Скачать книги Игорь Рейф без регистрации

Но теперь я и сам вошёл уже в возраст моих расстрелянных дедов. И чем становишься старше, темкрепче эти невидимо связующие меня с ними нити. Особенно часто я думаю об этом с тех пор, как переселился сюда, в Германию. Ведь я приехал из страны, которая во имя каких-то неведомых “высших” государственных интересов уничтожила когда-то скромного, незаметного кантора – моего дедушку Мойше Гуртенберга. И вот теперь я получил приют в другой стране, откуда, примерно в те же годы, пришли вооружённые люди, чтобы убить другого моего деда – Менделя Шмидта. Скажете, ирония судьбы?А на самом деле в мире нет и не может бытьникакой правды вышеправдыобыкновенного, простого человека, который растит хлеб, учит детей в школе, работает в кузнице, как мой дед Мендель Шмидт, или поёт в церкви, как Мойше Гуртенберг. В Германии это, кажется, слава богу, поняли. Поймут ли когда-нибудьв России?

В который уже раз безуспешно пытается Татьяна Павловна заглянуть сквозь смутную завесузавтрашнего дня. Что ждет ее Мишу, что ждет их всех, когда раньше или позже они останутся один на один со своей бедой? Хватит ли сил и дальше нести этот крест? И еще одна неотвязная мысль гвоздем сверлит мозг: кто же все-таки ответит за это? За переломленную судьбу ее сына, за судьбы сотен других его сверстников, по которым тяжким катком прошлась необъявленная чеченская война?

Говорят, что чуть ли не всё наше взрослое военное поколение перечитало в своё время эту книгу, так сильна была в ней потребность в годы гитлеровского нашествия.Но я из послевоенного, и прочтя её однажды в школьном возрасте, вернуться к ней уже не надеялся, сознавая в глубине души, что житейская круговерть едва ли позволит выкроить на это время. Случилось, однако,что на время оказался я без газет, без телефона, без радио,даже без телевизора, а чуть ли не единственной книгой, имевшейся под рукой, были два этих увесистых тома с медальонами Наполеона и Кутузова на обложке. И на месяц они мне заменили всё. Хотя многое, конечно, при повторном, послеюношеском прочтении быловоспринято по-другому. Вотэтим своим д р у г и м прочтениемя и хотел бы теперь поделиться.

С раннего детства, сколько себя помню, в нашей семье хранилась фотография худощавого человека в очках и в странно смотрящейся на нем долгополой, до пят, шинели и высокой папахе, с надписью на обороте: «Память о походе, совершенном мною от Нерчинска до Манчжурии с 14-го по 28 марта 1904 г. со 2 Аргунским полком Забайкальского казачьего войска в качестве старшего врача сего полка». Человек этот – мой дед, Зимель Абрамович Пресман, которого я никогда не знал, потому что родился четыре года спустя после его смерти.

Наука проснуться... На свете существует много разных наук – от «Науки логики» Гегеля до «науки страсти нежной» Пушкина. Но вот науки проснуться среди них, увы, нет.А ведь она могла бы пригодиться многим и многим, всем, комуночной сон не приносит желаемого облегчения и открыть утром налитые свинцом глаза стоит немалых усилий, что может быть связано и с похмельем, и с перенесенной инфекцией, и с обострением какой-либо хроническойболезни, и с депрессией, наконец, просто с запредельной усталостью. Вот о том, как помочь человеку, у которого утром никак не хотят открываться глаза, мы и поговорим на этих страницах.

Строго говоря, заголовок и подзаголовокэтого очерка следовало бы поменять местами,поставив впереди даже не нэп, а теорию конвергенции. Потому что именноона составляет его стержень, а ленинский нэп –лишь первая в истории попытка ее реализации. Впервые возникшая встатьях академика А.Д.Сахарова, а до него – в трудах некоторых видных политологов послевоенных лет, идея этабыла подхвачена в конце 1990-х гг.рано умершим публицистом Юрием Буртиным, печатавшимся в журналах "Октябрь" и "Дружба народов". К сожалению, не все разделяют сегодня его концепцию. А, между тем, она позволяет многое понять как в нашем прошлом, таки в настоящем, а главное – вселяет надежды на будущее. Ведь как писал Ю.Буртин, насколько глубоко мы, современное русское общество, проникнемся идеей конвергенции, в решающей мере зависит будущее России. Но пока, увы, не прониклись.

Век артистки... Он и в самом деле обратился в век. Родившись спустя несколько лет после отмены крепостного права, Оленина пережила трех царей, три революции и две мировые войны. Свою столетнюю жизнь она почти поровну поделила между Францией и Россией. А ведь первые десятилетия ХХ века, на которые пришелся творческий расцвет Олениной, были эпохой, когда вершилась подлинная революция в искусстве, и она по праву сумела занять свое место в ряду великих реформаторов сцены. Ей суждено было стать связующим звеном между Х1Х и ХХ веком в русском вокально-камерном исполнительстве. Новаторские традиции Новой русской школы, с деятелями которой, и в особенности с Балакиревым,ее связывала личная дружба, принесла она с собой в 1900-е годы, раскрыв перед музыкальной аудиторией бесценные кладовые Мусоргского. Именно с Олениной-д'Альгейм жанр камерного пения становится явлением на русской эстраде, равновеликим оперному.

Каждый прозревает в одиночку, если слегка перефразировать название известного романа Ганса Фаллады. Да, может быть коллективный гипноз, массовое ослепление, но массового прозрения не бывает. Тут потребны самостоятельные усилия души и собственный нелегкий интеллектуальный поиск. О том, как это было у меня, я и хотел бы рассказать на этих страницах. Время действия – конец 60-х годов, последние отголоскисошедшей на нет хрущевской оттепели. Действующие лица – уже вступивший на тропу войны с режимом Александр Солженицын, прославившийся своим знаменитым «Меморандумом» академик Сахаров и еще один новоиспеченный диссидент генерал Григоренко (тот, что на обложке), правда, широко известным сделавшийся лишь позднее. Но еслис двумя первыми мне встретиться так и не довелось,то с генералом я сошелся и даже подружился. О том, какую роль сыграла эта дружба в моемперерождении и обо всех ее последующих перипетиях и говорится в предлагаемом очерке.

Тот, кто провёл большую часть жизни в"каменных джунглях большого города", вероятно, легко поймёт человека, вырвавшегося однажды на простор, на лоно, хоть и окультуренной, но все же настоящей сельской природы. Мне же посчастливилось всю вторую половину семидесятыхв качестве врача прожить,как на острове, с женой и маленьким сыном, на трёх огороженных гектарах подмосковной Загородной клиники неподалеку от Истры, в окружении полей, дальнего леса на горизонте да узенькой речки Мáглуши, к которой велакрутая деревянная лестница.А до того еще полгода в санатории Поречье, расположенном в сказочных местах близь Звенигорода, который не зря, наверное, называют подмосковной Швейцарией. И вот теперь, когда прошло почти уже полвека, я понимаю, что то были по-настоящему счастливые годы в моей жизни и в жизни моей семьи. И этим ощущением незамутненного счастья мне и хотелось бы поделиться теперь с читателем. Хочется думать, что мне это удалось.