сокровища Октябрьских.

В такие моменты, когда та проявляла свою необычайную силу духа и жизненную стойкость, Софья напрочь забывала об их извечном противостоянии, о своих претензиях и обидах (как детских, так и приобретенных позже, в юности) и откровенно гордилась Эльвирой Аркадьевной, нисколько не смущаясь и не скрывая такого своего чувства, отдавая должное мощной личности, этой, без сомнения, неординарной женщине.

– И последнее, – пересиливая усталость, вновь взяв под контроль свои чувства, произнесла Эльвира Аркадьевна. – Дарья, будь добра, принеси мне папку, что лежит на буфете.

Не произнеся ни звука и не изображая мимикой никаких эмоций, Дашка поднялась со стула и, метнувшись к буфету, сцапала с его столешницы обычную синюю канцелярскую папочку. Передала бабушке, вернулась и села на свое место. Так иногда случалось, когда без комментариев и ужимок она проявляла одну из своих ипостасей типа «Даша послушная». Но редко.

– Ярослав Олегович… – начала говорить бабушка, но гость ее мягко перебил:

– Пожалуйста, Эльвира Аркадьевна, просто Ярослав.

– Хорошо, – улыбнулась ему легкой, светской улыбкой Эльвира Аркадьевна, снова взяв под контроль эмоции, и продолжила мысль: – Ярослав. Здесь я собрала некие сведения, которые вам обязательно понадобятся.

Она вытащила два листа из папки и положила их перед Ярославом.

– Здесь я составила что-то вроде генеалогического древа. Вернее, некоторой его части, отметив красным цветом всех, кто присутствует. Большое, полное семейное древо выполнено на панно на стене в библиотеке. Если вам понадобится консультация, обращайтесь к Софье, она главный историк и архивист нашей семьи. А на вот этом листке я отметила время прибытия и убытия всех гостей в те три роковых дня.

– Спасибо, – поблагодарил Ярослав, – это очень предусмотрительно и именно то, что понадобится в первую очередь.

– А сейчас я бы хотела представить вам всех, – озвучила бабушка следующий пункт своего продуманного до мелочей плана. – Итак, начнем справа: Евгения Андреевна, – указала она на сидевшую возле нее по правую сторону стола женщину. – Жена главы рода и хозяина усадьбы Павла Егоровича. Алексей Антонович, мой сын, – показала плавным жестом руки на сына, сидевшего следующим за Евгенией. – Мария Егоровна и ее муж Валентин Константинович, – указала Эльвира Аркадьевна на дочь, после неудавшегося бунта потихоньку севшую назад на свое место и усадившую расстроенного мужа рядом, они занимали места за столом справа.

Хозяйка указала на сидевшую рядом с зятем Валентином Глафиру и замыкавшего левый ряд стола Леонида:

– Моя дочь Глафира Егоровна и ее муж Леонид. Они приехали к нам из Санкт-Петербурга. Теперь по вашей стороне, – улыбнулась она Ярославу и указала на Володю, сидевшего рядом с Ярославом. – Владимир, сын Марии и Валентина, и его жена Елена. Ну, Софью и Дарью вам представлять не требуется, вы знакомы, поэтому двинемся дальше. – И жест в сторону девушки, сидевшей последней на левой стороне стола рядом с Дашкой: – Ну и моя младшая дочь, Анастасия. Вот, собственно, и все собравшиеся гости, – в конце своей представительной речи завуалированно-тонко подсластила хозяйка «послевкусие» неприятного повода для собрания, обозначив статус присутствующих гостей.

– Вот такая у нас гангсто-банда образовалась, – подвела итог бабушкиному представлению родственников Дарья и с ехидцей поинтересовалась у гостя независимого: – И как мы тебе, Ярослав Олегыч, нравимся?

– Не могу ответить на этот вопрос, Дарья, – мимолетно усмехнулся Ладников, – поскольку ни с кем из собравшихся, кроме Эльвиры Аркадьевны, тебя и Софьи Павловны пока не знаком.

– Как вы планируете действовать? – спешно перехватив инициативу разговора, дабы чего больше не учудила младшенькая внученька, поинтересовалась Эльвира Аркадьевна. – Расспросить нас прямо сейчас или после того, как гости отдохнут, приведут себя в порядок и отобедают? – спросила, дипломатично причислив себя к числу опрашиваемых этим своим «нас», еще немного подсластив кислое послевкусие, возникшее у всех собравшихся от ее грубого самоуправства. Типа, «Я с вами и одна из вас, ребята». Все мы в одной лодке!

Все это игра в поддавки, в подчеркивание своей причастности к коллективу, о котором она тут недавно высказывалась не самым лицеприятным образом, и демонстрация ее демократичности. Все прямо по учебнику психологии для топового манагера – мы, мол, одна семья, и я такая же, как вы. Отлично, можно сказать, виртуозно-великолепно освоенное Эльвирой Аркадьевной в бытность ее партийным работником на огромном производстве умение управлять и манипулировать людьми.

Как там говорилось партийным начальством в те времена? Что-то из серии: «Получена установка сверху и поставлена задача, товарищи. И это на нас накладывает, но в то же время требует!»

Ну и все – и все идите выполнять директиву с установкой.

– Да, Ярослав Олегович… – поддержала Глафира, выдергивая Софью из ее очередных язвительных размышлений в адрес бабушки.

Что-то настроение у нее сегодня… все в злой сарказм и критику сваливается. Хотя, честно говоря, есть от чего. Еще как есть! Для начала этот бабушкин вызов с намеком на то, что с папой что-то случилось, потом появление Ладникова – это вообще выше крыши фигня такая… как Дарья говорит: жесткий зашквар! Ага, именно он – зашквар. Будь Софья обыкновенной девушкой и имей она иной характер, ближе к среднестатистическому, нормальному, точно устроила бы бабушке настоящий скандал, послала бы куда подальше, хлопнула дверью и просто уехала назад в Москву. Домой.

Вот только бог дал Софье Павловне сильно не среднестатистический характер, это факт. И истерить она не станет ни при каких обстоятельствах просто потому, что не умеет даже. Так что сидит себе, вникает в ситуацию, внимательно посматривает на собравшихся, слушает и анализирует… И изо всех сил старается не смотреть в сторону Ярослава – спаси господь! – Олеговича и держать эмоции и нервы в жесткой узде.

А Глафира тем временем закончила свою мысль, излагаемую в виде некой подколки, вновь возвращая Софью из ее размышлений в настоящий момент:

– …действительно, хотелось бы знать, как вы планируете действовать? Задачка-то явно со звездочкой, непроста-а-ая-а-а…

– Да попробую как-нибудь, – усмехнулся опять Ладников и, переведя взгляд на хозяйку дома, ответил уже на ее вопрос: – Думаю, сейчас неподходящее время для бесед, Эльвира Аркадьевна. Сначала я хотел бы представиться, так сказать, коллегам, посмотреть материал, что они собрали, и послушать, что они расскажут. А вот после обеда просто поговорил бы с каждым гостем отдельно. – И, выдержав спокойный, доброжелательный взгляд в ответ на настороженные, обращенные к нему взоры всех присутствующих, дружелюбно-успокаивающе повторил: – Просто разговор, обычная беседа и ничего более.

И улыбнулся. На сей раз во всю красу и ширь своей дивной улыбки.

«Да чтоб тебя!» – екнуло от этой его улыбки сердце Софьи.

И, может, для того чтобы поскорей стереть эту самую улыбку, шибанувшую по ее нервам, а может, из-за всего сразу, что накопилось претензией и раздражением, в тишине, поменявшей эмоциональную наполненность на почти позитивную и расслабленную, Софья и произнесла своим спокойным, четким и ровным тоном:

– Думаю, Эльвира Аркадьевна, меня вам все-таки придется выпустить с участка на свободу. – Выделив голосом слово «меня», она не просила, а уведомляла: – Поскольку вам прекрасно известно, что я, посетив «Октябрьское» в день отъезда отца, в саму усадьбу не заходила, а, выйдя из такси, сразу же пересела в машину к Павлу Егоровичу и уехала вместе с ним и его командой. Посему смысла моего дальнейшего присутствия здесь не вижу. Более того, считаю его лишним и не понимаю, зачем вообще вы меня так настойчиво приглашали, играя на моих дочерних чувствах.

