Как угомонить Фуфлю при помощи собачьей расчёски

Боль, сладость «Панчо» и синяя Фуфля

Да, это я. Тридцатилетняя девочка, которая чешет невоспитанного шпица, подцепленного к кронштейну в грумерской, расположенной в типичном спальном районе провинциального городка. Почему я девочка в таком возрасте? Да вот именно из-за него.

Не повезло мне родиться на излёте эпохи миллениалов и перед появлением зумеров. В итоге не попала ни к умным, ни к красивым. Первые хотя бы застали время возможностей, подсуетились и научились жизни. Вторые появились на свет в цифровой век и быстро его освоили. Ну а таким как я осталось только ждать, когда придут взрослые и подскажут чем можно заниматься.

Правда, взрослые эти почему-то теперь младше тебя и совсем не торопятся с подсказками. Да и письмо из Хогвартса задерживается. А как бы было здорово туда, в мир волшебства…

В том-то и проблема, что мы, рождённые на пограничье поколений и наречённые зиллениалами, так и остаёмся детьми, которых будто на время оставили родители. Зиллениал – даже звучит как нечто зелёное и недостаточно зрелое.

Шницель снова дёргается и едва не виснет на поводке. Приходится ловить пса и возвращать на стол. Смотрит на меня своими глазками-смородинами и полощет язык в воздухе. Делает вид, что успокоился. Но сейчас отпущу, и тут же возьмёт разгон к пропасти, точно поводок – это тарзанка.

Бедное животное. Хозяев не заботит не только воспитание собаки, но и её здоровье. Водят Шницеля на шлейке, от чего у того постоянно образуются колтуны. И вычесать их довольно трудно. Массажная щётка то и дело застревает. Вот опять. Добавляю ещё немного антистатика. Пульверизатор шипит, обдавая шерсть облаком мелких капель. Шницель в ответ чихает, но только для приличия – в нос ему ничего не попадает.

– Ножницы просто существуют, – протягивает слова начальница, косясь на меня.

Она придирчиво рассматривает инструменты, которые я приготовила ей для стрижки шпица. С ними всё в порядке, от новых не отличишь, но Жанна всё равно морщится и цокает языком, чавкает жвачкой. Звук, точно собачий паштет из банки вываливается. Мерзость.

– Погромче? – переспрашивает грумер.

Гнев чихуахуа, неужели я произнесла это вслух? Чувствую, как кровь отливает от лица. Смотрит на меня недовольная, подбоченилась. Ну точно услышала. Молчу слишком долго. Надо бы уже что-то придумать в ответ, оправдаться…

Жанна вновь звучно перекатывает жвачку и хватает с полки пульт от кондиционера. Делает поток ледяного воздуха сильнее. Пронесло.

– Ты не выспалась? – спрашивает начальница.

Беру себя в руки и возвращаюсь к Шницелю как раз в тот самый момент, когда он, примерившись, вновь прыгает с края стола. Подхватываю его на лету. Ну и колтунища у лап. Действительно, без ножниц тут не обойтись. Жалко, но ничего не поделаешь.

Пока работаю ножницами, пёс подозрительно смирен. Понимает, что ли, насколько опасно сейчас дёргаться? А вообще, что у него в голове? Принесли непойми куда, прицепили на столе и теперь какая-то незнакомка возится в его шерсти.

Мелодично звякает фурин над дверью, извещая о новом посетителе. Входит женщина с шипящей тканевой переноской. Судя по тому, как та перекошена, кошка внутри забилась в дальний угол. Во тьме из него блестят два жёлтых глаза. Пластыри то тут, то там на руках, шее и лице посетительницы намекают на цель её визита.

– Доброго вечера, девоньки, – здоровается хозяйка бестии.

Девоньки… Хорошо, хоть не бабоньки. Ну и словечко.

– Моей бы кошечке коготки подпилить, – продолжает женщина.

– Девонька, давай, – командует Жанна.

Я? Да уж нет, ни за что. Мне жизнь дорога, как бы ни была она плоха. Нашла дураков.

– Не могу… – протестую я. – Шницель удавится!

Выручая меня, шпиц разбегается и прыгает. Далеко улететь ему мешает поводок. Повиснув на ошейнике, маятником возвращается и, дугой огибая столешницу, попадает прямо ко мне в руки. Завершает свой трюк облизыванием моего носа.

– Там покороче можно сделать, – закатывает глаза Жанна.

В том-то и дело, что нет – ремешок перетёрся о бляшку и уже как неделю в одном положении завязан узлом. Но разве Жанна слушает? Хоть сама новый поводок покупай.

Тем временем начальница берёт переноску и, заглядывая внутрь, произносит своё заклинание.

– Удалим когти, – протягивает она. – Можем и клыки.

– Чего? – возмущается хозяйка. – Шкоде только подрезать коготочки!

Жанна кивает. Она слышала с первого раза и пугала вовсе не хозяйку. Кошка внутри переноски растягивается во всё дно к верху пузом и мурчит. И как ей это удаётся? Стоит пригрозить животному, и то сразу становится смирным. Точно гипнотизирует их. Чего ей стоило покачать пальцем перед мордашкой Шницеля перед тем, как я начала его готовить к стрижке?

Забираю пса и несу к ванне, закреплённой на уровне пояса у стены. Ставлю на коврик, на всякий случай пристёгиваю его и здесь. А то мало ли, перемахнёт через борт и будет бегать, оставляя повсюду пенные кляксы.

Пока вода нагревается до нужной температуры, развожу собачий шампунь в небольшом тазике, добиваясь правильной концентрации. Шницель вновь рвётся на поводке, забрасывает лапки на невысокий бортик и лает. Опять стремится куда-то в правую сторону от меня. Выглядит так, будто его поведение – не просто прихоть, а желание подбежать к кому-то. Гляжу на кафель по направлению взгляда шпица, но там пусто.

Понимая, что делаю какую-то глупость, тянусь к этому месту ногой. Конечно же ничего там нет. Однако пёс смещается в другую сторону, словно незримый объект его интереса отбежал ко мне за спину и вынырнул слева.

– Ну хватит вертеться, – говорю ему. – Пора купаться.

Начинаю мочить Шницеля. С такой густой шерстью это не так уж и просто. Приходится вплотную прислонять к ней лейку и держать, пока шубка пса не вымокнет до кожи. Затем смещаться в сторону и повторять. Такими точечными приёмами мочу всю поверхность собаки. Интересно, какова её площадь? Смеюсь.

Недовольный Шницель относит смешок на свой счёт и, скосив нижнюю челюсть, смотрит на меня. Вымокший, он уже выглядит не таким симпатяжкой – не плюшевая игрушка, а точно усатая половая тряпка. Но это ненадолго.

Губкой начинаю тщательно втирать шампунь в длинную шерсть. Пёс беззвучно ощетинивается, кожа на верхней челюсти морщится и, приподнимаясь, оголяет крохотные клыки. Дальнейшего недовольства господин Шницель не проявляет – не рычит и не вырывается из моих рук. Так и сидит зубастым вспененным несчастьем, стоически ожидая конца экзекуции.

В глубине груминг-салона шумит кондиционер, мурчит Шкода, щёлкает когтерез. Снова звякает стеклянный колокольчик над дверью.

– Вряд ли дождётесь, Розмарсельна, – бросает Жанна, слепляя в одно слово имя и отчество мамы. – У нас аншлаг, а мы скоро закрываемся.

Ловлю себя на мысли, что застываю статуей при осознании, кто вошёл. Точно хочу стать незаметной, слиться с ванной и кафелем. Если бы это было возможно.

– Зови меня Рози, – шикает на начальницу мама. – Не старь подругу.

Как будто это не возраст, а звук отчества её так жмыхнул. Эх, мама, вроде бы нормальная была, а как перевалило за сорок пять – тушите свет, крутите лампочки. Желательно у виска. Чем больше ей становится, тем моложе она себя позиционирует.

– И правильно сейчас говорить соулдат, а не аншлаг, – продолжает поправлять грумера мама. – Осовременивайся.

Какой ещё соулдат? Из казармы что ли? Соулдат взял аутомат. Ну вот зачем, мам? Только позоришься.

– Правильно – солдаут, – подсказывает хозяйка Шкоды.

– Сомнительно, но оукэй, – бросает в ответ мама.

По хрюканью и сопению за спиной догадываюсь, что она пришла не одна. Её французский бульдог тигрового окраса подбегает ко мне и принимается тыкаться округлой головой в ноги, пофыркивая.

– Скумбрия, потише! – смеюсь от щекотки я.

Вымышленная стена невидимости рушится из-за булика, и мама замечает меня.

– Эй, подружка! – кричит она через весь зал. – Подойди!

– Не могу, я работаю! – отвечаю я.

Демонстрирую облепленные густой пеной руки. Шницель, увидев внизу хрипло завывшую на него Скумбрию, встряхивается, разбрасывая брызги шампуня с водой, и начинает тявкать в ответ. Пена сползает со стен, виснет комками на мне и шлепками расшибается об пол.

– Уймитесь оба! – рявкает Жанна.

Она поворачивается к оглянувшимся на неё собакам и сверлит их взглядом по очереди. Потупившаяся Скумбрия с виноватым видом складывает уши, горбится и по стенке плетётся обратно к маме. Шницель ложится в воду. Над поверхностью остаются лишь её нос, глаза и уши. Вынимаю угодившую в сливное отверстие мочалку. Вода стремительно уходит, оставляя шпица в грязной пене. Ну вот. Мочалить его заново.

– Я те тут подгончик притаранила, – кричит мама.

Она приподнимает красный шопер с надписью «Несушка куд-куда надо». Сквозь ткань проглядывается силуэт банки. Неужели за закрутки взялась?

Осматриваю её с ног до головы: розовые босоножки, усыпанные маленькими радужными кристаллами под самоцветы, короткие джинсовые шорты с рваным краем, переливающаяся пряжка розового ремня, топ с открытыми плечами, белое болеро сверху, на шее – розовый кристалл в виде сердца на шнурке, глаза закрывают солнцезащитные очки-кошки в черепаховой оправе. Образ дополняют прямая чёлка до бровей и длинный накладной хвост. Волосы точно ещё светлее, чем раньше – настоящий пепельный блонд.

Нет, консервированные овощи – это точно не про неё. Она будто из клубной тусовки 2007 года выпрыгнула прямиком в наш салон, по пути подобрав где-то собачку модной породы.

