Фрекен Жюли

Размер шрифта:   13
Фрекен Жюли

© Перевод. Е. Суриц, наследники, 2024

© Перевод. К. Мурадян, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Эрик XIV

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Эрик XIV.

Йоран Перссон.

Сванте Стуре.

Нильс Стуре.

Нильс Юлленшерна.

Карин, дочь Монса.

Мать Йорана Перссона.

Агда.

Мария, ее дочь 3 лет.

Юхан, герцог.

Карл, герцог.

Педер Веламсон, племянник Йорана Перссона.

Макс, прапорщик.

Часовой на мосту.

Придворный.

Монс, солдат, отец Карин.

Лейонхувуд.

Стенбок.

Вдовствующая королева.

Действие первое

Лужайка в парке Стокгольмского дворца. В глубине – балюстрада – тосканские колонны; поверх нее – фарфоровые вазы с цветами. Ниже и дальше вглубь – верхушки деревьев, верхушки мачт и флаги; еще дальше – церковный шпиль и коньки крыш. На лужайке – кусты, скамьи, стулья, стол.

Карин Монсдоттер сидит у стола с шитьем. Макс стоит с нею рядом, опираясь на алебарду.

Карин. Не надо так близко! Король сидит у окна и подглядывает.

Макс. Где?

Карин. Справа. Только бога ради не гляди туда! Долго тебе дежурить?

Макс. Полчаса еще!

Карин. Но говори же! Макс, брат мой, друг юных дней…

Макс. Любовь юных дней, так ты прежде говорила, Карин…

Карин. Что пользы вспоминать? Я предала твою любовь…

Макс. Зачем? Ведь ты не любишь своего любовника.

Карин. О, любить! Но я отношусь к нему как к своему ребенку; с самого начала я стала жалеть его и прозвала Слепой Бледнушка, потому что он похож на мою последнюю куклу, которую так звали; я сочла, что быть при нем – мой долг, потому что со мною он всегда покойней, достойней. Мне льстило, что я умею вызвать к жизни лучшее в его душе, и сама я делалась лучше от его поклонения. Но сейчас мне страшно, слишком он привык превозносить меня, видеть во мне своего доброго ангела и все такое. Подумай только – а вдруг он очнется ото сна и увидит все мои несовершенства? Боже! Как он станет презирать меня, честить лицемеркой, обманщицей… Боже! Макс, отойди! Он там передвинулся!

Макс (отходя от нее). А я вчера видел твоих родителей!

Карин. Правда? И что сказала мать?

Макс. То же, что и прежде!

Карин. Презирает королевскую… полюбовницу. И справедливо. Я сама себя презираю. А сердце все равно болит. Ну, а отец?

Макс. Говорит, как только повстречается с тобой на мосту – сбросит тебя в воду!

Карин. А сестры-то? Представь – они со мною не кланяются! Стало быть, есть своя гордость и у бедных, и у отверженных!

Макс. Тебе пора избавиться от своего унижения. Убежим вместе!

Карин. И мой позор падет на тебя?

Макс. Нет, святые узы брака изгладят твой позор…

Карин. А мои дети?

Макс. Станут моими детьми.

Карин. Как хорошо ты говоришь! И я верю тебе, Макс, да только…

Макс. Тс-с, я вижу там, в кустах, два уха – два уха, владельца которых я с удовольствием бы увидел на виселице…

Карин. Йоран Перссон… хочет снова подольститься к королю после своей опалы.

Макс. А ты этого не допускай!

Карин. Если б я могла! Все думают, власть моя безгранична, а я ровно ничего не могу!

Макс. Убежим!

Карин. Нельзя. Эрик говорит, он умрет, если я его покину.

Макс. Ну и пусть его!

Карин. Что ты! Уж ты не желай смерти ни ему и никому другому – бог накажет. И ты лучше уйди теперь, Макс, не то Йоран нас услышит!

Макс. Не хочешь ли вечерком встретиться и поговорить со мною где-нибудь в надежном месте?

Карин. Нет, не хочу! Не могу!

Макс. Карин, ты ведь не хуже меня знаешь, что король собрался жениться. Думала ли ты о том, какая судьба тебе тогда грозит?

Карин. Когда пробьет час, но не ранее, я буду знать, как мне себя вести.

Макс. Но ведь поздно будет! Вспомни-ка отца Елизаветы Английской, Генриха Восьмого. Отвергнутые супруги его не оставались в живых, но кончали на эшафоте. И дочь этого изверга станет твоей королевой! Самое существование твое будет ей вечной насмешкой, и уж, конечно, она сумеет от тебя отделаться!

Карин. Ах, какая мука!.. Но ступай же, да не гляди наверх: он вышел на балкон!

Макс. Да как ты увидела?

Карин. У меня в шкатулку с шитьем зеркальце вделано! Ступай! Он тебя заметил, хочет чем-то в тебя запустить…

На Макса ливнем сыплются гвозди.

Макс. Он гвоздями швыряется! За тролля меня принимает, что ли?

Карин. Помилуй господи. Он верит во все темные силы и не верит в благие. Ступай же, уйди, ради Христа!

Макс. Хорошо! Но когда я тебе понадоблюсь, ты уж кликни меня, Карин!

Карин. Скорей, скорей, не то он и молоток вслед за гвоздями швырнет!

Макс. Да что он – спятил?

Карин. Тс-с! Ступай, ступай, ступай!

Макс уходит. Йоран Перссон выходит из-за кустов, за которыми прятался.

Карин. Чего вы тут ищете?

Йоран Перссон. Я ищу вас, моя фрекен, и несу вам благие и великие вести.

Карин. Неужто вы можете принести что-то благое?

Йоран Перссон. Изредка даже я несу благо другим, себе же один вред!

Карин. Говорите же, только будьте осторожны. Король стоит на балконе… Не оглядывайтесь.

Йоран Перссон. Мой король все еще гневается на меня – и напрасно, ибо ему не сыскать более верного друга…

Карин. Ну, раз уж вы сами так говорите!..

Йоран Перссон. Я не часто заслуживаю доброго слова, сам знаю, а когда и заслуживаю – не заношусь. Фрекен, слушайте меня! Сватовство короля в Англии провалилось. Вам и деткам вашим это сулит новые надежды, а королевству…

Карин. Вы правду говорите?

Йоран Перссон. Чтоб мне умереть на месте. Но – слушайте меня! Король сам еще ничего не знает. Остерегайтесь ему это сообщать. Но будьте рядом, когда на него обрушится удар, ибо крушение надежд глубоко потрясет его душу!

Карин. Теперь я знаю, что вы говорите правду и что вы друг мне и королю.

Йоран Перссон. Но король не друг мне!

Железный молоток летит сверху в Йорана Перссона, но проносится мимо.

(Йоран поднимает молоток, целует, кладет на стол.)

Жизнь – за моего короля! Карин. Уйдите, он убьет вас! Йоран Перссон. И пусть! Карин. Он нынче не в себе! Берегитесь!

Вниз летит цветочный горшок – и снова мимо.

Йоран Перссон. О, мне бросают цветы! (Срывает цветок, нюхает, сует в петлицу.)

Эрик (наверху, хохочет). Ха-ха-ха!

Йоран Перссон. Смеется!

Карин. Давным-давно не слыхала такого! Добрый знак!

Йоран Перссон (кричит, обращаясь к балкону). А ну-ка еще! Еще! (С балкона летит стул, превращается в обломки, Йоран собирает их и рассовывает по карманам.)

Карин (смеется). Вы совсем с ума сошли!

Йоран Перссон. Пусть уж я буду придворным шутом, ежели самому Гераклу не под силу более вызвать смех моего господина!

Карин. На гвозди не наступите, Йоран!

Йоран Перссон (разувается и ходит по гвоздям). Ан нет, босиком, босиком, если это может позабавить моего господина!

Эрик (с балкона). Йоран!

Йоран Перссон. Йоран в немилости!

Эрик (с балкона). Йоран! Погоди! Не уходи!

Карин (Йорану). Не уходите!

Обувь, подушки, платки летят сверху.

Эрик. Ха-ха-ха-ха! Йоран! Погоди! Я сейчас спущусь!

Йоран Перссон (Карин). Я буду тут как тут, когда ему понадоблюсь!

Карин. Не раскаяться бы мне. Но я прошу вас, Йоран, – останьтесь! Эрику так плохо, а ведь когда он узнает о постигшей его печали, ему будет еще хуже!

Йоран Перссон. Вовсе Эрику не плохо, ему только скучно, а королю скука вредна, он делается от нее опасен. Я еще приду и развеселю его; а сейчас мне надо… у меня дела…

Карин. Будьте рядом, когда разразится буря, не то несдобровать нам всем…

Йоран Перссон. Уж я не подведу, да мне и не привыкать, он всегда вымещает на мне свои безумства!

Карин. Йоран! Еще одно слово! Слышали вы мой разговор с фенриком Максом?

Йоран. От начала и до конца!

Карин. Я боюсь вас. Но нам следует держаться друг друга!

Йоран. Да, так-то оно верней…

Карин. Только не раскаяться бы мне!

Йоран Перссон. Фрекен, нас связывают узы, потонувшие концами в сточной канаве; это узы крови, фрекен, и они прочны! (Уходит.)

Эрик входит справа; навстречу ему, слева, выходит придворный.

Придворный. Ваше величество!

Эрик. Ну, чего тебе?

Придворный. Нигельс, золотокузнец, почтительнейше просит разрешения явиться и показать вашему величеству изготовленные им драгоценности.

Эрик. Путь войдет. (Карин.) Сейчас моя Карин увидит кое-что красивенькое!

Входит Нигельс с кожаным футляром.

День добрый, Нигельс, ты точен, и за это я тебя хвалю (указывает на стол). Клади сюда!

Нигельс кладет на стол футляр.

Открой!

Нигельс открывает футляр и достает оттуда золотую корону, усыпанную драгоценными камнями.

Ах! (Хлопает в ладоши.) Гляди-ка, Карин!

Карин (не отрываясь от шитья). Я вижу, друг мой. Очень красиво!

Эрик. Видишь – шведский лев льнет к леопарду английскому!

Карин. Эрик, Эрик!

Эрик. Да? Что тебе?

Карин. Для кого эта корона?

Эрик. Для девы – королевы Британии и моей королевы! И когда руки наши сомкнутся над морем, мы обоймем Норвегию и Данию и вся Европа будет наша! Вот значенье шести сходящихся линий и шести самоцветов. (Берет корону и хочет надеть на голову Карин.) Примерь-ка, не тяжела ли.

Карин (уклоняясь). Для меня она очень тяжела!

Эрик. Дай же приладить! Ну! Будешь ты слушаться?

Карин. Если Эрик требует одного послушания – я всегда его послушная раба!

Эрик (надевает ей на голову корону). Гляди-ка, а ведь тебе она к лицу, Карин! Загляни-ка в зеркальце в твоей шкатулке, которое так ловко подглядывает за твоим господином… Послушай, а где же Йоран? Куда подевался этот вертопрах?

Карин. Испугался господского гнева!

Эрик. Уф! Гнева! И слушать не желаю! Злопамятный я, что ли? Послал же я в Англию сватом молодого Стуре, хоть он предал меня в войне с Данией и за это поплатился?

Карин. Можно, я сниму корону?

Эрик. Не перебивай, когда я говорю! Правда, многие считали, что я напрасно обидел Стуре, но мне, знаешь ли, это безразлично… хотя… (Впадает в задумчивость, смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом. Вдовствующая королева проходит мимо без видимой цели. Эрик очнулся.) Вам чего, мачеха? Будьте добры, прогуливайтесь лучше во дворе возле флигеля! Будьте так добры! (Вдовствующая королева разглядывает Карин; та смущена. Эрик срывает с нее корону.) Швеция, Норвегия, Дания, Англия, Шотландия, Ирландия! Вот они – шесть самоцветов!

Нигельс ретируется в глубину сцены.

Вдовствующая королева. Эрик!

Эрик. Король Эрик, с вашего позволения!

Вдовствующая королева. И быть может – королева Карин?

Эрик. Королева Елизавета, если вам угодно! Или Мария Шотландская, или Рената Лотарингская, или на худой конец – Кристина Гессенская!

Вдовствующая королева. Не так ты зол, как жалости достоин. Бедный Эрик! (Уходит.)

Эрик. Ты не слушай, Карин, того, что мелет эта женщина; она думает, мои дела плохи, но она не знает, что шесть королевств у меня в руках… Да, да, у меня в руках, Карин, ведь Стуре, который с минуты на минуту будет здесь, писал мне из Англии, что дела мои как нельзя более блестящи… как нельзя более! Да я и сон такой сегодня видел! Гм! Все одно к одному! Ведь ты же любишь меня, правда, Карин, и ты радуешься моим успехам, правда?

Карин. Я радуюсь твоим успехам, но еще более тебя самого страдаю от твоих неудач, а ведь каждый должен быть готов к неудачам!

Эрик. Ну да, и я к ним готов! Но если б ты знала, какая мне сейчас валит счастливая карта! Четыре козыря на руках! (Нигельсу.) Ты можешь идти, Нигельс, мы еще увидимся!

В глубине сцены появляется герцог Юхан.

Иди-ка сюда, Ханс Рыжебородый, я кой-чем тебя угощу! Нынче я щедр!

Карин (Эрику). Ах, не оскорбляй его понапрасну. Он и без того тебя ненавидит!

Герцог Юхан подходит.

Эрик. Брат мой, по зрелом размышлении положил я удовлетворить твое ходатайство. Катарина Польская будет твоя!

Герцог Юхан. Милостивое благоволение короля к союзу, столь потребному для моего сердца, исполняет меня радости и благодарности.

Эрик. И благодарности даже? Так не забудь же, что ты породнишься с кайзером, и сын твой наследует трон Ягеллонов, и одному из семейства Васы обязан ты своим могуществом! Силою Англии я укрощу Север, ты силою Польши покоришь Юг и Восток, а уж потом – но это ты и сам вообразить можешь!

Герцог Юхан. Государственные помыслы господина моего и брата парят на орлиных крыльях, и мне ли, воробушку, за ними угнаться!

Эрик. Хорошо же! Иди с миром и вкушай радость своего величия, как я вкушаю свою!

Герцог Юхан. Прости, любезный брат, но акт, столь важный, не мешало бы скрепить подписью твоей и печатью!

Эрик. Вечно ты бумагу требуешь, как чиновнишка какой-нибудь. Вот тебе моя рука! А владычица моей души будет нам свидетельница!

Герцог Юхан (целует руку Эрику, потом руку Карин и поспешно уходит). Благодарствую!

Эрик. Ушел он, пожалуй, быстрее, чем вошел. И вечно я вижу, как за ним волочится лисий хвост. Замечаешь ты его лживость?

Карин. Нет, не замечаю.

Эрик. Уж очень ты явственно благоволишь к моим врагам!

Карин. Ты всех людей врагами почитаешь, Эрик…

Эрик. Потому что все они ненавидят меня! Вот и я их ненавижу! Кстати, Карин, о чем ты тут толковала с этим прапорщиком?

Карин. Да это Макс, родственник мой!

Эрик. Не следует тебе доверяться какому-то солдату!

Карин. Отчего мне, солдатской дочери, так уж заноситься, если все меня полюбовницей называют?

Эрик. Да, но ты зато полюбовница самого короля…

Карин. Эрик, Эрик!

Эрик. Но я же правду говорю…

Карин. Ну, а как ты назовешь наших детей?

Эрик. Это мои дети. Это дело иное…

Карин. Как же иное?

Эрик. Ты ссориться хочешь? Да?

Карин. Нет, нет, нет, ах, если б можно все высказать…

Эрик. Где Йоран? Мне Йоран нужен всякий раз, когда ты бунтуешь против меня. Йоран единственный знает все тайны моего сердца; он умеет угадать все мои помыслы, так что мне самому и говорить почти не нужно, если он под боком… Он друг мой и брат, и оттого ты его ненавидишь!

Карин. Нет у меня к нему ненависти, особенно когда он может порадовать моего господина…

Эрик. Значит, ненависти больше нет! Что же произошло? Верно, он оговаривал меня?

Карин. Ох, господи. Какой же ты несчастный человек! Эрик, бедненький мой Эрик…

Эрик. Бедненький? Бесстыжая!

Придворный (входя). Господин Нильс Стуре свидетельствует свое почтение королю и просит дозволения войти!

Эрик. Наконец-то!

Карин (встает). Мне уйти?

Эрик. Нет, останься! Или ты завидуешь своему бедненькому королю?

Карин. Господи, нет, и чему бы завидовать?

Эрик. Дерзость твоя переходит все границы! Берегись, Карин! Боги жестоко карают дерзких!

Входит Сванте Стуре, с ним Нильс Стуре и Эрик Стуре.

Что за шествие! Господин Нильс торжественно вступает в королевский замок? Как вестник поражения? Или победы?

Сванте Стуре. С позволения вашего величества…

Эрик. Не угодно ли господину Нильсу, посланнику короля, объясниться самому. Видно, он не исполнил поручения, коли является с двумя свидетелями.

Сванте Стуре. Пусть так. Но дорого доставшийся печальный опыт, слишком печальный и горький для памяти, научил меня, главу семейств Стуре, все гласные дела предавать огласке, дабы злонамеренная молва не имела повода искажать и перетолковывать яснейшие слова и поступки!

Эрик (стоит у стола с короной). Уж не желаешь ли ты из мести отравить самый сладостный и великий миг моей жизни напоминаньем о предательстве твоего сына, которое я великодушно ему простил?

Сванте Стуре. Господин Нильс никогда не совершал предательства!

Эрик. Господи Иисусе! Малый ослушался приказа на войне, и это предательство…

Сванте Стуре. Он ослушался, когда ему было велено действовать бесчеловечно…

Эрик. Война всегда бесчеловечна, а у кого куражу не хватает разить врага – пусть дома сидит на печке! Впрочем, довольно! Говори же, господин Нильс, о нашем деле!

Нильс Стуре. Ваше величество, тяжко мне исполнять возложенное на меня поручение…

Эрик. Где письмо?

Нильс Стуре. Письма никакого нет. К несчастью, ответить велено лишь на словах, и то их следует перевести прилично, дабы не осквернить вашего слуха и собственных уст!

Эрик. Отказ?

Нильс Стуре (помолчав). Да.

Эрик. А ты ведь радуешься, каналья!

Нильс Стуре. Боже избави, нет…

Эрик. Нет, нет, ты посмеиваешься исподтишка!

Сванте Стуре. Он вовсе не смеется!

Эрик. Нет, я видел, видел, он смеялся! Да и сам ты смеялся, старый шут! Вы все, все трое смеялись – я видел. Карин, ты заметила – они ухмылялись?

Карин. Нет, клянусь всем святым…

Эрик. И ты? Все силы ада сговорились против меня. Вон, вон отсюда, к черту! Вон, негодяи! (Швыряет корону, подбирает предметы, сброшенные прежде с балкона и запускает ими в уходящих Нильса и Эрика.)

Сванте Стуре (он остался). Горе стране, которою правит безумец!

Эрик. И это меня, своего короля, ты называешь безумцем, мерзавец, сукин сын!

Карин. Эрик, Эрик!

Эрик. Уймись ты!

Сванте Стуре (уходя). Помилуй нас, господи!

Эрик. Но я-то тебя не помилую, не сомневайся! (Обращается к Карин.) Ну что – рада? Отвечай! А можешь и не отвечать, я знаю наперед твои чувства, я читаю твои мысли, я слышу слова твои, которых ты не смеешь выговорить вслух. Как тебе не радоваться, когда я получил по носу, и твоя соперница вдобавок хулила меня. И теперь ты думаешь, что одна будешь мною вертеть, а? Думаешь, я пропал, погиб, и ты одна утешишь меня! Тебе – меня утешить! Когда плебеи хохочут над моей бедой, а господа пируют в честь моего унижения! А уж твои отец с матерью – встретить бы их сегодня – я им головы сверну; вот кто радуется! А мачеха! Так и вижу – сидит и хохочет, выбитый зуб показывает, у нее наверху один зуб выбит, говорят, покойного батюшки работа. Все королевство веселится – кроме меня. Меня! Ха-ха!

Придворный (входя). Господин Нильс Юлленшерна!

Эрик. Юлленшерна! Какое счастье! Это преданный человек, и подлинно человек! Внести его на золотом стуле!

Карин (встает). Я уйду!

Эрик. Ступай ко всем чертям! (Швыряет ей вслед шкатулку.) И сплетничай на здоровье!

Входит Нильс Юлленшерна.

Нильс! Ты! Приятно поговорить с умным человеком после всех этих ублюдков! Скажи-ка, Нильс, что за история там вышла на английских берегах? Спятила она, что ли?