– Да, – согласилась с девушкой Эльвира Аркадьевна, – ты совершенно права, Софья. Ты не входишь в число подозреваемых и имеешь полное право уйти в любой момент и не принимать участия в этом неприятном деле. Но я настойчиво тебя приглашала, прибегнув даже к легкой интриге, как ты правильно заметила, и столь же настойчиво прошу остаться, поскольку возлагаю большие надежды на твою помощь. В чем именно, я объясню, когда мы останемся один на один. Разумеется, если ты соблаговолишь ненадолго задержаться. А сейчас давай отпустим родственников. Все устали, перенервничали и нуждаются в передышке и кратком отдыхе.

– Хорошо, я вас выслушаю, Эльвира Аркадьевна, – согласилась Софья. Все то время, что длилось это долгое нервное чаепитие, а после него – обсуждение странной пропажи сокровища Октябрьских, Софья старательно контролировала эмоции и чувства, чтобы не поддаться невзначай какому-нибудь прорвавшемуся через ее контроль неосознанному порыву и не посмотреть, не кинуть взгляд на Ярослава даже мимолетно, даже намеком, даже…

Сейчас же она покалывающей кожей на лице, еле уловимым трепетом и напряжением всего своего тела ощущала на себе его взгляд, словно реальное прикосновение кончиков его пальцев к своей щеке, и чувствовала, как смотрит на нее Ярослав, ожидая ее решения. И напряженная до предела Софья, давая согласие на разговор, сфокусировала взгляд исключительно и только на бабушке.

Да, она согласилась. Но только выслушать!

«Вот же засада!» – негодовала на себя Софья, одновременно восхищаясь Эльвирой Аркадьевной и ее тонкой игрой.

Бабушка ее просчитала. Причем не сейчас, а много лет назад, когда они только встретились и, внимательно присматриваясь, изучали друг друга. И с того момента, когда бабушка Эля все поняла про Сонин характер, про ее базовые душевные и моральные установки, ей частенько, стоило Софье расслабиться, удавалось подловить внучку, преследуя свои цели и идеи.

Впрочем… не все так однозначно, и коварство Эльвиры Аркадьевны представляется таковым лишь с первого, поверхностного взгляда и первой (как правило, законно возмущенной) реакции Софьи на ее откровенное манипулирование. Но… А вот это самое «но» на поверку бывает ой каким неоднозначным и непростым: иногда бабушкины многоходовки по итогу оказывались лишь на пользу тому, кем она бралась управлять.

Ладно, посмотрим, что там Эльвира Аркадьевна намутила в данном конкретном случае.

Первым «стартовавшим» с места и выскочившим за дверь, самым нетерпеливым и целеустремленным оказался, разумеется, Валентин Константинович. Торопился, понятное дело, в большую гостевую (или бально-приемную, как когда-то в шутку называла эту комнату мама), к бару с напитками – лечить свою «сердечную мышцу» от нервного стрессу.

И этот дядюшкин «подскок» стал некой стартовой отмашкой остальным собравшимся, предлагая присоединиться к его выбору и поскорей покинуть столовую. Неугомонная Дашка (которая, скорее всего, пропажу сокровищ не воспринимала всерьез, а как чистый квест и возможность поупражняться в своем остроумии), поднялась вместе со всеми и, показательно нехотя шаркая ногами, направилась на выход, не обошлась-таки от реплики напоследок:

– «Как дальше жить… – тягостно вздохнув, протянула она скорбным старушечьим тоном каноническую фразу: – Как людям верить?»

«Ну а как тут удержаться и промолчать, если тебе вот только-только исполнилось восемнадцать и имеешь ты ершистый неугомонный характер, и сама собой любуешься, такой язвительной, ироничной, острой на шутку-подколку и смелой? Никак не удержишься, вот и несет нашу девицу», – провожая улыбкой любимую младшую сестрицу, подумалось Софье.

– Предпочтешь поговорить здесь или перейдем ко мне в комнату? Или в более приватную обстановку? – предложила Соне варианты для удобства беседы бабушка, дождавшись, когда за Дарьей, последней вышедшей из столовой, закроется дверь.

– Зачем куда-то ходить, – отказалась от выбора Соня, – только оттягивать разговор. Давай уж все выясним поскорей.

– Ну, поскорей так поскорей, – согласилась Эльвира Аркадьевна. Помолчала пару секунд, всматриваясь в выражение лица внучки, и спросила с примирительным оттенком в голосе: – Злишься на меня?

– Больше недоумеваю, – прислушавшись к своим эмоциям, ответила Соня и пояснила: – Не могу предположить и даже представить себе, каким замысловатым ходом мыслей и рассуждений тебе в голову пришла дикая идея зачем-то пригласить Ярослава, зная, какое именно впечатление на меня произведет встреча с ним и насколько тяжелые, негативные чувства во мне вызовет. Начнем с того, – продолжила Софья ровным, практически неокрашенным эмоциями голосом высказывать свои недоумения и укоры, – что ты совершенно не знаешь этого человека. Он не является ни твоим знакомцем, ни другом, ни кем-то еще. И если некоторое время назад опосредованно через меня Ярослава еще можно было условно назвать членом семьи, то после нашего с ним расставания понятно, что он стал совершенно чужим, посторонним нам человеком. И еще, скажем так: технические детали этой твоей акции меня тоже сильно дивят. Каким образом тебе вообще удалось связаться с Ладниковым и чем таким надавить на этого мужчину, чтобы вынудить его согласиться на эту авантюру? Это вообще-то нереально. При его-то занятости и закрытости к общению с посторонними людьми, коими мы все, несомненно, ему являемся. Не говоря уже о том, что ему наверняка не доставляет никакого удовольствия встречаться со мной, если учитывать, что расстались мы не самым приятным образом.

– Я рада, что ты по достоинству оценила мои усилия, настойчивость и возможности добиваться поставленных целей, – мимолетно улыбнулась Эльвира Аркадьевна внучке.

– Я офигеваю с тебя, – не то восхитилась, не то осуждая, покрутила головой Софья, – и с твоего уникального умения отвечать на вопрос, ничего не разъясняя при этом.

– Спасибо, – снова сдержанно улыбнулась бабушка Эля и даже изобразила намек на легкий поклон.

– Ладно, – продолжила обличительные речи Софья, – бог с ним, с тем, как и каким образом тебе удалось заполучить Ярослава, но на фига в таком случае было звать меня? И устраивать нашу встречу? Вот на кой ляд, спрашивается? Нет, я прекрасно знаю твою тягу к управлению и манипулированию всеми и вся. И твою любовь к хорошей интриге, и неистребимое желание верховодить… Но я никогда не замечала в тебе склонности к моральному садизму и желанию причинять людям душевную боль.

– А ты на самом деле испытываешь душевную боль от встречи с Ярославом? Или все-таки что-то иное? – внимательно глядя на Соню, тихим, ровным тоном задала провокационный вопрос Эльвира Аркадьевна.

– Я не обсуждаю личное, и тебе это прекрасно известно, – ушла от прямого ответа Софья.

– Известно, – кивнула в подтверждение бабушка и напомнила: – Но случались в нашей с тобой истории и исключения. Но не об этом. – Вздохнув, она перешла к иной теме: – Я пригласила Ярослава не с целью как-то досадить тебе, и уж тем более не для того, чтобы сделать тебе больно, а по той самой причине, которую озвучила всем. Без сомнения, Ярослав Ладников – уникальный аналитик, человек, обладающий невероятно цепким умом, умеющий видеть суть проблемы и вещей там, где никто другой не может ее даже предположить, способный решать запутанные ситуации.

– Откуда тебе это известно?

Неожиданно и как-то в один момент Соня почувствовала, как накатила на нее тягучая, какая-то тупая усталость. Она вдруг осознала, что за несколько часов сегодняшнего дня устала от всего и сразу: от странного звонка бабушки ранним утром… От обнаруженной толпы родственников… От неожиданной встречи с Ярославом, из-за которой пришлось все это время жестко себя контролировать, чтобы ни словом, ни жестом, ни выражением лица не выдать окружающим истинные чувства и переживания, бушевавшие в ней… От известия о какой-то нелепой краже и, напоследок, – от вынужденной беседы с бабушкой.

И все же, преодолевая накатившую странной волной усталость и раздражение, Софья продолжила разговор, развивая свою мысль и напоминая бабушке обстоятельства знакомства с господином Ладниковым:

– Ты виделась с этим человеком дважды, и оба раза это была условно официальная встреча, короткий визит для знакомства с родней и не более того.