– Что там, маринованные патисоны? – намеренно задаю вопрос, который её заденет.

– Я тебе что, Кринжелика?! – возмущается она. – Это комбуча для общего здоровья! Сейчас модно!

Понятия не имею, что это такое и где оно модно.

– Поставь у входа! – прошу её.

– Как домой придёшь – замени крышку на марлю.

– Ага, – отвечаю. – Скумбрии нужно прочистить складочки?

– Не, мы своему грумеру не изменяем, – отмахивается мама и наклоняется к Скумбрии, чтобы её потискать. – Нас ждёт Серж, правда, булочка? Серж из люкс-лакшери-вип-груминг-клаба в центре, пирожочка моя!

Жанна звучно застёгивает переноску, в которую уже поместила Шкоду, и осуждающе глядит на сюсюкающую с бульдогом маму.

– А живёте вы, наверное, в экстра-рич-шик-роял-плаза? – спрашивает начальница. – Или тут, за углом?

– Во всяком случае псиной у нас дома не пахнет, – улыбается мама и уходит.

Хрипящая булочка пыхтит следом.

– До свидания, Роза Марсельевна! – кричит Жанна ей в спину.

Смотрит на меня.

– Люкс-лакшери-вип дитя, уже справилась? – интересуется она.

Я торопливо возвращаюсь к Шницелю. Продолжаю его натирать шампунем. Смываю. Навожу второй шампунь – увлажняющий со смесью текстурирующего. Втираю в шерсть. Оставляю его на пять минут и начинаю чистить псу пасть порошком при помощи мягкой зубной щётки. Шпиц теперь не дёргается – после возмущения грумера он больше походит на игрушку, чем на живое существо. Смываю шампунь по росту шерсти, выдавливаю пену. Задёргиваю штору и позволяю собаке отряхнуться, затем заворачиваю в первое полотенце, как в кокон.

Жду, пока ткань впитает основную влагу из шерсти.

Что там такое мама принесла мне? Да и зачем?

– Жанна Георгиевна, а что такое комбуча? – спрашиваю у начальницы.

– Не знаю, танец какой-то? – предполагает она.

– Танец в банке? – сомневаюсь я.

Слышится, как Жанна подходит к шоперу и заглядывает в него.

– Помои какие-то, – фыркает она. – Крайне нефешенебельного вида.

Отодвигаю штору и вижу сморщившуюся начальницу, держащую в руках трёхлетровую банку с коричневатой жидкостью и каким-то склизким сгустком вроде медузы внутри. Она брезгливо опускает склянку обратно в сумку.

– На мега-квин-фэшн-штуковину как-то не очень похоже, – почавкивая жвачкой, говорит начальница и нюхает руки. – Чтобы этой дряни тут не было, уноси куда хочешь.

Убираю вымокшее насквозь полотенце. Ставлю Шницеля на грумерский стол. Он снова отряхивается, но на этот раз брызг уже почти нет. Оборачиваю его новым полотенцем, укладывая на руках словно младенца. Он тянет ко мне влажную мордочку и пытается дотянуться до моего лица языком. Возвращаю свёрток на стол и протираю уши ватными дисками.

Не верится, что эта комбуча предназначена для здоровья. Как её применять вообще? Вряд ли она съедобна с таким видом. Мазаться ею? В нос закапывать? Заниматься подобным я не собираюсь.

Снимаю с собаки второе полотенце и, пристегнув её к кронштейну над столом, начинаю обдувать из компрессора. Остатки влаги быстро испаряются. Расправив шерсть собачьей расчёской-гребнем, наношу на шпица из баллончика несмываемый кондиционер. Распушившийся пёс превратился в настоящий коричневый шарик меха.

Дело остаётся за малым – подстричь ему ушки с лапками. Это уже работа грумера. Такая несправедливость – помощник полностью готовит собаку, а грумер выполняет самую интересную задачу. Во всяком случае, в салоне Жанны практикуется именно такое распределение труда. Я уже умею довольно хорошо стричь животных, однако руководительница позволяет мне делать это лишь в редких случаях.

Отношу Шницеля на стол начальницы и перестёгиваю к уже настроенному на правильную длину ремешку. Здесь проказник, как бы ни старался, не сможет даже попытаться спрыгнуть вниз.

– Наконец-то, – вздыхает Жанна. – Я уже состарилась и заново родилась.

С нескрываемым нетерпением она начинает подравнивать ушки лохматого клиента. А я тем временем заглядываю в шопер и поближе рассматриваю загадочную комбучу. Аморфный и склизкий блин, покачивающийся на поверхности жидкости, выглядит розовым, как сосиска. Он мне что-то напоминает, но не удаётся осознать, что именно.

– Так и будешь любоваться?

Подхватываю сумку и иду с ней в уборную, но меня останавливает недовольный возглас грумера.

– Куда?! – кричит она. – Нечего мне тут слив забивать всякой гадостью. Иди домой и по пути выброси где-нибудь.

Смотрю на часы и понимаю, что провозилась с псом лишние пятнадцать минут. В раздевалке спешно меняю рабочую одежду на личную, удобную, но без изыска, как у мамы – однотонная футболка, джоггеры и кроссы. Спешу к дверям, в которых сталкиваюсь с мужчиной средних лет в рубашке без рукавов, брюках со стрелочками и бежевых туфлях с перфорацией. Вовремя мама ушла – боюсь её бы хватил удар при виде такого стиля.

– Гранд пардоньте, мамзель, – улыбается тот.

Мужчина прошмыгивает внутрь и подскакивает к Жанне.

– Так, а вот и мой Шпицберген! – восклицает хозяин проказника. – Ох, какой мы мистер пух! Кто тут пушной шпицрутен? Рад папочке, слоёный мой штруделёчек!

Оставляя воссоединившуюся парочку вместе с начальницей, выныриваю навстречу аромату остывающего асфальта и высохшей на газонах травы, которую утром косили коммунальщики, жужжа своими дымящимися триммерами.

Запах напоминает детство. Поездки к бабушке в деревню. Долгий путь от автобусной остановки, где асфальт плавился прямо на глазах, через выкошенный для заготовки сена луг, по пыльной дороге под прохладной тенью еловой посадки, с пригорка вниз мимо квакающего пруда, через покосившуюся в зарослях черёмухи калитку, вдоль грядок между рядами гудящих пчелиных ульев в небольшой домик. А в нём прохлада, уют, спокойствие и… Ну конечно! Вот где я видела эту комбучу.

– Так ты у нас чайный гриб, уродец? – спрашиваю у банки.

Бабуля держала парочку таких на подоконнике. Заставляла пить, но я отказывалась. Она обижалась, пыталась обмануть, что, попробовав гриб, якобы сумею завести себе друзей, однако я была непреклонна. Даже обзывалась на неё, называла старой дурой, о чём до сих пор жалею, ведь вскоре бабушка пропала без вести и следа, уйдя в лес ни то за ягодами, ни то за грибами.

У неё было много всякого мерзотного. Помню, в склянках рядом с этими грибами в мутной жиже болотного цвета плавали хлебные корки. Та бурда казалась ещё противнее. И откуда у людей интерес к подобным напиткам? Как вообще в голову могло прийти пить гнилую воду с плесневыми горбушками или сироп со слизью из-под водяной поганки? На спор что ли? А какая от этого польза? Должно быть, только та, что больше эта крипота не трепыхается на кухне у мамы. Ей-то и правда полезно избавиться от такого. Теперь нужно бы и мне.

Куда бы его выплеснуть, чтобы не выглядеть идиоткой? Не на газон же выливать. Поставить прямо в шопере в контейнер? Можно, но там трётся какой-то бездомный. Не хочется ему мешать.

В кармане раздаётся цыплячий писк смартфона, извещающий о новом сообщении в мессенджере. Даже не глядя на дисплей, догадываюсь, кто беспокоит – Егорка. Других вариантов практически нет. Мама вряд ли бы что-то написала, ведь мы только виделись. Отец не пользуется смартфоном, а предпочитает почти доисторический сотовый телефон с крохотным дисплеем и огромными кнопками. Вите совсем не до меня уже давно. Напиши мне он – наверняка над городом гудел бы рачий свист. Больше общаться со мной не кому.

Конечно, у меня имеется целая куча знакомых по учёбе и прежним работам, но контакт мы не поддерживаем. Не умею я беседовать ради самих бесед. Не люблю напоминать о себе и вспоминать о других. Да и зачем? К чему все эти поздравления с первым днём зимы и прочими праздниками? Даже с Днём рождения никто меня не поздравляет кроме родных, потому что я сама никого не поздравляю – банально не помню дат. Спроси у меня кто, когда родились мама или тот же Егор – не смогу ответить. Чего уж говорить о посторонних людях?

Как и подсказывает предчувствие, пишет именно мой братец. И конечно, ему нужно то же, что и обычно – деньги. Если бы удосужилась к своим годам вести таблицу расходов, главной статьёй в ней наверняка бы стал Егорка. Нужен он мне что ли? Его будто завели специально, чтобы меня данью обложить.

Егор писал:

«Скинь 2к».

И всё. Ни тебе «привет», ни «пожалуйста». Нашёл с кого не имеющими периодичности и ограничений запросами деньги трясти за молчание. Не будет платы – пойдёт ябедничать родителям. Настоящий маленький гангстер. Ну как маленький – уже взрослый двадцатилетний лоб, растущий вширь в атмосфере обожания и потакания.

Иногда мне кажется, что родителям следовало как-то получше свои головы встряхнуть перед тем, как заводить детей. А то получилось, что вся строгость вверх всплыла и на меня выплеснулась, а осевшая на дне забота коркой затвердела на Егорке. В итоге не хорошо ни ему, ни мне. Ну ему-то, конечно, нравится, только не понимает он пока, что теплица – далеко не весь мир.

Пальцы набрали:

«КК».

Вот бы взглянуть на его лицо, когда он увидит свои «2к». Визг наверняка услышу отсюда. Вздыхая, стираю сообщение, не отправляя. Что бы написать? Ого, ещё и батарея почти села. Значит, ничего писать не буду – успеть бы деньги отправить, прежде чем начнётся вой.

Проверяю баланс карты. Ну разумеется. Половину всего что есть отдай братику. Ему же нужнее там с родителями, чем тебе на съёмном жилье с компьютерным нахлебником. Однако делать нечего – приходится отправлять налог старшей сестры. Золотое дитя нуждается в подношении. Сияй, драгоценный малыш, светись и радуй маму лучезарными щёчками.

