Иди через темный лес. Вслед за змеями

Размер шрифта:   13
Иди через темный лес. Вслед за змеями

© Морган Дж., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Иди через темный лес

Посвящается всем, кто потерялся в темном лесу и идет на свет.

Рис.0 Иди через темный лес. Вслед за змеями

1

Три соколиных перышка

Рис.1 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Утром я нашла на подоконнике три соколиных пера.

На белом пластике они смотрелись совершенно неуместно. Может, в деревенской избе, где под потолком сушатся пахучие травы, либо в охотничьей сторожке, пол которой устлан хвоей, стружкой да сухими листьями, соколиные перья не бросались бы в глаза. Но за тонким стеклом высились унылые многоэтажки и ветер пригибал дым, тянущийся с ТЭЦ.

Я точно помнила, что, когда я за полночь погасила настольную лампу, подоконник был чист.

Марья, моя младшая сестра, только просыпалась, нежась под одеялом и растягивая последние, самые сладкие пять минут. И когда только успела протащить перья мимо меня?

Я тряхнула ее за плечо:

– Эй, вставай!

Не обращая внимания на возмущенное хныканье, я вытащила сестру из-под одеяла и указала на перья:

– Твое? Сколько раз просила, убирай за собой мусор!

Марья сонно нахохлилась, переводя взгляд с подоконника на меня, и огрызнулась:

– Даже если мое, тебе-то какое дело?

– Хватит разбрасывать вещи. Либо убери, либо выбрось. Иначе выкину сама!

– Только попробуй, – прошипела она и, вывернувшись из моей хватки, демонстративно громко топая, ушла на кухню.

Я медленно выдохнула, унимая раздражение. Обязанности по уборке уже давно повисли на мне камнем, и видеть подобное неуважение к собственному труду… мягко говоря, надоело. В этот раз я решила не потакать капризам Марьи и выбросить перья, даже протянула к ним руку, но что-то меня остановило.

Где Марья могла раздобыть перья дикой птицы? Я ни секунды не сомневалась, что она не ободрала несчастную галку или сороку: раз увидев, перья сокола уже ни с чем не спутаешь. Огромные, серо-черные, они приковывали внимание и не давали отвести от себя взгляд. Откуда им взяться в нашем районе, застроенном домами настолько плотно, что даже сухие листья лишь изредка залетают во двор вместе с порывами пронизывающего ветра? Кто дал их сестре? Спросить бы ее – но не ответит, я для нее не авторитет. А мать… мать уже давно вспоминает о нашем существовании, только когда мы сталкиваемся на кухне.

Пронзительно тренькнул будильник – пора выпроваживать младшую в школу и бежать в университет. Резко, пока не успела передумать, я сгребла перья и, скомкав их и сломав, отнесла в прихожую. Выброшу по дороге на остановку, вместе с остальным мусором.

* * *

После пар мне необходимо было успевать в офис, строго до пяти часов. Никакие объяснения про семинары, подготовку к сессии, пробку в центре города, в конце-то концов, не могли тронуть черствое сердце моей начальницы. Я подрабатывала вечерним секретарем: разгребала бумажные экскременты дневной жизнедеятельности офиса, сканировала многостраничные договоры, раскладывала документы по папкам. Эти авгиевы конюшни я прибирала до девяти вечера, пока не закрывался бизнес-центр, а потом бежала на остановку, подгоняемая страхом упустить последнюю маршрутку в наш спальный район.

Вот и сегодня я едва на нее успела. Уже в салоне, устроившись у запотевшего окна, проверила пропущенные вызовы на телефоне. Звонили мне редко – контакты с одногруппниками я свела к минимуму, семья обо мне вспоминала, только когда нужно было оплатить коммунальные услуги. Но я всегда отключала звук на время работы, чтобы ничто не отвлекало от сомнамбулического перекладывания бумаг.

Но сегодня пропущенных было пять, и все от Марьи. Пока шли гудки, я нервно барабанила пальцами по спинке сиденья, даже боясь представить, что могло случиться с сестрой.

Через десять секунд длинные гудки сменились короткими.

Я с раздражением уставилась на погасший экран. Скорее всего, сестра снова психует из-за каких-то пустяков и ничего серьезного не произошло, но все равно всю дорогу до дома я нервно покусывала губы.

Марья валялась на незастеленной кровати, даже не переодевшись после школы. Как только я вошла, она бросила на меня сердитый взгляд и уставилась в книгу, старательно меня игнорируя. Когда уже закончится у нее переходный возраст? Ее выкрутасы с каждым днем все сильнее и сильнее выводили меня из равновесия.

– Ты звонила, – миролюбиво произнесла я, переодеваясь в домашнее. Марья недовольно процедила, даже не удостоив меня взглядом:

– Я принесла новые перья. И только попробуй их выбросить!

Сдержав разгорающееся раздражение, я медленно подошла к окну, до последнего не желая смотреть на подоконник.

Три соколиных пера лежали у самых оконных створок, словно никуда я их и не выбрасывала.

– Марья, – как можно спокойнее сказала я, – пойми, я не против твоих увлечений. Я всего лишь прошу, чтобы ты не разбрасывала свой мусор по всей комнате. Просто убери их.

Сестра даже глаз на меня не скосила и демонстративно перевернула страницу. Я вспылила и вырвала книгу у нее из рук.

– Слушай, избавь меня от своих капризов. Мне приходится учиться и работать, чтобы тебе было что есть и в чем в школу ходить. Я веду хозяйство. Одна, даже о помощи не прошу. Так прислушайся же хоть раз к моей просьбе!

Марья не выдержала и, вскочив, заорала в ответ:

– Вот не надо мне тыкать тем, что ты меня кормишь! Я из-за этого по стеночке ходить не буду только для того, чтоб вашей светлости не мешать! Я тебе не оплаченная прислуга, чтоб все по твоему желанию делать!

Ее вспышка злости почти отрезвила меня. Я попыталась успокоиться, но накопившееся раздражение рвалось наружу.

– Нет, ты просто иждивенка, не имеющая права голоса! Хочешь, чтобы к твоему мнению тоже прислушивались, – так докажи, что заслуживаешь этого.

Марья яростно прищурилась.

– Я не обязана что-то тебе доказывать! И не командуй мной!

– Просто убери их с подоконника, – снова предложила я, не желая продолжения бессмысленного спора.

– Вот еще!

– Тогда я их выкину.

Марья только гаденько улыбнулась.

Я пожала плечами и, прежде чем сестра успела опомниться, распахнула окно и вышвырнула перья в темноту. В комнату ворвался пронизывающий порыв ветра, принесший холод и стылый запах мокрой улицы.

– Сука! – взвыла Марья и в ярости унеслась на кухню.

Я устало прислонилась лбом к холодному стеклу. Десять, девять, восемь… окно запотело от дыхания. Накатила опустошающая усталость, и собственные действия уже не казались мне правильными. Раздражение и на Марью, и на себя ворочалось внутри, неприятно сдавливало нутро.

Сестра игнорировала меня до поздней ночи. Сидела без света на кухне, боясь привлечь внимание матери. Я часто ругала и отчитывала ее, но любя, – мать же могла запросто накинуться с кулаками за включенный на кухне свет в неурочный час.

Хочет обижаться – пусть. Я спокойно досчитала свою лабораторную работу и взялась за работы наших «денежных дубов» – то ли тупых, то ли ленивых одногруппников, готовых платить за то, чтобы кто-то делал задания вместо них. Платили, конечно, мало: клубы и бары – увлечения не из дешевых, но даже такие деньги меня устраивали.

Когда я обессиленно откинулась на спинку стула, на часах уже было два ночи. Количество сделанных работ едва перевалило за половину, и оставшиеся не вызывали ничего, кроме отчаяния пополам с отвращением. Стоило подумать о дальнейшей работе, как сразу же разболелись запястья и кончики пальцев. Конечно, можно было бы пожертвовать сном и доделать все сегодня, но Марья, эта упрямая дурында, так и будет сидеть на кухне, пока я не усну! Мне-то к такому ритму не привыкать, но младшая не выдержит и свалится в школе.

Я с усилием помассировала уставшие глаза. В конце дня кажется, что, сколько бы проблем я ни решила, их становится все больше и больше, они громоздятся друг на друга, сливаются в одну, отвратительную и иррационально-уродливую, неподъемную, как сизифов камень. В такие ночи я сижу над чужими курсовыми до рассвета или лихорадочно ищу варианты новой подработки. Перед глазами стоит бесконечный список моих «должна»: должна платить за квартиру, лечить мать, поддерживать сестру, оплатить ей университет, кормить ее, заботиться о ней…

И ничего не должна – себе.

Я заставила себя педантично навести абсолютный порядок на столе, прежде чем потушить свет настольной лампы и лечь в кровать. Через несколько минут послышались медленные осторожные шаги – сестра крадучись возвращалась в комнату. Замерла над моей кроватью, словно едва удерживаясь от плевка в лицо, быстро переоделась и закопалась под одеяло.

Даже дневные обиды не могли нарушить ее сон. Я лежала с закрытыми глазами и слушала дыхание сестры, шорохи и скрипы спящего дома, приглушенный шум улицы. Мрачные мысли теснились в голове, заставляя раз за разом переживать ссору, искать новые аргументы, по-другому строить диалог, до бесконечности спорить с воображаемой Марьей. Но стоило решить, что снова пролежу без сна до рассвета, как я провалилась в болезненную лихорадочную дрему.

Завернувшись в одеяло, я все равно тряслась от пронизывающего холода, словно пытаясь спрятаться от голодного, льдом обжигающего взгляда. Чье-то злое присутствие ощущалось как огромная угловатая тень, упавшая на постель. Даже дышать было страшно, быстрый стук сердца казался оглушительно громким. Дрема верно переходила в глубокий кошмар, и я усилием воли заставила себя проснуться.

Рывком сев на кровати, я отдышалась и утерла испарину со лба. Комнату освещали только электронные часы – 3:19. Меня еще потряхивало от озноба, хотя было душно, пижама впитала пот и неприятно липла к телу. Расставшись с надеждой выспаться, я покосилась на кровать Марьи – она спала, раскинувшись звездой, и одеяло почти сползло с нее на пол. «Замерзнет», – промелькнула в сонном сознании мысль, и я, верная своему долгу, встала ее укрыть.

Уже разглаживая складки на одеяле, я услышала тихое постукивание, будто узловатая ветка, как усохший палец ведьмы, требовательно барабанит по стеклу. Оборачиваться не хотелось. Ну какие ветки, до ближайшего дерева пятнадцать минут быстрым шагом!

Не поднимая глаз, я быстро нырнула под одеяло, чувствуя подступающий липкий страх. Стараясь себя убедить, что это всего лишь продолжение сна, уставилась в стену. Здравый смысл подсказывал, что стоит взглянуть в окно, убедиться, что нет там ничего, но никакая сила сейчас не заставила бы меня к нему повернуться.

В этом болезненно напряженном состоянии каждый звук, каждый шорох звучал громче и отчетливее. Стук сменился въедливым шелестом, словно огромная птица расправляла крылья. Клацнули по внешнему подоконнику когти. Снова раздался стук – нарастающий, требовательный.

Марья вздохнула во сне и заворочалась. Одеяло вновь начало сползать на пол.

Я и не думала поворачиваться к окну. Тех нервов, что у меня остались, не хватит, чтобы смотреть в глаза своим ночным кошмарам. Я вжималась в подушку, до побелевших костяшек хватаясь за одеяло, ждала, когда наваждение сгинет, и наконец дождалась – за окном метнулась тень, и ощущение изучающего взгляда исчезло. В комнате немного посветлело, словно серебряная монетка полной луны вынырнула сквозь прореху на брюхе туч и заглянула в наше окно.

Не хочу знать, что это было. Просто не хочу знать.

* * *

Утром на подоконнике снова лежали перья. Точь-в-точь такие же, как и вчера, словно никто их и не выбрасывал. Могу поклясться, что они лежали даже на том же месте, будто бы к ним и не прикасались со вчерашнего утра. Я заставила себя не думать, откуда они взялись.

Марья убежала в школу молча, едва успев проглотить бутерброд на завтрак. Я же все еще сидела в комнате и, не отрывая взгляда, смотрела на перья. С ними что-то было не так… слишком «не так» даже для перьев, появляющихся за запертым окном.

Тренькнул последний будильник, напоминающий, что еще чуть-чуть, и я вообще никуда не успею. Стараясь не поворачиваться к окну спиной, я подхватила сумку и вышла из комнаты, плотно закрыв дверь.

Только на улице, ежась под порывами промозглого ветра, я запоздало поняла, что же меня так нервировало.

Запах.

От перьев едва уловимо тянуло сладковатым запахом мертвечины.

2

Мертвая птица

Рис.2 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Весь день на периферии зрения мерещились огромные птицы, но стоило резко повернуться – и они пропадали. Естественно, сосредоточиться хоть на чем-то, кроме ночных страхов, не удавалось. В перерыве между лекциями я выпила две чашки кофе и попыталась внушить себе, что во всем виноваты усталость и мнительность.

Не помогло.

По дороге на работу меня то и дело накрывала тень проносящейся в вышине птицы. Раньше я не обратила бы на это внимания: ну мало ли в центре города голубей и ворон, ну летят себе и летят – главное, чтоб сверху не гадили! Сейчас же я вздрагивала от любого крылатого силуэта.

Нужно попить валерьянки. Определенно.

Обычно я радовалась, когда кто-то из работников задерживался в офисе: было неуютно оставаться одной в пустом помещении, слушая тихое потрескивание ламп. Но сегодня мне хотелось покоя, хотелось спрятаться за банальными и привычными стопками документов и забыть обо всех кошмарах. И я едва сдерживала нетерпение, выпроваживая сисадмина, вдруг решившего задержаться.

– Солнышко, неужели ты так мне не рада? – притворно возмущался Паша, весело скаля зубы.

– Паша, – я говорила медленно и спокойно, как будто объясняла маленькому и капризному ребенку, что шоколадку ему не купят. – Ты видел, сколько мне нужно отсканировать? Между прочим, это не вся работа на сегодня. Не отнимай мое время, пожалуйста.

– О, как жестоко твое сердце, раз ты лишаешь меня единственной радости – любоваться твоим прекрасным и суровым ликом!

– Социальные сети и фотографии к твоим услугам. Любуйся сколько влезет.

Я решила игнорировать настырного коллегу и начала демонстративно сканировать многостраничный договор. Натужно загудел сканер.

– Неужели ты даже откажешь в свидании скромному рыцарю сервера и клавиатуры, который благородно скрывает от злой и страшной Крейсерши, что вместо работы ты в интернете сидишь? – коварно прищурившись, поинтересовался Паша, нависая над моим столом.

Я недоуменно уставилась на него поверх монитора. Крейсершей «нежно» и за глаза называли недавно назначенную главу отдела – она отличалась необъятными размерами и мерзейшим характером.

– О чем ты? Я здесь интернетом не пользуюсь – времени нет.

– А если я скажу, что пользуешься? Потому так мало и успеваешь, – ухмыльнулся Паша. – Как думаешь, кому наш Крейсер поверит?

У меня слов не нашлось, чтобы ответить на такую наглость, и я мстительно швырнула в него ручкой. Паша с хохотом увернулся и шмыгнул за дверь.

– Ну, ты подумай! – донесся из коридора его довольный голос. Я же осталась в некотором ошеломлении переваривать его заявление, машинально сканируя документы, страница за страницей.

Угроза была не такой уж и пустяковой. Крейсерша, казалось, ненавидела всех людей поголовно, особенно своих молодых коллег. Девочка-секретарь, работающая в первой половине дня, уже сбежала от такой начальницы-самодурки. Мне бежать было некуда, приходилось сжимать зубы и улыбаться, идеально выполняя работу, чтобы придраться было не к чему.

Пашу же Крейсерша, наоборот, выделяла, с его-то разрядом мастера спорта по подлизыванию. Если он начнет стучать, начальница даже доказательств не потребует: «Ой, Пашенька, я же все равно ничего не смыслю в этой вашей навороченной технике!»

От мрачных мыслей я отвлеклась, только заметив, что сканирую договор по второму кругу. Выругавшись сквозь зубы, я придвинула к себе пачку счетов-фактур.

С каждой минутой все сильнее разгорались гнев и обида – нервное напряжение, сковавшее меня с утра, наконец нашло выход. Цифры мелькали и расплывались перед глазами, я машинально вбивала данные о поставках, жалея себя и лелея злость на Пашу. В конце концов меня начало потряхивать от едва сдерживаемой ярости, словно Крейсерша уже устроила мне разнос и отправила искать другую работу.

С отвращением оттолкнув от себя последний бланк, я ринулась в интернет, уверенная, что терять уже нечего. Я всего лишь хотела обновить резюме и уже сейчас подыскать себе новое место, но детская, беспомощная обида и желание поквитаться заставили вбить в поисковую строку другие слова.

Я ничего не могла сделать Паше, я никак не могла защититься от клеветы и шантажа – но болезненное чувство справедливости требовало сделать хоть что-то. На что опирается женщина, понимающая всю бездну своей слабости и беззащитности? На что она надеется, желая причинить боль тому, кто вне досягаемости? Что вспоминает?

Сказки и суеверия, сплетни о приворотах и порчах, заговоры и ритуалы. Иногда мне кажется, что подлое мелочное ведовство у каждой женщины в крови.

Заговор на богатство, приворот, отсушка, порча… Я мельком просматривала страницы в браузере и сразу удаляла их из истории, не желая облегчать Паше работу. То ли интуиция, то ли здравый смысл подсказывали – это все не то: фальшь и наигранность ощущались в каждом слове. Я уже успела успокоиться и обозвать себя круглой дурой, когда наткнулась на небольшую статейку о магических свойствах бытовых предметов. Круги из соли, двенадцать ножей для превращения в волка, иглы, используемые и для проклятий, и для защиты от них, – все это было настолько похоже на сказки, что вызывало раздражение и тоску по детству одновременно.

Я устало спрятала лицо в ладони. Вспышка злости прошла, и теперь мое желание проклясть Пашу казалось настолько глупым, что у меня щеки начали гореть от стыда. С усилием проведя по векам, я заставила себя успокоиться и завершить работу. И так потратила слишком много времени на какую-то чушь.

Ровно в девять вечера я вышла из здания бизнес-центра, но маршрутки на остановке не было. Первые пять минут я верила, что она опаздывает, через десять заподозрила, что она уже уехала, а через двадцать – была свято уверена в этом. Сегодня словно все обернулось против меня! На глаза снова навернулись слезы, а ладони похолодели от бессильной злобы. И что мне делать? Разве что бежать к проспекту, надеясь поймать хоть какую-то маршрутку в мой район.

Я решительно направилась к перекрестку, почти срываясь на бег – скорее в попытке согреться, чем в надежде успеть на маршрутку. Я уже смирилась с необходимостью идти домой пешком: не в первый раз. Больше было жаль не себя, а времени, которое я могла бы потратить с большей пользой, чем шляясь по неосвещенным улицам. Маршрут мне предстоял не из приятных: сначала безлюдный проспект, где еще проносились редкие автомобили, затем мост, два квартала по набережной или наискось через парк и – наконец – по лабиринту спального района, среди многоэтажек-близнецов.

Может, Москва никогда не спит, но в нашем провинциальном городке после десяти часов ночи даже гопников не встретить. С наступлением непроглядной темноты, когда изломанные силуэты болезненных городских деревьев становятся подобны лесным монстрам, люди уступают город обитателям своих забытых страхов.

От гопников хотя бы убежать можно. А вот от собственных мыслей – нет.

На проспекте еще горели фонари, и тени голых деревьев казались хищными костлявыми лапами с длинными изломанными пальцами, готовыми сомкнуться вокруг моей тени. Под ногами чавкали бурые отсыревшие листья, лужи уже начали по краям обрастать хрупким черным ледком. Я непроизвольно замедлила шаг, пытаясь продлить самую спокойную часть пути, но тут же отвесила себе мысленный подзатыльник – и так доберусь до дома к полуночи!

Через мост я почти бежала. Меня подгонял даже не ветер – осознание, что Марья дома одна. В памяти всплыл вчерашний ночной кошмар, и меня прошиб озноб. Предчувствие беды, нахлынувшее, словно волна, не желало меня покидать, и я бежала все быстрее и быстрее, пока по спине не заструился пот, хотя пальцы мои уже побелели от холода.

Не раздумывая, я бросилась через парк, желая срезать дорогу и выгадать лишние десять минут, заставив себя забыть, что мимо него даже в полдень стараются не ходить. Пока я бежала по узким неровным дорожкам, меня не покидало ощущение чьего-то пристального взгляда в спину. Пару раз я останавливалась и напряженно осматривалась, но темнота была абсолютно непроницаема для глаз. Зато все шорохи, днем совершенно неслышимые, сейчас звучали так отчетливо, что каждый раз я вздрагивала всем телом и вжимала голову в плечи. Я убеждала себя, что это всего лишь птицы молча слетают с ветвей.

Но только после вчерашнего кошмара это меня не успокаивало.

Когда в конце парка показались далекие огоньки окон жилых домов, я не выдержала и сорвалась на бег, оскальзываясь на влажной земле. Сразу же возникла уверенность, что меня преследуют, что монстр, который всю дорогу крался за мной, нагоняет огромными тяжелыми скачками и его затхлое дыхание бьется в спину.

Я пробежала насквозь несколько дворов, прежде чем перейти на шаг и отдышаться. Мне удалось убедить себя, что никто за мной не гонится, но чувство, что я непоправимо опаздываю, никуда не исчезло. Я выдохнула и снова пустилась бежать мимо длинных безликих зданий. Время ускользало, и никакие рациональные объяснения не могли меня успокоить.

Ночь вообще не время для рационального и логичного.

С головой уйдя в свои переживания, я напрочь забыла о коварной кочке возле самого дома. Вернее, я о ней вспомнила, конечно… но уже после того, как полетела на землю. С тихим стоном села на асфальте, брезгливо отряхивая руки. Правая лодыжка пульсировала болью – кажется, вывихнула.

Хотелось разрыдаться от несправедливости мира, выплакать все дневные обиды, всю накопившуюся усталость, но я загнала поглубже воющий всхлип и заставила себя отложить истерику. Не сидя же в грязи предаваться рефлексии?!

Я медленно поднялась, стараясь не опираться на травмированную ногу, и заковыляла к подъезду. Пребывая в мрачной уверенности, что лифт не работает, я все же нажала на кнопку вызова и была приятно удивлена, когда передо мной разъехались его дверцы. Еще приятнее я удивилась, когда спокойно доехала до своего этажа, даже нигде не застряв. Честно говоря, сегодня я уже была готова к любой беде.

Как можно тише отперев входную дверь, я просочилась в квартиру. Подвернутая нога предательски норовила подогнуться, но я заставила себя доползти до комнаты, понимая, что если упаду на пол, то просто не найду сил подняться.

Руки от холода совсем потеряли чувствительность, и мне не сразу удалось повернуть ручку двери. Петли предательски скрипнули, и я даже успела испугаться, что разбужу Марью, но…

Но Марья не спала. Она стояла, покачиваясь, в центре комнаты, с неестественно прямой осанкой и безвольно обвисшими руками. Я не видела ее лица, но почему-то была уверена, что глаза ее широко распахнуты, а зрачки такие огромные, что занимают всю радужку. Как лунатик, она заторможенно сделала шаг к окну. А за окном…

Ох!

Снаружи на карнизе сидела огромная птица, чуть ли не с десятилетнего ребенка размером. Редкие облезлые перья не скрывали тонкую пергаментную кожу, лопнувшую в нескольких местах и обнажившую сероватые кости. Гноящиеся желтые бельма скрывали глаза. Черный клюв влажно блестел, его загнутый острый кончик почти касался стекла.

Я не знаю, как эта тварь удерживалась на хлипком карнизе, прогибающемся даже под голубями. И как не оставляла следов от мощных когтей. Я уже не сомневалась, что именно этот монстр прилетал вчера ночью и следил за нашим сном.

Птица распахнула клюв в беззвучном крике, но Марья услышала. Она крупно вздрогнула всем телом и потянулась распахнуть окно. Протестующе вскрикнув, я метнулась к сестре и, обхватив поперек живота, оттащила подальше, чудом не дав ей дотянуться до створок окна. Боль в травмированной лодыжке отступила на второй план, а страх заглушил все остальные чувства.

Под пристальным взглядом птицы я волокла несопротивляющуюся сестру к двери, с трудом выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы. До чего же она тяжелая! Разъелась на дармовых харчах, вот выгоню ее самостоятельно зарабатывать на хлеб, мигом похудеет! Неблагодарная лентяйка, костерила я в мыслях сестру, прижимая ее к себе все крепче и крепче. Понимала: стоит ее выпустить, и она снова с блаженной улыбкой поковыляет к окну, навстречу к птице и смерти.

Я старалась не поворачиваться к птице спиной, не спускала с нее напряженного взгляда. Казалось, стоит мне отвернуться, и она легко пролетит сквозь стекло, вцепится в безвольное тело Марьи и вырвет ее у меня из рук. Или сожрет тут же, при мне. Как бы ни злила меня Марья, ни выводила из себя, я никому, никому не позволю причинить ей вред! Ведь защищать ее – мой долг.

Ненавистное слово колоколом отозвалось внутри, и травмированная нога подвернулась. С гневным стоном я осела на пол, все еще сжимая сестру. До двери оставалось меньше метра! Вот только сил мне не хватит ни чтобы встать, ни чтобы вытащить Марью.

Во взгляде птицы смешались насмешка и торжество, словно мы обе уже оказались в ее когтях: охота увенчалась успехом, и началась игра еще интереснее – с жертвой. Ну, мышки, сможете ли проскользнуть между острых когтей? Как далеко убежите, прежде чем тяжелый клюв опустится сверху, дробя черепные кости?

Я сидела на холодном полу и тряслась от страха. Оглушительно громко тикали часы, но время не двигалось: даже пылинки в блеклых лучах уличных фонарей застыли посреди полета. Мой кошмарный сон ожил, и теперь его черный отчетливый силуэт казался реальнее меня самой. Но самым ужасным было не это.

Обмякшая Марья спокойно лежала на моих руках, словно спала. Только взгляд ее не отрывался от огромной птицы, и она улыбалась ей – улыбалась так, словно видела что-то невообразимо прекрасное и желанное.

Я не знаю, сколько мы так просидели, – под пристальным птичьим взглядом я не решилась пошевелить даже шеей, и тело, застывшее в напряженной, неудобной позе, намертво затекло. Я ощущала только мягкую ткань пижамы сестры под пальцами – я так сильно вцепилась в ее плечи, что утром на ее коже точно проступят синяки. Щеки холодили мерзкие слезы страха – неостановимые и мелкие.

Я пыталась прочитать «Отче Наш», но каждый раз сбивалась после «царствие Твое». Когда я с трудом выталкивала слова молитвы из горла, птица издевательски наклоняла голову, словно прислушивалась: что ты там бормочешь, мышка? Даже я тебя не слышу, разве услышит твой бог?

Он не слышал, о да.

3

Иглы на подоконнике

Рис.3 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Птица исчезла незадолго до рассвета: не улетела, не испарилась, а просто исчезла, словно все это время была не более чем галлюцинацией. Сомнамбулическое состояние Марьи сменилось крепким, глубоким сном, и она обмякла на моих руках.

Меня колотил озноб. Я еще долго сидела на полу, не сводя с окна слезящиеся от напряжения глаза. Только когда первые солнечные лучи заглянули в комнату, я нашла в себе силы подняться. Ноги затекли без движения, в подвернутой лодыжке стреляло болью. Марья так и не проснулась, пока я с трудом, едва сдерживая стон, тащила ее на кровать. Спящая сестра стала на удивление серьезной: нахмурив брови и в ниточку сжав губы, она сосредоточенно смотрела сны. Надеюсь, обычные сны, а не кошмар про огромную мертвую птицу.

В том, что птица была не кошмаром, а кошмарной реальностью, я убедилась, взглянув на карниз снаружи. На металле остались глубокие царапины и вмятины, рядом темнели густые и вязкие капли. Я не сомневалась, что, если открою окно, мне в нос тут же ударит запах гнили и разложения.

Я решительно взялась за телефон. Сегодня пятница, могу сказаться больной и откреститься и от учебы, и от работы. Мне нужно время, чтобы защитить сестру от адской птицы, и я не собираюсь его терять.

После бессонной нервной ночи у меня в голове что-то щелкнуло, и сложился пазл из вчерашних статей про обереги, сказок и страшилок. Я понимала, что тварь, прилетавшая ночью, не существует в обыденном рациональном мире, просто потому что не может существовать. Она – порождение потустороннего мира, выбравшееся из сказок и страшных легенд, и бороться с ним следует методами из сказок.

Я развернулась и, прихрамывая, покинула комнату.

* * *

«…и тогда сестры воткнули в окно ей ножи острые и иглы железные, чтобы прилетел Финист да изранил крылья…»

Иглы острием вверх служат оберегом от незваных гостей.

Нечисть всегда отгоняли железом.

Я чувствовала себя круглой дурой, но, когда все рациональные средства бессильны, приходится прибегать к иррациональным.

До пробуждения Марьи я успела набрать по всей квартире иголок и гвоздей. Ножи брать не стала – вряд ли современная нержавейка будет так же эффективна против сказочной твари, как старое доброе холодное железо.

Пока я потрошила домашние запасы гвоздей и инструментов, об меня споткнулась мать, злобная, как бешеная собака. Она попыталась устроить очередной скандал с рукоприкладством, но наткнулась на мой взгляд, сдулась и убрела на кухню, к бутылке.

– Что ты делаешь? – враждебно спросила Марья из-за спины. Я как раз закончила соскабливать с внешнего подоконника бурые капли то ли крови, то ли гноя. От них действительно попахивало, но не так сильно, как я боялась. – Да ты вообще психованная – окна осенью открывать! Холодно же!

– Холодно – оденься.

Бессонная ночь, измотавшая мне все нервы, притупила эмоции. Раньше я бы огрызнулась на сестру, рыкнула, чтобы она под руку не лезла, сейчас же просто отмахнулась, не отвлекаясь от своего занятия. Мне нужно придумать, как прикрепить гвозди и иглы к пластиковому окну. Почему-то ничего, кроме изоленты, в голову не приходило.

Марья, кутаясь в одеяло, заглянула мне через плечо, некоторое время наблюдала за моими действиями, а потом спросила, не скрывая издевки и брезгливости:

– Ты что, с матерью пить начала?!

Я коротко оглянулась на нее, смерив равнодушным взглядом, и снова вернулась к гвоздям и иглам.

– Нет, – убежденно произнесла Марья, разглядев мои красные глаза и белое лицо. – Ты наркоманка. Я так и знала, что ты ненормальная агрессивная психичка!

И на этот выпад я не обратила внимания – плевать, что она говорит и что думает, главное, чтобы она была в безопасности. А в зеркале я действительно выглядела ужасно, так, что хотелось перекрестить отражение.