– Через Дмитрия Васильевича и каких-то своих непростых знакомых в фискальных структурах Павел наводил справки о Ярославе Олеговиче. В этом нет ничего удивительного, учитывая тот факт, что это первый и единственный молодой человек, которого ты официально представила родне. Надеюсь, ты понимаешь, что Павел не мог не проверить личность мужчины, с которым ты состоишь в отношениях. К тому же оба ваши визита к нам я беседовала с Ярославом и смогла составить о нем устойчивое мнение.

– И что? – иронично усмехнулась Софья. – Удалось папеньке раздобыть информацию о Ладникове?

– Ну, что-то, по всей видимости, разузнать ему удалось, раз он не высказал тебе негативного мнения об этом мужчине, а отнесся к вашей совместной жизни более чем благосклонно, – заметила очевидный факт бабушка.

«Ну-ну, – подумалось Соне с иронией и сарказмом. – Сильно сомневаюсь, что Павлу Егоровичу через все его знакомства и связи удалось раздобыть даже частичную инфу о Ярославе Ладникове. Хотя что-то он все же узнал, раз, как правильно напомнила бабушка, не выказал своей озабоченности мутной личностью моего избранника».

– Но вернемся к побудительной причине, по которой я не только пригласила Ярослава и смогла добиться его согласия помочь нам разобраться с кражей, но и вызвала тебя, – продолжила пояснения Эльвира Аркадьевна. – Ярослав Олегович, без всяких сомнений, очень сильный аналитик и логик. Скрупулезный и дотошный, насколько я могу судить по тому, что мне удалось про него понять за две непродолжительные встречи и из тех сведений, что раздобыл Павел. Но вы вдвоем составляли поразительный тандем, умудряясь за полминуты-минуту решить сложнейшую логическую задачку, с полуслова (а порой и просто с одного обмена взглядами) понимая и подхватывая ход мысли друг друга. Для вас это была решенная влет между делом головоломка. Меня до глубины души поразила слаженность вашего дуэта во всем, что касалось запутанных многоходовых задач, порой по определению не имевших решения, которые так любит твой отец, временами мучающий всех нас их разгадками. Вот потому-то я и рискнула свести вас вместе и попросить вдвоем заняться поиском не только того, кто украл сокровище, но и возвращением самого сокровища до того, как об этом преступлении станет известно Павлу или Константину.

– И ты предполагаешь, что каким-то чудесным образом мы умудримся сделать это за оставшиеся полдня? – удивилась смелости бабушкиных планов Софья.

– Такой вариант был бы идеальным, но я не настолько оптимистична, чтобы ожидать немедленного результата. Но тешу себя надеждой, что до конца следующего дня, то есть до вечера воскресенья, вам все же удастся разобраться с этим делом. К тому же вы не одни будете заниматься выявлением похитителя и розыском ценностей, а с помощью настоящих профессионалов: Дмитрия Васильевича и следователя из агентства.

– То есть ты заранее предполагала, что я соглашусь, и знала, что при этом мне придется остаться на ночь в усадьбе? – уточнила вводные данные Софья.

– Да, знала, – не стала оправдываться и юлить бабушка. – И не стоит напоминать мне, что ты никогда не остаешься в усадьбе, я об этом прекрасно помню. Но надеюсь, что в связи с неординарностью сложившейся ситуации в этот раз ты сделаешь исключение из своих правил. К тому же, Софья, ты уже не десятилетняя девочка. И, как мне казалось, давно избавилась от своих обид и обвинений в адрес меня и отца. А упертое стояние на некой подчеркнуто принципиальной позиции, дабы не дать нам с Павлом забыть о нанесенной тебе и твоей маме обиде, потеряло для тебя былую актуальность.

– Твое неистребимое желание влезать, манипулировать и управлять жизнями родных и окружающих тебя людей – это прямо какая-то патология. Мои желания, нежелания, позиции, установки и принятые решения касаются исключительно меня. Это мое личное пространство, в котором я разбираюсь сама. Я практически не коммуницирую с тобой, пересекаясь крайне редко, но даже в таких случаях ты пытаешься влезть и пошуровать там, указывая, как и что я должна думать, решать и делать.

– Не торопись с обвинениями, Софья, – предостерегла ее бабушка. – Мы с тобой уже проходили подобные моменты. Давай не повторяться, чтобы не нарушать баланс установленного между нами мира и вновь не извиняться друг перед другом. Если тебе невыносимо оставаться в родном доме даже на одну ночь, что ж… я ничего не могу с этим поделать. Могу только предложить задержаться до вечера. А если вам не удастся раскрыть преступление к этому моменту, уехать в Москву и вернуться утром, чтобы продолжить расследование.

– Это будет неразумно, – поразмыслив, отказалась Софья. И, громко-показательно выдохнув, огласила свое решение: – Я останусь. Расположусь в комнате в мансарде.

– Предполагая возможность твоего согласия, я распорядилась подготовить для тебя именно эту комнату, – губы Эльвиры Аркадьевны еле заметно дрогнули в улыбке.

– М-да, – хмыкнула Софья, – спрашивается: на кой ляд тебе вообще далось мое участие в этом деле, если ты просчитываешь всех и все наперед шагов на десять, а то и больше?

– Но только не тебя. С тобой невозможно быть уверенной в результате, это всегда лотерея, – улыбнулась бабушка, на сей раз открыто и доброжелательно. – Поэтому приходится просчитывать несколько вариантов одновременно.

– А о том, что я не взяла никаких вещей и средств гигиены, ты тоже позаботилась? – почти не сомневаясь в ответе бабушки, вредничала Софья.

– Разумеется, я подумала и об этом. – Эльвира Аркадьевна усмехнулась ершистости внучки, которую та не смогла сдержать. – Все умывальные принадлежности и косметические средства для ухода приготовлены в ванной, как и новый халат и ночная пижама. Надеюсь, тебе будет удобно.

– Ну раз ты все просчитываешь, – все еще продолжая вредничать (скорее для порядка и чтобы держать бабушку в тонусе), отозвалась Софья, – скажи: как ты себе представляешь нашу совместную работу с Ярославом Олеговичем, если мы даже не разговариваем уже почти пять месяцев?

– Ну вот, теперь у вас возник прекрасный повод пообщаться. – Эльвира Аркадьевна отмахнулась от сомнений внучки, как от ерундовой проблемы. – Отчего-то видится мне, что вам давно следовало поговорить.

– О чем? – напряженным тоном подивилась Софья. – Поинтересоваться друг у друга, как дела, как жизнь и все такое?

– Начните с расследования кражи, а там уж как пойдет, – посоветовала Эльвира Аркадьевна. – Жизнь – сущность непредсказуемая, никогда не укладывается в установленные правила, и нам не дано знать, что возможно впереди. При этом она всегда расставляет все по своим местам.

Неожиданно резко сменив настроение, бабушка Эля глубоко-протяжно вздохнула, отвернулась и, медленно выдохнув, невидяще посмотрела в окно, погрузившись в какие-то свои, очень непростые мысли-воспоминания.

– Иногда, правда, она делает это слишком поздно. – Повернув голову, она вдруг каким-то поразительно глубоким, подернутым печалью взглядом посмотрела на Софью. – Не знаю, что произошло между тобой и Ярославом и что послужило причиной вашего расставания… Но, как мне видится со стороны, когда вы были вдвоем, вам обоим было гораздо лучше, чем сейчас, порознь. Впрочем, когда между людьми есть сильные чувства и душевная привязанность, расставаясь, они редко испытывают радостные эмоции.