Нильс Юлленшерна. Нет, ваше величество, дело весьма просто: сердце ее, как говорится, отдано графу Лей-стеру – и что тут скажешь?

Эрик. Ха-ха! Любовничек! Выходит, она шлюха.

Нильс Юлленшерна. Во всяком случае, непорочность королевы-девственницы – в прошлом.

Эрик. И его имя – Лейстер. Нельзя ли его убить?

Нильс Юлленшерна. Отчего бы нет – за хорошее вознаграждение.

Эрик. Хочешь ты убить его?

Нильс Юлленшерна. Я?

Эрик. Десять тысяч талеров! Ну?

Нильс Юлленшерна. Я? Король не шутит?

Эрик. Шутить? Деньги на бочку!

Нильс Юлленшерна. Я полагал, ваше величество шутит, предлагая мне сделаться убийцей!

Эрик. Что же тут оскорбительного?

Нильс Юлленшерна. Шведскому дворянину…

Эрик. Но шведский король! Ты намерен, кажется, обучать меня нравственности?

Нильс Юлленшерна. Я шел сюда с намерениями совсем иными, но коль скоро мой король так мало меня уважает, я прошу позволения удалиться.

Эрик. Предатель! И ты! Все вы дворянские отродья, воображаете себя выше Васы. Убирайся!

Нильс Юлленшерна качает головой и уходит.

И нечего головой трясти, не то я тебя так встряхну, что тебе небо с овчинку покажется.

Нильс Юлленшерна останавливается и пристально смотрит на Эрика.

Гляди, гляди, небось не лопну! (Нильс Юлленшерна качает головой и уходит, Эрик, один, бродит по сцене; спотыкается о разбросанные по полу предметы; потом падает на диван, устланный тигровой шкурой, – хохочет и падает.)

Йоран Перссон (входит, подходит к Эрику, преклоняет колени). Мой король!

Эрик. Йоран, Йоран! Я сердился на тебя, но все это позади! Сядь, говори же!

Йоран Перссон. Спрашивайте, ваше величество!

Эрик. Никакого «величества». Мы на «ты»! Так лучше, проще! Знаешь новость?

Йоран Перссон. Никакой не знаю новости!

Эрик. Так-так! Я отказал англичанке!

Йоран Перссон. Но отчего?

Эрик. Она оказалась шлюхой, у ней любовник… словом, все кончено. Но у меня желчь разливается, как подумаю, что Стуре вообразили, будто она сама отставила меня, и пойдут теперь меня позорить!

Йоран Перссон. Избави боже!

Эрик. Йоран! Объясни ты мне, отчего Стуре вечно становятся Васам поперек дороги? Род их особенный, роковой какой-то? В чем там дело?

Йоран Перссон. Трудно сказать. Все они люди добрые, звезд с неба не хватают, но начало ведут ведь от убийцы Энгельбректа…

Эрик. Вот не подумал. Быть может, кровь его и помешала им взойти на престол?

Йоран Перссон. В их жилах течет к тому же кровь Эрика Святого и Фолькунгов, одним словом, все надежды Швеции витали вкруг их купелей. Но отчего ты их боишься? Сам видишь, судьба, как говорится, избрала и возвеличила род Васы!

Эрик. Отчего я ненавижу их? Если б знать! Быть может, оттого, что Сванте Стуре любил первую мою мачеху и в родстве со второю, а уж ее-то я всем сердцем ненавижу!

Йоран Перссон. Король и друг мой, ты так часто повторяешь слово «ненавижу», что в конце концов вообразишь, будто все человечество против тебя в заговоре. Забудь ты это слово! Слово положило начало творению. И ты отравляешь себя этим заклятьем! Почаще говори «люблю», «люблю», и ты поймешь, что тебя любят.

Эрик. Новая музыка, Йоран; ты был там и нагляделся?

Йоран Перссон. Да, я был там!

Эрик. Это Агда, разумеется?

Йоран Перссон. Нет… другая!

Эрик. И хорошенькая?

Йоран Перссон. Нет, для всех она дурнушка; но вдруг я увидел прообраз, как говорит Платон. Знаешь – откровенье прекрасного, нечто вечное – за маскою лица, и вот… м-м… вот я ее люблю.

Эрик. Как странно! Когда ты выговорил слово «люблю», которого стыдился прежде, ты стал хорош собою, ты преобразился…

Йоран Перссон. Неужто я так уж безобразен?

Эрик. Чудовищно! Разве ты в зеркало никогда не гляделся?

Йоран Перссон. Избегаю зеркал! Вообрази, однако, – она меня считает красивым! Ха-ха!

Эрик. Она всегда так считает?

Йоран Перссон. Нет, не всегда. Только когда я не злобствую!

Эрик. Ха-ха! Значит, когда ты мил!

Йоран Перссон (смущенно). Если угодно!

Эрик. Ты стал слюнтяй какой-то, Йоран. Я тебя, право, не узнаю!

Йоран Перссон. Tant mieux [1] для врагов моих!

Эрик. Скоро ль думаешь жениться?

Йоран Перссон. Быть может!

Эрик. А теперь скажи, кого бы мне взять в жены?

Йоран Перссон. Катарину Польскую, разумеется, тогда мы приобретем все берега балтийские и сам кайзер станет нам родственник.

Эрик (вскакивает). Проклятье! Какая мысль! Ты замечательный человек, Йоран. То-то я давеча говорил Карин, что когда ты рядом, мне можно не думать. Гонца сюда! Проклятье! (Трижды хлопает в ладоши. Входит Придворный. Эрик вне себя.) Тотчас послать за герцогом Юханом! Схватить его – живого или мертвого… Будет противиться – перебить ему руки и ноги! Живее!

Придворный уходит.

Йоран Перссон. Что это значит?

Эрик. А то и значит, что мерзавец обманом добился у меня разрешения на брак с Катариной Польской!

Йоран Перссон. Дело скверно!

Эрик. Сам дьявол смешал все мои карты. Сын мачехи, родня всем Стуре, завладеет берегами балтийскими! Иезуит, папист, станет родственником кайзеру!

Йоран Перссон. Что ты наделал, Эрик? Ах, зачем ты не спросил совета у меня? Подумай! Потомки Юхана будут королями Царства Польского, где людей не меньше, чем во Франции, Царства Польского, простирающегося до границ российских! Внуки Юхана станут кайзерами в Австрии, и супруга его через Сфорцев имеет наследственные владения в Неаполе! Беда, беда!

Эрик. Вот и надо удавить змею в зародыше, пока не вылупилась из яйца…

Йоран Перссон. Католики на нас ополчатся; ты знаешь связи Юхана с иезуитами, с приверженцами папы! Что ты наделал, Эрик!

Эрик. Самая страшная глупость в моей жизни!

Йоран Перссон. Так пусть же она и будет последней!

Эрик. Да теперь уж я научен… Заметил ты: за что бы я ни взялся, все выходит из рук вон глупо и нелепо!

Йоран Перссон. Ну-ну, не преувеличивай, но тебе и точно не везет!

Эрик. Ну, а тебе? Вот по ком плачет виселица! Но ты так много знаешь по сравнению со мной, что должен быть моим советником… Подумай, и все это мне в награду за щедрость, за великодушие…

Йоран Перссон. Если ты и вправду желаешь видеть меня своим советником, ты только не назначай меня, пожалуйста, государственным секретарем, который за все в ответе, но и пикнуть не смеет. Нет, ты дай мне настоящую власть, чтобы я нес ответственность за свои решения и поступки! Сделай меня прокуратором!

Эрик. Изволь! Отныне ты прокуратор!

Йоран Перссон. Требуется еще утверждение риксдага…

Эрик. Ни к чему! Я сам себе хозяин!

Йоран Перссон. Пусть будет так!

Входит Придворный.

Эрик. Говори!

Придворный. Корабль герцога отплыл с попутным ветром…

Эрик. Я погиб!

Йоран Перссон. Снаряди погоню! Скорее!

Придворный. Но благородный господин Нильс Юлленшерна от себя просил сообщить кое-что, касаемое до этого обстоятельства…

Эрик. Выкладывай, живее!

Придворный. Дело в том, что герцог Юхан…

Эрик. Йоран, Йоран!

Придворный. Герцог Юхан тайно обвенчан с польскою принцессой…

Эрик садится.

Йоран Перссон. Тогда мы спасены; уж положись на меня!

Эрик. Ничего не пойму…

Йоран Перссон. Своим поступком герцог нарушил Арборгскую конституцию и вступил в союз с чужой державой. Пошли ему вдогонку флот, схвати его, и да свершится суд над ним! Согласен?

Эрик. Но чего я тем добьюсь?

Йоран Перссон. Одним врагом у тебя будет меньше, и врагом опасным!

Эрик. Братоубийственные раздоры, стало быть, не кончены.

Йоран Перссон. Нет, покуда жив герцог Юхан, наследовавший, благодаря матери, кровь Фолькунгов от короля Вальдемара, – не будет мира в этой стране! (Придворному.) Немедля зови к королю адмирала Хорна – и да грянет буря!

Эрик. Кто король – ты или я?

Йоран Перссон. Сейчас как будто я!

Эрик. Уж слишком ты силен, Йоран, Йоран!

Йоран Перссон. Ничуть. Ты просто слишком слаб!

Действие второе

Комната в доме Йорана Перссона. В правом углу плита и на ней кухонная утварь; возле нее обеденный стол. В левом углу письменный стол Йорана. Йоран Перссон сидит за столом и пишет.

Мать (у плиты). Ты бы поел, мальчик!

Йоран Перссон. Не могу, мама!

Мать. Опять все перестоится!

Йоран Перссон. Если и перестоится – только вкуснее будет! Будь добра, не мешай. (Пишет.)

Мать (подходит к Йорану). Йоран, правда ли, что ты опять приближен к королю?

Йоран Перссон. Да, правда!

Мать. Отчего же ты мне ничего не сказал?

Йоран Перссон. Я и вообще-то не словоохотлив, а кое о чем обязан помалкивать…

Мать. И какое жалованье положил тебе король?

Йоран Перссон. Жалованье? Я не спросил, а он позабыл сказать!

Мать. Для чего же и служить, если не ради жалованья?

Йоран Перссон. Да, матушка, таков твой взгляд на вещи, да только у меня-то взгляд совсем другой.

Мать. Но мне надо трижды в день на стол собирать, какой уж тут другой взгляд! И что тебе делать при дворе, Йоран? Мало ты унижений натерпелся при прежнем-то короле?

Йоран Перссон. На унижениях я вскормлен, матушка, я к ним сделался нечувствителен. Служить королю – мой долг, мое призванье, ибо он слаб и обладает странным даром всех превращать во врагов.

Мать. Тебе ли быть ему опорой, сам едва на ногах держишься…

Йоран Перссон. Нет, мне кажется, я могу его поддержать…

Мать. Ты часто по доброте своей слишком много на себя берешь, Йоран… Вот, например, пригрел эту брошенную Агду с ребенком.

Йоран Перссон. Ничего, им от этого не плохо. И все мы еще дождемся лучших времен.

Мать. Знаешь, какая благодарность ждет тебя за твой благородный поступок?

Йоран Перссон. И слушать не желаю про благородные поступки, и благодарности не жду никакой. Несчастная нуждалась в моей помощи – вот и все, совершенно просто.

Мать. А теперь сплетничают, будто она твоя любовница.

Йоран Перссон. Уж разумеется, но мне-то от этого нет вреда, только ей!

Мать. Точно ли?

Йоран Перссон. Точно ли? М-м!

Мать. Агда вдруг вообразит, будто ты имеешь на нее виды, вот ты и окажешься виноват, что ее пригрел.

Йоран Перссон. Ах, мать, в чем только я не был виноват? Что бы ни выкинул Эрик – винят меня, даже за эту историю с Карин, которой я изо всех сил препятствовал. Впрочем, теперь я понял, что лишь она одна может утешить и успокоить короля, и потому я стал ей другом…

Мать. За все ты берешься, Йоран, смотри, как бы тебе не попасть в беду!..

Йоран Перссон. Ничего!

Мать. Не верь уж очень-то людям…

Йоран Перссон. Я верю только себе самому! Я не рожден царить, но – властвовать; а коль скоро могу я властвовать только с помощью моего короля, король – мое солнце! Закатится солнце – и я угасну, вот и все, матушка!

Мать. Ты любишь Эрика?

Йоран Перссон. И да и нет! Мы соединены незримыми узами, будто вышли из одного помета, рождены под одной звездой. Его ненависть – моя ненависть, его любовь – моя любовь. И это приковывает нас друг к другу.

Мать. Да, сынок, у тебя свой путь, я тут тебе не попутчица.

Агда (входит с трехлетней дочерью). Здравствуйте, тетушка, здравствуй, Йоран!

Йоран Перссон. Здравствуй, детка; поди ко мне, Мария, скажи «здравствуй»!

Мария (подходит к письменному столу, перебирает бумаги). Здравствуй, дядюшка!

Йоран Перссон (ласково). Милый, милый цветик, разве можно трогать мои бумажки? Если б ты только знала, что ты наделала!

Мария. А зачем ты все пишешь и пишешь?

Йоран Перссон. Зачем? Если б я мог сказать! Вы, наверное, проголодались, будем обедать!

Агда. Спасибо, Йоран, ты преломляешь свой хлеб с голодным, а сам…

Йоран Перссон. Ух! Зачем ты так… А сколько раз я сиживал за чужим столом!

Мать. А сам ничего не ест!

Йоран Перссон. Совершенная неправда, когда я повесничаю по вечерам, я настоящий обжора и кутила не хуже других. Давайте-ка есть!

Все садятся за стол. В дверь стучат. Йоран встает и заслоняет стол ширмой.

Мария (закрывает лицо руками). Это Бука стучит? Мама, мне страшно!

Агда. Не шали, Мария, никакого Буки нет!

Мария. Нет, есть, мне Анна говорила! Я его боюсь!

Сванте Стуре (входя, высокомерно). Не удостоит ли меня господин секретарь своим вниманием на минутку?

Йоран Перссон. Хоть бы и надолго, господин советник…

Сванте Стуре. Граф, с вашего позволения. Быть может, вы не знаете, – я граф.

Йоран Перссон. Помилуйте, прекрасно знаю, тем более что я-то вас и пожаловал в графья!

Сванте Стуре. И вам не совестно?

Йоран Перссон. К чему этот тон! Я был советником короля во время коронации, и только благодаря моему ходатайству вы стали первым графом Швеции.

Сванте Стуре. Боже, неужто своим возвышением я обязан какому-то острожнику!

Йоран Перссон. Спокойней, господин граф! Юным вертопрахом мне случилось как-то раз проспаться в застенке, и я ничего не вижу тут зазорного, вас же следовало бы на весь остаток жизни туда упрятать за смуту и измену!

Сванте Стуре. Вот как!

Йоран Перссон (прячет бумаги на столе). Лишь великие заслуги ваши перед покойным королем Густавом спасли вас от заслуженнейшей кары. Теперь же – берегитесь!

Сванте Стуре. Не тебя ли, поповское отродье?

Йоран Перссон. Мать моя сидит за ширмой. Прошу не забывать!

Сванте Стуре. И шлюха там же!

Йоран Перссон. Стыдитесь, господин Сванте! Недавно я говорил о вас с королем; сказал ему, что Стуре всегда были славные, добрые люди; я и сейчас хочу так думать; но безумным высокомерием своим вы без конца себе вредите. Вы высокого рода, да, но что есть происхождение высокое? Что такое дворянин? Всадник! Управлять страною вы не умеете, знать ничего не желаете, кроме конюшни; презираете книжных червей, а меж тем им-то принадлежит настоящий день, спешащий мимо вас, не узнанный вами! Право и достоинство человека, уважение к чужому горю, снисхождение к греху – вот новые девизы, отнюдь не начертанные на гербах ваших. И я бы мог стать графом, но я не захотел, ибо мне назначено судьбою оставаться среди сирых и убогих, среди которых я рожден…

Сванте Стуре. Стало быть, батальон писак и полк подьячих пусть стоит между королем и народом?

Йоран Перссон. Государством должен править один, и никакие господа не должны стоять между королем и народом! Этому учит вся история наша, от Ингьялда, которого вы прозвали Опасным, ибо он сжигал мелких князьков, и Ярла Биргера и Фолькунгов до Кристиана Тирана, рубившего князькам головы. «Король и народ» – вот что следует начертать на государственном гербе, и так оно когда-нибудь и будет…

Сванте Стуре. Герб этот выкуете вы, конечно?

Йоран Перссон. Как знать.

Сванте Стуре (орет). Могу я, наконец, сесть? Или прикажете стоять?

Мария (за ширмой). Мама, почему дяденька так страшно кричит?

Агда. Тише, тише, детонька!

Йоран Перссон. Сидите, стойте, как уж вам будет угодно, господин государственный советник, мне дела нет до рангов и отличий, я выше этого…

Сванте Стуре. Черт возьми!

Йоран Перссон. Не надо браниться, граф, там за ширмой ребенок и женщина…

Сванте Стуре. Вы, кажется, вздумали воспитывать меня!

Йоран Перссон. Да! Отчего бы нет? Как председатель королевского совета, я позволю себе сперва составить о вас понятие; ибо у нас теперь есть управа на непокорных…

Сванте Стуре. Королевского совета?

Йоран Перссон. Да, я верховный судия верховного суда…

Сванте Стуре. Но я государственный советник…

Йоран Перссон. Вы – советник, которого слушают, но не слушаются, я же королевский прокуратор, который приказывает и сам не слушается никого… если уж у нас пошла похвальба, как на конской ярмарке!

Сванте Стуре. Прокуратор? Это новость!

Йоран Перссон. Свежайшая! Вот и приказ лежит! Вместе с другими бумаги чрезвычайной важности!

Сванте Стуре (несколько вежливей). Однако это целый переворот…

Йоран Перссон. Да, и самый значительный после краха Карла Кнутсона и церковной реформации…

Сванте Стуре. И вы полагаете, шведские дворяне и риксдаг подчинятся этому новшеству?

Йоран Перссон. Я уверен! У короля Эрика – войско, флот и весь народ!

Сванте Стуре. Нельзя ли отворить окно? Вонь ужасная!

Йоран Перссон (рассерженно). Да, несколько пахнет кухней, и когда вы уйдете, мы проветрим… после вас! Только вам надо скорей уходить, скорей. Понятно?

Сванте Стуре уходит и задевает перьями шляпы о дверную притолоку.

Голову, голову берегите! Господин Сванте!

Сванте Стуре (возвращаясь). Я забыл перчатки!

Йоран Перссон (берет перчатки каминными щипцами и таким образом протягивает Сванте Стуре). Прошу вас! (Сванте Стуре осторожно выходит, Йоран Перссон придерживает дверь, а потом плюет ему вслед.) Смотри у меня! Обидел моих – теперь береги своих, как сказала гадюка.

Мария. Дяденька ужасно рассердился на дядю Йорана, да, мама?

Йоран Перссон (нежно). Дяденька ушел, детка моя милая, и никогда больше не придет.

Мать. Йоран, Йоран! А это правда, что ты ему сказал? Что ты прокуратор или как его?

Йоран Перссон. Конечно правда!

Мать. Значит, будь великодушен с врагами.

Йоран Перссон. Уж это от них зависит. Как себя поведут. Их судьба в их руках и вот-вот решится.

Мать. В их руках?

Йоран Перссон. Да. Ведь господин Сванте пойдет сейчас болтать о том, что тут произошло; а у меня свои соглядатаи, и каждое злобное словечко этих князьков будет караться законом! А уж если они вступят в заговор – им несдобровать!

Мать. Будь великодушен, Йоран…

Йоран Перссон. Если знатные господа сами полезут на рожон, уж за мной дело не станет…

Макс (входя). Вы звали меня, секретарь?

Йоран Перссон. Сядь! (Матери.) Оставь нас, будь так добра! (Максу, дружески, но твердо.) Макс! Я слышал твой разговор с фрекен Карин…

Макс. Я и не сомневался!

Йоран Перссон. Зачем так резко, мой мальчик? Искренность твоих чувств я ни на секунду не подвергаю сомнению…

Макс. А вам-то на что мои чувства?

Йоран Перссон. О, я не хотел бы, чтобы эти чувства вредили тому, чья жизнь драгоценна для всех нас и для государства. Фрекен Карин может стать королевой, если ты оставишь ее в покое, и тебе не стоит печься о восстановлении ее чести, ибо этим займется сам король.

Макс. Не сделает он ничего такого!

