Предопределение

Размер шрифта: 13

Предопределение

© Бычков В., текст, 2024

© Геликон Плюс, макет, 2024.

Поэмы

Агасфер

Поэма

Текут неслышные столетья,
К которым я, как сфинкс, привык,
Эфир пронзают междометья
Да иногда от боли вскрик.

Пронзят и тут же пропадают,
Беспечно короток их век,
Подчас собаки громче лают,
Чем горько плачет человек.

В быту обиды скоротечны,
Но мне иное суждено —
Мои страдания извечны,
Вовек иного не дано.

Обязан помнить те мгновенья,
Которым веса не придал,
Презрел, не проявив сомненья,
И милосердие попрал

И понял: жизнь тому порука,
Ей шанс – один на миллион,
Что искренне любить друг друга —
Есть благоденствия закон.

Я, как на сцене, наблюдаю
Всё до последнего штриха
И, словно в пыточной, страдаю
От неизбывного греха.

Я был башмачником из бедных,
Суровым солнцем опалим,
На ком, песчинках неприметных,
Держался Иерусалим.

С утра и до ночи у дома
Стоял мой колченогий стул,
И я, как падшие Содома,
Ждал обращений и тянул

Мотив истошно заунывный,
В котором разливалась желчь,
Любому естеству противный,
Как надвигающийся смерч.

Боль не озвученных проклятий,
Злость от лишений и нужды
И множество безликих патий,
Что жизни радостям чужды.

Мой дом, пока не обличили,
Стоял на улочке кривой,
Здесь крест в последний путь влачили,
Кто ранее ходил в разбой.

Они свою познали радость,
Её у ближних отобрав,
Особую вкушая сладость,
Других не ведая забав,

И как не знал, что, несомненно,
За всё приходится платить,
Как солнцу летом непременно
Пристало вовремя светить.

Взамен искрящегося штофа,
Как твердокаменный статут,
Ждала жестокая Голгофа
В увязке неразрывных пут.

Они ругались и стонали,
Неся орудие судьбы,
Сквозь зубы яростно стенали
Под смех и вопли голытьбы.

Их безупречно направляли
Удары палкой и кнутом,
Вели небесные скрижали
К концу. Но это всё потом.

В тот день, проснувшись спозаранку,
Поправив свой убогий стул,
Я сел и выпил сока склянку,
А вскоре песню затянул.

Но я не долго в созерцанье
Ждал посетителей поток:
В пыли и солнечном мерцанье
Возник других людей исток.

День для меня случился куцый,
Не заповедовал забот.
Был днём свершений экзекуций,
И мимо валом шёл народ.

Они смеялись и плясали,
Забыв про пищу и уют,
Они с восторгом обсуждали,
Что власти даром подают.

Так торопились горожане
Повыгодней занять места
На обихоженной поляне,
Чья площадь от камней чиста.

Затем шла конная охрана,
За всем следившая окрест,
Чтоб претенденты на нирвану,
В поту тащившие свой крест,

Не постарались своевольно
Избегнуть участи своей,
Лишая зрителей невольно
При этом зрелища царей.

Их солнце жарило лучами,
Как исполнявшее наказ,
А рядом конники с мечами
С них не сводили зорких глаз.

Лоснилась кожа, как от масла,
Рубцы сочились от плетей.
Не приходилось понапрасну
Ждать от небес благих вестей.

Мне было пакостно и мерзко,
Когда пустая дребедень
Непозволительно и дерзко
Испортила рабочий день.

Не заработать мне ни лепты.
Как добывать для дома снедь?
Иль, как искусному адепту,
Стоять безвольно и терпеть?

И вдруг один из них качнулся
И чуть не рухнул на меня.
А я едва не поперхнулся
От злобы, ворога кляня.

Униженный и оскорблённый,
Согбенный ношею своей,
Он был безмерно измождённый,
Как пленник варварских морей.

Пот по челу его струился,
Разбиты ноги до крови…
Он к облегчению стремился,
Упасть на землю норовил.

Я оттолкнул его небрежно,
Но он меня не укорил,
Взглянул безропотно и нежно
И кротко так проговорил:

«Я изнурён и голодаю,
Не в силах больше ношу несть.
Смотри, как страшно я страдаю,
Позволь мне на скамью присесть?»

Я был взбешён таким раскладом,
Как будто вовсе был без дел,
И если пот не сыпал градом —
Так что ж, я просто так сидел?

«Ну нет! А кто же мне поможет?
Я сделать лучше жизнь не прочь!
Работу выбрать подороже —
Сидеть на месте мне невмочь!