Едва подтверждаю перевод, как сбоку стремительно подлетает нечто и с оглушительным шлепком впечатывается в левое плечо. От ноши в руке меня разворачивает на носках, в правой ступне что-то щёлкает, а пальцы онемевшей от удара руки разжимаются, легкоатлетическим молотом выпуская сумку с комбучей.

Вот и всё, лети, сосиска, прощай. Даже порадовалась бы решению проблемы с чайным грибом, если бы не запоздалое ощущение хруста в районе ключицы, от которого в глазах зажигается алым сосудистая сеточка боли. Падая на асфальт, вижу спину уносящегося прочь самокатчика, а на ней – чёрный рюкзак с пришпиленным жёлтым значком радиации. Даже не останавливается, двухколёсная нечисть.

Изнутри разрывает желание крикнуть что-нибудь вслед – обидное, хлёсткое, даже неприличное. Но не нахожу слов. Приступ боли отступает также внезапно, как и пришёл. Почти шёпотом выдавливаю из себя уже ненужное «ай».

Падение оказывается удачным – даже ткнувшиеся в асфальт ладони целы. Кожа покраснела, но не повредилась. Отряхиваясь, поднимаюсь и с облегчением убеждаюсь в том, что плечо цело. Немного ноет, но всё, что из него вылетело, уже вернулось обратно. А вот лодыжка, пусть и не сильно, но ноет – немного подвернула.

Понимаю, что так и не услышала звона бьющейся банки с чайным грибом. А она и не разбилась – чуть в стороне стоит тот самый бездомный, что проверял контейнеры на мусорной площадке. В руках у него шопер. Вытянув руки перед собой, он, улыбаясь, читает надпись: «Несушка куд-куда надо».

– Повезло, спас твою байду, – говорит мужчина, переводя взгляд на меня.

Ну, пусть банка и не расколошматилась, можно пристроить её в новые руки.

– Спасибо, но оставьте её себе, – отвечаю, отмахиваясь.

Однако неудача – он всё равно подходит и настойчиво суёт несушку мне. Наверняка уже заглянул внутрь, ужаснувшись неведомому содержимому, потому и слово такое выбрал – байда.

– Ты должна за байдой присмотреть, – говорит бездомный. – Другие не поймут, что с ней нужно сделать.

– Да мне, знаете ли, тоже как-то не особо ведомо…

– Байда! – перебивает мужчина. – Это пока ты с ним не поговорила.

– С ним – это с кем? – не понимаю я. – С грибом чайным что ли?

Незнакомец, широко распахнув свои по-мальчишески чистые голубые глаза, кивает. Ну всё, конечная, дальше крыша не идёт. Ещё один дятлом в темечко клюнутый. У всех чуть сдвинутых что ли особые отношения с чайными грибами?

– Ты главное не всем его словам внимай, иные – байда, буровит он лишнего порядком, – шепчет бездомный.

Опять суёт шопер, почти в лицо тыкая чумазыми пальцами с обгрызенными ногтями. Решаю, что, пожалуй, следует лучше забрать, а то вдруг он буйный какой, ещё набросится от обиды, насильно эту жижу в рот зальёт. Неуверенно тянусь к несушке.

– Друзей заведёшь, – приговаривает мужик.

Забираю сумку и замираю с ней в руках. Ведь незнакомец говорит те же слова, что и бабушка в детстве – якобы гриб друзьями поможет обзавестись. Точнее не сам гриб, а его жижа. Что это вообще? Слизь? Бульон? Сироп? Один вариант хуже другого.

– Мне никто не нужен, – отвечаю.

– Ну местным тогда поможешь, а то глянь – это же ваще байда! – восклицает мужчина.

Он многозначительно обводит руками пространство перед собой. Типа, знаете, вот, Симба, это всё твои земли. И правда поехавший. Но в одном бродяга прав – городок наш и впрямь безутешно тоскливое место. Оттого и люди здесь неприветливы.

Вот у палатки с шаурмой собачатся два покупателя. Спорят кто первый к ней свернул, а кто быстрее шёл.

Вон водители сигналят и орут друг другу в окна. Уже давно зелёный горит, а они всё угрозами сыплют, словно не торопились никуда.

Плачущая девушка на лавочке, а люди мимо идут. Кто-то прямо перед ней мусор бросает себе под ноги, хотя урна рядом.

Через дорогу частично разбиты и заколочены окна семейного кафе. Рядом автобусная остановка без крыши и обнесённый волчатником провал канализационного люка без крышки – он такой уже года два.

Хозяин позволяет своему лабрадору справлять малую нужду прямо на окно салона красоты, расположенного в подвале. Посетители и персонал внутри игнорируют происходящее. А собаковод улыбается, довольный питомцем, того и гляди – сейчас присоединится.

Да, если кто-то вдруг нашёл способ строительства из печали, безысходности и злорадства с прочими негативными примесями, именно таким методом строили наш городишко. Вот только что толку об этом размышлять? Если положение и можно исправить, то уж точно не чайным грибом. Он даже не подорожник, чтобы его прикладывать людям ко лбу в надежде, что за ним что-то просветлеет и придёт в порядок.

Косноязычно поразмышлявший о бедственном положении населённого пункта бездомный вдруг теряет и к нему, и ко мне интерес. Разворачиваясь, мужчина плетётся куда-то прочь прямо через газон, бормоча себе под нос неразборчивую чепуху, в которой можно угадать лишь периодически проскальзывающее слово «байда».

Хвала небесам, не будет преследовать и просить пить комбучу при нём. Где-нибудь по пути обязательно выплесну её в канаву, а банку суну в мусорку.

Однако как на зло по дороге к дому попадается слишком много наблюдателей. Старушки, работяги, молодые парочки, мамы с колясками – все точно специально ждали за углом моего появления и теперь принялись слоняться туда-сюда. И вроде бы что такого – взяла склянку, сняла крышку, вылила сироп с сосисочным холодцом по имени Комбуча. Но я не могу. А они все смотрят как нарочно. Чего вам всем нужно? Хромающую неудачницу увидели? Ну так давайте, тыкайте пальцами, хохочите. Подойдите к моему новому знакомому за порчеными помидорами и прочей пригодной для метания, как бы он выразился, байдой.

Уже на половине пути руки начинают ныть от ноши. И как мама её вообще допёрла? Почти три литра жидкого не пойми чего с комком плесени в стекле – это совсем нешуточный вес, тем более с поднывающей ногой. Конечно, можно позвонить Вите и попросить его встретить меня, но это такая же гиблая затея, как просить силы у лунной призмы, если тебе уже тридцать.

Стоит признаться честно – в выборе спутника жизни я оказалась настолько же прозорлива, как и в выборе жизненного пути, по которому мы с ним должны были отправиться. В итоге я стригу собак, а он считает блох. Или что он там делает.

Как ни приди домой – вечные горы мусора, засохшей посуды. Сами собой откуда-то берутся зачерствевшие носки, точно из щелей под плинтусами выползают, причём поодиночке. Собрать из них пару удаётся далеко не всегда, да Вите, впрочем, это и не нужно, ведь он почти никуда не ходит. Иной раз вообще задаюсь вопросом, как он умудряется пачкать столько одежды.

Отношениями наше сожительство уже давно сложно назвать. Пока я на работе, не имею представления, чем он занимается, а как возвращаюсь домой – восседает на вершине кучи грязи и банок от энергетиков за компьютером с наушниками на голове. Что-то орёт в микрофон, обещая кого-то покарать всеми мыслимыми и немыслимыми методами, иной раз просто рычит или стонет. Стоит его отвлечь – тут же начинает упрекать, что проигрывает из-за меня или что я мешаю ему донатить, а ему это очень важно, ведь иначе нельзя.

Во что он там играет и что смотрит – понятия не имею. Мне кажется, по экрану ползают какие-то разноцветные козявки что в его излюбленных играх, что в стримах. Одним словом, контент повышенной интеллектуальной нагрузки.

А начиналось всё совсем иначе. Витя казался внимательным и чутким человеком, страстно увлечённым любимым делом. У него была неплохая работа бэкендера в банке, мы вместе проводили достаточно много времени, развлекались и даже немного успели попутешествовать. Но потом случилась пандемия, карантин, удалёнка, отсутствие контроля как в еде, так и в труде. Как итог – начали расти перерывы в его работе с пропорциональной росту живота скоростью. Во время пауз Витя как раз и подсел на эти игры. Из-за них начал не справляться с задачами и потерял должность. Новую работу искать не стал, зато взял привычку исправно донатить стримерам мои деньги.

Какое-то время я пыталась его как-то вразумить, но очень быстро стало понятно, что он не собирается отказываться от своих новых привычек. С его стороны всё внимание ко мне свелось к крикам, требованиям денег и еды. Любые попытки начать разговор заканчиваются истерикой и обвинениями в том, что я расчехлила пилу и его бедного хреначу ею на ровном месте.

Честно, давно задумываюсь, что нам следует уже разбегаться, но всё никак не решаюсь начать разговор об этом. Разрыва я не боюсь, но у меня не хватает моральных сил терпеть то, что последует за высказыванием моего желания. Если его выводит из себя даже просьба погасить настольную лампу, когда я пытаюсь выспаться перед работой, а он играет, то что уж говорить об обсуждении расставания?

Дотянув кое-как потерявшими чувствительность руками свою ношу до подъезда, пристраиваю её возле стенки и ищу ключи. Приходится дважды перепроверить все карманы прежде, чем они обнаруживаются в самом первом. Домофон пищит. В ритме звука угадывается нечто, похожее на что-то вроде «выбери-выбери-выбери».

Идти всего лишь на второй этаж, но всё равно еду на лифте. Ещё по лестницам такой груз тягать не хватало. Поворачиваю к левому крылу. Прижимая к себе банку в шопере, спиной толкаю дверь в общий коридор, миную пару соседских квартир и подхожу к своей с покосившимся номером «213». Поправить его, конечно же, некому. Вставляю в скважину ключи с золотистой лазерной указкой вместо брелока. Замок оказывается открыт. Тяну дверь на себя и вижу на пороге хозяйку квартиры Римму Александровну с туго набитой спортивной сумкой за спиной. Позади неё мнётся Витя со своим моноблоком в перетянутой скотчем коробке. И она, и он в обуви. Похоже, уходят.

