Интродукция в гениальность

В Межпланетарном университете учиться – одно удовольствие. Блистательный преподавательский состав, просторные аудитории, оснащенные лаборатории, богатейшая библиотека, четкая организация учебного процесса и его методического обеспечения. Все бы хорошо в Межпланетке, но всегда есть мелкое зловредное «но». Те, кто учится.

Первое «но» сидело за соседней партой и надсадно бубнило что-то под нос, листая конспекты. Другое такое «но» с параноидальным блеском в глазах дописывало лабораторную в голопланшете. Третье с остекленевшим взором гипнотизировало раскрытый на середине раритет – бумажный атлас нормальной анатомии человека. Стандартное дело: близилась сессия.

Молодой человек с тонкими, аристократичными, немного хищными чертами лица поправил очки в прямоугольной оправе и с легкой снисходительностью пожал плечами. Ему предсессионная депрессия не грозит и не грозила никогда. Выпускные проблемы основной массы студентов начинающих гениев не волнуют.

В середине XXIII века человечество смогло полететь к звездам. Нашло и освоило пять экзопланет, доступных для жизни. Но если в первые четыре колонии люди шастали, как к себе домой, то Пятая – оказалась довольно диким и опасным миром. И в государственную научную программу его изучения и освоения брали далеко не каждого. Тайвин с середины третьего курса поставил себе цель выбить себе в ней место и работал, как проклятый, собирая нужные бумаги и подписи на них.

У Тайвина в каждом семестре отличные оценки, минимум два факультативных курса и множество дополнительных занятий. Он – сверхвостребованная восходящая звезда нанокибернетики. У него фотографическая память, умение перерабатывать информацию со скоростью взбесившегося быстрого нейтрона – как и множество причин и полное нежелание появляться дома вплоть до глубокого вечера. Так что в космос Тайвину не просто хотелось – для него это была жизненная необходимость.

Он пролистал в сотый раз экзаменационную ведомость и список документов. Посмотрим, что там осталось… Рекомендательное письмо для программы он сам на себя написал и уже проставил четыре подписи из пяти: ректора, декана факультета кибернетики, завкафедрой нанокибернетики, завкафедрой физики живых систем. Осталась одна, самая ненужная на его взгляд – от завкафедрой экзопсихологии.

Ну, и еще надо закрыть три экзамена и зачет по все той же экзопсихологии. Можно подумать, с ними будут какие-то проблемы. Сейчас сдавать сессию проще простого – выбери верный ответ, а нейросеть начислит зачетные единицы на твой студенческий счет. Наберешь максимум – получишь доступ к базе работодателей, а там и до Пятого рукой подать. Останется получить только одну подпись.

Тайвин тряхнул головой, собираясь перед решающим штурмом вершин знаний. Для начала экзамены.

Он зашел в аудиторию, запустил голограмму с заданиями по резонансной физике и тут же принялся фыркать:

– «Как связаны пастуший кнут и звуковой барьер?». Ну что за элементарщина, поперечное сечение и масса кнута постепенно уменьшается, а энергия волны, пропорциональная массе и скорости движения, должна оставаться постоянной. При уменьшении сечения кнута и его массы, скорость движения волны возрастает и в самом узком месте – на кончике кнута – преодолевает звуковой барьер. Это и есть щелчок кнута. Могли бы что посложнее придумать. Что тут еще… «Назовите основной принцип работы резонансного двигателя», неинтересно, вариант два. «Что представляют собой ферромагнитные квантовые сплавы»…

Вопросы ровными строчками отражались в стекле очков, сменяя друг друга практически моментально. Тайвин слегка нахмурился, когда их список внезапно кончился, но тут же выбрал следующий предмет: квантовую химию. Удивившись, что кому-то потребовалось на экзамене проектировать вероятность существования кремнийорганической жизни, вскоре он закончил и этот ряд вопросов. Пройдясь по экзопланетарной ксенобиологии, он хрустнул пальцами, прищурился с еле заметным недовольством – слишком просто. Слишком! – свернул проекцию и вышел из экзаменационной аудитории.

Надо было идти к преподавателю экзопсихологии за росчерком в рекомендательном письме. Но начинающий гений медлил. Подумать только, один зачет и одна подпись могут решить его судьбу! Как же некстати на кафедре сменился заведующий. Прошлый Тайвина знал, а от этого… как бишь его… Нордштейна чего ожидать? Но нервы в сторону, пора.

