Ошибаться – это норм! Простая система, позволяющая извлекать максимальную пользу из своих факапов
Copyright © 2023 by Amy C. Edmondson. All rights reserved.
© Фёдорова Е. В., перевод на русский язык, 2024
© Гусарев К., обложка, 2024
© ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Пролог
Я не боюсь шторма, потому что благодаря ему учусь вести свой корабль.
– Луиза Мэй Олкотт
Июнь 1993. Я сижу за старым деревянным столом на пятнадцатом этаже «Уильям Джеймс Холла», на территории кампуса Гарвардского университета, где учусь в аспирантуре по программе «Организационное поведение»[1]. Я вглядываюсь в маленький черно-белый монитор своего громоздкого компьютера Apple, а на краю стола лежит стопка из нескольких сотен бумажных анкет. По ним я оцениваю командную работу врачей и медсестер из двух близлежащих больниц. Проанализировав данные, я увидела, что одни команды работали намного лучше, чем другие.
Пришло время узнать, сколько ошибок они совершили. В моих руках компьютерный диск с долгожданной информацией по каждой команде за последние шесть месяцев. Мне осталось провести статистический анализ, чтобы увидеть, коррелируют ли данные анкетного опроса с материалами об ошибках. Это был момент, предшествующий моей первой крупной исследовательской неудаче. Скоро я поймаю себя на мысли, – уже не в первый раз, – что, возможно, не гожусь для аспирантуры.
Насчет обучения в ней у меня изначально были противоречивые чувства. Я восхищалась людьми, которые сделали значимый вклад в науку безо всякой ученой степени. Мне казалось, что если вы умны и изобретательны, то сможете проложить свой уникальный путь, создавая то, что изменит мир. Но спустя десять лет после окончания колледжа мне пришлось признать свое поражение. Правда, большая часть этих лет была творческой, чему под определенным углом можно было только позавидовать.
Я работала главным инженером у Ричарда Фуллера, изобретателя геодезического купола. А после случайной встречи с основателем консалтинговой компании переключилась с инженерной деятельности на организационное поведение и вскоре была просто очарована организациями (и их неудачами!). Я изучала старейшие и крупнейшие компании Америки. В конце 1980-х познакомилась с менеджерами из автомобильной промышленности, которые видели, что клиентам нужны экономичные, высококачественные автомобили, например такие, как новые модели из Японии. Но они не смогли заставить свои гигантские организации перестроиться, чтобы создать что-то подобное. Куда ни глянь, вдумчивые руководители сетовали на неспособность своих организаций адаптироваться к актуальным изменениям.
Я получала огромное удовольствие от этой работы. Но вскоре поняла, что мои способности в области организационного поведения исчерпаны. И если я хочу чего-то добиться, мне нужно вернуться к учебе. Тогда, возможно, я смогу достигнуть цели, которая начала постепенно формироваться в моей голове, – помогать людям и организациям процветать в постоянно меняющемся мире. Я понятия не имела, как этому научиться и как изменять подходы организаций к работе, но у меня было чувство, что я смогу в этом разобраться с помощью обучения в аспирантуре.
Поскольку областью моих научных интересов были вопросы обучения организаций, я, став аспирантом, присоединилась к команде исследователей, изучавших врачебные ошибки в медицинской школе Гарварда. В этом проекте я собиралась научиться проводить исследования. Ваша первая учительница наверняка говорила, что ошибки – это важнейший элемент обучения. А врачебные ошибки, как известно любому, кто хоть раз лежал в больнице, не редки и имеют серьезные последствия.
Итоги моей работы в этом проекте вряд ли можно назвать хорошим началом исследовательской карьеры – моя гипотеза не подтвердилась. Я полагала, что слаженная командная работа приводит к уменьшению количества врачебных ошибок. Но результаты еженедельного мониторинга на основе карт пациентов и бесед с персоналом больниц не оправдали моих ожиданий. Они указывали на то, что у лучших команд показатель ошибок был не ниже, а выше. Я оказалась не просто не права, а чертовски не права.
Надежда на публикацию статьи о результатах моей работы испарилась, и я снова начала сомневаться в том, что могу состояться как исследователь. Большинство из нас стыдится своих неудач. Мы скорее спрячем ошибки, чем станем учиться на них. Мне тоже было стыдно признаться научному руководителю в своем провале.
Через несколько дней это неприятное событие приведет меня к новым данным и последующим исследовательским проектам, которые изменят ход моей академической карьеры и в итоге спасут ее. На основе своего провального исследования я опубликовала научную работу под названием «“Учиться на ошибках” – проще сказать, чем сделать». Эта тема прошла красной нитью через всю мою последующую деятельность, включая эту книгу.
Я также начала понимать, что успех исследователя невозможен без череды неудач. Если вы не потерпите неудачу, иногда одну за другой, то не сможете двигаться дальше. После моего «неудачного» опыта у меня сформировалось более тонкое понимание таких явлений, как ошибка, неудача и казус. Этим я и хочу с вами поделиться.
Введение
Успех – это умение двигаться от неудачи к неудаче, не теряя энтузиазма.
– Уинстон Черчилль
Идея о том, что люди и организации должны учиться на своих неудачах, популярна и даже очевидна. Но большинство неспособны извлечь из них ценные уроки. Мы не утруждаем себя размышлениями над тем, что сделали не так. Собственные неудачи нас смущают, и нам не хочется их признавать, поэтому мы сосредотачиваемся на неудачах других. А когда другие указывают на наши ошибки, мы их отрицаем, замалчиваем и игнорируем.
Каждый ребенок рано или поздно учится уклоняться от вины, указывая пальцем на кого-то другого. Со временем это входит в привычку. Хуже того, эта привычка заставляет нас избегать опыта и испытаний, в которых мы можем потерпеть неудачу. В результате мы теряем бесконечные возможности учиться и развивать новые навыки. Это пагубное сочетание человеческой психологии, социализации и общепринятой системы поощрения делает процесс освоения науки о неудачах гораздо более сложным, чем должно быть. Невозможно оценить потерянное время и ресурсы из-за нашей неспособности учиться на собственных ошибках. Так же трудно измерить и эмоциональную нагрузку от неудач. Большинство из нас старается их избежать, лишая себя приключений, достижений и даже любви.