– Здрасьте, – говорю. – А куда это вы?

– Забор покрасьте, – отвечает хозяйка квартиры.

Конечно, странные фразочки ей свойственны, но прежде она никогда не позволяла себе ничего оскорбительного или грубого. Витя у неё за спиной гогочет. Даже не представляю, как на это реагировать. Хочется ответить в рифму нечто в стиле «Закройте пасти». Однако не могу – она же мне в матери годится. Как с ней конфликтовать? Да и зачем? Я же у неё квартиру снимаю. Что вообще всё это значит?

– Простите? – спрашиваю.

– Не Прощёное воскресенье, – отмахивается по-прежнему воинственно настроенная Римма Александровна. – Кам цу мир, раз притащилась.

– Что происходит, Вить? – спрашиваю у парня, не спеша переступать порог.

Он корчит своё фирменное недовольное лицо а-ля скребущий в лотке кот и, нервозно вздыхая, отворачивается.

– Ты съезжаешь? – предполагаю я.

– Съезжаешь ты, фрау-мадам, – вклинивается Римма. – Но сначала приводишь тут всё в порядок.

Держать двумя руками перед грудью трёхлитровую банку с комбучей становится уже невыносимо. Ставлю её на пол перед собой и слышу, как приоткрывается дверь соседней квартиры. Из щели между створкой и косяком блестит глаз бабы Виты. Опять смотрит, тихушница.

Внутри начинает разгораться ярость. Хочется обматерить и Римму, и Витю, и соседку. Больше даже не от обиды, а от непонимания того, что творится.

– Вы что же это… – ищу слова поприличнее. – Вдвоём тут… Любовники?

Виталина бедная даже охает, открывает дверь пошире и высовывает в коридор всю голову.

– Чего-о-о?! – возмущается хозяйка квартиры, упирая руки в пояс.

Надвигается на меня, перешагивая через банку с чайным грибом.

– Витюша – мой племянник!

– Ага-ага, ну-ну-ну, – удовлетворённо шепчет Вита, похихикивая.

Римма бросает на неё яростный взгляд, но ничего не говорит.

– Жить с Витей больше не будешь, яволь?! – давит она. – Позарилась на апартаменты, проходимка…

Услышанное вертится в голове и никак не хочет усваиваться. Я что, каждый месяц перевожу деньги родственнице Вити? А куда они от неё идут? Не ему ли обратно на его донаты с энергетиками?

– То есть как это, племянник? – переспрашиваю. – Я же вам квартплату ежемесячно…

– Гутен таг пожалуйста, – усмехается Римма. – Ещё б не платила такая кобыла. За себя-то и платила, бесплатно что ли жить собралась?

– У меня ещё оплачено на две недели вперёд…

– У тебя? Нет, видали? А я с тобой ничего не подписывала, мон шер! Договор на Витьку. Витюш, она в договоре есть?

– Не-а, – мычит он.

– Битте! Чтобы собрала монатки и чеши вдоль грядки, – победоносно говорит Римма. – Плату за две недели считай компенсацией за ущерб.

Понимаю, что чем больше молчу, тем сильнее она наседает. Лихорадочно ищу, чем защититься. На помощь приходит аж пыхтящая от удовлетворённости зрелищем баба Вита.

– Какой же ущерб-то? – спрашивает она.

– Вот сейчас прихожу значит, а мусор раскидан, посуда не мыта, носки вон по всей квартире, – объясняет ей тётка Вити. – Хлев, швайны и навоз!

– Так это племяш ваш… – пытаюсь оправдаться я.

– Ой-ой, знаем мы эти басни! – отмахивается Римма. – Вон плесенью Витюшу зарастила, донатить ему не даёшь нормально, осунулся весь…

– Донор что ли? – не понимает соседка.

Мы обе смотрим на Виталину с недоумением. Кажется, её наглость с каждой минутой только растёт. Старушка в ответ машет рукой, мол, не отвлекайтесь, продолжайте склоку. Да ещё с таким видом, будто ожидает благодарности за разрешение.

– Лисен ту ми, пока Витюша у мамы будет, даю тебе три дня привести квартиру в порядок, – требует Римма. – После клади ключи в почтовый ящик, и чтобы тебя здесь не было, ступай бороздой. Это андерстенд?

– Да у меня и денег-то нет на новую…

– Проблемы индейцев шерифа не колышат, – перебивает Римма. – Три дня и вон, на хаус к мама и папа, ферштейн?

– Франкенштейн… – наконец срывается с губ колкость.

– Чего бормочешь? – спрашивает Римма, наклоняясь ко мне.

От неё настолько сильно пахнет скисшим борщом, что приходится отвернуться.

– То-то же! – говорит она и манит племянника. – Витюша, коврик с ванны забери, что я покупала. Не для чужих людей всё-таки.

Мой вчерашний парень скрывается в ванной и почти сразу выскакивает обратно с криво скатанным розовым ковриком. Поднимает коробку со своим компьютером и спешит мимо меня к лифтам.

– И ты прощай, – говорю ему, когда проходит мимо.

Он не реагирует. Римма Александровна зачем-то запирает дверь на оба замка и, больше не обращая на меня внимания, идёт следом за Витюшей.

– До свидания, – бросаю ей.

– Надеюсь его не будет, – хмыкает Римма.

Смотрю на несушку с комбучей. Чем не возможность избавиться от неё?

– Римсанна! – зову её. – Вам чайный гриб не нужен?

– Тот, что в чашках вырос что ли? – усмехается она, хлопая дверью.

– Вот так! – подытоживает всё произошедшее соседка.

– А вам нужен? – спрашиваю у неё.

Ответом становится второй хлопок двери. Даже штукатурка сверху сыплется. У такой злобной старухи наверняка и своих криповых напитков предостаточно на подоконниках.

Остаюсь наедине со своей комбучей. Отпираю один за вторым замки, заношу внутрь шопер. Свет выключен. Из-за этого присущий квартире резковатый запах кажется ещё сильнее. Можно даже сказать, это неприятная вонь, пропитавшая стены, от которой ничем не избавиться.

Несмотря на то, что почти все вещи остались на прежних местах, в полумраке квартира выглядит давно покинутой и чужой. Вот тебе и три года отношений. Два года в этом доме. А стоило ли? Что дало? Куда вело? Разбираться со всеми этими вопросами совершенно нет никакого желания.

Вынимаю банку с чайным грибом из несушки и проношу в кухню, где автоматически ставлю её на окно. Скидываю синюю капроновую крышку. Из склянки разносится лёгкий кисловато-уксусный запах с нотками небольшой сладости. Не знаю, почему пристроила напиток именно здесь. Наверное, какая-то внутренняя программа, доставшаяся от бабушки.

Разворачиваюсь и тут же вскрикиваю, увидев на полу крысу. Но это оказывается не крыса, а очередной заскорузлый носок Витюши. Включаю свет. Стол и раковина завалены грязной посудой. Повсюду банки от напитков, этикетки от шоколадных батончиков. И ведь в это квартира превращалась каждый день. Сама по себе она в настолько спорном состоянии, что только чистота и порядок не позволяют ей окончательно превратиться в сарай с пластиковыми окнами. И с какой стати я вообще должна тут делать уборку?

В том-то и дело, что не должна и не буду. Пусть всё остаётся здесь так, как есть сейчас. Но куда мне идти через три дня? До зарплаты ещё далеко, а денег хватит только пару раз переночевать в замшелом хостеле. Никаких сбережений у меня нет – не то, что подушку, даже наволочку безопасности не скопила.

Возвращаюсь к окну. Уперев локти в подоконник, подпираю ладонями щёки и начинаю наблюдать за компанией ребятишек, задорно играющих в догонялки внутри футбольной клетки – с криками, смешками и поддавками. Со стороны заметно, как мальчишки намерено проигрывают девчонкам и наигранно расстраиваются.

Такие беззаботные, счастливые. Спорят, дурачатся, дни им кажутся бесконечными, а сами себе они – вечными. Хочется вот туда, в свою маленькость. Там, пусть и временами, была жизнь, а теперь только её отголосок. Будто тогда прокричала в будущее свою мечту, а она унеслась куда-то далеко, оставив после себя лишь искажённое эхо, с каждым днём всё сильнее утихающее. Но ничего. Ещё потрепыхаемся. Только как поступить?

Возвращаться к родителям идея плохая – и так с большим трудом сумела дистанцироваться от их попыток сплести корзину из Егора. Присутствовать при этом невыносимо.

Можно, конечно, было бы напроситься к подруге, заодно хорошо выговориться ей о своей судьбе. Да только одна загвоздочка – нет у меня никакой подруги. Даже вымышленной. Придумать её что ли? А толку? Ладно бы можно было её на вторую работу отправить, а то будет только есть, и я потолстею из-за неё.

Занять денег до зарплаты? Может кто-то и даст, да только отдавать с чего? По нынешним расценкам квартплата и залог за новую квартиру уже выйдут в целую зарплату. А ведь нужно будет ещё перевозить вещи, возможно что-то докупать в новое жильё, как-то питаться.

– Ещё ты тут мне на шею, сосиска, – бормочу, скосившись на банку комбучи.

Никаких хотя бы минимально приемлемых вариантов дальнейших действий в голову не приходит. Зато появляется понимание, что в любом случае всегда есть план под буквой «Я» – перенести самые необходимые вещи в подсобку собачьей парикмахерской и ночевать в ней. А что? Там можно даже душ принять.

Душ. Вот он бы сейчас меня отлично успокоил и расслабил. Холодный, чтобы встряхнуться. Прямо до боли ледяной. А потом завернуться в плед и греться с чашкой крепкого чая. Жаль нет к нему ничего сладкого. Сейчас я слишком не в настроении ходить по магазинам, но благо, в мире до сих пор осталось наследие эпохи самоизоляции – самые разнообразные доставки.

Захожу в комнату и, раскидывая хлам на компьютерном столе, отыскиваю зарядку. Подключаю телефон, начинаю искать на карте кафе с кондитерскими. В двух местах продают только огромные торты, а доставляют лишь из одного. Несколько заведений делают сладости на заказ. И наконец удача – можно сразу оформить доставку готовых бенто-тортов из кофейни с забавным названием One cup of Black sea. Что за слово cup? «Он кап оф Блэк сиа» – «Один кап Чёрного моря», выходит. Эх, нужно было учить английский.