Я тоже наделён судьбою
Безмерно каждый день страдать.
И ни трудом, ни ворожбою
Того пути не избежать.

Безжалостные между прочим
Своё без жалости творят,
На радость, всем другим охочим,
И тем безжалостных плодят».

Он снова глянул с сожаленьем:
«Ты выбрал сам – тогда иди!
Под бури гром и песнопенье,
В жару и холод на пути!»

А сам побрёл, сбивая ноги,
Крест по брусчатке волоча,
И капли крови на дороге
Алели ярче кумача.

Но мысли, зревшие подспудно,
Меня, к несчастью, не спасли.
Я встал со стула безрассудно,
А ноги сами понесли.

С тех пор я не присел ни разу,
Мне только слышится: «Иди!»
Я изнемог, но по приказу
Иду, и холодно в груди.

Я обречён, мне нет спасенья —
Физических не стало сил,
Мне не дождаться искупленья,
И я сумняшеся спросил:

«За что ты так, великий Боже?!
Я муки адовы терплю!
Меня живьём незнанье гложет,
За что? Ведь я тебя люблю?!»

Метроном

Поэма

Мы все такие разные по сути
И вроде для себя самих живём,
Но так уж повелось, не обессудьте,
Случается, подчас вставать с ружьём.

В обычный летний день, порой безвинной,
Когда у всех полно мирских забот,
Жестокой чёрной гаревой лавиной
Вдруг враг навис у городских ворот.

Рабочие, артисты и студенты
В костюмах и кургузых пиджаках,
Привыкшие срывать аплодисменты,
Работать виртуозно на станках,

На этот раз совсем не на ученье,
Как будто королевские стрелки,
В народное собрались ополченье,
На зов сердец построились в полки.

Здесь не было беспечных разговоров,
Насмешек и пустячной суеты,
Готовясь в бой без плакальщиц и сборов,
Не оставляя за собой мосты.

Сроднили их не родственные связи,
А с виду необыденный фасон:
Сердца, незримой схваченные вязью,
Как метроном, стучали в унисон.

Так в бесконечность слаженно шагнули,
Чтоб ритма звук с движением совпал.
В последний раз отвагою блеснули,
Сжигая жизни жертвенный накал.

Звук метронома, провозвестник меры,
Диктующий незыблемый закон,
В основе единения и веры —
Один на всех «железный» эталон.

Закон, который слабость не прощает,
Жить заставляет через «не могу».
И каждый молча про себя решает:
«Умри, но землю не сдавай врагу!»

Война сглотнула это подношенье,
Не осознав – оно невпроворот.
А враг, как будто в страхе завершенья,
Стоять остался в шаге от ворот.

Но нет, беспечно в том самонадеян,
Враг думал, что закончились мечи,
Гражданский люд, как быдло, безыдеен,
Ему вручит от города ключи.

Обыденно, но без наград и клика,
Ход пагубы предчувствуя нутром,
Поднялись все – от мала до велика —
Не допустить отечества разгром.

И встали в оборону без сомненья,
С бесстрашием врагу глядя в глаза.
Враг знал, что там простое населенье,
Но не блеснула жалости слеза.

Напротив, от бессилья сатанея,
Не зная, что страшнее сотворить,
Враг всуе, от избытка зла тупея —
Желал людей, как мошек, раздавить!

Вокруг в веках святого Ленинграда
Сомкнул кольцо, насколько только мог,
И ждал ключи в преддверии парада,
Чтоб отряхнуть на Невском грязь с сапог.

И страшная, как дикий зверь, блокада
Впилась зубами в глотки горожан.
Но не сдались, борясь с исчадьем ада,
От голода и холода дрожа.

На стены заносили, как в шпаргалки,
Навеки истекающие дни.
И буднично на крышах зажигалки
Тушили, как бенгальские огни.

Точили фронту мины и снаряды
Без барского желанья отдохнуть.
И дружески ложились в землю рядом,
На санках уходя в последний путь.

И даже дети плакать перестали,
Но, голодая, ждали, что вот-вот
К ним наконец придёт спаситель Сталин,
А враг на землю мёртвым упадёт.

И город жил, оцепенев во мраке,
Цвет будущего грязен и свинцов.
Враг, усмехаясь, отбивал атаки
Слабеющих от голода бойцов.

Шло время. Люди тихо умирали,
Но дух сопротивления крепчал,
В устоях несгибаемой морали
Стремление к победе упрочнял.

