Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл

Из всех особенностей человеческого поведения я без сомнения выделю одну общую для всех нас – это попытка обмануть жизнь. Я много лет тратил огромные силы на то, чтобы аккуратно (или уж как получится) обойти на поворотах простые, но, увы, неотменяемые данности жизни – настолько же неотменяемые, как движение солнца по небу. И раз за разом я (как и множество других людей) в своих бесконечных попытках обойти эти данности расшибал лоб об простые истины:

● Силы не бесконечны, они рано или поздно заканчиваются.

● Если не отдыхать, силы сами собой не восстанавливаются.

● Чем мы старше, тем быстрее устаем и дольше восстанавливаемся.

● Все на свете конечно, и наша жизнь тоже.

● Если не заботиться о теле, то оно может умереть раньше, чем душа.

● Душе необходимо подпитываться образами, чувствами, фантазиями, а они не терпят суеты.

● Энергия психики не в том, чтобы что-то накопить и удерживать, а в том, чтобы обмениваться ею с другими людьми, а от сдержанности устаешь не меньше, чем от постоянной отдачи – жертвенности.

● Боль, болезни, неудачи и ошибки – не аномалии, а естественные и неизбежные составляющие жизни, и нельзя их избежать иначе, чем отложив жизнь.

● Если ты оказался в болоте, то не сможешь бежать так же, как на стадионе.

● Насилие над собой может работать только на очень коротких дистанциях.

● Всякие неприятности в нашей жизни часто случаются вне зависимости от того, сделали мы все, что могли, или нет, – они просто случаются.

Удивительным образом синяки на лбу от столкновения с этими истинами не приводили к пересмотру стратегии, а стимулировали надежду: «Ну вот в следующий-то раз!..» И я продолжал закрывать глаза на признаки истощения, удивляться тому, что в сорок успеваю не так много, как в двадцать, воспринимать неудачи и ошибки исключительно как личные проступки, которых можно было избежать, недоумевать от того, что из-за ежедневного насилия над собой нам почему-то становится плохо… И самое главное – где-то в глубине души хотелось (и всегда хочется) верить: «Я – исключение из правил».

При этом одна из непреложных истин жизни гласит: ты – не исключение. И как бы мы ни пытались обойти и обмануть жизнь, постоянно оказываемся в той же точке, разбитые телом и душой. Жизнь не жестока. Просто мы – не исключение из правил. И каждый раз, когда начинаем осмыслять то, что происходит с нами, упираемся в эти самые неотменяемые данности жизни, которые не перепрыгнуть, не обойти и через которые не прорыть подземный ход.

Глава 1

Экзистенциальные данности

В подростковом возрасте я очень любил лозунги в стиле «жизнь без границ», «ты можешь все, что захочешь», «нет пределов!» и тому подобные мотивирующие на подвиги установки. «Это верная дорога, // Мир иль наш, или ничей, // Правду мы возьмем у Бога // Силой огненных мечей» – любимые в те годы строчки из Николая Гумилева. Чуть позже добавились другие, Андрея Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, // Однажды он прогнется под нас». Со временем я обнаружил, что мир не только не прогибается под меня – он сам так и норовит согнуть меня и к тому же раз за разом вычерчивает мне мои же пределы и ограничения и смотрит: как я с ними обойдусь, если отбросить всю эту героическую патетику про огненные мечи? Об этих пределах и нашей реакции на них – эта глава.

Так что же это за правила или данности? Думаю, многие из вас так или иначе знакомы с их перечнем, который стал хрестоматийным, а психологам, обучающимся в рамках экзистенциальной психотерапии, или просто любителям философии уже, наверное, просто надоели их упоминания. Но куда деться от них в книге, которая им же и посвящена? Экзистенциальные данности – это неотъемлемые особенности (правила, законы – как угодно) нашего существования, с которыми мы имеем дело вне зависимости от того, хотим этого или нет (а чаще всего не хотим). Одновременно они являются вызовами нам по принципу «таковы правила жизни в этом мире – что ты будешь с ними делать, каков будет твой ответ на осознание тех ограничений, которые правила накладывают на твое существование?».

Например, ребенок, родившись, не может выбирать, расти ему или нет, – он будет расти, взрослеть, его тело станет меняться, и любое сопротивление здесь бесполезно (хотя и возможно: множество людей пытаются бороться с бегом времени). Более того, мы и родиться-то не выбирали – ну, если не верить в мистическое переселение душ и ее способность выбирать себе семью для «усвоения кармических уроков прошлого». Есть люди, которые через всю жизнь пронесли ощущение, что, будь у них выбор, они бы вообще не рождались (и это не поза, а искреннее ощущение, обусловленное не эпизодическими катастрофами или неудачами, а самим устройством их психики).

Запрограммированный рост, изменение тела и психики, старение – это сочетание сразу двух экзистенциальных вызовов, которые жизнь бросает нам. «Твоя жизнь не бесконечна; ты, включая твое тело, несовершенен и не станешь совершенным никогда. Что будешь делать с этим?» Во многом наша жизнь, наша удовлетворенность тем, как мы существуем, удовольствие от этого процесса зависят от того, какой мы дадим ответ на эти вызовы.

Философы-экзистенциалисты, наблюдая за метаниями человеческой души на протяжении ее существования, выделили следующие экзистенциальные данности – вызовы жизни:

● Смерть (все в этом мире, включая нашу жизнь, имеет завершение).

● Свобода (и связанные с нею выбор, неопределенность и ответственность).

● Одиночество – изоляция (и попытки их преодолеть).

● Бессмысленность существования (отсутствие заранее заданного смысла).

Нередко добавляют еще одну категорию, с которой нам приходится иметь дело на протяжении всей жизни. Это несовершенство – вечное расхождение между идеалом и тем, что мы имеем на самом деле (об этом расхождении писал еще в V веке до нашей эры Платон, рассуждая о мире идей и мире вещей). В нашу эпоху нарциссизма она особенно актуальна, так как соцсети с их поощрением «жизни напоказ» просто переполнены отчаянным отрицанием несовершенства, созданием иллюзии того, что идеал возможен. Вместе с вами на страницах этой книги я попробую поразмышлять о пяти вызовах, с которыми мы сталкиваемся, и о том, какую цену платим в повседневной жизни за свои ответы на эти вызовы.

Я надеюсь, что книга также поможет вам задуматься о том, как устроены ваши отношения с жизнью, в которую нас, по выражению известного философа Мартина Хайдеггера, «вбросили», не спрашивая, хотим мы вообще рождаться или нет. Задуматься и, возможно, пересмотреть привычные взгляды. Мы родились, наша жизнь началась и уже продолжается какое-то, иногда довольно долгое, время. Какая она – тяжелое бремя, которое мечтаешь поскорее завершить, победная поступь, сменившаяся ковылянием, тяжелое начало и последующее обретение свободы? И как нам живется в этом далеко не простом мире?

Если максимально обобщить жизненные пути людей, то можно выделить две базовые стратегии ответа на данности жизни (да и вообще на всё, с чем сталкиваемся): это встреча (проживание, переживание) и избегание (уклонение, игнорирование). Мы или встречаемся с вызовами, с болью, которую они могут причинить, и со всеми эмоциями, сопровождающими эту встречу, или же подчиняем свое существование тому, чтобы избежать этого. Хороший для нас вариант – вовсе не бесконечная встреча (так и с ума сойти несложно), а возможность сознательного выбора, внутреннего разрешения себе же: вот здесь я иду навстречу, принимая то, что выпадает на мою долю, а тут уклоняюсь, прячусь, сжимаюсь (эмоционально и физически), чтобы брошенный мне вызов пролетел мимо, не попал в меня или вовсе плюхнулся в никуда.

Но рано или поздно все равно придется выпрямиться и взглянуть в лицо собственному страху, если он встал между нами и тем, к чему мы стремимся. Просто хорошо, когда есть выбор: сейчас или позже. И следующим шагом после проживания является действие. Это очень важный момент, так как наши эмоции – это не только оценка ситуации, но и выделение энергии для того, чтобы действовать в соответствии со своими желаниями (а если находишься «в бегах» от переживания, энергии нет, она рождается из контакта с вызовом жизни). Под «действием» я понимаю любую целенаправленную активность, исходящую от человека. Это может быть принятие конкретного решения, после которого отпадают другие варианты: произнесение слов, которые должны быть сказаны (от признания в любви до выражения возмущения или протеста), любая физическая работа, переезд и т. д. Само по себе переживание без какого-либо действия имеет ценность только как внутриличностная оценка происходящего и не более того (но и не менее!).

Другое дело, что нередко мы можем не ощущать, что у нас есть выбор, и доминирующим способом жить становится избегание – без варианта «отложить, собраться с силами и ответить», а только как «затаиться, сжаться, подавить, отвлечься, задержать дыхание в надежде, что само пройдет». Собственно говоря, значительное количество того, что называют психологическими защитами, – это разные формы избегания (а способ встречи – только один). Мы уклоняемся от невыносимого напряжения, которое возникает при приближении к тому, с чем мы, как нам кажется, не справимся: разрушимся душевно или физически, и нас не станет. Это напряжение может проявляться в виде токсичного стыда, когда мы думаем, что проще умереть, чем оказаться на людях после «позора», давящей вины из-за каких-то серьезных проступков, которые считаем непростительными, ужаса быть отвергнутым, сопровождаемого ощущением одиночества, гнева и тоски. Это могут быть любые чувства, которые, как нам кажется, мы не можем пережить, настолько они болезненны.

Чужие примеры успешного совладания с тяжелыми чувствами и преодоления трудных жизненных ситуаций далеко не всегда убеждают и успокаивают. Что с того, что кого-то много раз отвергали женщины, но он смог это как-то пережить и в конце концов нашел «ту самую»? Это он справился, а я – нет, не смогу. Или кто-то может успешно выступать на публике, а я – нет, обязательно провалюсь и не выдержу этого позора, со мной непременно случится что-то невыносимо ужасное. Да что далеко ходить за примерами! Мой зуб может разрушаться и ныть, а я буду бесконечно откладывать визит к стоматологу, не забывая при этом постоянно трогать языком больное место. Страх перед встречей с чем-то болезненным часто не осознается разумом, а проживается всем существом, всем организмом в виде тягостных физических ощущений. При таком положении дел все наши действия могут быть направлены на ослабление этих ощущений, тогда как при встрече-проживании они ориентированы на удовлетворение потребностей.

Подобное невыносимое психологическое напряжение, встречу с которым мы откладываем, часто называют эмоциональной болью. Что мы обычно понимаем под болью в физическом смысле? Это выраженный телесный дискомфорт, возникающий при нарушении целостности тканей организма. Переломы, нарывы, укусы насекомых, атака вирусов или бактерий – все это нарушает целостность организма, вызывая весьма неприятные ощущения и воспаление. Если то, что разрушено, не восстанавливается, но при этом нет угрозы физическому существованию, то мы испытываем хроническую боль – не слишком острую, но зато постоянную и никак не желающую стихать.

Эмоциональная боль функционирует похожим образом, за исключением того, что она не локализуется где-то в частях организма – душевная боль заполняет все пространство психики, серьезно нарушая ее деятельность.