Просматриваю имеющиеся в наличии тортики. На глаза попадается мой любимый «Панчо». Да, о его запахе можно вести дискуссии, но вкус – боже мой… Нет, отказаться уже невозможно. Однозначно беру – сразу два.

Оформляю заказ, опасаясь, что мою желанную сладость умыкнут у меня из-под самого носа, но всё же успеваю. Минус половина оставшихся денег. Приложение подсказывает, что доставка займёт около тридцати минут. Вполне достаточно для того, чтобы принять душ до прихода курьера.

Заранее доливаю воды в чайник и сыплю заварку в чашечку на блюдце. Только тут догадываюсь, что загадочный «кап» – это на самом деле чашка, а sea в названии заведения шутки ради поставили вместо tea – то бишь чая. Получается «Одна чашечка Чёрного моря». Вот так, и учить ничего не нужно. Да, мы из Англии.

Довольная своей сообразительностью, захожу в ванную и сбрасываю одежду. Передёргивает, когда пальцы касаются холодного кафеля. Без коврика тут совсем неуютно. Нужно будет поаккуратнее вылезать.

Поднимаюсь в ванну и пытаюсь задёрнуть штору, однако цепляю пальцами лишь воздух – её, видимо, Римма тоже решила забрать. Ну а что, не для таких бедолаг, как я, покупалась.

Включаю воду приблизительно средней температуры, подставляю под лейку лицо и начинаю потихоньку поворачивать ручку смесителя, добавляя побольше холода. Ни шампунь, ни гель для душа не использую – просто наслаждаюсь освежающей после жаркого дня прохладой, заставляющей мышцы неметь, а дыхание – прерываться. Стою так, окатывая себя почти что льдом, пока не перестаю ощущать озноб. Как только приходит привыкание – перекрываю кран и, выдавливая из волос лишнюю воду, переступаю через край ванны.

Едва коснувшаяся мокрого кафеля стопа скользит в сторону. Повреждённую лодыжку простреливает боль, нога подламывается, а навстречу моему лицу приближается край раковины. Выключает свет. Боли от удара совсем не чувствую.

В бессознательной тьме появляется едва различимый треск. Он доносится до меня откуда-то издалека, стремительно набирая силу и превращаясь в разрывающий уши рёв. Веки сами собой распахиваются, но тут же сжимаются из-за яркого света, в котором передо мной монолитом возвышается нечто. Приходит осмысление себя, принося великое знание о том, что я смотрю на стиральную машину с загруженным донельзя барабаном. В коридоре разрывается дверной звонок. Торты привезли.

Придерживая одной рукой гудящую голову, с усилием привстаю и стягиваю с крючка полотенце, прикрываюсь им. Бреду, оступаясь, на непослушных слабых ногах к двери, чуть не спотыкаясь об синюю меховую шапку, каким-то образом затесавшуюся между двумя парами кроссовок.

Дотягиваюсь до замка на зеркальной внутренней поверхности двери и поворачиваю. Приоткрываю створку. За ней стоит взволнованный курьер, вид которого становится ещё более растерянным, когда он встречается со мной взглядом.

– С вами всё в порядке? – осведомляется он.

– Более чем, – отвечаю. – Вы принесли мои тортики?

Парень поспешно протягивает мне два бумажных пакета.

– Точно не нужна помощь? – спрашивает курьер. – А то у вас тут это…

Он трёт себя по щеке. Я провожу ладонью по своей, и пальцы окрашиваются в красный. Нехило так приложилась. Прислушиваюсь к ощущениям. Вроде бы не тошнит. Сотрясения мозга значит нет. А откуда мне знать, должно ли тошнить?

– Девушка? – беспокоится парень.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – успокаиваю его я. – Это варенье… Не спрашивайте, как оно попало мне на голову.

Демонстративно облизываю пальцы, стараясь не морщиться от металлического привкуса крови. В ногах у курьера замечаю бледно-зелёное лохматое существо. Зачем так издеваться над собачкой? Хотела бы взглянуть на грумера, который это с ней сделал.

– Милая собачка, – говорю парню. – Но лучше перестаньте её красить, это вредно.

Перед расплывающимся в недоумении лицом курьера захлопываю дверь и тут же вскрикиваю от неожиданного зрелища в её зеркальной поверхности – рядом с моими ногами тоже крутится какая-то странная неухоженная собачка, но только уже не зелёного, а синего цвета. Опускаю взгляд и начинаю визжать уже от ужаса. Это вовсе никакая не собака, а не пойми что – аморфный пыхтящий шар спутавшихся и слипшихся синих волос или шерсти – уже не знаю, как это назвать. Оно, носится рядом, пискляво кряхтит и оставляет вокруг синеватые блёстки.

Пакетики с тортами выпадают из моих рук на пол. Неведомое существо бросается к ним и начинает сопеть, обнюхивая. Подхватываю с прихожей свою сумочку и со всей силы, точно молотом, припечатываю монстра.

Но его это не берёт – сумка будто проваливается сквозь тварь, или та сама просачивается через неё, оказываясь сверху. Ещё немного – и полезет по моей руке. Вокруг на уровне коленей клубиться облако перхоти или пудры под цвет хрипящего существа.

Выпускаю сумочку, оставляя на ней таинственное создание. Прыгаю обратно в ванную, захлопываю дверь. Спотыкаюсь о собственные вещи на полу и едва повторно не ударяюсь лбом об раковину, но успеваю ухватиться за её край.

Сбрасываю полотенце и судорожно одеваюсь, слыша, как шерсть чудовища чешет об дверь с обратной стороны. Что оно такое? Откуда взялось? Насколько опасно?

Вижу в отражении зеркала у линии начала роста волос на своем лице пятно подпёкшейся крови в месте лопнувшей от удара кожи. Ну правильно! Вот и ответ на все вопросы о монстре – треснулась со всей мочи об раковину башней и встряхнула живущую под её крышей кукушку.

Существо не оставляет попыток просочиться сквозь дверь. По какой-то причине сделать это также ловко, как с сумочкой, ему не удаётся. Возможно, создание может проскальзывать лишь через движущиеся объекты… Господи, да о чём я думаю? Лохматого монстра не существует! Это порождение ушибленного мозга, которое скоро уйдёт туда, откуда пришло. Стоит только успокоиться и привести мысли в порядок.

Закрываю глаза, умываюсь холодной водой и пытаюсь отдышаться. Считаю секунды между вдохами и выдохами. Набираем – раз, два, три, четыре, пять. Отлично. Выпускаем – один, два, три…

Галлюцинация не спешит исчезать и натужно урчит в коридоре от своего бессилия попасть ко мне.

– А ну-ка заткнись! – кричу ей. – Я тут тебя раздумать пытаюсь!

Выдумка не хочет прислушиваться к своей создательнице и бесхребетным аморфным комком, подобно осьминогу, начинает просачиваться сквозь щель под дверью в ванную. Спутанные синие ворсинки растягиваются, превращая создание в коврик, который постепенно обретает форму шара. Посреди комка шерсти замечаю два тёмно-голубых глаза и до черноты синий нос долькой, как у плюшевой игрушки. Волоски твари складываются в нечто, похожее на конечности, и оно скользит, катится ко мне на задних, вытягивая крохотные разнопалые передние лапки.

Хватаю душевую Лейку и откатываю синий кошмар водой. Это срабатывает – с испуганным писком летучей мыши волосатое привидение отскакивает к двери и забивается под неё, скулит, лупит оттуда на меня свой перепуганный глазочек.

– Ага! – победоносно восклицаю. – Воды боишься?!

Тварь жалобно урчит и дрожит. Подвывания похожи на плачь, но какой-то приглушённый, будто сквозь подушку. Вообще все звуки, издаваемые существом, звучат сдавленно. Неудивительно с такой-то густой шерстью.

– Что тебе от меня нужно? – спрашиваю у него.

Вместо ответа монстрик пытается снова выползти и высовывает наружу глаза. Тычу в него лейкой и для устрашения поворачиваю рычаг краника, пока не открывая поток.

– Назад! – командую. – Сейчас кипяток пущу!

Загадочный организм подчиняется, отползая обратно.

– Оставь меня в покое, ты… – пытаюсь подобрать прозвище по внешнему виду твари. – Купорос!

Даже хихикаю от удачного сравнения. Цвет чудища почти такой же, как у медного купороса, который бабушка мешала в ведре, чтобы опрыскивать овощи. Особенно сыплющаяся с существа пыльца напоминает вид этого фунгицида, вот только у того гранулы большие, а тут настоящая пудра.

Опасен ли он? Поначалу так яростно бросился на меня, а теперь корчит из себя жертву. Наверняка вводит в заблуждение.

Ругаю себя за то, что оставила телефон на зарядке в другой комнате. А то бы сняла его на видео, отправила кому-нибудь, подсказали бы, что это за штуковина и как себя с ней вести, пока МЧС едет. Уж они-то точно бы изловили купоросную гадину. Перепачкала тут всё своей синевой…

Вновь вскрикиваю от внезапного предположения. А что, если этот порошок ядовит? Вдруг шерстяной зверь намеренно разбрасывает его вокруг себя, чтобы меня отравить, а потом спокойно, как питон, проглотить, не жуя, и лежать так посреди коридора плюшевым коконом в форме человека, переваривать обед?

Включаю воду, чтобы смыть со ступней то, во что уже успела вляпаться и вою от боли – кипяток ошпаривает пальцы. Меняю воду на ледяную и обдаю их, параллельно пытаясь смыть в сторону двери синюю пыль.

Направляю душ под дверь, заставляя создание вылезти из-под неё с обратной стороны. Вот он шанс. Вешаю включённую лейку на держатель и толкаю створку, ударяя ей по Купоросу, смещая его с прохода. Лечу в комнату и подбегаю к телефону.

Зверь лохматой гусеницей вползает через порог из коридора. Включаю камеру и начинаю его снимать, вот только… На дисплее ничего нет. Своими глазами вижу, как аморфное нечто вновь собирает шерсть в ручки и ножки, превращаясь в замызганного синего ёжика, стоящего на задних лапах. В то же время на экране смартфона виден только ламинат. Виртуальный персонаж наоборот – видимый лишь в реальности, но не через камеру.

– Ты и вправду трёхнулась, подруга, – шепчу себе под нос.