Марья уже унеслась в школу, а я все продолжала медленно и сосредоточенно крепить гвозди к окну. Надеюсь, изолента и скотч их удержат и они смогут отпугнуть мертвую птицу. Часть игл я решила прикрепить уже с внутренней стороны стеклопакета, на всякий случай. Последняя линия обороны, которая никого не спасет.

Днем я спала урывками, вздрагивая от каждого шороха, но это всего лишь мать бродила по дому. Наконец сквозь вязкую дрему я услышала, как хлопнула дверь – вернулась Марья. С трудом разлепив глаза, я механически взглянула на время – девятый час, Марья никогда так поздно не приходила. Видимо, хотела как можно дольше не появляться дома, где ее ждали алкоголичка-мать да свихнувшаяся сестра.

Я равнодушно следила, как Марья настороженно заглядывает в комнату, не решаясь войти.

– Заходи уже, не бойся, – вздохнула я. – Не покусаю и даже ругать за позднее возвращение не буду.

– Попробовала бы ты ругать, – проворчала сестра, но зашла, таща рюкзак в опущенной руке и не сводя с меня подозрительного взгляда. Я только криво усмехнулась.

– С тобой сегодня ничего не случилось?

Марья остановилась посреди комнаты, взгляд стал совсем загнанный, как у маленького зверька под когтями совы.

– В каком смысле?

– В прямом. Все было как обычно? Ничего подозрительного не заметила?

– Да, – фыркнула Марья, немного расслабившись, – заметила!

Я напряглась. Почему-то я считала, что птица будет прилетать только по ночам и только к нам, совершенно выпустив из виду, что она могла охотиться за Марьей и днем по всему городу. Да даже если птица боится света, у нее все равно в распоряжении много времени: темнеет рано, а Марья любит шляться где-то допоздна.

– И что же?!

– Что сестра свихнулась, – грубо отрезала Марья и, бросив рюкзак на пол, плюхнулась на кровать и уткнулась в книгу.

Я только обессиленно закрыла глаза. Я обязана ее защитить, но, господи, она же сама мне мешает!

Ночью я опять не сомкнула глаз: неотрывно смотрела в окно, с замиранием сердца ожидая, что на подоконник опустится огромный крылатый силуэт, просто проигнорировав мои усилия. Но все было спокойно. Марья посапывала, как сурок, снова невообразимо серьезная и погруженная в сновидения. За окном мелькали какие-то тени, но это вполне могли быть обычные ночные птицы, которых мое воображение превратило в мертвых чудовищ.

Когда на часах замигало 3:00, я заставила себя закрыть глаза и уснуть, понимая, что от всенощного бдения пользы не будет.

На удивление, кошмары мне не снились. Мне вообще ничего не снилось, словно я закрыла глаза и через мгновение их открыла, привлеченная шорохами у окна. Даже не успев испугаться, что снова прилетела тварь, я подскочила на кровати. В тусклом осеннем свете Марья пыталась отодрать от внутренней рамы иголки. Она сосредоточенно сопела и ничего не замечала.

– Оставь, – хриплым спросонья голосом велела я. Сестра вжала голову в плечи и резко обернулась, чуть ли не пряча ладони за спину. – Оставь, так надо.

– Ты просто рехнулась. – Марья наконец выпрямилась и скрестила руки на груди.

– Даже если так, – миролюбиво ответила я, – ты разве не простишь мне этот маленький каприз?

Меня наполняла эйфория от осознания того, что ночь прошла легко и спокойно и Марья, вот она, насупленная, злобненькая, стоит передо мной и привычно огрызается. За то, что все в порядке, что с ней ничего не случилось, что она жива и здорова, я готова была простить ей любое хамство.

Марья фыркнула и удалилась. Я достаточно хорошо знала сестру и понимала: попыток она не оставит. Рано или поздно она вытащит эти иглы, просто чтобы досадить мне. Если я хочу ее защитить, я кровь из носу должна что-то придумать за эти выходные.

Полная самых тяжелых предчувствий, я поплелась умываться. Из зеркала на меня взглянула изможденная бледная девица с воспаленными глазами. Да, такую немудрено за наркоманку принять. Интересно, как только от меня еще в университете сокурсники не шарахаются? В голове крутились обрывки мыслей, но уцепиться за них не получалось. Я ощущала только отупляющую усталость, и в ответ на необходимость что-то делать, о чем-то думать в груди поднималось темной волной отчаянье. Хотелось свернуться в клубочек и скулить. Хотелось, чтобы меня обняли и пожалели.

Да мало ли что мне хотелось?

Собрав намокшие концы волос в хвост, я слепо толкнула дверь, выходя из ванной, и едва не зашибла стоящую у входной двери Марью. Сестра сжалась и злобно зыркнула на меня из-под упавших на лицо прядей.

– Собралась куда-то? – как можно мягче спросила я. Отпускать ее не хотелось – вдруг и в городе на нее сможет напасть птица?

– Не твое дело!

Я только устало покачала головой. Мне бы все ей объяснить, рассказать, какую жуткую сцену я увидела прошлой ночью, но… Не поверит. Даже выслушать не потрудится. Стоило мне представить, как я говорю об огромных птицах за окном, о ее сомнамбулизме, так у меня сразу немел язык и перехватывало дыхание, словно слова уже застряли рыбьей костью в горле. Я и так ощущала себя дурой, а снова ловить пренебрежительный и испуганный взгляд сестры не хотелось.

– У тебя конец четверти на носу, – напомнила я. – Может, лучше подготовиться к контрольным, чем… – я с трудом проглотила резкое «шляться неизвестно где», – гулять в плохую погоду?

– Тебе-то какое дело до моих оценок? Ты мне не мать!

Это был запрещенный прием, но Марья использовала его настолько часто, что он уже перестал действовать.

– Вот именно – я не наша мать, и я переживаю из-за твоих проблем. Я из кожи вон лезу, чтобы обеспечить тебе будущее. Может, хоть в этом ты мне поможешь?

Сестра набрала в грудь воздуха, словно готовясь к долгому спору, но потом выдохнула, как-то разом успокоившись, и начала расшнуровывать кроссовки.

Весь день я провела за ноутбуком, старательно разыскивая хоть какую-нибудь информацию. Читала форумы, блоги, статьи. Вот только реальных историй было мало, больше – мрачных, но нестрашных выдумок. Складывалось впечатление, что о происходящей жути молчали. То ли старались не будить лихо, то ли считали, что если о чем-то молчать, то оно и исчезнет. Глупо.

Марья уже давно закончила симулировать подготовку к контрольным и теперь в наушниках смотрела сериал на такой громкости, что я слышала отголоски реплик персонажей.

В конце концов я нашла пару интересных статей и просидела за ними до глубокой ночи, даже не заметив, как в комнате стемнело и единственным источником света остался мой монитор. Марья завалилась спать, с головой спрятавшись под одеяло. Я с нажимом помассировала веки, под которые словно раскаленного песка насыпали.

День оказался потрачен зря.

* * *

Ночью мне приснилось, как Марья неподвижно стоит у окна, блаженно глядя на небо. На лице у нее – все та же жуткая приклеенная улыбка и неподвижные стеклянные глаза.

Конечно же, мне это снилось. Иначе откуда я знаю, что сестра улыбалась?

* * *

Воскресенье началось с воплей. Я подскочила на кровати и бросилась на кухню, спросонья не сообразив, что кричала не Марья. Сама Марья топала за мною следом – инстинктивное любопытство оказалось сильнее ее нелюбви к матери.

Ничего удивительного не случилось – мать снова сломала руку и теперь сидела на полу и рыдала, жалея себя. От ее подвывающих всхлипов начала болеть голова, и я плеснула ей в лицо воды, чтоб она заткнулась. Хотя нестерпимо хотелось отвесить ей тяжелую оплеуху, какие любит раздавать она сама. Марья быстро потеряла интерес к происходящему и, дождавшись, когда я зафиксирую матери руку и уведу ее, спокойно уселась завтракать.

Все повторялось, как по сценарию. Раз-два в год мать умудрялась упасть на ровном месте и что-нибудь себе сломать, каждый раз превращая это во вселенскую катастрофу. С семнадцати лет я брала ее за шиворот и тащила в ближайший травмпункт. Раньше этим занимался отец.

В травмпункте мать уже узнавали и относились к ней со снисходительным пренебрежением. Даже старались принять побыстрее, наложить гипс и отправить восвояси, чтоб она не нервировала остальных беспрерывными рыданиями. Но сегодня было неожиданно много пациентов, в коридоре резко пахло кровью и медикаментами, а на узеньких скамеечках сидели мрачные подростки с ожогами разной степени тяжести. Дохулиганились.

Знакомый врач поздоровался на ходу, сочувственно покивал на рассказ об очередном переломе и даже послал ассистента в кладовку, за стулом для матери. Ждать предстояло долго. Краем уха я прислушивалась к разговору обожженных пацанов – вернее, к тем обрывкам фраз, что пробивались через мамины всхлипы.

Время тянулось утомительно медленно, я физически ощущала, как оно уходит водой из рук, лишая меня возможности защитить сестру. Я тихо бесилась из-за этого, едва сдерживалась, чтобы не наорать на мать, так не вовремя сломавшую руку, на подростков, болтающих без умолку, на врачей, бегающих туда-сюда, но не обращающих на нас внимания. Пару раз даже возникало желание плюнуть на все и свалить домой, оставив мать одну (в конце концов, она взрослый самостоятельный человек!), но ответственность не позволяла.

Чем дальше двигались стрелки часов, тем сильнее на меня накатывал страх, словно я опять упускала что-то безумно важное и необходимое. Я пыталась убедить себя, что Марья дома и в безопасности, но не получалось.

Когда в кабинет позвали мать, я уже едва не приплясывала от нетерпения, проклиная все на свете. Хорошо хоть пацанов уже по домам отпустили, долечивать результаты их смелых экспериментов.

Домой я тащила мать практически за шкирку, постоянно срываясь на бег. Тупая боль в лодыжке только подстегивала, напоминая об ужасной ночи. Когда я увидела, как последний троллейбус в наш район пытается уйти у нас из-под носа, я чуть ли не зарычала и бросилась бегом его догонять. Мать, охая, семенила позади.

– Что ж вы так бедную женщину бегать заставляете? – попенял мне кондуктор на входе, но я одарила его таким бешеным взглядом, что он заткнулся и молча продал нам билеты. Я прикрыла глаза, отсчитывая минуты до возвращения домой.

Только вот бежали мы зря. Через пару сотен метров, даже не доехав до следующей остановки, троллейбус дернулся и остановился.

– Электричество отрубилось, – пояснил мне водитель, раздраконенный не меньше меня. Он нервно щелкал пальцами. – Хотите, можете ждать, когда снова поедем, не хотите – идите пешком.

Я с трудом подавила разочарованный вздох. Одна я бы бросилась бежать домой, так меня тянули нехорошие предчувствия. Но мать демонстративно сидела и смотрела в окно, всем своим видом показывая, что с места не сдвинется. Трезвая и заплаканная, она была даже похожа на человека и вызывала жалость, а не омерзение. Мне оставалось только смириться и бессильно наблюдать, как темнеет небо за грязным окном.

Мы вернулись, когда на улице уже горели фонари и тепло и уютно светились окна домов. Я задрала голову, ища наши, но они были темными и безжизненными. На краю сознания промелькнула мысль, что я опоздала и непоправимое случилось, но я запретила себе об этом думать.

Квартира встретила нас холодом и тишиной. Мать, дождавшись, когда я ее разую, поплелась на кухню за бутылкой, даже не пытаясь снять куртку. Я медленно, всячески оттягивая неприятный момент, прошла в нашу комнату.

В распахнутое окно задувал промозглый ветер, он же раскидал все мои бумаги по полу. Настольная лампа Марьи едва мигала, собираясь перегореть.

Иглы были вытащены и с внешнего, и с внутреннего подоконника.

Марьи в комнате не было.

А на подоконнике снова лежали соколиные перья, на том же самом месте, словно приклеенные.

4

Не сходи с тропы

Рис.4 Иди через темный лес. Вслед за змеями

И в чувствах, и в мыслях было на удивление пусто, словно все эмоции выключило одним щелчком тумблера. Я тщательно осмотрела подоконник и, не найдя на нем никаких следов, спустилась с фонариком во двор – обшаривать асфальт под окнами.

Перед глазами так ясно стояло разбившееся тело Марьи, изломанное, почти черное от крови, что мне сложно было убедить себя, что это всего лишь игра воображения.

На земле не было ничего, даже следов. Не могу сказать, что меня это успокоило – неопределенность пугала сильнее, и в сознании жила уверенность, что с Марьей случилось нечто более страшное, чем смерть.

Я отказывалась в это верить. Говорила себе – она просто у друзей, все в порядке, ничего ненормального, сверхъестественного, жуткого. Просто я выгорела и устала, вот и чудится всякое. Надо просто лечь спать, дождаться утра, и все будет по-прежнему, все будет хорошо. Но заснуть не удалось – меня трясло от холода и страха за сестру, и стоило закрыть глаза, как сестра вставала передо мной: то сломанной куклой лежащая на земле, то стоящая в дверях комнаты с обескровленным лицом и выклеванными глазами.

Едва дождавшись утра, с первой маршруткой я понеслась в дежурную часть, писать заявление о пропаже. Сонный дежурный, лысый, с уныло висящими усами, выдал мне бланк, недовольно проворчав:

– Девушка, ну чего вы хотите, загуляла ваша сестра, самый возраст, любовь-морковь, то-се, – бормотал он, недовольно глядя, как множатся строки заявления, написанные убористым почерком. – Вот погуляет и вернется, а нам работай зазря, ищи потом, чем заявление закрывать…

– Вернется – приду и напишу заявление о закрытии дела, – отрезала я, протягивая бланк мужчине. – Регистрируйте, не тратьте зря мое и ваше время.

– Девушка, – вздохнул дежурный, – ну подождите хотя бы пару дней! Всем же геморроя меньше будет! И вообще, родители у вас есть? Пусть они и пишут заявление!

– Мать больна, – твердо произнесла я и с нажимом повторила: – Регистрируйте.

Дежурный смирился с необходимостью работать в это стылое утро и покорно занес заявление в журнал учета.

Я убеждала себя, что сделала все, что могла, но в глубине души крепла уверенность, что это бесполезно. Я должна была что-то делать, куда-то бежать, но, слепая, стояла на распутье. Безучастная реальность сменилась жуткими сказками, законов которых я не знала. Только и могла, что один за другим выполнять установленные ритуалы обыденного мира.

Проснуться.

Почистить зубы.

Подать заявление.

Я знала, что это не сработает, но все равно продолжала. Как бы сестру ни искали, ее не найдут. Потому что ее нет в нашем мире. Даже в мыслях это звучало безумно, наивно и глупо, как попытка вцепиться в самообман и спрятаться от реальности. Иллюзии – спасение для слабаков. Но после визита мертвой птицы иллюзии и реальность слились воедино.

На автопилоте я отсидела пары и так же дошла до работы. Паша еще пытался пристать со своим шантажом, но, поймав мой помертвевший обессиленный взгляд, сдулся и уже сочувственно пытался выспросить, все ли у меня в порядке в семье. Мое молчание только убедило его в обратном. Уходил он подавленный, явно стыдясь своих едких насмешек.

Когда офис опустел и тишину заполнило лишь сухое потрескивание ламп, глаза начало жечь, как от перенапряжения. Я не выдержала и спрятала лицо в ладонях.

Что я здесь делаю? Зачем?! Марья исчезла, умерла, похищена мертвой птицей в ее мертвое царство, а я, как заводной механизм, продолжаю ходить на ненавистную работу, которая и нужна-то была, чтобы кормить и одевать сестру!

С ее исчезновением это потеряло смысл. С ее исчезновением вся моя жизнь потеряла смысл. Я так много сил отдавала заботе о Марье, пытаясь сделать ее жизнь безмятежной, что в итоге времени на саму Марью не оставалось.

Не выдержав, я разрыдалась от жалости к себе, безысходности, бессилия. Казалось, слезы размывали во мне что-то важное, необходимое, чтобы просыпаться каждый день, думать о сестре, заботиться о ней в ущерб себе. Я не знаю, что это было, как это называлось, но с каждой колючей слезинкой оно становилось меньше, пока не исчезло совсем.

Тыльной стороной ладони вытерев щеки, я выключила компьютер и вышла из офиса, понимая, что сюда уже никогда не вернусь. Каблуки стучали по паркету отчаянно громко, звук эхом отдавался в ушах. В голове было непривычно пусто, и эта пустота пугала. Хотелось заполнить ее чем угодно, чтобы исчезло мерзкое тянущее ощущение собственной ненужности и неприкаянности. В голове надоедливо вертелась мысль о маминой бутылке водки, к которой она прикладывалась по утрам, но следом накатывала волна омерзения и презрения к пьяницам.

Только другого способа забыться я не знала.

По дороге домой я так отчетливо представляла себе, как захожу в квартиру и, не разуваясь, иду на кухню, к маминой заначке, что на автопилоте прошла по коридору мимо кухни и сразу вошла в нашу (мою, теперь уже только мою) комнату.

Окно все еще было открыто, ветер трепал занавески, но вещи были на своих местах, в идеальном порядке, который я неустанно поддерживала. Только комната все равно казалась заброшенной и нежилой, покинутой много лет назад, забытой и остывшей. Я не чувствовала холода – так и оставалась в уличной одежде, погруженная в свои мысли, даже дверь не заперла. Очнувшись от раздумий, я не стала судорожно стягивать куртку и разуваться. Установившийся порядок жизни исчез, разбился на острые осколки, и цепляться за него было нестерпимо больно.

На подоконнике все так же лежали три серо-черных пера, вызов и насмешка мертвой птицы. Под моим взглядом они легонько шевельнулись и, словно подхваченные порывом сквозняка, вылетели в окно. Я смотрела, как перья крутятся, падая вниз, пока они не исчезли в поднимающихся сумерках, а затем встала на подоконник и, не успев подумать, шагнула за ними.

* * *

Чувства падения не было. В ушах свистнул ветер, перед глазами промелькнула черная пелена, такая густая, что я испугалась, что ослепла. А затем все исчезло.

Я лежала и смотрела на сереющее небо, затянутое тяжелыми тучами, похожими на грязную свалявшуюся вату. Острые сухие травинки неприятно кололи щеки. Я сморгнула и приподнялась на локтях, осматриваясь. Жесткая трава щекотала ладони, запах у нее был горький, от него першило в горле.

С легким недоумением я уставилась на перья, зажатые в руке. Последнее, что я помнила, – как они исчезают в хмари надвигающегося вечера. Как я успела схватить их и когда? И куда я упала?

Сунув перья в карман, я с трудом поднялась на ноги и огляделась. Невысокие каблуки сапог проваливались в сухую, но мягкую и рыхлую землю. Под ногами змеилась блеклая, едва утоптанная тропка, прорезающая луг. Трава возле нее росла мелкая, кое-где виднелись белесые звездочки цветов. Через пару шагов от тропинки трава поднималась почти в человечий рост, на колючих стеблях покачивались пурпурные головки чертополоха, рядом тускло синели ягоды на колючих ветках терновника.

А дальше возвышались резные деревянные столбы, увенчанные небольшими домиками, похожими на кормушки для птиц. Вот только веяло от них такой жутью, что меня прошиб озноб и я поспешила отвести глаза. Сглотнув, уставилась под ноги, соображая, куда же идти. Сходить с тропы не хотелось – колючки растений меня не прельщали, да и приближаться к странным столбам казалось самоубийством.

Тропа тянулась от хмурого елового леса, мрачного и непроходимого даже издали, и убегала в поднимающийся туман, скрывающий другой край луга. Наверное, стоило пойти туда, поискать людей. Узнать, что это за место, черт возьми, и как я тут оказалась.

Разум судорожно пытался найти хоть какое-то рациональное объяснение происходящему, но сдался после нервного потрясения последних дней. «Потом разберусь», – отмахнулась я от мрачных мыслей и без раздумий зашагала прочь от леса, стараясь даже не коситься на странные столбы.

Я не успела пройти и десяти шагов, когда с неба раздался пронзительный отрывистый крик и совсем рядом со мной по траве скользнула тень огромной птицы. В памяти сразу всплыли мощные загнутые когти, влажно блестящие то ли от гноя, то ли от чужой крови, и острый огромный клюв, способный легко разбить стекло и пробить череп.

Стремительно присев, я закрыла голову руками и, когда тень птицы исчезла в туманном мареве, вскочила и бросилась к лесу со всех ног, с трепетом ожидая нового пронзительного крика. Теперь густой, зловеще темнеющий лес был моей надеждой на спасение – хотелось верить, что под его сенью птица меня не достанет.

Сердце стучало где-то в горле, дыхание вырывалось с хрипом и кашлем. Ноги все сильнее проваливались в землю, словно расступающуюся подо мной, и я боялась только одного – упасть и потерять драгоценные мгновения. С каждой секундой боль в лодыжке пульсировала все сильнее и сильнее, словно я ее подвернула не три дня, а три часа назад.

Птица пролетела надо мной еще несколько раз, мелькание ее тени только придавало сил, я жмурилась, но прибавляла скорость. Даже подумать не могла, что умею так быстро бегать! Где ж этот волшебный навык был в институте, на сдаче бесконечных нормативов?!

Добежав до первого деревца, невысокой и облезлой елочки, я схватилась за ствол и рухнула на колени, хрипло пытаясь отдышаться. Даже не восстановив дыхание, я с трудом встала и поковыляла вперед, глубже в лес, постоянно спотыкаясь о валежник и оглядываясь. Панический страх гнал меня дальше, позади так и чудились страшные когти, готовые впиться мне в плечи.

Остановилась я, только когда просвет за спиной почти исчез, превратившись в далекую светлую точку, а вокруг сгустилась вязкая и холодная темнота ночного леса. Я отдышалась, беспомощно оглядываясь и раздумывая, как же мне отсюда выбираться. Деревья теснились столь часто, что между ними едва можно было протиснуться, а густой и колючий подлесок цеплялся за одежду. Я оперлась на ствол ближайшего дерева, но тут же отдернула руку – он был склизким и скользким, словно мох, щедро покрывавший кору, уже успел сгнить.

Тропинка вилась и здесь. Она едва пульсировала в темноте мягким зеленоватым светом, как болотная гнилушка. Да и пахло здесь болотом, тяжело и затхло. Дальше я пошла медленнее, осторожно прощупывая землю перед собой, прежде чем наступить, отводя от лица низкие колючие ветви ближних деревьев. Тонкие сучки путались в волосах, низкие кустарники хлестали по ногам. Каблуки утопали в прелой листве, цеплялись за вздымающиеся из-под земли корни, и мне стоило большого труда не падать.

Присев, я зашарила руками по земле, пытаясь найти палку подлиннее и попрочнее, чтобы опираться хоть на что-то. Да и с палкой в руках я бы чувствовала себя здесь увереннее.

Но под руку мне ничего не попалось, а шагнуть с тропы я не рискнула – лес в стороне от нее выглядел совсем уже дремучим и непроходимым. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже легко различала тропу и мелкие цветочки, виднеющиеся из-под прелых листьев.

Дальше я шла, прислушиваясь и оглядываясь. Тишины не было: влажно шуршала трава под ногами, откуда-то из глубины леса доносились скрипы и шорохи, шелест длинной хвои. Краем глаза я постоянно замечала какое-то мелькание в чаще, белесые тени, проносящиеся быстрее, чем я успевала повернуться и разглядеть их. По спине у меня бежали мурашки, но ускорять шаг я не рисковала, опасаясь запнуться и полететь кубарем.

Внезапно по правую руку от меня среди деревьев показался просвет. Я остановилась, не веря своим глазам, пару минут настороженно приглядывалась. Где-то неподалеку рухнуло одно из старых, огромных деревьев и увлекло за собой пару елей поменьше. Теперь на земле лежали только высохшие стволы, за которыми виднелась то ли опушка, то ли поляна. Я привстала на цыпочки, надеясь разглядеть получше, но ничего, кроме проблеска серого света, не видела.

Нерешительно потоптавшись на месте, я все-таки сошла с тропы. «Вернуться всегда успею, – утешала я себя, – поваленные деревья хороший ориентир, да и поляна – вот она, рукой подать». Я целеустремленно пробиралась сквозь густые папоротники и залежи сухих веток, отводила от лица свисающие с деревьев плети вьющихся растений. С трудом перебравшись через поваленные стволы и едва не переломав ноги, я снова огляделась, пытаясь оценить расстояние до вожделенной полянки, но вокруг только возвышались могучие ели, между тяжелыми лапами которых не было видно ни малейшего просвета.

В растерянности я потопталась на месте. Неужели, пока перелезала через деревья, я так сильно отклонилась в сторону? Наверное, надо пройти вдоль стволов, и снова покажется поляна.

Но ничего не было. Лес полностью сомкнул надо мной ветви, деревья стояли таким частоколом, что за ними ничего невозможно было разглядеть, словно просвет, который так меня манил, был не больше чем мороком. Я в сердцах плюнула и полезла обратно, возвращаться на тропу.

Я точно помнила, где она, что до нее от упавших деревьев не больше десяти шагов, но шла и шла, пристально глядя под ноги, а тропа так и не появилась. Я ускорила шаг, чувствуя, что впадаю в панику, завертелась на месте, оглядываясь, пытаясь приметить знакомо выглядящие деревья, но только зацепилась за что-то каблуком и плюхнулась на влажный мох.

– Спокойно, без паники, – сказала я себе, стараясь не замечать, как нервно дрожит голос. – Сейчас встану и пойду назад, к упавшей ели, буду искать дорогу от нее.

Стоит ли говорить, что никаких поваленных деревьев я не обнаружила? Меня со всех сторон обступал лес, темный, дремучий, непроходимый. И я в нем заблудилась. Ужас сковал меня, как льдом, сердце колотилось гулко и учащенно, на глаза навернулись слезы. Большого труда стоило взять себя в руки и заставить идти хоть куда-нибудь.

О, как я надеялась, что в этом лесу нет хищников!

Я внимательно смотрела под ноги, пытаясь разглядеть хоть намек на тропинку, но не заметила выступающий корень и в который раз полетела на землю. Что-то подо мной хрустнуло, земля раздалась, и я наперегонки с воплем свалилась куда-то вниз, больно ударившись о камни.

Со стоном перевернулась на живот и попыталась встать, но руки так и разъезжались на скользких округлых валунах, которыми была выложена земля. Я свалилась в какое-то подземелье, огромный склеп. Я с трудом встала, придерживаясь за стену, и, задрав голову, прикинула высоту свода. По краям неровной дыры, в которую я упала, торчали ветки, один особенно длинный и мощный корень свешивался в провал. Я встала на цыпочки, но все равно до него не дотянулась. Прыгнуть не рискнула – в подвернутой ноге все еще пульсировала боль. Не хватало еще из-за каблуков на скользких камнях ноги переломать!

В лесу было темно, но здесь темнота была абсолютной, густой и сырой, словно где-то рядом текла вода. Каменный коридор тянулся в обе стороны, и невозможно было разглядеть, насколько далеко. Сейчас я особенно сильно жалела о сумке с вещами, скинутой в прихожей: ну что мне стоило взять ее с собой? Там и телефон лежал, и перочинный ножик, и зажигалка. Мне бы сейчас это все очень пригодилось.

Пока я вертелась и оглядывалась, в коридоре что-то зашевелилось. Я замерла, как мышь перед змеей, до боли в глазах вглядываясь в темноту. Там было… что-то. Что-то огромное, зловещее и беззвучное. Во рту пересохло, а в руках поселилась предательская слабость. Мне не выбраться. Не спастись. Остается сидеть на относительно светлом пятачке под дырой и ждать, когда существо вылезет к своему запоздалому ужину.

Когда оно задвигалось, глаза различили размытый силуэт, отдаленно похожий на человеческий, худые руки с непропорционально длинными и острыми пальцами. Лицо или морду я могла только вообразить, и фантазия подкидывала мне варианты один другого страшнее. Ни острые зубы, ни огромная пасть не пугали так же сильно, как неизвестность.

И когда существо потянуло худые ломкие руки, словно сплетенные из черного дыма, через освещенный пятачок ко мне, я не выдержала и завизжала. Звук эхом отразился от низкого свода, разбился на осколки и продолжил звучать в глубине коридора, исказившись и превратившись в торжествующий охотничий вопль.

– Эй, лови! – и сверху вместе с криком мне под ноги свалился горящий факел.

Тварь уползла обратно в темноту и зашипела, попыталась густым дымным щупальцем дотянуться до меня, огибая неярко тлеющий огонь, но тут между нами приземлился человек. Он быстро подхватил факел, ткнул им твари в морду, и та с обиженным ворчанием бесследно растворилась в густой темноте склепа.

Мой спаситель обернулся ко мне, чуть приблизился, чтобы меня рассмотреть. Свет огня больно резанул по привыкшим к темноте глазам, я зажмурилась и вскинула в защитном жесте руки. Человек только скептически хмыкнул и, закрепив факел в щели между камнями, легко выбрался наверх.

Я снова осталась одна, пусть и не в темноте.

– Ты заснула? – снова сверху раздался его резковатый голос. – Выбирайся! Или хочешь остаться твари на ужин?

Он протянул руку и, схватив меня за обессиленную ладонь, практически вытащил на поверхность. Я опустилась на землю на подкосившихся от пережитой паники ногах.

– А как же факел? – глупо спросила я, сообразив, что забыла его забрать.

– Пусть остается. Зажег я его специально, тебя вытаскивать. Так в лесу от него неприятностей больше, чем пользы. На живой-то огонь всякое понабежать может.

Он деловито отряхнулся и снова поднял меня на ноги, критически осмотрел.

– Сразу по тебе видно, не из наших ты, девка. Одета странно, ведешь себя глупо/ – Голос у него был приятный, но я все равно боялась его, даже после того, как он меня спас. – Как в чаще-то оказалась?

– Я была на… лугу, – с трудом сглотнув, попыталась объяснить я, глядя на него снизу вверх. – Там еще столбы такие странные стоят. Испугалась и побежала в лес. Шла по тропе. Потом увидела полянку, хотела выйти на нее, но заблудилась. Пока искала дорогу, провалилась в склеп.

– Не склеп это, – покачал головой человек и, взяв меня за руку, повел прочь от провала под землю. – Капище заброшенное. Тварь тут заточили, давно еще, до разделения мира. Забыли уж, как звать-то ее, подкармливали только, чтоб не выбиралась. Это потом уже лес разросся и дорога сюда затерялась. А тварь не спала, голодная сидела. Учуяла тебя на поверхности, вот и подозвала, закружила да к логову своему вывела.

Легкая судорога прошла по телу, и я только сейчас сообразила, как легко отделалась благодаря незнакомцу. Надо было его поблагодарить, но язык почему-то не поворачивался. Говорить с ним не хотелось, только развернуться и бежать от него подальше, словно тварь не осталась позади под землей, голодная и злая, а коварная и довольная шла рядом, тянула за руку к себе в пасть.

