Серебряный змей в корнях сосны – 4

© Сора Наумова, текст, 2025

© Мария Дубинина, текст, 2025

© Raccun, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Список действующих лиц[48]

 Мацумото Хизаши – ученик школы Дзисин, змей-оборотень, проклятый богами и ставший человеком.

 Куматани Кента – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Има.

 Учида Юдай – ученик школы Фусин, его духовное оружие – нагината по имени Кэйдо.

 Мадока Джун – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Каёку.

 Сасаки Арата – ученик школы Кёкан, заключил договор с кицунэ по имени Аканэ-сан.

 Чиёко из рода Цубаса – шаманка-итако, способная общаться с мертвыми.

 Хироюки (самоназванный Конран-но ками) – демон, низвергнутый в Ёми 200 лет назад.

 Морикава Дайки – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Рендзё.

 Сакурада Тошинори – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Гэкко.

 Сакамото – нынешний глава школы Дзисин.

 Нобута-старший – палач школы Дзисин.

 Нобута-младший – ученик школы Дзисин, племянник Нобуты-старшего.

 Тояма Рэн – глава управления Дзисин на острове Камо.

 госпожа Юэ – жена Тоямы.

 Кендзи – слепой бродячий музыкант.

 Мичи – девочка из безымянной деревни, первая молящаяся Хизаши.

 Эри – одно из имен демоницы из Ёми.

 Рюхей – брат настоящей Эри.

 Хамада – ученик школы Дзисин.

 Накимэ – посланница богов.

 Лунный медведь «Исао» – бог, покровитель Куматани Кенты.

 Адзи-сики-така-хико-нэ – бог, покровитель земледелия и змей.

 Увабами – гигантская священная змея.

 Дайкэн – странствующий оммёдзи.

 Инаба Идзуру – оммёдзи, будущий основатель школы Дзисин.

 Хагивара Такума – оммёдзи.

 Куматани Акира – оммёдзи с горы Канашияма.

 Рюичи – первый ученик Куматани Акиры.

 Ишинори – второй ученик Куматани Акиры.

 Хаято – третий ученик Куматани Акиры.

Час Обезьяны – с 3 до 5 дня.

Час Курицы – с 5 до 7 вечера.

Час Пса – с 7 до 9 вечера.

Час Свиньи – с 9 до 11 вечера.

Час Мыши – с 11 до 1 часа ночи.

Час Быка – с 1 до 3 ночи.

Час Тигра – с 3 до 5 утра.

Час Кролика – с 5 до 7 утра.

Час Дракона – с 7 до 9 утра.

Январь – митсуки – месяц гармонии, месяц пионов.

Февраль – кисараги – месяц, когда надевают много одежд, месяц камелии.

Март – ЯёЙ – месяц произрастания, месяц сливы.

Апрель – удзуки – месяц дейции, месяц сакуры.

Май – сатсуки – месяц рисовых посевов, месяц глицинии.

Июнь – минадзуки – месяц без дождей, месяц гортензий.

Июль – фумидзуки – месяц литературы, месяц лотосов.

Август – хадзуки – месяц опадающих листьев, месяц космеи.

Сентябрь – нагатсуки – месяц длинных ночей, месяц хризантем.

Октябрь – каннадзуки – месяц без богов, месяц георгин.

Ноябрь – симотсуки – месяц заморозков, месяц кленов.

Декабрь – сивасу – месяц окончания дел, месяц увядания.

Бремя

– Хироюки сошел с ума. Мой брат обезумел, и пусть я не помню ничего о нем или о себе, я не могу позволить ему творить что захочется. Ты со мной?

Говоря это, Хизаши ни на что не надеялся. Все, произошедшее с ним прежде, пережитое и отмученное, сжалось до крохотной точки, не имеющей значения, и его протянутая рука замерла в абсолютной пустоте. Ведь получается, что жизнь Мацумото Хизаши и была ею – пустотой, пшиком, чем-то ненастоящим. Он даже не понимал, злиться ему или горевать, и какие чувства должен был испытывать истинный он, а не тот, чью жизнь он проживал эти долгие десятилетия.

А потом Кента ухватился за его ладонь, и Хизаши будто притянуло обратно к земле, и это не Кента встал на ноги, не сводя с него виноватого взгляда, а он, Хизаши, наконец-то вновь обрел опору.

– С тобой. Конечно же, я с тобой, – сказал он с той непоколебимой уверенностью, которой именно сейчас Хизаши так не хватало.

– И я, – добавил Мадока. Учида сурово кивнул, а Сасаки улыбнулся. В груди потеплело, будто в клетке из ребер зародилось маленькое солнышко, щекочущее изнутри мягкими лучиками. Наверное, это от них стало так мокро глазам, не иначе.

– Предлагаю выбираться отсюда, а после у меня к вам будет несколько вопросов, – сказал Учида, первым заметивший, что окружение начало неуловимо меняться. Долину по краям заволокло густым туманом, буквально пожирающим землю. Багровое небо затянуло тучами, и даже тот тревожный красный свет, что оно источало, затухал. Скоро совсем стемнеет, и кто знает, какая участь ждет того, кого коснется голодный туман…

Хизаши и Кента задержались до последнего. Темнота сожрала уже почти все вокруг, заставляя поверить, что все эти ужасы им лишь привиделись, если бы не пустой, потерянный взгляд Кенты. Он же был первым, что Хизаши ощутил, стоило им оказаться в затопленной долине под небом реального мира. Сасаки обнимал кицунэ – лиса стала размером едва ли не с кошку, и ее остроносая морда тыкалась ему в ладони в поисках ласки и защиты. Рядом Юдай и Мадока склонились над бесчувственной шаманкой, та потеряла сознание и, наверное, к счастью, пропустила все самое интересное.

– Смеркается, – услышал он голос Кенты, и сдерживаться не осталось сил. Хизаши повернулся к нему и схватил обеими руками за плечи – то ли хотел встряхнуть, то ли обнять, то ли оттолкнуть.

– Почему, они тебя дери, ты тогда просто не дал мне коснуться Дзайнина?!

– Мы это уже обсуждали, – насупился Кента, но рук его не сбросил. – Я хотел тебя защитить…

– Разве я того стоил? Разве это все того стоило, скажи?

С приоткрытых губ Кенты вот-вот должен был сорваться ответ, он, медля, повторил жест Хизаши, несильно сжав его предплечья.

– Да. Я считаю, ты того стоил. Пожалуйста, Хизаши… Хватит. В том, что случилось, не твоя вина и не моя. Мы оба виноваты, но прежде всего, он.

– Мой брат, – выдохнул Хизаши и опустил голову. – Его зовут Хироюки.

– Это больше не твой брат, – подал голос Учида Юдай, поднимаясь с колен. – Очнись, Мацумото. Ты сам на себя не похож.

– Потому что это не я!

Наверное, он и правда слишком разошелся, и следующие его слова остановила пощечина, не достаточно сильная, чтобы причинить настоящую боль, но хлесткая и отрезвляющая. Учида не раздумывал и ударил бы снова, если бы не Кента.

– Не надо, ни к чему это. Дай ему прийти в себя, пожалуйста.

И это его понимание лишь утяжеляло груз вины на плечах Хизаши. Надо было побыть одному, но он боялся оставаться наедине с самим собой. Наедине с Ясухиро.

Зашевелилась Чиёко, слабо застонала и открыла глаза. И сразу попыталась вскочить.

– У нас получилось? – выпалила она, оглядывая мрачные лица вокруг себя. – Получилось? Почему вы молчите?

Она остановила взгляд на Кенте и застыла, будто и правда могла увидеть, одержим он или уже нет. И что бы ей ни открылось, оно ее успокоило.

– Я в порядке, – сказал Кента. – Ты справилась, спасибо.

– Но что-то все равно не так.

– А вот это ты нам и скажи, итако, – потребовал Юдай с той железной интонацией, с какой он разговаривал с виновными. – Почему ритуал сработал именно так? Ведь это ты получила знание о нем от души Куматани Сугуру и только от тебя мы могли узнать, каким он должен был быть.

Последние слова он произнес по-особенному, все это почувствовали.

– Ты имеешь в виду, что я солгала? Обманула вас… ради чего?

Юдай молчал, и Чиёко зябко обхватила себя за плечи.

– Я передала все именно так, как услышала. Мне больше нечего добавить.

– Тогда остается только один вариант. – Учида повернулся к Кенте. – И ты понимаешь, о чем я.

– Отец не стал бы поступать так, он умер, пытаясь спасти меня, – растерялся Кента и беспомощно оглянулся на Хизаши.

– Он и спас, – жестко припечатал Юдай, – тебя. Ты задумывался о том, что происходило с ним в Ёми? Каким он мог там стать?

Кента отступил еще на шаг, и Хизаши не выдержал:

– Брось свои шутки, фусинец. К чему этот разговор? Чего ты хочешь добиться?

– Правды. И думаете, мне приятно обвинять отца Кенты в злом умысле? Или я мечтаю, чтобы итако оказалась виноватой? – Его голос редко звучал так эмоционально, так живо и несдержанно. – Но что произошло, то произошло, и надо понять почему.

Кента поднял на него взгляд.

– Ты прав. Не хочу этого признавать, по крайней мере, не сейчас, но ты прав. Возможно, отец ошибался, возможно, его самого обманули, но я верю, он не сделал этого нарочно. Как и Чиёко-тян. Среди нас нет предателей.

– Но что же тогда все-таки произошло?! – спросила Чиёко. – Объясните мне!

– Мы выпустили демона из тела Кенты, и теперь он свободен и, похоже, собирается мстить тем, кто двести лет назад низверг его в Ёми, – неожиданно для всех подытожил Мадока и смешно округлил брови. – Что? Думаете, я совсем дурак и до сих пор ничего не понял? Кента вынес из школы проклятый меч Дзайнин, который принадлежал тому демону из прошлого, а потом перестал быть самим собой. А, еще этот демон – брат нашего Мацумото.

Все молчали, поэтому ответил ему Сасаки:

– Примерно так и есть, Джун. И никто не считает тебя дураком, никогда не думай так, пожалуйста.

Но Мадока только покачал взлохмаченной головой со слипшимися от крови прядями у виска.

– Нет, мне прекрасно известно, что учителя считают меня недалеким, да и вы никогда меня всерьез не воспринимали. Я и правда, – он почесал щеку, – не так уж умен. Но я все никак не мог найти повода сказать, что я рад быть вашим другом.

– Сейчас тоже не очень подходящий момент, – не сдержался Хизаши. Слова Мадоки неприятно его кольнули, ведь по большей части они относились именно к нему.

– Мы чуть не умерли, – напомнил Мадока. – А ты вообще поседел. Когда еще-то говорить?

– Поседел?

Хизаши поймал прядь из растрепанного хвоста и поднес к лицу. Она была совершенно белой.

– И вы молчали?! – воскликнул он.

– Твоя внешность сейчас не самое главное, Мацумото, – осадил его Юдай. – Меня больше волнует вопрос, откуда у ёкая такие братья. Подумай еще раз и скажи. Ты точно всегда был хэби?

– Всег… да.

Получилось неуверенно, и Хизаши испугался. Ему нравилось, когда его мир был прост и ясен: богов он недолюбливал, других ёкаев не считал равными, к людям относился снисходительно. А теперь его чувства изменили ему. Он потерялся.

Кицунэ жалобно тявкнула и заскулила, Сасаки взял ее на руки и прижал к груди.

– Давайте сначала поднимемся в заброшенную деревню. Темнеет, и здесь может быть небезопасно. Аканэ-сан волнуется.

Пушистый хвост обвил его за талию, и лисица задрожала, прижимая уши к голове. Хизаши расслабил пальцы, и белая прядь соскользнула с ладони и упала на потрепанное ветхое кимоно, заношенное кем-то почти до дыр. Они все думали, он озабочен своей красотой, но дело было в другом. Это тело смертно и слабо, и пусть Хизаши удалось сохранить достаточно своих прежних сил, он до обидного мало мог использовать без риска разрушить самого себя. Веер, верный друг, часть его прежнего, пропал, наверное, безвозвратно. Мог ли Хизаши избежать опасности? Мог. Простил бы себя, если бы сделал это? Нет. В тот миг, когда взывал к внутреннему змею, он не думал о последствиях. Он думал о…

– В деревне есть более или менее уцелевший дом, давайте переберемся туда и отдохнем, вы устали, – предложил Кента, хотя и сам выглядел тенью себя. И ненависть к Хироюки, которого пока не получалось считать братом, кроме как на словах, обожгла вспыхнувшие щеки. Хизаши шел позади их скорбной процессии, каждый шаг давался с трудом, будто он двигался в глубокой воде. Тело не просто устало, оно побывало на пороге своих возможностей, и побелевшие волосы тому свидетельство. Неужели, подумал Хизаши с запоздалым удивлением, он и правда готов умереть ради Куматани? Или ради всей этой кучки людей, прежде не вызывавших ничего, кроме раздражения. Умереть как один из них. Память тут же подбросила картинки его первой встречи с конечностью земного бытия, и к этому сложно оказалось привыкнуть. Ёкаи живут сотни лет, жизнь некоторых длится уже тысячелетие, а Хизаши метил и того выше – собирался стать ками. А кем стал?

Ни бог, ни ёкай, ни человек.

За полосой деревьев дышалось легче. Хизаши так никому и не сказал, что помнит эту деревню, но не знает, что делал здесь и когда. Сначала ему стоило понять самому. Юноши расположились вокруг очага, Чиёко еще была слишком слаба, и Мадока уложил ее к стене, чтобы она могла опереться, если захочет встать. Шаманка уже выслушала историю их бесславного поражения и была молчалива и печальна. Да они все переживали, каждый по-своему: фусинец стискивал древко лежащей на коленях нагинаты, его губы сжимались, будто он силился подавить рвущиеся наружу проклятия, может, так оно и было; Арата погрузился в себя, услышав от Кенты о своем загадочном, но недолгом преображении; сам же Кента старательно делал вид, что все в порядке. Хизаши больше не знал наверняка, но догадывался – таким образом он пытается искупить очередную взятую на себя вину, словно это может что-то исправить, словно он не должен сейчас страдать больше всех и не прятать чувств. Он ведь сам столько раз говорил – чувствовать это нормально.

– Кента… – начал Хизаши и осекся.

А что он собирается сказать?

– Вы как хотите, а я спать, – громко заявил Мадока. – Очень есть хочется.

– Как это связано? – удивился Учида.

– Если усну, буду меньше думать о еде. А там, глядишь, и приснится миска лапши.

Он отвернулся от огня и почти сразу захрапел, наполняя старый дом громким живым звуком. Пламя горело ярко, выжигало образ высокой фигуры в кимоно с узором из алых ликорисов, запечатленный на внутренней стороне век. Его лицо могло быть лицом Хизаши, если бы в нем хватило ненависти – так они отражали друг друга. Хизаши вспомнил голос, иногда он слышал его в кратких видениях, имя отзывалось внутри тянущим, горьким узнаванием. И все же не было самого главного.

– Я ничего не чувствую к нему, – тихо сказал Хизаши, не моргая глядя на трескучий огонь. – Если он мой брат, почему я не чувствую этого?

– У меня нет братьев и сестер, – отозвался Кента. – Мне этого не понять.

– У меня старший брат и младшая сестра, – сказал Юдай.

– И ты их любишь?

– Я не знаю. Мы одной крови, но все немного сложнее. – Он нахмурил брови и опустил взгляд на блестящее лезвие нагинаты. – В детстве, насколько мне помнится, мы были дружны с братом. Потом меня отдали в ученики одного столичного оммёдзи, и наши пути разошлись. И все же… Все же мы связаны, хотим мы того или нет.

За тонкими стенами поднялся ветер, несущий с собой полные непролитым дождем облака. Трое юношей сидели у очага друг напротив друга, и возникшее молчание дарило спокойствие, а не неловкость. Пожалуй, Хизаши наконец ощущал себя в безопасности, несмотря на то, что именно сейчас опасность была как никогда явной.

– И все-таки мне не дает покоя Сасаки, – Юдай перевел взгляд на него. – Что ты сделал, когда Кента пытался выйти из круга?

– Я? – испуганно проблеял Сасаки.

– Вы с кицунэ будто стали одним целым, и твои духовные силы возросли в разы.

– И ты заметил это, вися в воздухе и читая незнакомое заклинание?

– Особенности обучения в Фусин. Ну так что?

– Если честно, я сам только услышал об этом от Кенты, – признался Арата. – Аканэ-сан пострадала. Простите, у меня правда нет ответа.

Мадока всхрапнул, будто ничего особенного не происходило, и они все вместе в их ученическом павильоне. Хизаши впервые искренне ему позавидовал.

– Что мы будем делать дальше? – спросил он. Прежде не стал бы искать совета, тем более у фусинца, но нынче изменилось слишком многое. А может, он только сейчас заметил.

– Надо рассказать всем, школы должны знать. – Брови Кенты тревожно дрогнули над поблескивающими от огненных всполохов зелеными глазами.

– Согласен с Куматани, – кивнул Учида. – Такое больше нельзя утаивать.

– Вы же помните, что нас могут убить прежде, чем мы раскроем рот?

– Тогда раскрой его пораньше, – без улыбки бросил ему Учида.

Кента протянул руку к огню и отдернул, едва горячие языки лизнули ладонь.

– Наверное, говорить буду я, раз с меня все началось. К тому же, если повезет, учитель Ниихара будет на моей стороне.

– Ты наверняка считаешься беглецом и предателем, – нахмурился Хизаши, ему такой план не понравился.

– Это ты предатель, Мацумото, – вставил Учида безжалостно. – Не путай.

– Ну как же я мог забыть! – воскликнул Хизаши, и Мадока беспокойно заворочался, потревоженный его излишне громким голосом. – Хотя ты же всегда найдешь момент, чтобы напомнить.

Юдай упрямо поджал губы, и, прежде чем ссора продолжилась, Кента вскинул руки.

– Ниихара сказал, что у него есть свои люди, заслуживающие доверия. Даже если сам учитель не покинул школу, кто-то должен быть на фестивале, я уверен. Мне всего лишь надо добраться до Морикавы-сэнсэя или хотя бы до Сакурады. Они точно помогут.

Звучало разумно, и это особенно злило. Хизаши не хотел снова подвергать Кенту опасности и считал, что если уж с кого вся эта скверная история и началась, так это с него. Он задумчиво накрутил на палец кончик хвоста и поморщился – белый цвет пугал, напоминал о том, что никакая самоуверенность сейчас не спасет от бесславной гибели. Вот бы вернуть свой веер… Да где его искать?