Как бы то ни было, решаю всё же вызвать спасателей. Не увидят чудо-юдо-ёж-парик, так пусть хотя бы меня упакуют и отнесут на сильных руках в соответствующее моему состоянию учреждение.

Запрыгиваю на диван и успеваю набрать лишь две единицы экстренного номера, как вдруг в дверь начинают неистово колотить.

Купорос тем временем бегает вокруг дивана, прыгает, пытается уцепиться своими волосатыми лапками за край леопардового пледа. Эх, нужно было набрать ковшик воды, прежде чем бежать сюда, опрокинула бы на зверька, а пока тот не одумался – бросилась бы к двери и вон из квартиры, кто бы там не колотил.

– А ну там замолчи, девка! – прыгает створка. – Сколько можно орать?!

Голос Виталины Степановны. Кто бы сомневался, что старушка упустит возможность поскандалить. Ей в полдень буднего дня пылесос не включай и воду лишний раз в туалете не смывай – шумно. А сама сидит там до поздней ночи, смотрит свои дурацкие сериалы на полную громкость, аж стены дрожат. Колоти ей в дверь, не колоти – не откроет. Вита-двойной-стандарт. Сделано в СССР.

– Отворяй, шельма! – требует бабуля. – Сейчас хозяйке позвоню, вернётся – уши тебе натреплет!

Ну хорошо, сейчас я тебе открою – сама рада не будешь увиденному. С предвкушением выражения лица бабы Виты при виде чудовища, решаю впустить её внутрь. Интересно, а кто кого больше испугается?

Отхожу к стенке и за угол приподнимаю плед, подтягиваю его к существу и набрасываю сверху. Ожидаю, что оно начнёт трепыхаться и путаться под ним, однако плед просто проваливается сквозь чудище. Всё равно спрыгиваю на пол, несусь к двери. Синее существо шуршит шерстью по полу позади. Поворачиваю замок, толкаю дверь.

Внутрь бесцеремонно шагает соседка. Однако лицо принимает вид потёкшего со свечи парафина вовсе не у неё, а у меня – на левом плече старухи восседает точно такая же тварь, как и преследующая меня. С той лишь разницей, что она не синего, а насыщенного красного оттенка. Шерсть у этого существа ещё более неухоженная, слипшаяся в длинные, кажущиеся острыми шипы. Между ними проглядываются пучки рыжего меха. Из-за этого создание выглядит похожим на огненного дикобраза. Оно больше Купороса, но Виталина Степановна вообще его не замечает, или же делает вид, что не замечает, потому что уже давно к нему привыкла. Не от неё ли синяя малявка сбежала?

Купорос подбегает ко мне и жмётся к ноге. Он не нападает, а скорее прячется. Похоже, его баба Вита пугает сильнее воды.

– Ты, паршивка, чего раскудахталась?! – орёт тем временем Вита. – Вопли – мыслей своих не слышу!

Соседка наседает на меня, заставляя пятиться. И чем она больше кричит, тем с большим экстазом от происходящего трясётся словно налившийся кровью дикобраз у неё на плече. С торчащих во все стороны «иголок» щедро сыплется алая пудра, облаком окутывая голову соседки, и та дышит ею. Раззявленный рот с нагромождением серебристых и золотистых зубов втягивает её между словами, но не выдыхает. Пыль остаётся внутри Виталины Степановы.

– Это хорошо, что тебя, тварь такую, спровадили отседова! – рычит соседка. – А не то б милицию на тебя натравила или вообще зашибла бы на месте!

Монстр у моей ноги сжимается и дрожит. Синяя пыльца с него сыплется мне на ногу и исчезает – впитывается сквозь поры. Чем сильнее орёт старуха, тем интенсивнее колотит Купороса. В меня проникает всё больше его пудры и настроение становится ещё более ужасным. Хочется зареветь, забиться в угол и заплакать, совсем как маленькая обиженная девочка.

Слёзы сами собой выступают у меня на глаза. Хочется дать беспардонной старухе отпор. Как-то оттеснить её, показать, что со мной так нельзя, но я не умею. Не знаю, что говорить. Крикнуть ей: «Ты чё, бабка?!», а дальше что? Ну оскорблю её так, и чем потом орудовать? Как морально подавить?

– Перестаньте, – слетает с моих губ.

Лицо старухи искажает победоносная гримаса. Она делает ещё шаг вперёд, прижимая меня к стене у прохода в кухню.

– Погромче, я плохо слышу! – сквозь зубы требует она.

Поворачивает ко мне ухо. Заставляет меня присесть у стены, нависает.

– Перестаньте, пожалуйста, – повторяю я.

– Разжалобить меня, дрянь, решила? – усмехается Вита. – А меня, старую, кто-то пожалел? У меня давление!

Она так близко, что я слышу шипение твари на её плече. Горстка алой пыльцы падает мне на щёку. Чувствую невыносимое жжение, заставляющее всю передёрнуться.

– С давлением дома сидят! – срывается с моих губ.

Вита отшаркивает в сторону от такой неожиданности. Распрямляюсь и указываю ей на дверь.

– До свидания!

В провалах между шерстяными иглами красного существа проскальзывает серо-голубая тень. На лице старухи читается удивление.

– Тишины хочу, – бросает она и плетётся к двери.

Запираю замок за ней и вижу в отражении её зеркальной поверхности ощетинившегося Купороса. Когда поворачиваюсь к нему, его шерсть разглаживается, а редкие бледно-кирпичные песчинки пудры вокруг него стремительно синеют и приобретают прежний синий вид. Такой перепуганный растрёпыш мне кажется симпатичнее сопровождавшего Виталину. И, судя по всему, во время скандала со старухой это существо было на моей стороне.

В руке всё ещё зажат телефон. Гляжу на экран и вижу две набранные единицы. Остаётся добавить двойку, чтобы вызвать спасателей.

– Ты меня понимаешь? – спрашиваю у существа.

Оно отрывисто кивает, роняя новую пригоршню пыльцы. Та падает на пол, а старая потихоньку становится прозрачной и исчезает.

– Что тебе нужно?

Купорос молчит, пялит сквозь густой мех свои безобидные глазки. Ну естественно, он же неспособен говорить – только воющие звуки издает, чуть более отчётливые, чем французский бульдожик. Вряд ли с таким речевым аппаратом он может отвечать на сложные вопросы.

– Ты мне враг?

Монстрик мотает верхней частью себя, обозначающей голову. Вновь летит пыльца. Весь Купорос представляет собой один большой комок меха, и совершенно непонятно, к чему он крепится и как под ним выглядит его обладатель. У него определённо есть и глаза, и нос, и, судя по всему, рот. Откуда-то же ведь должны идти эти вопли, что он производит?

– Я сошла сума?

Снова отрицание. Ну конечно, будет глюк признаваться, что он лишь видение.

– Кто же ты такой? – спрашиваю я, подходя чуть ближе. – Или такая?

Существо урчит что-то похожее на «у-у-я».

– У-уя? – переспрашиваю.

– У-у-я, – повторяет зверёк.

Неуверенно протягиваю к нему руку. Он дёргается, сжимается. И сам меня боится, бедняжка. Чего хоть я его так испугалась? Совсем и не выглядит он жутким. Пытаюсь дотронуться до создания, понять, каков на ощупь его выглядящий одновременно жёстким и в то же время податливым мех. Однако погладить незваного гостя не удаётся – ладонь точно проваливается сквозь него и касается пола. При этом совершенно не чувствуется ничего вокруг руки. Будто и нет тут никакого синего Купороса.

– Ты же фантом, У-у-я.

Внезапно с кухни доносится склизкий клокот, словно кто-то решил рот прополоскать после чистки зубов. Только горло это какое-то неправильное, точно оно не одно, а куча маленьких вместо него.

– Нет, – бурлят утробным эхом тысячи басистых голосов. – Фуфля.

Слившиеся в один могучий голоса звенят, точно исходят из какого-то замкнутого пространства.

Прячусь от испуга за угол. Синий зверёк пищит и укрывается за меня. Вместе выглядываем на кухню, пытаясь понять, кто ещё неведомый решил меня неожиданно навестить в один из самых неподходящих жизненных периодов. Неужели привычка Вити прятать по углам грязную посуду наконец аукнулась, и в ней завелась разумная жизнь?

Кошусь на Купороса. Может и он сородич говорящего? Да вроде бы нет. Во-первых, подобное лохмышу существо вертится вокруг Виталины. А во-вторых, синий не разговаривает, да и издаёт совсем другие звуки.

– Кто здесь? – спрашиваю. – Выходи!

– Не умею, – бурлит незримый собеседник. – Подойди ты.

– Ага, нашёл дуру! – возражаю я. – Колобка все читали!

– Я – нет, – отвечает неизвестный. – Даже не умею.

Укуси меня кошачья блоха, да где же он? Под столом? За холодильником? Прикрылся шторой? Будто говорит разом вся кухня.

– Я подойду, а ты меня – цоп, хвать, хрумк! – поясняю невидимке.

– И так не умею… – хрипит он в воду, точно тонет.

– Да что ты вообще умеешь, кроме разговоров?! – возмущаюсь я. – Чего хочешь?!

Звонко лопаются пузыри, точно кто-то через трубочку дует в напиток. Звук со стороны окна. Но никого рядом и за ним не вижу. Купорос дёргается от неожиданности.

– Видишь ли, в чём штука, я ничего полезного тебе не умею, – хлюпает нечто. – Но хочу помочь в обмен на твою помощь. Можешь считать это выгодным предложением.

– Деловой какой! – хмыкаю я. – А может мне не нужна никакая помощь.

– Что ж, тогда просто помоги мне выбраться отсюда.

Лохмаш трогает меня за ногу. Он уже не синий – местами сквозь шерстинки просвечивает серо-зелёный. Существо напугано и, касаясь меня, тоже заставляет бояться.

– Откуда? И как ты вообще сюда попал?

– Ты меня принесла, – пузырится ответ.

Что? Рыская взглядом по окну, упираюсь в трёхлитровую банку с комбучей, которую мне принесла на работу мама. Простите, ещё раз, что? Это со мной сейчас вот эта бурда в склянке разговаривает, захлёбываясь сама в себе? Быть не может. Обман. Как бы проверить?