Она помолчала, снова погрузившись в какие-то свои воспоминания. Сопроводив их легким печальным вздохом, посмотрела на Соню и вернулась к разговору с ней:

– Знала бы ты, как безжалостно неотвратимо летит время. Чудовищная несправедливость жизни заключается в том, что у нее отсутствует репетиционный период и нет подготовительного, чернового варианта. Мы вынуждены постоянно играть премьеру, с ходу вживаясь в «роль», не зная ни текста, ни смысла этой пьесы. И ничего уже не переиграть. Ничего, – повторила с нажимом бабушка. – Зато я точно знаю, что у каждого происшествия (если, конечно, не случается чего-то неотвратимо трагичного) имеется некий временной запас, эдакий люфт, в который еще возможно что-то переосмыслить и изменить. Попросить прощения у того, кого обидел, откровенно по душам поговорить с тем, кого не понял, или с тем, кто не понял тебя, переделать что-то или просто признаться в любви… Все что угодно, что поможет переиграть, изменить ситуацию, выстраивая ее заново. Это не совсем второй шанс, о котором так любят упоминать в современных фильмах – нет, ничто невозможно повторить с абсолютной точностью, скорее это что-то вроде «Версии 2.0». И, кто знает, может, именно этот второй вариант станет лучшим, более удачным, чем тот, первый? Может, именно для того, чтобы сложилась эта самая «Версия 2.0» и произошел инцидент, перечеркнувший вариант первый. Может, потому что участникам требовалось переосмысление отношений, чувств… или надо было научиться чему-то, например прощать или слышать другого человека. Каждому свое. Но я абсолютно точно знаю, что если упустить этот шанс и не попытаться исправить ситуацию, то так и останешься один на один с сожалениями о том, что ничего не сделал до конца жизни. Как в тюрьме, по приговору, вынесенному самому себе. И всю оставшуюся жизнь будешь гадать, как бы получилось и что могло сложиться, если бы ты таки сделал этот шаг и воспользовался шансом.

Она замолчала, глядя на Софью долгим, глубоким и печальным взглядом. А Соня молчала, смотрела в глаза бабушке, принимая и держа этот ее взгляд.

– Впрочем, – выдохнув, усмехнулась бабушка, резко переключая настроение и заряженность их беседы, и вернула Софье ее же слова: – «Твои желания, установки и принятые решения касаются только тебя и являются твоим личным пространством». И кто я такая, чтобы напоминать, что людям свойственно ошибаться, особенно когда дело касается их чувств, а любые установки и правила необходимо время от времени корректировать, пересматривать и перетряхивать, как пыльное, залежавшееся одеяло. Ведь жизнь не стоит на месте и имеет свойство меняться. Порой весьма сильно и стремительно меняться.

– Это уже территория философии, а в данный момент мне уж точно не до нее, – закрыла тему перемены жизни Софья. – А посему вернемся, пожалуй, к делам насущным, которые, кстати, смело можно трактовать как слом старых правил, к которому ты взываешь. Раз уж я согласилась участвовать в поиске сокровища, то совершенно очевидно, что мне придется общаться с бывшим мужем и ночевать в усадьбе, – подвела Софья к завершению непростую для них обеих беседу. И, поднявшись со стула, соблюдая приличия, не желая излишне хамить бабушке, условно попросила: – С твоего позволения, я пойду. Пройдусь по участку. Мне надо подумать.

– Конечно, – поспешила отпустить внучку Эльвира Аркадьевна, не забыв, правда, напомнить: – Через два часа подадут обед. Не опаздывай.

– Приду, – пообещала Софья и направилась к выходу из комнаты.

Глава 2

Остановившись под портиком входа, Соня прикрыла глаза и медленно, вдумчиво вдыхала, словно смакуя чистый, сладкий от насыщенности дивными ароматами майского буйного цветения воздух. Она задерживала дыхание… и так же медленно выдыхала, стараясь отпустить напряжение и разбушевавшиеся чувства и эмоции, чтобы успокоить, упорядочить течение мысли…

Ну, насколько это было возможно.

Отличное медитативное упражнение, кто бы спорил… Только место и время выбрано неверно, сообразила Софья, когда заметила, как, игнорируя дорожку, напрямую через зеленый газон с нежной, совсем молодой пока травкой, решительно и целеустремленно направляется в ее сторону тетя Маша с явным намерением с ней поговорить о чем-то важном. Поскольку не о важном с таким сосредоточенно-недовольным видом не прут под парами к цели, не обращая внимания на путь следования и преграды к оной.

Ну нет, только не сейчас! К новой порции общения и разговоров Софья совершенно не готова, даже с любимыми родственниками. Точнее – в первую очередь с родственниками, остальных она бы в данный момент просто и незатейливо отшила или проигнорировала. В данной же ситуации Софья Павловна сделала вид, что вообще непонятно куда смотрела, потому и не увидела целенаправленной поступи тетушки в ее направлении, и предпочла быстренько ретироваться.

Выскочив из-под портика, она резко повернула направо, быстрым шагом прошла вдоль левого крыла дома, еще раз свернула направо и шмыгнула на еле видимую, скорее условную, чем проложено-натоптанную тропку, пробитую между кустами садовой жимолости и дикой, кустарниковой (какой-то там японской или индонезийской, бог знает родину этого растения) вишни.

Ну, не суть, даже если эта вишня без родины. Главное, что, продравшись через ее гибкие веточки и пробежав легкой трусцой по тропке, свернув пару раз, огибая кусты и деревья, Софья зашла в дальний угол парковой части участка, где почти у самого забора пряталась маленькая беседочка, незаметная за насаженными вокруг нее деревьями и кустами. Когда-то давно – одна из двух, в которых Соня проводила много часов за чтением книг, сбегая и прячась ото всех, чтобы побыть в одиночестве – ее любимом состоянии.

Софья Павловна Октябрьская уродилась, как сейчас любят говорить, ярко выраженным интровертом, эдакой «затворницей», которых называют тихушницами. Из разряда тех, кто говорит мало, зато имеет врожденную склонность к анализу и глубоким размышлениям. Им нравится учиться, познавать неизведанное и, как правило, отлично и качественно делать свое дело.

Она быстро уставала от всяких компаний и с трудом терпела компании людей, числом превышающие двух-трех человек. Да и такое общение терпела совсем недолго. Не говоря тем паче про то, чтобы по собственной воле оказаться в толпе. На такое Софья могла пойти только в случае совсем уж крайней необходимости.

То есть когда «крайнее» некуда.

Всякой коммуникации с людьми Софья предпочитала уединение, тишину и чтение книг. Большую часть времени она погружалась в свои мысли-размышления, в анализ полученных знаний и сведений, или обдумывая только что прочитанную книгу. Легко, практически не прикладывая особых усилий, еще в одиннадцать лет Соня научилась медитировать, успокаивая разум и погружаясь в свой внутренний мир, мысленно структурируя и выстраивая его в логический порядок.

Как говорил один мудрец: «Тот, кто умеет быть один, никогда не будет одинок». А другой мыслитель заметил: «Если вам наедине с самим собой скучно, то это значит только одно: вы оказались в плохой компании».

Софья компанию самой себя считала вполне достойной. Ей никогда не было скучно в одиночестве, и, если выпадала возможность по-настоящему никуда не торопиться и уединиться, имея неограниченный запас времени, она получала истинное, неподдельное удовольствие, погружаясь в чтение какой-нибудь увлекательной книги, изучение интересной научной статьи или работу с фондовыми документами, старинными манускриптами, летописями, письмами и дневниками давно ушедших людей из прошлой эпохи, в укромном месте. А потом долго, столь же неспешно и со вкусом обдумывала то, что прочла или изучила и осмысливала, смаковала впечатления, ход логических размышлений автора и свои эмоции.

Бо́льшую часть жизни Софья была погружена в свой мир, в работу своего разума, добавляя в него новых и новых информационных составляющих, научных гипотез, открытий, фактов и впечатлений, выстраивая способ своего мышления в соответствии с определенным порядком, который удобен ей. Холила, лелеяла и заботилась о своем разуме и его наполненности, как гениальный садовник, десятилетиями работавший над совершенством своего сада. Она могла просто бездумно-расслабленно созерцать пространство какого-нибудь красивого пейзажа, слушать музыку, одновременно находясь в «саду» своего внутреннего мира.

Ну, вот такой человек. Сказать, что особенная? Наверное, да, она особенная, не выдающаяся из всех существующих, но и не самая ординарная личность. Хотя, как доказали научные исследования, интровертов на Земле не так уж и мало. Правда, таких вот ярко выраженных, как Софья Октябрьская, оно, конечно, поменьше числом будет, но все же встречаются. Разумеется, крайние формы этого типа характера, на уровне психических отклонений и болезней, мы не рассматриваем.

Нет, социофобом Софья не была ни в какой мере! Ну, разве что чуть-чуть. Не то чтобы она не любила и избегала людей как источника, вызывающего у нее болезненные страхи и ощущения, – нет, она прекрасно себе общалась и в редких исключительных случаях даже с кем-то дружила или сходилась ближе, чем с остальными… но в одиночестве ей было лучше, комфортней и счастливей.