Йоран Перссон. Выслушай меня, мой мальчик, то, что я сейчас скажу тебе – все равно что королевское слово; и я тебе приказываю – отныне не приближаться к фрекен Карин, ибо малейшее сомнение короля в ее любви сделает его несчастным, ее же – погубит. Ты говоришь, что любишь ее! Прекрасно. Так докажи же, что печешься о ее благе!

Макс. Нет, не так, как вы его понимаете!

Йоран Перссон. Хорошо же! Тогда тебя устранят! Смотри – вот приказ о переведении твоем в Эльвсборгскую крепость.

Макс. Не желаю видеть никакого приказа!

Йоран Перссон. Не кричи! Тебя заставят умолкнуть!

Макс. Письмо Урии! Да?

Йоран Перссон. Но, друг мой, ведь это ты соблазняешь Вирсавию, которая никогда не принадлежала тебе, стремясь разлучить ее с отцом ее детей. Послушайся моего совета – возьми письмо!

Макс. Нет!

Йоран Перссон. Тогда иди, ищи духовника, ибо часы твои сочтены!

Макс. Кто счел их?

Йоран Перссон. Я! Прощай, прощай навек!

Макс. Какою властью вы судите меня?

Йоран Перссон. Силою закона, карающего смертью тех, кто соблазняет чужих невест! Теперь ты знаешь. И довольно.

Входит Эрик; Макс в страхе, незаметно ускользает за дверь.

(Йоран Перссон звонит в колокольчик.) Простите, ваше величество!

Эрик (нежно). Ну что ты! Мы здесь одни?

Йоран Перссон. Да, почти! Там мать сидит, но пусть ее слушает, у нас ведь нет секретов.

Эрик (обращаясь за ширму). Добрый день, матушка Перссон. Мы теперь в силе, я да Йоран, так что вы уж ничего не бойтесь!

Мать. Знаю, ваше величество, я и не боюсь ничего!

Эрик. Вот хорошо, вот и славно! А у меня новости, Йоран.

Йоран Перссон. Добрые новости?

Эрик. Уж от тебя зависит, как их повернуть!

Йоран Перссон. Порой и скверные годятся!

Эрик. Скажи, к примеру, – на что годится эта? Юхан, как знаешь ты, уже обвенчан с Катариной…

Йоран Перссон. Это значит, что Польша с нами заодно против России.

Эрик. Но значит ли это, что герцог стал выше короля?

Йоран Перссон. Это мы еще увидим!

Эрик. Далее, Юхан схватил моих послов и засел в Або вместе с взбунтовавшимися финнами!

Йоран Перссон. Это значит, что герцог поднялся против своего короля и, следственно, должен лишиться свободы и жизни!

Эрик. Ну, скажем, только свободы…

Йоран Перссон. И жизни! Судьбу его решит риксдаг!

Эрик (взволнованно). Нет, нет, не жизни! Я не хочу крови с тех пор, как у меня дети.

Йоран Перссон. Соберется риксдаг и рассмотрит дело о государственном преступлении!

Эрик. Нет, нет, только не жизни! Я спать не буду по ночам!

Йоран Перссон. Великий твой отец, строитель государства, никогда не смотрел ни на дружбу, ни на родство. Интересы государственные – превыше всего!

Эрик. Слишком ты силен для меня, Йоран!

Йоран Перссон. Ничуть. Но пока могу, я буду защищать твою корону от врагов твоих!

Эрик. А у меня есть враги?

Йоран Перссон. Да! И зл ейший враг твой был недавно здесь!

Эрик. Стуре!

Йоран Перссон. Он. И боюсь, мы их слишком расхвалили. Граф Сванте, который потрудился нынче навестить меня, с тем чтобы меня оскорблять в своих нападках на твое правление и новшества…

Эрик. Он оскорблял тебя? Но отчего ты отвергаешь дворянский титул, ты был бы тогда им ровней?

Йоран Перссон. Нет, не хочу! Не хочу спорить с господами дворянами о знатности, в князьки не мечу. Покуда я с мелким людом – я сам себе хозяин и возвышен либо унижен буду только собственными делами!

Эрик. Ты вечно прав, как это грустно, Йоран!

Йоран Перссон. Вздор!

Эрик. А подумал ты о том, что Юхан сродни дворянам, что их водой не разольешь?

Йоран Перссон. Разумеется, я тотчас об этом подумал! Вот мы и сгребем их в один невод!

Эрик. Подумать! Никогда я не чувствовал себя сродни ни Юхану, ни нашей знати. Оттого, верно, что я из немцев. Верно, оттого и планы женитьбы моей рушатся!

Йоран Перссон. Но ведь ты женат, Эрик.

Эрик. И да и нет. А знаешь – порой вдруг подумается – чего же лучше!

Йоран Перссон. Ну вот! Может быть, и свадьба скоро?

Эрик. Что дворяне скажут!

Йоран Перссон. Не им жениться! Тебе!

Эрик (ломает руки). О господи, вот бы… Ха-ха! Впрочем, не вмешивайся. Скажи, однако: что твоя-то свадьба?

Йоран Перссон. Ну и ты не вмешивайся!

Эрик. Ха-ха-ха! А знаешь, с тех пор как в тебя попала стрела Амура, ты мне стал как-то больше нравиться, я тебе, пожалуй, больше верю. Нельзя ль взглянуть на твой платоновский прообраз?

Йоран Перссон. Смею ли я просить моего высокочтимого друга не потешаться над тем, что должно быть свято для каждого благородного человека…

Эрик. А ты негодяй, Йоран!

Йоран Перссон. Был прежде, теперь не тот; но знаю, если она меня покинет, я стану прежним!

Эрик. Прежним! Йоран – Дьявол из «Сизой голубки»!.. «Под злата звон, под гром булата…»

Йоран Перссон (показывает на ширму). Ш-ш! Не буди страшного прошлого… я был зол тогда, потому что никто меня не любил…

Эрик. И что ты мелешь, Йоран! Неужто ты веришь, что она тебя любит?

Йоран Перссон. Что? Что ты сказал? Кто наговорил тебе? Кто? Кто?

Эрик. Постой! О чем ты? Я ничего не знаю, сказал наобум, ведь нередко так бывает.

Йоран Перссон. Не задевай этой струнки, Эрик, не то дьявол снова сойдет в мою душу, где я недавно поставил небольшую капеллу неведомому Богу…

Эрик. Ха-ха-ха!

Йоран Перссон. Да, странная вещь – любовь, она будит в нас память о детской вере…

Эрик. Гм!

Йоран Перссон. Ну и смейся!

В дверь стучат.

Открыть?

Эрик. Пожалуйста! Есть только один человек на свете, с которым мне бы не хотелось встретиться.

Йоран Перссон вопросительно смотрит на него.

Это отец Карин! Солдат Монс!

Йоран Перссон (отпрянув от двери). Солдат Монс!

Монс (решительно входит, сперва не узнает короля, подает бумагу Йорану). Прочтите, господин секретарь, сделайте милость. (Узнает Эрика, смущается, потом медленно стягивает каску.) Король! Надо бы на колени пасть, но не могу я, видит бог, хоть вы меня режьте. (Пауза.) Рубите голову с плеч, коли честь отняли!

Эрик. Твоя честь, Монс, может быть восстановлена…

Монс. Это если замуж ее за кого выдать? С тем-то я в аккурат и пришел.

Эрик. Ты не можешь выдать за кого-то мою невесту!

Монс. А я и не знал, что дочка моя помолвленная! Вы ее опозорили – да, а теперь нашелся благородный человек, он вашу вину искупит.

Эрик (Йорану Перссону). Подумай, и мне такое терпеть от простого солдата!

Монс. Это как посмотреть – кто из нас простей…

Эрик (Йорану Перссону). Свяжи меня, не то я его убью!

Монс. Я дед вашим детишкам, нравится это вам или не нравится. Кем я вам-то, стало быть, прихожусь?

Эрик. Ты отец моей Карин, и потому я тебе прощаю. Чего ты хочешь от меня?

Монс. А вот уж этого вы мне не вернете!

Йоран Перссон. Бери-ка, малый, свою бумагу и ступай!

Монс. Ничего, и без бумаги дело сладим!

Эрик. Какое еще дело? Хочешь отнять у меня Карин с детьми, да?

Монс. Добром не сойдемся, так правды дождемся!

Эрик. От сатаны, что ли?

Монс. Нет, от государственного секретаря, господина Сванте Стуре.

Эрик. Вечно Стуре! Монс – ты в выигрыше, ибо ты прав. Потерпи, и все будет по-твоему!

Монс. А мне не надо ничего, отдайте мне только мою дочку да внучат, раз своими их не считаете!

Эрик (Йорану Перссону). Что говорит по этому поводу закон?

Йоран Перссон. По закону дети невенчанных родителей остаются с матерью!

Монс. Это один закон, а есть еще другой, он в сердцах брошенных деток записан, и по этому закону нету бесчестному отцу их любви!

Йоран Перссон (тихонько, Эрику). Задобри ты его!

Эрик. Солдат Монс, ты произведен в прапорщики…

Монс. Покорнейше благодарим, да не нуждаемся! Богач думает – все продается, ан…

Эрик. Ан сам бедней последнего бедняка!

Монс. Вроде как верно! Однако я ведь не за милостыней сюда шел, стало быть, и уйду не богаче прежнего… (пауза) и даже чуток беднее! (Уходит.)

Эрик. И я должен эдакое выслушивать?

Йоран Перссон. Назвался груздем – полезай в кузов…

Эрик. Что же мне делать, Йоран?

Йоран Перссон. Женись!

Эрик. И не стыдно тебе?

Йоран Перссон. Другого тебе ничего не остается! Как же ты предашь суду Юхана, когда ты сам повинен суду?

Эрик. Проклятье! Как всегда, ты прав! Пойду-ка я восвояси да поразмыслю на досуге! Стуре! Стуре! Вечно Стуре! (Озирается.) А живешь ты по-свински, Йоран, тебе надо переселиться, устроиться! (Тычет пальцем в ширму.) И что это ты там прячешь? Ха-ха-ха!

Йоран Перссон. Одумайся, Эрик! Одумайся! Настают скверные, очень скверные времена!

Эрик. Да, но я так устал. Я устал, Йоран.

Йоран Перссон. Я все устрою, ты только предоставь мне действовать, только не мешай.

Эрик. Делай все как знаешь, да чтобы я не чувствовал твоей узды, не то ведь я и сбросить тебя могу! Прощай же! И прошу тебя, обставь дом как тебе подобает. (К ширме.) Прощайте, матушка Перссон! (Йорану.) Будь здоров, Йоран! (Уходит.)

Йоран Перссон звонит в колокольчик, входит Педер Веламсон, длинный одноглазый малый.

Йоран Перссон. Знаешь ты прапорщика Макса, из королевской охраны?

Педер Веламсон. Знаю, господин прокуратор!

Йоран Перссон. Возьми с собой шесть дюжих молодцов. Подстерегите его вечером, когда он пойдет нести караул. Свяжите его, да чтоб не пикнул. Суньте в мешок, да чтоб ни капли крови не пролилось. Бросьте мешок в реку и не уходите, пока он не пойдет ко дну.

Педер Веламсон. Все будет исполнено, господин прокуратор!

Йоран Перссон. И ничто тебя не тревожит?

Педер Веламсон. Ничуть!

Йоран Перссон. Стало быть, ты верный слуга, как сам я – верный слуга королю. Ступай!

Педер Веламсон уходит.

(Йоран Перссон – в сторону ширмы.) Не осталось у тебя чего-нибудь холодненького, мама? Я бы подкрепился.

Мать. Ну что? Попросил денег?

Йоран Перссон. Нет, не до того было.

Мать. Я не подслушиваю, но кое-что пришлось расслышать…

Мария. Дядя, иди кушать!

Йоран Перссон. Да-да, егоза, иду!

Действие третье

Берег озера Меларен, вечер. Вдали Грипсхольмский замок. Посреди сцены мост; справа – у подножья холма, заросшего дубом и орешником, – сторожеваябудка. На берегу – рыбацкая хижина, лодка, сеть. Йоран Перссон и Нильс Юлленшерна.

Йоран Перссон. Господин Юлленшерна, вы ведь друг королю, не правда ли, несмотря на печальное недавнее происшествие…

Нильс Юлленшерна. Мое имя Юлленшерна и я друг Васам, но палачом не бывал и не буду!

Йоран Перссон. Речь не о том… Что думаете вы о поведении герцога Юхана и о приговоре?

Нильс Юлленшерна. Герцог Юхан возмутил Финляндию и Польшу против своего отечества и справедливо приговорен риксдагом к смертной казни. Король Эрик его помиловал – и это делает честь сердцу короля.

Йоран Перссон. Хорошо же! Но что тогда вы скажете о замысле вдовствующей королевы вместе с дворянами, которые хотят торжественно встретить злодея, когда его будут тут провозить?

Нильс Юлленшерна. А то и скажу, что они делаются приспешниками злодея и должны разделить его участь.

Йоран Перссон. Особа вдовствующей королевы, разумеется, неприкосновенна, но Стуре и прочие – дело иное. Как только станет ясно, что они хотят чествовать злодея, я прикажу их арестовать тут же, при входе на мост. В рыбачьей хижине засели мои люди. Но нам важно, чтобы вы, один из государственных мужей и родственник Стуре, поддержали наше предприятие.

Нильс Юлленшерна. Долг свой я исполню, но беззакония не поддержу…

Йоран Перссон. Все будет по закону, риксдаг осудит Стуре точно так же, как осудил он герцога Юхана.

Нильс Юлленшерна. Тогда я согласен, но сперва поглядим, посмеют ли эти господа открыто, при мне, переметнуться к предателю. Я жду невдалеке, дайте мне сигнал, выстрелите, и я тотчас же тут буду. Прощайте покамест!

Йоран Перссон. Постойте. Всего одно слово, Юлленшерна! (Идет за ним следом. )

Сторож (выходит из сторожевой будки вместе с Педером Веламсоном). А по мне, господин хороший, лучше всего тут подойдет пила!

Педер Веламсон. Пила?

Сторож. Она! Подпилить мостовые балки, а при входе на мост часового поставить. Пойдут господа герцога встречать, а часовой им: «Не ходите на мост!». Негромко так, и всего-то разок. Они, ясное дело, не послушают, мост рухнет, и всем им конец.

Педер Веламсон. Так тоже можно, только возни много; да многие и плавают отменно. Вот я на днях одного прапорщика, Монса, топил. Сунули мы его, как котенка, в мешок, ноги ему заковали, груз привесили. И – виданное ли дело! – всплыл не хуже речной выдры, и пришлось глушить его дубьем, как налима к крещенью глушат.

Сторож. А-а, стало быть, это ты с Монсом-то разделался…

Педер Веламсон. А то!

Сторож. Чистая работа! Концы в воду – и поминай как звали. А то ведь от судов этих да следствий – толку мало, правда – она что дышло, любого каналью обелить можно, ежели к делу умеючи подойти. Прокуратор наш – тоже малый не промах, да уж больно охоч он бумагу марать…

Педер Веламсон. Не всегда, не всегда. Но с герцогом тут и впрямь все должно быть честь по чести…

Сторож. А герцогиня-то, полька, с ним, что ли?

Педер Веламсон. Нет, говорят, она после, сама по себе пожалует…

Сторож. Ну-ну… Грипсхольм – он большой, стены толстые, так что и не услышишь, что внутри деется.

Йоран Перссон (входит). Педер Веламсон!

Педер Веламсон. Прокуратор!

Йоран Перссон. Стань на страже и никого на мост не пускай; герцог с другой стороны едет.

Педер Веламсон. Будет исполнено!

Йоран Перссон. Сторож! Гляди во все глаза и все запоминай, будешь свидетелем.

Сторож. Свидетелем? А кое-кто скажет – это уж верно, – что я все вру!

Йоран Перссон. Это мое дело. А ты делай свое! Тс-с! Идут! По местам! (Уходит в глубь сцены направо.)

Сванте Стуре, Нильс Стуре, Эрик Стуре, дворяне, свита, несут венки и букеты. Нильс Стуре несет большой венок, украшенный герцогскими гербами и золочеными сплетенными вензелями Ю и К.

Сванте Стуре (Нильсу Стуре). Повесь этот венок на мосту, чтобы путь в тюрьму нашего родича и друга прошел как бы через триумфальную арку (разглядывает венок). Ю – Юхан, К – Катарина!

Нильс Стуре. Но К может означать и герцога Карла!

Эрик Стуре. Тише ты!

Сванте Стуре. Дети, не шумите! Пусть же торжественность минуты взывает к миру, когда бушуют братоубийственные распри и воскресают раздоры Фолькунгов. Не замок ли Нючёпинг видим мы вдали?

Нильс Стуре. Нет, это Готуна!

Эрик Стуре (простодушно). Да ведь это же Грипсхольм!

Нильс Стуре. Он не понял! И он не знает, что герцог Юхан из рода Фолькунгов!

Сванте Стуре. Тише, тише.

Нильс Стуре идет с венком на мост.

Педер Веламсон (преграждая ему путь алебардой). Назад!

Нильс Стуре. Ух ты, как расхрабрился, грозный Циклоп!

Педер Веламсон. Поосторожнее, щенок! Если б твой папаша сызмальства тебя воспитал получше, ты б не стал смеяться над чужим несчастьем!

Нильс Стуре. Это не несчастье, что ты одну гляделку потерял. Надо бы обе!

Педер Веламсон. Как бы с тобой несчастья не было, молокосос!

Сванте Стуре. Что этот солдат себе позволяет?

Педер Веламсон. Солдат короля позволяет себе исполнять приказ, а кто подойдет – получит по голове алебардой.

Сванте Стуре. Этого следовало ожидать! Подумать только! Плебей – представитель короля! Хам – выше дворянина, канцелярская крыса – выше воина! Безродный – выше знатного! О страна, страна!

Лейонхувуд. А знаешь ли ты, что этот малый племянник Йорану Перссону, сын его сестры?

Сванте Стуре. Не знал. Теперь я понимаю!

Стенбок. Оказывается, у этого канальи Перссона есть хоть что-то одно хорошее?

Лейонхувуд. Что? Почему?

Стенбок. У него есть сестра. Вот не думал.

Лейонхувуд. Есть у него и второе достоинство. Он чужд кумовства.

Сванте Стуре. Еще немного – и вы приметесь расхваливать негодяя.

Стенбок. По местам! Герцог здесь!

Через мост слева скачут три всадника, потом еще три и еще три.

Первые трое – дворяне в полном вооружении, затем герцог Юхан в ручных кандалах и с ним двое солдат, затем трое солдат верхом, за ними идут пешие, Стуре и дворяне бросают в воздух цветы и венки, Нильс вешает свой венок на дорожный столб.

Сванте Стуре. Слава герцогу Финляндскому! Слава!

Все. Слава! Слава! Слава!

Герцог Юхан в знак благодарности поднимает руки. Процессия движется вправо, господа стоят и машут ей вслед. Затем раздается неистовый свист, за ним выстрел. Йоран Перссон и Нильс Юлленшерна выходят из глубины сцены, справа. Из рыбачьей хижины появляются солдаты.

Нильс Юлленшерна (к Сванте Стуре и дворянам). Именем короля вы арестованы!

Сванте Стуре. По какому праву?..

Нильс Юлленшерна. Я облечен этим правом! Те, кто по-прежнему оказывает герцогские почести Юхану, лишенному герцогского достоинства постановлением риксдага, открыто становятся на сторону предателя. Делайте свое дело, солдаты!

Солдаты хватают дворян.

Сванте Стуре. И это говорит шведский дворянин?

Нильс Юлленшерна. Да, и к тому же потомок Кристины Юлленшерна и одного из Стуре, никогда прежде не изменявших короне! Везут преступного, а вы встречаете его с цветами, словно жениха!

Сванте Стуре. Герцог не подданный короля.

Нильс Юлленшерна. Простите, но вам изменяет память, господин Сванте, не вы ли составляли Арборгскую конституцию, в которой ограничены права герцогов?

Сванте Стуре. Верно! О, если б вовремя знать!

Нильс Юлленшерна. Идите, господа! Вас ожидает правосудие и закон, пред которым все должны склоняться, простолюдин и знатный!

Сванте Стуре. Хорошо же! Стуре знавали счастье и несчастье! Еще придет наш светлый час!

Нильс Юлленшерна. Придет ночь, и вас не станет! Прощайте же, господа!

Их уводят вправо.

Йоран Перссон. Благодарю вас, Юлленшерна. Видите ли, сам я не мастак произносить высокие, тонкие речи; но вы говорили превосходно, я еще раз вас благодарю. А я отправляюсь в Упсалу – действовать!

Нильс Юлленшерна. Прощайте, прокуратор! И судите не слишком строго!