– Я понял тебя, – кивнул Учида, возвращая Хизаши к разговору. – Я тоже поищу тех адептов Фусин, кому могу довериться. Невозможно, чтобы вся школа была под стать ее руководству.

– Наши пути, скорее всего, разойдутся. – Кента положил ладони на колени и низко склонился вперед, насколько мог, чтобы не уткнуться лбом в огонь. – Прими мою искреннюю благодарность за то, что сохранил веру в меня, и за то, что не оставил Хизаши одного. Знаю, принять правду о нем далось тебе нелегко.

Он застыл, и Хизаши мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть его склоненной спины. Фусинец прикрыл глаза, а когда открыл, взгляд сделался необычно мягок, без той отточенной стали убеждений, заменивших ему собственное мнение.

– На самом деле проще, чем я ожидал, – признался он. – Любой обман, любая нечестность должны быть наказаны, но в этот раз наказание опередило проступок.

– Учида. – Хизаши не знал, что ему сказать, просто чувствовал, что должен.

– Не трать слова, Мацумото. Завтра до рассвета вместе обсудим план действий, а пока надо восстановить силы и энергию ки.

Он показал пример, улегшись на спину и уложив нагинату рядом, касаясь древка рукой. И пусть засыпал он не так мгновенно, как Мадока, его дыхание очень быстро замедлилось, а тело расслабилось.

– Спать всем сразу неразумно. – Кента с беспокойством поглядел на дверной проем, за которым густели пасмурные сумерки.

– Не думаю, что Хироюки вернется, – успокоил его Хизаши. Ему тоже, несмотря на усталость, не хотелось ложиться. – Здесь он сделал все, что собирался. Точнее, мы сделали.

– Когда ты называешь его по имени… Не знаю, мне не нравится, – пробормотал Кента. – Будто вместе с именем он приобретает человеческие черты, тогда как очевидно, что он – зло.

– Он человек, по крайней мере, был им, – поправил Хизаши.

– Неужели существует что-то, что может создать из человека… такое?

– Причин полно. – Хизаши знал, о чем говорит, просто ему повезло, а Хироюки нет. – Человеческая жизнь наполовину состоит из поводов обозлиться, и если граница будет пройдена, врата бездны гостеприимно раскроются в ожидании.

– Мне не хочется в такое верить.

– Ты юн, Кента, юность многое видит в ином свете.

– Ты говоришь это как двухсотлетний хэби или как человек?

– Не спрашивай, – попросил Хизаши. – Пожалуйста.

Пламя медленно оседало, не получая достаточно подкормки, и стал слышен шорох капель снаружи. В отличие от осеннего, этот ливень нес земле обновление и возрождение, дарил новую жизнь. Хизаши ненавидел сырость, но сейчас почему-то подумал, а если выйти и подставить лицо дождю, получится ли тоже обновиться, смыть с себя все лишнее?

– Завтра будет непростым, – сказал он. – Отдохни, я пока посижу.

Кента не стал больше спорить и лег, подтянув к груди колени. Хизаши перевел взгляд на огонь, и тот, будто в утешение, выдохнул вверх тонкие горячие язычки. Хизаши смотрел на них, и мысли замирали, подчиняясь незатейливому ритму огненного танца.

На рассвете, как и договаривались, покинули гостеприимный старый дом и отправились тем же путем обратно, на другую сторону холма. После ночного дождя трава была мокрой, пыль на дороге превратилась в грязь, и стоило выглянуть весеннему солнцу, как испарения наполнили воздух влажной духотой. Город уже проснулся, рабочий люд занимался делами, открылись торговые лавки, готовились к дневному наплыву посетителей идзакаи. С высоты холма все это видел лишь Хизаши, чье зрение превосходило обычное. Если спускаться, то сейчас, пока улицы не наводнили толпы праздно шатающихся.

Первой их компанию покинула Чиёко.

– Я больше не могу скрываться от семьи, – сказала она на прощание. – В Ямато наступают темные времени, и итако пора вмешаться. Если духи способны дать подсказку, как побороть демона, я узнаю об этом и найду вас.

– Береги себя, – пожелал ей Кента. Взгляды, которыми они обменялись, могли означать что угодно, но Хизаши уже достаточно поднаторел в понимании человеческих чувств, чтобы увидеть за ними сокрытое. Юная шаманка сделает все ради Кенты лишь за одну надежду на взаимность, это стало очевидно не прямо сейчас, но прямо сейчас Хизаши понимал ее, как никто другой, и как никто – завидовал, ведь его собственное будущее надежды лишено. Зависть – это тоже чувство, присущее людям, так что он может собой гордиться.

После ухода Чиёко все будто бы выдохнули с облегчением. Хизаши не сомневался, что, по меньшей мере, Мадока и Кента постоянно были озабочены ее безопасностью. Мыслей Юдая он не знал, но сам лично не считал шаманку той, за кого стоит переживать. О них бы теперь кто побеспокоился.

– Постойте, – вдруг остановил их Сасаки и предостерегающе поднял руку. Лисий колокольчик на его красном браслете тревожно закачался. – Что-то приближается.

Тут он опередил Хизаши, потому как следом за этими словами и он уловил ауру множества ёкаев, несущихся им навстречу со стороны города. Они не казались опасными, но их окутывало облако страха, а вот это уже настораживало.

– Кошка? – удивился Кента, и тут из густой травы выглянули кончики раздвоенного хвоста, и нэкомата с разбегу прыгнула Кенте на руки и вцепилась когтями в одежду и, судя по запаху крови, в кожу. Следом за первой набежали и остальные, не меньше десятка ёкаев – целая стая!

Учида напрягся, у него с нэкоматами и бакэнэко отношения не сложились, а вот Кента опустился на корточки и поманил перепуганных кошек рукой.

– Хизаши, ты только взгляни!

Нэкоматы окружили его, будто надеялись найти защиту, и Кента торчал из массы пушистых вздыбленных тел, кажется, ничуть не обеспокоенный такой опасной близостью. На Хизаши они отреагировали шипением, хвосты принялись стегать по бокам.

– Да я гляжу, – хмуро отозвался он, отступая на шаг, чтобы избежать удара когтистой лапой. – Надеюсь, ты не собираешься тащить их всех за собой? Эй, ты, блохастый комок шерсти! – Хизаши шикнул на особо наглую нэкомату. – Только тронь меня!

Юдай призвал ки, и она заставила кошек отпрянуть. Та, что вцепилась в Кенту, грозно взвизгнула и попыталась взобраться выше, и Кента со смешком перехватил ее под лапами и ссадил на землю.

– Они не причинят нам вреда, – успокоил он, – разве вы не видите, что они напуганы?

Арата опустился на колени. К нему нэкоматы отнеслись не так благосклонно, но протянутую руку не укусили. В Кёкан явно учили чему-то особенному, потому что после переглядываний с главной в стае выражение лица Араты изменилось.

– Они вынуждены покинуть город и его окрестности из-за того, что кто-то очень сильный и страшный поселился поблизости, и все, кто к нему приближался, менялись.

– Дичали, – мрачно протянул Учида.

– Ёкаи послабее стремятся поскорее убежать, а те, кто посильнее, надеются побороться за территорию. – Арата опустил голову. – Глупо. У них не получится.

Хизаши посмотрел на шипящую на все лады стайку нэкомат и почувствовал то, что чувствовали они: непонимание, ярость, страх, желание выжить. Кошки – хитрые существа, а двухвостые и того хитрее и умнее. Хизаши не думал, что однажды доживет до дня, когда ёкаи будут искать помощи у оммёдзи, но то, что выгнало их из города, страшило сильнее потенциального изгнания.

– Демон точно в долине Хоси, – Учида бросил взгляд в ту сторону.

– Там много экзорцистов, – не слишком уверенно заметил Арата. – Они должны справиться с одним единственным противником.

Его сомнения понятны. Согласно легенде, победить демона задача не из простых, наверняка в заточении он набрался не только ярости, но и сил.

Самая крупная из нэкомат встала на задние лапы и открыла рот с острыми иглами клыков.

– Мы чуем дыхание Ёми, – сказала она, снизойдя до человеческой речи.

Остальные кошки заволновались, задергали усами, и все как одна повернули морды назад. Хизаши уже смотрел в том направлении, и тонкий, пока едва уловимый запах скверны, вонь, проникающая сквозь аромат свежей травы и влажной земли, долетел до него издалека. Вспомнилась деревня Сотомичи, отравленная ядовитыми испарениями преисподней, и он понял, что ждет не только долину Хоси, но и близлежащие города и селения. Если бы он был тем, кого оммёдзи отправили во тьму, чего бы он хотел даже больше, чем выбраться на свет?

Мести.

И самое страшное, Хизаши не мог до конца осудить Хироюки за это желание. Ведь разве он сам не такой же? Разве не жажда мести руководила его мыслями и поступками, толкнула на опрометчивый шаг, который причинил Кенте такие страдания?

– Хизаши? – теплые пальцы коснулись запястья. – О чем ты думаешь?

Кента стоял рядом и заглядывал в лицо. Нэкоматы пошли дальше, прочь от угрозы, а они пятеро должны были сделать ровно наоборот.

– Хироюки хочет отомстить. Не знаю, чего он добивался изначально, но, если верить не только общепринятой легенде, но и рассказу Ниихары, его обманули и одолели даже не трое на одного, а целая армия оммёдзи. И вот он унижен, побежден и низвергнут на долгие двести лет.

– Звучит так, будто ты ему сочувствуешь, – пробормотал Мадока.

– Нет-нет, продолжай, – поддержал Кента. – Ты считаешь, он вернулся, прежде всего, отомстить тем, кто его низверг?

– Они давно мертвы, – покачал головой Учида, – это бессмысленно.

– Для людей, может, и да. Но кто, как не ты, знает, что за грехи отцов отвечают их дети?

Взбунтовавшийся ветер поднял на вершину холма затхлый запах застоявшейся воды и гниющих растений с удушливой сладостью мертвых лилий. И тот же ветер, точно маленький ребенок, подхватил побелевшие волосы Хизаши, обрадовавшись новой игрушке, и спутал длинные пряди.

– Ему все равно, что те самые оммёдзи мертвы, – продолжил он. – В мире осталось полным полно других.

Хизаши ничем не мог доказать свою правоту, но все, и он сам, чувствовали – из них сейчас именно он способен понять врага лучше кого бы то ни было. Дело ли в нечеловеческой природе или родственной связи, но, глядя вдаль, Хизаши видел не переплетение улиц и крыши домов, а лицо Хироюки, знакомое до последней черточки и одновременно чужое, и читал в нем чувства, когда-то наполнявшие и его. Несправедливость заставляет сердце черстветь. Несправедливость, растянувшаяся на столетия, превращается в глухой доспех, под которым бушует настоящее адское пламя обиды и ненависти.

Хироюки вышел на тропу войны, и в этот раз у него гораздо больше шансов сойти с нее победителем.

Следующими их покинули Сасаки Арата и ставшая снова невидимой Аканэ. После встречи с напуганными нэкоматами он решил оставить друзей и лично сообщить обо всем в Кёкан. Его отпустили из школы для спасения Куматани Кенты, и с этим делом он неведомо как, но справился. Но ситуация изменилась, теперь одного ученика недостаточно, чтобы предотвратить катастрофу, и Сасаки обещал сделать все, от него зависящее, дабы убедить в этом своего главу.

– Я не прощаюсь, – сказал он непривычно серьезно, даже строго. – И вы, прошу, дождитесь моего возвращения в целости и сохранности. Уверен, в Кёкан не останутся равнодушны и непременно окажут помощь. Только дождитесь.

– Главное, чтобы они не выдали нам еще одного недоученного ученика, – фыркнул Хизаши, хотя на самом деле был растроган и малость опечален расставанием.

– Сам-то больно доученный, – поддел Мадока и от души хлопнул Сасаки по плечу. – Счастливого пути! Пусть он будет быстрым и легким.

Затягивать не стали, и сразу же Арата вернулся на тракт и двинулся в обратном направлении, к Лисьему лесу, на что у него уйдет не один день, если только какой-нибудь тэнгу[1] не возьмется ему помочь. Они же четверо приготовились спускаться в самое пекло, и хорошо, если это было лишь красивым оборотом речи.

В Ёсико пока не догадывались о нависшей над ними угрозе и жили обычной жизнью, ну, может, более шумной, нежели до начала Досинкай. Первый же встреченный ими человек сообщил, что торжественное открытие соревнований назначено на завтрашнее утро, а еще – что участники и их сопровождающие расположились в нескольких богатых рёканах поближе к долине Хоси, выкупив их целиком.

– В этом году особенно много оммёдзи собралось, – похвастался житель Ёсико. – Такая честь для города.

«И прибыль», – подумал Хизаши.

В них никто пока не заподозрил экзорцистов, а патрулей они успешно избегали. Останавливаться в рёкане, даже самом дешевом, было небезопасно, да и едва ли этой ночью им придется хоть немного вздремнуть. Вызнав место, где расположилась делегация из Дзисин, юноши покинули город, обогнув долину Хоси по широкой дуге. Солнце уже давно взошло, и весеннее тепло прогрело воздух и высушило вчерашнюю влагу. Но не было в природе того мирного удовлетворения, что разливается вокруг по весне, напротив – зрело нечто жуткое, зловещее, и птицы не нарушали тишину пением, и даже ветер не колыхал листву и не гонял волны по свежей траве. По дороге в сторону долины неспешно катились торговые обозы, чтобы поскорее завершить последние приготовления к торжеству. Должно быть, уже утром на арену выйдут представители школ-участниц и министерства оммёдо из столицы, а также кто-то из светской власти.

Идеальное время и место, чтобы заявить о себе. «Хироюки, как же давно ты готовился к этому?»

– Я пойду к Морикаве-сэнсэю и…

– И тебе снесут башку, – осадил Кенту Хизаши, очнувшись от невеселых мыслей. Вечно он рвется вперед всех, будто умереть за идею – его смысл жизни.

– Я могу пойти, как в тот раз, – заикнулся Мадока, однако Учида его предложение отверг.

– Теперь мы тоже под ударом. После того как я узнал про сговор Фусин и Дзисин, я не могу никому доверять.

Тут уж Хизаши смолчать не сумел:

– Не больно-то ты и раньше был доверчив.

– Еще не поздно отрубить тебе голову, Мацумото, – пригрозил фусинец, – или на худой конец язык.

Ответ был ожидаем и оттого ничуть не повеселил. Хотя чему тут удивляться? В их положении мало что способно вызвать даже легкий излом губ. Хизаши посмотрел на Кенту и заметил, что тот… улыбается?

– Ты повредился умом? – спросил он.

– Я вдруг подумал, что рад слышать вас всех, даже если вы ссоритесь.

Хизаши словно влепили пощечину. Они не особенно это обсуждали, но Кента обмолвился, как ощущал себя, будучи запертым внутри собственного тела, и тогда голос его сочился горечью и страхом. Когда-то Хизаши пытался вообразить, каково это – быть пленником духового оружия, стать частью холодного металла. Одна мысль об этом наполняла его гневом и ужасом, и судьба распорядилась так, что испытать схожие чувства довелось не ему.

– Ты так задумчив и тих, – все с той же улыбкой проговорил Кента. – Я бы очень хотел, чтобы вернулся прежний Мацумото Хизаши, всегда недосягаемо уверенный во всем.

– Я бы тоже хотел, – проронил Хизаши и отвернулся. Невыносимо было смотреть в его глаза и видеть сочувствие, которого не заслужил. И такой веры в себя не заслужил тоже.

В любом случае никто не пошел в рёкан, рискуя жизнью, но нужно было узнать, там ли Морикава или Сакурада, и Мадоку все же отправили следить за входом. Из них четверых менее приметная внешность досталась ему и, отчасти, Кенте, но последнего не стоило отпускать одного, в этом Хизаши был тверд и непреклонен. Впрочем, никто и не собирался с ним спорить.

Мадока отсутствовал полдня, за это время они трое не перемолвились и словом, расположились под деревьями на пригорке и установили слабую, рассчитанную на новичков, защиту, чтобы не привлекать внимание, случись тут нежданные прохожие, но и не встревожить оммёдзи. Хизаши угнетала эта осторожность, будто они мыши, пытающиеся прошмыгнуть под носом у кота. От нечего делать он принялся размышлять, каким образом составить записку для Морикавы, чтобы тот догадался об отправителе.

– Эй, Кента, – позвал он.

– Да?

Он повернулся так быстро, словно только и ждал, когда с ним заговорят. Хизаши, оказывается, успел позабыть, какой он еще ребенок порой. Хотя… разве не все вокруг для Хизаши должны быть детьми?

– Что между тобой и Морикавой общего? Такого, чтобы вы оба поняли его истинное значение?

– Я не знаю, – пожал плечами Кента и откинулся на древесный ствол. Раскидистая крона бросала на его задумчивое лицо ажурную тень, а солнечный свет играл в зелени глаз. – Может… стихи?

– Стихи? – засомневался Хизаши. – Что в них особенного?

– Стихи – это слова, которыми говорит сердце, – Кента явно цитировал кого-то. – Так мне сказал учитель по дороге в замок Мори. Помнишь? Мы проезжали мимо озера с грустной историей, и учитель так вдохновенно рассказывал о своей жене.

– Ты запоминаешь странные вещи.

– Это драгоценные воспоминания, Хизаши. И я очень рад, что сумел сохранить их.

– Не время для сентиментальности, – возразил Хизаши из одной только вредности.

– Нет, как раз самое время. Хизаши, – Кента посмотрел ему прямо в глаза, так что не отвернуться, не спрятаться, – мы же вместе дойдем до конца, правда? Что бы ни случилось?

– Разве ты не будешь говорить что-то вроде «спасай себя и беги»?

– Больше не буду. Не стану спрашивать, о чем ты думал, когда шел за мной, но скажу, о чем думал я в темноте. Я говорил с тобой, и лишь эти воображаемые беседы помогали мне держаться.

– Прекрати…

– И если ты захочешь сбежать, чтобы спастись, винить не стану. Но я верю, что нам суждено выжить вместе или умереть вместе.

– Прекрати же, – прошипел Хизаши, чувствуя себя неловко. – Фусинец услышит.

– Я слышу, – раздалось с обратной стороны дерева, где дремал Учида.

– Боги, какой стыд!

Хизаши захотелось спрятать горящее лицо за веером, но пришлось ограничиться тем, чтобы закрыть его ладонью. Кента уже беззаботно хохотал, сдержанно хмыкал Учида, невидимый отсюда, и губы невольно растянулись в улыбке, глупой, неуместной, но приносящей облегчение.

Когда солнце склонилось к горизонту, вернулся Мадока с новостями. Оммёдзи из Дзисин предпочитают трапезничать в одном и том же заведении и вечером едва ли изменят традиции. Двое молодых учителей среди них тоже есть.