Эта книга рассказывает о том, что именно делает обучение на собственных ошибках настолько трудным и в жизни, и в организациях, которые мы создаем. Из нее вы узнаете, как можно научиться трансформировать ошибки и промахи в бесценный опыт.
Как вы уже поняли, я не только изучала, но и сама пережила множество неудач. И чтобы не опустить руки, мне пришлось на собственном опыте разбираться, как научиться не винить себя за ошибки. Множество моих работ (больше чем я могу сосчитать) ведущие журналы отказались публиковать. У меня сломалась машина, и я провела непростую ночь на обочине дороги, сокрушаясь о том, что не прошла техосмотр вовремя. На первом курсе колледжа я завалила экзамен по матанализу. И пропустила важные игры Малой Лиги, чем разочаровала обоих своих сыновей. Список можно продолжать и продолжать. Чтобы примириться со своими ошибками и помочь в этом другим, я решила обратиться к науке.
Считаю, что для успешного преодоления неудач и извлечения из них выгоды, необходимо понять, что не все неудачи одинаковы. Одни из них можно назвать плохими, а другие – хорошими (или правильными). Вторые влекут за собой важные открытия, которые улучшают нашу жизнь и мир вокруг. А большинство первых, к счастью, можно предотвратить. Предлагаю вам рассмотреть типологию неудач, которая поможет отличать одни от других. Вы также научитесь по-другому думать о себе и своих ошибках, распознавать контексты, где неудачи могут случиться, и понимать роль систем. Это три ключевые компетенции для грамотного владения наукой о неудачах.
Я познакомлю вас со знаменитыми людьми из разных сфер, стран и даже столетий, которые ценят ошибки и умеют правильно к ним относиться. Как показывает их опыт, необходимо научиться проводить продуманные эксперименты и распознавать ошибки, чтобы извлекать ценные уроки из собственных неудач, а для этого требуются мастерство и эмоциональная стойкость.
Теория и практика, представленные в этой книге, – прямой результат моей исследовательской и академической деятельности в области социальной психологии и организационного поведения на протяжении 25 лет. Я проводила исследования в корпорациях, государственных учреждениях, стартапах, школах и больницах. Беседуя с сотнями сотрудников этих организаций – менеджерами, инженерами, медсестрами, врачами, директорами и ведущими специалистами, – я начала замечать закономерности, которые помогли мне выявить типы неудач, а также множество практик по извлечению из них уроков. Давайте же начнем наше долгое путешествие, вернувшись к моему первому исследовательскому проекту, о котором я упоминала в начале книги.
«Учиться на ошибках» – проще сказать, чем сделать
Я в растерянности смотрела на экран монитора, графики на котором явно показывали, что моя гипотеза не подтвердилась. Первая мысль была: «Как же мне рассказать о своей ошибке научному руководителю и всем медикам, усердно помогавшим мне собирать данные?» Я потратила сотни часов на подготовку своей работы. Каждые две недели встречалась с врачами и медсестрами, которые выявляли ошибки, связанные с назначением лекарств. Всякий раз, когда мне сообщали о серьезной ошибке, я мчалась в больницу, чтобы опросить людей и разобраться в причинах случившегося. Мне доверяли данные служебных расследований и позволяли опрашивать сотни медработников. Я стыдилась своего провала и чувствовала вину за то, что отняла у всех драгоценное время.
Среди тех, кому мне необходимо было признаться, был доктор Люсьен Лип – детский хирург, который на одном из этапов своей карьеры начал заниматься изучением медицинских ошибок. Целью моего исследования, среди прочего, было измерить частоту врачебных ошибок в больницах. В те годы эта тема была новой, и Люсьен с коллегами получили грант на ее изучение от Национальных институтов здоровья[2]. Интерес к изучению медицинских ошибок возник благодаря исследованиям в области авиации, которые показали, что у слаженных экипажей показатель безопасности полетов был намного выше. А вдруг этот принцип работает и в медицине?
Исследования, вдохновившие Люсьена, изначально учитывали не слаженность экипажа, а его общую перегруженность и усталость. Это была еще одна ошибочная гипотеза. Команда исследователей NASA, возглавляемая экспертом по ошибкам из-за человеческого фактора Клейтоном Фуши, провела эксперимент, чтобы проверить влияние усталости экипажа на частоту ошибок. В нем участвовало 20 команд по два человека, которые выполняли все задачи на авиасимуляторе. Первая десятка состояла из «уставших» команд: экипажи заканчивали третью 8-часовую смену подряд, включавшую не менее пяти взлетов и посадок. Вторые десять команд – «отдохнувшие» – тренировались после двух дней отдыха, то есть в первый день трехдневной смены.
Симуляторы создают безопасные условия для обучения. Пилоты в них чувствуют себя как в настоящей кабине и испытывают реальный страх, если что-то идет не так. Но ошибки в симуляторе не приводят к крушению самолета, и это позволяет анализировать, делать выводы и совершенствовать навыки, необходимые для безопасной транспортировки сотен пассажиров на настоящих рейсах.
Эти же особенности делают симулятор отличным инструментом для исследований. И Фуши был удивлен результатами своего эксперимента. Как и ожидалось, уставшие пилоты (каждый в отдельности) совершали больше ошибок, чем их отдохнувшие коллеги. Но поскольку за три смены они успели сработаться, выявляя и исправляя ошибки друг друга, избегая серьезных неприятностей, то, по сути, стали хорошей командой. В отличие от них, отдохнувшие пилоты, непривыкшие друг к другу как команда, работали не очень хорошо. Этот неожиданный вывод о важности взаимоотношений в работе экипажей способствовал революции в пассажирском авиасообщении – созданию методики обучения под названием «Управление возможностями экипажа (CRM)», которая сегодня отчасти способствует исключительной безопасности пассажирских авиаперевозок. Эта впечатляющая работа является одним из многих примеров того, что я называю наукой о том, как правильно переживать неудачу.