Йоран Перссон (уходя). Я и вовсе не буду судить, но риксдаг. (Педеру Веламсону.) Педер Веламсон! Собери все цветы и венки!

Педер Веламсон. Слушаюсь!

Йоран Перссон. И запишем все показания твои и часового – подробнейшим образом!

Педер Веламсон. Подробнейшим образом! А лучше бы и вовсе не писать!

Йоран Перссон. Забудь, что ты мой племянник, и я забуду, что я тебе дядя!

Педер Веламсон. Даже при производстве моем по службе?

Йоран Перссон. Разумеется! Видишь ли, дворяне к нам, простолюдинам, куда требовательней, чем к самим себе; что ж, придется соответствовать их высоким мыслям. Впрочем, тебе и лучше оставаться внизу – в низине ветер не такой злой, как на вершинах! Сам же я взберусь в такую высь, что всех заставлю черное называть белым!

Зал в замке в Упсале. Из окон, выходящих во двор, видны окна риксдага, в них свет, они открыты настежь. В зале смутно различимы движущиеся фигуры, когда раздвигаются шторы.

Эрик (в мантии, корона лежит на столе; он открывает окно. Йоран стоит у другого окна и прислушивается). Жарко нынче на Троицу!

Йоран Перссон (кивая в сторону риксдага). Скоро еще жарче будет! Дворян немного, зато духовных множество собралось!

Эрик. А эти не любят меня! Заходил ты туда?

Йоран Перссон. На минуту.

Эрик. И что же они? Как тебе показалось? Я вот сразу чую, друзья передо мною или враги.

Йоран Перссон. Я всегда чую врагов там, где собраны двое или трое, и всегда готов их разить! Лучше самому нанести первый удар…

Эрик. Смотри-ка! Кажется, Юхан!.. Тот, с рыжей бородой… вон!

Йоран Перссон. Нет! Это Магнус из Або!

Эрик (трет лоб). Но я видел Юхана! Я его видел! Дай сюда речь! Хорошо переписали?

Йоран Перссон (подавая бумагу). Нельзя лучше. И ребенок прочтет!

Эрик (пробегает глазами бумагу). Все хорошо. Но доказательств достаточно?

Йоран Перссон. Тут все. И мятежная речь Нильса Стуре, и приветствия господина Сванте предателю. Надо быть негодяем, чтоб таким изменникам вынести оправдательный приговор!

Эрик. А свидетели?

Йоран Перссон. На месте, ждут. Впрочем, достало бы и письменных показаний.

Эрик. Не пора ли начинать, как по-твоему?

Йоран Перссон (выглядывает в окно). Представители еще не заняли своих мест, но почти все уже в сборе!

Эрик (выходит на авансцену, кладет бумагу на стул, берет со стола корону и надевает). Несносная жара! Корона давит лоб, вся голова в поту!

Карин (входя). Прости, родной, но у детей к тебе просьба, совсем невинная просьба.

Эрик (ласково). Ну, скажи какая.

Карин. Им, они говорят, очень хочется взглянуть на короля!

Эрик. Мы каждый день ведь видимся… Ну да… Им подай короля в короне, короля на сцене! Что ж, пусть войдут!

Карин (машет рукой в сторону двери, которую она не прикрыла за собой). Идите сюда, маленькие!

Густав и Сигрид, держась за руки доктора, подходят к Эрику и падают на колени.

Эрик. А ну-ка, негодяйчики, сейчас же вставайте с пола! (Наклоняется и берет обоих на руки.) Ну вот! Можете поглядеть на эту игрушку! (Густав и Сигрид трогают пальчиками корону. Эрик целует обоих и ставит на пол.) Ну как? Высоко взобрались? А?

Густав (щупает горностаев на мантии). Смотри, Сигрид, крысы!

Сигрид. Не надо мне крыс! (Идет к столу, на котором Эрик оставил свою бумагу с речью, и потихоньку закутывает в нее куклу.)

Эрик (Густаву). Ну, Йоста, хочешь тоже стать королем?

Густав. Ага, если только мама будет королевой!

Эрик. Она и так важней всякой королевы!

Густав. А я важней всякого принца, да?

Эрик. Конечно! Потому что ты ангел!

Входит придворный, что-то шепчет Йорану Перссону, тот подходит к королю.

Йоран Перссон. Пора! Поспеши!

Эрик (Карин и детям). Храни вас Господь! Всех, всех! (Уходит.)

Густав и Сигрид шлют ему воздушные поцелуи.

Карин (Йорану Перссону). Что там затевается?

Йоран Перссон. Король перед риксдагом должен обвинить дворян.

Карин. Тех, что заточены в крепость?

Йоран Перссон. Их самых!

Карин. Значит, можно заточить людей в крепость прежде дознания и суда?

Йоран Перссон. Да, если кто пойман с поличным, его сразу бросают в тюрьму и потом уж ведут дознание. Так и случилось с господами дворянами.

Карин. Все-то ты мудреные вещи говоришь, где мне их понять…

Йоран Перссон. Да, правосудие – дело тонкое; тут такая нужна скрупулезность и точность, речь идет ведь о жизни и смерти! (Подходит к окну.) Слушайте! Король говорит! И его отсюда видно!

Карин. Задерните шторы! Не хочу я на это смотреть!

Йоран Перссон (задергивает шторы). Как вам угодно, фрекен.

Сигрид. Мама, это Йоран Перссон?

Карин. Тс-с, малышка!

Сигрид. Он и правда очень плохой?

Йоран Перссон. Только с плохими людьми, а не с детками.

Карин. Вы мне уж больше нравитесь, Йоран, когда вы бьете, а не когда вы ласкаете.

Йоран Перссон. Неужто?

Карин. И не хотелось бы мне хоть чем-то быть вам обязанной.

Йоран Перссон. И однако ж…

Придворный (входит, что-то шепчет Йорану Перссону, тот постепенно уходит; затем – к Карин). Ее величество вдовствующая королева просит дозволения войти!

Карин (робко). Войти? Ко мне?

Вдовствующая королева (стремительно входит слева и падает на колени). Смилуйтесь! Пощадите брата моего и близких!

Карин (падает на колени). Встаньте, Христом богом прошу, встаньте! Неужто вы и вправду думаете, что я могу кого-то миловать, я, – ведь я сама только от милости чужой и завишу! Встаньте, королева, благородная вдова великого короля Густава; я, ничтожная, не стою того, чтобы вы даже приходили ко мне!

Вдовствующая королева. Разве не фрекен Карин вижу я перед собой, которая держит на своей маленькой ладони судьбу нашего королевства… Встаньте же вы сама, подайте только знак, шевельните пальчиком – и спасите моих близких, ибо король вне себя!

Карин. Он вне себя? Отчего? Я ничего не знаю, я ничего не могу! Скажи я хоть слово – и он прибьет меня, как давеча уже чуть не прибил.

Вдовствующая королева. Значит, неправда, что вы королева?

Карин. Я? Господи! Да я последняя из женщин при дворе, если вообще можно сказать, что я при дворе!

Вдовствующая королева. И он вас обижает? Отчего же вы не уйдете от него?

Карин. Куда же мне уйти? Отец не хочет меня видеть, сестры со мной не кланяются. Последний друг мой, родственник мой Макс, исчез неведомо куда.

Вдовствующая королева. Так вы не знали, что прапорщик Макс…

Карин. Говорите!

Вдовствующая королева. Макса нет больше! Он убит!

Карин. Убит? Я так и думала, но не хотела верить! Господи! Господи! Теперь уж я прошу у вас защиты, если есть в вас хоть капля жалости к несчастной грешнице!

Вдовствующая королева (поразмыслив). Неужто все это правда?.. Хорошо же; следуйте за мною в Хернингсхольм; это укрепленный замок, и там собрались дворяне, готовые защищаться от буйного безумца, пока еще держащего в руке скипетр.

Карин. А мои дети?

Вдовствующая королева. Возьмите их с собою!

Карин. Я столько горя изведала, что мне даже трудно поверить в такое ваше благородство!

Вдовствующая королева. Зачем вам говорить о благородстве или размышлять о причинах моего предложения? Ясно одно – здесь, в этом разбойничьем гнезде, оставаться вам нельзя. Спешите! Велите скорее укладывать ваши вещи. Через полчаса сюда явится король, и вы с детьми погибли!

Карин. Он убил моего единственного друга, преданного мне всем сердцем, готового спасти меня от позора. Я ему прощаю, он так несчастен, но видеть его я больше не хочу. (Звонит.)

Входит камеристка.

Поскорей соберите детское платье и принесите сюда. И не забудьте игрушки, чтоб малыши дорогой не заплакали и не просились домой!

Камеристка уходит и уводит Густава и Сигрид.

Вдовствующая королева. Какие дивные у вас дети! Любит их отец?

Карин. Он боготворит их, но и убить готов! Ему сейчас бы только убивать…

Вдовствующая королева (коварно). Значит, он будет скучать по ним?

Карин. Сперва – да, потом забудет. Бедный Эрик!

Входит камеристка, приносит детские вещи, игрушки, все кладет на стулья и на стол.

Вдовствующая королева. Йоран Перссон дурно влияет на Эрика, правда?

Карин. Скорей наоборот! Йоран – он умный, ловкий и сколько возможно старается действовать по справедливости… Но я все равно его боюсь!

Вдовствующая королева. Знаете ли вы, что делается сейчас в зале риксдага?

Карин. Что-то решается насчет дворян, а что – я не поняла.

Вдовствующая королева. Король поклялся, что они умрут…

Карин. И Стуре? Благородные Стуре, любимцы народа?

Вдовствующая королева. Они! Они-то и заточены в подземелье замка. А с ними мой родной брат, Абрахам Стенбок…

Карин. С меня довольно! Мои дети не будут повинны в этой крови.

Из сада несутся крики, шум.

Вдовствующая королева (стоя у окна). Оставьте все! Бежим! Король идет сюда; он взбешен, даже пена у рта!

Карин. Идемте, я знаю тропу в парке, ведущую к пристани (берет кое-что из детских вещей). Только с этим мне помогите! Ох! Господи, смилуйся над нами! (Уходит вместе с вдовствующей королевой.)

Лязг оружия; трубы; стук копыт. Входит Эрик, швыряет корону на стол; озирается и что-то ищет, не помня себя от ярости.

Йоран Перссон (входя). Король здесь? Что стряслось? Что стряслось? Ради Христа – что?

Эрик (срывает с себя мантию, комкает, швыряет на пол, топчет). Стряслось? Ничего не стряслось, ибо все подстроено, подстроено дьяволом!

Йоран Перссон. Говори понятней, и я все исправлю!

Эрик. Ну вот. Ты сам знаешь, оратор я никакой, и потому я велел все для меня написать. Я думал, что бумага лежит в кармане, и я открываю огонь по предателям – никуда не заглядывая, по вдохновению. Потом я лезу в карман за бумагой, но в эту самую секунду я вижу, что рыжебородый усмехается, глядя на меня, как только один Юхан умеет усмехаться, – и не могу найти бумагу! Я прихожу в бешенство, я путаю имена и цифры, будто кто-то взял и замутил мои мозги и сделал меня косноязычным. Да, кто-то – и кто, как не сам дьявол! – заставляет меня путать Сванте Стуре и Педера Веламсона; потом я уверяю, будто дворяне украсили мост гирляндами – а ведь у них были венки! И все свое недоверие к Стуре – я ведь его всегда подавлял! – я выливаю на них вместе с бездной обвинений, которые никак не доказываю! Сперва в зале смеются, потом меня уличают в ошибках, а когда уж шесть свидетелей защиты утверждают, что Юхана встретили букетами и единственным венком, и без всяких гирлянд, тут уж мне и вовсе нет никакого доверия! Подумай! Допусти я, чтоб их судили по всем правилам закона, они бы уже давно сидели в крепости – ведь их же поймали с поличным! – так нет, мне понадобилось быть великодушным, раз на моей стороне правда! Великодушие! Черт бы побрал это великодушие! И риксдаг поддержал предателей, риксдаг приветствовал негодяев, риксдаг соболезновал злодеям, а мы – мы, судьи, – стоим перед лицом преступников как обвиняемые. Поистине, кто столкнется с дьяволом – тот и прав!

Йоран Перссон. Но – свидетели обвинения?

Эрик. Свидетелей отвели! Думаешь, позволят солдату да сторожу показывать против дворян? За дворян – пожалуйста! Поверили на слово лакею Стуре, а не мне, королю! На старую няньку Стенбока ссылались, как на священное писание! Малолетнего сына Иварссона выслушивали в суде против закона и права и еще аплодировали ему!

Йоран Перссон. И что же?..

Эрик. Дворян оправдали!

Йоран Перссон. Дай-ка минутку подумать!.. Гм! Гм! Так вот: несправедливое решение риксдага отклонить, а государственное преступление передать на рассмотрение королевского совета!

Эрик. Болван! Мы, а вернее ты – теперь сам обвиняемый, и никто не доверит тебе никого судить.

Йоран Перссон. Проклятье! Тогда я не вижу иного выхода, кроме насилия. Во имя торжества справедливости! Любой ценой!

Эрик. Но не против закона и совести!

Йоран Перссон. Нет, по совести и по закону против крючкотворов и предателей! Закон обрекает изменников смерти – стало быть, пусть умрут!

Эрик. Скажи, отчего рыжебородый смеялся, когда я полез за бумагой? Он ведь не мог понять, конечно, как это низко; значит, он все знал заранее и даже помогал ее выкрасть! Бумагу надо найти, и тот, у кого она окажется, будет казнен! (Озирается.) Что это? Я в детской! Что же это такое… (Звонит.) Йоран! Я боюсь, что случилось самое страшное! (Звонит.) Отчего никто не идет? Тут так пусто!

Входит придворный.

Где фрекен… Карин?

Придворный молчит.

Говори же – или я тебя убью! Где фрекен Карин?

Придворный. Фрекен изволила уехать!

Эрик. Уехать? С детьми?

Придворный. Да, ваше величество.

Эрик (падает на скамью). Лучше убей меня!

Йоран Перссон. Снаряди погоню! Они же еще недалеко!

Придворный. Вдовствующая королева проследовала с беглецами в Хернингсхольм…

Эрик. Хернингсхольм, гнездо этих Стуре… вечно Стуре, всегда они! Послать туда десять тысяч войска, разгромить замок! Подпалить! Взять их измором!

Придворный. Вдовствующую королеву сопровождает Сёдерманландский полк…

Эрик. Сёдерманландский! Значит – герцог Карл! Ну, этого трогать нельзя, не то он выпустит дьявола из Грипсхольма! Так, значит, вдовствующая королева, сука, заодно со своими Стуре, сманила мою Карин! И моя милая Карин ушла… Она потаскуха, Йоран, все они потаскухи! Но они отняли у меня детей, эти Стуре! Никогда, никогда не прощу! (Обнажает кинжал и рубит стол.) Никогда! Никогда! (Прячет кинжал в ножны.)

Йоран Перссон. А Нильс Юлленшерна был в риксдаге?

Эрик. Да, сначала я видел его, он стоял у свидетельской скамьи, но как только ветер переменился, он исчез, Йоран. Все меня бросили, кроме тебя, Йоран!

Йоран Перссон (придворному). Зови сюда Педера Веламсона! Скорей!

Придворный уходит.

Послушай, Эрик, сам посуди – разве я не логически рассуждаю? Закон карает изменников смертной казнью. Стуре – изменили. Стало быть, их следует казнить.

Эрик. Прекрасно!

Йоран Перссон. Ну вот!

Нильс Юлленшерна (входит). Ваше величество!

Эрик. А-а, скотина!

Нильс Юлленшерна. Легко сказать, ваше величество, но что мог один разумный человек против целой банды безумцев?

Эрик. Ответь: считаешь ты, что Стуре – предатели?

Нильс Юлленшерна. Я вынужден верить собственным ушам и глазам, и предательство было совершено вопреки мнению риксдага. Однако ж – ходят слухи… их-то и пришел я сообщить – что герцог Юхан на свободе!

Эрик (мечется по комнате). Ад! Проклятье!

Йоран Перссон. Спокойствие!

Нильс Юлленшерна. Но я должен еще кое-что сказать господину прокуратору.

Йоран Перссон. Говори!

Нильс Юлленшерна. С глазу на глаз!

Йоран Перссон. У меня нет тайн от короля!

Нильс Юлленшерна (сует что-то в руку Йорана Перссона). Одна особа просила отдать вам этот предмет с поклоном и просьбой вернуть кое-что другое!

Йоран Перссон смотрит на полученное кольцо, потом через плечо швыряет его за окно. Потом срывает с шеи медальон и топчет ногами.

Эрик (он все видел). Ха-ха! Платоновский прообраз! Тоже потаскуха! Ха-ха-ха!

Йоран Перссон. Ну вот! Вернулся прежний Йоран – Дьявол! Подумать только! Лучшее, что дарит нам жизнь, оборачивается худшим; в раю нас подстерегает ад, и ангелы – все, все дьяволы, сам сатана – это белая голубка, а дух святой…

Эрик. Молчи!

Йоран Перссон. Ах, так ты еще и веруешь, сатана? Ступайте прочь, Юлленшерна, тут сейчас пойдут чистка и мытье, как пред пасхальной заутреней, скорей ступайте прочь, сюда идет важный гость!

Входит Педер Веламсон.

Нильс Юлленшерна (уходя). То, что вы намереваетесь совершить, незаконно, но справедливо! (Уходит.)

Йоран Перссон (Нильсу Юлленшерна). Помалкивай! (Педеру Веламсону.) Педер Веламсон, в погребах у нас крысы! Спустись и перебей их всех!

Педер Веламсон. С моим удовольствием! Да только…

Эрик. Колеблешься?

Педер Веламсон. Да нет, отчего же. Но мне бы что-нибудь получить…

Йоран Перссон. Все хотят брать, брать, и никто – давать!

Эрик. Но чего бы ты желал, а? Не хочешь ли стать бароном, графом, государственным советником? Говори же! Ты видишь цену всему этому дерьму! И станешь ничуть не лучше мерзавцев, которые сидят в погребе! Вот только королей я делать не умею, одних королев! Могу из потаскухи сделать королеву! Хочешь стать королевой?

Педер Веламсон. Нет, мне бы стать капралом!

Эрик. Капралом? Какая скромность! Поистине у меня друзья лучше, чем у Юхана! Что ж, капрал! Служи своему королю!

Педер Веламсон. Лучше бы бумагу для верности! Но и так сойдет! (Уходит.)

Эрик (садится на стул). Прекрасный канун Троицы… Ха-ха! Зеленые листы и белые лилии… Сейчас бы покататься по озеру Меларен с Карин и детками… Детки! Подумать! Хищный зверь похитил моих деток… И все, что бы ни сделали они, – честно и справедливо. Ну почему некоторые могут делать все, что им заблагорассудится? Почему? Вот и Юхан на свободе!

Йоран Перссон (сидит за письменным столом и что-то чертит). Почему ты не высылаешь против него войско?

Эрик. А ты?

Йоран Перссон. Нет, просто я не пойму, как могло все это случиться. Против всякой логики, против разума и справедливости. Неужто сам Бог покрывает мошенников, помогает предателям, черное делает белым?

Эрик. Как будто и вправду!

Йоран Перссон. Ты слышишь? Кто-то там, внизу, поет псалом!

Эрик (вслушиваясь). Старая свинья Сванте!

Йоран Перссон. Да! Весь сброд людской надвое делится: свиньи верующие и свиньи неверующие. А все равно свиньи!

Эрик. Сам-то ты веришь во что-нибудь, Йоран?

Йоран Перссон. Не знаю! Недавно вздулось было пузырями болото моего детства, но сразу они полопались и только вонь от них!

Эрик (протягивает руку и берет куклу). Взгляни! Кукла Сигрид, и зовут ее Слепая Бледнушка… я ведь помню всех кукол по именам! А знаешь ли, я ведь вот этой минуты больше всего на свете и боялся – когда мои бросят меня! Но действительность не совпадает с нашими о ней представлениями, и, знаешь ли, я решительно ничего не чувствую, я совершенно спокоен, как никогда и не был в дни, так сказать, счастья! Только вот этот канун Троицы! Он будит столько воспоминаний… (Взволнованно.) И все связаны с детьми… Дети – прекраснейший из даров нашей убогой жизни… В прошлом году мы плыли по озеру Меларен… Сигрид и Густав были во всем новом, светлом, мать сплела венки из незабудок и надела на их золотые головки. Они были такие веселенькие оба и пели, как два ангелка… Потом они стали босиком носиться по берегу, бросали камешки… Вдруг Сигрид поднимает ручонку, и камешек летит Густаву прямо в щеку. (Всхлипывает.) Если б ты видел, как она опечалилась… как она его гладила, просила прощенья… ноги ему целовала, чтобы только развеселить… Проклятье! (Вскакивает.) Где мои дети? Кто мог тронуть детенышей медведя? Только свинья! Но ведь тогда медведь разорвет ее детенышей! Это логично! (Обнажает кинжал.) Горе им! Горе!