Эмоциональная боль возникает при угрозе разрыва или прямом разрыве значимых эмоциональных связей с чем-либо (с людьми, местами, привычками, вещами) или же как реакция на неудовлетворение или резкое прекращение удовлетворения базовых потребностей человека в безопасности, принятии и признании.

Это может быть боль, вызванная любыми чувствами, которые достигают высокой интенсивности: стыдом, виной, отвращением, горем, страхом быть отвергнутыми. Боль может возникать как в межличностных отношениях, так и по отношению к самому себе как крах иллюзий: я поступил хуже, чем ожидал от себя, и никуда от этого деться не могу. В этом случае боль может проявиться в виде сильного разочарования, сигнализирующего о том, что новый опыт не соответствует нашему прежнему мнению о себе.

Когда мы теряем ощущение безопасности (вследствие физического нападения, оскорблений), мы испытываем страх или ужас, а в случае, когда источник опасности неизвестен, – сильную тревогу. Когда нам отказано в принятии («ты – не наш» или «мы не любим тебя»), это переживается как хорошо знакомая всем без исключения боль отвержения. Если не удовлетворяется потребность в признании («ты плох», «у тебя нет никаких достоинств», «я презираю тебя»), человек испытывает сильное унижение и стыд, вплоть до жжения в груди. А когда он теряет смысл существования, такая утрата часто ощущается как тянущая, ноющая, фоновая тоска и безнадежность – аналог хронической боли в теле.

Мы стараемся уходить от болезненных эмоциональных состояний точно так же, как стремимся избегать физической боли. Мы избегаем не самих неудач и данностей жизни – большинство их как таковые не угрожают нашей жизни, а боли и страданий, которые их сопровождают. Человек боится не темноты, а того, что в ней прячется. Мы избегаем переживаний, которые могут возникнуть, если что-то не получится или, наоборот, если получим желаемое (а это частый вариант, когда одновременно чего-то жаждешь и страшишься). И тогда рождается следующая модель поведения: «Я попытаюсь сделать что-то, но только при гарантии, что мне не придется испытывать то страшное переживание, встречи с которым я боюсь», «Напишу книгу или выступлю публично, только если гарантированно это будет гениальный перформанс (помогающий избежать ужасного стыда)», «Возьму на себя обязательства, только если гарантированно достигну успеха (потому что не в состоянии справиться с виной, если что-то не получится)», «Буду знакомиться только с теми женщинами и мужчинами, которые, как мне кажется, не отвергнут меня, а не с теми, кто мне нравится…»

Нередко самым недоступным или подавляемым из всех чувств является горе – а ведь именно оно помогает нам отпускать, прощаться, отказываться. Ведь за «я не могу решиться» может прятаться «я не готов плакать, если у меня что-то не получится».

Часто возникает закономерный вопрос: а что плохого в том, чтобы избегать? Какой будет награда за то, что пережил некие мучительные чувства? Проблема с избеганием кроется в том, что каждое успешное уклонение от встречи с экзистенциальными вызовами жизни оплачивается увеличивающимся напряжением в психике, которое на эмоциональном уровне ощущается как возросшая тревога. Это может быть едва заметное нарастание, но, накапливаясь, оно начинает существенно отражаться на психическом и даже физическом уровнях, влияя на качество и полноту жизни.

Приведу показательный пример из своего детства (уверен, что и у вас нечто подобное случалось). Съел я как-то все конфеты, которые родители спрятали в одном из кухонных ящиков. Съел не сразу: сначала одну, потом парочку, потом еще несколько… Постепенно пакет с конфетами сильно похудел, и когда осталось совсем немного, я резонно решил: ну, недостача все равно будет обнаружена, поэтому доем-ка я все. И вот, обнаружив пропажу, родители, люди далеко не глупые, спрашивают меня: «Это ты съел конфеты?» Я возмущенно заявляю: «Нет!» Родители злятся, но у них нет прямых доказательств, только резонное предположение, что слопать их мог кто-то из двоих детей – и, скорее всего, младший сын, а не более рассудительная старшая сестра. Но я все равно упираюсь, настаиваю на своем.

В душе два противоположных чувства. С одной стороны, мне неприятно врать, я вижу, как сердятся родители, чувствую себя виноватым, и мне очень хочется признаться, чтобы выдохнуть это напряжение, возникшее из-за лжи и притворства. С другой стороны, я очень боюсь наказания и того, что родители во мне разочаруются. Встретиться с реальностью, признать правду, пережить огорчение родителей – и потом выдохнуть? Тело и душа расслабятся, отпустят энергию, которую тратишь на ложь, тревога уйдет – и можно будет с бо́льшими силами включаться в жизнь, оставив конфликт позади. Или же настаивать на своем и, возможно, избежать переживания стыда (который есть, но хорошо сдерживается активным внешним отрицанием, ведь не пойман – не вор)? Если получится избежать, я этому буду рад, но напряжение останется – как между мной и родителями, так и во мне. Может, небольшое, в виде фоновой тревоги. И в других ситуациях мне еще страшнее будет признавать собственные проступки, и еще изощреннее будет ложь, приводя к постепенному возрастанию напряжения. На конечный выбор, разумеется, влияет много факторов, включая прошлый опыт и отношения с родителями, но сам выбор таков.

Опыт встречи с экзистенциальными вызовами, несмотря на боль, приводит к развитию личности и расширению ее возможностей, ее гибкости и способности полно проживать жизнь. Путь к новому часто лежит через слезы утрат и неудач – так и физическое развитие может сопровождаться болью или дискомфортом (хорошо знакомыми во время занятий спортом или появляющимися на следующий день после посещения спортзала). Избегание дает ощущение безопасности, но ограничивает диапазон наших возможностей. Сильная тревога, ставшая постоянным спутником жизни, помимо прочего, может указывать на то, что человек упорно пытается не замечать слона в комнате – какого-то актуального для него экзистенциального вызова, требующего внимания. И тогда любые попытки заглушить тревогу (навязчивым сексом, алкоголем, наркотиками, азартными и компьютерными играми и т. д.) обречены на провал – тревога неизменно возвращается.

Простой призыв «встань и иди, с этого момента ты станешь другим человеком и будешь гордо встречать все невзгоды» не работал и не будет работать никогда. Даже если говоришь себе это сам, давая зарок «начать жизнь с понедельника». По словам моего тренера в фитнес-клубе, самый большой наплыв новых посетителей наблюдается после Нового года, в январе, и перед летними отпусками. А потом всегда и закономерно – спад. Не хватает запала на «тотальное обновление» или на «быстренько подготовлюсь к лету».

В нашей культуре, к сожалению, принято за «негероическое» поведение стыдить, тыкать пальцем: «Трус!», «Смалодушничал», «Боишься преодолевать и превозмогать!», «Соберись, тряпка, тебя ждут великие дела или же ты – жалкий неудачник, не приспособленный к суровым и жестоким условиям этого мира!» Поэтому я считаю очень важным обратиться к вам, читатели, привыкшим сталкиваться с подобным отношением извне или к самим себе (в виде пресловутого внутреннего критика).

Избегание, которое становится главной стратегией жизни, – не ваша вина, это общая беда. За избеганием прячется опыт неудач, в котором не удалось пережить и осознать, что жизнь-то продолжается.

А не удалось это отчасти потому, что при переживании провала рядом с нами, когда мы были детьми, не оказалось мудрого и спокойного взрослого, который, вместо того чтобы унижать или стыдить за страх и ошибки, поддержал бы нас. Или в нас не осталось «хорошего объекта» – своего рода доброжелательного внутреннего голоса, который знает: чувства не могут нас убить. Этот «хороший объект» рождается из опыта поддержки, который мы получали от разных людей на протяжении жизни, и, опираясь на этот опыт, мы учимся поддерживать себя. А значит, можем пережить чувства, продышать их – и продолжить жить… Но в ряде случаев, если у нас было мало отношений, которые нас поддерживали, или же мы пережили много насилия и невзгод, этот «хороший объект» в нашей душе так и не формируется, а способность поддерживать себя утрачивается.

Вот и приходится иногда долго работать над тем, чтобы создать в себе эту способность – быть таким «хорошим объектом» для себя самого. В конце концов, что означает «собраться с духом и сделать», если не обретение готовности пережить любые чувства, которые поджидают на том конце действия? Будь то радость или грусть. Освобождает именно это, а не жестокость к себе.

Хорошо, а что значит тогда – как нередко спрашивают на психотерапии – «пережить чувства» и как это сделать? Не лучше ли научиться игнорировать их, решать возникающие проблемы и вызовы без их дестабилизирующего влияния или хотя бы взять чувства под полный контроль? Или, как иронично спросил однажды один из клиентов, «как перестать чувствовать и начать наконец жить?». Ответы будут звучать просто: игнорировать – не лучше. Полный контроль невозможен, но перестать чувствовать как раз означает перестать жить в психологическом смысле. Поэтому я бы сформулировал вопрос иначе:

КАК СО ВСЕМ ЭТИМ НАУЧИТЬСЯ ЖИТЬ?

Глава 2

Осознание жизни

Я люблю ходить на работу пешком. Это занимает примерно полчаса, во время которых можно о чем-то подумать. Дорога знакомая, по этому маршруту я хожу много лет. Тем удивительнее было открытие, сделанное во время недавней прогулки. Я вдруг обнаружил высокое мощное дерево, которое внезапно «выросло» передо мной – рядом с тротуаром. Я же столько раз тут проходил, и не было никакого дерева! Но ему явно было лет тридцать как минимум. Оно всегда находилось здесь, с первой моей прогулки. И я множество раз смотрел сквозь него. И не видел. Точнее, информация-то в мой мозг поступала, но я ее не осознавал в принципе. Потому что мало просто что-то видеть, слышать, ощущать – важно еще и осознание, и только тогда то, что мы встречаем на своем жизненном пути, может превратиться из потока стимулов в опыт.

Вспомните обычную ситуацию: вас одолела суета, масса больших и маленьких задач, требующих скорейшего решения. Утром встать пораньше, разбудить детей, потом собраться и отвезти их в садик/школу (если они еще маленькие). Хорошо, если дети сразу встают, а не ноют, пряча головы под одеяло, не упрямятся и не заявляют, что сегодня они никуда ни за что не пойдут. И не совершают, например, какие-то телодвижения, но так ме-е-е-едленно, что в конце концов у вас от ярости приливает кровь к лицу. А на работе куча дел, коллеги постоянно отвлекают, приходят сообщения в мессенджеры от разных людей или же из детсадовских и школьных чатов, а еще постоянно лезут мысли о том, где бы дополнительно заработать, чтобы расплатиться с кредитами, как договориться о встрече с одним человеком и выяснить отношения с другим… Заехать вечером в магазин за продуктами. Переждать пробки. Проследить, чтобы дети сделали уроки, уложить их, вымыть посуду… Выходные? Все отложенные на выходные срочные дела вопиют о себе. Отпуск? Перед его началом нужно непременно провести генеральную уборку, ведь вы не делаете этого каждую субботу. А еще надо на этот отпуск запланировать много чего, а в итоге вместо всего этого потом просто лежать и тупо смотреть в небо или в потолок из-за нервного истощения…

И вот в этой суете-беготне, прерываемой редкими паузами, проходит день, месяц, может быть год. Это немного похоже на жизнь муравья: почти все делается на автоматизме, под влиянием импульсов и сигналов извне, в едином потоке с миллионами таких же замороченных гонкой людей, живущих в «человейниках». Всё – на фоне тревоги. И в какой-то момент вы вдруг замедляетесь или даже останавливаетесь, замираете и внезапно словно просыпаетесь. Смотрите на суету как бы сверху (психолог или философ сказал бы «из метапозиции») и задаетесь вопросом:

А ЧЕМ Я, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, ЗАНИМАЮСЬ?