Ориентируясь по одному ему ведомым признакам, незнакомец вел меня через лес, находя легкую дорогу, где и подлесок в ногах не путался, и колючие ветви глаза выбить не пытались. Я едва за ним поспевала, иногда срываясь на бег, боялась, что он выпустит мою ладонь и я снова останусь в лесу одна. Уж лучше тварь, что прикидывается дружелюбной, чем полное одиночество.

– Со старого кладбища ты в лес вошла, даже чудно, что тропку отыскала. Я-то считал, заросла она давно, – между тем продолжал говорить мой вольный или невольный спаситель, и его голос успокаивал. – Но там-то ты как оказалась? И шла куда?

– Очнулась я там. – Дальше молчать было бы совсем невежливо, и я предпочла отделаться лаконичным ответом. – Что до этого было – не помню. Иду куда глаза глядят.

– Плохо они у тебя глядят, раз на каждый лесной морок за собой тянут!

Мы наконец выбрались на тропинку. После глубокой черноты капища и ярких всполохов огня ее мягкое свечение было настоящим отдыхом для глаз.

– Иди тогда прямо, с тропы не сходи, по сторонам не смотри, – посоветовал мне спаситель. – Из местных-то не каждый без тропы лес пересечь может, а ты чужачка, тебе бы одной здесь вообще не ходить.

Он сочувственно покачал головой, но свою компанию не предложил – и слава богу. Я все пыталась его рассмотреть, но в темноте много не разглядишь. Одежда темная, плащ с надвинутым капюшоном, под ним почти не видно лица. Я же в основном в землю смотрела, только и заметила, что обувь у него не современная, а больше похожа на ту, что всяким царевичам в книгах сказок рисуют.

– И куда я выйду? – облизнув пересохшие губы, хрипло уточнила я.

Он только усмехнулся. Губы у него были бледные и тонкие, одну щеку наискось прорезала тонкая ниточка старого шрама. Глубоко надвинутый капюшон скрывал глаза, и меня это почему-то сильно пугало.

– К людям. Помогут, расскажут. Мне, извини, недосуг провожать, охотиться надо.

Я кивнула, запоминая. По тропе прямо, никуда с нее не сходить. Все просто. Тем более после своих приключений я зареклась не то что с тропы сходить, а вообще по сторонам смотреть.

Обшарив землю взглядом, незнакомец вытащил из кустов внушительную кривую палку, ловко обстрогал кинжалом один ее конец и очистил от коры. Когда он убирал кинжал, под его плащом мелькнул край рубахи и широкий пояс, весь в чеканных заклепках.

– Держи. Идти проще будет, а то обувка у тебя негодная.

Я с благодарным кивком приняла подарок, сразу чувствуя себя уверенней.

– Как звать-то тебя, девка? – словно мимоходом поинтересовался охотник. Я пожала плечами, собираясь ответить на вполне невинный вопрос, но горло снова перехватило так, что ни слова не выдавишь.

– Не помню, – наконец с трудом произнесла я. – Как хочешь, так и назови.

Его губы только сильнее сжались, совсем превратившись в тонкую линию. Тем не менее голос был все такой же успокаивающий и дружелюбный.

– Так кузнец имена дает, к нему иди. Может, твое забытое отыщет. – Он покачал головой. – В добрый путь, девка, будь осторожна. Коли опять в лесу в беду попадешь, меня зови, помогу, чем смогу.

– Как звать-то? – Тут настала моя очередь усмехаться. – «Ау» кричать?

– Ну зачем же аукать, так и кличь – охотником!

И больше не затягивая прощание, он сошел с тропы и моментально растворился в темноте среди стволов. А я еще некоторое время стояла на месте, обдумывая события. Я была благодарна неожиданному знакомцу за спасение, да, но и доверия он все равно не вызывал. Мимо проходил, следы увидел, да-да, всего лишь. Не верю я в такие счастливые совпадения.

Странная одежда, странная речь охотника заставили вспомнить горы книг, прочитанных в подростковом возрасте, о магии и других мирах. Рациональная часть моего разума давно капитулировала, не найдя в себе сил как-то объяснить происходящее, а иррациональная подсказывала, что сбылась моя глупая подростковая мечта и я очутилась в ином, странном мире. В мертвом мире.

Некоторым мечтам лучше не сбываться.

5

Не дурнее Иванов

Рис.5 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Я медленно шла по тропе, опираясь на посох и внимательно глядя под ноги. Охотник обещал, что впереди будут люди: что ж, пока можно было подумать, что я им о себе расскажу.

Но думалось о другом.

В своей жизни мать любила только отца и алкоголь. Впрочем, отца она любила чуточку больше. Мы были для нее досадной помехой, но она мирилась с нашим присутствием, ведь отец в нас души не чаял. Чтобы угодить ему, мать тоже баловала нас, заботилась, но как-то равнодушно, механически, словно изображала нежные чувства, не испытывая их. И все же это было самое счастливое время в моей жизни.

Мне и Марье позволялось все. Отец оплачивал наши капризы, потакал увлечениям, поощрял интерес к истории. Я зачитывалась приключенческими романами, фантастикой, сказками, и воображение легко рисовало мне бирюзовое небо и башню из слоновой кости в стране Нет-и-не-будет. Я даже какое-то время ходила в клуб реконструкторов, до боли в пальцах вышивала старинные платья, плела ловцы снов – отец сам срезал мне ивовые ветви, заказывал перья красивых диких птиц.

А потом он в считаные недели сгорел от рака.

Он знал, что на мать нельзя положиться, и просил меня позаботиться об изнеженной, еще слишком маленькой сестре. Впрочем, я и сама прекрасно понимала, что семью придется тащить мне.

Отцовских сбережений хватило как раз до моего окончания школы, ведь с каждым днем мать отдавалась своей единственной оставшейся любви со все бóльшим пылом. Нас она перестала замечать – больше не было отца, ради которого она изображала материнскую любовь.

Я заставила себя забыть обо всех увлечениях и желаниях. У меня остался долг и обещание отцу, и я безжалостно переламывала себя, чтобы его выполнить. Я смогла поступить в университет и найти работу. Я смогла зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить Марье нормальное детство, которое у меня закончилось слишком рано.

А теперь я медленно, шаг за шагом, вспоминала все то, что мне пришлось забыть.

Лес оборвался внезапно. Тропа уперлась в высокие и густые кусты орешника вперемешку с чертополохом, сквозь которые мне пришлось продираться, зажмурив глаза. Выбралась я вся исколотая и исцарапанная, да еще и грязная. В волосах запутались мелкие веточки и скрученные сухие листья, и я очень надеялась, что не собрала головой всю окрестную паутину.

Небольшая поляна, блеклая и безжизненная, словно выжженная, в самом центре леса казалась маленькой лысиной, спрятанной в пышной шевелюре. Тропка белой ниточкой тянулась по потрескавшейся серой земле к избушке, возвышающейся на крепких сваях. Сама изба почернела от времени, и ее крыша заметно покосилась на один бок. Маленькие окошки были мутные, грязные; я прищурилась, но так и не смогла разглядеть, есть ли кто внутри. Двери не было видно, хотя тропа добегала до первого ряда свай и обрывалась.

– Это и есть люди, которые помогут? – фыркнула я под нос себе и в шутку звонко произнесла: – Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!

Вот только лес был со всех сторон.

Я растерянно моргнула. Опустила посох на землю и протерла глаза. Крепкая, массивная дверь возникла между окон, на совершенно пустой до этого стене. Кривоватая лестница тянулась как раз к обрывающейся тропке.

Словно морок спал.

Поборов дрожь, я подхватила посох и неуверенно поднялась по ступеням. Дверь скрипнула, но отворилась легко, пропуская меня в темные просторные сени, где вкусно и пряно пахло скошенными травами. Я на ощупь пробиралась вперед, стараясь не удариться головой о низкий потолок. Я его не видела даже, но почему-то была уверена, что балки нависают прямо надо мной, едва не касаясь макушки.

Во внутреннюю дверь я боязливо постучала.

Я все еще не была уверена, что здесь есть кто-то живой, но подсознание охотно подсовывало образ старой, сморщенной старухи с крючковатым носом, волосатыми бородавками, но добрыми, понимающими глазами.

На третий удар кулака дверь бесшумно отворилась, и реальность оказалась гораздо страшнее горьких плодов воображения. На открытом очаге стоял котел, в котором что-то зловеще булькало и светилось гнилушным зеленым светом. На потолке, прямо над котлом, темнело огромное закопченное пятно. Вдоль стен стояли широкие лавки, грубые и массивные, в углу, под кучей грязного тряпья, угадывалась лежанка. С балок свисали связки сухих трав и кореньев. На длинные нити нанизаны грибы вперемешку с яркими яблоками и гроздьями красных ягод. Все углы густо заплела толстым слоем паутина, старая и пыльная, похожая на кружева прабабушки, вытащенные после долгого забвения из сундука с заржавевшим замком.

С одной паутины на толстой нити спустился паук с огромным толстым брюшком и тонкими хрупкими лапками и деловито пополз по своим делам. Я едва сдержала вопль отвращения.

Хозяйка этой жуткой избы сидела в центре комнаты, боком ко мне, но я до последнего ее не замечала, словно сознание отказывалось признавать ее существование. Баба-яга оказалась еще страшнее, чем ее рисовали сказки. Сухая, сморщенная, она походила на скелет, обтянутый серой пигментированной кожей. Редкие волосы седыми клоками торчали во все стороны, костлявые пальцы, неожиданно длинные и ловкие, постоянно что-то вертели и вязали. Присмотревшись, я поняла, что она скручивает и переплетает соломенную фигурку человека. Вот девушка с длинной косой, вот животное, похожее и на волка, и на собаку, еще пара быстрых движений – и в руках у нее крепкий соломенный мужичок, снова движение – птица с огромным размахом крыльев…

Меня так загипнотизировали ее размеренные быстрые движения, что я вздрогнула всем телом, когда она швырнула игрушку в огонь и сноп искр взметнулся до потолка.

Она медленно развернулась ко мне всем корпусом, словно приглашая рассмотреть ее повнимательнее. И следующее, что я заметила в зеленоватых отблесках варева, едва не заставило меня с воплями бежать обратно в лес.

У нее не было глаз. Глубоко запавшие глазницы уже давно заросли тонкой кожицей, чуть светлее, чем остальное лицо. А в оттянутых мочках покачивались тяжелые круглые серьги с белыми камнями в центре… нет, с глазными яблоками, неустанно вращающимися, обшаривающими избу жадными пустыми зрачками.

– Добрый молодец, – проскрежетала старуха, медленно, вперевалку подходя ко мне. Глаза в ее серьгах остановились и воззрились на меня. – Живой, живо-ой. Давно живого духа ко мне не забредало, ох как давно.

Я смущенно кашлянула и прислонила посох к стене.

– Простите, бабушка, я девушка вообще-то.

– Дев… девица? – Старуха по-птичьи склонила голову к плечу. Сухие, похожие на паучьи лапки, пальцы вцепились в подбородок, повертели мою голову из стороны в сторону.

– Ай!

Я не удержалась от короткого взвизга, когда пальцы, разом став жесткими, выдернули у меня прядь волос. Старуха, что-то ворча под нос, поковыляла к огню и при его свете начала разглядывать прядку. Руки ее словно жили отдельной жизнью – они уже начали свивать из волос подобие соломенной куколки. Когда она обрела определенно женские очертания, Яга спрятала ее за пазуху и снова обернулась ко мне.

– Де́вица-деви́ца, слепая соколица, – глумливо захихикала она, не разжимая изрытых оспинами губ. – Да в одежде добра молодца. Марью Маревну небось ищешь, службу предложить хочешь? Так зря ты, живая, пришла, не учит она никого, давно не учит!

И ее мерзкое хихиканье перешло в кашель.

– Ищу, бабушка, – спокойно подтвердила я, словно чувствуя, что пока я правду говорю и не боюсь ее, Яга мне ничего сделать не может. – Ищу Марью, но не Маревну, а сестру родную. Исчезла она из дома, а я следом пустилась и здесь оказалась.

Ведьма продолжила сидеть у огня, только глаза в серьгах повернулись в мою сторону.

– Сестра, говоришь? Сестры вечно пропадают, а добрым молодцам их выручать, невест искать, по трем царствам бродить, живую воду пить да мертвой тело омывать. Но вот чтоб девицы пускались сестер искать… нет, не припомню такого. Только за женихами глупыми да дурными приходили.

Я пожала плечами.

– Все когда-то встречается впервые, бабушка. Какая разница, кого я ищу, мне помощь нужна.

– Помо-о-ощь? – издевательски протянула Яга. – Кто ж сказал, что помогать буду?

– Охотник сказал, которого я в лесу встретила. Да и сказки все твердят, что Баба-яга Иванам-дуракам и Иванам-царевичам помогает. Так я не хуже.

Старая ведьма резко повернулась на месте, почти подпрыгнула, а потом в один миг оказалась со мной лицом к лицу, разом сделавшись огромного роста, так, что крючковатый ее нос едва не упирался мне в лоб.

– Что за охотники по внешнему лесу бродят, мне на глаза не показываются и добычей не делятся? – так злобно пророкотала она, что я струхнула и начала огрызаться. Ничем не лучше Марьи, да.

– А мне-то откуда знать, что за охотник? Он не представился, велел с тропы не сходить, а сам в лес ушел. И к вам, бабушка, направил.

Старуха снова сдулась, став сморщенной и низенькой.

– Как лес дальше границы пошел, – заворчала она, семеня по комнате и уверенно сдергивая с потолка определенные травы, – так и повадились там твари плодиться да незваные гости гулять, себе на погибель, мне на заботу.

Она деловито бросила травы в ступку, добавила туда одну из гнилушек и принялась ожесточенно растирать. Больше не чувствуя на себе ее острого изучающего взгляда, я немного расслабилась и осторожно опустилась на одну из лавок.

– То ведь земля ничейная, ни живая ни мертвая, и ходят там ни живые ни мертвые, бродят, пути ищут. Да тропа хитра, тропа вьется-вьется, как нить из-под веретена, тонкая и гладкая, что твой шелк, а потом заводит в пустошь и обрывается, разом став не шелком да льном, а грубым волокном. Нет пути из леса, кроме того, что я указую. Лес хитер, лес давно за границу пророс, сам по пути-тропе движется, ход ищет, да не найдет, нет, не найдет!

Бормоча и завывая, Яга ловко поймала одного из пауков, кинула туда же, к истертым травам, и начала с ожесточением месить. Казалось, что капли слизи и яда летят во все стороны.

Наконец она вытащила из-за пазухи куклу из моих волос, повертела перед носом, принюхалась, затем плюнула на нее и швырнула в ступку. Из нее тут же повалил густой дым, собравшись сначала в жуткую тварь из подземного капища, а затем в мужчину в капюшоне – охотника, меня спасшего.

Глазные яблоки в серьгах закрутились как сумасшедшие, серьги даже раскачиваться начали, позвякивать немелодично, но Яга только головой покачала и развеяла дымное видение.

– Что ж, – медленно и, как мне показалось, печально проговорила она. – Я помогу тебе. В мир живых пройти легко – обратно по твоим следам, до самого конца тропы, через лес, через луг, через кладбище и мертвую деревню. Но ты же не в мир живых путь ищешь, а? – хитро усмехнулась Яга.

– Я ищу сестру.

– Смерть ты ищешь! Но дело это твое, в расставленные силки идти по доброй воле.

Я напряглась:

– О чем ты, бабушка?

Но Яга не ответила, снова закрутившись по избушке, собирая травы да ведьминские безделушки. Подойдя ко мне, она снова жадно принюхалась со смесью алчности и отвращения.

– Русский дух, живой дух! Если хочешь дальше идти, то в баньку ступай.

– Зачем? – насторожилась я. Действия старухи пугали все больше и больше, мне чудилось, что она вовлекает меня в какое-то колдовство.

– Что за дурья голова, – сварливо всплеснула руками Яга, – верные слова знает, а правила нет. Раз уж смогла войти, девица, то не артачься, соблюдай законы. Не в гости, чай, пришла, а в мертвое царство!

Я с трудом сглотнула и разом охрипшим голосом спросила:

– Что нужно делать?

Старуха противно и скрипуче захихикала, потирая ладони.

– Знамо что, детонька: в баньке попариться, хлеба да воды отведать да и спать лечь. Иваны, хоть и дураки, просят, как о великой чести, а тебе я сама предлагаю.

– А что будет, если я откажусь? Не смогу пройти дальше? – с напускным равнодушием поинтересовалась я.

– Сможешь, – утешительно похлопала меня по щеке ведьма, не удержалась и ущипнула, словно пробуя булочку на мягкость, – только не далеко. Да и не на ногах.

И она кивнула в самый темный угол избы, под паутину. Прищурившись, я различила там очертания зверя, почти неподвижно свернувшегося на лавке. Словно почуяв, что речь зашла о нем, огромный пес едва приоткрыл мутные глаза, зевнул, демонстрируя желтоватые и слишком крупные для собаки клыки, и снова погрузился в сон.

После этого всякое желание спорить исчезло. Я, покорно следуя указаниям ведьмы, вышла из избы и, закрыв глаза, зашла обратно. В лицо сразу пахнуло влажным жаром, кисловатым запахом болотной воды и тины. От горячей воды в бадьях поднимался пар, да только сама вода имела явственный зеленоватый оттенок и вовсю цвела. Листья банного веника покрывал такой слой плесени, что уже невозможно было определить, дубовый он или березовый.

К горлу подкатила тошнота. Мыться этим не хотелось до боли в зубах, но ослушаться Ягу мне не хватало смелости. Пугала меня не сама ведьма, а ее слова, что без этих ритуалов Марью я не найду. Да и повторить судьбу незнакомца и превратиться в зверя мне не хотелось.

Быстро раздевшись, я зажмурилась и поплескала на себя гнилой водой, сдерживая отвращение, – казалось, по коже растекается густая слизь. Кое-как вымывшись, я поспешила вытереться куском холста, найденным в предбаннике. Он не выглядел чистым – старый, запыленный, но после болотной воды я казалась себе такой грязной, что даже не обратила на это внимания.

Одевшись, я подозрительно принюхалась. Меня неотступно преследовал гниловатый запах болота, и были все основания подозревать, что разит им как раз от меня.

В избу я вернулась, постоянно почесываясь, хоть и понимала, что ползущие по телу мокрицы и многоножки мне только мерещатся.

Ох, зря я их вспомнила!

Яга уже ждала меня за столом. Довольно хихикая и постоянно потирая руки, она усадила меня на лавку перед блюдом со склизкой, похожей на гной кашей и заплесневелым хлебом, по которому ползали мелкие многоногие насекомые. Я скривилась от отвращения, едва сдерживая дурноту.

– Кушай-кушай, де́вица, – приговаривала Баба-яга, наливая в кружку затхлой воды, – живой дух с себя смыла, вытравить осталось.

Я уныло ковырялась ложкой в мерзком вареве. Сказки никогда не описывали трапезу Ивана-царевича у Яги, и теперь я понимала почему.

Зверь Яги неловко выбрался из темного угла и, неуклюже задирая ноги, вспрыгнул на лавку рядом со мной и устроил лобастую голову у меня на коленях. Я прищурилась и поняла, что это не пес, как я решила изначально, а волк, жилистый и худой. Я неуверенно погладила его между ушей, и он благодарно лизнул мою руку, словно подбадривая.

Я с трудом проглотила одну ложку гадкой каши и поскорее зажевала хлебом, смахнув с него насекомых. К моему удивлению, меня не вывернуло сразу же в тарелку, и дальше я ела уже спокойнее, хоть и старалась вдыхать исключительно ртом, чтобы не ощущать гадкий запах еды.

Глаза старухи жадно следили за каждым моим движением – кажется, старой карге доставляло удовольствие смотреть, как я давлюсь. Она довольно улыбалась, и между тонких изъязвленных губ ее мелькали мелкие острые и полупрозрачные зубы.

– Что дальше? – глухо поинтересовалась я, когда с трапезой было покончено.

– Спать с вечерней зарей ляжешь, с утренней дальше пойдешь землю топтать, сестру искать.

Я расслабилась и почесала волка за ухом.

– Это же человек, верно?

Яга уже вернулась к своему котлу, помешивая зеленоватое варево длинной ложкой, но глаза в ее серьгах повернулись ко мне.

– Человеком был, глупым был. Живой дух от него шел, сильно пахло, от самого сердца леса навьи пришли. Но я укрыла и защитила, в шкуру зверя одела, тварей отвадила. С тех пор у меня живет, не ест, не пьет.

– Давно он так?

– Я дней не считаю, ночам учет не веду, – почему-то грубо отозвалась старуха, поворачиваясь ко мне. Глаза в серьгах снова завертелись, чтобы не упускать меня из вида.

– А человеком он стать может?

– Может, да навьи снова сбегутся, умруны за горячей кровью явятся. И за тобой бы явились, если б дурнее Иванов была.

Я сочувственно потрепала волка по загривку, он покорно это стерпел.

– А он не говорил, кем был?

– Говорил, ой много говорил, – словно сама себе кивнула карга, возвращаясь к зелью. – Чушь про мир духов нес, про испытание великое да свое предназначение славное… Предназначение, – старуха снова захихикала, – в моей избе век волком доживать да солнца не видать!

– Неужели нельзя сделать так, чтобы его не чуяли?!

– Можно. Как тебя. Да этот глупец отказался, а выбор чужой я уважаю.

Я вздохнула, хотела еще что-то спросить, но язык уже еле ворочался, накатывало забытье. Уже на границе беспамятства промелькнула мысль: «Она меня все-таки отравила!»

6

Пять запретов

Рис.6 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Утром я чувствовала себя отдохнувшей и полной сил, словно впервые за последние четыре года вышла в отпуск и выспалась. Я сладко потянулась – и на пол слетело замурзанное лоскутное одеяло, в которое я куталась ночью.

Я уставилась на него с недоумением. Нет, я прекрасно помнила, где нахожусь и что со мной произошло. Коварная логика даже не пыталась выдать вчерашние события за сон. Мне просто не верилось, что Яга стала бы меня заботливо укрывать.

На соседней лавке лежали стопкой сложенные вещи: холщовые штаны, похожие на шаровары, длинная рубаха с широким поясом, темный шерстяной плащ. Рядом обнаружились кожаные сапоги с замысловато переплетенными ремешками вместо застежек. То ли Яга встала в хорошем настроении, то ли у нее просто не было женской одежды, но меня ее выбор обрадовал, хотя пришлось повозиться, прежде чем я смогла облачиться в такой костюм.

Одежда была немного великовата, пришлось подвязывать ее множеством тесемочек и ремешков, так что в итоге я сама себе напоминала много раз перепоясанный сноп. Рукава я одергивала и поправляла дольше всего, чтобы скрыть крошечную татуировку-птичку на запястье – последний привет из легкой и свободной юности. Старую одежду, сильно подранную в лесу, я бросила без сожалений, словно змея – выползок. Обшарила карманы напоследок, но не нашла там ничего нужного. Только соколиное перо. Задумчиво повертела его в пальцах и спрятала за пазуху.

– Хорош молодец, хоть и девица, – мерзко захихикала от дверей Яга. В руках она несла чугунок, над которым вился пар. Пахло на удивление аппетитно.

– Неужели вчера нельзя было мне дать нормальной еды? – возмутилась я, когда Яга придвинула мне плошку с тушеными овощами и кружку с квасом. После вчерашнего «угощения» мне едва хватало воспитания, чтобы есть как цивилизованный человек, а не наброситься на еду, словно оголодавшая свинья.

– Еда одна, что до твоего сна, что после, – неожиданно серьезно и торжественно ответила Яга. – Ты изменилась.

Я так и застыла с набитым ртом, представив на мгновение, что за обе щеки уплетаю вчерашнюю мерзкую кашу.

– В смысле – я изменилась?

– Ты же перешла границу, дитя, была чужой здесь, и мир тебя отвергал. Теперь ты своя.

– То есть я умерла? – похолодев, уточнила я, но старуха только недовольно головой покачала.

– Да жива ты, жива, девка глупая! Я тебя через границу перевела, и мир тебя принял. Так и назад выпускать буду, коли надумаешь вернуться! Но учти, сестре твоей хода с тобой не будет!

– Что?! Почему?

– Да потому, дурная твоя башка, что не я границу ей отпирала, другой ее провел! И либо сожрана она уже навьями, что на дух живой слетелись, либо сама здесь своей стала!

Мне показалось, что сердце у меня остановилось, еда разом утратила вкус.

– Я все равно найду ее, – твердо произнесла я, глядя в лицо Яге. – Все равно.

Она только устало покачала головой.

– Ох, сколько вас, самоуверенных, ко мне приходит, да мало кто возвращается. И ведь предупреждаю каждого, наставляю, уговариваю и пугаю, нет – все равно навстречу погибели стремятся! Что вам, в Навьем царстве медом намазано?!

– Так ведь не от хорошей жизни в царство мертвых идут, бабушка.

– Что верно, то верно. Искать сестру тебе долго. Птица большая ее утащила, Финист постарался.

– Финист?! – Нет, конечно, о чем-то подобном я уже догадывалась, ответ всегда лежал у меня под носом, но я просто отказывалась его замечать. – Но Финист же никогда девиц не крал и зла не творил!

Яга только скептически изогнула тонкие бесцветные губы, и я осеклась и уже тихо и неуверенно добавила:

– Ну, так в сказках говорится…

– Много в сказках говорится, много лжи, – скрипуче рассмеялась старуха. – И мир изменился, и герои сказаний изменились. Погибли мы для мира, ушли и исчезли вместе со сверженным идолом. Унесла его вода в темноту, в мир подземный, от солнца далекий, и нас утянула. А без света и добра не осталось, только голод и смерть. Кто добро творил, злее навий стал.

– А ты, бабушка?

– А я, – усмехнулась Яга, блеснув острыми зубами, – испокон веков на границе стою, вход в мир людей стерегу, одною ногой жива, одною мертва. И не изменится для меня ничего, и до скончания времени будет так.

Квас я допивала в молчании. Хотела помочь Яге убрать со стола, но она только отмахнулась. Волк спрыгнул с лавки и свернулся у моих ног, совсем как большая кошка.

Из темного угла старуха вытащила почерневший от времени ларец, окованный железом. Металл ярко блестел, словно только что отполированный. Ларец этот, огромный и неприподъемный даже на вид, Яга несла легко, словно шкатулку.

– Слушай меня, девица-соколица, слушай и запоминай. – Старческий надтреснутый голос Яги стал глубже и мягче. Старуха открыла ларец, пару минут пересыпала из руки в руку его содержимое. Достав медный чеканный браслет, быстро надела его мне на запястье. – Имя скрывай, не называй никому, как бы ни спрашивали, как бы ни пытали, чем бы ни грозили. Даже другу не открывай, даже возлюбленному, ибо нет в Навьем царстве друзей и возлюбленных, только обман.

Другой браслет, почти брат-близнец первого, сдавил мне вторую руку.

– Помощи не жди ни от кого. Предложат – откажись, навяжут – беги. Но если уж помогут – не благодари, иначе всю себя во власть тварей отдашь.

На средний палец правой руки Яга надела мне тяжелый перстень с растительным орнаментом:

– С дорог не сходи, троп не покидай. Земля алчет крови и плоти не меньше тварей, и сама она тварь.

Бога своего не поминай, только тварей разъяришь, помощи не дождешься. Нет здесь у него власти. – С этими словами мне на голову лег тонкий обруч с височными кольцами. – Сестру найдешь – проверь ее, расспроси, разговори. – Яга застегнула мне на талии пояс из крупных пластин, украшенных чеканными волчьими головами и колючими лозами. – Найти одну оболочку выеденную можешь, в которой, как в платье с чужого плеча, духи разгуливают.

Рис.7 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Я кивала, про себя повторяя предостережения. Украшения давили то ли оковами, то ли доспехами.

Она вручила мне посох, с которым я пришла, суму с припасами и бурдюком для воды, кинжал в простых кожаных ножнах, старых и потертых, но когда-то богато украшенных.

– И перо не теряй, – уже в спину прокаркала Яга, – оно тебе путь укажет, к логову Финиста выведет.

Я машинально прижала ладонь к груди, где за пазухой кололось серое перо. Как она узнала, как заметила? Впрочем, это же Яга. Что я о ее силах знаю?

Ягу я не благодарила, помня про ее же наставления. Уходила, чувствуя довольный взгляд в спину. Впереди стеной вставал лес, но он не казался мне таким темным и непроходимым, как раньше.

Уже у самой опушки меня догнал волк. Он несся крупными скачками, словно боялся, что его остановят, но вслед ему не летели ни стрелы огненные, ни проклятия Яги.

– Привет, – улыбнулась я зверю, когда он легкой трусцой пошел рядом, приноравливаясь к моему шагу. Я с интересом разглядывала его при свете дня. Волк был огромный, в холке почти мне до груди, но очень худой, словно шкура обтягивала одни кости. – Решил меня проводить?

Волк не отвечал. Хотя ждать ответа от животного было глупо, я хотела верить, что человек в нем еще не утратил разум.

– А тебе не опасно Ягу покидать? Вдруг тебя духи учуют?

Волк скосил на меня янтарный глаз, и моего разума коснулось мимолетное ощущение его уверенности – даже не успела понять, не почудилось ли мне это.

– Ты умеешь обмениваться мыслями? – продолжала допытываться я. – Или как-то еще общаться?

Снова прикосновение к разуму, немного неуверенное, словно он еще сам толком не осознавал свои силы.

Рыжий осенний лес выглядел радостной пасторальной картинкой после вчерашней чащобы. Тропинка легко бежала вперед, ветки не пытались хлестать по лицу и выкалывать глаза, корни не цепляли ноги. Сквозь густую листву частоколом пробивались блеклые солнечные лучи, высвечивая танцующие в воздухе пылинки. Под ногами пружинил толстый слой мха, то тут, то там на кочках краснели ягоды брусники – глянцевые, алые, как леденцы. Наверное, где-то рядом было болото, но в воздухе пахло прелой листвой и орехами, а не гнилью.

Я совершенно расслабилась, начала с любопытством оглядываться вокруг, присматриваться к яблокам и грибам, кокетливо выглядывающим из-под палой листвы. Яга дала мне еды в дорогу, в основном лепешки и вяленое мясо, совсем немного овощей на первое время. Но кто знает, сколько я буду искать Финиста, если даже сама Яга не представляет, где он может скрываться? От пера обещанной помощи не было, оно спокойно лежало за пазухой, никак себя не проявляя. Даже когда я его вытаскивала, ничего не происходило: перо вовсе не рвалось лететь, указывая мне дорогу.

Похоже, путь будет далеко не так прост, как я мечтала.

Вскоре на глаза мне попался раскидистый орешник, его ветви клонились к земле под тяжестью плодов. Наверное, я могла бы даже до него дотянуться, не сходя с тропы, но как раз рядом с ним тропа огибала небольшой пятачок, заросший белесой травой и даже не прикрытый листвой. Всего пара шагов в сторону, и я могла бы дотянуться до орехов. Наверное, в этом не было ничего страшного – в конце концов, я ведь не собиралась уходить от тропы.