Исследования экипажей пилотов набрали оборот в 1980-х. Одним из них была работа Дж. Ричарда Хэкмана, профессора психологии из Гарварда, который изучал взаимодействие пилотов, вторых пилотов и штурманов на гражданских и военных самолетах, чтобы понять, чем похожи эффективные команды. Его исследования и привлекли внимание Люсьена Липа. Видя параллель между высокорисковой работой экипажей и врачей, Люсьен позвонил Ричарду, чтобы узнать, не согласится ли он помочь с исследованием в области медицинских ошибок. У Ричарда не было времени на этот проект, и он предложил кандидатуру своего аспиранта, то есть меня. Вот так я и оказалась сидящей перед монитором в растерянности.
Я надеялась, что, опираясь на исследования из авиации, мне удастся раскрыть еще один аспект в изучении эффективности команд. Вопрос исследования был прост: приводит ли отличная командная работа персонала больницы к уменьшению количества медицинских ошибок? Идея заключалась в том, чтобы воспроизвести выводы из области авиации в этом новом контексте, даже если они и не станут открытием. Будучи молодым аспирантом, я не пыталась удивить мир. Выполнить бы требования проекта. Чего-то простого и однозначного было бы достаточно.
Небольшая группа медсестер в течение полугода выполняла кропотливую работу: отслеживала частоту ошибок в отделениях больницы, беседуя с медиками и просматривая карты пациентов несколько раз в неделю. Мне предстояло распространить анкеты для оценки командной работы в этих же отделениях в первый месяц проведения исследования. Затем оставалось только терпеливо ждать, пока будут собраны сведения об ошибках, чтобы сравнить два набора данных – сопоставить показатели работы команды с данными об ошибках. У меня был готовый диагностический опросник по командной работе от Хэкмана, в котором я изменила и расширила формулировки для оценки различных аспектов командной работы в больницах. Также я рассчитала средние значения ответов каждого человека, которые затем снова усреднила, чтобы вычислить баллы для каждой сформированной команды.
Ко мне вернулось 55 % опросников, и данные показали существенные различия между командами. Одни выглядели более эффективными, чем другие. Пока все хорошо. Будут ли эти различия определять склонность команд совершать ошибки? На первый взгляд все выглядело нормально. Я сразу же увидела связь между числом ошибок и эффективностью команды, и, что еще лучше, она была статистически значимой. Но потом я присмотрелась внимательнее! Наклонившись к монитору компьютера, я увидела, что эта связь прослеживалась в обратном направлении. Полученные данные отрицали мои предположения. Лучшие команды делали намного больше ошибок! Мое беспокойство усилилось, вызывая колики в животе. И хотя тогда я еще не знала, как это называется, но мой незамысловатый проект стал интеллектуальным провалом, который, в свою очередь, привел к неожиданному открытию.
Подобные сюрпризы, часто неприятные для исследователя, довольно распространенное явление в научном мире. Но, как я узнала позже, никто не может долго оставаться ученым, если не умеет переживать неудачи. Истории открытий не заканчиваются провалом. Неудачи – это ступеньки на пути к успеху. Нет недостатка в популярных цитатах на этот счет. Многие из них встречаются в этой книге, и не зря. Такого рода познавательные, но все же нежелательные неудачи и есть – хорошие.
Неудачи на новой территории
Еще в 1992 году мой коллега, профессор Университета Дьюка Сим Ситкин назвал такие неудачи интеллектуальными, потому что они требуют тщательного осмысления, не причиняют вреда и генерируют полезный опыт, который, в свою очередь, повышает уровень наших знаний. Такого рода неудачи также называют хорошими или правильными. Чаще всего они случаются в мире науки – в преуспевающих лабораториях их количество может доходить до 70 %, а то и выше. Интеллектуальные неудачи также характерны для различных инновационных проектов. Например, для создания нового кухонного прибора. Успешные инновации могут быть там, где понимают, что на этом пути возможны потеря за потерей.
В науке, как и в жизни, нельзя предсказать интеллектуальные неудачи. Свидание вслепую, организованное вашим другом, может оказаться неудачным, даже если никто не сомневался, что вы понравитесь друг другу. К любой интеллектуальной неудаче, мелкой (скучное свидание) или крупной (провалившиеся клинические испытания), мы должны относиться как к части запутанного путешествия на новую территорию, независимо от того, приведет ли оно нас когда-нибудь к спасительной вакцине или браку.
Интеллектуальные неудачи помогают обрести новые ценные знания. Они способствуют открытиям. Они возникают просто потому, что ответов еще не существует. Изобретение лекарств, разработка принципиально новой бизнес-модели, создание инновационного продукта или тестирование реакции клиентов на незнакомом рынке – все это задачи, которые требуют интеллектуальных неудач для достижения прогресса и успеха. Метод проб и ошибок – самое точное описание такого рода экспериментов. Но в целом этот термин неверен. Слово «ошибка» подразумевает, что был другой, «правильный» путь. Но интеллектуальные неудачи в этом смысле не являются ошибками. В этой книге мы подробно рассмотрим это и другие важные различия, которые помогут нам научиться использовать свои неудачи во благо.
В тот день в «Уильям Джеймс Холле», глядя на свой грандиозный провал на мониторе компьютера, я очень старалась не потерять ясность мысли. И всячески отгоняла от себя беспокойство, которое лишь усиливалось. Я представляла момент, когда мне, скромной аспирантке, придется сказать уважаемому Ричарду Хэкману о своей ошибке и о том, что те результаты, которые он получил в авиации, в медицине не работают. Возможно, это беспокойство заставило меня задуматься и переосмыслить результаты. А действительно ли лучшие команды совершают больше ошибок?
Я стала размышлять о взаимодействии врачей и медсестер во время оказания помощи пациентам. Врачам нужно было попросить выполнить манипуляции, перепроверить дозы, выразить опасения о действиях друг друга. Для этого они должны были координировать свои действия на лету. Тогда факт, что хорошая командная работа (а я не сомневалась в правдивости своих данных) приводит к еще большим ошибкам, не имеет смысла.
По какой еще причине у лучших команд может быть больше ошибок?