– Отлично, – обрадовался Кента. – Осталось придумать, как привлечь их внимание.

– И не попасться патрулю или своим же, – добавил Хизаши.

Совместными усилиями составили план, который устроил всех: Кента в сопровождении Хизаши (он же решил никуда не отпускать Куматани одного) притаятся поблизости от идзакаи, наблюдая со стороны, а Мадока найдет городского мальчишку, чтобы передать послание. Кента не потратил на него много времени и, кажется, остался доволен результатом. Мадока спрятал листок за пазуху и отправился обратно в город.

А вместе с закатом выдвинулись и они с Учидой. Тот собирался найти своего наставника из Фусин, по его словам, стоящего доверия. Говорил он, правда, так, что не оставалось сомнений – в случае неудачи предателя не ждет ничего хорошего.

На улицах вечернего Ёсико было не протолкнуться от гуляк, собравшихся как следует отдохнуть в дни проведения Досинкай. Кто только не приехал поглазеть на состязания лучших оммёдзи! Воочию увидеть магию, что они творили, ощутить, как закипает кровь при виде яростных сражений, и, самое главное, понаблюдать за процессом изгнания злого духа или акумы, не боясь за свою жизнь.

Хизаши был даже рад, что избежал «чести» потешать толпу, которая в ином случае обозвала бы его колдуном или, знай правду, попыталась убить.

– В этих обносках мы мало отличаемся от бродяг, стекающихся сюда в надежде на заработок или подачку, – сказал Кента, прижимаясь к стене темной узкой подворотни меж высоких домов. И он был прав, вонючее тряпье прятало их от брезгливых взглядов лучше колдовства. Хизаши передернуло, но тут как раз из дверей идзакаи под красный свет фонарика вышел Морикава. В его руках был листок бумаги, значит, мальчишка, подкупленный монетами Учиды, проник-таки в заведение. Морикава озирается, хмурится обеспокоенно, трет переносицу, а потом вдруг уверенно идет в их сторону.

– Что-то не так, – занервничал Хизаши и отступил на шаг. И тут же, буквально за миг до того, как ледяной металл прижался к изгибу его шеи, ощутил чужое присутствие. Поздно, слишком поздно.

– Учитель! – испуганно воскликнул Кента, мечась взглядом от одного к другому.

– Беги, идиот! – рыкнул Хизаши, и заточенная кромка едва не вспорола кожу.

Он собрался во что бы то ни стало выиграть Кенте время, но обездвиживающий талисман прижался к затылку, лишая сил. В первый раз Хизаши ощущал на себе действие офуда против ёкаев, и унижение оказалось настолько велико, что он едва не взвыл. И этот меч – Гэкко – он узнал, его владелец Сакурада Тошинори. Они были так наивны, полагая, что могут довериться кому-то в Дзисин!

– Кента-кун, ты делаешь успехи, твои стихи трогают сердце, – сказал Морикава и кивнул. Давление на затылке ослабло. Обернувшись, Хизаши столкнулся взглядами с Сакурадой и понял, что их неприязнь целиком и полностью взаимна. Обездвиживающий талисман рассыпался пеплом в руке учителя, а меч с неохотой вернулся в ножны.

– Морикава-сэнсэй, – выдохнул Кента. – Вы же верите нам?

– Вы еще ничего не сказали.

– Но…

– Не здесь, – хмуро оборвал их Сакурада. – Встретимся на восточном выезде из города как отобьют девять ударов[2].

– У нас мало времени, – возразил Хизаши. – Утром случится непоправимое!

– Уж не вашими ли усилиями? – прищурился Сакурада.

Хизаши стиснул зубы, чтобы не нагрубить, и тут его осенило: учитель использовал офуда, потому что знал, что перед ним ёкай? Насторожившись, он отошел ближе к Кенте.

– Мы обязательно все расскажем, – порывисто начал Кента, – но прямо сейчас важно другое. На церемонии открытия Досинкай случится что-то ужасное.

– Что-то? – уточнил Морикава.

– Демон случится, – мрачно ответил ему Хизаши. – Это достаточно ужасно?

– Демоны не такая уж редкость, – хмыкнул Сакурада, поглаживая ножны, – а вот ёкаи-экзорцисты это да, это диковинка, каких поискать.

– Тоши, – зыркнул на него Морикава.

– Что, Тоши? Этот ублюдок водил нас за нос почти три года! Мне что, похвалить его за это?

Сакураду аж затрясло, и он мог бы изрядно напугать даже старших учеников Дзисин, но уже не напугает их двоих.

– Я не виноват, что вы такие слепые и самоуверенные, – процедил Хизаши. – И, кстати, было не особо и сложно.

Сакурада таки начал вынимать меч, и Морикава вскинул руку.

– Довольно! Что вы устроили? Удивляться тут нечему, Ниихара-сэнсэй предупреждал нас. Кента-кун, есть ли шанс, что вы ошибаетесь?

Тот покачал головой.

– Я видел его даже ближе, чем вижу сейчас вас, и он был полон ненависти.

– Неужели это тот самый… – Морикава устало потер лоб – такой знакомый жест – и вздохнул. – Как же вам удалось выжить?

– Считайте, что нам повезло, – ответил Кента.

– Понимаю, – кивнул Морикава и посмотрел на Сакураду. Тот поморщился, но ладонь с рукояти убрал.

– Будьте осторожны, – в итоге сказал учитель, – темные времена настали не только что, и лучше вам больше ни с кем не выходить на связь.

Хизаши обозначил свое мнение тихим, но выразительным фырканьем. Можно подумать, они такие идиоты, кричать о себе с главной площади? Если бы Хизаши не понимал, что им самим уже не справиться, не допустил бы этой встречи.

Они разошлись без прощаний, и, глядя в спину двум оммёдзи, обучавшим их на горе Тэнсэй, Хизаши не мог отделаться от чувства, что прямо сейчас они совершили чудовищную ошибку.

– Учителя на нашей стороне, – успокоил Кента, как и всегда, чудесным образом угадывающий чужое настроение.

– А какая она, наша сторона?

Кента не отвел взгляда, но Хизаши было не обмануть. Он чувствовал сомнение.

До наступления сумерек пришлось ютиться по грязным закоулкам на самой окраине Ёсико, поближе к восточным воротам. Выходили из города вместе с толпой крестьян, возвращающихся в родные дома после торговли на ярмарке. Стража была начеку, осматривала телеги, но повезло, что оммёдзи среди них не нашлось. Белые волосы Хизаши скрывала широкополая соломенная шляпа, отбрасывающая глубокую тень до самого подбородка, и один стражник заинтересовался странным «человеком».

– Кто таков? А ну, шляпу сними, покажи лицо.

Кента тотчас склонился в низком поклоне, едва не до земли, и запричитал:

– Это мой брат, благородный господин. Он с детства болеет, да и умом недалек, хоть и вырос выше всех в семье. Вот, напросился со мной посмотреть ярмарку. Он же как ребенок, господин! Не обижайте его.

Хизаши даже возмутиться не успел, с чего это он опять больной, но тут с головы все же сорвали шляпу, и несколько белых прядей вывалились из узла, стянутого на макушке неприметной тканевой лентой. От такого бесцеремонного отношения Хизаши аж побледнел от гнева, а Кента с силой надавил ему на спину, заставив склониться перед стражником.

– Почему он седой? – удивился тот.

– Его снедает тяжелая болезнь, господин.

– Она заразная?

– Нет, господин, но она, увы, неизлечима.

Наконец их пропустили за ворота. Хизаши не ожидал такой проверки на выходе, ведь зашли они довольно легко. Может, кто-то знает, что они в Ёсико, оттого и стремится их задержать в нем?

И снова он подумал об Морикаве и Сакураде.

– Прости, что унизил тебя, но люди избегают приближаться к больным, даже если те не несут угрозы.

Они отстали от группы крестьян и дождались, пока те отдалятся достаточно, чтобы не оборачиваться на двоих братьев, отчего-то решивших остаться на пустынной дороге в темноте. Мадока и Учида не давали о себе знать, и они с Кентой также не стали тратить время на их поиски. Каждый сам по себе, так безопаснее.

Показалась половинка луны, чей желтоватый свет просачивался сквозь перистую завесу облаков. Тут и там небо прошивали иглы звезд. Ночной ветерок тревожил листву деревьев, среди которых Хизаши и Кента затаились, поглядывая на полосу дороги, но она оставалась пустынна, сколько ни смотри. Ночь была тиха и безмятежна, однако кое-что не давало Хизаши расслабиться. Природа всегда полна скрытой от глаз жизни: не только птицами и мелкими животными, шуршащими в траве, но и множеством ёкаев и лесных духов, привыкших держаться в стороне от человеческого жилья. С приходом темноты они наводняли леса и поля: охотились на насекомых и лягушек родичи древних нодзути[3] – змееподобные цутиноко[4]; бродил по полям, за которыми плохо ухаживали, пугающий старик Доро-та-бо; сновали ласки-итати и другие переродившиеся животные, ставшие ёкаями-оборотнями. Много кого можно повстречать или почувствовать, но и лес, и поля, и дорога – все было пусто и брошено.

– Не только нэкоматы ушли. Все покинули эти края, – сказал Хизаши. – Чего он добивается?

Кента положил ладонь ему на плечо и молча сжал. Они стояли в мертвой пустоте на опушке леса, и им не нужно было говорить то, о чем думали оба. Тут чуткий слух уловил чье-то приближение. Дорога оставалась пуста, звук шел с другой стороны, и Хизаши успел только повернуть голову и увидеть смазанную тень, вдруг ставшую огромной и беспросветно черной. Она заволокла собой все вокруг, забила уши и нос, залепила глаза. Хизаши задыхался и не понимал, что с ним, ведь он всегда был особенным, сильнее, одареннее других, выше во всем. Откуда же этот удушливый страх смерти? И как Хизаши мог так глупо попасться?

– Кен… та? – прохрипел он и провалился во мрак небытия.

Хизаши проснулся от ощущения теплых рук на щеках.

Не хотелось возвращаться из уютного сна, где он был серебряным змеем, свернувшимся в корнях сосны, без тревог и волнений. Безмятежное спокойствие нарушали только эти прикосновения, смутно знакомые, совсем не опасные, от них распространялось тепло, запах сухой травы и речной воды щекотал ноздри. И когда ощущение вдруг пропало, Хизаши потянулся за ним, и тьма обернулась светом дня, а гибкое змеиное тело – несовершенной человеческой оболочкой.

– Наконец-то! Ты так меня напугал!

Кента склонился над ним, стоя на коленях, и его лицо засветилось радостью и облегчением. А меж тем и сам он выглядел скверно – бледный, с покрасневшими глазами и тенями, обрисовавшими их контур краской усталости.

– Что произошло? – спросил Хизаши, садясь. Под ним была холодная земля и примятая трава. – Уже утро? Как? Когда?

– Скорее, Хизаши, вставай, – Кента потянул его за руку, помогая подняться. – Мы опаздываем!

И впрямь, солнце уже почти взошло, а еще предстояло преодолеть путь до долины Хоси и каким-то образом попасть туда, не будучи схваченными. И это если время у них вообще было.

– Почему нас не убили? – все же задал Хизаши вопрос, возникший, едва он окончательно пришел в себя. У того, кто смог лишить их обоих сознания на всю ночь, было достаточно сил и возможностей забрать заодно и их жизни, и то, что Хироюки как-то приложил к этому руку, не вызывало сомнений.

Кента странно посмотрел на него и серьезно ответил:

– Ты его брат, Хизаши. Может, в нем еще осталось что-то человеческое.

Но Кента ошибся. Они оба поняли это, когда, используя энергию ки для ускорения, добежали до места, откуда открывался вид на долину, раскинувшуюся между холмами и обычно залитую светом. Несмотря на название, речь шла об огромном котловане, отдаленно напоминающем звезду с пятью лучами. Долина Хоси всегда считалась благословенной богами, ведь она образовалась, как говорят, от падения небесной звезды, отчего там не росла трава, лишь вокруг зеленела священная роща. Стоя на возвышенности, можно было разглядеть легкую дымку, клубящуюся внизу по утрам.

Но не сегодня.

Сегодня долину окутывала тьма. Смрадное облако накрыло ее, точно куполом, от него разило скверной мира демонов и колдовством людей. Фиолетовые молнии прошивали его то тут, то там, и казалось, это грозовая туча зависла над долиной, готовая извергнуть на нее потоки чистого зла. Хизаши сразу узнал этот запах и ощущение мерзости, склизкой, гнилой, отвратительной. Он уже не раз оказывался близок к демонической энергии, но еще никогда она не была настолько сильна вне Ёми, что буквально сшибала с ног. Кента рядом шумно вдохнул носом и закашлялся.

– Это коробка проклятия! – воскликнул он, когда смог говорить.

– Коробки, – поправил Хизаши мрачно. – Их должно быть определенно больше одной.

– Внизу же люди…

– Если мы опоздали сильнее, чем я надеюсь, живых там уже не осталось.

– Но мы все равно должны что-то сделать!

Хизаши заставил себя дышать, хотя каждый глоток воздуха на вкус был как болотная жижа.

– Само собой, – ответил он и по привычке прикоснулся к поясу. Они оба лишились своего духовного оружия, и в этом даже была некая ирония – Хизаши расколол Иму в зале Демонического меча, а одержимый Кента забрал веер.

Если бы у них был выбор, Хизаши не сунулся бы в самое пекло ни за что в этой и других своих жизнях, только выбора не было. Они свернули на дорогу, уводящую вниз, к ториям, отмечающим вход в долину со священной рощей. Ярко-алые ворота потускнели, пожираемые демонической скверной, с кленов облетела листва, и скелеты деревьев ощерились голыми острыми ветками. Посреди весеннего месяца яёй вдруг воцарилась мрачная стылая осень.

Хизаши и Кента шли быстро, но все равно то и дело натыкались взглядами на тела монахов, лежащие там, где смерть настигла их. И она была мучительной. Проклятие, точно жидкая грязь, растекалось по долине, захватывая все больше земли. Страдали духи деревьев кидзимуна, они не могли покинуть своего пристанища, и зло пожирало их сущность, коверкало ее, уродовало тела. И все это происходило так быстро, что с каждым торопливым шагом Хизаши чувствовал, как шанс спасти хоть что-то растворяется в воздухе.

– Помни о дыхании, – обратился он к Кенте.

Они услышали крики, когда деревья поредели, и до цели оставалось совсем немного. Воздух будто уплотнился, стал похожим на воду, в которой каждое движение давалось с большим трудом. Хизаши проверил талисманы, что они смогли подготовить, пока ждали ночи. Бумагу для них пришлось украсть, а писать кровью, но так даже лучше, Хизаши использовал свою, чтобы напитать иероглифы особой силой ёкая. И Кенте не надо было знать, что она уже не так всемогуща, как прежде.

Хизаши схватил его за локоть, вынуждая остановиться.

– Не спеши. Мы не знаем, что там происходит.

– Ясно что. Там собралась толпа зрителей, и они совершенно беззащитны!

– Я сказал, не спеши! – повысил голос Хизаши. – Сначала посмотрим.

Он разжал пальцы, надеясь на благоразумие друга. Кента сильно повзрослел с момента их знакомства, однако порой его огромное сердце мешало ему действовать здраво.

Котлован довольно глубоко утопал в земле, вниз вели лестницы, а пологие склоны изрезали многочисленные ряды широких ступеней-платформ, на которых собирались зрители во время важных мероприятий, удостоившихся чести быть проведенными здесь. Ныне же все это огромное пространство напоминало ад. Едкий мутный дым застилал землю, в нем мелькали зеленые и синие хи-но тама[5], порой разгоняющиеся так, что превращались в огненные росчерки. И если бы только это! Хизаши ясно видел в тумане полупрозрачные фигуры злых духов: онрё[6], горё[7], гаки[8], сирё[9]. Люди бестолково носились, не видя ничего вокруг, и их ловили и рвали на части, на трупах пировали окровавленные дзикининки[10].

– Светлые ками… – пораженно выдохнул Кента.

Но ками здесь как раз и не пахло. Зато разило смертью, ужасом и отравой Ёми. Вот из тумана выбежала женщина с перекошенным от страха лицом, а на спине ее сидела уродливая рогатая кидзё[11] и, хохоча, рвала на ней волосы, а после так широко раскрыла рот, что откусила несчастной всю голову целиком. Еще больше крови впитывалось в истоптанную, оскверненную землю, еще сильнее становилась аура зла над проклятой долиной.

Хизаши больше не останавливал Кенту, они помчались вперед и, задержав дыхание, ворвались в туман. По эту его сторону все казалось зыбким, мутным, ненастоящим. Хизаши тут же споткнулся и едва не упал на разорванное пополам тело оммёдзи в одежде школы Дзисин. Рядом с ним валялся меч, Хизаши не стал его подбирать, но не побрезговал остатками талисманов, выпавшими из рукава.

– Так-то лучше, – пробормотал он, быстро проверяя набор. Похоже, ему попался ученик, не готовый к серьезному сражению в таком охраняемом людьми и богами месте. И Хизаши бы позлорадствовать над неудачей последних, да только не осталось в этом никакого смысла. Он выпрямился и всмотрелся в клубы ядовитого тумана. Из-за него мнилось, он один-одинешенек здесь, и крики и звон оружия раздавались откуда-то издалека, из другого, невидимого мира. Этот мир проглотил Кенту, но не представлял себе, с кем столкнулся. Хизаши выбрал офуда из тех, что подготовил сам, и зажал между пальцев. Несколько древних слов – и бумага рассыпалась искрами, а туман развеялся, открывая вид на арену, усеянную мертвецами, среди них люди в черных и черно-красных одеждах размахивали мечами, впервые за много десятилетий не деля территорию, а работая спиной к спине. Инаба Идзуру, основатель Дзисин, на том свете уже наверняка собрал все проклятия.

Хизаши поспешил в самую гущу, окруженный коконом энергии ки. Злые духи отлетали от него, едва завидев, акумы провожали голодными взглядами, а люди не обращали внимания, занятые тем, чтобы выжить и дать выжить другим.

Туман начал снова стискивать объятия, когда Хизаши увидел знакомый взъерошенный хвост с белой лентой. Кента был далеко, но жив и вроде бы пока в порядке. Хизаши направился к нему, попутно развеяв парочку надоедливых горё с бледными перекошенными лицами и вывалившимися синими языками. Кента рванул куда-то, ненадолго скрывшись из вида, а потом возник снова с мечом в руке.