Чем больше я об этом думала, чем больше я смотрела на орешник, тем сильнее мне хотелось пополнить запасы и отведать его плодов, во рту даже появился масляный привкус. Я топталась на месте, уговаривая себя то идти дальше, то плюнуть на все и сорвать пару орехов. Волк недоуменно тыкался лобастой башкой мне в бедро, подталкивая дальше по тропе. Орешник манил меня, тянул к себе, и я не могла противиться соблазну.

Я уже почти решилась и собралась шагнуть на блеклый пятачок, как резкая боль прошила правую руку. В глазах потемнело, в груди не осталось воздуха для вскрика, настолько сильной и внезапной оказалась вспышка боли. Когда зрение прояснилось, я увидела, что перстень светится красным, словно только что вытащенный из плавильни. Боль обжигающими волнами расходилась от него, кожа вокруг покрывалась волдырями, хотя сам металл оставался едва теплым.

С глаз словно пелена спала, орехов уже не хотелось – орешник от корней до кончиков веток затянула тонкая паутина, оплела каждую веточку, легко трепетала под легкими прикосновениями ветра. Редкие орехи, крупные и тяжелые, темнели среди белых нитей, изъеденные гнилью. Запоздало накатило ощущение близкой опасности, ловушки, жадно распахнутой пасти у самых ног.

Неспроста в лесу, где под ногами скользят бурые и желтые листья, клочок земли так и остался голым, едва прикрытым травой, похожей на густую паутину.

Тихо постанывая сквозь сжатые зубы, я быстро зашагала прочь от коварного орешника. Боль медленно унималась. Волк, шумно дыша, плелся за мной. Может, лес и выглядел более дружелюбным, но менее опасным не стал.

Тропа постепенно расширялась, превращаясь в утоптанную дорогу, на которой запросто могли разойтись двое путников. Волк меня обогнал и бежал впереди, тщательно принюхиваясь и прислушиваясь. Похоже, лес ему внушал гораздо больше опасений, чем мне. Да и ориентировался он явно лучше меня, словно знал, чего стоит избегать. Даже интересно, кем волк был раньше и почему отказался от помощи Яги.

– Эй, – я тихонько окликнула его, боясь шуметь в лесу. – Ты уже достаточно меня проводил, может, вернешься к Яге?

Зверь обернулся, удивленно уставился на меня. В его тусклых глазах так и читалось: «Ты что, дура?»

– Почему ты решил со мной идти? – не отставала я. – Решил мне помочь?

Волк согласно опустил морду, словно кивнул. Разговор, конечно, получался односторонним, но хоть как-то скрашивал дорогу. Волк рычал, дергал ушами или одаривал меня такими красноречивыми взглядами, что я неизменно чувствовала себя идиоткой. Говорить я старалась тихо, почти шепотом, опасаясь потревожить тяжелую тишину леса. Здесь не было привычных шорохов и звуков, даже листья под ногами почти не шуршали. Не хрустели ветки под пробегающим сквозь чащу зверем, не шелестели листья, не кричали птицы. Казалось, я и волк – единственные живые существа в лесу. И эта тишина так действовала на нервы, что, начав говорить, я уже не могла заткнуться.

Перед одной из полянок дорога разделилась на целую сеть тропок, паутиной опутавшую небольшой пятачок земли перед ручьем.

– По-моему, это знак свыше, что пора сделать привал, как думаешь?

Волк только фыркнул – он явно не успел устать и теперь всем своим видом демонстрировал, что согласился отдохнуть только из жалости ко мне. Насторожив уши, он внимательно обнюхал землю и камни у ручья, не поднимая носа, обошел полянку и только потом улегся в тени, уложив лобастую голову на длинные лапы. Не прошедший ритуал Яги, не принятый этим лесом, этим местом, волк видел совсем иной лес: голодный, хищный, недружелюбный.

И, пожалуй, я не хотела знать, что он видел.

Вода в ручье была чистой и ледяной, как в горных реках. Я напилась до ломоты в зубах, чтобы не тратить запасы из бурдюка. С сожалением покосилась на белые шляпки грибов. Увы, как и любое городское дитя, я не могла похвастаться обширными познаниями о грибах, а вот спутать съедобные с червивыми или ядовитыми – запросто.

Осеннее бледное солнце уже начало клониться к закату, но до темноты оставалось еще много времени. Я задумчиво грызла на ходу сухарь и пыталась разработать хоть какой-нибудь план действий. Очень непривычно было жить, не зная, что ты будешь делать в следующий час и день. Неизвестность тяготила.

К вечеру дорога стала неровной, сначала петляла, огибая каменистые холмы, заросшие корявыми елями, затем начала карабкаться на них, временами почти теряясь среди крупных валунов. С усилием опираясь на посох, я штурмом взяла два холма, третий же, с короной развалин, резко обрывался в темноту. Я едва не полетела вниз, вовремя сообразив, что чернота впереди – не очередная тень, а обрыв. Из-под ног в пропасть покатились мелкие камушки.

Ночевать в руинах было жутко, но спускаться с холма по темноте я бы не рискнула. Ноги все-таки не казенные, да и не было у меня запаса мертвой воды, чтобы мигом срастить переломы. Я поудобнее устроилась у наименее подозрительного камня, выступающего из земли, словно осколок зуба. Стоило прижаться к нему спиной, как меня продрал до костей могильный холод и начали нервно стучать зубы, но этот камень единственный мог укрыть меня от ветра.

Я закуталась в плащ и попыталась заснуть, но не могла даже расслабиться – казалось, стоит мне задремать, как из темноты выйдет тварь с горящими глазами. Пока же горели глаза только моего волка, причем горели явно недовольно. Ворча и фыркая, он принялся рыть и царапать землю, причем не на одном месте, а обходя меня по дуге. Сначала я смотрела на него с недоумением – не рехнулся ли, а потом из глубин памяти всплыли позабытые уже знания.

Вздохнув, я начала вместе с ним процарапывать на твердой и каменистой почве защитный круг. Когда мы закончили, уже сгустилась кромешная темнота, и оценить правильность линии я не смогла. Я перевела дыхание и снова привалилась к камню. Узкий месяц, полупрозрачный, как льдинка, почти лежал на рыхлых тучах, напоминая острые коровьи рога. Я старалась найти хоть одно знакомое созвездие, но, как ни щурилась, не могла сложить из блеклых, далеких звезд знакомый узор.

Рядом со вздохом лег волк, прижался к моему бедру, и сразу стало теплее. Я предложила ему хлеб и мясо, но он только отвернул морду. В одиночестве проглотив скудный паек, я поплотнее прижалась к волку, чтобы сберечь крохи тепла, даже не подумав, сколько блох он успел нахватать за день. Уже засыпая, я решила, что в царстве мертвых и блохи мертвые, а значит, кровь им ни к чему.

Снилась мне Марья. Она кричала и ругалась, что я лезу в ее жизнь, что лес она сама выбрала, что она здесь счастлива, а я просто завидую… даже во сне мне не было от нее покоя. «Раз сама дура, не мешай хоть тебя спасать!» – пыталась крикнуть я ей в лицо, но, как часто бывает во сне, ни пошевелиться, ни слова вымолвить не могла.

Уже перед самым рассветом меня подкинуло на месте: до нас донеслись далекие отголоски воя. Только продрав глаза, я сообразила, что меня обмануло эхо в холмах: в лесу не выли, а аукали, громко и отчаянно. На таком расстоянии сложно различить голос, но я почему-то была уверена, что это ребенок заблудился и плачет. Маленькая девочка, слишком далеко зашедшая по грибы-ягоды и не сумевшая найти обратную дорогу до темноты.

Образ исцарапанного, испуганного ребенка так ярко нарисовался перед глазами, что мне стало жаль его до слез. Я даже встала, с трудом распрямляя затекшие, закоченевшие ноги, собираясь найти и успокоить дитя, и проснулась окончательно.

Какие грибы-ягоды? Какая девочка?! Да тут только Яга живет!

Меня пробил озноб, когда я сообразила, что уже занесла ногу над защитным кругом, а волк с глухим рычанием тянет меня за полу плаща, пытаясь удержать на месте. Резко выдохнув, я прижалась к камню и закрыла глаза, пытаясь восстановить дыхание и унять бешеное сердцебиение. Ауканье стало отчетливо разочарованным и вскоре замолкло.

Стоит ли говорить, что спать уже не хотелось?

7

Болотная трава

Рис.8 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Утро наступало медленно и неохотно. За ночь тяжелые тучи затянули все небо и теперь темными рыхлыми брюхами едва ли не задевали вершины елей. Наверное, следовало бы вскочить, умыться и идти дальше – в такую хмарь световой день короток. Но я малодушно плотнее завернулась в плащ, надеясь хоть сейчас немного подремать.

– С добрым утром, красна девица.

Я едва на месте не подпрыгнула.

За пределами круга прямо на земле сидел охотник и улыбался из-под капюшона. Волк сгорбился рядом со мной и тихо и зловеще рычал на него, обнажая клыки.

– Что ты здесь делаешь? – От ночевки на холодной земле голос так охрип, что стал похож на карканье. Я с трудом уселась, вцепилась озябшими пальцами в горловину плаща.

– Охочусь. – Охотник пожал плечами, не сводя с меня взгляда. Я не видела его глаз под глубоко надвинутым капюшоном, только замечала блеск белков, и это меня почему-то пугало. – Как вижу, помогли тебе?

– Да, – я кивнула, пристально разглядывая охотника при свете дня. Одежда его напоминала мою, но была из более плотной и темной шерсти, к поясу крепились небольшие мешочки, расшитые замысловатой вязью. Оружия я не заметила, но точно знала, что оно есть. Поймав мой взгляд, охотник дружелюбно улыбнулся и изобразил стук костяшками пальцев над защитным кругом:

– Впустишь?

Волк зарычал еще сильнее, и я положила ему ладонь на холку, пытаясь успокоить, но вместо этого его страх передался мне. Даже напомнив себе, что охотник уже однажды спас меня, я не смогла вернуть контроль над эмоциями.

Но дальше сидеть в круге было глупо. Я встала, опираясь на посох, словно древняя старуха, и перешагнула защитную черту. Охотник вскочил и поддержал меня под локоть, словно я и впрямь была немощной каргой. Волк, все еще порыкивая, выбрался вслед за мной.

– Твоему зверю не по нраву мое общество, – усмехнулся охотник, благоразумно стараясь держаться от него подальше.

– Он не мой, он свой собственный.

– Дикий он разве, чтобы собственным быть? Раз приручен, твой, значит, хоть и нет на нем сворки.

– Это человек, – разозлившись, резко оборвала я мужчину, – такой же, как и я.

Вежливо и чуть виновато улыбнувшись, охотник опустился перед волком на корточки, пристально вгляделся ему в глаза.

– Вот оно как, – задумчиво и довольно протянул он, – прости, друг, не признал в шкуре. За что ж Яга прогневилась, в шерсть звериную облекла?

Вместо ответа волк снова ощерился и попытался спрятаться от охотника за моими ногами.

– Она сказала, что он живой и что он отказался от ее помощи. Вот она и превратила его в зверя, чтобы от злых духов защитить.

Охотник только головой покачал:

– То ли рассердилась Яга шибко, то ли сама многое позабыла. Ведь не единственный это способ беду отвести.

– А ты, получается, знаешь еще один?

– Знаю, отчего же не знать. Трава болотная есть, если цветы ее найти, высушить да при себе носить, то не учуют навьи живой дух, за своего примут.

Тут уже даже волк уши насторожил, чуть ли не начал от нетерпения подвывать. Похоже, ему не терпелось сбросить опостылевшую шкуру и пройтись на двух ногах.

– Как мне найти эту траву?

– Сама ты ее не сыщешь, не узнаешь просто, слишком бледна и неприметна она. Я помогу. И провожу, и цветки найду.

Правую руку начало покалывать, боль, пока еще тихая, только напоминала о старухином завете.

– Лучше объясни, – мотнула я головой, стараясь не выдать тревоги.

Охотник пожал плечами.

– Растет трава у самых бочагов, у черной воды, стелется низко, цветы – звездочки с ноготок, блеклые, зеленоватые, до холодов держатся, с инеем сходят. Собирать нужно только их, в тишине до заката, до последнего луча солнца. Из ношеной одежды мешок сшить да без железной иглы…

Он осекся, взглянул на мои округлившиеся глаза и только рукой махнул.

– Иди за мной, до болота доведу и траву соберу. Негоже человека зверем оставлять. – Он развернулся и пошел вниз с холма, обратно по моим следам, легко скользя между валунами.

– А как же дорога?!

– Нет дальше хода! Был раньше мост над могучей рекой, да трещины землю изрезали, и река в подземный мир вся ушла, а мост развалился по камню.

Я кисло посмотрела вниз. Получается, зря я вчера сюда лезла?

Волк легко сбежал вниз. На этих буераках, где ногу сломать – легче легкого, у него, с четырьмя-то лапами, было преимущество. Я спустилась последней. И волк, и охотник ждали меня, задрав головы, словно уже успели поспорить между собой, навернусь я кувырком с холма или нет. Увы, их ожиданиям не суждено было оправдаться – я даже ни разу не оступилась.

Теперь нас вел охотник, и эти места он знал хорошо – смотрел постоянно не под ноги, а на ближайшие деревья, словно знак какой искал. У старого трухлявого пня он резко свернул на север, я даже не сразу узенькую тропку-стежку разглядела. Идти по ней приходилось аккуратно, почти след в след за проводником, боясь оступиться.

У корней деревьев чернели небольшие лужицы воды, словно земля уже была не в силах впитать влагу, пахло прелой листвой, сыростью и хвоей. На кочках алела брусника, пару ягод, росших на тропе, я сорвала и отправила в рот. Челюсть свело от их кислоты, но разом исчезла жажда, досаждавшая с утра.

Лужицы становились все больше и больше, постепенно сливаясь в мелкие озера черной неподвижной воды, и в ней, словно в колдовском потемневшем зеркале, отражались деревья и колючие кустарники. Вскоре под ногами начало хлюпать, сапоги заскользили по сырому мху. Я шла медленно, аккуратно ступая по следам охотника, опасаясь поскользнуться и упасть с тропы в мертвые кустарники и колючие плети. Охотник уже давно ушел вперед, временами он оглядывался и ждал, когда же я его нагоню. Было в этом что-то жуткое, словно он заманивал меня в ловушку и проверял, не сорвалась ли его жертва с крючка.

Боль в правой руке становилась сильнее с каждым шагом.

Над болотом стелился густой зеленоватый туман, в глубине которого мелькали синие огоньки. Над водой далеко разносился плеск, словно кто-то со всей дури бил тряпкой по воде.

Охотник довел меня до плоского камня у самого края болота, усадил и велел волку сторожить. Тропа вилась дальше, в обход топи, но охотник уверенно шел по примятой траве и чернеющим кочкам, пока туман полностью не поглотил его.

Я осталась сидеть на мокром камне и ждать, в задумчивости подъедая растущую рядом бруснику. Шлепки по воде становились все ближе и ближе, пока из тумана не вынырнул согнутый в три погибели старик, длиннобородый, слепой и весь облепленный тиной. Он подозрительно повел крючковатым носом, даже язык по-змеиному высунул, пробуя воздух на вкус.

– Здрава будь, красна девица, – неожиданно тоненьким, по-комариному писклявым голосом зачастил дедок, – здрав будь, добрый молодец! Уважьте старика, уважьте хозяина, раз на болото мое забрели да бруснику мою пощипали! Разделите со мной хлеб-соль да поговорите о житье-бытье! А то сто лет уж тут один-одинешенек, и словом-то перемолвиться не с кем!

«Так ты, старый, всех кикимор своих болтовней распугал!» – так и рвалось у меня с языка, но я чувствовала – надо молчать. Пока я ему не ответила, болотник нас не чуял, только и мог, что носом из стороны в сторону водить.

Я сжалась, боясь не то что пошевелиться – дышать. Рядом прижался к камню волк, беззвучно скаля клыки.

– Что ж молчите-то, гости дорогие? Али не хотите дедушку порадовать, слово ему доброе молвить? – начал сердиться болотник, громче шлепая перепончатыми лапами. – Ох, что за молодежь пошла грубая, без приглашения приходит, хозяев не уважает! Совсем стыд потеряли!

Его причитания были так похожи на ворчание бабок у подъезда, что я не выдержала и тихонечко фыркнула, сдерживая смех. Тут же прикрыла рот рукой и замерла, но было уже поздно – болотник услышал звук и теперь целеустремленно шел на него.

– Ой, красна девица, краса неписаная! – снова ласково зачастил дедок, ощупывая воздух перед собой неестественно длинными тонкими пальцами, между которыми влажно блестели перепонки. – Сладка ли тебе ягода болотная, по нраву ли черное зеркало вод стоячих?

Я замерла, стараясь даже не дышать, волк припал к земле, еле сдерживая агрессивный рык в глотке. Болотник приближался к нему, еще пара шагов – и рукой заденет уши моего зверя. Я прикрыла глаза, набираясь решимости, и спрыгнула в лужу. Всплеск вышел громкий, в вязкой болотной тишине он далеко разнесся над водой. Старичок даже подскочил, поворачиваясь на звук.

Голос его стал вкрадчивым и сладким.

– Что ж ты молчишь, девица, слова доброго жалеешь? Али ты немая?

Теперь болотник тянул руки ко мне, я медленно отступала, стараясь шагать как можно тише. Происходящее напоминало игру в жмурки, которую я нежно любила в детстве, только вот сейчас чуяла, что если меня поймают, то закончится все совсем не весело. Для меня, конечно.

– Не бежала б ты от меня, красна девица, – кряхтел болотник, поводя носом, – я ведь жених завидный и богатый, без приданого возьму, осоковой короной увенчаю, ягодами-самоцветами осыплю!

Я так опешила, что даже забыла пятиться. Вот же старый хрыч, а все туда же – седина в бороду, бес в ребро! Словно услышав мои мысли, старик продолжил заговаривать мне зубы, подбираясь все ближе и ближе:

– Не смотри, что стар и собой негож, вот народится луна молодая, востророгая, и я мигом помолодею, таким статным молодцем сделаюсь, что и царевичам со мною не сравниться будет!

Я пошарила вокруг себя и, подобрав мелкий камушек, облепленный мхом и тиной, метко запустила его в лоб болотнику, выражая этим все свое отношение к его «заманчивому предложению». На языке так и вертелся колкий и обидный ответ, но приходилось прикусывать губы, чтобы молчать. Я остро осознавала: заговорю – и стану беззащитна, болотник меня увидит, и тогда игра в жмурки прекратится.

Волк сообразил, что я пытаюсь отвлечь болотника, и начал остервенело рыть землю – мокрые комья земли разлетались во все стороны и с тихим чавканьем падали в лужицы. Нежить завертелась, забормотала себе под нос и все так же с вытянутыми руками двинулась в обратную сторону. Это было бы смешно, если б не было так страшно.

Очередной грязный камень прилетел старику уже в затылок.

– Дурачить меня вздумали?! – неожиданно гулким басом взревел болотник, увеличиваясь на глазах. И без того рыхлое желтоватое пузо раздулось втрое, скрыв кривые рахитичные ноги. Рот – вернее, огромная, полная мелких зубов пасть – распахнулся от уха до уха, глаза выпучились и вылезли из орбит.

Тварь обмахнула длинным тошнотворно-сизым языком морду и впилась в меня тяжелым взглядом. «Видит», – похолодев, поняла я.

Игра закончилась, я проиграла.

Значит, можно и высказать все, что на языке вертится. Лишь бы голос от страха дрожать не начал.

– Если хотел нас напугать, – с напускной дерзостью усмехнулась я, – то просчитался! Ты больше похож на уродливую жабу, чем на чудище!

На этот раз болотник не стал снисходить до разговора, а с невиданной ловкостью рванулся ко мне, разевая пасть. Я с визгом отшатнулась, слепо отмахиваясь посохом. Неудачно оступившись, поскользнулась на осклизлом камне и рухнула на спину, выпустив от неожиданности посох и оставшись абсолютно беззащитной.

Позади болотника раздался тонкий, почти собачий визг – это волк, зажмурившись, вцепился в хвост нечисти, короткий и уродливый огузок. То ли хвост был ахиллесовой пятой болотника, то ли просто был безумно ему дорог, но тварь отвлеклась от меня и принялась прыгать по земле, разбрызгивая грязь.

Цепкости моего волка позавидовал бы и клещ.

Я как раз успела вскочить и подобрать посох, примериваясь, как бы поудачней ударить тварь по голове, когда мимо меня свистнула стрела и выбила нежити глаз.

– Вас что, даже на минуту одних оставить нельзя?! – раздраженно рыкнул охотник, держа тварь на прицеле и медленно выбираясь с изменчивой болотной тропки. – Велел же сидеть и ждать! А ты прочь пошел, пока жив!

Болотник клацнул челюстью, но неохотно пополз обратно в болото, кося на нас уцелевшим глазом. Уже у самой кромки бочага волк разжал пасть, одним прыжком вернулся на тропу и принялся остервенело отплевываться.

Охотник ловко снял тетиву и приторочил лук к поясу, не переставая напряженно вглядываться в туман, словно оттуда могло вылезти что-то гораздо более жуткое, чем голодная нечисть.

– Идемте, – напряженно сказал он, не глядя на нас. – Здесь лучше не задерживаться.

Он схватил меня за запястье и потащил обратно по тропе с такой скоростью, что мне приходилось постоянно сбиваться на бег. Когда лес снова посветлел, а под ногами перестало хлюпать, мужчина сбавил скорость.

– Как же угораздило вас с хозяином вод встретиться? – уже спокойнее принялся расспрашивать охотник.

– Он сам к нам вышел, – отозвалась я, с трудом переводя дыхание. – Сначала стариком прикидывался, на ощупь искал. Потом взбесился и в жабу превратился!

– В жабу. – Охотник устало прикрыл глаза, поражаясь то ли моему спокойствию, то ли моей глупости. – Жаба эта может человека махом заглотить, чтоб на илистом дне отрыгнуть и месяцами тело глодать.

Меня передернуло от такой перспективы.

На привал мы остановились на небольшой прогалине у поваленной березы, в корнях которой журчал совсем крошечный ручеек. Я печально рассматривала свой бедный плащ: мокрый и грязный, отяжелевший от болотной жижи, всю дорогу он путался в ногах. Постирать бы его и самой помыться, но где? Да и к воде я долго не захочу приблизиться, слишком уж яркие у меня воспоминания о ее коренных обитателях.

Охотник осторожно извлек из кармана свернутую тряпицу, почти благоговейно развернул ее. Мы с волком мигом склонились над ней, едва не столкнувшись лбами. На клочке небеленого холста лежали десятки мелких невзрачных цветочков, остролистых и звездчатых.

– Вот и трава заветная, – с нежной улыбкой сказал охотник. – Дальше я не помощник – самой тебе придется без железной иглы мешочек зашивать.

Я только в затылке почесала. При всей моей любви к рукоделию, я слабо представляла, что можно сделать. С трудом выдернула из рукава длинную тонкую нитку и попыталась ею стянуть тряпицу в мешочек, но он все разваливался. Приходилось следить, чтобы мелкие цветы не разлетелись.

В очередной раз скрипнув зубами, я подобрала сосновую иглу пожестче. Охотник говорил лишь про железные иголки, про сосновые речи не было. Кое-как закрепив нить, я прошила тряпицу вдоль и поперек, чтобы она не расползалась в руках. Вышел кривой и косой шарик, размером не больше грецкого ореха. Толстую шерстяную нить я зубами выдрала из подола плаща, на нее и повесила мешочек с травой.

– Вот, даже неплохо вышло, – неуверенно произнесла я, на вытянутых руках самокритично разглядывая свое творение. – Охотник, посмотри! Ты нам сильно помо… ааиий!

Судорога скрутила правую руку, на пару секунд я вообще перестала ее чувствовать.

Впрочем, мою оплошность заметить он уже не мог – пока я возилась с амулетом для волка, охотник молча исчез, даже не попрощавшись.

Волк недоверчиво косился на амулет в моих руках, в глазах так и читалось: «Что, я должен буду это носить?!» Но человеком ему быть хотелось сильнее. Зверь покорно подошел ко мне и склонил голову, позволяя завязать шерстяной шнурок на загривке.

Чуда не произошло. Волк сел, неуверенно повел лопатками, но так и остался волком.

– То ли охотник обманщик, как и любая навья тварь, – принялась вслух размышлять я, пытаясь унять разочарование, – то ли я все испортила, криво сшила… Ладно, делать нечего, пошли дальше.

Волк согласно завилял хвостом.

Пересилив брезгливость и страх, я умылась и напилась из мелкого ручейка, счистила болотистую грязь. Волк терпеливо ждал в стороне от воды, когда мы двинемся дальше.

Тропка петляла и раздваивалась, на всех распутьях я выбирала направление по наитию, шла куда глаза глядят. Волк понуро бежал рядом. Это в сказках только одна дорога, иди по ней и иди, рано или поздно к замку Кощееву выйдешь да невесту свою назад отобьешь. Здесь же дорог было множество, и тропинок, и совсем незаметных стежек – поди угадай, которая в нужном направлении ведет да посреди чащи не обрывается.

Очень не хватало камня с подробной инструкцией: «налево пойдешь – богатство найдешь, направо пойдешь – коня потеряешь, прямо пойдешь – сестру пропавшую отыщешь». От такой подсказки я бы не отказалась! Ноги уже начали гудеть от усталости, руки, раз окоченевшие, уже не отогревались, а после ночевки на голой земле ныла спина. И это только второй день пути! Страшно представить, что дальше ждет.

Даже с волком я чувствовала себя бесконечно одинокой против огромного, обманчивого и опасного леса, словно встала, мелкая, незаметная, против непонятного и необъятного чудища. И оно наблюдало, то ли с ленцой, то ли с любопытством, как я сама лезу ему в пасть, насаживаюсь на когти-шипы, увязаю в нем, теряю чувство направления, теряю себя.

В тяжелом безветрии тоскливо поскрипывали ветви, шорохи и шепотки тянулись за мной следом или же звучали лишь в моем воображении. Среди редких сухих листьев я иногда замечала мелких птиц, блеклых, потрепанных. Только грудки алыми – окровавленными – пятнами мелькали в ветвях.

Сквозь ажурную крону деревьев пробился золотой закатный луч, больно ударил в глаза. Я остановилась, приглядываясь и прищуриваясь, прикрыла рукой лицо – мне снова почудилось, что впереди какой-то просвет и лес заканчивается.

– Как думаешь, волк, – обратилась я к спутнику, уже не находя сил молчать, – скоро мы выйдем из леса?

– Нет, – ответил мне ломкий хриплый голос. – Яга твер-р-рдила, что лес все Навье цар-р-рство занял, а ему все места мало.

Я медленно обернулась, боясь поверить своим глазам. На земле сидел вытянутый нескладный подросток, укутанный в одежду из серых волчьих шкур, капюшон-пасть скрывал его лицо. Волк… вернее, бывший волк неуверенно откинул капюшон, пригладил всклоченные жесткие волосы.

– Привет, – неразборчиво буркнул он.

8

Люди добрые, но недобрые

Рис.9 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Вот уж не думала, что мой спутник окажется моложе меня самой! Широкоскулый, с узкими миндалевидными глазами, явно монгольского происхождения, юноша выглядел почти ребенком, хотя морщинка между бровями и придавала ему вид серьезный и угрюмый.

Несколько минут мы пристально разглядывали друг друга, немного недоверчиво, словно впервые столкнулись. Волк попытался подняться, но запутался в ногах и шлепнулся обратно на землю. Я присела рядом с ним, чтобы ему не приходилось задирать голову.

– Привет. – Я старательно изображала дружелюбие, словно заново пыталась приручить дикого зверя. Впрочем, лицемерить не приходилось – я действительно была рада тому, что мой спутник вернул себе тело. – Об имени тебя спрашивать смысла не имеет, верно?

– Верно, – с рычанием выговорил юноша. Язык его плохо слушался, часть звуков он проглатывал, словно забыл уже, как пользоваться человеческой речью.

– Долго же ты пробыл в звериной шкуре. – Я сочувственно покачала головой, наблюдая, как он пытается разобраться с непослушными конечностями.

– Долго. Вечность.

Он даже говорил отрывисто, еще до конца не вспомнив, каково это – быть человеком. Хотелось пожалеть его, обнять, погладить по волосам, но я только подала руку и помогла подняться. Волк держался неустойчиво, пошатываясь, пытался по-волчьи сгорбиться. Я понаблюдала за этим делом и вручила ему свой посох. Иначе, чуяла, далеко не уйдем.

Когда волк чуть освоился с человечьим телом и перестал спотыкаться на каждом шагу, я принялась его расспрашивать:

– Почему ты не превратился сразу? Амулет не сработал?

– Работает амулет. Он же только человечий дух скрывает. Я сам должен был шкуры сбросить, в человека вернуться. Но забыл уже, совсем зверем стал!

Волк потряс головой, словно пытаясь отогнать иное, звериное восприятие мира. Он сам еще толком не доверял амулету, постоянно прислушивался и принюхивался, забыв, что вместе с четырьмя лапами лишился и чуткого обоняния.

– Идем. Не дело на месте стоять.

На этом волк замолчал – утомился. Речь его все еще звучала невнятно, язык заплетался, да и видно было, что юноша никогда не отличался словоохотливостью. А вот ответственности ему было не занимать. Даже сейчас, прихрамывая и спотыкаясь, он шел впереди меня, бдительно вслушиваясь в любые звуки. Я даже специально сбавила шаг, чтобы юноше было легче изображать первопроходца.

Тем более мне было о чем подумать.

Обереги Яги уже второй раз удержали меня от непоправимой ошибки. Вывод напрашивался только один: охотник, каким бы добрым и отзывчивым он ни казался, такая же навья тварь, как и мертвая птица, похитившая мою сестру. Но вовсе не это меня пугало: в конце концов, знала куда шла, все здесь навьи твари. Настораживало другое: я не могла понять его мотивов. Втирается в доверие? Но зачем? Пытается заманить? Так нет же, он нас никуда не ведет, дорог не советует, в чащу завести не пробует. Даже волку помог… судя по тому, что на нас еще никто не набросился, не явился, учуяв запах живого человека, действительно помог. И благодарности ждать не стал, даже не намекал на нее, прекрасно зная правила.

Хочешь – не хочешь, а поверишь, что и в Навьем царстве приличная нечисть осталась, думающая не только о том, как себе пузо набить!

Вот только интуиция мне подсказывала, что верить в это нельзя.

Мы миновали глухой и темный бор с непроходимым подлеском, продрались сквозь колючки шиповника, выросшего прямо посередь тропы. Лес постепенно светлел, плавно переходил в рощицу высоких корабельных сосен с золотистой теплой корой. Идти сквозь рощу было одно наслаждение – в воздухе пахло смолой, под ногами шуршали не осточертевшие раскисшие листья, а сухая хвоя и мелкие шишки. Издали доносился звонкий колокольчиковый смех и тихий плеск волн, накатывающих на песчаную отмель. В воздухе чувствовался запах чистой речной воды и высохшей травы.