ЧЕМ ЗАНЯТА МОЯ ЖИЗНЬ, ХОТЕЛ ЛИ Я ЭТОГО?

И ВООБЩЕ, ЧЕГО Я ХОЧУ ОТ ЖИЗНИ-ТО? НЕ ДУРЬЮ ЛИ МАЮСЬ В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ?

Бывают у вас такие моменты озарения?

– Бывают, – ответил на подобный вопрос один из моих однокурсников, с которым я как-то встретился. – Но эти паузы в суете, когда я задумываюсь о жизни, у меня только по спецпропускам.

– Что за пропуска? – удивился я.

– Сигареты и кофе. Я не могу вдруг взять и выйти на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, подумать о жизни или просто помолчать. Мне нужно оправдание для себя самого. Я и сигарету-то выкуривать не хочу, она у меня как пропуск, размахиваю ею, как корочкой: смотрите, я не халявщик, у меня просто перекур! А по факту у меня не перерыв на перекур, а перекур ради перерыва. То же самое с «приготовить кофе». А без этого – чувство вины: чего мол, без дела сидишь?

Мне в силу профессии этими вопросами приходится заниматься часто, а в мою допсихологическую жизнь они меня в основном посещали во время абсолютно бессмысленных пар в университете (в бытность как студентом, так и преподавателем) или во время завершения любимых мною археологических экспедиций, когда нужно было возвращаться к ненавистной рутине. Или, бывало, иду куда-то и вдруг замираю у цветущего абрикоса или яблони, любуюсь, и приходят те же вопросы.

Есть такая английская притча. Едет человек мимо небольшого городка. Вдоль дороги кладбище, на крестах и памятниках выбиты имена погребенных и возраст, когда они умерли. «Джон. 3 года, 11 месяцев, 5 дней». «Мэри. 10 лет, 3 месяца и 2 дня». «Клэр. 5 часов». Путешественник понимает, что на кладбище (довольно большом, надо сказать) похоронены только дети и подростки, и лишь одному человеку, погребенному под самым красивым и древним крестом, было 25 лет. Удивленный и опечаленный этим обстоятельством, путник обращается к местным жителям: «Скажите, а почему на этом кладбище похоронены только дети и юноши? Где покоятся зрелые и старые люди?» Ему отвечают: «Это и есть зрелые и старые люди, многим из них было далеко за восемьдесят. Просто мы на надгробиях и крестах выбиваем не формальные даты рождения и смерти, а то количество времени, когда они ощущали себя по-настоящему живыми».

Один из распространенных приемов манипуляторов, который используется для того, чтобы человек принимал неверные решения, – создание искусственной суеты, ощущения дефицита времени. «Скидки вот-вот закончатся, торопитесь!» или «остался последний экземпляр, спешите купить!» Другой вариант – постоянно что-то говорить, бомбардировать обещаниями, байками и тому подобным. Все ради того, чтобы наше сознание металось в текущем моменте, не имея возможности немного отстраниться от суеты и задаться вопросом: «А что вообще происходит? Нужно ли мне это? Чего от меня хочет этот человек?»

Парадоксальность человеческой психики заключается в том, что нередко мы сами для себя такого рода манипуляторы. Мы окружаем себя суетой для того, чтобы не задумываться над сложными или неприятными вопросами, которые могут сопровождаться сильным чувством тревоги. Это, кстати, совершенно нормальное и естественное действие – избегать; все живые существа ведут себя по этому принципу. В гештальт-терапии такой способ обходиться со своей жизнью называется «дефлексия». Это ситуация, когда энергия, выделенная нашим организмом на разрешение вполне определенной, но уж очень эмоционально трудной для нас ситуации, расходуется на побочные вещи. Мой любимый пример дефлексии: подросток, собравшийся признаться в любви девушке, вместо этого говорит с ней о чем угодно – о погоде, о школе, о лете и т. д., – но только не о своих чувствах, так как очень боится возможной негативной реакции. Пресловутая прокрастинация – характерный пример дефлексии, когда мы делаем массу иногда вполне полезных дел вроде уборки – за исключением того, что делать вроде бы нужно, но уж очень неприятно.

И снова повторю то, что мне кажется весьма важным.

Для любых живых существ, будь то животные или люди, нормально и естественно избегать неприятных переживаний. Это не повод начать себя бесконечно стыдиться или заняться самообвинением, сравнивая себя с пресловутым сыном маминой подруги, который уж точно ничего и никогда не откладывает.

Беда ведь не в избегании, а в его количестве в нашей жизни. Из всех живых существ его цену может прочувствовать только человек, и рано или поздно все равно ее ощутит. Цена – это, как правило, непрожитая или бессмысленная жизнь. Цифра «ноль» на том самом кладбище из притчи.

К сожалению, бывает трудно найти достаточно времени, чтобы бездействовать, поставить суету на паузу, выдохнуть накопившееся напряжение и оглядеться, прислушаться к тем сигналам, которые посылает нам организм. Но если мы этого вообще никогда не сделаем, то рискуем провести всю жизнь в гонке или же загнать себя в кризис. В моей преподавательской практике я не раз предлагал студентам закрыть глаза и просто посидеть минуту в тишине, при этом не отсчитывая секунды. И открывать глаза тогда, когда им покажется, что минута прошла. Большинство студентов открывали глаза раньше, а самые тревожные – намного раньше. А уж если я предлагал закрыть глаза на пять минут… Время для них тянулось крайне долго: по истечении уже двух минут некоторым начинало казаться, что все отведенное время истекло. Попробуйте сами! Даже пяти минут тишины может быть достаточно, чтобы замедлить бег или осознать, что участвуешь в непрерывной и напряженной гонке. Для этого не нужен специально выделенный день или отпуск.

С рождения нам известна базовая для всех живых существ позиция по отношению к собственному процессу жизни: слияние со своими переживаниями и опытом. Младенец – это сплошное переживание, в малыше нет ни капли рефлексии, размышления над тем, что, как и зачем он делает. Стимул – и немедленная реакция, без паузы, без выбора. Все на автомате, которым обеспечили нас миллиарды лет эволюции. То есть первая позиция – эмоционально-реактивная, опирающаяся на опыт, видовой и индивидуальный. Это своего рода эмоционально-переживающее «я». Со временем оно дополняется установками других людей, которые диктуют организму и сознанию человека, в частности, как устроен мир и как на него реагировать, если что-то происходит. Главный вопрос этой точки: «Что я чувствую?»

Вторая позиция по отношению к жизни обнаруживается существенно позднее и не у всех людей. Это рациональная позиция, то есть способность действовать на основании не сиюминутных импульсов или привычных шаблонов, а анализа данных и извлечения новой информации. Основой, «топливом» для действий по-прежнему остаются потребности и эмоции, но отношение к жизни здесь не реактивное, а аналитическое. Опираясь на эту позицию, человек выстраивает рациональную картину своего поведения, объясняет себе и другим причинно-следственные связи происходящих событий. Не «на меня накатило непонятно что», а «произошло то-то, и это привело к таким-то последствиям». Главный вопрос в этой позиции: «Что я думаю?»

Собственно, этих двух позиций бывает достаточно, и люди часто перемещаются между ними, от одной к другой. Однако периодически наступает момент столкновения с экзистенциальными вызовами, когда эти позиции – эмоциональное и рациональное отношение к миру – не справляются. Когда эмоции только затрудняют контакт с людьми, превращая человека в сгусток импульсов и паники, а рациональные конструкции оказываются бессильны связать одно с другим и успокоить человека.

В кабинете психолога часто звучит фраза: «Я все понимаю, но сделать ничего не могу». В результате сбоя кто-то прикладывается к бутылке, кто-то давит в себе эмоции (считая именно их причиной бед). В общем, действия происходят в рамках привычных позиций – как-нибудь заткнуть дыры в своем восприятии реальности: здесь замазать истерикой или залить водкой, здесь укрепить рациональными конструкциями, лишь бы привычное здание реальности держалось, пусть даже с каждым разом оно все сильнее расшатывается. И тогда человек, уже отчетливо слышащий в своей душе треск ломающегося привычного мира (тяжелая болезнь, смерть близких, угроза развода, увольнение и т. д.), может прийти к психологу. Или к священнику. Или еще к кому-нибудь. С вопросом: «Что не так с миром или со мной? Как все вернуть как было?»

Обнаружение третьей позиции часто описывается как «пробуждение». Если оно происходит, изменения часто неизбежны. Оказывается, есть не только эмоциональное реагирование или напряженный мозговой штурм. Третья позиция, с трудом нащупываемая в процессе психотерапии, – позиция отстранения как от эмоционального, так и от рационального полюса и наблюдения за тем, как разворачиваются наши эмоции и как мы мыслим. Это позиция вдумчивого наблюдателя-исследователя, который не ставит себе задачу немедленно что-то сделать (как требует эмоционально-реактивная позиция) или объяснить (как привыкли делать «рационалисты»).

Оказывается, жизнь можно не только эмоционально переживать и потом бесконечно анализировать. За жизнью – в том числе и за своей – можно наблюдать. И главный вопрос с этой точки: «Как я думаю и чувствую?»

Звучит банально? Возможно. Но этот сдвиг для многих людей бывает очень сложным. Нередко мне как психологу не удавалось наладить продуктивную работу с клиентом, потому что все, что было нужно человеку, – это понять, что делать, чтобы немедленно заглушить какое-то тяжелое переживание или найти ему объяснение. На экзистенциальный сдвиг, переход к вопросам «Как устроен мой мир?», «Как устроен я сам?», «Как я организую взаимодействие между собой и миром?» не было либо сил, либо желания. А у меня, соответственно, не хватало то ли терпения, то ли наблюдения за собственными переживаниями, возникающими в ответ на состояние бессилия, когда в очередной раз звучит вопрос «Так что делать?» или «Как мне избавиться от этого?». В неудаче в процессе психотерапии виноваты двое, а не кто-то один… А ведь именно вопрос «Как устроено?» и содержит в себе ответы на многие вопросы: что делать, зачем и почему. Вопрос «Что делать?», обращенный к другому человеку, а не к себе, часто рождается из непонимания, что с тобой происходит, по какой причине и чего ты хочешь. Позицию наблюдателя называют экзистенциальным или наблюдающим «я» – это своеобразный внутренний центр, основа рефлексии, «точка сборки» нашей личности. Только отстранившись от эмоциональных и рациональных бурь, поднявшись над ними, можно увидеть, как эти бури организованы, как они работают. При этом важно различать отстранение и отчуждение. При отчуждении мы теряем контакт с личностью, перестаем видеть ее целиком или отдельные ее части, переживать или думать. А для наблюдения – подлинного – контакт с наблюдаемым необходим. Экзистенциальное «я» – не бесстрастный наблюдатель, а включенный, сопереживающий, но все же не захваченный с головой мутным потоком.