– Кента! – позвал Хизаши и, не глядя, бросил испепеляющим талисманом в подкрадывающегося к нему одутловатого дзикининки с застрявшими в зубах ошметками окровавленной плоти.

И замер.

Туман опустился ниже к земле, и на нее упала огромная тень, заслонившая даже те крохи солнечного света, что просачивались сквозь черноту над долиной. Хизаши задрал голову и не смог увидеть, где эта тень заканчивается и от чего падает. А потом разглядел и пришел в ужас…

Это был гася-докуро[12], но не обычный, а из тех, кого оммёдзи стали называть одичавшими. Или же это нечто, созданное в глубинах Ёми извращенным умом Хироюки. «Конран-но ками», – одернул себя Хизаши. Кента прав, если не называть его по имени, получится не считать его… братом?

Тут и Кента, наконец, обернулся и, подбежав, встал рядом. С другой стороны к ним спешил незнакомый фусинец, но не успел – лишился ног, оплетенных чьим-то щупальцем, полным разинутых острозубых ртов.

– Хизаши, что это такое? – спросил Кента, стискивая чужой меч вспотевшими ладонями.

Хизаши молчал. Гася-докуро возникали не так уж и часто, иначе бродящие по ночам исполинские скелеты просто смели бы империю. Они рождались из великого множества неупокоенных духов, чьи тела не погребли должным образом, а смерть была мучительной – от голода, болезни или на поле боя. Именно их общая ненависть к миру и озлобленность создавали чудовище-скелет. Однако этот был скелетом не до конца. На остове высотой с крепостную стену самурайского замка еще не сгнила плоть, и когда он наклонился вперед, высматривая людей под своими ногами, стало видно наполовину человеческое лицо с горящими зеленью глазницами. Его окутывала темная энергия, будто черный саван, в прорехах виднелось омерзительное полуразложившееся тело с торчащими наружу белыми костями.

– Бегите! – услышали они крик. В тумане мелькнуло смутно знакомое лицо – кто-то из их учителей, и Хизаши внезапно порадовался, что не утруждал себя запоминанием. Он и так испытывал слишком много чувств от гибели всех этих незнакомых людей, хотя не должен был.

Кента дернулся на голос, но учитель пропал, может, вступил в битву, может, уже погиб. Гася-докуро склонился ниже и занес костлявую руку над ареной. Хизаши схватил зазевавшегося Кенту за плечо и вместе с ним отпрыгнул назад так далеко, как смог. Пальцы скелета чиркнули по земле, сметая все на своем пути.

– Он двигается медленно, это хорошо, – сказал Кента и выставил перед собой меч.

– Если он заденет тебя, даже целых костей не останется.

– Надо не позволить ему нас задеть.

– Ты… собираешься с ним сражаться?! – не поверил Хизаши. – Невозможно победить гася-докуро! Они будут существовать, пока не развеется оживившая их злость.

Кента обернулся, и его взгляд сиял не слабее, чем у монстра перед ними.

– А если мы не попробуем, отсюда не уйдет никто. Оглянись! Здесь еще слишком много невинных людей. И кто знает, что будет дальше, после того, как никого не останется. А если вся эта толпа ринется в город? Если гася-докуро отправится бродить по округе?

– Да мне все… мне все… – Хизаши с ужасом замолчал, не в силах закончить фразу. «Мне все равно, – думал он. – Мне все равно?»

– Будь со мной, Хизаши, – попросил Кента и чуть приподнял уголки побледневших губ. Они слишком долго вдыхали яд мира демонов.

– Я с тобой, – твердо ответил он и раскинул руки. Сияющие золотом офуда окружили его кольцом. Время сомнений и правда закончилось, в его прошлых мечтах и действиях, как оказалось, не было смысла, значит, надо вложить смысл хотя бы в то, что он может сделать прямо сейчас.

Со своим другом.

Они ринулись вперед одновременно. Хизаши отправил офуда вверх, и те сгорали, ослепляя и отвлекая огромного скелета, пока Кента подбирался к его скрытым в тумане ступням. Им уже приходилось бороться с большими бакэмоно, и не было нужды совещаться, чтобы понять друг друга с одного взгляда. У такой махины должно быть слабое место, и, скорее всего, это именно ноги. Кента был уже совсем рядом, катана блеснула в тусклом свете и обрушилась вниз. А потом со звоном отскочила и едва не вырвалась из держащих ее рук. Скелет заревел. Этот жуткий, выворачивающий наизнанку звук походил на утробный гул, заставляющий вибрировать землю под ними и сами их тела, он заполнял собой все вокруг, однообразный, давящий. Хизаши почувствовал что-то влажное на шее возле уха и, проверив, стер кровь.

Это самоубийственный бой. Ни вдвоем, ни даже вдесятером им не справиться, когда сам воздух против них. Но они могут дать шанс другим, и это то, чего хочет Кента, а значит, Хизаши остается только сделать все, на что он способен.

Талисманы осыпались пеплом, и Хизаши бросил новые, их он придумал сам, и они взрывались, точно фейерверки, и освобождали заложенную в них ки. И чудо случилось – скелет пошатнулся.

– Кента? Хизаши? – из тумана выпрыгнул человек с залитым кровью лицом. – Что вы здесь делаете?!

– Вас ждем, Морикава-сэнсэй, – съязвил Хизаши. Кто-то, скорее всего, Сакурада Тошинори, присоединился к Куматани, и уже два меча пытались лишить гигантский скелет опоры. – Только вот вы что-то задержались.

– Забудь об этом! Вам нельзя здесь быть, – учитель нервно оглянулся. – Долину вот-вот закроют барьером вроде того, что окружает школу. Если задержишься, никогда уже не выйдешь отсюда.

– Но гася-докуро…

– Барьер не даст ему вырваться в город, и рано или поздно создавшая его злоба развеется.

Звучало разумно, и Хизаши принялся искать взглядом Кенту. Скелет снова загудел, и Морикава со стоном зажал ухо свободной ладонью. Куматани и Сакурада подбежали к ним, причем учитель тащил Кенту, почти взвалив на себя, похоже, тот был ранен или обессилен неравной борьбой.

И тут сердце замерло, и воздух встал поперек горла. Хизаши бросило в жар, он прижал ладонь к груди и, прислушавшись, за ревом чудовища расслышал тихий смех. И пусть в нем не осталось воспоминаний о прошлом, Хизаши сразу узнал его.

– Хироюки! – закричал он, мигом теряя самообладание. – Хироюки, покажись!

– Заткнись живо, – рыкнул Сакурада. – Дайки, уйми его, пока не поздно.

Хизаши оттолкнул его с пути. Гнев ослеплял. Он перестал видеть даже гася-докуро перед собой. Был только тихий издевательский смех и отчего-то еще – запах. Свечная гарь и раскаленный металл.

– Хироюки!!!

– Значит, теперь ты зовешь меня по имени, братишка?

Волна устрашающей силы горячим дыханием бездны прошлась по арене, обожгла лицо, разметала волосы и бросила на колени всех, кроме Хизаши. Туман разошелся грязными клочьями, сильнее запахло кровью и смертью, и гигантский скелет со скрежетом начал садиться. Каждое его движение заставляло землю вздрагивать, и ошметки гниющей плоти отваливались, распространяя удушливый тошнотворный запах.

– Назад! – кричал Сакурада. – Отступаем!

У Хизаши ноги же будто приросли к месту. Костлявая ладонь медленно опускалась, пока не стал виден человек, стоящий на ней, черное кимоно с ликорисами открывало бледную грудь, густые темные волосы трепал ветер, улыбка на тонких губах была похожа на оскал хищника.

И тогда Хизаши отступил. Один шаг назад, второй, колени дрожат, но он борется с собой, не дает себе и дальше проявлять слабость перед этим монстром в человеческом обличии. А у Хироюки в руках шкатулка. Страшная, страшная шкатулка. Он ее держит как величайшее сокровище, но внутри у нее лишь зло.

– Куда же ты, братик? – спрашивает Хироюки, и Хизаши видит его клыки, тонкие, острые, почти не заметные, но они напоминают о том, что перед ним не просто человек. Хотя об этом вообще сложно забыть. – У меня для тебя подарок. Помнишь, как сильно ты радовался, если я приносил тебе что-нибудь?

Хизаши не помнил и помнить не хотел. Ладонь скелета почти коснулась земли, но Хироюки все равно возвышался над всеми ними. Он щелкнул замочком на крышке шкатулки, и темная энергия потекла сквозь тонкую щель. Хироюки со смехом бросил «подарок» в Хизаши. Он мог бы увернуться и сам, но что-то не давало ему даже пошевелиться. Не враждебная воля, нет. Это оцепенение шло изнутри. И если бы Кента не возник перед ним и не оттолкнул в сторону… Хизаши просто не знал, что бы тогда произошло.

Они покатились по земле под заливистый хохот демона и скрежет трущихся друг о друга костей. Потом Хизаши вздернули на ноги и потащили прочь. Кажется, он что-то кричал, сыпал ругательствами, умножал проклятия, которых тут и без того хватало с лихвой. Наконец ему удалось вырваться и вернуться назад.

Хироюки ждал его, сидя на костяной фаланге и покачивая босой ногой.

– Это был не весь подарок, конечно, – как ни в чем не бывало сказал он и достал из рукава веер. – Этому ты ведь обрадуешься больше?

– Это мое!

– Разумеется, это твое. Заберешь? Или…

Хироюки покрутил веер в пальцах, раскрыл и со щелчком захлопнул, снова, и снова, и снова… Белое полотно мелькало, точно попавшаяся в ловушку бабочка, Хизаши не мог оторвать от него взгляд.

– Или лучше я сделаю так.

Движение остановилось, и Хироюки безжалостно разломил веер надвое.

Духовная энергия вспыхнула настолько ярко, что Хизаши прикрыл глаза ладонью, и эта сила – его родная – хлынула в тело, обняла изнутри. Хизаши даже не понимал, насколько же истосковался по ней!

Когда сияние померкло, сквозь дымку Хизаши увидел удивленное лицо Хироюки и, главное, целый веер в его руках. У него не получилось! Он не смог забрать у Хизаши то, что не смогли забрать даже боги.

– Это мое, – повторил он и призывно выставил перед собой ладонь. Веер вырвался из плена и метнулся к хозяину. Едва они воссоединились, Хизаши сразу же атаковал. Быстрая цепочка шагов – знак на земле, резкие слова – приказы, поворот и взмах руки – раскрытый веер рисует сияющую серебристую ленту в плотном, как студень, воздухе. Хизаши танцует, и обретенная ки бурлит в нем. Хизаши вскидывает руки так, будто на нем не бедняцкая одежда, а дорогие шелка. Его тело знает, как двигаться, губы помнят слова, а сердце жаждет возмездия. Вокруг него раскручивается смерч, пыль стоит столбом, плещутся белым знаменем длинные волосы.

Хироюки видит в нем своего Ясухиро, но он ошибается. Мацумото Хизаши не имеет к ним обоим никакого отношения.

Он делает последний взмах над головой и замирает, чувствуя, как отрываются от него концы заклинания, как оно летит вперед, накрывая застывшего на корточках гася-докуро и его хозяина. И такая вмиг пришла легкость, такое дурное веселье. Из горла вырвался смех, похожий больше на хрип и бульканье, во рту появился привкус крови, в груди потяжелело, и Хизаши закашлялся, разбрызгивая по песку алые капли.

– Станцуй для меня еще раз, братик! – воскликнул Хироюки, приглаживая лежащие на плече волосы. – Почему же ты больше не танцуешь?

Хизаши кашлял кровью и не хотел верить, что все это взаправду.

– Может, в другой раз, – сам себе ответил Хироюки со вздохом, и скелет, повинуясь приказу, начал медленно выпрямляться.

Хизаши покачнулся, и кто-то обхватил его за плечи.

– Идем же, прошу! – Кента потащил его прочь. И на этот раз Хизаши не сопротивлялся, лишь до последнего не отрывал взгляда от широкой улыбки демона.

Скверна добралась до него, впилась клыками во внутренности, проникла в кровь и в мысли. Хизаши кое-как переставлял ноги, но по большей части висел на Кенте, чей запах пробивался сквозь мешанину из гнили, крови и сладкого дурмана разложения.

– Потерпи еще немного, – уговаривал он. Хизаши одной рукой цеплялся за Кенту, а другой прижимал к себе драгоценный веер. Что-то тяжелое, угнетающее наваливалось сверху, и он понял, что это заклинание оммёдзи, барьер, который вот-вот запечатает долину. Морикава не обманул хотя бы в этом.

– Держись, умоляю, – слышал он сбивчивый шепот, но вместо слов ответа мог только облизывать сухие губы со вкусом железа.

Он почти рухнул на колени, устоял на силе воли – и немного на Кенте. Они миновали умирающие останки священной рощи и уперлись в строй экзорцистов Дзисин и Фусин – перед лицом общего врага стремление превзойти друг друга было временно забыто.

– Они задержали одичавшего гася-докуро, – сказал кто-то из школы Сомнения. – Ваши ученики и правда хороши, Сакамото-доно.

Кента рядом вздрогнул и вдруг низко склонился перед этим Сакамото. Хизаши было слишком плохо, чтобы так быстро соображать, да и не собирался он гнуть спину. В глазах темнело, он пытался стоять ровно и не показывать своего состояния, но удар по ногам сзади все-таки повалил его на колени. Картинка дрогнула, размылась, и он услышал:

– Школа Дзисин не имеет к этим двоим никакого отношения. Однако мы добьемся от них правды о произошедшем, это наш долг. Завершайте барьер…

Хизаши с ненавистью посмотрел на говорившего, но тот уже отвернулся, явив ему герб Дзисин на парадной катагину[13].

– Катись… к они… – процедил он, и уши заложило от чудовищного давления оммёдо такой силы, что могло бы размазать его по земле, будь оно направлено на него. И даже горячая, как костры Ёми, ненависть не смогла удержать его крика.

Так Мацумото Хизаши, хэби в облике смертного человека, близко познакомился с темницами в глубине горы Тэнсэй, издревле считавшейся чистой и священной, тогда как внутри оказалась именно такой же, как и вся эта дрянная школа, – темной, мрачной, грязной и лживой. Его пленители хорошо подготовились: от талисманов, какими были оклеены стены тесного узилища, все тело онемело, а мысли ворочались с трудом, но и этого им оказалось недостаточно. Руки Хизаши завели за спину и, вывернув до боли, стянули тонкой железной цепочкой, в которой ощущалось сдерживающее заклинание. Неровные звенья впивались в кожу, стоило чуть пошевелиться, а Хизаши пробовал. Первое время он как ошалелый метался из стороны в сторону, рвался к двери с крохотным зарешеченным окошком, но до нее неизменно оставалось расстояние, равное половине шага, вся же темница больше напоминала конуру, и воняло здесь так же.

Когда силы сопротивляться впустую закончились, Хизаши захотел пить. Голод он мог не замечать, но жажда впилась в горло острыми когтями и драла, драла, драла… На крик никто не приходил, будто про пленника все позабыли. Не хватало света. Странно, ведь темнота не была для бывшего ёкая таким уж большим неудобством, но то ли сказывалась привычка, то ли мрак превратился в неизвестность, а она мучила похуже всех пыток, что могли придумать для него в Дзисин. Хизаши не любил боль, но страх остаться навеки брошенным здесь без возможности даже выпрямиться доводил до отчаяния. С ним уже такое случалось, и воспоминания о божественном суде вспыхивали под закрытыми веками, пока Хизаши пытался убить время сном.

Еще тяжелее физической беспомощности, жажды и темноты были мысли о Кенте. В тот миг, когда Хизаши буквально распластало по земле на окраине долины Хоси, он не мог ни о чем думать и не видел, что происходило вокруг. Что происходило с Кентой. Что такие люди, как эти лживые ублюдки, могли сделать с тем, кто оказался носителем столь разрушительного зла? Более того – свидетелем их былой подлости. Хорошо, если Кента сейчас где-то рядом, в том же жутком положении, но живой. А если…

Хизаши запутался. Он ненавидел Дзисин за их лицемерие, ненавидел Хироюки, который, в свою очередь, был врагом всех оммёдзи, Дзисин в том числе. Разве это не могло сделать их союзниками? Но Хироюки заставил страдать Кенту, а этого нельзя было простить. Он использовал их всех, насмехался, играл точно своими куклами.

Хизаши хотел пить. Хизаши хотел спать – но не мог, ведь стоило телу расслабиться, как демоновы путы едва не вырывали руки из плеч. Запах собственной крови в какой-то момент перекрыл все остальные, а они были омерзительны. Хизаши был унижен, и лишь поруганная гордость не давала ему сломаться наедине с собой – самым страшным собеседником.

Когда снаружи загремело и в окошке показался отблеск огня, Хизаши плохо разбирал, где явь, а где нет. Дверь открылась с громким скрежетом и скрипом, свет заполнил тесное пространство, выжигая глаза, и Хизаши зашипел. Сила оммёдо ранила его, на шею накинули конопляную веревку с полосками офуда и расстегнули цепь. Хизаши тут же повалился вперед, но петля натянулась, и он едва не задохнулся, пришлось встать на колени, упершись раздувшимися нечувствительными руками в камни пола.

– До чего жалкое зрелище, – услышал он над собой. – Это существо позорит человеческий род, подражая ему.

– Почему он не попытался превратиться обратно?

– Наверняка от страха перед силой Дзисин.

«Горите в Ёми, – думал Хизаши, пока слезы градом капали из воспаленных глаз. – Чтоб вам там они палицу в рот затолкали».

Его дернули на себя и вверх, как шавку. Он поднялся, чтобы не пришлось ползти за людьми на четвереньках, но его так тянули и шпыняли, а слабость была настолько сильна, что пару раз по пути он падал, и его поднимали пинками. Он ожидал боли, но не чувствовал ее, вообще ничего не чувствовал – в этом оммёдзи обманули сами себя.

Коридор освещался слабо, так что вскоре глаза привыкли, и можно было не щуриться и не ронять позорные слезы. Хизаши впихнули в очередной каменный мешок, но этот, в отличие от предыдущего, был гораздо просторнее. Хизаши хотел оглядеться, но его огрели по спине, вынуждая упасть на колени.

– Сакурада-сэнсэй, узнаете своего ученика? – спросил голос из тени.

– Он запомнился мне больше похожим на человека, Нобута-сан. Ваши люди хорошо над ним поработали.

– Он и не должен быть похожим на человека, однако как-то так вышло, что он учился бок о бок с моим драгоценным племянником. С вами, Сакурада-сэнсэй, и с другими беседовать об этом будут ваши старейшины, мое дело – вытянуть нужные сведения.