А может, эти команды создали такую рабочую атмосферу, в которой люди чувствуют себя спокойно и уверенно, чтобы говорить открыто? Человеку свойственно ошибаться. Если ошибка случилась, то единственный вопрос, который возникает: сможем ли мы увидеть ее, признаться в ней и исправить. Я вдруг подумала… Может быть, хорошие команды не совершают больше ошибок, а просто обо всех них сообщают? Они, возможно, в отличие от многих других, не считают ошибки показателем некомпетентности, поэтому не скрывают их, не избегают ответственности, а также постоянно обучаются на них. Это озарение позже привело меня к открытию психологической безопасности и к пониманию, почему она так важна в современном мире. Однако все это еще нужно было доказать.
Когда я пришла с этой идеей к Люсьену Липу, то он отнесся к ней скептически. И это понятно. В исследовательской группе я была новичком без медицинского образования и не имела представления об уходе за пациентами. Мое ощущение неудачи усилилось перед отставкой Люсьена. Я прекрасно поняла его намек на мое невежество, ведь я сомневалась в данных, полученных от врачей. Я фактически ставила под сомнение главную цель исследования – дать точную оценку числа ошибок при оказании медицинской помощи в стационаре. Но в итоге его скептицизм оказался настоящим подарком. Все это заставило меня приложить вдвое больше усилий, чтобы найти доступные данные, которые подтвердят мою новую гипотезу. Мне в голову пришла пара идей, как это можно перепроверить.
Во-первых, когда я адаптировала анкету для больниц, то добавила в нее такой пункт: «Если вы совершите ошибку в этом подразделении, это не будет использовано против вас» с вариантами «согласен» или «не согласен». К счастью, результаты по этому пункту коррелировали с показателем выявленных ошибок: чем больше людей были уверены, что ошибка ничем плохим для них не обернется, тем выше было количество ошибок, выявленных в этом подразделении. Можно ли считать это совпадением? Вряд ли. Как показали дальнейшие исследования, такие условия помогают людям раскрываться в командной работе. А это как раз то, что мне было нужно для подтверждения своей гипотезы. Когда люди знают, что их обвинят в ошибках, у них нет желания в них признаваться. По себе знаю!
Во-вторых, мне нужно было получить объективное представление о том, отличается ли рабочая атмосфера внутри этих команд. Но сама я сделать этого не могла: была уверена, что отличия есть. В пример скептику Липу, Ричард Хэкман сразу признал правдоподобность моего нового аргумента. При его поддержке я наняла ассистента, Энди Молинского, для того чтобы он помог мне изучить работу каждой команды. Энди не знал, в каких отделениях было больше ошибок и какие из них показали лучшие результаты в командном опросе. Он также не знал о моей новой гипотезе. Я дала ему задание постараться понять, каково это – работать в каждом из отделений. И Энди в течение нескольких дней наблюдал за взаимодействием людей, опрашивал медсестер и врачей, чтобы узнать больше об условиях работы и атмосфере в коллективе, и записывал их ответы и свои наблюдения. В итоге Энди сообщил, что атмосфера в отделениях выглядит по-разному. В одних люди открыто говорят об ошибках, а в других, казалось, боятся даже упоминать. Медсестры говорили, что из-за ошибок «у тебя будут проблемы» или «тебя засудят». Отчет Энди был усладой для моих ушей. Именно о таком раскладе я и догадывалась. Но были ли эти различия в рабочей атмосфере связаны с частотой совершаемых ошибок? Конечно да.
Я попросила Энди оценить команды, которые он изучал, по шкале от наименее до наиболее «откровенных». Удивительно, но его рейтинг почти идеально коррелировал с количеством раскрытых этими командами ошибок. А значит, этот показатель в исследовании действительно был искаженным: там, где люди боялись говорить об ошибках, многие из них остались «за кадром».
В совокупности оба эти контрольных теста показали, что мой вывод – лучшие команды не совершают больше ошибок, а просто ни одну из них не скрывают – верен.
Гораздо позже я ввела термин психологическая безопасность, чтобы отразить подобную разницу в рабочей атмосфере, и разработала методы ее определения, тем самым положив начало целому направлению исследований в области организационного поведения. Сегодня более тысячи научных работ в различных областях – от образования до бизнеса и медицины – показали, что команды и организации с более высокой психологической безопасностью представляют лучшие результаты, пониженный уровень выгорания и, говоря про медицину, даже более низкую смертность среди пациентов. Почему так происходит?
Все потому, что психологическая безопасность помогает людям принимать межличностные риски, необходимые для достижения высоких результатов в быстро меняющемся взаимозависимом мире. Когда люди работают в атмосфере психологической безопасности, то знают, что их вопросы ценятся, идеи приветствуются, а ошибки и неудачи обсуждаются. А значит, они могут сосредоточиться на работе, не зацикливаясь на том, что о них думают другие. Они знают, что одна ошибка не станет роковым ударом для их репутации.
Психологическая безопасность играет важную роль в науке о неудачах. Она позволяет людям легко просить о помощи, если они сами не в силах предотвратить неудачу. Помогает сообщать об ошибках, а также выявлять и исправлять их, чтобы избежать худших исходов. Еще она дает возможность без страха экспериментировать и генерировать открытия. Подумайте о командах, в которых вам доводилось работать или учиться, – скорее всего, они отличались по уровню психологической безопасности. В одних вы чувствовали себя комфортно, делились идеями, выражали несогласие руководителю или просили помощи в моменты безысходности. А в других, возможно, чувствовали, что стоит подождать и присмотреться к ситуации, прежде чем высказываться.
Группы с высокой психологической безопасностью будут более эффективными и производительными, чем группы с низким ее уровнем. Одно из наиболее важных различий – люди в психологически безопасных командах легко признают свои ошибки. Но в этих командах от всех ожидают искренности, поэтому там не так-то просто работать, если вы не готовы сталкиваться с неудобными разговорами и обсуждениями. Психологическая безопасность – это практически синоним обучающей среды в коллективе. Каждый совершает ошибки, но не все работают в группе, где люди чувствуют себя комфортно, чтобы открыто о них говорить. А без психологической безопасности коллективу тяжело хорошо работать.