Здесь можно провести границу между самокопанием и рефлексией. Как правило, самокопанием под видом самоанализа мы начинаем заниматься тогда, когда нам плохо, а рефлексировать можно и над хорошими моментами жизни. Кроме того, самокопание, которым люди могут заниматься до истощения и сопутствующего ему раздражения, это зачастую бесконечное умственное упражнение на уровне рационального «я» в поисках ответа на вопрос «Почему так?» (с вариацией «Что я сделал не так и почему?»). То есть человеку нужно «просто» понять причины, определить «виновных» и наказать их (чаще всего виновным назначается сам «копатель»). Самокопание сочетается с бесконечной самокритикой, переживаниями по кругу («Ну как же так?») и намерением избежать повторения плохой ситуации. Самокопание обращено в прошлое, это своеобразная археология миновавшей ситуации в сочетании с детективным расследованием – кто убийца-то? Причем первый подозреваемый – сам детектив-археолог. Что-то там откопал в себе – и давай интерпретировать. Вот основные признаки самокопания (навязчивого самоанализа):

● Концентрация на прошлом («почему»).

● Перескакивание с темы на тему, расфокусировка внимания (начали думать об одной ситуации, а через пять минут уже перебираете пятую-шестую, которые по ассоциации всплывают в памяти).

● Чередование самообвинения и самооправдания.

● Сравнение себя с другими людьми.

Основная задача самокопания – снизить эмоциональное напряжение ситуации через нахождение причины, виноватого и способа впредь не сталкиваться с подобными переживаниями. Тогда как рефлексия и самоосознание опираются на вопросы «что», «как» и «зачем». Разница между «почему» и «зачем» заключается в том, что первый вопрос фактически означает «Какие силы и обстоятельства в прошлом побудили меня что-то сделать?», а второй – «Какую цель я преследую, делая это?» И здесь мы уже не археологи-детективы, а наблюдатели-натуралисты, которые где-то в лесу наблюдают за жизнью обезьян, фиксируя, что и как те делают.

Здесь нет задачи выявить и наказать, задача – понять и услышать своих внутренних обезьян. Увидеть, как они взаимодействуют друг с другом, и если результат вам не нравится, то подумать, что можно сделать иначе, чтобы он пришелся по душе. То есть выглядит это примерно так: «Вот я чувствовал то-то и сделал то-то, а получил вот это, и результат не понравился. А вот в этой ситуации я подумал так-то, и мое эмоциональное состояние резко изменилось. Любопытно, что же такого было в этих мыслях? А что будет, если сделать вот это?» А кто виноват, кто хороший или плохой, кто тварь дрожащая или право имеет и почему так вышло – это вообще неинтересно или глубоко второстепенно.

Я вам сейчас скажу кощунственную вещь: сознательные волевые усилия (то есть через напряжение и насилие), прилагаемые для изменения себя ради душевного благополучия, только вредят этому душевному благополучию. Когда начинаешь изо всех сил стараться поскорее найти выход, быстро успокоиться, избавиться от какой-либо эмоции или решить застарелую проблему, не вникая особо в то, что, собственно, с тобой происходит, эмоциональная чувствительность ослабевает и ты снова оказываешься на проторенной дорожке рационализации или навязчивого бега мыслей по кругу.

Выход не в сверхусилии, а во внимательном, чутком и доброжелательном наблюдении за тем, как психика отзывается на разные идеи и варианты. Причем отклик может быть очень небольшим, но он будет, если внимательно прислушиваться к своему телу и душе, то есть присутствовать рядом с собой, а не рвать жилы. Снижение эмоционального напряжения наступает от узнавания и распознавания, а не от сверхусилия. И этот навык формируется довольно сложно. Дело небыстрое, увы. Кто-то, привыкший ощущать себя хозяином собственной жизни, эту зависимость от неконтролируемой сознанием эмоциональной части психики воспринимает даже как унижение и «рабство».

Для экзистенциального наблюдателя-исследователя характерно осознание нескольких важных вещей, придающее особую резкость наблюдаемой картинке.

Осознание экспериментаторской природы нашего «я». Наша психика – великий экспериментатор. Она постоянно выдвигает гипотезы о том, как устроен мир, другой человек или мы сами, проводит эксперименты по проверке этих гипотез и интерпретирует полученные данные, и все это делает в бессознательном режиме, на автопилоте. Находясь в «точке сборки», в нашем экзистенциальном «я», мы можем наблюдать, как этот внутренний экспериментатор работает, насколько корректно проводит исследования.

Почему это важно? Потому что многие люди начинают со стадии гипотез (предположений о других людях и т. п.) и сразу переходят к интерпретации этих гипотез, как будто они уже доказаны. То есть стадия эксперимента – непосредственный контакт с миром для того, чтобы проверить верность или неверность предположений, – игнорируется. Так формируются внутренние миры, зацикленные на самих себе, и именно они создают самосбывающиеся пророчества (о них немного поговорим в части III).

А кто-то проводит эксперименты, но интерпретирует их странным образом. Мой любимый пример: молодой человек жалуется, что никак не может познакомиться с «нормальной» девушкой. Возникает вопрос, как он умудряется знакомиться только с «ненормальными» (что бы это слово ни означало, это отдельная история). Юноша заранее уверен, что симпатичная и «нормальная» девушка его отвергнет. Она этого не делает, соглашается на свидание, и тогда этот молодой человек приходит к заключению, что девушка не так уж и хороша (то бишь «ненормальная»). И не приходит сам. Или же есть запасной вариант: быть настолько напряженным и подозрительным во время встречи, что в итоге девушка больше никогда не придет. И убедить себя: «нормальная» меня отвергла! Замкнутый круг, очевидный для наблюдающего «я», но скрытый от непосредственного участника. Более того: если другой человек расскажет юноше, что происходит, тот, скорее всего, не поверит. Нужен собственный опыт наблюдения за собой, а не чужой, пусть и сто раз верный.

Восприятие сложного контекста событий. Способность видеть мир как сочетание различных, зачастую противоречащих друг другу явлений и процессов. Наша психика стремится к упрощению восприятия, и поэтому очень важным для нас лично является вопрос, который мы задавать себе не любим: «Чего я не хочу видеть?» В себе, в близких людях, в «своих» и «чужих» (ведь в «чужаках», бывает, не хочется видеть ничего хорошего). Способность смотреть в разные стороны не означает нейтральности: ничто не мешает нам придерживаться той или иной точки зрения, осознавая ее слабости и недостатки. Абсолютная правота – крайне редкое в жизни явление. Честное признание недостатков собственной позиции приводит к отходу от радикализации и повышает способность к диалогу и принятию сложности нашего мира.

Здесь мы подходим к еще одному важному аспекту пребывания в экзистенциальном «я»: смирению как принятию ограниченности нашей способности влиять на мир и на других людей. Более того, мы не можем непосредственно наблюдать чью-либо внутреннюю жизнь. Поэтому наблюдающее «я» концентрируется на своих, а не на чужих чувствах, мыслях и делах. Хочешь «прояснения отношений» – для начала ясно обозначь свою позицию, а не требуй ясности от другого. Или прежде всего разберись с тем, какое оно, твое собственное отношение.

Экзистенциальный сдвиг, обнаружение в себе не только эмоциональной и рациональной, но и наблюдающей части, делает возможными перемены, но для этого нужно сначала добраться до собственной «точки сборки».

Ощутить, что привычные наши способы мыслить и чувствовать – это еще не мы. Осознать, что бесконечная шарманка «ты никто, ты никто, ты никто» – это просто мелодия, которая прокручивается безо всякой связи с реальностью. Например, человек, в чьей голове непрерывно играет обесценивающая песенка «если ты с первого раза не смог разобраться с проблемой, ты – ничтожество, а если смог, то это слишком легкая проблема, с которой справился бы и идиот», учится просто наблюдать за этой беспрерывной навязчивой песней, вместо того чтобы бороться с ней с помощью разума или эмоционально присоединяться к ней. Просто наблюдает, как от ситуации к ситуации эта мелодия звучит одинаково, и в какой-то момент понимает, что она никогда не оставит ему ни малейшего шанса что-либо изменить. Наблюдает – и привычный механизм шарманки начинает давать сбой, потому что внутренний шарманщик очень не любит настойчивых наблюдателей.

Моя любимая иллюстрация процесса осознанного наблюдения – момент из фильма «Игры разума» с Расселом Кроу (если не смотрели – дальше спойлер). Главный герой – гениальный математик, страдающий шизофренией, и у него имеются «невидимые друзья» – агент спецслужб, а также однокурсник и его племянница. При этом математик не понимает, что они – лишь галлюцинация. Но в какой-то момент наступает прозрение: главный герой вдруг осознаёт, что за многие годы девочка, племянница соседа, ни на дюйм не выросла, совершенно не изменилась, она всегда маленькая, одного возраста. Как дети Симпсонов за тридцать лет, что идет мультсериал. Галлюцинации не исчезли, но у героя появилось критическое отношение к ним, и это позволило ему лучше взаимодействовать с миром реальным.

Критическое отношение, кстати, необязательно значит, что нужно сразу же ставить под сомнение все, что говорит, например, внутренний критик. Это часто провоцирует защиту, внутренний критик может начать звучать еще громче, чем раньше – и неслучайно. Дело в том, что недоброжелательные «голоса» появляются у нас не просто так, это результат адаптации психики к каким-то сложным жизненным условиям, пережитым в прошлом (насилие, эмоциональная холодность близких, смерть кого-то очень важного и т. д.). Защита тем сильнее и яростнее, чем глубже эмоциональная катастрофа в прошлом, и она требует быть увиденной, услышанной и принятой, а не раскритикованной в пух и прах. Поэтому «критическое отношение» – это в первую очередь просто отношение к собственному восприятию мира, других людей и себя не как к отображению объективной реальности, а как к кривому стеклу собственного опыта, через которое мы смотрим на мир.

Наблюдать за собой бывает не менее интересно, чем подглядывать за соседями. Но важно помнить, что тщательное наблюдение приводит к открытиям, а открытия – к новым чувствам и знаниям, превращающимся в опыт. Невозможно все время быть над схваткой, всему свое время, есть время и для чувств, и для рассуждений. Просто когда чувствуете, что вас явно несет не туда, хорошо иметь частичку себя, к которой можно обратиться: «Эй, давай вставай! Помощь нужна! Понаблюдай, пожалуйста, что я такое творю и как участвую в происходящем. Ты ведь высоко сидишь, далеко глядишь…»

Есть несколько простых вопросов, которые способны активизировать наблюдающее «я»:

1. Как устроен мир в моем представлении? Из каких аксиом об устройстве мира и других людей я исхожу, когда очень эмоционально реагирую на что-то? Как эти аксиомы появились у меня? Например, идея «в моей семье человек человеку волк», сложившаяся из-за крайне жестокой атмосферы в родной семье, переносится на весь мир.

2. Какие свои представления и предположения о людях и о мире я не проверяю? Или если проверяю, то как? Как я интерпретирую информацию, полученную в результате этих проверок? Например, «если я опираюсь на тезис "человек человеку волк", то никому не доверяю, ну а если вдруг человек заслужил мое доверие, то объясню это тем, что ему не подвернулась хорошая возможность меня обмануть. Была бы возможность – обманул бы. Конечно, это экстремальный пример, но как-то так работает неосознаваемый механизм адаптации.