Человек вышел из тени и оказался невысоким, полноватым мужчиной неопределенного возраста. Его фамилия была Хизаши отлично знакома, ее юный обладатель, на редкость бесталанный и бестолковый, кичился благородными корнями, сам из себя представляя лишь пустое болтливое место. Кто же знал, что среди его родни не только славный в прошлом дед, но и такой дядя.

– Я слышал о тебе от племянника, – обратился к нему Нобута-старший. – Мальчик прав во всем. Более омерзительного существа и представить сложно. Сакурада-сэнсэй, прошу записывать и запоминать все, что от него услышите. Пока он еще будет в состоянии говорить.

То же самое Хизаши мог бы сказать и о нем – омерзительный, с гладким круглым лицом, печать зла на котором не увидел бы только слепой.

– Кто вы? – спросил Хизаши, проглотив колючий ком в горле.

– Разве ты не слышал?

– Я спрашиваю не… имя…

– Сакурада-сэнсэй, вы посмотрите, какой любопытный образец! – отчего-то восхитился Нобута. – Я провел столько допросов, чтобы ваша школа могла гордиться своими адептами, но допрашивать ёкая мне еще не доводилось. Интересно, они как-то иначе ощущают боль?

– Понятия не имею, – мрачно буркнул Сакурада, и Хизаши обжег его холодным взглядом.

– Я так и знал, – процедил он и сплюнул на пол.

Его не стали за это бить, только обрадовался Хизаши рано. Этот бессильный, лишенный дара, но такой страшный человек не собирался тратить слишком много времени на беседы. Вопрос был всего один: «Когда вы с Куматани Кентой вступили в сговор с демоном и решили украсть для него меч Дзайнин?» В случае неверного ответа или, что случалось чаще, его отсутствия, Хизаши резали, топили в холодной воде, подвешивали над огнем и избивали палками. Никакое онемение не способно было избавить от ощущений, но вместо воплей боли мучители получали только град проклятий и змеиное шипение.

– Уберите, – наконец велел Нобута, и полумертвого Хизаши вернули в его конуру, приковали цепью и даже оставили еды, если ею можно было назвать тонкий пласт сырого несвежего мяса. От него дышать тут стало еще невыносимее, одно лишь радовало – напиться удалось вдосталь, пусть та вода, в которой его топили, и отдавала гнильцой.

И потянулось время в темноте и тревожном ожидании. Он так и не спросил про Куматани, побоялся навлечь на него беду более худшую, чем их уже постигла. Если бы Кента был мертв, ему бы наверняка сказали, чтобы напугать. Не догадывались, что неведение пугало сильнее.

И все же Хизаши удалось забыться. Прежде он до конца не понимал силу снов, сейчас же сумел сбежать в них от реальности, превзошедшей любые кошмары. В этом чудесном видении он сидел на берегу реки, и ветер колыхал ее сверкающую на солнце поверхность. Крупные стрекозы с перламутровыми крыльями порхали над кувшинками, чьи нежные бутоны украшали затянутые ряской зеленые участки под сенью нависающих над водой деревьев. Было тепло, но не обжигающе жарко, и солнечные лучи запутывались в ветвях и роняли на траву светящееся кружево. Хизаши держал над головой дырявый зонтик и смотрел на танцы стрекоз да быстрые тени рыб.

Потом кто-то подошел сзади, обдал запахом нагретой на солнцепеке кожи, положил ладонь на плечо. И сразу стало так спокойно и хорошо, жужжание цикад звучало музыкой, а дыхание рядом – было самой жизнью. Хизаши хотел повернуться, чтобы посмотреть, но его удержали на месте, сильнее надавив на оба плеча. Чужие влажные волосы защекотали висок, но это не вызывало отторжения, наоборот. Хизаши нравилось чувствовать, что он не одинок и есть еще кто-то тут, возле этой спокойной, залитой сиянием реки. Вот бы так было всегда и никогда-никогда не заканчивалось…

Но солнечный летний мир раскололся от скрипа и скрежета, Хизаши дернулся спросонья и чуть не взвыл от боли. Короткий сон расслабил его, заставил забыть о бдительности, и вот пришла расплата. Сощурившись, он пытался рассмотреть в ореоле оранжевого света лицо посетителя. Но, даже толком не приглядевшись, узнал по пронзительному голосу, с каким тот протянул:

– Что я вижу? Маленькую рыбку, скрежещущую зубами[14].

– Выучил новую фразу? – хмыкнул Хизаши. – Поздравляю.

– Дядя сказал мне, что ты сейчас похож на кусок дерьма и пахнешь так же, – широко осклабился Нобута-младший. – Расскажу парням, они будут в восторге, потому что тебя все терпеть не могли, Мацумото.

– Странно, я думал, это они о тебе…

– Заткнись! – сорвался Нобута и схватился за меч. – Здесь я говорю, а ты, ничтожество, слушаешь!

– Для того, чтобы люди тебя слушали, их приходится связывать. Вот так умора.

И хоть снаружи Хизаши старался держать лицо, вид соученика на пороге его темницы вызвал в нем настоящий ужас. Попасть во власть кого-то вроде него – даже смерть или вечное заточение не казались уже таким страшным приговором.

– Где ты нашел людей, уродец? – чванливо бросил Нобута и повел носом. – Я чую лишь запах отброса, от которого мой дядя скоро избавится.

Он подошел на полшага ближе, но так, чтобы, в случае чего, Хизаши не сумел дотянуться.

– Дядя точно знает, как поступать с такими, как вы, с тем нищебродом из глуши. Я всегда говорил, вам не место в Дзисин.

– Что с Куматани? – вырвалось у Хизаши, и он чуть не откусил себе язык за это. Но было поздно. Омерзительное лицо перед ним разрезала кривая ухмылка.

– Не скажу. Дядя еще столько всего не успел попробовать.

– Ах ты, щенок!.. – Хизаши рванул вперед, наплевав на боль и слабость. Звякнула цепь, разрезали истерзанную кожу острые звенья. Но не хватило буквально пары сунов[15]. И пусть Нобута отпрыгнул назад, как перепуганный кролик, Хизаши все равно не смог бы его достать, разве что плюнуть. Это он и сделал. Кровавая слюна испачкала бордовое кимоно Дзисин, и Нобута брезгливо скривился.

– Считай, тебе повезло, что я не собираюсь тратить силы, Мацумото. Ты сдохнешь здесь, как червь, раздавленный моим сапогом.

Хизаши оскалился и зашипел. Белые волосы спутались и грязными, местами бурыми прядями свисали по обе стороны от лица. И пусть он упирался в пол лишь стертыми коленями, а его руки и ноги были стянуты сзади и прикованы к кольцу в стене, он напугал Нобуту, и тот не сумел этого скрыть. Замахнувшись ножнами, но так и не рискнув приблизиться на расстояние удара, он умчался прочь по коридору, дверь закрылась, и снова наступила тьма.

В следующий раз за ним пришли, когда от голода мутилось сознание, и Хизаши пребывал в полубессознательном состоянии. Ки он не ощущал, но медитация помогала справиться с физическими страданиями, а заодно не наброситься на куски сырого мяса, от которых уже воняло тухлятиной. Ему ничего не говорили по пути, он говорить тоже не стремился. В той же комнате для допросов, а точнее уж пыточной, сегодня было многолюднее. У стены за столом сидел Сакурада Тошинори с таким мрачным лицом, что казалось, пытать сейчас собирались его. Нобута-старший стоял спиной к двери, заложив руки за поясницу, и Хизаши бросились в глаза его перепачканные красным пальцы. Двое людей в черном с закрытыми платками лицами держали палки, уже хорошо Хизаши знакомые.

– До чего же вы упрямые ребята, – сказал Нобута и повернулся к Хизаши. – Почему бы просто не прекратить свои мучения?

За ним на краю резервуара с водой, в которой Хизаши уже топили, была установлена деревянная рама, а в ее центре, растянутый за руки и за ноги ремнями, висел Куматани Кента, одетый только в штаны и спущенное до пояса разодранное нижнее кимоно. Тело с напряженными мышцами покрывали багровые полосы, порезы и кровоподтеки, а на груди – след от ожога. Голова безвольно свисала, но стоило Хизаши судорожно вздохнуть, как он поднял лицо и посмотрел на него ясными глазами.

– Хи… заши? Ты жив…

Он даже улыбнулся, только получилось криво, а когда по сигналу Нобуты ремни натянули сильнее, закусил губу, чтобы не закричать.

– Так что демон обещал вам за предательство? – спокойно спросил Нобута, вытирая руки поданной ему белоснежной тканью. – Власть? Богатство? Безграничную мощь?

Кента сильнее стиснул зубы, и Хизаши сам едва не закричал вместо него. Боль, что ему довелось испытать, ни в какое сравнение не шла с той, что причиняла эта картина.

– Прекратите… Прекратите! – воскликнул он. Ноги едва держали, и он обвис в руках своих конвоиров. – Он ни в чем не виноват! Он жертва!

– Это я решаю, кто здесь жертва, а кто нет. Сакурада-сэнсэй, зафиксируйте, пожалуйста, что подозреваемые польстились на обещание власти над тремя великими школами оммёдо и экзорцизма.

– Но это же… – начал Сакурада и замолчал, поймав пристальный взгляд Нобуты.

– Вы знаете что-то, чего не знаю я?

– Нет.

– Тогда я продолжу.

Кенту вместе с рамой опустили в воду и держали до тех пор, пока Хизаши не взвыл от ярости. Кента любил плавать и нырять, мог подолгу не вдыхать, но Хизаши обо всем позабыл. В эти мгновения он готов был отдать Хироюки что угодно, все, о чем только ни попросит, лишь бы уничтожить Нобуту. Нет, сравнять с землей всю эту гору, стереть даже воспоминание о ней.

Но Хироюки не было, и никто не пришел на помощь.

Однообразные вопросы продолжились, и Кента молчал, не издал ни единого звука, даже когда его правую кисть опустили в кипящее масло, и его запах забил ноздри.

Нобута повернулся к Хизаши и почти ласково спросил:

– Все еще нечего сказать? Или сострадание тварям неведомо?

Хизаши долго молчал, приоткрыв рот и не решаясь ни на что. Приготовили все для процедуры исидаки, Кенту отвязали и усадили коленями на платформу с острыми гранями, а рядом уложили пять каменных плит, каждая весом в 80 кинов[16]. Кента не мог не знать, что за этим последует. Знал и Хизаши.

– Стойте, – выдавил он. – Стойте, я… я хочу признаться.

Человек в черном закончил привязывать руки Кенты к столбу позади него и замер в ожидании дальнейших указаний. Нобута жестом остановил его.

– Давайте послушаем. Сакурада-сэнсэй, не пропустите ни словечка.

Учитель стиснул зубы до скрипа и приготовился записывать. Что ж, похоже, они все-таки добились своего.

– Нет! Хизаши, молчи! – закричал Кента, нарушив добровольное безмолвие.

– Говори.

Хизаши еще раз взглянул на каменные плиты, чья роль в исидаки заключалась в том, чтобы лежать на коленях осужденного и своим весом вдавливать в острые грани платформы. Плита за плитой, пока конечности не потеряют чувствительность, кровообращение в них нарушится, новые плиты сверху начнут дробить кости – и это может длиться целый день. Хизаши бы не выдержал. Так разве может такое вынести человек?

– Конран-но ками, он… он не совсем демон, – с трудом произнес Хизаши, задыхаясь после каждой фразы. – Но и не бог, конечно. Он… он человек. Был человеком.

– Вздор! – прервал Нобута, и один из палачей, точно читая его мысли, с хэканьем подхватил тяжеленную плиту и водрузил ее на колени Кенты.

– Но я же говорю! – сорвался Хизаши и снова попытался встать на ноги. Безуспешно.

– Ты говоришь не то, что надо, – безразлично ответил Нобута. Его тусклые глаза, широкий рот, круглое гладкое лицо напоминали рептилию куда больше самого Хизаши. Ни одна змея, что он повстречал в жизни, не была столь безжалостна и холодна, и ни одна столь откровенно не наслаждалась творимым ею злодейством. Хизаши уже не шипел – он рычал загнанным зверем.

– Я с тебя кожу сдеру, – пообещал он. – Лоскут за лоскутом.

– Благодарю за идею, Мацумото-сан, – улыбнулся Нобута.

Кента дышал судорожно, порывисто, с присвистом, однако так и не вскрикнул, не дал Нобуте насладиться его властью.

– Клади вторую, – велел тот, и Кента сильнее стиснул зубы. Злость смешалась с отчаянием, Хизаши казалось, он переполнен ими настолько, что может взорваться. Если бы ярость могла превратиться в энергию, он бы разнес все вокруг, но был способен лишь стоять на коленях с петлей на шее и наблюдать за мучениями единственного настоящего друга. Самого ценного в его длинной жизни.

Тяжелая дверь за спиной скрипнула петлями, и прозвучал голос Морикавы Дайки:

– Нобута-сан, глава школы желает вас видеть. Прошу за мной.

Еще один предатель. Хизаши склонил голову в ожидании. Вот Нобута вздыхает и нехотя уходит с Морикавой. Закрывается дверь. Поднимается со своего места Сакурада и говорит:

– Отведите этих двоих обратно в темницы.

– Но Нобута-сама…

– Наверняка он бы хотел лично понаблюдать за процессом, так что отложим до его возвращения.

Он говорил уверенно, с легкой ноткой угрозы, которая не покидала его голоса даже когда он общался с другими учителями, за исключением Морикавы. И пусть Хизаши ненавидел его, едва скрыл облегчение. Сакурада проследил за тем, чтобы Кенту избавили от плит и отвязали от столба, а после отвернулся, словно они его больше не интересовали. Хизаши плюнул бы ему в спину, да во рту было сухо, как в яме с песком.

Их уводили вместе, и Хизаши наконец-то узнал, где держали Кенту – не так уж далеко, – но толстые стены гасили звуки, поэтому они ни разу и не услышали друг друга. Забавно, подумалось Хизаши, ведь они провели так почти три года, находясь рядом, но, как оказалось, совершенно друг друга не слыша.

Становясь снова на колени и наваливаясь на них всем своим уже порядком уменьшившимся весом, он ощутил привычную режущую боль. Неровный каменный пол, испещренный, как нарочно, мелкими бороздками, выемками и щербинками, за время заточения разодрал плоть так сильно, что скоро Хизаши придется опираться на голые кости. В тюрьме Такамагахары было поуютнее, по крайней мере, там его не пытали, если не считать пострадавшей гордости. Он закрыл глаза и попробовал мысленно, как раньше, позвать Кенту.

«Ты же слышишь меня? Все будет хорошо, все обязательно должно быть хорошо».

Ответа не было, и Хизаши заплакал.

Сон ли то, или его укрыл от реальности благословенный обморок, но очнулся Хизаши от того, что стало светлее, однако этот свет не слепил глаза, как тот, с каким за ним приходили мучители. Пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть посетителя, благо он не побоялся подойти так близко, что их лица оказались прямо напротив.

– Тихо, Мацумото-кун, – прошептали голосом Морикавы, – я пришел помочь.

Тело действовало быстрее разума, и Хизаши дернулся вперед, собираясь впиться в бывшего учителя зубами. Цепь натянулась и в этот раз не остановила в суне от цели. Он навалился на Морикаву, но смог только слабо прикусить ворот кимоно, на большее не хватило сил.

– Ну-ну, не надо бояться, – Морикава погладил его по спине. – Тоши сейчас заберет Куматани.

– Кента? – отозвался Хизаши на это имя. – Он…

– Он в большем порядке, чем ты, – успокоил Морикава. – Его дух невероятно стоек, он не дает телу сдаться.

– К они вашу философию, – рыкнул Хизаши и попытался оттолкнуться от него, но окровавленные колени скользили. Он не смирился с унизительным положением, но пребывать в нем на глазах Морикавы – уже слишком.

– Подожди немного.

Он сделал что-то, и цепь, удерживающая его в одном положении, обвисла. Хизаши рухнул прямо в руки бывшему учителю.

– Ох, светлые ками… Ты не сможешь идти, я понесу тебя.

– Нет! Я сам.

Было похоже на очередную изощренную пытку, где в конце окажется, что все это – игра, и тогда Хизаши окончательно сломается, не выдержит.

Морикава вел его по мрачному холодному коридору, позволяя на себя опираться. Каждый шаг сопровождался болью, в ногах будто не осталось ни единой мышцы, и он не мог ими управлять, лишь неловко выталкивать вперед. Знакомое ощущение, просто забытое. Оба молчали, хотя Морикава заверил, что у них есть немного времени, прежде чем пропажу заметят. И Хизаши старался не думать, сколько в его словах правды, а сколько – лжи.

– Через этот тоннель выносят… тела, – наконец произнес Морикава, остановившись возле решетки, за которой сгустилась тьма.

– Видно, тел бывает немало, раз пришлось аж целый ход выкапывать.

– Идем, не стоит медлить.

Они двинулись сквозь мрак. Учитель не использовал талисманы для освещения, шел на ощупь, пока впереди не мигнул огонек – и тут же погас. Хизаши не чувствовал ног и рук, но Кенту ощутил сразу, будто та нить, что была между ними, человеком и ёкаем, однажды натянута, оставила после себя незримый след, по которому они все еще могли дотянуться друг до друга.

– Постой, – осадил его Морикава, – не так быстро. Ты упадешь.

Но Хизаши упрямо ковылял вперед, пока не разглядел за поворотом силуэты двоих людей. Хоть тусклый рыжеватый свет не давал увидеть деталей, все же в одном Морикава точно не соврал. Кента был тут, жив, ждал их в компании Сакурады Тошинори. На нем не осталось живого места, один глаз совсем заплыл и едва ли что-то видел, кровь коркой затянула почти полностью посиневшую кожу на обнаженном торсе и запеклась в распущенных волосах. Однако он стоял на своих ногах, что не могло не радовать.

– Хизаши! – обрадовался он и оттолкнулся от стены, не дающей ему упасть. Рука Сакурады удержала его за плечо.

– Потише. Давно Нобуту не видели? – Он поднес горящий талисман поближе к ним и нахмурился. – Они смогут?

– Выбора нет, Тоши, – Морикава с сочувствием оглядел обоих своих учеников. – Дальше вы пойдете с Сакурадой-сэнсээм, он покажет, как выйти за пределы барьера школы. А мне надо вернуться, иначе меня хватятся.

– Какой у вас план? – спросил Хизаши. – Мне надоели эти ваши человеческие игры.

– Никаких игр, Мацумото-кун. Ты сам видишь, школа прогнила от верха до низа, – Морикава хмыкнул, обведя рукой тоннель с влажными стенами, грубо вырубленными в скальной породе. – Им проще сделать вид, что главная угроза миру – это пара недоучившихся юношей, чем брать на себя ответственность за хранение артефакта, который мог пробудить демона в любой момент.