Такая вот уродилась. Заднюю-то «передачу» в жизни не врубишь и обратным реверсом не откатишь – уж что дадено при рождении, с тем и доживать придется. Родители и старший брат, отметив удивительную натуру малышки Сонечки еще в раннем младенчестве, относились к девочке бережно и общение выстраивали с учетом этой ее особой, доминирующей черты характера.

Когда Сонечка была совсем маленькой, для нее устанавливали небольшие детские палатки, наполняли их специально изготовленными матрасами с маленькими подушечками и сооружали что-то вроде «штаба» в тех уголках дома, где она могла находиться вроде как и на глазах и под присмотром взрослых, но в то же время и в своем укромном, уютном закутке, где ее никто не тревожил. А чуть позже, когда Сонечка подросла, возникли две небольшие парковые беседки, скрытые от посторонних взглядов в разных труднодоступных уголках участка, специально спланированные мамой, когда та проектировала и помогала ландшафтным специалистам разбивать парк вокруг усадьбы.

Как только погода по весне, окончательно разделавшись с зимой, переваливала на устойчивое тепло, в беседки приносили и устанавливали уютные небольшие диванчики, кресла, заваливая их пледами и подушками разного размера и калибра для удобства и на любой вкус. Устроив из пледов и подушек уютное «гнездо», Соня могла часами пропадать в одной из беседок. Увлекаясь, зачитывалась книжкой или изучала какую-нибудь научную работу. А временами, отвлекаясь от чтения, просто подолгу смотрела вдаль, созерцая и слушая звуки природы, погружалась в свои мысли и размышления.

Вот к одной из таких беседок Соня и сбежала по тайной дорожке от тетки Маши. Ибо четко придерживалась своей внутренней установки: «Если родственники и друзья тебе не докучают, значит, у них все хорошо. Когда станет плохо и трудно, первое, что они сделают – это сообщат об этом всем родным». И поскольку тетя Маша не пожаловалась на какие-то проблемы и несчастья при встрече, следовательно, ничего срочно-трагического у нее не случилось. А та тема и вопрос, которые она рвалась обсудить с племянницей, отлично себе подождут.

Соня порадовалась и мысленно поблагодарила за предусмотрительность Эльвиру Аркадьевну, позаботившуюся о том, чтобы беседку отмыли, вычистили и привели в порядок после непростой, морозной и необычайно многоснежной в этом году затяжной зимы, попсиховавшей резкими переменами погоды неустойчивой весны и внезапно грянувшего чуть ли не летней жарой мая.

Накиданные вольным порядком на диванчик и два кресла подушки и пледы были новыми, не из прошлой, детской жизни Сони (что и понятно), но не менее удобными. По привычке она соорудила себе то самое «гнездо», немного повозилась, устраиваясь в нем поудобней, и, остановившись в своем беге (как мысленном, так и телесном), отделываясь от нелюбимой суеты, наконец облегченно выдохнула, приходя хоть к какому-то внутреннему порядку и относительному покою. Стараясь окончательно расслабиться, откинула голову на диванный подлокотник и подняла рассеянный взгляд на небо, за кроны деревьев.

Надо подумать. Четко расставить факты, рассуждения и промежуточные выводы по правильным местам, порядкам и ранжирам, а после искать доказательства, их подтверждающие. Или опровергающие. Это как пойдет.

И в первую очередь надо подумать…

«Нет, не о Ярославе Ладникове!» – одернула себя резким мысленным окриком Софья. И не о том, как они жили вместе и как любили друг друга, и не о том, как и почему расстались. Нет, об этом она рассуждать и вспоминать не станет!

Больше всего за эти почти уже пять месяцев, что прошли с момента их расставания, Софье хотелось развидеть. Именно этим новомодным словом, описывающим понятие «забыть» в более широком диапазоне его понимания, вот этим самым развидеть ей нестерпимо хотелось стереть запечатлевшуюся в памяти сцену, послужившую их расставанию! А еще навсегда забыть последовавший за той сценой разговор. Вернее, несложившийся разговор. И о том, как именно они расстались после него.

Копаться в истерзанном болью прошлом, вновь и вновь прокручивая в памяти болезненные моменты, чтобы раз за разом переживать и испытывать по новой жгучую обиду, обвиняя и злясь на саму себя, – огромная глупость.

Глупость, разрушающая разум и тело: здоровье и душу истреплешь, измучаешь, но ничего уже не изменишь и не исправишь. Хотя… может, бабушка права и у каждого события есть некий временной люфт, в котором стоит что-то вроде «окна возможностей», дающего человеку в этот временной отрезок пусть не изменить и не переиграть уже случившееся, но попытаться как-то исправить? Переосмыслить и сделать что-то такое, что даст всем участникам произошедшего второй шанс?

Даже если так, Соня не будет сейчас обдумывать эту часть разговора с бабушкой. И вообще обращаться мыслями к Ярославу не станет. Нет, не теперь, не после того, когда, увидев его, Соня ощутила, как в душе взметнулся, едва не накрыв с головой, мощный поток переплетенных чувств и эмоций, подпитываемый ощущением почти телесного прикосновения от осознания и чувствования его близкого присутствия, от того, что сидел он за столом всего через двух человек от нее!

Софье только-только удалось кое-как справиться с эмоциональным и нервным потрясением, пережитым от внезапной встречи, огромными волевыми усилиями загнать все эти колебания-трепетания, чувства и эмоции в «стойло» и хоть немного уравновесить свое внутреннее состояние… Чтобы снова окунуться туда, вспоминая их прошлую жизнь и самого Ладникова, заново отпирая этот «ларец»? Спасибо, нет!

Она не станет. Нет. На хрен!

Ей следует подумать совсем о других, важных и куда как более насущных проблемах, чем бывший почти муж. Что ей, кроме него подумать не о чем? Еще как есть! Например, об исчезновении сокровища Октябрьских.

Классифицировать странное происшествие как кражу Сонино отточенное критическое мышление отчего-то отказывалось напрочь, по крайней мере, до того момента, пока это не будет доказано. А может, в силу сложившегося у нее стереотипа восприятия сокровища как чего-то незыблемого, неизменного и постоянного, в какой-то степени являющегося частью семьи, что ли. Как воспринимался Соней и статус самих ценностей: как особого раритета, который следовало беречь, охранять и передавать из поколения в поколение вместе с преданиями и историей рода.

Первый раз Сонечка увидела самые ценные вещи из сокровища Октябрьских в семь лет, в день своего рождения. Папа доставал чудесные вещицы из специальных коробочек, обитых темно-синим бархатом и обтянутых внутри бархатом уже другого, алого цвета, лежавших в специально выстроенных под драгоценное изделие углублениях, и выставлял их или выкладывал на плоскую подушечку, также обтянутую бархатом.

Опершись подбородочком на сложенные на краю стола ладошки, тихо посапывая от волнения и сосредоточенности, Сонечка долго, внимательно рассматривала дивные произведения ювелирного искусства и слушала папины рассказы об истории их создания и о прапрапрадедушке и такой же несколько раз «пра» бабушке. О том, как они встретились, как верили в непонятную Сонечке Октябрьскую революцию, как любили друг друга и как жили.

Вещицы были поразительной, дивной красоты и чудесного, просто сказочного исполнения – все эти тоненькие золотые и серебряные нити, тонюсенькие «ноготочки» перламутра, поблескивающие камешки, секретик, спрятанный в странном открывающемся яйце на ножках. А веточка сирени! Прекрасная, словно живая – лепесточки-цветочки и роса на листиках, посверкивавшая, будто еле удерживается и вот-вот стечет с него, капнет на бархат и исчезнет навсегда.

Все это так необычно, так красиво и чудно, но…

Но сказать, что эти необыкновенные вещицы произвели на маленькую Сонечку какое-то ошеломляющее впечатление… Не скажешь: не произвели. Нет, без сомнения, она была очарована и восхищена красотой и миниатюрностью штучек, и даже осторожненько потрогала и погладила их кончиками пальцев, проверяя, действительно ли они настоящие, и с удовольствием изучала и хотела бы еще порассматривать как-нибудь в другой раз… только большого очарования девочка не испытала.

Зато Сонечка испытала настоящее мощное душевное потрясение от рассказа папы об этих самых ее несколько раз «пра» бабушки и дедушки – вот что полностью и целиком захватило воображение ребенка.