Осматриваюсь в поиске возможности потревожить банку, не заходя на кухню. Вижу лежащие на прихожей ключи с лазерной указкой. На работе она помогает мне ловить сбежавших котов и отвлекать их, если они беспокоятся. А теперь это устройство может послужить во взаимодействии с монстром в банке. Ну или с моей фантазией. До сих пор не понимаю, насколько реально всё то, что происходит вокруг.

Хватаю ключи. Давлю на кнопку и направляю красную точку на комбучу. Гриб внутри в ту же секунду дёргается и ныряет ко дну. Бурлит от боли оттуда сквозь сироп, заставляя его пузыриться. Наружу вырывается вопль боли утопающего.

– Хватит! – молит Гриб.

Купорос кошкой шипит в ответ – это свидетельствует о том, что я не сошла с ума и мне не мерещится говорящий чайный гриб. Ну или хотя бы о том, что одна моя галлюцинация тоже видит другую. Может ли это означать, что в таком случае оба видения – реальны? Знать бы ответ.

– Так это ты такой страшный, Сосиска? – удивляюсь.

Внешность обладателя такого инфернального голоса совсем не совпадает с той, какую можно было ожидать.

– Учти, это только начало, если задумал что-то злое-плохое! – пугаю я. – Попытаешься навредить – сразу спущу в унитаз, как и планировала!

– Немного не то, чего бы мне хотелось, – всплывая, признаётся Комбуча.

Страх исчезает. Уже без опасений захожу на кухню. Заглядываю в банку.

– Чего же ты хочешь? – спрашиваю у Гриба.

– Выпусти меня, – отвечает.

Звук действительно идёт из банки, резонируя о её стеклянные стенки. Его издают миллиарды крохотных пор-отверстий на поверхности гриба.

– Куда же я могу тебя выпустить, Сосиска? – не понимаю я.

И действительно. Ладно бы выпустить рыбку там, ручную крысу или канарейку – каждого есть куда – в пруд, на улицу или в небо. А куда можно выпустить гриб? Это ведь даже не шампиньон с ножкой, чтобы его можно было где-нибудь в подходящем месте прикопать, а просто розоватая медузоподобная слизь, живущая в чайно-сахарном сиропе.

– Слышал, в этом городе имеется водохранилище, верно? – спрашивает Комбуча.

– Ну, вот есть небольшое в центре города, – отвечаю, не понимая, к чему клонит собеседник.

Водохранилище имеет форму почти идеального круга, а городские районы обжимают его со всех сторон. Именно это водохранилище и питает весь город. Воду в него поставляют по какой-то сложной системе подземных коммуникаций.

– Вот в него меня и выпусти, – просит Сосиска.

– Тебя? – удивляюсь. – В водохранилище, из которого пьём? С какой это стати вдруг?

Гриб пускает пузыри со звуком, точно языком передразнивает.

– Знала бы ты, как тесно в банке, – говорит.

– Мне знакома теснота в банке, – шучу в ответ. – Такая же, как и на почте.

– Что оно такое? – интересуется Комбуча.

– Лучше скажи, что ты такое, – настаиваю на своём. – И зачем тебе в водохранилище?

Гриб ныряет, переворачивается и всплывает другим, более бледным боком.

– Видишь ли, в чём штука, я долго в этой склянке не протяну, – жалуется Гриб. – А в большом водоёме простор и разнообразие, там мне будет лучше.

– Никогда не слышала, чтобы чайные грибы по водоёмам косяками ходили, – сомневаюсь я.

– Как будто ты вообще когда-то слышала чайный гриб, – усмехается Комбуча.

Фуфля прыгает мне на штанину и ползёт по одежде вверх. Не сбрасываю её. Видно, ей тоже интересно, с кем это я тут разговариваю. Добравшись до плеча, существо выглядывает из-за него и произносит нечто, прохожее на возглас удивления.

– Вот тебе и ого, Купорос, – улыбаюсь я. – Говорящая Сосиска.

– Я не Сосиска, – не соглашается Комбуча.

– Сосиска-сосиска, это ты себя просто со стороны не видел – как сосисочное колёсико выглядишь. И почему же, говоришь, я тебя сейчас слышу? Не от того ли, что башкой треснулась?

Комбуча снова тонет и переворачивается.

– А может ты треснулась не от того, а для того, – предполагает Гриб. – Чтобы увидеть свою Фуфлю и сделать мир лучше для других, включая меня.

Я кладу ладонь на подоконник рядом с банкой, и Купорос мягко скатывается по ней, как по детской горке. Котом обжимает склянку в кольцо и смотрит вглубь напитка. Преломившееся сквозь жидкость и стекло изображение глаза пушистика выглядит огромным.

– Ты его тоже видишь? – спрашиваю у Комбучи.

– Так и есть. Мы все друг друга видим. А вот вы, люди, недостаточно внимательны для этого. Всё у вас голова не тем занята.

– Кто это все? – интересуюсь. – Есть ещё ч-кто-то?

Смеюсь своей оговорке. Ч-кто-то. Так и буду называть всех этих неведомых.

Медленно погружаясь, Чайный гриб поворачивается на бок и прилипает к стеклу, закрывая отражение Фуфли, отпугивая её.

– Мир вообще не такой, как вам всем кажется, – бурлит сироп. – Видишь листву?

Я гляжу в окно, напротив которого растёт средних размеров дерево, что-то типа вишни, только не плодоносящее. Ветви кренятся под порывом ветра, а листочки трепыхаются, мерцая своими более бледными нижними частями-брюшками.

– Ну? – спрашиваю.

– Радуйся, что не видишь Ветер, – отвечает Комбуча.

– Неужели он настолько страшен?

– Этот? Этот ещё маленький, он совсем не страшный, скорее жалкий, – отвечает Сосиска. – И ты бы никогда не пользовалась этими духами, если бы знала Запахов, которые переносят их аромат.

От слов Чайного гриба мне становится не по себе. По его словам, всё вокруг наполненно незримыми для человека существами, о роли, функциях, или точнее будет сказать, свойствах которых мы даже не задумываемся, считаем, что всё само собой разумеется. А разве не так? Солнце просто светит, а трава растёт…

– Да что там трава с Солнцем, – хлюпает Гриб, – и мысли твои не сами себя думают.

– Так, перестань! – требую у Комбучи. – Слышать не могу!

– А вот насчёт Звуков, – продолжает Напиток. – Хочешь увидеть Звуков?

– Нарываешься, Сосиска! – грожу ему, приподнимая банку за горлышко.

Наступает тишина. Замерев, Гриб покачивается внутри.

– Я пошутил, – наконец говорит он. – Поставь меня на место.

Пошутил он, как же. Мерзкое сосисочное колёсико. Из-за него теперь не могу отделаться от мысли, что кто-то ползает у меня по голове и формирует эту самую мысль вместе со всеми остальными. Раздражённо отряхиваю голову, словно избавляясь от бегающих по волосам невидимых пауков. Откуда мне знать, что из сказанного Грибом – правда, а что – его шуточки.

Так, стоп. Я же ничего не произносила про траву с Солнцем, неужели…

– Ты читаешь мои мысли? – спрашиваю у Гриба.

– Так и есть, как и ты мои, – отвечает он. – У меня же нет рта, откуда мне говорить?

– Дырочки вон…

– Так я ими думаю, а не говорю.

– То есть у нас сейчас телепатия? – уточняю. – После удара головой я могу понимать мысли грибов?

С этими словами открываю холодильник и достаю из него банку консервированных шампиньонов. Трясу.

– Только не этих, – бурлит Комбуча.

– Почему?

– Они же порезаны и засолены, или что вы там с ними сделали?

Ставлю банку на место и возвращаюсь к Комбуче.

– А если бы они были свежие?

– Не думаю, что вы бы поладили, – отвечает Чайный гриб. – Шампиньоны весьма невоспитанные ребята, с ними и правда лучше еду делать, чем разговаривать. Но ты бы всё равно не смогла с ними пообщаться.

– Потому что они говорят на другом языке?

– Они не говорят, а думают, если, конечно, их воинственный сумбур можно назвать мыслями… – Чайный гриб о чём-то задумывается.

– Ви а зе шампиньонс? – спрашиваю я.

Снова хохочу своей остроте.

– Шутка, которую нужно объяснять – не лучше шампиньонов, – подмечает Сосиска.

– Не слишком-то ты их жалуешь. И что же, только чайные грибы нормальные?

– Почему, Лисички – мировые грибочки, да и Белые тоже ничего, занудливы правда немного… Но ты бы не смогла ни с кем из них общаться, потому что твои мысли откалиброваны под частоту моих.

– Хороша калибровка, – хмыкаю я, почёсывая уже начавшую зудеть шишку на голове. – Всем здравствуйте, я – калиброванный кретин, умею говорить с грибами, но только с чайными. Если за деньги – вообще отлично, но могу показать и так… Слушай, а давай подзаработаем? Мне как раз деньги нужны на аренду квартиры. Ты будешь читать мысли прохожих и говорить мне, а я типа угадывать, как Акинатор.

– Только если потом выпустишь меня в водохранилище, – говорит Комбуча. – И сама будешь их калибровать.

Калибровать людей ударами по голове я не готова. Пропащая идея. Хоть шерсти клок с разумного чайного гриба взять. И как же мне его использовать? Чем он сможет мне помочь?

– Наладить общение с Фуфлей, – отвечает на мой непроизнесённый вопрос Гриб.

– То есть ты все мысли мои понимаешь?

– Многие из них очень обидны, – подтверждает Сосиска.

– Сама ты Сосиска!

– Имя наречённое – не яблоко мочёное, Сосиска, выбрать не получится, да и лень мне выдумывать для тебя новое, смирись. Лучше скажи, как ты мне поможешь с Фуфлей.

– С Фуфлями.

Ага, то есть Фуфля – это не имя, а вид существ. Значит, и та красная колючка бабы Виты – тоже Фуфля.

– Так и есть, они имеются у всех людей, – говорит Комбуча. – И у каждой Фуфли своя особенность. Твоя вон синяя. Оттого ты и тоскливая такая вся, забитая трусиха.

– Я не трусиха!

– А кто же, яблоко мочёное что ли? – передразнивает Гриб. – Все тебя шпыняют, на шею лезут. Ты терпишь, проглатываешь – вот до посинения Фуфли и наглоталась, натерпелась.

– У Виталины она почему рделая? – спрашиваю.

– Потому что злобная она безвозвратно, и генеральная эмоция её – гнев. Оттого и Фуфля её стала красной, превратилась в Жбеньгу.