– И дело не ограничивается Дзисин, – мрачно добавил Сакурада. – Все зашло слишком далеко. Таким оммёдзи не победить демона, ведь он стал куда сильнее. Мы все в этом убедились тогда.

– Когда? – спросил Хизаши. – Сколько прошло времени?

– Восемь дней.

– Восемь… – Просто не верилось, что он провел в заточении столько дней и ночей.

– А Мадока и Учида? – выпалил Кента. Учителя переглянулись. – Они живы? Что с ними стало? Мы… мы должны были встретиться в Ёсико…

Восемь дней. Хизаши не спрашивал, он и так знал, что долина Хоси все еще потеряна и Хироюки по-прежнему на свободе. Морикава прав, вместо того чтобы искать способ справиться с ним, они потратили время на пытки. Погибли сотни людей, и среди них могли быть их знакомые.

– Мадока Джун жив, ему удалось покинуть долину и сбежать до того, как был завершен барьер. Учида Юдай из школы Фусин… – Морикава поджал губы и качнул головой. – Я не знаю. Мы не слышали о нем, но Фусин никого не пускают в свои внутренние дела.

Сасаки и Чиёко далеко, они наверняка в большей безопасности, чем могли бы быть, останься с ними. Хизаши и не думал, что испытает от этого облегчение.

– Хватит разговоров, – оборвал их Сакурада. – Время.

И они пошли за ним дальше в темноту, пока не услышали стук капель и шум воды, Сакурада ускорил шаг, не замечая, что его спутники едва переставляют ноги. Хизаши все еще почти не ощущал свою ки, внутри была пустота, он будто потерял себя. А еще не получалось залечить хотя бы самые легкие раны.

– Осторожнее, – поддержал за локоть Кента, когда в очередной раз колени ослабли, и Хизаши не смог подчинить их своей воле. Прикосновение его правой руки напомнило о перенесенных им пытках, и Хизаши воспротивился.

– Хватит! Не надо вести себя так, будто мне хуже, чем тебе.

Его голос оттолкнулся от стен и усилился. Сакурада гневно обернулся и велел им заткнуться.

– Но я так не думаю, – прошептал Кента, не убирая руки. – Просто хочу убедиться, что ты правда жив.

– Нет, я только притворяюсь, – ядовито ответил Хизаши, внутренне уже смирившись.

– Прости. Мне жаль, что тебе пришлось это все увидеть.

Хизаши молча отвернулся, он не хотел вспоминать.

Потолок стал ниже, они шли, пригнувшись и продолжая поддерживать друг друга, хотя это ничуть не помогало. Хизаши вспомнил визит Нобуты-младшего и свою несдержанность, которая и привела его к тому, чтобы стать свидетелем страданий друга.

– Я убью его, – тихо пообещал Хизаши, думая о ненавистном соученике. – Нет, убью обоих.

Это Нобута рассказал своему дяде, насколько дружны стали Хизаши с Кентой, что даже в таком положении Хизаши думает в первую очередь о нем. Если бы он тогда смог удержать язык за зубами, Нобута сам бы ни за что не догадался, ведь как бы там ни говорил Кента, не все люди способны чувствовать то же, что и он. Некоторым не известны ни любовь, ни сострадание, ни привязанность, ни жертвенность. Они могут лишь завидовать и презирать, даже ненависть им недоступна, ведь это слишком сильное чувство для их мелких душонок. И если бы Кента не научил Хизаши, тот стал бы именно таким человеком.

– Брось эти мысли, – попросил Кента. – Нам уготован более сложный бой, ты же помнишь.

Сакурада остановился возле канала с быстро текущей, дурно пахнущей водой. Хизаши бы прежде передернуло от отвращения, нынче же он сам мог вызвать разве что рвотные позывы.

– Тут не должно быть так уж глубоко, – сказал Сакурада. – Но до нас еще никто из живых этого не проверял.

– То есть вскоре мы бы отправились тем же путем, но не по своей воле? – хмыкнул Хизаши.

– Если не заткнешься, я обездвижу тебя и брошу плыть по течению, как мешок соломы.

Хизаши давно жаждал сказать это, но роль ученика требовала хотя бы иллюзии покорности, поэтому сейчас сдерживаться он не стал.

– Терпеть не могу ни вас, ни ваши глупые уроки. Железяка не заменит уровень ки, с которым вас в былые времена даже на обучение бы не взяли.

– Мацумото… – прорычал Сакурада.

– И я вам не верю. Сами лезьте в…

Сакурада легко толкнул его в грудь, и Хизаши полетел в канал, не успев даже закончить фразу, и вонючая жижа полилась ему в рот. Он забил руками и ногами, кое-как нащупал ступнями дно и выпрямился, задыхаясь от возмущения. Вода доходила до груди.

– Лови, гаденыш.

В Хизаши полетел белый веер, и тот поймал его и сжал в мокрых пальцах. Тотчас же теплая, родная духовная энергия потекла к нему, обволакивая и успокаивая. Слова благодарности почти сорвались с языка, но Сакурада уже спрыгнул в воду и угрюмо пошел вперед, рассекая ее подобно кораблю. Кента спустился куда осторожнее и неловко покачнулся, наваливаясь на Хизаши.

– Извини!

– Хватит уже извиняться за каждое движение, – проворчал он. – Когда выберемся из школы, надо как-то избавиться от Сакурады.

Учитель ушел уже далеко вперед, но плеск, с каким он это делал, еще был хорошо слышен.

– Но он же помогает нам, – удивился Кента.

– Сейчас да, а потом? Точно ли не он усыпил нас на восточном выходе из Ёсико? Кто участвовал в допросах? Откуда, в конце концов, у него мой веер?

– Сакурада-сэнсэй отдал его тебе, значит, они с Морикавой на нашей стороне.

– Не называй его сэнсэем. Больше мы не ученики Дзисин.

Сказал и пожалел об этом, так погрустнело лицо Кенты, искаженное побоями и голодом. Смотреть в него было тяжко, но Хизаши смотрел, потому что во всем этом была и его вина тоже.

– Прости.

– Но ты прав, – проронил Кента и вымученно улыбнулся. – Теперь мы сами по себе.

Плеск стих, и пришлось поторопиться, чтобы Сакурада ничего не заподозрил.

Канал немного попетлял внутри горы, потом пошел вниз, и в какой-то момент Хизаши уловил движение ки в воздухе. Сакурада остановился, достал талисманы и зашептал заклинание, которого ни Хизаши, ни Кента не знали. После вода впереди забурлила, со дна поднялось золотистое свечение и заполнило проход мельтешением ярких искр. Сакурада обнажил меч Гэкко и выставил перед собой. Искры сгрудились вокруг клинка, будто привлеченные огнем насекомые. Было заметно, какие усилия прикладывал Сакурада, как ки вытекала из него и растворялась каплей в бушующем море. Хизаши понял, что именно они видят – борьбу с защитным барьером школы Дзисин.

Энергия скопилась на кончиках пальцев оммёдзи, и он принялся рисовать перед собой один знак за другим. Хизаши захотелось отпрянуть, спрятаться – потревоженный барьер слишком сильно влиял на него, заставлял сердце заполошно биться от беспричинного ужаса. Кента встал ближе, касаясь плечом, и Хизаши, забыв про гордость, схватился за его локоть и стиснул до хруста в пальцах.

Наконец свечение погасло, и Сакурада испустил тяжкий вздох.

– Быстрее, – коротко бросил он и поспешил вперед.

Выход стал заметен задолго до того, как вдалеке забрезжил солнечный свет. Движение воздуха сносило ставшую почти привычной вонь, поток воды ускорился. Хизаши стало гораздо легче без давления многочисленных заклинаний горы Тэнсэй, будто бы даже изводящая его боль перестала казаться невыносимой.

И вот он – свет дня, ненадолго ослепивший глаза. Свежесть чистого воздуха, ласковые касания ветра, тепло, сменившее въевшийся в кости холод. Канал обрывался водопадом, а перед ним Сакурада показал, как выбраться на тропу, ведущую сквозь дремучие заросли прочь от школы. Хизаши спрятал веер под одежду и впервые допустил мысль, что ошибался насчет нового предательства. Они отошли как можно дальше от того места, где вышли на поверхность, насколько возможно в том состоянии, в котором находились бывшие пленники. Сакурада был жесток, все это знали, но не собирался их добивать.

– Вам нужно залечить раны, – решил он и махнул рукой. – Остановимся пока здесь.

Это все еще был южный, солнечный, склон горы, но густая шапка леса укрывала его в уютной тени.

– А если нас уже ищут? – предположил Кента, усаживаясь на траву с неповоротливостью соломенной куклы.

– Тогда меньше болтовни и больше медитации. – Сакурада достал из-за пазухи флягу и бросил ему. – На этом подарки закончились.

Воды было немного, но им, измученным многодневными голодом и жаждой, достаточно сделать хотя бы по паре глотков. Хизаши не стал тратить время напрасно и скрестил ноги, готовясь погрузиться в рэйки. Ему претила беспомощность, что сопровождала его много дней, и стоило целительной силе зациркулировать по меридианам тела, как отупляющий страх начал отступать. Сказал бы ему кто, что просто ощущать на коже солнечные лучи – это так прекрасно! Ки двигалась медленно, будто оттаивала после долгой зимы. Чтобы исцелиться хотя бы наполовину, потребовалось бы провести в медитации целый день, и все же просто не ощущать постоянной рези в коленях – уже достижение.

Энергия почти перестала сопротивляться, Хизаши плавал в волнах тепла и умиротворения, и все вдруг рухнуло в один момент. Он распахнул глаза чуть раньше, чем Сакурада, ни на мгновение не выпускавший из рук меч, повернулся в сторону источающей прохладу чащи.

– Стоять, – велел Сакурада им двоим и выставил перед собой Гэкко. И тут же расслабил плечи. – Это свои.

Из-за деревьев вышел Морикава с таким бледным лицом, что закралось подозрение, уж не стал ли он призраком.

– Бегите! Быстрее, уходите отсюда! – воскликнул он и взмахом руки активировал несколько талисманов. – Тоши, держи. Это ненадолго скроет вас от них.

Пропажу обнаружили. Хизаши переглянулся с Кентой, читая по его лицу смятение, но и решимость тоже. Решимость выжить, чего бы это ни стоило.

– Морикава-сэнсэй, – обратился он к учителю. – А как же вы?

– Он справится, – грубо оборвал его Сакурада и сунул каждому по офуда. – Уходим.

Теперь они не просто шли – они бежали, не боясь использовать ки. За спиной послышались крики, Хизаши ощутил отзвуки оммёдо и заставил себя двигаться еще быстрее. Они спустились на равнину, и перед ними раскинулся луг с высокой травой. Ветер волновал зеленое море и обдувал вспотевшее от натуги лицо. Сакурада отстал, готовя какое-то заклинание. Вдруг Кента оступился и упал. Хизаши только успел подбежать к нему и наклониться, как воздух задрожал. Скрывающие талисманы вспыхнули и осыпались пеплом. Хизаши схватил Кенту за руку и потянул вверх.

– Я туда не вернусь, – сказал он, и Кента кивнул.

– Жить вместе и умереть вместе.

Он сжал ладонь Хизаши напоследок, прежде чем отпустить. Они повернулись к врагам лицом и встали плечом к плечу. Бежать некуда, а Хизаши ни за что больше не подставит спину.

Первым на луг ворвался Морикава. Его загнали, точно зверя на охоте, обессилевшего и окровавленного. Но он еще не сдался, на бегу творил новое заклинание, однако закончить ему было не суждено. Просвистела стрела, и Морикава покачнулся. Просвистела вторая – и он упал на одно колено. Впервые Хизаши был не рад остроте своего зрения. Под ярким светом солнца, под голубым ясным небом он видел, как вытекает густая кровь изо рта учителя, чья мягкость принималась им за трусость, а доброта – за слабость. Он еще не упал на землю, а Сакурада уже издал пронзительный вопль и сломя голову помчался вперед, в самоубийственную атаку. Дзисин прислали мало людей, вероятно, продолжая хранить секретность, но много ли надо, чтобы одолеть двух калек и безумца, ослепленного горем и яростью?

Их начали окружать, и такое же кольцо сжималось вокруг сердца. Хизаши выхватил веер, но рука дрожала. Кента сжал его запястье.

– Забери мою силу, если надо.

Хизаши задыхался. Никогда еще смертная оболочка не казалась настолько тяжелой и так не сдавливала его суть. Он сам себе был противен.

– Нет! – Хизаши стиснул веер. – Нет.

Он, тот, кто собирался стать ками, должен был защитить хотя бы одного человека. Одного, но самого важного. Хизаши раскрыл веер и глубоко вдохнул запахи травы и земли.

Нобута смотрел на них издали, расслабленно держа руки за спиной.

Оммёдзи плели ловчую сеть.

Сакурада сражался, не щадя ни своей жизни, ни чужих.

Ветер перебирал выцветшие пряди, все замерло в ожидании бури, и Хизаши станет ею – тем тайфуном, который пошатнет целую гору. И пусть до слез больно поворачивать запястье, пусть ноги слабы и кажутся чужими, он не отступится, пока не уничтожит всех, кто желает им зла.

Слова, приходящие на ум, были незнакомы даже ему самому, от них во рту появился привкус железа, а в горле – острые шипы. Хизаши шептал, и трава вокруг него высыхала. Хизаши шептал – и тьма в нем разворачивала свои лепестки.

– Хватит, Хизаши, прекрати, – слышал он голос Кенты, но остановиться не мог. Если замолкнет сейчас, все будет напрасно, а он еще может продолжать.

– Пожалуйста, хватит! Ты не такой, как твой брат!

Хизаши сглотнул кровавую слюну. Строки страшного заклинания испарились из памяти, сила ушла, и он пошатнулся, хватаясь за Кенту и вспарывая ему кожу заострившимися когтями. Кольцо оммёдзи сомкнулось.

– Знаешь, я ведь ни разу не говорил, – усмехнулся Хизаши, глядя Кенте в глаза.

– Что?

– Ну… Что ты… ты…

Он много раз думал об этом, но едва открыл рот, как будто онемел. Кента ждал продолжения так спокойно, словно от смерти или нового мучительного заточения их не отделяли считанные мгновения. Хизаши захотелось увидеть вновь его улыбку, вот бы только нашелся повод.

– Я ни разу не говорил тебе, что ты мой первый и единственный настоящий друг.

– Мадока бы сейчас обиделся.

– К они Мадоку.

Кента улыбнулся, но губы его дрожали.

– Спасибо. Спасибо за эти слова.

Искрящиеся энергией путы уже начали давить со всех сторон. Еще не плен, но спасти от него может лишь чудо. Хизаши помнил о договоре жить вместе и умереть вместе, только хэби не славятся честностью. Он отошел на шаг назад, второй, третий… Послал всю доступную ему ки в веер, чтобы разрушить все вокруг – даже себя.

И тут стало тихо.

Настолько, что он подумал – уж не умер ли случайно? Но напротив с удивленным лицом стоял Кента. Он говорил, но слов не слышно, хотя ветер тоже застыл, и трава больше не колыхалась под его яростным напором. Хизаши обернулся и увидел замерших оммёдзи, спину стоящего на коленях Сакурады, Морикаву на его руках. А с другой стороны кто-то шел к ним, неспешно и важно, неся на плече огромный лук без тетивы. Одет незнакомец был богато и вычурно, голубое кимоно расписано узорами из облаков, накидка-безрукавка развевалась, будто весь ветер собрался вокруг высокой фигуры лучника. Когда он приблизился к Хизаши, того как громом поразило.

– Ты?!

– Так и не научился учтивости, хэби-сан? – отозвался тот. – Боги рассчитывали на другое.

Хизаши фыркнул в ответ.

– Ками-сама, – ахнул Кента и опустился на колени. Хизаши ринулся его поднимать, но это оказалось сложнее, чем он думал.

– Твой человеческий друг нравится мне, хэби-сан. Тебе стоит брать с него пример.

– Не дождетесь, – огрызнулся Хизаши и оставил Кенту в покое. Что поделать, божественная аура и правда сильно влияла на людей. – Какими судьбами в мире смертных?

– Явить небольшое чудо паре отчаявшихся страждущих. – И лучник обернулся к окаменевшим оммёдзи, натянул светящуюся золотом тетиву и выпустил стрелу-молнию. Сорвавшись, она превратилась в сеть и накрыла их пятерых мерцающим куполом. Хизаши раздражала тяга богов к показушности, словно без нее никто не станет воспринимать их всерьез.

– И все-таки? Увабами донесла до Такамагахары мой ответ, и там придумали новое наказание?

– Твой нрав не меняется, хоть и слышал я иное. Но прежде позволь мне представиться твоему человеку. Меня называют Адзи-сики-така-хико-нэ, я покровительствую земледелию и змеям.

– Я что-то не заметил, – буркнул Хизаши.

– Адзи-сики… – повторил Кента, поднимая голову. – Это же…

– Жених Чиёко, – ответил за бога Хизаши.

– Это я послал свою помощницу в рёкан «Нэкоджита» уберечь вас от смерти в когтях Хякки яко.

– Ты послал ее, чтобы следить за мной, – возразил Хизаши. Глаза Кенты становились все больше и больше от каждого услышанного слова. Когда удивление уже не помещалось в нем, Кента прошептал:

– Хизаши, это же… это же бог!

– Я знаю. И на суде он мог бы хоть словечко сказать в мою защиту, раз назвался покровителем змей.

Божественная аура ослабла, сияние, окружавшее Адзи-сики, померкло, и он стал почти неотличим от людей. И вполне человеческим жестом потер переносицу.

– Хэби-сан, не будь столь суров. Тебе ли не знать, что не одни люди не равны меж собой. Я сделал все, что было в моих силах.

Хизаши слишком долго лелеял обиду на всю их небесную братию и даже не сразу сообразил, что сейчас не ощущает злости. Да и, если честно, Адзи-сики не обвинял его вместе с другими, просто и помощи от него Хизаши тогда не дождался. Боги и впрямь не равны, как не равны люди, ёкаи и даже демоны.

– Так зачем ты пришел? Чьи молитвы на этот раз сподвигли тебя на действия?

– Озвучил я причину, а что касается молитв… – взгляд божества остановился на Кенте, так и не поднявшемся с колен. – Есть тот, кто считает себя ответственным за этого юношу.

Если Кента и хотел спросить, благоговение, взращенное в каждом из смертных с рождения, не позволило ему обращаться к богу напрямую. Пришлось Хизаши озвучить вопрос за него.