Мечтать об этом, кажется, устали,
Что в городе, который еле жив,
Маршрутом пустят первые трамваи,
Под воду тайно кабель проложив.

Дорогу жизни Ладогой, не меньше,
Смогли ночами запустить по льду,
Туда везли больных, детей и женщин,
Оттуда – подкрепленье и еду.

А враг никак не мог ключей дождаться,
Его не подпускали на порог.
И чтобы в самомненье утверждаться,
Он даже пушку Дора приволок.

Но, видимо, всесильем упиваясь,
Лелея для мундиров позумент,
Враг вёл себя, не слишком утруждаясь,
И упустил сложившийся момент.

Бойцы в окопах, в пароксизме воли
Врага сопротивление сломив,
За тех, кто не дождался лучшей доли,
Свою вину победой искупив,

Прорвали фронт, отныне безвозвратно,
И враг бежал, не ведая пути,
Не помышляя вновь прийти обратно,
Боясь увидеть что-то позади.

Врага, собравшись с силой, победили,
С войной прощаясь, отгремел салют,
На Пискарёвке никаких идиллий:
Здесь только птички весело поют.

Но каждый вечер, если приглядеться,
Видны сквозь сумрак слабые черты,
Те самые, что в памяти из детства,
Защитников духовной чистоты.

Их место ныне на аллее Славы —
Единственный сегодняшний приют.
И здесь они стоят не для забавы,
Здесь в пользу мира голос их зачтут.

Потомкам бескорыстно всё отдали,
Вплоть до ударов сердца своего,
Всё, что хотели и о чём мечтали,
В заначке не оставив ничего.

Обиды перед будущим простили.
Плечом к плечу, в упор к руке рука,
В граните сером в вечности застыли,
Шагая через годы и века.

Я умываю руки

Опыт рассуждения о бытии

Поэма

Стекает холодок сомненья,
Чем ближе вход в Иерусалим,
Момент предвечного решенья,
Что к снисхожденью не сулим.

Текут события привычно.
Они извне. Их путь далёк.
И голос фарисеев зычный:
«Ты докажи нам, что ты Бог!»

Как доказать? Свершить такое,
Чего не видано нигде?
Для любопытных в упокое
Пройтись беспечно по воде?

Сломить неверие упёртых —
От них безмыслием смердит!
Их воскрешение из мёртвых
Отнюдь ни в чём не убедит!

Сказать, что ждать уже не долго
И будет проба нелегка,
Чтоб весть о подвиге не смолкла,
Передаваясь сквозь века.

Что он свою Голгофу выбрал
И не свернёт с того пути,
Сказать уверенным верлибром,
Куда придётся крест нести.

Но он смолчал. Верней, слукавил,
Оставив слово за собой.
Как будто метки порасставил,
Ось времени деля судьбой.

Не дав ни грана к размышлению,
Введя противника в цейтнот,
Подвёл к неверному решению,
Заставил сделать первый ход.

И фарисеи ухмыльнулись,
Злокозненный задумав фарс.
Как будто вечности коснулись.
Как будто. Только не сейчас.

Первосвященника негласно
Оповестили, что народ,
К тому готовясь ежечасно,
Свершит в стране переворот.

И подбивает всех к восстанью
Несущий массовый психоз
Учитель миропониманью,
Мессия Иисус Христос.

Первосвященник был не промах:
Подвох злодейский раскусил,
Но чтоб спокойно спать в хоромах,
Схватить Иисуса предложил.

В то время правил Иудеей
Наместник, римлянин Пилат.
Он не восторжен был идеей,
Но отработал, как солдат.

Иисуса в цепи заковали,
В темницу бросили на пол.
А после дружно смаковали
Исход, к которому он шёл.

Пилат велел ввести Иисуса,
Затем изрядно сечь кнутом,
Чтоб избежать ко лжи искуса,
А допросить уже потом.

Допрос, однако, как ни странно,
Его ни в чём не убедил:
Была, по сути, весть обманной,
Не тот солгал, кто доносил?

Так день закончился в сомненье.
Игра на вылет: кто кого?
Пилат остался в убежденье:
Подставить пробуют его.

Разборки в церкви иудейской
В то время были на слуху.
Солгать – в природе арамейской,
Как испражниться пастуху.

Пилат прознал, как без боязни
С себя ответственность сложить:
Решенье объявить о казни,
Но на народ переложить.

День казни был назначен скоро.
Иисуса к двум ворам снесли.
Глашатаи, сработав споро,
До всех плебеев донесли.