С неожиданной для себя робостью стукнув в громадную деревянную дверь, он практически сразу получил из-за нее отклик:

– Я вас ждал. Проходите, проходите. Правда, вы напрасно пришли, скажу вам сразу. – Из-за преподавательского стола навстречу Тайвину щурился, развалившись поперек кресла, немолодой мужчина в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, черных брюках и жилете, из правого кармана которого свисала металлическая цепочка. Юному гению сразу поломалось было про часы-луковицу, но он мотнул головой, прогоняя странную и неуместную архаичную ассоциацию не то с шерифом родом откуда-то с Дикого Запада, не то с киношным злодеем. – Я ознакомился с вашей образовательной траекторией, с послужным, так сказать, списком и достижениями, а потом сопоставил с текстом вашего рекомендательного письма. Хотите знать, почему я вам отказываю?

– А вы отказываете? – вспыхнул Тайвин.

– Да. – Профессор Нордштейн резво спустил ноги с подлокотника и деловито зарылся в бумаги на столе. – В разделе «Причины, по которым рекомендуется соискатель» вы пишете, цитирую: «Студенту присущи глубокие знания по основной специальности и стремление к постоянному самообучению, личностному и профессиональному росту».

Тайвин сразу понял, куда дует ветер, и ему захотелось сделаться невидимым. Но он сдержался, постаравшись ничем не выдать нелегкое смущение и стыд, и просто подошел поближе и сел напротив преподавателя на простой пластиковый стул.

Нордштейн продолжил:

– Не спорю, вы правы, хотя от скромности вы, я вижу, не страдаете. Но потом мы читаем: «Соискатель продемонстрировал гибкость мышления, умение влиться в коллектив, стрессоустойчивость и умение конструктивно разрешать конфликты».

Нордштейн хлопнул по бумагам рукой, Тайвин вздрогнул и опустил руку, взметнувшуюся было поправить очки.

– Не далее как три месяца назад вы в ответ на замечание преподавателя по ксенозологии возразили и не успокоились, пока не сделали обзорный реферат с анализом двухсот тридцати трех источников литературы и не доказали свою правоту в присутствии всего потока и ректора. Ну очень гибкое мышление и отличное умение конструктивно разрешать конфликты. Было такое?

Тайвин опустил глаза. Этот спор он помнил, как помнил и свои смешанные чувства. Он мог и не выводить перепалку на уровень скандала, но почувствовал себя уязвленным. С одной стороны, ему хотелось доказать, что преподаватели могут ошибаться, а он, начинающий гений – нет. И чтобы все это увидели и запомнили, крепко и навсегда. С другой, преподаватель ошибку в личном разговоре не признал, и у Тайвина просто не осталось выбора: пришлось раскапывать и устанавливать правду, иначе он спать бы не смог. А что до открытого конфликта дошло – это не он виноват. Ну, а с третьей, какая разница, по сути дела, кто прав или неправ, научная истина непреложна, и самое важное для ученого – ее приоритет и главенство.

Что он тихо и упрямо попытался до въедливого экзопсихолога донести:

– Имела место ошибка, я на нее указал, оппонент признавать ошибку отказался. Так что не я зачинщик спора, я лишь инструмент нормальной научной методологии.

Нордштейн замолчал, и Тайвин, подняв глаза, с изумлением увидел у него на лице откровенно ребяческую ухмылку. Впрочем, она тут же сбежала, как и не было, а профессор продолжил разбор полетов:

– Значит, вот как вы полагаете. Ладно, идем дальше. В разделе «Причины, по которым соискатель претендует на участие в программе» вы пишете, что участие в программе будет актуально для вас, потому что нужно для вашей будущей кандидатской диссертации. Это понятно. А вот далее: «… работа соискателя будет иметь принципиально важное значение не только для его профессиональной деятельности, но и для всего научного сообщества». Что, так-таки вы всю науку разом собрались облагодетельствовать?

Тайвин недовольно прищурился. Во-первых, да, он действительно полагал, что его научные изыскания изменят мир. Ни больше, ни меньше. А что? Ставить себе цели – так сразу глобальные, зачем размениваться на мелочи? А что там думают окружающие – его, гения, не интересует. Во-вторых, изобретение роя нанитов, способных к самоорганизации, над которым он третий год втайне от всех трудился, могло качественно изменить многие научные области. И это было объективной реальностью. В-третьих, если вообще оставить в стороне практическую и теоретическую значимость разработки, то это кардинально новое слово в науке, а куда его приткнуть и приложить, пусть другие думают. Он выбрал интересный проект – над ним и будет работать, он ученый, а не амбициозный дилетант. Гордость подняла голову и ответила за него:

– Я не считаю, что научное знание может быть незначимым. Что-то из моих работ не будет иметь пользы, а что-то – может изменить науку и весь мир. Иначе зачем вообще наукой заниматься?