– И кто же это?

– Не вправе я дать ответ, однажды он сам это сделает.

Он сложил ладони вместе и закрыл глаза. Без его взгляда стало полегче, и Кента рискнул-таки выдохнуть и тихо спросить:

– Неужели боги снизошли до нас?

– Мне не нравится это слово, – нахмурился Хизаши. – И встань ты уже, наконец, раздражаешь.

Но Кента продолжил стоять на коленях с упрямством осла. Божественная аура усилилась, и Хизаши с легкой завистью представил, как излучает такую же вместо осорэ ёкая. Да, впрочем, и той уже почти не осталось.

И все же, почему боги пришли на помощь? Что они задумали?

– Времени мало у нас, – изрек Адзи-сики и протянул к ним двоим объятые светом руки. – За то, что юную итако не обижали, примите благодарность мою.

Он положил одну ладонь на макушку Кенты, а второй накрыл лицо Хизаши, прежде чем он успел воспротивиться. Тепло проникло под кожу, распространилось по телу, и стало легко-легко, будто ноги больше не касались земли, и ничто в целом свете не тяготило души. Хизаши доводилось ощущать на себе гнев богов, но никогда прежде – их благословение.

– Стойте! – внезапно воскликнул Кента. – Помогите лучше учителю Морикаве.

– Ты отвергаешь божественную помощь? – изумился Адзи-сики.

– Простите! – Кента рухнул лицом в траву. – Но ему она нужнее!

Хизаши вообще не удивился, ведь он знал Кенту, а вот небожителя его слова потрясли.

– Что ж… Исполню я твою просьбу, Кента из рода Куматани. Однако и дело свое завершу тоже. Возьмитесь за руки, и я отправлю вас в место, где враги не станут искать.

Кента поднялся на ноги, все еще ошарашенный происходящим, и сомкнул пальцы на запястье Хизаши. И снова чувство удивительной легкости охватило их, и мир подернулся дымкой. Покровитель змей что-то произнес, очень тихо, человек бы не расслышал, но хэби сумел.

Это было извинение.

И вот уже прохладный свежий ветер трепал челку, принося с собой позабытый соленый запах моря, а крики чаек заполнили голову, пустую и звонкую после перемещения. Хизаши лежал на спине, и над ним синим куполом раскинулось бескрайнее ясное небо. Он развел руки в стороны и не обнаружил рядом ничего, кроме травы и мелких камушков.

– Кента? – хрипло позвал он. Страх еще не успел охватить его, как раздался ответ:

– Я здесь.

Хизаши сел и с удивлением обнаружил, что непослушное искалеченное тело не отзывается болью, может, самую малость, словно он слишком долго спал, и мышцы ослабли и откликались на движение неприятным покалыванием. Первым делом Хизаши нащупал веер за пазухой, потом поднял голову и в ореоле слепящего света увидел лицо Кенты. Он протягивал руку.

– Где мы? – спросил Хизаши, поднявшись с его помощью. – Место кажется знакомым.

– Это же остров Камо, нет? – Кента подвел его к обрыву, с которого открывался вид на бескрайний простор океана, покрытый беспокойными барашками пены.

– Камо?

Здесь они бывали, будучи младшим учеником и воспитанником, здесь столкнулись с ложным умибозу и обнаружили канал контрабанды из Чжунго. И здесь Хизаши впервые увидел слезы Куматани.

– Но почему Камо? – не понимал он.

Кента повернулся к каменному така-торо, поклонился живущему в нем ками и ответил, указывая на поднимающегося по тропе человека.

– Наверное, потому что здесь о нас будет, кому позаботиться.

Тояма Рэн из управления Дзисин острова Камо помахал им рукой. У Хизаши наконец щелкнуло в голове, и он понял: Тояме они доставляли тогда письмо от Ниихары-сэнсэя, где тот предупреждал о появлении потомка Куматани, значит, Тояма доверенное лицо старого учителя и не должен причинить Кенте вреда. Тиски постоянной тревоги расслабились, и Хизаши глубоко вдохнул соленый воздух позабытой свободы.

Воспоминание первое. Луна в отражении на воде

Лето перевалило за середину, приближался день поминовения усопших, а вместе с ним и самое важное и праздничное шествие ёкаев в году. По ночам небо озаряло столько звезд, что того и гляди, они начнут осыпаться раньше срока. По всем землям огромной империи Ямато люди готовились встречать своих мертвых родственников, а хэби, выбравший себе имя Хизаши, свернулся кольцом под лунным светом и медленно моргал, размышляя над полученным приглашением. Парад ста духов потому так и назывался, что в нем всегда участвовала ровно сотня ёкаев, удостоенных подобной чести. Первыми шли, конечно, самые старые и сильные, замыкала всякая мелочь вроде блуждающих огней. Репутация тоже имела значение, ведь Парад должны были бояться и уважать смертные. Подумав обо всем этом в который раз, Хизаши решил, что вполне может сделать Параду одолжение и явиться.

Эту ночь он провел в гнезде, а наутро обратился человеком и отправился в ближайшую крупную деревню, поглазеть, как люди готовятся защищаться от Хякки яко.

– Эй, господин, купите редьки! Хорошая редька, господин!

– Жареный тофу, жареный тофу!

Хизаши погрузился в гомон и суету толпы, неизменно привлекая к себе внимание. Еще бы – все вокруг были невзрачные, обычные, смертные, и он шел с гордо поднятой головой и поигрывал привязанным к поясу кошелем. Это обманщицы-кицунэ превращали листочки в монеты, а он, Хизаши, всегда знал, где искать деньги, такой уж у него был талант. Недавно, специально перед Обоном, он раскопал разбойничий схорон и забрал все. Ему, может, столько и не надо, но и оставлять не хотелось. Должно быть, те разбойники очень удивились потом.

– Господин, не желаете ли получить предсказание? – услышал он вдруг и замер. Перед ним возник невысокий гадатель с плутоватым лицом. Улыбался он настолько старательно, что глаза превратились в щелочки, а кожа натянулась, как на барабане. Хизаши даже засомневался, не повстречал ли он собрата-хэнгэёкая[17], но присмотрелся и ничего подозрительного не обнаружил.

– Поди прочь, – бросил Хизаши и пошел было дальше, но назойливый гадатель вновь возник на его пути.

– Разве нет ничего такого, что бы беспокоило сердце господина? Я на любой вопрос могу дать ответ.

– Я же сказал, прочь! – повторил Хизаши уже более раздраженно и свернул с главной улицы. Деревня была зажиточной, на много дворов, даже рынок свой имелся, куда жители селений поменьше стекались на торговлю. Рынки Хизаши нравились, он частенько оборачивался человеком и бродил среди лотков, но хоть и был при деньгах, никогда ничего не покупал, потому как не имел дома, куда бы мог все это унести. Жил он в корнях огромной старой сосны, было там темно и уютно, но на человеческие жилища совсем не похоже. Смертные окружали себя кучей разнообразных вещей, и у каждой был свой смысл и предназначение. А у иных и смысла особого не имелось, как у свитков с рисунками, что Хизаши однажды видел у бродячего художника. А все равно ж… красиво.

Он прошел деревню насквозь и вышел к реке, где у берега под присмотром старухи купались маленькие человечки. Хизаши не стал приближаться, но зрелище его заворожило: солнце искрилось в туче поднимаемых брызг, детеныши хохотали и визжали, трепыхаясь в воде, а старуха клевала носом, изредка покрикивая на них, когда просыпалась. Хизаши порой ловил себя на пугающей мысли – а каково бы было, окажись он одним из них? Ведь чем-то смертные заслужили столько места в этом мире. Хоть они и жили недолго, все равно умудрялись оставлять память о себе даже после того, как исчезали. Хизаши минуло уже очень много зим и лет, но он так и не понял, чего в людях особенного, что так и тянуло к ним, смотреть, изучать, притворяться ими, пусть и ненадолго.

Когда старуха обернулась, разбуженная окончательно пристальным немигающим взглядом из тени, под деревьями уже никого не было. А хэби по имени Хизаши вернулся в лес и, едва пересек его границу, обратился серебряной змейкой и пополз домой дожидаться ночи.

С заходом солнца жизнь в людских поселениях замирала, тогда как из всех потаенных мест вылезали всевозможные духи и ёкаи. Воздух немного подостыл, и Хизаши выбрался из норы и поднялся на хвосте – не самая распространенная среди его знакомых змей привычка. Юркие итати уже вовсю перебирались с ветки на ветку, пугая древесных духов кодама, блуждающие огоньки играли в догонялки в густых кронах, перекрикивались визгливо лисицы, мерзко шуршали в траве тонкие лапки цутигумо[18]. Лес оживал, раскрашивался призрачными огнями и блеском хищных глаз.

Хизаши пополз знакомыми тропками, пока не оказался на опушке. К тому времени взошла луна, и ее серебряный свет заливал заброшенную дорогу, поросшую травой. Огоньки, сопровождавшие Хизаши на его пути, отпрянули, когда он увеличился в размерах, выпрямился на длинном мощном хвосте, откинул назад белоснежные волосы и зыркнул на них розовоглазым хмурым взглядом.

– А ну кыш, надоели.

Огоньки замерцали, точно слова Хизаши рассмешили их, но стоило щелкнуть когтями, как малышек будто ветром сдуло. Он довольно оскалился, поправил голубое кимоно с рисунком из облаков и выполз на дорогу. В тот же миг воздух замерцал, и рядом с ним возникла призрачная лиса – рэйко. Она поднялась на задние лапы, попрыгала на месте и в итоге просто оторвалась от земли и застыла полупрозрачным силуэтом с просвечивающим сквозь голубоватую дымку тела белым лисьим скелетом. Заметила Хизаши, и глаза вспыхнули парой зеленых огней.

– Кого я вижу? – протянула рэйко и пару раз провернулась кругом, по-прежнему не касаясь лапами земли. – Неужели сам Хизаши-сан выбрался из своей темной норы на Парад?

Не иначе как от переизбытка эмоций, она перекувыркнулась через голову и на несколько мгновений превратилась в светящийся маленький шарик, а потом снова стала духом лисы. Хизаши посмотрел на ее кривляния, развернулся и важно пополз прочь, приминая за собой высокую траву. Кицунэ – мохнатые ли, призрачные – были одинаково утомительны и вечно мололи чепуху, лишь бы привлечь к себе внимание. Только что на задних лапах не плясали, как нэкоматы.

– Эй, подожди меня, – тявкнула рэйко, догнала его и поплыла по воздуху рядом, мотая бесплотным хвостом.

За ней тянулся шлейф озорных лисьих огней, кицунэ-би, похожие в темноте на точки фонариков, только их никто не нес. Сейчас же было слишком светло от луны, и кицунэ-би жались к рэйко, как перепуганные щенки.

– Говорят, скоро сменится предводитель Хякки-яко, – вновь открыла рот призрачная лиса.

– А мне что с того? – скучающе ответил Хизаши, хотя, если честно, ему стало немного любопытно. Возглавлять ночное шествие было весьма почетно.

– Парады при старой черепахе на редкость скучная штука. Не понимаю, чего ей не сиделось на морском дне?

Хизаши припомнил нынешнего предводителя Парада ста духов, подводного прорицателя хонэнгамэ, выглядящего как огромная черепаха с хвостом-веером и женской рогатой головой. Обычно она не выбирается из пучины без весомого повода, но честь вести за собой призрачное шествие заставляла хонэнгамэ каждую ночь дня Собаки нарушать вековые принципы. Стоило ли говорить, что скорость передвижения Парада при таком предводителе изрядно упала?

– И кого же прочат на смену? – поинтересовался он. Рэйко чихнула, и из ее пасти выскочил новый огонек и присоединился к свите.

– Есть, говорят, один наглец. – Рэйко довольно оскалилась. – Еще и сотни лет не стукнуло, а уже силу такую набрал, что многим из нас и не снилась.

– Пф, – только и фыркнул Хизаши.

– Или подумал, местечко для тебя придержат? Ха! – кицунэ так развеселилась, что снова стала светящимся шаром, но ее тявкающий смех продолжал раздражать слух. Махнув рукавом, Хизаши сдул нахалку в сторону вместе с ее свитой. Рэйко вмиг перекинулась обратно, да еще и на лапы приземлилась, став материальной. Встряхнулась, разгоняя по бурой шерсти искры, оскалилась, но тут же отвлеклась на кицунэ-би и принялась прыгать вокруг Хизаши, пытаясь поймать их пастью.

Одно радовало, болтливая спутница надолго отстала с разговорами, а там уже на пустынной дороге появились новые огни, что сопровождали участников Парада ста духов. Щелкал клювом похожий на большую летающую креветку амикири, явилась из-за деревьев окруженная дымкой мелкого дождя Амэ-онна, как всегда, чем-то расстроенная, и за ней потянулся пахнущий сыростью и мокрой пылью след. Компания становилась все шире, разговоры возобновились, особенно когда буквально из-под земли возник старый тануки, участвовавший в Параде последние лет пятьсот, такой древний он был. Хизаши тут многие знали, приветствовали, интересовались делами. Рэйко затерялась в игривой своре других кицунэ, и теперь они гонялись по округе, обменивались пофыркиваниями и даже пару раз несильно подрались.

Меж тем совсем стемнело, луну закрыли облака, и перед каждым из ёкаев возник синий хи-но тама, распространявший зловещее призрачное сияние. Хизаши услышал знакомый звук трущихся друг о друга чешуек и обернулся как раз тогда, когда к нему подкралась змееподобная Нурэонна.

– Доброй ночи, Хизаши-сан, – поздоровалась она и кокетливо поправила длинные спутанные волосы, черными водорослями прилипшие к нагому телу. Ее раздвоенный язык быстро пробежался по темным губам, и Хизаши поморщился. Нурэ-онна легко заманивала в свои лапы недалеких человеческих мужчин женскими прелестями, пряча под водой змеиную половину, но на Хизаши такие уловки не действовали. Нурэ-онна казалась ему донельзя вульгарной. Даже тануки, на что те еще развратники, носили одежду, подражая людям. И хвост – не оправдание.

– Почему не смотришь на меня? – сообразила Нурэ-онна и капризно нахмурилась. – Мы же с тобой так похожи, почему бы не…

– Потому, – обрубил Хизаши. Его огонек мигнул, реагируя на настроение.

– Этот хэби видно решил, что мы ему не ровня, – хихикнула горная старуха Ямауба. – Высоко метишь, небось, в предводители Парада?

Процессия растянулась по дороге, ведущей к ближайшей деревне, но когда Хизаши ответил, его услышали все.

– Ха! К чему мне такая морока? Что хорошего в том, чтобы первым вышагивать по дорожной пыли? – Хизаши сложил руки на груди и гордо вскинул голову.

– Так что же у тебя на уме?

– Я стану ками.

Ночная тишина взорвалась многоголосым хохотом, рычанием, фырканьем, воем и тявканьем. Беззвучно смеялись даже огни кицунэ-би.

– Что такого веселого я сказал? – обиделся Хизаши.

– А ты сам не понял? – Ямауба аж за живот схватилась. – Кто ж тебя в ками-то возьмет? Ты же ёкай!

– И что? Я много таких историй слышал.

– Эх, молодость, – усмехнулся седой тануки. – Кто из нас в юности не мечтал о большем?

– Ему уж под двести, – возмутилась Ямауба.

Нурэ-онна свистяще захихикала, прикрывая рот когтистой ладонью. Хизаши смерил ее презрительным взглядом.

– Вот увидите, я найду молящихся, получу свой храм и стану ками, а вы так и будете грязь месить.

– Ты чего там тявкнул, щенок?! – рыкнула крупная ногицунэ с блестящим черным мехом. – А?! Ну-ка повтори!

Что дикие лисы, что призрачные, что божественные – одна порода. Хизаши не стал даже удостаивать ее ответом. Он вообще не собирался пока хвастаться, но у него уже начал появляться план, как исполнить свою задумку. Будучи неприметной змейкой, он много где успел побывать за почти два столетия жизни, много слышал, много видел и точно знал – уж у кого-кого, а у него шансы возвыситься есть.

Довольно быстро суета, вызванная дерзким заявлением, сменилась прежней привычной неспешностью. По пути присоединялись все новые и новые ёкаи, и на подходе к людскому жилью собралась, наконец, вся сотня во главе с предводителем – морским прорицателем хонэнгамэ. Черепаха тяжело шла впереди и несла синий фонарь на длинном шесте, чтобы каждый смертный увидел приближение Парада ста духов. Хякки яко окутывала плотная, леденящая душу осорэ, и всякий, окажись он достаточно близко, замер бы от ужаса, а то и вовсе рехнулся. Но и смертные не дураки, мало кто решился бы покидать жилище в такую ночь, встретить случайного путника – редкость по нынешним временам.

Хизаши вместе со всеми начал спуск в низину, где раскинулась деревенька, несмотря на такой поздний час все еще манящая светом окон. Люди боялись засыпать, молились, чтобы их минула печальная участь стать добычей Хякки яко. Парад потянулся вниз цепочкой синих огней, то появляясь, то снова исчезая во тьме. Если не всматриваться, можно было заметить лишь покачивающиеся в воздухе сгустки синего пламени да нечеткие силуэты всех мастей, и только звук шагов ничего не скрывало. Парад ста духов вошел в деревню и медленно двинулся через ее центр, мимо запертых домов, мимо колотящихся сердец, скрытых ненадежными стенами. Хизаши тоже чувствовал сладковатый аромат человеческого страха, что в эту ночь был приятнее самых изысканных людских благовоний. И в нем просыпался голод, тот же, что дремал в настоящих змеях и делался невыносимым, стоило ощутить запах крови. Это первобытное чувство ему отчего-то не нравилось, хотя и не было в нем ничего необычного. Люди смертны и слабы. Права рэйко, надо напоминать им о страхе, пока они не забыли, что это такое.

Но Хизаши не хотел, чтобы его только боялись. Душа стремилась к чему-то иному, названия чему он пока не сумел подобрать. У людей на все хватало слов, и это было еще одним различием между ними и хэби по имени Хизаши.

– Эй, не спи, – толкнул его в бок острым локтем долговязый гараппа[19]. – Предводитель что-то почуял.

Хонэнгамэ и впрямь встал на месте, и самые нетерпеливые едва не врезались в его покрытый илом панцирь. Хизаши протиснулся вперед сквозь взволнованную толпу и раньше, чем услышал, сам ощутил близкое человеческое тепло. Инстинкты ёкая толкали его на охоту, и когда предводитель качнул головой, все с воем бросились врассыпную. Поднялся ветер, замелькали лисьи огни, знаменующие появление Парада, и люди в мнимой безопасности своих домов застыли в страхе.