В то утро был великий праздник,
И по традиции народ
Мог одного сберечь от казни.
Иисуса мог спасти, но вот

И на толпу нашли управу,
И в духе худших из менял
На беззаконника Варраву
Народ Иисуса променял.

Отдав невинного на муки,
Вовсю горланила толпа.
Конец! Я умываю руки!
Пилат стёр грязь, как пот со лба.

Какой безнравственный народец!
Я умываю руки! Но
Я – как упавший иноходец,
Мне так позорно и срамно!

Нет снисхожденья и прощенья,
Но мне и осужденья нет!
Как будто в ходе посвященья
Я вдруг не выполнил обет.

И в оправданье рожи корчу.
Я проклят кем-то на века.
И даже смерть не снимет порчу,
Её без жалости клюка.

Вослед, покуда это помнил,
Пилат, проживший без затей,
Так ровно ничего не понял,
Условно высший из людей.

Иисус тем временем на гору
Влачил чрез силу тяжкий крест,
Как с целью выйти на агору,
Произнести свой манифест.

Он содержал при всяком прочем
На дни отложенный ответ:
Что сыну Бог-отец – не отчим,
Без всяких родственных примет.

С таким ответом фарисеи
Уже не делались умней —
Как по велению Цирцеи,
Их разум превращал в свиней.

Он брёл, качаясь и стеная,
В глазах от боли меркнул свет,
И, будто в отблеске Синая,
Вслух повторяя, как куплет:

Здесь, у последнего порога,
Вот безыскусный мой ответ:
Лишь тот достоин званья Бога,
Чей средь людей достоин след.

И был ответ смелей и шире,
Чем попросту церковный спор.
Как слово новое о мире,
Как новый с миром договор.

Об этом ведают преданья:
Он не старался, не ловчил.
Но как в награду за страданья,
Он в воскресении почил.

Распятья грех поставил точку.
И хоть куражилась толпа,
Вдруг пониманье в одиночку
Упало тенью от столпа.

Сначала только единицы
Сумели подвиг оценить,
Но, разлетевшись, словно птицы,
Идеи стали дальше жить.

Власть предержащие не сразу
Смирились с состояньем дел,
Пытаясь устранить заразу,
Кто как хотел и как умел.

Они безжалостно за веру
Мечом карали и огнём
И, взявши с изыском манеру,
Травя некормленым зверьём.

Но время страсти победило,
Расставив по своим местам:
В церквях отсвет паникадила,
Иисусу в память – по крестам.

С тех пор прошли тысячелетья.
Привычен нравственный закон.
Уже не слышны междометья,
А в школу ходят с рюкзаком.

Всё ниже пафос воскресенья,
И нет спасения нигде.
Слабеет чувство потрясенья,
А мысли больше о еде.

Рождество Христово

Поэма

Немало лет тому назад,
Богов наследием владея,
Одной из множества монад
Возникло царство Иудея.

Благословенная земля
В ее пределах обозримых,
Как будто созданная для
Успокоения гонимых.

Она, как памяти река
О днях Содома и Гоморры,
Была нетронутой пока
В знак осознания укора.

Сюда, от злобы и плетей
Бежав от гнета фараонов,
Привел премудрый Моисей
Толпу бездомных эпигонов.

Вел по пустыне сорок лет,
Местам безводным и бесплодным,
Но, восприняв открытый свет,
Народ стал гордым и свободным.

В те времена союз племен
Достиг расцвета и величья,
И правил ими Соломон —
Царь, не теряющий обличья.

Чтоб жить, последовав заветам,
Не ведать за деянья срам,
Чужим не веруя советам,
Единобожья создал храм.

Затем произошел распад
На Израиль и Иудею,
Воздвигнув множество преград
Под руководством добродеев.

Как дивный рай – цветущий сад:
Оливы, фиги, апельсины,
В котором каждый жить бы рад,
Не тратя сил наполовину.

В том истины узрев итог —
Природных благ, вина и снеди —
Черпали зависти исток
Вовсю коварные соседи.

Вначале вавилонский царь,
Нутром почувствовав богатство,
Вскрыл Иудею, словно ларь,
Согнав всех иудеев в рабство.

Царь Кир, не брезгуя идеей,
Веленьем, данным исполину,
Взял Вавилон, а иудеев
Вернул в родную Палестину.

Но вновь последовали беды,
Отбиться не хватило сил —
Ее в пылу другой победы
Царь Македонский покорил.

