Аспект белее смерти

0

Белый – цвет смерти. Саваны бедноты, мраморные надгробия богатеев, выбеленные временем черепа и кости тех и других, а ещё – астрал. Чуждая всему живому стихия оказалась белее молока, белее даже свежевыпавшего снега.

Это я осознал после того, как резкий тычок меж лопаток бросил в белую муть каменной купели, а до того наивно полагал, будто очищение духа – всего-навсего ритуал вроде церковного омовения небом. Ничего подобного! Я ухнул в бездонную пучину, завис в ней муравьём в смоле или вмёрзшей в лёд рыбиной, зашёлся в безмолвном крике, не в силах вытолкнуть из себя ни звука. Белизна, тишина и стылость легко проникли в душу и заморозили саму мою суть, поставили на грань между жизнью и смертью, а затем на краткий миг или на всю клятую вечность утянули за край бытия. Изменили окончательно и бесповоротно.

Или же это изменился я сам?

Опомнился, совладал с растерянностью и превозмог страх, напитал злостью и болью теплившийся где-то в глубине души огонёк атрибута.

Гори!

Стылость сгинула под натиском лютого жара, тишину разметал рёв пламени, а белёсая муть астрала разом вскипела, и меня выдернули из купели, выволокли за пределы погасших линий пентакля, бросили на каменный пол.

– С возвращением, адепт! – услышал я, скорчившись на мраморной плите с бешено колотящимся сердцем, клацающими зубами и сведёнными судорогой мышцами, при этом – совершенно сухой.

Накатила волна невероятного облегчения, я переборол дрожь, собрался с силами и поднялся на ноги, растянул в беспечной улыбке губы.

Выгорело! Теперь я взаправдашний тайнознатец!

Маг и колдун!

Адепт!

Только вот последствия ритуала не ограничились одним лишь очищением духа, и в заполонившей меня белизне мало-помалу стали прорезаться новые краски. Нечто, таившееся до поры до времени в глубинах духа, взялось тянуть в себя силу, изменяться и расцветать. А попутно – перекраивать ещё и меня, делая кем-то большим, нежели простой адепт.

Черти драные! Теперь-то что ещё?!

0-1

Иной раз судьба подаёт нам знаки, будто бы даже шепчет на ушко «никуда сегодня не ходи» или, напротив, подталкивает в спину, суля успех и удачу. Жаль только, эти смутные знамения становятся ясны и понятны лишь после того, как всё уже свершилось и ты либо ковыляешь прочь, зажимая пальцами разбитый нос, либо гордо вышагиваешь, бренча в кулаке монетами. Если, конечно, и вовсе сумеешь расслышать и впоследствии припомнишь тот судьбоносный шепоток. Я – не смог.

Просто шлёпал босыми ступнями по раскисшей после ночного дождя дороге, придерживал свисавший на ремне с плеча короб и прикидывал, как бы не увязнуть в очередной глубоченной луже. Ноги уходили в жидкую грязь где по щиколотку, а где и сильнее, зазеваешься – и будешь потом дёргаться на потеху лавочникам и вольготно катившим на телегах возницам.

Четвёрку заступивших на дорогу парней я приметил, лишь когда до тех осталось шагов десять, не больше. Глянул, узнал, кивнул.

– Здоров, босяки!

Ответ поразил до глубины души. Самый упитанный из четвёрки сложил на груди пухлые руки и заявил:

– Куда прёшь, Худой? Деньгу гони!

За такое обращение стоило дать в морду безо всяких разговоров, но я сдержался и руки распускать не стал, правда, и ответил в том же духе.

– Да ты, Жирдяй, никак белены объелся? – спросил, подходя к сынку мясника и его подпевалам.

Обидное прозвище заставило паренька стиснуть кулаки.

– Это наш перекрёсток, понял? Мы теперь здесь монеты сшибаем! Или плати, или разворачивайся и проваливай!

Я от изумления даже растерялся как-то.

Не пустить чужака во двор – это святое. Со своей улицы пинками погнать – тоже в порядке вещей. Да и не во все кварталы стоит заходить, если силу за собой не чувствуешь. Но брать деньги за проход по перекрёстку?!

Да нет, они точно белены объелись!

Захотелось сказать, что это не по правилам. Пригрозить, что Гнилой дом такого никому не спустит и мы будем гонять их по всей округе. Напомнить, что местный заправила Бажен обдерёт за такое самоуправство как липку. Вот только…

Это было всё равно что расписаться в собственном бессилии и спрятаться за чужую спину, а здесь и сейчас прогнуться. Жирдяй и сам прекрасно знал, что Гнилой дом этого так не оставит. Ну и какого тогда лешего? Какая шлея ему под хвост попала?!

– Язык проглотил? – поторопил меня Рябой и прищёлкнул пальцами. – Монету гони, Худой!

Ни на эти слова, ни на гогот остальных я внимания не обратил.

Четверо против одного – не тот расклад, при котором стоит затевать честную драку. Не сдюжу, непременно рёбра пересчитают. Ещё и короб с инструментами поломают, сволочи!

Острый укол страха обернулся вспышкой лютой злобы, но я совладал с бешенством и обвёл взглядом парней, выискивая слабое звено.

Жирдяй – заводила, на него давить без толку, точно слабину не даст. Бык – тугодум, тупой как пробка, ума не хватит испугаться. Третьим в ряду стоял круглолицый и белобрысый паренёк на год или два младше меня, в потрёпанных, но аккуратно заштопанных штанах и рубахе. Ещё и в ботинках был один из всех. Этого первый раз вижу, так сразу и не понять, что за фрукт.

Оставался Рябой. Сам по себе он ни рыба ни мясо. Прогну.

Чуть перекосившись набок, я сунул руку под крышку короба и улыбнулся.

– Монету захотел, Рябой?

Обо всех остальных я вроде как позабыл, и парнишка чутьём уличного босяка сообразил, что дело запахло жареным, подобрался и втянул голову в плечи.

– Ну да! – всё же заявил он, переборов неуверенность. – Деньгу гони!

– Так подойди и возьми! – оскалился я и, противореча собственным словам, шагнул вперёд и в сторону, прямиком к Рябому. – Ты куда?

Попутно вытянул из короба руку с сапожным ножом, и паренёк испуганно отшатнулся, а ещё от меня попятился новенький – тот, что в башмаках. Жирдяй откровенно растерялся, Бык попросту разинул рот.

– Ну чего ты, Рябой? – продолжил я наседать на свою жертву, лишь самым краешком глаза следя за реакцией остальных.

Парень оступился и едва не упал, и тут от соседнего дома засвистели.

– Вздуй их, Серый! – крикнул знакомый малец из Соломенного переулка.

Заинтересовался происходящим и кативший к уличному прилавку тачку с овощами зеленщик.

– Вы чего тут ещё за балаган устроили? – возмутился он, подслеповато щурясь.

Прежде чем я успел хоть что-то ответить, распахнулась дверь мясной лавки, и на улицу шагнул пузатый мужик в пестревшем бурыми пятнами фартуке.

– Что за шум, а драки нет? – пробасил он, оглядев нас своими близко посаженными свинячьими глазками. – Сынок?

Я перехватил рукоять ножа, прижав клинок к предплечью, и укрыл руку за коробом.

– Уважаемый, а за проезд по перекрёстку сколько брать станете? – ещё и опередил замешкавшегося с ответом Жирдяя. – Понятно, с прохожих – деньга, а вот с телег и гроша будет мало! Нет разве?

– Чего?! – прорычал пузан. – Ты чего ещё сочиняешь, баламут?

– Так вот же! – указал я мяснику на его сыночка. – Сказал, что теперь это ваш перекрёсток. Мол, будете звонкую монету за проход сшибать, с Баженом всё решено уже!

Помимо зеленщика и ватаги малолетних пацанов стычкой заинтересовались две клуши из соседнего дома, а после этих моих слов начали замедлять шаг и случайные прохожие. Лицо мясника враз сравнялось цветом с панцирем варёного рака.

– Чего?! – вновь взревел толстяк, уставился на своего столь же упитанного сыночка и потребовал: – Живо в лавку!

Не тут-то было! Жирдяй рванул прочь, аж пятки засверкали! Его подпевалы метнулись следом, разве что Бык замешкался, но что с дурачка взять?

Я дураком не был и потому терпение взбешённого мясника испытывать не стал, повернул на соседнюю улочку и пошёл, пошёл, пошёл. Попутно спрятал в короб сапожный нож.

«Судьба сегодня определённо на моей стороне», – решил, дойдя до соседнего квартала.

Что ж… Наверное, так оно и было.

Заречная сторона – далеко не самое пропащее городское предместье. Пусть державшиеся друг друга красильщики и кожевенники и жили куда как богаче, да только те из наших, кто к ним захаживал, потом с непривычки к едкой вони едва лёгкие не выхаркивали. О городских скотобойнях и не говорю. В фабричной округе – во всех этих вечно затянутых дымом Угольках, Трёхтрубных углах да Жаровнях и вовсе приходилось дышать через раз, а монет у работяг водилось ничуть не больше нашего. Ходили драться, знаю.

Пристань и Яма жили на широкую ногу, вот только обитали там самые лихие в городе ухари, и немало босяков отправилось с перехваченной глоткой под пирс или в сточную канаву просто из-за неосторожного слова или косого взгляда. Тамошних заправил тоже, бывало, резали – и поодиночке, и с ближниками.

Впрочем, не о том речь. Как уже сказал, Заречная сторона – не такое уж и паршивое местечко, но в сравнении с кварталами Среднего города она казалась самой настоящей помойкой. Стоило лишь перейти Чёрный мост, и враз пропали отиравшиеся по переулкам и подворотням жутенькие молодчики, стихли крики бродящих от двора к двору точильщиков ножей и лудильщиков. На смену им пришли чистенькие лоточники и уличные торговки, начали попадаться не только булочные, но и кондитерские. Протянулись вдоль дорог дощатые тротуары, обычным делом стали трёхэтажные дома, а босые ступни зашлёпали по деревянной мостовой.

Пройдя пару кварталов вверх по Нагорной улице, я сполоснул ноги в канаве рядом с поилкой для лошадей и насухо вытер их тряпкой, после натянул латаные-перелатаные чулки и вытащил из короба разношенные ботинки со стоптанными подошвами и на честном слове державшимися каблуками, надеть которые получилось, лишь подогнув пальцы.

Ходить в этих колодках – то ещё мучение, но иначе никак. Иначе мигом подручные квартальных надзирателей взашей погонят, а то ещё и горячих всыплют. Пришлым босякам в Среднем городе не рады.

Придирчиво оглядев блестевший свежей полировкой козырёк, я нахлобучил на голову картуз и облачился в суконную жилетку. Дальше двинулся уже преисполненный чувства собственного достоинства и безо всякой спешки.

Чай, не какой-нибудь босяк шлындает и не ротозей по сторонам глазеет, а солидный человек по делу с полным на то правом идёт!

Прибавил шаг, только уже проходя мимо занимавшего целый квартал монастыря Пепельных врат, где помимо обители нашлось место мрачной громаде церкви Серых святых, странноприимному дому и даже госпиталю. Нет, собиравшим на окрестных улочках пожертвования послушникам, из которых кое-кто был подпоясан красным шнуром адепта, не было до меня никакого дела, а вот с местными нищими отношения откровенно не складывались. Чужаков здесь привечали ничуть не больше, чем на Заречной стороне, а я был именно что пришлым и долю в общий котёл местным жуликам не вносил.

Поначалу даже гонять пытались, только не на того напали. Да и не просто так с помощником квартального столковался – здесь не наши беззаконные улочки, здесь власти куда как сильнее за порядком следят.

И всё же, когда прошёл ещё пару кварталов, в спину зло прошипели:

– С огнём играешь, крысёныш!

– Сгинь, плесень! – столь же негромко огрызнулся я на вынырнувшего из подворотни нищего с повязкой на глазах, обогнул участок мостовой, где бригада чернорабочих только-только пролила гудроном бруски, и повернул на замощённый брусчаткой Каштановый бульвар. В дальнем его конце начинался подъём на Холм и виднелись окружённые высоченными коваными оградами особняки, но там мне делать было нечего. Да и не пустят. На Холме располагались городские резиденции боярских и дворянских родов, банкирских домов и торговых компаний. Улицы там патрулировали конные стрельцы – эти и нагайкой протянуть могли, а частная охрана богатеев лютовала и того пуще.

Я миновал театр, перед входом в который разыгрывала сценку парочка актёров, намётанным взглядом определил в одном из зевак карманника и едва успел сграбастать принесённый ветром бульварный листок. Сунул газету в короб и двинулся к двухэтажному каменному зданию, выстроенному чуть наособицу от соседних домов. К его входной двери вели полукружья мраморных ступеней, а витраж на фасаде сверкал в солнечных лучах разноцветьем ярких красок.

На бирюзовом фоне там раскинулось величественное древо с рубиновыми, оранжевыми, багряно-чёрными и уже опадающими жёлтыми листьями, а кора была цвета заморского индиго. Странное сочетание цветов завораживало и притягивало взгляды; прохожие то и дело замедляли шаг, иные даже замирали на месте, но никто из этих зевак не пытался войти и оценить, как выглядит витраж изнутри. Клуб «Под сенью огнедрева» был для избранных.

Усатый привратник в пронзительно-синей ливрее и обтягивающих бриджах хмуро глянул из-под кустистых бровей, жестом затянутой в белую перчатку ладони велел повернуться кругом и счёл мой внешний вид вполне подобающим.

– К гостям приставать не вздумай! – в который уже раз предупредил он, после небрежно поправил короткий цилиндр и вновь неподвижно замер на верхней ступеньке крыльца.

Ну а я скромненько расположился на ступеньке самой нижней – сбоку, как можно дальше от входной двери. Устроил перед собой короб, который заодно служил подставкой для ног клиентам, начал раскладывать рядышком щётки, скребки, тряпицы и банки с разноцветной ваксой.

Грязная обувь – удел бедноты. Для уважающего себя человека попросту невозможно явиться в гости, присутственное место или ресторан в нечищеных туфлях, а улицы замощены не везде, во дворах – лужи, на дорогах – конские яблоки. И тут я! Отскоблю, вычищу, заполирую!

Разумеется, работали в квартале и другие чистильщики, но бульвар был людный, хватало клиентов и мне, и загорелым дядькам, выкупившим в управе патенты и застолбившим за собой все хлебные места. Я – нет, я был здесь чужаком на птичьих правах. Чистил обувь гостям клуба и за это отстёгивал треть заработка привратнику, а ещё треть уходила в карман подручного квартального надзирателя, который закрывал глаза на то, что моими услугами пользуются и обычные прохожие.

А иначе – никак, иначе ловить здесь было нечего. Редко-редко меня вызывали в переднюю клуба и ещё реже после этого удосуживались заплатить. Сюда господа не приходили, а приезжали, обувь им чистили лакеи. Вот и сейчас пассажиры трёх один за другим остановившихся у крыльца экипажей в мою сторону даже не взглянули, сразу прошли внутрь.

Впрочем – ерунда. Набегало в итоге не так уж и мало. В удачные дни получалось выкраивать себе половину заработка, в нечастые неудачные я не жадничал и отдавал своим покровителям почти всё, лишь бы только не лишиться их расположения. Уж больно непросто было столковаться с этой парочкой. Но дело того стоило: пусть чистильщику обуви и не светит сорвать куш, зато удачное место обеспечивало неплохой и, что самое главное, стабильный доход. В Гнилом доме таким больше никто похвастаться не мог. У нас либо густо, либо пусто. Ну и в долги влететь легче лёгкого.

Подошёл молодой человек в неброском сером сюртуке и свободного кроя штанах. Приветствуя привратника, он прикоснулся пальцами к полям котелка, затем поставил ногу на короб и огляделся по сторонам.

– Удачный намечается денёк, да? – с усмешкой произнёс помощник квартального надзирателя, проведя ногтем по реденькой полоске усиков над верхней губой. Блеснул медью висевший на цепочке свисток.

Я занялся его грязными ботинками и кивнул.

– Ага, лило как из ведра!

Дождь шёл всю ночь напролёт, а вот к утру распогодилось, так что сейчас и вправду было самое время воспользоваться услугами чистильщика обуви.

Помощник квартального оценил состояние своих ботинок, небрежно бросил:

– Работай! – И зашагал было прочь, но замер, уставившись куда-то вдаль.

Я проследил за его взглядом и увидел, как спешно разбегаются прохожие с пути катившего по дороге парового экипажа. В нашей округе появление самодвижущейся коляски собрало бы целую толпу, здесь же за чудо-агрегатом увязались лишь двое мальчишек, хотя хватало на улице и разносчиков, и славящихся своей бесшабашностью подмастерьев.

Когда самоходный экипаж остановился перед крыльцом и стал виден боярский герб с чёрным змеем на лиловом поле, я опасливо втянул голову в плечи и постарался сделаться как можно незаметней. В клуб прикатил тайнознатец из родовитых, а более вздорной публики было не сыскать. Куда там подвыпившим ухарям!

Шофёр в блекло-лиловой ливрее остался за рулём, а из экипажа выбрался молодой человек с цепким взглядом охотника на воров. Молодчик глянул на меня – будто стылым ветерком потянуло! – затем осмотрел улицу и лишь после этого распахнул дверцу пассажирского отделения. Из того появился седовласый старик. С подножки он шагнул сразу на вторую ступень крыльца, а там вдруг навалился на трость с ручкой в виде змеиной головы и уставился на меня.

Зрачки тайнознатца цветом оказались под стать полю герба, были они лиловыми и ничуть не выцветшими. Прежде чем я успел разглядеть хоть что-то ещё, старик хрипло каркнул:

– Прочь!

Я вскочил со ступеньки, и тотчас трость стремительно крутанулась, расплывшись в едва различимую глазом полосу. Спас опыт уличных драк – чуть приподнял ногу, и удар не раздробил колено, а пришёлся по голени. В голове будто шутиха взорвалась, на какое-то время мир попросту перестал существовать.

Точнее – из действительности выпал я сам. Очнулся на мостовой, когда экипаж уже укатил, а злобный старикан скрылся в клубе. Но его спутник задержался на крыльце, именно он и скомандовал:

– Избавьтесь от мусора!

Из глаз у меня текли слёзы, нестерпимо ныло под коленом и болела прокушенная губа, а голова и вовсе шла кругом, но на улице не выжить тому, кто не умеет держать удар. Я вмиг бросил зажимать ладонями отбитую ногу и принялся запихивать в короб щётки и скребки. Уже взял банку с ваксой, когда привратник вдруг ухватил меня за ворот и рывком стащил с крыльца!

Помощник квартального приложился ботинком по коробу, я наклонился поднять его, и это стало ошибкой. Привратник так наподдал ногой под зад, что меня бросило вперёд и устоять не вышло, прокатился на животе, разрывая рукава и ссаживая локти. Следующий пинок пришёлся по коробу, стенка его проломилась, крышка распахнулась, содержимое разлетелось по сторонам. А только я вскочил, и привратник угрожающим замахом пресёк попытку задержаться, дабы собрать пожитки.

– Убирайся! – гаркнул он. – И чтоб я больше тебя здесь не видел, гадёныш!

Прохожие засмеялись, кто-то издевательски засвистел, стало так обидно, что аж зубами скрипнул. Только это уже не от обиды, а от бешенства и бессильной злобы.

Именно что – бессильной. Черти драные! Плетью обуха не перешибёшь!

Припадая на отбитую ногу, я поплёлся прочь с одной-единственной банкой ваксы, и в спину тут же что-то ударило – не иначе швырнули щётку. Я вздрогнул, но не обернулся, сделал это уже только у соседнего дома, когда правую голень пронзила особо острая вспышка боли. Кинул быстрый взгляд на клуб, похромал дальше, задумался.

Никто здесь не знал, кто я и откуда. Никакой охотник на воров след не возьмёт. Да и не станут на этих живоглотов деньги тратить. Чай, не вор и не убийца. Главное только ноги унести.

Я оценил остававшееся до перекрёстка расстояние, развернулся и, продолжив движение корпуса, мощным плечевым замахом отправил жестянку с ваксой прямиком в витраж на фасаде клуба. Медлить не стал и сразу рванул прочь, успел пробежать добрый десяток шагов, прежде чем меня нагнал звон рассаженного стекла.

Да! Попал!

У меня словно крылья за спиной выросли! А как иначе-то?! Теперь если изловят, то тумаками не отделаюсь: либо насмерть забьют, либо в долговую тюрьму бросят, где и сгнию.

Бежать!

Разлетелась по улице и оборвалась пронзительная трель свистка, следом подручный квартального заорал:

– Держи вора!

Я легко уклонился от протянутой руки, затем метнулся в другую сторону, огибая вознамерившегося загородить дорогу лоточника.

Вот ты-то куда лезешь, баран?! Сшибу же!

Скорость я набрал приличную, непременно успел бы повернуть за угол и затеряться на соседней улочке, если б какой-то франт не сунул в ноги трость. Пришлось скакнуть через неё, и в момент приземления под коленом полыхнула боль, ступня подвернулась, удержать равновесие не вышло, только и сумел, что не пропахать мостовую носом. Кувыркнулся и тут же вскочил, но момент оказался упущен безвозвратно: улицу уже перегородили кучковавшиеся перед театром зеваки. Через них не прорваться, за спиной – шаги!

Я шарахнулся в боковой проход, и привратник пронёсся мимо, не сумев вовремя повернуть за мной. Только всей форы – шиш да маленько!

Отчаяние и страх придали сил, но проход закончился тупиком, и ничего не оставалось, кроме как юркнуть в распахнутые ворота. Задворки театра окружал высоченный забор, а только я вытянул из кучи мусора обрезок доски и отскочил с ним к стене, следом ворвался взбешённый привратник.

Мимолётное замешательство преследователя сыграло мне на руку – я в один миг оказался за его спиной и со всей дури саданул доской по затылку. Цилиндр улетел прочь, а дядька рухнул как подкошенный. Попытался было привстать, но лишь глухо застонал и неподвижно замер на земле.

Серебром блеснула уходившая в жилетный кармашек цепочка; я легко переборол соблазн умыкнуть часы, подпрыгнул, ухватился за водосточную трубу и принялся карабкаться по ней на крышу театра.

Едва успел миновать карниз второго этажа, как в лодыжку вцепились сильные пальцы, но подручный квартального чуть опоздал и не стянул меня к себе, лишь сдёрнул с ноги ботинок.

Сволочь!

Я ещё шустрее заработал руками и едва не сорвался, когда ладонь соскользнула с покрытого толстым слоем сажи кирпича. Чудом удержался, успев перехватиться другой рукой, а как перевалился через ограждение крыши и глянул вниз, без промедления сорвал с ноги второй башмак.

Лови!

Уже начавший взбираться вслед за мной молодчик получил деревянным каблуком по темечку и соскочил на землю, а я поднял надломленную черепицу, замахнулся и, желая расквитаться за всё и сразу, запустил её в преследователя. Подручный квартального вскинул руку, и обожжённая глина разлетелась в пыль, словно угодила в невидимую преграду или нарвалась на встречный удар незримого тарана.

Адепт! Этот гад – адепт!

Я отпрянул от ограждения, и тут же послышался окрик:

– Эй!