Все дело в том, что лет с пяти Сонечка необычайно увлеклась разными книжками по истории. Откуда прилетел и закрепился в ней этот интерес, никто сказать и вспомнить не мог: ни родители, ни сама Соня. Видимо, попалась какая-нибудь книжка, удивившая ребенка до необычайности, или рассказ чей-то услышала – бог знает, теперь источник того увлечения не установишь. Но не суть. А суть в том, что дочь просила у родителей в качестве поощрений за хорошее поведение и всяческие достижения книжки по истории. Не сказки, не стихи и разные развлекалки для малышни, а именно историю мира. И на любой вопрос родителей и родственников: «Что бы ты хотела в подарок, милая?!» – Сонечка четко, продуманно и твердо, без всяких колебаний в сторону кукол или игрушек, отвечала:

– Книжку про историю мира и тилаветиства.

Слово «человечество» маленькой Соне не давалось долго. Никак не получалось у нее это слово правильно выговорить, что заставляло родителей страдать удушьем от стоически сдерживаемого смеха, когда пятилетняя кнопка с самым серьезным наставительным видом объясняла им, что у мира в активе имеются истории Древней Греции и Древнего же Рима, а это уже о-го-го как много.

– А как же история России? – спрашивал дочку папа, с трудом удерживая серьезное выражение лица. – Это же страна, в которой мы живем. И она гораздо более великая, чем та же Древняя Греция. И уж точно в несколько раз больше.

– Не дошла пока, – тяжко, по-стариковски вздыхала Сонечка. – Я сисяс ситаю про Зевса и подвиги Геракла. Про них сложно ситать, не все понятно, приходится много спасивать, – снова расстроенно вздыхала она.

Понятно, что все родственники где только не выискивали книжки, адаптированные для малышей по истории того самого «тилаветиства», заполучив которые Сонька тут же сбегала в свой укромный «штаб» и зависала там, рассматривая картинки и читая текст, погружаясь в это занятие настолько, что родителям или Костику приходилось буквально вытаскивать ее из «гнезда».

К семи годам Соня твердо знала и была уверена, что историю делали необыкновенные люди. Разные выдающиеся герои, смелые и бесстрашные, уникальные и вообще совсем другие, чем простые, обычные люди. И эта самая история мира, она такая… как гранитный памятник. Большая-большая, незыблемая, вся сделана из страшных гибельных событий и битв и спасения людей теми самыми героями, запечатленными на века в некой необъяснимой субстанции под названием «времена». Как комары, застывшие в янтаре, который лежал у мамы в шкатулке, только в тысячу раз больше, а то и в мильён.

В день семилетия Сонечку постигло невероятное откровение: ее бабушка и дедушка (пусть и много раз «пра», но все ж таки ее, Сонечкины, родные, не из гранита никакого вовсе и не впаяны во времени-янтаре, а самые что ни на есть настоящие живые… такие, из которых произошли дедушка с бабушкой, а потом сделался и ее папа, и Костя, и она сама) – настоящие эпические герои той самой истории!

Это открытие потрясло ребенка до такой степени, что от возбуждения и волнения она никак не могла заснуть и донимала старавшегося успокоить ее отца бесконечными расспросами о тех самых бабушке и дедушке, которые по три раза «пра». И весь следующий день, исполняя данное Сонечке обещание, папа показывал дочери немногочисленные сохранившиеся вещи и документы, оставшиеся от основателей рода.

Аккуратненько перелистывая чуть дрожащими от волнения и переизбытка эмоций тоненькими пальчиками пожелтевшие, хрупкие странички скупого дневника бабушки Агриппины и разворачивая фронтовые треугольнички писем, которые прислал жене дедушка Прохор, семилетняя Сонечка испытывала невозможный, непередаваемый трепет, волнение и восхищение, которые никогда еще не испытывала в своей небольшой жизни. Ни разу – куда там каким-то сокровищам из камушков и металла, пусть и дивно красивым!

Эти желтые странички и растекающиеся, потерявшие от времени яркость буквы, старательно выведенные химическим карандашом (который слюнявил когда-то дедушка Прохор, чтобы написать бабушке Агриппине: «Любимая моя, Гаппочка! Свет мой, согревающий сердце мое и Хранящий меня своей Любовью! Посылаю тебе всю мою нежность, всю любовь и прошу, прошу сто, нет тысячу-тысячу раз – береги себя!») – вот они, именно они и сотворили, как чудо, из семилетней девочки Сонечки историка Софью Павловну Октябрьскую. В момент, когда она, читая шепотом, разбирала эти потускневшие на бумаге слова. Вот так – в один момент! Щелк – и определилась судьба человека.

В школе Соню абсолютно и категорически не устраивала та пародия на науку историю, которую им преподавали. И особенно учебники, по которым школьников, что называется, «учили».

– Все это фигня и нечестно! – возмущалась Софья, жалуясь по очереди то одному, то второму родителю. – В этом дурацком учебнике вообще ничего нет! Как будто мы дебилы какие! Где, спрашивается, история Киевской Руси? Или древнего Новгорода? Нет, вы почитайте, почитайте! – В растрепанных чувствах она совала им в руки раскрытый на определенной странице учебник, где в несколько строчек были только упомянуты та самая Киевская Русь и древний Новгород.

Родители понимающе кивали, соглашаясь с ее доводами, перезванивались, обсуждая возникший вопрос с недовольством учебой доченьки и делились предположениями, что можно предпринять в данной ситуации. Так вот и получилось, что папа отыскал специальные курсы по углубленному и расширенному факультативному изучению истории, созданные при университете для школьников, собиравшихся поступать на историческое отделение.

Правда, курсы были платными, но это не имело определяющего значения, поскольку Павел Егорович к этому времени уже довольно неплохо начал зарабатывать. А вот факт, что при ограниченно заявленных местах желающих попасть на эти самые курсы оказалось весьма впечатляющее количество (что породило конкурс на зачисление), уже, прямо сказать, напряг. Как и тот момент, что набор на эту дополнительную учебу велся исключительно из числа старшеклассников, а Сонечка к тому моменту училась только в седьмом классе.

Но настойчивость и упорство девочки, поразительное умение Павла Егоровича договариваться, а также блестяще сданный Софьей экзамен (усложненный преподавателями курсов исключительно для нее) сыграли свою роль: Софья Октябрьская была зачислена на курсы по истории при Московском университете по единогласному решению их руководителей.

Однажды (где-то, наверное, через полгода после начала учебы на факультативных курсах) преподаватели организовали ребятам экскурсию в Главархив города Москвы. Для Сони та экскурсия стала не просто знаковой, а вторым после открытия материального наследия трижды «пра» бабушки и деда поворотным моментом. И, пожалуй, главным, определившим ее дальнейшую жизнь.

– Как устроен учет и сортировка документов в Архиве? – спросила Соня у женщины-архивиста практически сразу, как началась их экскурсия. И уточнила свой вопрос: – То, что по годам, вы показали. А по событиям? По известным личностям и именам? По пересечению имен, событий и дат, например, в письмах или упоминаниях в дневниках каких?

– А это, девочка, – улыбнулась доброжелательно женщина, – есть целая наука, которая называется «Архивоведение». Ее изучают в высшем учебном заведении. – И, повернувшись к остальным ребятам, пояснила уже всем экскурсантам: – Кроме того, существуют определенные параметры, разработанные учеными, по которым и производится устройство учета архивов. И эти правила и стандарты – не просто рекомендации, а положения, которые закреплены законодательством Российской Федерации. Повторюсь: это целая наука, но я постараюсь простым языком и на конкретных примерах объяснить вам основные принципы нашей работы. Большинство фондов Архива квалифицируются как «Научно-справочный банк документов». Все материалы и «исходники», как иногда называют подлинные документы, которые хранятся в архивах, каталогизированы и систематизированы не только по годам, датам, масштабным событиям и родственным связям (как, например, принадлежность к царской семье и иным известным фамилиям). Параметров, по которым учитываются и архивируются документы, может быть не один или два, а сразу несколько.

И посыпались вопросы-ответы, от которых у Сонечки закружилась голова, как на качелях: жутко, но так маняще. Когда экскурсия завершилась и учащиеся исторических курсов потянулись к выходу, Софья вместе с ними к выходу не поспешила, а задержалась, чтобы задать вопрос их сопровождающей:

– Как стать архивистом? В каком вузе этому учат?