Йоран Перссон. Пусть уж тут распорядится капрал! Если ты сам в это сунешься, шум поднимется невообразимый!

Эрик. Нет! Я сам буду вершить высшее правосудие, коли уснули боги!

Йоран Перссон. А ну их совсем, твоих богов!

Эрик. Ты прав! (Уходит.)

Йоран Перссон звонит. На мгновенье опускается занавес. Когда он снова поднимается, Йоран Перссон сидит за столом и что-то чертит.

Эрик (входит, волнуясь). Конечно, ложь, будто выпустили Юхана. Все – ложь, весь мир ложь, и на небесах ложь! Князь мира сего тоже назван отцом лжи, смотри Евангелие от Матфея, глава восьмая, стихи одиннадцатый и двенадцатый… Меж тем я бродил из покоя в покой… Подумай, черти даже в спальне не убрали… из зала в зал… и ни живой души не встретил. Замок брошен, как тонущий корабль, а на кухне что-то мерзкое творится; служанки разворовали пряности и еду, везде осколки и объедки, а лакеи всюду разбросали винные бутылки… Меж тем…

Йоран Перссон. А в подвалы ты спускался?

Эрик. Нет, нет, конечно нет! Но взгляни! Корона, мантия – знаки шведского величия, а рядом туфелька со стоптанным каблучком… туфелька моей Сигрид… мне стыдно, стыдно, но ведь от своей судьбы не уйдешь, вот и я не ушел от своей судьбы… Отец всегда говорил, что я кончу плохо, и откуда он знал? Это же нигде не предсказано, да и кто может предсказать судьбу, разве что тот, кто ее вершит! Но хуже всего было, когда капрал выколол Нильсу глаз; капрал, ты же знаешь, кривой, и когда он выколол Нильсу глаз, он сказал: «Это тебе за грозного Циклопа, око за око!» И я заключил, что Нильс когда-то посмеялся над увечьем капрала. Значит, что посеешь, то и пожнешь, и Нильс, как говорится, получил свое.

Йоран Перссон. Стало быть, им позор и конец?

Эрик. Зачем ты задаешь так много вопросов, Йоран? А потом он заколол старого борова Сванте, и Эрика, и других подлецов! Тс-с! Теперь самое страшное: когда капрал стал убивать старика, тот расхрабрился и объявил, что риксдаг его оправдал, и потребовал, чтобы я представил доказательства его вины. Подумай, этот пес требовал, чтоб я еще доказывал, как он в лицо назвал меня безумцем, а значит, оскорбил особу короля, доказывал, как он славил изменника… Я вышел из себя, я потребовал немедленной казни… и тут он закричал: «Не трогай нас, то есть Стуре, не то погибнут твои дети, они ведь наши заложники!» Заложники? Ты понял? Я вообразил, как моих деток казнят в Хернингсхольме, хотел отменить приказ, но поздно!..

Йоран Перссон. И что же потом?

Эрик. Жалкое зрелище; и в каждой душе ведь в минуту смерти проглядывает возвышенное что-то; будто кокон спадает и вылетает бабочка. Я не мог на это смотреть…

Йоран Перссон. Но сам же ты никого не убил?

Эрик. Нет. Я только ударил Нильса по руке, не потому ведь он умер! Но все равно – ужасно! Лучше бы этого не было никогда!

Йоран Перссон. Жалеешь, что велел наказать бандитов?

Эрик. Но заложники! Подумай о моих детях! И о матери молодых Стуре! И о брате вдовы-королевы, Абрахаме, они же прирезали его! Она ни за что не простит! Ты это можешь поправить, Йоран?

Йоран Перссон. Нет, не могу. Я уже ничего не понимаю! Не видишь разве – события катятся, мы не в силах их удержать! Я нем, недвижим, я не могу шелохнуться, я могу только ждать, задаваясь вопросом – что будет?

Эрик. И ты ничего не можешь мне посоветовать?

Йоран Перссон. Ничего.

Эрик. Хорошо же. Тогда я пойду искать друга, которого вовек не должен был предавать!

Йоран Перссон. Свою Карин, конечно?

Эрик. Да!

Йоран Перссон. Что ж, ступай!

Эрик. Что будет? Что будет?

Йоран Перссон (сидит за столом и барабанит по нему пальцами). Кто же знает?

Действие четвертое

Кухня солдата Монса, отца Карин. Монс сидит за столом. Стучат.

Входит Педер Веламсон.

Монс. Здравствуй, Педер.

Педер Веламсон. Капрал, с вашего позволения!

Монс. А-а! Надеюсь, честно выслужился.

Педер Веламсон (садится). Уж надеюсь.

Монс. Чего это вышло у вас в Упсале?

Педер Веламсон. Изменников казнили!

Монс. По закону, по совести?

Педер Веламсон. Когда изменников казнят – оно всегда по совести!

Монс. А доказательства-то были у вас?

Педер Веламсон. У меня были доказательства, я сам был всему свидетель, так что я сам их казнил согласно приказу короля.

Монс. Дворян – это хорошо, что поубавилось, верно… только вот почему же король-то потом с ума сошел?

Педер Веламсон. С ума сошел? Он покаялся. Не такое уж сумасшествие!

Монс. Говорят, по лесу блуждал. Правда, нет ли?

Педер Веламсон. Он был от горя сам не свой из-за детей, потому что их от него увезли. На ночь глядя пошел их искать – глупость, ясное дело – заблудился в лесу, спал на голой земле, под дождем. Ну и не ел ничего, и занемог, и в горячке бредил. Вот и все!

Монс. Есть в нем хоть искра добра, нет?

Педер Веламсон. Слушай-ка, Монс! Ты его ненавидишь, оно и понятно, но ведь и он человек. Сам посуди: риксдаг приговорил герцога Юхана к смертной казни, а король Эрик его помиловал. И даже его отпустил. Оно благородно, да глупо. Дворян, что злоумышляли на него, он сгоряча велел казнить, зато у наследников просил прощения и большие деньги им пожаловал. Опять благородно!

Монс. Ну убийство есть убийство!

Педер Веламсон. Что ты мелешь? Он ударил Нильса по руке, Нильс уж очень дерзил, но Нильс ведь не оттого умер…

Монс. Ну все равно…

Педер Веламсон. Все равно, убил человек или не убил? Много ты понимаешь, балда ты, себялюбивый старый прохвост…

Монс. Не ори, кто-то ходит под окном и подслушивает…

Педер Веламсон. И на здоровье!

Монс. А нашел король мою Карин?

Педер Веламсон. Не знаю! Едва ли!

Монс. А чего она сбежала от него?

Педер Веламсон. Ее королева-вдова запугала!

Монс. Ну, семейка!

Педер Веламсон. Небось твои родственнички!

Монс. Могли кого и получше найти! Думаешь, мне очень нравится, что я у всех на виду? Совсем даже наоборот! Другие свой позор могут спрятать, а мой на все королевство видать!

Педер Веламсон. Да, правда, кто-то ходит под окном.

Оборачиваются к окну в глубине сцены; один ставень открыт; в окне мелькает белое, замученное лицо Карин и тотчас исчезает.

Монс. Ты тоже видел?

Педер Веламсон. Видел! Карин! Слушай, Монс, ты чванишься больше любого герцога, а не к лицу это тебе! Будь ты человеком!

Монс. Дай-ка палку мне, вон в углу стоит!

Педер Веламсон. Я бы лучше сам тебя палкой огрел, кабы не волосы твои седые!

Монс. А ну, убирайся, покуда цел!

Педер Веламсон (пятится к двери). Я?! (Уходит и оставляет дверь открытой.).

Карин (на пороге). Можно мне войти?

Монс. Проголодалась, что ли?

Карин. Нет, не то. Плохо мне.

Монс. Возмездие за грех – смерть.

Карин. Сама знаю, но перед смертью я хотела бы увидеть сестриц и братьев.

Монс. Незачем!

Карин. Это такое жестокое наказание! Отец, отец!

Монс (встает, берет палку и снова садится). Не подходи – убью!

Карин. Ты забудь, что я была твоей дочерью, думай, что перед тобой нищенка, которая бродила по лесам и полям, и ноги уже не держат ее. Можно, я сяду у твоего порога, как бродяга, как бездомная собака?

Монс. Вон отсюда! Иди, иди, покуда ноги не сотрешь…

Карин (подходит к печи). Воды хоть можно напиться из ведра?..

Монс. Не марай ведро, шлюха. Хочешь есть и пить – ступай в хлев, там твое место…

Карин (подходит к Монсу). Ты бей меня, бей, только не гони. Может быть, я не хуже других.

Монс поднимает палку.

Эрик (входя). Что ты задумал, солдат?

Монс. Собрался собственную дочку поучить.

Эрик. Поздно собрался, ибо теперь я ее защитник, раз ты гонишь собственное дитя.

Монс молчит.

Будь ты чуть повежливей, я по всей форме просил бы у тебя руки твоей дочери; теперь же я лишь приглашаю тебя на свадьбу, не более.

Монс молчит.

Ты считаешь, что я виноват, и я признаю свою вину. А теперь я хочу исправиться, но и ты должен меня простить. Протяни руку дочери!

Монс молчит и смотрит на него насмешливо и недоверчиво.

Ты, кажется, думаешь, что я… не в своем уме. Оттого, что себя ты считаешь в своем уме и считаешь, что ты вел бы себя совсем иначе, окажись ты в моей шкуре. Меж тем я все верно говорю. А тебе мог бы попасться зять и похуже.

Монс молчит.

Не отвечает! Когда, где еще король терпел такое униженье?.. Неужто ты не понимаешь, как высоко ценю я твою дочь, если собираюсь сделать ее королевой и являюсь с визитом к такому высокомерному невеже! И грубияну! Я ухожу! Как бы не раскаяться мне в моем поступке, навеянном великодушием и недоступном твоему пониманию! Пойдем, Карин!.. Пойдем! (Уходит, уводя за руку Карин. Оборачивается.) Я прощаю тебе, оттого что сам нуждаюсь в прощении! Недавно я считал себя худшим из смертных, но теперь вижу, что я даже чуточку лучше тебя!

Библиотека в башне. Герцог Юхан сидит за письменным столом, склонясь над толстым томом. Стучат.

Юхан. Войдите.

Входит герцог Карл.

Ты спал?

Карл. Да, выспался и все решил!

Юхан. И что же ты решил?

Карл. Что избавление от мелких князьков не такое уж горе для страны.

Юхан. Таково же, кажется, и общее мнение! Но страною не может править безумец!

Карл. В том-то и тонкость… Безумец ли он?

Юхан. Без сомненья!

Карл. Постой! Муки совести, раскаяние, покаяние – еще не безумие!

Юхан. Но ты не знаешь последней его выходки – чистое безумие! Ты не знаешь того, что он, король, явился с визитом к солдату Монсу, просил по всей форме руки его дочери, и готовит свадьбу, и уже пригласил меня. Ты тоже вот-вот получишь приглашение!

Карл (задумчиво ходит взад-вперед) Это не умно, да, но это и не безумие!

Юхан. Нет? Значит, по-твоему, пусть шведский трон наследуют внуки солдата Монса?

Карл. Я бы этого не хотел; но дети, рожденные вне брака, не могут ведь быть престолонаследниками.

Юхан. Не могут? Йоран Перссон, ловкий дьявол и единственный государственный деятель в этой стране, добьется от риксдага всего, чего ему захочется… Добился же он моего смертного приговора… он заставит риксдаг узаконить девкиных детей, и их признают наследниками.

Карл. А нельзя ли его убрать?

Юхан. Попробуй! Верней – Йоран ничто без Эрика, стало быть…

Карл. И Эрика долой!.. Но он ведь брат нам…

Юхан. Нет, сам он отрекается от нас, ибо матери у нас разные!

Карл. Возможно, если бы мы вместе произвели переворот…

Юхан. Риксдаг встал бы потом на нашу сторону…

Карл. Юхан, где ты набрался таких понятий?

Юхан. У врагов моих!

Карл. Дурные учителя! Но, положим, мы двое учиним переворот – что тогда?

Юхан. Двое и займем престол! Трон, на котором сиживал Густав Васа, достаточно широк и для двоих!

Карл. Значит – решено? Где твоя рука?

Юхан (протягивая руку). Решено!

Карл. Я верю тебе, Юхан, ибо в тебе есть то, чего недостает Эрику – ты веруешь! Итак – мы тотчас отклоняем приглашенье на свадьбу и отправляемся в Стокгольм!

Юхан. Не лучше ли, чтоб Эрик ждал нас к себе на свадьбу?

Карл. Смотря как повернутся обстоятельства. Мы даже не знаем, как он расставил фигуры. Пусть сперва сам сделает ход.

Юхан. Ты чуть ли не умней меня! Но, знаешь ли, боюсь я этого приглашения. Он нас считает Фолькунгами, ибо мы происходим от Вальдемара; не предвещает ли это повторения Нючёпингского гамбита…

Карл. Или мата в Готуне…

Юхан. Пожалуй!

Карл. Ну – за доску! Я полагаюсь на тебя, Юхан, сам знаешь в чем!

Юхан. Ты можешь на меня положиться!

Замок. Входят Эрик и Карин в королевских одеждах.

Эрик. Ну вот, теперь ты супруга моя, мать народа и госпожа господствующих. Приветствую тебя в королевском замке. Жаль, герцогов не было на церемонии… но, надеюсь, на свадебный пир они пожалуют…

Карин. Не сетуй, Эрик, на это последнее унижение; лучше порадуйся со мною вместе, что родители наших детей – законные супруги…

Эрик. Все в жизни моей было нечисто и криво; и даже день, когда я повел свою суженую к святому алтарю, стал для меня днем бесчестья! И детей, благословенье божье, пришлось скрывать, чтоб не открыть нашего позора миру, который и без того все о нем знает.

Карин. Не будь неблагодарным, Эрик! Вспомни страшные дни и ночи, когда ты дрожал за жизнь своих детей, заложников врага…

Эрик. Да. Ты права, и враг оказался великодушнее меня, моих детей пощадили, а я отнял у дворян жизнь… Да, да, все лучше меня, и я не заслуживаю своей судьбы. Совершенно не заслуживаю!

Карин. Радовался бы, что избежал такого горя…

Эрик. Я и радуюсь… но мне неспокойно… и мне грустно, что из-за герцогов я не мог пригласить Йорана Перссона на наше венчанье… но они потребовали!

Карин. Не надо грустить, лучше благодари Бога…

Эрик. Да я и благодарю… собственно, не знаю за что… Я же справедливо поступил, и вот я должен просить прощения!

Карин. Эрик! Эрик!

Нильс Юлленшерна (входя). Ваше величество, народ хочет видеть молодую королеву и приветствовать свою владычицу.

Эрик (к Карин). Ты согласна?

Карин. Да, раз так принято.

Эрик (Нильсу Юлленшерна). Впустить народ!

Нильс Юлленшерна впускает народ. В толпе видны солдат Монс, мать Йорана Перссона, Агда и Мария.

Карин (Эрику). Скажи отцу хоть одно словечко ласковое!

Эрик. Что ему сказать? Он высокомернее меня, и так с ним у меня плохо сложилось, зачем еще хуже делать?

Монс (Карин). Ну вот, все хорошо, и я прощаю тебе.

Эрик (гневно). Что это ты ей такое прощаешь?

Монс. Я-то думал, прапорщик Макс ее выручит из беды, ведь они вроде как помолвлены были… да, да, только промеж них, как говорится, ничего такого… то есть…

Карин. Отец! Отец!

Эрик (Монсу). Ты пьян, или бес в тебя вселился?.. Ну и свадьба! Господи! Ну и гости!.. Вот я вижу Агду из бардака «Сизая голубка», любовницу Якоба Израела! Подружка невесты! А этот чурбан – мне тесть! О, черт! Вот уж верно! Надо радоваться, и благодарить, и ликовать! О, я ликую! (Нильсу Юлленшерна.) Гони этот сброд взашей и угости их! Там небось сыщется с полдюжины моих своячениц, раньше они со мной не кланялись, и шурин небось не один захочет денег призанять! (Карин уходит в слезах. Эрик кричит ей вслед.) Ну ладно, ну и хорошо!

Народ уходит.

Знать бы только, что думают эти мерзавцы, у меня был бы повод их всех вздернуть на виселицу!.. Кроме разве матери Йорана, да и той бы не грех дома посидеть. Сын оказался умней, не пришел.

Входит Йоран Перссон.

А вот и он! Ты будто прочел мои мысли, Йоран!

Йоран Перссон. И надеюсь, я не опоздал!..

Эрик. Чем ты был занят?

Йоран Перссон. Я был в Упсале, уговаривал риксдаг, а здесь новое кое-что предстоит!

Эрик. Помилуй!

Йоран Перссон. После того как ты покинул дворец, я нашел обвинительный акт со свидетельскими показаниями. После многих хлопот я собрал риксдаг и выступил с обвинительной речью… и дворян признали виновными…

Эрик. Нет! Я-то, я-то просил прощенья, я по всей стране разослал грамоты о том, что казненные невинны!

Йоран Перссон (падает на стул). Ох, Господи Иисусе Христе! Мы погибли! Да, Эрик, за что ты ни примешься, все-то ты губишь!

Эрик. А ты не можешь это уладить, Йоран?

Йоран Перссон. Нет, я не могу больше улаживать твои выходки! Все мои постройки ты разрушаешь, несчастье в тебе самом!

Эрик. Потому и герцоги не явились? Да?

Йоран Перссон. Наверное; но ведь кто-то же их и предупредил?

Эрик. Кто же? Кто?

Йоран Перссон молчит.

Ты знаешь! Говори!

Йоран Перссон. Мне больно, мне трудно выговорить имя!

Эрик. Значит – Карин!

Йоран Перссон молчит.

Она! Шлюха! Притворщица! И я связал себя с нею! Значит, она знала решение риксдага, а я – нет! Дожил, дожил!

Йоран Перссон молчит.

Это мне за мое благородство! За то, что я помиловал Юхана, за то, что ублажал родню этих негодяев большими деньгами! За все – удар в самое сердце! От единственного существа на земле, которое я любил, которому верил! Цепи по рукам и ногам, хомут на шее – с кем бороться?

Йоран Перссон. С дьяволом!

Эрик. Да, да! Только бы вдовствующая королева пожаловала! Тогда и дворяне пожалуют! На пир! Вообрази ужас Елизаветы Английской, когда она узнает о моей свадьбе! С солдатской дочкой! Это меня больше всего мучит! Невообразимо! Ха-ха! Король шведский берет в жены вертихвостку, Васа роднится с дочкой Монса… путавшейся с солдатом! Ведь это ты его утопил! Спасибо тебе, спасибо! А я чувствовал себя виноватым и три дня и три ночи вымаливал у Карин прощенья… вечно мне вымаливать прощенье за чужие плутни… Жаль, герцогов нет; я бы своими руками подложил им под стулья пороху и сам бы его поджег!

Входит Нильс Юлленшерна.

Говори же!

Нильс Юлленшерна молчит.

Опять отказ! Вдовствующая королева просит ее извинить!

Нильс Юлленшерна (показывает кипу вскрытых писем). Да, и все дворяне просят их извинить!

Эрик. О! Я, король, оказываю честь негодяям, зову на свадьбу, а они не идут! Юлленшерна! Созывай всех на трапезу! Гони весь сброд к столу! Всех, всех! Мой фальшивый бриллиант засияет в подобающей ему оправе! Созывай всех с улиц и торжищ, пусть идут сюда нищие, и бродяги, и шлюхи!

Нильс Юлленшерна. Вы изволите шутить?

Эрик. А тебе смешно, жалкий пес? (Идет к двери в глубине сцены, распахивает ее; подает знак; гремят фанфары, на сцену вносят накрытые столы; Эрик идет к двери налево и зовет; входит толпа, люди слегка пьяны, но робеют). К столу! Негодяи! Ну вот! Нечего робкими притворяться! Невесту ждать не будем, она вниз пошла! Сидеть, псы! Слушаться меня, или я убью вас!

Народ и прежние, кроме матери Йорана Перссона, садятся за стол.

Йоран Перссон сидит на стуле и презрительно наблюдает происходящее. Нильс Юлленшерна кладет маршальский жезл к ногам Эрика и уходит.