Трубочист в двух крышах от театра сунул в рот два пальца и пронзительно засвистел, я испуганно вздрогнул и понёсся на другой край здания. Оно чуть возвышалось над соседними, и мне безо всякого труда удалось перемахнуть зазор в сажень шириной, для верности оттолкнувшись левой ногой, а не отбитой правой. Не устоял, кувырком сбросил скорость и рванул дальше.

Бежать!

0-2

Тошно стало, уже когда вернулся в родную округу. До того держался настороже, а тут и азарт отпустил, и погони больше опасаться не приходилось. Даже пьянящая ненависть потускнела и выцвела, превратилась в глухую злость. В том числе и на себя самого.

Надо было как-то иначе поступить. Надо было выкрутиться!

А так – ну да, я им всем показал, но что мне с того?

Башмаки потерял, картуз посеял, одежду порвал, инструментов и тех лишился. Придётся у Луки деньги просить. Пусть и не его собственные, пусть из общего котла, куда побольше многих вкладывался, но – просить.

Не впервой, конечно, да и куда сильнее иной раз перепадало, но тут одно к одному подобралось, ровно сглазил кто. Сначала Жирдяй, потом вздорный тайнознатец. Вот он-то чего ко мне привязался? Чем я ему помешал?

Сволочь!

Правая нога при каждом шаге взрывалась острой болью, я старался на неё не наступать – шёл и подволакивал. Хромал.

Грязь и кровь, натёкшую из прокушенной губы и ссаженных локтей, смыл у попавшейся на пути поилки для лошадей, но и так постоянно ловил на себе заинтересованные взгляды. Бесило это несказанно. Шагал, уставившись в землю.

Возвращаться к своим побитой собакой не хотелось, так что свернул в другую сторону и потопал к тётке, которой в столь ранний час не было дома совершенно точно. Из всей родни позволить себе столь вопиющее ничегонеделание мог лишь младший из двоюродных братьев. Он-то и был мне нужен.

Жила тётка всего-то в трёх кварталах отсюда, но пока дошёл, дважды опускался перевести дух на лавочки. Поднявшееся над крышами домов солнце жарило немилосердно, после ночного ливня сильно парило, я обливался потом, кружилась голова, всего ломало, будто навалилась лихоманка.

Окно нужной комнаты выходило на улицу, я без труда забрался на росшую рядом старую яблоню, уселся на сухой сук и позвал:

– Даня!

Послышался какой-то шорох, и ко мне высунулось заспанное лицо двоюродного братца.

– Серый? – удивился он. – Рано ты сегодня!

– Есть кто дома?

– Не. Запрыгивай!

Я перебрался с ветки на подоконник, свесил вниз ноги и усмехнулся.

– Дрыхнешь?

– Шутишь! – фыркнул Данька. – Алгебру зубрю!

– До сих пор считать не научился? – подначил я его.

– Да там же не только сложение и вычитание, дурья твоя башка! – возмутился брат и махнул рукой. – А-а-а, что с тобой говорить, с неучем!

Восьмилетний малец был гордостью семьи, на оплату его обучения шло заработанное не только матерью и отцом, но и старшими братом и сестрой. Очень уж тётке хотелось пристроить сие юное дарование в управу писарем или счетоводом, а то и помощником законника.

Я прислушался к ощущениям в отбитой ноге и осторожно слез с подоконника в комнату, разделённую на две части ширмой. Всей мебели – кровати, два сундука, стойка с посудой и стол. Убого. В Гнилом доме и то лучше.

Осиротев, я прожил здесь до семи лет, а потом нас для этой комнатушки стало слишком много, вот и предпочёл работному дому компанию окрестных босяков. Поначалу было непросто, но справился.

– Ты на урок? – спросил Данька. – Тогда деньгу гони!

– Пустой сегодня, – сознался я. – Как барабан, ага…

– Приходи, как заработаешь! – фыркнул малец.

– Ухи надеру! – пригрозил я.

– Папке нажалуюсь! – прозвучало в ответ.

Муж тётки работал молотобойцем и одним ударом пудового кулака мог вогнать по колено в землю любого окрестного босяка, но я лишь рассмеялся.

– Ох и взгреет он тебя, о подработке узнав! Сколько монет я тебе за всё это время отстегнул, а?

Данька помрачнел.

– Он меня взгреет, даже если узнает, что я просто с тобой вожусь. – Малец вздохнул, поморщился и всё же достал доску и мелок. – Ладно, подваливай! Но в следующий раз грош заплатишь!

– Слово! – торжественно пообещал я.

Считать я умел и безо всяких занятий – этим умением в Гнилом доме никого было не удивить. Худо-бедно выучился и читать, больше от скуки да желания утереть нос зазнайке Даньке, но то – печатные буквы в бульварных листках, а вот затейливая вязь прописей была, особенно поначалу, тёмным лесом. Разобраться с ней и помогал юный грамотей.

Сказать по правде, ни в жисть бы не стал тратить на эту ерунду время и деньги, когда б не случай. Просто приметил, что наш отиравшийся у «Хромой кобылы» в ожидании поручений малец начал первым делом таскать записочки Луке и лишь после этого относил их адресатам. Читать старший не умел, но всякий раз после этого наведывался к ростовщику Жилычу, грамоте обученному. А непонятные закорючки перерисовать много ума не надо, с таким даже дрессированная мартышка справится.

Выходит, полезное дело. Выходит, пригодится, когда сам старшим стану.

Правила начертания отдельных букв я давно вызубрил, путался исключительно с их сочетанием, и Данька битый час писал на доске всякие глупости, а мне приходилось его невозможные каракули разбирать.

Когда начала раскалываться голова, я попросил иголку с ниткой, но если заплаты на коленях выдержали падение на мостовую, то просто заштопать дыры на локтях не вышло. Пришлось рыться в ремках и подбирать подходящие к моей синей рубахе куски ткани.

Данька ещё и квасом угостил. Предложил и сухари, но я отказался. Аппетита не было.

Так мне казалось, пока не распрощался с братцем и не пошёл мимо булочной. Пусть аромат в середине дня и шёл от неё не чета утреннему, но живот откровенно подвело.

Обычно, возвращаясь в Гнилой дом после удачного дня, я покупал сладкие булки, коржики или вываренные в меду орехи и угощал Рыжулю, ну а сегодня пришлось глотать слюну. Именно поэтому и забрался на крышу, где пережидал хандру и приступы дурного настроения. На севере за болотом виднелись фабричные постройки, из многочисленных труб к небу там валили клубы чёрного дыма, а кругом раскинулась Заречная сторона, да ещё далеко на том берегу виднелись особняки Холма и подступавшие к ним крыши Среднего города.

Глаза бы мои на них не смотрели!

Я уселся на скате, стянул жилетку и рубаху, закатал штанины. Место удара на правой голени опухло и почернело, но не столько беспокоил синяк, сколько утолщение внутри. Даже при самом осторожном касании оно отзывалось острой болью – как бы не треснула кость.

Но это ерунда, заживёт! Вот не успей приподнять ногу, тогда – беда! Тогда трость непременно бы колено разворотила.

Черти драные! Чтоб тому старому выродку пусто было!

Я откинулся на спину и закрыл глаза, сам не заметил, как задремал. Проснулся уже на закате, когда из печных труб повсеместно потянулись к небу жиденькие струйки дыма. Болела нога, ломило голову, слегка припекало кожу на лице и груди.

Ну что за день такой? Ещё и обгорел!

Гнилой дом именовался Гнилым отнюдь неспроста. Он таким и был на самом деле – гнилым. Когда б не добротная каменная кладка первого этажа, то давно бы развалился, а не торчал посреди заболоченного пустыря. Окраинные улочки подтопило без малого десять лет назад после того, как разлилась запруженная фабричной дамбой Чернушка, тогда же дом отошёл управе, но покупателей на него не нашлось, а снести не дошли руки, и новыми его жильцами стали малолетние попрошайки и бродяжки. Мы. Босяки Гнилого дома.

Из тех самых первых его обитателей сейчас на болоте жили только я, Лука и Рыжуля. Кто-то сгинул, растворившись на тёмных улочках Заречной стороны, кто-то загремел на принудительные работы и обратно уже не вернулся, а с каторги в Гнилой дом так и вовсе не вернулся вообще никто. Самые пробивные уходили в местные шайки, единицам хватало ума и везения устроиться в матросы, подмастерья или служанки, но таких счастливчиков за все годы не набралось и полного десятка.

Сам-то ещё этим утром уповал на лучшую долю, и вот оно как вышло: хромаю побитым псом в конуру.

Миновав Соломенный переулок, я вывернул к сараям, а только они остались позади, и под ногами захлюпала сырая земля. По петлявшей меж кустов и остатков фундаментов тропинке доковылял до затянутой ряской воды, а дальше стеной выросли камыши, и замаячила чуть поодаль островерхая крыша.

Кочки, тина, осока, ил. Лягушки, стрекозы, пиявки, комары. Особо топких мест поначалу не было, и случайный человек мог провалиться в воду разве что по пояс, но в глубине болота уже ничего не стоило упасть в одну из ям, оставшихся от подвалов давным-давно развалившихся хибар или просевших погребов, завязнуть в трясине или с головой ухнуть в промоину. Вроде – рукой подать, а чужакам не дойти. Изначально Гнилой дом был выстроен наособицу, почти на самом берегу Чернушки, и пусть местная детвора чувствовала себя на болоте как дома, так далеко забираться рисковали только самые отчаянные смельчаки. Таких мы били.

Я закатал штанины и пошёл, особо даже не задумываясь, куда поставить ногу, это выходило само собой. Несказанно больше волновал предстоящий разговор с Лукой. Шёл и гадал, как старший отнесётся к просьбе выделить из общего котла деньги на новый короб с инструментом, заодно прикидывал, кто поддержит меня, а кто начнёт ерепениться и каким образом лучше заткнуть им рты.

Сейчас в Гнилом доме жило девятнадцать босяков, но большинству ещё не исполнилось и десяти лет, мнение малышни никого не интересовало. Право голоса имели только Гнёт, Сивый, Хват, Рыжуля и я сам. Первые два разве что в рот Луке не заглядывали, третий в кулачной сшибке стоил их обоих, вместе взятых, и был себе на уме, но я с ним неплохо ладил. А Рыжуля… Хотелось верить, что она меня поддержит, да только, как ни крути, всё будет зависеть от решения Луки.

Я сплюнул. Мы с Лукой всегда держались друг друга, но чем дальше, тем сложнее получалось находить общий язык. Лука перерос Гнилой дом. Ему пора было двигаться дальше.

Неприятно покоробила мысль, что и сам младше его лишь на два года, что вскоре и мне придётся выбирать свой путь, но привычно прогнал её и принялся вытирать ноги о тряпку на крыльце, ступени которого скрывала мутная вода.

Сидевший на карнизе деревянного второго этажа Хрип бросил ковыряться в зубах острой палочкой и поприветствовал меня:

– Здоров, Серый!

– Лука на месте? – спросил я.

– Не-а! Не появлялся ещё.

Я испытал что-то вроде облегчения и шагнул через порог. В доме стояла вода, половые доски давно сгнили, стены затянула плесень, а основание ведущей на второй этаж лестницы почернело и не внушало доверия, но сколотили ту на совесть, она особо даже не скрипела.

А вот наверху было куда как уютней. Тесновато разве что, но никто не жаловался. У каждого был свой угол и своя лежанка. Лучше так, чем на улице вполглаза спать и следить, как бы крысы уши не отгрызли, а то и чего похуже не приключилось. Некоторые люди поганей крыс, а сюда к нам чужаки не совались. Мы платили оброк Бажену, и сами обычно на неприятности не нарывались. Обычно – нет.

Посреди комнаты стоял дубовый стол, брошенный ещё прежними хозяевами дома. По нему расставляли миски Кроха и Плакса, вокруг носилась мелюзга. От криков «Квас-квас! Лови мышей, а не нас!» зазвенело в ушах, но сдержался и наткнувшемуся на меня с завязанными глазами Цыпе даже подзатыльника не отвесил.

У растопленной плиты кашеварила Рыжуля; при виде рыжеволосой девчонки привычно защемило сердце. Ушёл бы с ней из Гнилого дома хоть прямо сегодня, только идти было некуда. Пока – нет.

Словно ощутив на себе взгляд, Рыжуля обернулась и улыбнулась. На душе враз потеплело. Рыжуля была… красивая. Красивей всех, кого я только знал или хотя бы просто встречал. На год младше меня, стройная, ловкая, умная. Волосы девчонки отливали расплавленной медью, глаза блестели зеленью, в округлом лице с чуть вздёрнутым носом проглядывало что-то кошачье.

Обычно я старался принести ей из города какой-нибудь гостинец, но сейчас лишь виновато развёл руками. Рыжуля не расстроилась и подмигнула.

– Серый, как улов? – некстати дёрнул меня Гнёт, плечистый и невысокий.

– Не ахти, – честно признался я.

Курносый и вечно сопливый Сивый тоже проявил любопытство:

– А короб где?

И вот его я уже отшил.

– Где надо!

С чердака высунулась бритая наголо голова Хвата.

– Говорят, ты Жирдяя сегодня гонял? – спросил он. – Чего так?

– Да он дурить начал. Видать, солнце голову напекло. Лука придёт, расскажу.

В окно тут же заглянул наш сидевший на карнизе караульный.

– Чапает уже! И с ним приблудыш какой-то!

Приблудыш? Очень интересно.

Я по шаткой приставной лесенке поднялся к люку в потолке и забрался на чердак. Места из-за уклона кровли там оставалось не слишком много, всё пространство получилось разделить лишь на четыре тесных каморки. В мою поместился только гамак и в незапамятные времена найденный на помойке матросский сундук. У Луки, Рыжули и Хвата клетушки были ничуть не просторней.

Надолго наверху я задерживаться не стал, только стянул жилетку и кинул её на гамак, да ещё раскатал штанины, после вернулся обратно в общую комнату. Первым к нам поднялся Лука – высокий и широкоплечий, каким мне не стать ни через два разделявших нас года, ни даже через пять. Ростом я ему нисколько не уступал, но был тонок в кости и скорее жилистым, нежели мускулистым. Да и в остальном у нас было мало общего. Он – темноволосый, круглолицый и упитанный, я – светло-русый и худой. Его уважали и побаивались, мне зачастую приходилось бить первым только для того, чтобы остаться при своих. Но вот как-то сошлись такие разные, как-то держались друг друга все эти годы. Связывало нас… многое.

А вслед за Лукой пожаловал белобрысый паренёк – тот самый, что утром повстречался мне на перекрёстке в компании Жирдяя, и я на миг попросту опешил от неожиданности.

Какого чёрта?!

Но, прежде чем успел открыть рот, Лука кинул на пол свои ботинки, отсалютовал всем разом и объявил:

– Яр к нам с Пристани перебрался. Теперь вместе дела делать будем!

Мелюзга восторженно заверещала, да иначе и быть не могло. Босяк с самой Пристани! С таким и вправду о-го-го какие дела делать можно!

А вот старшие радость проявлять не спешили и глядели на непонятного новичка оценивающе, будто прикидывали, чьё место ему по силам занять. Разве что Рыжуля смотрела с откровенным любопытством, да я размышлял, стоит ли заикаться об утренней встрече или придержать этот козырь в рукаве.

Яр перехватил взгляд и глаз не отвёл, ещё и улыбнулся нагловато, вынудив меня бросить:

– А что Жирдяй?

– Лавочник и маменькин сынок! – презрительно скривился паренёк. – С таким каши не сваришь!

Никто подоплёки нашего обмена репликами не понял, но все одобрительно загудели. Лука так и вовсе похлопал приблудыша по спине.

– Рыжуля, что с ужином? – спросил он, подходя к столу.

– Похлёбка доходит.

Яр уселся на табурет и принялся обуваться, я скользнул напоследок по нему оценивающим взглядом, вновь отметил очень уж добротную одёжку и обратился к старшему:

– Лука, разговор есть.

– Говори, – разрешил тот.

– Давай поднимемся, – предложил я.

– Брось! Тут все свои!

Такой ответ меня нисколько не порадовал, но в любом случае шила в мешке не утаишь, так что делать секрета из своей нынешней неудачи я не стал и сказал как есть:

– Утром в переплёт угодил. Нужны деньги на короб, щётки и ваксу.

Лука пристально глянул на меня и задумался, этим и воспользовался Сивый.

– Серый, ты ж говорил, у тебя всё схвачено!

– Всякое случается, – спокойно заметил я, но не тут-то было.

Гнёт так и взвился.

– Это чего ещё – ты наши денежки из общака на себя тратить собрался?! – завопил он. – С какой стати?

– Пасть захлопни, дурачок! – потребовал я и только лишь этим не ограничился. – Я в общий котёл каждый день скидываюсь, а никаких твоих денег там нет!

– Да ты… Да я… – Гнёта аж затрясло, и он выставил перед собой руки с растопыренными пальцами, всеми девятью. – Да я этими самыми пальцами столько карманов обчистил, тебе и не снилось!

Я сплюнул.

– Эти твои пальцы нам слишком дорого обходятся! Чуть ли не каждую седмицу у рыночных охранников выкупать приходится! Только они на тебе и зарабатывают, а нам чистый убыток выходит!

– Врёшь!

– Посчитаем?

Но тут в перебранку вмешался Лука.

– Хватит! – веско произнёс он, и, хоть голоса не повысил, все мигом притихли. – Серый, об деньгах завтра поговорим. – После спросил: – Пыжик не объявлялся?

Я посмотрел на Рыжулю, та покачала головой.

– Уже и не объявится, наверное. Который день ни слуху ни духу…

Угу. Ушёл и не вернулся. Такое случалось и раньше, но до последнего хотелось верить, что всё обойдётся.

Настроение испортилось дальше некуда, да ещё пасть раззявил Яр.

– А вот я не понял! Зачем босяку щётки и вакса? Дело босяка – воровать!

Сверливший меня злобным взглядом Гнёт немедленно поддакнул:

– Вот и я о том же!

А Сивый гаденько рассмеялся.

– Серый у нас не ворует. На Сером зарок чужого не брать! Над ним вся Заречная сторона смеётся!

– Сивка, нарвёшься! – предупредил я, и пареньку хватило ума заткнуться.

Ему, но не Яру.

– Да глупость все эти зароки несусветная! Бабские суеверия! Босяки берут, что хотят!

Мелкие слушали его с открытыми ртами, и я со всей отчётливостью понял, что даже вмешательство Луки теперь уже ничего не изменит. Яр на вид малый крепкий и младше меня самое большее на год. Ещё и с Пристани. Такому дай волю – мигом подомнёт. Не мытьём, так катаньем. Поставить на место силой? Рискованно. Всё же он с Пристани…

Но так ли это страшно?

Я припомнил, как попятился Яр от ножа и как первым бросился вслед за Жирдяем, хотя мяснику до приятелей сыночка не было ровным счётом никакого дела, подумал-подумал да и растянул в презрительной ухмылке губы.

– А ты, Яр? Пальцы у тебя все на месте и клейма нет, ты точно вор? Или на углу у «Пьяной русалки» подрабатывал? Матросики таких…

Договорить я не успел. Репутация упомянутого борделя была паскудней некуда, Яр вмиг ринулся на меня с кулаками. Вот только я и сам не стоял столбом. Парень ещё замахивался, когда я шагнул ему навстречу и со всего маху саданул коленом между ног. Приблудыш скорчился, только и смог, что выдавить из себя:

– Ой божечки…

Я растопыренной пятернёй небрежно отпихнул его от себя и повернулся к Рыжуле.

– Так что с похлёбкой?

– Уже-уже! – отозвалась та. – Всё готово!

Я двинулся к столу, но меня подёргал за рубаху Цыпа.

– Он же с Плистани! – указал мальчишка на скорчившегося от боли Яра. – Как так?!

Я потрепал его по голове и с усмешкой произнёс:

– Не все на Пристани ухари. – Затем уже сам спросил Луку: – Ты где этого шута горохового откопал?

Тот пожал плечами.

– Зря ты так, Серый. Толковый малый.

Но когда Яр сунулся к столу, а Сивый взмахом ножа его отогнал, Лука и слова не сказал. Мисок выставили только шесть отнюдь не из-за того, что у нас не было больше посуды. Просто право сесть за стол со старшими надо было ещё заслужить.

Впрочем, паренёк сделал вид, будто ничего не произошло, извлёк из кармана сложенный в несколько раз бульварный листок, развернул его и принялся зачитывать мелюзге заголовки заметок:

– Грядёт небесный прилив! Звездочёты ждут его в ближайшие дни!

Так он ещё и грамотей?

Я искоса глянул на Луку и хмыкнул себе под нос.

Ну-ну.

0-3

С Лукой я поговорил только следующим утром, когда все ушли на промысел и Гнилой дом почти обезлюдел. Мне самому в кои-то веки не нужно было вставать ни свет ни заря, но проснулся едва ли так уж сильно позже обычного. Спрыгнул с гамака и чуть не упал, даже зашипел из-за пронзившей ногу боли. В голове зашумело, уселся на сундук, задрал штанину.

Синяк по краям чуть поблёк, но в центре сделался фиолетово-чёрным, да и припухлость нисколько не уменьшилась. Прикоснулся пальцем к отбитой голени и вновь зашипел.

Вот же угораздило!

Я постучал в дощатую перегородку и позвал:

– Лука! Встал уже?

В ответ послышалось неразборчивое ворчание.

– Чего надо? – буркнул парень, стоило мне заглянуть в его каморку с единственным на чердаке окном.

– Деньги! – напомнил я. – На короб, скребок, щётки, ваксу. И ещё ботинки и картуз.

Пусть меня и турнули от клуба, но я загодя присмотрел несколько подходящих мест в других кварталах Среднего города. С кем-нибудь да столкуюсь.

Лука поморщился и оторвался от куска разбитого зеркала, чтобы сполоснуть бритву в тазу с водой. Одну щеку он уже выбрил, вторую не успел.

– Вчера Гнёта стыдил, а сам? Все эти твои затеи…

Меня начало потряхивать.

– Все мои затеи приносили нам деньги! Скажи ещё, что не так!

– Приносили, – спокойно подтвердил Лука. – Но сейчас денег нет.

– Что?!

– Что слышал! Общак пуст. Ни гроша лишнего нет!

– Чушь собачья! – взорвался я, наткнулся на спокойный взгляд старшего и осёкся. – Так нас обчистили? Пыжик?

Лука смерил меня оценивающим взглядом и мотнул головой.

– Нет, всё ещё хуже.

– Да ну? – оскалился я, не веря собственным ушам. – А точно может быть что-то хуже, чем остаться с пустым общаком?

– Большой Ждан на Рыжулю глаз положил.

Меня словно доской по голове приложили. Аж ноги подкосились и в ушах зазвенело.

– Да как так-то?!

– А вот так! – рыкнул Лука. – Сначала сам попользуется, потом в «Хромую кобылу» работать отправит!

У меня задёргался глаз, пальцы сжались в кулаки.

Такое с нашими девчонками случалось и раньше, но, после того как старшим стал Лука, силой в уличные девки никого больше не забирали. Бывало, дурёх сманивали богатыми посулами, силком – нет.

– А Бажен? – спросил я, сглотнув ставшую вязкой слюну. – За что мы ему оброк платим? Или… уже не платим?