Шло время. Лидеры сменялись.
Ничто не властвует над ним.
Опять захватчики смеялись,
Когда пришел Великий Рим.

Они вершили святотатство,
Топча святилище впотьмах,
И гордость иудеев братства
Отныне превратилась в страх.

Народ всерьёз обеспокоен,
Мысль не отложишь на потом:
Как Бог мог допустить такое,
Чтоб осквернен был Божий дом?

Молясь в домах в глухом бессилье —
Открыто веровать нельзя,
И только ждать приход Мессии
Предоставлялась им стезя.

И ожиданья справедливы:
Великой будет перемена,
Взойдет на трон страны оливы
Царь из Давидова колена.

Но Рим – ему все было мало:
Стремленьем всех подмять горя,
Иметь покорного вассала
Поставил своего царя.

Как всякий пришлый человек
Со скромным прозвищем «Великий»
Над Иудеей встал навек
Коварный Ирод многоликий.

Он был циничен и упрям.
Он отодвинул Стену плача
И перестроил Вечный Храм,
Чтоб было так, а не иначе.

Он беспощадно истребил
Потомков древних Хасмонеев,
И даже тех, кого любил,
Не пощадил, их прах развеяв.

Во избежанье разных смут
От непроверенных вестей,
Завел шпионов там и тут,
Филёров всяческих мастей.

В глубоком сумраке застыла
Назло забитая страна,
Влачит уныло и постыло
Предначертание она.

Песня Ирода

Притихли все, забились в щели.
Шипят, как змеи по углам,
Дрожат в подвалах, еле-еле
Беспутства прикрывая срам,

Какой возможен в диком страхе
Богоизбранничества флёр?
Что мыслит голова на плахе,
Когда над ней завис топор?

Мне в том неведомы сомненья:
Я воцарился на века!
Любому дать упокоенье —
Не дрогнет царская рука!

Что смерды могут ждать от власти?
Лишь ускорение кнутом!
Боль – префикс к осязанью счастья,
Дар указующим перстом.

Мне в этой жизни нет препятствий
И сожалений о судьбе,
Погрязшей в утлом святотатстве
Непроходимой голытьбе.

Народ – как стадо у овина,
Святую разрывая вязь
На две неравных половины.
Одна упасть готова в грязь!

И если дам понять неявно
Намек, что надо горы срыть,
Толпою бросятся забавно,
Изрядно проявляя прыть.

Меня не мучают причины.
Я искренне безмерно рад
С презреньем брошенному в спину
Кинжалом слову «супостат»!

Песня народа

Край ты наш, край благодатный, но сирый.
Голь, незавидная наша стезя.
Так внесено в Стену плача курсивом:
Жить, не наглея и не лебезя.

Свет ты наш, свет, вседозволенно ярок,
Недостижим высоко в небесах.
Нам же достался лишь свечки огарок,
Чтоб даже богу молиться впотьмах.

Мрак ты наш, мрак – это все, что нещадно
Льется на головы наших детей.
Непредрекаемо и беспощадно —
От словоблудия и до плетей.

Стон ты наш, стон, если где отзовется
Болью в нетронутых гнилью сердцах,
В душах и в памяти и как придется —
В людях несведущих и в мудрецах.

Жизнь шла спокойно, постепенно.
В один из будто ясных дней
Пришел донос. И, несомненно,
Стал Ирод злобней и бледней.

В нем говорилось, что в народе
Мессию ждут. Конечно, не елей,
Навряд ли свойственно природе,
Но смерд становится смелей.

Еще писалось, что Мессия
Был Ироду нарочно сужен
Как враг, и это не флексия,
Давида роду он не вчуже.

Царя от страха замутило,
Не ведал он, как дальше жить.
Жизнь стала мерзка и постыла,
Но страх помог ему решить,

Чтоб перепись народа тонко,
Скрывая сути, учредить
И всех Давидовых потомков
До основанья перебить!

Песня Ирода

Казалось, всё само собою
Течёт, как я тому велел.
В надеждах с мыслию тупою,
Чтоб кто-нибудь да пожалел.

В грязь разлагаясь безнадежно,
Безнравственно Мессию ждут
И чуда алчут неотложно,
Чтоб враз избавиться от пут.

Так! Оскотиненное быдло
Без уваженья и заслуг.
Их благолепие обрыдло.
Давить презрением…а вдруг!

Пока страной я буду править,
Создав ли, выждав ли момент,
Наследия права предъявит
На трон неявный претендент.

Случайный трон занять не может:
Я верой римлянам служу!
Другого взять – себе дороже,
Я в том сомненье разбужу.