Что же такое хорошая неудача?
Вы можете подумать, что хорошая неудача – это просто наименьшая из возможных. Что-то вроде: «большие неудачи – это плохо, а маленькие – хорошо». Но оценивать неудачи нужно не по размеру. Хорошие или правильные неудачи – те, что приносят нам новую ценную информацию, которую просто невозможно было получить другим путем.
Любая неудача открывает возможности для обучения и совершенствования. И чтобы их не упустить, нам нужно добиться определенного сочетания эмоциональных, когнитивных и межличностных навыков. В этой книге я постараюсь описать это так, чтобы вы могли сразу начать развивать их у себя.
Но прежде чем мы пойдем дальше, хотела бы дать пару определений. Я считаю, что неудача – это результат, который отличается от желаемого. Серебряная медаль вместо золотой, слив нефти в океан вместо разгрузки в порту, провал стартапа или пережаренная рыба на ужин. Короче говоря, неудача – это недостигнутый успех.
Тогда как ошибка – это непреднамеренное отклонение от заданных стандартов: процедур, правил или стратегий. Поставить хлопья в холодильник, а молоко в шкаф – ошибка. Хирург, который прооперировал левое колено вместо поврежденного правого, допустил ошибку. Важно то, что ошибки совершаются без намерения и могут иметь как сравнительно несущественные последствия (хлопья в холодильнике отсыреют, а молоко в шкафу, скорее всего, испортится), так и более серьезные (в случае, если пациенту прооперировали здоровое колено).
Эти термины из-за страха перед неудачами могут вызывать множество эмоций и желание развернуться и бежать сломя голову. Но в этом случае мы упускаем интеллектуальное (и эмоциональное) удовлетворение от возможности научиться с ними ладить.
Плохая неудача, хорошая неудача
Может быть, вы один из тех, кто считает, что неудача – это плохо. Вы, конечно, слышали, что к ним нужно относиться по-другому – с принятием, но не можете представить этого в своей жизни. Возможно, вы также думаете, что учиться на неудачах просто: нужно только понять, что сделали неправильно, и в следующий раз поступить по-другому. И в вашем понимании неудача – это позор, а вся вина за нее лежит на том, кого она постигла. Это убеждение столь же широко распространено, как и ошибочно.
Во-первых, неудача не всегда плоха. Сегодня я не сомневаюсь, что та моя ошибочная гипотеза – лучшее, что когда-либо случалось в моей научной карьере. Конечно, в тот момент так не казалось. Мне было стыдно, и я боялась, что коллеги попросят меня покинуть проект. Мысленно я уже искала варианты, чем буду заниматься, когда брошу аспирантуру. Чтобы не терзаться бесполезными метаниями, каждый из нас должен научиться делать глубокий вдох, еще раз обдумывать задачу и выдвигать новую гипотезу. Это простое упражнение по самоуправлению является частью науки о неудачах.
Во-вторых, извлекать пользу из неудач не так просто, как кажется, но мы можем научиться делать это хорошо. Если мы не хотим довольствоваться только поверхностными выводами, нам нужно отбросить несколько устаревших стереотипных представлений об успехе. Мы должны принять себя и других людей как существ, в «базовых настройках» которых встроено свойство ошибаться. И исходить из этой истины в отношении к своим и чужим неудачам.
Дорожная карта будущего путешествия
Эта книга предлагает знания, которые, я надеюсь, помогут вам думать и говорить о неудачах, а также практиковать их так, чтобы получать от жизни и работы больше удовольствия.
Первая часть книги посвящена теории науки о неудачах.
В Главе 1 разбираются ключевые понятия, а также классификация неудач. Эти знания позволят вам глубже разбираться в их причинах, а также избавиться от навязанных стереотипов о них. Я поделюсь лучшими практиками для каждого типа неудач, чтобы вы научились и предотвращать, и извлекать из них пользу.
В Главе 2 разберем интеллектуальные неудачи (они же «хорошие»), без которых прогресс просто невозможен. Это малые и большие открытия, которые движут вперед науку, технологию и нашу жизнь. Первопроходцы в любой сфере всегда сталкиваются с неожиданными трудностями. Но ключ к их преодолению в том, чтобы учиться на неудачах, а не отрицать их.
Глава 3 посвящена неудачам, которые легче всего предотвратить, – базовым. Они вызваны простыми человеческими ошибками и просчетами. Например, письмо, адресованное сестре, которое по ошибке ушло начальнику. Одни из них не принесут ущерба, а другие могут вызвать катастрофу, но тем не менее они случаются в нашей жизни на каждом шагу.
В Главе 4 описаны комплексные неудачи, которые по сравнению с базовыми – настоящие «монстры», угрожающие нашей работе и жизни, обществу и организациям. Комплексные неудачи имеют не одну, а множество причин и часто сопровождаются большим невезением. Способность вовремя выявить проблему, которая может привести к комплексной неудаче, – важнейший навык в современном мире.
Во второй части книги представлены мои размышления о таких компетенциях, как самосознание, понимание контекста и понимание систем. И о том, как они пересекаются с тремя типами неудач. Это шанс глубже изучить тактики и привычки, которые позволяют людям практиковать науку о неудачах в работе и жизни.
Глава 5 посвящена самосознанию и его решающей роли в практике науки о неудачах. Наша способность к самоанализу, принятию, честности и любопытству побуждает искать модели для понимания собственного поведения.
Глава 6 раскрывает понятие контекста и навыка распознавать потенциальную возможность неудачи.
Глава 7 рассматривается как понимание или видение систем и взаимосвязей в них. Мы живем в мире сложных систем, где наши действия приводят к непредвиденным последствиям. Но умение видеть и ценить такие системы, например семью, организацию, природу или политику, помогает нам предотвратить множество неудач.
И, наконец, Глава 8 отвечает на главный вопрос: как преуспевать в жизни, будучи человеком, склонным к ошибкам. Все люди ошибаются. Но не все умеют использовать этот «системный сбой» для создания полноценной жизни и непрерывного развития. Теперь у вас есть возможность научиться. Вы держите ее в руках.