– Платим! – уверил меня Лука, облизнув узкий белый рубец на верхней губе. – Куда, думаешь, общак ушёл?

– Так какого чёрта?! – взорвался я. – Почему он за нас не вступился?!

– Да потому что Ждан удила закусил! – заорал на меня старший. – А Бажен не хочет с ним из-за наших грошей связываться! Говорит, оно того не стоит! Не пойдёт к Барону на поклон!

– Ты! – прорычал я и пихнул Луку в грудь ладонями. – Это ты во всём виноват! Ты слишком старый! Давно должен был уйти!

Ответный толчок отшвырнул меня к двери.

– Сдурел?!

– Ты перерос Гнилой дом! – выдал я, и не думая успокаиваться. – Из-за тебя растёт оброк, из-за тебя Бажен отказывается вступаться за нас! Как он сказал в прошлый раз? «Ты уже взрослый, разбирайся сам»! Так дело было?

– Уймись, Серый! – прошипел Лука, набычившись. – Не доводи до греха!

– Ты обещал уйти! – напомнил я наш стародавний уговор. – Чтоб не как Буян! Чтоб по-людски!

Мы оба прекрасно знали, как именно кончил наш прежний старший, глаза Луки разом превратились в две узенькие щёлки, на шее вздулась вена.

– Пора и мне за Буяном, значит? – хрипло выдохнул парень. – Так, да?

Я отмахнулся.

– Не о том речь! Не за то его на дно спровадили! Он зарвался, а тебя любая шайка примет!

– И ты останешься за старшего? – скривился Лука. – А кто со всеми договариваться станет? С тем же Баженом, а?

– Ты с ним здорово договорился!

– Договорился, представь себе! Сотню целковых до конца лета найдём – он Рыжулю в обиду не даст!

Меня аж холодным потом прошибло.

Сотню?! До конца лета? Да я в лучшие дни пятиалтынный заколачивал! Четвертак – уже за счастье! А весь Гнилой дом никогда и двух целковых за день не собирал. В лучшем случае целковый откладывать сможем, но это если ни с кем не делиться, не платить оброк и не тратиться на харчи. А тогда либо на ножи поднимут, либо сами с голодухи ноги протянем, но сотни до осени один чёрт не накопим!

Я покачал головой и спросил:

– Мне почему сразу не сказал?

Лука криво ухмыльнулся.

– А зачем? Что ты со своим зароком можешь? Ни украсть, ни покараулить!

Теперь уже пришла моя очередь стискивать кулаки.

– Так, да?

– Что – правда глаза колет? Серый, ты неплохо на чистке обуви имел и нас выручал, но это не те деньги, которые могут сейчас помочь. И близко не те!

– Плевать! – рубанул я рукой воздух. – Ты должен был мне рассказать!

– Ну вот рассказал, и что с того? – усмехнулся Лука.

Я подавил вспышку раздражения и спросил:

– Сколько ты уже собрал?

Лука покачал головой.

– Слишком мало.

– А если…

Я выразительно провёл пальцем поперёк горла, и старший досадливо поморщился.

– Думаешь, тебя подпустят к Ждану? Да при нём постоянно тайнознатец крутится! И не слабак адепт, как у Бажена, а полноценный аколит!

Слабак адепт?! Я припомнил, как разлетелась в пыль тяжеленная черепица, и поёжился. Оценивать на собственной шкуре мощь аколита не хотелось совершенно.

– И что делать?

Лука пожал плечами и отвернулся от меня, начал брить вторую щеку.

– Яр обещал наводку подогнать. Можно будет большой куш сорвать, но сложится или нет – ещё не знаю. – Он помолчал и будто нехотя сказал: – Вообще, есть одно дельце, будто специально под тебя. Денег сулят немало, только там такие ухари, что страшновато связываться.

Страшно связываться?! Да ради Рыжули…

Я открыл было рот, но сразу прикусил язык. Лука сроду труса не праздновал, наоборот – вечно в такие авантюры ввязывался из желания разом большой куш сорвать, что у меня волосы дыбом вставали. Ещё и отговаривать его приходилось. Значит, опасность нарваться и в самом деле неоправданно высока. Но… А какие у нас варианты?

– Что за дельце? – спросил я.

– Надо будет за одним домом проследить.

– Всего лишь проследить? И что в этом такого страшного?

– В этом – ничего, – признал Лука и вновь облизнул рубец на губе. – Заказчики меня смущают. Таким дай палец, руку по локоть оттяпают. Если напортачим, они весь Гнилой дом до последнего человека вырежут.

– Да прям уж! Не сгущай краски!

– Мне полсотни монет посулили, а я на дело подписаться не решаюсь! – рявкнул в ответ Лука. – Как думаешь, я краски сгущаю или дельце и вправду дурно пахнет, а?

– Тебе видней, – сдал я назад. – Но с нами точно рассчитаются?

– Жилыч это на себя возьмёт. Половину нам наперёд заплатят, половину он придержит и отдаст, когда дело сделаем. – Лука развернулся к зеркалу и добрил щёку, после вытер бритву и посмотрел на меня. – Серый, нам деваться некуда, но и голову в петлю совать не хочется. Работать тебе – сам прикидывай, что и как.

Я нехотя кивнул, хотя внутри всё так и клокотало.

– Когда ответить нужно?

– А вот сейчас и пойду.

– Я с тобой!

– Тогда собирайся, ждать не буду.

Но никуда с Лукой я не пошёл. Нет, вопреки своему предупреждению, он меня даже подождал, просто, когда уже двинулись через болото, я рухнул в мутную воду из-за соскользнувшей с кочки ноги. Встал мокрый, весь в ряске и тине.

Лука поглядел на меня и покачал головой.

– Переодевайся и дуй к «Трём жбанам», – распорядился он. – В кабак не заходи – нужно будет, сам позову. Оглядись там, на чужаков внимание обрати. Если пойду оттуда, а кто-то за мной увяжется – дай знать.

– Хорошо, – пробурчал я и поплёлся обратно, припадая на правую ногу, которая после досадного падения разболелась пуще прежнего.

Надолго в доме не задержался. Порылся в сундуке с обносками, подобрал что-то не совсем уж рваное и ушёл, напоследок велев Плаксе простирнуть грязную одежду.

«Три жбана» были кабаком не из лучших, публика в нём собиралась сомнительней некуда, а ещё на том углу вечно царило столпотворение, и требовалось обладать намётанным глазом, чтобы высмотреть в людском круговороте подозрительного чужака.

Я никого такого не углядел и присоединился к игравшим у соседнего дома в пристенок пацанам.

– Здоров, босяки! Какие ставки?

– Грош! – объявил самый мелкий из всех.

– Не! – оттёр его в сторону худой шкет по прозвищу Лещ. – Мы с тобой, Серый, играть не будем!

– А что так?

– А тебя монеты слушаются!

– И что с того? – сплюнул под ноги незнакомый крепыш, ещё и хрустнул костяшками сцепленных пальцев. – Это наш угол! Сами решаем, кто выиграл, а кто проиграл!

– Вот ты дурак! – ругнулся Лещ. – Он тут не один! Лука в кабаке, не видел разве? Не будем мы с тобой играть, Серый. Ни на деньги, ни на щелбаны.

Собачиться с босяками не хотелось, не для того сюда пришёл. Так что просто прислонился к стене и огляделся. Подумал вдруг, что старше любого из парней на год или даже два, а значит, и сам вот-вот Гнилой дом перерасту. Если уже не перерос.

– Жмых где? – спросил я, лишь бы только отвлечься. – Давненько его не видел.

– В матросы подался, – подсказал Лещ. – Что-то с Горелым не поделил, вот и пришлось когти рвать.

– По реке ходить будет?

– Не, наш Горелый – сила, не чета вашему Бажену. На реке бы он Жмыха достал. Тот на колониальный рейс завербовался. Да он и там не пропадёт. Антиподов обжуливать будет.

Я кивнул. Податься в матросы было проще всего. Но… Но не для меня.

По дороге проехала телега и сразу за ней ещё одна, на этой привезли в соседнюю лавку какие-то ящики. Несколько кумушек обсуждали предсказанный звездочётами небесный прилив, у кабака спорила троица подвыпивших мужичков, а вербовщик Черноводской торговой компании что-то оживлённо вещал парочке работяг, но те плыть на войну с антиподами желанием отнюдь не горели. Ещё девка гулящая из совсем уж пропащих на углу вертелась. Именно она моё внимание и привлекла. Только не к себе привлекла, смотреть там было не на что, а к невесть откуда взявшемуся господину лет тридцати с повязанным на шее платком. Коричневый сюртук, в тон ему брюки, кожаные туфли, шляпа с невысокой тульей. Модник, да и только!

Девка подкатила к слишком уж нарядному для Заречной стороны франту, а тот зло отмахнулся тростью и двинулся в нашу сторону. У меня аж правую ногу судорогой свело. Такой вот тростью получить – радости мало. Но нет, модник прошёл мимо и потопал прочь, а дальше из двери кабака выглянул Лука. Он жестом дал знак подойти, и я отлип от стены.

От одной только мысли, что получится зашибить аж полсотни целковых, неровно заколотилось сердце, а ещё стало как-то очень уж тревожно. Такие деньжищи за здорово живёшь не платят. И я окончательно уверился в этом, увидев, с кем именно собрался вести дела Лука.

Не жулики. Ухари-головорезы.

Так посмотришь – ничего особенного, люди как люди. Неброская одежда, спокойные движения, тихие голоса. Один, с переходящими в усы бакенбардами, был невысоким, упитанным и обманчиво мягким. Другой оказался выше и жилистей, взгляду было попросту не за что зацепиться на его невзрачном лице. Отвернёшься и забудешь. А отворачиваться нельзя. Да и на узенькой улочке встретиться бы не хотелось.

На столе стояло три кружки пива, мне ничего заказывать не стали. Жилистый без промедления спросил:

– Голубиный квартал в Среднем городе знаешь?

Я с немалым облегчением сообразил, что от названного места до клуба на Каштановом бульваре идти едва ли не полгорода, и кивнул.

– Бывал пару раз.

Тогда последовал новый вопрос:

– Сколько там босяк ошиваться сможет, прежде чем его взашей погонят?

Лука открыл было рот, но прикусил язык, стоило только упитанному предостерегающе поднять руку. Впрочем, подсказок мне и не требовалось.

– Очень недолго. Либо дворники накостыляют, либо подручные квартального выловят. Но там любой на виду будет, не только босяк. Нет лавок и харчевен, нищих и тех нет.

Ухари переглянулись, и жилистый спросил:

– А если чистильщик обуви в нужном месте сядет?

– Смотреть надо, – решил я. – В иных местах чистильщик как бельмо на глазу будет.

Жутенькая парочка разом поднялась из-за стола.

– Поехали!

Жилистый двинулся на выход, упитанный задержался кинуть на стол пару монет. Я взглянул на Луку, тот кивнул.

Когда вышли на улицу, перед кабаком уже стоял невесть кем вызванный сюда закрытый экипаж. Получается, ухарей не двое, а трое. И третьего нигде не видать. Внутри-то никого, на козлах – один извозчик.

Жилистый велел тому ехать в Голубиный квартал, и мы расселись на жёстких лавках, как и в кабаке – друг против друга. Сказать по правде, раньше доводилось кататься лишь на запятках, а потому всё было в новинку, так и прилип к боковому окошку. Впрочем, это лишь пошло на пользу делу – успел оглядеться, когда на нужную улочку вывернули, поэтому и не заявил с ходу, что ловить здесь нечего.

Интересовавший ухарей дом прятался в глухом тупичке, и хоть на углу было никак не встать, зато на глаза попался крохотный сквер по соседству. И всё же, прежде чем ответить согласием, я уточнил:

– А чёрный ход?

– Нет его там.

Я глянул на Луку и сказал, будто в ледяную воду прыгнул:

– Сделаем.

Ухари вновь переглянулись, и упитанный высунулся из экипажа, велел извозчику катить к Чёрному мосту, а жилистый достал кошель. Разомкнул его, вынул три целковых.

– На инструмент и мзду квартальному, – пояснил он, вручая Луке крупные монеты, пестревшие царапинами и вмятинами. – Как условитесь о месте, получишь у Жилыча задаток.

Лука побренчал в кулаке серебряными кругляшами и качнул головой.

– Этого мало! Только ботинки на два целковых потянут!

Жилистый немного поколебался, но всё же добавил два потёртых полтинника, а упитанный неожиданно ловким движением вдруг перехватил запястье Луки и пригрозил:

– Начнёшь крутить хвостом, мы их из тебя вместе с зубами и дерьмом выбьем!

И я ему как-то сразу поверил. Такой выбьет. Именно что с зубами и дерьмом. Можно даже не сомневаться.

– А что делать-то надо будет? – запоздало решил я прояснить детали. – Просто за домом смотреть?

– Будешь караулить одного человека. Но сначала о месте договорись, остальное потом. И юлить не вздумайте! Поздно уже, раз по рукам ударили!

Обратно на Заречную сторону нас с Лукой не повезли. Высадили у моста.

– Что скажешь? – спросил старший.

Я передёрнул плечами.

– Заплатят они нам? Слишком жирный кусок посулили.

Лука глянул свысока и усмехнулся.

– Кусок только по меркам босяков жирный. Для серьёзных людей это не деньги.

– Так мы бы и на червонец согласились, нет?

– Ты бы согласился. А я с пятёрки торг начал и до полусотни ставки поднял! Дельце попахивает, точно тебе говорю. Поэтому и подпрягаться не хотел.

– Да и плевать! – отмахнулся я. – Четвертной сразу, четвертной после дела. Но это только половина. Где остальное возьмём?

Лука досадливо поморщился.

– Придумаю что-нибудь! Говорю же: Яр наводку подкинуть обещал! – отмахнулся он. – Ты иди на рынок, к инструменту и шмоткам приценись, а я в церковь заскочу. Надо с подушного учёта Пыжика снять. Скоро этот драный прилив, всех на небесное омовение погонят. Недосчитаются людей – плетей всыплют.

Мы разошлись, и следующие несколько дней я и не присел даже толком, перекусывал и то на ходу. Сначала рыскал по рынку, подбирая инструмент подешевле, пусть даже и не новый. Не стал экономить только на картузе, ботинках и рубахе, но там уж деваться было некуда: как ни крути, встречают по одёжке. Если какой-нибудь оборванец пожалует, человек при должности с ним даже разговаривать не станет, велит гнать взашей.

В итоге на всё про всё у нас ушло два с полтиной, и ещё целковый пришлось сунуть квартальному надзирателю. Вроде бы неоправданно много, но это только на первый взгляд. Годовой патент на работу в Среднем городе стоил десять целковых, и поди ещё вперёд очереди пролезь и убеди чинуш, что ты не жулик и всерьёз честным трудом зарабатывать намерен. И даже так о конкретном месте договариваться надо всё с тем же квартальным, а он, как пить дать, и слушать ни о чём таком без должного подношения не стал бы.

Историю я состряпал что надо, приплетя и отца в долговой яме, и отданный им в заклад патент, заодно продемонстрировал мастерство, в пять минут доведя сапоги квартального надзирателя едва ли не до зеркального блеска. Тот так проникся, что на седмицу освободил меня от оброка. Весь заработок за эти дни я мог оставить себе, да только у подручных моего нового покровителя оказалось собственное мнение на сей счёт – велели делиться.

Ну и плевать! Зато на правильном месте сел!

Облюбовал я сквер, занимавший широкую прореху между домами от улицы и до улицы. Три дюжины шагов в одну сторону и четыре в другую, несколько чахлых деревьев, пожухлая трава на газонах, четыре скамьи. Вот рядом с одной из них я с милостивого разрешения квартального надзирателя и расположился. Нужный дом прятался в тупичке, самого его видно отсюда не было, зато никто из направлявшихся туда пройти другой дорогой попросту не мог.

А может так статься, интересующий ухарей человек и вовсе через этот самый сквер путь срежет. Окрестные жители и торговавшие в квартале лоточники, по крайней мере, делали так постоянно. Место оказалось не таким уж и пропащим: к тому времени, когда ранним утром меня явились проведать наниматели, я уже заработал две деньги.

– Карауль здесь с рассвета и до самых фонарей. Дальше – не твоя забота, – заявил упитанный, уселся на скамью и упёр ботинок в мой короб. – Никуда не отлучайся, харчи с собой носи.

– Ждать мне кого? – спросил я, начав работать скребком.

Жилистый огляделся по сторонам, пошарил за пазухой и протянул сложенный в четыре раза лист потёртой на сгибах бумаги.

– Вот этого хмыря.

Я отвлёкся от чистки обуви, поглядел на портрет типа с запавшими щеками и ввалившимися глазами, полоской узких губ, искривлённым после перелома носом и низким лбом. На правой скуле был подрисован приметный шрам, мочка уха оказалась откромсана. То ли тюремный художник запечатлел, то ли по словесному описанию намалевали. Такие вот художества квартальным надзирателям и охотникам на воров выдают и в людных местах на тумбы вывешивают. Обычно внизу награда указывается, здесь – оторвано.

Неужто ухари – охотники на воров, а тип с рисунка лиходей, за которого большой куш назначен? Если так, то большой насколько?

Задумавшись об этом, я сложил портрет и протянул его худощавому, но тот лишь щекой дёрнул.

– Оставляй! Только на людях не свети!

Я кивнул и занялся обувью упитанного.

– Когда появится, на поклажу его внимание обрати. И Царь небесный тебя упаси за ним проследить пытаться! Не глупи, понял?

Угроза в этих словах прозвучала явственней некуда.

– Понял, – сказал я, хотя вопросов только прибавилось. – Если появится, просто вам об этом рассказать?

– Не если, а когда! – буркнул упитанный, подставляя мне второй ботинок. – Проворонишь, собственными кишками удавлю!

– Эй! – возмутился я. – А он точно придёт? Может, уже был здесь? Вам откуда знать?

– Точно придёт, – подтвердил жилистый. – Хозяин дома в отлучке, послезавтра только вернётся.

– Но ты здесь каждый день от рассвета до заката кукуй! – вновь рыкнул упитанный. – Пусть люди к тебе привыкнут! Мы захаживать будем, проверять.

Он поднялся и оправил штанины. Я отложил щётку и сказал:

– С вас деньга.

Удивительное дело, мне даже заплатили.

Так с того дня и пошло. Вставал ни свет ни заря, а приходил в Гнилой дом уже затемно. К ужину вернуться не успевал, пустое место за столом занял Яр. Белобрысый ещё и мелюзге байки об ухарях Пристани травить взялся, и ко мне перестали приставать с просьбами показать фокусы, что неожиданно сильно задело. Даже затеял бы свару, но вечером на это не оставалось сил, а ночевал приблудыш не у нас. У него был дом, куда он доброй волей возвращался. Это раздражало.

Но несказанно сильнее раздражала невозможность хотя бы немного побыть наедине с Рыжулей. Столько всего хотелось ей сказать, но нет, нет и нет. Отвечал на расспросы Луки, ужинал остывшей похлёбкой, потом забирался в гамак и моментально засыпал. А ещё – нога. С ногой была просто беда. Синяк и не думал сходить, растёкся вверх и вниз чернотой. Опухоль тоже никуда не делась – пусть и не увеличилась в размерах, но наступать на правую ногу уже было откровенно больно, хромота усиливалась с каждым днём. На это даже стали обращать внимание.

Я улучил момент и заглянул к жившей неподалёку знахарке, заплатил ей алтын, но старуха только взглянула и сразу отправила в госпиталь при монастыре Пепельных врат.

– Что-то серьёзное? – забеспокоился я. – В кости трещина?

Знахарка руками замахала.

– Окстись, малой, какая трещина? Ушиб это! Сходи к монахам, они в таком разбираются.

Понятное дело, ни в какой монастырский госпиталь я не пошёл. Мало того что времени не было, так ещё оттуда до клуба огнедрева рукой подать, а рассаженный витраж забыть точно не успели.

Ладно хоть с чисткой обуви дела шли на удивление неплохо. Я очень быстро примелькался и местные перестали приставать с расспросами, а приглядывавший за этой и соседней улочками помощник квартального надзирателя оказался дюже словоохотлив. Помимо всего прочего, от него я узнал, что дом в тупике принадлежит полноправному члену городского общества звездочётов, известному также своей страстью к коллекционированию всяческих заморских диковинок.

Но что меня подрядили наблюдать за жилищем звездочёта, я знал уже и так – сообразил, увидев на двери медную табличку с полумесяцем и тремя звёздами. Ещё на всякий случай поискал чёрный ход, но с соседней улицы в дом и вправду оказалось не попасть. Никакого прохода не было, как не было и заднего двора.

Звездочёт вернулся, но никуда из дома не выходил и гостей не принимал. По утрам к нему захаживала кухарка, и только. Тип с разыскного листка всё не появлялся и не появлялся – немудрено, что настроение парочки ухарей становилось паскудней день ото дня. То кишки обещали выпустить, то голову отрезать. Пустыми угрозами эти посулы не были, но страха они не вызывали, порождали одно только глухое раздражение. Того и гляди сорвусь и огрызаться начну. А нельзя.

Ещё и погода испортилась. Небо затянули низкие облака, время от времени на город просыпалась мелкая морось. А я…

А я обратил внимание на чумазого трубочиста, вразвалочку пересёкшего сквер и двинувшегося к дому в тупичке. Испачканная сажей одежда, помятая шляпа с высокой тульей, короб с инструментом, на другом плече – моток верёвки.

Худая физиономия показалась схожей с портретом на разыскном листке, но видел её лишь мельком и не мог поручиться, что дело не в случайном сходстве. Который день жду, могло и примерещиться…

Но не беда. Он ведь ещё и обратно пойдёт, тогда и рассмотрю получше.

И – да, вышел и пошёл. Судя по бою часов в соседнем квартале, пробыл он в тупичке около получаса: слишком мало, чтобы успеть взобраться на крышу и прочистить дымоход, и слишком много для того, кто просто слоняется по городу в поисках работы. Да и к соседям не заглянул.

Постоял на углу, чиркнул о каблук спичкой, раскурил трубку и потопал по улице. Но и плевать – успел его разглядеть. Одно лицо с разыскным листком! И шрам на нужном месте! Он это! Готов об заклад побиться и даже жизнь на кон поставить!

Впрочем – и поставлю.

Явившиеся сразу после полудня ухари к моим словам отнеслись с показным недоверием.

– Складно лепишь, – усмехнулся жилистый. – Походка у него какая была? Хромал?

Я на миг задумался и покачал головой.

– Не хромал. Обычная такая походка, вразвалочку шагал. И левша он вроде. Левой рукой спичкой о каблук чиркнул. Курит трубку, не самокрутку.

Ухари переглянулись, и упитанный кивнул.

– Он.

Жилистый указал ему на тупичок.

– Идём!

Я потёр озябшие ладони друг о друга и напомнил о себе, окликнув двинувшуюся прочь парочку:

– А мне-то что теперь? Пойду?

Думал, ответа уже не дождусь, но жилистый замедлил шаг, окинул быстрым взглядом улочку и распорядился:

– Покукуй тут ещё денька три на всякий случай. Не пропадай внезапно, чтобы не подумали чего.

Ухари скрылись в тупичке, а я нервно передёрнул плечами.