Ага! Наелся, лизоблюд? Ты чересчур хорош для этого сброда? Полюбуйся на королевского тестя, как он пальцы в рот запихивает… (Поднимает жезл, ломает, швыряет обломки вслед Нильсу.) К черту! Убирайся!

Нильс Юлленшерна. Уходит ваш последний, единственный друг. (Уходит.)

Эрик (Йорану Перссону). Подумай, а красиво звучит! И я-то до сих пор, как несмышленыш, как скот, готов поверить любому мерзавцу, лишь бы он говорил красиво! Однако… (Садится рядом с Йораном Перссоном.) Юлленшерна не лучше и не хуже других; в нем всего понамешано; благородные чувства и низость; редкая храбрость и беспримерная трусость; верен, как пес, и коварен, как кошка…

Йоран Перссон. Одним словом – он человек!

Вваливается еще народ.

Эрик (народу). Пожалуйте, люди добрые, на свадьбу! Рассаживайтесь! Ешьте, пейте, веселитесь, ведь завтра смерть придет! (Йорану.) Странно, отчего мне всегда нравились людишки поплоше? А знаешь, они ведь, ей-богу, мне нравятся! Посмотри на лакеев, однако как морщатся… Ха-ха!

Йоран Перссон. Ты в самом деле считаешь, что люди низкого звания – поплоше? Поверь, такой грубости, какую выказал мне Сванте Стуре в моем же доме, я не встречал ни на больших дорогах, ни в кабаках!

Эрик. Но что он такое говорил?

Йоран Перссон. Мне стыдно повторять те бранные слова, которыми он сыпал при матери моей и ребенке… Конечно, он не ел с ножа, но это самая его большая заслуга!

Эрик (лакеям, которые прислуживают неохотно). Повежливей с моими гостями, не то я велю с вас шкуру спустить! (Йорану Перссону.) О чем задумался?

Йоран Перссон. О твоей судьбе. И о моей! Я ничего уже не понимаю. Подумай, ведь песня наша к концу идет. Так душно, так глухо, а я различаю звуки! Одним ухом слышу конский топот, а другим – барабанный бой, такой, как бывает, когда солдата сквозь строй ведут! Ты давно видел мою мать?

Эрик. Она приходила сюда взглянуть на невесту!

Йоран Перссон. Не понимаю отчего, но скучаю я по старухе; конечно, она только про деньги и говорила, но ведь она права…

Эрик. Ты ведь не обижаешься, что я тебя просил не быть на свадьбе, правда, Йоран? Это ведь все из-за герцогов…

Йоран Перссон. Думаешь, я не понял? Думаешь, я так мелок? Но об одном я хочу тебя просить!

Эрик. Говори!

Йоран Перссон. Чтоб ты не воображал, будто я был как-то связан с Агдой, будто подобрал ее после Якоба Израела, ибо это неправда. Да, я подал ей руку помощи, но всего лишь из-за – гм! – благородства, такое со всяким может случиться!

Эрик. А ведь ты, в сущности, хороший человек, Йоран…

Йоран Перссон. Молчи! Прости. Но я не могу, чтоб меня хвалили; я тогда не верю… Словом, мне это неприятно.

Эрик. Молчу, молчу…

Йоран Перссон. А знаешь, что означает отсутствие герцогов?

Эрик. Что они свиньи!

Йоран Перссон. Что мы приговорены к смерти! Просто и ясно!

Эрик. К смерти? А, да-да, конечно! Ты прав! И знаешь ли, в чем была главная моя ошибка?

Йоран Перссон. Нет, я уже ничего не знаю, ничего не понимаю, я пропал. Воображал себя государственным мужем, считал, что у меня есть высокая цель – защищать твою корону, наследованную от великого отца, получившего ее по воле народной, не по воле дворян, и по милости Божией. Видно, я ошибся.

Эрик. А ты не замечал, что есть вещи, которых мы не понимаем, да и не можем понять? Скажи, Йоран!

Йоран Перссон. Да-да! А не случалось ли тебе вдруг почувствовать, что ты лучше других?

Эрик. Да-да! А тебе?

Йоран Перссон. Я-то всегда считал себя правым…

Эрик. Ну и я. И все, вероятно, тоже. Но кто же тогда неправ?

Йоран Перссон. Да, скажи – кто? Как мало еще мы знаем.

Пауза.

Эрик. Йоран, ты не пойдешь со мною к Карин?

Йоран Перссон. Если ты ей простишь!

Эрик. Что? Ах да! Что герцогов предупредила? Это было нехорошо. Но, быть может, она боялась, как бы кровавый грех не пал на моих детей? И на меня?

Йоран Перссон. Она заранее взяла на себя все твои громы и молнии, ведь она знает своего Эрика! Прости ей!

Эрик. Я ей уже простил! Однако взгляни! Они уж сыты, веселы, разговорились… В этой жизни больше смешного, чем печального, правда, Йоран?

Йоран Перссон. Смешное или печальное – кто различит? По мне – все сплошная нелепость, но, быть может, в ней содержится тайный смысл! Тебе грустно, Эрик?

Эрик. Да. Снова одолевает меня старая мука! Кто мучит меня? Кто? Пойдем со мною. Я хочу видеть Карин и детей! Как объяснить это, скажи, Йоран! Я знаю, она немногим меня лучше, но при ней я всегда покойней и не так склонен ко злу.

Йоран Перссон. Я ничего не могу объяснить…

Эрик. Порой мне кажется, что я ее дитя, порой – что она мое!.. (Пауза.)

Йоран Перссон (вслушиваясь). Тс-с! Я слышу, кто-то там крадется… по лестницам, по прихожим… влезают в двери… открывают окна…

Эрик. Ты и это слышишь? (Входит Нильс Юлленшерна.) Смотри! Нильс Юлленшерна! Собственной персоной! Ха-ха-ха!

Нильс Юлленшерна. Ваше величество! Стража подкуплена! Герцоги куда ближе, чем мы полагали!

Эрик. Ну, так иди к ним!

Нильс Юлленшерна. Я не настолько низок!

Эрик. Чем ты докажешь свои подозрения?

Нильс Юлленшерна (показывает серебряную монету). Это иудин серебреник. Такие раздают во дворце. Их называют «Цена крови», их чеканят из серебра, пожалованного вашим величеством родственникам Стуре и других казненных!

Эрик (Йорану Перссону). Ты можешь это понять? Казнят изменников; я дарю семьям казненных деньги, и за эти деньги продают мою голову. И твою! Не безумие ли? Пойдем со мною к Карин!

Йоран Перссон. Я пойду с тобою, куда бы ты ни пошел!

Эрик (Нильсу Юлленшерна). Ступай, Юлленшерна, спасай свою жизнь! Благодарю тебя за все доброе, остальное же… мы зачеркнем! Народ пусть повеселится напоследок! Они дети, зачем их обижать!

Нильс Юлленшерна (падает на колени перед Эриком). Господи, спаси и помилуй доброго короля, друга народа, Эрика-заступника!

Эрик. И меня так называют? Неужто обо мне хорошо говорят?

Нильс Юлленшерна. Да. И когда всходит звезда святого Эрика, земледелец говорит: «Господи, спаси и помилуй короля Эрика!»

Эрик. Замолчи! Безумец и богохульник, мы оба уже не веруем в святыню!

Йоран Перссон. Ни в бога, ни в дьявола!

Йоран Перссон и Эрик уходят направо, Нильс Юлленшерна – налево.

Пауза.

Монс (совершенно трезвый, но смущенный, поднимает бокал). Ну, друзья… угощайтесь же… на здоровье…

Мария (громко и отчетливо). Я хочу кой-куда, мама…

Агда. Тише, детонька!

Монс. Конечно, хозяин здесь не я… и, конечно, у нас чудное это праздне… празден… празднество! Иному охота небось увидеть жениха с невестой за столом!..

Мария. Мама, я хочу кой-куда!

Монс. Погоди, детка, и не пей столько…

Мария. Мама, я хочу!

Монс. Выведи дите-то, бесстыдница…

Агда (встает и поднимает Марию). Пойдем, детка…

Мужской голос 1-й. Небось у себя сидим! Лакей! Подай-ка сюда опять гуся!

Женский голос 1-й. Нет, я первая спросила гуся!

Мужской голос 2-й. Семгу тащи! Эй!

Лакей. Ты не у себя дома!

Мужской голос 2-й. Я со своими сижу! И еда это наша, мы небось за нее заплатили!

Женский голос 2-й. Монс, дружок, ремень-то расслабь!

Монс. Это еще что за ин… три… интриги! По-твоему, я чересчур много жру?

Женский голос 2-й. Я ж говорю – Монс, дружок! Ну чего ты?

Мужской голос 3-й. Лакей! Тащи сюда трубы! Трубы!

Монс. Тихо! Никаких труб!

Мужской голос 3-й. Я вот думаю, где знатные господа угощаются? Они что – брезгуют нами или как?

Мужской голос 1-й. Король-то? Да он же спятил!

Женский голос 2-й. Ясно, спятил. Не то нам бы тут не сидеть!

Монс. Я прошу… (Гул.)… Прошу… Я хочу сказать… Дайте же мне слово сказать! Вам бы тут не сидеть, кабы король слабоумный был. Ну, он немного чудной, странный он… но ведь он показал себя лучше иных прочих… кто… не захочет помочь бедной девушке… и за стол усадил нас, бедных… мы ведь бедные все… стало быть, не гнушается, что невеста из низкого звания, вот!

С разных сторон сразу раздаются трубные сигналы.

Друзья хорошие, эти, как мы, служивые люди, говорим – сигналы, в честь того даются, что, мол, обед закончен! Так что благодарим господа за угощенье.

Мать Перссона (входя). Что тут у вас за праздник?

Монс. Да, матушка Перссон, был один царь, и хотел он сделать брачный пир и послал рабов своих звать званных на брачный пир, но они не хотели прийти. Тогда сказал он рабам: пойдите на распутия и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы вышли на дороги, собрали всех, кого нашли, и злых и добрых, и брачный пир наполнился возлежащими!

Мать Перссона. Где Йоран, мой сын?

Монс. У короля!

Мать Перссона (указывая вправо). Там?

Монс. Там! (Она идет вправо.) Друзья хорошие! Как войдет к нам король, кричите вместе со мною: Эрику Четырнадцатому – слава! Поняли? Слава! Слава!

Все. Слава!

Педер Веламсон (вбегая). Король здесь?

Монс. Нет! А что?

Педер Веламсон. Замок осажден. Герцоги в соседнем зале!

Монс (встает). Господи боже! Что с нами-то будет!

Педер Веламсон. С вами? А со мной что будет? Виселица – вот что меня ждет!

Монс. Ничего нет изменчивей, чем счастье, только тебе станет хорошо – а горе уже у порога! Что тут сказать? Что делать?

Педер Веламсон (берет кубок, осушает). Не пытали бы хоть. Но нет, герцог – он дьявол!

Мать Перссона (вбегает). Господи Иисусе! Короля схватили! И Йорана! Йоран, сынок!

Монс. Карин! Дочка! Дочка!

Мать Перссона. Ори, ори! Небось не прибежит…

Монс. Нет?

Мать Перссона. Небось за мужем пошла!

Монс. Спятили они оба!

Двери в глубине сцены распахиваются, появляется Нильс Юлленшерна.

Нильс Юлленшерна. Король идет!

Все жмутся по углам сцены.

Монс. Схватили же короля!

Нильс Юлленшерна. Да, того – да! Не этого! Осторожно, люди, речь о жизни идет!

Входят со свитой герцог Юхан и герцог Карл.

Король Юхан Третий, слава, слава!

Все. Слава! Король Юхан Третий!

Герцог Юхан. Благодарю! (Нильсу Юлленшерна.) Что это за сборище?

Нильс Юлленшерна. Двор короля Эрика!

Герцог Юхан (герцогу Карлу). Я несколько близорук. Но мне кажется, двор несколько странный. Не оборванцы ли это?

Герцог Карл. Брат не любил мелких князьков, но мелких людишек жаловал…

Герцог Юхан. Да, это была его слабость…

Герцог Карл (вполголоса Юхану). Или его сила! Твоя же – в том, чтоб не держать слова!

Герцог Юхан. Какого слова?

Герцог Карл. Мы не разделим престол?

Герцог Юхан. Ничего такого не слыхивал!

Герцог Карл. Ты большой подлец!

Герцог Юхан. Берегись! В Грипсхольме места много…

Герцог Карл. Тебе ли не знать!

Герцог Юхан (свите). Междоусобицы кончились, воцарился покой, и мы смотрим в будущее с возрожденной надеждой на мир…

Герцог Карл делает знак своей свите и уходит.

Куда ты идешь, брат мой?

Герцог Карл. Своей дорогой, и наши пути расходятся!

Нильс Юлленшерна. Господи! Все начинается снова!

Герцог Юхан. Кажется, весь мир сошел с ума!

Герцог Карл. Так думал и Эрик! Кто знает…

Мария. Мама, скоро это кончится?

Герцог Карл (с улыбкой). Нет, дитя мое, борьба не кончается – никогда!

Соната призраков

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Старик, директор Хуммель.

Студент Аркенхольц.

Молочница (виденье).

Привратница.

Покойник, консул.

Дама в черном – дочь Покойника и Привратницы.

Полковник.

Мумия, жена Полковника.

Дочь его – дочь Старика.

Знатный господин, по имени барон Сканскорг, жених привратнициной дочери.

Юхансон, слуга Хуммеля.

Бенгтсон, слуга Полковника.

Невеста, прежняя невеста Хуммеля, седая старуха.

Первый этаж и бельэтаж современного дома, дом виден с угла, в первом этаже круглая гостиная, в бельэтаже – балкон и флагшток. В открытом окне гостиной, когда раздвигаются шторы, видна белая мраморная статуя молодой женщины, среди пальм, в ярких солнечных лучах. В окне налево – гиацинты в горшках (голубые, белые, алые). На балконных перилах – синее шелковое одеяло и две белые подушки. Окно бельэтажа налево завешено белой простынею. Ясное летнее утро. Перед домом на переднем плане – зеленая скамейка. Направо на переднем плане – фонтан, налево – афишная тумба. Налево в глубине – открытая дверь парадного, видна белая мраморная лестница с перилами красного дерева с бронзой; по обе стороны парадного в кадках стоят лавры. Круглая гостиная выходит в переулок, ведущий как бы в глубину сцены. Налево от парадного в первом этаже – окно с зеркалом-рефлектором. Когда поднимается занавес, слышно, как звонят сразу в нескольких церквах. Двери парадного открыты; на лестнице неподвижно стоит Дама в черном. Привратница подметает крыльцо, драит дверные ручки, поливает лавры. В кресле-каталке возле афишной тумбы сидит Старик и читает газету; он седой, бородатый, в очках. Из-за угла появляется Молочница, в проволочной корзине у нее бутылки; она без пальто, в коричневых туфлях, черных чулках, белом беретике; снимает беретик и вешает на фонтан; утирает пот со лба, черпает ковшом воду, пьет несколько глотков, моет руки, поправляет прическу, глядясь в воду фонтана. Слышно, как где-то на пароходе бьют склянки да органные басы в ближней церкви то и дело нарушают тишину. После минутной паузы, когда девушка уже привела себя в порядок, слева входит Студент, невыспавшийся, небритый. Направляется прямо к фонтану.

Студент. Можно мне ковш?

Молочница тянет ковш к себе.

Ну, ты скоро?

Молочница смотрит на него с ужасом.

Старик (про себя). С кем это он говорит? Никого не вижу! С ума он, что ли, сошел? (Рассматривает их с величайшим изумлением.)

Студент. Что ты так глядишь на меня? Жуткое зрелище? Да, я не спал сегодня, и ты решила, кажется, что я всю ночь кутил…

Молочница все так же на него смотрит.

Пуншем назюзюкался, а? Пахнет от меня пуншем?

Молочница все так же смотрит.

Ну да, небритый, сам знаю… Дай-ка мне, девушка, глоток воды, ей-богу, я заслужил! (Пауза.) Ну что ж! Придется живописать, как всю ночь я перевязывал раненых и спасал страждущих. В самом деле, вчера вечером я видел, как обрушился дом… вот.

Молочница полощет ковш и дает Студенту напиться.

Благодарю!

Молочница стоит неподвижно.

(Медленно.) Не окажешь ли ты мне великую услугу? (Пауза.) Понимаешь ли, у меня болят глаза, сама видишь, они красные, а я прикасался к раненым и к трупам; и мне не стоит дотрагиваться до глаз… Будь добра, достань у меня из кармана чистый носовой платок, смочи его холодной водой и промой мои бедные глаза. Хочешь? Хочешь быть милосердной самарянкой?

Молочница, помешкав, исполняет его просьбу.

Спасибо, дружок! (Вынимает бумажник. Девушка отстраняет его рукой.) Прости мне мою глупость. Я просто с ног валюсь, так спать хочется…

Старик (Студенту). Прошу прощенья, что позволяю себе к вам адресоваться, но я услышал, вы вчера были на месте катастрофы… А я тут как раз читаю в газете…

Студент. Уже и в газете есть?

Старик. Во всех подробностях; и портретец помещен. Сожалеют только, что имя отважного студента узнать не удалось…

Студент (заглядывает в газету). Вот как? Да, это я!

Старик. Но с кем это вы только что беседовали?

Студент. А сами-то вы не видели?

Пауза.

Старик. Осмелюсь полюбопытствовать… не могу ли я узнать ваше достославное имя?

Студент. К чему? Не люблю гласности… сегодня превозносят, завтра клеймят – нынче научились унижать так виртуозно… да и за наградой я не гонюсь…

Старик. Богаты, стало быть?

Студент. Какое там, напротив! Беден как церковная крыса.

Старик. Знаете ли… мне, кажется, знаком ваш голос… У меня был в юности друг, он произносил «охно» вместо «окно», и в жизни я не встречал больше никого, кто произносил бы это слово таким манером… Он единственный. И вот теперь вы. Скажите, не родственник ли вы купцу Аркенхольцу?

Студент. Это мой отец.

Старик. Пути провидения неисповедимы… Я видел вас, когда вы были совсем еще ребенком, и при весьма печальных обстоятельствах.

Студент. Да, говорят, я родился как раз когда обанкротился отец.

Старик. Совершенно верно!

Студент. Могу ли я спросить, с кем имею честь?..

Старик. Я директор Хуммель…

Студент. Вот как… Припоминаю…

Старик. При вас часто произносили мое имя?

Студент. Да!

Старик. И, быть может, с некоторой неприязнью?

Студент молчит.

Так я и знал! И разумеется, вам говорили, будто это я разорил вашего отца? Все, разорившиеся на глупых махинациях, непременно воображают, будто их разорил тот, кого им не удалось провести. (Пауза.) На самом же деле отец ваш ограбил меня на семнадцать тысяч крон, которые и составляли в те времена все мое достояние.

Студент. Удивительно, как можно одну и ту же историю рассказывать на совершенно разные лады.

Старик. Не думаете же вы, что я лгу?

Студент. Что же мне думать? Отец лгать не мог!

Старик. Разумеется, отцы никогда не лгут… Но я сам отец в свою очередь, и, следственно…

Студент. Говорите ясней.

Старик. Я вызволил вашего отца из беды, он же мне сполна отплатил смертельной ненавистью… и домашних своих приучил поносить меня.

Студент. Но, возможно, вы сами навлекли его неблагодарность, отравив свою помощь каким-то униженьем.

Старик. Помощь всегда унизительна, сударь мой.

Студент. Что, собственно, вам от меня угодно?

Старик. Я не требую с вас денег; но вы можете со мной расквитаться, если согласитесь оказывать мне мелкие услуги. Вы видите – я калека, одни считают, что я сам виноват, другие склонны винить моих родителей, я же полагаю – виною тут коварство жизни: едва избегнешь одних ее силков, и тотчас попадешься в другие. Меж тем я не могу бегать по лестницам, дергать дверные звонки, и я взываю к вам – помогите!

Студент. Чем я могу вам помочь?

Старик. Для начала – подкатите-ка мое кресло к тумбе, мне надо прочесть афиши; хочу посмотреть, что сегодня дают…

Студент (катит кресло). А слуги у вас нет?

Старик. Есть, да я его послал с поручением… Скоро он вернется… Вы, сударь, медик?

Студент. Нет, я занимаюсь языками, но сам, впрочем, не знаю, что из меня выйдет.

Старик. Хе-хе! Ну, а в математике вы сильны?

Студент. Пожалуй.

Старик. Превосходно! А хотели бы получить место?

Студент. Отчего бы нет.