Часть I
Территория неудач
Глава 1
Погоня за хорошими неудачами
Только те, кто осмелится на неудачу, сможет достичь большой победы.
– Роберт Ф. Кеннеди
6 апреля 1951 года кардиохирург Кларенс Деннис оперировал пятилетнюю Пэтти Андерсон в самой современной операционной. Все протекало не очень хорошо. Кларенса захватило неуемное желание спасти ребенка с редким врожденным пороком сердца. Несколько его коллег из университетской больницы Миннесоты наблюдали, как он подключил девочку к своему новому аппарату искусственного кровообращения, который до этого момента тестировался только в лаборатории на собаках. Система была невероятно сложной: для функционирования аппарата требовалась помощь шестнадцати человек. Его вращающиеся диски выполняли функции легких, насос – сердца, а многочисленные трубки работали как сосуды, качающие кровь по всему телу.
Деннис был одним из немногих хирургов-первопроходцев в 1950-х годах, решивших найти способ успешно оперировать сердце. Тогда одной из непреодолимых трудностей было сдерживание крови, которая брызгала после надреза. Другой – проведение хирургического вмешательства на бьющемся сердце. Зашить неподвижный орган – уже достаточно сложная задача, а остановка сердца для упрощения процедуры останавливала и циркуляцию крови, из-за чего пациент мог не выжить. Сложный аппарат Денниса должен был помочь устранить эти трудности.
В 13:22 Деннис попросил коллег перевязать сердце Пэтти и запустить насос. Легко представить команду, которая задерживает дыхание во время первого разреза.
И случилось непредвиденное. Когда хирург разрезал верхнюю правую камеру сердца, в окружающую его область хлынуло слишком много крови, и команда не смогла ее оперативно откачать. Разрез показал, что первоначальный диагноз был неверным: у Пэтти было не одно, а несколько отверстий в центре сердца. Никто из хирургов такого раньше не видел.
Деннис и его команда зашили все как можно быстрее, наложив одиннадцать швов на самое большое отверстие, но кровотечение не останавливалось, что перечеркивало все усилия врачей и не позволяло исправить ситуацию. Через сорок минут они отключили девочку от аппарата. Но лишь еще сорок три минуты спустя Деннис признал свое поражение. Пэтти умерла за день до своего шестого дня рождения.
Месяц спустя Деннис вновь попытался провести подобную операцию на сердце двухлетней Шерил Джадж. У нее был диагностирован врожденный дефект межпредсердной перегородки – одно отверстие в стенке между двумя верхними сердечными камерами. Если оставить это без внимания, ребенок умрет. На этот раз, когда хирург добрался до сердца, возникла уже другая проблема: воздух начал выходить из коронарных сосудов, блокируя поток крови. Один из техников (который, как выяснилось позже, плохо себя чувствовал) позволил аппаратному резервуару с чистой кровью высохнуть и накачивал пациентку просто воздухом, отравляя ее мозг, сердце и печень. Последствия были катастрофическими: через восемь часов Шерил Джадж умерла. В ее случае человеческая ошибка привела к трагедии и омрачила результаты работы хирургов по поиску способов лечения.
Большинству из нас трудно представить себе подобные катастрофические неудачи. Мы даже можем быть возмущены самой идеей экспериментов, способных привести к смертельному исходу. Однако для этих пациентов хирургическое вмешательство – единственный шанс выжить.
Оглянувшись назад, мы понимаем, что большинство сегодняшних чудес медицины, считающихся само собой разумеющимися, включая операцию на открытом сердце, когда-то были несбыточной мечтой пионеров медицины. Кардиолог Джеймс Форрестер писал: «В медицине мы учимся больше на ошибках, чем на успехах. Именно ошибка раскрывает правду». Но это откровение само по себе мало помогает справляться с болезненными побочными эффектами неудачи. Нам нужна помощь, чтобы преодолеть эмоциональные, когнитивные и социальные барьеры восприятия хороших неудач.
Почему так трудно принимать неудачи?
Это происходит по трем причинам: неприязнь, путаница и страх. Неприязнь – инстинктивная эмоциональная реакция на неудачу. Путаница возникает от неумения различать типы неудач. Страх исходит от отношения к ним в обществе. Большинство из нас никогда не столкнется с серьезными неудачами – вроде тех, что пережил Кларенс Деннис. Но тем не менее обучение у высококлассных практиков-неудачников, таких как Деннис, может быть невероятно поучительным. Так же как и наблюдение за спортивными командами может вдохновить человека, занимающегося спортом по выходным исключительно для здоровья. Даже если вы не являетесь пионером медицины или профессиональным спортсменом, полезно понять, с чем они сталкиваются и что преодолевают, чтобы улучшить свое мастерство. Если Роберт Ф. Кеннеди, с цитаты которого началась эта глава, был прав, утверждая, что великие достижения требуют больших неудач, то большинству из нас есть над чем поработать. Хотя первая успешная операция на открытом сердце не была проведена в том апреле в Миннеаполисе, сегодня десять тысяч хирургов в шести тысячах центров по всему миру выполняют более двух миллионов таких спасающих жизнь операций каждый год – уже с применением современной модели аппарата искусственного кровообращения Денниса.
Кларенсу Деннису и его команде потребовалось еще четыре года, чтобы провести свою первую успешную операцию с этим аппаратом в медицинском центре SUNY Downstate в Нью-Йорке. В течение этих лет, продолжая испытывать аппарат вместе с различными инновационными методами кардиохирургии, Деннис и его коллеги сталкивались с различной степенью неудач (вместе с некоторыми небольшими успехами).