«Не подумали чего»? Это как?

Они звездочёта грабить собрались, а во мне наводчика заподозрить могут?

Захотелось поскорее убраться отсюда. Я как раз размышлял об этом, когда из тупичка выглянул жилистый ухарь. Он требовательно махнул рукой, я немного поколебался, но всё же подхватил короб и подошёл.

– Чего ещё?

Жилистый тут же ухватил меня за руку и затянул в тупичок.

– Кто ещё сюда приходил? – спросил он свистящим злым шёпотом. – До или после того трубочиста – не важно!

– Кухарка утром была. И всё. Больше никто не шлялся. Обычно бродят по домам всякие торгаши, но сегодня почти весь день дождь моросил…

Заговаривая ухарю зубы, я начал высвобождать руку, только не тут-то было – его пальцы вцепились в плечо мёртвой хваткой.

– Пошли! – потребовал жилистый и потянул к дому, у приоткрытой двери которого настороженно замер упитанный. А стоило только упереться, он походя влепил крепкую затрещину и рыкнул: – Не дури!

Я бы плюнул на всё, вырвался и бросился наутёк, но хромому от здорового мужика не удрать, вот и начал юлить:

– Да пустите! Я вам зачем?

Ухарь и слушать ничего не стал.

– Шагай, щенок! И пасть закрой!

Упитанный дождался нас и первым шагнул через порог, следом жилистый запихнул меня. Сам тоже на улице оставаться не стал, зашёл в дом, прикрыл за собой дверь, задвинул засов.

Пахло внутри… странно. Густой аромат благовоний смешивался с вонью чего-то горелого, как если бы кухарка забыла на плите сковороду с гуляшом, а хозяин попытался перебить неприятный запах ладаном.

Бред? Так и есть.

– Внизу проверь, – бросил жилистый подельнику, а меня подтолкнул к лестнице. – Шагай!

Упитанный встал посреди гостиной и принялся озираться по сторонам, а я нехотя двинулся вверх по скрипучим ступеням. Лестница была узкой, ухарь отпустил меня, но не отстал, поднимался за спиной. Вонь заметно усилилась, стало ясно, что несёт ею со второго этажа, и неожиданно я этот омерзительный запах узнал. Просто вдруг само собой вспомнилось, как после пожара на Гороховой улице огнеборцы выносили из развалин обугленные тела. Смердели они точно так же.

В доме стоял запах горелой плоти!

Беда!

К горлу немедленно подкатил комок тошноты, и я остановился, но меж лопаток толкнули ладонью.

– Пришибу, гадёныш!

И я упрямиться не стал, разве что ещё сильнее захромал, теперь уже напоказ. Комнат на втором этаже было две. В одной заметил кровать и платяной шкаф – точно спальня. Из второй несло горелой человечиной. Там оказался кабинет.

В узеньком коридорчике я намеренно замешкался, и жилистый ожидаемо поторопил толчком в спину. Меня качнуло, ремень короба соскользнул с плеча, и тот упал аккурат между нами. Я этого шанса не упустил – стремглав метнулся в кабинет, ухватился обеими руками за торец массивной дубовой двери и рывком захлопнул её, успев лишь самую малость опередить споткнувшегося о короб ухаря.

Засов? Есть засов!

Задвинул его, и дверь тут же дрогнула от резкого удара. Жилистый толкнулся раз-другой и сдавленно прошипел:

– Не дури, малой! Мы просто заберём своё и разбежимся по-хорошему!

Я бы с превеликим удовольствием разбежался с ними по-хорошему, да только хозяин дома был окончательно и бесповоротно мёртв.

Заскакивая в кабинет, я уже в этом нисколько не сомневался, но с догадкой, будто тому поджарили в растопленном камине пятки, угодил пальцем в небо. На деле всё оказалось несравненно хуже: сидевший за столом человек скалился жутким оскалом обгорелого черепа. И это при том, что его роскошный халат от огня нисколько не пострадал!

Магия!

В испуге я подался назад и прижался спиной к двери – опомнился, лишь когда в филёнку вновь ударил кулак.

Черти драные! Бояться сейчас следовало не мёртвых, а живых!

Убийство в благополучном квартале непременно наделает много шума, люди пристава точно заинтересуются приблудным чистильщиком обуви. Я был уверен, что охотникам на воров не встать на мой след, но ухари в таких делах на волю случая никогда не полагаются, свидетеля в живых они не оставят.

Всё же неспроста колебался Лука! У него – чутьё, а я – лопух!

Влип!

0-4

– Не дури, малой! – послышалось из-за двери. – Что с хозяином, а? Он там? Мёртв? Да открой ты, не тронем! Осмотреться надо!

Тут-то я и сообразил, что звездочёта порешил кто угодно, только не мои наниматели. И не успели бы, и не простой душегуб здесь отметился, а тайнознатец. Но это даже хуже: значит, убийцу станут искать со всем тщанием: и управа на приз охотникам на воров не поскупится, и церковники в стороне не останутся. Прикончат меня. Как пить дать прикончат.

Начало понемногу униматься лихорадочное сердцебиение, следом мелькнула спасительная мысль выбраться на улицу через окно, но только я отлип от двери – и вновь замер на месте как вкопанный. Лишь сейчас обратил внимание, что ковёр скатан к стене, а пол расчерчен изображением вписанной в круг пятиконечной звезды. В её вершинах помаргивали огоньками чёрные свечи, а воздух внутри окружности будто бы слегка колыхался. Вглядываться в его рябь было… неприятно.

Я ничего не смыслил в тайном искусстве, но точно знал, что ни за какие коврижки не соглашусь ступить внутрь этого безобидного вроде бы рисунка. К нему и приближаться-то даже не хотелось, но никак иначе к окну было попросту не подобраться. Я осторожно двинулся в обход и едва не сделал роковой шаг, когда подвернулась правая нога.

Меня качнуло, и рука замерла в какой-то пяди от внешней границы рисунка, я будто бы даже упругое сопротивление воздуха уловил, а пальцы опалило непонятным жаром. Повеяло раскалённым песком, в глазах замелькали оранжевые точки. Стало предельно чётко различимо обгорелое пятно на половицах в центре колдовской схемы, и я резко отпрянул назад, в голос выругался.

Черти драные! Да что ж это такое?!

– Открой, гадёныш!

Очередной удар в дверь заставил опомниться, я спешно обогнул колдовскую схему и, зажимая пальцами нос, протиснулся мимо стола к окну. На обугленный череп звездочёта старательно не смотрел, но невольно зацепился взглядом за его сожжённую кисть и шумно сглотнул. От мерзкого зрелища замутило.

Переборов дурноту, я отдёрнул с окна штору и едва не застонал от разочарования. Проём оказался перекрыт добротной решёткой.

Черти драные! Здесь не выбраться!

И в этот самый момент дверь содрогнулась так, будто в неё таран врезался!

Я чуть не подпрыгнул на месте, взгляд лихорадочно заметался по комнате и тотчас прикипел к цветастому ковру на одной из стен. Точнее – к богатой коллекции клинков на нём. Морской палаш, парочка изогнутых кинжалов, два дикарских копья, кривая сабля…

Не то! Всё не то! Не под мою руку!

Сняв с крючков шпагу с ажурным эфесом, я отбросил в сторону ножны и ощутил непонятный прилив уверенности. Той, правда, изрядно поубавилось, как только вновь содрогнулась под ударом дверь и жалобно скрипнул засов.

Пусть нисколько и не сомневался, что сумею сполна воспользоваться неожиданностью и заколоть одного из ухарей, но то одного, а никак не обоих сразу.

И как быть со вторым? Распахнуть дверь и поставить подножку тому, кто вломится внутрь, а другого проткнуть? Увы, не с моей покалеченной ногой. Не выгорит!

Очередной удар и скрежет засова заставили сорваться с места, я ухватил валик ковра и уложил его поперёк прохода, после смерил оценивающим взглядом книжные шкафы и остановил свой выбор на высоченной, под самый потолок, этажерке, заставленной всяческими заморскими диковинками, вроде вырезанных из слоновой или моржовой кости статуэток.

Потянул ту на себя, сдвинул, снова потянул и вздрогнул от резкого хруста. Очередной удар оказался столь силён, что выбил одно из креплений засова. Пока что – только лишь одно. Но ещё саданут разок-другой и вломятся!

– Пошли вон! – заорал я, своим воплем маскируя скрежет отодвигаемого запора. – А то окно высажу и на помощь позову!

Ответ последовал незамедлительно. Я едва успел податься назад, как распахнувшаяся дверь шибанула ручкой о стену, а с разбегу протаранивший её ухарь проскочил дальше, споткнулся о валик ковра и нырнул в магическую схему. Резко шваркнуло, будто на раскалённую сковороду кинули шмат мяса, и упитанного молодчика отшвырнуло от звезды к заставленным книгами шкафам. Он врезался в них и, даже не вскрикнув, рухнул на пол со сгоревшим до костей лицом.

Жуткое зрелище напугало до икоты, оно же и придало сил. Я пнул дверь, а когда та налетела на второго молодчика и не захлопнулась до конца, повалил на неё этажерку. Ухаря зажало, и я что было сил рубанул шпагой по его просунутой внутрь руке. Метил по запястью, но жилистый рванулся назад, и удар пришёлся по стене.

Черти драные!

Ухарь вновь навалился на дверь и умудрился чуть сдвинуть её вместе с этажеркой – пусть лишь самую малость, но этого ему как раз хватило, чтобы высвободить зажатую кисть. Мне только и оставалось, что в подражание балаганным паяцам провалиться в глубокий выпад и загнать клинок в щель на всю длину без остатка, по самую гарду. Целился чуть выше плеча и сопротивления плоти не ощутил вовсе, только вдруг плеснуло алым, а конец выдернутой назад шпаги оказался испачкан кровью.

Достал! Увы, не наповал!

Судя по быстрым шагам, раненый отскочил от двери и побежал вниз по лестнице, но только я ухватился за этажерку и потянул ту на себя, как за спиной послышался хриплый выдох. Я испуганно крутанулся на месте и обнаружил, что упитанный не только очнулся и перевалился на бок, но и пытается подняться на четвереньки.

Черти драные! Да у него же от лица почти ничего не осталось!

Но нет – вопреки всем законам мироздания ухарь подыхать не собирался. Накатила паника, и я ткнул его в пухлый бок шпагой – раз! другой! третий! – но лишь кровь потекла. Тогда со всего маху загнал остриё в пустую глазницу – и перестарался! Тонкий узкий клинок выгнулся дугой и с металлическим лязгом переломился. Просто лопнул, потеряв в длине треть!

В исступлении я рубанул обломком по шее, но мог бы уже не суетиться: ухарь пошатнулся, упал ничком и наконец-то замер на полу, не подавая больше никаких признаков жизни. Миг я глядел на него, затем кинулся к этажерке. В два судорожных рывка оттянул её, распахнул дверь и, выставив перед собой обломанный клинок, шагнул из кабинета. На стене – россыпь алых брызг, на ступенях – потёки крови, под лестницей – жилистый. Лежит, не шевелится и вроде бы даже не дышит.

Стараясь не ступать в кровь, я двинулся проверить его, и тут в очередной раз подвела правая нога. Подогнулась, да так неожиданно, что непременно бы кубарем скатился вниз, не успей ухватиться за перила. Острый укол страха сменился одуряющей слабостью, я сел на ступеньку и просидел так минуту или две. Потом спустился к жилистому и пихнул его носком ботинка под рёбра. Раз и второй, уже посильнее.

Тот не шелохнулся. В шее дыра, кругом лужа крови.

Я шагнул к входной двери и сразу замер на месте, вспомнив о забытом наверху коробе. Взбежал на второй этаж, с недоумением поглядел на сломанную шпагу, которую так и держал в руке, выбросил её и невесть зачем заглянул в кабинет. Заглянул и замер в нерешительности. Просто уйти и бросить всё… вот так?

Да кухарка завтра при виде обгорелого хозяина такой переполох устроит, что всем чертям тошно станет! Шутка ли: в городе объявился тайнознатец-убийца! И ладно бы бродягу какого в жертву принёс – так нет же, не последнего человека жизни лишил. Звездочёты шум поднимут и награду за голову лиходея назначат, церковники делом заинтересуются. Начнут искать душегуба-тайнознатца, а найдут меня.

Тогда – пропал. Пропал, как и не бывало.

Беда!

Если только… Мне снова вспомнилось, как выносили из развалин погибших на том давнишнем пожаре мертвецов. Ну точно! На пожарах обгоревшие тела – обычное дело!

И не было никакого тайнознатца, просто в дом вломились два залётных ухаря. Хозяин их прикончил, но и сам лишился сознания. А от свечи штора загорелась, он и обгорел! И самое главное – лиходеев никто искать не станет. Вот они оба-двое лежат, нет никакой нужды на приз для охотников за головами раскошеливаться!

Пересилив себя, я вернулся в кабинет и вновь огляделся, на сей раз куда внимательней прежнего. Секретер из железного дерева стоял с выдвинутыми ящичками, рядом с ним валялись листы писчей бумаги – кто бы ни прикончил хозяина, он точно выгреб всё ценное, а остальное в спешке раскидал.

Мысли внезапно совершили акробатический кульбит, и я в голос выругался, осознав, что второй части платы нам теперь не видать как собственных ушей. Плакали денежки!

Вроде бы и чёрт с ними, но это ведь не мне и не Луке надо, мы откупные Рыжуле собираем! Моргнуть не успеем, как последний месяц лета пролетит и осень наступит, а не наберём сотню целковых – быть беде!

Экзотические безделушки, костяные статуэтки и книги наверняка стоили кучу денег, да только взять их – всё равно что самому себе ко лбу клеймо «ВОР» приложить. Или даже голову в петлю сунуть. Такое не по мне.

В итоге я немного поколебался, но всё же опустился на корточки рядом с ухарем, коего раньше именовал упитанным. Лежал тот на боку, вытянуть из кармана увесистый кошелёк получилось без всякого труда, точнее – получилось бы, хвати решимости просто протянуть руку.

«Взял чужое – жди беды» – некстати вспомнились слова, которые я повторял в последние годы не раз и не два.

Именно так сказала ведьма, стребовав с меня зарок не воровать.

«Взял чужое – жди беды».

Я верил в это и зарока не нарушал. Знал, что выйдет боком. Но сейчас…

Проклятье! Это же не для меня! Это для Рыжули!

Кошелёк оказался мокрым от пропитавшей одежду ухаря крови. Я подгрёб к себе кипу валявшихся на полу листов, высыпал на них монеты, среди которых блеснули золотом две пятёрки, и быстренько сварганил свёрток. После обтёр о бумагу замаранные пальцы и заставил себя приблизиться к столу. Стараясь не смотреть на изуродованное тело, открыл коробку со спичками и чиркнул одной из них по стене. Поднёс дымный огонёк к фитилю вынутой из канделябра свечи и поставил её на пол, снизу накрутил обрывок бумажки и дополнительно обмотал концом шторы – так чтобы пожар разгорелся некоторое время спустя. Заодно набрал листов, часть их смял и уложил кругом, дабы уж точно обошлось без осечки.

Второго ухаря обчистил без всяких терзаний и колебаний, пусть и пришлось чуть приподнять его из натёкшей на половицы крови. Этот кошелёк был чист, его не стал заворачивать в специально прихваченные с собой для этого листы, сунул всё в короб к первому свёртку. Туда же кинул попавшийся на глаза стилет.

Ну а чего? Хоть какая-то замена сапожному ножу будет!

А вот серебряные часы брать уже не стал. Дорогие и очень приметные. Вопросы возникнут. Не хватало ещё из-за собственной жадности погореть!

Всё, ходу!

Скрутило меня у входной двери. До неё ещё как-то дохромал, а там и ноги ватными сделались, и сердце так в груди заколотилось, что дыхание перехватило. Вот сейчас шагну за порог, а там… там…

Усилием воли я подавил приступ паники и тщательно осмотрел одежду, не заметил на ней подозрительных пятен и взялся изучать короб. После опомнился и бросил тянуть кота за хвост, выглянул в смотровую щель. Никого! Тогда приоткрыл дверь и высунулся в тупичок. Там – ни души.

Но это здесь, а как на улице?

В ушах продолжало звучать хриплое «взял чужое – жди беды!», но удача оказалась на моей стороне: накрапывал мелкий дождь, квартал обезлюдел, и до своей лавочки в скверике я добрался, никого по пути не встретив.

Просто повезло. Легко мог на помощника квартального надзирателя нарваться – тот вывернул с соседней улочки буквально минуту спустя, я ещё только разложился, даже свёртки с монетами в кустах запрятать не успел.

Балбес! Надо было монеты по банкам с ваксой распихать!

А ну как кто-нибудь из соседей мои перемещения в окно наблюдал? А ну как обыск учинить надумают? Влипну же!

– Паршивая погодка! – встав рядом, изрёк усатый дядька.

– И не говорите, сударь! – поддакнул я, старательно изображая воспитанного молодого человека, и раскрыл ладонь, в которой до того сжимал три деньги и грош. – За весь день и алтына не набралось.

Помощник квартального на эту мелочь не позарился и поставил ногу на короб, придержал рукой ножны с саблей.

– Доберёшь ещё своё к вечеру!

Дождь чуть усилился, по канавке потекла грязная вода, поплыли соломинки и навоз. Рубаха и жилетка промокли, но потряхивать меня начало отнюдь не из-за озноба. Просто углядел поднимавшийся из-за соседнего дома к небу дымок.

Вот сейчас закончу сапоги чистить, дядька обернётся, да и кинется пожар тушить, а огонь ещё толком не разгорелся… Беда!

– Наверное, сегодня спокойно служба идёт? – спросил я, изо всех сил стараясь не клацать зубами. Затрясло меня от холода или от вновь накатившего страха – уже даже не понять.

– Какое там! – фыркнул помощник квартального, оживляясь. – У телеги колесо отвалилось, бочонки с пивом раскатились, всю дорогу перегородили! Битый час порядок наводил!

Пока я без всякой спешки заканчивал надраивать сапоги, он в красках живописал злоключения возницы, да и после так сразу не остановился и ещё продолжал какое-то время чесать языком. И лишь когда совсем уже собрался уходить, я ткнул рукой ему за спину и заорал:

– Пожар!

Ну и началось…

В Гнилой дом я вернулся, едва переставляя ноги от усталости. До самого приезда огнеборцев помогал таскать от колодца вёдра с водой – чуть не угорел в дыму, поднимая их на второй этаж, зато удостоверился, что фокус с поджогом удался наилучшим образом. Большая часть кабинета выгорела, и огонь не только добрался до тел, но и полностью уничтожил магическую фигуру на полу.

Дальше примчался квартальный надзиратель, он взялся расспрашивать о подозрительных личностях, выслушал мой рассказ о заявившейся не так давно в переулок парочке и велел проваливать.

– И чтоб ближайшую седмицу сюда и носа не казал! – объявил он напоследок.

Да оно и понятно. Дело приобретало нешуточный размах, вот-вот должен был прибыть из управы пристав, и нечего было мозолить глаза важным людям сомнительному юнцу, тем более что до пожара с ним не менее четверти часа точил лясы местный страж порядка.

Вернулся я к ужину, но прогонять со своего места Яра не стал и двинулся прямиком к лестнице на чердак.

– Лука, надо поговорить! – на ходу бросил старшему и веско добавил: – Прямо сейчас!

Тот пробурчал что-то злое, но всё же последовал за мной, с недовольным видом спросил:

– Чего опять?

– Ухари спеклись, – сообщил я и кинул короб на пол. – Совсем.

Лука уставился на меня во все глаза.

– Что значит – спеклись? Ты объясни толком!

Я усмехнулся.

– Чуешь, от меня горелым тянет? Вот это и значит – спеклись. Полезли в дом, схлестнулись с хозяином, начался пожар. Все там остались.

Соврал я вполне осознанно. Просто не хотел выяснение отношений затевать и оправдываться – как ни крути, вторая часть платы нам именно из-за меня не обломится.

Старший аж с лица спал.

– Уверен? – уточнил он.

– Сам их видел, когда воду таскал.

Лука не сдержался и саданул кулаком по стенке, едва доску не проломил.

– Проклятье! – выругался он и спросил: – Чего они вообще туда сунулись?

– Я человека срисовал, которого караулил, вот они и пошли, – пояснил я и замолчал, заслышав скрип лестницы.

На чердак поднялась Рыжуля, заглянула в клетушку.

– Иди поешь, Серый, а то остынет.

У меня разом потеплело на душе, но ужинать я сегодня не собирался. До сих пор мутило из-за вони горелой человечины, а ещё гудела голова, знобило, приступами накатывала тошнота. Не до еды.

– Да погоди ты! – разозлился Лука, но сразу сбавил тон и уже спокойно сказал: – Сейчас спустимся. – А когда Рыжуля ушла, вновь уставился на меня. – Серый, ты понимаешь, что это значит? Второго четвертного нам теперь не видать!

Я начал стягивать одежду, кашлянул и предложил, прекрасно отдавая себе отчёт, что несу полную чушь:

– Поговори с Жилычем. Мы дело сделали.

– Да плевать ему! У этого выжиги зимой снегу не допросишься, а тут двадцать пять целковых на кону! – Лука вновь долбанул кулаком по стенке, уселся на сундук и зажал ладонями голову. – Всё пропало, Серый! Всё пропало!

– Ещё есть время!

– Ты не понимаешь…

Он растерянно облизнул рубец на верхней губе, но сразу взял себя в руки, встал и ушёл, а я переоделся, запрятал оба свёртка с монетами и стилет в тайник под половицей, повалился на гамак и закутался в сшитое из лоскутов одеяло. А только зажмурился – и будто наяву обгорелую физиономию ухаря увидел. Тычок шпагой, упругость стали, звонкий щелчок переломившегося клинка…

Распахнул глаза, обливаясь холодным потом, уставился в потолок.

Эти – не первые. Был ещё Буян. Только там всё сделал Лука. А тут – сам…

Забылся как-то, но выспаться не вышло. Беспрестанно просыпался то от кошмаров, то от реальных воспоминаний о резне, то просто из-за головной боли и озноба. Заболел. Простыл и заболел.

Утром я понял это со всей отчётливостью. Текли сопли, отдавались болью попытки сглотнуть. Меня морозило и трясло. А ещё – было страшно. Очень-очень страшно.

Не из-за того, что на мой след могли встать охотники на воров. Просто ухарей было трое, а не двое.

Трое! И как бы третий не захотел со мной потолковать.

Проняло до дрожи в поджилках. Стало тоскливо, паршиво. Ещё и лихорадка навалилась.

Я не спустился ни к утреннему перекусу, ни к ужину. Пил принесённый Рыжулей травяной отвар и тихонько раскачивался в гамаке. Мне было худо. Старался не думать о случившемся, но мысли раз за разом возвращались к поножовщине. Да разве и могло быть иначе? Всё же первых покойников на свой счёт записал! И ещё каких!

На следующий день лучше не стало. По телу распространилась неприятная ломота, зазнобило пуще прежнего, и я надел сразу несколько рубашек, только это не помогло. Задумался даже, не сходить ли к знахарке, тогда-то и вспомнил о деньгах. Внизу было тихо, почти все ушли на заработки, и я поднял половицу, вытянул из тайника увесистый бумажный свёрток и кошелёк. Расстегнул его и высыпал на лежанку монеты, после распотрошил пестревшие пятнами крови листы. Набралось девятнадцать целковых и пять грошей.