3. Какие у меня есть аксиомы насчет меня самого? Как я их приобрел?

Каким образом мы можем отличить истинные ответы на все предыдущие вопросы из списка от надуманных, то есть тех, которые мы изобрели, чтобы иметь хоть какое-то объяснение? По телесному отклику. Когда мы попадаем в цель в своих ответах, следует немедленная телесно-эмоциональная реакция (она может быть разной силы, от слабой до ярко выраженной): мурашки по телу, расслабление или, наоборот, сильное напряжение, выдох, волнение или трепет в груди. На рациональные построения (надуманные вопросы), оторванные от субъективной правды, такой реакции нет. Люди так и говорят: «Нет, ничего не происходит».

Осознанно наблюдать – это значит иметь отношение к тому, что со мной происходит и как я реагирую на мир, а не только реагировать на стимулы внешней среды. Мы на шаг отходим от потока суеты и разглядываем этот поток – можно сказать, выхватываем из тьмы бессознательного что-то очень важное, «подсвечиваем» свой внутренний мир фонариком. Одна из главных задач этой книги – помочь укрепить ваше наблюдающее «я» и высветить для него какие-то аспекты жизненного пути, которые оставались без внимания.

Само по себе «пробуждение» метафорически описано еще в Библии, когда речь идет об Эдемском саде. Сорвав плоды с древа познания, Адам и Ева обрели самосознание («и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги»[2]), и это закончилось изгнанием из первичного рая, мира, где не было забот и тревог. Так и рождение человека само по себе изгнание из рая материнской утробы, из тепла в холод, где в легкие врывается неизвестный доселе воздух, где ты одинок, где больше не слышно глухого биения материнского сердца.

Моменты нашего озарения часто похожи на многократное изгнание из рая, потому что именно тогда мы и начинаем осознавать экзистенциальные вызовы жизни, и от этого может стать так тяжело и некомфортно, что, кажется, легче снова «уснуть». Опять окунуться в суету, бесконечно себя загружать все новыми и новыми занятиями, лишь бы не оставаться один на один с собой и своими тяжелыми переживаниями о том, во что твоя жизнь превращается. Иногда бывает так: обращается к психологу человек с проблемами, связанными с тревожностью, а по мере работы, когда тревожность снижается, обнаруживается, что тревога «защищала» его от тяжелых депрессивных переживаний. «Я перестал сильно тревожиться – и начал плакать», – сказал мне как-то клиент.

Тревога была защитой от депрессии, а депрессия – реакцией на то, что человек в своей жизни оторван от того, что его питает и поддерживает. И только осознав подавленные переживания горя и тоски, часто лежащие в основе депрессивных состояний, он может начать поиск того, что его поддерживает и дает силы жить дальше.

В моем позднем детстве и в отрочестве был один вопрос, за незнание ответа на который можно было получить в ухо. Вопрос фундаментальный, экзистенциальный. Его задавали уличные философы в кепках, спортивных штанах и длинноносых ботинках, которые представляли философскую школу под названием «гопники». «Ты кто по жизни?» – спрашивал меня кто-нибудь из них, проникновенно глядя в глаза, а остальные, полные жажды узнать ответ, обступали со всех сторон. «Кто я по жизни… Кто я…» – я задумывался и, признаюсь, до сих пор не выяснил, каков правильный ответ на вопрос, над которым бились лучшие умы человечества на протяжении тысяч лет. Только «школа гопников» его знала, но не спешила им делиться.

Вопрос-то «кто я» действительно сложный. Известный американский психолог Альберт Эллис, представитель когнитивно-поведенческого направления в психотерапии, и вовсе считает его «несомненно, бессмысленным и глупым»:

Вопросы «что я делаю», «каковы мои особенности», «какова ценность этого поступка» являются осмысленными, так как они – об особенности, характеристике или поступке, которые можно наблюдать и как-то измерить или оценить… Но если я спрошу себя, «кто я», как я могу ответить на этот вопрос, если не в свете своих особенностей, характеристик и поступков? Как я должен осмысленно ответить на такой неопределенный, неясный, достаточно бессмысленный вопрос?[3]

Многие люди склонны соглашаться с Эллисом. Действительно, вопрос «кто я» – какая-то невразумительная философская муть. Но так ли это на самом деле и как действительно можно ответить на него?

Есть один эксперимент, предложенный американскими психотерапевтами Джеймсом Бьюдженталем и Ирвином Яломом. Я впервые столкнулся с ним на семинаре по экзистенциальной психологии, который проводил российский психолог Дмитрий Алексеевич Леонтьев. Нам было предложено взять десять маленьких листочков и на каждом написать один ответ на вопрос «кто я». Потом каждый из нас собрал свои листочки в стопку в порядке убывания значимости снизу вверх: внизу – самые важные ответы, вверху – наименее ценные. (Если вы хотите выполнить это упражнение-эксперимент, то проделайте сейчас то же самое, прежде чем продолжите чтение. Впрочем, можно его не выполнять, просто прочитать о нем, но тогда вы его не прочувствуете во всей полноте.) Затем наш ведущий попросил взять верхнюю карточку и поразмышлять над тем, как мы бы себя чувствовали, отказавшись от этой части своего «я». Через две минуты мы убрали карточку в сторону и перешли к следующей. Мы делали это, пока не избавились от всех десяти ответов. Выполняя задание, очень важно не просто думать «что было бы, если бы у меня не было этого варианта ответа», а прочувствовать этот момент, запомнить ощущения. Когда закончатся все карточки, важно прислушаться к своим ощущениям: что-то еще осталось? Что-то еще чувствуется, воспринимается? Потом можно вновь интегрировать с собой эти качества, проделав все в обратном порядке.

Это упражнение на разотождествление нередко вызывает сильные эмоции. Какие ответы дают часто? Описывающие обычные характеристики «я»: мать, отец, брат, сестра, муж, жена, любовник, студент, мужчина, женщина, психолог, банкир, генерал, человек… Иногда встречаются не социальные, а личностные характеристики: жизнерадостный человек, добросовестный работник, теннисист, книголюб, мечтатель… Но так или иначе, большинство вопросов вполне согласуются со словами Эллиса о том, что ответить на вопрос «кто я» можно только в свете своих особенностей, характеристик и поступков.

Эта согласованность сохраняется до тех пор, пока разотождествление не набирает обороты. От первых своих характеристик и особенностей (верхних карточек) отказываться не очень трудно, но чем дальше… Например, на семинаре одной девушке было невыносимо сложно отказаться от такого определения себя, как «я – сексуальная стерва», и после того, как она отложила в сторону эту карточку, в ее душе воцарилась пустота и тоска. Спортивного вида молодой человек «завис» над ответом «я – спортсмен с отличным телом». У всех вызывал ступор отказ от «я – мужчина» или «я – женщина». Кто-то не мог представить себя в отрыве от ролей «мамы» или «сына»… Эксперимент безжалостно отреза́л то, что казалось незыблемой частью «я», жизни человека, оставляя все меньше места для привычного и понятного и погружая в состояние изоляции от всего привычного, что питало и давало опору.

Что же осталось в конце? Кто-то не чувствовал ничего, кроме пустоты и тоски. Кто-то и вовсе не смог довести начатое до конца, остановившись на последнем или предпоследнем определении. Лишь немногие сказали, что в воцарившейся «пустоте» что-то все-таки есть, что-то осталось. Они не могли описать это «что-то», но оно точно было, и попытка описать его упиралась в «это я… но не могу это описать».

Такое «я», не поддающееся описанию, поскольку оно не обладает никакими качественными или количественными характеристиками, но которое можно ощутить, почувствовать, – это тоже экзистенциальное или наблюдающее «я». Но экзистенциальное «я» не только наблюдает за тем, что происходит с нами, – это центр нашего самосознания, при помощи которого мы выбираем указанные варианты идентичности. Это то, что я люблю называть «точкой сборки» личности. Вот что Ирвин Ялом говорит по этому поводу:

Проблема невротика состоит в сомнениях по поводу собственной безопасности, что заставляет его далеко расширять свои защитные ограждения. Иными словами, невротик защищает не только ядро своего существа, но также множество атрибутов (работу, престиж, роль, тщеславие, сексуальные доблести, атлетические возможности…). Фактически люди убеждены: «я есть моя карьера» или «я есть моя сексуальная привлекательность»… Нет, вы – это не ваша карьера, вы – не ваше великолепное тело… Вы – это ваше «я», ядро вашей сущности. Обведите его линией: другое, что остается снаружи, – это не вы; эти другие вещи могут исчезнуть, а вы по-прежнему будете существовать[4].

Что станет с человеком, если он вдруг перестанет быть, например, банкиром или потеряет базовую опору в виде представления о себе как о преуспевающем человеке? Немецкий миллиардер Адольф Меркле ответил сам себе: не останется ничего. И бросился под поезд, потому что определение «я – успешный бизнесмен» оказалось стержнем его жизни, и когда он во время кризиса потерял сотни миллионов долларов, не осталось ничего, его «я» рухнуло. Не помогли другие, значительно более слабые опоры – например, то, что у него остались немалые сбережения, жена и четверо детей… А что произойдет, если потеряешь не огромные деньги, а любимого человека? Если все твое «я» строится вокруг «я – частичка любимого», то тоже останется пустота, и тогда пойдешь на все, лишь бы с этой частичкой остаться. Многие женщины выстраивают вокруг мужей всю свою жизнь и забывают о прежних увлечениях и занятиях, пытаясь жить интересами мужчины.

Способность ощутить свое экзистенциальное «я» позволяет сохранять устойчивость даже в самые тяжелые периоды жизни, когда значимые составляющие «внешнего "я"» шатаются и падают, выдирая целые куски души.

Кроме того, это позволяет принимать новые образы «я» и добровольно отказываться от старых, отживших свое, трансформировать уже устоявшиеся. Например, перейти от «я – всемогущий родитель, распоряжающийся судьбой своих детей» к «я – старый и мудрый друг для своих взрослых детей» или от «я – юная красавица» к «я – зрелая женщина» (как трудно иногда проходит смена этих «я», и странно может выглядеть шестидесятилетняя женщина, центр «я» которой по-прежнему «я – юная сексуальная стерва»).

В противном случае, если мы теряем ощущение своего экзистенциального «я», то застреваем в ролях. Генерал и дома может остаться генералом, «строя» близких, а не быть мужем и отцом. Помню, дал задание студентам нарисовать семью. Среди всех рисунков нетрудно было узнать нарисованный ребенком военного. Все домочадцы были изображены стоящими строем с вытянутыми по швам руками (стойка «смирно»), отец семейства – во главе шеренги, пусть и не в военной форме. «Папа военный, наверное?» – спрашиваю, и студент с удивлением говорит: «Да… А как вы догадались?»