– Кого?

– Жбеньга – Фуфля красных оттенков досады, гнева или злости, – определяет Сосиска. – А твоя в синих тонах горя, грусти и печали – Скруппсь.

– Выдумываешь ведь названия, – отмахиваюсь я. – Скруппсь, Жбеньга, ещё скажи Абобус.

– Нет, такой не бывает, – обиженно отвечает Комбуча. – А я тебе верные названия говорю. Даже стихотворение есть такое.

– Какое?

– Скука вот который день?

Ырга навивает лень.

По ушедшему тоска?

Скруппсь волочит вас туда.

Если жалко с кем делиться –

Жбеньга с Ыргой будут виться…

– Так, стоп, – прерываю Комбучу. – Ели человек жадный, то при чём тут Жбеньга, если она злая? И почему опять Ырга?

– Видишь ли, в чём штука, между красными гневом, злостью и досадой с одной стороны и фиолетовыми отвращением, брезгливостью и скукой с другой находится презрение. А оно как раз и питает жадность.

– Помедленнее, погоди, – снова останавливаю собеседника. – Я сейчас прям как в школе.

– Фуфли цвета меняют в зависимости от эмоций, или эмоции у вас зависят от цвета Фуфлей – это уже как посмотреть. Красный с фиолетовым дадут презрение и всякие промежуточные реакции типа жадности или неприязни. Да, не задавай этот вопрос, Фуфля станет тигровой при таких эмоциях, только будут фиолетовые тона вместо чёрного.

– Ладно, допустим, но мне-то от этого что? Научусь я понимать, что означают цвета Фуфель…

– Фуфлей, – поправляет Сосиска.

– Да-да, и что мне с того? Не очень-то и нужно мне такое знание.

– Если его не применять, то может оно и так, – рассуждает Комбуча. – Но я могу научить тебя взаимодействовать с Фуфлями.

– Зачем это?

– Приводя в порядок их, ты можешь исправлять людей, – урчит Напиток.

То есть Чайный гриб предлагает мне научиться менять характеры людей при помощи их Фуфель?

– Фуфлей, – опять поправляет Сосиска.

– Да задрал ты, хватить подслушивать мои мысли!

– Не стесняйся, тут кроме нас никого нет, – бюлькающе смеётся Гриб. – Разве что Скруппсь, но ей многое невдомёк – она больше про эмоции, чем про смыслы. Ну так что? В чём твои сомнения? Я помогу тебе исправить твою жизнь, а ты мне – мою, просто вытряхнув меня в водоём.

Всё слишком ладно у Комбучи складывается. Где-то внутри гуляет отзвук мысли, будто есть тут какая-то хитрость. Да нет, это не отзвук, это самый настоящий гул горна, аж тошнит от его силы.

– Это от удара головой, – говорит Гриб.

Опять он лезет ко мне в мозги.

– Ну уж извини, – дразнится. – Иначе мы не пообщаемся.

А вдруг он не лезет в голову, а вылазит из неё? Посмотри на меня кто-то со стороны и всё, скажет, поломалась, бедная, несите новую, а эту в утиль. Как доказать, что я не тронулась рассудком?

– Либо никак, и всё останется как идёт, а я засохну в банке, – отвечает Гриб, – либо же поверить мне на слово, провести идиотский для наблюдателя эксперимент и получить доказательство.

– Почём мне знать, что это доказательство будет иного качества, а не такое же идиотское?

– Ты начинаешь заходить на второй круг со своими вопросами, – вздыхает Гриб. – Решай сама, а я, если что, тут, в банке, пока никуда не собираюсь.

Глупая слизь, как будто может куда-то отсюда деться.

– Чисто физически местами ты – тоже слизь, – бубнит обиженная Комбуча. – Мозг твой, например, внешне от меня мало чем отличается.

Не имея ни малейшего представления, на каком расстоянии Комбуча улавливает мысли, иду в комнату.

– Постой! – просит Гриб. – Закрой меня сверху марлей, терпеть не могу мух, а у тебя их тут полно.

– Где же я её тебе возьму?

– Лежит в сумке, мама позаботилась.

Мама. Чья мама – его или моя? Пока думаю об этом проверяю шопер. В нём действительно лежит аккуратно сложенная в прямоугольник марля и пара канцелярских резинок голубого и салатового цветов. Разворачиваю марлю до двух слоёв и фиксирую на горлышке резинками.

– Видишь ли, в чём штука, в какой-то степени и моя тоже, – отвечает на мои размышления Сосиска.

Не обращая больше внимания на его слова, выключаю свет и спешу вон с кухни. На полу коридора вижу каким-то чудом не растоптанные ни мной, ни соседкой бумажные пакеты с тортами. Заглядываю внутрь одного. Почти целый. Лишь немного смазалась кремовая верхушка. Отделяю пальцем его комочек и пробую. Безумно сладкий. Настоящее блаженство, которым как следует насладиться из-за всей этой круговерти с вымышленными существами уже вряд ли смогу. Второй тортик вообще не пострадал. Плетусь с парой «Панчо» в руках обратно на кухню, кладу в холодильник и наконец добираюсь до комнаты. Подбираю с пола скомканный плед, расправляю на диване и плюхаюсь на него, поджимаю ноги. Слишком безумный день, чтобы вот так сразу принимать серьёзные решения и совершать сделки с говорящими грибами. Точнее, с думающими.

Слышно, как трепыхается штора и натужно щелкают её крючки. Купорос. Так и оставила его на окне, и теперь он решил слезть вниз по тюлю.

Пыхтя, Фуфля прибегает за мной. Просится следом на диван. Спускаю ногу, позволяя существу забраться по ней. Прикосновения мягких лапок почти не ощущаются – Скруппсь легкая, как воздух. В очередной раз пытаюсь её погладить, однако рука проваливается. Взаимодействие с существом происходит в одностороннем порядке – я для него осязаема, а оно для меня – нет. Выходит тогда, что и на мои эмоции влияет оно, а не наоборот?

Сосиска рвётся на волю, но что, если она хочет навредить как-то людям? Чтобы лучше понять её возможные мотивы, ищу информацию о комбуче в интернете.

Скруппсь пристраивается рядом, с интересом заглядывая через мою руку. Она тянет сформировавшуюся из длинных волосков трёхпалую лапу и проводит вверх по дисплею. Лента с результатами поиска прокручивается.

– Да ты электропроводный, дружок! – подмечаю я. – А значит настоящий!

Фуфля отдёргивает лапку, сжимает крохотный кулачок, а когда разжимает его – на нём уже пять пальцев.

В одном Гриб меня уже не обманул. Но как с остальным?

Открываю первую подвернувшуюся ссылку про чайный гриб и выясняю, что гриб он лишь от части, а на самом деле – симбиоз дрожжевого гриба и уксуснокислых бактерий. Симбиоз. Почти симбиот, получается.

– Купорос, да наша Сосиска – своего рода Веном, – говорю пушистику.

Тот звучно удивляется, как ребёнок. Вряд ли, конечно, он меня понимает – просто реагирует на интонации.

Оказывается, тело чайного гриба – так называемая зооглея – перерабатывает сахар, из-за чего получается кисло-сладкий газированный напиток. Правильно вырабатывается он при условии, что гриб стоит в затемнённом месте подальше от отопительных приборов. Ну, мне-то его не пить, пусть стоит на окне. Зато становится понятно, что его так от лазерной указки покорёжило.

Ещё выясняю, что комбучей называют само питьё из-под гриба, а дающие его создания бывают разных видов с многочисленными бактериями и дрожжевыми грибами, коих имеется более десятка родов. Так что выяснить, как именно появился доставшийся мне экземпляр, практически невозможно – лишь в лабораторных условиях. Не думаю, что это настолько важно, чтобы тащить банку с Сосиской куда-нибудь на биофак, или где там нужные лаборатории бывают?

– А вот это интересно, – говорю Фуфле. – Смотри.

Она и впрямь заглядывает в дисплей, бегает глазами по строчкам, задумчиво мычит. Да чего ты пыжишься, не умеешь ведь читать.

– В естественной среде чайные грибы не живут, – читаю вслух. – В воде они погибают и могут жить лишь в настое чая с добавлением сахара. Слыхал, Сосиска?

Гриб не отвечает. Ещё бы. Даже если и может досюда достать своими мыслями, ничего не скажет. Неудобный вопрос получается. Зачем ему в водохранилище?

– А правда, Скруппсь, зачем? – спрашиваю у Купороса. – Ты не знаешь?

Мотает головой. Забавный он, только безобразно заросший. Его бы помыть с хорошим шампунем, подстричь, причесать и уложить. Выйдет настоящий красавчик. Да только как его прихорошишь? Он в прямом смысле слова валится из рук. Ну или проваливается сквозь них.

И как Чайный гриб хочет, чтобы я на них влияла? Не перекрашивать же я их буду вручную, чтобы поменять настроение их хозяев.

Смотрю на часы. Ого, уже почти девять. Ну ничего, прогулка перед сном не помешает. Заодно понаблюдаю со своими новыми способностями за обитателями родного города, присмотрюсь к ним. А там и видно будет, нужно ли на кого-то влиять, или всем и так хорошо без моего вмешательства. Да и вообще, имею ли я право во что-то вмешиваться? Меня кто-то просил, что ли? Может так как есть – лучше, и исправлять ничего не нужно.

– Пошли, Синячок мой тоскливый, – говорю Фуфле, шлёпая себя по плечу.

Повторять не приходится – она резво взбирается по моей руке. Выхожу в прихожую, накидываю лёгкую куртку. Та без труда проваливается сквозь Фуфлю.

Выхожу в коридор, захлопываю дверь и замираю в удивлении. Обычно тёмно-коричневая створка теперь выглядит синей. Кажется, её кто-то выкрасил толстым слоем, пока я сидела дома, однако вижу в нескольких местах проступающий оригинальный цвет. Нет это не краска. Провожу пальцем по синеве, и она мелкой пудрой остаётся на пальце.

Фуфля тем временем мнёт что-то лапками, точно формирует снежок, а затем запускает крохотный шарик в дверь. Тот расшибается об неё, добавляя ещё немного синевы.

– Ты зачем это сделал? – спрашиваю.

Существо с настороженным видом наклоняется и лапкой размазывает своё творение, закрывая прорехи в художествах.

– Территорию помечаешь, да? Ну можешь не стараться, мы съезжаем.