– Поймала! – закричала Ямауба и вытащила на призрачный свет верещащую женщину. Мужчину держала в хвосте Нурэ-онна и, кажется, он был уже мертв.

– Беги! – вдруг страшно закричала пойманная женщина. – Беги, Сатору! Беги скорее!

Раздался треск разрываемой плоти и хруст костей. Горная старуха отбросила безвольное тело, подняла повыше оставшуюся в руке голову с разинутым в крике ртом и вдохнула в нее зеленовато-синий огонек, вспыхнувший в мертвых глазницах. Получившийся фонарь Ямауба намотала волосами на кулак и победно расхохоталась.

– Мальчишка сбежал, – протянул гараппа и облизнулся. – Интересно, каковы на вкус его внутренности?

– Тебе их все равно не хватит, дылда, – старый тануки возник рядом с ним и покачал барсучьей головой. – Пускай лучше наш «ками» развлечется.

Его хитрый взгляд остановился на Хизаши, а следом за ним и почти сотня других. Хизаши гордо выпрямился, расправил плечи.

– Если уж вам детеныш не по силам, то так уж и быть, – сказал он и ринулся на ни с чем не сравнимый запах.

В своей высшей форме из трех Хизаши мог настигнуть маленького беглеца мгновенно, но нарочно дал ему немного времени. Разумеется, тот мчался к скромному святилищу за деревней, наверное, рассчитывал на помощь ками или даже самих богов. Но ночь Хякки яко была временем обакэ и целиком принадлежала только им. Мальчишка упал, не добежав всего ничего. Луна выглянула из-за облаков, и безжизненный серебристый свет заиграл на точно такой же чешуе полуюноши, полузмея, заскользил по изящному черному рисунку на ней, запутался в снежно-белых прядях. Тень Хизаши упала на мальчика, и тот даже перестал плакать, застыл перепуганной мышью, глядя на него снизу вверх огромными глазами.

– Почему не убегаеш-ш-шь? – спросил Хизаши, срываясь на шипение.

Мальчик молчал, а потом зажмурился, стиснул кулачки и кинулся на Хизаши, осыпая его неловкими, едва ощутимыми ударами. Нелепое сопротивление так поразило Хизаши, что он не сразу схватил детеныша за шкирку когтями и поднял на уровень глаз. В воздухе тот присмирел, но смотрел уже не как загнанный зверек, а как маленький хищник, готовый откусить протянутый ему палец.

– Откуда в тебе взялась вдруг эта воля к жизни? – задумчиво спросил Хизаши больше сам у себя, чем рассчитывая получить ответ. – Что заставляет такое слабое существо, как ты, бороться безо всякой надежды победить? Ведь я сильнее в сотни раз.

– Вы убили маму и папу, я вас ненавижу! Я вас всех убью! – вдруг выкрикнул тот, вновь заливаясь слезами.

Луна стыдливо спряталась за пеленой облаков, тьма сгустилась, укрывая собой то, что неизбежно должно было произойти.

Но, вернувшись обратно к остальным, Хизаши не был доволен, напротив, ему стало еще невыносимее и еще неспокойнее. Пока он отсутствовал, самые молодые ёкаи ворвались в случайный дом, не защищенный печатями и оберегами, и сожрали всех обитателей.

Можно двигаться дальше, пока ночь еще в самом начале.

– От тебя не пахнет кровью. – Сбоку возникла призрачная лиса и повела из стороны в сторону узкой мордой с просвечивающим черепом. – Ты точно сожрал того мальчишку?

– Нет, тебе оставил, – буркнул он и щелкнул когтями, заставляя рэйко отпрянуть. – Найдешь свою добычу, вот за ней и следи.

Кицунэ исчезла в стайке ярких огней, донимать кого-то еще. Нурэ-онна ворковала с мрачным карасу-тэнгу, Ямауба забавлялась с новым фонарем. Парад ста духов шел своим чередом, и никто из них не видел, как хэби по имени Хизаши отпустил человека, которого должен был убить.

С той ночи прошло уже много лет, все новые приглашения Хизаши отвергал. Мысль о том, чтобы возвыситься в глазах людей и ёкаев, занимала его днем и ночью. От нее он снова сорвался с насиженного места и менял одно на другое, присматриваясь к людям, которых встречал. Особенно ему нравились бива хоши – слепые странствующие музыканты. Они не могли видеть Хизаши и не пугались, даже если его личина была несовершенна, а он слушал их песни обо всем, что они узнавали в странствиях, и щедро платил за это.

Однажды он повстречал бива хоши по имени Кендзи. Тот был не так чтобы стар, но тяжелая жизнь впроголодь, без крыши над головой, сожрала юные годы, состарив раньше срока. Он был наполовину седым, прятал веки под грязной повязкой, чтобы не смущать никого. За спиной он носил тощий мешок с той едой, что ему жертвовали добрые люди, да видавшую виды биву. Когда Хизаши прогуливался среди смертных, вокруг бродячего музыканта собралась толпа послушать песни о том, что он повидал, пока шел сюда. А пел этот бива хоши так, что диву дашься. Да только не повезло ему – не пришлась его игра по вкусу одному знатному господину, и он велел побить Кендзи палкой и прогнать за ворота.

Хизаши отправился следом за ним, скрывшись с глаз простых людей.

За городом, на прибитой недавними дождями пыли, сидел Кендзи и на ощупь пытался понять, все ли в порядке с инструментом. Его пальцы, дрожа, будто бы ласкали биву – кормилицу и единственную подругу на жизненном пути. Когда Хизаши остановился неподалеку, слепец повернулся к нему лицом, безошибочно угадав местоположение.

– Кто вы такой? – спросил он. – Друг или враг?

Хизаши хотел поначалу промолчать, но раз уж слепому было видно больше, чем зрячему, ответил:

– Не друг и не враг. Просто случайный слушатель.

– Тогда, если моя игра пришлась вам по нраву, господин, наградите бедного музыканта хоть парой монов.

Хизаши опустил взгляд на кошель, привязанный к поясу, и усмехнулся.

– Я хочу послушать еще. Скажи, бива хоши, куда ты направишься теперь?

Тот пожал плечами и тяжело поднялся.

– Куда поведет меня эта дорога, господин.

– Тогда я посмотрю.

И они пошли дальше вместе. Кендзи был приятным спутником, не лез с разговорами, не жаловался и не ныл, только знай себе постукивал палкой по земле, довольно бодро перебирая ногами. Хизаши быстро надоело идти, и он обратился змеем и пополз за человеком, который, конечно, ничего не заметил. Когда они останавливались на отдых, Хизаши сворачивался кольцом у костра, разведенного слепцом, и слушал его незамысловатую музыку. Кендзи пел о войне и о том, как она ломала жизни людей, но еще он пел о героях, что побеждали врагов, о женщинах, ничуть не уступавших им в храбрости. Пел о чудесах, которые творили боги, спасая людей.

– Ты видел богов, Кендзи? – спросил как-то Хизаши.

– Нет, но это и хорошо. Если довелось столкнуться с божеством, значит, жизнь твоя и впрямь была ужасна.

– Отчего же?

– Боги являются, когда люди больше не в состоянии сами себе помочь. Только самые искренние и отчаянные молитвы достигают ворот Такамагахары.

– Разве твоя жизнь не ужасна? Почему ты не молишься, чтобы тебя спасли?

В ответ Кендзи негромко, по-доброму рассмеялся.

– Я жив, у меня есть ноги, чтобы идти, и руки, чтобы перебирать струны моей бивы. Люди добры к одинокому путнику, благодаря им мне есть, чем набить живот. Моя судьба не так уж печальна, ведь вокруг полным-полно тех, кому повезло меньше.

Хизаши не понимал его. Что хорошего – зависеть от чьей-то ветреной благосклонности, не имея даже возможности видеть мир своими глазами? Должно быть, этот человек давно рехнулся.

– Скажи мне наконец свое имя, – попросил Кендзи.

– Хизаши.

– Из какого ты рода, Хизаши-кун?

– Рода?

Хизаши задумался. Они делили дорогу с Кендзи много дней, все больше удаляясь от привычных Хизаши мест. Несколько раз они останавливались в крупных деревнях, где бива хоши развлекал людей своими песнями и музыкой. И пусть те жители не были богачами, не отпускали их в путь голодными и не обогретыми. И когда Хизаши подумал обо всех этих смертных, понял, о чем спрашивал его Кендзи.

Из какого рода – значит, к какой семье Хизаши принадлежал. Но правда была в том, что ёкаи не знают, что такое семья.

Кендзи понял его молчание по-своему и грустно улыбнулся.

– Тогда у нас с тобой больше общего, чем мне казалось. Я рад, что нам по пути.

Но Хизаши уже думал о другом. За это путешествие в компании человека у него скопилось много разных мыслей, начавших складываться в одно.

Наутро они покинули заброшенный храм, где коротали ночь, и снова вышли на дорогу. Солнце припекало весь день, и Хизаши провел его, свернувшись в котомке Кендзи. Тот если и почувствовал лишний вес, значения этому не придал. Под вечер будто бы стало даже жарче, Хизаши беспокойно заворочался и тут ощутил приближение целой группы людей. Они двигались в том же направлении.

Кендзи заметил их, но позже, когда послышались громкие голоса.

– Моя дорогая Миё, наверное, ждет не дождется!

– Твоя Миё ждет подарка, а не тебя.

– Это твоя Рёко падка на подарки, а Миё меня любит.

– Вот дома и посмотрим, кого жена поколотит!

Мужчины расхохотались и продолжили подначивать друг друга, пока не поравнялись с бива хоши. Слепой музыкант остановился, чтобы его не сбили ненароком с ног, а Хизаши сделался невидимым на всякий случай и выглянул из котомки. Мужчины были простыми работягами, продающими свой труд в городах, чтобы прокормить семьи, и сейчас возвращались в родную деревню, полные нетерпения. Бродячего музыканта позвали с собой, а тому было все равно, куда идти. Так они оба оказались в месте, которое Хизаши не дано будет забыть никогда.

Селение оказалось совсем крошечным, просто хибары, сгрудившиеся вокруг общей площади с вырытым колодцем. Лес близко подступал к домам, будто надеялся однажды прогнать людей со своей законной территории. Но лес этот Хизаши не очень понравился, был он какой-то нездоровый, а что за хворь его поразила, неясно. Одно только он вскоре понял – лес засыхал. И люди в его тени – тоже.

– Миё!

Навстречу мужчинам из домов высыпали женщины и дети, старики покачали седыми головами в знак узнавания. Названная Миё обняла мужа, их обступили детишки: совсем еще маленький мальчик и девочка лет двенадцати с любопытными глазами-вишенками. Она-то первой и указала на чужака.

– Отец, кто это?

– Мое имя Кендзи, дитя, – представился бива хоши, – я бродячий музыкант.

– Музыкант? – девочка округлила глаза, и ее взгляд скользнул ему за плечо, туда, где торчала из котомки треугольная серебристая голова змеи.

– Мичи, – шикнула на нее мать, но Кендзи уже повернулся в ее сторону.

– Я знаю много историй, дитя, и за кров и кусок лепешки спою их тебе, хочешь?

– Хочу! Хочу послушать про столицу! – обрадовалась она, и мальчик запрыгал на одной ножке, то ли от радости, то ли со скуки.

Хизаши выполз полностью и обвил собой шею Кендзи, тот на мгновение застыл, будто почувствовал, потом расслабился и позволил увести себя в один из домов. Внутри все кричало о бедности, но на лицах людей Хизаши не нашел злобы. Это удивило его. Разве людей не злит то, в какой нищете они обитают? Почему они улыбаются друг другу, почему кормят незнакомца, когда у самих на столе даже риса нет?

Хотя не только риса. Хизаши сполз на пол и выскользнул на улицу, чтобы убедиться – ками в деревне нет. Ее никто не оберегает.

Вечером бива хоши сдержал обещание и пел, пока люди не разошлись отдыхать перед новым тяжелым, полным лишений и надежд днем. Хизаши принял форму человека и сел рядом с Кендзи в пустом амбаре. Слепец выглядел довольным, хоть и поел всего ничего и не заработал своими пением и игрой ни мона.

– Хизаши? – спросил он, ощутив его присутствие. – Ты снова здесь?

– Ты точно слеп? – хмыкнул Хизаши.

– Как червяк. Но знаю, что ты покинул меня, едва мы повстречали тех добрых людей.

– У тебя все люди добрые.

– Но ведь так и есть. Иначе как бы я дожил до своих лет, – ответил Кендзи убежденно. – Я не знаю, кто ты и из каких краев, какой жизнью жил и живешь, но едва ли ты был на моем месте. Калекам не позволено работать наравне со всеми, моя бива – единственное, что ограждает меня от голодной смерти. Но быть бива хоши – не только мой шанс выжить, но и убедиться в доброте человеческой природы.

– Ты рассуждаешь наивно, – заметил Хизаши и впервые задал личный вопрос: – Для калеки, зависящего от чьей-то милости, ты слишком умен. Не только ты не знаешь, кто я и откуда, но я не знаю, кто ты.

– Справедливо. – Кендзи сел и похлопал ладонью рядом с собой, ища Хизаши. Тот протянул руку, чтобы он мог ее коснуться и понять, где собеседник. В закрытом амбаре было темно, лишь сквозь щели пробивался лунный свет, но ни ёкаю, ни слепцу мрак ничуть не мешал.

– Как же так вышло, что ты оказался на улице?

– Это длинная история, которую я никогда не превращу в песню, – грустно улыбнулся Кендзи и стянул с глаз повязку. Хизаши не обращал внимания прежде, но если бы не отталкивающая верхняя часть, его лицо могло бы казаться весьма приятным и уж точно не было похоже на лица простых крестьян. Кендзи поднял веки, и Хизаши удивленно охнул.

– Тебя ослепили!

– Это было давно, уже и не вспомнить когда.

– Как можно такое забыть?

– Все забывается, Хизаши. Ты, видно, еще слишком юн и напрасно тратишь время на путешествие со мной.

И все же Хизаши хотелось узнать, и Кендзи поделился с ним своей историей.

Он был младшим сыном богатого человека, но к их дому подступала война, и семья раскололась на две части: одна собиралась бороться с захватчиком до последней капли крови, вторая уже искала выгоду в сделке с ним. Даймё постоянно шли войной на соседей, этим никого не удивить, и тот, чьи земли и богатства были желанны другими, захлебывался в крови. Так случилось и с семьей Кендзи. Пока отец пытался защитить дом, его родичи продались врагу. Всех несогласных убили, даже старших детей, а Кендзи ослепили и выбросили на улицу. Он повстречал людей, которые отвели его в храм и оставили на пороге, иначе ребенку без глаз не выжить бы.

– Надо было вернуться и наказать всех, – прошипел Хизаши.

– Я не самурай, умею лишь играть на биве, чтобы развлекать людей.

– Хочешь, я их накажу?

– Ты? – Кендзи тихо рассмеялся. – Ни к чему это. Я ведь жив.

– А толку? – фыркнул Хизаши. – Вот ты говоришь мне о доброте человеческой. Но разве твоя судьба не доказательство обратного? Или ты совсем дурак?

На что Кендзи только улыбнулся и снова напялил повязку на глаза.

– Спи, Хизаши. Завтра мы продолжим наш путь.

Хизаши и впрямь лег поодаль, оставшись в человеческой форме, но, так и не найдя этому неудобному телу положения, принял истинный облик, и эту ночь провел вместе со странным, непонятным человеком по имени Кендзи, а утром тот ушел дальше, искать в людях доброту.

А Хизаши остался. И вовсе не потому, что уже ее нашел.

«Я стану ками», – сказал он однажды на Параде во всеуслышание, но тогда это было лишь дерзкой мечтой, желанием, которое грело внутри, но оставалось далеким, как солнце, и притягательным, как луна. Теперь же все изменилось – бродячий музыкант, сам не ведая, подарил Хизаши ключик к тому, чтобы достать свою луну в отражении на воде.

Что дальше будет с одиноким бива хоши, его уже не занимало. Он нашел себе новый дом в корнях старой сосны неподалеку от деревни и каждый день приходил к ней, чтобы наблюдать за людьми. Их быт не отличался разнообразием, но Хизаши смотрел и подмечал детали, ему очень хотелось найти то, что станет его возможностью возвыситься. Мужчины часто уходили на несколько дней и дольше, чтобы заработать на ту жалкую еду, что они потребляли. Женщины воспитывали детей, ухаживали за старыми и больными, следили за хозяйством. И так изо дня в день, изо дня в день… Хизаши уже почти решил, что нужно было уходить вместе с бива хоши, но со временем он все же заметил кое-что.

В деревне не хватало воды, колодец в ее центре обмелел, земля страдала, и вместе с ней страдал лес в округе. Дождей в этих краях давно не было, и самые слабые начали хворать. Тогда-то Хизаши впервые и вышел из леса, пока невидимым, но человеком. Был жаркий полдень, Хизаши подошел к колодцу и сразу почувствовал, что он почти пуст.

– Вы кто такой? – услышал он звенящий от напряжения голос за спиной. Так расслабился, прикрытый невидимостью, что даже на мгновение испугался.

За ним с безопасного расстояния наблюдала знакомая девочка. Как там ее звали?

– Мичи? Мичи, с кем ты разговариваешь? – из дома вышла ее утомленная мать.

Когда девочка снова посмотрела на Хизаши, тот уже исчез.

В следующий раз они с Мичи встретились в лесу, куда она пришла за травами, а он прятался в кустах, зыркая оттуда золотыми змеиными глазами. Девочка наклонилась и вдруг повалилась наземь, не издав ни звука. Хизаши обернулся человеком и проверил ее пульс. Кажется, она была сильно утомлена и слишком мало пила в последнее время. Хизаши не умел лечить людей, но побыл с Мичи, пока она не пришла в чувство, и оставил одну.

И когда на следующий день он вышел из леса открыто, его не прогнали, отнеслись с теплотой, и пусть сами голодали, они накормили его, налили вина и предложили ночлег. С запада наползали сумерки, и Хизаши решил задержаться – ему было любопытно. Чумазые дети тянули его за полы кимоно, слишком вычурного для места, подобного этому, из дорогой ткани с рисунком в виде облаков. Им было интересно потрогать ее, а то и послюнявить щербатыми ртами. Изможденные женщины, улыбаясь и то и дело затягивая незамысловатые песни, закончили работу по хозяйству и принесли в комнату Хизаши матрас, пахнущий свежей соломой.

– Это вы помогли мне вчера в лесу? – спросила Мичи, появившись в дверях. Ее взгляд был не по-детски серьезен, даже печален, глаза на худом лице казались огромными и цветом напоминали спелую вишню.