Наши идентичности – важные составляющие образа «я», это наши опоры. Поэтому речь идет не о том, чтобы от них отказываться или принижать их значимость, а скорее о том, чтобы не сращиваться с ними, чтобы можно было их перестраивать в соответствии с теми процессами, которые происходят во внешнем мире. В гештальт-терапии этот процесс очень удачно, на мой взгляд, называют «творческое приспособление». И это значит не сращиваться до конца, изменять внешнюю идентичность, опираясь на ощущение собственного «я», или принимать нежеланную утрату некоторых составляющих «я». По мере взросления эти роли нарастают на нас, как слои одежды. Например, в юности, когда этих слоев меньше, нам проще знакомиться и заводить друзей (даже попросту сказать «давай дружить»). Чем мы старше, тем больше пафоса и важности, тем сложнее вот так просто обратиться к людям – «ищу друзей». Но мы – не эти «слои одежды».

Так что отчасти прав Эллис: невозможно внятно ответить на вопрос «кто я». Можно только ощутить это. Но часто возникает большой соблазн это ощущение анестезировать, потому что если наше «я» живое, то оно может и болеть.

В кабинет психотерапевта часто приходят люди, которых так и тянет назвать «безжизненными». Это ощущение возникает оттого, что они «заморозили» в себе переживания, которые были источником постоянной душевной боли. Иногда эта «заморозка» частично компенсируется за счет интеллекта, и тогда в ответ на вопрос «что вы сейчас чувствуете» следует рассуждение о том, что человек сейчас думает.

– Я думаю о вчерашней встрече с…

– А что вы чувствуете, когда думаете об этой встрече?

– Я считаю, что он неправ!

– Это вы считаете, а что вы чувствуете, когда так считаете?

И иногда следует недоуменный взгляд: «Ничего». Или догадка: «А, вы хотите намекнуть мне, что я должен чувствовать злость?» Живое переживание заменяется интеллектуальной, рациональной деятельностью. Но это еще не самый печальный вариант, иногда весь диапазон доступных переживаний ограничивается словами «нормально», «плохо», «хорошо», «никак».

Можно встретить и людей, попытавшихся отрезать от себя негативные переживания, при этом оставив «хорошие». Я с раздражением отношусь к манере иных людей размещать в соцсетях сообщения с обилием смайликов, эмодзи в виде сердечек и сложенных ручек, призванных свидетельствовать об исключительно доброжелательном отношении ко всем и ко всему. Однако если их собеседник эту доброжелательность не поддерживает, он может столкнуться с мощным катком пассивной агрессии, обвинениями и упреками в «недостаточной позитивности», «негативном мышлении» и тому подобной реакцией, причем свою агрессию люди не замечают в упор. Весь негатив в виде зависти, злости, ненависти, желания доминировать или отвергать, переживаний уязвимости или стыда – все это вытеснено в «Тень», в ту «плохую» часть своей личности, с которой контактировать не хочется и которую легко обнаружить у кого угодно, кроме себя. Один из моих коллег раздраженно называет такое явление «ложным жизнелюбием». Жизни, кстати, в этом «жизнелюбии» мало – это маска, за которой скрыто огромное количество посаженной под замок энергии.

На сильнейшем избегании определенных эмоциональных состояний частично основано то, что в клинической психологии и психиатрии называют расстройствами личности (или расстройствами адаптации). Некоторые мои коллеги, уходя от чрезмерной патологизации человеческих особенностей, используют более точное определение: «стиль присутствия в контакте». Контакт в нашем случае – это взаимодействие людей друг с другом, то есть люди, избегающие встречаться с определенными эмоциональными переживаниями, будут вести себя в общении так, чтобы не испытывать эти переживания. Поэтому, когда мы говорим о «стилях присутствия в контакте», речь необязательно идет о расстройстве в клиническом смысле, а еще и о том, чего люди привыкли избегать в рамках «нормы» (что бы ни подразумевалось под этим словом). Так, для человека, обладающего нарциссическим стилем присутствия в контакте, невыносим стыд и все, что с ним ассоциируется (например, ощущение уязвимости или слабости), и личность может деформироваться вплоть до нарциссического расстройства, чтобы свести встречу с этими переживаниями к минимуму.

При пограничном стиле присутствия в контакте человек избегает близости: одновременно и жаждет, и ужасно боится столкнуться с отвержением – настолько сильно, что или сам заранее отвергает тех, кто ему дорог, или до самоотречения пытается добиваться близости и удерживать ее, избегая любых намеков на «неблизость». А уж если эти намеки появились (реальные или мнимые), следует эмоциональный взрыв.

Люди с шизоидным стилем присутствия в контакте не могут никому доверить заботу о себе, их чувство безопасности в детстве было нарушено так сильно, что человек стремится стать полностью самодостаточным и независимым, тоскуя, однако, по состоянию доверия и безопасности в отношениях.

Примеров может быть больше, но главная мысль, которую я ими иллюстрирую, – люди идут на усечение спектра переживаемых чувств, если те причиняют сильную душевную боль. Жизненный тонус, витальность (то есть уровень энергии в человеке) от этого снижается, и нередко очень сильно, но зато боль затихает или вовсе перестает ощущаться – как при анестезии. Как сказала моя коллега о людях, которые сталкиваются с тяжелыми эмоциональными проблемами и не могут их преодолеть, «это не их вина, это их беда». Эти же слова я обращаю и к себе, когда сталкиваюсь с собственными обостренными реакциями, о которых потом сожалею, на какие-то внешние триггеры: «Это не моя вина, это моя беда», – и как будто к моей душе прикасается нечто легкое и нежное, смягчая остроту реакции и возвращая способность к рефлексии.

Для людей, которые сталкивались с разрушительными последствиями очень сильных чувств, также характерно относиться к эмоциям и чувствам как к помехам, мешающим жить.

Эти сильные чувства могли, например, демонстрировать их родственники с психическими нарушениями, которые взрывались аффективной яростью из-за собственной тревоги или подозрительности. Так, ребенок, наблюдая неконтролируемую истерику взрослого из-за пролитого чая, приходит к выводу, что эмоции – это страшно и разрушительно (в силу возраста не понимая, что дело не в эмоциях, а в психическом состоянии человека, который их проявляет).

Бояться неконтролируемых эмоциональных реакций, аффектов, могут и солдаты с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР), при котором характерны флешбэки и очень острая реакция на звуки или образы, напоминающие войну. Как, впрочем, и другие люди, получившие психическую травму. Только важно не путать в этом случае психическую травму и просто сильные негативные эмоции, обусловленные каким-то событием, которые в обычных разговорах также называют травмой.

Психическая травма возникает вследствие того, что человек из-за какого-то чрезвычайного события (кратковременного или же длительного, например домашнего насилия) столкнулся с эмоциональными переживаниями такой интенсивности, что его психика не смогла с ними справиться и прожить, принять ситуацию. В результате в душе человека образуется эмоциональная непереносимость всего, что так или иначе связано с травмирующим событием, – человек «проваливается» в непрожитые эмоции, снова и снова переживая тот страшный стресс, с которым столкнулся, и – что очень важно подчеркнуть – не находя выхода из этой утягивающей на самое дно воронки. Никакого просвета, только мрак и ужас.

Поэтому совершенно неудивительно, что у людей формируется поведение, помогающее избегать как ситуаций, напоминающих травматичную, так и сильных, интенсивных эмоций. При этом никто из «здоровых» людей не застрахован от получения психической травмы – вероятность ее зависит от многих факторов, а наличие не может характеризовать человека как «слабого». Душевный надлом так же возможен, как и перелом костей.

А может, оно и к лучшему? Заморозить то, что болит, и продолжить жить с анестезией? Ну да, полуживыми, но зато без этого перманентного страдания! В качестве временной меры – да, это возможный способ себе помочь. Как при зубной боли или переломе. Однако если при повреждении тела оно при должном уходе может само восстановить свою целостность, с психикой дело обстоит сложнее.

Психическая боль, как я уже упоминал, не локализована в какой-либо части тела, она разливается повсюду, не давая покоя, и анестезировать ее не так-то просто – обычно это возможно при полной «отключке» каких-либо состояний. Если бы мы так обходились с физической болью, пришлось бы отключать саму возможность переживать это ощущение, а не только его локализацию в определенном участке. И онемение охватывает не руку/ногу/зубы, как бывает при местной анестезии, а все тело человека. То же происходит и с душой. И жизнь теряет всякий смысл.

Когда клиент впервые приходит к психологу или психотерапевту, то приносит с собой привычные способы контактирования с другими людьми. А точнее, способы избегания подлинной, эмоциональной и искренней встречи, так как когда-то он очень сильно обжегся (и не один раз), и теперь вместо открытости демонстрирует защиту.

Например, люди с выраженными нарциссическими чертами приносят с собой обесценивание. Кто-то его вываливает сразу. Помню, как однажды клиент, пришедший на первую встречу, расположившись на стуле, заявил: «Я тут посмотрел и думаю, что зря пришел… Как-то тут у вас не так… Дешево все тут. Да и вы какой-то слишком молодой». Кто-то сначала пытается очаровать психолога, говорит «вы мне показались наиболее заслуживающим доверия», «я читал ваши статьи», но вслед за очарованностью неизбежно приходит разочарование, иногда нескрываемое. Следуют уколы, даже попытки учить, как правильно с ним работать. То же самое клиент делает и за пределами кабинета психотерапевта. В основе этой нарциссической преграды, стены между клиентом и терапевтом, спрятано много «замороженного» стыда, при приближении к которому защита становится все активнее.

Замкнутые, шизоидные клиенты, боящиеся, что им придется жертвовать тем, что им дорого, в обмен на близость, привычно воздвигают стену отчуждения между собой и тем, к кому пришли за помощью, одновременно тяготясь этого отчуждения. Обычный парадокс человеческого существования. Тревожные люди приносят с собой тягу к контролю, которая может проявляться в дотошном расспрашивании психолога о том, что он будет делать и зачем. Или в постоянной потребности получать подтверждение, что они «нормальные». «Параноики» ищут в психологе союзника в борьбе с разного рода жизненными угрозами, и несогласие воспринимается как предательство. А жаждущие одобрения и принятия с самого начала изо всех сил пытаются быть хорошими и правильными клиентами, игнорируя свое состояние (в том числе недовольство психологом).

Кто-то, сгорая от стыда, извиняется за то, что побеспокоил психолога своими мелкими проблемами, ведь «наверняка к вам приходят люди с гораздо более серьезными ситуациями». И это ощущение бывает принесено из «большого мира», в котором ты – никчемный и ничего не значащий, а вокруг множество более важных людей…

Все особенности наших контактов с другими, мешающие нам, – следствие того, что когда-то мы приняли решение «заморозить» ту нашу часть, которая очень уязвима и болит, и выстроить вокруг нее систему защит, позволяющую не раниться. Да, это избегание, но кто мог нас ранее научить обходиться с болью как-то иначе?

Помните глубоко субъективное ощущение, когда вы чувствовали себя по-настоящему живыми? Перебирая подобные моменты, я ловлю себя на мысли, что это не только мгновения счастья. Живым и свободным я себя ощущал и тогда, когда разрешал себе плакать от отчаяния и горя. Переживал неудачи, искал поддержку, честно признаваясь как себе самому, так и людям, к которым обращался за помощью, что мне сейчас трудно. Когда, замирая от волнения, говорил о своей уязвимости, признавался в любви или просто в теплых чувствах (а это бывает даже сложнее, чем выражать неприязнь). Когда разрешал себе открыто злиться и выплескивать гнев, не зажимая его из страха «как бы чего не вышло», «что подумают люди, как я буду выглядеть в их глазах» (такого, увы, в моей жизни было немало). Живым я ощущаю себя, когда мне доступен весь спектр переживаний от отвращения и ненависти до любви и нежности и они текут через мой организм, находя хорошие и не очень (увы) формы выражения.