Несусветное богатство для босяка и шанс помочь Рыжуле. Увы – всего лишь шанс. Ста целковых у нас пока что не набиралось даже близко. Даже полусотни не набиралось.

Я пересыпал монеты на лоскут, затянул его в узелок и запрятал в тайник, заодно достал оттуда остатки прихваченных позавчера из дома звездочёта листов, и взгляд сам собой зацепился за цветной рисунок. Внутри силуэта человеческой фигуры выделялись линии, проведённые красными и синими чернилами, но большая часть изображения оказалась вымарана кровавым отпечатком ладони.

И что это? Список с медицинского труда или… – у меня похолодело внутри – с трактата о тайном искусстве?

Захотелось немедленно спалить всё к чертям собачьим, я даже собрал листы и двинулся к лестнице, но в итоге до печи так и не дошёл. В голове помутилось из-за пронзившей ногу боли, вот и сел перевести дух, а дальше поддался искушению и принялся разбирать попавшие в руки записи.

На другой стороне листа с загадочным рисунком ровным и почти разборчивым почерком было написано: «Практика возвышения: 37 ступеней до неба». Первый этап этого самого возвышения озаглавили странным словечком «Неофит», да и приведённые там шесть пунктов заставили теряться в догадках.

«Осознать. Ощутить. Прикоснуться. Приказать. Закалить тело. Укрепить дух».

Я бы точно спалил эту тарабарщину, но следующий этап именовался «Адепт».

Адепты – тайнознатцы низшего ранга, это каждому босяку известно. А ещё всем и каждому известно, что книги о тайном искусстве написаны на староцерковном языке, непосвящённому их не прочесть. Неужто какой-то толмач рискнул переложить колдовской трактат на обычную речь?

Седьмая ступень называлась «Очищение», а продолжения перечня обнаружить не удалось, отыскался только заляпанный кровью листок с цифрой девятнадцать. Та ступень именовалась «Преломление», а преодолевший её тайнознатец становился аспирантом, или стремящимся. Описание ритуала оказалось почти полностью вымарано, так и не понял, о каком таком закреплении аспекта шла там речь и что это вообще такое – аспект.

Невольно даже ощутил досаду, что прихватил с собой лишь несколько листов, а остальные сгорели при пожаре.

Вот тоже странно: с чего бы это? Неужто тайнознатцем решил заделаться?

Была бы склонность, чай, давно церковники приметили бы. У каждого на Заречной стороне имелся знакомый, который когда-то водил дружбу с босяком, приятеля которого позвали в тайнознатцы. И не все эти истории были чистой воды вымыслом. Я и сам когда-то знал одного такого.

Филин клялся, что как только станет адептом, так сразу вернётся в Гнилой дом и отдаст проигранный грош, да уж сколько лет от него ни слуху ни духу. Из работных домов и даже с каторги весточки, бывало, приходили, а тут ничего. То ли сгинул, то ли зазнался и грош зажал.

Как бы то ни было, сжигать листы я передумал. Точнее – решил с этим пока что повременить. Доковылял до каморки Луки с единственным на весь чердак окном, там взялся разбирать замысловатые кружева чужого почерка и среди совсем уж мудрёных словес наткнулся на описание третьей ступени возвышения.

Вопреки названию ни о каких прикосновениях на этом листке речи не шло – разлитую везде и всюду небесную энергию требовалось втягивать и пропускать через себя. Почерк был не самым разборчивым и слишком уж затейливым, а некоторые фрагменты текста оказались нечитаемыми из-за пятен крови. Приходилось подолгу разбирать ажурные завитки букв, складывать их в слова, а слова во фразы. Описывалось непонятное «прикосновение» крайне заумно, я по нескольку раз перечитывал каждую строчку, но, один чёрт, смысл написанного так и оставался загадкой. И вовсе бы ничего не понял, пожалуй, не наткнись на приписку-пояснение о важности правильного дыхания.

Ха! Втянуть – значит, вдохнуть!

Так бы прямо и написали!

И ещё я решил вдруг, что на вторую ступень, если так можно выразиться, уже взошёл. Называлась та «ощутить», а я ведь предельно чётко видел непонятное мерцание воздуха над внешним кругом колдовской схемы в доме звездочёта и чувствовал его вязкое сопротивление. Более того – накатившее тогда ощущение хрупкой неправильности сейчас казалось каким-то очень уж знакомым, будто сталкивался с таким и прежде.

Задумался об этом, и неожиданно вспомнился зарок не воровать. От стребовавшей его ведьмы веяло болотной вонью и холодом – только не обычным холодом, который обжигает кожу, а другим – пробирающим сразу до души. В доме звездочёта меня точно так же до самого нутра пропекло непонятным жаром.

И о чём это говорит? Да чёрт его знает. Просто вспомнилось.

Итак, «ощутить» – было. Ощущал. А вот что значит – «осознать»? Осознать – что? Наличие у себя таланта?

Отлично! Он у меня есть!

Получается, с двумя первыми ступенями разобрался. А значит, я чуток возвысился над остальными смертными и начал движение от неофита к адепту.

Это здорово, но дальше-то что? Лежать и дышать?

Я бы просмотрел записи звездочёта наново, но окончательно разболелась голова, поэтому ушёл к себе, намереваясь именно что лежать и дышать. Ничего другого мне попросту не оставалось. Ещё разве что потеть, кашлять и трястись в ознобе.

Эгей! Небо! Снизойди до меня и наполни своей силой!

Ну или как хочешь. Всё равно своего не упущу…

2-1

Из дома меня вытолкали на четвёртый день. Вытолкала Рыжуля. Оно и понятно – кого другого я бы точно куда подальше послал, пусть бы даже и Луку. Ну а так пришлось тащиться в монастырский госпиталь.

Нет, меня больше не лихорадило, даже из носа течь перестало и кашель стих. Просто сдуру проболтался Рыжуле о совете знахарки, вот вздорная девчонка и насела, заметив меня хромающим вдоль стенки.

Оклематься-то я оклемался, да только с отбитой голенью была просто беда. Опухоль до конца так и не спала, под кожей прощупывалось какое-то утолщение, а синяк растёкся фиолетово-чёрной полосой от щиколотки и до колена. То ныло, и правая нога почти не сгибалась, а стоило лишь самую малость нагрузить её, и от боли на глазах наворачивались слёзы.

Но даже так я бы отбрехался и никуда не пошёл, не осознай вдруг, что просто боюсь покинуть Гнилой дом. Помню о третьем ухаре – и боюсь. А так нельзя. Так – неправильно. Ненормально. И самое главное – глупо. Захотят – через Луку достанут.

Поэтому и не стал собачиться с Рыжулей, пообещал:

– Ладно-ладно! Схожу! Но только ради тебя!

– Вот ещё придумал! – фыркнула девчонка, сверкнула зелёными глазами и подбоченилась, но сразу сменила гнев на милость. – Деньги-то на пожертвование найдёшь или у Луки попросить?

– Осталось что-то с последнего дня, – отмахнулся я.

– Садись поешь, а то исхудал – кожа да кости!

– Нет, – отказался я. – Пойду.

Собрался, завязал в лоскут несколько медных монет и потопал. Каким-то чудом выбрался с болота, не поскользнувшись и не плюхнувшись в грязь, дальше огляделся – кругом тишина и спокойствие. Ни охотники на воров не караулят, ни третий ухарь в засаде не поджидает. Всё как обычно, никому до меня никакого дела нет.

На лбу выступила испарина, но взял себя в руки и зашагал к Чёрному мосту. Точнее – похромал. Пока дошёл, окончательно взмок. Да ещё там угораздило наткнуться на босяков из ватаги Черепка. Даже не заметил, как троица пацанов нагнала и охватила полукольцом.

– Худой, да ты теперь ещё и хромой! – многозначительно выдал пристроившийся сбоку чернявый Угорь.

Своё прозвище паренёк оправдывал на все сто – более скользкого типа на Заречной стороне было ещё поискать! – и ничего хорошего мне эта встреча не сулила. Хромота – это слабость. Слабых бьют.

Но тревоги я не выказал и не остановился, так и продолжил потихоньку хромать. Лишь глянул свысока да презрительно фыркнул.

– Не слышал, что ли? Я о месте на паперти с монахами столковался! Колченогого изображать буду.

– Врёшь! – охнул Угорь, округлив глаза.

Ну ещё бы! Место денежное, наших побирушек туда сроду не пускали, и вдруг я пробился! Как так?

– Забьёмся на алтын? – предложил я.

– Ты, Серый, куда угодно без мыла пролезешь, – пробурчал паренёк, пристроившийся ко мне с другого бока. – С тобой об заклад биться, себя не уважать!

А вот Угорь засомневался.

– А тут чего хромаешь? На кой заранее?

– Я вам балаганный фигляр, что ли? Мне со старшим тамошним сейчас договариваться, вот камушек в ботинок заранее и подложил.

– А ты как вообще с ним столковался?

Я ничего выдумывать не стал и пожал плечами.

– Это всё Лука. Лука у нас голова!

Парни переглянулись и отстали. Я поначалу ещё косился на них будто невзначай, а потом и думать забыл, поскольку считать ворон на оживлённой улице совершенно точно не стоило. Не хромоножке вроде меня – так уж точно. Если просто на прохожего наткнусь, не успев дорогу уступить, это ещё полбеды, но могу ведь и под колёса лихача-извозчика угодить. Или верховой стопчет, что ничуть не лучше.

А ещё – третий ухарь. Несмотря ни на что его опасался больше всего.

Когда слева потянулась высоченная каменная ограда монастырского квартала, а впереди выросла тёмная громада церкви Серых святых, и вовсе нервишки пошаливать начали. Здесь до клуба «Под сенью огнедрева» рукой подать, как бы на старых знакомых не нарваться. Понятно, что помощнику квартального надзирателя на чужой земле делать нечего, но раз в год и палка стреляет. Опять же тутошние побирушки – те ещё злобные твари, да и в наблюдательности им не откажешь. Могут и припомнить, даром что сегодня без короба и совсем в другой одёжке в их владения заявился. А припомнят – донесут.

Кучковалась эта публика преимущественно на монастырской стороне улицы, и я усиленно воротил от них нос, делая вид, будто разглядываю лавки на первых этажах домов напротив.

– Новое поступление заморских товаров! – крикнул мне мальчишка-зазывала. – Специи, пряности, табак! Кофе и лучший в городе чай!

Чудак! Ну какой мне ещё чай? Особенно лучший в городе? У меня и на разбодяженный сушёной морковкой денег нет.

На паперти церкви Серых святых было не протолкнуться от нищих, и туда я не пошёл, вместо этого свернул к монастырским воротам, но не тут-то было.

– Куда прёшь?! – заступил на дорогу один из собиравших пожертвования монашков и вдруг как-то очень уж жёстко взял под локоток. – Ну-ка, стой!

– В госпиталь мне! – пояснил я и попытался высвободить руку, но безуспешно.

А вырываться силой не рискнул. Пусть парень и был не шибко широк в плечах, зато его серую рясу опоясывал красный шнур. Адепт!

– Зачем ещё? – потребовал объяснений монашек, лицо которого аж перекосило, словно от меня разило нечистотами. Уголки узких бледных губ опустились в презрительной гримасе, надменное лицо заострилось, и чуть загнутый вниз длинный нос явственно напомнил птичий клюв.

– Ногу зашиб, – сказал я и добавил: – А знахарка сюда идти велела.

– Покажи!

Меня так и подмывало ударом кулака свернуть длинный тонкий нос набок, но за такое и на рудники сослать могли, так что проявил благоразумие и задрал штанину. Думал, надоеда заставит обнажить ногу до колена, но тому хватило одного лишь взгляда на спустившуюся к щиколотке черноту.

– Шагай! – указал монашек на калитку у ворот и сам потащился следом.

Я так и чувствовал, как буравит меж лопаток спину его напряжённый взгляд. А вот монахи на входе нас будто не заметили, им даже пояснять ничего не пришлось.

– Прямо! – скомандовал адепт, когда в просторном внутреннем дворе я завертел головой по сторонам.

Прямо – это не в госпиталь. Госпиталь – мрачноватое, как и все здесь, длинное трёхэтажное здание в левом углу. По соседству с ним располагались странноприимный дом, столовая, какие-то казематы и проход к монастырской обители. По правую руку остались церковь и хозяйственные постройки.

Я замедлил шаг и указал на госпиталь, толчком в спину меня отправили дальше.

– Шагай!

Стоило бы возмутиться и потребовать объяснений, но нами как раз заинтересовался пожилой монах, пояс которого был сплетён из красного и оранжевого шнуров. Острый взгляд уколол почище спицы, я аж оступился. Но не упал, лишь втянул голову в плечи и захромал в указанном направлении.

Нисколько не удивился даже, когда нашей целью оказались казематы. Взмок от страха и пожалел, что вообще сюда явился, – это да, а вот удивления не было ни на грош. В голове так и билось:

«Взял чужое – жди беды! Взял чужое – жди беды! Взял чужое – жди беды!»

Я – взял, вот и влип. Вляпался даже! Зря Рыжулю послушал!

Отчасти успокоился я лишь после того, как мы миновали уходившую в подземелье лестницу и остановились на пороге то ли небольшой комнатушки, то ли просторной кельи. Сидевший за придвинутым к окну столом высокий худощавый мужчина что-то писал; подпоясан он был самым обычным серым шнуром, а вот ряса оказалась чёрной.

Неужто целитель какой?

Монах отложил перо и обратил к нам своё мягкое бесстрастное лицо.

– Говори! – разрешил он.

– Привёл вот, отче… – сказал замерший в дверях адепт и, надо понимать, указал на меня.

– Брат Тихий, что я говорил о важности связного изложения мыслей?

На медика дядька нисколько не походил, и своей вкрадчивой манерой речи явственно напомнил костолома Карпа, который вышибал долги для ростовщика Жилыча; внутри всё так и похолодело. Проняло и монашка. Он шумно сглотнул и затараторил:

– Шёл в госпиталь. Говорит, знахарка посоветовала. На ноге признаки…

Монах решительным жестом заставил адепта умолкнуть и обратился ко мне:

– Покажи!

Деваться было некуда, и я задрал штанину чуть выше колена, позволяя разглядеть последствия удара тростью. Монах хмыкнул и спросил:

– И куда это ты влез, отрок? Во что впутался?

Вопрос надавил, будто каждое из слов имело вес кирпича, и я спешно произнёс:

– Да никуда! Просто тайнознатцу под горячую руку попался! – И после чувствительного тычка в спину добавил: – Отче…

– Вот как? – улыбнулся монах, даже не пытаясь скрыть недоверия. – И каким же заклинанием он тебя… поразил?

– Да просто тростью хрястнул! – пояснил я, уставившись на носки ботинок.

– Даже так? И кто этот нехороший человек?

– Не знаю…

– Ты начинаешь испытывать моё терпение, отрок! – нахмурился монах, и на сей раз противоестественное давление оказалось не в пример сильнее.

Не кирпич уже каждое слово, а пудовая гиря! Заупрямлюсь – раздавит!

– Как зовут – не знаю… – выдавил я из себя и вдруг помимо собственной воли выпалил: – Он на паровом экипаже прикатил!.. – Сказал и осёкся, едва удержавшись от упоминания клуба «Под сенью огнедрева», но хватка чужой воли не ослабла, вот и продолжил: – На экипаже герб с пурпурной змеюкой! Или с чёрной на лиловом поле… Да, так!

Сразу стало легче, но следом прозвучал новый вопрос, точнее – два.

– Тайнознатец молодой был или старый? Трость разглядел?

– Молодой тоже был! – заявил я неожиданно даже для себя самого. – Но ударил старик. Дряхлый совсем, гад, а врезал так, что чуть кость не перешиб! Трость разглядел, да. Тёмное дерево с серебряными накладками, рукоять в виде змеиной головы. Глаза из фиолетовых камушков.

Будто память прочистили. Всё рассказал, что видел. И только чистейшую правду. Горло так сдавило, что ни слова лжи из себя при всём желании вытолкнуть не получилось бы.

Магия! Пусть я и не ощущал ни холода, ни жара, но в голове ровно колокольный звон плыл, ещё и ароматом ладана невесть откуда пахнуло, хоть в келье даже свечи не горели!

Впрочем, плевать! Скрывать было решительно нечего. Забрезжила даже надежда, что злобному старикану теперь прилетит по первое число, но монах после моих откровений явственно поскучнел и придвинул к себе чистый лист писчей бумаги.

– Зовут тебя как, отрок?

Тут бы соврать, да не смог, сказал как на духу:

– Серым кличут, отче. Худым ещё, но это обзываются просто.

– Серый – и всё?

Когда-то у меня было имя, да только кому до того какое дело? Вот и подтвердил:

– Просто Серый, отче.

– Живёшь где?

И вновь захотелось соврать, и вновь ложь застряла в глотке, ещё и задыхаться начал. Чужая воля надавила неподъёмной тяжестью, зазвенело в ушах, снова повеяло ладаном, и я сдался, выложил всё как есть:

– В Гнилом доме на Заречной стороне. Там его все знают, не сомневайтесь!

Монах покачал головой и оторвал взгляд от своих записей. Жестом велел мне задрать штанину, присмотрелся к синяку, хмыкнул и велел:

– Отведи отрока в часовню Карающей десницы. Пусть помолится там до полудня, а лучше даже до трёх часов. Только в подвал его помести. А ты, – указал он на меня пером, – месяц будешь являться к заутрене. Брат Тихий определит хотя бы даже в церковь за свечами приглядывать. Станешь отлынивать или вовсе не придёшь, он тебе ногу сломает. – И уже снова адепту: – Только не перепутай! Правую!

Угрозы в словах монаха не прозвучало, но пробрало меня до самой печёнки.

– А как же нога, отче? – всё же спросил я, хоть брат Тихий и потянул уже из кельи. – Что с ней вообще?!

– Ерунда! – отмахнулся монах. – К вечеру пройдёт.

Пройдёт? Сама собой? Без лечения?

Что за ерунда?!

От растерянности даже упираться бросил, позволил монашку вывести себя на улицу. Дальше мы двинулись не к церкви Серых святых, а к входу на закрытую для мирян территорию обители.

– В часовню Карающей десницы по распоряжению брата Светлого! – с важным видом объявил мой сопровождающий дежурившим на входе монахам.

Старший из них смерил нас таким цепким взглядом, каким может похвастаться не каждый квартальный надзиратель, и заявил:

– Там сейчас с неофитами занятие начнётся! Нечего ему под ногами путаться.

– И что с того? Его в подвал запереть велено!

– Так, да? Хорошо. Лютый, проводи.

Брат Тихий напыжился было, но промолчал. Если первый монах был не из тех, с кем стоит пререкаться, то второй и вовсе больше походил на кулачного бойца. Сбитые костяшки, приплюснутый нос, ломаные-переломаные уши, обманчиво неторопливые движения. Вот уж точно – Лютый.

За аркой обнаружился ещё один огороженный зданиями двор, меня повели к выстроенной посреди него небольшой церквушке. Рядом с той обнаружилась засыпанная плотным речным песком площадка со вкопанными в землю столбами и перекладинами, там же валялись под навесом гири и гантели. В саму часовню не запустили, велели спускаться по каменной лестнице, узкой и крутой. Я бы непременно все ступени пересчитал, когда подвернулась отбитая нога, если б чего-то подобного не ожидал, а так успел опереться рукой о стену.

Черти драные! Да когда это закончится уже?!

Подвал оказался весьма просторным, под потолком там имелось несколько зарешёченных окошек, поэтому совсем уж темно не было. Разглядел голые стены, каменный свод и брошенную на пол циновку.

Когда за спиной лязгнула дверь и послышался скрежет провернувшегося в замке ключа, меня аж передёрнуло.

Брат Тихий, брат Светлый, брат Лютый… А ну как и меня в монахи постричь решили? Брат Серый – звучит ведь, так?

Но нет, чушь собачья! Точно не за этим сюда привели! Знать бы ещё – зачем и как это поможет с ногой.

Каждый шаг отдавался в колене острой болью, поэтому слоняться от стены к стене я не стал, улёгся на циновку. От каменного пола тянуло холодом, пришлось сесть.

Тишина, полумрак, время – будто остывший гудрон.

Ну и зачем меня сюда законопатили? Вот на кой чёрт, а?

С полчаса, наверное, я терялся в догадках, а потом вдруг ощутил зуд и жжение в отбитой ударом трости голени. Поначалу списал это на самовнушение, затем решил, что просто отсидел ногу, но только попытался встать и тут же со стоном рухнул обратно.

Чёрт, больно!

И это были ещё цветочки. Дальше откуда-то потянуло запахом ладана, начали доноситься отголоски песнопений, в подвале сделалось душно и жарко, а место ушиба загорелось огнём, будто туда ткнули раскалённым тавром.

Я даже вонь горелой плоти и волос уловил, но задрал штанину и – ничего.

Лёгкая припухлость, длинный чёрный синяк, никакого намёка на ожог.

Чего ж меня так корёжит тогда?!

И тут я сообразил: магия! Меня прожаривала какая-то церковная магия! Точнее – не какая-то, а лечебная.

Несколько дней кряду я в навеянном лихорадкой бреду пытался вдохнуть в себя небесную силу, но из той зряшной затеи ничего не вышло, а сейчас и стараться даже не пришлось: противоестественное тепло накатывало со всех сторон, жгло и терзало ногу, заставляя скрипеть зубами от боли.

Не будь дверь заперта, точно бы уполз на улицу, а так бессильно распластался на циновке и завис на самой границе беспамятства. Беспрестанно проваливался в забытьё и тут же выныривал обратно под очередным натиском терзавшей ногу боли. Та пульсировала всё сильнее и яростней, незримые огненные пальцы впивались в отбитую голень всё глубже и глубже, под их нажимом начали плавиться кости.

И я понял – не выдержу, рехнусь.

Но только если раньше не задохнусь – каждый очередной вдох давался со всё большим трудом.

Я постарался разжать судорожно стиснутые челюсти, перебороть крутившие тело судороги и наполнить лёгкие воздухом. Выдохнуть и наполнить вновь. И втянуть в себя не только воздух, но ещё и небесную энергию. Раз за разом: вдох! вдох! вдох!

Ни черта из этого не вышло, но мало-помалу меня перестало корёжить и вернулась ясность мысли. И одновременно возникло жжение в районе солнечного сплетения. С каждым ударом сердца, с каждым вдохом – всё сильнее и сильнее. И когда моргал, то будто песок в воспалённые глаза сыпал.

И вот точно ли ничего не вышло?! Или всё же выгорело? Не поэтому ли начал потихоньку выгорать изнутри уже я сам?!

Я припомнил всё, о чём говорилось на листке с описанием третьей ступени возвышения, и в следующий раз попытался энергию не только втянуть, но и вытолкнуть прочь, не задерживая в себе.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Полегчало. Пусть я и продолжал обливаться потом, зато больше не запекался от лютого жара незримого небесного пламени. Правда, теперь на выдохе обжигало глотку. Того и гляди – пламя изрыгать стану, куда там заморским факирам! И вновь на помощь пришли наставления о возвышении. Я бросил выдыхать энергию, вместо этого взялся прогонять её по телу тёплой волной и представлять, как та вырывается вовне прежде, чем успеваю сделать очередной вдох.