Старик. Так-с (читает афиши). Утром дают «Валькирию»… Значит, полковник с дочерью будут, а коль скоро он всегда сидит с краю в шестом ряду, вас я усажу подле… Не угодно ли вам зайти вон в ту телефонную будку и заказать один билет в шестом ряду, кресло номер восемьдесят два?

Студент. Значит, мне днем идти в оперу?

Старик. Да! Слушайтесь меня, и вам будет хорошо! Я хочу, чтобы вы были богаты, счастливы, окружены почетом. Ваш вчерашний дебют в роли отважного спасителя сегодня же сделает вас знаменитостью, и ваше имя уже кой-чего стоит.

Студент (идет к телефонной будке). Забавно…

Старик. Вы спортсмен?

Студент. Да, к несчастью.

Старик. Оно обернется счастьем! Извольте же заказать билет. (Читает газету.)

Дама в черном сходит на тротуар и беседует с привратницей; старик вслушивается, но публике их разговор не слышен.

Студент выходит из будки.

Старик. Заказали?

Студент. Да.

Старик. Вы видите этот дом?

Студент. Я уж его раньше приметил… Я тут вчера проходил, когда в окнах сверкало солнце, и, вообразив, как там все красиво и роскошно, я сказал приятелю: занимать бы такую квартиру в четвертом этаже, да иметь хорошенькую молоденькую жену, двоих славных ребятишек, да двадцать тысяч крон дохода в придачу…

Старик. Так и сказали? Так и сказали? Подумать только! Я тоже люблю этот дом…

Студент. Вы интересуетесь домами?

Старик. М-м… Пожалуй. Но не так, как вы думаете.

Студент. И вы знаете жильцов?

Старик. Знаю их всех. В мои годы знаешь уже всех, знаешь всех отцов и дедов и со всеми оказываешься в родстве. Мне ведь уже восемьдесят стукнуло, но никто меня не знает как следует. А меня занимают людские судьбы…

В круглой гостиной раздвигаются шторы. Полковник, в штатском, выглядывает в окно; посмотрев на термометр, отступает в глубь комнаты и останавливается перед мраморной статуей.

А вот и полковник, с которым вы сегодня будете сидеть рядом…

Студент. Это и есть полковник? Ничего не пойму, просто сказка какая-то.

Старик. Вся моя жизнь словно книга сказок, голубчик. И хотя сказки в ней разные, все они связаны между собой и главный мотив повторяется.

Студент. А чья это там статуя?

Старик. Разумеется, его жены.

Студент. Значит, она была прекрасна?

Старик. М-м… Да!

Студент. Нет, говорите уж все как есть!

Старик. Мы не вправе никого судить, мой мальчик! И если я вам сейчас стану рассказывать, как она от него ушла, как он ее бил, как она вернулась, снова вышла за него замуж и как теперь она сидит в доме, словно мумия, и молится на собственное изображение – вы ведь, чего доброго, меня за помешанного сочтете.

Студент. Ничего не пойму!

Старик. Понять мудрено! Далее – окно с гиацинтами. Там живет его дочь… сейчас она где-то скачет верхом, но скоро она вернется.

Студент. А кто та дама в черном, что говорит с привратницей?

Старик. Ах, все это ужасно сложно и связано с покойником – там наверху, за белой простыней…

Студент. Кто же он был?

Старик. Он был человек, вот как мы с вами, но больше всего было в нем тщеславия… Если бы вы родились в сорочке, вы бы скоро могли увидеть, как он выйдет из парадного, чтобы полюбоваться на приспущенный консульский флаг, – он был, собственно, консул и обожал короны, львов, кокарды, цветные ленты.

Студент. Вы говорите – в сорочке. Помнится, говорили, я так и родился.

Старик. О? Неужто?.. Да-да… Я об этом догадывался по цвету ваших глаз… но вы, стало быть, видите то, чего другие не видят, вы замечали?

Студент. Уж не знаю, что видят другие, но я, бывает… но об этом не стоит.

Старик. Так я и знал! Но мне-то вы можете довериться… ведь я… я превосходно понимаю.

Студент. Вот вчера, например… меня потянуло в один тихий закоулок, и вскоре там рухнул дом… Я подошел и остановился перед зданием, которого не видывал прежде… Вдруг я заметил на стене трещину, услышал, как что-то грохнуло; я бросился вперед и подхватил ребенка, который шел вдоль стены… И тут же дом рухнул… я был невредим, но на руках у меня не было никакого ребенка…

Старик. Н-да, скажу я вам… Но я полагал… Объясните мне, однако: почему вы только что размахивали руками подле фонтана? И почему разговаривали с самим собой?

Студент. Разве вы не видели? Я разговаривал с молочницей!

Старик (в ужасе). С молочницей?

Студент. Разумеется. Она еще дала мне напиться.

Старик. Да. Вот оно что! Что ж – я не вижу, зато я способен на кое-что другое…

Подле окна с зеркалом-рефлектором садится седая женщина.

Поглядите на ту старуху в окне. Видите? Чудесно! Она была когда-то моей невестой, шестьдесят лет назад. Мне тогда было двадцать. Не бойтесь, она меня не узнаёт! Мы видимся каждый день, но мне это решительно безразлично, хоть мы поклялись друг другу в вечной верности. Вечной!

Студент. Как же вы были безрассудны! Мы со своими подружками ни о чем таком не говорим.

Старик. Прости нам, юноша, наше недомыслие! Но можете ли вы поверить, что старуха эта была юной и прекрасной?

Студент. Как-то незаметно. Впрочем, взор ее прекрасен, хоть глаз я не разгляжу!

Привратница выходит с корзиной и разбрасывает еловые ветки.

Старик. Привратничиха! Ага! Дама в темном – ее дочь от покойника, вот муж и получил место привратника… Но у темной дамы есть жених, он знатен и надеется разбогатеть; собственно, он сейчас разводится со своей женой, и она дарит ему каменный дом на радостях, что от него избавилась. Знатный жених этот – покойнику зять, и там, на балконе, видите, проветривается его постель… Признаться, все это так запутанно!

Студент. Неимоверно запутанно!

Старик. Да, предельно запутанно, хоть на первый взгляд кажется совершенно просто.

Студент. Но кто же был этот покойник?

Старик. Вы уже спрашивали, я вам ответил; если б вы заглянули за угол, на черный ход, вы бы заметили толпу бедняков, которым он помогал… когда ему вдруг приходила такая блажь.

Студент. Значит, он был великодушный человек?

Старик. Да… порой.

Студент. Не всегда?

Старик. Нет! Так уж созданы люди! Знаете, сударь, подтолкните-ка мою коляску на солнышко; я ужасно продрог; когда не двигаешься, кровь стынет в жилах. Я знаю, я скоро умру, но предварительно но мне надо еще кое-что устроить. Дайте руку – чувствуете, какой я холодный?

Студент. Неимоверно! (Отшатывается.)

Старик. Не бросайте меня, я устал, я одинок, но не всегда я был таким. Я бесконечно долго жил – бесконечно. Я причинял людям горе, они причиняли горе мне. Мы в расчете. Но пока я не умер, я хочу видеть вас счастливым… Наши судьбы связаны воедино судьбой вашего отца и еще кое-чем…

Студент. Да отпустите же вы мою руку, слышите? Вы все силы у меня отнимаете, вы меня заморозите, наконец! Чего вам от меня надо?

Старик. Терпенье! Сейчас вы все увидите и поймете… Вот идет фрекен…

Студент. Дочь полковника?

Старик. Да! Дочь! Смотрите на нее! Случалось ли вам видеть такое совершенство?

Студент. Она – как та мраморная статуя…

Старик. Это же ее мать!

Студент. Ваша правда. Никогда я еще не видывал такой женщины! Блажен, кто поведет ее к алтарю и введет в свой дом!

Старик. Значит, вы видите! Не все находят ее прекрасной… Стало быть, решено!

Фрекен входит слева в модной амазонке, ни на кого не глядя, медленно идет к парадному, там останавливается и что-то говорит привратнице, потом входит в дом. Студент заслоняет глаза руками.

Вы плачете?

Студент. Как не впасть в отчаяние пред безнадежностью!

Старик. Я умею отворять двери и сердца, когда мне удается найти руку, послушную моей воле. Служите мне и будете царить…

Студент. Что это – договор? И я должен продать свою душу?

Старик. Зачем продавать? Видите ли, всю свою жизнь я только и делал, что брал. А теперь у меня одна потребность – давать! Давать! Но некому брать! Я богат, очень богат, но у меня нет наследников, только один болван, который отравляет мою жизнь… Будьте мне сыном, наследуйте мне при жизни, наслаждайтесь, и чтоб я это видел, хоть издали.

Студент. Но что мне надо делать?

Старик. Прежде всего – идите в оперу!

Студент. Это решено – что дальше?

Старик. Сегодня же вечером вы будете сидеть в круглой гостиной!

Студент. Но как я туда попаду?

Старик. Поможет «Валькирия»!

Студент. Почему вы избрали меня своим медиумом? Вы знали меня раньше?

Старик. Разумеется. Вы у меня давно на примете… Однако взгляните-ка, взгляните, как на балконе девушка приспустила флаг по причине смерти консула… вот она перевертывает синее одеяло… Видите? Под ним спали двое, и одного уж нет…

Фрекен, переодетая, показывается в окне, она поливает гиацинты.

Девочка моя милая! Посмотрите вы на нее! Вот – разговаривает с цветами, но разве сама она не похожа на голубой гиацинт? Она поит их одной чистой водою, а уж они превращают эту воду в благоуханье и краски… А вот и полковник с газетой! Показывает ей статейку про обвалившийся дом… тычет пальцем в ваш портрет! О, кажется, она не осталась равнодушной… читает про ваш подвиг… тучи, кажется… только б дождь… не начался, хорош я буду, если Юхансон не подоспеет…

Небо хмурится. Старуха с зеркалом-рефлектором затворяет окно.

Вот моя невеста закрывает окно… семьдесят девять лет… пользуется только зеркалом-рефлектором, потому что себя в нем не видит, а видит лишь окружающий мир, и с двух сторон вдобавок, ну а о том, что миру она при этом видна – она и не догадывается… Красивая, однако, старуха…

Покойник в саване виден в парадном.

Студент. Господи, что я вижу?

Старик. Что вы такое видите?

Студент. Сами-то вы разве не видите? Покойник в дверях!

Старик. Ничего я не вижу, но так я и знал! Рассказывайте!

Студент. Вот он, выходит на улицу… (Пауза.) Повернул голову, разглядывает флаг.

Старик. А я что говорил? Сейчас будет пересчитывать венки и читать визитные карточки… Горе тому, кто ничего не прислал…

Студент. Он сворачивает за угол…

Старик. Будет нищих у черного хода считать… Бедняки – прелестное украшение похорон: «сопровождаемый благословением многих», да-да, только уж не моим благословением! Большой мерзавец, говоря между нами…

Студент. Но благотворитель…

Старик. Мерзавец-благотворитель, всю жизнь мечтавший о пышных похоронах… Когда почуял, что конец близко, успел-таки ограбить казну на пятьдесят тысяч крон… теперь дочь его разрушает чужую семью и беспокоится о наследстве… он, негодяй, слышит каждое мое слово, но так ему и надо! А вот и Юхансон!

Юхансон появляется слева.

Отчитывайся!

Юхансон что-то тихо говорит ему.

Дома, говоришь, не оказалось? Ну и осел! А телеграф? Ничегошеньки! Дальше! В шесть вечера? Прекрасно! Экстренный выпуск? Имя полностью! Студент Аркенхольц, год рождения… родители… прекрасно… кажется, уже накрапывает… и что он сказал?.. Так-так! Ах, не хочет! Ничего, придется! А вот и знатный господин! Кати-ка ты меня за угол, Юхансон, надо послушать, что говорят нищие… А вы, Аркенхольц, ждите меня здесь. Поняли? Ну, живей!

Юхансон катит каталку за угол. Студент стоит и смотрит на фрекен, хлопочущую над цветочными горшками.

Знатный господин (в трауре, обращается к Даме в черном, вышедшей на улицу). Что поделать? Надо ждать!

Дама. Не могу я ждать!

Знатный господин. Вот те на! Тогда поезжай в деревню!

Дама. Не хочу.

Знатный господин. Подойди-ка поближе, не то нас услышат.

Подходят к афишной тумбе, и дальше их разговора не слышно.

Юхансон (входит справа, обращается к Студенту). Хозяин просит вас, сударь, кое о чем не забыть.

Студент (медленно). Послушайте, скажите сперва, кто он такой, ваш хозяин.

Юхансон. О! Он много весит, а был он – все.

Студент. Но он в своем уме?

Юхансон. Да кто же в своем-то уме? Он говорит, всю жизнь искал того, кто родился в сорочке, только, может, и неправда это…

Студент. Что ему надо? Он жадный?

Юхансон. Он хочет властвовать… День целый разъезжает в своей каталке, как бог Тор… осматривает дома, сносит их, прокладывает улицы, раздвигает площади; но он и вламывается в дома, влезает в окна, правит судьбами людей, умерщвляет врагов и никому ничего не прощает. Можете ли вы поверить, сударь, что этот хромоногий коротышка был настоящим Дон Жуаном, хоть все женщины бросали его?

Студент. Как же это увязать?

Юхансон. О, он, каналья, всегда умел так подстроить, чтоб женщина бросала его, как только она ему надоест… А теперь он как конокрад на человечьей ярмарке, уж до того ловко людей крадет… Меня буквально выкрал из рук правосудия… я сделал один… гм… промах; про это только он и знал; и, вместо того чтоб засадить меня за решетку, он меня сделал своим рабом; вот и батрачу у него за один харч, да и то не очень-то хороший…

Студент. А что ему нужно в этом доме?

Юхансон. Вот этого я вам не скажу! Ужасно запутанная история.

Студент. Мне, пожалуй, пора отсюда убираться…

Юхансон. Глядите-ка, фрекен бросает из окна браслет…

Фрекен бросает браслет в открытое окно. Студент медленно подходит, поднимает браслет и подает ей, она натянуто благодарит. Студент возвращается к Юхансону.

Значит, убраться задумали… Не так-то это просто, как кажется, раз уж попался в его сети… Сам-то он ничего во всем мире не боится… кроме одной вещи… верней, одного человечка…

Студент. Погодите-ка, кажется, я знаю!

Юхансон. Откуда же вам знать?

Студент. Я догадываюсь! Скажите… он боится девчонки… молочницы?

Юхансон. Он всегда сворачивает с дороги, едва завидит тележку с молоком… И еще он во сне говорит что-то насчет Гамбурга, он там был когда-то…

Студент. Можно верить этому человеку?

Юхансон. Ему можно верить – во всем!

Студент. А что он сейчас за углом делает?

Юхансон. Подслушивает, что скажут нищие… Сеет по словечку, выбирает по камешку, пока не обрушится дом… фигурально выражаясь… Я, видите ли, в прошлом человек образованный, служил в книжной лавке… Но вы уходите?

Студент. Не хочется быть неблагодарным… Этот человек когда-то спас моего отца, а теперь попросил меня в ответ всего лишь о мелкой услуге…

Юхансон. Что за услуга?

Студент. Пойти на «Валькирию»…

Юхансон. Не понимаю… Но у него вечно новые затеи… Глядите-ка, с полицейским заговорил… вечно он к полиции льнет, там услужит, здесь опутает, свяжет то ложной клятвой, то намеком, а тем временем все у них и выведает. Вот увидите, сегодня же его примут в круглой гостиной!

Студент. Да зачем туда идти? Какие у него дела с полковником?

Юхансон. М-м… Кое-что предполагаю, но не знаю наверное! Сами узнаете, как попадете туда!

Студент. Я-то туда не попаду.

Юхансон. От вас самих же и зависит. Идите-ка на «Валькирию».

Студент. Разве это – путь туда?

Юхансон. Ну да, раз он вам пообещал! Глядите-ка, глядите на него, на боевой колеснице, запряженной нищими, и ни единого эре им в награду, лишь намек, что на его похоронах они кое-чем смогут поживиться!

Старик появляется, стоя в кресле, его везет один нищий, остальные идут следом.

Старик. Почтите благородного юношу! С опасностью для собственной жизни он вчера спас многих во время катастрофы! Слава тебе, Аркенхольц!

Нищие обнажают головы, но молчат. Фрекен в окне машет платочком. Полковник высовывается из окна. Старуха встает в окне. Девушка на балконе поднимает флаг доверху.

Рукоплещите, сограждане! Правда, нынче воскресенье, но вызволить овцу из колодца и сорвать колос в поле и в воскресенье не грех, а я, хоть и не родился в сорочке, обладаю даром пророчества и врачевания, ибо некогда вернул к жизни утопленницу… да, дело было в Гамбурге, таким же воскресным утром, как вот нынче…

Молочница входит, ее видят только Студент и Старик; она тянет руки вверх, как утопающая, и пристально смотрит на Старика. Старик садится, весь съеживается от ужаса.

Юхансон! Уведи меня отсюда! Скорей! Аркенхольц, не забудьте про «Валькирию»!

Студент. Что все это значит?

Юхансон. Будет видно! Будет видно!

В круглой гостиной; в глубине – белый изразцовый камин, на нем часы, канделябры; справа прихожая, из нее видна зеленая комната, обставленная мебелью красного дерева; налево стоит статуя под сенью пальм; ее можно зашторить; в глубине налево дверь в комнату с гиацинтами, там сидит фрекен с книгой. Полковника мы видим со спины; он сидит в зеленой комнате и что-то пишет.

Бенгтсон, слуга, в ливрее, входит из прихожей с Юхансоном, тот во фраке и белом галстуке.

Бенгтсон. Ну вот, вы будете прислуживать за столом, Юхансон, пока я буду принимать одежду. Приходилось раньше-то?

Юхансон. Целый день, как вам известно, я катаю боевую колесницу, а вечерами прислуживаю на званых ужинах, и всегда мечтал попасть в этот дом… Странный тут народец, а?

Бенгтсон. Да, пожалуй что не совсем обыкновенный.

Юхансон. Что тут у них сегодня – музыкальный вечер?

Бенгтсон. Обыкновенный ужин призраков, как у нас это называется. Пьют чай, помалкивают, или говорит один полковник, а остальные грызут печенье, все вместе – хрустят, будто крысы на чердаке.

Юхансон. И почему это называется ужин призраков?

Бенгтсон. Да похожи они на призраков… И уж двадцать лет им это не надоест, собираются все те же, говорят все то же или молчат, чтоб не сказать чего невпопад.

Юхансон. И в доме ведь есть хозяйка?

Бенгтсон. Есть, да только она не в себе; сидит в кладовке, глаза у нее, говорит, не выносят света… Вон тут она сидит (показывает потайную дверь в стене).

Юхансон. Тут?

Бенгтсон. Ну да, я ж говорю – не совсем обыкновенный народец…

Юхансон. А какова она с виду?

Бенгтсон. Как мумия… хотите взглянуть? (Открывает потайную дверь.) Вон она!

Юхансон. Господи Иесу!..

Мумия (лепечет). Зачем дверь открыли, я же сказала, чтоб не открывали никогда…

Бенгтсон (подражая ей). Тю-тю-тю! Деточка будет паинькой и получит чего-нибудь вкусненького! Милый попочка!

Мумия (как попугай). Милый попочка! Якоб тут? Попка-дуррак!

Бенгтсон. Она вообразила, что она попугай, может, так оно и есть… (Мумии) Посвисти-ка нам, Полли!

(Мумия свистит.)

Юхансон. Всего, кажется, понавидался, но такого еще не видывал!

Бенгтсон. Понимаете ли, когда дом стареет, он ветшает и в нем заводится плесень, а когда люди изо дня в день годами мучают друг друга – они теряют рассудок. Эта наша хозяюшка – да тише ты, Полли! – эта мумия проторчала тут в кладовке сорок лет – и тот же муж, та же мебель, те же родственники, друзья… (Закрывает дверь.) А уж что тут у них получилось – сам не знаю… Поглядите на статую… Это же наша фру в молодости!

Юхансон. Господи! Эта мумия?

Бенгтсон. Да! Поневоле расплачешься! Но силой ли воображенья или еще как – она во многом уподобилась болтливой птице – не выносит калек, больных… Даже дочь свою не выносит за то, что та больная…

Юхансон. Фрекен больна?

Бенгтсон. А вы не знали?

Юхансон. Нет!.. Ну, а что же полковник?

Бенгтсон. Увидите сами!

Юхансон (разглядывает статую). Просто оторопь берет! А сколько же ей теперь?