– В историко-архивном, девочка, – ответила женщина.

– Значит, в историко-архивном… – кивнула своим мыслям Софья.

Так вот и получилось, что муками выбора, куда и на кого идти учиться, Софья Октябрьская не парилась вообще, благополучно поступив после школы в тот самый Историко-архивный университет, о котором сообщила архивист на экскурсии. По окончании бакалавриата и магистратуры она сразу же попала на работу в научный отдел Центрального государственного архива города Москвы, где и началась ее научная и трудовая деятельность.

Для таких, как Софья Павловна, профессиональная деятельность в учреждении, где общение с людьми сведено к минимуму, а для серьезной научно-изыскательной деятельности имеется просто «Клондайк» с золотыми слитками в реках и «поле непаханое» в запасниках фондов (в которых хранится в первичной обработке, то есть не изученная подробно, а лишь рассортированная по классификациям масса документальных материалов) – это не просто работа. Это Мечта!

Истинное призвание и реализация с элементами полного погружения, а временами (когда Соня в своем научном поиске находила какой-нибудь интереснейший документ, открыв в нем потрясающие данные и сведения) – практически полного отключения от окружающего мира. Порой Соня могла зависать на работе и сутками.

Поэтому по ходу работы она написала и защитила кандидатскую диссертацию. Но не так чтобы легко и просто. Нет, все, что касается научной составляющей самого «диссера» и сделанного ею открытия, было поразительно замечательно, легко и радостно. Если не принимать во внимание постоянно болевших от слишком длительного сидения поясницы и шейного отдела позвоночника.

Во всем же остальном работа эта вызывала в Софье устойчивую звенящую радость, постоянно тихонько поющую песнь внутри нее от восторга.

А вот все, что касалось оформления, регистрации, сдачи кандидатских минимумов, собирания необходимых документов и издания статей – вот это была жутчайшая тягомотная хрень, вынудившая Софью побегать по кабинетам и инстанциям и сто раз подумать: может, ну ее, ту диссертацию? А пуще нее – ту учетную систему научного документирования и подтверждения открытий и их фиксирования.

В общем, сильно потрепала Соне нервную систему официальная сторона «диссера». И до печенок конкретно достало чиновничье устройство научного законодательства, опиравшегося, сволочь такая, даже не на российские установки и правила.

Но что поделаешь, архив родной. Впрочем, родным для Софьи давно уже стал не архив города Москвы, в котором она начинала свою трудовую деятельность, а Государственный архив Российской Федерации, в который она перешла служить, где служит по сих пор в научном отделе. Кстати, именно там она и познакомилась с Ярославом Ладниковым…

«Так! Стоп!» – приказала себе Софья, словно шлёпком по голове зарядила, вскидываясь из того приятного расслабленного созерцательного состояния, в которое незаметно для самой себя погрузилась, предавшись нахлынувшим отчего-то воспоминаниям.

«Не-не-не, – мысленно повторила Соня, даже головой покрутила, усиливая отрицательный приказ-посыл мозгу. – Я сказала, что думать о нем не стану! Ни сейчас, ни…»

– Привет, – обрывая мысленные метания Софьи Павловны, раздался от входа в беседку спокойный, негромкий голос.

Дернувшись всем телом от неожиданности, Соня попыталась резко поменять положение из полулежащего на сидящее, но, запутавшись ногами в льняном покрывальце, которое накинула на себя от легкого, чуть холодившего ветерка, заковырялась и, выпутываясь из ткани, чуть и вовсе позорно не свалилась с диванчика.

– Прости, не хотел тебя напугать. – Ярослав быстро шагнул вперед и успел поддержать девушку под локоток.

– Это от неожиданности, – объяснила Соня ровным, холодным тоном, наконец твердо усевшись, выпрямив спину и мягким движением высвободив свой локоть из его ладони.

– Я понял, – кивнул Ладников и отступил от нее на шаг. Отвел взгляд от Софьи и с интересом осмотрел обстановку беседки. – А ничего тут, уютненько, – дал он положительную оценку тому, что увидел.

– Да, – лаконично и неинформативно согласилась с его утверждением Соня.

Ярослав снова посмотрел на девушку, ну а Соня – куда деваться? – приняла и держала его взгляд со спокойным, не выказывающим эмоций лицом.

Помолчали, рассматривая друг друга.

– Как ты здесь образовался? – спросила Соня, нарушая их затянувшееся молчание и сопроводив вопрос неопределенным жестом ладоней.

И оба прекрасно понимали, что интересуется она не тем, как он нашел ее и откуда вообще узнал, где искать, – Софья даже по касательной не скользнула мыслью на эту тему, настолько для нее было очевидным и логичным появление в беседке Ярослава. Как того же легкого ветерка, в этот самый момент мазнувшего дуновением по ее лицу, шаловливо закинувшего при этом на щеку выбившийся локон.

Ну, ясно же, что, когда Ладникову понадобилось поговорить с Софьей, он просто спросил у ребят из агентства, дежуривших у дома, выходила ли девушка, а получив утвердительный ответ, зашел в комнату охраны и просмотрел на записях камер слежения, куда она пошла и где находится в данный момент. Все.

– Твоя бабушка умеет заинтересовывать и убеждать, – легко, мимолетно улыбнувшись, пожал плечами Ярослав, отвечая на ее вопрос.

– А служба? – поинтересовалась Софья и усмехнулась: – Насколько я помню, аж целых два выходных – это ни разу не твоя история.

– Я в отпуске со вчерашнего дня, – ответил Ладников и внес уточнение: – В коротком, непродолжительном отпуске.

– В количестве двух дней? – Соня вопросительно приподняла брови.

– Чуть побольше, – продолжал легко и нейтрально-дружелюбно улыбаться Ярослав. – В количестве десяти дней.

– Круто, – нейтральным тоном отметила Соня.

И все. Ну вот так.

Сто пудов (а скорее всего, и все двести), что, будь на месте Софьи любая другая девушка, она развила бы тему его отпуска и, практически не слушая его ответа, вывалила бы все свои намозолившие душу обиды и претензии в адрес бывшего. А предъявив обвинения, попыталась бы узнать, как он жил все это время, что поделывал и насколько счастлив без нее. Или несчастлив, что, разумеется, предпочтительней.

Любая. Другая девушка. Не Софья.

Ярослав сел в кресло, стоявшее напротив диванчика, на котором сидела Соня, откинулся на спинку и положил ногу на ногу. А поставив локти на подлокотники и присущим ему жестом уперев пальцы рук друг в друга домиком-шалашиком, задал тот самый вопрос, ради которого и разыскивал Соню.

– А расскажи-ка мне, Софья Пална, про родственников своих драгоценных, проходящих по делу о краже семейных ценностей, – попросил он.

– Какая именно информация тебя интересует? – уточнила Соня и с силой помяла пальцами переносицу, чтобы не смотреть в эти до боли знакомые зелено-синие глаза. А заодно и скидывая напряжение от выдерживания нейтрального выражения лица, от которого у нее буквально онеменела кожа.

– Давай для начала определимся, кто кому и кем приходится. И характеристики каждого. Ну и, понятное дело, про склонности подозреваемых. Пристрастия и проблемы, каковые наверняка имеются у каждого их них, – предложил план информирования Ладников.

– Тогда лучше пойти в библиотеку, – подумав, решила Соня. – К наглядному пособию под названием «Древо рода». На нем проще всего показать, кто кому и кем.

– Пошли, – одним плавным, гибким движением поднимаясь с кресла, принял ее предложение Ярослав.

Глава 3

– Ничего себе… – восхищенно протянул Ладников, рассматривая панно полтора на два метра, закрепленное на одной из стен библиотеки, между двумя стеллажами-пеналами со стеклянными витринами и дверцами. В оных были расставлены, как экспонаты в музее, различные вещицы (от солидного серебряного портсигара с именной гравировкой и до стильной женской шляпки, что носили дамочки в тридцатых годах прошлого века), разложены пожелтевшие документы, короткие записочки, газеты (видимо, с заметками, в которых упоминались родные) и письма несколькими стопочками. По бокам от стеллажей висели старинные черно-белые фотографии. Качественно отреставрированные, увеличенные и вставленные в рамки.

– Это они? – Ярослав указал подбородком на самый большой среди прочих фотопортрет, висевший на стене.

– Да, – Соня подошла к нему. – Прохор Поликарпович и Агриппина Александровна. Это фото сделано в день их венчания, в семнадцатом году.