Неплохо было бы спуститься к берегу, искупаться и почистить одежду, но дорога тянулась дальше, а в сторону берега не убегала ни одна тропинка. Мне только и оставалось, что с завистью прислушиваться к смеху русалок.

– Лучше уйти отсюда быстрее, пока русалки не прибежали.

– Они так опасны?

Волк пожал плечами, не сбавляя шага.

– Яга говорила, опасны. Здесь все опасны.

Ночевать мы решили у корней высокой и старой сосны. Даже три человека не смогли бы обхватить ее ствол, а корни темными арками вздымались из земли. Пока я расчищала место для сна от шишек и веток, волк чертил охранный круг, что-то бормоча себе под нос. Очень не хватало костра, но я помнила слова охотника, что огонь только привлечет голодных тварей.

Волк снова отказался от хлеба и мяса, глянул исподлобья, но смолчал. Перекусила я быстро, настороженно прислушиваясь и оглядываясь. Ни у волка, ни у меня не было уверенности, что охранный круг сработает – охотник, в конце концов, мог и по доброй воле не переступать черту.

Где-то за лесом садилось солнце, его последние лучи окрашивали стволы сосен в янтарные и кровавые цвета. Из оврагов и низин выползали клочья тумана, грязно-серые в подступающем сумраке. Тишина становилась вязкой и осязаемой, казалось, она ватой забивается в уши и нос.

– А как ты попал в Навье царство? – шепотом спросила я у нахохлившегося волка.

Мой спутник молчал так долго, что я уже и не надеялась дождаться ответа. Но все же он заговорил – так тихо, что приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы разобрать его слова.

– Со мной с детства говорили духи. Старшие считали – шаманом стану, сильным. Отец всегда против был. Хотел в город меня отвезти, чтобы на инженера учился. А я, дурак, сначала поддакивал ему, верил, что в нашем селе будущего у меня нет. Все ждал, когда же отец обещание сдержит, учиться отправит. – Волк нахмурился, подобрал палочку и начал в задумчивости ковырять землю. – Только духи не спрашивают, хочешь ты общаться с ними или нет. Они просто приходят. Ты знаешь о шаманской болезни?

Я покачала головой, глядя в землю. Никак не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть в лицо волку, словно заставила его исповедоваться в чем-то страшном и постыдном, хоть ничего страшного и постыдного в его словах не было.

– Это тяжелая болезнь, это зов духов и предков. От него нельзя отказаться, у тебя нет выбора. Начинается все с бессонницы и видений, паники и припадков – значит, духи тянут тебя в свой мир. Старики говорят, познакомиться. Тут только старый шаман помочь может. Объяснить, ритуал провести. – Волк вздохнул. – Когда началось у меня, мы с отцом были в городе. Отец институт выбирал, где мне учиться. Говорил, умным человеком буду, уважаемым. Не чета суеверным старикам. Это он так шаманов наших называл. И когда болезнь появилась, я промолчал. Думал, отец узнает – любить перестанет, гордиться не будет. Думал, обойдется. Думал, не шаманская болезнь, а просто нервы перед поступлением. Вот закончатся экзамены, и все пройдет.

– И ничего не прошло?

– Да. Лихорадка началась, бредить стал, с духами говорить, с предками. Они меня учили, советы давали. Твердили, великим шаманом буду, от большой беды народ уберегу. А я… я отца подвести не хотел. Все-таки шаманов много, а у него я единственный сын.

– И чем закончилось? Отец смирился?

Волк грустно усмехнулся:

– Он так и не понял ничего. Я просто не очнулся. Лежал в темноте, слышал далекие голоса. Но что они говорят, уже не понимал. Духи ведь не дураки, тоже поняли, что я не хочу шаманом быть. То ли смирились и оставили умирать, то ли разозлились и бросили в царство мертвых, древнее испытание проходить, в мир живых путь искать. Не знаю. Открыл однажды глаза, радовался, горячки нет, не болит ничего, не трясет, только в лесу стою, а лес глухой и незнакомый. И в темноте чужие глаза светятся. С трудом тогда до Яги добежать успел, хоть она помогла.

– А чего от ее ритуалов отказывался? Мог бы и раньше от нее уйти.

– Не понял сразу, где я и что со мной. Говорю же, дурак был! Пока у нее как в клетке сидел и ее бормотание слушал, сообразил уже. Сначала вообще считал, что все, умер, съела болезнь. А уж когда ты появилась, дальше в Навь рвалась, решил, что и у меня шанс есть.

Я наконец подняла на него глаза, долго и молча разглядывала его мрачное сосредоточенное лицо.

– Думаешь, это твое испытание? И если пройдешь, станешь шаманом?

Волк только глазами сверкнул.

– Стану, а куда я денусь. Духи выбора не дают, – он отбросил ветку, которой ковырял землю, и подался ко мне, – а правда, что ты сама в Навь пришла? За сестрой?

– Правда. Ее унесла огромная мертвая птица, и я пошла за ними. – Я немного покривила душой, считая стыдным признаваться, что, потеряв сестру, я малодушно хотела умереть. – Яга говорит, это Финист. Честно говоря, я неплохо помню сказки, но даже представить не могу, зачем ему моя сестра понадобилась. Он же не Кощей, чтоб девиц похищать.

– Яга в одном права, – фыркнул волк. – Люди перестали верить в богов и богатырей, и их поглотила Навь. И она же их изменила.

Я поежилась от мерзкого ощущения, словно сотни глаз буравили мне спину. Между лопаток даже зачесалось, и я поплотнее закуталась в плащ. Ночь чудовищно преображала и без того пугающий лес. Силуэты деревьев приобрели зловещие черты, корявые ветви тянулись к нам со всех сторон. С внешней стороны охранного круга у самой земли влекло палые листья и хвою, хотя было безветренно и душно. Они скапливались снаружи, бурой и рыхлой каймой отмечая незаметную черту на земле.

Я нервно оглядывалась и прислушивалась, вцепившись в рукоять кинжала так, что побелели пальцы.

– Спи, – шепнул мне волк. – Я пока посторожу.

– А ты?

– Потом посплю, перед рассветом.

Я внимательно всмотрелась в его лицо, в покрасневшие у уголков глаза, и недовольно поджала губы, как раньше – словно не волка, спутника случайного в Нави, а Марью за бессонные ночи отчитывала:

– Ты прошлой ночью вообще спал?

Волк, немного смущенный, опустил глаза и ссутулился.

– Караулил, – и тут же вскинулся: – Спи первая, я потом отдохну. У Яги впрок отоспался, как в гробу.

Я свернулась клубочком на земле, не закрывая глаз. Казалось, стоит зажмуриться, и из темноты выползут твари, жуткие, древние и голодные, и надо следить, смотреть пристально и неотрывно, чтобы они так и остались в своих темных норах караулить утратившую бдительность жертву.

– Спи, – снова повторил волк и легко коснулся моего плеча. Пальцы у него были сухие и горячие, я даже сквозь одежду ощутила. Мне действительно стало спокойнее, панический ужас уходил, уступая место глубокому сну.

Проснулась я сама, еще до того, как волк меня разбудил. Резко открыла глаза, словно и не спала вовсе, и все никак не могла понять, что же меня потревожило. Я лежала неподвижно, чувствуя, как камушек впивается в щеку, и не могла заставить себя пошевелиться. Краем глаза я видела неподвижный силуэт волка, караулящего мой сон. Издали донесся тяжелый раскат грома. Уже почти не слышимый из-за расстояния, он скорее ощущался телом.

Затем раздался еще один, ближе. И еще.

Это не гром, внезапно осознала я. Это гигантская тварь шла по лесу, и земля дрожала и вибрировала от ее шагов. Я осторожно приподнялась на локте, всем телом вздрагивая вместе с землей. Волк услышал меня и обернулся.

– Вот оно, – кивнул он в сторону чащи. – Смотри.

Я села рядом с ним и прищурилась. Глаза привыкли к темноте, начали различать ее оттенки и полутона. Среди серых стволов деревьев медленно двигалось что-то похожее на тучу, такое же огромное, тяжелое и неторопливое. Оно было абсолютно черным, таким, что темнело даже на фоне чащи.

– Кто это? – Я почти вплотную придвинулась к волку и зашептала ему на ухо. Казалось, чудище может услышать любой звук, даже совсем тихий.

Волк ответил шепотом, но особо не скрываясь:

– Не знаю точно. Скорее всего, леший, хозяин леса. У него оленьи рога на голове, присмотрись.

Я подалась вперед, едва не вывалившись за границу круга, но так ничего и не увидела. Чудище казалось огромной тушей, размытой фигурой, и этим пугало сильнее, чем сотней глаз, зубов и рогов. Оно так и не повернулось в нашу сторону, ушло дальше в лес, растворилось в темноте. Когда мелкие камушки перестали подпрыгивать от его шагов, я повернулась к волку:

– Ложись спать. Раз уж я проснулась, покараулю до утра. Все равно теперь не уснуть.

Спутник пожал плечами и по моему примеру свернулся на земле, поглубже надвинув капюшон – волчью голову.

Караулить было скучно. Без всякого ветра деревья шевелили ветками, в слабом свете старой луны мелькали размытые тени. Иногда от реки доносились голоса и смех – скрипучие, совсем немелодичные. Листья приминались под тяжелыми шагами невидимых тварей, по охранному кругу скользили чужие алчные взгляды, не замечая нас.

Все это уже не пугало – я устала бояться одного и того же. Да, лес был опасен, а твари, в нем живущие, опаснее во сто крат. Но волк научил меня прятаться от них, защищаться, Яга дала амулеты, предупреждающие о беде. И сводящий с ума, иррациональный страх исчез, потерял свою власть над моим разумом. Рациональная часть сознания оценила окружающую реальность, навесила на все подходящие ярлыки и проанализировала. Теперь, когда мне угрожала опасность, я могла не бояться, а действовать, спасать себя, искать путь к сестре.

Мне было спокойно.

Вернее, это я так думала.

За пару часов до рассвета, когда солнце еще не показалось, но небо уже начало сереть и на нем отчетливо вырисовались кривые ветви, тишину прорезал отрывистый и резкий птичий крик, знакомый мне до дрожи в пальцах. Я замерла, задрав голову, пытаясь разглядеть птичий силуэт или хотя бы определить, откуда шел звук.

Кровь гулко бухала в ушах, сердце колотилось где-то в горле, как после долгой пробежки. Почему-то в голове вертелись воспоминания о том, как я судорожно бежала домой, как обнаружила сидящую на подоконнике мертвую птицу, как к ней с блаженной улыбкой тянулась Марья. Откинуть эти воспоминания и сосредоточиться на происходящем не получалось. Я с трудом сглотнула, пытаясь успокоить сердцебиение. Я боялась, что за шумом крови в ушах не услышу шорох перьев подлетающей птицы.

На периферии зрения мелькнула стремительная тень, и я резко, всем корпусом, развернулась в ту сторону, автоматически стиснув кинжал. Конечно же, ничего там не было. Даже листья уже не шевелились.

– Что это было? – спросил проснувшийся волк.

– Финист Мертвый Сокол, – с трудом сдерживая злость, сквозь зубы процедила я. И не понять же, на кого злилась сильнее: на птицу, преследующую и глумящуюся надо мной, или на себя, каждый раз пугающуюся до дрожи в коленях. – Мне нужен лук.

– Лук – это хорошо, – усмехнулся волк, блеснув зубами. – А стрелять из него умеешь?

Мне оставалось только руками развести. Как бы ни хотелось приласкать назойливую мерзкую птицу стрелой в крыло, я осознавала, что мне сил не хватит даже тетиву натянуть, не то что выстрелить и уж тем более попасть.

Мы дождались, когда солнечные лучи окрасят облака в розовый цвет, и вышли из круга. Ночная жуть отступала, но холод еще держался: пришлось ускорить шаг, чтобы согреться.

– Ты хоть знаешь, где Финиста искать?

– Понятия не имею, – помрачнела я. – Сначала просто шла по дороге, думала, она единственная. Теперь вообще не представляю, где мы и куда идти.

– С этим легко, – скептически фыркнул волк. – Мы в лесу и идти нам в лес. Везде он. Яга говорила, в самом сердце Нави совсем непроходимые пущи и твари там живут такие, что сам лес их боится, а земля не принимает.

– Бррр! – вздрогнула я. – Очень надеюсь, что нам не туда. На меня деревья уже тоску навевают! Неужели здесь больше ничего нет? Ни озер, ни полей, ни садов?

– Были раньше. Но лес все скрыл, все сожрал.

– К людям бы выйти, – проворчала я. – Не может же быть, чтобы никто не знал, где этого Финиста найти!

Волк согласно кивнул и ускорил шаг.

Ох, стоило сразу подумать, какие люди могут в Навьем лесу жить, если «жить» – подходящее слово для царства мертвых.

Осень чувствовалась даже здесь: с рассветом налетел пронизывающий до костей ветер, он бросал в лицо мелкий мусор и крупные капли дождя. Небо затянуло тяжелыми тучами, и даже днем было сумрачно и тоскливо, как на рассвете. Однотипный пейзаж утомлял, размеренная ходьба погружала в подобие транса. Начал сказываться недосып – веки потяжелели, я шла, засыпая на ходу, закрыв глаза, только изредка с трудом приподнимая ресницы, чтобы не вписаться лбом в дерево.

В итоге я налетела на замершего Волка, едва не сбив его с ног. Он подхватил меня под локоть и помог устоять на ногах.

– Чуешь? – тихо спросил он, принюхиваясь к воздуху. – Пахнет дымом.

Я неуверенно кивнула. Мне было далеко до его обоняния, обостренного звериной шкурой, да и спросонья я вряд ли могла унюхать хоть что-то.

– Ты уверен, что там люди?

– Нет. Но и погода не та, чтобы просто лес горел.

Мы почти бегом бросились туда, откуда тянуло дымом. С каждым шагом я все отчетливее различала его запах, но почему-то совсем этому не радовалась. Разве печной дым пахнет так горько и резко? Разве он поднимается в небо плотными черными клубами?

За несколько шагов до просеки мы остановились, боясь выходить на открытое пространство. Сквозь деревья виднелись всполохи потухающего огня, особенно яркого в пасмурный день.

– Что-то я не уверена, что нам туда надо, – дрогнувшим голосом пробормотала я, отступая глубже в тень деревьев.

– Другой дороги здесь нет, – покачал головой волк, возвращая мне посох. Он глубоко надвинул капюшон, полностью скрыв лицо, и плавно опустился на четвереньки. Я моргнула. У моих ног снова сидел зверь, но теперь он уже не выглядел изможденным. Крупный, почти черный с серебристыми подпалинами, он запросто мог бы меня везти на спине, как сказочный Серый Волк. В густой шерсти на груди едва виднелся мешочек-талисман – если не знать, что искать, то и не увидишь.

– Ох, черт! – испуганно выдохнула я. – Ты всегда так мог? И в человека обратно сможешь?

Волк согласно рыкнул и осторожно подкрался к краю просеки, настороженно принюхиваясь. Я тихонько шла за ним.

Кажется, раньше здесь была деревня: на пепелище угадывались квадраты домов, догорали упавшие садовые деревья. В воздухе летал пепел, редкие последние искры поднимались к небу. Накрапывающие капли дождя шипели на еще горячей золе. Кто бы ни сжег деревню, он все еще был здесь.

Привычная тишина была нарушена чужими голосами, резкими и грубыми. Подходить к ним не хотелось – меня не оставляло ощущение, что мы лезем в пасть зверю. Я не знала, что хуже – снова остаться одним в лесу, не зная, куда идти, или встретиться с этими разбойниками.

Я поудобнее перехватила посох, чтобы в крайнем случае им отбиваться, и покорно пошла за волком, надеясь, что он знает, что делает.

У другого конца пепелища, где еще горели дома, мы увидели толпу вооруженных людей. Выглядели они как сказочные витязи – в длинных кольчугах, перехваченных чеканными поясами, в островерхих шлемах, плотных перчатках. Вот только не казались благородными героями и защитниками. Все воины стояли с обнаженным оружием, у кого-то в руках блестели мечи, у кого-то – палицы, чуть в стороне стояли лучники. Луки их были опущены, но на тетивах лежали стрелы, готовые в любой момент сорваться в убийственный полет.

Стоило нам приблизиться, как несколько лучников прицелились в меня – волка они почему-то не посчитали угрозой. Я остановилась, демонстрируя свои добрые намерения.

– Здравы будьте, – отчетливо произнесла я, и витязи замолчали. Стало достаточно тихо, чтобы можно было услышать приглушенное хныканье ребенка – как раз из середины толпы.

– И тебе не хворать. Чего здесь ищешь? – грубо ответил мне один из дружинников, вооруженный огромной шипованной булавой, демонстративно смерив меня взглядом с головы до ног.

– Заблудилась. Людей искала, дорогу спросить, – как можно спокойнее ответила я, стараясь не выдать свой страх.

– Ну, поздравляю, – усмехнулся он, показав крупные желтоватые зубы, – нашла.

Витязи расступились, и я увидела сбившихся в кучу селян. Я быстро окинула их взглядом, прикусила губу, чтобы сдержать страх, не дать ему отразиться в глазах, предательской печатью проступить на лице. Перемазанные в гари женщины с маленькими детьми на руках, понурившиеся мужчины, избитые, со связанными за спиной руками. Я прищурилась, разглядывая их, но не заметила ничего, что их отличало бы от обычных, живых людей. И все же пока остереглась их жалеть, хорошо помня слова Яги: все здесь мертвы, все здесь обман.

– Ну, иди к ним, девка, раз сама пришла, – грубо приказал все тот же воин, играючи помахивая палицей. – Или тебя за космы к ним кинуть?

Я покосилась на лучников и, опустив посох, покорно пошла к пленникам, не опуская головы. Если б не стрелки, я бы рискнула и бросилась обратно в лес, но стрела летит явно быстрее, чем я бегу, да и на дороге по пепелищу не особо попетляешь. Волк замешкался, зарычал, но через пару мгновений крупными прыжками меня догнал.

– Эй, девка, твой зверь?

Теперь грубость витязя звучала наигранно, словно ею он пытался спрятать замешательство или страх.

– Мой, – спокойно кивнула я, проходя мимо него.

Дружинники переглянулись, но промолчали. Повинуясь едва заметному знаку воеводы, того самого, с огромной палицей, стрелки опустили луки и отвели глаза. Отношение ко мне резко изменилось – словно я из случайной пленницы превратилась в такую же случайную почетную и опасную гостью или заложницу. Меня оставили среди пленников, но не подгоняли тычками, уже не грубили и вообще старались по большей части игнорировать. Волк брел рядом со мной, почти жался к ногам и иногда недовольно порыкивал на витязей, если они подходили слишком близко.

Сами пленники на меня косились с почти суеверным ужасом. Будь у них возможность – разбежались бы прочь, как от зачумленной, как от опасной твари без поводка и намордника, но витязи пинками сгоняли их в тесную толпу, вынуждая практически прижиматься ко мне.

Интересно, кто эти воины и почему они взяли в плен простых крестьян? На монголов-работорговцев они не походили, да и вряд ли есть в Нави Ордынское иго. Почти все витязи были светловолосые и светлоглазые, типичной славянской внешности. Хотя, может, это удельные князьки воюют?

У кромки леса были привязаны кони дружины, темные, крупные и в то же время изящные. В них не было хрупкости и легкости арабских скакунов, но и на мохнатых тяжеловозов, которых всегда рисовали вместе с Ильей Муромцем, они не походили. Учуяв волка, лошади встали на дыбы, начали громко и нервно ржать и бить копытами. Дружинники насилу их успокоили – я даже немного позлорадствовала с каменным выражением лица.

Здесь мне наконец удалось их пересчитать: витязей было всего четырнадцать, две седмицы, пленников же оказалось почти вдвое больше. Но много ли воинов нужно, чтоб с женщинами и детьми сражаться?

Дорога расширялась достаточно, чтобы могли проехать трое в ряд. Меньшая часть воинов ехала впереди, не убирая оружия, словно ожидала нападения, остальные понукали пленников, гнали, словно скот. Но никто не следил, чтоб селяне не бросились прочь с тропы под сень деревьев: хочешь – шагни в сторону да растворись в лесу, подлесок густой, ни одна стрела не найдет. Но люди и не пытались спастись, да и сами дружинники старались держаться ближе к центру дороги, подальше от обочины.

Даже местные твари боялись своей земли.

Я припомнила: охотник спокойно ходил по бездорожью, хорошо ориентировался даже в темной чащобе и не вздрагивал на любой шорох, словно всегда точно знал, грозит ему опасность или нет. Значит ли это, что дружинники опасаются напрасно, или это охотник такой особенный? Или все дело в том, что спокойно он ходил только по лесу до границы, до избушки Яги?

– Госпожа? – Кто-то легонько подергал меня за край плаща. Я повернулась, нахмурившись.

Это была совсем молоденькая девушка, худая и бледная, вся измазанная гарью, с опаленными волосами. Серо-зеленые глаза, ярко выделяющиеся на испачканном лице, смотрели на меня с мольбой.

– Госпожа?

– Чего тебе?

– Ты ведь чужая, не из этих земель, – запинаясь забормотала девушка, опустив глаза и теребя бахрому рваного рукава. – Тебе ведь нет дела до войн княгинь! Замолви за нас словечко, скажи княгине, и на нее прилежно работать будем, нам ведь одинаково, какой госпоже кланяться!

Я только головой покачала, не зная, что и ответить. Можно подумать, меня их княгиня слушать будет!

Идти пришлось долго. С дороги мы свернули на узенькую тайную тропку, где всадникам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу; пленники растянулись цепочкой по одному. Передо мной шел один из мужиков, один из немногих, кто еще зыркал настороженно и зло, все выжидая момент. Если б не связанные за спиной руки – кинулся бы на конвойных, хоть кулаками, хоть зубами рвал бы. Он прихрамывал и постоянно стонал сквозь зубы – видно, сильно его избили, прежде чем связать. Пару раз он оглянулся, встретился взглядом со мной и помрачнел еще больше, в глазах исчезли даже проблески надежды.

Ближе к полудню, когда сквозь густые переплетенные кроны деревьев пробились блеклые лучи слабого осеннего солнца, он не выдержал и резко рванул в сторону с тропы. Проломился сквозь колючий кустарник и исчез, даже хруста веток из леса не раздалось, словно и не было его.

Меня пробрала дрожь. Я остановилась как раз у пролома в кустах, похолодев, и глядела, как расправляются ветви, исчезают надломы, заново отрастают колючки. Через десяток секунд даже следа не осталось, словно и не ломился здесь никто в лес.

– Эй, что встала, девка?! – раздался грубый окрик от одного из замыкающих дружинников. Волк раскатисто рыкнул, и воин поперхнулся очередной порцией ругательств.

Я сглотнула и на ватных ногах пошла дальше. Кольцо успокаивающе нагрелось, мол, я же говорило. Я сжалась, уставилась под ноги, страх оступиться, случайно сойти с тропы навязчивой занозой засел в мыслях. К счастью, тропа скоро влилась в широкую дорогу, а та через пару сотен шагов уперлась в высокие деревянные ворота, окрашенные лучами заката в зловещий багровый цвет.

Вот я и нашла людей, которых можно расспросить о Финисте.

Только захотят ли они мне отвечать?

9

Медь и кровь

Рис.10 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Назвать княгиню красивой язык не поворачивался. Рыжая, худая, словно усохшая до скелета, с тонкой сухой кожей, она казалась тяжело больной, доживающей свои последние дни. Но крепкие витязи трепетали перед ней, входили с низким поклоном и говорили, не поднимая глаз. Я же стояла за их спинами и с интересом разглядывала хозяйку «медного царства» – огромного терема, украшенного инкрустациями из полированной меди, да пары десятков хибар вокруг.

Наконец княгиня милостивым кивком отпустила своих дружинников и с ласковой улыбочкой подозвала нас. Я осторожно приблизилась, ощущая себя зайцем, купившимся на елейный голосок лисицы. Волк демонстративно лег у моих ног, глядя в сторону.

– Здравствуй, красна девица, – снова улыбнулась княгиня. Похоже, по ее задумке, от ласкового голоса да нежного приветствия я должна была растаять и ей довериться, но я еще сильнее насторожилась – и голос был хрипловат, и в улыбке мелькали острые зубки.

– И ты здравствуй, прекрасная княгиня, – покривила душой я. Очень непривычно было обходиться без «вы», приходилось речь контролировать, чтобы себя не выдать.

– Извинения прими за грубое обхождение моих дружинников. Воины они, а не послы, вежливому обхождению не обучены. – Я только усмехнулась в ответ на это. Интересно, заливалась бы она соловьем, если бы со мной не было волка? А если бы волк был человеком? – А в знак примирения изволь со мной трапезу разделить.

– Изволю. – Я постаралась скопировать ее величественный кивок, но только судорожно дернула шеей. Вот уж что у княгини не отнять, так это манер и умения держать себя.

Радостно улыбнувшись, она хлопнула в ладони, и тотчас из боковых незаметных дверей тенями выскользнули служанки – все, как одна, в темно-красных сарафанах, с платками, полностью скрывающими волосы. Они двигались почти не слышно, только воздух чуть дрожал от их легких стремительных движений.

Спустя пару минут, еще до того, как княгиня успела недовольно нахмуриться, стол был накрыт. Я подозрительно принюхалась, вспомнив о трапезе в доме Яги, но пахло аппетитно. Жареная дичь, свежие овощи, тонкие лепешки и вино. Даже волку отдельные миски приготовили.

Княгиня изящно сошла с трона и знаком предложила мне присесть за стол напротив нее.

– Ах, дорогая гостья, не серчай за скромную трапезу. Разве могла я знать, что вместе с дурными холопами мои славные дружинники приведут могучую чародейку?

Я едва лепешкой не подавилась от такого заявления, но предпочла промолчать. Пока меня здесь опасаются, мне самой бояться нечего. Я почти не сомневалась, что столь странным обхождением была обязана своему спутнику. Или волки в лесу – зверь редкий, или не сопровождают по доброй воле путников.

Волк, словно угадав, что мысли мои о нем, поднял голову и насторожил уши. Еду он даже нюхать не стал, отвернулся демонстративно, как от редкостных помоев.

– Я и сама предположить не могла, что здесь окажусь, – вежливо кивнула я, с трудом проглотив пресную лепешку. По чуть изменившемуся выражению лица княгини поняла, что ляпнула что-то не то и поспешила исправиться: – Да пленницей, а не долгожданной гостьей.

Княгиня расслабилась.

– О, дружинники всего лишь воины, не королевичи, воспитанием похвастать не могут. Разве придет к ним мысль, что усталой путнице надо своего коня уступить? Прошу, не серчай на моих воинов, не их вина, что учили их не благородным девам угождать, а мечами махать.

Я только вежливо улыбнулась, впиваясь зубами в птичье крыло. Похоже, предвидение здесь почитается самой простой ступенью колдовства и не владеют ею лишь те, кто магией совсем обделен. Как моя собеседница, например. Вряд ли бы она стала передо мной лебезить, если б знала, насколько я сама далека от всего колдовского и волшебного.

Проглотив очередной кусочек мяса, я задумчиво провела кончиком языка по зубам. Что-то было не так, но я не могла ни понять, ни почувствовать, что именно. Свежее, ароматное мясо, сочные овощи, холодная вода. Разве что вино кислило безбожно, но его я отставила, едва пригубив. Княгиня же что ела, что пила жадно, не скрывая неумолимого, алчного голода, по-змеиному заглатывая крупные куски.

– Зачем же ты отправила своих воинов деревню жечь?

– А они ее сожгли? – наигранно удивилась княгиня, прикрывая рот рукой. – Ах, как же они безжалостны! Я ведь попросила новых работников мне найти, девиц юных с умелыми руками, чтобы ковры ткали да платья мне вышивали. Опять о моей жестокости слухи пойдут! – пригорюнилась женщина, но в ее интонациях мне почудилось такое самодовольство, что я едва удержалась, чтобы не скривиться.

Княгиня нравилась мне все меньше и меньше. Надо бы потихоньку выбираться отсюда, не дай бог решит меня придворной чародейкой сделать!

Или отравить. Я наконец поняла, что же меня так беспокоило, словно глубоко ушедшая заноза, что мешало насладиться едой. Ее привкус. Едва ощутимый, оседающий на кончике языка привкус меди и крови – одинаковый и у воды, и у мяса, словно я, нервничая, изгрызла щеки изнутри.

– Селяне молили меня о заступничестве перед тобой. Работать они и так готовы, зачем же убивать их было? Да еще и самых работоспособных мужчин?

– Селяне грубы и жестки, – поджала губы княгиня, заглотив очередной крупный кусок темного мяса. – Жилы и кости, просмердевшие потом. Девицы нежнее, и руки их тоньше, и кожа их мягче, – мечтательно улыбнулась она, слизывая с губ жирную подливу. – Зачем же грызть мясо жесткое, как подошва, когда есть такое сочное лакомство!

И она отправила в рот очередной кусок.

Тошнота подкатила к горлу. Тяжело сглотнув, я отодвинула тарелку, хоть на ней и лежали только тоненькие птичьи косточки. Нервно схватилась за кубок с вином и в два глотка ополовинила, не чувствуя кислого вкуса.

Меня мутило.

– Ответь мне, княгиня, – медленно начала я, подбирая слова, – знаешь ли ты, в каких краях можно отыскать Финиста Ясного Сокола?

– Финиста? – резко побледнела женщина, пряча глаза и нервно потирая кольца. – Ох, нет, не ведомо мне. Над всем лесом летает, горе приносит, скот похищает. Уж сколько богатырей славных ходили его изничтожить, да не вернулся ни один!

Чем дальше она рассказывала, тем сильнее было мое удивление. Как-то не вязались злодейства Финиста с его образом в сказках.

– А невест он себе похищает? Или, может, очаровывает девиц юных, а они потом по всему белу свету за ним рыщут?

– С чего бы? – так искренне удивилась княгиня, что я даже не усомнилась, что она впервые об этом слышит. – Финист – птица хищная, зачем ему невесты бескрылые? А что, – она жадно подалась вперед, в глазах разгорелся хищный огонек, – стал он и девиц похищать?

– Стал. Пока в отъезде была, сестру мою юную похитил. Теперь странствую, ищу ее.

Княгиня сочувственно покивала, всячески выражая свои неискренние соболезнования, и предложила воспользоваться ее гостеприимством, пока я не восстановлю силы для дальней дороги. От неискренних улыбок разболелись губы, велеречивая вязь слов утомляла, а от голодных глаз княгини, в глубине которых тлели угольки страха и зависти, холод щипал спину.

За стенами уже взошел месяц, темнота стояла, хоть глаз выколи, поэтому я благодарно приняла предложение княгини и позволила служанкам проводить себя в светлицу. Волка сначала попытались отправить спать во двор, но после того, как он показал свой впечатляющий набор клыков, возражать против его присутствия перестали.