Бенгтсон. Да кто ж ее знает… Но люди говорят, когда ей было тридцать пять, на вид она была как девятнадцатилетняя, вот она этим и воспользовалась, а полковник попался… Э, в этом доме… Знаете, для чего стоят черные японские ширмы, вон там, возле кресла? Их называют смертные ширмы и ставят, когда кому-то умирать пора, точно как в больнице…

Юхансон. Ужас! Ну и дом… И сюда студент рвался, как в рай…

Бенгтсон. Какой еще студент? А-а, этот! Который сегодня будет… Полковник и фрекен наша встретили его в театре и от него без ума! Гм! А теперь позвольте вас спросить. Кто ваш хозяин? Директор в каталке?..

Юхансон. Да-а! Он тоже будет?

Бенгтсон. Не приглашен.

Юхансон. Пожалует и без приглашенья! На худой конец!..

Старик в прихожей; на нем сюртук, при нем цилиндр, костыли. Тихонько подбирается к ним, подслушивает.

Бенгтсон. Вот старая шельма, а?

Юхансон. Каких мало!

Бенгтсон. И с виду-то сущий черт!

Юхансон. Да он и правда колдун! В запертые двери входит…

Старик (подходит и берет Юхансона за ухо). Дрянь! Я тебе покажу колдуна! (Бенгтсону.) Доложить обо мне полковнику!

Бенгтсон. Тут ожидают гостей…

Старик. Знаю! Но и моего визита почти ожидают, хоть нельзя сказать, чтоб со страстным нетерпеньем…

Бенгтсон. Вот оно что! Как докладывать? Директор Хуммель?

Старик. Совершенно верно!

Бенгтсон идет через прихожую к зеленой комнате; там закрывается дверь.

(Юхансону). Убирайся!

Юхансон мешкает.

А ну убирайся!

Юхансон скрывается в прихожей.

(Оглядывает комнату; в глубоком изумлении застывает перед статуей.) Амалия!.. Это она!.. Она! (Ходит по комнате, перебирает безделушки; поправляет перед зеркалом парик; опять подходит к статуе.)

Мумия (из кладовой). Попка хорроший!

Старик (вздрогнув). Что такое? Здесь где-то попугай? Не вижу никакого попугая!

Мумия. Это ты, Якоб?

Старик. Нечистая сила!

Мумия. Якоб!

Старик. Мне страшно! Так вот что они тут прячут! (Стоя спиной к шкафу, разглядывает портрет.) Это он!.. Он!

Мумия (сзади подбирается к Старику и сдергивает с него парик). Попка-дуррак! Это попка-дуррак?

Старик (подпрыгнув). Господь всемогущий! Кто это?

Мумия (человеческим голосом). Якоб?

Старик. Ну да, меня зовут Якоб…

Мумия (с чувством). А меня – Амалия!

Старик. Нет, нет, нет, господи Иесу…

Мумия. Вот какой у меня вид! Да! А вот как я выглядела прежде! Вот! Жизнь многому научит. Теперь-то я живу в кладовке, чтоб никого не видеть и чтоб меня не видели… Ну, а ты, Якоб, чего ты тут ищешь?

Старик. Своего ребенка! Нашего ребенка…

Мумия. Вон она сидит.

Старик. Где?

Мумия. Вон там, в комнате с гиацинтами!

Старик (разглядывая фрекен). Да, это она! (Пауза.) А что говорит ее отец, то есть я имею в виду полковник? Твой муж?

Мумия. Как-то раз я на него разозлилась и все ему выложила…

Старик. И что же он?

Мумия. Не поверил. Сказал: «Так все женщины говорят, чтобы сжить со свету мужей». Все равно – ужасный был грех. Вся жизнь его – ложь, и родословная тоже; иногда читаю дворянские списки и думаю: у него подложное метрическое свидетельство, как у девки, а за это полагается тюрьма.

Старик. Что ж, вещь обычная; ты сама, помнится, подделала год рождения…

Мумия. Это меня мама научила… Моей вины тут нет! А в нашем грехе ты больше всех виноват!..

Старик. Нет, твой муж сам навлек этот грех, когда отнял у меня невесту! Так уж создан я – не могу простить, пока не покараю. Я считал это своим долгом – да и сейчас того же мнения!

Мумия. Зачем ты пришел? Чего тебе здесь надо? Как ты сюда пробрался? За дочерью моей пришел? Попробуй только тронь ее! Тебе тогда не жить!

Старик. Я ей же добра желаю!

Мумия. Пожалей ее отца!

Старик. Нет!

Мумия. Значит, ты умрешь. В этой комнате. За этой ширмой…

Старик. Возможно… Но раз я не могу вернуться с полдороги…

Мумия. Ты хочешь выдать ее за студента. Зачем? Он совершенное ничто, и у него нет ни гроша.

Старик. Я его озолочу!

Мумия. Тебя приглашали сюда, на вечер?

Старик. Нет, но я уж расстараюсь, чтоб меня пригласили на ужин призраков!

Мумия. А ты знаешь, кто будет?

Старик. Не вполне.

Мумия. Барон… который живет над нами, у которого нынче хоронят тестя.

Старик. Который собирается разводиться, чтоб жениться на дочери привратницы? Он ведь был твоим любовником!

Мумия. Еще будет твоя бывшая невеста, которую соблазнил мой муж…

Старик. Милая компания…

Мумия. Господи, если б умереть! Если б умереть!

Старик. Тогда зачем же вам встречаться?

Мумия. Мы повязаны одной веревочкой. Нас держат вместе наш грех, вина и тайна. Сто раз пытались мы развязаться, и опять нас тянуло друг к другу…

Старик. Кажется, полковник…

Мумия. Тогда я пойду к Адели. (Пауза.) Якоб, одумайся! Пожалей его…

Пауза. Она уходит.

Полковник (входит, сдержанно, сухо). Прошу вас, садитесь.

Старик не спеша садится.

Пауза.

(Пристально смотрит на него.) Не вы ли, сударь, писали это письмо?

Старик. Да, я.

Полковник. Ваша фамилия Хуммель?

Старик. Да.

Пауза.

Полковник. Итак, мне теперь известно, что вы скупили все мои векселя, и я в ваших руках. Чего вам угодно?

Старик. Чтобы со мной расплатились по векселям – тем или иным способом.

Полковник. Каким же именно способом?

Старик. Весьма простым. Забудем о деньгах – примите меня у себя – как гостя!

Полковник. Если вам достаточно такой малости…

Старик. Благодарю вас!

Полковник. Но далее?

Старик. Прогоните Бенгтсона.

Полковник. За что же? Верный слуга, всю жизнь мне служит, имеет медаль за беспорочную службу – за что же мне его прогонять?

Старик. Все эти прекрасные качества существуют не более как в вашем воображении. Он совсем не то, чем кажется!

Полковник. Ну, а кто же – то, чем кажется?

Старик (отпрянув). Верно! Но Бенгтсона придется прогнать.

Полковник. Вы намерены распоряжаться в моем доме?

Старик. Да! Поскольку мне принадлежит все, что тут есть – мебель, шторы, посуда, шкаф с бельем… и еще кое-что!

Полковник. Что именно?

Старик. Все! Все, что тут есть, – мое! Мое!

Полковник. Хорошо! Пусть ваше! Но дворянский герб мой и доброе имя остаются мне!

Старик. Как бы не так. (Пауза.) Вы не дворянин!

Полковник. Стыдитесь!

Старик (вынимая бумагу). Прочтите эту выписку из дворянской книги и убедитесь, что род, имя которого вы носите, вот уже сто лет как угас.

Полковник (читает). Я, разумеется, слышал какие-то слухи, но ведь я ношу имя своего отца… (Читает.) Верно; верно… я не дворянин! Даже этого мне не остается! Стало быть, я снимаю свой перстень с печаткой. Верно! Он ваш. Берите его!

Старик (берет перстень). Итак – продолжим! Вы никакой и не полковник!

Полковник. И не полковник?

Старик. Да! Вы когда-то добровольно служили в чине полковника у американцев, но после войны на Кубе и преобразования армии все прежние чины упразднены.

Полковник. И это правда?

Старик (опускает руку в карман). Не угодно ли убедиться?

Полковник. Нет, не надо! Но вы-то кто такой и по какому праву сидите тут и разоблачаете меня?

Старик. Сейчас увидите! Что же до разоблаченья… знаете ли, кто вы такой?

Полковник. И вам не совестно?

Старик. Снимите-ка волосы да поглядитесь в зеркало, только заодно выньте зубы, да сбрейте усы, да велите Бенгтсону расшнуровать ваш железный корсет, и тогда посмотрим – не обнаружится ли в результате некий слуга, который был когда-то прихлебателем на одной кухне…

Полковник тянется к звонку на столе, но Старик хватает его за руку.

Не прикасайтесь к звонку, не зовите Бенгтсона, не то я его арестую… А вот и гости… Успокойтесь же, и давайте снова разыгрывать наши прежние роли.

Полковник. Но кто вы? Я узнаю ваш голос, взгляд…

Старик. Напрасно допытываетесь, лучше молчите и подчиняйтесь!

* * *

Студент (входит, кланяется полковнику). Господин полковник!

Полковник. Рад видеть вас у себя, молодой человек! Все только и говорят, как благородно вы вели себя во время катастрофы, и я за честь почитаю принимать вас в своем доме…

Студент. Господин полковник, мое скромное происхождение… Ваше славное имя, ваш знатный род…

Полковник. Позвольте представить – кандидат Аркенхольц, директор Хуммель… Не желаете ли, господин кандидат, поздороваться с дамами, а я бы пока окончил разговор с директором…

Студент идет в комнату с гиацинтами. Видно, как он скромно стоит там и разговаривает с фрекен.

Превосходный молодой человек, музыкален, поет, пишет стихи… Будь он дворянин и нам ровня, я бы ничего не имел против… да…

Старик. Против чего?

Полковник. Чтобы моя дочь…

Старик. Ваша дочь! Кстати, почему она всегда там сидит?

Полковник. Если она дома, она сидит в комнате с гиацинтами. Такая уж у нее странность… А вот и фрекен Беата фон Хольштейнкруга… прелестная особа… имеет ренту, вполне достаточную для ее положения и ее запросов…

Старик (про себя). Моя невеста!

Невеста – седая и слабоумная на вид.

Полковник. Фрекен Хольштейнкруга – директор Хуммель…

Невеста кланяется и садится. Входит Знатный господин, с загадочным видом, в трауре.

Барон Сканскорг…

Старик (в сторону, не вставая). Кажется, это он воровал бриллианты… (Полковнику.) Зовите Мумию, и вся компания будет в сборе.

Полковник (в сторону комнаты с гиацинтами). Полли!

Мумия (входя). Попка-дуррак!

Полковник. Не позвать ли молодежь?

Старик. Нет! Не надо молодежи! Пощадим их…

Все молча усаживаются в кружок.

Полковник. Я прикажу подать чаю?

Старик. К чему? Чаю никто не любит, и незачем нам лицемерить.

Пауза.

Полковник. Тогда давайте разговаривать?

Старик (медленно, то и дело умолкая). Говорить о погоде, которую мы сами видим, осведомляться о здоровье, про которое всем и без того известно? Я предпочитаю молчанье, тогда слышны мысли и видно прошлое; молчанье не скроет ничего… что скрывается за словом; на днях я читал, что различие языков пошло от стремленья первобытных племен скрывать друг от друга свои секреты; каждый язык, стало быть, – шифр, и тот, кто отыщет ключ, поймет сразу все языки мира; а можно разгадывать тайны и без ключа, и особенно, когда надо доказать отцовство. Доказательство на суде – это совсем другое; ложные показания двух свидетелей составят вполне удовлетворительное доказательство, если только совпадут; но к тем делам, на которые я намекаю, не подпускают свидетелей, сама природа наделила человека чувством стыда, и оно побуждает нас скрывать то, что должно быть сокрыто; но бывает, мы невольно попадаем в такие положения, порой благодаря чистейшему случаю, – и вдруг тайное становится явным, спадает с мошенника маска, изобличается негодяй… (Пауза, все молча переглядываются.) Как тихо стало! (Долгая пауза.) К примеру, здесь, в почтенном этом доме, в прелестном кругу, где соединились красота, образованность и богатство… (Долгая пауза.) Все мы, тут сидящие, знаем, кто мы такие… не правда ли? Об этом и говорить нечего… и вы знаете меня, хоть изображаете неведение… А в той комнате сидит моя дочь, моя, и это вы знаете тоже… Она наскучила жизнью, сама не понимая причин, но она увяла в этом воздухе, насыщенном обманом, грехом и фальшью… и я искал для нее друга, подле которого она могла бы ощутить тепло и свет, излучаемые благородными делами… (Долгая пауза.) Вот зачем я проник в этот дом: вырвать плевелы, раскрыть грех, подвести итог, чтобы молодые начали жизнь заново в этом доме, который я им дарю! (Долгая пауза.) А теперь я разрешаю разойтись всем по очереди и по порядку; того, кто останется, я велю схватить! (Долгая пауза.) Слышите, как тикают часы – точно твердят смертный приговор! Слышите? Вот сейчас они пробьют, и тогда срок настал – уходите, но не раньше. Сперва они предупредят. Да! Слышите? Часы вот-вот ударят. И я вот-вот ударю. (Стучит костылем по столу.) Слышите? (Пауза.)

Мумия (подходит к часам и останавливает маятник; потом говорит серьезно и членораздельно). Но я могу остановить бег времени – могу обратить прошедшее в ничто, содеянное – в несодеянное; и не угрозами, не подкупом – страданьем и покаяньем (подходит к Старику). Мы бедные, ничтожные, – мы это знаем, мы грешили, бесчинствовали, ошибались – как все; мы – не то, чем кажемся, и по сути нашей мы лучше, чем кажемся, но ведь мы способны осуждать себя за собственные прегрешенья; но ты, ты, Якоб Хуммель, ты скрываешься под чужим именем и рядишься в тогу судьи – а значит, ты хуже нас, бедных. Ты тоже не то, чем кажешься! Ты вор человеков, ты меня сманил когда-то ложными посулами, ты убил консула, которого нынче похоронили, задушил векселями; ты опутал студента вымышленным долгом отца, который не был должен тебе ни единого эре…

Старик порывается встать, перебить ее, но падает на стул и съеживается все больше, по мере того как она говорит дальше.

Но есть в твоей жизни одно темное пятно, в точности я не знаю, но догадываюсь… думаю, Бенгтсон знает! (Звонит в колокольчик.)

Старик. Нет, только не Бенгтсон! Не надо!

Мумия. Ага, значит, он знает! (Снова звонит.)

В дверях прихожей появляется маленькая Молочница, ее не видит никто, кроме Старика; тот смотрит на нее в ужасе; она исчезает, когда входит Бенгтсон.

Бенгтсон, вам знаком этот господин?

Бенгтсон. Да, знаю я его, и он меня знает. Жизнь, известно, вещь переменчивая, было, я у него служил, а было – и он у меня. Два года целых кормился даром при моей кухне. Если ему надо было уйти в три, обед готовили к двум, а потом все доедали разогретое после этого буйвола, и бульону он выпивал столько, что потом водой добавляли. Как вампир, высасывал из нас все соки, мы стали как скелеты, и все грозился засадить нас за решетку, если мы говорили, что кухарка ворует! Потом я наткнулся на него в Гамбурге, уже под другим именем. Он стал ростовщиком, кровососом; там его привлекли к суду за то, что он заманил одну девушку на лед, пытался утопить, она про него слишком много знала, и он ее боялся…

Мумия (гладит Старика по лицу). Ну вот! А теперь доставай-ка векселя и завещание!

Юхансон появляется в дверях и наблюдает происходящее с огромным интересом, так как он освобожден теперь от рабской зависимости. Старик вынимает пачку бумаг и бросает на стол.

(Гладит Старика по спине.) Попка-дуррак! А где Якоб?

Старик (как попугай). Якоб тут! Кокадора! Дора!

Мумия. Можно часы будут бить?

Старик (квохчет). Часы будут бить! (Как кукушка.) Куку! Ку-ку!

Мумия (открывает дверь кладовки). Час пробил! Встань, поди в кладовку, где я просидела двадцать лет, оплакивая наше преступление. Там шнурок, он заменит тебе ту веревку, которой ты удушил консула и хотел задушить своего благодетеля… Ступай! (Старик уходит в кладовку. Мумия закрывает дверь) Бенгтсон! Ставь ширму!

Смертную ширму!

Бенгтсон заслоняет дверь ширмой.

Господи, помилуй его душу!

Все. Аминь!

Долгая пауза.

* * *

В комнате с гиацинтами фрекен аккомпанирует на арфе речитативу Студента. Песня (после прелюдии):

  • Солнце зрел я, и Сокрытый
  • Встал передо мною.
  • Каждый небесам подвластен.
  • Всяк в грехах покайся,
  • Злобы не питай к тому,
  • Кому вредил успешно.
  • Всяк блажен, добро творящий.
  • Оскорбленного – утешь,
  • Лишь в самом добре – награда.
  • И блажен невинный.

Комната, обставленная несколько странно, в восточном стиле. Повсюду гиацинты всех оттенков. На камине – большой Будда, на коленях у него клубень, из него тянется стебель шарлота с круглыми звездообразными цветами. В глубине направо – дверь в круглую гостиную. Там Полковник и Мумия сидят без действия и молчат; виден угол смертной ширмы; налево – дверь в буфетную и на кухню.

Студент и фрекен (Адель) подле стола; она сидит с арфой; он стоит.

Фрекен. А теперь спойте про мои цветы!

Студент. Это любимые ваши цветы?

Фрекен. Единственные! Вы любите гиацинты?

Студент. Люблю превыше всех других, люблю девичий стройный образ, что тянется вверх от клубня и нежно полощет чистые свои, белые свои корни в бесцветных водах; люблю их краски, люблю снежно-белый гиацинт, чистый, как сама невинность, люблю медвяный, нежно-желтый, розово-юный, багряно-зрелый, но всех больше люблю я синий гиацинт, росистый, глубокоокий, верный… Я все их люблю, больше золота и перлов, люблю их с детства, всегда ими восхищался, ибо они преисполнены достоинств, которыми я обделен… Да только…

Фрекен. Что же?

Студент. Любовь моя безответна, прекрасные цветы ненавидят меня.

Фрекен. Ненавидят?

Студент. Их запах, чистый и резкий, как весенний ветер над талым снегом, сводит меня с ума, глушит, слепит, гонит меня вон из дому, мечет в меня отравленные стрелы, а от них ноет сердце и горит голова! Вы знаете сказку про гиацинт?

Фрекен. Расскажите!

Студент. Но прежде – его значенье. Клубень, держащийся на воде или лежащий в перегное, – это земля; вверх устремляется стебель, прямой, как ось земная, и венчается звездоподобными цветками о шести лучах…

Фрекен. Земля – и над нею звезды! Как прекрасно! Но откуда вы это взяли, где вы это видели?

Студент. Дайте сообразить!.. В глазах ваших! Итак – это прообраз мира… И Будда сидит, держа на коленях луковицу-землю, греет ее взглядом, чтоб она росла ввысь и обратилась в небо! Бедная земля станет небом! Вот чего ждет Будда!

Фрекен. Я понимаю. Но у подснежника тоже цветок о шести лучах, как у лилии-гиацинта – не правда ли?

Студент. В самом деле! Значит, подснежники – падающие звезды.

Фрекен. И подснежник – снежная звезда… выросшая на снегу.

Студент. А Сириус, прекраснейшая и крупнейшая из звезд небесных, желтый, красный – это нарцисс с желто-красной чашечкой о шести белых лучах…

Фрекен. Случалось вам видеть, как цветет шарлот?

Студент. О, разумеется! Цветы его образуют шар, как небесный свод, усеянный белыми звездами…

Фрекен. Боже, как прекрасно! Чья это мысль?

Студент. Твоя!

Фрекен. Твоя.

Студент. Наша! Мы родили ее вместе, мы обручены…

Фрекен. Нет пока еще…

Студент. За чем же дело стало?

Фрекен. Надо подождать, испытать друг друга, потерпеть!

Студент. Хорошо же! Испытай меня! (Пауза.) Скажи! Отчего твои родители сидят так тихо, не скажут ни слова?

Фрекен. Потому что им нечего друг другу сказать, потому что один не верит тому, что скажет другой. Отец это так объяснил: «К чему разговаривать, если мы уже не можем обмануть друг друга?»

Студент. Ужасно!

Фрекен. Вот кухарка идет… Посмотри, какая она громадная, жирная…

Студент. А чего ей тут нужно?

Фрекен. Ей нужно спросить меня насчет обеда, я же веду хозяйство с тех пор, как мама больна.

Студент. Что нам за дело до кухни?

Фрекен. Есть-то приходится. Посмотри на нее! Не могу ее видеть.

1 Тем лучше (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.
Продолжить чтение