Это оказалось неожиданно легко. Точнее – оказалось бы, если б всякий раз в отбитой голени не загорались жгучие уголья боли. Это сбивало, и приходилось всё начинать заново.

Плевать! Заняться в любом случае больше было нечем, и уж точно я не желал корчиться в судорогах, поэтому упражнялся, упражнялся и упражнялся, стараясь ничего не переврать и следовать записям до самой последней буквы.

Зачем – и сам не знаю. Просто посчитал важным.

3-1

Завершил мои потуги на возвышение приступ рвоты.

Вот ещё только втягивал в себя переполнявшее подвал тепло – и уже бегу в угол, зажимая ладонью рот. Полоскало долго и жёстко, почти как в тот раз, когда отравился испорченной рыбной похлёбкой, а вот нога – нет, нога больше не болела. Сохранился некий намёк на неприятную ломоту, но не более того. Ещё и синяк выцвел, от длинной полосы осталось лишь тусклое пятно в месте удара.

Немного очухавшись, я вновь потянул в себя энергию, но мигом пошла кругом голова. Тогда начал вышагивать от стены к стене и обдумывать недавние события.

В самом ли деле удалось открыть в себе талант тайнознатца или просто разыгралось воображение? А ну как всё лишь примерещилось?

Духота, густой аромат ладана, ещё и от лихорадки толком не отошёл, а меня церковной магией – бац! Вот и поплыл.

Уж не знаю, к какому выводу на сей счёт я бы пришёл, но тут в замке скрежетнул ключ и распахнулась дверь.

– Живой? – с усмешкой спросил возникший на пороге брат Тихий.

– Угу, – промычал я и поспешил на выход, дабы монашек не успел унюхать запах рвоты.

– Нога как? – уточнил он, выпустив меня наружу.

Я легко взбежал по крутой лесенке и сказал:

– Лучше!

– Просто лучше или совсем прошла?

– Прошла, – решил я после недолгих колебаний.

– Ну и топай тогда! – Брат Тихий вывел меня за ворота и предупредил: – Не явишься к заутрене, найду и ногу сломаю!

Я лишь кивнул и поспешил прочь.

У Чёрного моста ожидаемо наткнулся на Угря с приятелями. Тот сразу отметил перемену в походке и на сей раз дерзить не решился.

– Ну и как, Серый? – спросил он. – Взяли?

Я покачал головой.

– Не вышел из меня побирушка. Буду в служки пробоваться.

– Сдурел?!

– Глядишь, знакомства нужные заведу. А нет – хоть свечных огарков насобираю.

Парень поскрёб затылок и признал:

– Это дело.

В итоге расстались мы вполне по-приятельски. Заняться было нечем, но в Гнилой дом я не пошёл. Вместо этого отправился на базар, где сейчас должна была приглядывать за нашими мелкими попрошайками Рыжуля. Идти было всего ничего, да только тележные колёса превратили раскисшую после дождя дорогу в непролазную топь, приходилось пробираться по деревянным мосткам, а тётки с корзинами сторониться отнюдь не собирались. Ещё и сточные канавы переполнились мутной зловонной жижей, и от одной только мысли, что оступлюсь и грохнусь туда, сделалось не по себе. А потерять равновесие на прогибавшихся под весом прохожих досках ничего не стоило: пусть нога уже и не болела, но некоторая скованность так никуда и не делась.

Торговые ряды занимали немалых размеров площадь, со всех сторон окружённую домами с лавками на первых этажах и складами на задних дворах. Все переулочки и проходы перегораживали высоченные заборы, попасть внутрь можно было лишь через главные ворота. На пятачке перед ними наяривала компашка уличных музыкантов. Басовито бумкал пузатый барабан, звенели медью тарелки, рвала душу пронзительной мелодией скрипка, вторили ей труба и гармонь. В лежавшем с краю футляре желтели медяки.

Подпиравший столб ворот детина смерил меня недобрым взглядом, но цепляться не стал, пусть и узнал. Но я – это отдельная история, а вот протащить на базар мелких было куда как сложней. Малолетних попрошаек и воришек тут не жаловали, Лука был вынужден договариваться и платить мзду.

Живот давно уже подводило от голода, я выложил деньгу за аппетитную, с пылу с жару шаньгу и умял её, наблюдая за представлением кукольного театра, а попутно высматривая среди зрителей карманников. Заметил Гнёта и погрозил тому кулаком, после глазами указал на базарного охранника, стоявшего чуть в сторонке. Босяк понятливо кивнул и скрылся из виду.

Я тяжко вздохнул и отправился на поиски Рыжули. Первым делом решил проверить местную харчевню, у которой крутились те наши, кто брался выполнять поручения торговцев. Обычно требовалось разыскать кого-то в здешней толчее, реже – передать весточку за пределы базара. Пока я пробирался меж рядов, наткнулся на Пламена. Подручный Бажена важно вышагивал с заложенными за спину руками – тут его все знали, и торопились освободить дорогу даже жулики из других шаек. Дурных задевать адепта не было.

Пламен вдруг потянулся к одному из прилавков, и в ладонь ему сама собой прыгнула жёлтая груша. Адепт откусил, скривился и выкинул желтобокий плод в грязь, вразвалочку зашагал дальше.

Выпендривается! Видно же, что груша отменная, а он ещё рожу кривит!

Рыжуля стояла чуть в стороне от входа в харчевню. Огненно-медные волосы она спрятала под косынку, но я издали приметил знакомое цветастое платье и сразу двинулся прямиком к ней.

– Привет!

Рыжуля обернулась и расплылась в улыбке.

– Серый! Как сходил? Что с ногой?

– Порядок! – сказал я. – Только теперь месяц туда на отработку таскаться придётся.

– До-о-олго!.. – расстроенно протянула девчонка.

Я кивнул и спросил:

– Ты почему не рассказала, что Лука деньги на откуп собирает?

Улыбка Рыжули враз померкла, и она зябко поёжилась.

– Он запретил, – призналась она. – Велел никому не говорить. Обещал, что сам всё уладит.

Я ощутил глухое раздражение и не удержался, проворчал:

– Обещал он!

– Ну а что? – с укором посмотрела на меня Рыжуля, и её зелёные глаза потемнели. – Рассказала бы я тебе, и что толку? Ты бы только психовал попусту!

– Чего это попусту? – оскорбился я. – Придумал бы что-нибудь!

– Ну не заработать чистильщику обуви столько! Даже за год не заработать!

Мне только и оставалось, что передёрнуть плечами.

– Лука-то где столько денег возьмёт?

Рыжуля вздохнула и отвернулась.

– Погоди! – придержал я её. – Мы можем уехать! Вдвоём!

– И куда? – насмешливо глянула в ответ девчонка. – В Южноморск? А чем на жизнь зарабатывать станем? Там и своих побирушек хватает!

– На Южноморске свет клином не сошёлся! – парировал я.

– Бродяжничать предлагаешь? Чтобы в работный дом заперли или на поля отправили впахивать от рассвета и до заката за миску похлёбки?

– Не бродяжничать, а с балаганом ездить! Балаганщикам всюду рады. Зырь!

Прежде чем Рыжуля успела хоть что-то сказать, я подтянул её к прилавку с яблоками и закричал:

– Яблоки медовые, волшебные! Одно съел, на пять лет помолодел! В них столько магии, что сами летают! Глядите-ка!

Пока молол эту чепуху, я попутно подкидывал одно яблоко за другим, а когда первое из четырёх начало падать, подхватил его и вновь запустил в воздух, заодно швырнул вверх следующее. Стоявшая за прилавком тётка опомнилась и разинула рот для крика, но я к этому времени уже жонглировал шестью яблоками, и вокруг начали собираться зрители.

– Настоящая магия! – орал я, начав подкидывать половину плодов левой рукой, а половину правой – так, что образовались два кольца. – Караул! Мне самому так в жизни не суметь!

Раздались одобрительные крики, кто-то захлопал.

– Бери ещё! – заголосили зеваки. – Давай!

– Кто съест парочку, до крыши допрыгнуть сможет! – выдал я и ухватил с прилавка ещё два, но по лбу уже катились струйки пота, поэтому затягивать представление не стал и принялся по одному возвращать яблоки на прилавок.

Последнее показал тётке, и та со смехом разрешила:

– Оставляй, ловкач!

Её товаром заинтересовалось сразу несколько человек, я откусил от румяного бока, прожевал и крикнул:

– Чистый мёд!

Яблоко и в самом деле оказалось сочным и сладким, я куснул его второй раз и протянул Рыжуле. Та взяла угощение и фыркнула.

– Вот ты баламут!

– Ну так что скажешь? – напомнил я о своём предложении, потянув её подальше от людей. – Прибьёмся к балаганщикам, объедем всё Поднебесье! Плохо разве? Помнишь, как мечтали из Гнилого дома удрать и мир повидать? Теперь и убегать нет нужды, просто уйдём! Никто и слова не скажет! С Лукой договоримся, а Бажен перебьётся как-нибудь без отступных!

Девчонка покачала головой.

– Балаганщики чужаков к себе не берут, они все там друг другу родня! – Рыжуля вдруг озорно сверкнула глазами и рассмеялась. – Но вот меня примут, если за балаганщика замуж выйду!

– Так о том и речь! – заулыбался я. – Я ж из балаганщиков!

Рыжуля округлила глаза.

– Ты?! Ври больше!

– Серьёзно!

– Серый, не заливай! Твой отец карманником был, его повесили! Все это знают, да ты же мне сам и рассказывал!

– Повесили – это да, – кивнул я, принимая обратно изрядно обкусанное яблоко. – Только он фокусником был, с балаганом ездил.

В руке у меня появилась деньга, я показал монету Рыжуле, сжал кулак, разжал и растопырил пустые пальцы. Затем потянулся к уху девчонки и выудил из-за него медный кругляш. Та улыбнулась.

– Столько раз смотрю, а всё в толк не возьму, как ты это делаешь!

– Талант у меня в крови! – заявил я, умолчав, сколько времени ушло на отработку каждого трюка и как непросто было в них разобраться. – Не знаю, может, отец и раньше чужие карманы чистил, но в тот раз точно решил покрасоваться перед мамой. Стянул перстенёк с пальца зазевавшегося дворянчика и сделал ей предложение. Только перстенёк оказался непростым – то ли с магической защитой, то ли с наведённым проклятием.

У Рыжули меж бровей залегла морщинка.

– Это точно не одна из твоих баек, Серый? Откуда ты всё это взял?

Я пожал плечами.

– Тётка рассказала. Отцу стало худо, начал кровью захлёбываться, вот и пошёл к монахам, через них нанятые дворянчиком охотники на воров его и отыскали. Перстень он давно расплющил, золото продал скупщикам, а вот вынутые из оправ камушки – не успел.

– Так почему его повесили? – удивилась Рыжуля. – За воровство ведь руки рубят!

– За оскорбление дворянского герба, – скривился я. – На перстне герб был. Вот и вздёрнули.

– Не повезло, – вздохнула девчонка. – Ты поэтому и не воруешь?

Я выкинул огрызок в грязь и поморщился.

– Мама при родах умерла, меня тётка выходила, сестрица её старшая. А в семь лет я на краже попался и плетей отхватил, так она знахарку попросила спину залечить. Та и сказала, что проклятие с отца на маму перекинулось и меня тоже зацепило. Только оно ослабло и его обмануть можно, если дать зарок не воровать.

– Выдумки! – объявила Рыжуля. – Все знахарки почём зря людей дурят, лишь бы только деньги выманить! Твоя тётка ведь заплатила ей за снятие порчи? Ну вот!

Вспомнился проникший в самую душу холод и старческий шёпот «взял чужое – жди беды», я зябко поёжился и через силу улыбнулся.

– Так что скажешь? Можем уехать хоть сегодня!

Рыжуля строго глянула в ответ.

– Гнилой дом – моя семья, Серый! Другой нет! Пока совсем худо не станет, я мелких не брошу. Кто ещё о них позаботится?

Мы молча зашагали вдоль торговых рядов, мне стало как-то даже не по себе. Желая сгладить неловкость момента, я остановился у лотка с разноцветными леденцами на палочках, но ещё даже деньгу достать не успел, как красномордый продавец рыкнул:

– Сгиньте!

Это и решило дело. Рыжуля презрительно вздёрнула нос и зашагала дальше, а вот я задержался.

– Гляди! – с усмешкой показал дядьке деньгу, тряхнул кистью и растопырил пустые пальцы, вновь тряхнул и скрутил фигу, повертел ею перед носом продавца.

– Ах ты гад! – взревел тот, и я с хохотом рванул вслед за Рыжулей.

Сердце колотилось как бешеное, только не из-за дурацкой шутки, а из-за далеко не столь безобидного фокуса: пока отвлекал продавца фигой, стянул с прилавка петушок на палочке.

Взял чужое – жди беды?

Да ерунда это всё! Мёртвых ухарей обчистил – и ничего!

Я нагнал Рыжулю и сунул ей леденец. Та обрадовалась, но всё же покачала головой.

– Ой, да не стоило!

– Ерунда! – Я щелчком пальца запустил в воздух деньгу, поймал её и сказал: – Луке пока не говори, но, если совсем припрёт, я смогу десятка два целковых раздобыть.

Брови девчонки изумлённо взлетели.

– Но как?

– А хотя бы и украду! – усмехнулся я в ответ.

Тут-то сзади и послышалось:

– Эй, краля! Мой петушок тебе больше понравится!

Я резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с парочкой босяков из Угольного тупичка. Мне и слова сказать не дали.

– С дороги! – рявкнул Жучок, а Лешик со всех сил пихнул в грудь.

Резкий толчок заставил шатнуться назад, и тут же кто-то поставил подножку. Я потерял равновесие и начал заваливаться навзничь, в самый последний момент дотянулся до пихнувшего меня босяка и ухватил его за руку, но даже так не устоял, просто увлёк паренька за собой.

Мы хряснулись на землю, я тотчас получил кулаком по зубам, а сам ткнул обидчику пальцем в глаз, и тот с воем откатился в сторону. А следом вскрикнул от боли пошутивший о петушке Жучок.

– Сука! – взвыл заводила и с прижатой к боку ладонью отпрянул от кольнувшей его спицей Рыжули.

Та метнулась прочь, а ближайшая к нам торговка заорала:

– Караул!

Кто-то завизжал, кто-то начал звать охрану. Мне бы убраться отсюда, но куда там! Мелкий гадёныш, что поставил подножку, со всего маху пнул по голове, я прикрылся руками и вцепился в лодыжку пацана. Он шустро скакнул назад и вырвался, но при этом лишился слетевшего с ноги ботинка.

Я зашвырнул растоптанную обувку на соседний ряд, и малец разом потерял ко мне всякий интерес, завопив:

– Нет!

И тут же крики зевак перекрыл пронзительный крик:

– Шухер!

Босяки вломились в толпу, а я схватил слетевший с головы картуз и ужом заполз под прилавок. Получил по спине метлой, зато выбрался в соседний проход. Только вскочил, и немедленно в руку вцепился какой-то бородатый купчишка.

– Стоять!

Я шагнул к нему вплотную, наступил на ногу и пихнул плечом в грудь, заодно крутанул руку, высвобождаясь. Бородач уселся на задницу, а я метнулся прочь. Выбежал из рядов, заметил базарного охранника и припустил прочь. Ворота остались в другой стороне, но я почти сразу вывернул к окружавшим базарную площадь домам.

Между ними – высоченная ограда, так запросто не перелезть.

Я запрыгнул на какой-то ящик, перемахнул с него на откос подоконника, скакнул и ухватился за край карниза второго этажа, в рывке перекинул через забор ноги, тут же сорвался и улетел в переулочек. Покатился кубарем и растянулся в луже, но быстро поднялся и бросился наутёк.

Бежать!

Никто за мной не погнался. Много чести! Ничего не украл, а за простого драчуна награды не видать. Но вот попадись на базаре – точно бы все рёбра пересчитали, там с этим строго.

На углу я остановился и огляделся, поморщился от боли в отбитых пятках и не без труда, но всё же совладал с опрометчивым желанием рвануть к воротам, дабы перехватить тупичковых и поквитаться с их заводилой. Драка между босяками – это одно, но я ещё и купчишку уронил. Как бы чего не вышло.

Сглазили меня, не иначе. Который день всё наперекосяк идёт!

Я выругался, двинулся прочь от базара и после недолгого блуждания по глухим переулочкам вывернул на дорогу к малой пристани, до которой тут было рукой подать. Причаливали к ней большей частью баржи с углём, да ещё изредка привозили грузы для торгашей с местного базара, дорога была разбита тележными колёсами донельзя, и я зашагал по тропинке на обочине.

На причале сидели рыбаки, поэтому чуток прошёлся вдоль берега. С нашей стороны он был пологим, а вот на той стороне высилась каменная набережная. Там уже не покупаешься, мигом стремниной снесёт. Редкие спуски к воде были только у лодочных причалов.

В густых кустах одолело комарьё, но непосредственно у реки этих кровососущих поганцев сдувало ветром, искусали меня не слишком сильно. Дно было песчаным, а вода прозрачной и совсем не пахла болотиной, как в Чернушке. Я положил картуз на траву, кинул в него узелок с монетами и занырнул в реку прямо в одежде. После её ещё и простирнул. Выжал и развесил на кустах, затем уже куда тщательней прежнего промыл волосы.

«Оброс, пора стричься», – подумал, но исключительно для того, чтобы ни о чём другом больше не думать.

Только куда там! Тут семи пядей во лбу быть не нужно, чтобы увязать воедино драку на базаре и нарушенный зарок. Украл леденец – и сразу прилетело!

Простое совпадение? Да ни в жизнь не поверю!

Не было бы у нас того злосчастного петушка, тупичковые и не прицепились бы вовсе. Более того – если б не выпендривался и просто за леденец заплатил, мы с Рыжулей с этими гадами точно разминулись бы!

Нет, это всё неспроста. Как и сказала тогда ведьма: «Взял чужое – жди беды!»

Правда, тогда непонятно, почему до сих пор за обворованных ухарей не прилетело. Стоит поостеречься или дело в том, что я покойников обобрал и взял не чужое, а попросту ничьё? Да они и сами напросились…

От раздумий отвлекли два резких гудка. Вверх по течению неспешно ползла самоходная баржа, навстречу ей ходко прошёл паровой катер. Над водой вслед за ними тянулись дымные полосы.

На реке я в итоге проторчал часа два – не меньше, но одежда толком просохнуть не успела, натягивал ещё влажную. Обуваться и вовсе не стал, вместо этого связал шнурки и перебросил ботинки через плечо. Пошёл от реки по петлявшей в густой траве тропинке и почти сразу выбрался из кустов к высоченному каменному забору с железными пиками поверху, за которым пряталось поместье Барона. Барона с большой буквы, не какого-то там дворянчика. Под этим деятелем ходило всё жульё Заречной стороны, и тот же Бажен платил Барону оброк точно так же, как ему самому платил оброк Гнилой дом и другие ватаги босяков.

Дальше тропинка потянулась вдоль ограды, по ней я и вышел к дороге с засыпанными гравием и кирпичным крошевом ямами. У калитки на ходулях вышагивал привратник в бриджах, распахнутой ливрее на голое тело и мятом цилиндре. Лицо его было разрисовано белой краской под череп, и выглядел слуга Барона весьма жутенько, но приблудного босяка не шуганул. Всего лишь чиркнул поперёк горла ногтем большого пальца и высунул набок язык.

Я намёк понял и поспешил прочь.

3-2

Колокольный звон нагнал на полпути к Гнилому дому. Перво-наперво в уличный шум вплёлся какой-то странный вибрирующий отзвук, вплёлся и сразу пропал, чтобы миг спустя вернуться куда более чётким и громким. Тягучий перезвон церковных колоколов быстро усилился, окружил и стал накатывать решительно со всех сторон. Застигнутые им прохожие замедлили шаг, телеги остановились, свары стихли, перестали драть глотки зазывалы и торговаться с покупателями продавцы. Но – минута, другая, и всё вернулось на круги своя, разве что степенности в жизни горожан заметно поубавилось, прорезалась явная суета.

Да оно и понятно: близился небесный прилив, не успеешь наведаться в церковь и десяток горячих отхватишь всенепременно. Ну или штраф в пяток целковых впаяют, что для иной публики даже больней. И это только за первый раз, злостных нарушителей и на каторгу отправить могли.

Ближайшей к Гнилому дому была церковь Чарослова Бесталанного, я обулся и заторопился туда, желая успеть до наплыва добропорядочных обывателей, которым требовалось разобраться с неотложными делами и собрать домочадцев. Идти было всего ничего, поэтому оказался на месте задолго до начала вечернего столпотворения: у ворот разве что в две шеренги местные побирушки выстроиться успели, даже хвост очереди на улицу покуда не высовывался, всем хватало места во дворе.

Пятачок перед воротами раскис после дождя, а мне месить грязь нисколько не хотелось – чай, не босиком, а в ботинках, поэтому как вынырнул из переулочка, так сразу и отодвинул в сторону доску, чтобы протиснуться в известную каждому окрестному мальцу дыру. Народу на церковном дворе собралось не так уж и мало, обнаружилась там и наша мелюзга, которой что-то вещал приблудыш Яр.

Плакса указала на меня, Рыжуля обернулась и с улыбкой помахала рукой. Я зашагал мимо свечной лавки, тут-то от ворот и послышался оклик:

– Эй, ты!

Имени не прозвучало, но каждый босяк сразу понимает, когда зовут именно его. Непонятливые на улице не задерживаются – их удел работные дома или каторга, а то и общая могила. Я был не из таких, внутри так и ёкнуло. Но виду не подал, с шага не сбился и не оглянулся, как шёл, так и продолжил идти. Только теперь уже не к мелюзге, а к входу в церковь. Там не достанут. Не все смогут достать – так уж точно.

– Стоять, кому сказано! – гаркнули теперь уже во всю глотку.

Люди начали оборачиваться, я же и ухом не повёл. Я – не «эй, ты», я – Серый. Отозвался бы даже на Худого, а вот так – нет, нет и нет. Иду.

Сзади накатило ощущение смертельной опасности, аж проморозило всего. Ещё – стремительные шлепки по грязи и шумное дыхание.

– Серый, шухер! – завопил Хрип. – Тикай!

О, я бы припустил, и ещё как! Но в самый первый миг остановил страх потерять лицо, а дальше понял, что заскочить в церковь попросту не успею. Догонят и порвут!

Я развернулся и скрестил на груди руки. Не от такой уж уверенности в себе скрестил, а чтобы уберечь их от укусов, ведь нагоняли меня два короткошерстных бойцовых пса с обрезанными ушами и обрубками хвостов. Мощные головы со страшенными пастями, испещрённая шрамами шкура, ошейники с длинными железными шипами и… глаза!

Глаза определённо не принадлежали простым животным, они вроде как даже светились, и какое-то наитие подсказало, что в собачьих телах заточены бестелесные твари с той стороны.

Пропади я пропадом, если это не так!