На студийной фотографии, выполненной в манере того давнего недоброго времени, выдерживая великолепную осанку (прямую спинку, поднятый подбородок, расправленные плечи) и буквально излучая достоинство и изысканность, сидела на стуле молодая, хрупкая как тростиночка красивая женщина в длинном платье и с уложенными в прическу густыми волнистыми волосами. Из-под подола виднелись элегантные ботиночки на шнуровке на невысоком каблучке. А рядом, положив руку на плечо женщине, стоял высокий, подтянутый, стройный и одновременно крепкий мужчина в парадной форме морского нижнего офицерского чина.

– Ты добыла всю информацию о них? – поинтересовался Ладников, продолжая внимательно рассматривать пару на фото.

– Всю информацию раздобыть невозможно, тебе же это известно лучше всех, – напомнила ему очевидный факт Софья. – Не бывает абсолютно полной информации о людях, она уходит вместе с человеком. Но что смогла, да, все разыскала. Повезло, что у меня случаются частые командировки в Питер. Там, в архиве у коллег, удалось раздобыть бо́льшую часть сведений. Они же оба были родом из Санкт-Петербурга.

– Интересная женщина… Необычная, изысканная и хрупкая на вид, но в то же время с явно весьма сильным характером, – поделился Ладников впечатлением, произведенным на него женщиной на снимке.

– В письмах к бабушке и в некоторых своих дневниковых записях дед часто упоминал ее необыкновенные глаза. «…Твои удивительные, невероятные, яркие до необычайности и прозрачные, как вода в ледниках, голубые-голубые глазки…» – процитировала Софья и произнесла с сожалением: – Жаль, что фотография не может передать цвет ее глаз.

– Этого и не требуется, – возразил каким-то необыкновенно проникновенным голосом Ладников, посмотрев на Софью непонятным взглядом. – Достаточно посмотреть на тебя и заглянуть в твои глаза. Ты такая же стройная и хрупкая на вид и очень на нее похожа. По всей видимости, именно тебе достались поразительные глаза бабушки Агриппины. Или в семье еще кому-то повезло?

– Это очень странно, но нет, до меня ни у кого из родных такого цвета глаз не было, – ответила Соня и поделилась предположением: – Может, и у меня не совсем уж такие же глаза, ведь увидеть их воочию мы не имеем никакой возможности. Ну а дед Прохор в своем восхищении мог и преувеличить их необычность и красоту. Обладая редким уникальным свойством, которое называют «врожденным слухом языка», он очень грамотно писал и умел весьма художественно излагать и выстраивать свои мысли. Его письма бабушке были просто поэмами в прозе. Он ее очень любил.

– А она его? – спросил Ярослав, отвернувшись от Сони и продолжая рассматривать людей на фото.

– И она его, – рассказывала Софья. – Агриппина Александровна была более сдержанна в выражении и проявлении своих чувств и эмоций. Это и понятно, все-таки дворянское воспитание. Да и по характеру она была куда как сдержаннее Прохора. Но иногда в ее дневниковых записях и письмах изливалась поразительная нежность к мужу и любовь.

– Ну еще бы. Вон какой бравый красавец. Орденоносец! – Ладников вновь кивнул на фото.

– Писаным красавцем дед не был, но по сохранившимся письменным воспоминаниям родных и друзей, отличался невероятной привлекательностью. Такой чисто мужской красотой и энергией. Харизмой, как сказали бы сейчас. Он был очень умным и такой… мощной, цельной натурой. И постоянно учился. Окончил курсы красных командиров, потом служил на Балтфлоте. Бабушка учила его иностранным языкам, потом учился на инженера-механика, когда уже университет в Питере открылся… – Соня тряхнула головой, останавливая себя. – Ладно. Я могу долго о них рассказывать.

– Я с удовольствием послушаю, это необычайно интересно, – подбодрил Соню Ладников, отвернувшись от фотографии и посмотрев на девушку.

– У нас несколько иная задача, – напомнила ему Софья, – но кое-что про них еще надо рассказать. Ты же любишь, когда информация как можно более полная, – заметила она и предложила немного искусственным бодрым тоном: – Ну что, обратимся к Древу жизни?

– Давай обратимся, – кивнул Ярослав.

– Тебе как удобней, чтобы я указкой показывала? – поинтересовалась Софья предпочтением гостя.

– Обязательно указкой, – запросил предложенную «опцию» Ладников и пояснил, усмехнувшись: – Ты же знаешь, мне ужасно нравится, когда ты включаешь ученого.

– Ну, давай включу, – усмехнулась ему в ответ Соня, беря указку, находившуюся в углу у одного из стеллажей. Встала напротив генеалогического панно и приступила к пояснениям: – Ну что, смотри: вот это у нас Прохор Поликарпович и Агриппина Александровна Октябрьские, прародители и зачинатели рода так сказать. – Она указала кончиком указки на первые два нижних круга в основании «Древа». Самые большие. – Они поженились в семнадцатом году, когда деду был двадцать один год, а бабушке – восемнадцать. А уже в восемнадцатом у них родился первенец, сын Архип. В тысяча девятьсот двадцать первом году родился второй сын, Павел. И третий сын – Ерофей – родился в двадцать пятом. И тут у нас имеется интересный момент, о котором бабушка, излагая тебе краткую историю, не упомянула. – Соня лукаво-загадочным взглядом посмотрела на Ладникова.

– Заинтриговала, – ожидаемо заинтересовался тот.

– Дело в том, что Прохор с Агриппиной оставили сокровища не только старшему сыну, но и двум другим. Павлу следовало сохранять три малоизвестные картины кисти Серова, Репина и Шишкина. Подлинники, понятное дело. А младшему, Ерофею, достались уникальные фолианты. Десять совершенно раритетных книг, в числе которых – первые издания Карамзина и Пушкина, не говоря уж о более ранних книгах времен еще Анны Иоанновны.

– Ну ни фига себе… Это же… – протянул ошарашенный такой информацией Ярослав.

– Ага, – подтвердила Соня, довольная его реакцией. – То самое, что ты подумал.

– И они до сих пор находятся в семье? – с ошарашенным видом переспросил Ярослав.

– В семье, но не совсем. С этими сокровищами все не так прямолинейно, как в нашем случае, – продолжила пояснять Соня. – Дело в том, что Павел погиб на войне, не успев жениться и не оставив потомство, и картины перешли под присмотр Ерофея. С тех пор они остаются в той ветви семьи, у третьего, младшего сына. Только они отдали картины по специальному договору на ответственное хранение и как бы в аренду Русскому музею в Питере, где их и выставляют в числе прочей постоянной музейной экспозиции. Но плату за их эксплуатацию семья не взимает. Приблизительно по такому же договору бо́льшая часть раритетных книг отдана в Центральную научную библиотеку, где те и хранятся.

– Ну, молодцы, – с одобрением покивал Ладников и спросил: – То есть потомки третьего, младшего сына живут в Питере, а старшего – в Москве, я правильно понял?

– Именно так. Когда началась война, на фронт ушли трое Октябрьских: сам Прохор Поликарпович, его старший сын Архип и средний сын Павел. В Ленинграде же остались Агриппина, их младший сын Ерофей, которому к тому моменту исполнилось шестнадцать лет, жена Архипа Елизавета и их маленький сын Егор, которому еще не исполнилось и трех лет. Они все выжили.

– Повезло, – отметил Ярослав. – Особенно удивительно, что сумел выжить такой маленький ребенок.

– Без сомнения, им очень повезло, – покивала, соглашаясь, Софья. – В основном в том, что дом, в котором они жили, не разбомбило и что никто из них не попал под обстрел и не погиб под бомбежками. Но по большей части они выжили в блокаду только благодаря силе и стойкости духа каждого из них, а еще – дальновидности и мудрости деда Прохора. В тот день, когда началась война, после радиообращения Калинина к народу Прохор Поликарпович сразу же сообразил, чем может обернуться для Ленинграда эта война. Он же не простым человеком был, а занимал какой-то пост в Адмиралтействе и обладал гораздо большей информацией, чем обычные граждане. Поэтому, даже не дослушав до конца выступление Калинина, он отдал жене и сыновьям распоряжение немедленно отправляться по магазинам и на рынок. Покупать крупы, растительное масло, муку, спички, мыло… все, что может понадобиться для длительной осады.

Продолжить чтение