Неудача никогда не бывает веселой. И нигде это не проявляется так ярко, как в медицине, ведь на карту поставлена жизнь пациента. Но даже наши обычные неудачи – незначительные ошибки, которые мы совершаем, или небольшие поражения в надежде на победу – могут быть удивительно болезненными и трудными для понимания. Ваша речь на деловой встрече не возымела успеха или в детстве вас единственного не выбрали в футбольную команду – все это мелкие неудачи, но для многих из нас они – настоящий удар под дых. Умом мы понимаем, что это неизбежная часть жизни, и способ научиться уму-разуму, и даже условие роста и прогресса. Но, как показали исследования в области психологии и неврологии, наши эмоции и рациональность несовместимы. Мы с большей готовностью воспринимаем «плохую» информацию, к которой относятся и мелкие ошибки, и неудачи, чем «хорошую». И плохие мысли нам отпускать труднее, чем хорошие. Мы дольше и ярче помним неприятности, которые с нами происходили, чем везение. Уделяем больше внимания отрицательной, чем положительной обратной связи. Люди считывают негативные выражения лица собеседника быстрее, чем позитивные. Проще говоря, «плохо» сильнее, чем «хорошо». Но это не означает, что мы ценим «плохое» больше. Скорее, мы просто чаще его замечаем.
Почему мы так чувствительны к угрозам и критике? Первобытным людям это давало шанс выжить, потому что изгнание из племени было равно смерти. Сегодня многие из повседневных угроз не несут реальной опасности, но мы запрограммированы реагировать на них, иногда даже слишком остро. Мы также страдаем от того, что психолог Даниэль Канеман назвал «неприятием потерь» – когда потери денег, имущества или социального статуса перевешивают в сравнении с равноценными победами. Мы не хотим терять, мы не хотим потерпеть неудачу. Боль неудачи для нас весомее, чем удовольствие от успеха.
Неприязнь к неудаче реальна. Мы знаем, что каждый делает ошибки, что живем в сложном мире, где все легко может пойти не по плану, как бы мы не старались его просчитать. Мы знаем, что должны прощать себя (и других), когда не справляемся. Но неудачи и ошибки неразрывно связаны в понимании большинства семей, организаций и культур.
Сандер, мой друг из Нидерландов, рассказал историю, которая показывает, как рано у людей появляется уклонение от вины и как быстро оно набирает силу. Его машина была в ремонте, и он взял BMW в аренду у автомастерской. И вот, перед тем как вернуть арендованную машину обратно в сервис, он поехал отвозить детей на учебу. Высадив старшего у школы, он отправился с младшим в садик. В спешке Сандер вырулил на узенькую улочку, заставленную припаркованными машинами. И вдруг – бах! Зацепился зеркалом со стороны пассажира, где и сидел его ребенок, за другую машину. Не прошло и секунды, как испуганный малыш закричал: «Папа, я ничего не делал!»
Наверняка вы засмеялись. Мы же понимаем, что трехлетний ребенок ни при чем. Но его инстинкт уклонения от вины вытеснил понимание очевидности собственной невиновности. История показывает, насколько глубоки корни нашего инстинкта уклонения. Он срабатывает, даже когда ставки невысоки, что мешает нам учиться на собственных ошибках. И с возрастом это не проходит.
Сидни Финкельштейн, профессор из Дартмута, изучал неудачи крупного масштаба в более чем пятидесяти компаниях. Он обнаружил, что те компании или организации, что стоят выше в иерархии управления, с большей вероятностью будут обвинять в проблемах других, в отличие от компаний с меньшей властью. Как ни странно, но те, у кого больше всего власти, считают, что у них меньше ответственности.
По иронии судьбы, наше неприятие неудач делает их более вероятными. Когда мы не признаем мелкие неудачи, то позволяем им превращаться в большие. Если вы откладываете разговор с боссом о проблеме, которая может сорвать важный проект, то превращаете вполне решаемую небольшую трудность в большую и значимую неудачу.
Наше неприятие собственных неудач вызывает у нас злорадное чувство облегчения, когда неудачу терпит кто-то другой. Мы тут же радуемся, что это происходит не с нами, или даже скатываемся к чувству превосходства. Хуже того, мы можем начать осуждать других за неудачи.
Когда я рассматриваю исследования крупных неудач на своих лекциях в Гарвардской школе бизнеса, например одну из двух неудачных челночных миссий NASA[3], то треть студентов возмущаются, а некоторые даже злятся, что национальное управление допустило это. Очень по-человечески – чувствовать гнев и вину, но это не помогает нам избегать неудач и учиться на них.
Мне и моим студентам комплексные ошибки в программе NASA кажутся интересными. Я использую их, чтобы помочь тем, кто не связан с ракетостроением или не руководит большими, сложными, высокорисковыми операциями, научиться тому, как избегать комплексных неудач в своей жизни. Одна из самых важных стратегий – открыто и сразу говорить даже о маленьких проблемах в семье, команде или организации. До того, как они превратятся в снежный ком. Так куда психологически безопаснее. Множество крупных неудач организаций, которые я изучила, можно было бы предотвратить, если бы люди могли делиться своими опасениями вовремя.
Как ни странно, наша неприязнь распространяется и на маленькие неудачи, и на большие. Мы хотим чувствовать себя хорошо (неслучайно это важный элемент психического здоровья) и качественно завершать начатые дела. Это свойственно не только амбициозным хирургам, грезящим о спасении жизней. Мы мечтаем, чтобы наши дети учились в колледже и всегда радовались праздникам. Но в действительности мы говорим то, о чем позже сожалеем, компании и продукты терпят неудачу, дети поступают наперекор, а праздники часто заканчиваются конфликтами и разочарованиями. Детальное изучение собственных неудач вызывает много негативных эмоций и снижает самооценку. Мы предпочитаем не замечать их, вместо того чтобы анализировать.
Я до сих пор помню унижение, которое испытала, когда не попала в школьную баскетбольную команду. Через день после проб тренер выложил списки участников. Слева были имена всех, кто был принят, – и там были многие мои друзья и одноклассники. Справа был список тех, кто пытался, но не преуспел. И в этом списке было только одно имя – мое! Сказать, что было обидно, – ничего не сказать. Я не хотела разбираться, почему мне не удалось попасть в команду, и тем более зацикливаться на неприятных чувствах по поводу этого. Не думайте, я понимала, что не особо подхожу, но быть единственным отвергнутым – больно.