И захотел бы – не смог с места сдвинуться, ровно в соляной столп обратился. А ещё сообразил: не кинутся. Только не посреди церковного двора, только не на всеобщем обозрении, только не когда я стою, а не пытаюсь удрать.

И да – замерли в паре шагов, ощерились, изготовились к прыжку, но не более того.

Хозяином псов оказался мужчина средних лет, в котелке, неброском плаще и кожаных сапогах. Был он чуть выше среднего роста, с вытянутым лицом без усов и бороды. Улыбка его не понравилась чрезвычайно – верхняя губа приподнималась, открывая неровные зубы. То не улыбка, а оскал.

Шёл дядька от ворот безо всякой спешки, и я не стал молча дожидаться его, потребовал:

– Шавок убери!

Тон незнакомцу определённо по душе не пришёлся, и он недобро ухмыльнулся.

– А то что?

– А то отец настоятель спросит, кто запустил этих тварей на церковный двор!

Непонятный тип зло прищурился, и тут же псы перестали рычать, развернулись и потрусили за ворота, хоть мужик не свистнул и не прищёлкнул пальцами, ничего не сказал даже. У меня по спине побежали мурашки, и совсем уж не по себе стало, когда незнакомец будто между делом распахнул свой серый плащ. Оружейный ремень оттягивали кобура с револьвером и стянутая медными кольцами дубинка, а на цепочке покачивалась бляха охотников на воров. Начавшие было окружать нас зеваки разом подались назад.

Во рту моментально пересохло, в голове болезненно застучали отзвуки пульса.

Охотник на воров, провалиться мне на этом месте!

Неужто рассаженный витраж аукнулся?! Меня ж за него в долговой тюрьме сгноят!

Но я тут же вспомнил о заначке и вновь обрёл душевное спокойствие. Откуплюсь!

И это ещё если придётся! Пусть Заречная сторона и не была совсем уж беззаконным местом вроде Ямы, безбоязненно наведывались сюда лишь Савва, Двупалый и Седой, в подручных у которого ходил костолом по кличке Людоед. Эта троица работала по заказам церковников, Черноводской торговой компании и управы, а потому стояла наособицу от остальных охотников на воров, которым приходилось либо обстряпывать свои делишки через Барона и после делиться с ним наградой за возвращённые владельцам краденые вещи, либо действовать на свой страх и риск.

Этот, как видно, решил рискнуть.

– Ты с Гнилого дома? – спросил охотник на воров.

– Ну и? – буркнул я, не полагая нужным быть хоть сколько-нибудь вежливым, но и границ дозволенного не переходя.

Невозмутимость охотника дала трещину, и его рука чуть дрогнула. Явно собирался отвесить зарвавшемуся босяку оплеуху, но в самый последний момент сдержался. Одно дело поучить вежливости сопляка на улице, и совсем другое – затеять драку на церковном дворе. Бляхи за такое он, положим, не лишится, а вот штраф выписать или накляузничать в управу могут запросто. И самое главное – своего тогда не добьётся. Не получится после этого разговора. Никак не получится.

– Есть у вас малец лет двенадцати – рыжий, курносый и рябой? – продолжил расспросы охотник на воров.

Он точно ожидал, что я начну отнекиваться, но не тут-то было.

– Ещё и щербатый, поди? – уточнил я, а после усмехнулся. – Так себе приметы, у нас половина таких.

Послышались смешки, тусклые глаза охотника на воров укололи недобрым взглядом, и он выложил свой козырь:

– У него ожог на левой щеке и на шее.

Я кивнул. Понял не только, кого ищет этот неприятный тип, но и то, что он отнюдь не просто так караулил у церковных ворот именно меня. Врать нельзя. Загонят в угол, выйдет боком.

– Пыжик это, – сказал я. – Рыжий, курносый, щербатый. С ожогом. Точно он.

Теперь зеваки заворчали и зароптали. Оно и понятно: своих сдавать последнее дело, за такое и перо под рёбра заполучить недолго. Мой собеседник честного ответа не ожидал, поэтому спросил лишь после отчётливой заминки:

– Где он?

– Сам ищи! Я босяков выслеживать не нанимался.

– И как это понимать? – В вопросе прозвучала неприкрытая угроза.

– Откололся он, – пояснил я. – Руку в общак запустил и ноги сделал.

– Врёшь!

– Его даже из церковной книги уже вычеркнули, – ответил я, не отведя глаз. – Хочешь – проверь.

Охотник на воров смерил меня тяжёлым взглядом и объявил:

– Лучше к вам в гости загляну!

– Запретить не могу, приглашать не стану.

И вновь послышались шепотки, на сей раз, несомненно, одобрительные, а вот в спину потопавшему к воротам охотнику на воров забурчали откровенно зло. Не будь при нём тех драных псов, ещё бы и грязью закидали. Впрочем, иных и собаки не остановят.

Зеваки начали расходиться, но кто-то из знакомых подошёл выказать поддержку; я быстренько со всеми распрощался и поспешил к своим.

– Не заходили ещё? – спросил у Рыжули.

– Нет, Луку ждём, – ответила та и шепнула на ухо: – Молодец!

На сердце потеплело, но люди всё прибывали и прибывали, поэтому я быстренько пересчитал мелюзгу по головам. Все оказались на месте, не хватало только Гнёта, Сивого и Хвата. Ну и Луки.

– С базара пацаны нормально ушли, не знаешь? – уточнил я, слегка забеспокоившись.

– Нормально, – подтвердила Рыжуля. – А что?

Я мотнул головой и объявил:

– Двинули!

Ждать Луку никакого смысла не было, вот-вот самое столпотворение начнётся, тогда мелких могут и затоптать. Мы пристроились в хвост очереди, немного постояли у дверей и зашли в церковь. Над головой – купол, расписанный ликами воинства Царя небесного, на стенах – фрески со сценами из жития Чарослова Бесталанного, в центре – алтарь с мраморной чашей. Там стоял настоятель, а на входе всех опрашивал и отмечал в церковной книге диакон.

Дело это было обычное и привычное, мне ожидаемо попеняли, что заявились не все обитатели Гнилого дома разом, но выставлять на улицу детвору строгий дядька столь же ожидаемо не стал и разрешил проходить к алтарю. А вот что было необычным и непривычным – так это явственное ощущение тепла и странной лёгкости. Я бы даже попытался втянуть в себя небесную энергию, но не рискнул – просто побоялся упустить кого-то из мелких. За ними в таких местах нужен глаз да глаз, иначе жди беды.

Священник опускал ладонь в мраморную чашу, пустую на вид, и стряхивал с пальцев на прихожан нематериальное мерцание. Ритуал небесного омовения был мне прекрасно знаком, поэтому, когда на лицо будто бы упали капли тёплого дождя, я как-то даже растерялся. Те впитались в кожу и разошлись по телу мягким согревающим теплом, стало необычайно хорошо.

– Отходи! – зашипел на ухо служка и потянул за руку. – Не стой столбом!

Я сделал несколько шагов на ватных ногах, и голова пошла кругом, пришлось опереться на стену. Святость не только проникла в меня, но и напитала своим сиянием, я будто переполнился им и засветился изнутри. Испугался даже, что на это обратят внимание, но наваждение отступило, осталась только чрезвычайная лёгкость да пустота в голове. И ещё тело сделалось будто чужим, начало определённо запаздывать за сознанием. Как не запутался в ногах, пока к входной двери пробирался, просто не представляю.

На улице я хватанул ртом свежего воздуха и уселся на скамейку. Такое впечатление – дымом дурман-травы надышался. Мне было хорошо.

– Да это разве небесное омовение?! – распинался перед мелкими Яр. – Вот у нас на Пристани священник будто водой обдаёт!

«Прикусил бы ты язык, – подумалось мне, – пока тебе его не укоротили…»

Ещё я отметил, что приблудыш в церковь с нами не заходил, но заставить себя встать и отвесить ему подзатыльник так и не смог, а дальше все вдруг загомонили, запрокинули головы, начали тыкать пальцами в небо. Набежала тень, только не от облака – над нами медленно и величественно плыл летающий остров. Не корабль какой-нибудь, пусть даже и многопалубный фрегат, а цельный остров!

Гранитное основание, каменные стены с бойницами, башни, вымпелы и флаги.

От летающей скалы отделилась точка, рухнула вниз, но сразу выровнялась и понеслась к Холму.

– Ковёр-самолёт! Ковёр-самолёт! – загомонили все кругом.

– Кошмар! Я бы со страху помер!

– Обмочился бы!

– Обмочился и помер!

От одной только мысли доверить свою жизнь жалкому куску ткани, пусть даже и зачарованному, меня передёрнуло, да ещё летающий остров дополз до нас и закрыл едва ли не четверть неба. На меня будто каменная плита надавила.

Рухнет – и конец. Всех всмятку!

Мокрого места не останется!

Я переборол слабость, поднялся на ноги и подошёл к восхищённо взиравшей на летающий остров Рыжуле.

– Идите домой.

Та отвлеклась на меня и удивлённо приподняла брови.

– А ты?

– Дождусь Луку.

– Хорошо.

Но вот так сразу никто никуда не пошёл – все стояли и глазели на летающий остров, пока тот не проплыл над Заречной стороной и не скрылся в кучевом облаке.

– Вот бы облачко на вкус попробовать! – мечтательно произнесла Мелкая.

– Всё б тебе жрать! – рассмеялся Хрип и ойкнул, когда девчонка пнула его под колено. – Ах ты!..

Но церковный двор точно был не самым подходящим местом для драки, Рыжуля мигом всех построила и повела в Гнилой дом. А я остался. Сначала просто сидел и бездумно пялился в небо, а когда странная отстранённость отпустила, столковался с церковным служкой и купил у него свечных огарков. Заплатил за увесистый свёрток грош с деньгой, сделкой остались довольны оба.

Лука с пацанами появился уже в сумерках, когда пошёл на убыль поток прихожан.

– Ну где вас черти носят? – возмутился я. – Все отметились давно!

Старший, мрачный как туча, только глянул зло и ушёл в церковь. Гнёт, Сивый и Хват поспешили следом. У этих вид был очень уж пришибленный.

– Случилось чего? – спросил я, когда они появились обратно.

– Случилось! – подтвердил Лука и рявкнул на парней: – Идите!

Дважды тех просить не возникло нужды, босяки шустро потопали прочь. Мы тоже покинули церковный двор, и уже только тогда Лука толкнул меня в плечо.

– Ну ты что творишь?!

– Я творю? – опешил я и потребовал объяснений: – А что я творю?

– Серый, ты ещё спрашиваешь?! А кто с тупичковыми драку затеял?

От недавнего умиротворения не осталось и следа, словно и не было никакого небесного омовения, вскипел я в один миг.

– Я драку затеял?! А ничего, что это они к Рыжуле прицепились?

– Ничего! – рыкнул в ответ Лука. – В шутку всё перевести не мог?

– Ты охренел?! – опешил я. – Да меня сразу с ног сбили, я даже слова сказать не успел! – И указал на припухшие губы. – Ещё и по зубам получил! Этих гадов вообще запинать надо!

Лука разом осунулся.

– Запинали уже! – скривился он. – Расстарались! В сточной канаве выкупали!

Я расплылся в довольной улыбке.

– Так хорошо же!

– С дуба рухнул? – хмуро глянул на меня Лука. – Тупичковые под Истомой ходят, а они с Баженом только-только замирились! – Он выругался и начал загибать пальцы. – Одного спицей ткнули. Второй из-за тебя чуть не окривел. Третий ботинка лишился. А на выходе с рынка наши их ещё в помоях искупали!

– Сами виноваты! – упрямо заявил я.

– Кто виноват, теперь старшие на толковище решать станут! Бажен сказал, завтра вечером встречаемся.

Я недоумённо уставился на приятеля.

– И что с того? Они первые в бочку полезли!

– Это твоё слово против их!

– Рыжуля подтвердит.

Лука аж зубами скрежетнул.

– Серый, ты совсем дурак? – прорычал он, нервно облизнув рубец на верхней губе. – Я с Рыжулей у Бажена давно в печёнках сижу! А тут такое! Вот как ты докажешь, что это не она им глазки строить начала, а? А если Бажен передумает или цену за покровительство взвинтит?

– Куда уж больше?

– Да есть куда, Серый! Есть! Он и так уже говорит, будто от нас слишком много проблем и оброк не стоит того, чтобы с Гнилым домом возиться!

– И что делать будем?

– Это ты мне скажи! – потребовал Лука, вздохнул и заявил, как отрезал: – Рыжулю в это дело впутывать не станем!

– А как тогда? – опешил я. – Ты меня крайним выставить хочешь?!

– Нельзя! Тогда долг повесят! Если зайдёт разговор, говори Бажену, что с тобой Мелкая была – он её не знает и на толковище не потащит. А там говори, что с ног сбили, с этого всё и началось. На этом упор делай и стой на своём. Понял?

Я кивнул – мол, понял.

А ещё понял, что могу и не выкрутиться, тогда точно крайним останусь. Ради кого другого так бы рисковать сроду не стал, но сейчас не тот случай. Тут даже думать не о чем. Рыжулю подставлять нельзя.

Никак нельзя!

– Когда? – спросил я, сглотнув ставшую вязкой слюну.

– Толковище? – уточнил Лука. – Завтра вечером. Сегодня – никак. Сегодня – небесный прилив!

3-3

К болоту мы подошли уже в густых сумерках. Прежде мысли другим заняты были, а как под ногами захлюпало, я опомнился и сказал:

– Да! Пыжика легавый искал! Вроде клички не знал, но описал один в один. Явно навели.

Лука вздрогнул.

– Что за легавый? Когда?!

– Незнакомый какой-то на церковном дворе прицепился.

– Чего хотел?

– Говорю же – о Пыжике выспрашивал! – пояснил я.

– Да понятно, что о Пыжике! А на кой он ему сдался?

– Не сказал. Но ты ведь Пыжика из нашего списка вычеркнул? Вычеркнул ведь?

Я посмотрел на Луку, и пятка немедленно соскользнула с кочки, нога почти по колено погрузилась в болотную грязь.

Чёрт!

– Вычеркнул! – буркнул Лука. – Но всё равно надо было узнать, чего ему шьют!

– Вот и узнай! – огрызнулся я, пытаясь отряхнуть штанину.

Тщетно! И чего только сразу не закатал?

Я беззвучно выругался и поспешил вслед за старшим. В доме сильно пахло луковой похлёбкой и дымом, Гнёт и Сивый закрывали окна ставнями, Хват разжигал лучины, Мелкая что-то тихонько напевала себе под нос и вязала соломенные птички-обереги, как делала это в преддверии каждого небесного прилива, случавшегося то дважды в год, а то и чаще. Поделки эти девчонка на следующий день неизменно сжигала в печи, и для меня оставалось загадкой, где она всякий раз умудрялась находить для них нити всех пяти цветов радуги.

Рыжуля накрывала на главный стол, и за ним уже восседал на притащенном невесть откуда шатком табурете Яр. Настроения мне эдакая наглость приблудыша отнюдь не улучшила, а оно и без того было ни к чёрту. Проходя мимо, я пинком вышиб одну из ножек, а когда паренёк с грохотом рухнул на пол, резко бросил:

– Сгинь!

Задерживаться не стал, вручил свёрток со свечными огарками Хрипу и поднялся на чердак. Только переодел штаны, и следом забралась Рыжуля.

– Серый, ну ты чего такой бешеный? – спросила она, потрепав меня по волосам.

Ответить я не успел, к нам присоединился Лука.

– Ты на кой чёрт этого дурачка привечаешь?! – возмутился я, не дав ему и слова сказать.

Лука в долгу не остался.

– А что не так?! – рыкнул он в ответ. – Яр наколку на верное дельце дал, мы сегодня червонец срубили! А сколько ты в общак денег заносишь?

– Да уж не меньше! – презрительно фыркнул я и только лишь этим не ограничился, поднял доску и кинул Луке узелок с монетами.

Тот распустил его и округлил глаза.

– Откуда?!

Рыжуля заглянула ему через плечо и тихонько охнула, явно припомнив наш давешний разговор. Но упоминать о нём не стала и пихнула Луку кулаком под рёбра.

– Вечно ты на Серого наговариваешь!

Старший на неё даже не взглянул, наскоро пересчитал монеты и повторил свой вопрос:

– Так откуда?

– Да всё оттуда! – криво ухмыльнулся я.

Лука повернулся к девчонке.

– Рыжуля, у тебя там ничего не пригорит? – А когда та ойкнула и спустилась с чердака, уставился на меня. – Серый, я ж тебя как облупленного знаю! Ты ведь их не украл, так?

– Свое забрал! – отрезал я.

– Это как?

– А вот так! Когда пожар тушить помогал, на дохлых ухарей наткнулся. Раз мы дело сделали, а денег только половину получили, обчистил кошели. Даже чуть меньше вышло.

– Чего сразу не сказал?

Я пожал плечами.

– Это моя доля, нет? Я же всю работу сделал!

Лука кивнул и зашевелил губами, явно производя в уме какие-то подсчёты.

– Уже легче! – объявил он, заметно повеселев, но тут же вновь помрачнел. – Если б ещё с тупичковыми краями разойтись… Ладно, идём! – И сразу придержал меня. – Ты на Яра не дави, хорошо?

Пришлось наступить на горло собственной гордости и пообещать:

– Не буду.

Не знаю, кому и где удалось спереть ящик лука, но помимо похлёбки каждому досталось по запечённой луковице. А как поужинали, так мелкие принялись подплавлять над лучиной свечные огарки и расставлять их по тарелкам и мискам.

– Хрип! – окликнул Лука пацана. – Наловите завтра пять дюжин пиявок, только покрупнее. Аптекарь возьмёт.

– Сделаю! – пообещал тот и убежал к мелким, которые расселись вокруг Яра. Приблудыш взялся рассказывать страшную историю, а я отошёл к выходившему на северо-запад окну и, приоткрыв ставень, выглянул наружу.

– Серый, не надо! – ёжась, попросила Мелкая. – Плохая примета!

Я только отмахнулся.

Никто заранее не знал, в котором часу докатится до нас небесный прилив, но приходила призрачная волна неизменно с одной и той же стороны. Говорят, именно в том направлении находился Тенезвёзд – крупнейший и богатейший город всего Поднебесья, с башен которого проще простого дотянуться до неба рукой.

Не требовалось обладать колдовскими способностями, чтобы разглядеть призрачный вал: пусть это и полагалось дурной приметой, но каждый босяк хотя бы раз дожидался небесного прилива на улице или у открытого окна. Я и сам делал так прежде, да только это прежде. Теперь-то всё иначе.

Или ничего не изменилось? Или я просто нафантазировал, будто пробудился талант?

Невесть с чего сделалось не по себе, в груди заныло, волосы встали дыбом. Я даже вздрогнул, когда сзади подступила Рыжуля. Она уперлась подбородком в моё плечо и спросила:

– Серый, что с тобой?

– Прилив, – сказал я, не в силах отвести взгляда от призрачного сияния – не слишком яркого, но чётко различимого на фоне не успевшего окончательно стемнеть неба. Предельно чётко – это для меня.

– Где?! – удивилась Рыжуля.

– Гляди! – сипло выдохнул я. – Гляди!

Прежде никогда столь ясно вала небесной энергии не различал, а сейчас даже потусторонний ветер уловил. Повеяло неприятной стылостью, по спине побежали мурашки, и я поспешил закрыть ставень.

– Зажигайте свечи!

Началась суета, а Рыжуля недоумённо округлила глаза.

– Уверен? Я ничего не видела!

Я молча потянул её в центр комнаты. Стало окончательно не по себе, всё кругом сделалось неправильным, и это была отнюдь не умиротворяющая неправильность, накатившая после омовения в церкви. Сейчас было совсем не так. Не так – со всем миром и в первую очередь со мной.

Чёртова напасть!

Не хочу!

Не знаю, чего именно, но – не хочу!

Огоньки многочисленных свечей разогнали тени по углам комнаты, все притихли, и – ничего, ничего, ничего. Хват вознамерился было сунуться к окну, и я шикнул на него, а миг спустя дом заскрипел, будто под порывом сильного ветра, мягкое мерцание огоньков, желтоватое и тёплое, исказилось и стало резким, холодным, белым.

Накатил небесный прилив!

Для остальных этим всё и ограничилось – для остальных, но никак не для меня. Потянуло ледяным сквозняком, запахло чем-то стылым, комнату заполонило нечто, чему не стали помехой стены и ставни. Незримый вал шибанул меня, смял и накрыл с головой, я попытался сделать вдох и не смог, тело словно заморозило. Другим – хоть бы хны.

Никто не чувствовал ничего необычного, не видел засновавших по комнате белёсых теней. Те не задерживались в доме и стремительно уносились прочь, но меня так и затрясло. Наверное, приступ дикого ужаса и вывел из ступора. Я хватанул ртом воздуха и помимо него втянул в себя ещё и непонятную стылость. Та вмиг растеклась по телу и обернулась призрачным свечением, наполнившим меня изнутри. И тени перестали уноситься прочь, закружились вокруг!

Гнилой дом вновь заскрипел, только на сей раз куда сильнее, словно очутился внутри смерча, а то и водоворота! Огоньки расставленных по углам свечей заискрились, и кто-то испуганно завизжал, но все звуки тотчас сгинули, крики как отрезало, комнату затопила тишина. Тени закрутили зловещий хоровод и начали стягивать кольцо, свечи стали гаснуть одна за другой, а потом вдруг вспыхнула и занялась огнём висевшая под потолком соломенная птичка-оберег. Сперва загорелась одна, затем вторая и третья. На миг круговерть белёсых теней распалась, но приблудные духи почти сразу слетелись обратно, тогда заполыхали и две последние птахи.

Кто-то из мелких вскочил со своего места и бросился прочь, Лука едва успел ухватить и рывком за ногу повалить мальчишку на пол. Он не потерял головы, и мне стало невыносимо стыдно, аж передёрнуло всего.

Это ведь всё из-за меня! Именно я привлекаю теней! Они слетаются на сияние моего духа!

Я задержал дыхание, не желая втягивать в себя противоестественную стылость, но, сколько ни терпел, внутреннее свечение и не думало затухать. И тогда вспомнились упражнения в подвале часовни – вспомнилось, как вбирал тепло, чтобы сразу вытолкнуть его из тела.

Вытолкнуть!

Усилием воли я выбросил из себя стылость, а ещё попытался мысленно отгородиться от неё вовсе, чтобы уже точно не втянуть при следующем вдохе. Светящаяся волна вырвалась из меня и рассеялась в полумраке комнаты, сработал и воображаемый барьер – когда потянул в себя через судорожно стиснутые зубы воздух, меня не продрало стылостью, а внутреннее сияние не разгорелось с новой силой и продолжило понемногу угасать.

Вот так, черти драные! Вот так!

Кольцо теней разомкнулось, приблудные духи бестолково заметались по комнате, огоньки свечей вновь начали плеваться длинными искрами. Тишина сгинула, и комната взорвалась криками, визгами, воплями и плачем, но всё это перекрыл яростный рык Луки:

– Сидеть! – Он отвесил оплеуху одному, влепил пощёчину другому, и тут же его примеру последовал Хват. Порядок они навели – вмиг.