Нордштейн спорить не стал.

– Допустим. И последнее, в пожеланиях по обучению соискателя: «…может успешно заниматься различными направлениями деятельности одновременно, потому рекомендуется предоставить студенту как можно больший объем практики…», ну и так далее. То есть вы предполагаете, что вам на блюдечке преподнесут все новейшие разработки и будут вас на руках таскать? Потому что здесь так и написано, почти прямым текстом.

Тайвин беспокойно нахмурился. И что в его фразе было не так? Ему действительно потребуются все доступные ресурсы. И почему бы участникам программы и не проявить к его способностям определенный пиетет? Да и вообще, общее дело требует значительных вложений, материальных, интеллектуальных и иных прочих, и причем тут его личность и претензии к формулировкам, если он просто способен тянуть несколько проектов одновременно?

И он переспросил:

– А что я не так предположил? Мне действительно потребуются все возможные ресурсы. И при чем тут вообще я? Речь же о научных изысканиях, а не о моих ожиданиях.

– Ясно. – поджал губы профессор. – Резюмируем. Сопоставьте, пожалуйста, спорные моменты, мои замечания, свои мысли и реплики, и проанализируйте. Вы же у нас, кхм, «гений». У вас еще остались иллюзии относительно вашей психологической некомпетентности? У меня лично нет.

Тайвин собрался было возразить, но Нордштейн не давал ему вставить ни слова.

– Гениальность – это еще не все. В колониях, молодой человек, условия и люди могут быть довольно жесткими. Потенциально вы, как я посмотрю, мечтаете если не об изменении мира, то как минимум о собственном научном отделе, о посте руководителя, разве я неправ? Так вот, пока вы сконцентрировали мир исключительно вокруг себя и на себе… – Нордштейн слегка развел руками, – рекомендацию я вам не подпишу. Впрочем, разве что чудо… Не смею задерживать. Удачи на зачете.

Тайвину ничего не оставалось, кроме как молча подняться с жесткого стула, об который он успел отсидеть себе все кости, которые мог, и выйти.

Скулы горели огнем, как и мысли в голове, сосредоточиться на которых он был не в силах. Кровь набатом била в висок, мешая мыслить, да и без того основательно покопаться в себе ему не дали.

– Эй, очкастая надежда человечества! Чего нос повесил? Айда с нами, намечается вечеринка!

Тайвин с сомнением посмотрел на рыжих близнецов-однокурсников. Его мир с отказом нового завкафедрой экзопсихологии сильно пошатнулся, и начинающий гений никак не мог решить, что делать в следующую очередь. Пойти домой? Ну да, чтобы услышать от отца, что его место на Земле, что это и к лучшему… Это он и так уже слышал сотни раз. Но, может, все-таки отец сможет оторваться от нравоучений и даст дельный совет? Или сходить к декану – должна же быть на эту престарелую язву Нордштейна хоть какая-то управа? Или положить на все большой резной болт и пойти с близнецами…

Он поправил очки и ответил:

– Без меня. Я к декану.

– Что, не сдал? Да не может быть?

Тайвин не удостоил рыжих ответом и направился к мерилу бюрократии Межпланетарного университета. Глядя на расстроенного студента, оказавшийся в кои-то веки на месте декан, как и профессор экзопсихологии парой минут раньше, и слова не дал вымолвить начинающему гению.

– Дайте угадаю: Нордштейн не подписал вам рекомендательное письмо, и вы пришли ко мне за помощью. К сожалению, помочь вам я не в силах. Он, как бы вам сказать… Чрезвычайно принципиальный человек. Но я верю, что вы сумеете найти к нему подход. Время у вас еще есть. А теперь простите, мне надо работать.

Тайвин опешил. Вот те раз. Ситуация как под копирку. И что теперь?

Не став спорить, он задействовал резервный, хотя и очень неприятный вариант – попросить помощи у отца.

Дом встретил привычным очарованием стилизации под викторианский особняк, легким синтезированным запахом дров от экокамина, табачным дымом старинной отцовской трубки и свежестью любимой маминой зелени.