Мне нравится образ энергии жизни, предложенный экзистенциальным психотерапевтом Эмми ван Дорцен[5]. Это напряжение между полюсами. Она говорит о том, что вся человеческая жизнь умещается между полюсами: доминирование – подчинение, брать – давать, принятие – отвержение, идентификация – отчуждение, уверенность – сомнение, сила – слабость, безопасность – уязвимость и т. д.

Напряжение между этими крайностями и создает энергию жизни. Как электрический ток перетекает от одного полюса к другому, так и энергия жизни «плещется» между полюсами жизни, и попытки заблокировать или «приглушить» какой-либо полюс приводят к остановке этого движения или утрате в нем энергии. Это отражается и в теле: голос становится глухим и безжизненным, тело – жестким и напряженным или вялым и апатичным, мимика – тусклой и скупой. Эмоциональная жизнь застывает, становясь плоской.

На физическом уровне мы тоже можем наблюдать нечто похожее: в частности, наше тело и мышцы «заряжаются» потенциальной энергией, кровью и кислородом тогда, когда мы выдыхаем, расслабляемся, отпускаем напряжение, а не когда они хронически напряжены и зажаты. Совершая усилие, мы разряжаем накопленную в состоянии относительного покоя и расслабленности энергию.

Вечный парадокс и диалектика жизни: чтобы обрести уверенность, нужно разрешить себе быть неуверенным – тогда нет необходимости прятать это состояние, и тревоги становится меньше. Чтобы быть смелым, надо разрешить себе чувствовать страх. Часто мы думаем: «Когда я перестану бояться, я это сделаю». Но самые смелые люди, которых я знаю, – не те, которые не боялись и действовали, а те, которые боялись, признавали свой страх – и действовали. И именно благодаря этому становились храбрыми. Мы одновременно и храбрые, и трусливые, а не или-или.

Невозможно достичь успеха, если не позволяешь себе провалов даже на уровне мыслей и переживаний, не говоря уже о реальных неудачах. Чтобы поступать адекватно и разумно, важно осознавать свою способность быть неадекватным и «безумным». То есть помнить ситуации, в которых мы несли чушь, теряли над собой контроль (не только под воздействием алкоголя, но и под влиянием эмоций), делали нелепые выводы из неверных предпосылок (как это часто происходит, например, при ревности).

Хорошими лидерами часто становятся те люди, которые знают, что такое подчинение и связанные с ним переживания, а не боятся его как огня, изображая свирепых доминаторов и боясь допустить даже намек на мягкость и уважение к подчиненным.

Способность человека быть добрым включает в себя и признание того, что он может быть злым и жестоким, – знание об этой своей изнанке помогает лучше понимать и себя, и других.

Люди, которых мы воспринимаем как красивых, это нередко те, кто приняли свои особенности. Они не прячутся, они двигаются свободно и раскованно, их плечи расправлены и голос звучит легко и свободно, а смех открыт и не зажат. И это не потому, что они красивые, – наоборот, они воспринимаются как красивые потому, что так ведут себя. А люди внешне привлекательные, но ненавидящие свое «уродство» (зачастую существующее только в их воображении), нередко напряжены и испытывают ужас при мысли, что кто-то заметит их несовершенство. И от этого их красота блекнет, теряя естественность и непринужденность.

Если вы боитесь, что, приняв свои «темные» стороны (то есть не одобряемые общественной моралью), будете всегда лгать, проявлять жестокость, демонстративно вести себя наперекор всем, то это опасение, на мой взгляд, напрасно. Во-первых, ваши неприглядные черты так или иначе все равно иногда проявляются – зачастую в самых неожиданных ситуациях. А во-вторых… Наиболее жестокие агрессоры как раз не ощущают себя таковыми, у них всегда готово оправдание: «меня спровоцировали», «это была ложь во благо», «я хороший, это жизнь такая» и т. д. Принятие своих темных сторон означает, что мы можем быть внимательными к их проявлению и в случае, когда все-таки совершили что-то не очень достойное, учиться признавать свою ответственность. Ведь достоинство человека не в совершенстве и отсутствии недостатков, а в том, как он с ними обходится.

Принятие не означает оправдание, оно значит «я знаю, что такое во мне есть». Человек, считающий себя, например, очень скромным и непритязательным, может жаловаться на это, но в глубине души гордиться своей скромностью, упиваться ею, так как она дает ему превосходство над другими, «слишком высокомерными». Вытеснение «неправильной» гордыни не дает ему свободнее уходить от ложной скромности, разворачивать энергию, которая скована образом крайне непритязательного человека.

Давать ли волю внутренним драконам – это наш выбор, и лучше бы мы были с ними хорошо знакомы. Так их проще приручить, но уничтожить – нет, не получится.

И еще: речь идет не о том, что нужно постоянно метаться между различными полюсами. Жизнь находится между крайностями, лишь изредка сдвигаясь к полюсам. Но именно принятие этих полюсов и приводит нашу психику в подвижное состояние, а движение, как мы знаем, это жизнь (даже слова «эмоция» и «мотивация» имеют в основе своей латинское слово motus, означающее «движение»). Энергия, которая тратилась на избегание или самообман, высвобождается для движения.

Жизнь не должна и не может быть всегда легкой и счастливой, в ней есть весь спектр переживаний, она течет в моменты как величайшего счастья, так и страшных провалов и горя.

Одна из целей психотерапии как раз заключается в том, чтобы восстановить поток переживания жизни во всем его диапазоне, от гнева и горя до радости и любви. Даже если это означает, что иногда нам придется переживать боль – неотъемлемую часть жизни, будь то жизнь тела или души.

Итак, быть живым (в психологическом смысле) значит иметь возможность пропускать через себя все те переживания, которые рождаются у нас в ответ на происходящее во внешнем мире и внутри нас, и преобразовывать их в действия, если есть такая необходимость. Жизнь – это постоянный обмен с окружающим миром: ты мне – вызовы, впечатления, вещи, я тебе – ответы, эмоции, дела. Позволю себе процитировать фрагмент книги Джеймса Бьюдженталя с очень подходящим названием «Наука быть живым». Эти строчки уже много лет неизменно вызывают у меня сильный душевный отклик и как нельзя лучше иллюстрируют мои слова:

В каждом из нас тлеет пламя, которое может разгореться. Нас постоянно преследует жажда жизни. Сколько бы нас ни учили сокращать, коверкать и коренить наше бытие, что-то внутри нас стремится расширить горизонты, чтобы обеспечить себе пространство для роста и развития. Нас пугает цена этого роста, мы боимся тех открытых пространств, которые наш взор иногда обнаруживает вокруг; хотим закрыть глаза на собственные возможности.

Изменение, бесконечное изменение. Языки пламени пляшут, обретая причудливые формы, изменяются снова и снова. Мы боимся огня, но мы состоим из него. Мы не можем сопротивляться ему; мы можем лишь ему соответствовать. Когда мы, наконец, покоримся ему, то испытываем облегчение и блаженство. Быть по-настоящему живым значит быть приговоренным к постоянному развитию, бесконечному изменению. Быть по-настоящему живым значит найти свою идентичность в этом изменчивом процессе, зная, что огонь уничтожит любые стабильные структуры, которые мы будем пытаться построить.

Желания и потребности – горючее для пламени жизни. Мы можем существовать без желаний не больше, чем огонь может гореть без топлива. Если мы хотим жить как можно более полной жизнью, следует как можно более полно знать свои желания и потребности. Мы состоим из пламени, и его танец – танец нашей жизни[6].

Мы – огонь, но, к сожалению, одна из самых распространенных и одновременно понятных реакций на столкновение с экзистенциальными вызовами жизни – притушить пламя, чтобы эти вызовы нас не заметили и не настигли.

Глава 3

Как встречаться с душевной болью

Хорошо, скажете вы, мы – огонь, чувства, переживания, и чтобы чувствовать себя живым, важно не гасить это пламя. А что же тогда делает эти чувства настолько тяжелыми, что мы все-таки стремимся их пригасить или вовсе потушить? Что превращает простое чувство в ужасную боль?

Я много раз слышал восклицания вроде «Я этого не переживу!», «Я не могу этого терпеть!», «Сколько можно быть в одиночестве, я устала, я целый месяц (год, годы) остаюсь одна!» Люди говорят о непереносимости каких-то состояний и переживаний. Мне, например, хорошо знаком такой сильный стыд, когда после какой-то неудачи все пространство словно схлопывается в черную дыру и остается только ощущение собственного ничтожества, отчаяние от бессилия что-то сделать с ним, мучительно тянущая тоска в груди, чувство бесполезности и бессмысленности своего существования. После этого не хочется даже думать о действиях, которые вызвали этот провал.

Для других людей непереносимым может оказаться чувство вины. Сталкиваясь с этим чувством, они испытывают дикую тягу начать искупать свой грех, готовность чуть ли не в ногах валяться, лишь бы получить прощение-искупление и сбросить с груди, спины и головы этот неимоверно тяжелый камень, притягивающий тело к земле.

Есть люди, у которых неконтролируемый, беспредельный страх перед внезапной смертью разворачивается в паническую атаку, в которой даже вздохнуть тяжело, и не за кого ухватиться, не к кому обратиться за помощью.

А еще для кого-то самым страшным будет тягостное одиночество, которое перерастает в дикую тоску, когда кажется, что невозможно вернуться обратно в пустой дом, и ощущается желание во что бы ни стало кого-то найти, иначе будешь выть от отчаяния и тоски на луну: ты один или одна во всей Вселенной!

Все эти состояния становятся невыносимыми, если в них происходит полное слияние человека с его переживанием, погружение в него с головой – прямо как в младенчестве, когда у нас нет вообще никакого опыта, кроме непосредственного восприятия происходящего здесь и сейчас. Из-за этого человек утрачивает контакт с любыми опорами, используя которые он мог бы выдержать сильное горе, страх отвержения, нарциссический стыд, тягостную вину и многое другое. То есть если с головой погружаешься в чувство, происходит следующее.

Утрата контекста происходящего. Все наши чувства связаны с конкретными ситуациями, случившимися в прошлом или настоящем. Но аффект может оказаться настолько сильным, что мы утратим понимание того, что́ именно переживаем и по какому поводу: «Просто все очень плохо». В этом случае теряется как само чувство, так и понимание ситуации, которая его вызвала.

Если мы не можем точно назвать объект или ситуацию, вызывающие те или иные чувства, это не означает, что их нет, – просто их очень трудно разглядеть, выделить. Но пока объект наших переживаний не выделен из общего фона разномастных переживаний, чувств, событий, процессов, мы ничего не можем сделать с ним и, следовательно, с ситуацией. И тогда чувство нарастает, оно начинает существовать «само по себе», двигаться по кругу (кому из нас не знакома эта нисходящая спираль мыслей и чувств!). «Мое выступление сегодня провалилось… Что думали зрители? Это позор. Я никогда не смогу от него отмыться. Люди наконец-то поняли, что я собой представляю; ничто, ноль без палочки, пустышка, самозванец. Ужасно… Выходить на улицу невозможно. Такое ощущение, что все вокруг уже знают».