В комнатке, которую мне выделила княгиня, с трудом помещалась узкая кровать под узким окном, сундук и табурет с тазом. Выпроводив услужливых провожатых, я поспешила закрыть за ними дверь и задвинуть засов. Меня не покидало ощущение опасности – слишком гладко, слишком легко все шло. После леса, где опасность поджидала на каждом шагу, а любая встреченная тварь первым делом пыталась тебя съесть, а уже потом заговорить, доброта княгини вызывала много вопросов. Такие долго в правителях не держатся, особенно посреди леса. Перед ней же – трепетали.

Возможно, вся загвоздка действительно была только в том, что она приняла меня за могучую чародейку, с которой ей не тягаться. Такую и в самом деле злить опасно, мало ли, превратит мановением руки в жабу! Но тогда она должна меня бояться, бояться, что я этим самым мановением руки отниму ее власть. Хорошо, что я прямо сказала, что сестру ищу – теперь она знает, что скоро я двинусь дальше и до ее крошечного княжества мне дела нет. А раз я опасности не представляю, то зачем со мною ссориться?

Рациональная часть разума разложила ситуацию по полочкам, всячески меня убеждая, что мне ничего не грозит, но интуиция не желала успокаиваться. Я огляделась в нервном возбуждении, примерилась к сундуку. Из темного дерева, с медными заклепками и уголками, он выглядел достаточно тяжелым. Я попыталась вытянуть его на середину комнаты, чтобы подпереть дверь, но едва сдвинула с места на пару сантиметров.

– Я помогу, – шепнул волк, успев превратиться в человека. – Тоже считаешь, что дело нечисто?

– Да не то слово!

Вдвоем, пыхтя сквозь зубы и постоянно прислушиваясь к звукам из коридора, мы все-таки придвинули сундук к двери. В процессе так умаялись, что рухнули, где стояли. Я предложила волку по-братски разделить мягкую постель, но он отмахнулся и зверем свернулся на полу, чутко насторожив уши.

Сил раздеваться уже не было, я заставила себя скинуть хотя бы грязный плащ и сапоги и с удовольствием зарылась под одеяло.

Всю ночь мне снилось, как слуги княгини носятся по двору, выполняя какие-то странные, фантасмагорические поручения, а сама княгиня, бледная и встревоженная, следит за их действиями с крыльца. Время от времени на перила перед ней садятся полупрозрачные, отливающие перламутром голуби, и она нервно читает записки с их лапок, хмурится и, закусив губу, спешно пишет ответы своей же кровью, пробив острым кончиком пера вену на запястье.

Даже интересно было, что же такое намечается, что приготовления ведутся среди ночи? Но, как часто бывает во снах, я оставалась всего лишь наблюдателем и смысл происходящего от меня ускользал.

Проснулась я перед рассветом от ужасной жажды. Привкус во рту стал невыносимым, словно своей же кровью захлебывалась. Даже воздух оказался пропитан тяжелым и терпким запахом. Тихонько нашарив среди вещей бурдюк и стараясь не разбудить волка, жадно напилась, смывая медный привкус с языка, и снова откинулась на подушки, наслаждаясь теплым одеялом и мягкой периной. Мысль о грядущих ночевках в лесу повергала меня в ужас, с которым не мог сравниться даже страх перед Финистом. Я нежилась в постели, бездумно глядя на снующих за окном белесых, полупрозрачных голубей, и незаметно для себя погрузилась в глубокую дремоту.

На этот раз без сновидений.

Проснулась я от того, что кто-то колотил в дверь со всей дури, а волк рычал, вздыбив шерсть.

– Сейчас! – крикнула я, скатываясь с кровати. Поспешно умывшись, я попыталась отодвинуть сундук. Вспомнив ночные мучения, я думала, что одна и с места его не сдвину, но волк опередил меня, боком оттеснил его в сторону, чтобы дверь хоть немного приоткрылась.

Благодарно на него взглянув, я подхватила вещи и распахнула дверь.

За ней стояла низенькая и худая служанка, одна из тех, кто провожал меня вечером. Даже представить сложно, что в этом тщедушном тельце были силы колотить в дверь так, что стены дрожали.

– Княгиня желает видеть тебя, госпожа чародейка. Я провожу, – едва слышно прошелестела она и двинулась прочь, даже не глядя, иду я за ней или нет.

Удивляться уже не было сил. Откинув намокшие кончики волос за спину, я бросилась за нею вслед, благо приметное красное одеяние бросалось в глаза. Она вывела меня на крыльцо, точь-в-точь такое же, как в моем сне. Княгиня в утреннем свете выглядела почти красивой, даже тусклые, будто бы присыпанные пылью волосы блестели в лучах солнца отполированной медью. Я машинально взглянула на ее запястья, но они были надежно скрыты длинными рукавами.

– Доброго утра тебе, гостья! – с улыбкой повернулась она ко мне. – Как спалось тебе в моих покоях?

– Замечательно, – улыбнулась я, сцеживая зевоту в кулак. – Отдохнула чудесно, словно заново родилась!

– Вот и прекрасно! Хватит ли у тебя сил, чтобы продолжить свой долгий путь? Я уже приказала собрать тебе припасы в дорогу и оседлать самого спокойного коня, чтоб не боялся спутника твоего.

Я вежливо поблагодарила, но от коня отказалась – даже «самый спокойный» конь дрожал и нервно перебирал копытами рядом с волком. Что ж, мои прогнозы оправдывались: княгиня пыталась по-хорошему избавиться от соперницы, вежливо указывая ей на дверь. И я была рада этим предложением поскорее воспользоваться, чтобы утихомирить гнетущую неотступную тревогу.

– Может, желаешь еще что-то в подарок попросить? – нехотя, словно следуя неприятному ритуалу, спросила она.

– Желаю. Хороший лук и колчан со стрелами!

Княгиня даже расслабилась после моих слов. Видно, опасалась, что я запрошу что-то ценное. Она хлопнула в ладоши, и ко мне тут же подбежал один из дружинников, вручил лук со снятой тетивой и колчан с парой десятков стрел. Я благодарно кивнула, отметив, что мужчина старается глаз на меня не поднимать.

– Надеюсь, путь твой будет легок! – Она снова одарила меня нежной улыбкой. – Сестра моя, серебряная княгиня, искусна в колдовстве и тайных науках. По внутренностям птиц она видит будущее, а в движении звезд читает судьбы. Возможно, она знает ответ, который ты так жаждешь найти. Я дам тебе карту тайных троп, которые приведут тебя к ее двору, и проводника до границ моих владений, чтобы обезопасить твой путь. Здрава будь, чародейка!

Сморщенный старичок поджидал меня у ворот. Стоило мне приблизиться, как он поспешно опустил глаза и бодро засеменил по дороге. Волк проследил, как за нами запрут ворота, и только тогда нагнал меня. Он полностью разделял мою тревогу и до последнего момента ожидал ловушки.

Я оглянулась на терем, темный даже в прозрачный утренний час. Медные завитки на стенах и наличниках ярко блестели в солнечных лучах, словно облитые кровью, и ее привкус снова поселился на кончике моего языка.

Позади, теперь все позади, говорила я себе. Эта странная медноволосая женщина меня не достанет.

Почему же не покидала меня уверенность, что ловушка не за спиной осталась, а гостеприимно распахнула свои объятия впереди?

10

Распутье

Рис.11 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Провожатый попался неразговорчивый – на все мои вопросы только жмурился и мотал головой, и в конце концов я решила не мучить его разговором и отстала. Шел он так бодро, словно не чувствовал усталости, даже я за ним не всегда успевала.

На перекрестке у огромного замшелого валуна старик остановился, махнул рукой в сторону правой дороги, быстро истончающейся в тропу, поклонился и резво посеменил обратно. Я проводила его растерянным взглядом. Это и есть граница владений княгини? Впрочем, чему я удивляюсь, у нее всех владений – одно поместье и примыкающие к нему земли. Где в глухом лесу государству раскинуться?

Волк уже обернулся человеком и задумчиво изучал камень. Я подошла к нему, аккуратно попыталась счистить бурый скользкий мох с отполированной холодной поверхности. К моему удивлению, никаких надписей на камне не было.

– Странно, – удивилась я, продолжая счищать мох, – вроде вот он, пресловутый камень-указатель, а ни надписей на нем, ни банальных стрелок…

– Ничего удивительного, – фыркнул волк, обходя камень по кругу. – Посмотри, он не в стороне у дороги стоит, а в центре перекрестка. И мхом зарос так, что даже если б надписи и были, не прочтешь…

– И стоит отполированной стороной вверх, – медленно продолжила я его мысль, нащупав у самого края какое-то узкое углубление. Я медленно вычистила мох, под пальцами что-то вязко хлюпало. – И желоб для стока крови есть.

Я брезгливо отряхнула руки, поискала взглядом, обо что можно их вытереть. От камня дышало затхлым холодом, как из разрытой глубокой могилы.

– Идем отсюда, – поторопил меня волк. – Не нравится мне здесь. Перекресток – место и так недоброе, а тут и жертвенник еще.

– И не понятно кому. Вот только дорога, которую нам старик указал, мне еще меньше нравится!

Волк пошарил под ногами, подобрал тонкую веточку и разломал ее на три части.

– Мне тоже дорога не нравится, – на мой недоумевающий взгляд пояснил он. – Но нужно же чем-то руководствоваться при выборе пути. Жребий ничуть не хуже других способов.

Он продемонстрировал мне три обломка.

– Длинный – прямо, средний – налево, короткий – направо! – Он спрятал руки за спиной, перемешивая веточки, потом протянул кулак мне. – Выбирай!

Я даже зажмурилась от нерешительности. Почему-то выбирать с закрытыми глазами было гораздо спокойнее. Я осторожно протянула руку вперед, но схватила только пустоту. Устало вздохнул волк.

– Холодно.

Я шагнула вперед, зашарила уже двумя руками перед собой, но только пару раз заехала кончиками пальцев по волчьему носу на капюшоне.

– Теплее. Руки опусти. Или глаза открой.

Я начала шарить ниже, то цепляясь за одежды из шкур, то загребая руками только воздух.

– Теплее. Теплее… Назад и ниже! Теплее. Горячо! Тяни!

Я схватилась за шершавый кончик ветки и резко рванула его вверх, почти чувствуя, как жесткая кора сдирает кожу с пальцев волка. Перевела дыхание и только потом открыла глаза. Веточки, лежащие на раскрытой ладони волка, были явно длиннее той, которую я сжимала мертвой хваткой.

Мы обменялись одинаково кислыми взглядами, но на тропу свернули, не желая дольше оставаться рядом со стылым жертвенником.

– Придется довериться судьбе.

– И надеяться, что эта тропа нас действительно выведет к сестре княгини! – преувеличенно бодро сказала я, снова углубляясь в лес. Волк только хмыкнул за моей спиной.

– А ты уверена, что хочешь ее встретить?

Со вздохом пришлось сознаться:

– Ни капельки. Но нужно же узнать, где искать Финиста?

– А она скажет? – фыркнул волк. – Лук-то зачем выпросила? Тетиву натянуть сможешь?

– Нет, – честно ответила я, придерживая колчан, чтоб не цеплялся за все ветки. – Но лучше такое оружие, чем никакого.

– Я когда-то стрелял из лука. Попробую вечером.

Идти было на удивление легко – тропа не петляла и не терялась в траве, бежала и бежала вперед. Мы вышли в светлый осинник, устланный золотистыми листьями. Пахло грибами и близкой водой. Время от времени по земле скользили тени птиц, но это были обычные птицы, только на удивление молчаливые. Я иногда задирала голову, пыталась разглядеть их среди ветвей и замечала только мелькание перьев, тень от движения.

Да, если у нас кончатся припасы, охотиться здесь будет сложно. Да и не уверена я, что местных птиц можно есть. Интересно, в царстве мертвых птицы тоже мертвые? Хорошо, что мы пополнили запасы, да и голод давал о себе знать очень редко, словно ела я больше по привычке, чем из надобности, а волк и вовсе с нашей встречи ни маковой росинки в рот не взял.

– Ты постоянно отказываешься от еды, – припомнила я, обернувшись к спутнику. – Неужели ты не чувствуешь голода?

Волк почти остановился, не поднимая глаз, пошевелил ногой листья и неохотно признался:

– Чувствую. И голод, и жажду, постоянно, каждую секунду. Они не лишают сил и не убивают, не истощают. Только мучают. – Он поднял на меня темные глаза, печальные и больные. – Но в мире мертвых я не могу ни есть, ни пить. И лучше тебе не знать, как я вижу то, что ты ешь и пьешь.

– Ты поэтому отказался от ритуала Яги?

Волк пожал плечами и снова опустил глаза:

– Скорее потому и не могу ничего в рот взять, раз от ритуала отказался. Вот и нет в нижнем мире ничего, что могло бы меня насытить.

Я прикусила губу, сдерживая сочувственный вздох. Я не знала, чем могу помочь волку, и стыдилась этого, словно во всем, что случилось с ним, была только моя вина.

Некоторое время мы шли в молчании, только листья шуршали под ногами. В узких солнечных лучах медленно парили пылинки и мелкие перья. Редкие птицы, беззвучно перепархивая с ветки на ветку, внимательно следили за нами неподвижными мутными глазами. Дышать становилось тяжелее, словно воздух сгустился и вязкой патокой струился вокруг нас, не спеша заполнять легкие. Еще чуть-чуть загустеет, и мы замрем в нем, в желтоватом безжизненном свете, словно мухи в смоле.

– Тебе не кажется, – задумчиво спросил волк, словно прислушиваясь к своим ощущениям, – что мы ушли от одного большого зла и теперь приближаемся к другому, не меньшему?

Я опустила ресницы, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Мне было на удивление спокойно, даже как-то сонно, словно после отдыха на мягких перинах организм требовал относиться к нему нежнее. Стоило только вспомнить теплую кровать в светлице княгини, как веки начали слипаться. Я сладко зевнула, хотя солнце стояло еще высоко, только-только миновав зенит.

– Поспать бы, – мечтательно вздохнула я.

Волк обогнал меня, встревоженно заглянул в лицо.

– Не вздумай, – серьезно предупредил он, схватив меня за запястье. – Ты словно под чарами, сама не своя.

– Не волнуйся, – меня даже умилила его трогательная забота обо мне, – посмотри сам – лес светлый, спокойный. Что может быть безопаснее, чем вздремнуть здесь, да еще и днем, пока солнце не зашло?

– Светлый спокойный лес в Нави? – пробормотал под нос волк, упрямо таща меня вперед. – Уже тревожно!

Тревожно? Что здесь тревожного? Я всего лишь не выспалась, всего лишь хочу спать. Разве это не прекрасно – спать на нагретой солнцем земле, чувствуя, как золотые лучи скользят по векам, расцвечивая сны в ясные и светлые тона? Просто спать, никуда не спешить, не искать, не бояться? Спатьспатьспать…

Я покорно шла за ним, зевая и едва переставляя ноги. Веки потяжелели настолько, что я ощутила себя Вием – чтоб поднять их, потребовался бы целый легион чертей с вилами! Ноги заплетались, я постоянно спотыкалась и, если бы не волк, точно бы упала. В очередной раз споткнувшись, я едва не слетела с тропы. Перстень снова обжег палец болью, от которой у меня ненадолго прояснилось сознание.

Я остановилась, резко помотала головой, пытаясь скинуть с себя сонную одурь. На первый взгляд ничего не изменилось, все так же светило солнце, золотя листву под ногами, так же пахло грибами и травой. Но лес уже не казался светлым и добрым. Что-то, что я не замечала под воздействием чар, теперь превратило его в зловещее и пугающее место. Едва заметный кисловатый запах плесени. Тонкие нити гигантской паутины между высохших деревьев. Исчерканная огромными когтями кора, вся в наплывах застывшей смолы. Трупики птиц на обочине.

– Бежим отсюда, – разом севшим голосом велела я. – Бежим, пока я снова не начала засыпать!

И мы побежали. Тропа тоже изменилась. Раньше она была ровной и широкой, словно из года в год сотни людей протаптывали ее, выбирали с нее камни, сметали мусор, чтобы идти спокойно, не спотыкаться на каждом шагу. Теперь мы едва ноги не ломали на кочках и валунах, а под листьями коварно прятались корявые, вылезшие из земли корни.

Сонная одурь возвращалась, и я бежала все медленнее и медленнее; приходилось останавливаться, щипать себя, чтобы боль привела меня в сознание. Но с каждым разом ее воздействие ослабевало, и волк уже не отпускал моей руки, когда я замедляла шаг. Мысли о лесе, об опасности, даже о сестре отошли на второй план, словно подернутые дымкой. Мне хотелось лечь и уснуть. Почему-то перед глазами то и дело вставал жертвенник с перекрестка. Я же очистила его ото мха, солнце согрело камень, и лежать на нем теперь почти так же приятно, как на пуховой перине. Надо только вернуться и улечься, впитывая его тепло. Как раз до заката успею выспаться, отдохнуть и согреться…

– Куда? – охнул волк, когда я качнулась назад по тропе, вырывая из его ладоней руку. Я уже не соображала, кто это рядом со мной и куда тащит. Я хотела только вернуться к жертвеннику, лечь на его гладкую теплую поверхность, по которой так приятно водить рукой, прижаться к ней щекой и устало закрыть глаза. И заснуть.

И не просыпаться.

– Прости, соколица, – пробормотал волк, словно решившись на что-то страшное, и отвесил мне звонкую оплеуху.

Голова мотнулась, как у тряпичной куклы, в черепе зазвенело, а под закрытыми веками вспыхнули острые искры. Я тихонько вскрикнула, пытаясь унять непрошеные слезы обиды, прижала ладони к горящей щеке.

– Прости, – снова забормотал волк, прижимая меня к себе. – Тебя нужно уводить отсюда, и быстрее.

Я кивнула, размазывая слезы по лицу пополам с соплями. Было горько и обидно, хотя я и понимала, что волком руководили только благие намерения. Нет, на меня и раньше поднимали руку – та же мать, дурея без ежедневной порции алкоголя в крови, срывалась на мне и Марье, пока я не пересилила себя, пока не сломала заложенное обществом безусловное уважение, почти почитание родителей, и не научилась давать сдачи. Но еще никогда легкая оплеуха не была настолько обидной, ибо от волка я ожидала ее меньше всего.

– Идем, – с трудом сдерживая всхлип, кивнула я. – Меня тянет жертвенник, надо отсюда выбираться.

Это все лес, твердила я себе, это только он. Я ведь не настолько глупа и чувствительна, чтобы в жесте помощи увидеть лишь предательство. Это лес меня путает, его чары туманом заползают в мысли, убивают доверие. Но в ушах звучал надтреснутый голос Яги: «Нет в Навьем царстве друзей и возлюбленных, только обман», – и я уже не могла убедить себя.

Волк встревоженно заглянул в мое лицо, но промолчал, быстро зашагал вперед. Я шла за ним, постоянно сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя красные лунки. В голове пульсировало, дыхание перехватывало, словно воздуха не хватало. Паутины на деревьях становилось все больше и больше, да и солнечный свет уже почти не проникал на тропу. На колючих кустах соблазнительно алели крупные ягоды шиповника и барбариса, синими и красными огоньками блестели плоды жимолости и волчьего лыка.

Через пару сотен шагов, когда тропа совсем истончилась, превратившись в едва заметную паутинку, нам навстречу попался согбенный дедок с коробом на спине. В сухих сморщенных ладонях он нес ягодки и чуть ли не плакал над ними. Вид у него был такой трагичный и несчастный, что против воли вызывал жалость.

– Ох, детоньки, – закряхтел он, подслеповато сощурившись, когда волк настороженно остановился за несколько шагов до него. – Пожалейте старика, не откажите в помощи. Собирал я ягодки для внучков моих, да лукошко свое потерял! Сколько ни хожу, найти не могу, глаза совсем плохие стали, тропу еле различаю!

По морщинистой щеке старика скатилась слезинка, сорвалась на землю. Лист, на который она упала, тут же сморщился и почернел, покрывшись плесенью. Волк совсем по-звериному сгорбился и зарычал. В человечьем обличье получилось не убедительно, но старичок все равно попятился.

– Ох, не сомневайтесь, я отблагодарю! И ягодок сладких отсыплю, и без помощи не оставлю, на большую дорогу выведу, и в селе хлебом-солью угощу! Только не оставьте в беде, отыщите мое лукошко!

Слух царапнуло всего одно слово, и жалость к старику мигом испарилась. Я усмехнулась и резко ответила:

– Нет, дед, ни свою помощь не предложим, ни твою не примем. Иди куда шел!

Глаза у дедушки сразу вспыхнули красными огоньками, совсем такими же, как ягодки у него в сморщенных ладонях. Он раздосадованно клацнул зубами и испарился.

Осинник постепенно переходил в сосновый бор, снова запахло хвоей и мхом, под ногами стали попадаться шишки. Тревога, сжимавшая нутро в ледяной когтистой руке, таяла и исчезала. Чем дальше мы уходили в темный недружелюбный лес, тем спокойнее становилось на душе. Тут опасность была очевидной, мы знали о ней и были готовы встретить ее лицом к лицу.

Когда последние золотистые осины остались позади, мы остановились перевести дух. Я сделала несколько крупных глотков из бурдюка, едва удержавшись, чтобы не выхлебать все запасы, смывая сонную одурь. Волк отвел глаза, не желая дразнить себя невозможным.

– Нужно бы ручей поискать, – вздохнула я, убирая полегчавший бурдюк в сумку.

– Найдем, – спокойно пообещал волк, принюхиваясь. – Тут сыро, где-то рядом пруд или болото.

– Как бы снова с болотником не встретиться, – поежилась я, вспомнив жабу-переростка.

– Сбежим, – усмехнулся волк и протянул руку. – Дай-ка мне лук и стрелы, пусть у меня будут.

Он не заметил секундного промедления, я же успела проклясть себя – и за сомнения, и за доверие. Но все-таки с облегчением отдала оружие волку – колчан, прикрепленный к поясу, цеплялся за все подряд, путался в ногах, оставляя синяки. От лука неудобств было не меньше. Волк легко натянул тетиву, тронул ее пальцем, убедившись, что она не провисает. Прицелился на пробу, оттянув до щеки, довольно хмыкнул.

– Хороший лук, – одобрил он. – Натянуть легко. Вряд ли попаду, если стрелять буду, но, надеюсь, не дойдет до этого.

– Как думаешь, – я задумчиво потерла щеку, что все еще чесалась после удара, – меня княгиня чем-то опоила или я под чары алтаря попала, пока его очищала?

– Вот уж не могу сказать. Зачем княгине было тебе вредить, когда ты и так ее владения покинула?

Я пожала плечами.

– Мне всю ночь снилось, как ее слуги носятся, к чему-то готовятся, а сама княгиня нервничает и письма рассылает.

– Ничего не слышал, – признался волк, снимая тетиву и возвращая мне лук. На мой недоумевающий взгляд пояснил: – Мне лучше волком быть, когда к серебряной княгине пойдем. Похоже, они потому тебя чародейкой и посчитали, что тебя большой зверь слушался!

Я помрачнела:

– Главное, чтобы не заставили доказывать. Чародейка из меня – одно название!

– Как и из меня – шаман.

На этом беседа заглохла. Волк перекинулся в зверя и потрусил впереди, постоянно принюхиваясь к дороге. Мне почему-то казалось, что княжество второй сестры тоже будет на землях, расчищенных от леса, окруженное просекой, но огромный терем из почерневшего от времени дерева прятался за плотным рядом синих елей с огромными раскидистыми лапами. Если бы не волк, заметивший неприметную тропку между деревьев, мы бы так и прошли мимо.

У ворот мы остановились, пару минут разглядывали частокол из оструганных бревен.

– Только черепов сверху не хватает, верно? – мрачно пошутила я и едва лишь собралась постучать в ворота, как они совершенно бесшумно растворились передо мной.

11

Хлебом и солью

Рис.12 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Нас ждали. Явно не могли решить, встречать нас как дорогих гостей или как злейших врагов: впереди стояла и тряслась девочка-подросток с караваем на полотенце, а у частокола выстроились лучники, держащие нас на прицеле.

Честно говоря, меня такое гостеприимство тоже не особо радовало – если бы не подступающие сумерки, я бы малодушно попятилась обратно в лес.

– Отведайте хлеба да соли, гости дорогие, – скривив губы в жалкой улыбке, пропищала девочка. Руки у нее ходуном ходили – то ли каравай был слишком тяжелым, то ли боялась она нас до дрожи в коленях. Я пожала плечами и спокойно отломила себе кусок хлеба и макнула в солонку. Жевать под жадными и испытующими взглядами десятка людей было неприятно, кусок того и гляди не в то горло пойдет. Да и хлеб был сыроват, словно пекли его наспех, а крупная соль скрипела на зубах. Покопавшись в памяти, я вспомнила, что солью проверяли незнакомцев на принадлежность к нечисти: мол, нечисть не может соль есть. Вот интересно, а сами они, жители Навьего царства, к ней разве не относятся? Или нечисть – это твари из леса, а люди здесь самые обычные?

Когда я с трудом проглотила угощение, девочка перевела дух и чуть смелее продолжила:

– Госпожа чародейка, княгиня уже почивать изволит, завтра тебя примет. Велела, когда ты пожалуешь, накормить сытно да баньку растопить, если пожелаешь.

– Пожелаю, – с улыбкой кивнула я, предвкушая сон на мягкой постели. – Выходит, княгиня заранее знала, что я приду?

– Так затемно еще голубь от сестрицы ее младшей прилетел, – охотно ответила девочка. – Вот мы и готовились.

– А раз знали, что я приду, то зачем хлебом-солью проверяли?

Девочка побледнела и затряслась так, что едва каравай в грязь не уронила.

– Так по лесу твари ходят, многие нутро выесть могут и личину надеть, чтобы в жилье пробраться. Княгиня велела всех проверять, кто из леса приходит, даже дружинников, как с охоты вернутся.

Я ободряюще улыбнулась девочке и похвалила премудрость княгини. Она, похоже, хорошо осведомлена о тварях и их привычках, может, и о Финисте что-то знает.

Девочка привела меня в небольшую темную баньку, жарко натопленную, приятно пахнущую смолой. Пожелала мне легкого пара и поспешила убежать. Вспомнив, как мылась у Яги, я стремительно начала стаскивать с себя одежду, стремясь быстрее смыть с себя и пот, и пыль, и гнилую воду. Волк, не пожелавший ждать меня во дворе, стыдливо уселся носом в стену, сгорбившись и прижав уши. Я предложила и ему помыться, но он только головой мотнул.

Плеснув воды на каменку и поддав пара, я вбежала в парилку и принялась с наслаждением плескаться в глубокой лохани. Казалось, горячая чистая вода и усталость смывает, а не только грязь.

Я так увлеклась банными процедурами, что совершенно не обратила внимания ни на странный треск в каменке, ни на стук из-под потолка. Только отжав и откинув вымытые волосы, увидела огромное волосатое чудовище в углу бани.

Первым побуждением было завизжать и попытаться хоть как-то прикрыться лоханью, но стыд сменился злостью – совсем нечисть обнаглела, до подсматривания докатилась! – и я выпрямилась, уперев руки в боки.

– Приветствую, – спокойно поздоровалась я, с демонстративным интересом разглядывая визитера. Он выглядел почти как человек – если бы человек мог до такой степени обрасти густыми черными волосами, что кожи не было бы видно. Длинные, до колен, руки заканчивались железными когтями.

Не дождавшись от меня визга, чудовище фыркнуло, шагнуло вперед, разом уменьшившись до длиннобородого старичка с крепкими руками.

– Вот девки пошли, – широко ухмыльнулся дед. – Ни стыда ни совести, даже прикрыться не пытается!

– А чего это мне стыдно должно быть? – Я скопировала его ухмылку. – Так тебе стыдиться надо, что бороду отрастил, а за девками до сих пор подглядываешь!

Старичок довольно расхохотался.

– А положено мне, банник я, за всеми парящимися слежу.

– И чего тебе от меня надо?

Он мигом посерьезнел, поманил к себе, чтобы нагнулась, и жарко зашептал в ухо:

– Берегись княгини нашей, не выпустит она тебя за ворота! Все силу свою пытается увеличить, а сила у нее дурная, кровью вспоенная! Зверь твой ей нужен, самой-то дикого духа не подманить, не приручить, а вот чужого украсть да зачаровать ей вполне по силам! Сразу из терема не беги, и в лесу ночью жутко, и княгиня не спит, заметит, погоню пустит, колдовством одолеет. Глаз не смыкай, за небом следи: как сереть начнет да первый луч солнца облака прорежет, беги прочь – в рассветный час силы княгини на исходе, глубокий сон ее одолевает.

Я удивленно уставилась на банника.

– Почему ты мне это рассказываешь? Разве не она твоя хозяйка?

Он только руками на меня замахал и от злости ногами затопал.

– Выжила она моего хозяина, из нечистых духов кого разогнала, кого подчинила, даже домового не пощадила! Сестер моих и детей под нож пустила, кровью их свое чародейство питать! – Тут банник внезапно разрыдался, а я беспомощно смотрела на его истерику. – Сил отомстить у меня нет, все, что могу, – это пакостить ей по мелочи, чтобы не заподозрила, не сжила со свету. Беги, беги прочь от нее, девка, пусть ей зверь твой не достанется!

Прорыдавшись, банник деловито смахнул слезы кончиком бороды. Скрипучий его голос вновь сделался уверенным и спокойным, словно и не было истерики.

– Вина не пей, что за ужином подавать будут. Со двора слышал, как девки-чернавки из самого глубокого погреба бутыль с сонной водой доставали, едва не разбили! Я сразу бутыль признал, пузатая, темная, и сон-вода густая плещется, ни с чем не спутаешь! Капли достаточно, чтоб сутки беспробудно спать!

– Что ж, это хороший совет, – медленно ответила я, тщательно подбирая слова. Браслеты я хоть и сняла, но успела и сама запомнить, что благодарить нечисть нельзя. – Да только мне узнать надо, где Финиста найти…

Услышав имя, банник присел в испуге и руками закрылся, будто бы мертвая птица уже к нему в баню ломилась.

– Тише, тише, девка дурная! Кто ж тварей по имени зовет?! Накличешь еще!

– Правда?! Вот и отлично! Пусть сам ко мне летит, чтобы мне по тропам ноги не сбивать, его не искать! Все перья из хвоста выдеру!

– Дурная девка, ох, дурная. – Банник только головой качал, глядя на меня с жалостью. – Что ж ты с Ясным Соколом не поделила-то?

– Сестру, – лаконично ответила я.

Банник сел на полок, печально вздохнул.

– Вряд ли живой отыщешь. А если живой – то зачарованной, себя потерявшей. Не пытала бы ты зря судьбу.

– Пока есть возможность ее спасти, я не могу не попробовать. Иначе себе не прощу.

– Бедная дурная девка, прямо в пасть к смерти лезешь. На серебряную княгиню не надейся, не знает ничего она, а если знает – не скажет. Лучше беги с рассветом прочь, как я велел, да ищи путь к старшей сестрице, золотой царице. Сила-то у нее своя, не заемная, нет ей резона худые дела творить.