Всех, кто недавно был у власти,
Я беспощадно укротил:
Кого-то поделил на части,
Кому-то рост укоротил!

Кто тот, доныне неизвестный,
В ком кровь наследника течет?
Тот незаметный и неместный,
Что предков переймет почет!

В преданьях, в памяти народной
Страною правил царь Давид.
Всегда с осанкой благородной,
Сияньем славы был увит

О! Если в жажде перемены
Народ осмелится на бунт!
Тот, из Давидова колена,
Возглавит злодеянья хунт.

Чтоб возбужденье успокоить,
Вдруг Рим пойдет на передел?
Смотря что сколько будет стоить!
И я останусь не у дел?

О, Боже праведный, владыка!
Бездумно зла не допусти.
А я клянусь пред твоим ликом
Народ серьезно потрясти.

Кто на наследство претендует?
Кто по фамилии пригож!
А значит, перепись введу я
В стране подробную. А то ж!

Царь Ирод мрачно бесновался,
Но не было на то дилемм:
Народ безропотно стекался
В центр Иудеи, в Вифлеем.

Битком наполнились народом
Приюты, частные дома,
А опоздавшие с подходом
Имели пищу для ума.

Мария долго собиралась:
Была в то время на сносях.
Жилья им с мужем не досталось.
Как хочешь, хоть ночуй в полях!

И тут вмешались добры люди,
Сказав, идите до холмов.
Ваш путь, возможно, будет труден,
Но там вертеп у пастухов.

Ожидание. Песня Марии

(первый вариант)

Днем ли бравурным, ночною порою,
Вечером тихим под пение птиц,
Грустным давленьем, веселой игрою —
Мысли, как всполохи дальних зарниц.

В яром потоке крови клокотанья
Сердца в тревожной груди перестук,
Страх осмысления предначертанья,
Боль пониманья под гнетом потуг.

В сладости дум о пути неизбежном,
Сне о грядущем в анналах судьбы,
Лике примнившемся, милом и нежном,
Сквозь межвременья седые клубы.

Будней текущих почти осязанье:
Медленно тает халвою во рту
Счастье без меры концом ожиданья,
Блеском пылинок на ярком свету.

Ожидание. Песня Марии

(второй вариант)

Горел закат истомным вечером,
Когда господствовал муссон,
В часу, волнением отмеченном,
Ко мне с небес спустился он.
И это вроде бы не сон.

Я вся в смятении, в незнании,
Какой дозволен мне фасон,
С небесным ангелом в свидании
Из высших царственных персон.
И это вроде бы не сон.

Он был красив и горд в сиянии,
Мерцала блёклая свеча.
Стояла я, как на венчании,
Всё понимая и молча.
Предначертание влача.

С тех пор в щемящем ожидании
Вся жизнь поставлена на кон.
В желанном чуде – осознании
Сердец, стучащих в унисон.
И это вроде бы не сон.

Вертеп – огромная пещера.
Запас питанья для скота,
Очаг, скамейки. В вечера
Не донимала суета.

Сюда в лихую непогоду
Скот загоняли пастухи
И, не пеняя на природу,
Здесь были весело легки.

Теперь Мария и Иосиф,
Преблагодарные за хлев,
Кровать из травяных колосьев,
С молитвой преломили хлеб.

Но чёрствый хлеб царапал горло,
Мария захотела пить.
Иосиф в ночь ушел проворно
Из родника воды налить.

Родник журчал как будто рядом,
Да нелегко впотьмах найти,
Шел соответственно обрядам,
Но сбился с верного пути.

Нашел не враз. Во тьме колодной.
И, как в награду за труды,
Он обжигающе холодной
В бадью понаплескал воды.

Уже собрался возвращаться,
Но тут неясное случилось:
Дыханье стало учащаться,
Слегка сознанье помутилось.

С ночных небес звезда скатилась,
И стало вдруг светло, как днем,
Вдали пещера озарилась
Внутри сиреневым огнем.

Песня «Рождение Христа»

Черная тьма над страною сгустилась:
Правды не видно и трудно дышать.
Вязкая мразь меж людей опустилась,
Не позволяя ни петь, ни стенать.

Что принесет им грядущее время
Кроме постылых страданий и мук?
Новые страхи и новое бремя,
Новые козни сатрапов. Как вдруг

Вспышкой огня вся земля озарилась,
Светом пробило кромешную мглу,
Словно исподняя разом открылась —
На порицание: брань и хулу.

Продолжить чтение