Когда мы перестаем понимать, что это за чувство и реакцией на какое событие или на какие мысли оно является, происходит следующий этап превращения этого состояния в невыносимое.

Утрата ресурсов совладания с ситуацией. Дело в том, что если теряешь из виду нечто конкретное, вызывающее чувство, то становится крайне проблематично хоть что-то с этим сделать. Словно очутился в густом тумане, где вообще ничего не видно и непонятно, куда идти или за что хвататься. Если оказался глубоко под водой, самое главное – определить, где поверхность, а человек, которого «накрыло», становится похож на водолаза на глубине в полной тьме, потерявшего ориентацию и не понимающего, где верх, а где низ, и неясно, куда плыть, чтобы выбраться. Представили его ощущения? А ко всему этому добавляется еще один момент.

Исчезновение временно́й перспективы («это состояние – навсегда»). Сильным негативным переживаниям нередко сопутствует ощущение того, что нынешнее состояние будет вечным и никогда не закончится. То есть это та же утрата берегов и ориентиров, только во времени, а не в пространстве. «Я одинок, и мне кажется, что это навечно», «он умер, и мое горе будет всегда таким же сильным», «я полное ничтожество, и мне уже не исправить эту ситуацию», «она никогда меня не простит, я всегда буду виноват», «эти переживания всегда будут такими же сильными и болезненными, как сейчас».

Часто мы боимся не одиночества, а того, что оно не закончится. Не неудачи как таковой, а того, что она окончательная, другого шанса не будет. Не размолвки с близкими, а того, что мы больше никогда не будем смеяться вместе. Наш ужас часто сконцентрирован на вечности. На слове «навсегда». Например, если, поссорившись с близким человеком, вы ощущаете, что это можно исправить, что вы помиритесь и будете вместе, это делает конфликт вполне переносимым. А если после каждого конфликта у вас возникает страх, что это окончательно, в последний раз, и дальше – только разрыв… Вот тогда становится очень тяжело.

Вот он, контекст непереносимых переживаний: «непонятно, что происходит», «с этим никак не справиться», «это навсегда». Человек зависает в полном «ничто», в пустоте, в непроглядном белесом тумане или под чернейшей водной толщей, и непонятно, что делать и куда бежать. Он вне времени и пространства. Его накрывает паника, и, как следствие, он совершает импульсивные действия по принципу «нужно сделать хоть что-нибудь». Эти действия напоминают скорее метание в панике по палубе тонущего корабля, чем что-то осмысленное.

Непереносимый страх одиночества толкает к импульсивным знакомствам, скольжению по людям и событиям. Стыд – на отчаянные попытки как-то восстановить самоуважение (в том числе и за чей-то счет) или даже на самоубийство, если первое недоступно. Вина – на автоматическое, импульсивное оправдание или самоуничижение. Горе и боль оттого, что нас бросили, толкает к бутылке или заставляет делать попытки «взять себя в руки» и т. д. Главное – хоть что-то сделать, чтобы не чувствовать, не «зависать» в этой абсолютной пустоте и мраке, безысходности и отчаянии. Отсюда и вопрос, который задает психологу на первой психотерапевтической сессии клиент, охваченный сильной тревогой:

ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ? ПРОСТО СКАЖИТЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ЭТОТ УЖАС ПРЕКРАТИЛСЯ!

Вопрос хороший, но он опережает другой, который должен быть задан раньше:

А ЧТО, СОБСТВЕННО, СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?

Нередко бывает, что, когда разберешься, что́ с тобой творится, осознаешь, куда и зачем тебя несет «взбесившаяся» психика, ответ на вопрос «что делать» даже и не возникает – он очевиден, и следует решить вопрос «как это сделать». Вишенкой на торте становится превращение эмоциональной боли в страдание. И это не одно и то же.

Боль, как уже говорилось, неизбежный спутник нашей жизни, как те же ушибы, ссадины и травмы. Она сопровождает наши личностные изменения, кризисы роста и потери. Когда я пишу эти строчки, моя старшая дочь готовится сдавать ЕГЭ и затем поступать в университет в другом городе, и моя жизнь скоро сильно изменится, многое станет другим в устоявшемся семейном быте, и мне иногда бывает больно при мысли о том, что что-то хорошее в моей жизни исчезает навсегда – как детство дочки.

А вот страдание – совсем не обязательный спутник боли. Под страданием я понимаю негативную или избегающую реакцию на собственную эмоциональную боль. Если, например, вы шли и упали, то можете чувствовать, с одной стороны, просто физическую боль от падения, а с другой – злость на себя за то, что упали («где были мои глаза!»). К этому можно добавить еще и стыд, если ваше нелепое падение увидели прохожие (и особенно если, не дай бог, засмеялись). Злость и стыд превращают простую боль в страдание. А можно еще все усложнить и начать стыдиться того, что вы на себя злитесь и стыдитесь, – ведь «психологи говорят, что нужно себя принимать и любить!» Боль в нашей жизни неизбежна, а вот страдание опционально.

Психологическое просвещение нередко играет злую шутку с людьми. Сейчас культивируется образ «здоровой» или «зрелой» личности. Мы можем узнать, что наши постоянные самооправдания – «признак инфантильности», и когда в очередной раз ловим себя на каком-то «неправильном» поведении, то начинаем ругать за то, что вообще испытываем то или иное чувство в ситуации, когда его быть не должно: «Что ты расстроился? Все нормально же» Подобное «утешение» часто не помогает прожить грусть, а добавляет к ней еще и стыд: «А правда, что это я из-за таких пустяков расстраиваюсь? Что-то со мной не так».

Особенно часто страдание добавляется к переживанию душевной боли тогда, когда проживаемая эмоция относится к числу «запретных» или «неправильных». Например, заметили в себе черную зависть к кому-то, и помимо самой зависти будете еще и переживать из-за того, что ее испытываете. Стыдно обижаться – обижаются ведь только «инфантилы». Люди, которые на рациональном уровне разделяют идеи бодипозитива (принятия своего тела таким, какое оно есть), могут испытывать отчаяние и злость из-за того, что не могут принять свое тело, как бы ни убеждали себя, что «любить себя» – правильно. Мужчинам очень стыдно плакать и жаловаться, и они часто начинают глушить боль алкоголем, переводят ее в агрессию или в саморазрушительное поведение.

Страдание как усиление нашей боли возникает не только тогда, когда мы наказываем себя за какое-то болезненное переживание. Еще одним источником страдания становится способ, при помощи которого мы пытаемся приспособиться к тяжелым или травмирующим переживаниям и ситуациям.

Когда люди приходят ко мне на консультацию или на длительную психотерапию, они приносят с собой и свой способ существования в контакте – те самые «панцири», о которых я упоминал выше. А эти «панцири» не только защищают, но и страшно «натирают», давят на душу и тело.

Допустим, вас воспитывали очень требовательные, нарциссичные родители. Единственным способом спастись от постоянной критики (от которой больно и стыдно) было стараться изо всех сил соответствовать их ожиданиям. Либо по-настоящему, либо притворяться, в том числе и прямо лгать. Делай что угодно, лишь бы не видеть этого разочарования на лице матери, ее поджатых губ, укоризненно покачивающего головой отца: «Эх ты, а мы-то на тебя надеялись…»

Постепенно может сформироваться ваш собственный способ взаимодействия с людьми (иначе говоря, способ присутствия в контакте). Вашей задачей будет соответствовать ожиданиям более-менее значимых собеседников. Если вам покажется, что мне, психологу, очень хочется видеть ваши успехи, вы будете от сессии к сессии рассказывать, как у вас все замечательно или как вы отлично справляетесь (благодаря моим советам, разумеется) с возникающими трудностями. И будете это делать не потому, что вы какой-то ужасный обманщик. Просто впечатавшийся в душу страх кого-то разочаровать (и испытать сильный стыд) будет диктовать привычную линию поведения, выработавшуюся в результате адаптации во взаимоотношениях с родителями. А в глубине души вы будете переживать и страдать от одиночества и неузнанности.

Таких способов присутствия достаточно много, у них есть свои нюансы. Некоторые клиенты с самого начала пытаются внушить психотерапевту страх и трепет (чтобы он не увидел их собственный страх унижения). Кто-то все время пытается быть веселым и позитивным и не может поделиться своим горем. Кто-то хочет впечатлить и заворожить и страшно переживает, что это не получается. Кто-то очень боится проявить эмоции и пытается «сразу перейти к делу» и получить краткие инструкции. А кто-то, наоборот, тонет в страдании, потому что когда-то только с помощью слез на грани истерики мог «достучаться» до эмоционально холодных близких.

И тут возникает парадокс. Такие способы присутствия в контакте, в прошлом помогавшие хоть как-то адаптироваться к особенностям родителей, в конце концов сами причиняют страдание. Как минимум они не позволяют устанавливать доверительные отношения или же стремительно их разрушают. Они как старая обувь, которая когда-то была удобной и помогала вам ходить по земле, усыпанной острыми камнями; но вот вы выросли, а обувь осталась прежней, и давит, и натирает до крови. Снять ее страшно (вдруг снова будет очень больно!), а чем и как заменить, вы не знаете. Так и получается, что стратегии поведения, помогавшие когда-то налаживать контакт со значимыми взрослыми и избегать встречи с наиболее тяжелыми чувствами, превратились в личностные особенности, от которых люди страдают в зрелом возрасте.

Третьим источником страдания является простая мысль:

ТАК БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО!

То есть неудачи, провалы, ошибки, боль воспринимаются не как неизбежная часть естественного течения дел (в грубом варианте я называю это «дерьмо случается»), а как некая аномалия. Мол, если бы я постарался как следует или был предусмотрительнее, этого бы не случилось. Как будто мир по определению совершенное место, в котором все идеально отлажено, и если бы мы играли в точности по его правилам, обошлось бы без боли вообще. Сам факт принятия того, что нечто плохое в жизни просто есть, даже без наших усилий, и что даже бездействие не избавляет нас от боли (и само по себе является неудачей и ошибкой), снимает существенную часть страдания, замешанного на аутоагрессии.

Ксению терзало бесконечное чувство вины. Появилось оно еще в детстве, когда она должна была следить за младшим братом, и если он падал и раздирал коленки, отец ее ругал, а мама разочарованно вздыхала. Потом она мучилась виной за то, что не смогла помирить двух своих подруг – точнее, даже за то, что не смогла предотвратить ссору. Чем старше она становилась, тем больше у нее появлялось причин себя ненавидеть. Она не справлялась со множащимися вызовами жизни, постоянно что-то шло не так, и она безумно устала бороться с этим. Апогеем несчастий стали проблемы в отношениях с мужем – а ведь эти отношения казались ей совершенно беспроблемными, она с мужем всегда обо всем договаривалась, они жили в любви и согласии. И вдруг начались ссоры. «Что я опять не так сделала?» Рядом с ней, кстати, легко можно было почувствовать себя безответственным – ответственность за любую проблему Ксения решительно брала на себя.

– Ксения, это совершенно естественное явление – разодранные коленки у детей. Неизбежное.

– Почему неизбежное? Это результат недосмотра родителей или того, кто следит за ребенком.

– Ты помнишь себя, когда ты падала?

– Да. Я часто падала.