Отец встретил непутевого сына привычной отповедью и обычной проницательностью:

– Судя по твоему виду, тебя наконец-то постиг закономерный провал. Не летишь к Пятой экзопланете? Не буду делать вид, что я этому не рад. Рано или поздно это должно было произойти, и напомню о том, что уже говорил, и не раз. В космосе тебе нечего делать. Твое предназначение и место – здесь, на Земле…

Тайвин не стал дослушивать. Нет, полезного он тут ничего не почерпнет. Оставалось одно – утопиться в алкогольном забвении. Про альтернативные варианты усмирить разогнанную до предельной скорости махину интеллекта он не хотел ни слышать, ни думать. Как-нибудь справится. Как-нибудь.

* * *

Первым делом, придя в бар, Тайвин сел за барную стойку и запросил стакан текилы old fashioned. Здороваться и тем более общаться с осточертевшими за пять лет однокурсниками он посчитал выше собственного достоинства. У него была другая цель. И он приступил к ее исполнению.

Повернувшись спиной к бармену, он отхлебнул порядочный глоток коктейля и принялся задумчиво обозревать пространство бара и посетителей студенческой вечеринки.

Банальные посредственные индивидуумы. Не то, что он. Но что самое обидное, у них-то в жизни, в отличие от него, все получится как надо, пес бы их всех подрал! И у хмыря в неоново-зеленой рубашке из параллельной группы, для него держат место в аспирантуре. И у Лин, первой красавицы, второй после него умницы и главной недотроги всего их курса, интеллекта достаточно, чтобы не прозябать секретаршей у большого босса. И у мальчика-мажора Карла, хотя там как раз мозгов, как у хлебушка…

Да что за пакость в стакане? Тайвин отвернулся от веселящихся студентов и принялся восстанавливать химическую справедливость. Для начала он потребовал все, что могло хотя бы отдаленно напоминать мерную посуду и дорогие его сердцу колбы и реторты. Бармен пожал плечами: он и не такие причуды видывал. И Тайвину принесли парочку джиггеров, кухонные весы, пластиковый литровый кувшин с насечками по пятьдесят миллилитров и набор юного химика. Будущий гений негодующе фыркнул и принялся вдумчиво смешивать коктейль в правильных пропорциях, попутно вздыхая о несправедливости бытия.

Ему казалось исключительно обидным, что кто-то отправится к экзопланетам вместо него. Нет, ну почему Нордштейн такая непробиваемая сволочь? Что ему стоило просто поставить подпись под рекомендацией? И никто ему не поможет, ни Лин, ни зеленый дурень-ксенобиолог, ни Карл, главная головная боль всех студенческих лет Тайвина, постоянно переходивший начинающему гению дорогу и чувство прекрасного. Тьфу на него.

Увлекшись размышлениями, Тайвин не заметил, как представитель золотой молодежи встал, подошел к нему и демонстративно сложил руки на груди.

– О, да у тебя тут целая коллекция! Сосуд Кьельдаля, коническая колба Эрленмейера, круглодонной перегонной колбы не хватает только… А пить из чего будешь? Вон из той большой?

Тайвин не удостоил оппонента ни вниманием, ни улыбкой. Уткнувшись в свой стакан, он сухо известил неуча:

– Нет. Это же мерная колба, из таких не пьют. Мерная колба предназначена для общего смешивания и титрования.

– Я понял, в чем твоя беда. Ты слишком серьезный. Умное лицо – это еще не признак ума. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица.

Снова не дождавшись ни ответа, ни взгляда, Карл выхватил из рук Тайвина колбу с коктейлем и залихватски отпил половину.

– Во имя розы, Тайвин, твои мозги только под нанокибернетику заточены, и артефакты культуры – лишь досадная помеха на пути рационального познания мира?

Тайвин немедленно вспыхнул и возразил:

– Думаешь, я цитату не узнал? Считаешь меня некомпетентным культурологическим неучем?

– Да Боже упаси, – поднял ладони Карл. – С тобой спорить – проще сразу застрелиться от скуки. Или нет? Если ты еще скажешь, мечтают ли андроиды об электроовцах, я, возможно, смогу поверить в будущее нашей науки. Социально-культурный аспект существования человечества, знаешь ли, заслуживает не меньшего внимания, чем формулы и цифры.

Тайвин искренне изумился. Настолько, что даже переспросил:

– От тебя ли я это слышу, Карл?

– А ты думал, что финансовая обеспеченность заменяет человеку разум? Я скорее от тебя мог ожидать полного культурного днища.

– Хорошего же ты обо мне мнения, – оскорбился Тайвин.

– Уж какое сложилось, – издевательски сложился в поклоне Карл, распрямился и вдруг подмигнул. – Но ты можешь его изменить. Поспорим? Давай начнем с литературы. Я загадываю – а ты отгадывай, если сможешь.