– Значит, буду искать ее, – благодарно кивнула. – Тебе чистой воды оставить, дедушка?

– И веничек, веничек дубовый, – тут же засуетился банник, отбросив грусть-тоску. Я налила ему в бадью чистой воды, положила рядом веник. Уже уходя добавила пара.

Волк по-прежнему сидел в предбаннике носом в стенку, только уши торчком стояли, явно пытаясь наш разговор с банником подслушать. Я неторопливо оделась, сдерживая нервное напряжение и желание тут же выложить волку все, что узнала.

Во дворе нас уже ждала девочка-служанка, она зябко куталась в платок и тревожно посматривала на темнеющее небо.

– Ох, как вовремя ты, госпожа чародейка, намылась-то! После первой звезды за стенами лучше не задерживаться, небезопасно!

Она так стремилась вернуться в дом, к свету и теплу, что и я не стала медлить. Тем более после парной осенняя прохлада быстро пробрала меня до костей. На кухне кроме моей провожатой суетилась высокая статная женщина, неполная, но крепко сбитая и массивная. Длинные седые волосы, заплетенные в косу, были уложены короной вокруг головы. Морщинистые щеки раскраснелись от жара печи, на руках белела налипшая мука.

Приветливо мне улыбнувшись, кухарка пошуровала ухватом в печи и достала чугунок с пшенной кашей. В щербатую кружку мне действительно налили вина, немало меня удивив таким сочетанием. Быстро оглядев полки, я сразу заметила бутыль, которую упоминал банник, – ее даже не посчитали нужным спрятать. Ну да, откуда же гостье знать, что по бутылкам-то разлито?

Каша оказалась сытной, но безвкусной, а вино я демонстративно понюхала и отодвинула в сторону.

– Принесите мне колодезной воды, – обратилась я к кухарке. – Вино лучше приберечь для трапезы княгини.

Женщина опустила глаза, вцепилась в передник.

– Госпожа, – голос у нее был глубокий и приятный, таким только сказки рассказывать, – колодец-то во дворе, а за окном ночь. Княгиня не велит по темноте за дверь выходить.

– Разве во всем тереме не сыщется кружки воды? – Я удивленно приподняла брови, наблюдая, как обе служанки начинают нервничать. Конечно, они ни в чем не виноваты, они всего лишь выполняют приказ своей хозяйки. Если банник не соврал, то серебряная княгиня скора на расправу, а попасть ей под горячую руку никто не хочет. Так кого чернавкам бояться больше – пришлой девицы или своей госпожи, которую они всю жизнь знают?

– Сыщется, конечно, – замялась кухарка, – да вода уже стоялая, несвежая.

– И долго она стояла?

– Да с утречка считай.

– Несите. – Я царственно махнула рукой, входя в роль всемогущей чародейки. Кухарка со вздохом удалилась, а девочка сжалась на скамейке, пытаясь спрятаться от моего взгляда.

– Скажи, милая, – ласково обратилась я к ней, но девочка замерла, вытаращив глаза, как мышь перед гадюкой. – Нет ли у вас мяса, жареного или вяленого? Волк не будет пшенную кашу есть, он все-таки хищный зверь.

Девочка что-то невразумительно пискнула и унеслась. Волк одарил меня встревоженным и непонимающим взглядом: «Что ты задумала?»

– Потом объясню, – шепнула я, почесав его за ушами.

Отложив из чугунка несколько ложек каши в свою плошку, в остатки я щедро плеснула сон-воды. Я только-только успела вернуть бутыль на место и перемешать кашу, чтобы она не выглядела подозрительно, как прибежала девочка с куском копченой грудинки. Поблагодарив ее, я нарезала мясо на тоненькие ломти и сложила перед волком. Тот покорно сделал вид, что с интересом принюхивается.

Как назло, девчонка пялилась на волка как зачарованная – ну да, где же еще дикого зверя вблизи увидишь, не опасаясь, что он тебя растерзает?

– Похоже, моему волку неинтересно не в охоте добытое мясо есть. Да и невкусно, поди, копченое, когда свежее и кровавое рядом ходит, – как бы случайно обронила я. Девочка смертельно побледнела и поспешила с ногами забраться на лавку, отгородиться от нас тяжелым столом. Волк же, воспользовавшись моментом, мясо в темный угол лапой отбросил.

Мне было немного стыдно пугать глупого ребенка, и так уже запуганного до смерти серебряной княгиней, но благополучие волка меня волновало больше.

Спустя еще пару минут вернулась кухарка с пузатым кувшином в руках.

– Надеюсь, это утолит жажду госпожи, – проговорила она, наливая воду в чистую кружку.

Пить действительно хотелось, и чем дальше, тем сильнее. Я изобразила вежливую улыбку и сделала вид, что отпиваю из кружки. Хоть бутыль с сон-водой все время и простояла на моих глазах, кто знает, что еще могли плеснуть в кувшин по дороге?

– Вы, наверно, с утра не ели, – сочувственно вздохнула я, наблюдая, как девочка завистливо глотает слюнки, глядя на меня. – Может, разделите со мной трапезу? Прошу вас.

Девочка вздрогнула, отводя взгляд от моей тарелки, и радостно потянулась к чугунку. Кухарка колебалась, но все же, не желая прекословить гостье, съела пару ложек. Девочка наворачивала кашу за обе щеки, словно вообще несколько дней не ела, да и каша была для нее праздничным кушаньем. Я даже забеспокоилась, что девочка уснет мертвым сном, дав начало новой сказке о Спящей красавице. Оставалось только надеяться, что банник сильно преувеличил силу зелья.

Дождавшись, когда девочка доест кашу, я поднялась из-за стола, демонстративно зевнула и попросила проводить меня в светлицу. Младшая служанка тотчас подскочила на ноги и, постоянно зевая, тихонько побежала по темному коридору, указывая мне путь. Я спешила за ней, стараясь запомнить обратную дорогу на кухню.

У двери служанка замерла, поклонилась и рванула обратно на кухню, я едва успела схватить ее за рукав. Кажется, я переоценила действие сон-воды – боюсь, эту девчонку даже целая бутыль с ног не свалила бы!

– Мне не нравится эта комната, – с ласковой улыбкой произнесла я. Девочка вздрогнула и попятилась:

– Госпожа, но это лучшие покои, здесь и перина взбита, и окно на сторону крыльца выходит, и зеркало есть!

Я поморщилась.

– Мне не нравится эта комната. Покажи другие. Необязательно лучшие, просто другие.

Девочка всхлипнула, но покорно повела меня дальше. Я не сводила глаз со своей провожатой, следила, как все замедляются ее шаги, как неувереннее становятся движения, как ниже и ниже клонится голова. Кончик косички подрагивал в такт ее шагам, сначала плясал из стороны в сторону, теперь же раскачивался медленно, словно маятник.

Когда девочка устало облокотилась о стену, я поспешила сделать вид, что отыскала-таки комнату своей мечты. Она мало чем отличалась от покоев, в которые княгиня приказала нас поселить. Просторную комнату прорезал белесый свет, словно деля пространство на две части, и светлая казалась холодной и неуютной, а в темной сгустившиеся тени походили на караулящих добычу чудищ. Но я изобразила восторг, поблагодарила засыпающую на ходу служанку и отпустила ее восвояси. Дождавшись, когда стихнет шарканье маленьких ног, а темнота полностью слизнет тонкий светлый силуэт, я спешно выскочила из комнаты и осторожно двинулась следом, в ту половину, где спала прислуга.

Рис.13 Иди через темный лес. Вслед за змеями
Рис.14 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Ничего не понимающий волк покорно крался за мной. Я сама не слышала его шагов и часто ловила себя на чувстве, что он исчез, и спешила оглянуться, но сталкивалась взглядом с умными звериными глазами и, успокоенная, шла дальше.

Свой выбор я остановила на крошечной чистой комнатушке, где с трудом умещалась кровать. Когда вслед за мною шагнул волк, в комнатке сразу стало тесно. Зато у нее было одно большое преимущество – она находилась почти на другой стороне дома от покоев, которые нам выделила княгиня.

В светлице горела одинокая свеча, окна были снаружи закрыты ставнями. Дождавшись, когда глаза привыкнут к скудному освещению, я заперла дверь на засов и села на кровать.

И только после этого позволила себе расслабиться.

12

Kогда слишком много в крови серебра[1]

Рис.15 Иди через темный лес. Вслед за змеями

– Кто с тобой говорил в бане? Зачем ты слуг травила?

Я даже не успела заметить, когда волк принял человечий облик. У него уже выходило менять шкуры так стремительно, что уследить было невозможно. Только отведешь взгляд – а он уже обернулся.

Я замешкалась, задумавшись, а хочу ли поделиться с волком своими подозрениями, хочу ли довериться ему. Но опасность от рук и магии серебряной княгини грозила именно ему, и умолчать о ней было бы преступно.

– Я не травила. Банник сказал, там сонное зелье, которым княгиня приказала меня опоить. Она собирает силу из крови нечисти, вот, решила тебя заполучить.

– Меня? – Волк удивленно приподнял брови. – Но зачем? Толку-то от меня, я же даже как шаман ничего не умею! Или мы верно догадались насчет прирученных зверей?

– Похоже на то. Она… да и не только она… считает, что ты дух, призванный зверь. Ну, как Серый Волк в сказках. И она хочет заставить тебя ей служить.

– Пусть попробует! – оскалился волк. – Даже в волчьей шкуре я человек, чарами меня не подчинить.

– А если не чарами? – тихо уточнила я. – А если она сначала опоит тебя какой-нибудь гадостью, а потом уже будет разбираться, дух ты или не дух и какую пользу с тебя можно получить?

Волк нахмурился и замолчал. Ему определенно не нравился ход моих мыслей.

– Банник сказал, – шепотом продолжила я, – что серебряная княгиня колдует по ночам, а с первым лучом солнца уходит спать. Бежать лучше на рассвете, не дожидаясь, когда о нас вспомнят.

Волк подумал и согласно кивнул.

– Если она не решит очаровать меня сразу, не дожидаясь утра.

– А вот как раз на этот случай я опоила служанок зельем, чтоб не шпионили и не мешали. И не донесли, где именно мы спать улеглись, – жестко отрезала я. – Сегодня нам не выспаться, будем сидеть и ждать утра, чтобы княгиня нас врасплох не застала.

– Ты думаешь, у нее слуг больше нет? – укоризненно вздохнул волк, но не стал со мной спорить.

Свечу я задула. Все равно на всю ночь ее не хватит, а пробивающийся сквозь ставни свет может вызвать подозрения, если кто-то его заметит.

– Расскажи о сестре, – попросил волк, когда ожидание стало совсем невыносимым. Глаза слипались без всякой сон-воды, хотелось прилечь на мягкую подушку и забыть обо всех проблемах, пустить все на самотек. – Какая она? Ты ее сильно любишь?

– Я не знаю. Всегда казалось, что безумно люблю и так же сильно ненавижу – за капризы, за нежелание понять, что я ради нее своим временем жертвую, своими интересами. А когда она исчезла, я поняла, что это всегда был только мой выбор. Только мое желание обеспечивать ее всем необходимым. Необходимым с моей точки зрения! – Я перевела дыхание. – А ей, может, хотелось, чтобы ее просто любили. Может, нам лучше было бы едва сводить концы с концами, но доверять друг другу, разделять тайны и страхи. Я же даже не спрашивала, что Мар… – Я поперхнулась именем сестры, словно испугавшись того, как оно прозвучит в темноте. – Что сестра сама хочет. Я приняла решение за нее.

– Но ведь не ты виновата, что она исчезла.

– А может, и я, – я спрятала лицо в ладонях, – я же не знаю, как ее нашел сокол, почему выбрал именно ее!

– Мы найдем его и спросим, соколица. – Волк сел рядом, положил руку на плечо. Сквозь одежду я почувствовала обжигающее тепло его кожи. – И сестру твою найдем и спасем.

– Да, – шепнула я пересохшими губами. – Так и будет.

Я перевела дыхание, отбрасывая эмоции. Толку-то сейчас от всепожирающего чувства вины, оно нас не спасет, от безумной княгини не защитит. Прошлась по комнате – два шага в одну сторону, два в другую, – успокаивая дыхание.

– Можем снова спать по очереди, – предложила я, видя, что и волка сон пригибает к полу. Но я ошиблась – он поднял на меня ясные глаза и невесело улыбнулся.

– Блаженна ты, раз можешь спать в Нави и есть в Нави, блаженна, раз видишь морок, успокаивающий, убаюкивающий, утешающий. Яга провела тебя через ритуал и, не позволив открыть глаза, вырвала их. Я же вижу истину, вижу смерть и тлен, вижу кость и суть. И я проклят, ибо разум не желает мириться с ужасами. В царстве мертвых безопаснее быть слепцом.

Он встал рядом со мной, коснулся деревянной стены рядом с моей ладонью.

– Теплое шероховатое дерево. Ты ведь его видишь, так? Позволь, я покажу, что вижу сам. – Кончиками пальцев второй ладони он коснулся моей шеи под волосами. – Кости. Гладкие. Отполированные. Белые.

С глаз словно пелену сдернули, словно все, что меня окружало, засветилось изнутри, просвечивая тонкую фальшивую личину, под которой проступала истинная – серебристая, страшная, холодная.

Целый терем из маленьких гладеньких косточек, матово-белых, никогда не принадлежавших тому, что могло бы жить, ходить и дышать.

С криком я рванулась в сторону от волка, пряча лицо в ладонях, чтобы белый-белый костяной терем перестал стоять перед глазами. Сердце стучалось где-то в горле, а дыхание неровно клокотало в груди, не давая мне успокоиться. Что-то древнее, доставшееся от диких далеких предков и неизбытое за века цивилизации поднялось из темноты и попыталось поглотить меня, погрузить в панику и отчаяние.

– Блаженна ты, – тихо сказал волк, – ибо слепа и можешь спать здесь. Я не могу.

– Теперь и я… не могу, – хрипло, через силу выдавила я, даже не пытаясь осознать, каково волку видеть мертвый мир в истинном его облике постоянно.

Некоторое время мы сидели в темноте, перешептываясь, чтобы не заснуть. Постепенно даже в светлице тьма серела – глаза привыкали к темноте и начали различать мелкие детали. Даже самые мелкие, которые только при свете и разглядишь. Я не сразу сообразила, что это серебристый прозрачный свет пробивается сквозь рассохшиеся ставни. Я приникла к щели – неужели луна так ярко светит? Ведь только вчера новолуние было!

Волк пристроился рядом со мной у окна, оттеснив меня в сторону.

Кажется, я поняла, почему среднюю из сестер называют серебряной княгиней. Если у первой, медной, медью был весь терем украшен, то старшая ее сестра сама была серебром. Она уже мало походила на человека – полупрозрачная кожа, как у призрака, переливалась перламутром, источала сияние, похожее на лунный свет. Волосы, белесые, с болотным зеленым отблеском, струились клочьями тумана, окутывая ее фигуру.

Окна выбранной мной светлицы выходили на задний двор, на хозяйственные постройки. А перед ними, в центре круга из свечей, стоял гладко отполированный камень – жертвенник, до странности схожий с тем, что встретился нам на пути. Сейчас он был пуст, но что-то мне подсказывало – недолго ему таким оставаться. Княгиня воздела руки к небу, словно молилась, а ее слуги тащили связанного человека… человека ли? Слишком худая, слишком ломкая девичья фигурка брела, не сопротивляясь, с волос осыпались листья и хвоя. Даже когда ее уложили на камень, она не дернулась.

Княгиня склонилась над своей жертвой, ласково провела по груди и животу, словно успокаивая ребенка. А затем впилась нечисти в горло, вырывая куски мяса.

Я отшатнулась от окна, зажимая рот и благодаря всех богов, что нас за ставнями княгиня видеть не могла. Волк тоже сполз на пол, взволнованно заглядывал мне в лицо.

– Вот поэтому княгиня и не велит слугам ночью из дома выходить, – усмехнулась я, вспоминая слова кухарки.

Я уселась на пол и закуталась в стянутое с кровати одеяло, пытаясь унять озноб. К нечисти в лесу я привыкла – она уже воспринималась как что-то само собой разумеющееся. А вот такое зверство, да еще и от человека, вызывало только тошноту и оторопь. Если эта безумица так растерзала и домашнюю нечисть, то банника вполне можно понять – тут кому угодно без задней мысли помощь предложишь, лишь бы тварь эта сильнее не стала!

– Утром уйдем, – ободряюще шепнул волк и сжал мою ладонь.

– Лучше бы я спала и ничего этого не видела.

Даже когда я закрывала глаза, под веками не исчезало серебристое сияние княгини. Господи, что же она с собой сделала, что в такого монстра превратилась? Разве вся ее магия этого стоила?

Время тянулось медленно. Со двора раздавались резкие гортанные выкрики: княгиня то ли молилась, то ли призывала кого-то. Скорее последнее. Волк слушал-слушал, поковырял в ухе задумчиво:

– Кажется, это она меня подчинить пытается.

– Уверен? – встревожилась я. – Что чувствуешь?

Волк задумался, покрутил головой, подбирая слова:

– Да как будто телефон в дальней комнате трезвонит. Знаешь, что лучше не отвечать, а он все трезвонит и трезвонит, надоедает так, что снять трубку хочется, только чтобы он замолчал наконец!

Я хмыкнула, удивляясь такой своеобразной метафоре.

– Уверен, что она тебе ничего не сделает?

– Уверен! Разве что головной болью наградит. Ничего, потерплю.

Я тихонько вздохнула, не разделяя его уверенности. Свет за ставнями усиливался, как и выкрики княгини. Жаль, что часов нет, не отследишь, сколько еще ждать рассвета осталось. Почему-то казалось, что ночь, как в дурных ужастиках, будет длиться вечно, а мы так и будем слушать заклинания безумной княгини-ведьмы.

От сидения на полу затекли ноги, но встать и размяться я боялась. Срабатывал дурацкий шаблон мышления: раз ты видишь врага, то и он видит тебя.

Неожиданно что-то полыхнуло, терем вздрогнул. Мы переглянулись и осторожно выглянули в щелочку между ставнями, пытаясь понять, что произошло. Княгиня, уже не серебряная, а кровавая, все еще стояла около алтаря. Нечисть на нем превратилась в груду лохмотьев.

Серебряным фантомным огнем был охвачен первый этаж терема, как раз там, где располагалась спальня, выделенная мне княгиней. Через пару мгновений он переполз к комнате, что я указала служанке. Я сглотнула, представив, что с нами было бы, если б я не решила подстраховаться.

Крики княгини приобрели определенно гневный оттенок, теперь гортанные, резкие звуки, которые она издавала, складывались в слова.

– Где эта лентяйка и дармоедка?! – заходилось в визге сияющее существо. – Найдите ее, приведите сейчас же, я съем ее сердце!

У меня даже сомнения не возникло, что речь идет о девочке, которая встречала меня с хлебом-солью. Я в панике прикусила губу, чувствуя, как меня захлестывает новая волна вины. Ей ведь даже оправдаться не дадут!

И пусть не дадут, мелькнула циничная мысль. Мне не должно быть до нее дела.

Волк скрипел зубами.

Оставить девочку на растерзание сияющей твари – жестоко и лицемерно. Броситься ее спасать – глупое самоубийство. Он не был до нелепости благородным рыцарем, умел трезво оценивать шансы и прекрасно понимал, что безымянная служанка из Навьего царства для него никто.

Со двора послышалось тихое хныканье, перешедшее в тонкий пронзительный визг. Сейчас она выместит свою ярость на служанке и перевернет терем вверх дном, разыскивая нас. И найдет ведь.

– Уходим, – резко велела я. – Больше шанса не представится. Пока она занята девочкой…

Цинизма, чтобы закончить фразу, мне не хватило.

Волк поднял на меня черные горящие глаза. Я уже ожидала, что он грубо пошлет меня, а сам ринется спасать девчонку, но он только медленно кивнул и уже зверем скользнул мимо меня в коридор.

Мы даже не старались не шуметь. Прислуга здесь так запугана, что все равно никто не рискнет нас остановить без прямого приказа княгини, а она пытается потушить свою ярость чужой кровью.

Я не знаю, где я просчиталась, но у ворот нас уже ждали.

Серебряная тварь, нестерпимо сияющая в безлунной ночи, стояла, скрестив окровавленные руки на груди. Нижняя часть ее лица была перемазана кровью, на белой ночной рубахе до пят расплывались огромные багровые пятна. На груди ткань была грубо содрана, словно огромной лапой, вместе с куском кожи, и меж обнаженных тонких ребер с влажным звуком пульсировало сердце, гоняя светящуюся белым кровь по полупрозрачному телу.

– Ах, дорогая гостья, – пропела княгиня голосом глубоким и жутким. – Уже покидаешь мой скромный дом? Неужели не хочешь отблагодарить за гостеприимство?

– Нет! – рявкнула я ей в лицо, подпитывая злостью и виной стремительно дотлевающую храбрость.

– А ты сильная чародейка, очень сильная! Так долго удерживать своего зверя под защитой от моих чар не каждая сможет, далеко не каждая! – Она наклонила острый подбородок к плечу, словно о чем-то задумавшись. – Даже старшая моя сестрица, пожалуй, не смогла бы.

– Выпусти нас, – с нажимом произнесла я, крепче сжимая посох.

– Ах, ночной лес так опасен! Голодные, алчущие твари ждут за каждым кустом, под каждым камнем. Мои воины уничтожают их каждый день, но с каждой ночью тварей становится все больше и больше… Зачем тебе идти в темноту и холод? Давай сядем в трапезной, разожжем свечи и решим, чем мы можем помочь друг другу.

Волк зарычал на нее, попытался обойти по дуге, чтобы прыгнуть и сбить с ног, но княгиня легко взмахнула рукой, и между ними взвилось белое пламя.

– Ты сильна, ты очень сильна. Вместе с тобой я смогу свергнуть старшую свою сестрицу и сама примерить ее золотой венец!

– С чего бы мне тебе помогать? – грубо рыкнула я, обрывая ее мечтания. Княгиня рассмеялась:

– Младшая моя сестрица, медного княжества хозяйка, что лебезила перед тобой и едва ли от счастья не пела, когда ты покинула ее земли, поведала, что ищешь ты Ясного Сокола…

– Ищу, – терпеливо кивнула я, – что дальше? Ты знаешь, где он прячется?

– Ах, мне то неведомо! Но свергнув золотую царицу, я выпью ее кровь и ее силу и стану равна Моране! На золотом блюде я поднесу тебе, моя союзница, голову Сокола и его перья, дам тебе витязей в сияющих кольчугах, с пылающими огнем мечами, чтобы прошли они по всем царствам, нашли гнездо его и освободили твою сестру!

Звучало соблазнительно, весьма и весьма. Мне хватило бы цинизма согласиться на сделку, но два момента делали ее невозможной. Во-первых, я не была чародейкой, я не могла помочь княгине, даже если бы захотела. Во-вторых, серебряная ведьма уже сама стала тварью, нечистью, далекой от рода человеческого. А я и без браслетов Яги помнила, что нельзя принимать помощь нечисти.

– Нет. Выпусти нас.

О, как она завизжала! Ее ярость обрела физическое воплощение, ослепительно сияющим копьем ринулась ко мне, со свистом рассекая воздух. Я зажмурилась и инстинктивно прикрыла голову руками, даже не надеясь выжить. Но секунды шли, боли я не чувствовала, а визг княгини, на пару секунд захлебнувшийся, зазвучал с новой силой и на полтона выше.

Я осторожно раскрыла глаза и успела заметить, как остатки копья безвредными искорками оседают на землю, а подарки Яги сияют ровным золотистым светом.

Проверять, сколько атак взбешенной ведьмы выдержат амулеты, не хотелось. Тем более она явно не собиралась повторяться и готовилась обрушить на меня весь свой арсенал.

Я не знала, что ей противопоставить. Я могла только зажмуриться и свернуться в позе зародыша, молясь, чтобы амулеты Яги оказались сильнее серебряного колдовства. Могла ждать, когда взойдет солнце и княгиня заснет или когда ее заемная сила иссякнет.

Я не могла ничего.

А волк мог.

Он завыл. Его зов взвился в небо и растекся по лесу, и ему ответило эхо, ему ответили другие волки, ему ответили птицы. Совы и вороны черно-серой тучей в считаные секунды закрыли небо и волной рухнули на беснующуюся княгиню.

Я замерла, не в силах отвести взгляд от этого чудовищного зрелища. Птицы кричали, ночь наполнилась их граем, и вопли княгини потонули в поднятом шуме. Мне казалось, что птицы терзали ее, унося в клювах и когтях клочья кожи и обрывки рубахи. Серебряное сияние усиливалось, оно пульсировало в такт сердцебиению, пробивалось сквозь пелену крыльев. Это заемная сила спешила покинуть чуждое ей тело, вернуться к своим хозяевам.

Из остолбенения меня вывел резкий рывок за плащ – волк торопливо тянул меня в сторону ворот. С трудом сглотнув, я поспешила за ним, постоянно оглядываясь на княгиню. Не знаю, чего боялась больше – что она стряхнет птиц и ринется на нас или что птицы, растерзав ее, начнут искать себе новую жертву.

Ворота распахнулись сами, стоило мне только сбросить тяжелый брус. Волк рванул в лес и остановился, поджидая меня. Я все еще медлила, оглядывалась на каждом шагу, вздрагивала от любого резкого птичьего крика.

Серебряное сияние угасло, и навалилась непроглядная темнота, густая и вязкая. Птицы ринулись в разные стороны и исчезли в черноте безлунного неба так же стремительно, как и появились. На земле осталась лежать княгиня – уже не серебряная, ничем не отличающаяся от обычного человека. Она захлебывалась рыданиями и царапала землю, даже не пытаясь подняться. Белая рубаха была изодрана птичьими когтями, седые волосы паклей свешивались на лицо. Ничего жуткого или величественного не осталось в этой женщине – ушедшая сила опустошила ее, забрав даже то, что было даровано ей от рождения. Сейчас она вызывала только жалость.

С легким сердцем я бросилась догонять волка. Погони можно не опасаться.

13

В овечьей шкуре

Рис.16 Иди через темный лес. Вслед за змеями

– Опасаться нужно ночи.

Волк сосредоточенно натягивал тетиву и подгонял ремни колчана, чтобы легко вытягивать стрелы.

– Что мешает начертить охранный круг и спокойно переночевать, как раньше? – Напряженность волка передалась и мне, я оглядывалась, судорожно стиснув посох.

– Не сработает. Чертить его надо до последнего луча солнца. – Волк попробовал пальцем натяжение тетивы и остался доволен. – Так учат даже в нашем, срединном мире. Что уж про подземный говорить.

Я сделала несколько глубоких вдохов, успокаиваясь. На самом деле я вполне могла безбоязненно переночевать и в тереме княгини, просто бросив ее во дворе. Но ворота остались нараспашку, и, чую, скоро ведьму ждет визит всей окрестной нечисти да нежити, желающей поквитаться за убитых и замученных собратьев. Не хотелось бы попасться им на пути.

Так что мы поспешили отойти от терема как можно дальше. Тропа слабо мерцала под ногами зеленоватым светом, словно гнилушки на болоте. Хорошо хоть, не белым – думаю, после посещения «серебряного княжества» мы еще долго будем шарахаться от этого цвета.

– Как ты смог призвать птиц?

Волк долго молчал, а потом сказал неуверенно, отводя взгляд:

– Я позвал. Позвал, как учили, – духов, которым в селе приносили подношения, предков, неотступно следящих за своими детьми. Я не знал, что получится, что они откликнутся, я же не шаман, я же не прошел инициацию. Тем более я не знал, что их откликнется так много…

Я прикусила губу, вспомнив наказ Яги не просить помощи у нечисти. Но были ли птицы нечистью или действительно духи пришли на помощь волку? Лучше об этом не думать.

Темнота ночного леса стылым туманом поднималась от земли. Изо рта вырывался пар и почти невидимым облаком рассеивался, пальцы быстро заледенели, а шли мы слишком медленно и осторожно, чтобы согреться. Низкие ветви деревьев скользили по волосам, норовили хлестнуть по лицу, и я каждый раз вздрагивала, словно огромной неведомой твари почти удавалось схватить меня. Близился самый неспокойный, самый темный час, час быка, когда было проще всего поверить в ожившие кошмары.

– Куда мы идем? – шепотом спросила я, боясь привлечь к себе внимание того, что таилось в лесу. Лучше бы среди деревьев мелькали светящиеся глаза – я бы точно знала, что вдоль замшелых стволов скользят хищные твари, следят за нами и только дожидаются подходящего момента для нападения. Абсолютная чернота нервировала сильнее: то ли есть там кто, то ли нет, и я напрасно сама себя накручиваю.

– А куда нам надо? – свистящим шепотом уточнил волк.

– В золотое царство, – не очень уверенно отозвалась я. Если кто и знал об убежище Финиста, то это золотая царица. Но после знакомства с ее сестрами я была не уверена, что смогу пережить встречу с самой старшей и сильной из них.

– Что ж, дело за малым. Узнать, какая дорога туда ведет.

Я только вздохнула. Естественно, расспросить банника о золотом царстве я не догадалась. Оставалось красться по тропе сквозь лес, истово молясь, чтобы ночные твари нами не заинтересовались.

Волк кашлял в рукав, едва не задыхаясь, иногда начинал яростно тереть грудь, расчесывая шерсть на жилетке. Что-то жгло его изнутри, разъедало, словно сам воздух стал для него ядовит.

– Все в порядке, – отмахнулся он на мой взволнованный взгляд. – Просто чешется внутри.

Ничего не в порядке! Что с моим волком, болезнь? И как, как в ледяном и мертвом лесу мне его лечить? И что делать, когда она совсем его подточит и обессилит? Я нахмурилась, просчитывая варианты. По натуре своей я не могла не планировать, не составлять запасные планы, чтобы в любой, даже самой критической ситуации быть ко всему готовой. Если в один момент волк не сможет идти дальше, упадет на землю, изломанный кашлем, то я… что я? Не смогу же я его бросить?

А может, это будет к лучшему? Тонкий предательский голосок шелестом листьев вкрался в мои мысли, слился с ними до того, как я успела прогнать его, запретить себе так думать. Только и оставалось, что, стиснув зубы, идти дальше, чувствуя, как сомнения подтачивают мою волю.

Когда глаза привыкли к темноте, я смогла разглядеть россыпь мелких звезд над головой. Они не складывались в созвездия и больше напоминали густо рассыпанные бусинки. Обступившая чаща так же постепенно обретала цвета. Блеклым синим и зеленым светился мох, густо облепивший деревья, крошечные капельки росы на пышных папоротниках отражали крупицы света. В воздухе мелькали светлячки, больше похожие на болотные огни.

В ночной тишине собственные мысли звучали особенно громко.