Я с места не сдвинулся. Я едва сдерживал дрожь и пытался очистить тело от сияния, пытался – и окончательно вытравить из себя остатки небесной энергии не мог. Приблудные духи потеряли меня из виду, но не уносились прочь, а метались в поисках путеводного огня.

Они чуяли добычу. Чуяли меня.

По лицу катился солёный пот, спина взмокла, сердце колотилось, словно бежал наперегонки с лошадью, мысленный барьер – выдуманный или реальный, не важно! – давил тяжким грузом, в голове шумело. Снова накатил дикий ужас, и я едва не утратил самоконтроля, но всё же совладал с паникой и продолжил размеренно дышать, стараясь не втягивать в себя отравившую комнату стылость, а её случайно захваченные крохи без промедления выталкивал обратно, заодно пытался сделаться невидимым и незначительным. Перестать существовать.

Не смог. Точнее – не успел. Небесный прилив схлынул и утянул призрачные тени с собой, мир сделался прежним.

Мир сделался прежним. Я – нет.

Все загомонили и засуетились, Рыжуля начала раздавать малышне невесть где раздобытые леденцы, плач и рыдания как отрезало, на смену им пришли смех и писк, а кто-то, не поделив угощение, даже взялся мутузить друг друга. Из всех огарков не погасли только пять, Хват с Лукой запалили от них лучины и принялись разжигать остальные.

Меня била дрожь, рубаха насквозь промокла от пота, Яр выглядел ничуть не лучше.

– У вас всегда так? – спросил он, отдуваясь.

– Не! – отмахнулся Сивый и жалобно протянул: – Рыжу-у-уля! А мне леденец?

– Ты большой уже! – отшила его девчонка.

Гнёт с усмешкой глянул на меня и вдруг заявил:

– Серый, да ты весь мокрый, будто обделался!

Я уже успокоился в достаточной мере, чтобы не полезть за словом в карман.

– Если я обмочился, то чего у тебя портки мокрые? Вон – из штанины течёт!

Пацан невольно опустил взгляд, и я не преминул этим воспользоваться, легонько прихватил его за подбородок.

– Саечка за испуг!

Все развеселились, а вот мне было не до смеха. Пусть и растягивал губы в улыбке и требовал наравне с другими от Рыжули леденец, но противная стылость в груди так никуда и не делась. С каждым вдохом я словно втягивал в себя остатки разлившейся кругом небесной энергии, и ощущение это было не из приятных. Чертовски хотелось убедить себя в том, что всему виной простой самообман, но нет, нет и нет. Сейчас всё было всерьёз.

А ещё разболелась отбитая нога.

К чёрту всё и к чёрту всех!

Спать!

Встал рано. Раньше остальных так уж точно. Все ещё долго колобродили после того, как я ушёл спать, угомонились только далеко за полночь.

Да оно и немудрено! Такое приключение!

Воспоминание о вчерашних странностях настроения мне отнюдь не улучшило, ноющая боль под коленом и ломота в груди и вовсе вогнали в самое настоящее уныние. Даже всерьёз задумался, не стоит ли рассказать обо всём монастырскому лекарю.

Ну в самом деле – если и вправду имеется склонность к тайным искусствам, так к кому с этим ещё идти, как не к монахам? Пусть научат!

Было немного боязно высовываться, но и упускать такой шанс я не собирался.

Шутка ли – могу тайнознатцем стать!

Я оделся и загодя закатал штанины, тихонько выбрался с чердака, под лёгкий скрип половиц дошёл до лестницы и, растолкав дремавшего у входной двери Цыпу, велел тому за мной запереть. После спустился на первый этаж и встал на крыльце, а там хватанул непривычно прохладного для погожего летнего утра воздуха и немедленно закашлялся. В груди начало печь, будто раздул вчерашние угли, скрутило всего так, что даже на стену навалиться пришлось.

А как откашлялся, так и сообразил, что дело не в недолеченной простуде и не в холодном воздухе – прихватило меня из-за разлившейся над болотом стылости.

То ли небесный прилив в этом году оказался не в пример сильней прежних, то ли раньше и близко нынешней чувствительностью не обладал.

И если так, то чем это для меня чревато?

Эх, кто б подсказал!

Хотя что значит «кто б подсказал»? Монастырский целитель – кто ещё!

Отдышавшись, я принялся перескакивать с кочки на кочку и вышагивать по брёвнышкам, почти успел выбраться с болота, когда сзади послышался свист. Обернулся и досадливо поморщился: меня нагоняли Лука и Яр. Дожидаться их я не стал, только помаячил в ответ рукой и поспешил дальше. Когда под ногами перестало хлюпать, остановился, обтёр о траву ноги и обулся. Тогда уже меня и нагнали.

– Ты куда, Серый, с утра пораньше? – спросил Лука.

– В монастырь, – сказал я и пояснил: – Мне теперь цельный месяц лечение отрабатывать.

– Это в какой? – влез в разговор Яр.

Захотелось послать приблудыша куда подальше, но вспомнился вчерашний разговор с Лукой, и я нехотя буркнул:

– Босяков только пепельные братья в свой госпиталь пускают, нешто не знаешь?

Яр пожал плечами.

– Ну мало ли…

– Долго там пробудешь? – уточнил Лука. – Вечером толковище – помнишь?

– К обеду точно вернусь, – пообещал я и спросил: – Вы куда?

Лука неопределённо повертел пятернёй.

– По делам прошвырнёмся.

– В город намылился? – кивнул я в сторону реки.

– Не! – рассмеялся Лука. – Ты же знаешь, я с Заречной стороны ни ногой!

Задворками птичьего двора мы прошли к примыкавшему к болоту Соломенному переулку, а только зашагали по нему и сразу обратили внимание на странное для столь раннего времени столпотворение на перекрёстке. Похмельные мужички и растрёпанные тётки что-то взволнованно обсуждали, и мне стало не по себе, хоть вроде бы ни в чём предосудительном замешан и не был.

– Чего там ещё? – насторожился Лука и завертел головой по сторонам, а углядев знакомого босяка своих лет, окликнул того: – Сыч, что стряслось?

– Бродягу приливом накрыло, – пояснил долговязый паренёк с по-птичьи длинной шеей. – Высох так, будто неделю вялился!

Яр оживился:

– Надо глянуть!

Сыч его остановил.

– Да там уже монахи телегу подогнали! – сказал он и предложил: – Айда сегодня с Гороховой улицей махаться!

Лука покачал головой.

– Не, мы уже с Угольным тупичком забились.

– Ну, удачи тогда!

В этот момент послышались раздражённые крики и лошадиное ржание, зеваки подались назад, из переулка выехала телега.

– Сыч, а кто это был? – спросил я, ничего толком из-за спин не разглядев. – Не демон ведь?

Прежде чем ответить, босяк с показным презрением сплюнул под ноги.

– Не-а! Монахи о приблудном духе толковали. Бестелесная хрень какая-то, даже не бес. Развеялся давно.

Без случайных жертв не обходился ни один прилив, но так близко к Гнилому дому мертвецов ещё не находили. Я бы ещё задержался и даже наведался в переулок, но уже начинало поджимать время, пришлось махнуть босякам рукой и двинуться к Чёрному мосту. Телега покатила в том же направлении, монах преспокойно уселся на неё с краю и свесил ноги, а вот совсем ещё молоденький монашек в серой рясе с алым шнуром адепта вместо того, чтобы присоединиться к нему, упорно месил сандалиями дорожную грязь. То ли брезговал приближаться к накрытому дерюгой телу, то ли ему просто не по рангу было.

Порыв ветра приподнял край накинутой на тело ткани, мелькнула серая кисть. Ссохшаяся кожа туго обтянула кости и суставы, ногти пожелтели, и бежавшая за телегой мелюзга восторженно заголосила. Старший монах что-то резко сказал адепту, и тот, к вящему разочарованию мальчишек, вновь укрыл мертвеца дерюгой.

Я на пробу сделал глубокий вдох и неприятной стылости не уловил. На улице пахло печным дымом и воняло конским навозом да нечистотами из сточных канав, не более того. В груди больше не пекло, и только опять прорезавшаяся хромота не позволяла наравне с горожанами радоваться грядущему празднику.

Ну да – празднику! Сегодня ведь праздник! Всякий раз после небесного прилива во дворы выносились столы, а дома украшались флажками и гирляндами. Нищих ждала щедрая милостыня, уличные музыканты и фигляры из балаганов могли рассчитывать на хорошие сборы, шлюхи и карманники – тоже. Что-то перепадёт и босякам: подвыпившие горожане не станут гнать чумазых приблуд, уж кусок пирога сегодня мог получить каждый.

Ещё – кулачные бои. Стенка на стенку, двор на двор, улица на улицу. Дорожную грязь и пустыри выбитыми зубами засеют, прямо скажем, щедро.

Подумал об этом и вдруг поймал себя на мысли, что как-то внезапно расхотелось идти в монастырь. Нет, я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что угроза сломать ногу, если не отработаю лечение, отнюдь не была шуткой – найдут и сломают! – но всё же начал замедлять шаг и отставать от телеги.

Не хочу, не хочу, не хочу…

Но чего именно?

Поскрёб затылок и сообразил, что почему-то не хочется приближаться к Чёрному мосту. Так и тянуло двинуться к соседней переправе, пусть даже при этом и выйдет немалый крюк.

Что за ерунда?! Неужто боюсь столкнуться с вечно отиравшимся у моста Угрём и его корешами? Ну прицепятся они ко мне, и что с того? Как прицепятся, так и отцепятся!

Нет! В другой раз я бы мог и прислушаться к дурным предчувствиям, но сейчас окончательно разболелась нога, так что наплевал на всё и вслед за телегой решительно двинулся к Чёрному мосту.

Зря-зря! На той стороне наткнулся на давешнего охотника на воров и парочку его жутких псов.

«Это не к добру, – мелькнуло в голове. А ещё подумалось: – Точно ведь меня караулит, паразит!»

Меня ведь, так?

Чёрт…

3-4

Охотник на воров стоял, его драные псы сидели, я шёл.

А что мне ещё оставалось? Развернуться и пойти обратно? А смысл?

Заметил уже! Поверну назад, шавок своих драных вдогонку отправит. Даже если и не меня ждёт, всё равно отправит непременно. Не стоило его вчера так уж откровенно задирать, но не удержал языка за зубами, и что же теперь – из-за этого с моста в реку сигать? Пыжик – невелика птица, да и не знаю, с кем он связался и что натворил, с меня взятки гладки. Вчера всё сказал.

От ясного понимания своей правоты у меня даже нога болеть перестала, зашагал дальше спокойно и уже без малейшего намёка на хромоту.

Нечем меня легавому прижать! Нечем!

Всё так, да только охотник на воров глядел с каким-то очень уж недобрым любопытством, и уж не знаю, чем бы всё это обернулось, не случись маленького чуда. Юнец-адепт невесть с чего встрепенулся, подскочил к ехавшему на телеге собрату и указал тому на псов. Монах без промедления спрыгнул на мостовую и двинулся прямиком к хозяину страхолюдин. Резко бросил что-то ему, и легавый нехотя полез за пазуху, вытянул какие-то бумаги.

Не иначе и вправду непростые у него псы!

На ум пришли страшилки о заточённых в телах животных духах, стало неуютно, не сказать – жутко. Не из-за россказней и баек, коими пугали друг друга малолетние босяки, передёрнуло от воспоминаний о вчерашнем приливе.

Я ведь точно духов видел! А они – меня!

Но это было вчера, а сегодня я переборол неуверенность и прибавил шаг. Миновал отвлёкшегося на разговор с монахами легавого, обогнал съехавшую с моста и неспешно покатившую вверх по Нагорной улице телегу с мертвецом и тут же вильнул в сторону при виде вывалившей из переулка ватаги парней с чаеразвесочной фабрики. Бритые наголо ребята нацелились было на компанию купчишек, пузатеньких и пьяненьких, но к этим развесёлым молодчикам цепляться не рискнули, а вот одинокого босяка по случаю праздника могли и поколотить. Я спрятался от них за тумбой с объявлениями.

Ватага потопала прочь по набережной, мной заинтересовался разве что продавец бульварных листков.

– Мёртвая пехота Южноморского союза негоциантов осадила Тегос! – завопил он, тряся газетой. – Антиподы отступают! Канонерки Черноводской торговой компании обстреливают порт с моря!

Я отшил мальчишку, и тот потопал прочь, голося во всю глотку:

– Только у нас! Все последствия небесного прилива! Есть жертвы!

Тут бы и мне дальше двинуться, только взгляд вдруг зацепился за знакомое лицо. Точнее – портрет. На тумбе. Среди прочих.

Сверху значилось: «Ян Простак, он же Мокрый». Снизу пометили: «вор и убийца», а награду за этого типчика назначили ни много ни мало в сто целковых.

Целое состояние! А для босяка так даже не одно!

И сомнений быть не могло – именно этот разыскной листок показали мне ухари, именно этот дядька наведался к звездочёту незадолго до его смерти!

Ян Простак, он же Мокрый!

Вор и убийца! Но – не колдун. Просто вор и убийца, таких в Черноводске пруд пруди. А ведь звездочёта чарами сгубили!

И как же так?

Миг я бездумно пялился на разыскной листок, потом сбросил оцепенение и поспешил дальше. Даст Царь небесный, мне с этим ухарем столкнуться не доведётся, ну а если не свезёт, непременно его узнаю и буду готов.

К чему? Да у нас всё просто: бей или беги. Ещё отбрехаться попробовать можно, но тут уж как получится. Сложно кому-то голову задурить, когда свинчаткой в висок прилетело или нож под рёбра сунули.

Подумал об этом и сразу выкинул из головы, поскольку сегодня был не тот день, когда можно безбоязненно уходить в себя. Навстречу то и дело попадались компании мужиков помоложе и покрепче. Они куда-то целенаправленно шествовали, попутно задирали друг друга и свистом приветствовали всех мало-мальски симпатичных девиц. Явно намеревались показать удаль молодецкую на кулачных боях или играх в мяч и на улице не безобразничали, но зацепишь такого плечом – выхватишь.

Из харчевен выносили столы, всюду сновали лоточники, продавцы всякой всячины и просто сомнительные личности. Шарманщики крутили ручки своих музыкальных ящиков, гармонисты раздували меха, терзали смычками струны скрипачи. Пить почтенная и не очень почтенная публика взялась с раннего утра, а кто-то ещё ночью за воротник закладывать начал.

На одной из площадей поднимали шатры заезжие балаганщики, захотелось поглазеть на них, но нет, нет и нет. Времени в обрез, как бы не опоздать.

Нищих на паперти церкви Серых святых оказалось видимо-невидимо, среди стекавшихся туда со всей округи горожан я то и дело подмечал карманников и прочее жульё. Мне в толпу лезть не пришлось: брат Тихий стоял у ворот, и вид у монашка был угрюмей некуда. Я поначалу решил, что ему попросту претит в такой день возиться с каким-то приблудным босяком, неладное заподозрил, только когда во внутреннем дворе монашек пинком повалил мятое жестяное ведро и указал на колодец.

– Набирай!

Объяснений я требовать не стал, беспрекословно выполнил распоряжение, прихватил половую тряпку и вслед за монашком поплёлся к мрачной часовенке. Нисколько не удивился, когда мой провожатый распахнул дверь подвала и объявил:

– Приду, чтоб всё блестело!

Оставалось лишь мысленно чертыхнуться. Сам виноват. Нашкодил – убирай.

Ну да – в подвале витала кислая вонь рвоты. Моей, не чьей-либо ещё.

Когда за спиной захлопнулась дверь и лязгнул засов, я тяжко вздохнул и опустил ведро к ногам. Постоял так чуток, затем скатал циновку и наскоро протёр пол, после уже взялся отдраивать изгаженный угол. Много времени на это не ушло, а монашек всё не возвращался и не возвращался, так что я отнёс ведро с грязной водой к входной двери, вернул на место циновку и уселся на неё. Больше заняться было решительно нечем.

Ну а когда некоторое время спустя послышались обрывки церковных песнопений и повеяло жаром, я и вовсе улёгся на спину и заложил руки за голову. Смежил веки и принялся мысленно втягивать в себя тепло, прогонять его по телу и стараться в полной мере выплеснуть обратно. Раз за разом, вдох за вдохом. Не в пример давешней стылости никаких болезненных ощущений призрачный жар не вызывал, разве что стало самую малость припекать отбитую ногу. В любом случае это не помешало расслабиться и погрузиться в некое подобие полудрёмы. При этом упражнений своих не прекратил.

Вдох-выдох. В себя, из себя.

Вновь мелькнула мысль переговорить с монастырским лекарем братом Светлым, и вновь возникли сомнения, не поднимут ли меня на смех.

Босяк возомнил себя тайнознатцем! Смешно же! Смешно!

Для начала надо хоть чего-то добиться – свечные фитили, допустим, взглядом изловчиться зажигать. Тогда всерьёз отнесутся и не погонят взашей. Хотя и так, конечно, не погонят, просто отправят не за свечами приглядывать, а нужники чистить.

Как там священник в нашей церкви вещал… Все беды людские от праздности? Вот и загрузят, чтобы ерундой не страдал. Разбираться не станут.

Воспоминания о круживших по комнате приблудных духах уже померкли и выцвели, начали казаться обычным ночным кошмаром, но я точно знал, что не свихнулся и всё это случилось на самом деле, а не пригрезилось с усталости. И потому решительно рубанул рукой воздух.

К чёрту!

К чёрту все эти отговорки и нерешительность, они от неуверенности в себе! Ничего я ждать не стану, схожу к монастырскому целителю… Нет, не сегодня, конечно. Не сразу после небесного прилива, ему сейчас попросту не до меня, но завтра или послезавтра – непременно.

Вскоре песнопения смолкли, и меня перестало прогревать жаром церковной волшбы, а дальше в каменном мешке и вовсе заметно похолодало. Я поднялся с циновки, походил от стены к стене, затем постучал в дверь и крикнул:

– Эгей! Я уже закончил!

Без толку. Никто не ответил.

Подпрыгнув, я ухватился за перегораживавшие окошко железные прутья, подтянулся к потолку и позвал:

– Брат Тихий!

И вновь – ничего. Монашек не отозвался.

Чёрт побери! Ещё не хватало тут до самого вечера прокуковать! Только не сегодня!

Не в праздник!

Увы-увы, брат Тихий то ли попросту позабыл обо мне за делами и заботами, то ли решил преподать урок, но не объявился он ни в десять, ни в одиннадцать, ни даже в полдень. Всякий раз, когда часы начинали отбивать время, я подтягивался к зарешёченному окошку и вслушивался в раскатистые отзвуки ударов, после спрыгивал на пол и крыл монашка последними словами.

Полдень! Уже драный полдень!

Призрачное тепло давно сгинуло, от пола и стен всё сильнее тянуло холодом, я вконец озяб и начал кружить по подвалу, заодно вернулся к дыхательным упражнениям.

Вдох-выдох. И – ничего. Никакого ощущения внутреннего тепла.

Согрелся исключительно из-за быстрого шага.

Когда с улицы донёсся непонятный шум, я спешно подбежал к окошку, подпрыгнул и ухватился за прутья решётки, в очередной раз подтянул себя к потолку. Намеревался попросить о вызволении из этого узилища, но вместо монахов углядел шеренгу пацанов лет двенадцати-тринадцати на вид. Все они были в одинаковых холщовых штанах и свободных рубахах, все – бриты наголо.

Чёрт! Эти меня не только не выпустят, но ещё и посмеются!

– Тишина, неофиты! – потребовал вдруг кто-то.

Разговоры как отрезало, пацаны синхронно поклонились. Я ещё сильнее подтянулся к решётке и сумел разглядеть стоявшего чуть в стороне от посыпанной песком площадки монашка в серой рясе с алым шнуром адепта. Призвал к порядку именно он, но выказывали почтение сопляки кому-то вне моего поля зрения.

Привлекать к себе внимание криком окончательно расхотелось. Даня в красках живописал заведённые в его школе порядки, едва ли у монахов менее строгие правила. Сорву урок – точно горячих влепят. Но и спрыгивать обратно я не стал, продолжил висеть, заинтересовавшись услышанным.

– Вы ещё не тайнознатцы! – начал вещать неофитам наставник. – У вас не сформированы силовые меридианы, узлы и ядро, а без всего этого невозможна полноценная работа с энергией неба! Вам не овладеть ею и не сплести в аркан. Это так! Но даже неофит способен пережечь собственную жизненную силу в простенькое воздействие посредством элементарного приказа!

Я сразу вспомнил список ступеней возвышения и едва не присвистнул от возбуждения.

«Приказать»! Четвёртый шаг!

– На это способны даже необученные простецы. Легендарные воители прошлого в минуты смертельной опасности совершали деяния, повторить которые сейчас не в состоянии иные аспиранты и асессоры, и это без многочасовых медитаций и штудирования многомудрых томов. Запомните: в основе всего лежит сила духа! Всё зависит исключительно от вашей воли!

Пальцы начали соскальзывать с железного прутка, но я перехватился и продолжил внимать уроку.

– Не бойтесь потратить лишнее! Не получится! Себе не навредите, только сильнее станете! Запомните! Слабому не закалить тело! Слабому не закалить дух! Слабому никогда не отделить одно от другого! Слабый не имеет права на тайное искусство!

Вспотевшие пальцы всё же соскользнули, я упал на пол и потряс кистями, несколько раз стиснул и разжал кулаки, а потом вновь подпрыгнул, вцепился в решётку и подтянулся.

– Людям естественно бить, выплёскивая раздражение, это в природе человеческой! Именно поэтому первым вашим упражнением станет отработка простейшего атакующего приказа. Представьте, как втягиваете энергию, закручиваете и толкаете из себя, напитав собственной яростью и решимостью! От плавного начала к взрывному финалу!

Дальше монах пустился в пространные объяснения об особенностях передачи энергии, движении от опорной ноги к атакующей руке и вкладе в это сокрушительное действо корпуса, но пальцы у меня окончательно занемели, изрядную часть его разглагольствований я, к своему величайшему разочарованию, прослушал. А затем наставник умолк, и пацаны принялись с шумными выдохами бить кулаками воздух – так это выглядело со стороны. Били они быстро, в полную силу и резко, зачастую даже проваливались вперёд. Раз за разом. И – безрезультатно.

Перед каждым на столбе висел гонг, но если какие-то медные круги и принимались раскачиваться, то исключительно под порывами ветра. И лишь очень-очень нескоро до меня донеслось одинокое звяканье.

Ого! Всё же сподобился кто-то?!

Тоже попробовать, что ли?

Я попробовал – и зашипел от острой боли в ноге. Пусть синяк и поблёк, но окончательно ушиб беспокоить, увы, не перестал. При резком толчке под коленом будто уголья вспыхнули.

Плевать! Если у кого-то из этих сопляков получилось, то чем я хуже? Монах же неспроста сказал, что всё упирается исключительно в силу воли, а талант – дело десятое!

И я продолжил бить кулаком воздух, но – без толку. Только взопрел, да начало звенеть в голове, а перед глазами замельтешили серые точки. Но хоть ногу размял, и та перестала ныть.

Обливаясь потом, я уселся на циновку и попытался отдышаться, а когда вновь заговорил наставник, без промедления перебрался к окошку, в прыжке ухватился за решётку и подтянулся.