Конечно, этот провал не убил меня. По правде говоря, я не уделяла этому спорту достаточно времени и старания. Спортсмены понимают, какое отношение неудачи имеют к успеху. Как сказал канадская суперзвезда хоккея Уэйн Гретцки: «Ты не реализуешь 100 % бросков, которых не совершаешь». Тренировки и соревнования подразумевают принятие и усвоение уроков из многочисленных неудач – это часть процесса овладения мастерством.
Звезда футбола и олимпийская чемпионка Эбби Вамбах говорит, что неудача означает: вы «в игре». В своей вступительной речи 2018 года в Барнардском колледже Нью-Йорка она призвала выпускников сделать неудачи своим «топливом». «Неудача, – объяснила она, – это не то, чего нужно стыдиться, а то, чем можно подпитываться. Это самое “высокооктановое” топливо, на котором можно двигаться вперед».
Однако есть исследования, которые показывают, что спортсмены, занявшие третье место, чувствуют себя счастливее и легче принимают неудачу, чем те, кто занял второе. Почему серебряные медали воспринимались олимпийцами как провал, в то время как бронзовые считались успехом? Психологи говорят, что это вызвано «контрфактическим мышлением» – склонностью человека воспринимать события через призму «что, если» или «если бы только». Серебряные медалисты считают свое выступление неудачей, потому что им не хватило чуть-чуть до первого места. Бронзовые же воспринимают свой результат как успех – они попали в тройку лучших на Олимпийских играх! Они прекрасно понимают, как легко было упустить этот шанс и остаться вообще без медали, поэтому свой провал превращают в победу. Эта простая и научно обоснованная переоценка подарила им радость вместо сожаления.
В этой книге вы узнаете, что умение изменять свое отношение к неудаче во многом зависит от способности переживать поражения. Переоценка неудачи – жизненно важный навык, который помогает преодолеть нашу инстинктивную неприязнь к провалу. Он начинается с желания правильно оценивать себя. Не нужно зацикливаться на самокритике и бесконечно перечислять свои недостатки. Лучше постараться осознать универсальные тенденции, которые рождаются из того, как мы устроены, и усугубляются тем, насколько мы социализированы. Дело здесь не в руминации – повторяющемся негативном и непродуктивном мыслительном процессе – или самобичевании, а в том, чтобы ясно видеть свои индивидуальные особенности. Без этого трудно экспериментировать с методами, которые помогают нам думать и действовать иначе.
Исследования в клинической психологии показывают, что неудачи в нашей жизни могут вызвать стресс, беспокойство и даже депрессию. При этом одни люди более устойчивы к ним, чем другие. Как им это удается? Во-первых, они менее склонны к перфекционизму и стараются не придерживаться нереалистичных стандартов. Если вы надеетесь всегда быть идеальным или выигрывать каждый конкурс, то в случае неудачи вы будете разочарованы или даже несчастны. Однако если вы будете, прикладывая все усилия, принимать тот факт, что, возможно, не сможете достичь цели, – у вас, скорее всего, сложатся здоровые отношения с неудачами.
Во-вторых, жизнерадостные люди более позитивно относятся к любым событиям, чем те, кто часто испытывает тревогу или депрессию по самым разным поводам. Позитивно настроенные люди оценивают свои неудачи взвешенно и реалистично, а не стыдливо или искаженно. Обвиняя в отсутствии желанных предложений по работе высокую конкуренцию или специфические предпочтения компаний, вам будет проще пережить разочарование, чем считая, что вы «недостаточно хороши».
Атрибутивный стиль[4] был подробно изучен Мартином Селигманом, психологом Университета Пенсильвании, который начал революцию в позитивной психологии[5] в 1990-х годах. Селигман сместил акцент с патологии на изучение человеческих сил, которые позволяют отдельным людям и сообществам процветать. В частности, он изучал, как люди выстраивают позитивные или негативные объяснения событий в своей жизни. Селигман выяснил, что, к счастью, формирование положительных атрибуций – навык, которому можно научиться. Например, если после того, как вас не приняли на работу мечты (и ваш друг помог вам конструктивно переосмыслить это), вы сумели применить полученный опыт к будущим жизненным ситуациям, то вы однозначно на пути к здоровому отношению к неудачам.
Обратите внимание, что здоровые атрибуции о неудаче не только остаются взвешенными и рациональными, но и учитывают то, как вы оказались в неудачной ситуации. Может быть, вы просто плохо подготовились к интервью? Но это не повод корить себя или погрязнуть в стыде. Наоборот, нужно развивать самосознание и уверенность в себе, чтобы продолжать учиться и делать все необходимое, чтобы в следующий раз добиться большего.
Мы люди, которые склонны к ошибкам. И живем и работаем с другими, такими же «несовершенными» людьми. Даже если мы трудимся над тем, чтобы преодолеть свою эмоциональную неприязнь к неудачам, то это не происходит само по себе. Нам нужна помощь, чтобы преодолеть путаницу, создаваемую болтовней о неудачах, особенно распространенной в сфере предпринимательства.
Хотя фраза «Ошибайтесь быстро, ошибайтесь часто» и является мантрой Кремниевой долины, где уже стало популярным отмечать корпоративные провалы, большая часть дискуссий на эту тему в книгах, статьях и подкастах поверхностна – скорее риторика, чем реальность. Например, очевидно, что никто не будет восхвалять директора автомобильного завода, в котором постоянно простаивает конвейер. То же относится и к кардиохирургам. Неудивительно, что возникает путаница!
К счастью, ее можно преодолеть, если разобраться, какие три вида неудач существуют и чем отличаются в контексте. Например, в некоторых ситуациях продвинутые знания помогают достичь желаемых результатов и делают план действий понятным. Например, как испечь пирог, следуя рецепту, или как флеботомисту[6] взять кровь у пациента. Я называю это постоянным контекстом. Иногда вы находитесь на совершенно новой территории и вынуждены пробовать, чтобы увидеть, как работают те или иные вещи. Пионеры кардиохирургии, о которых мы говорили в начале этой главы, были первопроходцами, и большинство их неудач считались интеллектуальными. Другие примеры принципиально новых контекстов включают в себя разработку нового продукта или, например, понимание того, как обеспечить защитными масками миллионы людей во время пандемии.