Я не могла не признаться себе: мне хорошо без Марьи, легко и спокойно, словно с меня сняли огромную глыбу. Ответственность всегда меня тяготила, но я так привыкла нести на себе ее груз, что уже не могла представить себе жизни без этой утомительной тяжести. Словно раб, проживший в неволе так долго, что уже позабыл само слово «свобода».

В воздухе появился кисловатый запах плесени, мох на деревьях стал больше напоминать слизь, с веток свисали уродливые скользкие наросты. Темнота приобрела синеватый оттенок, воздух загустел, как кисель, и пошел волнами, словно марево над дорогой в жаркий день.

Волк замер, прислушался. Откуда-то из чащи, из густого подлеска доносился тихий, почти неразличимый шорох, словно кто-то крался параллельно дороге. Нахмурившись, волк ловко наложил стрелу на тетиву, но целиться не стал.

Вперед он пошел совсем медленно и бесшумно, выверяя каждый шаг. Медленно и тяжело поднималась и опускалась его грудь, изо всех сил он пытался сдержать громкий предательский кашель. Я так же тихо кралась за ним, стараясь не стучать зубами и не бояться. В темном холодном лесу страх – такая же приманка, как огонь факела, – яркая и заметная издалека. Лучше не объявлять нечисти, что ужин уже пожаловал к их столу.

Волк замер, повел носом. Осторожно раздвинул ветви боярышника, увешанные крупными ягодами, черными в темноте. Отпрянул назад.

– Что там? – одними губами спросила я, встревоженно глядя на спутника. Он только чуть посторонился, словно предлагая мне самой взглянуть.

За кустами и низенькими чахлыми елками светлела поляна. Деревья вокруг нее росли хилые, с перекрученной корой и странно изогнутыми ветками, земля же, сухая, растрескавшаяся, была истоптана вдоль и поперек.

Тропа прорезала поляну пополам и терялась на той стороне, в тени деревьев.

Не сговариваясь, мы шагнули назад. Лезть в это откровенно подозрительное место не хотелось.

Волк принялся сосредоточенно изучать землю под ногами, недовольно встряхивая головой.

– Плохо, – наконец сморщился он. – Другой тропы нет. Надо возвращаться.

Спорить с ним стала бы только Марья – не из глупости даже, а из принципа, не признавая правоту тех, кто хоть на год старше нее.

Теперь первой шла я. Каждый шаг давался тяжело, словно я шла против ураганного ветра, бьющего в грудь. За каждый вдох приходилось бороться, колдовская синь стала густой, как смола, и так же пыталась задержать, замуровать нас, превратить в букашек в слезинке янтаря.

Глаза слезились, и когда я проморгалась, обнаружила, что стою перед той же поляной. Боярышник покачивал ветками за моей спиной. Резко выдохнув, я попыталась развернуться, но меня не пустило. Тело переставало слушаться, ноги сами тянули меня дальше по тропе в центр поляны, и даже талисманы Яги не могли помочь – что может противопоставить страж границы силе всего леса, древнего и извечного?

Резкий рывок за шиворот такой силы, что треснула ткань, вернул меня под сень деревьев. Я обернулась, желая поблагодарить волка, но наткнулась на его злой и сосредоточенный взгляд.

Чуть прищурившись, он целился в самый центр поляны, словно кого-то там видел. Облизав разом пересохшие губы, я оглянулась.

Она стояла там точно такая, какой я запомнила ее в последний день. Рваные джинсы, растянутый домашний свитер, которому давно уже пора на помойку, пушистые тапочки. В распущенные волосы набился мелкий лесной мусор: листья и хвоя, веточки, паутина. Под глазами залегли глубокие синяки, словно за все это время она ни разу не сомкнула глаз.

На мгновение у меня дыхание перехватило от ужаса и радости, от опустошительного облегчения, словно стержень из меня выдернули. А потом она заговорила.

– Наконец-то, – облегченно выдохнула Марья, протягивая ко мне руки. – Ты все-таки пришла за мной!

Ноги тянули меня к ней, пришлось вцепиться в ствол ближайшего дерева, чтобы предательское тело не вынесло меня прямо на поляну. Я совсем не испытывала радости от встречи. И дело было не только в том, что столь быстрое завершение поисков меня разочаровало, нет. Марья была неправильной. Неправильно стояла, неправильно смотрела, неправильно улыбалась. Как бы я ни хотела обмануться, у меня не получалось поверить в то, что это моя сестра.

Она даже говорила неправильно – интонации и слова были слишком спокойными, почти радостными. Так могла бы говорить любимая и прилежная сестра, которая всего-то пару часов проблуждала в лесу, толком даже не успев испугаться, потому что знала – ее любят и найдут в любом случае. Так могло бы говорить единственное потерянное дитя, чьи родители, сбивая ноги, обшаривали лес, громко и отчаянно аукая.

Так могла бы говорить хищная тварь, прикидывающаяся заблудившимся ребенком.

– Сестрица, что же ты не спешишь меня обнять? – обиженно надула губки лже-Марья, не спеша опустить руки. – Или тебе не нравится, что я запачкалась? Но ведь и ты не чище!

С каждым ее словом мое тело все сильнее и сильнее тянуло вперед, словно сильным течением. Руки ослабели, пытались соскользнуть со ствола, повиснуть плетьми вдоль тела. Еще чуть-чуть, и придется зубами за ветки хвататься!

За спиной тихо выругался волк и, забросив стрелу обратно в колчан, обнял меня поперек тела, даже чуть приподнял над землей, чтобы мне сложнее было вырваться.

– Как мое имя?! – Голос охрип и не слушался, выкрик получился больше похожим на воронье карканье.

Лже-Марья растерянно заморгала, даже руки опустила, словно не зная, что делать.

– Сестра, ты в порядке? – сочувственно спросила она. Девушка была само сострадание, само проявление сестринской заботы и участия. – Ты, похоже, утомилась, пока меня искала. Иди же, обними меня, и мы вместе выберемся из леса домой.

Может быть, ловушка бы и сработала, если бы меня с Марьей связывали отношения чуть теплее ледяных. Но я рычала на сестру, та огрызалась, принимая заботу как должное. Ни разу настоящая Марья не интересовалась моим самочувствием, не пыталась проявить заботу, когда я допоздна засиживалась над заказными контрольными.

Конечно же, тварь не могла этого знать.

На мгновение даже стало жаль, что эта послушная, отзывчивая девочка – не моя сестра.

– Как мое имя? – твердо повторила я, глядя в глаза лже-Марье.

И в этом была моя главная ошибка.

Тварь уже сообразила, что я ее раскусила, и теперь собиралась раскусить меня. Она рванулась вперед, мгновенно теряя человечьи черты. Лицо смазалось, нос сплющился, провалился, как у трупа, глаза почернели и разъехались к вискам. Из пасти, огромной, от уха до уха, вывалился тонкий язык, похожий на крысиный хвост.

Волк отшатнулся, отшвырнул меня назад, в темноту леса. Ноги подгибались, я едва не слетела с тропы. От резкого преображения сестры замутило, но особенно жутким было то, что тварь осталась в одежде Марьи, такой трогательно-домашней.

Волк вырвал из моих рук посох и со всей силы огрел подскочившую тварь по голове. На него она не обратила внимания, казалось, ее целью являюсь только я. Хищница рвалась ко мне, но волк успевал отпихивать ее острым концом посоха, от которого тварь отшатывалась с резкими взвизгами, словно дерево причиняло ей нестерпимую боль. Чтобы задержать ее, волк перевернул колчан и швырнул ей под ноги стрелы. Тварь утробно взвыла, но не ушла, хоть и стала медлительней и осторожней.

– Стрела! Кинь мне стрелу! – озаренная глупой идеей, крикнула я волку, отшатываясь от очередной атаки. Он глухо рыкнул, но все же ухитрился заехать твари в солнечное сплетение, выиграв пару секунд на то, чтобы бросить мне стрелу, неудачно схватив ее за наконечник и поранившись.

Но этих секунд не хватило. Тварь с непонятно откуда взявшейся прытью рванула ко мне, и в этот раз волк не успел ее отбросить, а я – уклониться. Тварь сбила меня на землю, клацнула по-щучьему игольчатыми зубами у горла. Стрела осталась лежать на земле, я дотягивалась до ее оперения только кончиками пальцев.

Одной рукой я уперлась в горло твари, удерживая ее подальше от себя, другой царапала землю, стараясь уцепиться за древко. От зловония, исходящего из пасти, мутило в голове. С длинного языка твари капала мерзкая густая слюна, похожая на слизь. Подскочивший волк вцепился ей в волосы, длинные, каштановые, совсем как у Марьи, намотал на руку, заставив хищницу задрать голову. Рванувшись из-под ее туши, я самыми кончиками пальцев схватилась за оперение, подтащила стрелу к себе. Тварь, сообразив, что я задумала, пронзительно завизжала и, дернувшись, оставила скальп в руках волка.

Черепа под кожей не было, как и мозгов – только пустота. Не хочу знать, что в это время увидел волк.

Уже ничем не сдерживаемая тварь рывком вцепилась мне в шею, но я успела.

Я успела дернуться в сторону, подставляя плечо, и вогнать стрелу в горло твари. Железный наконечник, весь в темных каплях волчьей крови, не встретил сопротивления, вошел, как в масло. Стоило только древку оказаться в ране, как тварь начала дергаться, словно в эпилептическом припадке, усыхая на глазах. Одежда Марьи истлевала и слезала лохмотьями, рассыпалась в прах, едва коснувшись земли, тело истончалось, превращаясь в уродливую мумию с перекрученной шершавой кожей. Только морда не изменилась.

Спихнув с себя легкое искореженное тело, я рванулась к боярышнику, упала рядом с ним на колени, и меня вырвало. Волк присел рядом, коснулся кончиками пальцев моего лба.

– Все кончилось, ты ее убила, – попытался он меня утешить. Это прозвучало, как «ты убила Марью», но я все равно почувствовала только облегчение.

Я кивнула, пытаясь отдышаться сквозь зубы. Голова кружилась, укушенное плечо жгло немилосердно, словно его кислотой облили. Крови почти не было, только мелкие дырочки на рубахе отмечали место укуса.

С трудом сглотнув, я в два глотка ополовинила остатки воды в бурдюке, с трудом удержавшись, чтобы не допить сразу все, а последними каплями – умыться. Волка тоже потряхивало от пережитого: глаза лихорадочно блестели, руки едва заметно дрожали.

– Вода заканчивается. Скоро это станет проблемой, – грустно улыбнулся волк, взвешивая на руке полегчавший бурдюк.

– Пока самая насущная проблема – это ночной лес. – Я попыталась пошевелить укушенной рукой. Она вроде бы не отваливалась, хотя и отзывалась вспышками боли на каждое движение. С запозданием начала сочиться кровь, медленно, крупными каплями, пропитывая прилипшую рубаху.

Надеюсь, тварь была не ядовита.

Поляну мы пересекли без проблем, только земля дрожала и проседала под ногами, словно под нами была не твердь, а болото, затянутое тонкой коркой, или замаскированная и забытая волчья яма. Волк снова шел впереди, крался, не опуская лука, присматриваясь и прислушиваясь.

Вот только приступы выворачивающего кашля складывали его все чаще.

Меня начало знобить, и теперь в голове набатом звенели предательские и злые мысли: что я буду делать, когда кашель сломает волка, швырнет на стылую землю отхаркивать кровь?

Что я буду делать, когда осяду рядом, с отнявшейся, онемевшей рукой, чувствуя, как холод подползает к сердцу?

14

И ты тоже уснешь в трясине

Рис.17 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Я должна идти. Идти, переставлять ноги, двигаться вперед, не падать. Главное – не падать. У меня онемела рука, боль огненными волнами катилась от мелких ранок в ответ на каждый шаг, но почему-то отнимались еще и ноги, каждое движение давалось с таким усилием, словно к щиколоткам мне приковали пудовые гири. Темное марево плыло перед глазами, но, может, это всего лишь тучи скрыли неверный свет звезд?

Дальше, за поляной, росли совсем странные деревья, с уродливой бугристой корой. Я даже примерно не могла определить их вид – настолько страшными они были. Корявые узловатые ветви усеивали мелкие шипы, на тонких длинных лозах покачивались огромные, похожие на шар, алые цветы, фосфоресцирующие в темноте. Казалось, над дорогой парят красные фонари – в синеватой магической дымке вид они имели зловещий и неприятный. Но хуже всего был их запах – сладковатый запах гнили, удушающий и опьяняющий. От него мутилось в голове, очертания предметов двоились и расплывались, и я уже с трудом могла разглядеть спину идущего впереди волка.

Резко похолодало. Я попыталась закутаться в плащ, но не смогла согреться. Хотелось пить и в тепло, укрыться с головой одеялом и забыть лес как страшный сон. Я настолько ярко представила себе, что сейчас открою глаза в своей комнате, где напротив спит Марья, с кухни доносится ворчание колобродящей матери, что как наяву услышала:

– Ах ты ж, паршивка неблагодарная, даже за сестрой уследить не смогла!

Я вздрогнула и обернулась, но вокруг был все тот же лес, парили багровые огни цветов в сизой дымке, а тени деревьев принимали странные угрожающие очертания. «Задремала на ходу, вот и привиделось», – решила я, с усилием растирая лицо.

– Осторожней, – донесся до меня шепот волка, – тут впереди кости.

Я вздрогнула и прибавила шаг, боясь отстать и заблудиться в колдовском тумане. Я не сомневалась – одна я бы из него не вышла, блуждала по кругу, пока не свалилась бы замертво. Теперь я внимательней смотрела под ноги – кто знает, насколько опасны кости в ночном лесу? Да и просто наступить на чей-то череп совсем не хотелось.

Ошиблась я в одном – скелеты лежали не под ногами, поперек тропы, а привалившись к деревьям, оплетенные сухими колючими лозами. Сквозь глазницы черепов пробивались побеги с мелкими бутонами, похожими издали на едва тлеющие огоньки. Когда мы проходили мимо них, черепа вяло щелкали зубами, словно пытаясь предупредить или прогнать нас. Обернувшись, я увидела, что все скелеты смотрят в нашу сторону, провожая взглядом черных провалов глазниц. Скривившись от омерзения, я предпочла снова уставиться себе под ноги.

Меня опять начало знобить, боль в укушенном плече стала нестерпимой, она пульсировала, посылая волны судорог по руке. Я только крепче сжимала зубы – главное, дотянуть до утра, до озера или водоема, где можно будет напиться и промыть укус. Ночь – не лучшее время для жалости к себе: можно увлечься и пропустить настоящую опасность.

Зловещие цветы остались позади, и теперь уже ничего не освещало тропу, даже их скудный свет. Небо затянуло тучами, низкими и тяжелыми. Хотелось пригнуться, как в подземелье, где макушкой задеваешь мокрый каменный свод. Воздух стал густым и влажным, снова запахло болотом, но я дышала полной грудью, надеясь избавиться даже от воспоминания об омерзительном аромате цветов.

Рассеянно почесав запястье, я шепотом окликнула волка:

– Эй! Как думаешь, сколько до рассвета?

Он остановился, дожидаясь, когда я его догоню. Он все еще сжимал лук, хотя и не мог натянуть тетиву – от наконечника стрелы на пальцах остались глубокие порезы, и темная кровь никак не останавливалась.

– Не знаю, – тихо ответил волк, не оборачиваясь. Мне показалось, что в его голосе звучал страх, но я запретила себе думать об этом. – Мы вошли в лес после полуночи и идем довольно долго. Уже должно было начать светать. Но за этими тучами ничего не видно. Если они так и будут лежать брюхом на деревьях, утро мы просто не увидим.

Я вздрогнула – так зловеще прозвучала его фраза.

Запах болота усиливался. На тропе начали появляться мелкие черные лужицы, похожие на следы огромного зверя. Деревья вокруг мельчали, вскоре от непроходимой лесной чащи остались только чахлые изуродованные сосны, жалкие и облезлые. Вдоль тропы сплошным ковром стелилась бурая колючая трава, едва покачивающая осыпавшимися соцветиями, кое-где поднимались серые колоски осоки.

– Снова топь, – сквозь зубы выдохнула я, старательно отгоняя от себя воспоминания о жабе-переростке, хозяине болота. Но то, лесное маленькое болото, где мы столкнулись, ничем не походило на эту трясину. Здесь не было ни ягод, ни спокойных бочагов стоячей воды, ни мелких цветов. Только гниль и тлен.

Под ногами чавкало, земля проседала, и каждый след быстро наполнялся водой. Я облизала губы – меня мучила жажда, но я предпочла бы умереть, чем напиться этой черной гнилой воды: слишком явно, слишком отчетливо ощущалось исходящее от нее зло. Хорошо, если, попробовав ее, я всего лишь превращусь в козленочка, но что-то мне подсказывало, что испившего болотной воды ждет участь несоизмеримо хуже.

От трясины поднимался густой туман, белесый, не колдовской, но настолько густой, что уже на расстоянии вытянутой руки рассмотреть что-то было затруднительно. Силуэт волка скорее угадывался по смутному пятну впереди. Зато болотные огоньки, синие и зеленые, торжественно плыли над топью, словно свечи в руках покойников. Мне даже на миг показалось, что в пелене тумана колышутся бледные тени утопленников.

Я поспешила отвести глаза и тут же пожалела об этом. Сквозь зыбкую топь проступали лица мертвецов, нетронутые разложением, но мумифицировавшиеся – почерневшая кожа плотно облегала скелет, сквозь воду виднелись размытые очертания одежды и украшений. Глаза у всех были открыты, и мне казалось, что они пристально следят за нами. «И ты тоже уснешь в трясине, – читалось в их выжидающих безучастных взглядах, – и ты тоже».

Болотная трава стелилась по тропе, пыталась схватить за сапоги, оплести, утянуть в топь. Я шла как цапля, высоко задирая ноги. Глаза привыкли к мраку и легко различали снующих по тропе насекомых: и огромных мокриц, и медлительных двухвосток, и крупных лоснящихся многоножек. Я всегда относилась к насекомым спокойно, ни тараканов, ни пауков не боялась; но эти вызывали почти инстинктивное омерзение, даже наступать на них было противно.

За пазухой что-то зачесалось, неприятно шевельнулось, словно мелкие лапки пробежали по коже. Предчувствуя очередную неприятность, я остановилась и попыталась выудить источник раздражения, но только коснулась чего-то толстого и скользкого, сразу вывернувшегося из-под пальцев.

Взвизгнув от омерзения, я едва не бросилась стягивать с себя рубаху. Посох в руках мешал, и я машинально отшвырнула его на землю, здоровой рукой вцепилась в ворот.

– Что случилось? – тут же подоспел взволнованный волк, обшаривая цепким взглядом тропу в поиске чудищ. Вот только чудище уже переползло мне на спину, и я не могла его достать – только поскуливать от омерзения, ощущая, как скользкая тварь ощупывает усиками кожу. Под немыслимым углом извернув руку, я все-таки дотянулась до нее кончиками пальцев, выгнулась дугой, отросшими ногтями зацепила скользкую тварь и рывком вытащила ее из-под рубахи.

Рис.18 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Меня потряхивало от брезгливости, когда я замахнулась, собираясь зашвырнуть тварь в болото, туда, где ей самое место, но волк перехватил мою руку, не дал разжать пальцы.

– Пусти! – Я дернулась в сторону, и он покорно опустил руки, в самый последний момент успев выдернуть тварь из моих пальцев.

– Видишь? – На его ладони лежало серое перо, мокрое и слипшееся, но совершенно не похожее на так напугавших меня насекомых. – Морок.

Я обессиленно выдохнула. С глаз как пелена спала, исчезли даже насекомые, шнырявшие по тропе, – теперь я видела, что это всего лишь трава едва шевелилась.

– Это то самое, да? – уточнил волк, прежде чем вернуть мне его. – Перо Финиста?

Я кивнула. В горле все еще стоял ком, и говорить я не могла. Я запоздало вспомнила, что Яга велела беречь перо, и… И лучше не думать, что было бы, если б волк не успел меня остановить.

– Идем, – поторопил меня волк. – Нельзя здесь стоять долго, затянет.

Мы действительно провалились в вязкую почву уже по щиколотку, пришлось с чавканьем выдирать ноги, оставляя на тропе глубокие лужицы. С посохом пришлось попрощаться – я неосторожно отшвырнула его прочь от тропы, в болото, и от него уже и следа не осталось. Жаль, я успела к нему привыкнуть.

Похоже, попытки выудить приморочившееся насекомое меня согрели – озноб прошел, даже спина вспотела. Я шла и обмахивалась ладонью, чувствуя, как горят щеки.

– Душно, – тихо, сама себе пожаловалась я.

– Разве? – мельком обернулся волк, и я отпрянула – лицо его почернело, как у утопленников, а глубоко запавшие глаза светились нехорошим желтым огнем. Беспомощно пискнув, я попятилась и, запнувшись нога за ногу, едва не упала.

– Соколица? – Теперь в голосе волка звучала неприкрытая тревога. – Что с тобой?

Я всхлипнула. Очередной морок рассеялся, и волк выглядел абсолютно нормально. Но вот сказать то же самое о своем самочувствии я не могла. Жар, исходящий от лба и щек, я ощущала физически, как от добела растопленной печи. В прокушенном плече ворочалась раскаленная колючая проволока. Начало подташнивать.

– Похоже, нечисть, прикинувшаяся Марьей, была ядовита, – бессильно улыбнулась я, смахивая испарину.

– Нужно выбираться. Гнилой воздух тебе вреден.

– Хороши мы, пара больных, – истерично рассмеялась я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Волк только болезненно, горько улыбнулся и осторожно повел меня за руку.

Кровь медленно сочилась из ранок, вопреки всем законам не останавливаясь, пропитывала рубаху, мелкими капельками стекала по коже, чтобы сорваться с кончиков пальцев, черными точками остаться на тропе, словно хлебными крошками отмечая наш путь. Волк осторожно сжимал мою бесчувственную руку, словно боялся повредить ей сильнее – хотя куда уж сильнее? Темная кровь из распоротых пальцев все еще сочилась и смешивалась с моей.

– Ритуал братания, – нервно рассмеялась я, чувствуя, как сильнее и сильнее кружится голова. – Хороши мы – сестрица Соколица и братец Волк!

Ощущения двоились, словно одновременно я и сама воспринимала мир, и чувствовала волка. Я не могла узнать его мыслей или чувств, но понимала его, как саму себя, ибо на один короткий момент он стал продолжением меня, стал мной.

И я знала, что волк ощущает то же.

– Именно так, сестрица.

Больше не осталось места ни для злых мыслей о предательстве, ни для мелочного недоверия. Шепот леса отступил, превратился в безобидный шелест. «Нет в Навьем царстве друзей и возлюбленных», да, но есть родство, созданное живой кровью.

Каждый шаг давался все тяжелее. Голова кружилась, перед глазами темнело, иногда меркло сознание, и я приходила в себя от вспышек боли – кольцо чутко реагировало, когда я пыталась свалиться с тропы. Пока меня это спасало, но с каждым разом боль ощущалась все менее отчетливо, превращаясь в часть бреда, заволокшего разум.

Все нестерпимей хотелось пить – жажда была так сильна, что у меня не оставалось других мыслей. Я так и не вспомнила, когда же выхлебала остатки воды, только жадно потянулась к бурдюку и с отчаянием обнаружила, что он опустел и ни капельки не осталось в нем. «И ты тоже уснешь в трясине, и ты тоже», – теперь я отчетливо слышала шепоток утопленников, он далеко разносился над зыбью, вплетаясь в шелест болотной травы. Холодная вода манила. Хотелось окунуться в нее, напиться ею, чтобы унять жар. Какая разница, что со мной будет дальше? Я усну в восхитительно ледяной воде, и уже ничего не будет меня волновать…

Марья. Мне нужно отыскать и спасти Марью.

Я крепче сжала зубы и прибавила шаг. Не могу сказать, что мысль о сестре придала мне сил, скорее появился повод терпеть свое дрянное состояние чуть дольше.

Мы почти бежали, а болото не кончалось и не кончалось. По трясине проходили мелкие волны, она колебалась, набегала на тропу, пытаясь лизнуть наши ноги. Каждый шаг давался тяжелее, а ноги проваливались глубже. Тропа расползалась у нас на глазах, нечего было и думать о том, чтобы вернуться назад по своим следам.

Наконец мы добрались до твердой земли – небольшого каменистого островка, покрытого бурыми пятнами мха и чахлой, пробивающейся между камней травой. Выдохшись, я рухнула на землю, прижимая ладони к прохладному камню. Потянулась даже слизать капельки влаги с него, но волк остановил. Сказал, вся вода здесь дурная. Нестерпимо хотелось заплакать от жалости к себе, но остатками разума я понимала, что тратить влагу в организме на слезы – не рационально. Мне оставалось только хватать воздух ртом, как выброшенной на просоленную землю рыбе.

Тропа, тянущаяся сквозь островок, убегала дальше в болото, и я долго не могла понять, что с ней не так. Только оглянувшись, сообразила: она повторяется, с островка сбегает точно такая же дорога, как и та, по которой мы пришли. Даже следы, заполненные жижей, совпадали.

Мы оказались словно перед зеркалом – движение вперед, попытка выбраться из проклятого болота, потеряло смысл. Мы не могли пройти по раскисшей тропе, завязли бы и провалились. Да даже если и прошли бы, что обнаружили? Снова изуродованный синей дымкой лес с алыми цветами? Поляну с лже-Марьей? Терем серебряной княгини? Уж не было ли это ее прощальным «подарком»?

Волк несколько минут смотрел на меня, пока я старалась восстановить дыхание, затем тяжело поднялся.

– Я постараюсь снова вызвать духов. Может, помогут советом.

Он раскинул руки и на гортанном языке обратился к низким небесам, выкрикивая слова на неизвестном мне наречии, но сбивался на кашель, и голос увязал в тумане, звучал глухо и надтреснуто, как сквозь подушку. Само болото противилось тому, чтобы кто-то вырвался из его вязких объятий.

Волк обессиленно уронил руки, несколько минут переводил дыхание, а затем попробовал снова. Он звал и звал, заклинал, умолял, приказывал, но оставался без ответа. Густая тишина трясины была насмешкой над всеми его усилиями.

– Нет… не могу. Я не шаман, духи не говорят со мной… они больше не хотят говорить со мной…

Он сел на камень и закрыл лицо руками. Я обвела болото тоскливым взглядом.

Все потеряно. Мы сами загнали себя в ловушку, теперь оставалось только расслабиться, опустить руки и погибнуть. Утро не спешило наступать – уже лучи солнца должны были окрасить горизонт в светлые тона, но тяжелые тучи оставались все такими же темными и беспросветными.

«Коли опять в лесу в беду попадешь, меня зови, помогу, чем смогу».

Слова всплыли в голове сами по себе, и я уцепилась за них, как за последнюю ниточку.

Едва слышно выдохнула, ни на что не надеясь:

– Охотник…

15

Передышка

Рис.19 Иди через темный лес. Вслед за змеями

Я так и не поняла, откуда он возник. Ни одного нового следа не появилось на тропе, и туман над трясиной не был потревожен. Ни всплеска на болоте, ни звука, только тянулись над топью цепи синих огней.

– Ох и далеко же вы забрели! Что найти-то надеялись в этом забытом месте? Смерть Кощееву?

Охотник стоял позади нас, скрестив руки, с любопытством осматриваясь вокруг. Он не выглядел ни недовольным, ни испуганным, скорее удивленным. Недоумевал, как у нас хватило дурости забраться в настолько гиблое место.

– Золотое царство, – мрачно буркнул волк. Охотник довольно расхохотался:

– В другой стороне золотое царство, вы же в самое сердце Нави зашли, где даже духи нечистые не живут, откуда даже навьи разбегаются!

Я не прислушивалась к их разговору. Какая разница, что там он о нас думает, когда у него на поясе висит берестяная фляга! Ох, надеюсь, в ней достаточно воды…

Уловив алчный и нездоровый блеск моих глаз, охотник тыльной стороной ладони коснулся моего лба и тихо присвистнул:

– Ну и горишь же ты, девка! Никогда не слышал, чтоб в Навьем царстве живых лихорадило! – Флягу между тем отцепил и передал мне. Я схватилась за нее, руки тряслись. Наверное, я напоминала запойного алкоголика, дорвавшегося до заветной бутылки, но мне было плевать. Наконец-то можно было утолить жажду.

Когда воды осталось меньше половины, я заставила себя оторваться от фляги и вернуть ее охотнику. Под взглядом волка в горле запершило, и я едва сдержала кашель. Он смотрел на меня с беспокойством, а на охотника старался не смотреть вовсе. Я могла его понять – из ничего только нечисть возникает.

– Что же с тобой случилось? – поинтересовался охотник, принимая ополовиненную флягу.

– Меня ранили. Нечисть притворилась сестрой, а когда я ее раскусила, она попыталась раскусить меня.

Охотник побледнел, и на мгновение мне показалось, что на его лице отразился панический ужас.

– Когда это случилось? Покажи укус! – резко и достаточно грубо потребовал он, тряхнув меня за плечи и так сдавив рану, что я взвыла не хуже волка. Догадавшись, где осталась рана от зубов твари, охотник одним рывком разорвал на мне рубаху и, не обращая внимания на мое возмущение, принялся осматривать плечо. Сама я туда предпочитала не смотреть, мне и одного взгляда вскользь хватило, чтобы снова начало мутить.

Ранки действительно были мелкие, только вот кожа вокруг них вздулась и почернела, пошла мелкими нарывами и гнойниками. Омерзительное зрелище.

Охотник выдохнул сквозь зубы, неразборчиво выругался себе под нос и начал аккуратно прощупывать плечо кончиками пальцев. Волк придерживал меня сзади, чтобы от очередной вспышки боли я не потеряла сознание.

– Плохо, – наконец лаконично высказался охотник, поднимаясь на ноги.

– И насколько? – похолодевшими губами я попыталась улыбнуться, но вышла какая-то безобразная гримаса. Охотник проигнорировал мой вопрос, он смотрел только на волка. Его едва заметно потряхивало, и, перед тем как заговорить снова, он запнулся, словно решаясь на безрассудный поступок.

– Надо выбираться отсюда. Я вас выведу. Сможешь ее нести?

– Смогу, – серьезно кивнул волк и сразу же подхватил меня на руки. Он же мельче меня, мелькнула паническая мысль, но спутник легко держал мой вес, словно я была не тяжелее собственного плаща. Мне было бы спокойно в жестких надежных руках волка, если бы я не слышала, как он хрипло, через силу дышит, сдерживая кашель, разъедающий его изнутри.

– Иди сразу за мной, шаг в шаг, – деловито наставлял охотник. – Ничего не бойся. Я проложу для вас новую тропу.

Эти его слова снова заставили меня задуматься: с кем же я связалась? Кого попросила о помощи? Браслет безмолвствовал, не спешил вонзать в кожу иглы боли. Но разве мог человек возникнуть из ниоткуда посреди болота? Разве мог он легко идти по самой трясине, не проваливаясь, оставляя позади себя не черные следы с гнилой водой, а ровную белую тропу?

1 Пикник «Серебра!».
Продолжить чтение